Любить, чтобы ненавидеть (Нелли Осипова) читать бесплатно онлайн полную версию книги (ч. 4)

— Поздоровайся с бабой Клавой, Вася.

Мальчик встал, поздоровался.

— Иди в комнату. Можешь включить телевизор. На обеденном столе не рисуй.

Мальчик взял со стола альбом для рисования, коробочку цветных карандашей и вышел бочком, бросив не по-детски внимательный взгляд на Клаву.

— Может, чайку вскипятить? Разговор-то долгий.

Клава кивнула и села к столу, оглядывая опрятную, но бедную обстановку кухни, и приготовилась слушать.

Мать Васи Верка была детдомовской. С грехом пополам кончила школу. Директор детского дома выбила ей в полном соответствии с законом комнату в коммунальной квартире, как раз напротив той, где жила Зоя Михайловна, дала приданое и устроила на работу. Первый год регулярно звонила, да Верка и сама заглядывала в детдом, потом звонки стали реже, а Верка нашла новых друзей, молодых, веселых, симпатичных парней и девчат со стройки, на которой работала.

Все бы хорошо, только соседи по квартире попались склочные: вечно к чему-нибудь придирались, устраивали скандалы.

Как-то Вера, встретив на лестничной площадке Зою Михайловну, пожаловалась ей.

— Я этих людей давно знаю. Они еще до вселения Веры зарились на эту комнату, да только не перепало им. Вот злость свою на ней и вымещали, — сообщила Зоя Михайловна Клаве.

Зарабатывала Вера прилично, со временем приоделась, стала заглядывать в хорошую парикмахерскую, и оказалось, что она премиленькая. На дискотеке ее приглашали незнакомые парни, назначали свидания, но свои, со стройки, их решительно отшивали. Верка была достаточно опытной для своих лет — с невинностью и наивностью распрощалась еще в детдоме, как не следил за ними Аргус, педагог по воспитанию, — и не прочь была походить с теми, кто клеил ее на дискотеке. Но ребята со стройки бдели, и в конце концов она стала ходить с одним из них. Это был высокий, стройный двадцатитрехлетний парень, отслуживший в армии, побывавший в Чечне, вопреки уверениям министра, что первогодков туда не посылают, и вернувшийся без иллюзий, немного приблатненным. Миша играл на гитаре, пел, подражая Высоцкому, и лихо бил чечетку. А еще он покуривал травку.

С этого все и началось.

Для хорошей травки нужны были хорошие деньги. Он стал подрабатывать натурщиком у знакомых художников. Фигурой Бог наградил его отменной, приглашений позировать хватало. Но расходы на наркоту росли, денег требовалось все больше и больше. Тогда он уговорил работать по субботам натурщицей и Верку.

Так она познакомилась с Гошей, который писал тогда в основном ню.

Большой, красивый, ласковый Гоша поил ее крепким вкусным чаем, а когда ей становилось холодно, укутывал в теплый, ворсистый мохеровый плед, словно невзначай касаясь груди, отчего по всему телу бежали странные мурашки, ощущение, которого Верка не испытывала, трахаясь, как она выражалась, со своими ребятами.

Гоша не спешил укладывать ее на знаменитый матрац в углу мастерской. В ней нарастало желание, недоумение, нетерпение, и когда он все же во время четвертого сеанса отнес ее туда прямо в мохеровом пледе, она обо всем забыла и не предохранилась…

Гоша закончил картину через месяц с небольшим, щедро расплатился с ней, они распили бутылочку шампанского и прилегли на матраце… Оказалось, прощались, ибо больше он не звонил. Когда она приехала к нему без звонка, он грубо выставил ее, но она успела заметить стоявшую на крохотном подиуме другую девушку, закутанную в тот же плед. Верка раскричалась, въехала Гоше пару раз по физиономии — он только уклонялся и улыбался, — приехала домой и впервые закурила травку вместе со своим Мишей. От третьей затяжки она с непривычки «улетела»…

Наутро не могла вспомнить, когда ушел Миша. Болела голова, подташнивало. Вера решила, что заболела, и отправилась к врачу в поликлинику брать бюллетень.

Там она узнала, что беременна, и уже на втором месяце.

Что делать?

Аборт?

В детдоме им очень красочно объясняли, что в результате ранних абортов возникает бесплодие.

Она точно знала, что это от Гоши, потому что только с ним позволила себе однажды не предохраниться.

Идти к Гоше?

Абсолютно бессмысленно: Верка давно поняла, что таких, как она, натурщиц у него не одна. К тому же он женат, имеет дочь…

Оставалось одно — рассказать Мише. Нет, не признаться, а просто сообщить, что забеременела от него — он никогда не интересовался, предохраняется она или нет.

Верка не ожидала, что он обрадуется, услышав эту новость.

В эту ночь они впервые за все время близости по-настоящему любили друг друга. Он — от счастья, что будет отцом и оставит после себя след на Земле, а она — из благодарности за такое его отношение.

Будущее казалось безоблачным.

Ей удалось удержаться и не курить травку до самых родов. И позже, в течение нескольких месяцев, пока кормила грудью, Вера стойко держалась, категорически отвергая все попытки Михаила угостить ее косячком. А когда молока стало мало и она перевела ребенка на искусственное питание, не устояла и стала вместе с Мишкой покуривать.

— Вот тогда я первый раз встряла, не утерпела, — сказала Зоя Михайловна.

