Ловушка для хищника

Мамочки!

Горы не хранят тайны, они сами являются таинством земли. Стремясь в небеса, и иногда достигая их, вершины кажутся независимыми и возносящими к величию, но подлинная сила и суть гор в том, что они крепко и глубоко уходят в почву, имея основу в недрах, они выходят из них, сливаясь с ними, никогда не отрываются от них, связанные магматическими артериями, рудными капиллярами. Оторваться от земли пытаются люди, карабкающиеся выше и выше, и забывающие о том, что не становятся птицами или королями, забравшись над головами других. Но смысл достижения вершины в том, чтобы было куда спуститься, потому что пик подъёма не даёт ничего, кроме обзора оставленного внизу, кроме широкого взгляда на то, к чему стоит вернуться, что стоит заметить, если не заметил вблизи. Горы растут и разрушаются, незаметно для человека, годами и веками нарастая или стачиваясь по сантиметру, живут и двигаются, слушают топот ног, проходящий по ним, благословляют или отвергают странников, поддерживают или мешают им. Горы как эмоции на лице мира, если бы повсюду были равнины, это значило бы, что земля не чувствует, не страдает и не радуется, но вот её изборождает рельеф, прочерчивая морщины впадин, мозоли холмов, горбы хребтов и слёзы горных рек, и становится ясно, что мир жив так же, как и любое его отдельное живое создание. Поэтому многие хотят взлететь или забраться под небеса — оттуда виден лик планеты, давшей своей природой шанс существования людям, и часто кому-либо чудится, что узрев его, он поймёт загадку мироздания и смысл собственной жизни. Из этих соображений путешественников и амбициозных скитальцев так манит Тибет, приютивший Эверест, самую непокорную, опасную, притягательную вершину.

Лео, Эн и Хонбин, выросшие на Каясан, достаточно высокой, чтобы приучить к специфике горного бытия и уклада, знали как никто другой, что с высоты рано или поздно всегда приходится спускаться. Они привыкли смотреть на всё, как орлы со своих гнёзд на скалах — дальнозорко, измеряя траекторию полёта и надобность действия, которое тщательно продумано и молниеносно, но никогда не переставали думать и понимать, что на каком бы уровне ты ни находился — у моря, или тысячей метров выше, ты остаёшься самим собой, всего лишь тем, кем родился и кем стал. Высота не даёт преимуществ точно так же, как скорость автомобиля. Какую бы ты ни развил — она не стала твоей собственной скоростью, она всего лишь временная возможность, которой ты можешь пользоваться, покуда исправен мотор и тормоза. Воспитанники Тигриного лога получили в наследство от Каясан только высоту помыслов, стремлений и морали, хотя в последнем этой ночью Лео очень усомнился.

Снег под солнцем немного подтаял, но едва то потеряло свой жар за облачностью, как он кристаллизовался в льдинки от мороза. Облака спустились, любопытно блуждая среди острых каменных шпилей, и казались перьевой оторочкой снежных колпаков, надетых на них. Холод сковал ущелья и перевалы тишиной, чарующе подёрнутой серебристостью инея, образовавшегося вокруг и вдали, до самого горизонта. Как только молочный луч солнца выползал из-за мутной вуали, под ним искрился слепящий порошок, лежащий без ветра спокойной тонкой рясой. Не опознаваемая с дальнего расстояния темная птица с внушительным размахом крыльев спланировала между обрывами. Заринэ проснулась от её пронзительного клича, тревожно разнёсшегося по воздуху, как после эпической битвы, всё ещё сжимая руками того, в чьих объятьях уснула, всё ещё страшась, что иначе может не обнаружить его рядом. После приснившегося сна, персиянка попыталась оправдать себя перед Аллахом, что сонные мысли не принадлежат ей, а приносятся извне, и она за них не в ответе. Сон был непозволительным и святотатственным, но, поскольку обнаруженная по утру реальность соответствовала представлению о желаемом и счастливом, Заринэ стала приходить к выводу, что, на самом-то деле, неправильно исповедовали ислам у неё в селе. Поэтому там было много несчастных женщин, поэтому там бывали неурожаи, трагедии, слёзы — люди её села слишком далеко ушли от заветов Мохаммеда, но теперь, похоже, её забрали истинно и верно понимающие бога. Иначе откуда столько свободы, силы, красоты и радости приносило всё, что они делали? Никогда прежде девушка не видела таких просторов, такой природы. Телевидения на её родине не знали. Лишь в одном магазине седовласого старика стоял старый экранчик, крутивший один канал с новостями о войнах и, изредка, с индийскими фильмами, которые женщинам смотреть не позволяли, но песни порой доносились на улицу, и это были редкие праздничные моменты, когда жёны, матери, дочери и сестры старались выполнять свои дела медленней и тише, дабы послушать веселые и чудесные мелодии далёкой страны.

