Ложе из роз

Глава 12

Ранчо «Ивы», озеро Дикое, Монтана Тринадцать лет назад

Ник встретился с ней лицом к лицу неделей позже в укромном месте, которое она облюбовала на сеновале, за денниками, – он знал, что там она скрывается все последние шесть дней, часами сидя неподвижно.

«Спасибо, что побеспокоились обо мне», – сказала она тогда, под ивой, и голосок у нее был таким нежным…

А потом он увидел ее полные недоумения и отчаяния глаза в столовой.

С того момента он и вправду стал беспокоиться о Хоуп. Такой молодой, необузданной и отчаявшейся.

Когда Ник наконец «нашел» Хоуп, она весь день просидела в своем гнездышке из сена, склонившись над записной книжкой в красно-коричневом переплете, украшенном символическим изображением ивы. Ее пальчики крепко, почти с яростью сжимали перо; она была так погружена в свое занятие, что не слышала его приближения.

– Привет!

Она подняла голову, взволнованная, настороженная, недоверчивая и столь непохожая сейчас на бесстрашного сорванца, откровенно лазавшего по деревьям: напротив, теперь она казалась робкой и испуганной.

– Плохо, что я здесь прячусь?

– Плохо? Ничуть.

В тебе ничто не может быть плохо.

– Могу я присесть?

– О да. Конечно.

– Благодарю.

Гнездо Хоуп для себя соорудила небольшое, и там было достаточно места для подростка, не более. Ник примостился на тюке напротив нее.

Хоуп повернула к нему свою стриженую голову, покрытую, как мягкой шапочкой, волосами цвета корицы. Он был причиной того, что она пришла искать спасения сюда. Она отважилась на этот отчаянный поступок потому, что почувствовала потребность убежать, скрыться; потому, что не знала другого укромного местечка. Но, добежав до конюшни, она увидела, что человек, который, как ей показалось, был способен ей посочувствовать, разговаривал с Триш. Поэтому она тихонько забралась по приставной лестнице на сеновал и обрела здесь убежище, единственное безопасное место возле него.

Ник вел себя так, будто давно знал ее.

– Ты Хоуп, которая лазает по ивам, а родилась в Напа. Ты получаешь наивысшие оценки, где бы ни появилась, отлично ходишь на дальние расстояния и потрясающе играешь в соккер.[5] Интересно, что ты делаешь теперь?

– Работаю над домашним заданием на завтра.

– Заданием? Я думал, что на ранчо «Ивы» задания даются просто шутки ради.

– Меня включили в программу «Победа».

– Знаю.

Ник смотрел на эту малышку, пухлость которой, скорее, была признаком хорошего здоровья, роскошным прикрытием ее цветущей юности.

– Не понимаю почему.

– Почему что?

– Почему тебя включили в эту программу.

Вопрос, казалось, озадачил ее.

– Скажи по крайней мере, что ты сейчас делаешь?

– Я должна изложить причины своей полноты, но пока не достигла больших успехов.

– А чувство голода учитывается?

– Надеюсь, – пробормотала Хоуп и улыбнулась бледным отражением той ослепительной улыбки, того сияния, что он увидел впервые, стоя тогда под ивой.

– Ты тоже должна есть, когда голодна. Такое ведь бывает после игры в соккер?

– Да, – призналась Хоуп, хмурясь. Она не могла представить себя вновь играющей в соккер, не могла даже вообразить, что снова когда-нибудь наденет шорты и будет носиться по полю.

– Но… я ем и в другое время, и по другим причинам. Одну я уже нашла. – Она глубоко вздохнула, потом, собравшись с силами, выпалила: – Я ем, когда чувствую себя одинокой.

В этот момент Ник испытал удивившее его самого желание обнять, укачать ее в объятиях, утешить. А ведь его трудно было растрогать, и такое случалось с ним крайне редко.

Но Хоуп не нуждалась в том, чтобы ее укачивали или утешали. Эта серьезная школьница, получавшая только высшие оценки «А», должна была добиться успеха.

Взглянув на часы, Хоуп встревожилась и будто погасла. Нику показалось, что она уже жалеет о своей откровенности.

– Мне пора идти. Лекция о правильном питании начинается через десять минут.

– Ладно. Приходи сюда когда захочешь.

И она продолжала приходить каждый день в течение трех недель. Они разговаривали на сеновале, а однажды она нашла его чистящим кобылу.