— Это вы правильно сделали, — заметила Клава. — Детдомовские, они на первый взгляд только кажутся отчаянными, а на самом деле более беспомощных и беззащитных людей поискать.

— Донимали ее соседи по любому поводу — то не так на кухне убралась, то пеленки не там сушит… Скандал за скандалом. Когда Мишка дома, не смели и носа из своей комнаты высунуть, а когда Вера одна — обязательно к чему-нибудь да придерутся. Вот и стала она с моего разрешения чуть что — с маленьким ко мне…

— Болел?

— Животиком мучился. Да и то сказать, чем они со своим Мишкой мальчонку кормили! А уж курили… Словом, настояла я и добилась, чтобы взяли Васеньку в ясли. И Михаил ходил, добивался, он, ничего не скажу, любил мальца, заботился, какие-то справки приносил, ходатайства разные, когда, конечно, не накурившись был. Все обещал, распишемся с Веркой… Словом, взяли Васеньку на пятидневку. И до чего здоровенький мальчонка оказался — ну, кажется, чего такого особенного в яслях-то? Питание — смехота, условия — никакие, нянек не хватает, памперсов этих нет, дорогие слишком, вот они обделаются и орут… А Васенька поздоровел, толстенький стал, румяный, просто чудо. Значит, порода в нем такая, крепкая…

— Я так понимаю, что вы и сами к нему привязались? — спросила Клава.

— Чего скрывать… И относила в ясли, и приносила по субботам домой чаще я, да не к ним, а к себе. А потом, когда время пришло в детский садик определять, Мишка помер.

— Что так?

— Это у них, у наркоманов, обычное дело, передозировка называется. Сколько раз участковый приходил, лекции им читал, предупреждал, что можно и Богу душу отдать, грозил родительских прав лишить, только все зря: они сейчас пообещают завязать, а уж на другой день в два горла накурятся до потери сознания. Потом совсем ополоумели, колоться стали…

— Значит, он на иглу сел? — проявила осведомленность Клава.

— А я о чем? Верка словно ошалела, к вокзалам ходить стала, о Васеньке совсем уж не заботилась. Я было сунулась с детским садиком договариваться, только кто ж его возьмет, когда бесплатных детских садов почти не стало, очереди на год… Пошла я в милицию, у нас в отделении женщина по работе с детьми, даром что старший лейтенант, а добрая и отзывчивая, и у самой двое детей, так что она помогла… Вот… А на днях Верку похоронили… Тоже передозировка, как сказал участковый. И теперь Васеньку в детский дом отдают. Кое-как упросила пару недель подождать, взяла к себе… На комнату-то соседи Веркины уже губу раскатали, заявление подали, ходят, торопят, хоть положено ждать шесть месяцев… А мне так Васеньку жалко. Опять же по закону он в комнате-то этой прописан, нельзя же ребенка так вот, взашей…

— Что же вы его к себе не возьмете?

— Куда? Своих двое внуков, да младшая дочь вот-вот третьего принесет. Они ведь рожают, не думают.

— Это да, — согласилась Клава.

— А жилищные условия ныне, хоть взвод нарожай, не улучшают.

— Это да, — опять согласилась Клава, не переставая мучительно думать, что же ей делать.

— Вот я и вспомнила: Верка, когда только обнаружила, что залетела, приходила советоваться, может, все же аборт сделать, и оставила мне телефон Гоши…

— А почему вы Дашу спросили?

— Так Верка тогда же и сказала мне, что женат Гоша, и жена у него красивая, Дашей зовут, и что любит он ее, потому что вся мастерская ее портретами заставлена. Плакала… Я записала телефон и сохранила, Бог надоумил.

Обе женщины умолкли.

— Еще немного подождешь? — спросила наконец Клава, не заметив, что перешла на «ты». — Уж больно все неожиданно, как сосулька на голову.

— Да я-то подожду, только заберут его в детдом через две недели… никаких прав у меня нет…

— Хорошо, — сказала Клава. — Я постараюсь что-нибудь придумать… Пока не знаю, с чего начать… — Она помолчала.

Но через некоторое время вскинула голову — ее явно осенила какая-то идея, затем решительно объявила: — А знаешь, Зоя Михайловна, что мы сейчас сделаем?

Женщина только пожала плечами.

— Одевай-ка малыша и собери ему вещички на пару-тройку дней.

— Вы хотите забрать его? — испугалась Зоя Михайловна.

— Именно! — и видя, как она растерялась, Клавдия добавила: — Да ты не бойся, не бойся, все уладим, я отвечаю за ребенка, не волнуйся. Еще не знаю, как все пройдет, но лучше действовать сразу и решительно. Поверь мне, чем больше думаешь и сомневаешься, тем труднее добиваться своего.

— Я верю, дай Бог вам здоровья. А как быть с документами?

— Главное — документы! Я возьму все, что есть. И вот еще… Может, какие-нибудь его фотографии найдешь?

— А как же! — встрепенулась женщина, пошла в комнату и через несколько минут вернулась с бумагами и фотографиями.

Клава взяла, рассмотрела, положила в сумочку.

Зоя Михайловна вновь вышла, говоря:

— Сейчас соберу его одежду.

Вскоре она вернулась на кухню, ведя за собой мальчика, передала Клаве объемистую хозяйственную сумку с вещами.

Клава нагнулась к мальчику:

— Меня зовут баба Клава. Пойдешь ко мне в гости?

Мальчик молчал.