Лео впервые в горах ночью было так тепло. Он в принципе не был восприимчив к холоду и перепадам температур и давлений, но уют этого сна отличался просто от комфортного сна в одиночестве. Он сразу же почувствовал, что Заринэ проснулась, но поскольку она не шевелилась, не отпуская его, не смел пошевелиться и он. Как вести себя с ней дальше? Как объяснить ей, что к нему лучше не приближаться и не подходить, но так, чтобы не обидеть? Не умея останавливать чужих слез и не умея отговаривать от попыток самоубийства, Лео пошёл на поводу у Заринэ и взял её с ними. А если она будет угрожать убить себя при его отказе спать с ней? Воин почувствовал загнанность, тупик, глухую стену в которую уперся. Заринэ терять нечего и она отчаянная, поэтому воткнуть в себя нож ей труда не составит, а он не выдержит, если это будет из-за него. Если она будет приходить к нему, шантажируя собой, Лео ляжет с ней столько раз, сколько она попросит, и дело уже будет не в утихомиривании тигра. Дело будет в том, что он посчитает себя обязанным делать это. Приближать к себе девушку станет ещё одним его долгом, потому что это приносит ей радость и счастье, а дарить их и есть конечная цель всех подвигов «золотых». Помня кое-что из детства, достаточно, чтобы составить о нём представление и сохранить порожденные в нём комплексы и взгляды на поведение людей, Лео всегда испытывал некоторое отвращение к сексуальным утехам, к любым совокуплениям. Они были грязными, распутными и приносящими боль и несчастья. До определенного возраста он боялся даже представлять их, иначе накатывала тошнота, но постепенно пришла терпимость. В монастыре они изучали тантры и учителя-мастера так грамотно и культурно разъясняли суть физических наслаждений и удовольствий, что к Лео постепенно пришло осознание некоторой необходимости телесного слияния, однако при определенных условиях, и к условиям этим относилась единственная, чистая и взаимная любовь, связь души с душой, без которой ни один половой акт оправдать нельзя. Да и это было для других, не для него — для мирян, а он всё-таки воин-монах, или пусть даже теперь просто воин, но не обычный, а тот, что отказался от собственной жизни во благо человечества. Так было ли ему приятно этой ночью?

Ещё Лео не выносил женскую красоту. Неосознанно. Когда-то очень остро, а потом совершенно нераспознаваемо для себя. После травмы же он и вовсе перестал реагировать на различия во внешности женщин, да и встречал их крайне редко при образе жизни их троицы, на заданиях, где сплошные военные базы, пустыни и горы. Когда вырос в жестоком обращении восхитительных работниц борделя, невольно проведёшь нерушимую параллель между красотой и пороком, красотой и бездушием, красотой и лицемерием, продажностью. Никогда бы он не польстился накрашенной, ярко одетой, обворожительной девушкой, умеющей флиртовать и соблазнять. А Заринэ была яркой и красивой. Спасало её от отвержения мужчиной юность с сохраненной невинностью и наивностью. Если бы она позволила себе хоть грамм кокетства, то, сведя его с её эффектной и притягательной внешностью, Лео отстранился бы, задушив в себе большую часть жалости и сочувствия. Но, к счастью для неё, Заринэ понятия не имела, что такое кокетство и как можно завораживать мужчин искусственно. Естественная, дикая и неуправляемая тяга к Лео, замешанная на неосознанной влюбленности, простоте и прямоте желаний, выручили мусульманку и предоставили ей то отношение к ней воина, которое требовалось.

Лео продолжал лежать и думать о том, каковы были его телесные ощущения от произошедшего? Обычный мужчина, завоевав красивую девушку, получит удовольствие на ранних этапах чисто эстетическое, но, как было выяснено, боящийся и недолюбливающий где-то глубоко внутри женскую броскую красоту Лео от этого прийти в восторг не мог. Оставалось не обращать внимания на облик Заринэ и прислушиваться к ощущениям исключительно тактильным. Когда он смирился с позывом плоти и решил взнуздать зверя, то уже не мог остановиться, не только остерегаясь власти тигра над сознанием, но и потому что именно его восставшая плоть рвалась и просила продолжения. Да, Лео должен был согласиться, что испытанное впервые (то, что было в бане не считалось, он ничего не помнил), несмотря на моральный осадок, запустило какой-то химический процесс в нём, как наркотик, и теперь, лёжа впритык к податливой и заранее готовой на всё Заринэ, мужчина осознавал, что если не сдерживать себя, то руки потянутся под её юбки. Но после на душе вновь будет гадко.