– Я принесла яблоко для лошадей, – сказала Хоуп, – то есть для одной из них.

– Ты хочешь отдать лошади свое яблоко?

– Что-то сегодня мне есть не хотелось.

Ник внимательно посмотрел на Хоуп:

– Но ты ешь хоть что-нибудь?

– Да!

– О’кей, почему бы тебе не дать яблоко прямо сейчас?

– Дай его сам. Так будет лучше.

– Ты боишься? – удивился Ник. – Тебя когда-нибудь сбрасывала лошадь?

– Нет. Я вообще никогда не ездила на лошади. Но одна из подруг моей матери… С ней не случилось ничего страшного, но с тех пор моя мама никогда больше не садилась на лошадь, и она не хочет, чтобы я училась верховой езде.

– А ты сама хотела бы?

Хоуп пожала плечами. Ей никогда не приходило в голову, что и она могла бы ездить верхом. Она не раз любовалась Ником – его езда была похожа на танец. Человек и лошадь словно парили в воздухе, совершая прыжки неимоверной красоты.

– Это означает «да»? – спросил Ник. – Если так, я научу тебя.

– Но это невозможно. Моя мать никогда не дала бы письменного согласия, а без него у тебя будут неприятности.

Улыбка Ника была неотразимой.

– Мне и раньше случалось попадать в переплет.

– О нет, лучше не надо.

Я никогда не сумею ездить, как ты.

– Мама была бы очень недовольна. Она бы огорчилась, если бы я это сделала. И все же благодарю тебя.

Он снова улыбнулся:

– Пусть будет по-твоему.

За эти недели Ник многое узнал о семье Хоуп – о ее брате Чейзе, который был приблизительно его возраста, которым она безмерно восхищалась, и о Френсис.

– О, Френсис неподражаема, – восторженно говорила Хоуп. – Она замечательная – очень красивая, умная, веселая, любит шутить. В комнате становится светлее, когда входит моя мать.

И ты такая же, как она.

Ник не сказал этого вслух – сейчас Хоуп ни за что не поверила бы ему.

– Значит, мать решила отправить тебя в лагерь?

– Да.

– Не предупредив о программе «Победа»?

– По правде сказать, нет.

Мне следовало самой догадаться.

– Но она поступила правильно. А как насчет твоей семьи, Ник?

Ник глубоко втянул сигаретный дым.

– У меня нет семьи.

– Нет семьи?

Ник медленно выдохнул.

Он ей не скажет, никогда не скажет.

– Да, в сущности, нечего рассказывать. Право, нечего. – Он снова затянулся. – Лучше расскажи о своем отце.

– О Викторе? Собственно, он мне не отец.

– А кто?

– Не знаю и никогда не знала толком. Моя мать и Виктор поженились задолго до моего рождения.

– Какой он, можешь описать?

Вопросы Ника не были настойчивыми, и он не ожидал немедленного ответа: все приходилось из нее вытягивать, как она вытягивала золотистый стебель из тюка с соломой.

– Ты его не любишь?

Хоуп еще немного помедлила.

– Ну нет. Он мне нравится. – Она смотрела в темно-синие глаза Ника сквозь завесу дыма. – Я не очень много времени провожу в его обществе, но он был всегда добр ко мне.

Она вспоминала, как совсем недавно вся семья собралась в Париже во время весенних каникул. Первыми приехали Чейз и Френсис, потом Хоуп и, наконец, Виктор, который специально составил расписание своих концертов так, чтобы провести с ними три свободных дня между европейскими гастролями.

Френсис летела в Париж из Лос-Анджелеса, аэропорт закрыли из-за тумана, и метеорологи опасались, что такая погода может продлиться несколько дней. Френсис предупредила об этом дочь, и теперь Хоуп предстояло ждать в Валь-д’Изере, пока Френсис и Чейз прибудут в Париж.

– Несколькими часами позже, – продолжила Хоуп, перестав тянуть не поддающуюся ее усилиям соломинку, – позвонил Виктор. Он был в Вене и, узнав, что мне придется пробыть одной несколько дней в пустом дортуаре, пригласил меня побыть эти дни с ним.

– А потом?

Хоуп помолчала, не зная, как облечь свои мысли в слова:

– Виктор был очень мил со мной. Мы ходили по музеям, и он рассказывал мне о Моцарте и о Вене, о музыке, которую сочиняет и исполняет. А еще я ходила на его концерты. Он действительно талантлив.

