Ложь во имя любви

Глава 19

Голоса… Вокруг нее раздавались голоса – и знакомые, и чужие. Разговор шел о ней. Почему ей так трудно открыть глаза?

– Но я полагала… Я действительно думала, что беспокоиться не о чем! Никаких признаков! Я поила ее сильными травами, которые всегда безотказно помогали мне самой, и…

Этот голос принадлежал ее тете. Но с кем она беседует?

– Все женщины разные, дорогая графиня! Если бы вы обратились ко мне раньше, я бы увидел… Одним словом, бедняжка лишилась дитя, которого вынашивала, и я бы советовал…

Несколько голосов заговорили одновременно, и Мариса беспокойно закрутила головой. Сквозь туман в голове проникали обрывки фраз.

– Некоторые женщины не созданы для материнства. Важна ширина таза… Я о бедрах, мадам, о бедрах! Она слишком тощая, надо бы ее подкормить… Ее мужу лучше посоветовать пока что обходить ее постель стороной… Вряд ли…

О чем они говорят?

– Ее муж… уехал. Как только она окрепнет, мне придется забрать ее с собой за границу. Вы уверены, что она поправится? Бедная девочка…

Марисе было проще снова погрузиться в забытье, чем попытаться найти смысл в их речах. Где-то глубоко сидело понимание, что, проснувшись, она испытает несравненно более сильную боль, чем та, с которой уже успело познакомиться ее тело.

Спустя длительное время, показавшееся ей вечностью, она открыла глаза и обнаружила, что лежит в шезлонге перед распахнутым окном. Она была очень слаба, ее сковывала страшная усталость, зато боль ушла. Кто-то отменно постарался доставить ей удобства. Мягкие подушки удерживали Марису в полусидячем положении, плечи были закутаны в теплую мягкую шаль.

– Дорогая! Слава Богу, наконец-то ты очнулась! Если бы ты только знала, как нас всех перепугала! Я бы никогда себе не простила, если бы ты… Слава Богу, что у того деревенского дурачка хватило ума сбегать за помощью. – Эдме, стоя перед ней в простом муслиновом платье, утирала слезы кружевным платочком.

Мариса наморщила лоб, пытаясь вспомнить, что с ней стряслось; в следующее мгновение она уже сожалела, что привела в действие память, настолько болезненными, даже страшными оказались нахлынувшие воспоминания.

– Доминик… – прошептала она еле слышно. – Он?..

Эдме бросилась к ней.

– Не надо, дорогая! – взмолилась она, качая головой. – Тебе нельзя расстраиваться. Доктор говорит… О, ты обо всем поведала нам в бреду. Теперь ты уже не должна об этом вспоминать. Твоя забота – выздоровление и предвкушение радостей, которые ожидают нас с тобой в Лондоне. Представь себе, родная, не проходит и дня, чтобы Филип Синклер не справлялся о твоем здоровье. Клянусь, никогда еще не видела такого влюбленного молодого человека! Ведь ты действительно к нему привязана? Прости! Мне, конечно, не следовало…

Теплые руки Эдме сжали ледяные пальцы Марисы, из глаз полились покаянные слезы.

Даже Жозефина и Гортензия не удержались от слез, когда пришли ее навестить. Одна Мариса уже выплакала все до дна. Она узнала, что в бреду рыдала без перерыва; теперь она ощущала внутри себя пустоту и не испытывала никаких чувств.

Впрочем, немного погодя, когда начали понемногу восстанавливаться силы, она взрастила в себе одно-единственное чувство – ненависть. Стоило ей вспомнить происшедшее – бездушие, с каким Доминик обошелся с ней, изощренность и наглость, с которыми он играл на ее слабостях, дожидаясь, чтобы она окончательно сдалась, а потом затеял ссору, – как она вспыхивала от безудержной ярости, способной подвигнуть ее даже на убийство.

Его корабль ушел в море в то же утро, когда он оставил ее на попечение слабоумного Жана, – за эти сведения она могла быть благодарна Фуше. Как же ей хотелось, чтобы корабль поглотила морская пучина!

Как ни странно, даже елейный Фуше неоднократно заявлялся, чтобы засвидетельствовать ей свое почтение, хоть и нес большую часть вины за ее злосчастное замужество. Мариса стискивала зубы всякий раз, когда ей докладывали об этом визитере, и с трудом удерживалась от дерзостей, когда он наклонялся к ее руке, называя «миледи» и «виконтесса». Боже, почему он с таким удовольствием напоминает ей об этом фиктивном браке, подарившем ей всего лишь титул без состояния и заморозившем душу?

Разумеется, у Фуше имелись на то свои причины, о которых Марисе предстояло узнать позже.

Вырвавшись из клетки Мальмезона, она провела день в Париже. Случаю было угодно, чтобы на пороге модной мастерской Леруа она столкнулась с герцогом Оранским. Тот, улыбаясь тонкими губами, припал к ее руке.

– Виконтесса Стэнбери! Какое удачное совпадение! Я как раз собирался побывать у вас, прежде чем вы отправитесь в Англию. Есть одно маленькое дельце, в котором вы могли бы оказать услугу Франции. Вы позволите?

Он уселся рядом с ней в карету, не дожидаясь ее вынужденного согласия. Развалившись на сиденье, он поглядывал на нее холодным взглядом из-под тяжелых век.

– Итак, сиятельный герцог?

Однако ему были милее окольные тропы.

– Париж опечалится, лишившись вас, мадам! Даже первый консул сетовал мне на днях на ваш предстоящий отъезд. Однако в условиях, когда на горизонте, как я слышал, опять сгущаются тучи войны, представительница английской знати поступает разумно, покидая страну, чтобы блистать на иной сцене. Может быть, вскоре вы станете герцогиней Ройс!

– Что?

Фуше приподнял бровь и с притворным сочувствием покачал головой.

– Неужто вы ничего не знаете? Я полагал, что вас поставит в известность ваша бесценная тетушка либо месье Синклер, отплывший уже в прошлом месяце… Ничего не поделаешь, вам придется принять этот удар от меня, мадам! Впрочем, это может оказаться для вас и приятным сюрпризом. – Он обнажил зубы, изображая улыбку. Мариса с трудом перевела дыхание. – Полноте, неужели вам не хочется стать герцогиней? Старый герцог, как я слышал, с некоторых пор хворает, а в последнее время совсем не поднимается с постели. Это, несомненно, и послужило причиной поспешного отъезда его племянника, не дождавшегося здесь вашего выздоровления. – Он елейно вздохнул и добавил, не давая Марисе возразить: – Да, это грустно. Смерть вообще грустная штука, напоминающая о бренности всего человеческого. Но в данном случае речь идет о старике, вдоволь пожившем. Уверен, вы, будучи француженкой, способны воспринимать это так же трезво, как и я. Роль герцогини, владелицы огромного состояния! Как вам это понравится? Тем более что будущий герцог, ваш супруг, вряд ли отважится объявиться в Англии…

Фуше продолжал в том же духе тихим, бархатным голосом. Мариса молча слушала. Фуше перешел к намекам: она могла бы, пользуясь своим положением, втереться в доверие к эмигрантам, обосновавшимся в Англии, то есть превратиться в шпионку…

– Шпионаж, мадам? – Фуше посмотрел на нее с упреком. – Нет, увольте! Вы достаточно умны, чтобы понимать, что ничего подобного я вам не предлагаю. У меня хватает обученных и расторопных людей, чтобы вынюхивать военные секреты. Глупцы англичане, вмешивающиеся не в свои дела, получат по заслугам. Что же касается вас, мадам, то, зная о вашей преданности родине и благодарности семейству Бонапартов, я всего лишь хотел предложить… Вы, несомненно, наслышаны о заговорах, вынашиваемых все теми же эмигрантами, снующими взад-вперед через пролив в надежде усадить на французский трон Бурбона. Их цель – убить первого консула, устроить во Франции хаос и возродить былую тиранию. Для этого у них в избытке имеется английское золото! – Последние слова были произнесены с неожиданной пылкостью.

Мариса ответила запинаясь:

– Не понимаю, при чем тут я! Меня будут держать под подозрением, тем более те из англичан, которые бывали здесь и знают…

Она вспыхнула от смущения. Каким в действительности будет мнение о ней в английском свете? Главное, как теперь относится к ней Филип? Пока она болела, он ежедневно присылал ей цветы. Потом она получила от него короткую записку, составленную высокопарным слогом, где он сообщал, что вынужден без промедления отправиться в Англию, где надеется продолжить знакомство с ней. Однако…

Фуше отмел все ее возражения, без обиняков напомнив о ее долге. Что касается англичан, то перед ними предстанет очаровательная мордашка и громкий титул. Ее тетка принята в свете, так почему к ней должны отнестись по-другому? Итак, все решено. Он обо всем позаботится: официальная версия будет состоять в том, что по заключении брака она лишилась высочайшего покровительства…

Как она ни возражала, как ни отнекивалась, встречи с Фуше продолжались. Сама Жозефина со слезами на прекрасных глазах умоляла Марису о помощи:

– Мы хотим одного: помешать им поднять руку на моего мужа! Он отказывается принимать необходимые меры предосторожности, а у эмигрантов повсюду глаза и уши. Если, заручившись в Лондоне дружбой с кем-то из них, ты сумела бы…

К просьбам матери присоединилась Гортензия. В конце концов Мариса скрепя сердце согласилась. Речь в конечном счете шла не о шпионаже чистой воды. Ни о выведывании военных секретов, ни о причинении вреда Англии никто не заикался. Ей надлежало всего-навсего свести знакомство с французскими эмигрантами, живущими в изгнании, и хоть что-то у них выведать. Она не нашла повода для отказа. Как-никак, у нее имелись определенные обязательства перед людьми, признавшими ее безоговорочно и окружившими заботой.

Мариса переехала с теткой в небольшую квартиру и жила там затворницей, пока не настал день расставания с Францией – холодный и пасмурный. Случилось так, что как раз в тот же день из Соединенных Штатов во Францию прибыл некий мистер Монро, которого ждал встревоженный мистер Ливингстон.

Талейран, заглянувший проститься, упомянул о предстоящем появлении Монро.

– Американский президент Томас Джефферсон, необыкновенный эрудит и человек блестящих способностей, шлет к нам своего специального посланника. Я должен его встречать, иначе непременно проводил бы вас.

Он чуть сузил свои проницательные глаза, рассматривая потерявшую всякий интерес к жизни молодую женщину.

– Надеюсь, вы проявите благоразумие и, находясь в Англии, будете тепло одеваться, – проговорил он. – Говорят, там ужасный климат.

– Какая галантность со стороны принца – приехать попрощаться с нами! – всплеснула руками Эдме, проводив гостя.

Однако Мариса уже выбросила его из головы. В последнее время она приучила себя ни о чем не думать, а только механически растягивать губы в улыбке, когда того требовала обстановка, и даже вставлять учтивые замечания, создавая впечатление, что она не упускает нить беседы.

Удалясь от французских берегов, графиня де Ландри не сдержала слез. Ведь она возвращалась к старику мужу, который будет настаивать, чтобы она проводила время с ним в деревне хотя бы для виду. Сельская жизнь!.. Она содрогнулась. Даже Лондон выглядел невыносимо скучным по сравнению с блистательным Парижем.

Мариса, напротив, отнеслась к происходящему безразлично. Она не знала, чего ожидать от Лондона, но отгородилась от внешнего мира стеной равнодушия. Опыт пребывания во Франции, мрачно твердила она про себя, научил ее, что она способна вынести все что угодно.

Они предпочли английский корабль, и недолгое морское путешествие, несмотря на плохую погоду, прошло без приключений. Графиня, отбросив грустные мысли, проявила качества опытной мореплавательницы, способной обеспечить себе и своей молодой спутнице достаточные удобства.

На противоположном берегу Ла-Манша их поджидала роскошная карета графини. Наскоро перекусив в местной таверне, они направились прямиком в Лондон.

Уставшая Мариса почти всю дорогу спала, через силу поднимаясь, когда возникала необходимость сменить лошадей. Она не заметила, как они преодолели почти весь путь. Наконец, подчиняясь настояниям тетки, она села. Как выяснилось, они уже достигли лондонских пригородов.

Эдме со смехом проговорила по-английски, не изменяя уговору, который был у них еще при отплытии:

– Очнись, дорогая! Знаю, мода требует изображать скуку, но, право, не тогда, когда мы остаемся наедине. Ну, что скажешь?

Уже стемнело. Карета на мягких рессорах плавно катилась по широкой укатанной дороге мимо домов с освещенными окнами.

– Дороги здесь по крайней мере лучше, чем во Франции, – высказалась Мариса, вызвав у тетки приступ смеха.

– Иногда ты бываешь такой забавной! Ты ведь ничего не видишь! Подожди, с завтрашнего утра пойдет такая круговерть!

Граф де Ландри находился в деревне, в одном из своих обширных поместий где-то в Сомерсете, однако в его просторном городском доме все было подготовлено к возвращению графини. Появление кареты госпожи было встречено огнями во всех без исключения многочисленных окнах.

– Сейчас я буду приветствовать слуг, – сообщила с недовольной гримасой Эдме. – Все до единого выстроились в холле и ждут. Большинство умирают от любопытства взглянуть на тебя.

Церемония прошла как по маслу. Эдме облегчила Марисе задачу: той оставалось всего лишь улыбаться и наклонять голову. Тетка ездила во Францию со своей постоянной служанкой, но к Марисе была временно приставлена молодая девушка, специально обученная графской экономкой выполнять обязанности горничной.

Не прошло и нескольких часов, как Мариса упала на широкую мягкую кровать, предусмотрительно нагретую. Устремив взгляд прищуренных глаз на камин, она по прошествии считанных минут погрузилась в глубокий сон.

Глава 20

Казалось, весь Лондон полнится слухами и домыслами о прекрасной молодой племяннице графини де Ландри, повсюду ее сопровождавшей.

Старые аристократки при виде Марисы начинали увлеченно шептаться, вспоминая прежние скандалы. Принц Уэльский признался, что очарован ею, молодые люди сбегались на все приемы, где существовала возможность свести знакомство с молодой виконтессой. В клубе «Уайтс» и ему подобных заключались пари, и даже отрастившие брюшко джентльмены выпрямились, гадая, как Ройс отнесется к авантюристке, выдающей себя за его невестку. Признает он ее или отвергнет?

Эдме приложила руку, вернее, язычок, к подогреванию слухов. Дочь ее сестры и испанского аристократа, чудом спасшаяся от террора, принесшего в жертву ее бесстрашную мать, вернулась во Францию в надежде найти родню, и тогда…

Вопросы тем не менее не иссякали. Правда ли, что она приглянулась самому Наполеону – Бони, как его здесь прозвали, и поспешно выскочила замуж за таинственного сына Ройса, которого никто никогда не видел, лишь бы уберечься от посягательств императора? Но где в таком случае ее супруг? Все были уверены, что Доминика давно нет в живых.

Лорд Энтони Синклер, вняв уговорам сына, проявлявшего тем не менее в отношении всей этой истории непонятную сдержанность, отправился в имение брата, с самого начала опасаясь за исход своей миссии. Старая безобразная история, как будто надежно похороненная, грозила всплыть вновь. За столько лет он привык считать себя в безопасности и спокойно готовился к роли наследника Лео и последующего герцога. Неужели возможно, чтобы Доминик ожил и, сверх того, не стеснялся носить умопомрачительную фамилию, которую он присвоил себе во время ирландского бунта? Самое главное, где он сейчас?

Презрев предписание врачей не покидать постель, Леофрик Синклер, пятый герцог Ройс, сидел спиной к окну в удобном бархатном кресле с высокой спинкой и мягкими подлокотниками. Лорд Энтони, оказавшись сразу после солнечного света в сумрачном кабинете, озаряемом отблесками камина, поначалу не сумел прочесть выражение на лице брата.

Голос Лео был обманчиво ласков.

– Дорогой Тони! Зная, как ты недолюбливаешь запах недуга, я уже перестал надеяться, что увижу тебя здесь. Не иначе, как покинуть Лондон в разгар сезона тебя принудило дело государственной важности.

– Ты не в постели?

Лорд Энтони всегда чувствовал себя в присутствии старшего брата не в своей тарелке, потому и так некстати задал первый вопрос. Герцог ответил на это презрительным шепотом:

– Как ты наблюдателен, Тони! Но тебе не о чем переживать: я действительно при смерти – во всяком случае, такого мнения придерживается олух-врач, недавно получивший за свои познания рыцарский титул. В некоторых случаях оказываются бессильны даже богатство и влияние, не правда ли, Тони? Мне твердят, что в моем случае дают о себе знать излишества юных лет. Рано или поздно всех нас приберет смерть. Кстати, тебе тоже следовало бы поберечься, чтобы успеть насладиться герцогским титулом. Я смотрю, ты набираешь вес, а цвет твоего лица излишне полнокровен. Довольно, садись, не стой с вытаращенными глазами. Помнишь мою непревзойденную мадеру? Или ты предпочитаешь бренди?

– Лео, я…

– Да сядь ты, Тони! Оставаясь на ногах, ты только лишний раз напоминаешь мне о моей инвалидности.

Герцог сделал чуть заметное движение головой, и молодой человек, чьего присутствия лорд Энтони поначалу не заметил, хмуро стоявший у камина, учтиво пододвинул ему кресло.

– Шевалье Дюран. А это, Морис, как ты уже догадался, мой брат лорд Энтони Синклер. Будь так любезен, возьми с полки бренди, друг мой. Думаю, Симмсу ни к чему слышать новость, с которой сюда примчался мой братец.

Приветствуя свидетеля предстоящей беседы холодным поклоном, лорд Энтони подумал: «Шевалье Дюран? Судя по фамилии, эмигрант из Франции. Видимо, последний из приятелей брата…»

Он тотчас одернул себя: связи старшего брата его совершенно не касаются. В отличие от того, с чем он пожаловал к Лео.

Поклон француза был, напротив, низким. Лорд Энтони дал бы этому стройному щеголю около тридцати лет. Вьющиеся каштановые волосы обрамляли пухлую физиономию с надутыми губами.

– К вашим услугам, – учтиво прошепелявил он.

– Шевалье – выходец из старинного рода, последний представитель семьи, – устало проговорил Лео. – К тому же он блестящий фехтовальщик и меткий стрелок. Филипу стоило бы выкроить время и потренироваться. Морис – отличный наставник, а дуэли становятся в наше время обычным делом… Итак, Тони? Можешь говорить без опаски, уверяю тебя.

Лорд Энтони устроился в кресле поудобнее и, бормоча слова благодарности, принял протянутый ему хрустальный бокал.

– Черт возьми, Лео, ты и так все знаешь! Ума не приложу, как ты все пронюхиваешь…

– По своим каналам, любезный братец. Пора бы тебе об этом помнить. Я ждал тебя раньше.

Барон побагровел.

– Я… Одним словом, я ждал, пока все подтвердится, прежде чем тебя беспокоить.

Он делал вид, что не замечает присутствия шевалье, который расположился рядом с креслом его брата и положил тонкую холеную руку на спинку. Кто он такой? Лео следовало бы быть осторожнее.

– Ближе к делу, Тони, не для того же ты тащился сюда, чтобы ходить вокруг да около! Молодая дама, именующая себя виконтессой Стэнбери – насколько я понимаю, она очень молода? – утраченная и вновь обретенная племянница вездесущей графини де Ландри… Итак, что еще тебе удалось узнать?

– С этой стороны все чисто: она действительно приходится Эдме родной племянницей и внучкой последнему графу Эймару, отправившемуся преумножать семейные богатства на Мартинику, но давшему жизнь лишь двум дочерям. Одним словом, – заторопился он, видя, что брат нетерпеливо задвигал бровями, – ее мать состояла в дружбе с казненной французской королевой, отчего попала, в свою очередь, под нож гильотины. Дочь была в то время совсем еще ребенком и потому сбежала с монахинями куда-то в Испанию, в монастырь. Плутовка действительно совсем юна, Лео! Ей от силы семнадцать-восемнадцать лет. Хорошие манеры и так далее. Ее отец, губернатор одной из провинций Новой Испании, наживший состояние, хотел было сделать ее своей наследницей, но…

– Но! Вот мы и переходим к самому интересному. Рассказывай! Только учти: к своему стыду, я теперь быстро устаю. Тебе ведь все это тоже не безразлично? Уверен, что ты навел справки столь же тщательно, как это сделал бы я.

Решив не обращать внимания на присутствие насупленного шевалье, лорд Энтони перешел к подробному рассказу, заодно выставляя Филипа в как можно более выгодном свете.

Герцог слушал его молча, иногда рассеянно барабаня длинными белыми пальцами по бархатному подлокотнику. Продолжая свой рассказ, лорд Энтони заметил про себя, что брат не выглядит смертельно больным. Уж не замыслил ли Лео какую-нибудь дьявольскую интригу? Лео был способен и не на такое. Однако в присутствии шевалье у него не хватало духу сознаться в своих опасениях.

Наконец он замолчал.

– Значит, он снова решил исчезнуть? – переспросил герцог. – Знаешь, Тони, я задаю себе вопрос: зачем? И что заставило эту молодую женщину приехать именно сюда, чтобы щеголять своим свежеприобретенным титулом перед всем английским светом? Не считаешь ли ты, что ей полезнее было бы вернуться к отцу или остаться во Франции?

– Насколько я понимаю, мадам Бонапарт – ее крестная мать. По словам Филипа, оставшись, она лишь усугубила бы и без того щекотливое положение, поскольку стало очевидно, что Бони задумал сделать ее своей любовницей.

– Значит, Доминик – ее спаситель? Дорогой Тони!.. Нет, лучше пришли ко мне Филипа. В конце концов, он напрямую заинтересован во всем этом. Или правду говорят, что он не в силах оторваться от прекрасной юной виконтессы?

Последнее заявление было похоже на нападение коршуна на зазевавшегося воробья. Лорд Энтони, застигнутый врасплох, поперхнулся бренди и закашлялся. Герцог с легкой улыбкой продолжил свое наступление:

– Я знаю, леди Марлоу на него обижена, и теперь претендентом на руку и состояние ее дочери выступает лорд Ормсби. Дорогой мой Тони, неужели умирающий должен устраивать твои дела?

Дерзкий шевалье наклонился к уху герцога и зашептал что-то на своем ненавистном лорду Энтони «лягушачьем» языке. Вместо того чтобы окаменеть от подобной фамильярности, герцог всего лишь приподнял бровь, собрав в старческие морщины все лицо.

– C’est vrai?[17] В таком случае племянник не заслуживает взбучки. Ты с ней встречался? Нет? В общем, после всех стараний, которые мы приложили в прошлом, мы не должны допускать скандала. Пришли ко мне Филипа. Я передам с тобой пригласительное письмо. Надеюсь, он не откажет мне в любезности и привезет в Клифф-Парк мою новую невестку? Нам с ней пора познакомиться.

Благоприятное решение брата ошеломило и лорда Энтони, и Филипа Синклера, причем последнего – в еще большей степени. Получив от дяди приглашение, больше похожее на повеление, а также запечатанный конверт, который ему надлежало передать на Гросвенор-сквер, он терялся в догадках. Что за козни на уме у дяди Лео? Такое покорное отступление было вовсе не в его правилах. С другой стороны, что могло быть разумнее? Признание герцогом невестки гарантировало бы Марисе благосклонность света и положило бы конец назойливым слухам.

В то же время он знал, что дядя – человек, напрочь лишенный сострадания и даже зачатков совести. Кому было знать его лучше, чем племяннику? Филип намеревался съездить в Корнуолл и все объяснить, но в последний момент струсил и передал эту миссию отцу. Теперь он оказался загнанным в угол. Предостеречь Марису? Но против чего? С момента ее появления в Лондоне им так ни разу и не удалось поговорить с глазу на глаз: деликатность вынуждала его умалчивать о ее поспешном замужестве и последовавшей затем болезни, едва не стоившей ей жизни. Об этой стороне ее прошлого он не обмолвился даже родному отцу. Тем не менее его жгло любопытство пополам с ревностью, стоило ему подумать об испытаниях, выпавших на ее долю. К тому же он не знал, насколько далеко простирается дядина осведомленность.

В то утро лакей Филипа Синклера никак не мог угодить своему обычно покладистому господину. К моменту отъезда из дома в Портленд-плейс его кровать устилала добрая дюжина отвергнутых шелковых галстуков.

Поздно поднявшийся с постели лорд Энтони осведомился о сыне и узнал, что тот потребовал экипаж и поехал кататься в Гайд-парк. Сын оставил для отца записку, в которой сообщал, что заедет на Гросвенор-сквер, после чего будет занят всю вторую половину дня, хотя намерен встретиться с уважаемым папенькой вечером в театре, где будет выступать несравненная миссис Сиддонс.

Лорд Энтони мучился головной болью и вопросами, на которые пока не имел ответов. О Филипе тем временем докладывал лакей в Дандри-Хауc:

– Мистер Синклер, миледи.

Его пригласили в уютную столовую, где графиня пила чай. На ней было платье цвета морской волны из индийского муслина, украшенное бусами того же оттенка. При появлении гостя она оторвалась от письма, которое читала хмурясь, и выдавила улыбку.

– Филип! Кажется, вы обещали повезти Марису на прогулку? Боюсь, она опаздывает. Она очень дурно провела ночь, и я распорядилась, чтобы ее не будили рано. Побудьте со мной несколько минут.

Эдме обратила внимание на бледность и сосредоточенность Филипа, на его крепко сжатый рот. Положив письмо мужа на столик, она спросила:

– Что-то случилось? У вас такой вид…

Спустившись через полчаса, Мариса застала их за разговором и была, к своему удивлению, уязвлена тем, что Филип на этот раз не рассыпался в комплиментах. Он встал (по ее мнению, почти нехотя) и просто наклонился к ее руке. Не проведал ли он о ее тайном посещении игорного дома миссис Батлер на Брайтон-стрит накануне вечером? Не потому ли он так мрачен? Но ему ли указывать, как ей себя вести?

Тетушка нарушила напряженное молчание:

– Подумай только, ma chere! Разве я не предсказывала, что все уладится? На следующей неделе ты приглашена к самому герцогу Ройсу! Это не столько приглашение, сколько высочайшее повеление! Тебя будет сопровождать Филип. – Не дав Марисе вымолвить ни слова, она продолжила: – Это отвечает и моим интересам: де Ландри вызывает меня в свой тоскливый Сомерсет. У него гостят друзья, и необходимо мое присутствие как хозяйки поместья. Я ломала голову, как поступить – не могу же я оставить тебя здесь одну! Но все устроилось само собой. Вот увидишь, совсем скоро мы вернемся обратно в Лондон. Неделя-другая, не больше. Разве ты не понимаешь, что это означает? При поддержке герцога тебе будет открыта дорога в «Олмэк»…

Мариса перебила ее:

– Пока трудно сказать, будет ли у нас поддержка герцога, как вы выразились, chere tante.[18] К тому же я далеко не уверена, хочу ли я там бывать. По-моему, «Олмэк» – прескучное место.

– Мариса!

– Как вам известно, меня не считают достаточно респектабельной дамой, и из всех дам-патронесс только леди Джерси сочла возможным приветствовать меня в Лондоне. Впрочем, мне нет до этого дела. Кроме того, вы уж простите, Филип, мне думается, его сиятельство герцог Ройс желает просто меня… осмотреть. Я его заранее боюсь, пускай он стар и болен. Я вообще не хочу, чтобы меня рассматривали и донимали вопросами. Я далеко не уверена в успехе этого визита. Я не нуждаюсь в одобрении герцога. У меня достаточно друзей…

– Лейдсы и Манвеллы – это всего лишь полусвет, Мариса! Я знаю, у тебя много общего с эмигрантами, однако ты не сможешь вечно вращаться только в их кругах. Ослепить джентльменов – только половина дела. Сколько дам нанесли тебе визит?

Обе забыли про Филипа, который напомнил о себе деликатным покашливанием.

– Опомнитесь, Мариса! Я совершенно уверен, что дядя искренне желает с вами познакомиться. Другое дело, если вам страшно…

Он выбрал удачное словцо: Мариса тут же вздернула подбородок.

– О каком еще страхе речь? Чего мне бояться? Он не причинит мне вреда. Не станет же он винить меня за то, что…

Почему воспоминания о Доминике до сих пор вызывают у нее невыносимые мучения? Брак казался ей теперь давним неприятным сном, она старалась не думать о его холодных серых глазах, лишь изредка излучавших тепло… Все это было чистым притворством! Только Филип честен и откровенен. Он не предавал ее, какие бы сплетни о ней ни ходили. Хотя бы ради Филипа она обязана сделать над собой усилие. К тому же, если начистоту, герцог Ройс вызывал у нее интерес. Загадочная история, в результате которой отец и сын стали друг другу чужими; кузены, ненавидящие друг друга лютой ненавистью… Как выразился Доминик? «Я – законнорожденный бастард». Что он хотел этим сказать? Он даже не носит родовой фамилии. Возможно, настал ее черед мстить.

Эдме и Филип встретили ее согласие вздохом облегчения. Мариса не стала противодействовать их планам покинуть Лондон на следующей неделе, а тетушка еще снисходительнее, чем прежде, относилась теперь к новым знакомствам Марисы и предоставляла ей больше свободы, а также немалые суммы денег, не требуя отчета. Это было как нельзя кстати: за последнее время Мариса успела пристраститься к азартным играм.