— Эй, вы вставать будете или нет? — прозвучал на корейском голос Хонбина. Воспользовавшись его призывом, Лео скорее начал вылезать из-под одеял и оправлять одежду. Пристыженная девушка, не понявшая, что сказали, натянув на себя одеяло до носа, хотя под ним была закутана, как и прежде, во все необходимые наряды, развернулась к двум молодым людям, о которых фактически забыла. Хоакин разводил маленький костер, устроив над ним котелок, в который утрамбовал снега, и заготовил его подкладывать ещё, чтобы вода натаяла до верха.

— Прекрасно, теперь я тоже хочу заниматься любовью! — произнес он, позёвывая. — Какого черта я шатаюсь тут в холоде и одиночестве? Давно пора завести по грелке с обеих сторон гор, и захватывать с собой, одну оттуда сюда, другую отсюда туда. — Лео, застигнутый врасплох, посчитал себя посрамленным, как новобрачная, чью простыню на утро осматривает родня. Бросившись подальше от Заринэ, он устремился куда-то прочь, не то чтобы умыться, не то чтобы принести хвороста для костра.

— Эн, ну что ты дрынчишь на тонких струнах этой ранимой души? — Бродяга проследил за исчезнувшим силуэтом Лео. — Мог бы сделать вид, что ничего не заметил.

— Чтобы он продолжал действовать украдкой, словно совершает что-то ужасное? Брось, Бин, ему давно пора было этим заняться, глядишь, к нему бы уже и речь вернулась… рычать-то, вон, всё громче умудряется.

— Хотя бы это ему в лицо не говори, — улыбнулся Хонбин. — Да, жалко его голос. Как раньше, бывало, пел под гитару!

— У его девчушки точно сердечко бы из груди выпрыгнуло, — глазами указал на Заринэ Эн.

— Думаешь, стоит называть её принадлежащей ему? Когда пройдём Тибет, мы расстанемся с ней, так что…

— Вряд ли. — Бродяга посмотрел на Хоакина с выразительным негодованием. Как это «вряд ли?» — Послушай… дело даже не в том, что она не захочет отвязаться от Лео. — Заринэ косилась на них, пытаясь причесать волосы под платком так, чтобы их никто не увидел, но ничего не могла понять. В ней стало зарождаться желание выучить их язык. Родной язык её мужчины, который хоть и утерял способность изъяснять на нем, но понимал его лучше, чем фарси. — Она нужна ему, Бин, подумай сам! Он никак не может очеловечиться до конца, а что поможет в этом лучше, как ни нормальная женщина, представительница людского рода? Вспомни, он и до взрыва не решился ни на что такое, а тут вдруг… Нет, нельзя взять и разорвать их случайно возникший союз. Девчонка делает его адекватней, поверь мне. И поставит его мозги на место окончательно, буду надеяться на это.

— Ты что, предлагаешь её тащить до самого Лога?! — изумился Хонбин.

— А почему нет?

— Это мужской монастырь! Там сейчас не меньше двадцати адептов…

— Бродяга, — со злопамятным укором покачал головой Хоакин. — Ведь это ты, а не я, был свидетелем того, что иногда мужской монастырь способен нарушать правила. — Хонбин поджал губы. Он хорошо знал об этом, но считал, что ни к чему хорошему это не привело, то, что однажды туда впустили особу слабого пола. — Хенсок будет рад той, которая раскрыла перед Лео все краски жизни, — витиевато подтрунил Эн. — Как родной внучке.

— Которая с такими темпами принесёт ему правнуков, — хмуро поправил корягой огонь Бродяга.

— Ты что-то имеешь против?

— Помяни моё слово, если это случится, Лео-воина больше не будет.

— Куда же он денется? Бросится в бега от алиментов? — хохотнул Эн.

— Не знаю… испугается, окончательно замкнётся, уйдёт в монахи… я не думаю, что он воспримет это разумно. Да и… мы золотые, Хоакин! Какие дети? Это исключено. Вспомни мастера Хана! Невозможно разорваться на два фронта…

— Его сын сейчас лучший наш лазутчик Хэнаня, и однажды может стать не менее легендарным бойцом, чем его отец, или Лео. Пример неудачный, Бин, он только доказывает, что иногда обзавестись семьёй — не лишнее.