— У меня дома много игрушек, ты познакомишься с хорошей девочкой, Сашенькой. Она уже ходит в школу, во второй класс. — Помедлив немного, она спросила: — Ну как, поедем, Васенька?

— Поедем, — тихо согласился мальчик.

— Погоди-ка, — неожиданно спохватилась Клава. — Ты что-то рисовал здесь, когда я пришла?

— Да, — так же тихо сказал он, взглянув на Зою Михайловну. — Мне баба Зоя разрешила…

— А ты не покажешь мне твои рисунки?

Мальчик вновь вопросительно посмотрел на соседку.

— Сейчас принесу, — с готовностью сообщила та и пошла за рисунками.

— Давай-ка возьмем их с собой и покажем Сашеньке. Ты не против?

— He-а, я еще нарисую, — мальчуган не спускал огромных печальных глаз с Клавы.

Она улыбнулась ему.

Зоя Михайловна принесла детский альбом для рисования, вручила Клаве.

— Вот… Хлебом его не корми, дай порисовать. Если есть хоть какой-никакой клочок бумаги и карандаш — так и будет сидеть, рисовать, пока не позовешь. Может, это потому, что игрушками не избалован, а может, наследственность от отца перешла, кто его знает, поди — разберись…

— А чего нам разбираться, мы ведь, Зоя, с тобой в этом ничего не смыслим, — Клава взяла альбом, положила аккуратно в сумку с вещами.

Мальчик проводил альбом взглядом и сразу погрустнел.

— Не бойся, Васенька, баба Клава хорошая, она тебя в обиду не даст, — успокоила ребенка Зоя Михайловна, обняла его, поцеловала и попросила Клаву, чтобы та позвонила ей, как только будут хоть какие новости.

— Позвоню, не сомневайся.

Клава с Васенькой вышли на улицу. Она решила отвезти его на машине. Остановила первую попавшуюся, посадила ребенка, села сама. Назвала адрес, взглянула на малыша и поняла, что он впервые едет в машине: в глазах его был восторг, два голубых озерца сияли так, как только бывает у мальчишек при виде любой движущейся техники.

— Нравится в машине-то ехать, Васенька?

Мальчик только кивнул…

Дома никого не было: Гоша пошел в школу за Сашенькой, Даша еще не вернулась с работы.

Клава раздела ребенка, умыла его и повела показывать игрушки, из которых Сашенька давно выросла, но так и не рассталась с ними.

— Скоро наша Сашенька вернется из школы, сядем обедать. Ты что больше всего любишь, Васенька?

— Жареную картошку, — немного освоившись, ответил мальчик.

— А еще что?

— А еще все другое…

Клава не очень поняла смысл этих слов, но позже, когда они уже обедали, по тому, как он жадно и с аппетитом ел, поняла, что жизнь научила ребенка не привередничать. Волна воспоминаний о собственном детстве всколыхнулась в ней, и она твердо решила: если не примут в этом доме ребенка, она уйдет от них совсем, заберет Васю и уедет жить в свою избу. Денег и здоровья хватит, чтобы поставить мальца на ноги.

Вернулись Гоша с Сашенькой.

При виде незнакомого мужчины Вася выронил из рук мохнатого бурого медвежонка и забился в угол, хлопая глазами.

— Ой, кто к нам пришел? — радостно воскликнула Сашенька.

— Знакомьтесь, это Васенька, — Клава ласково погладила его по голове, — а это Саша. А дядю зовут Гошей. Ты не стесняйся, милый, подойди к нему, подай ручку, как настоящий мужчина.

— Привет, — сказал Гоша, присел на корточки и взял в свою руку протянутую ладонь мальчика. — Откуда ты, такой красивый?

— От бабы Зои, — ответил ребенок.

— Интересно…

Две пары голубых глаз испытующе уставились друг на друга, как будто хотели отыскать в глубинах зрачков ответ на вопрос, адресованный взаимно каждому: «Кто ты?»

Гоша встал, намеревался пойти в ванную, но, вновь глянув на гостя, остановился. Лицо его выражало крайнюю степень растерянности.

— Клава, чей это ребенок?

— Наш, — коротко ответила она.

— Может, объяснишь?

— Обязательно объясню, а как же иначе. А теперь давайте-ка мыть руки и садиться за стол.

Когда стали рассаживаться, Сашенька попросила Клаву, чтобы Вася сел рядом с ней.

— Спроси у него, где он хочет сидеть, — посоветовала Клава.

— Васенька, хочешь сесть рядом со мной? — спросила Саша.

Мальчик кивнул головой и взял ее за руку.

Сашенька мгновенно откликнулась на этот жест доверия и обняла ребенка. Малыш прижался к ней и тоже обхватил ее своими ручонками.

Клава отвернулась и смахнула слезы. Кому, как не ей, было понять всю тяжесть сиротского детства, ведь именно в этом возрасте бежала она с толпой обезумевших от страха женщин и детей, спасаясь от фашистских бомб. Да, конечно, она не помнила своего имени, но свист летящих на землю чудищ она не просто помнила, а даже слышала до сих пор. «Этот звук у меня в ушах, — говорила она. — Умирать буду, а он так и будет визжать».

Васенька сидел за столом спокойно, не крутился, не ерзал, как многие его ровесники обычно делают. Чувствовалась детсадовская дрессура. Клава подкладывала ему на тарелку то одно, то другое, и мальчик послушно все съедал. Сам ничего не просил, но ничего и не оставлял.