Она испытывала восторг, доверяя все, что имела, картам или колесу рулетки. Как выяснилось, еще более захватывающей оказалась интрига. Ведь именно в игорных домах она встречалась с французами-роялистами, о которых надеялась со временем узнать больше. Игорные заведения представляли собой частные владения, в которых снимались комнаты не только для игр, но также для бесед с глазу на глаз и интимных встреч. Мариса усмехалась про себя, представляя изумление тетки, узнай та, сколько светских людей посещают такие места! Ее спутником часто бывал Филип: он утверждал, что делает это ради собственного удовольствия, и она не задавала ему лишних вопросов, чувствуя себя в его обществе более уверенно. Зачастую, видя, что она проигрывает, Филип делал ставки за нее, но никогда не предъявлял к ней требований, не считая легких нежных поцелуев. Филип нравился ей и вызывал у нее все больше доверия. Он дал ей слово, что после возвращения в Лондон отведет ее в самый изысканный и потайной из всех клубов – «Дамнейшн», в котором заправляла француженка из родовой аристократии и куда наведывался сам граф д’Артуа.

Восстановив отношения с Филипом и подняв настроение тетушке, Мариса могла относительно спокойно готовиться к предстоящей поездке в Корнуолл, к герцогу Ройсу.

Глава 21

Владения графа де Ландри в Сомерсете лежали на пути в Корнуолл, поэтому часть путешествия Мариса и Филип проделали вместе с Эдме и даже переночевали в Грейторпе. Мариса нашла графа милым подслеповатым старичком, довольно проворным и деятельным для своих преклонных лет.

Он был рад знакомству с «племянницей» и подвел ее к окну, чтобы получше разглядеть, после чего объявил, что она представляет собой почти полную копию его ненаглядной Эдме.

– Вы позволите мне относиться к вам как к дочери? – спросил он после ужина. – Мне всегда хотелось иметь дочь, вот только решение жениться я принял чересчур поздно. Слишком много времени колесил по Европе и воевал. В свое время и в Индии бывал, когда мы только-только начали там обосновываться…

Эдме учтиво улыбалась и прятала за веером зевоту. Однако Мариса завороженно слушала сбивчивые рассказы графа. Она нашла в нем сходство со своим отцом и пионерами новых земель, которые строили на них Испанскую империю. Услышав об этом, старик закивал, польщенный сравнением.

– Вы сравниваете меня с конкистадорами? Дитя мое, хотел бы я, чтобы вы не ошиблись! Мне следовало родиться на один-два века раньше – вот когда, смею вас уверить, я бы прославил свое имя! Мой предок служил у Дрейка и Хокинса. Немало они потопили галионов с сокровищами, которые ваши предки пытались доставить в Испанию!

Оба засмеялись. Эдме поморщилась, Филип благоразумно уставился в свой бокал.

На следующий день Мариса с сожалением покидала Грейторп, ибо прониклась симпатией к своему новому дядюшке. Трогательный старик не поленился встать ни свет ни заря, чтобы проводить ее и сунуть в ее холодные руки туго набитый кошелек, объяснив хриплым шепотом, что это – небольшое возмещение за украденное его предками у ее предков. Напоследок он предложил ей считать Грейторп своим домом. Свирепо глянув на свою сонную и беспрерывно зевающую супругу, он добавил, что Мариса не должна оставаться там, где ей не хочется. Не только Грейторп, но и его лондонский особняк теперь находится в полном ее распоряжении, где ее всегда будут ждать помощь и участие. Закончив свою непривычно длинную тираду, он помахал Марисе рукой и вернулся в дом, оставив Эдме в явном недоумении.

Мариса чувствовала, что сейчас расплачется, и с трудом сдерживала слезы, боясь проявить слабость перед Филипом. Она уже научилась излучать холодность и безразличие. Она твердо решила, что никому не позволит больше ее запугивать, даже корнуоллскому дядюшке, перед которым Филип заранее трепетал и который волей случая оказался ее свекром.

Чем дальше они ехали, тем больше замыкался в себе Филип и тем больше Мариса жалела, что покинула Грейторп. Она всегда питала слабость к сельской жизни, и английский ландшафт, такой ухоженный и зеленый по сравнению с выжженной солнцем Испанией, действовал на нее благотворно.

Однако по мере приближения к Корнуоллу она поняла, что там ее ждет совсем другая, незнакомая Англия. Даже местные жители выглядели по-другому: темноволосые, темноглазые, со странным акцентом. Теперь она была склонна поверить графу де Ландри, сказавшему как будто в шутку, с вызовом глянув на жену, что обитатели Корнуолла перемешались с испанцами, которых выбрасывало на берег после потопления испанской Великой армады. «И не только с испанцами, но и с французами. Корнуоллцы всегда были контрабандистами», – добавил он с подкупающей откровенностью.

Эдме знай себе обмахивалась веером, пряча смущение; Мариса подумала, как замечательно было бы повстречаться с этим человеком в годы его молодости. В те времена он был, по его собственному признанию, скитальцем, любителем приключений, не торопившимся переходить к оседлой жизни. Итак, на ее счету уже была одна встреча со стариком, не оправдавшим ее тревожных ожиданий. Оставалось надеяться, что герцог Ройс окажется под стать графу де Ландри.

Марису сопровождала в пути горничная, норовистая особа средних лет по фамилии Симмонс. Филип путешествовал со своим лакеем. Когда их заставала в пути ночь и возникала необходимость остановиться на ночлег, все приличия соблюдались строжайшим образом. Филип так заботился об этом, что снимал для Марисы не только отдельную спальню, но и гостиную, так что перед возобновлением пути у них почти не бывало возможности обмолвиться словечком.

Их окружала все более суровая местность: зеленые долины сменились унылыми голыми холмами. Чем ближе они подъезжали к Клифф-Парку, тем отчетливее Мариса чувствовала запах моря, бьющегося о подножие высокой скалы, от которой и пошло, должно быть, название герцогского поместья.[19]

Они подъехали к огромному каменному особняку уже затемно, отчего настроение Марисы еще больше упало. К дому вела широкая, обрамленная тенистыми деревьями аллея, протянувшаяся, казалось, не на одну милю. Повсюду клубился туман, в котором стук конских копыт разносился гулким, зловещим эхом. Даже когда они выехали на луг, туман хищно потянулся за ними и туда, к причудливому строению, походившему на замок в миниатюре.

Мариса упрекнула себя за разыгравшееся воображение. Они приехали сюда в неудачное время; завтра, при ярком свете дня, она посмеется над своими детскими страхами.

Филип первым спрыгнул с подножки кареты и помог ей выйти, не дав кучеру времени подставить к громоздкой старомодной карете лесенку. По обеим сторонам от массивной деревянной двери висели фонари с витыми чугунными украшениями, разгонявшие туман. Они не преодолели и половины ступенек, когда дверь распахнулась, и ступеньки залило светом.

Их встречал пожилой благообразный дворецкий, за спиной которого маячил молодой человек с каштановыми кудрями и обликом денди. Судя по его виду, он чувствовал здесь себя как дома.

Он приветствовал гостей низким поклоном. Филип представил Марису и назвал себя. Мариса заметила, как напряженно звучит голос Филипа по сравнению с его обычной живой манерой.

Молодой человек назвал свою фамилию, прозвучавшую для уха Марисы знакомо: она как будто уже слышала ее в Лондоне. Шевалье Дюран – отчаянный бретер, время от времени зарабатывавший на жизнь уроками фехтования! Что он здесь делает? Почему Филип ни словом не обмолвился о его присутствии?

Шевалье приветствовал ее по-французски и извинился за герцога, который по совету врачей рано отправляется в спальню и посему не смог встретить их лично. Все, однако, готово, в том числе легкий ужин. Сам Дюран счастлив познакомиться с той, о ком наслышан от друзей…

«Интересно, что именно он обо мне слышал?» – подумала Мариса. Впрочем, она слишком устала с дороги и не была расположена размышлять. Она благодарила Филипа за поддержку, хоть он и превратился в настоящего молчальника. Завтра наступит новый день, и, даст Бог, на все ее вопросы будут даны ответы.

Остаток вечера прошел спокойно. Марису проводили в отведенную ей изысканную комнату. Роскошная кровать под пологом на деревянном постаменте, не менее внушительный камин и затянутые шелками стены. Она пожаловалась на усталость, и в комнате появился поднос с угощениями. Попробовав несколько блюд, она пришла к выводу, что это – творение повара-француза. С помощью проворной Симмонс она разделась и юркнула в постель, чтобы проспать без сновидений до утра, когда ее разбудили предложением пышной утренней трапезы.

Когда она расположилась перед зеркалом, чтобы дать заплести волосы и соорудить прическу при помощи обруча, она уже успела поразмыслить о нелепости происходящего. Каким ветром ее занесло сюда, в берлогу престарелого герцога, который собирается разглядывать ее словно неимущую искательницу места гувернантки! Она не нуждается в его одобрении!

Подбодрив себя таким образом, Мариса спустилась вниз, чувствуя себя уверенно в платье с высоким воротом, подчеркивающим ее стройную фигуру.

Ее провели в просторную комнату в восточном крыле дома. Она надеялась встретить там Филипа и оторопела, очутившись в пустом на первый взгляд, чрезмерно натопленном помещении. Дворецкий затворил у нее за спиной двойные двери, после чего до нее долетел сухой голос, напоминавший шуршание осенних листьев:

– Вас не покоробило мое желание сначала увидеться с вами с глазу на глаз? Подойдите. Я прикован к креслу, и вам нет нужды опасаться, что я подпрыгну и причиню вам вред. Будьте так любезны, встаньте поближе к окну, чтобы я мог как следует вас разглядеть. Или ваше любопытство не равно моему?

– Видимо, да, – нашла она в себе силы пробормотать, повинуясь требованию герцога Ройса и впервые лицезрея его, утонувшего в бархатном кресле у окна. Ей в голову внезапно пришло сравнение с изделием из железа, завернутым в бархат.

Этот человек когда-то был очень красив – она уловила сходство с Филипом, однако теперь кожа на его лице обвисла складками, отчего он выглядел развалиной, жертвой бурно проведенной молодости. Впрочем, взгляд его светло-голубых глаз сохранил проницательность. У него был орлиный нос и тонкие губы. Чутье подсказало Марисе, что этот человек жесток. Уголки его тонких губ приподнялись в улыбке, однако холодные, оценивающие глаза остались серьезны.

Ему как будто доставляло удовольствие разглядывать ее, отдавая должное каждому дюйму ее тела. Она напряглась. Впрочем, в его взгляде не было похоти: этот холодный человек всего лишь взвешивал ее на весах своего представления о роде человеческом. Она догадывалась, что ему хочется сбить ее с толку. Ей полагалось беспокойно ерзать от его взгляда, и именно поэтому она стояла, не шевелясь и не отводя глаз.

Молчание нарушил сам герцог:

– Вот вы, значит, какая! По правде говоря, это не совсем то, чего я ожидал. Неужели ваш вид не обман и вы действительно так неприлично молоды? – Он усмехнулся и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Ответьте, дитя мое, он сам вас выбрал или наоборот? Что стало причиной столь неожиданного союза двух разных людей? Надеюсь, вы меня не разочаруете, разыгрывая скромницу. Полагаю, ваша откровенность пойдет на пользу нам обоим.

Мариса молча смотрела на него. Она не знала, что отвечать этому неприятному старику. Вот он какой, отец Доминика – нет, лучше считать его дядей Филипа… От Доминика у нее не осталось ничего, кроме способности ненавидеть, а также фамилии, которую ненавидел он сам. Она не видела причин уступать герцогу.

– Мы с вами в неравном положении, ваша светлость, – сказала она преувеличенно безразличным голосом. – Откуда мне знать, чего вы ожидали? Я не смогу быть до конца откровенной с незнакомым мне человеком. – Глубоко вздохнув, она добавила: – Решайте сами, как относиться к тому, что предстает перед вашим взором.

– Вот как? Уже дерзите? – Его длинные пальцы вцепились в бархатные подлокотники. – Тем лучше! Значит, вы явились не за благословением? Может, за деньгами? Или в надежде, что я обласкаю вас как свою сноху? Уж не придумали ли вы вдвоем хитрый план? Я говорю о вашем муже, мадам!

Мариса крепилась из последних сил. Чего ради она сдерживается? Зачем сносит оскорбления? Она покраснела от негодования.

– Я нахожусь здесь по вашему приглашению, ваша светлость! Я не просила о встрече. Мне от вас ровно ничего не нужно, не считая, – она поджала губы, – дозволения отправиться восвояси!

Она повернулась и решительно зашагала к двери, но его окрик остановил ее на полпути.

– Вдруг я вас проверяю – откуда вам знать? Вернитесь, мадам. Если вам от меня ничего не нужно, то я готов сознаться, что у меня есть к вам дело. Надеюсь, вы не откажете умирающему.

– Полагаю, ваше сиятельство, что вы пользуетесь последним обстоятельством, чтобы навязывать другим свою волю. Вам меня не запугать.

– Отлично! – Его изменившийся тон заставил ее замереть у самой двери. – В таком случае мы оба можем вложить шпаги в ножны. Или вы утратили природное любопытство? Я бы мог многое вам предложить, в том числе собственное громкое имя, в обмен за такую безделицу, как правда.

Это было произнесено таким убедительным тоном, что она помимо воли вернулась. Любопытство одержало верх. Что у него на уме? Почему он говорит загадками?

– Присядьте, – учтиво предложил герцог.

Мариса послушно опустилась на стул с прямой спинкой, стоявший напротив его кресла. Теперь их разделял стол. Она сложила руки на коленях и постаралась придать лицу бесстрастное выражение, чтобы быть с ним на равных. Однако под холодным взглядом его бледно-голубых глаз трудно было сохранить самообладание.

– Что ж, – изволил вымолвить он после нарочито затянувшейся паузы, – предлагаю прекратить обмен колкостями и проявить здравый смысл. В моем распоряжении осталось совсем немного времени, независимо от того, пользуюсь ли я этим, чтобы подчинять ближних своей воле. Ближе к делу. Для меня главное – судьба моего имени, если хотите, моего титула и моих владений. Земли по большей части ограничены в наследовании, хотя мне удалось самому обзавестись кое-какой собственностью. Однако имение в его теперешнем виде принадлежало Синклерам на протяжении многих поколений. Надеюсь, вы начинаете понимать, куда я клоню. Мне бы хотелось, чтобы ничего не менялось и впредь, на поколения вперед. В связи с этим я, как вам, должно быть, известно, желал бы сделать своим наследником Филипа.

Мариса не отрывала глаз от своих сцепленных пальцев, которые белели все больше с каждым сказанным им словом. Наконец она подняла голову и холодно произнесла, удивляясь собственной выдержке:

– Я бы предпочла, чтобы вы изъяснялись с еще большей прямотой, ваша светлость. Зачем вы все это мне говорите?

Он почти вспылил – во всяком случае, его голос понизился до шепота:

– Проклятие! Вы же не азиатка! Вы наполовину француженка, наполовину испанка, вы должны все понимать. А теперь ответьте: в какой степени вы знакомы с подлинным положением вещей? А ваш брак? Он заключен по любви и по обоюдному желанию или навязан вам, как это выглядит в изложении Филипа?

Ее золотые глаза сверкнули из-под ресниц.

– Брак был навязан нам обоим, ваша светлость. Я действительно уроженка Европы, а здесь такие вещи случаются. О человеке, чьей женой я считаюсь, я не знаю ровно ничего, кроме того, что он капер, точнее пират, и с гордостью именует себя американцем. У меня есть причины его ненавидеть. Титул, которым он меня наградил, ничего не значит. Я воспользуюсь им только потому, что так проще рассчитаться с этим человеком за мои обиды.

Она сказала больше, чем собиралась, однако герцог остался доволен, о чем свидетельствовали его подобранные губы.

– Так вы имеете представление о жажде отмщения? Это больше, чем можно было ожидать при вашей молодости. О да, месть! Какое сладкое слово! – Дальнейшее как будто не предназначалось для ушей Марисы и было произнесено так зловеще, что у нее пробежал холодок по спине. – Я уже познал месть, ненависть, горчайшее разочарование, даже любовь, но вам по молодости лет этого не понять, мадам! Полагаю, вы пока еще не знакомы с наслаждением, которое приносит отмщение сопротивляющимся недругам. Впрочем, вы наполовину испанка, и в вас должна кипеть жажда мести. Я прав? Возможно, мы окажемся полезными друг другу, если вы только не проявите свойственную вашему полу слабость. Достанет ли вам силы духа принять мое предложение? И обладаете ли вы той же непоколебимой решимостью, что и я? Я вправе подвергать то и другое сомнению; впрочем, время покажет. У вас будет полная свобода общаться с Филипом – я не стану связывать вас условностями, пока вы будете находиться под моим кровом. В конце концов вы сумеете понять меня, а я – вас.

Что же произошло? Герцог произнес зловещий монолог, однако у нее создалось впечатление, будто у них состоялся сговор; Мариса ни слова не проронила в ответ, даже когда он потянул за бархатную ленту и приказал бесшумно выросшему перед ним дворецкому принести хересу и пригласить мистера Филипа и шевалье.

Шевалье Дюрана можно было найти в двух местах: либо у герцога (чаще всего), либо в фехтовальном зале, где он подолгу оттачивал искусство владения шпагой и пистолетом. Иногда к нему присоединялся по наущению дяди Филип; порой их зрительницей становилась Мариса, движимая любопытством.

Шевалье был воплощением галантности и охотно брался объяснять ухищрения фехтовального искусства. Мариса считала фехтование изящным искусством, сродни балету, но недолюбливала пистолеты: после того как из них выпускали заряды по мишеням, развешанным на стене, оружие зловеще дымилось, издавая серный запах преисподней.

Свободное время Мариса посвящала верховым прогулкам с Филипом. Они объездили все поместье и несколько раз спускались по крутым тропинкам к океану. Он показывал ей пещеры и гроты, которые в прошлом служили убежищем для контрабандистов.

– Они и сейчас продолжают свой промысел, но таможенники предпочитают закрывать на это глаза. Вы знаете, крах мирного договора не за горами! Говорят, будто Бони – вы уж простите, Мариса, – собрал в Булони целую армаду, так что контрабандным товаром стали теперь не только шелка и бренди, но и шпионы. Под видом контрабандистов наши люди могут многое выведать, хотя рискуют чаще отважные французские роялисты.

– А не рискуете ли вы сами, ведя со мной подобные разговоры? Как-никак я…

– Вы забыли, что мне все про вас известно? Просто я вам доверяю, Мариса. Я знаю, на вашу долю выпало много испытаний. Ведь вы перебрались в Англию именно для того, чтобы положить всему этому конец.

– Ах, Филип… – прошептала она и в замешательстве отвернулась. Он лишь слегка коснулся губами ее щеки. – Филип, я…

– Только не торопитесь. Я люблю вас, Мариса, полагаю, вам это уже известно. Поэтому я могу проявлять бесконечное терпение. Вы похожи на раненую пташку, и у меня нет ни малейшего желания заточать вас в клетку. Моя цель – войти в доверие к вам.

Она дотронулась до его руки.

– Я и так вам доверяю – больше, чем кому-либо другому. Просто вы знаете истину не хуже, чем я. Здесь вы и я свободны, но в Лондоне я виконтесса Стэнбери, а вы – мой кузен. Я замужняя дама, Филип, нравится нам это или нет.

Он ответил новым для нее, приглушенным голосом:

– Я ничего не забыл. Я помню об этом ежеминутно. Но вы замужем за человеком, растаявшим как дым. В любой момент вы можете овдоветь. И тогда я махну рукой на скандал. Пускай болтают, сколько хотят! Поверьте, меня ничто не остановит. Я с гордостью стал бы вашим мужем, но ни в коем случае не принуждал бы вас к этому…

Роковое слово не прошло незамеченным. Она помимо своей воли вернулась мысленно в прошлое, когда ею насильно овладел мужчина, которого она даже не знала по имени. Он и дальше поступал против ее воли; потом настал постыдный момент, когда насилие не понадобилось: она пошла на это добровольно. Он назвал это «игрой», с тем ее и оставив, присовокупив свое имя и часть себя в ее утробе. От последнего она, к счастью, избавилась. Да, к счастью! Ведь теперь она пользовалась свободой и начинала понимать план герцога: он заманил ее сюда и сделал Филипа ее постоянным спутником; здесь им не чинил препятствий никто, даже ее горничная.

Ей ничего не стоило превратить Филипа в своего любовника; если у них родится сын, то он унаследует герцогство Ройсов и станет настоящим Синклером. Знает ли сам Филип, чем может кончиться дело? А что, если его любовь основана лишь на желании отомстить ненавистному кузену? Однако он никогда не пытался силой завладеть ее вниманием, а всего лишь читал ей стихи, говорил ласковые слова, держал за руку, иногда целовал. Подобная деликатность искренне восхищала Марису.

Но время делало свое дело. При всей учтивости их улыбок они все теснее привязывались друг к другу, поэтому рано или поздно должны были стать любовниками. Они не смогут этого избежать.

Глава 22

Накануне их отъезда в Лондон герцог опять вызвал Марису для разговора с глазу на глаз. Его лицо было еще более морщинистым, чем при первой встрече, и приобрело пугающий пепельный оттенок. Тем не менее ум его был по-прежнему ясен. Без излишних предисловий он заявил:

– Ну? Вы слишком робки, или мой племянник пришелся вам не по вкусу? Вы покинули Францию больше двух месяцев назад, и, если затянете хотя бы еще немного, все будут искренне изумлены. Чего вам не хватает? Неужели Филип не проявил должной решительности?

К этому времени Мариса окончательно перестала его бояться. Он был всего-навсего испорченным стариком со склонностью к молодым мужчинам; шевалье, которого он поселил у себя еще мальчишкой, был предан ему как собака. Она успела разобраться в истории его брака, чтобы пожалеть бедную женщину, скончавшуюся в этом доме, – мать Доминика, загадочную Пегги, которую она прежде считала любовницей герцога.

О симпатии к герцогу Ройсу не могло быть и речи, однако у них имелось нечто общее, и звалось оно ненавистью. Поэтому она нашла в себе силы хладнокровно ответить ему:

– Ни я, ни Филип не являемся бессловесными животными, чтобы спариваться по сигналу вашей светлости. Если мне предстоит поддаться соблазну, то я бы попросила вашего дозволения самостоятельно избрать для этого время и место. Что касается счета времени, который вы ведете, то у меня всегда остается страна, в которую я могу вернуться.

Он удивил ее, закашлявшись, что означало у него смех.

– Настаиваете на своих условиях? Хорошо, согласимся на них. Хотя, будь у меня побольше сил, я бы постарался, чтобы все устроилось по-моему. Филип нуждается в поводыре – или, если хотите, в проводнике. У моего брата недостает характера. Я вынужден рассчитывать на вас с вашей практической жилкой и здравым смыслом, милая. Мой верный Морис скоро поедет в Лондон. Известно ли вам, что он ярый роялист? Возможно, он возвратится с добрыми вестями.

Мариса не знала, является ли последнее заявление завуалированной угрозой, и уговорила себя ничего не опасаться. После герцогского дома Лондон станет для нее глотком свежего воздуха! Филип как будто разделял ее ожидания: без дяди он сразу становился беззаботным молодым человеком, каким был в начале их знакомства. Она подозревала, что герцог делал ему такое же бесстыдное предложение, и гадала, каким был ответ Филипа…

Уже на следующий день, уносясь в карете прочь от крутых скал Корнуолла, оставшихся в ее памяти почерневшими старческими зубами, и от вечных туманов, Мариса не могла себе представить, что все эти разговоры имели место в действительности. Она торопилась обо всем забыть и просто наслаждаться жизнью. «Как я устала быть марионеткой в чужих руках! – думала она по дороге в Сомерсет, а оттуда – в Лондон. – Отныне я буду принадлежать только себе самой».

Однако это решение было легко принять, но очень трудно выполнить. В Лондоне Марису ждало сразу несколько сюрпризов.

Первый сюрприз именовался бароном Лидоном. Папаша Филипа, долго закрывавший глаза на существование Марисы, на следующее же утро после ее возвращения в Лондон нанес ей визит и, рассыпаясь в любезностях, уведомил, что его брат, сиятельный герцог, распорядился предоставить Марисе свой роскошный лондонский особняк. Кроме того, на ее имя был выписан банковский чек, превращавший ее в обладательницу колоссальной суммы. Отныне отпадала необходимость пользоваться тетушкиным гостеприимством: виконтесса Стэнбери становилась состоятельной дамой, пользуясь помощью некоей миссис Уиллоуби, благородной дамы, оказавшейся волею судьбы в стесненных обстоятельствах.

Не успела Мариса оправиться от первой неожиданности, как перед ней выросла леди Хезер Бомон, сестра Ройса и тетка Филипа, предложившая ей свою помощь в устройстве.

Напрасно она мечтала ни от кого не зависеть! Рассчитывать на тетушкину помощь более не приходилось: Эдме, изумленная богатством, свалившимся на племянницу, настоятельно советовала ей не противиться судьбе.

– В конце концов, дорогая, разве все это не принадлежит тебе по праву? Ты настоящая виконтесса Стэнбери, и, как я поняла со слов де Ландри, этот титул подразумевает осязаемое подтверждение. Правда, мне не совсем ясно, что подвигло Ройса на такой шаг. Теперь твое положение в свете не вызывает сомнений: перед тобой откроются все двери! Если бы ты только знала, как я рада за тебя! Даже твой отец не станет против этого возражать. Теперь мы сможем ему написать, не боясь упреков старика. Ах, ma chere, – Эдме промокнула глаза платочком, – оставь этот несчастный вид! К чему переживания? Мы будем жить по соседству – какая прелесть!

Мариса хорошо понимала, что означает этот внезапный широкий жест герцога, хоть и не находила сил признаться в этом тете. Таким образом он напомнил ей об их негласном сговоре, об обещании, которого она, в сущности, не давала; он осыпал ее благами, рассчитывая привязать к роскоши. Однако как бы трезво она ни взирала на происходящее, ей было не под силу противостоять волне захлестнувших ее событий.

Имени и влияния Ройса оказалось достаточно, чтобы она была принята во всех кругах, даже самых консервативных. Несмотря на уход Ройса на покой, он оставался влиятельной фигурой в политике; если бы не его внезапный недуг, премьером был бы он, а не Аддингтон.

Ее покровителем выступал отец Филипа, барон Лидон, что тоже открывало перед ней все двери. Даже великосветский законодатель мистер Браммелл скрепя сердце признал, что она достойна наивысшего почтения, и несколько раз выступил ее кавалером в «Олмэке», после чего отпали последние сомнения насчет вхожести виконтессы Стэнбери в высший свет.

В который раз Мариса, несмотря на всю свою решимость, оказалась игрушкой в чужих руках. Она не питала никаких иллюзий по поводу причин внезапной герцогской щедрости. Не питал их и Филип, с некоторых пор надевший на себя маску величайшей сдержанности. Это говорило о нежелании его становиться марионеткой в чужих руках и только укрепило ее в симпатиях к Филипу.

А между тем она уже начала тяготиться скукой светской жизни. Одно дело – вхожесть в знатные дома, и совсем другое – путы условностей. Она смертельно устала от роли модной леди и была только рада, когда Филип, смущаясь, напомнил ей об их намерениях, осуществлению которых помешал отъезд из Лондона. Она едва не бросилась к нему на шею. Это произошло во время прогулки верхом в Гайд-парке, когда им удалось ненадолго остаться наедине.

– О Филип! Вы серьезно? Но как?..

Он ответил ей неуверенной усмешкой начинающего конспиратора:

– Ради того чтобы побыть с вами вдвоем, без благонравной миссис Уиллоуби, дышащей нам в затылок, я готов на что угодно! Я сговорился с Салли Рептон, и она пообещала все устроить. Она заедет за вами завтра вечером и привезет к себе, где буду ждать я. Мы отправимся в клуб целой компанией. Если вы, конечно, не передумаете.

– Конечно, не передумаю, какие могут быть сомнения? Я так отчаянно скучаю!

Сославшись на головную боль, она уклонилась от совместного с тетушкой посещения театра на Друри-лейн. Миссис Уиллоуби, видевшая, кто приехал за Марисой, была готова ее выгородить. Покидая дом, молодая леди чувствовала себя вырвавшейся на свободу – восхитительное ощущение. Теперь она ни за что не отказалась бы от рискованного замысла, хотя в карете в момент примерки дамами масок Филип еще раз усомнился в ее решимости:

– Вы хорошенько подумали, Мариса? Все-таки это не просто игорный клуб. Кое-что может вас скандализировать…

– Неужели вы воображаете, что по-прежнему существует нечто такое, что могло бы меня неприятно удивить? Мне случается о чем-то сожалеть, но я уже переступила этот порог. Кому знать об этом лучше, чем вам, дорогой Филип?

– Я знаю одно: мне не нравится, когда вы так говорите. Весь вечер я буду рядом с вами. И потом, и всегда, если вы мне только позволите!

Она едва успела изумленно покоситься на него: карета резко остановилась. Они вышли на тихую улочку на лондонской окраине и оказались перед респектабельным с виду домом с темными окнами.

Лорд Драммонд, приехавший вместе с ними, постучал в дверь. В двери тотчас открылся глазок.

– Кто здесь?

– Драммонд с друзьями. Нас ждут. Впустите нас! Тут собачий холод!

Мариса обратила внимание на театральность и загадочность происходящего. Массивная дубовая дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы они могли юркнуть внутрь.

Мариса не знала, чего ждать. Пока она оказалась в обычном игорном зале, разве что более роскошном, чем остальные. Она увидела много знакомых лиц: эмигрантов, иностранных дипломатов. Почти все дамы были в масках, некоторые мужчины тоже скрывали свои лица. Мариса узнала тем не менее нескольких герцогов королевской крови. Первое впечатление слегка разочаровало ее. Порадовали только карточные столики в элегантно обставленных комнатах, через которые они проходили.

– Идемте! – поторопил ее лорд Драммонд. – С вами желает встретиться madame la Marquise.[20] Она придерживается правила лично приветствовать всех своих гостей.

– Madame la Marquise?

Лорд Драммонд усмехнулся:

– Ее называют так за старомодность: она одевается по моде прошлого века и носит пудреный парик. Она зовет себя просто мадам де л’Эгль, однако, как я слышал, на самом деле она происходит из старого и весьма уважаемого семейства.