— Не знаю, я не согласен, хоть что ты говори.

— На то ты и Бродяга, — откинулся Эн, потянувшись за чашкой, чтобы налить себе кипятка и всыпать заварки. — И, возможно, тебе просто не нравится Заринэ сам знаешь из-за каких ассоциаций.

— Я стараюсь не думать об этом, — поймав не убежденный взгляд, Хонбин поднял руки. — Хорошо, она мне не слишком симпатична. Потому что меня вымораживает её покорность и узколобость. Я не понимаю таких девушек… девушка должна быть самодостаточной, знающей, чего хочет, имеющей свою голову на плечах, умеющей пользоваться свободой, а ни неведающей, что это такое и невыносящей её.

— А Лео, по-моему, нравится, что она не эмансипированная нимфетка из мегаполиса.

— Я тоже не славил эмансипированных нимфеток, — поднял палец Хонбин, внося ясность.

— А что ты славил? Феминисток-лесбиянок? Неудовлетворенных карьеристок, склонных к истериям, потому что независимо и гордо несут бремя матери-одиночки, успешной бизнес-леди и светской львицы одновременно?

— Ну, хорошо, — вздохнул Бродяга. — А какими, по-твоему, должны быть женщины?

— Женщины? — Посмотрев на смятое спальное место, где ночевали Лео с Заринэ, Эн провел языком по зубам и, обделено поведя носом, снял котелок с огня. — Женщины просто должны быть, Бин, особенно когда их очень хочется.

Лео вернулся, приведенный в порядок, с небольшой охапкой веток, чтобы хватило на разогрев завтрака. Разговоры об интимном вежливо прекратились. Подсаживаясь к огню, немой обернулся через плечо к персиянке. Она уже выжидающе смотрела на него, будто ждала сигнала. Он чуть заметно кивнул и Заринэ, сорвавшись с места, мигом была возле него.

Их было около двадцати. Если быть точным — двадцать три. Хонбин, Эн и Лео вышли на них случайно, в этот раз не ища намеренно преступников в горах, чтобы подчистить Тибет от разбоя. С ними была Заринэ, ограничивающая их привычную деятельность. Но раз уж судьба сама вывела их на это бандитское формирование, то обходить и уходить никто не хотел. Лошадей привязали подальше, спрятав за кустами, персиянке велели спрятаться в кусты неподалеку. Они почти достигли низин, ступая по последнему каньону, когда обнаружили эту помеху из беглых воров или головорезов, поэтому снега остались позади, в верхах, а впереди расстилалась всё более разнообразная поросль.

Девушке никто толком не объяснял, что должно произойти, но она примерно поняла, затаившись, как было велено, в ивняке. Трое друзей быстро разработали план нападения и разошлись в разные стороны, каждый с огнестрельным и холодным оружием. Когда стычки происходили в опасных и склонных к обвалам и осыпям проходам, то стрельба отменялась. Риск быть погребенным под лавиной снега или камней всегда существовал. Но только лишь платформа для боя выравнивалась, как в ход шло всё.

Лео взял на себя вражеских дозорных, стоявших на стрёме. Двое против одного — ерунда для его навыков. Других было не так-то просто поразить разом. Они разбрелись по организованному временному лагерю. С ними было четверо женщин и стариков, кто-то из коренного населения Тибета, невольно притащенные сюда, чтобы обслуживать шайку. Вот из-за таких вкраплений и гранату не кинуть… Да и портить динамитом ландшафт не в духе цивилизованного воинства.

Хонбин взял в каждую руку по пистолету. Если прицелу будет сопутствовать удачное расположение бандитов, то он за секунду уложит двоих, и ещё двоих, прежде чем остальные всполошатся, пригнутся и попрячутся. Эн вооружился револьвером и метательным диском. Пуля-то вылетит только для одного, а правильно выбранный угол и заданный алгоритм металлического лезвия проедется по трем-четырем глоткам. Хоакин как раз приглядел стоявших, сами того не подозревая, очень удобно, в рядок.

В зоне видимости друг друга, Эн и Бродяга подползли к краю зарослей, торчавших из валунов, за которыми, считая себя в убежище, топтались преступники. Лео действовал сам по себе, без согласованности, поскольку убрать дозорных можно было незаметно — они стояли на посту за поворотом, где проходила проезжая горная дорога. Ну как проезжая… по ней ездили на вьючных животных, или на своих двоих, однако тропа была твердой и надежной. Золотые же никогда не пользовались такими путями. Им достаточно было малейших выпуклостей в совершенно вертикальных скалах, чтобы проложить себе собственную дорогу.

