Темной ночью, распаленная желаниями любви,
О счастье мое, я ушла незамеченной, когда
Дом мой уснул…
Не боясь совершить святотатство, она шептала ему на ухо волшебные слова песен Сан-Хуана де ла Круза:
Я знаю, что брызжет фонтан,
Хоть сейчас и ночь. Этот вечный
священный фонтан – я
Знаю тайник, где он бьет, хоть сейчас и ночь.
Источник его мне неведом,
его может вовсе не быть, но
Я знаю, что с него начинается все,
хоть сейчас и ночь.
Знаю, что нет ничего красивее…
хоть сейчас и ночь…
Обнимая ее и обдавая ее щеку горячим дыханием, он весело спросил:
– Вот чему тебя учили, когда ты готовилась стать монахиней?
Она покачала головой.
– Просто это нравилось мне больше всего остального. Даже тогда я понимала, как это красиво, а сейчас чувствую красоту всем сердцем… – Она нашла в темноте его лицо по отражению звезд в его глазах. – Доминик…
– Что теперь? Довольно стихов, любимая. Сейчас ночь, ты так красива, а я так изголодался по тебе! Кажется, этот голод не утолится никогда.
– А я по тебе… – прошептала она, чувствуя, как напрягаются от ее прикосновений его мышцы. Потом его губы нашли ее рот.
…Гораздо позже, лежа в его объятиях и уже не отличая действительность от грез, она снова обрела способность вспоминать прошлое. Эти воспоминания были хуже пыток, хуже скорпионов, ползающих по телу, и она боялась, что не вынесет этого, но оказалось, что она способна и не на такое.
Американцы отправились домой, а она ждала, испытывая дядюшкину доброту и терпение истошными криками, пока наконец, уже ощущая шевеление у себя во чреве второго ребенка, не увидела своего первенца, цепляющегося за руку няньки и приемной матери, не отходившей от него ни на шаг. Селма-Баб – про себя она называла ее только так…
– Куда мы отправимся теперь? – не выдержала суровая Селма. – Бедный ребенок и так измучен путешествием и новыми лицами…
На это ответил мягким и в то же время решительным голосом сам монсеньор, дядя Марисы:
– В Калифорнию. У меня там дела – можете называть это так. Я добился от вице-короля дарственной на землю, выписанной на имя моей племянницы и ее мужа.
– Мужа? – Добродетель уроженки Новой Англии была потрясена до основания, но, узнав, что имеет в виду архиепископ, она успокоилась.
– Ты создала серьезную теологическую проблему, – сказал он Марисе. – Добиваясь аннулирования вашего брака, я не знал о существовании ребенка, плода вашего союза. А теперь, когда вот-вот на свет появится второй… – Он вздохнул, сцепив пальцы. – Для верности я женю вас снова. Кроме того, предстоит выяснить, можно ли отменить решение об отмене… Хотя бы в этот раз вы уверены в себе?
В этот раз оба были уверены. На протяжении длительного пути в глубь континента монсеньор при малейшей возможности оставлял их наедине.
Благодаря Марисе Доминик стал испанским гражданином. Поначалу его гордость восставала, но возможность не выпускать Марису из объятий заставила его смириться. Вскоре к ним должны были присоединиться Полус и Лали, которым пока не удалось обрести дом.
Всем им предстояло начинать жизнь заново на суровой полоске земли между океаном и горами. То был риск, сопряженный с опасностями, тем более что второй ребенок Марисы, тоже мальчик, родился прежде, чем они успели возвести первое подобие жилища – хижину из прутьев, обмазанную глиной, какой пренебрегли бы даже индейцы.
И в этот раз, как когда-то, Селма держала роженицу за руки, утирая ей пот. Две женщины, столь разные, стали родными навеки.
Когда все благополучно завершилось, Доминик, нежно обтерев потное тело Марисы, прилег с ней рядом, любуясь, как она прижимает к груди новорожденного.
– Если бы я знал, в каких муках ты производишь на свет детей, то не стал бы этому способствовать, любимая. – Он приподнял ее отросшие, тяжелые волосы и с бесконечной нежностью поцеловал в висок, где едва заметно билась жилка.
– Если бы не ты, – шепотом ответила она, – я не обрела бы мира в душе.
Наконец-то мятежный дух Пегги мог успокоиться. Дьявол, которым столько лет оставался одержим ее сын, отступил от него, когда он сплел свои пальцы с пальцами любимой и устроил ее голову у себя на плече.
Монсеньор продолжил путь к миссии Сан-Хосе, а счастливых супругов освещала сквозь дыру в наспех сложенной крыше вечная луна – много видевшая, по-своему отпускавшая им былые грехи и сулившая новую надежду.