Лунный принц

Глава 6. Катрин

Катрин летела вперёд на автомате, не сильно задумываясь об управлении автомобилем. Её слишком захлёстывали эмоции, на даже не помнила, когда была так сильно на взводе, как сегодня.

День выдался отличный, тёплый и солнечный. Вокруг так и бурлила жизнь, плещущаяся через край энергия, скопившаяся в земле за долгие зимние дни. Весна была повсюду, лишь в сердце Катрин будто совсем не осталось места для радости. Одна сплошная чернота.

Если это и есть любовь – да нафиг её! Может быть, если любовь взаимная, всё бывает иначе? Может быть тогда и распускаются крылья и хвосты, и по ветру встают носы и хвосты, но это (нужно быть сильной и признать факт) не её случай.

Альберт её не любит. Чтобы он там не утверждал, чтобы не говорил, какую бы лапшу не пытался повесить на уши, во чтобы бы ей самой не хотелось отчаянно Катрин – правда в том, что он Катрин не любит. Он честно пытался. И причиной тому могли быть как жалость, так и чувство выгоды, и благодарность за то, что она честно старалась служить ему костылём, пока не появилась проклятая «госпожа Элленджайт», чтоб её никогда и нигде не было!

Он попытался и у него не вышло. И это понятно. Бывают люди, не созданные для тихих семейных радостей и моногамных отношений. Он – так точно не создан. Ему нравится окружать себя людьми, как цветными игрушками, получать от них радость и… выбрасывать из своей жизни, просто забывать. Он не специально и не нарочно – он просто такой.

Но ей-то что делать?

– Чёрт! – выругалась Катрин, с досадой ударив по рулю. – Чёрт, какая же всё вокруг гадость!

Ещё недавно казалось – выход из ситуации простой. Можно просто расстаться, в любой момент.

Раньше, читая о женщинах, готовых бесконечно прощать мужчину, отказывающуюся понимать, что некоторые черты и склонности не исправимы по определению, она в душе лишь усмехалась – глупые гусыни. Ну, как так можно? Бесконечно надеяться на то, что никогда не сбывается. И вот она сама оказалась перед таким выбором.

Бесконечно надеяться на то, что однажды он встанет другим человеком и перестанет тянуться к острым ощущениям в лице Синтии, или Кинга, или кого-то ещё.

Бесконечно и безнадёжно.

Может быть, он изменился бы, если бы любил её, но… нет, он её ценил, уважал и в какой-то мере считался, стараясь не причинять боль, не задевать интересов, но той страстной любви и обожания, о каком мечтает любая женщина, магнитического притяжения – их не было.

Вернее, было. Но – с одной стороны.

Как же Катрин ненавидела Синтию! На подобную ненависть она тоже не считала себя способной, но иногда она со страхом признавалась себе, что ненавидит Синтию едва ли не сильнее, чем любит Альберта. Разумом она пыталась понять, что дело не в сопернице и, по совместительству, родной сестре, а в самом Альберте, но ничего не могла с собой поделать. Сердце упрямо настаивало на то, что пока в их жизни не появилась эта адская отрыжка, всё было хорошо. Всё было почти нормально, потому что те заскоки, что наблюдались у Альберта в первые дни их знакомства она теперь и заскоками, попривыкнув, почти перестала считать.

Отвлекшись на мысли, Катрин едва не пропустила красный сигнал светофора и едва разъехалась с чёрным лэнд-крузером. От возмущённого и оглушительного сигнала заложило уши и испуганно колотилось сердце. Но на долю секунды промелькнула мысль о том, что лучше бы и не разъезжаться. Ей совсем не хотелось наконец прибыть туда, куда она так стремительно мчалась. Ничего хорошего её не ждёт. Роскошный дом, который по документам принадлежит ей, на самом деле не просто Катрин чужд, он враждебен. Каждый раз, переступая порог Кристалл-Холла, она чувствовала его насмешливый, недоброжелательный взгляд.

Дом был на стороне Синтии. Это был её дом. Не важно, какой ремонт проделала бригада работников, восстановив всё заново практически с нуля – в доме жил прежний дух и этот дух был пропитан энергией Синтии и его рода, к которому Катрин не чувствовала никакой причастности. И не хотела чувствовать.

Сейчас она приедет в Хрустальный Дом и найдёт своего будущего мужа в объятиях его чокнутой нимфоманки сестры. Эти двое настолько сильно обнаглели, что даже и не стремятся как-то прикрыть свою связь, порочную и безбожную. И при мысли об этом очередная волна горячей злости поднялась уже не только на Синтию.