Заинтригованная Мариса позволила проводить ее в одну из уютных гостиных первого этажа, где встречала гостей мадам де л’Эгль. Преобладающими цветами были здесь алый и золотой, что еще больше подчеркивало белизну парика и бледность кожи хозяйки. Она принадлежала к редкому типу женщин без возраста. Лицо под густым слоем грима не было изборождено морщинами, зеленовато-синие глаза смотрели прямо и твердо.

Протянув руку, унизанную кольцами, она негромко проговорила низким глубоким голосом:

– Итак, вы и есть та очаровательная юная виконтесса, о которой все только и твердят? Простите мне мою привычку обо всем говорить без обиняков. Жизнь научила. Слышала, что у вас удивительные глаза… Так и есть! В этом отношении слухи не оказались преувеличением. Рада, что вы решили побывать сегодня в моем доме, виконтесса. Надеюсь, вы сюда вернетесь.

Мариса едва удержалась, чтобы не присесть в реверансе, и осторожно пожала протянутую руку. Филипу была адресована улыбка и какая-то произнесенная шепотом шутка, от которой он покраснел как мальчишка. Удаляясь рука об руку с ним, Мариса гадала, как часто он здесь бывает и почему ни словом не обмолвился об этом месте раньше. Пока она не видела ничего, что оправдывало бы название клуба.[21]

Они уединились. Филип водил Марису по комнатам. Все, кто не играл в карты, слонялись по клубу. Даже дамы перемещались с бокалами, которые время от времени наполняли вышколенные, бесшумные лакеи. Над лестницей располагалась прикрытая ширмой галерея с оркестром. В розовом свете танцевали пары; танцующие прижимались друг к другу, позабыв обо всем на свете.

Филип смолк. Мариса не сдержалась и нарушила молчание, спросив со смехом:

– Чему же клуб «Дамнейшн» обязан своим названием? Я слышала, что в «Воксхолл гарденс», к примеру…

– Там нет и половины здешней изысканности! – грубовато оборвал ее Филип. Это так противоречило его обычной продуманной сдержанности, что она удивленно подняла на него глаза.

– В каком смысле?

– Мне не следовало приводить вас сюда сегодня, – объяснил он тихо, стараясь унять волнение. – Но лучше, чтобы вы побывали здесь со мной, чем с кем-то еще. Ваша приятельница Салли уже давно хотела вас сюда привести, но ее привлекает здесь только игра по-крупному и непринужденная обстановка… – Он сильно сжал ей руку, заставив задержаться перед закрытым занавеской альковом. – Не знаю, как это объяснить, не нарушая приличий… Как видите, сюда приходят играть, но не только. Здесь доступны и иные формы удовольствия. Книга пари здесь потолще, чем в «Уайтсе», но держится в секрете. Здесь не принято играть в кредит: проигравший платит на месте – наличными, драгоценностями или иным способом, определяемым выигравшим. Наверху… Нет, не перебивайте меня, Мариса, иначе мне не хватит духу продолжать… Одним словом, наверху гости уединяются парами, не опасаясь, что их побеспокоят. Одному Богу известно, сколько здесь было выношено роялистских заговоров, сколько разработано правительственных стратегий! Мой отец – член этого клуба, принц Уэльский – тоже; но членство сугубо выборочное, ошибка исключена. Место безопасное: здесь пускаются во все тяжкие самые богатые и могущественные люди, не боясь, что слухи об этом просочатся за пределы этих стен. Надо ли продолжать? – Он почти застонал. – Вы окончательно заинтригованы – я читаю это в ваших глазах. Но умоляю – осторожнее! Дайте мне слово, что не вернетесь сюда без меня, Мариса…

Пока он сбивчиво произносил свою речь, она стояла, широко раскрыв глаза, с трудом сдерживаясь, чтобы не вскрикнуть, – с такой силой он сжимал ей руку. Потом она опустила ресницы и сказала тихо и задумчиво:

– Зачем вы привели меня сюда? Могли бы предупредить заранее. Вам ничего не стоило…

Он так и не узнал, что она собиралась сказать: в этот самый момент в одном из игорных залов напротив алькова раздались аплодисменты и выкрики. Оба обернулись на шум. Мариса не поверила своим глазам: высокая, прекрасно одетая дама, которая незадолго до того была увлечена игрой, стояла теперь посреди зала и раздевалась. Ее лицо и волосы скрывала маска, но когда она избавилась от последнего призрачного элемента туалета и предстала в чем мать родила, ярко-рыжий треугольник курчавых волос выдал ее природу. Она слегка дрожала – то ли от смущения, то ли от возбуждения. Один из игроков встал из-за стола и подошел к ней. Она так сильно вспыхнула, что покраснела всем телом.

– Вы заплатили первый свой долг, миледи! – провозгласил он низким голосом и намеренно провел рукой по ее груди, не стесняясь присутствующих. После этого он подхватил ее на руки и торжествующе закончил: – А теперь вы заплатите остальное.

Подбадриваемый ее хихиканьем, он потащил ее наверх, в комнату по соседству с галереей. Игравшие на галерее музыканты как будто ничего не видели.

– Теперь вы собственными глазами увидели то, о чем я пытался вам рассказать, – услышала Мариса неуверенный голос Филипа. – Здесь действует неукоснительное правило: никто не рассказывает о том, что видел и слышал. Сиятельная герцогиня может на одну ночь превратиться в проститутку, а уже назавтра снова предстать холодной как лед леди. Мужчина, славящийся своей сдержанностью, может превратиться здесь в ненасытного сатира. Не довольно ли с вас, Мариса?

Мариса все еще не до конца поверила в происшедшее у нее на глазах. Игроки снова взялись за карты; некоторые были явно возбуждены. Вот какие здесь держат пари! Мариса испытывала странное чувство: она была наполовину шокирована, наполовину зачарована этой сценой. Кроме того, ей было немного страшно. Впрочем, с ней этого случиться не могло. Она никогда не увлеклась бы настолько, чтобы поставить на карту самое себя.

– Мариса! – позвал Филип и слегка тряхнул ее, чтобы привести в чувство. – Мне очень жаль, что вам пришлось стать свидетельницей подобной сцены. Впрочем, это, возможно, только к лучшему. Знаю, теперь вы сюда не пожалуете. Позвольте мне отвезти вас домой.

Мариса была благодарна маске: он не мог видеть, как густо она покраснела.

Неужели Филип привез ее сюда с намерением соблазнить, а потом передумал? Как далеко он способен зайти, повинуясь дядиным желаниям? Ей самой требовалось время на размышление. Не воспринимается ли ее согласие пользоваться нежданными щедротами герцога Ройса как безмолвная покорность? Что думает об этом бездушном расчете сам Филип? Он утверждал, что она ему небезразлична, и не раз доказывал это. Но способен ли он ее уважать?

На обратном пути они сидели в карете напротив друг друга. Их спутники остались в клубе. Несколько раз Марисе казалось, что Филип собирается с ней заговорить, но он делал над собой усилие и сохранял молчание. Почти всю дорогу до Дьюк-стрит они молчали.

Глава 23

При всей своей решительности Мариса никак не могла выкроить время в последующие дни, чтобы предаться раздумьям. Она вела бурную светскую жизнь: с каждым днем у нее на столике скапливалось все больше визитных карточек, и она уже подумывала, не нанять ли секретаря. Она ложилась спать в ранние утренние часы и по возможности вставала за полдень. Неожиданно ей перестало хватать суток. О том, чтобы уделить минутку себе, не приходилось и мечтать.

На душе у нее было тревожно: помимо воли она оказалась вовлечена, сама не до конца отдавая себе в этом отчет, в смертельно опасную игру, политическую интригу. Осознав происходящее, она испытала сильный страх, но отступать было поздно. Вихрь новой жизни подхватил ее как пушинку и понес навстречу неизвестности.

Иногда Мариса устало думала, что намеренно доводит себя до изнеможения, боясь тревожных мыслей о возможных последствиях. Она почти забыла о Филипе. Ни Филип, ни сам герцог Ройс не смогли бы ей помочь. Она находилась под постоянным наблюдением, ее ежеминутно проверяли, но хоть как-то изменить положение было отнюдь не в ее силах. Невинное приключение, доказательство преданности старым друзьям давно уже не походило на забавную и сложную игру.

Французы-роялисты, бежавшие от террора, в большинстве своем не смогли прихватить с собой ничего, кроме имен и древних титулов; они были далеко не так жизнерадостны и значительны, как она их себе представляла. Это были отчаявшиеся люди, потерявшие все и готовые рисковать жизнью ради победы. Английское правительство поддерживало их и оказывало им помощь, исходя из собственных интересов. Мариса не могла рассчитывать на его помощь. Почему она с самого начала не поняла, какой опасности себя подвергает? Зато теперь она понимала другое: очень многим могло не понравиться ее внезапное бегство в Лондон перед самым началом военных действий.

Некоторые эмигранты-аристократы были друзьями ее матери; они приняли ее с распростертыми объятиями – или то было простое притворство? Она терялась в догадках.

Передача отрывочных сведений незаметному французику в передвижной библиотеке оставалась смешным приключением вплоть до событий на следующий день после посещения клуба «Дамнейшн»…

Она заглянула в библиотеку по пути к тете, чтобы вернуть книгу и осведомиться о другой, которую библиотекарь обещал для нее оставить. К ней вышел сам хозяин библиотеки, бледный и расстроенный. Он извинился. Неужели она ничего не слышала?.. Беднягу месье Бертрана нашли у него в комнате убитым! Хуже того, библиотекарь понизил голос, перед смертью его пытали, желая, как видно, вытянуть тайну денежного клада, которой он, разумеется, не владел. Бедняга! Поговаривали, что это дело рук зловещего Убийцы – фанатика, расправляющегося с французами, симпатизирующими новым французским властям. Какое несчастье! Хозяину было крайне неприятно расстраивать леди Стэнбери, и он вызвался самостоятельно отыскать книгу, которую она просила.

Мариса не помнила, как покинула библиотеку, чудом скрыв свой испуг. Сначала она просто жалела беднягу, потом ей стало не на шутку страшно: припомнились прежние случаи, на которые она раньше не обращала должного внимания…

Одна молодая солистка кордебалета была найдена в своей маленькой квартирке задушенной меньше двух недель назад. Ходили слухи, что перед разрывом Амьенского мира она была любовницей высокопоставленного дипломата во французском посольстве. Не успел он отбыть на родину, как она нашла себе нового покровителя, английского полковника, служившего под командованием самого Веллингтона.

Еще раньше один француз, называвший себя дворянским титулом шевалье, был найден мертвым в лондонском закоулке… Совпадения ли все это? Но почему в таком случае у людей не сходит с уст таинственный Убийца? Он неизменно оставлял на своих жертвах метку. Мариса не знала, что это за метка, ибо такие вещи считались неподобающими для дамских ушей. Она, впрочем, и не допытывалась. Сейчас, сидя в карете, она задрожала, словно подцепила лихорадку; тетушка укоризненно заметила, что она очень бледна и должна больше отдыхать.

Однако отдохнуть ей удавалось, только когда она без сил падала на постель. При всей своей внешней веселости Марису сковывал леденящий страх. Ее прошлое, связь с Бонапартами, загадочное и поспешное замужество, даже теперешний круг знакомств – все делало ее положение крайне уязвимым. С каким облегчением она махнула бы теперь рукой на всю компанию милейших эмигрантов-французов, душой которой ей так хотелось стать прежде! Но она не смела, боясь выдать свой страх – или, чего доброго, вину! Она была вынуждена жить по-прежнему, хотя десятки раз на дню мечтала снова оказаться во Франции, а еще лучше – в океане, на корабле, взявшем курс на Новую Испанию.

Филип на несколько дней покинул Лондон, чтобы поохотиться в Личфилде с другом, отец которого владел там охотничьим домиком. Какими бы натянутыми и неопределенными ни были теперь их отношения, Мариса скучала и ждала его возвращения. Она даже не отзывалась на подтрунивания тетушки, твердившей, что племянница чахнет по преданному возлюбленному. Мариса твердо решила, что по возвращении Филипа превратит слухи в правду: вступит с ним в связь и попросит увезти подальше. Герцог Ройс, несомненно, с радостью поможет им замести следы.

Однако по прошествии недели, так и не ощутив реальной угрозы для своей безопасности, Мариса, как и подобает изменчивой молодой натуре, решила, что напрасно дует на воду. Скорее всего агент Фуше не выдал ее перед смертью – да и с какой стати он стал бы ее выдавать? Ведь она так и не сообщила ему ничего существенного, а у него наверняка имелись другие источники сведений. Теперь все это осталось в прошлом, впредь она будет умнее.

До возвращения Филипа оставалось два дня. Солнечным утром, разбуженная горничной, Мариса почувствовала прилив сил.

– Сегодня утром у миледи катание в парке с леди Рептон. Наконец-то выдался прекрасный денек!

Значит, и невозмутимая Симмонс способна чувствовать перемену погоды, остававшейся на протяжении последних дней сумрачной и дождливой! Прихлебывая горячий шоколад, Мариса приветливо улыбалась горничной. Потом, задумавшись, что бы надеть, она наморщила свой изящный носик.

Ей предстояло опробовать новую коляску и специально подобранных в тон гнедых лошадей. Последняя мода требовала от леди умения самостоятельно править лошадьми; Мариса успела взять пару уроков по натягиванию вожжей и полагала, что справится. Салли утверждала, что ей не терпится взглянуть, как Мариса освоила кучерскую премудрость.

Обе дамы пребывали в приподнятом настроении. Мадам Роз превзошла себя, соорудив для Марисы костюм для верховой езды из золотисто-желтой шерсти с коротким облегающим жакетом, на котором бросались в глаза бархатные коричневые лацканы. Под жакет она надела шелковый полосатый жилет – последний крик моды; на стройной шее красовался белый муслиновый галстук с топазовой булавкой. Ансамбль завершала широкополая фетровая шляпа с золотой нитью.

– Какой восхитительный вид! – всплеснула руками Салли. – Старания мадам Роз? Несносная! Для меня она никогда не мастерила таких очаровательных вещиц. Рядом с тобой мне лучше спрятаться и не высовывать головы.

– Что-то не замечала, чтобы ты страдала от нехватки поклонников, – возразила Мариса. – Во мне их привлекает одежда, тогда как в тебе… Признайся, сколько сонетов посвящено твоим глазам и губам?

Салли прыснула от смеха. Лесть Марисы заставила ее смягчиться. Она действительно слыла непревзойденной красавицей, тогда как ее подруга больше славилась своими туалетами. В Марисе еще сохранялись ребячливость, незрелость, которые не могли заинтересовать всерьез опытных ловеласов. Всеобщее мнение выразил мистер Браммелл, процедивший однажды, что она «сойдет».

Обе принадлежали к молодой поросли, получившей у старых кумушек определение «легкомысленной». Впрочем, точно так же пожилые леди отзывались и о самом принце Уэльском. Имея положение и состояние, человек мог позволить себе все что угодно.

Молодые женщины въехали в парк. Леди Рептон обратила внимание, как ловко ее подруга управляется с поводьями; перестав опасаться за свою жизнь, она села поудобнее, чтобы раскланиваться со знакомыми, отпуская по поводу каждого замечания, вызывавшие у Марисы улыбку.

– Надо же, Кларенс и Йорк вместе! Кто бы мог подумать? Олванли – как он оказался тут в такую рань? А вот и миссис Уилсон. Как она смеет выставлять себя на всеобщее обозрение? При ней юный Сканторп – бедняжка, он только-только перестал ходить пешком под стол!

Недостаток кучерского опыта не позволял Марисе отвлекаться от поводьев. В любом случае она не посмела бы так отчаянно крутить головой. Внезапно Салли вскрикнула, заставив Марису приподняться; лошади захрапели и испуганно вскинули головы.

– Том Драммонд! А с ним – красавчик итальянец, граф ди Чиаро или что-то в этом роде. Неужели не припоминаешь, как он ел тебя глазами третьего дня в опере? Они раскатывают в новеньком фаэтоне Тома. Да будет тебе известно, его избрали членом клуба «Четыре лошади». Правь как следует, Мариса, милочка. Он здоровается с нами.

Без особого рвения (она еще помнила посещение клуба «Дамнейшн»), однако памятуя, что лорд Драммонд – последний любовник ее подруги, Мариса остановила коляску у края тенистой аллеи, добившись похвалы кучера, сопровождавшего ее на всякий случай. Передав ему поводья, она вышла из коляски, чтобы быть представленной графу, который в упор посмотрел на нее своими угольно-черными глазами, после чего низко поклонился и приложился к ручке.

– Какая удачная встреча! – произнес лорд Драммонд с присущей ему насмешливостью. – Мы как раз обсуждали вас, несравненные красавицы, и искали повод с вами встретиться. – Обернувшись к Марисе, он добавил театральным шепотом: – Подумать только, ди Чиаро замучил меня просьбами представить его вам! Я уже разрабатывал план экспедиции в «Рейнлей» – вы там не бывали? С «Воксхолл гарденс» не сравнить, зато там примечательная ротонда. Обязательно взгляните!

Покончив с любезностями, он подхватил Салли под руку и повлек прочь по узкой тропинке среди деревьев. Марисе не оставалось ничего другого, как принять галантно предложенную руку графа и устремиться за ними следом. Ей было тревожно, и не потому, что они бросали вызов приличиям, находясь в обществе молодых людей без сопровождения – она привыкла нарушать условности, – а из-за шутливого замечания, брошенного через плечо Томом Драммондом: она-де должна еще раз побывать в клубе, так как о ней справлялась madame la Marquise.

От этих слов ее зазнобило, несмотря на солнечную погоду. Страхи, от которых она так стремилась избавиться, снова всплыли на поверхность. Зачем она им понадобилась?

– Вам холодно? – участливо осведомился ди Чиаро.

Мариса тряхнула головой, отгоняя неприятные мысли.

– Нет, что вы! В такой день! Вплоть до сегодняшнего дня погода была…

Она заметила, что Драммонд и Салли скрылись из виду, и слегка встревожилась. Она бы ускорила шаг и нагнала их, если бы не граф: он, напротив, неожиданно побудил ее остановиться.

– К чему нам тратить время на разговоры о погоде, моя красавица? Поговорим лучше о дядюшке Жозефе. Как он себя чувствовал при вашей последней встрече?

Мариса едва не хлопнулась в обморок от потрясения: то был пароль, сообщенный ей Фуше перед ее отъездом из Франции. Она покачнулась, не в силах совладать с охватившим ее ужасом, и упала бы, не подхвати он ее за талию.

– У нас нет времени на истерики! – прошипел он, отбросив всякую галантность. – Стойте прямо, выше голову! Что вас так напугало? Вы наверняка ожидали, что после убийства бедняги Бертрана к вам обратятся. Любые сведения, которые вы можете нам сообщить, нужны сейчас больше, чем прежде. Мы знаем, что несколько шпионов-роялистов пересекли Ла-Манш, но где они нанесут удар…

Мариса сделала над собой усилие, чтобы побороть волнение, хотя мир у нее перед глазами ходил ходуном.

– Вы в своем уме? Вы требуете от меня…

– Рисковать жизнью? Возможно. Точно так же, как я рискую своей. Но вы красавица и вхожи в некоторые места, где не могу появляться я. Кто вас заподозрит?

Отчаянно мигая, чтобы прийти в себя, Мариса попыталась высвободиться.

– Я и так под подозрением, я живу в страхе – неужели вам не понятно? Я сделана не из того теста, что другие шпионы. Мне страшно, и я отказываюсь рисковать жизнью. Никто не предупреждал меня о возможном риске для жизни… – Она прикусила язык. Вдруг это всего лишь проверка, вдруг граф вовсе не агент Фуше? В таком случае она выдала себя. Она побелела, глаза расширились, лицо вытянулось.

Граф, словно читая ее мысли, усмехнулся:

– Что вы, я не заманиваю вас в ловушку, можете поверить! Впрочем, вам все же не мешало бы научиться на всякий случай держать язык за зубами. Итак, вы боитесь пресловутого Убийцы? Что ж, он напомнил нашим агентам об осторожности. Рано или поздно мы его выследим, и он тоже будет уничтожен. Может быть, продолжим прогулку? – насмешливо предложил он. – Вы придете в себя и предстанете перед друзьями в наилучшем виде. Я вижу, у вас душа ушла в пятки от страха! Не стану пока продолжать этот неприятный разговор. Все же я ваш пламенный поклонник и как таковой не могу не говорить вам комплименты. Просто поразмыслите о том, что я вам сказал. Если что-нибудь услышите, то всего лишь шепните мне на ухо пару словечек в танце или когда я наклоняюсь к вашей ручке, вот так…

Неожиданно он наклонился к ее руке, стискивая ей пальцы, и она в страхе увидела, что Том Драммонд и Салли успели вернуться и теперь заговорщически улыбаются.

– Ага! – воскликнул Драммонд и подмигнул. – Впрочем, я ничего не видел, а вы, Салли? Я всегда твержу, что настойчивость не знает поражений.

– Весьма на это надеюсь, – проговорил граф, томно глядя на Марису. – В настойчивости мне не откажешь.

Прежде чем выпустить руку Марисы, он облобызал ее еще раз. Том и Салли рассмеялись.

– Не волнуйся, Том ничего не скажет Филипу, – успокоила Салли Марису на обратном пути. – Он умеет держать язык за зубами. Но признайся мне, дорогая, каково твое впечатление о красавчике графе? Между прочим, он не женат, к тому же я слышала, что он сказочно богат, да еще приходится родственником королеве Неаполя.

– Он показался слишком дерзким и фамильярным для первого знакомства, – через силу ответила Мариса, стараясь справиться с охватившей ее тревогой.

Леди Рептон мелодично засмеялась:

– Дорогая моя, это может означать только безумную влюбленность! Все итальянцы весьма прямолинейны, хотя в любви проявляют огромную учтивость. Он тебе тоже понравился? Я видела, как ты зарделась… Ну-ну, больше не буду тебя дразнить, а то ты опять краснеешь. Мы утаим твоего нового почитателя от Филипа, если ты сама не захочешь его испытать. Жаль, конечно, что ты замужем, но по крайней мере муж не дышит тебе в затылок. Ты совершенно независима…

Снова правя коляской, Мариса была благодарна Салли за ее легкомысленный щебет, почти не требовавший ответов. Однако под конец приятельница упрекнула ее в рассеянности: Мариса оставила без ответа вопрос, заданный ей дважды.

– Прости, дорогая. Сама видишь, как запружены прохожими улицы. Не хочу, чтобы мы перевернулись и превратились в посмешище. Так о чем ты спросила?

– Ты не против съездить сегодня в клуб? – Салли понизила голос, с опозданием вспомнив о сидящем позади них бесстрастном кучере. – Не забывай слова Тома. Ты определенно приглянулась маркизе, а такое, смею тебя уверить, происходит не часто. Если тебя беспокоит присутствие излишне настойчивого графа, то успокойся: сегодня у него встреча с принцем Уэльским, так что мы сможем отправиться туда втроем. – Упряжка резко свернула, и Салли крикнула: – Осторожнее, дорогая! Я не имею в виду сегодняшний вечер. Мы не нарушим приличий, потому что женщины часто ходят туда одни; если ты тем не менее испытываешь неловкость, то даю слово, что не отойду от тебя ни на шаг, если тебе самой не захочется от меня избавиться. Надеюсь, ты не боишься?

– Нисколько! – поспешно заверила ее Мариса, понимая, что они могут заподозрить ее в том же и приписать это ее чувству вины. – Просто я обещала Филипу, что не стану там появляться без него.

– Филип чрезмерно опекает тебя! Пора показать ему, что ты способна сама о себе позаботиться и что он тебе не хозяин, не то он сделает из тебя затворницу. К тому же он ничего не узнает. Только не отказывайся, иначе загубишь мне весь вечер!

Мариса очутилась между двух огней и утратила способность здраво рассуждать. Как же поступить?

Салли не оставляла своего подтрунивания, приправленного лестью. В конце концов Мариса дала уклончивое обещание составить компанию Салли и Тому, но только в случае, если вечер окажется у нее свободным, о чем она уведомит подругу запиской.

– Конечно, ты свободна! Помнится, не далее как вчера говорила, что твой единственный свободный вечер – сегодня и ты понятия не имеешь, как убить время. Я заеду за тобой. Твоей Уиллоуби мы скажем, что отправляемся к леди Кауперс, дающей музыкальные вечера, ты только представь!..

Мариса добралась до дому совершенно уничтоженной как физически, так и душевно. Не успела она подняться наверх, как Денверс, ее вышколенный дворецкий, подал ей благоухающую записку на серебряном подносе.

– В ваше отсутствие был шевалье Дюран, миледи.

Она и без объяснений узнала имя и фамильный герб и, разворачивая записку, не смогла побороть нахлынувшую неприязнь. Текст, выведенный каллиграфически четким почерком, звучал лаконично: «Удручен, что не застал вас. Увидимся вечером в клубе «Д». Мне поручено передать вам послание от герцога».

Глава 24

Ей отчаянно не хотелось ехать вечером в «Дамнейшн», однако теперь она была лишена права решать; к тому же Мариса недоумевала, откуда шевалье известно о ее намерениях провести вечер.

Она так перепугалась, что у нее перехватило дыхание; пальцы машинально расстегнули ожерелье из рубинов и аметистов на шее, и горничной пришлось снова его застегивать. Не помогла даже теплая ароматная ванна: она по-прежнему тряслась как от холода от страха перед неведомым. Напрасно она уговаривала себя, что вряд ли с ней расправятся в таком людном месте, как клуб, называемый для краткости и конспирации просто «Д»…

Тем не менее она болтала как ни в чем не бывало, улыбалась, даже рассмеялась, когда Салли спросила, запаслась ли она деньгами: ведь в противном случае…

– Я знаю, чем это грозит, и не собираюсь рисковать.

– О да, осторожность и еще раз осторожность, милочка, но скука – наш враг! Желающие просто перекинуться в картишки отправляются на Брайтон-стрит.

Глаза Салли сверкали; Мариса заметила, как, пользуясь темнотой кареты, она прижимается к Тому Драммонду и позволяет ему запускать руку ей за корсаж и гладить грудь. Салли, несомненно, наслаждалась ролью отчаянной возлюбленной. Мариса гадала, как далеко она способна зайти и как сложится вечер для нее самой. Чем все закончится, если рядом нет Филипа – защитника и советчика? Ее не оставляло предчувствие, что вопреки здравому смыслу она кладет голову на плаху гильотины.

С виду все выглядело точно так же, как при первом посещении клуба. Салли держала слово и не отходила от Марисы ни на шаг. Обе скрывали лица под масками и свободно фланировали по клубу, позволяя Тому развязно обнимать обеих за талии. Салли завистливо поглядывала на игроков в фараон, но лорд Драммонд насмешливо напоминал ей, что сначала нужно исполнить долг.

Внимание Марисы привлекла женщина в черном одеянии с серебряной отделкой, с огненно-рыжими кудрями, которые она вопреки моде не подстригала. Ее лицо скрывала черная полумаска, алый рот был соблазнительно приоткрыт, чтобы все могли любоваться жемчужно-белыми зубами.

– Герцогиня Фарнсуорт, – прошептала Салли, заметив интерес Марисы. – Слывет одной из самых блистательных и в то же время хладнокровных женщин Лондона. Ее отец тоже был герцогом; болтают, что она заставляет мужа стучаться в дверь ее спальни. Предана вигам. Мне всегда странно видеть ее здесь, хотя я слышала, что азартные игры – порок, которому она не в силах противиться.

– Довольно, Салли! Ты забыла главное здешнее правило: не сплетничать! – шепотом одернул спутницу лорд Драммонд. Салли Рептон пожала плечами. Марисе показалось, что она узнала герцогиню; ее лицо под маской залилось смущенным румянцем, когда она вспомнила унизительную, но в то же время заставляющую бурлить кровь сцену с участием рыжей картежницы.

Мариса вздохнула с облегчением, оказавшись в ало-золотой приемной мадам де л’Эгль. Зеленовато-голубые глаза хозяйки клуба смотрели по-прежнему пристально, накрашенные губы растянулись в улыбке: казалось, они жили отдельно на этом бесстрастном белом лице.

– Какое изысканное платье, виконтесса! – Она дотронулась усеянным блестками веером до руки гостьи. – Стыдитесь! Неужели вам требуется приглашение, чтобы снова почтить вниманием мой дом?

На выручку Марисе поспешила Салли.

– Мариса не виновата, мадам, – сказала она со смехом. – Уж я-то знаю, как она захандрила после отъезда из Лондона мистера Синклера! Он взял с нее обещание…

– Салли! – вмешался было лорд Драммонд, но мадам ответила обоим неожиданно низким, хрипловатым смехом.

– Неужели я должна призывать к ответу Филипа Синклера? В таком случае вы прощены, дитя мое. У меня еще будет время с ним поговорить. А вам, – лукаво продолжала она, – сегодня вечером необходимо сопровождение, иначе вы не будете чувствовать себя в безопасности. Вы уже знакомы с шевалье Дюраном. Уверена, что в его обществе вы обретете уверенность.

Из кучки молодежи, не отходившей от мадам маркизы, вышел шевалье собственной персоной. Сняв маску, он учтиво поклонился.

– Для меня это огромная честь!

Его каштановые пряди казались медными в золотистом свете свечей, полногубый рот улыбался. Он шагнул к Марисе. Той ничего не оставалось, как опереться на него.

Они покинули салон хозяйки вчетвером, но очень скоро Салли и Том Драммонд, полагая, что теперь Мариса не одна, улизнули попытать счастья за карточным столиком. Шевалье вежливо осведомился, бывала ли Мариса наверху, и, не дожидаясь ответа, повел ее вверх по лестнице, покрытой толстым ковром, мимо галереи с музыкантами и дальше, по тускло освещенному коридору.