После обеда озадаченный Гоша ушел в мастерскую работать, а Клава объявила детям:

— Вы тут без меня поиграйте, а я зайду к папе, нам поговорить надо. Справишься с Васенькой, Сашунь?

— Конечно, баба Клава.

— Если он попросится, своди его в туалет, — и подумала, может, он и проситься-то не умеет, лучше самой сводить, чем довести мальца до конфуза.

Покончив с этим ответственным делом, Клава захватила с собой документы, фотографии, альбом с рисунками и поднялась лифтом на последний этаж дома, где располагались мастерские художников. У нее был свой ключ — она раз в неделю прибирала там, но сейчас предпочла позвонить в дверь.

Гоша впустил ее и сразу же забросал вопросами.

— Погоди, Гоша, не части. Скажи мне прежде, чего ты так разволновался? Или сердце что подсказало?

— А чего мне волноваться? Просто спросил. Непонятно, откуда-то взялся ребенок, ни ты, ни Даша ничего не говорили… При чем здесь сердце, не пойму…

— Сердце всегда при том, — рассудительно заявила Клава. — Вот, погляди, узнаешь? — И она выложила перед ним фотографии маленького Васи.

На одной из них он был снят вместе с Верой.

Гоша небрежно перебрал фотографии, чуть помедлил, вглядываясь в лицо молоденькой женщины, затем вернул снимки Клаве.

Все то время, что он рассматривал их, она внимательно следила за ним, потом взяла из стопки ту самую, где Васенька запечатлен с матерью, и вновь подала Гоше со словами:

— Это Верка, неужто забыл, не узнал?

— Почему я должен ее узнать? — бросил он в бой последний оборонительный резерв.

— Гоша, сейчас уже не время в игры-то играть. Ты хорошо ее знаешь, можно сказать, знал, она тебе тут гольем позировала.

— Клава, ты представляешь, сколько тут натурщиц перебывало, я что, каждую должен помнить?

— Это ты жене своей зубы-то заговаривай, а мне зачем? Знаю, знаю, можешь не объяснять, — пресекла она его попытку возразить ей. — Ведь я всегда знала, чем ты здесь, кроме рисования, занимался, только ни разу не выдала тебя, не встряла в ваши с Дашей отношения. А теперь — все. Так что садись, генацвале, и слушай.

— Да я тебя битый час слушаю и все понять не могу, — опять из последних сил уцепился за оборонительный рубеж Гоша.

— Значит, такие вот дела: Вера умерла и оставила этого Васеньку круглым сиротой. А мальчик-то — твой сын…

— Что-о-о?! — взвился Гоша.

— Да не кричи ты… Давай лучше думать, как нам быть. Она только с тобой и спала, не предохранившись, вот и забеременела.

— Если бы это было так, сразу бы прибежала ко мне, — заявил Гоша.

— Совесть ей не позволила, да и знала она, что с тебя как с козла молока, не дура была, поняла, что настоящий бордель здесь…

— Ты говори да не заговаривайся! — возмутился Гоша.

— Опять ты свое… Скажи спасибо, что не Даша к телефону подошла, когда соседка Веркина позвонила. У нее и телефон твой есть, и как звать тебя, знает. Она Вере помогала, как могла, а теперь, когда та померла, не может на себя мальчишку взять. Да ты посмотри, вглядись, он же копия твоя. И вот еще, — Клава раскрыла альбом, — полюбуйся, как рисует.

Гоша взял альбом, нехотя пролистал пару страниц, вернул Клаве.

— И ты предлагаешь мне взять чужого парня, признать его своим сыном и предложить Даше заменить ему мать?

— Вай мэ! Как же долго ты соображаешь!

— Хочешь окончательно разрушить нашу семью, да? — Гоша орал, представляя себе, как только что налаженные отношения с Дашей теперь разлетятся в клочья и ничто уже не спасет его вторично.

— Нет, не дай бог! Что ты говоришь! Никогда такое мне и в голову не придет. Зачем напрасно хочешь обидеть меня?

— А где доказательства, что это мой сын? Мало ли что тебе соседка наговорила! Я не могу так вот просто взять и усыновить ребенка, должна быть уверенность.

— А ты возьми свои детские фотографии и сравни с этими, а потом встань вместе с ним перед зеркалом и полюбуйся, ты же художник, разве не видишь — вы одно лицо!

— Клава, среди людей есть не только похожие друг на друга, но и двойники. Вон, по телику то Сталина, то Ленина показывают живых, а это всего лишь их двойники.

— А ты мне про Сталина и Ленина не рассказывай! Давай-ка решать с Васенькой. Что будем делать?

— Ну не могу я так, ни с того ни с сего, в одну минуту решить такой вопрос. Я должен подумать… Может, соседка все нафантазировала… Откуда мне знать?

— Вот что, Гоша, я тебе скажу. Если даже мир перевернется, я этого ребенка не дам забрать в детдом, на все пойду: увезу в свою деревню, уеду в Грузию, хоть там не сладко живется, найду уголок в России… Так ты уж думай, думай, только побыстрее. Завтра я ответа от тебя жду — как решишь, так и сделаем. А соседка здесь совсем ни при чем, какая ей выгода зря наговаривать? Для нее самое простое — отдать его в детский дом. Ладно, я пойду, а то дети там одни. А ты думай, Гоша.