Хоакин и Хонбин действовали синхронно, чтобы не спугнуть мишени друг друга. По условному сигналу, поданному глазами, ведь все руки были заняты, парни открыли пальбу, нарушив покой и тишину дня. От выстрелов Хонбина пало трое, а четвертый, как назло, оказался юрок и ловок. Эн тоже уложил троих, хотя четвертого зацепило. Разобравшийся с постовыми Лео появился с противоположной стороны и, когда бандиты орали, скрываясь, кто за чем мог, и, отстреливаясь в сторону Бродяги и Хоакина, выдавших себя направлением упавших преступников, Лео очутился прямо за спиной схватившегося за ружьё мужчины, и перерезал ему горло блеснувшим ножом. За какие-то две минуты из двадцати трёх негодяев в живых осталось четырнадцать. Так сражались золотые. Так привык Лео, спасавший несколько лет заложников из-под прицелов террористов. Пока они разворачивали дуло в сторону пленников, то есть, за долю секунды, ему необходимо было нейтрализовать их всех — двух, трех, семерых, десятерых. И у него это получалось, чего бы ему это ни стоило. Например, взрыва той бомбы, от которой он закрыл мальчишек и погрузился в кому на полгода. Лео не вспоминал об этом, когда снова сражался, как сейчас. Испытавший на себе все муки и последствия героизма, он не испугался и не отступил. Он стал ещё сильнее.

Эн и Хонбин тоже бросились в гущу событий. Выбив у двоих пистолеты, они схватились врукопашную. На Лео налетело четверо, но пока они ещё только раздумывали, как нападать, он уже выкрутил руку одному, бросив его себе под ноги и вырубив, и полосонул через всю грудь второго. Третий и четвертый надумали бежать, но столкнулись с освободившимися товарищами Лео. Втроём они моментально истребили неудавшихся трусов. В лагере осталось восемь человек, все в разных сторонах, некоторые успевшие достать стволы и палящие в сторону золотых, умудрившихся уйти от пуль, пока бились руками. Хонбин перекатился по земле и, подкравшись к перевернутому ящику, за которым сидел кто-то с ружьём, скользнул за него, выставив вперед нож. И в то же мгновение его рука остановилась, увидев перед собой женщину, не слишком изящную, за тридцать, запыленную и, по всей видимости, побывавшую когда-то в тюрьме. Женщина… сражаться с женщинами — противоестественно, нечестно. Хонбин сделал усилие над собой, занеся руку ещё раз. Бандитка вылупилась ему в глаза, видя перед собой смерть и приговор, но уже начиная сомневаться, разглядев молодого человека, чьё благородство поколебало воинский запал. Перед глазами Хонбина предстала мертвая, вся в крови, Малика, погибшая не от выстрела и не от удара клинков, а от нестерпимых пыточных страданий. А эта банда, которую они сейчас косят — она китайская. Связана ли она с теми людьми, что искали их? И искал ли их на самом деле кто-то? «Малика, ты была лучшей, но и ты не увидела пощады» — подумал Хонбин и, стиснув зубы, дернул на себя женщину, насадив её на нож. Она ахнула, издав хрюкающий, похожий на краткий храп звук, как свинья в руках опытного мясника, что знает, как лишить жизни без боли, сразу. Дух вышел из неё моментально. Вытаскивая окровавленный нож из тела, Бродяга не заметил в пылу, что его рука дрожала. Это была первая убитая им когда-либо женщина, и он старался не думать об этом, понимая, что впредь его уже никогда не остановит то, мужчина это или нет. Теперь ему будет всё равно, окончательно и бесповоротно, лишь бы дело было сделано.

Посчитав убитых, троица застыла, обнаружив лишь двадцать два трупа. Перепроверив всё, они убедились, что одного не хватает. Сбежал? Спрятался? Лео прикрыл глаза, втягивая носом воздух. Его нюх мог вывести на след живого присутствия. Они все посторонились, поближе к горному откосу, чтобы не находиться в легком доступе, если последний притаился с оружием. Эн указал захваченным в услужение аборигенам, что они могут идти, и два старика с двумя женщинами, постарше и помладше, гуськом пошли выбираться к тропе, когда послышался сдавленный и глухой стон. Лео тут же рванул в ту сторону, приятели последовали за ним.