– Здесь расположены отдельные апартаменты, – говорил он на ходу, как завсегдатай клуба, – в которых уединяются люди, желающие побеседовать или поиграть в карты без свидетелей. На третьем этаже есть другие комнаты, каждая с неповторимой обстановкой, предназначенные для… иных целей. – Почувствовав, что она тянет его назад, он заявил прежним безразличным тоном: – Я снял комнату, в которой мы можем разговаривать, не опасаясь чужих ушей. Можете успокоиться: у меня нет планов вас соблазнять, поскольку наши с вами предпочтения резко расходятся.

Мариса была поражена его откровенностью. Он тем временем вытащил из кармана ключ и вставил в замочную скважину одной из дверей. Мариса оказалась в небольшой, со вкусом обставленной в стиле Людовика XV комнате, перед уютно полыхающим камином. Все еще не находя слов, она покосилась на свое отражение в зеркале. Пурпурная шелковая маска шла к платью, обтягивающему стройную фигурку. Стоило ей пошевелиться, как оживали темно-синие клинья, вставленные в шелк, что создавало неотразимый эффект мерцания. Шевалье, впрочем, оставил без внимания это пленительное зрелище, равно как и негодующий взгляд ее янтарных глаз.

– Месье!

Он улыбнулся одними губами; глаза остались серьезными и холодными.

– Прошу прощения за поспешность, мадам. Вы, должно быть, прочли мою записку? Я не могу долго оставаться в Лондоне, так как герцог нуждается во мне, поэтому был вынужден устроить эту встречу без промедления. Соблаговолите присесть. Я ненадолго задержу вас.

Словно желая дать ей время подумать, он отвернулся и налил два бокала вина. Без лишних слов он протянул ей бокал.

– У меня для вас новости скорее неприятного свойства. Не лучше ли для начала вам сделать глоток-другой?

Рука Марисы задрожала; она ошеломленно уставилась на него. Он пожал плечами.

– Не желаете? Вам виднее. Возможно, вы крепче, чем выглядите. Сейчас вы поймете, почему я предпочел поговорить с вами наедине. Мадам, ваш отец скончался. Очень жаль, что вам приходится узнавать эту печальную новость от чужого человека, хотя, с другой стороны, так, быть может, даже лучше. Смерть наступила три-четыре месяца назад вследствие болезни, вызванной ранениями, нанесенными ему в ходе дуэли, на которой он защищал честь своей жены. Вы не знали, что он женился вторично?

Видимо, Мариса кивнула, сама того не сознавая, потому что шевалье продолжил с прежней обстоятельностью и бесстрастностью:

– Насколько я понимаю, его жена происходила из старинного испанского семейства, с давних пор поселившегося в Луизиане. Вам предстояло сочетаться браком с ее сводным братом. Человеком, по сути дела, послужившим причиной смерти вашего отца, стал – мне страшно это вымолвить – ваш муж.

Мариса пролила вино, и шевалье подскочил к ней, чтобы подхватить выпавший из ее пальцев бокал и поднести его к ее губам.

– Лучше выпейте, мадам. Я налью еще. Я не привык иметь дело с женскими слезами.

Она выпила вина, почти не сознавая, что делает. В голове крутилось лохматое разноцветное колесо; она испугалась, что сейчас лишится рассудка.

– Но как, почему?..

Педро и Доминик, их смех за стенами монастыря… Инес… Она не знала, сама ли вспомнила это имя или услышала его из уст шевалье.

– Донья Инес, кажется, красавица. Уверен, она рассчитывала на наследство. Но ваш отец, судя по всему, не стал менять завещание, так что его наследницей оказались вы, тогда как донья Инес выступает всего лишь опекуншей его владений.

Зубы Марисы застучали о край бокала, и она бездумно сделала новый глоток.

– Я не знала… Господи! Неужели вы считаете, что меня интересует это наследство? Но каким образом вы?..

– У герцога есть свои каналы для добывания сведений. Он поручил мне передать вам, что ваши с ним интересы совпадают. Вам понятно, мадам? – В голосе шевалье прорезались повелительные нотки, словно он сбросил маску смазливого надутого юнца. – А интересы герцога – это мои интересы. По той же причине я беру на себя смелость посоветовать вам перестать играть в глупые игры, способные поставить под удар ваше блестящее будущее. Вокруг вас есть люди, которые ни перед чем не остановятся и будут довольствоваться самым малым подозрением в вашей измене. Осторожнее выбирайте себе друзей, мадам, и не забывайте, кому вы обязаны хранить верность.

Сначала он сразил ее ужасной новостью, а теперь смеет запугивать! В чем смысл его предупреждения? Неужто?.. Не в силах справиться с дрожью, Мариса, сохранившая крупицы здравого смысла, дала волю слезам. Заплакать было в ее положении совершенно естественно; он не должен был догадаться, что ее обуял страх, по сравнению с которым смерть отца отходила на задний план. Ненавидеть, бесноваться, сходить с ума от унижения она будет позже. Сейчас она прибегла к помощи слез, обеспечивавших защиту и снимавших напряжение.

Придя в себя и спустившись вниз, благо маска скрывала ее заплаканные глаза, она позволила шевалье отвезти ее домой. По дороге он не проронил почти ни слова, разве что туманно напомнил ей о ее долге.

Только в своей комнате, дождавшись ухода горничной, Мариса расплакалась снова. Теперь она горевала по отцу, вспоминая его в молодости, как он брал ее на руки, сажал себе на плечи, называл своей маленькой принцессой и сокровищем. С тех пор минуло много лет, они стали друг другу чужими. Она думала, что он забыл о ней и помышляет только пристроить побыстрее замуж. А ведь он любил ее! Попытавшись представить себе донью Инес, она воскресила в памяти образ испанской королевы – брюнетки с похотливым взором и алым ртом. Из-за этой женщины Доминик сражался с ее отцом и женился на его дочери. Он еще тогда отлично знал, кто она такая, и внезапно предложил ей руку! Эти трое, он, Педро и Инес, составили коварный план. Теперь Доминик, должно быть, радостно потирает руки…

Измученная рыданиями, Мариса наконец уснула. Весь следующий день она не выходила из комнаты и отказывалась принимать посетителей. Среди прочих визитных карточек она нашла карточку графа ди Чиаро, которую гневно разорвала. Видимо, он сознательно пытается ее скомпрометировать… Скорее бы возвращался Филип! С ним она по крайней мере будет в безопасности. Он поймет ее лучше, чем кто-либо другой.

Однако на следующее утро она получила от Филипа письмо, в котором он писал, что его возвращение откладывается из-за плохой погоды. Днем пожаловала тетушка Эдме в сопровождении очаровательного графа де Брассера, с которым она встречалась прежде. Пока тетушка беседовала с миссис Уиллоуби, граф, не обращая внимания на траур, в который облачилась Мариса, деликатно выспрашивал ее о положении дел во Франции на тот момент, когда она покинула страну, и о привычках первого консула и его супруги. Верно ли, что они большую часть времени проводят в Мальмезоне? Как часто Наполеон ездит в Сен-Клу? Она уклончиво отвечала, что ничего не может вспомнить толком, ибо только что узнала ужасную весть, и что тетя способна удовлетворить графское любопытство ничуть не хуже племянницы. Граф выглядел разочарованным, но не настаивал. Вскоре гости откланялись, причем Эдме пообещала снова появиться у Марисы вечером, чтобы рассеять ее грусть.

Мариса не знала, что подумать, к кому обратиться за помощью. Когда вечером ей снова доложили о приходе графа ди Чиаро, она сказалась больной и, сославшись на траур, отказалась от встречи.

Вскоре пожаловала тетушка, заставшая Марису в постели с холодным компрессом на лбу. Поджав губы, Эдме выпроводила Симмонс и миссис Уиллоуби, чьи хлопоты признала бесполезными, после чего, нависнув над племянницей, обрушилась на нее без всякого снисхождения:

– Чего ты добиваешься, от всех прячась? Согласна, произошло грустное событие, для тебя несчастье узнать о кончине отца, но слезами горю не поможешь. К тому же это случилось уже несколько месяцев тому назад. Думаешь, ему понравился бы твой теперешний вид? Признаться, ты меня разочаровываешь. Не думала, что ты превратишься в такое ничтожество! Да-да, ты просто струсила! Чего ты прячешься? Опомнись: если ты дашь волю хандре и испустишь дух, то твой муженек унаследует все, что тебе теперь принадлежит. Представляю, как обрадуется донья Инес, да и он с ней заодно! Они еще, чего доброго, поженятся, чтобы жить припеваючи на оставшиеся после тебя денежки…

– Нет! – Мариса рывком села. Ее глаза пылали. – Я этого не потерплю! Но вы-то как можете так о нем говорить? Ведь вы в свое время были его любовницей. Или вы ревнуете его к этой Инес, моей мачехе? Кстати, я сделалась его женой не без вашего участия. Или вы забыли об этом?

Эдме слегка побледнела, но глаз не отвела.

– Это правда, но лишь отчасти. Меня привлекло в нем его необузданное дикарство, веявший от него дух опасности. Однако стоило мне уяснить, что это тот самый… Как ты не понимаешь, что я, как и все мы, действовала, преследуя твои же интересы! Точно так же я не отказываюсь от слов, которых наговорила тебе только что. Я знаю, что тебе пришлось перенести, но ты еще молода, у тебя все впереди. Не могу смотреть, как ты безвольно опускаешь руки!

Мариса хранила каменное молчание. Эдме не унималась:

– Я говорю так только потому, что ты мне небезразлична. Если хочешь знать, я явилась только затем, чтобы сообщить о своем намерении уехать на несколько недель в Бат – сама знаешь, каким модным стало это место после того, как о нем одобрительно отозвался сам мистер Браммелл! Целебный воздух, волшебная вода. Мне надо сменить обстановку и уехать из Лондона. Я уже сняла там дом на весь сезон, поэтому ты могла бы составить мне компанию – если сможешь, конечно, оторваться от своих приятелей. Возможно, туда приедет и Филип, если там будешь ты. Хотя мне, конечно, не надо тебе напоминать, что ты теперь богатая и независимая женщина и вольна поступать по своему усмотрению.

Мариса успела как следует поразмыслить и посвятила достаточно времени горю, поэтому тетина отповедь стала для нее холодным душем. Она не могла не видеть ее правоты. Какой смысл безвольно лежать, предаваясь страхам, позволять другим торжествовать над ней, не пытаясь дать сдачи? Слишком долго ею помыкали! Внезапно ей на память пришла ее беседа с герцогом Ройсом, который не раз произнес слово «месть». Она вспомнила, как звучит это слово по-итальянски, и затрепетала от страха и ярости. Вендетта!

Отныне она пойдет этим священным путем, не останавливаясь ни перед чем. Она позаботится, чтобы человек, сделавший так много, чтобы вызвать ее ненависть, был брошен к ее ногам и издох как бешеный пес, зная, что это она наказывает его за содеянное. Она использует кого угодно, лишь бы добиться своего. Зажмурившись, она мысленно произнесла самое страшное цыганское проклятие, не заботясь о том, правильно ли запомнила цыганские слова.

– Мариса! – окликнула ее Эдме.

– Теперь все будет хорошо. – Мариса открыла глаза и улыбнулась. Эдме заметила, как пылает ее лицо, но прежде чем она успела что-либо сказать, Мариса задумчиво проговорила: – Пожалуй, я оденусь и перекушу. Я весь день не ела! Не желаете поужинать со мной? Обсудим поездку в Бат и туалеты, которые мне там понадобятся.

Глава 25

Было решено, что Мариса последует за графиней де Ландри в Бат не позднее чем через неделю, как только будут закончены необходимые приготовления. Предстояло привести в порядок дом, уведомить герцога Ройса и договориться с Филипом.

Тетя, с радостью видя воспрянувшую духом племянницу, воздержалась от лишних вопросов и лишь сказала обеспокоенно:

– Ты ведь едешь не одна? Нельзя давать людям повод для пересудов.

– Не сомневаюсь, что миссис Уиллоуби обрадуется возможности побывать в Бате, – беспечно ответила Мариса, хотя заранее решила, что отошлет Уиллоуби и Симмонс вместе с багажом.

Как только Эдме покинула Лондон, Мариса сообщила Уиллоуби, что отправится в Бат в собственном экипаже вместе с леди Рептон (с ней они заранее обо всем договорились). Миссис Уиллоуби слабо протестовала, но быстро сдалась. В компании должен был находиться мистер Синклер, что лишало ее права возражать виконтессе Стэнбери.

– Итак, ты собираешься сделать Филипа своим любовником? – спросила ее Салли Рептон напрямик, сверкая карими глазами. – А как же бедняга граф? Он не отстает от меня уже который день, умоляя устроить вам новую встречу. Ты просто убегаешь? Как же красавчик шевалье, с которым ты в такой спешке покинула клуб?

Сама любившая приключения, Салли больше всего на свете обожала скандалы и рискованные поступки. Только титул и состояние спасали до поры до времени ее репутацию. Мариса, пребывая в своем новообретенном состоянии непреклонной решимости, отделалась улыбкой, говорившей о многом, хотя ни в чем не стала сознаваться вслух.

– Прошу тебя, не говори графу, куда я улизнула! Если он так безумно в меня влюблен, как клянется, то ему не повредит немного остыть. Что касается шевалье, то это был всего лишь посланец свекра, принесший дурные вести.

Глаза Салли затуманились, и она участливо стиснула подруге руку.

– Как я могла забыть! Твой отец… И все же я бы тебе посоветовала не носить траур. Это производит слишком мрачное впечатление. Раз ты не собираешься сидеть в заточении, то какой в нем смысл? – Салли неожиданно свела брови, словно о чем-то вспомнила. – Кстати, о заточении… Ты ведь, кажется, еще не вдова? Мне не хотелось донимать тебя расспросами, а ты ничего не рассказывала о своем муже. Знала бы ты, какие чудеса о нем рассказывают! Он по крайней мере не калека? Не урод? Ройс как будто с радостью признал тебя своей снохой. Или я болтаю лишнее? Пойми, я умираю от любопытства! Чем объяснить его отсутствие в Англии?

Мариса заранее подготовилась к подобному допросу, поэтому спокойно повернулась к Салли и ответила с притворной задумчивостью:

– Он предпочитает жить за границей, где у него свой интерес. Английский титул для него ровно ничего не значит – так по крайней мере утверждает он сам. Наш брак был устроен другими, поэтому оба мы считаем себя свободными. Я вообще не чувствую себя замужней женщиной и даже не хочу об этом думать.

– О! – воскликнула Салли, расширив глаза. Было заметно, что у нее еще остались вопросы, однако она проявила великодушие и промолчала. Видимо, у Марисы имелись серьезные причины не обсуждать мужа: она определенно стремилась забыть о его существовании. Салли наслушалась разных историй, последовавших за внезапным появлением в Лондоне молодой особы, именовавшей себя виконтессой Стэнбери; некоторые отказывались верить, что она по праву носит этот титул, пока ее официально не признал герцог Ройс.

Салли не исключала, что речь идет о слабоумном. Недаром его мать страдала психическим расстройством и жила до самой смерти под неусыпным присмотром в Клифф-Парке! Возможно, болезнь матери передалась по наследству ее сыну, потому его и отправили еще в раннем возрасте подальше с глаз. Бедная Мариса! Какая ужасная судьба! Хорошо еще, что неудачный брак остался без последствий…

Довольная тем, что смогла отчасти удовлетворить любопытство Салли, Мариса усиленно готовилась к поездке. Речь шла не только о ней самой, но и о Филипе. После его возвращения в Лондон из Личфилда они поняли друг друга почти без слов. Дело было только за телесным воплощением их союза, то есть за превращением в любовников.

Отослав в Бат дуэнью вместе с багажом, Мариса покинула Лондон в обществе Филипа, Салли и лорда Драммонда – эта пара собиралась проделать с ними хотя бы первую часть пути. Они выехали на исходе дня и вскоре остановились, чтобы пообедать, вследствие чего так и не покинули в первый день пределов Лондона.

Как и было договорено, Салли и Том вернулись в город. Обстановка, только что радовавшая всех весельем, немедленно изменилась. Мариса и Филип угрюмо отмалчивались. Солнце спряталось в тучах, обложивших западную сторону горизонта. Стало прохладно, и Мариса закуталась в толстый редингот.

Поглядывая на нее, Филип с сомнением проговорил:

– Вам не холодно? Отсюда уже рукой подать до коттеджа, о котором я вам рассказывал. Он принадлежит моему отцу. До Джорнимена, что на новой батской дороге, мы доедем в дилижансе, а потом снова пересядем в экипаж. Скажите, вы уверены?.. – Ему не хватило отваги, чтобы закончить фразу. Мариса, взволнованная не меньше, чем он, из-за того, что осталась с ним наедине, молча кивнула.

Несмотря на всю свою недавнюю холодную решимость, теперь она чувствовала страх. Приближался решающий момент: этой ночью их с Филипом соединит постель… Боже, она ведь не знает, как себя вести! Понимает ли он, что она впервые в жизни пускается в подобное приключение? И главное, что он подумает о ней потом? Лучше бы все произошло само собой, а не так, по плану…

Однако назад дороги не было. Мариса испытала облегчение, когда их встретил в коттедже всего один полуоглохший старик, глуповатый с виду. Когда он увел лошадей, Филип зашел вместе с ней в небольшой коттедж, оказавшийся уютным и хорошо натопленным. Во всех комнатах горели камины, на столе стоял холодный ужин.

Мариса больше пила, чем ела, впрочем, как и Филип; еще не привыкнув находиться вдвоем, они, сидя за столом друг против друга, не находили слов для беседы. Мариса облегченно вздохнула, когда Филип резко отодвинул свой стул, протянул ей руку и грубовато предложил:

– Идемте наверх. Наверное, вы устали.

Наверху оказалась всего одна спальня. Она была очень просторной, так как занимала почти весь этаж; рядом находились гардеробная и ванная. Сэр Энтони построил этот домик как убежище для своей любовницы. Здесь было тепло и уютно, кровать под балдахином на четырех опорах выглядела роскошной; одеяла были красноречиво откинуты. Здесь тоже горел камин. Филип отлучился, прошептав что-то в свое оправдание, и Марису посетила ребяческая мысль: вот и настала брачная ночь! Они отчаянно стеснялись друг друга, как юные молодожены. Зато с Филипом она могла быть совершенно спокойна: уж он-то не оскорбит и не изнасилует ее.

Она поспешно приказала себе отбросить старые воспоминания и принялась раздеваться перед огнем, стуча зубами отнюдь не от холода. Она отложила длинную ночную рубашку, решив, что будет выглядеть в ней скромницей-недотрогой, и осталась в шелковой дневной сорочке. Наскоро причесав каскад непослушных волос, она, опасливо глядя на дверь, нырнула в постель. Прежде чем натянуть до подбородка одеяло, она задула свечку.

Все кончено! Она решилась на отважный шаг и не собиралась отступать. Теперь дело было за Филипом: ему предстояло положить конец ее страхам и сомнениям. «Я люблю его», – мысленно произнесла она для пробы. Ее внутреннее «я» встретило это признание смехом: сжигавшая ее ненависть не оставляла в душе места для любви. От выпитого вина у нее пылало лицо, однако руки и ноги оставались ледяными; она жалела, что не выпила больше. Она уповала на то, что Филип как мужчина избавит ее от страхов, что он проявит себя нежным и осмотрительным – свойства, которых был лишен тот, другой… В любом случае она не собиралась отступать.

Минула целая вечность, прежде чем до Марисы донесся скрип отворяемой двери. Она увидела Филипа, бесшумно и как будто неуверенно появившегося в спальне. В отблеске камина она заметила, что он облачен в халат.

– Мариса! Ты не спишь? – ласково позвал он, и она почувствовала запах вина. Его голос дрожал, и она, к своему удивлению, поняла, что он взволнован не меньше ее; это открытие придало ей отваги, и она ответила ему неразборчивым бормотанием, которое он был волен толковать по собственному усмотрению. Она видела его нерешительность. Сделав над собой усилие, он быстро подошел к кровати и в самый последний момент сбросил халат.

Она едва успела подметить, какое у него белокожее тело и какие светлые волосы растут на груди; в следующее мгновение он натянул простыню на нее и на себя и обнял ее, прижавшись к ней всем телом. Она почувствовала, как сильно он дрожит. Он уткнулся лицом в ее плечо и замер, ничего не говоря и ничего не предпринимая.

В спальне не было часов, однако дуэт двух ускоренно бьющихся сердец отмерял секунды лучше всяких ходиков. Он продолжал крепко ее обнимать, но этим и ограничивался. Зная, что он не испытывает требуемого возбуждения, она боязливо провела пальчиками по его гладкой спине и пробормотала:

– Филип? Филип, дорогой, все хорошо…

– Разве? – выдохнул он и стал в отчаянии целовать ее, гладя по плечам и по спине. Его пальцы то и дело соскальзывали с обтягивающего ее шелка. Мариса ответила на его поцелуй, но его ласки и после этого остались слишком нерешительными, почти машинальными; их животы и ноги соприкасались, но она не чувствовала, что он был готов овладеть ею.

В конце концов он вскинул голову и вымолвил:

– Боже, я не могу!.. Я погиб, Мариса! Я желаю тебя, желаю давно, я мечтал об этом мгновении – и вот теперь, когда ты лежишь в моих объятиях, я оказываюсь бессильным!

Она попыталась остановить его речь, не совсем для нее понятную, но он отодвинулся и, держа ее за плечи, заглянул в лицо.

– Ты не понимаешь, о чем я? Конечно, иначе не может и быть! Но мне придется пойти на откровенность, ибо ты так и останешься в недоумении. Я не привык к близости с благородными дамами. Со шлюхами у меня не возникает трудностей… Теперь ты будешь меня ненавидеть, но что поделать, если такова правда! Мне было всего шестнадцать лет, когда отец привел меня к своей тогдашней любовнице, чтобы, как он выразился, «устроить мне посвящение». С тех пор мне нередко приходилось якшаться с «райскими птичками» – ты наверняка знаешь, кого так именуют. Они отлично знают, как себя вести, и мне оставалось играть роль самца… Но ты совсем другая: я жажду тебя так, как никогда не жаждал их, но все равно бессилен. Как ты должна меня презирать!

– Нет, Филип, нет! – Невольно растрогавшись от его признания, Мариса обняла его, стараясь притянуть к себе. – Пойми, Филип, мне тоже недостает опыта, мне тоже боязно, но разве мы не можем учиться вместе? – Осмелев, она добавила, чуть не поперхнувшись от собственной смелости: – Хочешь, я поведу себя как шлюха? Только тебе придется меня научить: ведь я не знаю, как они себя ведут…

Она уже сожалела, что не избавилась от шелковой сорочки. Сделав над собой усилие, она провела рукой по его напряженному телу и впервые в жизни дотронулась до самого сокровенного мужского места. Там ее встретила безнадежная дряблость.

– Филип…

Он вздрогнул, поймал ее руку, поднес ее к губам.

– Я еще не готов. Но мне хочется обнимать тебя, прижимать к себе… Ты меня понимаешь? Позволь мне тебя обнимать, моя любовь…

Они уснули обнявшись. Мариса не знала, радоваться ей или огорчаться, что все сложилось именно так. Ей хотя бы было удобно и покойно. Когда в дверь осторожно постучались (ей показалось, что истекло не больше часа), она зажала ладонью рот, чтобы унять истерическое хихиканье, – так стремительно Филип соскочил с постели и завернулся в свой халат.

– Вы просили запрячь лошадей к четырем утра, милорд.

Означенный час еще не наступил, однако она понимала, что оставаться здесь нет необходимости: выехав на заре, они уже к вечеру доберутся до Бата.

Карета оказалась небольшой, но у Марисы был с собой всего один маленький чемоданчик, с которым она и разместилась внутри. Филип сел на козлы, чтобы править двумя норовистыми лошадками.

Перед рассветом низкие тучи прижимались к самой земле, но Филип сказал, что правильнее всего будет поехать через пустошь Ханслоу, потому что в это время суток там наверняка безопасно. Он хорошо знал дорогу и не блуждал, несмотря на густой туман. Мариса лязгала зубами от холода даже в своем толстом рединготе и меховой полости, в которую закуталась; она решила уснуть, чтобы не думать о том, что произошло или, вернее, не произошло минувшей ночью. У нее еще будет время обо всем поразмыслить… Карета была хорошо подрессорена, а Филип ловко объезжал рытвины, поэтому Марису быстро сморил сон.

Ей снился Филип: она никак не могла взять в толк, почему его голубые глаза внезапно приобрели стальной серый отлив… Ее разбудил истошный крик, сразу за которым раздался выстрел.

Карета моментально съехала с дороги и запрыгала по кочкам, опасно раскачиваясь. До слуха Марисы снова донеслись крики. У нее не было времени на размышления, она выглянула было наружу, но все оказалось затянуто густым туманом. Внезапно карета остановилась. Она услышала сдавленный крик, звуки возни. Потом дверца распахнулась, и она зажмурилась от яркого света фонаря, показавшегося ей глазом чудовища. Кто-то застонал. Фонарь слепил ей глаза. Потом она широко распахнула их, несмотря на слепящий свет: безжизненное тело Филипа швырнули в карету, и он сполз с сиденья напротив. Его рот был заткнут кляпом, лицо разбито в кровь, руки связаны за спиной.

Незнакомый грубый голос глумливо крикнул:

– Погляди-ка, кто нас тут поджидает! Вот это красотка! Повезло же нам!

Мариса хотела закричать, но крик так и не вырвался у нее изо рта: длинная сильная рука толкнула ее, опрокинув на спину.

– Не надо! – угрожающе пробасил незнакомец. – Кричать бесполезно: вас все равно никто не услышит, благородная дамочка.

Одна рука вцепилась ей в горло, грозя удушить. Как ни молотила она обидчика кулаками, это не помешало ему задрать ей подол.

В тесноте кареты Мариса чувствовала себя совершенно беспомощной, совсем как Филип, стонавший буквально у ее ног. Бандиты, разбойники с большой дороги! У нее отняли ридикюль, потом грубые руки принялись щипать ее за оголенную грудь. Она извивалась и порывалась взвизгнуть. Ее схватили за руки. Все это сопровождалось зловещим хохотом.

Ее перевернули, швырнули лицом на сиденье, завели ей руки за спину и стянули запястья грубой веревкой. Не обращая внимания на ее яростное сопротивление, грабители посрывали с ее пальцев, едва их не вывихнув, все кольца, после чего опять перевернули. Она увидела нестерпимо яркий свет фонаря и несколько скрытых масками лиц.

– Думаете, это она и есть?

Она попробовала лягаться, но только запуталась в собственных юбках. Раздался грубый смех и звук разрываемой материи. Она опрометчиво разинула рот, чтобы заорать, и ощутила мерзкий вкус кляпа. Ее оголенные ноги обдало холодом. Через мгновение горячие руки принялись мять ей груди, стиснули бедра…

– Как считаете, она бы так же отбивалась, если бы за нее принялся он? – спросил один из негодяев и презрительно хохотнул.

– Будь у нас больше времени, она бы вообще не сопротивлялась, – негромко проговорил некто с ирландским акцентом. – Воистину верно говорят, что некоторые шлюхи – настоящие леди, а некоторые леди – настоящие шлюхи.

Мариса и вправду истратила почти все силы на бесполезное сопротивление и теперь, чувствуя, как ей разводят в стороны ноги, впиваясь пальцами в коленки, и сдирают остатки одежды, уже ничего не могла предпринять, даже когда ее швырнули на край сиденья и бесстыдно осветили фонарем ее дергающееся обнаженное тело.

– Не будем медлить. Делайте, что велено, – долетело откуда-то издалека.

Она уже плохо разбирала слова, так оглушительно пульсировала в голове кровь. Кто-то другой пробормотал:

– Держите ее покрепче.

Следующие слова были адресованы ей:

– Пусть это послужит вам предупреждением, мадам. Считайте, что вам повезло – вы останетесь в живых. Так клеймили шлюх, когда Францией правили короли…

Мариса почти полностью ослепла от слез и не разбирала, что творится вокруг нее. Внезапно откуда-то из-за фонаря выбросил руку тот, кого она мысленно окрестила Ирландцем, и нежную внутреннюю поверхность ее бедра обожгло огнем. Она едва не лишилась чувств от нечеловеческой боли и изогнулась в руках своих мучителей.

Ни о каком сопротивлении теперь не могло идти и речи. Тот, кто заклеймил ее, как скотину в стаде, напоследок изнасиловал ее. Произошло это, впрочем, настолько быстро, что, когда она сообразила, какую форму приняло глумление, все уже кончилось.

Однако худшее было припасено напоследок. Встав и поправив на себе одежду, насильник вспорол кинжалом штаны Филипа, из которых вывалилась его несвоевременно восставшая мужская плоть. Ирландец презрительно рассмеялся.

– Лучше бы занимались тем, для чего рождены на свет, мадам шлюха, и не замахивались на политику, – негромко произнес он.

Мариса тряслась всем телом и жалела, что не лишилась чувств.

Негодяй разрезал путы у нее на руках. Мгновение – и все стихло. Прежде чем исчезнуть, разбойники потушили фонарь и разбили его, швырнув на землю.

Все утонуло во мгле. Стук лошадиных копыт стих, сменившись тишиной. Мариса изнывала от боли, стыда и отвращения. За считанные минуты произошло непоправимое. Она слышала удары собственного сердца и собственные стенания. Вырвав изо рта кляп, она разразилась душераздирающими рыданиями.