Какое право у Альберта так с нею поступать? Она ни о чём его не просила, не навязывалась ему. Она была согласна добровольно отдать ему его чёртовы деньги до последнего доллара-шиллинга-пенса. Безвозмездно! Она была готова на фиктивный брак, если простым подписанием документов проблему было не решить.

Так зачем?.. Зачем он настоял на развитии отношений, подарил ей ложные надежды и мечты? Зачем продолжал тянуть всю ту же песню?

И всё же, когда она узнала, что он мёртв… что никогда его больше не увидит…

Нет, уд лучше так. Пусть живёт, тварь такая. Пусть радуется жизни. Но с неё – хватит! Довольно этой грязи, боли и разочарований! Сегодня она точно должна поставить точку, как бы не было больно, как бы не было страшно и трудно. Когда начинается гангрена, спасти человека можно только через ампутацию загнивающей конечности.

Нет смысла делать вид, что всё в порядке. Всё совсем не в порядке – всё на грани. Она – на грани. Никогда прежде весна не казалась ей блёклой, а смерть – желанной. Катрин всегда была уравновешенной и рациональной девочкой. С детства. Всё чувства всегда по каблук и все действия только по плану. А Альберт? Конечно, она не может казаться ему ни родной, ни привлекательной. Они с ним антиподы. И она переболеет этим. И выздоровеет И будет жить дальше. И всё останется, как страшный и тяжёлый сон, позади. Нужно только решиться поставить точку, найти в себе силы быть последовательной и осуществить задуманное.

В том, что повод для большого скандала сейчас найдётся, Катрин и не сомневалась.

Общая дорога осталась позади. Она съехала на частную трассу, ведущую к Кристалл-Холлу. Поля, разлинованные посадками, сменились густым и тенистым парком, разросшимся настолько, что больше напоминал лес. Каждый раз ей было жутко проезжать через него. Тут была какая-то особенная, кладбищенская, тяжелая энергетика. Словно между стволами притаились призраки.

Неприятный осадок усиливался ещё и тем, что обычно в этом месте начинала сбоить связь. Да и любая аппаратура работа нестабильно. Геомагнитная, патогенная зона, мать его так и растак.

Иногда Катрин казалась, что этот тёмный парк никакой и не парк на самом деле, а портал, через который въезжаешь в царство злых духов – Хрустальный дом. Где заточены проклятые души, которым она, по какой-то странной прихоти судьбы, открыла выход наружу.

Дорога, серпантином спускаясь вниз, выруливала за несколько миль от Кристалл-Холла так, что ты мог будто с высоты птичьего полёта наблюдать за Хрустальным домом и его окрестностями. Видно было всё, как на ладони. Если подъезжать к дому другой дорогой, с другой стороны, такого зрелища не увидишь – казалось, ты паришь над этим дворцом из мрамора и хрустальных куполов, над террасами, возвышающимися одна над другой, группами мраморных скульптур, красивых изящных беседок, скамеек в тени зелёного лабиринта и вокруг чаши фонтана.

Косые лучи оранжевого солнца всё погружали в розовое марево, будто Кристалл-Холл был окружён лёгкой дымкой бледно-алого тумана. И это казалось символичным.

Дом походил на своих хозяев. Невыразимо прекрасный и вымораживающе-зловещий.

Катрин поставила машину на подъездную площадку и вошла в дом с чёрного хода. Тишина, царившая повсюду, казалась ей мёртвой. В воздухе остро пахло гарью.

Прямо посредине парка зияла ужасная, чёрная проплешина. Сгорело несколько деревьев и теперь чёрными, смоляными стволами лишь подчеркивали белизну склепа.

Пожар, судя по всему, был именно в нём. И, насколько Катрин могла понять, огонь был в скрытой камере, под первым этажом, именно там, где в своё время она нашла Альберта. Воспоминания о том дне заставили её испуганно попятиться.

В склепе дверь сорвало с петель и теперь она болталась на одной скобе. Провал походил на распахнутый рот, дышащий могильной тьмой. Нужно будет срочно пригласить бригаду ремонтников, пусть немедленно закроют этот провал.

У Катрин было такое неприятное чувство, что из тьмы на неё кто-то глядит. И сейчас не было дверей, чтобы помешать этому «кто-то» выйти.