То, как Хоуп пыталась убедить Ника в достоинствах приемного отца, несколько насторожило его.

– Но, – постарался он помочь ей, – в Викторе есть что-то, чего ты не одобряешь?

– Не в этом дело. Сам он мне действительно нравится, но он сделал несчастной мою мать. Он слишком занят своей музыкой, она чувствует себя отодвинутой на второй план, ей приходится тратить свою жизнь на постоянное ожидание.

Ник догадался, что эти слова, как и страсть и негодование, с которыми они были произнесены, исходили от самой «великой романистки», а Хоуп только повторяла их.

– Вероятно, твоя мама занята своими книгами, и это для нее важнее всего?

– Она особенно несчастна оттого, что Виктор не обращал бы на нее внимания, даже если бы она была рядом. Может быть, я не права, возможно, ему не все равно, но когда я была у него в Вене, я видела, как он поглощен музыкой. Любое общение, в том числе со мной, для него было сопряжено с мучительным усилием.

– И все же он это делал.

– Да, делал. – Хоуп помолчала. – Надеюсь, мама и Виктор хорошо проводят лето вместе. Они устроили себе каникулы – мама не пишет, а он не дает концертов. В августе мы все соберемся в имении и проведем там десять дней.

– В имении?

– В имении Тесье в Напа, там, где живет Чейз. Ты знаешь Напа, Ник? Ты бывал там?

Только в своих кошмарах.

– Нет, никогда.

– Если когда-нибудь приедешь и встретишься с Чейзом, вы обязательно должны подняться на самый верх Черной Горы. Оттуда видна вся долина.

– Вся долина? И какая она?

– Довольно большая – около сорока пяти миль. Там рассеяно множество городишек; Напа – самый крупный из них. Дальше расположены города поменьше. – Хоуп улыбнулась светлой, ясной улыбкой. – Право, Ник, ты должен побывать в Напа. Я знаю: тебе там понравится.

Это было удивительное заявление. Она говорила с такой уверенностью! Теперь он угадывал в ней прежнюю Хоуп, походившую на веселого мальчишку-сорванца.

Ник ожидал ее на следующий день, но она не пришла ни тогда, ни потом.

Прошла неделя, десять дней. Хоуп Тесье по-прежнему жила на ранчо «Ивы» и все еще числилась участницей программы «Победа». Иногда Ник видел ее из кораля, сидящую за столом с другими «полевыми жаворонками» и ковырявшую что-то в тарелке. Она ни разу не посмотрела в его сторону.

Нику ее недоставало. Он знал, что это его, а не ее потеря. Хоуп нужно было общаться с другими «жаворонками», смеяться, петь, прыгать от радости, а не делить с ним его грустные воспоминания.

И все же Ник хотел знать, почему Хоуп покинула свое золотое гнездышко. Она где-то скрывалась, но где?

На одиннадцатый день он решил подкараулить Хоуп у ее дома.

– Хоуп!

– Ник! – Она прошептала его имя прежде, чем оглянулась.

– Хоуп, нам надо поговорить.

Они прошли по изумрудной лужайке за ивой и, оказавшись у конюшен, по приставной лестнице забрались на сеновал, в ее излюбленное укрытие. Там они расположились настолько удобно, насколько позволяло небольшое пространство.

Первым заговорил Ник:

– Ты перестала сюда приходить. Почему?

Она ответила честно, и он понимал, что иначе она не смогла бы.

– Все считают, что я веду себя… странно.

– Странно? Почему?

– Они думают, что я твоя… – Хоуп, пожав плечами, покраснела, и это было совсем не похоже на тот румянец, который Ник заметил, когда она спускалась с ивы. Теперь все ее лицо покрылось неровными пятнами, составлявшими странный контраст с бледной кожей.

– Моя кто, Хоуп? – Он почувствовал, как где-то внутри у него запульсировал гнев. Так вот о чем думают эти несносные девчонки! То, чем они тайно тешились, они рассказывали Хоуп, рисовали картины странных сексуальных отношений между ним и ею, а ведь она была столь невинна, что ей и в голову не приходило ничего, кроме дружбы.

– Твоя подружка, – призналась наконец Хоуп. – Именно подружка, а не друг.