По прошествии некоторого времени она стала разбирать другие звуки: привязанные кони перебирали ногами и шарахались из стороны в сторону, дергая карету. Мариса, не отдавая себе отчета в своих действиях, хотела было привести в порядок свое разодранное платье, но ее руки ходили ходуном. Потом напомнил о себе стоном Филип, и она с тошнотворным страхом подумала, что он, сам того не желая, все слышал и видел. Его стоны принудили ее прийти ему на помощь, не думая о боли, пронзавшей ее при каждом движении как острый нож.

После продолжительных усилий ей удалось распустить узлы у него на запястьях. Трудясь над его путами, она громко рыдала.

– О, Филип, они… они…

– Я все видел, – молвил он, избавившись от кляпа. Его голос звучал странно, словно у него распух от кляпа язык. Этот голос принадлежал не Филипу: он стал хриплым и совершенно чужим. – Боже правый! Я видел все это помимо собственной воли. Я слышал, как они обращались с тобой, как будто ты… Боже! – повторил он c мукой в голосе, пытаясь объятиями приглушить ее рыдания и унять ее дрожь. Он не замечал своего состояния, хотя оно было неуместным до гротеска: из распоротых штанов продолжала торчать вздыбленная плоть.

– Филип, Филип… – повторяла Мариса. Он выволок ее из кареты. От ее редингота и платья остались одни лоскуты, совершенно не прикрывавшие наготу, наоборот, подчеркивавшие ее.

С приближением зари туман начинал рассеиваться. Она цеплялась за его плечи, и он не мог не видеть ее тело, оголенную грудь с набрякшими сосками. Невольно ему припомнилось ее ласковое и одновременно бесстыдное прикосновение к его телу…

Кони брыкались от нетерпения, храпели и мотали головами. Филип положил Марису на остатки ее облачения и навис над ней. Она дрожала и не отпускала его, твердя его имя и надрывно всхлипывая. Ему казалось, что весь свет зарождающейся зари сосредоточился на треугольнике золотистых волос внизу ее живота, где уже побывал тот негодяй и где до него шарили грубые пальцы его сообщников. Самому Филипу ее лоно по-прежнему оставалось незнакомо.

Чужие безжалостные руки оставили у нее на груди кровоподтеки, которые выглядели сейчас как тени; то были руки простолюдинов, привыкших не щадить шлюх, слоняющихся по зловонным улицам. Они и ее называли шлюхой; прочие их речи он понял не до конца.

Не вынеся терзаний Марисы, страдающей от боли и от утреннего сырого холода и тихонько стонущей, Филип навалился на нее всем телом. Он уже ничего не мог с собой поделать, даже потерял способность связно мыслить. Он лишь ощущал нахлынувшее вожделение и видел ее распростертое, привыкшее к повиновению тело, только что вызывавшее похоть у грязных простолюдинов. Он был бессилен обуздать себя. Случилось неизбежное: он впился губами в ее приоткрытый рот, упиваясь соленым привкусом слез, провел руками по груди, потом с силой развел в сторону ее трясущиеся от бессилия ноги. Она вскрикнула, едва не укусив его за губу, когда он ненароком дотронулся до места ожога; вот его рука оказалась там, где было еще влажно и липко после грязного животного. Ему не пришлось возиться со своей одеждой: эту задачу предусмотрительно облегчил насильник. Со стонами, перемежаемыми ее и его мольбами о снисхождении, он проник в нее и овладел полуголым извивающимся телом.

Глава 26

Много позже, открыв глаза, Мариса увидела незнакомые шелковые занавески. Она не сразу поняла, что лежит на кровати под балдахином и что кровать застелена нежнейшими простынями, оказывающими целебное действие на ее горящее в лихорадке тело. Ей было очень удобно, но стоило хотя бы чуть шевельнуться – и бедро стягивала повязка, под которой начинала пульсировать боль. Вместе с болью к ней возвращались страшные воспоминания…

– Тебя привез сюда Филип. Он гнал, останавливаясь только для смены лошадей, и задернул шторки на окнах кареты, чтобы никто не мог заглянуть внутрь… Уверена, что бедняга не смыкал глаз. Сейчас он ждет за дверью. Тебя долго не удавалось привести в чувство. Ты бормотала в бреду ужасные слова! Я не знала, что делать. Не могла же я позвать врача после рассказа Филипа!.. Мариса! Ты уверена, что тебе легче?

Озабоченное лицо графини де Ландри сменила физиономия Филипа. Мариса отвернулась, но он упал перед ней на колени и прижал ее холодную руку к своим губам.

– Сумеешь ли ты когда-нибудь меня простить? Пойми, я не владел собой! Я чувствовал необходимость истребить то, что сделали с тобой они, поставить собственную печать… Конечно же, мне нет прощения! Но как бы плохо ни думала обо мне ты, сам я казню себя еще безжалостнее. Все это кажется мне теперь кошмаром…

– Мне тоже, – с трудом проговорила она, недоумевая, почему ей так больно шевелиться. Вспомнив, она в ужасе зажмурилась. Она не находила сил ненавидеть Филипа, воля которого была сломлена точно так же, как ее. Ему по крайней мере хватило верности и прямодушия, чтобы не отвернуться от нее. Постепенно приходя в себя, Мариса во все больших подробностях вспоминала то, что слышала вперемежку с грубыми оскорблениями и еще более грубым надругательством над ее телом. Видимо, то был бесчеловечный способ предостеречь ее. Она с содроганием задавалась вопросом, не принадлежало ли поставленное на ее бедро клеймо тому самому Убийце, обычно оставлявшему свою метку только на умерщвленных жертвах…

Она постепенно выздоравливала. Одновременно рана на бедре превращалась в миниатюрную лилию. Ее можно было увидеть только в том случае, если она широко раздвигала ноги, но и тогда она выглядела всего лишь как багровый шрам не больше родинки. Только возлюбленный, если таковому было суждено у нее появиться, мог бы обнаружить клеймо и задуматься над его происхождением. От этой мысли Мариса зарыдала, полная стыда и ярости. Кто-то натравил на нее этих озверевших негодяев; теперь она знала, что слежка за ней не плод ее распаленного воображения. О ней либо знают все, либо всерьез подозревают – но кто эти люди? Она припомнила надутого красавчика шевалье с его предостережениями, а также остальных знакомых. Возможно, виновник ее страданий – граф ди Чиаро, разгневанный тем, что она отказалась ему повиноваться? Или противная сторона, всерьез ее заподозрившая? Попытки разобраться во всем этом сводили ее с ума; тетушка умоляла ее попытаться обо всем забыть и уверяла, что отныне ее страдания закончились навсегда. Однако Мариса не могла сладить с приступами рыданий, во время которых она корчилась, как от физической боли; отрыдав положенное, она ощутила у себя внутри ледяную пустоту, которую уже не могли пронять никакие чувства, даже страх.

Посторонним было сказано, что по дороге в Бат она простудилась. Когда ожог на бедре затянулся, она поднялась с постели и проявила интерес к нарядам, которые заранее отправила в Бат, уделила внимание прическе и драгоценностям, которые станет надевать по разным случаям.

То, что с ней в действительности стряслось, оставалось тайной, в которую был полностью посвящен только Филип и отчасти тетка. По здравом размышлении она решила, что несправедливо обвинять его за содеянное. Ведь он проявил честность, сознавшись в своей слабости и вине, и не пытался ее избегать – напротив, усердно играл роль влюбленного ухажера.

Он клялся в серьезности своих чувств, однако это более не имело значения. Он стал третьим мужчиной в ее жизни, после мужа и негодяя-ирландца со сладким голосом, однако она была вынуждена признать, что он всего лишь взял то, что она и так решила ему предложить. Герцог останется доволен. Филипу не придется объяснять, что за уродливый шрам нарушает пленительные смугло-золотистые бедра.

Пребывание в Бате было отмечено только приемами и раутами, которые она посещала в сопровождении Филипа, а также одним-единственным выходом, когда она явилась вместе с теткой вкушать целебную воду.

Одновременно с ними в Бате находился принц Уэльский, однако он был занят миссис Фитцгерберт; ходили упорные слухи, будто он тайно обвенчался с ней по католическому обряду. Все присутствовали на устроенном им званом ужине, после которого Мариса позволила Филипу проводить ее домой, так как тетушка задержалась, повстречав старого обожателя. По пути они заехали к Синклеру. Заставив себя ни о чем не думать, она разделась перед ярко полыхающим камином и отдалась ему на пушистом ярком ковре. На сей раз Филип не столкнулся с былыми трудностями.

Он привез ее домой еще до возвращения тетушки. На следующий день Мариса спала допоздна. Проснувшись, она получила от постнолицей горничной записку, переданную Филипом, в которой говорилось о срочном вызове в Корнуолл из-за резкого ухудшения здоровья дяди.

– Нам бы тоже следовало вернуться в Лондон, дорогая, – ворчливо объявила Эдме, сжимая тонкими белыми пальцами виски. – Буквально все разъезжаются: принц дал понять, что нуждается в уединении!

На сей раз путешествие совершалось не тайком, а с надежным эскортом, и часть пути, пролегавшая через злополучную пустошь Ханслоу, была преодолена в дневное время, под ярким солнцем. Прежде чем покинуть карету, графиня де Ландри, привыкшая на все взирать весьма трезво, прошептала племяннице на ухо:

– Вообрази только, дорогая! Вполне возможно, ты скоро станешь герцогиней. Представляю, как все станут кусать локти!

Смертельно уставшая Мариса отозвалась на восторженность тетки вымученной улыбкой. Даже Симмонс зевала от утомления; миссис Уиллоуби и подавно похрапывала, приоткрыв рот. Мариса не могла сейчас помышлять ни о чем ином, кроме чашки горячего шоколада и теплой постели.

По обеим сторонам массивной двери дома пылали светильники, почти в каждом окне горел свет. Это означало, что здесь уже получили ее письмо, отправленное в последнюю минуту, и успели подготовиться к ее приезду. Но зачем столько света? Едва Симмонс дернула за шнурок колокольчика, как дверь широко распахнулась. Им навстречу вышел Денверс. Вид его был высокомерен. Лишь узнав хозяйку, он спохватился:

– Миледи! Прошу прощения, мы не знали…

Миссис Уиллоуби, отчаянно зевая, поплелась следом за Марисой и горничной в ярко освещенный холл и взяла на себя смелость недовольно бросить:

– Как понимать эту иллюминацию? Вы наверняка получили наше письмо, но из этого еще не следует…

Физиономия дворецкого сделалась отсутствующей. Он повторил:

– Мы не ждали вас так рано, миледи.

Мариса, не очень хорошо соображая от усталости, готова была заключить, что угодила в чужой дом или выжила из ума. В следующую секунду до нее донесся знакомый голос: из комнаты, выходящей в холл, выбежала элегантная молодая женщина.

– Мариса, моя дорогая! Какой изумительный сюрприз! Подумать только! А мы-то думали, что ты пробудешь в Бате еще не меньше двух недель! Почему ты никому не сообщила, что приезжаешь? Ты себе не представляешь, как мы по тебе соскучились. Какая скрытность! Могла бы сказать правду по крайней мере мне. Наверное, мне следовало бы сожалеть, что ты вернулась…

У Марисы шла кругом голова. Ей казалось, что все это сон. Тем не менее до нее доносились музыка, взрывы смеха, громкие голоса. Что происходит? Почему Салли чувствует здесь себя как дома и приветствует ее словно хозяйка? Даже миссис Уиллоуби разинула от изумления рот, не говоря ни слова. Симмонс, державшая в обеих руках объемистую коробку, негодующе осведомилась у Денверса, куда подевались все лакеи.

– Боже правый! – покаянно всплеснула руками Салли, увидев, как побледнела Мариса. – Неужели ты ничего не знаешь?

Пришедший в себя Денверс щелкнул пальцами, и перед ним выросли сразу два ливрейных лакея. Все это выглядело как розыгрыш.

Апофеоз событий не заставил себя ждать. В дверях появилась высокая фигура. Постояв немного, мужчина сделал шаг вперед, взял безжизненную руку Марисы и склонился над ней, как того требовали приличия.

– Ты послала письмо? Прости, я его не получил, любовь моя. Сейчас, когда ты уже здесь, должен ли я признаваться в присутствии стольких людей, как мне тебя не хватало?

Она по-прежнему надеялась, глазам своим не веря, что утомленный рассудок играет с ней злую шутку. Не может быть! Только не Доминик! Тем не менее перед ней возвышался именно он – в ярко-красном бархатном сюртуке, с белоснежными манжетами и воротником, с булавкой из черного жемчуга на галстуке.

До Марисы доносились и другие голоса – негромкий разговор Денверса с Симмонс и миссис Уиллоуби, хихиканье Салли, откровенно забавлявшейся происходящим.

У Марисы кровь бросилась в лицо; в висках застучало; ненавистное насмешливое лицо поплыло перед глазами, как в алом тумане.

– Ты? Как ты посмел?..

Не дав ей договорить, он схватил ее за руку.

– Денверс, позаботьтесь о багаже миледи и ее спутниц. Салли, дорогая, простите мне мое временное отсутствие. Нам с женой нужно перекинуться двумя словами наедине.

Мариса в полнейшей растерянности едва дождалась, пока он уединится с ней в библиотеке и затворит дверь. Высвободившись, она крикнула:

– Как ты смеешь? Что ты делаешь в моем доме, почему распоряжаешься моими слугами и принимаешь здесь своих… своих…

Он не делал попыток снова поймать ее руку. Вместо этого он оперся о каминную полку. В отблесках камина его глаза сверкали как серебряные монеты.

– Как я посмел, мадам? Ваш дом, ваши слуги? Полагаю, вы запамятовали истинное положение вещей и ваше собственное положение в этом доме. Я виконт Стэнбери, тогда как вы… Ах да, конечно, чуть не забыл: вы моя жена. Я читаю в ваших прекрасных золотых глазах намерение наброситься на меня и искренне советую: поостерегитесь, любовь моя! Мы находимся в Англии, где законы ставят вас в подчиненное положение по отношению ко мне. – Глядя в ее округлившиеся глаза, он язвительно продолжил: – Иными словами, твой господин – я. Или ты вообразила себе нечто иное? Ты моя жена, я владею тобой, прости уж мне мою прямоту. И не только тобой самой, но и всем, чем ты владеешь или воображаешь, будто владеешь. Надеюсь, теперь все стало на свои места?

Она хранила молчание, не в силах вымолвить ни слова и пошевелиться. Он выпрямился, подошел к ней, приподнял длинным смуглым пальцем ее подбородок. Она была бледна как смерть.

– Рад, что ты научилась вести себя разумно, дорогая. Это сильно упростит наши отношения. – Он передернул плечами, словно она уже успела ему надоесть, и отвернулся, поправляя манжеты. Не глядя на нее, он произнес: – Даю тебе время привести себя в порядок после поездки и переодеться, прежде чем спуститься и принимать вместе со мной гостей.

Она сорвалась с места, словно лопнул трос, мешавший ей двигаться. Ее пальцы скрючились, как когти, готовые впиться в его ухмыляющуюся ненавистную физиономию.

– Никогда! Этому не бывать, лживый убийца! Ты решил, что я испугаюсь твоих угроз? Я разоблачу тебя перед всеми. Ты подохнешь, а потом я…

Он развернулся и без всякого усилия поймал ее за обе руки, сразу лишив способности сопротивляться.

– Вот как, мадам? Ты уже покушалась на меня, и что же? На сей раз я готов к обороне. Мы в Англии, где нет тайной полиции Фуше, к которой ты могла бы обратиться за поддержкой. Насколько я понимаю, ты поставила себя в весьма опасное положение, разыгрывая из себя шпионку.

Она пыталась бороться, но при последних его словах замерла, в ужасе уставившись в его безжалостные глаза.

– Ты! Боже, это был ты! Твоя речь и то, как грубо ты меня схватил…

Он с хриплым смехом оттолкнул ее.

– Сравниваете меня с кем-то из своих любовников, мадам? Кто-то из них повел себя с вами грубее, чем того требует ваша нежная кожа? Должен вас предупредить, я не люблю сравнений. Если вы заинтересуете меня настолько, чтобы я решил снова обратить на вас внимание, то вы ни с кем меня не спутаете. На этот раз я сделаю так, что вы запомните меня надолго.

Она по-прежнему не сводила с него расширенных глаз и шепотом твердила:

– Это был ты!

Он опять вернулся к ней и сильно тряхнул за плечи.

– Потом ты объяснишь мне, что это значит. А пока заруби себе на носу: у нас гости, и раз ты тут, изволь помогать мне их развлекать. Уверен, что за время, проведенное в Лондоне, ты успела освоить эту науку.

Мариса окаменела от усталости и потрясения. Словно заметив ее слабость и намереваясь сполна ею воспользоваться, Доминик снял руки с ее плеч и заставил ее взять его под руку, изображая сцену супружеской преданности для тех, кто мог увидеть их у лестницы.

Там он отпустил ее, насмешливо поклонился и сказал вполголоса:

– Жду тебя внизу через сорок пять минут. За это время ты успеешь освежиться после утомительной поездки и переодеться в подобающее платье. У нас сегодня важный прием, хотя я уверен, что большинство гостей привело сюда прежде всего любопытство. Я жду от тебя исполнения роли преданной жены, тем более что тебе не привыкать к лицедейству. Надеюсь, ты оправдаешь мои ожидания. Учти, – его голос посуровел, и он угрожающе стиснул ей руку, – в твоих интересах спуститься вниз. В противном случае я буду вынужден прийти за тобой сам.

У нее в голове вертелось слишком много вопросов, чтобы мыслить последовательно. Происходившее по-прежнему казалось ей дурным сном, кошмаром наяву. Тем не менее она вскарабкалась по лестнице, с трудом переставляя ноги и из последних сил цепляясь за сверкающие перила. Он здесь! Откуда он взялся, зачем? Вот, значит, чего стоят его лицемерные речи об американском подданстве и презрении к английским титулам!

Мариса ненадолго погрузилась в бронзовую ванну, заполненную ароматизированной водой с розовыми лепестками. Отклонив предложенную горничной помощь, она сама вытерлась, вернее, растерлась, да так сильно, что вся заалела от внутреннего жара.

Казалось, она погрузилась в глубокое оцепенение. Симмонс и миссис Уиллоуби многозначительно переглянулись. Обе не знали толком, как воспринимать появление в городском особняке пропавшего мужа виконтессы; он чувствовал себя здесь совершенно как дома, судя по тому, как запросто распоряжался слугами.

Мариса не обращала внимания на их недоуменный вид, однако личина безразличия скрывала напряженную работу мысли. Она дала одеть себя в золотое атласное платье с низким вырезом, поверх которого накинула прозрачную шаль, стянутую под самой грудью тремя драгоценными булавками. Пока Симмонс взбивала ей прическу, Мариса лихорадочно задавала себе вопросы: «Зачем он сюда пожаловал? Знает ли о его появлении герцог?» Ненависть к Доминику, которой она не позволяла угасать, разгорелась еще сильнее. Она уже нисколько не сомневалась, что это он заклеймил ее и подверг грубому насилию – но по какой причине? У нее были все основания его ненавидеть, но почему эта ненависть взаимна?

Она была уверена, что, как бы ни называлась затеянная им игра, он ходит по краю пропасти. Теперь она не выдаст себя. Она станет подыгрывать ему, но в один прекрасный день уничтожит, в чем уже поклялась себе. Прежде чем спуститься вниз, Мариса вручила миссис Уиллоуби запечатанное письмо, которое той надлежало срочно передать лично тете Эдме. О том, чтобы подкупить благородную даму, каким бы стесненным ни было ее положение, не могло идти и речи, однако она сделала ей щедрый подарок в виде бриллиантовых серег и намекнула на годовую ренту. Увидя в глазах Уиллоуби алчность, Мариса обняла ее и прошептала напоследок, что души в ней не чает и нисколько не сомневается, что герцог Ройс будет крайне рад узнать, как хорошо они ладят.

Теперь Мариса чувствовала себя во всеоружии перед Домиником и его гостями. Медленно спускаясь по лестнице, она прислушивалась к доносящимся снизу смеху, музыке, гулу голосов. К ее удивлению, ноги почти отказывались ей повиноваться. Поняв это, она еще более горделиво выгнула спину и глубоко вздохнула. Он больше не увидит ее растерянной и запуганной, что бы ни творилось у нее в душе. Она уже давно перестала быть цыганкой и наивным ребенком, которого ему вздумалось назвать своей женой, чтобы публично отвергнуть спустя считанные дни. Доминик Челленджер, или виконт Стэнбери, как он почему-то предпочитал называть себя теперь, скоро обнаружит, что вынужден считаться со своей нелюбимой женой.

Глава 27

Роскошный лондонский особняк герцога Ройса, казавшийся Марисе огромным, был в этот вечер набит людьми до отказа. Приближалась полночь, однако гости, привыкшие к ночной жизни, не думали расходиться.

Казалось, виконт Стэнбери твердо решил оповестить о своем возвращении в Англию весь высший свет. Теперь он не смог бы внезапно исчезнуть, не вызвав громкого скандала.

Обнимая за талию очаровательную Салли, не перестававшую заливисто хохотать, Доминик с мрачным удовлетворением озирал бальный зал. Среди прочих выделялись своим количеством и видом старые кумушки – можно себе представить, о чем они шепчутся, прикрываясь веерами! Блудный сын Ройса вернулся, чтобы требовать наследство! Притом он никакой не калека и не урод, если не считать небольшого шрама на лице, придававшего его хищному лицу еще более интересное, опасное выражение…

– Я рассказала всем, что ты ведешь жизнь, полную приключений, и нажил целое состояние, пиратствуя в водах Вест-Индии. – Салли, как всегда, прыснула. – Надеюсь, ты не станешь возражать? Ведь ты не сказал даже мне, чем занимался все эти годы, поэтому мне пришлось прибегнуть к выдумкам, чтобы сплетникам было чем развлекаться на протяжении нескольких недель. Держу пари, после твоего неожиданного появления они только о тебе и судачат. Я чуть было не упала в обморок, когда нас познакомила в ту ночь мадам де л’Эгль. Но почему ты не предупредил о своем возвращении Марису? Нехорошо с твоей стороны!

– Ты полагаешь? Будем считать, что мне захотелось преподнести ей сюрприз. Впрочем, милая, я никогда не вел себя ни честно, ни достойно. Так что поберегись!

От Марисы, появившейся в зале с высоко поднятой головой, не укрылось, как красноречиво прижимаются друг к другу темноволосый Доминик и светловолосая Салли, и с какой готовностью она отвечает смехом на его шутки. Салли слыла легкомысленной кокеткой, но зачем так афишировать свою близость? Она подавила внезапный приступ беспричинного гнева. В следующее мгновение ее окружила толпа; бесчисленные друзья и просто знакомые клялись, что смертельно соскучились по ней, и коварно осведомлялись, почему она утаивала от всех, что скоро в Лондон пожалует ее супруг.

– По той простой причине, что я сама об этом не знала, – отвечала она как ни в чем не бывало. – От моего мужа приходится ждать чего угодно.

Муж не торопился навстречу жене, предпочитая оставаться рядом с Салли. Мариса изо всех сил изображала улыбку. Внезапно откуда ни возьмись перед ней вырос граф ди Чиаро. Любезно поклонившись, он поднес к губам ее безжизненную руку.

– Без вас Лондон потерял всю свою прелесть, мадам, – проговорил он негромко, но многозначительно, пристально глядя в ее застывшее лицо. – Однако я надеялся, что вы возвратитесь именно сегодня, потому и поспешил сюда. Позвольте поздравить вас со счастливым воссоединением с супругом.

Появление графа стало для нее еще одним напоминанием о злосчастных происшествиях, которые она изо всех сил старалась выбросить из головы. Как он добился приглашения? К счастью, она смогла избежать продолжения разговора: пробормотав какую-то любезность, напрочь лишенную смысла, она двинулась дальше, приветствуя «своих» гостей. В толпе оказалась даже леди Джерси с вытаращенными от любопытства глазами, а также улыбчивый и изысканный граф де Брассер – тот самый, который так настойчиво расспрашивал ее о Бонапартах. Кто же среди этих радушных и воспитанных людей Убийца? Уж не сам ли Доминик?

Шрам на внутренней поверхности ее бедра напомнил о себе внезапным жжением, и ей почудилось, что от окружившей ее публики следовало бы спасаться бегством, не разбирая дороги. Даже темные улицы за стенами особняка казались ей сейчас дружелюбнее, чем это блистательное собрание изысканно одетых людей. Впрочем, поддаться внутреннему голосу у нее не было возможности: рядом с ней неожиданно очутился Доминик, ухвативший ее за руку и утащивший ее из-под самого носа у трех знающих свое дело пожилых сплетниц, одна из которых утверждала, что водила знакомство с матерью виконта Стэнбери, и на этом основании считала себя вправе задавать бестактные вопросы.

– Я решил, что пора тебя вызволять, любимая. – Он сопроводил свои слова холодной улыбкой. – Не желаешь ли выпить? Возможно, шампанское придаст твоим глазкам утраченный блеск.

Ее тошнило от его двуличия и властного прикосновения к ее руке. Его хватка усилилась, чтобы она, чего доброго, не вздумала вырываться.

– Прошу прощения, милорд, но я не стану пить в обществе убийцы моего отца.

Ей стало больно от впившихся в ее руку железных пальцев. Его дыхание участилось – или ей это только показалось?

– Значит, ты осведомлена?

– Это все, что ты можешь мне сказать? – возмущенно прошипела она, забыв о толпе гостей. – Да, я все знаю! Неужели останусь в неведении? Этот фарс, именуемый нашим браком, не продлится долго, помяни мое слово!

– Потише! – зловеще прошептал он, не разжимая зубов. – Если ты не угомонишься, я найду способ тебя утихомирить, моя дорогая коварная женушка! Не забывай, что продолжение этого, выражаясь твоими словами, фарса выгодно тебе ничуть не менее, чем мне.

Он остановил протискивавшегося мимо них лакея и взял у него с подноса бокал с шампанским, чтобы выпить в честь супруги, – полный семейного благополучия жест с точки зрения всех, кто за ними наблюдал. Не выпуская ее руку, он прикоснулся бокалом сначала к своим, потом к ее губам.

– Почему бы не выпить в ознаменование нашего вновь обретенного согласия? На сей раз по крайней мере оба мы не заблуждаемся. Если ты откажешься пить, – добавил он яростным шепотом, – я буду вынужден насильно влить этот бокал тебе в глотку.

Она выпила и даже изобразила улыбку, после чего прошептала, глядя в его холодные глаза:

– Я пью за твою погибель, презренный убийца!

Он помимо воли сузил глаза, мускулы на его лице напряглись.

– Итак, все окончательно прояснилось, – тихо проговорил он и повел ее навстречу гостям.

Почти до самого утра, пока не удалился последний зевающий гость, оба добросовестно сохраняли лицо. Мариса так устала, что буквально валилась с ног. Приближался момент, которого она с нарастающим волнением ждала последние несколько часов, но шампанское и накопившаяся усталость сделали свое дело: она была не способна выдержать еще одно столкновение.

Доминик тоже отчаянно зевал. Первое, что он сделал, когда Денверс окончательно затворил тяжелую входную дверь, – решительным движением сбросил тесный сюртук. Мариса хотела было незаметно ускользнуть, надеясь, что он не станет ее удерживать, но стоило ей дотронуться до перил лестницы, как он поймал ее за руку.

– Ты хорошо себя вела, – пробормотал он, полузакрыв глаза. – Ты всегда обладала способностями актрисы.

Она устало покачала головой и, вырвав у него руку, стала подниматься по лестнице.

– Вы тоже были в ударе, сэр. Теперь, надеюсь, необходимость в притворстве отпала? Прошу прощения, я тороплюсь в постель.

Он стал подниматься вслед за ней. При всем своем душевном и телесном изнеможении Мариса не могла не напрячься. Неужели он собирается?.. Нет, она этого не вынесет!

У двери своей комнаты она обернулась, не подозревая, насколько жалкой выглядит сейчас ее воинственность. Он унизил ее еще больше, насмешливо поклонившись:

– Не бойся, я не собираюсь взламывать твою дверь. Мои комнаты расположены напротив твоих, по другую сторону холла. Завтра мы это исправим. Нехорошо, если слуги примутся гадать, почему мы спим так далеко друг от друга.

Он развернулся и оставил ее в покое. Облегчение сочеталось у нее с удивлением: она не надеялась на такое легкое избавление.

Усталость Марисы была слишком велика, чтобы обдумать положение; несмотря на все испытания, она уснула мертвым сном. Но пробуждение примерно в час дня оказалось не таким приятным, как сон: вместо Симмонс, которой полагалось порадовать ее принесенным в постель завтраком, она увидела над собой пару холодных, оценивающих глаз, заставивших ее устыдиться утренней неприглядности ее облика.

Он дождался, пока она окончательно проснется, и презрительным жестом бросил ей на одеяло, которое она предусмотрительно натянула до самого подбородка, свернутый листок бумаги.

– Напрасно ты посылаешь тетушке записочки, любимая. Сегодня же вечером мы нанесем ей визит, если она сама не окажется здесь раньше. Что касается уведомления герцога, твоего покровителя, то тебе следовало прежде обговорить это со мной. Ты узнала бы, что я заранее навестил его.

Мариса терялась в догадках, каким образом он умудрился перехватить записку, которую она отдала миссис Уиллоуби. Что до его последнего утверждения, то при всей уверенности, с какой он произнес эти слова, она отнеслась к ним как к беспардонной лжи.

Сонливость, которую она ощущала в первые секунды после пробуждения, пропала, сменившись гневом. Она рывком поднялась и устремила на него негодующий взгляд.

– Теперь я понимаю, какой ты…

– Поосторожнее с обвинениями, – предостерег он ее, перестав изображать насмешливое почтение. – Я не утверждаю, что мы с герцогом заключили друг друга в объятия. Но мне повезло: я застал его одного, так как его последний дружок, шевалье, по какой-то причине отсутствовал. Это была встреча на более равных условиях по сравнению с предыдущей – интересно, рассказывал ли он тебе о ней?