Было жутко поворачиваться к фамильному склепу спиной. Вдруг то, что незримо витало, пахло гарью, кровью и серой, набросится со спины? Иррациональный страх накрыл с головой и Катрин едва удерживалась от того, чтобы бегом не кинуться к дому.

«Нервы ни к чёрту, – усмешкой она старалась успокоить саму себя. – Такое чувство, будто я попала в реальность с ходячими мертвецами и все они сейчас явятся по мою душу. Или, вернее, бренное тельце».

Она ожидала, что в доме будет холодно и темно, как в склепе, но реальность впервые приятно удивила – дом встретил теплом и приятными запахами, витающими в любом жилом помещении.

Из-за дверей раздавались людские голоса, один звук которых заставил Катрин облегчённо выдохнуть.

Лишь потом она начала прислушиваться к голосам:

– Ты хоть сам осознаёшь, до какой степени гадок? – голос Синтии звенел от ярости, гнева, презрения и боли.

Ого! Они ссорятся. И это не могло не радовать. Но что такого мог сделать Альберт, чтобы вывести из себя стервозную «госпожу Элленджайт» до такой степени, чтобы у той голос на визг срывался?

– Всё, что ты имеешь сейчас, ты имеешь благодаря мне, дорогой братец! Твой костюмчик, все те красивые вещи, которые ты так любишь; комфорт! Твоих любовником я буквально создала из праха! Даже твою жену и её наследство – всю твою жизнь! Ею во второй раз ты обязан мне.

– Ну так забери её обратно!

Альберт не кричал, но его тихий голос дышал не меньшей яростью, чем у его любовницы-сестры.

– Давай, Синтия! Покажи мне, на что способна в гневе жестокая ведьма? Тебе ведь несложно?..

Катрин остановилась в дверях.

Картина, открывшаяся её взору, была откровенно жутковатой и вряд ли пристойной. Они не делали ничего. Просто стояли друг против друга и ссорились. Причём Синтия была полностью одета.

Да и Альберт – одет. Ну, почти. Туфли, брюки, рубашка – всё как положено. Но при этом вид у него был расхристанный. Рубашка казалось влажной и была не только не заправлена в брюки, но держалась на нескольких пуговицах, так, словно одним небрежным движением плеч он мог заставить её распахнуться или соскользнуть. В открывшийся вырез на груди была видна грудь, кожа, выступающие ключицы, шея, блестящая от влаги. Или пота?

Рубашка смотрела влажной, будто кто-то плеснул на неё водой, а поверх влажных пятен расходились розовые.

Что это? Кровь?

Концы волос вились от влаги. И весь он был какой-то встрепанный и болезненный, словно оголённый провод. Как человек, находящийся на грани и готовый сорваться.

Они с Синтией синхронно повернулись в её сторону и несколько секунд все играли в гляделки.

– Что здесь происходит? – Катрин не повышала голоса, но отчего-то он показался ей громогласным.

– Опа! А у нас гости! – зло засмеялась Синтия. – Не поздновато ли для визитов, милая?

– Я тебе не милая, – осадила её Катрин, входя в Большой зал Хрустального Дома.

Эта часть дома считалась самой красивой. Но ей она не нравилась. Благодаря странному куполу и причудливому освещению теней тут было даже больше, чем повсюду.

– Сейчас не поздно и не рано – сейчас день. Чем вы занимались и что принимали, что потеряли счёт времени?

Альберт сел на один из удобных диванов и, растёкшись по нему, забросив длинные руки на спинку, закурил. Затянулся глубоко, с жадностью, выпуская в воздух сизые кольца дыма со сладковатым запахом марихуаны.

Катрин так и подмывало подлететь к нему, вырвать сигареты с травкой и закатить оплеуху со всей дури, так, чтобы искры из глаз посыпались. Но усилием воли она сдержалась. Эта парочка не заставит её потерять лицо и вести себя словно невоспитанная бабища из глубинки.

– И, к слову, я не наношу визитов. Это мой дом. И сейчас не я нахожусь у вас, а вы – у меня.

– Ага, – насмешливо кивнула Синтия. – Точно. Где-то именно так чёрным по белому и записана. Кому и знать, как не мне. Я ж сама и написала. Давай не будем играть в эти игры, дорогуша. Все мы слишком устали для этого. Мы все знаем, кто здесь хозяйка, кто хозяин положения, – её взгляд скользнул к Альберту, безмолвно смолящему свою сигарету, потом её глаза остановились на Катрин, а губы сложились в насмешливую, пренебрежительную улыбку. – А кто лишь жалкая марионетка.