Клава ушла…

Дети так самозабвенно играли в детской, словно всегда были вместе и не существовало между ними возрастной разницы. Стоило Клаве войти в комнату, как Сашенька сразу же бросилась к ней с сияющими глазами:

— Баба Клава! Он такой хороший, такой хороший! Можно, он останется у нас до вечера? Попроси его родителей, чтобы они разрешили, ну, пожалуйста.

Клава отвела Сашеньку чуть в сторону, к окну, и шепотом объяснила:

— У Васеньки нет родителей, он сиротинушка, понимаешь?

— Совсем нет? — Лицо девочки, только что такое радостное, исказилось гримасой печали, она готова была заплакать.

— Совсем. Он жил с мамой, а теперь она умерла. Вот такие дела, генацвале.

— С кем же он теперь жить будет?

— Его хотят отдать в детский дом, — грустно поведала Клава.

— Я знаю, в детском доме очень плохо, я видела по телевизору, как они там спят все в одной комнате… — Сашенька шмыгнула носом.

— Да, не сладко ему придется, — вздохнула Клава. — Я тебе рассказала это для того, чтобы ты не спрашивала у него ничего про родителей, поняла?

— Поняла, — совсем сникла Сашенька.

В это время к ним подбежал мальчик с какой-то игрушкой в руках, протянул и сказал:

— Давай поиграем с ней.

— Тебе нравится это лото?

— Это не лото, а такая игрушка, чтобы учить буквы. У нас в садике тоже есть.

— Так ты и читать умеешь? — спросила Клава.

— Я могу написать на бумаге «Вася».

Сашенька выдвинула ящик своего письменного стола, вытащила лист бумаги и усадила Васеньку. Мальчик немедленно взял из стопки карандашей один и, высунув язык, медленно и очень тщательно вывел на бумаге свое имя.

— А сколько тебе лет? — спросила Сашенька.

Вася показал на руке четыре пальца.

— Баба Клава, а я в четыре годика умела писать?

— В четыре — нет, ты только к шести годам научилась.

— Значит, он очень умненький мальчик, — заключила девочка.

— Да уж, — грустно вздохнула Клава, — при такой жизни не захочешь, а поумнеешь…

— А разве нельзя ему остаться у нас навсегда? — не унималась Сашенька.

— Это могут решить только мама с папой.

— Когда мама придет, я попрошу ее, ладно?

— Посмотрим… — неопределенно произнесла Клава и, оставив детей, ушла на кухню. Через минуту она заглянула в детскую, спросила Сашеньку: — А тебе, егоза, не пора за уроки садиться?

— Ты что, баба Клава, завтра же суббота! Ничего не задали, — сообщила радостно Сашенька.

Клава вышла, бормоча себе под нос: «Совсем голову потеряла с этим мальцом…»

Даша вернулась с работы в отличном настроении: бутик процветал, пользовался популярностью, набирал постоянных покупателей. В основном сюда приходила молодежь, много начинающих актеров, уже успевших завоевать популярность в российских сериалах. Правда, Даша прекрасно понимала, что в большинстве этих свежеиспеченных русских санта-барбарах актерским мастерством и не пахнет, но к ее бизнесу сие не имело отношения.

Как-то зашел к ним в жутко затрапезном виде парень, помялся, потоптался неловко, а потом обратился к продавщице с просьбой:

— Мне бы приодеться… только вот не знаю, что выбрать…

— Вам повседневный костюм или для другой цели? — спросила опытная продавщица.

Он застенчиво улыбнулся, объяснил:

— Видите ли, у меня вышли сразу две книжки в разных издательствах… Сначала ничего не печатали, а потом вот сразу… Даже на следующую договор заключили. Теперь будет презентация одной книги, а мне не в чем показаться на людях…

И столько было искренности и растерянности в его словах, что Дашины девчонки присоединились к наиболее опытной продавщице, и они всем скопом одели его, принарядили. В благодарность он пригласил всех на презентацию и обещал подарить свою книгу.

А сегодня он вновь зашел в бутик, кое-что купил и неожиданно, перебрасываясь с девочками разными историями и смешными анекдотами, предложил:

— А хотите, я вам прямо сейчас придумаю рекламный слоган?

Всем стало интересно, даже некоторые покупатели, которые слышали его слова, замерли в ожидании, а он, помолчав несколько минут, выпалил:

— Трусы от Трусарди, шинель от Шанель, кардиган дома Карден, бижутерия от Бьяджотти.

Ему похлопали…

Когда Даша зашла на кухню, ребята ужинали. Она увидела Васеньку и воскликнула:

— Какая прелесть! Привет, малыш. Ты из какой квартиры? — Даша подумала, что это соседский ребенок.

— Из бабы Зоиной, — очень серьезно ответил он.

— Клав, это из какой же?

— Да я номера не помню, — как-то странно подмигивая, ответила Клава, что сразу же насторожило Дашу.

— Клава, в чем дело?

— Пойдем в детскую, Даша, — тихо позвала Клава.

Они вышли из кухни, прошли в детскую. Клава закрыла за собой дверь.

— Что за секреты? Чей это ребенок?

— Да еще ничей, у него несколько дней назад мать умерла, и отца нет… Вот такие дела, Даша…

— Какой ужас… бедный мальчик. А с кем он живет?

— Пока его соседка взяла, а потом отдадут в детдом.

— Какая же это соседка, из какой квартиры? Я толком не поняла.

— Не из нашего дома он, просто я его привела… — Клава замолкла на полуслове.