От странного тона Доминика у Марисы забегали по спине мурашки; она сразу вспомнила все, что знала и слышала о нем. Недостающее восполнялось догадками… Она находилась с ним наедине и испытывала обычный при этом страх, как всегда, не зная и не понимая, что у него на уме. Филип, лютый враг Доминика, был неожиданно вызван в Корнуолл. Ее мысли приняли зловещее направление, заставившее ее побледнеть.

– Ты – чудовище! – прошептала она.

Он засмеялся как от забавной шутки:

– Нас, чудовищ, создают собственными руками другие. Впрочем, ты скорее всего преувеличиваешь. У тебя к этому склонность.

Он холодно оглядел ее, не пропуская ни одной мелочи. Она легла спать в тонкой сорочке, так как усталость помешала ей переодеться в ночную рубашку; сейчас, сидя в постели, она нечаянно уронила одеяло и предстала перед ним почти голая.

– До последнего времени ты проявляла благоразумие, хотя иногда выказывала излишнюю дерзость. Теперь, когда обстоятельства снова нас соединили, почему бы нам не сосуществовать, пока совсем не отпадет необходимость в притворстве? Если ты будешь не слишком драматизировать наши отношения, то мы смогли бы достичь временного перемирия. Видишь ли, ты нуждаешься в моей защите в не меньшей степени, чем я – в приличной вывеске, которую ты мне поможешь изобразить.

Она снова отказывалась его понимать. Пока у нее в голове вертелись противоречивые мысли, он встал с ее кровати. На его лице опять появилась маска невозмутимости.

– Поразмысли над моими словами. И прошу тебя, не посылай больше записочек с мольбами о спасении! Они будут всего лишь помехой для нас обоих. Жду тебя внизу примерно через час. Надеюсь, тебе хватит часа? Au revoir,[22] дорогая виконтесса.

В последующие дни Марисе неоднократно приходилось сожалеть, что рядом нет Филипа, умеющего придать ей уверенности. Ее беспокоило его длительное отсутствие. Вдруг он лежит больной или раненый? Она устала от одиночества и скучала по друзьям, сколько бы знакомых ни вилось вокруг нее. Доминик, капер-американец, сначала подвергший ее насилию, а потом соблазнивший, что оказалось еще хуже, неожиданно преобразился в английского лорда. Этот человек, ставший по недоразумению ее мужем, не донимал ее, к счастью, своим присутствием, когда рядом не было чужих глаз, хотя на людях она была вынуждена переносить его присутствие.

Она ненавидела его все более люто. Мариса мечтала увидеть, как его многократно протыкают насквозь шпагой и как он падает бездыханным к ее ногам. На деле же они были связаны узами, которыми их помимо ее воли соединили во Франции много месяцев назад. В ожидании новостей от герцога или от Филипа она не видела иного выхода, кроме повиновения.

Тетушка Эдме, чье удрученное состояние было под стать настроению племянницы, не вымолвила ни слова, представ перед своим бывшим любовником. Она отличалась здравым смыслом, ценила свое высокое положение в лондонском свете и отнюдь не стремилась к тому, чтобы ее поведение во Франции было предано огласке. Доминик угрожал ей именно этим, нисколько ее не жалея, поэтому она вобрала голову в плечи и советовала поступить так же Марисе.

Когда та взорвалась негодованием, а затем безутешными рыданиями, Эдме молвила:

– Будем ждать событий, которые освободили бы нас от этого неподъемного груза.

Сама Мариса, однако, не знала, с какой стороны ожидать помощи и в чем она могла бы выразиться. Некоторые надежды можно было бы возлагать на герцога Ройса, но тот пока не подавал признаков жизни; Филип тоже по-прежнему не появлялся в Лондоне, тогда как его отец предположительно находился в Бате вместе с принцем Уэльским.

Скандально известная супружеская пара вела бурную великосветскую жизнь. Мариса наблюдала за мучениями Тома Драммонда: Салли усиленно афишировала свою связь с Домиником. Ни для кого уже не было секретом, что Мариса и Доминик состоят в светском браке, то есть ведут каждый собственную жизнь, появляясь вместе только в обществе. Тем не менее Мариса еще сильнее, чем прежде, чувствовала за собой постоянное и неусыпное наблюдение. Она не имела ни малейшего понятия, кто за ней следит и зачем, что пугало ее еще больше; вся ее жизнь превратилась в дурной сон.

Как известно, начавшись, события нарастают как снежная лавина. Первым намеком на предстоящие перемены в тягостном существовании Марисы стали произнесенные украдкой слова тети Эдме о том, что до нее дошли вести о Филипе. Не пройдет и недели, как он вернется в Лондон вместе с отцом; в его намерения входит без промедления увидеться с Марисой и поговорить с ней.

– Я все устрою, – пообещала Эдме. – Не знаю пока, как именно… Что-нибудь придумаю.

Сердечко Марисы заранее колотилось от волнения и страха. Доминик не сможет помешать ее встрече с Филипом! В последние два-три дня муж почти не появлялся дома, а появляясь и попадаясь Марисе на глаза, он бывал настолько озабочен, что даже забывал говорить ей свои обыкновенные колкости. Салли рассказывала ей, что они часто наведываются вдвоем в клуб «Дамнейшн». «Так он просадит все мои деньги!» – тревожилась Мариса. Он не имел права ни на деньги, переведенные герцогом на ее имя, ни на титул, от которого столько лет отмахивался, чтобы теперь как ни в чем не бывало его носить. Какова вообще истинная цель его появления в Англии?

Позднее она с горечью признавала, что так никогда и не узнала бы этого, если бы не граф ди Чиаро, который однажды навязал ей свое общество, подловив в парке, куда она приехала для прогулки верхом вместе с Салли, доказывавшей, что у них нет никаких причин для прерывания дружбы.

– Вспомни, дорогая, ведь ты сама говорила мне, что ваш брак стал способом защитить тебя от происков ужасного Бони! – Леди Рептон изобразила возмущение, не сводя с подруги горящих любопытством глаз. – К тому же ты без памяти влюблена в Филипа Синклера! За чем же дело стало? Мы цивилизованные женщины! Твой Доминик меня положительно заворожил. Скажу больше: я постараюсь так его занять, чтобы ты могла почувствовать себя свободнее.

Прямота Салли вызвала у Марисы неоднозначные чувства, в которых она сразу не могла разобраться. Сейчас было не до того: с новенькой коляской Салли поравнялся сверкающий фаэтон красавчика графа, попросившего разрешения побеседовать с виконтессой. При этом его умоляющий взгляд был обращен на Салли. Невзирая на недовольство Марисы, та произнесла:

– Почему бы и нет? Бедняга попросту умирает от любви к тебе! Стоит мне с ним встретиться, я только и слышу хвалебные оды в твою честь! Лучше потолкуй с ним, чтобы он унялся – если только ему требуется именно это… Я высажу тебя здесь, и вы сможете прогуляться вдвоем, вдали от чужих глаз. Я заберу тебя примерно через полчаса. Идет?

У Марисы не было времени возразить. Не успев опомниться, она уже легко ступала рядом с настойчивым графом, чья физиономия, стоило им остаться вдвоем, приняла суровое выражение.

– Вы меня избегаете. – Это был не вопрос, а утверждение. Не дав Марисе ответить, он продолжил с тихой угрозой: – Я спрашиваю себя: в чем тут дело? Почему? Не из-за внезапного ли появления вашего супруга? Но этой причины явно недостаточно: ведь он предоставляет вам полную свободу, не так ли? Раз вы находитесь теперь, что называется, в чужом лагере, я задаюсь вопросом…

– У вас нет на это никакого права! В нашу последнюю встречу я ясно заявила, что не готова рисковать жизнью в бессмысленной политической игре. Я пообещала разузнать то, что сумею, но это оказалось слишком опасно. Меня предостерегали, мне угрожали – и это еще далеко не все!.. Говорю вам, я под подозрением! Не желаю стать следующей жертвой зловещего Убийцы независимо от того, какой стороне я предана. Этого от меня никто не дождется!

– Кто, мадам? Кто вас предостерегал, кто угрожал? Даже эти сведения могут принести пользу. Кто-то из ваших развеселых дружков-эмигрантов? Или ваш супруг собственной персоной?

Мариса ахнула и испуганно уставилась на графа. Тот удовлетворенно закивал:

– Вполне вероятно! Он посещает те же места, что и они. Из тюрьмы в Бресте[23] он сбежал вместе с двумя роялистскими шпионами. Он действует с ними заодно – то ли из жажды мести, то ли ради денег, разыгрывая из себя английского виконта. Неужели вы этого не знали и даже не подозревали? Тогда с какой стати, по-вашему, даже его заклятые враги здесь, в Англии, не смеют пальцем его тронуть? Воровская честь?

Он обстреливал ее вопросами, некоторые из которых не требовали ответа. У нее закружилась голова. Собравшись с силами, она тихо проговорила:

– Напрасно вы ведете себя как на допросе, граф! Вы не разговаривали бы со мной, если бы не нуждались во мне. Не пытайтесь меня запугать – этим вы только усилите мое упрямство. Выражайтесь яснее, если хотите добиться результата.

Он негромко выругался, остановился и поймал ее за руки.

– Господи, неужели вы все еще не понимаете? Роялисты плетут заговоры, как и раньше. Теперь у нас есть основания считать, что они готовятся к решающему удару. По нашим сведениям, их предводителем будет принц из Бурбонов. Они проникнут во Францию со всех сторон. Многие уже находятся там. Вы представляете себе, что это означает? Убийства, хаос! Возвращение террора, когда все подозревают всех. Бонапарт – герой Франции, единственная ее надежда на спокойствие и величие! И не только для Франции, но и для всей Европы. Хватит с нас проклятых англичан, оттесняющих нас в сторону и презрительно обзывающих нас иностранцами даже на нашей собственной земле. Неужели вы отойдете в сторону и позволите ему пасть от руки убийцы? Ведь он покровительствовал вам, выделял вас в толпе…

Мариса зажмурилась от напора, с каким обращался к ней распалившийся граф. Ему нельзя было отказать в правоте. Занятая собственными бедами, она хотела забыть и действительно о многом забыла. Конечно, граф ди Чиаро слишком напоминал ей герцога Оранского, однако ей пришлось задуматься над его вопросами. Несмотря на жизнь в Англии и на английских друзей, она не могла не сознаться, что в глубине души сохраняет верность Франции, возглавляемой первым консулом. Она не могла не восхищаться им как военачальником, дипломатом, единовластным правителем, каковым он, по существу, являлся. Он отменил зловещий «эмигрантский список», позволив французским аристократам, желавшим вернуться на родину, сделать это, не боясь кары. Он старался быть справедливым. Она помнила Наполеона-семьянина, ласково трепавшего ее по щеке в парке Мальмезона, где он участвовал в детских играх, ей припомнился и Наполеон, который желал быть ее любовником, чьи дары и внимание поначалу тешили ее самолюбие. Даже при ее вступлении в брак он не отказал ей в защите…

От ди Чиаро не укрылось смятение, отразившееся у нее на лице. Отпустив ее руки, он сказал более ровным голосом:

– Я вас не осуждаю. Ведь вы всего лишь женщина, и я понимаю ваши страхи. После нашего последнего разговора я собирался оставить вас в покое, но теперь я узнал нечто такое, что изменило мои намерения. Все, что я от вас требую, – это любые сведения, которые вы могли бы раздобыть, не выдавая себя. Мы не пренебрегаем ничем. У меня есть основания опасаться, что некая группа готовится вернуться во Францию, чтобы осуществить там свой дьявольский план. А ваш муж владеет кораблем. Вы понимаете?! Все, что мне надо узнать, – время, когда он собирается отчалить, и имена тех, кто, так сказать, исчезнет одновременно с ним.

Глава 28

– Ради Бога, Филип, будь осмотрительнее!

Голос Энтони Синклера, обычно беспечный, сейчас звучал взволнованно. Лорд Энтони смотрел на сына, расхаживавшего взад-вперед перед камином. По дальней стене изящно обставленной комнаты металась его длинная тень. Было заметно, как молодой Синклер стискивает зубы, как играют желваки на его скулах. Отец не удержался и добавил c необычной для него серьезностью:

– Будь благоразумен, сынок! Сам знаешь, сейчас у нас нет выбора, тем более что дядя болен…

Филип, смотревший до этого на огонь, обернулся и сдавленным голосом произнес:

– Вы знаете, что причина недуга – он! А теперь он разгуливает по Лондону, корчит из себя денди и вытаскивает на поверхность все старые слухи, чтобы унизить нас и скрыть свои делишки. Неужели я должен от него прятаться? Поймите, сэр…

– А я требую, чтобы ты понял необходимость осмотрительного поведения! Если ты сгораешь от любви, то можешь не волноваться, она останется при тебе. Насколько я понимаю, Доминик не утаивает, что Салли Рептон – его любовница. Он постарался, чтобы о его присутствии в Лондоне было известно всем и каждому. Теперь от него не так-то просто избавиться, как раньше. Черт возьми, ты отлично знаешь заключение доктора! Нового огорчения слабое сердце Лео уже не вынесет, и у нас появится новый герцог Ройс, причем не я, так что тебе придется забыть о титуле виконта Стэнбери. Повторяю, мы сделаем так, чтобы шевалье открыто, у всех на глазах прикончил его на дуэли. Такова воля твоего дяди. Ты же стоял рядом со мной и все слышал!

Филип попытался взять себя в руки.

– При всей своей картинной преданности дяде шевалье удручающе туп. Неужели я должен…

– Как тебе известно, у Дюрана есть собственные резоны. Да, ради своего и моего блага ты должен!

Красивое лицо Филипа Синклера исказила судорога ненависти, но он быстро опомнился.

– Не станешь же ты по крайней мере убеждать меня не показываться в Лондоне только потому, что там объявился он? Обещаю, я не буду нарочно попадаться ему на глаза, но не более того! – Горько усмехнувшись, он твердо добавил: – Если нам все-таки суждено столкнуться, мой кузен-бастард вряд ли затеет скандал. Как тебе известно, я ежедневно брал у Дюрана уроки фехтования. Сражаться на дуэли оружием джентльменов – не одно и то же, что размахивать абордажной саблей или томагавком.

Лорд Энтони, поняв всю тщетность дальнейших увещеваний, сказал упавшим голосом:

– Будь хотя бы осторожен! Его нельзя недооценивать, это большая ошибка: сдается мне, у нашего родственничка вошло в привычку выходить сухим из воды даже из заведомо безнадежных положений.

Однако Филип, не желая мириться с унижением, строил собственные планы, в чем ему тайно потворствовал шевалье Дюран, появившийся в Лондоне на следующий день с неким загадочным поручением.

Мариса ничего не знала об этих приготовлениях. Услышанное от графа ди Чиаро потрясло и озадачило ее, однако он так ничего и не прояснил, пожимая плечами и напоминая, что времени у них в обрез.

– Если я попытаюсь оказать вам помощь, не вызвав подозрений, устроите ли вы мне возвращение во Францию? – Несмотря на яркое солнце, ее била дрожь, на лице появилось упрямое выражение. – Хватит с меня Англии! Я соглашусь вам помогать только в обмен на ваше честное слово.

Они повернули обратно. При виде приближающейся коляски леди Рептон граф поспешно согласился:

– Даю вам слово джентльмена. Задача трудная, но выполнимая. Итак, я помогаю вам, а вы – мне. По прошествии этой недели я встречусь с вами еще раз.

Дальше секретничать было невозможно. Он угрюмо склонился к ее руке и рассыпался перед Салли в благодарностях, после чего дамы укатили прочь.

Вечер и весь следующий день Мариса провела в тяжких раздумьях. Салли подтрунивала над ней, твердя, что сразу после короткой прогулки с ди Чиаро она стала рассеянной и с ее лица не сходит краска; зная, что приятельница не перестанет любопытствовать, а только еще больше разохотится, встретив сопротивление, Мариса отделалась первым попавшимся ответом, однако призналась, что находит графа очаровательным, хотя и не представляет его в роли возлюбленного.

– А почему, собственно? – спросила Салли на прощание. – Я всегда полагала, что мы, женщины, нуждаемся в разнообразии ничуть не меньше мужчин.

Героем одного дня стал граф, другого – Филип. Они встретились в доме ее тетушки, где была в разгаре подготовка к приезду старого графа, лишь изредка наведывавшегося в Лондон. Мариса поймала себя на странном ощущении: после того как Филип в прямом смысле подобрал ее на парижской улице, между ними столько произошло и столько их связывало, однако он так и остался чужим для нее человеком.

Волнение Филипа было, возможно, сильнее обыкновенного, но когда они остались вдвоем в маленькой гостиной, он схватил Марису за руки и наклонился к ней:

– Любовь моя! Если бы ты знала, как мне претит встречаться с тобой тайком! Ты хорошо себя чувствуешь? Он не слишком тебя донимает?

– Нисколько! Он ко мне не прикасается: у нас отдельные комнаты, и мы никогда не остаемся наедине. – Отвечая Филипу, Мариса с удивлением поняла, что уже два дня не видела своего чужака-мужа.

– Если бы ты только знала, как я страдаю! – прошептал он, припав ртом к мягкому золоту ее волос. – Ведь я уже привык считать тебя своей, и мне невыносима мысль, что… Но скоро это уже не будет иметь значения. – Он обжег ее взглядом. – Ты мне веришь, Мариса? Я положу конец этим тайным встречам и заявлю всему миру, что ты – моя жена. Рано или поздно это случится. Мы уедем вместе…

Мариса приняла его слова почти равнодушно. Виноваты в этом были скорее всего ее бессонные ночи. Как часто она воображала, что слышит от Филипа именно эти слова, как часто и с какой пылкостью отвечала на них в мечтах! Но теперь она обещала помочь графу ди Чиаро, а он за это отправит ее во Францию. Филип предлагал ей бегство, но куда? И осуществимо ли это?

Руки Филипа – раньше она не замечала, какие у него большие и сильные руки, – принялись гладить ей плечи, язык пытался разомкнуть ей губы в страстном поцелуе. Она вспомнила его доброту, но в следующее мгновение перед ее мысленным взором предстала во всей своей красе картина, как он овладевает ею, забыв о робости, которая якобы мешала ему за несколько часов до этого. Чего хочет от нее Филип на самом деле?

Она ответила на его поцелуй. Его пальцы легли на ее грудь под тонким муслином платья. Она невольно отстранилась.

– Вдруг кто-нибудь войдет? – Ей едва хватило дыхания на эти слова; Филип не мог справиться с волнением. Наконец ему удалось взять себя в руки.

– Совсем скоро мы сможем уединяться и станем хозяевами своего положения.

– Филип!..

– Дорогая, – торжественно проговорил он, – я уже обо всем позаботился. Нам осталось играть прежние надоевшие роли считанные дни, если не часы. Ты меня слышишь? Ты будешь свободна. Оба мы обретем свободу!

Впоследствии эта встреча с Филипом припоминалась с большим трудом. Неужели они действительно встречались? Сначала граф, потом Филип… Оба сулили ей спасение, но только в обмен на что-то. Какой путь избрать? Одно оставалось в ее душе неизменным: ненависть и желание отомстить тому, чье имя она теперь носила и кто раздавил ее, перевернул своим грубым вторжением всю ее жизнь.

Вечером ей предстояло посещение театра в обществе знакомых, но она отказалась, сославшись на головную боль. Отослав постнолицую Симмонс, она дождалась, пока в доме установится тишина, и спустилась вниз, где располагался так называемый «кабинет». Это была весьма мрачная комната; одна ее стена была от пола до потолка заставлена книгами, другую занимал огромный камин. Между книгами и камином помещались окна за плотными занавесями.

В углу, сбоку от камина с тлеющими углями, стояла резная скамья с высокой спинкой. Мариса устроилась на ней спиной к комнате, подобрав под себя босые ноги и чувствуя себя почти так же, как в испанском монастыре, когда убегала от монахинь в сад настоятельницы, чтобы побыть одной. Странно было вспоминать сейчас тот мирный, невинный отрезок жизни, оставшийся в далеком прошлом… Неужели она была когда-то послушницей, не помышлявшей ни о чем ином, кроме вступления в отшельнический орден кармелиток? Даже тогда она проявляла свойственное ей бунтарство, с которым следовало бороться. Вот куда завело ее природное непослушание, избавив попутно от всех иллюзий!

Сначала Мариса пыталась читать при свете маленькой лампы, но слова стали расплываться. Она отложила книгу и прикрутила фитиль, погрузив комнату в полутьму. Глядя на раскаленные уголья, она пыталась привести в порядок теснящиеся в голове мысли.

Задремав, она услышала звук открываемой двери и голоса. Дверь закрылась. Не смея дышать и вжимая голову в плечи у себя в углу, она увидела Доминика. Он пересек комнату, стягивая на ходу толстые кавалерийские перчатки, и застыл перед камином, наслаждаясь его теплом. Потом, швырнув перчатки на каминную полку, он уперся в нее обеими руками, уставившись на угли, как незадолго до этого Мариса.

Волнение Доминика передалось его жене. Она наблюдала за ним не шевелясь, благо он и не подозревал о ее присутствии; Доминик предстал перед ней во всей своей красе: рослый, широкоплечий, он по привычке широко расставил ноги, как в шторм на палубе корабля. Его профиль казался в отблесках камина рельефом на медальоне – грубым и надменным. Если бы не неизменная насупленность, неулыбчивость, язвительность, он был бы бесспорно красивым мужчиной… Что за мысли лезут ей в голову! «Мы враги!» – напомнила она себе, не спуская с него глаз и пытаясь обуздать непрошеные ощущения.

Стук в дверь прозвучал так неожиданно, что Мариса в испуге зажала руками рот и спряталась за спинкой скамьи.

– Вы просили виски, милорд, – проговорил Денверс недовольным тоном.

Доминик обернулся, оторвав хмурый взгляд от огня:

– Благодарю. Поставьте здесь. Нет, можете оставить мне поднос и отправляться спать. Я сам поднимусь наверх, когда буду готов.

Дверь закрылась. В наступившей тишине Мариса, сама не зная почему, притаилась как кролик в силках. Доминик вернулся к камину с бутылкой в руке. Он запрокинул бутылку, сделал несколько больших глотков из горлышка, после чего резко обернулся и уставился прямо на Марису.

Глядя на него, она слышала стук собственного сердца и не находила слов. С язычками огня, отражающимися, как в серебряных зеркальцах, у него в глазах, в выжидательной позе, он казался ей застигнутым врасплох зверем, опасным хищником, способным наброситься на нее в любую секунду.

Еще больше ее пугало то, что он тоже не спешил заговорить. Ей показалось, что он облегченно перевел дух, поняв, кто сидит, сжавшись в комок, в углу скамьи. Он остался стоять на прежнем месте, не сводя с нее глаз. Она не могла прочесть на его лице ничего, кроме усталости. Наконец, не вынеся зловещего безмолвия, Мариса неуверенно проговорила:

– Я не… я не собиралась тебя беспокоить. Просто я задремала…

Он усмехнулся:

– Должен признаться, я удивлен, что застал вас дома в столь ранний час, мадам. Видимо, вы кого-то ждали? Уж не гонца ли с добрыми вестями?

Мариса выпрямилась и вскрикнула от боли: оказалось, что она отсидела ногу. Она принялась ожесточенно растирать ее, что помогло ей опомниться. Он неизменно ворчал на нее, в чем-то обвинял, хотя сам и был причиной всей боли и всех несчастий в ее жизни. Зная это, он продолжал карать и унижать ее – по каким-то своим, неведомым ей причинам. Что ж, в этот раз она не станет пригибать голову. Скоро наступит ее черед нанести удар.

– У тебя нет наготове ответа?

– Не считаю нужным отвечать на ваши глупые обвинения, сэр.

При всей ее неприбранности эти слова были произнесены с такой гордостью, что он, ожидая от нее вспышки ярости, был ошеломлен. Наклонив янтарную головку, она продолжала растирать себе ногу. Доминик помимо воли отметил, что волосы отросли у нее достаточно, чтобы в них можно было вплести ленту, и падают на плечи безыскусными кудрями. Она походила на ребенка: длинная тоненькая шейка, обиженное личико… С другой стороны, для него не составляло секрета, как много она познала за прошедшие несколько месяцев. Он догадывался, что за личности выступали в роли некоторых ее наставников. Не вызывало сомнений, что она появилась на свет с готовым набором уловок и хитростей, помогающих ей добиваться своих целей. Он не забыл, что она залезла к нему в карман в первую же их встречу, притворяясь при этом до смерти напуганной; по прошествии считанных минут она уже попыталась заманить его в ловушку. Сейчас она играла в другую игру. Он с трудом удерживался, чтобы не схватить ее за плечи и не вытрясти из нее всю правду; он не остановился бы на этом, а тряс до тех пор, пока с нее не свалилось бы платье и она не предстала перед ним нагая и покорная – такая, какой он запомнил ее лучше всего… Ни разу в жизни ему еще не попадалась женщина, которая не скрывала бы за невинной улыбкой продажную душу.

Желание наброситься на нее было таким сильным, что ему пришлось спрятать руки в карманы кожаных штанов; но и тогда дьявол, сидевший у него внутри, не перестал побуждать его взять то, что принадлежит ему по праву, заставив ее сопротивляться, а потом покориться. В следующую секунду он поморщился от боли в руке и выругался. Нет, он вполне может без нее обойтись. Ей вообще нечего здесь делать! Кто позволил ей уютно устроиться в его любимом убежище? Наверняка она чего-то ждала. Господи, чего же? К чему стремились те, кто напал на него у портовой таверны, – убить его или просто ранить, что и произошло? Каких новостей дожидалась здесь его благоверная? Что ей вообще известно?

Словно угадав его зловещие мысли, Мариса подняла голову, и он помимо воли обратил внимание на сияние в ее глазах. Какое лицемерие! Его негодование было тем более сильным, что он не забыл, что в свое время – правда, совсем недолго – его отношение к ней было другим.

Мариса не могла прочесть его мысли, а только видела суровое выражение его лица и чувствовала на себе его тяжелый взгляд. Ей было боязно встречаться с ним глазами, однако она сердито одернула себя: какие могут быть страхи, разве осталось что-нибудь, чего бы он еще над ней не совершил? Она отбросила все воспоминания и сосредоточилась на одном: ее долг перед самой собой – завоевать свободу.

Его молчание не предвещало ничего хорошего. Как понять горькие обвинения, которые он бросал ей в лицо? Одновременно у нее не выходили из головы загадочные слова графа ди Чиаро. Однако, заставив себя бесстрашно встретить его взгляд, она вспомнила, что перед ней непримиримый враг, единственный человек на свете, для ненависти к которому у нее есть веские причины.

– Кажется, мое присутствие тебя не радует, – сказала она нарочито безразличным голосом, негодуя за его бесстыдный, раздевающий взгляд. – Я отсидела ногу, но уже могу встать. Если не возражаешь, я уйду к себе. Оставайся один.

Он протянул руку, и она невольно отпрянула. Он с усмешкой схватил ее за руку и рывком поставил на ноги.

– Ты считаешь меня злобным? С чего бы тебе так говорить, маленькая чертовка? Я старался и стараюсь ни в чем тебе не мешать. По сути дела, сейчас мы впервые за долгое время уединились. В последний раз ты называла меня не иначе, как милорд, была холодна как лед и страшно сердита, что, однако, не помешало тебе в конце концов уступить мне. Наверное, ты взяла это за правило?

Она ахнула словно от удара и воинственно откинула голову.

– Тогда я еще не до конца разобралась, что вы собой представляете, милорд. Я еще сохраняла наивность. На сей раз вы не сумеете так легко меня одурачить своей хитрой и жестокой игрой, как вы сами это называете.

– Я называю это игрой? Боже, мадам, сколько же можно лицемерить? Вы сами спланировали игру, сами в нее меня вовлекли и считали, что одержали победу.

Она не оставляла попыток вырваться, но он все сильнее сжимал ей руку, грозя раздробить тонкие косточки ее кисти. При этом рана в правой руке причиняла ему мучительную боль, и его уже трясло как в лихорадке. Ему следовало не удерживать ее, а выгнать вон, но она раздразнила его, и он был полон решимости до конца разобраться с этой двуличной негодницей. Сколько можно разыгрывать оскорбленную невинность?

Она стиснула зубы от боли, которую он ей причинял, смертельно побледнела и прекратила сопротивление, но только чтобы возобновить его спустя несколько секунд с новой силой. Зачем она так упрямится? Зачем вообще сюда пожаловала?

– Я бы меньше тебя презирал, если бы ты не была такой бесчестной, – проскрежетал он. – Я потерял бдительность и позволил опутать себя узами брака, но потом, в тюрьме, куда меня бросили подручные твоего приятеля Фуше, у меня было достаточно времени хорошо поразмыслить. Тебе следовало заранее меня предупредить, что мне уготована роль супруга-рогоносца!

Боль в кисти стала настолько нестерпимой, что она была близка к обмороку. Его слова доносились до нее откуда-то издалека. Она принялась колотить и до крови царапать его свободной рукой.

– Прекрати! Сумасшедший! Я не… – Она в отчаянии осыпала его градом ударов, удивляясь, почему он не пытается поймать ее за другую руку. Еще секунда – и он вернул ей свободу. Она попятилась и натолкнулась на стол. Кисть, которую он так сильно сжимал, была готова отвалиться.

Она смотрела на него сквозь пелену слез. Он был так бледен, что царапины, которые она оставила у него на лице, выделялись кроваво-красными рубцами. Он оперся плечом о стену у камина и молча стиснул зубы. Ее рыдания постепенно прекратились. Тогда он тихо и насмешливо произнес:

– Почему ты не уходишь? Беги! Холодный компресс избавит тебя от боли в руке. Можешь вписать это в перечень гадостей, которые я тебе сделал. В следующий раз думайте, прежде чем спать где попало, виконтесса.