Катрин нервно сглотнула. От ненависти и злости, от беспомощности и ярости, от сознания, что ей никогда ни за что не положить на лопатки эту стерву выть хотелось.

Но чёрта с два! Она не порадует её за свой счёт. Ни за что!

– Полегче, Синти, – одёрнул Альберт. – Давай обойдёмся без оскорблений.

– Разве оскорбления называть вещи своими именами?

– Катрин не вещь.

– Правда? Ах, да! Я забыла! Вещи не умеют говорить, а она иногда открывает рот.

– Не срывай на ней свою злость на меня. Она здесь не при чём.

– Ой, правда? Совсем-совсем не при чём? Бедная святоша! Что? – развернулась к ней Синтия, воинственно вздёргивая подбородок и насмешливо блестя лихорадочным взором. – Думала застать нас на горяченьком? Поздновато явилась. Но, если тебе станет от этого легче, отымел он сегодня не меня.

– Синтия, – устало вздохнул Альберт, – может быть ты, наконец, уймёшься?

– Не затыкай мне рот! Что хочу, то и буду говорить!

– Кто бы сомневался.

– Это сцена ревности? Я правильно её понимаю? – обращаясь к Альберту через плечо своей соперницы поинтересовалась Катрин.

Он пожал плечами, но то, как упрямо избегал её взгляда, энтузиазма не внушало.

– Что у вас здесь произошло? – каким-то невероятным чудом ей удавалось сохранять спокойный тон. – Кто-нибудь может объяснить? Рэй сказал, что вы мертвы?..

– Конечно! В том аду, в который мы попали благодаря Альберту, ничто живое и нормальное выжить и не могло! Этой бессовестной сволочи показалось нормальным и логичным завершить нашу историю на восхитительно-трагической ноте! Нет, это просто трындец какой-то! То один братец пытается меня прикончить, то другой! Какие нежные у меня родственники! – засмеялась Синтия нервно, приглаживая руками волосы.

– Рэй ошибся, – голос Альберта звучал безлико, устало и. Как у робота или смертельно уставшего безэмоционально, сдавшегося человека. – Мы выжили. Моя сестра в очередной раз всем доказала, какая она крутая и непобедимая.

– А мой братец в очередной раз утёр мне нос, доказав, какой он сексуальный и неотразимый!

– Я снова перестала вас понимать, – взгляд Катрин метался от перевозбуждённой, злой сестры, всё время яростно и отчаянно жестикулирующей, к брату, который не то, что не двигался, почти не дышал.

– Хочешь знать, что сегодня тут произошло, госпожа Белая Овечка?

Синтия встала перед Катрин, воинственно выпятив, безусловно, заслуживающую внимания, упругую и высокую грудь, и с вызовом и насмешкой глядя прямо в глаза.

– Я осуществила план, который вынашивала столетиями – вернула к жизни моего давно почившего отца. Все вокруг всё моё поганое детство только и твердили о том, что он был чокнутым ублюдком, зачатым матерью от родного сына! А когда подрос, этот извращенец, спавший исключительно с мальчиками, изнасиловал мою мать, свою родную сестру, и так на свет появилась я! Мне всегда было интересно – почему именно родная сестра заставила его изменить вкусовым пристрастиями, но он трусливо сдох и не мог ответить на мои вопросы. Иногда мне казалось, что его просто оговаривают, что есть факторы, обеляющие его. А иногда я думала, что он слишком счастливо отделался от всех нас, так и не оплатив свои грехи. Не знаю, чего я ждала от нашей с ним встречи – от отца, которого то любила, то ненавидела, но явно не того, что проигнорировал меня целиком и полностью, он пойдёт и трахнет моего драгоценного братца, а тот не станет возражать.

– Синтия…

– Замолчи!!! Ненавижу тебя! Ненавижу! – она наносила удары ладонями наотмашь, куда попадёт, истерично и хаотично, как любая взбесившаяся, истеричная девчонка. – Как ты мог так со мной поступить!?

Катрин, привыкшая видеть Синтию надменной, всегда имеющей план действия на любой шаг в любом направлении стало почти жалко свою соперницу.

– Жалкий импотент! Чёртов гомик! Чтоб ты снова сдох!