Собственно говоря, так оно и было, и Ник очень дорожил этой внезапно обретенной дружбой.

– Мы и есть друзья, разве не так?

– Правда?

– Да, – тихо ответил Ник, – правда. Все в порядке?

– Да, – нерешительно подтвердила она, потом снова пожала плечами. – Все хотят быть твоими подружками.

– Ты имеешь в виду Триш?

Хоуп кивнула:

– Остальные тоже.

– Триш мне не подходит.

– Слишком молода! – Хоуп произнесла эти слова с твердой убежденностью, серьезно и спокойно.

– В каком-то смысле да, – нехотя согласился Ник. Они все были слишком молоды для него, эти испорченные богатые наследницы.

– Я думаю, Сабрина тебе подходит больше, она твой тип, – продолжала маленькая собеседница Ника. – И она такая хорошенькая… – Закончить фразу Хоуп помешало смущение. Незнакомое ей прежде напряжение возникло в воздухе.

– Я не собираюсь флиртовать с Сабриной или с кем-нибудь другим, во всяком случае, этим летом.

Теперь Хоуп казалась ему старше: возможно, оттого, что похудела, ее личико стало почти прозрачным и не по годам мудрым. Похоже, она поняла одиночество отвержения, поняла, что означает никогда не чувствовать себя желанным, – его одиночество.

– Может быть, ты бросишь курить? – неожиданно сказала она.

– Курить? Почему?

– Это облегчило бы дело. Все считают тебя ужасно сексуальным, когда ты куришь.

– Пожалуй, это достаточное основание, чтобы бросить.

– Правда? Ты действительно согласен?

– Тебе не нравится, что я курю?

– Нет, но, конечно, не в этом дело. Я хочу сказать, это ведь вредно, и тебе тоже.

– Ладно, – пробормотал Ник. – Обещаю, что никогда больше не буду курить в твоем присутствии.

Их встречи возобновились – «дружба между ланью и волком», как определила их про себя Хоуп. Она рассказывала Нику о себе, Ник же поведал ей то немногое, что считал возможным открыть ей: он знал, что Хоуп не употребит его откровенность во зло, но ему не хотелось обременять ее юную душу своими тяготами, не хотелось отравлять ее своей печалью, с которой он никогда не расставался. Впрочем, многого она все равно не поняла бы.

За несколько дней до того, как летний лагерь должен был благополучно прекратить свое существование, Ник обнаружил Хоуп на сеновале, углубленную в какие-то свои мысли и явно опечаленную.

– В чем дело?

Она подняла на него глаза – в этот момент она и вправду была похожа на испуганную лань.

– Я тут кое-что написала, но…

– В чем дело?

– В одном из последних заданий программы «Победа» требуется показать, насколько возросло самоуважение участниц. Сегодня днем я должна изложить Сабрине, что я о себе думаю.

Нику очень хотелось помочь своему недавно обретенному другу, и он непременно бы это сделал, если бы знал как.

– Итак, ты должна сказать Сабрине, во что себя ценишь, верно? – повторил он.

– Да, я должна рассказать, что считаю лучшим в себе, и дать ей свои записи, чтобы она зачитала их во время прощального обеда.

– Хоуп, но это же так просто.

– Для тебя просто, а я вот не нахожу слов – ну ни единого!

А ведь она часами трудилась, пытаясь сочинить что-нибудь необычное, увидеть себя как бы изнутри, и наконец нашла нечто замечательное – дружбу с Ником. Но для задания это не годилось – ведь то была не ее заслуга, а Ника.

– Ладно, теперь я понял, – решительно сказал Ник. – Я придумаю для тебя нужные слова.

– Правда? – Ее голос прозвучал так, будто она задыхалась после долгого бега; она уже едва могла смотреть в эти ярко-синие чудесные глаза.

– Правда, – мягко повторил Ник. – По крайней мере уж тысячу слов – точно. Давай-ка попробуем с самого первого. Какое же слово ты преподнесешь Сабрине? Пожалуй, я составлю список, и ты выберешь сама.

– Нет-нет, Ник, пожалуйста, не заставляй меня… Решай сам.

Боже, она в таком отчаянии, так беспомощна и так нуждается в нем!

– Ладно, так уж и быть. – Он вспомнил восторженное удивление в голосе Хоуп, когда она рассказывала ему о Викторе Тесье, и ее не менее восторженные отзывы о матери. – Это слово «милая».