— Откуда ты его привела, Клава? Почему недоговариваешь? А ну, выкладывай все, не крути со мной, — Даша поняла, что если от нее Клава решила скрывать что-то, значит, здесь таится неприятность.

— Это у одной моей знакомой в доме случилось, она на одной лестничной площадке живет с Васенькой… с его мамой… жила… Когда схоронили мать, его хотели сразу же в детдом забрать, вот она и упросила подождать пару недель.

— Но это же не выход, Клава. Надо что-нибудь придумать.

— Вот и я все думаю, как бы уберечь мальца от казенного дома.

— Давай-ка сейчас поужинаем, а после вместе поговорим, может, Гоша с Яковом Петровичем найдут выход. Надо ему позвонить, посоветоваться. Кстати, завтра он придет позировать для своего портрета, тогда и расскажем ему все. Он очень смекалистый и предприимчивый человек. Гоша знает, видел ребенка?

— Да.

— И что он думает по этому поводу?

— Сказал, что посоветуется с тобой, — соврала Клава, уверенная, что эта ложь лишь во спасение.

Появился Гоша, понурый, с мрачным лицом, не глядя в глаза Даше, спросил:

— Ужин скоро?

— Привет, трудяга, — бросила Даша, — совсем заработался, даже с женой не здороваешься.

Гоша чмокнул ее в щеку.

— Садитесь за стол в столовой, пусть ребятки там, на кухне, сами заканчивают, а я сейчас подам, — Клава быстренько принесла ужин, расставила все на столе, спросила: — Может, вы вдвоем поужинаете, а я к детям пойду?

— Что еще за новости? — вскинулась Даша. — Когда это было, чтобы ты отдельно от нас за стол садилась?

— Так ведь я к детям… чтобы последить… — стала объяснять Клава.

— Не выдумывай, чего там следить, справятся сами. Садись, — настояла Даша.

Ужинали молча, чувствовалась напряженность, которую могли объяснить Гоша и Клава, но Даша, вернувшаяся домой в прекрасном настроении, никак не могла понять, что же такое случилось дома, от чего за столом царит мрачная тишина. Конечно, жаль ребенка, да еще такого очаровательного, но чтобы такое траурное молчание… Нет, тут что-то большее.

В это время прибежали Сашенька и Вася, сытые, довольные, веселые. Мальчика словно подменили — он улыбался открыто, доверчиво, от прежней настороженности не осталось и следа.

— Ну как вы, все съели? — спросила Клава.

— Все до капельки! — ответила за двоих Саша и обратилась к матери: — Мамочка, а можно, Васенька у нас поживет?

Мальчик мгновенно понял, что именно эта тетя решит сейчас его судьбу, от нее зависит, останется он здесь или вернется к бабе Зое. А ему так захотелось остаться в этом чистом, просторном доме, где столько игрушек, где живет такая веселая девочка и куда он приехал с бабой Клавой на чудесной машине! Он с застывшей на лице улыбкой инстинктивно приблизился к Даше и смотрел на нее снизу вверх, как будто ждал ответа и одновременно упрашивал: «Не отсылайте меня, у вас так хорошо…»

Даша протянула к нему руки, подняла, посадила себе на колени, спросила:

— Ты хочешь у нас остаться, Васенька?

— Да… — прошептал мальчик, и улыбка сошла с его лица.

— Вот и хорошо, оставайся, — заключила она.

Мальчик обхватил ручонками Дашу за шею и прильнул к ней щечкой. Даша растрогалась, крепко прижала его к себе и поцеловала в макушку, оглянулась на мужа, спрашивая, не против ли он, и когда тот кивнул, сказала:

— Конечно, это не выход, надо что-то кардинально предпринять, чтобы пристроить его в хорошие руки. Я подумала, может, Яков Петрович что-нибудь дельное посоветует.

— Хорошо… — отозвался Гоша. — Поговорим завтра с ним.

Клава, строго и внимательно наблюдающая эту сцену, вдруг возразила:

— Зачем это вам Яков Петрович понадобился, он-то здесь при чем? Это наше, семейное дело, да и вы не дурее его, разберетесь, решите все сами. А я пока посуду на кухню снесу. — Она стала убирать со стола.

Саша потянула за руку Васеньку. Даша спустила его на пол, и тут Гоша не выдержал, встал, взял мальчика на руки, поднял, прижался щекой к щеке и обернулся лицом к жене.

— Даша… — начал он и осекся.

Она взглянула на них, на мужчин, стоящих голова к голове, в четыре одинаковых глаза смотревших на нее, и ахнула.

— Клава! — закричала Даша. — Клава! Иди сюда, Клава! Я не выдержу этого! Я не могу все начинать сначала! — Она вскочила, бросилась из комнаты, в дверях столкнулась с Клавой, кинулась ей на шею и в голос разрыдалась, вздрагивая всем телом, приговаривая: — Что мне делать, Клавочка, что мне делать?..

Клава увела ее в спальню, уложила на кровать, села рядом, положила руку ей на лоб, принялась тихим голосом уговаривать:

— Хорошая ты моя, добрая, умная, не плачь, родная, не рви себе сердце, лучше выслушай, что я тебе скажу.

Даша перестала всхлипывать, только слезы непроизвольно, как бы независимо от нее самой, катились по ее щекам.