Альберт какое-то время терпеливо сносил и шлепки, и истерику, перехватил руки сестры, бережно, явно боясь причинить ей вред и голос его, обращённый к ней был мягок:

– Успокойся. Да уймись же, Синтия.

– Пусти меня! Не смей ко мне прикасаться!

Она отшвырнула его от себя с такой силой, что его впечатало в спинку дивана.

– Клянусь! Я заставлю тебя пожалеть о том, что ты сделал сегодня!

– Можно сказать уже пожалел.

– Ты мне заплатишь! И он – тоже!

– Синтия, жизнь ничему тебя не учит. Каждый раз, как ты пытаешься мстить, больше всех страдаешь сама.

– Знаешь, что? – обернулась Синтия к Катрин. – Мне почти жаль тебя.

– Ага, – кивнула Катрин. – Как волку – кобылу.

– Глупая маленькая ты дурочка! Овечка на заклание. Ты будешь до последнего оправдывать его и искать виноватых. Я на таких насмотрелась. Да что говорить? Я самая такая. Мы все такие. Думаем, что этих ублюдочных уродов плохо поняли, недолюбили, недоласкали, а вот я пойму, долюблю и со мной он будет другим. Он! – ярко наманикюренный палец Синтии с острым, как коготь, ногтем. – Не будет. Поверь мне. Как спал со всеми смазливыми парнями подряд, так и продолжит это. Руку готова дать на отсечение, ты уже не раз задавалась этим вопросом – почему? Почему он такой загадочный, сдержанный и странный. Да всё потому! Потому что правда лежит на поверхности, и мы оба её знаем. Я – как сестра, ты – как жена. Он просто предпочитает мальчиков! Вот и все!

Катрин молча смотрела на беснующуюся Синтию и думала лишь об одном: только бы не расплакаться, только бы сдержаться. Сохранить лицо. Уйти с достоинством, забиться, зализать раны, а уже потом думать, как выпутываться.

Да, похоже на этот раз Синтия говорила правду. Каждый раз Альберт, несмотря на всю свою нежность и искусность в любовной игре был словно наполовину с ней. Он давал, но она всегда чувствовала некий барьер.

И вот она – причина.

– Катрин, да не слушай ты её! Она злится и готова наговорить любых гадостей.

– Ты ещё скажи, что я лгу?

– Ты не лжёшь, но ты намеренно искажаешь факты.

– Ой, да хватит! Я ведь заранее знаю, что этот перец начнёт плести тебе дальше! Ошибка, слабость, не знаю, что на меня нашло, но ты мне всё равно дороже… я всё это слышала от него тысячи раз! Послушай, и ты.

Слёзы, предательские слёзы всё-таки на глаза навернулись. Чтобы скрыть их, Катрин повернулась и торопливо пошла к выходу, слыша за спиной злой смех Синтии и оклик Альберта:

– Катрин!

Каблуки скользили по скользким плитам, а слёзы почти застилали глаза. Они были солёными и едкими, кислота, раздирали горло, давили на грудь так, что дышать больно.

Катрин не слишком хорошо понимала, куда вообще идёт, а этот проклятый дом – как лабиринт. Кажется, это вестибюль?

Опершись рукой об одну из колон, она хватала ртом воздух, стараясь не зарыдать в голос.

– Катрин!

Подхватившие её теплые руки не дали сползти на пол, прижали спиной к твёрдой опоре. Знакомый горьковатый запах окутал со всех сторон, а тепло казалось таким желанным.

Он обнимал её, словно становясь между ней и приближающимся к ней ужасом, но защита иллюзорна – он сам и есть ужас, причина её боли, заноза в сердце, убивающая желание жить, разрушающая всё вокруг.

– Катрин… не слушай Синтию. Она же нарочно это говорит, ты же понимаешь? Она злится и просто хочет сделать больно.

– Но ведь она не лжёт?

До этого она избегала смотреть ему в лицо, а тут подняла глаза и взглянула прямо, в упор.

К её отчаянию на тонком лице проступила растерянность. Он словно колебался, не зная, как смягчить. Или преподнести…

Катрин оттолкнула его от себя.

– Оставь меня.

– Не оставлю.

– Просто объясни – зачем?.. – ответ Катрин старательно пыталась отыскать в его лице, потому что правду на словах услышать сомневалась. – Зачем ты играешь со мной?! За что ты так?.. Я могу понять, почему ты хотел на мне жениться, но зачем играть моими чувствами?