За одной из палаток, что дальней стенкой уперлась в пышный куст, действительно готовился к неожиданному нападению двадцать третий бандит, державший ружьё уже на взводе и гадавший, кого из троих поразить первым, но в этот момент на него накинулась Заринэ, не выдержавшая сидеть в неизвестности в каких-то зарослях. Подошедшая в конец бойни, державшаяся в стороне, она видела, как расправляются её защитники и спутники с какими-то людьми, и сразу сделала вывод, что те люди — плохие. А потом она заметила отошедшего в тень мужчину. Тогда ей пришло на ум опуститься на землю, доползти до одного из убитых, взять у него нож — с пистолетами она обращаться не умела — и помочь Лео, Хонбину и Хоакину закончить их дело. Заринэ хватило сил всадить остриё между ребрами, в область сердца. Китаец выронил от боли ружьё, но когда попытался вернуть его в руки, девушка толкнула то ногой, и оно отлетело. Обреченный на смерть, но в агонии ещё сильный, бандит поймал её и принялся душить. Но, издавший во время удара стон, он уже привлек золотых, которые успели выхватить покрасневшую и задыхающуюся Заринэ из его рук.

— Что ты здесь делаешь?! — пристрелив в лоб последнего, напустился на неё Эн. — Где тебе велено было быть? — Закашлявшаяся, девушка отвела глаза, опершись на столбик, к которому была привязана палатка. Лео тронул Эна, прося его не возмущаться. Персиянка, возможно, спасла одного из них от ранения или смерти. Сказать он этого не смог, но все подумали это одинаково.

Восстановив дыхание, Заринэ присела и принялась доставать использованный нож, после чего тщательно его обтерла и сунула в карман. Хонбин проследил всё это и кивнул ей:

— Зачем тебе нож?

— Нужен, — тихо сказала девушка.

— Нас ночью порезать? Отдай сюда, — протянул он ладонь. Заринэ помотала головой. Теперь ей кивнул Лео, как бы присоединяясь к вопросам и просьбе товарищей.

— Мне он нужен для себя, — слабо проговорила она.

— Для себя? — уточнил Эн.

— Да, если вы всё-таки решите меня оставить где-нибудь. — Лео обеспокоено впился в неё глазами. — Я чувствую, что не нужна вам, а я оставленная жить не буду. — Она погладила ткань, под которой припрятала нож. Лео посмотрел на Хонбина, от которого и шли все инициативы по поводу отстранения девушки из их компании. Понять разговоры она не могла, но чувствовать смысл тона и взглядов — легко. Лео вернул внимание ей. Простоял с минуту, думая о том, что Заринэ не заслуживает плохого обращения, хотя сама ещё шаткий цветок, добро и зло в потенциале. Она способна к преданности до смерти, да, но не понимает, кто её заслуживает. По непонятным причинам она привязывается и повторяет то, что делают те, к кому она привязалась. Отпусти её сейчас на волю, и она погибнет или испортится, попав под чужое влияние. Лео подошёл к ней и, запустив руку в карман, достал нож и выкинул его. Указав на себя, потом на неё, потом сложив две руки вместе и сомкнув их в замок, Лео разомкнул их и приложил ладонь к сердцу, после чего свел их в молитвенное положение. Заринэ непонимающе посмотрела на это.

— Он обещает, — перевел Эн, посмотрев на Лео, чтобы увидеть подтверждение, что переводит правильно. — Что не оставит тебя, и будет рядом. — Лео кивнул. Задрожавшая девушка стиснула пальцы в кулачки и, закусав губы, отвела лицо и пошагала к спрятанным лошадям. Большего ей и не нужно было. Лео пообещал, а его слову она верила, как словам Корана, потому что они были для неё одинаково святы.