А Клава все говорила, говорила, рассказывала историю Верки, ее друга Миши, потом незаметно и плавно перешла на свои детдомовские годы, на сиротское детство и в довершение всего сказала:

— Поговори с Гошей спокойно, не кляни его, не ругай, он уже свое получил. Да ведь и было-то все давным-давно, пять лет назад, что теперь вспоминать?.. А Васенька, попомни мое слово, будет вам и свет в дому, и радость, и утешение, и опора в старости. Меня уж на свете не станет, а ты вспомнишь мои слова и еще добром помянешь за то, что уговорила и Гошу, и тебя… — Помолчав немного, Клава убрала ладонь со лба Даши и добавила: — Вставай-ка, пойдем, умоемся, генацвале, к детям с таким лицом выходить не годится.

— Клава, — осипшим голосом произнесла Даша, — а вдруг мы не успеем за две недели все оформить, и его у нас заберут?

— Да кто ж у родного отца станет ребенка забирать? Не боись, все устроится.

Минуло три месяца пребывания Кати в Праге. Первые волнения по поводу ее неуверенности в знании чешского языка прошли. Она работала много, уверенно, с энтузиазмом. С коллективом фирмы отношения установились ровные, доброжелательные, но особой дружбы с отдельными сотрудниками не возникало, да Катя и не стремилась к этому. Ладислав время от времени забегал к ней, чтобы убедиться, что у нее все в порядке и особых проблем нет.

Наступил ноябрь. В первую субботу месяца утром в Катином гостиничном номере неожиданно раздался телефонный звонок. Катя только что проснулась, она никак не могла привыкнуть к раннему началу работы, как это принято в Чехии, и потому в свободные дни позволяла себе понежиться лишний час.

— Слушаю, — отозвалась она на звонок телефона.

— Доброе утро, Катя, здесь Ладислав! — радостно приветствовал он. — Что делаешь?

— Мне стыдно, но я лежу.

— О! Извини, — растерялся он.

— Ничего страшного, я ведь не сплю, а просто лежу, валяюсь, — уточнила Катя.

— Тогда я могу спросить у тебя, какая разница между русскими словами «обилие» и «изобилие»?

— Надо же, какие проблемы тебя волнуют ранним субботним утром, — хихикнула Катя.

— Зря смеешься. Я думал что когда ты приедешь, у меня будет богатая практика в русской разговорной речи, но ты так прочно перешла на чешский, что мне пришлось восполнять мои пробелы чтением книг.

— Прекрасная идея! Поздравляю. Чтение — лучший способ пополнить словарный запас, поверь мне и не ропщи, что я перешла на чешский.

— И все-таки, в чем разница между этими словами? — вновь задал вопрос Ладислав.

— Обилие — это когда чего-то много, а изобилие — когда обилие изображено художником на рисунке, как было в Советском Союзе, когда пытались убедить народ посредством изобразительного искусства, что у нас обилие продуктов. Изо-билие, понятно?

Ладислав расхохотался:

— Это такая шутка или ты сейчас придумала?

— Вот прямо сию минуту, еще тепленькое, как говорят врачи, ex tempore, что означает — перед самым употреблением.

— А если серьезно?

— Изобилие — это чрезмерное обилие. Все очень просто.

— Ты снова шутишь?

— На этот раз все очень серьезно.

— Спасибо. У меня есть еще одно сообщение: я приглашаю тебя сегодня на обед, потому что пришла мама и готовит что-то очень вкусное. Если не возражаешь, я заеду за тобой, хорошо?

— Спасибо тебе, Ладислав, за заботу. А это удобно? Ведь мама готовит для тебя, а я приду и все съем…

— Я не дам тебе все, можешь не переживать. Кстати, познакомишься с моей мамой.

— Хорошо, спасибо еще раз. Буду ждать тебя.

Катя подумала, что еще один день будет заполнен, а значит, можно отвлечься от бесконечных дум об Андрее.

Мама Ладислава Камила оказалась моложавой, высокой дамой со спортивной фигурой, длинной, без единой морщинки шеей, гордо несущей на себе небольшую, красивой формы голову с короткой стрижкой и маленькими голубыми лучистыми глазами. Катю она встретила, как давнишнюю знакомую.

— Очень рада, что вы нашли время приехать к Ладиславу домой. На работе, я думаю, он очень официален, — сказала она и взъерошила сыну волосы.

Кате так понравился этот жест, сделанный в присутствии гостьи, что она невольно улыбнулась, и обе женщины, как по команде, потянулись друг к другу, расцеловались. Давно забытое тепло разлилось по всему телу, принесло облегчение и раскованность.

Обед прошел в непрерывных шутках, расспросах, воспоминаниях. Потом пани Камила заторопилась, быстро собралась, сказав, что должна поспеть на ужин к старшему сыну, но до этого помочь невестке испечь какой-то особенный пирог, рецепт которого очень сложен и требует немалого времени, почему и печется редко и только при ее участии.

Катя только сейчас узнала, что у Ладислава два брата — старший и младший, и оба женаты, лишь он один, неудачно женившись, засиделся в холостяках.

Когда Катя собралась уезжать, Ладислав неожиданно сказал:

— Катя, я прошу тебя… если ты хочешь… останься в этом доме хозяйкой, понимаешь… навсегда. Только не отвечай мне сейчас, подумай.

Она растерялась, покраснела и, опустив голову, не глядя на него, ответила:

— Милый, милый Ладислав, я к тебе очень хорошо отношусь и считаю тебя своим другом. Но этого совсем недостаточно, чтобы принять твое предложение. — Поразмыслив минутку, добавила: — Нельзя дважды войти в одну и ту же реку… Прости…

— Я понимаю… — тихо произнес он.