Она билась в его руках, как птица в клетке, впрочем, не слишком убедительно. Страшно было это клетку взломать, ведь лететь ей было некуда. И она не хотела улетать, ей нужен был повод остаться.

– Я не играл.

– Ты лгал мне!

– Нет. Никогда. Ты знала обо всём, что происходило в моей жизни.

– То, что сказала сейчас Синтия – это правда?

У Альберта были густые ресницы. Густые и очень тёмные, по сравнению со светлыми, пшеничными волосами, иногда отливающими чистым золотом. Затрепетав, как крылья у бабочки, они опустились.

– Ясно. Убери от меня, пожалуйста, руки. Я не хочу иметь с тобой общего больше, чем это необходимо.

Он не пошевелился, продолжая удерживать её в клетке своих рук.

– Альберт? Я попросила меня отпустить?

– Катрин, я понимаю, как всё это нелепо звучит. И понимаю, что, возможно, сейчас ты меня презираешь. Даже согласен, что заслужено. Но ты выслушаешь то, что я скажу – не ради меня, может быть, ради нас обоих и уж, по крайней мере, ради себя самой. То, что было у меня сегодня – это на самом деле ничего не значит…

– Ты сейчас шутишь, да?

– Нет. Это была минутная вспышка, которую никто не счёл нужным погасить. Ни меня, ни Ральфа не связывают никакие романтические чувства и связывать не могут.

– К слову, эта вспышка далеко не первая…

– Катрин, послушай…

– Нет, это ты меня послушай. Не стану отрицать, мне сейчас больно и тошно, но я буду в порядке. Я это переживу. Со временем мы можем остаться друзьями. В конце концов, ты ведь не виноват, что ты такой, какой есть. Я читала, что ориентацию не выбирают. Мы рождаемся такими, какими рождаемся. Просто, прими это и живи с этим. Не нужно быть несчастным самому и делать несчастными других.

– Ты о чём сейчас вообще говоришь? Ах, это ты о модных в ваше время толерантных изысках?! Я не знаю, как там у других, но за себя могу сказать – я мог спать с мужчинами, и могу спать с женщинами. Но это не ориентация, Катрин! Это просто разврат.

– Всякий наркоман и пьяница говорят себе, что не больны. Что могут бросить в любой момент…

– Да. И это тоже. Катрин, это даже как-то… унизительно, хотя и заслужено. Я не испытываю романтических чувств к мужчинам. Иногда это похоть, всё равно, что рукоблудие вдвоём. Это как форма общения. И когда никому от этого нет зла – это одно. Но с тобой, понимаю, всё по-другому. Я виноват. И я раскаиваюсь. То, что случилось, было ошибкой, о которой я сожалею всем сердцем. Сожалею из-за тебя и из-за Синтии, которую ранил. Даже не знаю, что на меня нашло. Я так распущенно и безответственно не вёл себя с… да, пожалуй, с самого своего воскрешения.

– Я тебя слушаю, как песню. Ты ведь и в самом деле не понимаешь, да?

– Не знаю, чего я там понимаю, но точно знаю одно – я не хочу тебя терять. Я не могу тебя потерять. Ты для меня повод бороться с самим собой, с моей тёмной стороной, моими пороками. Я знаю, ты думаешь, что я говорю это потому, что хочу использовать тебя… или жалею… даже не знаю, но, Катрин, я говорю тебе правду, когда говорю, что люблю тебя! И в глубине души, под гнётом твоей неуверенности в себе, недоверия ко мне, ты знаешь, что это так, что я люблю тебя. Иначе ты бы за меня не боролась.

Катрин не могла сдержать слёз, и они пролились, как из переполненного резервуара. Она смотрела на него и плакала – не могла сдержаться.

– Чего ты от меня хочешь? Альберт, я… я люблю тебя, но не знаю, правильно ли дать тебе смыть мою жизнь в унитаз? Ты не изменишься. Не сможешь. А может быть – не захочешь.

– Я не хочу причинять тебе боль. Не хочу так сильно, что, может быть, у меня получится? Получится стать лучше и достойней, чем сейчас.

– Разве не может быть так, что ты обманываешь сам себя? Ведь такое бывает? Мы не всегда может принять то, что мы есть… прости, но когда мы бываем вместе… когда мы близки, ты словно бы не до конца ты… я не знаю, как это объяснить, но я это чувствую…

Его пальцы сжались на её подбородке, заставляя Катрин поднять голову. Он смотрел ей прямо в глаза, и казался открытым, правдивым, искренним.