Той ночью, как и во время завтрака, Лео, укладываясь, посмотрел на Заринэ, и нашёл, что она уже некоторое время с замиранием на него глядит. Смирено опустив ресницы, он отвел рукой край покрывала рядом с собой, и в два прыжка девушка преодолела расстояние, чтобы оказаться там. Хонбин и Эн, ещё не спавшие, делали воспитанный вид, что ничего не замечают или не придают особого значения. Заринэ под одеялом опять начала ластиться и жаться к Лео, а тот опять принялся упираться, соблюдая дистанцию. Но персиянке было невдомек, что в нём бурлит мутированная кровь. Медленнее, чем в прошлый раз, но всё-таки она нагревалась. Расположившиеся в не продуваемом, достаточно теплом горном закутке, они уже не обязаны были согреваться о тела друг друга, Лео всего лишь хотел подтвердить, что не отталкивает её, не бросит. Но Заринэ этого было мало. Ей нужно было ему принадлежать, ей нужно было утолить и своё желание, которое разгоралось к ночи. Ей не терпелось, чтобы он опять засунул себя в неё, и она бы почувствовала себя с ним единым целым. Лео грозно отвел её руку, осмелевшую, забиравшуюся к нему туда, куда порядочным девушкам соваться не стоило, но вышло это так грубо и возмущенно, что пристыженная этим Заринэ отвернулась, накрывшись с головой, и захныкала. Она что-то сделала не так, он опять не желает её себе. Каждый раз ей приходится заново добиваться его расположения. Лео погладил её по волосам, расстроенный, что задел её, обидел. Почему у него всё время только и получается, что обижать её? Он же пытается защитить Заринэ, ради неё обороняется! Зверь на время приутих, пока слезы лились по щекам персиянки. Лео развернул её к себе, вытер щеки, поцеловал в лоб, нежно обнял, не сильно, без каких-либо подтекстов.

Заринэ, пользуясь тем, что он потеплел и ослабел перед её горечью и жалобностью, протянула к нему свои губы и коснулась его поцелуем. Лео не ответил на него. Девушка усерднее предприняла попытку и, хотя никакой отдачи не было, она одностороннее целовала его, пока он не стал отстраняться. Обвив его плечи, поймав его, Заринэ опять прильнула к нему. Зверь поднял голову, учуяв вторую возможность. Возбуждение тигра и его гормонов накладывалось на родное возбуждение Лео, которое он осознал с утра. В этом есть что-то приятное, хотя это всё пагубно, некрасиво и аморально. Застывший, он лежал и пытался силой мысли перебороть возбуждение, но ничего не помогало. В памяти закрутился ледяной источник, что тёк на Каясан. Он иногда убегал к нему и погружался в него, в основном, чтобы закалиться и очиститься, но бывало, что и… снять возбуждение? Он возбуждался и прежде, до зверя? Заринэ продолжала касания и целовала уже всё его лицо, молчаливая, влюбленная, покорная.

Круто поднявшись, Лео подхватил её и, на руках, понес подальше от засыпающих друзей. Отойдя на приличествующее расстояние, он прижал Заринэ к земле, опустив на неё, задрал юбки, но теперь не просто развел ноги, но закинул их себе на плечи, так, чтобы она не могла обхватить его талию. Девушка не понимала его умысла, она вновь, алчная и пышущая любовью, с готовностью замерла, приподнимая бедра навстречу, чтобы скорее ощутить его в себе. Лео не заставил себя ждать, не понимая, зачем это делает, ругая себя последними словами, но не в силах противостоять ни зверю, ни собственной физиологической потребности. Когда Заринэ стонала и кричала, кусая его губы — в плотской любви она была всё неистовее и неистовее, словно все закабаленные и закрепощенные женщины её веры, её страны искали выхода своих страстей и неудовлетворенных желаний через неё — Лео, уже полностью владеющий собой, отогнавший зверя, решил продолжить это дольше, хотя раньше секс представлялся ему настолько бессмысленным и безобразным, что с ним, казалось, нужно заканчивать как можно быстрее. Однако в этот раз Лео не поторопился, чем довел Заринэ до срывающегося в гортанный визг оргазма, который пришлось погасить рукой. Девушка заметалась под ним в судорогах наслаждения, а он успел вовремя выйти из неё и кончить в сторону. Ему хотелось надеяться, что последствий всё же никаких не будет.

Преодолев тысячи километров на лошадях, пешком, на автобусах, попутках и такси, четверо странников пересекли Китай, и оказались, наконец, в Южной Корее. После второй ночи с Заринэ, в дороге прошло меньше двух недель. И всё оставшееся время, если были условия для размещения, Лео принимал на свою постель девушку, и в каждом втором случае занимался с ней соитием. Любовью он это назвать не мог, а сексом не хотел. Было в их соединении что-то животное и неуправляемое, поэтому и название этому было дано «соитие». Когда они вчетвером поднимались на Каясан, достигнув конца пути, Лео уже дней пять как не замечал никаких признаков тигра в себе. Зверь был сыт во всех смыслах, удовлетворен, и спал. В благодарность за благотворное влияние на него, Лео половину подъема по Кошачьей тропе пронес Заринэ на себе. Девчонка смеялась, обнимая его сзади, и чувствовала себя счастливой, как никогда. В пути, ещё в горах, она попросила Эна научить её корейскому, и он понемногу обучал её их речи. Заринэ с головой уходила в эти уроки, повторяя сутками все слова, все правила, все фразы. Хонбин, конечно, лучше знал фарси, и был бы лучшим учителем, но дружба между ним и Заринэ не сложилась, поэтому единственное, что он делал — это изредка поправлял её, если слышал ошибки в её бубнёже себе под нос.