На следующий день Ник узнал от Сабрины, что Хоуп использовала именно это слово, подсказанное им.

Программа «Победа» лежала на столе в его клетушке без окон, где помещалась только кровать.

Сабрина пришла сюда по приглашению Ника, и теперь на губах ее играла уверенная улыбка. Наконец-то сексуальный ковбой понял, что к чему. Наконец-то, обещала она себе, они возьмут свое. Они проведут вместе все оставшееся время начиная с сегодняшнего дня, пока девчонки-подростки будут обдумывать в своих комнатах, как составить прощальные сочинения.

Однако Ник встретил Сабрину не объятиями, а вопросами.

– Ну конечно, – нетерпеливо подтвердила она, – Хоуп потеряла в весе, и немало, а ее замечания во время дискуссий всегда точны и остроумны. Ей хочется нравиться, хочется иметь успех, поэтому она и старается изо всех сил. Она считает, что всему научилась, – продолжала Сабрина, – и без ума от своей внешности. Так и должно быть. Она и в самом деле выглядит прекрасно. Она будет победительницей и сохранит воспоминания об этом на всю жизнь, обретя уважение и уверенность в себе.

Хоуп без ума от своей внешности и интеллекта?

Ник так не считал. Несмотря на желанную потерю веса, эта трепетная лань все еще оставалась тихой, замкнутой и обеспокоенной. Но и полной надежды. Возможно, Хоуп Тесье была бы счастлива, если бы ее мать, Френсис Тесье, оценила ее успехи. Как бы там ни было, Ник был рад за нее.

– Ник! – Сабрина капризно надула губки. – Ты и вправду пригласил меня сюда, чтобы поговорить о Хоуп?

Ник не ответил, потому что в этот момент в дверь тихо постучали. Кокетливые губки Сабрины теперь, скорее, выражали раздражение, поскольку Ник отвернулся от нее, собираясь впустить гостя.

До сих пор Хоуп никогда не бывала в комнате Ника, и когда Ник открыл дверь и она увидела их обоих, то покраснела от смущения.

– Простите, – прошептала она.

– Все в порядке, Хоуп. Мы как раз говорили о тебе. И вообще, пойдем-ка прогуляемся, – предложил он, решительно прикрывая снаружи дверь комнаты и оставляя таким образом Сабрину злиться в одиночестве.

Ушли они недалеко, только до расположившихся в ряд пустых денников.

– В чем дело, Хоуп? – Ник выжидательно смотрел на нее.

– Я пришла попрощаться.

Хотя Ник и знал, что это должно было когда-нибудь случиться, он не ожидал, что его пронзит такая мучительная боль.

– Ты уезжаешь сегодня?

– Да, сейчас. Машина уже ждет.

Он с трудом перевел дух.

– Скажи мне, что случилось.

– Позвонила мама. Она оставляет Виктора. Он так и не захотел обратить на нее внимания, хотя все лето был с ней. Почему он так поступил?

– Не знаю. Возможно, он заключил какой-нибудь контракт, который не мог нарушить.

– Он должен был аннулировать контракт любой ценой… А теперь все, поздно.

– Куда ты едешь?

– В Лондон.

Хоуп разжала кулачок, и Ник увидел записку, написанную ею для него. Это был адрес Хоуп в Найтбридже, где она намеревалась находиться до конца лета, а также адрес ее пансиона в Валь-д’Изере.

– Мне пора. Самолет улетает из Грейт-Фоллз в четыре.

– Прощай, Хоуп, будь счастлива. И не забудь, что ты должна нормально есть.

Слабая улыбка осветила похудевшее личико, и Ник понял, что когда-нибудь Хоуп станет ослепительно прекрасной женщиной. Сейчас же она больше походила на бледную тень когда-то веселой девочки-подростка.

– Ник!

– Да?

– Не кури! Обещай, что не будешь.

Ник улыбнулся, но затем его лицо стало серьезным, и он сказал очень нежно и тихо:

– Береги себя, Хоуп Тесье.

Ее лицо тоже приняло серьезное, даже торжественное выражение, и внезапно Нику показалось, что каким-то таинственным образом она узнала всю неприглядную правду о нем.

– Ты тоже береги себя, Николас Вулф.

Хоуп повернулась и побежала. Она бежала до тех пор, пока не исчезла из его жизни.