Ему так хотелось верить!

– Как тебе объяснить, чтобы ты меня поняла? Я чувствую рядом с тобой себя как нечто очень большое и порою опасное, что может тебя разрушить. Мои желания, мои инстинкты тёмные и то, от чего порой я получаю удовлетворение способно сломать человеческую психику. Секс подразумевает снятие барьеров, но, если я сниму их… я боюсь напугать, оттолкнуть, разрушить или даже внушить тебе отвращение. Ты почти ребёнок, Катрин. Моя осторожность, моя сдержанность – они не от недостатка страсти к тебе. Всякий раз, общаясь с тобой, я боюсь, что ты поймёшь, что я представляю собой на самом деле и не сможешь принять меня таким, какой я есть.

– Возможно, так и есть. Я не могу принять Синтию, Кинга и… Ральфа, кажется? Меня разрушает сама мысль об твоей связи с ними. Мне больно, и тошно, и… я не могу… просто не могу это принять.

– Я знаю. Я понимаю это. И я не хочу, чтобы ты это принимала. Я люблю тебя, Катрин, а когда любишь, в постели не может быть никого третьего.

– Но беда в том, что он есть. И третий, и четвёртый, и даже пятый и шестой. Если бы я пришла и призналась тебе, что…

– Нет! Этого не может быть. Это была бы уже не ты, Катрин. Ты – ангел, чистый и светлый. Отдавая тело, ты отдаёшь и сердце. Тебе не могут быть доступны такие чувства.

– Ты даже не представляешь, как мне хочется прибить тебя за такие слова. Ты, значит, грешник и можешь получать все радости жизни, а я, как верная жена, должна принимать исповеди и отпускать грехи?!

– Нет. Я так не думаю. Нет! Но я ведь прав. Если ты изменишь мне, ты от меня уйдёшь. И всё разлетится к чёртовой матери.

– Я задала тебе вопрос, Альберт и повторю его снова: чего ты от меня хочешь? Я могу предложить тебе два пути. Мы женимся, чтобы ты смог получить твои деньги, ты получаешь всё, что хочешь, а дальше мы либо расходимся, либо живём в фиктивном браке. Ты сохраняешь видимость уважения ко мне – никаких открытых связей, никаких любовниц в моём доме. Мы остаёмся друзьями. Либо наш брак будет настоящим, а, следовательно, в нём будем только ты и я. Ни Синтии, ни врагов, ни друзей в нашей постели – только ты и я!

– Хорошо.

Катрин посмотрела на него с подозрением:

– Так просто? Такому «хорошо» можно верить?

– Надеюсь. Дай мне шанс.

– Дам. Но учти, Альберт, этот шанс – последний. Я не шучу. Ещё раз нарушишь обещание – никакая сила, никакие убеждения не заставят меня быть с тобой. Это не ультиматум. Просто… просто лучше ужасный конец, чем ужас без конца и, хоть это не я сказала, не могу с этим не согласиться.

– «И если твой правый глаз искушает тебя»… – с сарказмом протянул Альберт. – Его придётся вырвать.

– Я не позволю отношениям разрушить меня. Я хочу за тебя бороться, но… ты тоже должен бороться за нас. Любовь – не данность. Это работа. Сложная и кропотливая. Иногда приходится наступать себе на горло, отрекаться от своих принципов… или случайных удовольствий.

– Отказаться от удовольствия, чтобы быть счастливым? – улыбнулся он, зарываясь пальцами в её волосы, вдыхая её запах и тёплый аромат. – Приз стоит цены. Я попробую.

Она замерла, глядя на него широко распахнутыми глазами. Впитывая его ласку, его внимание.

Катрин хотелось верить. А ещё ей хотелось, чтобы её поцеловали и то, что Альберт так и не предпринял этой попытки заставило сомневаться правильности сделанного решения.

Но у него были свои причины. Его тело ещё хранило следы Ральфа. И прикасаться к ней сейчас казалось неправильным, почти святотатством.

Иногда быть искренним и правдивым мало для того, чтобы сделать любимого человека счастливым. Иногда правда может разбить любимому сердце. И мы вынуждены причинять ему огорчение полу-ложью, даже если это причиняет нам сильную боль самим, лишь бы боли не чувствовал тот, кого мы любим.