Он чувствовал, как по руке течет кровь: сопротивляясь, она потревожила рваную ножевую рану, которую он до того кое-как перевязал. Уж лучше бы она побыстрее оставила его одного. Ему требовалось побыстрее лечь, иначе у него подкосятся ноги от подступившей тошнотворной слабости.

Он закрыл глаза. Когда он снова приподнял веки, она все еще стояла перед ним, тараща на него глаза и держась рукой за распухшее запястье. Черт бы ее побрал! Как поступить, чтобы ее прогнать?

Он схватил с каминной полки бутылку и припал к ней губами. Когда он вернул ее на место, она опустела наполовину. Наслаждаясь распространившимся по телу теплом, он произнес с нарочитой грубостью:

– Если ты не уйдешь, я раздену тебя догола и овладею тобой на полу перед камином, как последней шлюхой. В этом не будет ни капли любви.

– Ее между нами никогда не было, – ответила она шепотом. – Только твоя похоть и моя неопытность. Теперь чувство появилось, и зовется оно ненавистью. Мне не важно, что ты обо мне думаешь. Достаточно того, что я сама думаю о тебе. Теперь я благодарю Бога за то, что Он забрал у меня твое дитя: напоминания о тебе мне не нужны!

Если ее слова и ранили его, то он поспешил скрыть это, всего лишь сверкнув глазами. Придя в себя, он ответил с оскорбительным безразличием:

– В таком случае тебе вряд ли понадобятся новые напоминания того же рода. Хотя, возможно, кто-то из твоих новых любовников уже восполнил этот пробел. Чего же вам тогда от меня нужно, мадам? Еще уголька для разжигания ненависти?

– Того, что у меня есть, вполне достаточно! – бросила она напоследок, подбирая юбки и устремляясь к двери. Ее настиг его смех.

– Золушка оставила во дворце обе туфельки!

Глава 29

На нее упали туфельки: одна попала по лицу, другая по груди. Она пробудилась от глубокого сна. Под влиянием снотворного ей снились жуткие чудовища и безжалостные убийцы, гнавшиеся за ней по темным коридорам, где эхом разносились ее истошные крики…

Теперь у нее не было сил ни крикнуть, ни удивиться его появлению в ее спальне после того, что между ними произошло. В комнате горел камин, и она сбросила от жары одеяло; ночная рубашка не позволяла ей как следует сопротивляться. Вскоре она оставила попытки защитить себя.

Тонкая ткань лопнула, как только он рванул ее. Он накрыл ее обнаженное тело своим.

– В этом нет ни капли любви, – прохрипел он жестокие слова, прозвучавшие недавно в кабинете, прикасаясь губами к ее шее. – Не знаю, почему мне так нужно твое тело, ветреная изменница-цыганка.

Веки Марисы казались такими же тяжелыми, как руки и ноги; с трудом приоткрыв глаза, она увидела игру огня на его бронзовой коже и окровавленный бинт на предплечье. Она невольно пошевелилась, и он задвигался вместе с ней, проникая в нее и накрывая ртом ее рот, не давая проронить ни слова.

Его движения у нее внутри заставили ее забыть обо всем. Ей казалось, что это происходит во сне. Его губы скользили по ее щеке, потом по шее, где отчаянно билась жилка, которую он нашел губами.

– Никакой любви… – Шепот Марисы нарушил тишину, в которой прежде раздавалось только его и ее дыхание. – Я ненавижу тебя, Доминик Челленджер!

Он стал гладить ладонью и целовать ее грудь. Она все больше выгибалась навстречу его поцелуям. В промежутке между поцелуями он прошептал:

– Ненависть – такое же сильное чувство, как любовь, моя распутная цыганочка. Покажи, как сильно ты меня ненавидишь!

Как ни возмущался ее рассудок, тело ее оставалось телом, показав ему все, о чем он просил, и даже больше. Ее захлестнули волны невиданного возбуждения, смыв плотину разума и горьких воспоминаний и затянув ее в водоворот страсти; она сама не желала спасаться, пока не всплыла на спасательном круге удовлетворения. Обессиленная и трепещущая, она медленно подплыла к тонущему в дымке берегу сна…

На сей раз Марису не тревожили сновидения. Она проспала полдня, а очнувшись, почувствовала неясную боль и непонятную пустоту. Вернувшаяся память заставила ее содрогнуться от стыда и отвращения к самой себе. Ненависть запылала с удвоенной силой.

По крайней мере он ушел прежде, чем она проснулась. Господи, надо же ей было принять настойку опиума для крепкого сна!..

На вызов явилась невозмутимая Симмонс со словами:

– Милорд распорядился, чтобы вам дали как следует отдохнуть. Миссис Уиллоуби взяла на себя смелость отменить ваши утренние встречи, миледи. Так, кажется, приказал милорд.

Итак, и слуги, и ее компаньонка знают, что произошло ночью. Он постарался их просветить! Неужели он вообразил, что это ее к чему-то обяжет? Мариса скрипнула зубами, но ничего не ответила, так и не удовлетворив любопытство, которое нетрудно было распознать за невозмутимостью горничной. Самым обычным тоном, каким только возможно, она приказала приготовить ей ванну и отказалась от завтрака, согласившись только на чашку какао. Через час было велено подать ее экипаж. Было ясно, что милорда уже нет дома. Он уехал, не сказав никому ни слова.

Его отсутствие было как нельзя кстати: ей не хотелось ни видеть его, ни искать объяснения некоторым словам графа ди Чиаро и самого Доминика. Она вообще не хотела больше ничего о нем знать. Того, что она уже знала, было более чем достаточно.

Не обращая внимания на испуганные и слезливые возражения миссис Уиллоуби, сопровождавшиеся заламыванием рук, Мариса настояла на своей полной самостоятельности. Она отказалась даже от кучера. Ее не волнуют великосветские сплетни! Спускаясь по лестнице в сопровождении удивленно разинувшей рот Симмонс и компаньонки, она через плечо приказала горничной собрать ее одежду. Достаточно двух-трех коробок. Ей потребуется только та одежда, в которой можно путешествовать, а также, разумеется, шкатулка с драгоценностями.

– Боже мой!.. Дитя мое, вы не ведаете, что творите! Путешествовать? Но куда? Вы…

Миссис Уиллоуби выбежала за Марисой из дома, срываясь на крик. Мариса поблагодарила ошарашенного кучера, придерживавшего норовистых лошадей, и, легко забравшись на облучок, взяла поводья в изящные ручки, обтянутые лайковыми перчатками. Спокойно улыбнувшись, она внятно произнесла:

– Я уезжаю с мистером Синклером. Разве это для вас неожиданность?

Прежде чем обе женщины нашлись с ответом, она ударила лошадей хлыстом, висевшим у нее на запястье, и помчалась по улице, сопровождаемая стайкой уличных мальчишек.

Путь Марисы лежал к дому сэра Энтони на Портленд-плейс. Там она резко остановила коляску, все еще пребывая в сердитом расположении духа. Одному из лакеев, начищавших медные дверные ручки, было велено придержать разгоряченных лошадей и немного прогуляться с ними, чтобы успокоить. Ошеломленный лакей повиновался. Мариса взлетела по ступенькам крыльца и позвонила в колокольчик.

Величественный дворецкий, открывший ей дверь, был, возможно, удивлен в не меньшей степени, чем лакеи на улице, однако, не подав виду, уведомил юную леди, что мистер Филип отсутствует, тогда как милорд только что изволил подняться и завтракает. Казалось, он колеблется, следует ли впускать гостью в дом. Ей пришлось подсказать ему, что она виконтесса Стэнбери и желает срочно видеть лорда Энтони. Только тогда он широко распахнул двери, бросив уничтожающий взгляд на лакея, прервавшего выгуливание лошадей и устремившего на них изумленный взгляд.

У барона Лидона, облаченного в халат, было все еще сонное лицо. Он надеялся позавтракать в одиночестве и был рассержен и удивлен, когда ему доложили о гостье. По выражению лица дворецкого он понял, что бедняга не знает, как поступить; отпустив его небрежным жестом руки, лорд Энтони с достоинством привстал, несмотря на свое неглиже.

– Дорогая… девочка! Признаться, я не подозревал…

– Разумеется, не подозревали! Я приняла решение приехать сюда меньше получаса назад, – спокойно ответила ему Мариса. Ее волнение выдавали только сверкающие глаза и зардевшиеся щеки.

Лорд Энтони – ей пора было привыкнуть к тому, что он отец Филипа, – предложил ей присесть, но она отрицательно покачала головой и выпалила, пока ее не покинула решимость:

– Прошу прощения, милорд, за столь несвоевременное вторжение, но мне непременно нужно разыскать Филипа и дать ему давно ожидаемый им ответ. Я… я отказываюсь находиться под одной крышей с ним. К тетушке я тоже не могу переехать, потому что она его боится, поэтому… Понимаю, какой это для вас удар, но, надеюсь, герцога мой шаг не слишком огорчит.

– Вы его бросили? Проклятие! Он сам знает об этом? Вряд ли, иначе вы бы здесь не оказались… – Лорд Энтони, попавший в весьма щекотливое положение, попытался собраться с мыслями, однако не нашел ничего лучше чистой правды.

– Черт возьми, не знаю, право, что и сказать… Филипа нет дома. Он ушел вчера вечером вместе с шевалье, заявившимся в недопустимо поздний час. Сказал, что они едут в клуб… Уверен, что вы знаете, о каком клубе речь. Вероятно, он до сих пор там, и если вы туда вхожи… – Он перешел на невнятное бормотание, но потом спохватился: – Я вас туда провожу, дорогая, если вы дадите мне несколько минут на сборы.

Однако Мариса, сгоравшая от нетерпения, не пожелала ждать, к тому же не хотела иметь провожатым лорда Энтони. Ей срочно был нужен Филип; она отважилась сунуть голову в волчье логово, махнув рукой на последствия.

Вскочив на козлы, Мариса пустила лошадей вскачь по запруженным улицам, не обращая внимания на удивленные взгляды и замечания элегантных прохожих, для которых была в диковинку прекрасно одетая молодая леди, правящая лошадьми как заправский кучер.

Теперь она старалась не мчаться, а ехать шагом. Только на тихой улице, где находился клуб, она, увидев это ничем не примечательное здание, поняла, насколько опрометчиво поступает. Что ей здесь понадобилось? Весьма вероятно, что в дневное время клуб вообще закрыт. Откуда у нее уверенность, что она найдет здесь Филипа? Как поступить, если его здесь не окажется?

У нее не было ни минуты на размышление. Бросив поводья и серебряную монетку смышленому уличному мальчишке, выросшему как из-под земли, Мариса поднялась по низким ступенькам и постучала в дверь молоточком причудливой формы. Спустя считанные секунды верхняя половина двери беззвучно отодвинулась, и она почувствовала на себе чей-то взгляд.

– Я уже здесь бывала, – пролепетала она, собрав остатки мужества. – Мне нужно видеть мадам де л’Эгль. Скажите ей…

Прежде чем она договорила, отлично смазанная дверь бесшумно отворилась. Мариса вошла и заморгала, привыкая к полутьме.

– Сюда, пожалуйста, госпожа виконтесса, – услышала она негромкий голос и последовала за рослой мужской фигурой. Ее сразу узнали. «Вот и прячься под маской!» – удрученно подумала Мариса.

Ее привели в небольшую золотисто-алую гостиную, где мадам принимала своих посетителей. Даже днем здесь горел камин и все светильники. Можно было подумать, что за стенами уже сгустились сумерки; впрочем, гостиная была непривычно пуста.

Мариса оглянулась. Человек, приведший ее сюда, поклонился и объяснил по-французски, что мадам вот-вот пожалует. Мариса не помнила его лицо, и неудивительно: кто обращает внимание на слуг? Он был высок и крепко сбит, в черном одеянии, не считая белой рубашки; лицо его было необыкновенно бледным. На этом наблюдения Марисы завершились: он удалился, затворив за собой дверь. Она осталась наедине с тревожными мыслями.

Мариса напряженно смотрела на дверь, хмурясь от нерешительности, когда слабый шорох за спиной заставил ее испуганно оглянуться. Перед ней стояла сама маркиза, то есть мадам де л’Эгль. На ней не оказалось ее обычного тщательно припудренного парика; волосы были убраны под премиленький кружевной чепец с лентами. Даже без густого грима, который она накладывала по вечерам, ее лицо выглядело поразительно гладким. На ней было шелковое платье в пасторальном стиле, введенном в моду Марией Антуанеттой; глаза поражали своей проницательностью, которую Мариса хорошо запомнила по прошлой встрече.

– Вот вы и пришли сами! Я уже гадала, произойдет ли это когда-нибудь. – Заметив испуг Марисы, мадам засмеялась хриплым смехом, так не соответствовавшим ее вкрадчивому голоску. – Не надо так бояться, дитя мое! Я вошла в раздвижную дверь, скрытую шторой. Имея заведение такого сорта, нельзя довольствоваться одним-единственным выходом. – Не давая Марисе ответить, мадам опять засмеялась, на сей раз мелодичнее. – Так который из них вам понадобился? Оба здесь, но я не позволяю им встречаться. Вы уже сделали свой выбор?

Мариса побледнела:

– Я слышала, что Филип ночевал здесь…

– Так и есть. Заметьте, один. Ваш муж явился сегодня утром в дурном настроении. Тс-с! – Мадам де л’Эгль замерла, поднеся палец к губам, хотя Мариса ровно ничего не услышала. Француженка продолжила хрипловатым шепотом: – Хотите удостовериться, что вам ничего не угрожает? Они собираются уезжать – кажется, на побережье. Погодите, сейчас сами увидите.

Видимо, в этой комнате не было недостатка в потайных дверях и раздвижных стенах! Мадам с неожиданной силой схватила Марису за руку и подтащила к двери. Откинув бархатную штору, она открыла ее взору длинную узкую прорезь в стене рядом с дверью, позволяющую тайком наблюдать из гостиной за коридором.

Мариса притаилась, как ей и было велено, – отчасти от неожиданности, отчасти потому, что узнала двоих из группы джентльменов, спускавшихся по лестнице и беседовавших между собой. Все в этот час обходились без масок. Бретонец Жорж Кайятт с трудом сдерживал нетерпение и тревогу. Он оживленно говорил, от волнения проглатывая слова; Мариса уловила фамилии Моро и Перье – доверенных генералов из окружения Наполеона.

– У вас нет сомнений насчет корабля? – Бретонец задержался, оглядываясь на своего спутника. Доминик, мрачный, но более уравновешенный, чем остальные, кивнул. – В противном случае, господа, я бы здесь не оказался. Если мы хотим воспользоваться вечерним приливом, нам нельзя медлить.

– Нас проводит наш друг Дюран. Вы уверены, что не хотите плыть с нами, Морис?

Прежде Мариса не замечала в компании шевалье, теперь же убедилась в его присутствии.

– Пока что нет. Впрочем, кто знает? Во всяком случае, душой я с вами, и это вам хорошо известно. Я доеду с вами до берега…

Они скрылись из виду. Где-то открылась и снова захлопнулась дверь. Занавес на стене был задвинут. Мариса оглянулась на мадам де л’Эгль, которая наблюдала за ней с загадочным выражением на гладком бесстрастном лице.

– Итак, теперь у вас не осталось сомнений. Полагаю, ваш выбор мудр. С виду вы копия вашей матушки, но на самом деле не так романтичны и не столь оторваны от жизни, как она.

Марисе казалось, что она вязнет в трясине. Она широко распахнула глаза.

– Моя матушка?..

– Ах да, я все время забываю, что вы были в то время ребенком! Я знавала ее. Мы дружили, но она стала любовницей моего мужа. В конце концов они оба отважно легли под нож гильотины – так мне, во всяком случае, рассказывали. Мне повезло больше: к тому времени я сумела скрыться.

Лицо без возраста ненадолго изменило выражение, и Мариса отшатнулась, прочтя на нем жгучую ненависть и беспощадность. Невольно она прошептала:

– Так это вы натравили их на меня? Из-за матери?

Мадам де л’Эгль пристально смотрела на нее. Потом она засмеялась, и вокруг ее глаз впервые собрались морщинки.

– Вы превосходите свою мать умом, однако, полагаю, столь же легкомысленны, как она. Родись она в другом окружении, ей не миновать бы участи шлюхи. То же самое произошло бы и с вами. Но тогда этот выскочка-корсиканец, помыкающий Францией, как собственной вотчиной, не заметил бы вас. Вы считали, что никто ничего не знает? Да! Не правда ли, как оригинально – натравить на вас вашего собственного мужа! Вам следует испытывать ко мне благодарность: вы легко отделались. Окажись на его месте… другой, вы бы здесь сейчас передо мной не стояли. Полагаю, в вас достаточно здравого смысла вашего отца, чтобы вести себя благоразумно. Недаром вы здесь! Это в ваших же интересах! Если у вас есть голова на плечах, вы сейчас же уберетесь – вам понятно? Вы закинули крючок на слишком большую для вас глубину, девочка моя. И вы еще легко отделались. Бегите как можно дальше, и только там вы окажетесь в безопасности.

Мариса пятилась от нее помимо собственной воли, напуганная ее бесстрастным тоном и ядовитыми словами, отравлявшими сам воздух гостиной. Внезапно дверь распахнулась. Она с облегчением увидела Филипа и бросилась к нему. Позади нее раздался хриплый смех и слова:

– Заберите ее с собой, сударь. По-моему, она ни на что не годится.

Ей казалось, что свершилось чудо: она снова оказалась на солнце, Филип обнимал ее и шептал на ухо, что ей больше нечего бояться, что отныне он станет о ней заботиться. Совсем скоро придет конец этой страшной неразберихе.

– Но она… Ты не представляешь, чего она только не наговорила. Она такого…

– Тсс, любимая! Все это не имеет значения. Она полубезумная фанатичка, ненавидящая всех и вся. Забудь о ней! Теперь, когда ты пришла ко мне по собственной воле, мы сможем быть вместе, и пусть остальные идут ко всем чертям! Мы уедем на время в Вест-Индию и переждем в тиши, сколько понадобится. После этого мы возвратимся в Англию, и ты станешь моей женой.

Ее прежний задор, смешанный с негодованием, был теперь побежден страхом. Мариса не стала спорить и не возражала, когда Филип высадил ее на Гросвенор-сквер, пообещав вернуться за ней не позднее чем через час.

Ей было достаточно уверенности, что дома она не столкнется с Домиником. Она постаралась прогнать из головы все тревоги. Как выяснилось, данные ею ранее приказания были выполнены, вещи собраны.

Оставалось только исполнить долг. Она без всяких опасений села и написала письмо графу ди Чиаро, в котором изложила все, что запомнила. Кучер был крайне удивлен, но, получив хорошую мзду, пообещал передать запечатанное письмо лично в руки графу.

Теперь ей предстояло всего лишь дождаться Филипа и обещанной им свободы.

Глава 30

– Мы едем в Корнуолл, – заявил Филип с уверенностью, противоречившей его мягкой натуре. Видя вопросительный взгляд Марисы, он сжал ей руку. – Мне надо повидаться с дядей, дорогая. Он хочет увидеть тебя, то есть нас с тобой, вместе. Ему принадлежит большое имение на Ямайке, которое он собирается нам передать, – ты представляешь, что это значит? Несколько лет за океаном, зато роскошная жизнь среди принадлежащих тебе рабов! Потом наступит долгожданная свобода, мы поженимся и возвратимся в Англию как муж и жена. Для местных плантаторов мы уже будем женаты. Как видишь, тебе совершенно не о чем тревожиться. Я позабочусь о тебе и все сделаю для твоего счастья. Клянусь, так и будет!

Приняв решение бежать с Филипом, она жила как в тумане. Наконец-то свобода от страха и интриг, от тени загадочного Убийцы, даже от графа ди Чиаро! Но обретет ли она долгожданную свободу? Как поступит Доминик, вернувшись из своей таинственной поездки на побережье и узнав о ее бегстве?

Филип ликовал и нисколько не заботился о последствиях. До Корнуолла они добрались с почти головокружительной скоростью, лишь несколько раз остановившись для смены лошадей и проведя всего одну ночь в придорожной гостинице. Там он снял для нее отдельную комнату, заявив, что с ее горничной произошел по пути несчастный случай. Ее он назвал виконтессой Стэнбери, себя – ее кузеном. Они совершали поездку в украшенной гербом карете, с вооруженным верховым эскортом; ни владелец гостиницы, ни его жена не посмели возразить и отправили свою дочь наверх, поручив ей исполнять при виконтессе роль горничной.

Мариса спала беспокойно, несмотря на смертельную усталость и полное изнеможение после неимоверного душевного и телесного напряжения последних суток. Рано поутру они снова пустились в дорогу. Филип сидел рядом, с трудом сдерживая волнение. Ей о многом хотелось его расспросить, однако она не сделала этого. Он тоже предпочитал молчать, занятый собственными мыслями, и лишь изредка интересовался, удобно ли ей.

Почему она внезапно перестала испытывать какие-либо чувства? Ведь она спасается бегством, да еще вместе с Филипом! Ей следовало бы торжествовать, а она… «Я уже не знаю, чего хочу», – устало подумала она, притворяясь спящей. Перед ее мысленным взором тут же предстала мадам де л’Эгль с искаженным от злобы лицом, когда она вспоминала мать Марисы. Может быть, Убийца – это сама мадам? Она знала буквально каждого и имела много причин для ненависти… Потом Мариса увидела лицо Доминика, услышала его гортанный смех и напряглась всем телом. Неужели это он поставил на ней позорное клеймо и так жестоко над ней надругался? Зачем? Она еще раз испытала отвращение к самой себе за то, что отдалась ему в ту ночь, когда он в шутку назвал ее Золушкой, принес ей забытые в кабинете туфельки и забрался в ее постель. Кто же в таком случае тот, другой, о котором мимоходом обмолвилась мадам? Разобраться во всем этом было выше ее сил. Ей не хотелось ни о чем думать. Гораздо безопаснее было мечтать о будущем с Филипом.

Видимо, она все же уснула, потому что очнулась от толчка – он положил руку ей на плечо и легонько потряс:

– Мы уже почти на месте. Чувствуешь запах моря?

Только тогда она испуганно сообразила, что и Корнуолл лежит на морском побережье.

Старый каменный дом со слепыми окнами, окутанный туманом, застыл в вечном ожидании, как и подобает преданному другу. Мариса не любила ни этот дом, ни всю эту местность с древней, полной жестокостей историей и мрачными рассказами о ведьмах и домовых. Туман поднимался от моря, преодолевая скалы, стелился по болотам, клубился среди старых, замшелых деревьев и подползал к дому; окружавший дом парк не только не останавливал, а, напротив, привлекал его. При появлении кареты он хлынул за ней и затопил ее, как молочно-белая река, поглощающая без остатка стук конских копыт.

Мариса радовалась, что на сей раз их сопровождают четверо дюжих молчаливых молодцов. Они взяли под уздцы лошадей, позволив Филипу и Марисе выбраться из кареты.

Их встретили тишина и неподвижность. Даже старик дворецкий, открывший им парадную дверь, говорил вполголоса. В их честь не зажгли ярких огней, мрак холла с грехом пополам рассеивал один-единственный светильник. Уже сгущались сумерки; похоже, здесь не торопились ярко освещать комнаты.

Марису обуревали противоречивые, полные тревоги мысли. Оказавшись в доме, она повисла на руке Филипа.

– Дядя?.. – поспешно проговорил Филип.

Симмс грустно покачал головой:

– Доктор уехал всего около часа назад, мистер Филип. Вернее, его отослали, как и большинство новых слуг. Так распорядился его сиятельство герцог. Половина дома на замке, но для вас, сэр, и для миледи комнаты всегда наготове.

За спиной дворецкого появилась старуха в скрипящих от крахмала серых бесформенных юбках. Мариса не могла оторвать глаз от этого зловещего создания. Из-под белого чепца горели несвойственным столь преклонному возрасту любопытством пуговки-глазки. Лицо старухи расплылось в улыбке, тонкогубый рот утонул среди многочисленных морщин.

– Вот и мистер Филип вернулся! Вы меня помните, мистер Филип? «Найдите Парсонс, – всегда твердили вы, когда вам случалось пораниться. – Она знает, что к чему». И я всегда приходила вам на помощь. Помнится, когда он, молодой дикарь из колоний, едва вас не убил, Парсонс перевязала все ваши порезы и залечила синяки…

– Парсонс! Ну конечно! – воскликнул Филип с деланным весельем, вопросительно глядя на Симмса. Тот позволил себе едва заметно пожать плечами.

– Приказ герцога, сэр. Он не пожелал, чтобы виконтессе Стэнбери прислуживали эти юные ветреницы из деревни. «Парсонс предана Синклерам, – сказал он. – Верните ее». Я так и сделал, сэр.

– Да, да, герцог знает о моей преданности, – довольно закивала старуха. – А я-то как рада была вернуться! Ведь милорд пообещал назначить мне хорошую пенсию…

– Это верно, – поспешно проговорил Симмс, виновато поглядывая на недоумевающую Марису. – Парсонс была горничной ммм… покойной герцогини, а потом уж экономкой. Она знает дом как свои пять пальцев, без конца проветривает вашу комнату и перестилает постель. Если не возражаете…

– Конечно, не возражает! Ты ведь не возражаешь, дорогая? – Филип как будто обрел уверенность в себе и даже ободряюще пожал Марисе руку. – Послушай! Я пойду проведать дядюшку и узнаю о последних новостях. Я распоряжусь, чтобы твои вещи отнесли наверх. Когда ты отдохнешь, мы встретимся в малой гостиной. Парсонс позаботится, чтобы у тебя было все необходимое, и проводит тебя, верно, Парсонс?

Старуха опять улыбнулась и присела в неуклюжем реверансе. У Марисы не было выбора: ей пришлось последовать за ней. Филип тотчас завел с Симмсом негромкий разговор.

Почему Филип оставил ее на попечение этой старой ведьмы? Мариса пыталась улыбаться и быть вежливой со старухой, поглядывавшей на нее со странным, как будто лукавым выражением. Парсонс, расхаживая по огромной комнате, разжигая камин и раздвигая занавеси, скрывавшие огромную кровать под балдахином на четырех опорах, пустилась в воспоминания о прошлом. Согласно ее злорадному изложению, в этой комнате провела свои последние годы покойная герцогиня, в этой постели она умирала, пока герцог сидел внизу в нетерпеливом ожидании ее смерти.

Мариса содрогнулась и попыталась уклониться от столь безрадостной темы. Когда принесли вещи, старуха настояла, что сама их распакует и разложит все по местам. Занимаясь этим, она продолжала вещать надтреснутым голосом.

Сколько же она знала обо всей семье! Ей были известны все до одной тайны, в том числе из прошлого, до которых Мариса никогда бы не докопалась: и Филип, и Доминик предпочитали обо всем этом помалкивать.

Рассказ захватил Марису, несмотря на первоначальное чувство отвращения; расчесывая волосы у массивного туалетного столика, она внимала истории об ирландке, супруге герцога, которая, возвратившись из Америки с поврежденным рассудком, была обречена проводить свои последние годы здесь взаперти и никого не видеть, кроме мужа.

– Приходя сюда, он всегда меня отсылал, – говорила Парсонс; в ее тоне иногда появлялось прежнее негодование, сменявшееся неприкрытым злорадством. – После этих посещений ей всегда становилось хуже, хотя я уверена, что мистер Лео, то есть герцог, желал ее исцеления. А может, просто хотел выведать правду? После того как ее сына отправили подальше, с ней стало не в пример легче управляться: она сделалась смирной и подолгу плакала. Но воспитала она его хуже некуда, это уж точно! Помню, как герцог и сэр Энтони приехали сюда из Лондона. Это было сразу после ее смерти. Он угодил тогда в тюрьму за участие в ирландском бунте то ли девяносто седьмого, то ли девяносто восьмого года. По нему тогда плакала виселица, но он все же был Синклером, поэтому в отличие от остальных бунтовщиков, невзирая на его угрозы, они отдали его во флот. Это была ошибка: ведь он так и не погиб! Потом он снова объявился, чтобы сеять смуту. По его вине милорд теперь при смерти. Ничего, французский джентльмен им займется. Вы выйдете замуж за мистера Филипа и будете здесь жить, как его покойная тетка? Я буду за вами приглядывать. Когда у них в семье беда, они всегда вспоминают о Парсонс!

Марисе стало нестерпимо душно. Комната превратилась в глубокую темную пещеру, огонь отбрасывал на стены пугающие тени, единственная лампа на туалетном столике казалась слишком тусклой. Щетка для волос с серебряной ручкой с громким стуком упала на столик и заставила ее подскочить. Из последних сил изображая спокойствие, Мариса встала.

– Кажется, я готова спуститься вниз. Меня ждет Филип, то есть мистер Синклер.

На одно страшное мгновение ей почудилось, что старуха собирается ей воспрепятствовать и сейчас запрет дверь. Поджав губы и склонив голову набок, та подозрительно разглядывала Марису.

– Ужин еще не накрывали. Если вы устали, я могу принести вам еды сюда. Миледи никогда не спускалась вниз: он не желал видеть ее там.

– Но я не покойная герцогиня, а дама мистера Филипа! – От отчаяния Марису осенило: – Он меня ждет! Он будет очень сердит, если я опоздаю по вашей вине.

Что-то ворча себе под нос, Парсонс отступила от двери и выпустила Марису. Та, устремившись вниз по слабо освещенной лестнице, еле сдерживала нервную дрожь. Усилием воли заставив себя не спешить, она чувствовала, как по спине ползают мурашки.