— Значит, это ваш дом? — посмотрела персиянка на внушительные ворота, когда Лео опустил её на ноги перед ними.

— Именно, — улыбнулся Эн, постучав в калитку. Сначала открылось маленькое окошко, в которое кто-то посмотрел, а затем и дверца. За порогом стоял воин с замотанным лицом, как любой из земляков Заринэ, путешествующий через пустыню. Ей даже стало не по себе, настолько она отвыкла от вида восточных одежд своей родины. Когда они спустились с гор в Тибете, Хоакин, Хонбин и Лео переоблачились в ботинки, кроссовки, кожаные черные штаны, футболки и куртки, став кем-то новым для девушки. Её невозможно было уговорить снять покров с волос, но в купленное, вполне современное длинное платье, закрывающее всё, она переоделась, и теперь выглядела вполне вписывающейся в двадцать первый век. — И теперь, скорее всего, это будет и твоим домом, — уступил ей проход Эн, подмигнув привратнику, вечному хранителю тайн монастыря, кто бы ни занимал эту должность. — Отец у себя?

— А ты привёл ему новую дочь, брат? — кивнул привратник, указывая на возвышающуюся башню поодаль. Заринэ оглядывалась, войдя, как маленькая девочка, провалившаяся в другой, волшебный мир. Тишина, покой, чистота, красота. От самого входа вниз, каскадом, спускались площадки, как гигантская лестница. На каждом уровне были постройки с вздернутыми по краям крышами, аккуратненькие и уютные. Каждая лестничка и дорожка была обсажена цветами, можжевельником, тисом, шиповником. Крыши утопали в кронах густых деревьев, казавшихся первозданными, мощными, крепкими. Вдоль монастыря, продолжением построенной руками людей стены, шла вверх гора, оберегая внутреннее содержимое Тигриного лога лучше любой крепости. Это будет её домом? Заринэ никогда не могла и мечтать ни о чем подобном. Ей никогда не снились такие красочные и яркие сны, как это место, настолько гармоничное и утопичное, что в существование его не верилось. Сезон для первого знакомства с монастырем был выбран удачно — половина посадок ещё находилась в позднем цветении. Осенние хризантемы обрамляли каждое крыльцо.

— Не я — Лео, — потешался Хоакин над другом, представляя, как он будет краснеть и оправдываться на пальцах перед Хенсоком. Но настоятель монастыря не потребовал никаких объяснений. Познакомившись с девушкой, приведенной ему на благословение и одобрение, чтобы она смогла пожить тут, старик тепло принял Заринэ, поселил её в гостевом домике, подальше от общежитий учеников монастыря и попросил, чтобы она пока не попадалась никому на глаза.

Сложнее ей было объяснить, что спать под одной крышей они с Лео пока не смогут. Тут нельзя. Это как мечеть — всё свято, вся территория в пределах стены — храм, поэтому ни о каких физически-брачных отношениях речь быть не может. Заринэ сразу же растеряла половину восторга от этого места. Она не может в нём быть с Лео! Нужно поскорее найти другое пристанище… однако её возлюбленный никуда уходить не торопился. Они с товарищами прибыли в заслуженный отпуск, и намеревались провести здесь пару недель, в течение которых нужно было решить, что же дальше делать с Заринэ, как устроить её судьбу. Но задача значительно усложнилась, когда в конце первой недели персиянка неважно себя почувствовала, потом, бледнея и конфузясь, обратилась к Эну с просьбой найти ей лекаря, потому что к ней никак не приходит то, что посылает раз в месяц Аллах всем женщинам. Эн не пошёл за лекарем. Виновника и источник болезни он знал, а заодно и диагноз, который тотчас назвал Заринэ. Рухнув на кровать, она сжала ладони перед лицом.

— Аллах! — опустившись ещё ниже — на пол, на колени, она трепетно и взбудоражено прошептала: — Я всё сделала правильно! Ты благословил меня, наконец!

Эн посмотрел на неё, замолчавшую в молитве, и приготовился к задаче потруднее — объявлении об отцовстве Лео.