«Я не проведу в этой комнате ни одной ночи и больше ни на минуту не останусь с этим отвратительным существом! – мысленно поклялась Мариса. – Если придется, я буду ночевать в комнате Филипа, и пускай все болтают, что хотят! Герцог не станет возражать, а только радостно крякнет, если он не слишком хвор и знает, что творится. Я так и скажу Филипу и буду тверда, даже если он поднимет меня на смех за то, что я испугалась старушечьих рассказов о незапамятной старине…»

Зачем она вообще согласилась приехать сюда, в этот страшный дом, всегда окутанный туманом, старый владелец которого, даже будучи при смерти, продолжает строить козни и вмешиваться в чужие судьбы, не поднимаясь с кровати? Куда исчез вездесущий шевалье, как будто не собиравшийся перебираться вместе со своими сообщниками во Францию? «Я предала их! – мелькнуло у нее в голове. – Вдруг они узнают об этом, и я не успею скрыться?» Ее охватило непреодолимое желание исчезнуть, затеряться в белом тумане Корнуолла…

Ответом на это пугающее желание стал выстрел. За ним последовал крик – настолько душераздирающий, что у Марисы подкосились ноги. К счастью, она уже успела спуститься с лестницы и стояла неподвижно, судорожно цепляясь за перила до хруста в побелевших пальцах.

Кто-то пробежал мимо нее; ее обдало ветром, и она ничего не успела рассмотреть. Оставаться одной в полумраке было настолько страшно, что она ринулась вслед за незнакомцем, путаясь в длинных юбках.

Покои герцога располагались на первом этаже. Герцог перебрался вниз еще в прошлое посещение Марисы, потому что ему не нравилось, когда его таскали как калеку или выжившего из ума старца. Она увидела распахнутую дверь и, влетая в нее за Симмсом – она только сейчас сообразила, что бежала за дворецким, – услышала сдавленный голос Филипа:

– Господи Боже мой! Убийство!

Мариса едва не потеряла сознание, но открывшееся ее взору зрелище заставило ее замереть как вкопанную.

Кресло герцога опрокинулось, герцог наполовину вывалился из него. Его искривленное лицо было синим, остекленевшие глаза смотрели в резной потолок. Его придавил к полу бездыханный шевалье, в груди которого зияла глубокая кровоточащая рана, а пальцы, все еще удерживавшие шпагу, медленно разжимались.

– Убийство! – повторил Филип, на сей раз не своим голосом. – Ты убил обоих и поплатишься за это!

– Мою мать убивали медленно, причиняя ей страшные страдания. Теперь ее убийцу настигла расплата. Твоего дядюшку прикончил его задушевный друг, споткнувшись и свалившись на него в предсмертной агонии. Не забывай, любезный кузен, что, готовя эту дуэль между покойным шевалье и мной, ты позаботился о свидетелях.

«Доминик! Боже правый, что здесь делает Доминик?» На нем была рубаха с закатанными рукавами, по одной руке стекала кровь, в другой он сжимал окровавленную шпагу.

Не веря глазам своим, Мариса ощутила на себе его стальной взгляд, как острый кинжал. В следующее мгновение он отвернулся от нее и воззрился на скромно одетого господина, нагнувшегося к распростертым телам.

Выпрямившись, господин вздохнул и проворковал до нелепости нежным голоском:

– Да, мой компаньон и я были вызваны сюда в качестве секундантов на дуэли. Мы не очень-то сюда стремились, но таков был приказ сэра Роберта. Это была именно дуэль, мистер Синклер, хотя завершилась она несравненно печальнее, чем можно было ожидать. Господа бились на шпагах, а его сиятельство сидел в кресле и ни на секунду не замолкал. В своих показаниях мне придется передать суть сказанного им. Возможно, я опущу то, что было сказано о вас, сэр, а возможно, и нет. Я всего лишь судебный исполнитель, и моя обязанность – соблюдать уголовные законы. Тем не менее могу засвидетельствовать, что дрались они по всем правилам, а смерть его сиятельства, к моему прискорбию, несчастный случай. – Он вздохнул, словно все это не доставляло ему ни малейшего удовольствия. – Мистер Синклер…

– Послушайте, Филип, Бенсон прав! Я – главный констебль графства. Клянусь, я сам не знаю, как Лео уговорил меня присутствовать при таком… грязном деле! Бедный Лео! Если бы я знал… Я тоже дам показания, но идти против истины не смогу: поединок был проведен по справедливости. Правда, шевалье находился в преимущественном положении, на что я и указал еще прежде, чем они начали…

Говоривший был хорошо одетым джентльменом c полным красным лицом, в старомодном парике с косичкой в сетке. В комнате находился и третий свидетель, столь же невзрачный, как и Бенсон. Мариса машинально отмечала все мелочи, включая дергающуюся щеку Филипа и пронзительную, почти безумную голубизну его глаз.

– Мне наплевать на ваши показания! Это чистой воды убийство! Я не собираюсь признавать этого незаконнорожденного выскочку герцогом Ройсом. Он дезертировал из королевского флота и является бунтовщиком, по которому плачет виселица. К тому же он американский пират. Посмотрим, что ты скажешь на обвинения, которые предъявим тебе мы с отцом, негодяй!

– Однако пока вы их не предъявите по всем правилам и не докажете мою вину, я, как это ни прискорбно, остаюсь герцогом Ройсом. Это мой дом, а вот – моя жена, которую ты с такой предусмотрительностью сюда привез. Удивлен, что ты не в трауре, дорогая. Разве ты не готовилась стать вдовой?

Мариса не могла ни говорить, ни двигаться. Борясь с тошнотой, она зажала обеими ладонями рот и издала сдавленный стон. Доминик криво усмехнулся. Мариса задрожала. Глядя на нее без всякой жалости, он медленно и отчетливо проговорил:

– Предательница, нарушившая свой супружеский долг!

Она услышала приглушенный крик – то ли собственный, то ли чей-то еще. Филип, пылая торжествующей ненавистью, выступил вперед:

– Мариса – моя возлюбленная. Мы уедем с ней вдвоем, и ты не сможешь нам помешать. Поразмысли над этим, когда будешь гнить в тюрьме в ожидании петли.

Она обернулась к Филипу, удивляясь, почему он избрал именно этот момент для столь важного объявления, и тут же пронзительно закричала, увидев, как Филип хватает пистолет из коробки, стоящей на столе, и наводит его на Доминика.

– Не лучше ли прямо сейчас, прежде чем подохнуть…

Произнеся шепотом эти слова, Филип нажал на курок. От оглушительного выстрела Мариса рухнула на колени. Комнату заволокло дымом, раздался крик и звук падения – уж не ее ли? Зазвучали голоса, они то приближались, то удалялись.

– Боже! Что произошло? Осечка?

– Нет, сэр, ничего похожего. Так и было задумано. Оба пистолета одинаковы. Месье Дюран сам их сделал такими по предложению его сиятельства на случай, если… если другой джентльмен выберет не шпаги, а пистолеты. – Эту тираду произнес Симмс. Голос звучал устало, Симмса трудно было узнать.

– Выходит, шевалье просто стоял бы с пистолетом в руке и ждал, пока противник снесет себе голову… Боже правый! Много я видал гадостей на своем веку, но таких – никогда!

Кто-то усадил Марису в кресло и поднес к ее губам бокал с вином. Она не могла смотреть на то, что только что было Филипом, и не стала бы этого делать даже под страхом смерти. Она поперхнулась вином, но ее схватили за волосы, запрокинули голову и заставили сделать глоток. Вино потекло по подбородку и закапало ей на платье, как кровь.

– Не знаю, право, как теперь быть! Целых три трупа! Вот так история! Как же я все это объясню? Почему я оказался свидетелем такой кровавой бани? – ворчал главный констебль. – Мне теперь вовек не отмыться!

– Нам сэр Роберт и подавно оторвет головы, – вставил один из сыщиков королевского суда.

Мариса почувствовала на руке знакомую хватку. Ее рывком подняли с кресла.

– Пока вы раздумываете, как вам поступить, я, с вашего позволения, выведу жену подышать воздухом. Почему такое замешательство, джентльмены? В мои намерения не входит лишать ее жизни – по крайней мере сегодня.

Она побрела за ним, не помня себя, миновав сгрудившихся слуг на пороге комнаты с трупами; среди прислуги она разглядела раскачивавшуюся Парсонс, что-то бормотавшую себе под нос. Доминик решительно провел ее по коридору и вывел через парадную дверь на воздух, во власть тумана и холодного ветра. Мариса не сопротивлялась, двигаясь как во сне. Впечатление усилилось, когда он повел ее дальше по аллее, свернув затем в густой кустарник.

Она не спрашивала, куда он ее тащит и зачем, и нисколько не удивилась, когда они вышли на поляну, где стояли лошади, которых держал под уздцы взволнованный человек. Его лицо было невозможно разглядеть из-за широких полей грубой деревенской шляпы.

– Наконец-то! Как я заждался! Думал уж, не отправиться ли мне восвояси. Не та ночка, чтобы спокойно ждать в темноте…

– Молодец, что дождался. – Послышался звон монет.

– Вы не обманщик. Я это сразу понял, как только вас увидел. Теперь я довезу вас и леди до места, где припасена лодка. Тогда и отдадите мне вторую половину, как условились.

Незнакомец вскочил на лошадь. Не сопротивляясь и не произнося ни слова, Мариса почувствовала, как ее сажают боком в седло; рядом устроился Доминик, крепко обхвативший ее одной рукой за талию.

Он тоже помалкивал. Трясясь на лошади в густом влажном тумане, Мариса поймала себя на ощущении, что все это с ней уже происходило и что она отправилась назад, в прошлое. В конце концов туман полностью поглотил реальность; осталось только движение лошадиных лопаток, биение сердца у ее плеча и удерживающая ее крепкая рука, липкая от крови, медленно стекающей ей на платье.

Глава 31

«Где я? Зачем я здесь?» – недоумевала Мариса. Ни закопченный потолок с дубовыми брусьями, ни обшитые деревянными панелями стены не могли дать ответа, а больше Марисе было негде его искать, разве что в камине, успевшем жарко натопить тесную каморку.

Она смертельно устала. Платье еще не высохло после морских брызг, она морщилась от горечи во рту. Она помнила, как ее выворачивало в лодке, доставившей их из укромной бухты на побережье Корнуолла в просторную гавань Плимута. Еще ей запомнился лес мачт; их лодчонка, освещая себе путь слабым фонарем, лавировала среди больших кораблей, приплывших сюда со всех концов света и сонно покачивавшихся на якорях. К тому времени, когда они наконец причалили к берегу и поднялись по щербатым каменным ступенькам в конце причала, Мариса почти перестала воспринимать окружающее; ей казалось, что ее вывернули наизнанку и что она вот-вот упадет замертво.

Вокруг нее раздавались голоса; на ее мокрые плечи накинули плащ и помогли преодолеть лестницу. Потом она очутилась в тепле, среди шума и грубых голосов, почувствовала запах кислого вина, эля и жирной пищи. Через какое-то время ее затащили наверх и положили на узкую жесткую кровать; она осталась одетой, даже не сбросив изуродованных, насквозь промокших туфель.

Она и не пыталась преодолевать безразличие. Ей совершенно не хотелось неприятных воспоминаний; ею владело ощущение, что она проделала долгий путь, не покидая замкнутого пространства, в котором начались ее жизненные испытания. Побыв какое-то время изящной леди, она опять превратилась в беспризорницу.

Дверь открылась, и от ударившего в ноздри запаха еды у Марисы заныло в желудке. Запыхавшаяся круглолицая служанка с выбивающимися из-под грязного чепца темными волосами поставила поднос на единственный маленький столик.

– Тут только вареная говядина с картошкой и немного рыбы. Больше у нас ничего нет. И бутылка вина, потому что здешнюю воду пить нельзя. За еду уплачено, так что можете не беспокоиться. Я не могу с вами оставаться: меня кличут внизу.

Преодолевая усталость, Мариса села. Через минуту она уплетала стремительно остывающую еду, не обращая внимания на запекшийся соус. Она уже забыла, когда ела в последний раз. Она с удовольствием насыщалась, прихлебывая теплое кислое вино и чувствуя, как по рукам и ногам разливаются волны тепла.

Утолив голод, она опять почувствовала себя человеком, однако утомление оказалось еще более сильным, чем перед едой. Корчась от отвращения, Мариса допила остатки вина и поплелась к кровати, чтобы упасть на нее и натянуть одеяло до подбородка. Уставившись на огонь, она стала размышлять, каким образом здесь оказалась и почему лежит, а не выбрасывается в окошко, затянутое занавеской. За плечами у нее остался кошмар, о котором она не могла вспоминать; она пока не уяснила себе, каким чудом осталась жива. Помимо воли перед глазами вставала чудовищная картина: три трупа, самый свежий среди которых – красавчик Филип со снесенной пистолетным выстрелом половиной лица. Потом перед ее глазами предстал Доминик, спокойно и уверенно шествующий под руку с ней мимо напуганных слуг. Доминик!.. Зачем он привез ее сюда?

Ответ на этот вопрос последовал незамедлительно: дверь резко распахнулась и снова захлопнулась. Перед ней предстал он сам. Небрежное движение – и плащ, в который он прежде закутывал ее, упал с его плеч. Один рукав рубахи был закатан до самого плеча, на предплечье красовалась окровавленная повязка. Мариса вспомнила, как кто-то перевязывал его в лодке, пока ее несусветно тошнило и она свешивалась через борт. Повязка сразу пропиталась соленой водой, и он сухо проговорил: «Так же лечили на кораблях его величества тех, чьи спины были в клочья изодраны плетью-девятихвосткой».

Сейчас он выглядел почти так же скверно – видимо, из-за потери крови; скользнув взглядом по свернувшейся фигурке Марисы, он подошел к камину согреться.

Мариса помимо воли задумалась об испытаниях, выпавших на его долю, от которых он стал таким несгибаемым и независимым. Ей припомнились обрывки речи, которую держала перед ней отвратительная Парсонс, и она задрожала под одеялом всем телом. Доминик, бывший в юности неисправимым полудиким бунтарем, превратился, возмужав, в загадку для Марисы, случайно узнавшей о его прошлом больше, чем ей хотелось.

Она следила за ним расширенными испуганными глазами. Этот рослый человек с мужественными чертами лица, бесстрастно оценивавший ее взглядом, оставался для нее совершенно чужим. Не выдержав молчания, она выдавила:

– Зачем ты меня сюда притащил? Наверное, чтобы убить без свидетелей?

Его глаза под приподнятыми черными бровями мерцали, как серебряные зеркальца, в которых ровно ничего нельзя было прочесть.

– Если бы у меня было одно это намерение, я бы просто оставил тебя там. Убийца быстро расправился бы с тобой. Или, скажем, выбросил бы тебя за борт несколько часов спустя. Лучше не спрашивай, зачем я привел тебя сюда, я и сам этого не знаю. Наверное, всему виной мое ранение: из-за него я совершенно утратил здравый смысл.

– Убийца? – От ярости Мариса села на кровати. – Ведь Убийца – это ты! Не станешь же ты этого отрицать! Перед отъездом из Лондона я побывала у мадам де л’Эгль, и она сказала мне…

На его губах появилась гримаса отвращения.

– Старая ведьма! Мало ли что она тебе наплела! У тебя есть собственная голова на плечах? Она и есть Убийца – вернее, ее мозг и воля, направлявшие руку исполнителя. Сначала это был шевалье, но он, как тебе известно, лишь изредка наведывался в Лондон, и нельзя было допустить, чтобы с его появлением всякий раз совпадали столь плачевные события. Поэтому некоторые пользующиеся доверием господа кидали кости или тянули соломинки, чтобы получить право исполнить рискованную роль Убийцы.

От него не укрылось выражение ужаса на ее лице. Он догадался, какой крик готов сорваться с ее губ, и зловеще усмехнулся.

– Разумеется, и твой Филип не исключение. Откуда же еще он мог разжиться деньжатами, чтобы расплатиться с карточными долгами? Последней его жертвой стала женщина – по-моему, это доставило ему удовольствие.

– Нет! – успела крикнуть Мариса, прежде чем он перебил ее.

– У кого еще мы узнали бы время и место, где перехватить вашу карету? Филип знал, что тебе предстоит, но он не мог знать, что в ту ночь выигравшим пари был я, и тем более он не был посвящен в замысел маркизы. Он полагал, что тебя всего лишь припугнут и предостерегут, после чего ты благополучно окажешься в его объятиях. Мадам приказала не причинять ему вреда. Если бы на моем месте оказался шевалье или еще кто-нибудь, тебе пришлось бы куда хуже, моя радость. Но клейма тебе все равно не удалось бы избежать. Получилось так, что твоим насильником стал законный муж, а не куча незнакомцев; а ведь тобой мог бы попользоваться в своем вкусе покойный шевалье… Признаться, я тогда тоже полагал, что ты заслуживаешь наказания, но пришел к выводу, что ты над собой не властна, ибо такая уж у тебя натура: ты по натуре предательница, хладнокровная мерзавка. Не имея под рукой Филипа Синклера, ты довольствовалась небезызвестным распутником ди Чиаро. Или ты считаешь, что твои встречи с ним были для всех тайной? Жаль, что монастырские стены оказались недостаточно высоки и не смогли тебя удержать. Не вырвись ты из монастыря, ни ты, ни я не испытывали бы теперь подобных затруднений!

Он наносил ей удар за ударом, и она, помышляя только о том, как дать сдачи, пробормотала запинаясь:

– Как ты смеешь меня осуждать? Ты убил моего отца, возжелав его жену! Неужели ты караешь меня за то же преступление, которое совершила твоя собственная мать? За любовь к мужчине, который не был ее мужем?

Лицо Доминика побелело и напряглось. Видя это, Мариса попыталась воспользоваться его секундным замешательством.

– Ты предостерегал меня не вмешиваться в политику, но сам-то именно этим и занимаешься и занимался всегда. Сама бы я ни во что не вмешивалась, даже не оказалась бы здесь, если бы ты не влез насильно в мою жизнь и…

– Довольно! – перебил он ее взволнованную речь, стиснув челюсти. – Ты наговорила достаточно. Еще слово – и я заткну тебе рот кляпом, а потом придушу.

Она задохнулась, но благоразумно смолкла, чтобы в негодовании наблюдать за его попытками справиться с гневом; дыхание со свистом вырывалось у него между зубами.

– Лучше попробуй уснуть, потому что с утренним приливом мы постараемся выйти в море. Я раздобыл места для нас на американском торговом судне, которое сначала зайдет в Испанию. Там ты сможешь самостоятельно распорядиться своей судьбой. Пока что я попытаюсь отыскать для тебя одежду. Тебя вряд ли пустят на борт без багажа.

Немного погодя он оставил ее одну, не заперев за собой дверь, словно не исключая ее попытки сбежать. Но куда? Она не ушла бы дальше питейного помещения этой убогой таверны – об этом говорили непристойные песенки и вопли, доносившиеся до ушей Марисы. Возможно, он только этого и ждал, чтобы иметь предлог передать ее разнузданной публике. Но она отказывалась идти у него на поводу. Доминик вовремя напомнил ей, что они состоят в браке; он собирается отвезти ее в Испанию – тем лучше; дальше она обойдется без него.

От усталости и замешательства Мариса временами переставала отдавать себе отчет в происходящем, но это ее не очень пугало. С нее хватало того, что он ушел, оставив ее в покое. Подобно загнанному зверьку, она воспользовалась передышкой, чтобы растянуться и погрузиться в забытье.

Утро наступило неожиданно быстро. Пребывая во власти прежней апатии, Мариса позволила накинуть на себя шерстяной плащ с капюшоном, скрывавшим почти все лицо, и вести ее неведомо куда.

На каменном причале Мариса почти не замечала колючего, холодного ветра, хлеставшего ее по щекам. Ее усадили в лодку и доставили на бриг с прямоугольной парусной оснасткой. Там ее втолкнули в маленькую каюту. Лежа на узкой койке и прислушиваясь ко всем звукам и движениям на корабле, снимающемся с якоря, она совершала путешествие в прошлое. Хлопанье парусов, надутых ветром, подсказало ей, что судно вышло в открытое море. В каюте появился он, чтобы прилечь рядом с ней, не раздевшись, а только сбросив сапоги. Как ни странно, она умудрилась уснуть.

С этого момента между ними установилось хрупкое перемирие. За пределами каюты они вели себя, как подобает супругам, а наедине продолжали враждовать. Они уже не были любовниками; то, что произошло между ними перед ее поездкой с Филипом в Корнуолл, было забыто. Их связывала уже не плоть, а раскинувшаяся вокруг океанская гладь и теснота каюты, которую им приходилось делить по ночам.

Кроме Марисы, на борту «Мари-Клер» было всего две женщины: жена капитана, тощая угловатая особа, постоянно цитирующая Библию, и Тесса Пурвис, женщина с припухшими веками и белой, как цветки жасмина, кожей, довольно молодая и привлекательная. У нее была отдельная каюта, где она проводила почти все время, погрузившись в свои мысли.

В первые дни плавания между тремя женщинами сложились напряженные, полные подводных течений отношения; общались они мало. Не вызывало сомнений, что миссис Микер, жена капитана, неодобрительно относится к обеим молодым спутницам; она не замечала их, принимаясь при их появлении громко читать Библию или склоняясь над вышивкой. Она не скрывала, что не привыкла к другим женщинам на борту. Тесса Пурвис почти всегда помалкивала, но на ее полных губах неизменно оставалась загадочная улыбка. Мариса вела себя высокомерно и изъяснялась с нарочитым французским акцентом, отчего обе женщины поглядывали на нее с недоумением и любопытством, но не задавали вопросов.

Доминика Мариса видела только за обедом и поздним вечером. У него появилась привычка пропадать на мостике с сумрачным капитаном, благосклонно относившимся к его обществу, или играть в кости со свободными от вахты членами команды.

На вторую ночь, когда он появился в тесной каюте, распространяя сильный запах бренди, Мариса попыталась устроить ему скандал. Когда он, оставшись в одних брюках, лег рядом, придавив ее к стенке, она зашептала ему в спину гневные и обидные слова. Через некоторое время он, не выдержав, обернулся и так же шепотом, хотя и весьма вежливо, предостерег, что, если она будет мешать ему спать, он, к своему сожалению, поколотит ее либо заткнет ей рот кляпом и завяжет глаза.

Почувствовав, что, несмотря на благостный тон, он способен претворить свою угрозу в жизнь, она прикусила губу и не произнесла больше ни слова. Отодвинувшись от него настолько, насколько это позволяла узкая койка, она долго слушала его размеренное дыхание и устремляла глаза в темноту. Воображение рисовало ей разные одну страшнее другой картины. В конце концов и она уснула.

После этого разговора Мариса погрузилась в ледяное молчание, встречая холодом взгляд его бесстрастных серых глаз. Как-то с утра пораньше она увидела их с Тессой Пурвис у борта с надраенными перилами: она смотрела на воду, а он улыбался ей, показывая белоснежные зубы. Уж не знакомы ли они? Если да, то как давно? Мариса была готова лопнуть от ярости, не находящей выхода. Зачем он взял ее на корабль? Почему он плывет пассажиром на чужом корабле, являясь владельцем шхуны? И главное, что подумает ее тетушка и все остальные в Англии об их внезапном бегстве вдвоем после кровавых событий той ужасной ночи, о которой она старалась не вспоминать? «Он и меня превратил в беглянку!» – думала она, задыхаясь от негодования. Но с какой целью? Каковы его дьявольские замыслы? От противоречивых мыслей у нее раскалывалась голова. Только в одном она была уверена, как никогда: в лютой ненависти к своему законному супругу. Злой рок постоянно сводил их вместе. Чем завершится это путешествие?

К середине шестого дня плавания ответ на последний вопрос стал ясен. Вернее сказать, он с нечеловеческой силой угодил ей прямо в лицо.

Подгоняемые попутным ветром, они летели вперед на всех парусах; даже капитан Микер, обычно молчаливый, благодушно повторял, что совсем скоро покажется берег Португалии. «Мари-Клер» стремилась опередить примерно такой же корабль под названием «Рут» и раньше его войти в Средиземное море; и Мариса чувствовала, как вдохновляет эта возможность команду. «Рут» осталась позади, как и известный своими штормами Бискайский залив. Большая часть пути была пройдена, и славных моряков уже не могли испугать появившиеся на горизонте туманы.

– При попутном ветре мы причалим дня через два, а то и раньше, – говорили матросы. Мариса услышала их разговор, бредя к себе в каюту.

Минуту спустя впередсмотрящий, скучавший в своей бочке высоко на мачте, истошно заорал:

– Парус!

Уголком глаза она увидела, как капитан Микер смотрит у себя на мостике в подзорную трубу. Любопытство заставило ее подбежать к борту. По пути им не часто попадались встречные суда, так как французы и англичане играли друг с другом в прятки; Мариса знала, что в Средиземном море находится небольшой отряд американского флота, но пока что видела всего один корабль под американским флагом. Закутавшись в шаль, она до рези в глазах вглядывалась в горизонт, где повисла дымка.

– С виду иностранное судно, но готов поклясться, что эта шхуна построена на верфях Салема. Видишь, какая стройная? Что-то не разберу, под каким она флагом… – Мариса с беспокойством ловила обрывки разговоров.

Под каким бы флагом ни шло судно, оно неслось навстречу бригу с такой скоростью, что молодая женщина, прищурившись, уже могла различить ее очертания. До ее ушей донесся крик капитана:

– Марокканский флаг!

В следующее мгновение у борта шхуны появилось белое облачко. Раздалось низкое «бух!», и «Мари-Клер» обдало брызгами от близкого разрыва. Мариса вцепилась в ограждение.

На корабле сразу поднялась суматоха. Мимо Марисы бежали матросы, яростно кричавшие на бегу:

– Клянусь Богом, они в нас палят, грязные пираты! Что делает марокканский корабль в Атлантике?

– Не иначе, наш новый президент забыл расплатиться с ними, вот они и сшибли нам верхушку мачты. Я слышал, что таким образом проклятые псы объявляют войну!

Мариса никак не могла взять в толк, о чем идет речь. Почему в них стреляют? Она все цеплялась за ограждение, словно ее ладони прилипли к полированному дереву. Потом ее рванули за руку с такой силой, что она вскрикнула от боли, и потащили по палубе в более-менее укромное место – ее каюту.

Там Доминик выпустил ее так резко, что она не удержалась на ногах. Он стоял перед ней спиной к двери. Его лицо, несмотря на загар, побелело, на нем с особенной ясностью выделялись шрам и морщины вокруг глаз. Он больше не пытался скрывать свои чувства.

Глядя на него ничего не понимающим взглядом, она услышала обращенный к ней крик:

– Какого черта тебе понадобилось на палубе? Ты хоть что-нибудь соображаешь? – Прежде чем она нашлась с ответом, он продолжил: – Господи, сейчас не время спорить. Слушай внимательно: нас с минуты на минуту возьмут на абордаж. Запомни мои слова: не подавай виду, что тебе страшно. Скажи, что ты француженка. Не мешает упомянуть о твоей связи с Бонапартом. Они не причинят тебе вреда в надежде получить за тебя хороший куш. – Видя, что она по-прежнему ничего не понимает, он улыбнулся. – Вот у тебя и появилась возможность навсегда от меня сбежать, menina. Воспользуйся ею ради своего же блага. Можешь наплести им, что тебя похитили из-за твоего богатства. Не признавайся, что мы с тобой женаты, не то они сочтут тебя американской подданной, и тогда тебе не спастись.

Ее затянувшееся молчание заставило его нахмуриться и шагнуть к ней. Сильно ее тряхнув, он прорычал:

– Ты понимаешь хоть что-нибудь из того, что я тебе говорю? Если бы этот корабль принадлежал мне, мы бы приняли бой, но у Микера нет орудий, чтобы сопротивляться берберам, и он твердит, что отвечает за жизнь всех, кто ступил на борт его судна. Поэтому он собирается сдаться. Тебе понятно, что из этого следует?

Она уже дрожала у него в руках, но обращенный на него взгляд ее горящих золотым огнем глаз был бесстрашен.

– Ты тоже собираешься сдаться?

Оба почувствовали, как бриг сбавляет ход, свертывая паруса. В следующее мгновение он содрогнулся от киля до кончиков мачт.

Мариса продолжала смотреть на Доминика немигающим взглядом. Ей показалось, что она прочла в его глазах сожаление. Выпустив ее, он хрипло проговорил:

– Я не сошел с ума и не стремлюсь к самоубийству. Мне уже приходилось сиживать в тюрьме и таскать кандалы пленника. Я выжил только потому, что у меня всегда хватало ума склонить голову, когда не оставалось другого выхода. Тебе тоже неплохо усвоить этот урок. Во всяком случае, они больше не продают пленных женщин с молотка. Вернее, делают это гораздо реже, чем прежде. Помни: если ты будешь настаивать на своем и проявишь смелость, они тебя не тронут, потому что будут надеяться на выкуп.

– А мне казалось, что тебе нравится, когда меня бьют и унижают, – прошептала она. – Сам ты делал и то, и другое. Не понимаю, почему теперь моя участь так тебя заботит.

Ей показалось, что он отпрянул, не зная, как ответить на вопрос, который читал в ее глазах. Но по борту «Мари-Клер» уже скребли железными баграми, на палубе поднялась беготня, раздались крики. У Доминика не было времени снова надеть маску безразличия, поэтому он ответил, кривя в улыбке рот:

– Когда тебя мучаю я, это совсем другое дело. Считай, что у меня, возможно, было время вспомнить, что при нашей первой встрече ты была всего-навсего ребенком, разыгрывавшим цыганку. С тех пор ты по крайней мере сумела проявить силу воли. Ты напоминаешь мне… – Он осекся и поспешно поднес ко рту ее безжизненную руку ладонью вверх. – Мы оба выживаем при любых обстоятельствах, – проговорил он неожиданно ласковым голосом так, что она подумала, что ослышалась. Он засмеялся и удивил ее еще раз, поцеловав в губы. После этого он выбежал из каюты, захлопнув за собой дверь.