По дороге в гостиницу оба молчали.

Катя вышла из машины и, не закрывая дверцы, спросила:

— Ты не станешь сердиться на меня?

— Нет, Катя. Единственный человек, на которого я сердит, это я сам, но только тот, что был дураком много лет назад.

— По-русски говорят: что Бог ни делает, все к лучшему.

— Будем надеяться, что это так. До понедельника. Встретимся на работе.

Весь ноябрь Андрей провел в страшном напряжении, ежеминутно ожидая звонка биржевого брокера. И хотя процесс шел успешно, но, как это обычно бывает в биржевых спекуляциях, никаких гарантий никто не мог дать. Все могло произойти — и полный крах с разорением до копеечки, и грандиозный успех, и даже исчезновение брокера вместе со всем капиталом, что порой уже случалось. Правда, доверия к своему брокеру Андрей не терял, но по собственному опыту знал, что большие деньги способны даже на порядочного человека воздействовать не хуже психотропных средств — личность мгновенно трансформируется и впоследствии окончательно деформируется. Тогда можно ждать любого неконтролируемого, непредсказуемого поступка.

Он гнал от себя эти мысли, но они постоянно роились в голове и не отступали, лишая его покоя. Самое досадное было то, что ни прежде, ни сейчас он ни за что не пошел бы на подобную авантюру, если бы не любовь к Кате. Именно это рискованное предприятие имел в виду Андрей, когда сказал ей, что сделает все, чтобы они были вместе, и просил только дать ему время. Но если она вышла замуж за Ладислава или ринулась продолжить начавшийся когда-то, но так и не состоявшийся роман, то его рискованная авантюра, как он упорно называл про себя биржевую игру, теряла всякий смысл.

Порой Андрей просто не мог уснуть без снотворного, стал видеть странные сны, в которых все было перемешано и всегда трагично заканчивалось. С тяжелой головой шел на работу, сидел подолгу над решением элементарных задач.

Иногда его успокаивала мысль, что в любом случае, даже если Катя вышла замуж, он должен развестись с Данусей, расстаться с фирмой «АРКС», с Аркадием Семеновичем, найти, создать другой, свой собственный бизнес, получить наконец свободу. Только что он будет делать, свободный от Катиной любви, без надежды вернуть ее?..

В начале декабря в Средневолжск из Москвы пришла тревожная весть: позвонила мать Дануси, сообщила, что у брата случилось прободение язвы желудка и он доставлен в больницу. Все произошло сегодня утром. Шофер высадил Аркадия Семеновича по его просьбе, не доезжая до подъезда фирмы, потому что ему захотелось пройтись по первому выпавшему в эту зиму снежку. Он сделал несколько шагов и внезапно упал, потеряв сознание. Только в больнице выяснилось, что само прободение произошло достаточно безболезненно для пациента, но большая кровопотеря привела к обмороку Уровень гемоглобина катастрофический. И спасти его может только искусство хирурга.

Мать плакала навзрыд, рассказывая, что ей не велели ехать в больницу, что она сидит дома как на иголках и ждет оттуда вестей. Очень просила дочь приехать в Москву.

Дануся пересказала печальную новость Андрею.

— Собирайся, едем, — коротко сказал он и стал звонить, узнавать, когда по расписанию ближайший рейс в Москву.

Выяснилось, что быстрее добраться с пересадкой, чем ждать очередного рейса.

Андрей стал заказывать билеты, но его прервала жена:

— Я думаю, мне незачем ехать: помочь я не могу, только измотаюсь с этой пересадкой.

Андрей был ошарашен:

— Но после операции с ним постоянно должен кто-то быть. Ты могла бы подменять тетю и мать.

— Уверена, они возьмут платную сиделку, которая лучше справится, чем мы. Мое присутствие абсолютно бессмысленно, да и тебе незачем ехать — после операции его перевезут в реанимацию, туда все равно не пускают. Зачем ты собрался? Только чтобы продемонстрировать рвение?

— Знаешь, я давно уже понял, что ты эгоистка, но такой степени бессердечности я в тебе не предполагал, — возмутился Андрей. — У меня нет оснований относиться к Аркадию Семеновичу с нежностью и любовью, но существует же элементарное человеческое приличие.

— Просто я рассуждаю здраво и рационально. Моя любовь к дяде не измеряется бессмысленным порывом. Когда он выпишется, я сразу же поеду навестить его.

— Нужно еще выжить, — бросил Андрей, перезвонил в аэрокассу и забронировал один билет.

Добравшись до Москвы, он первым делом отправился к матери Дануси. Она сказала, что жена Аркадия звонила, сообщила, что операция закончена, но потеря крови очень большая — вся брюшная полость была полна излившейся кровью. Сейчас ему постоянно делают переливание разных растворов, крови и кровезаменителей. Состояние оценивается как тяжелое.

Андрей, как мог, постарался успокоить и утешить женщину. На ее вопрос, почему не приехала Дануся, он решил не отвечать — с какой стати ему причинять боль бедной матери или лгать, придумывая оправдания жене. Поэтому он сначала спросил:

— А разве Дануся, когда вы с ней разговаривали, сама ничего не объяснила?

— Нет… — растерялась старушка.

— В таком случае, я полагаю, лучше спросить ее. К сожалению, она не просила меня ничего передать.

Женщина горько вздохнула, она-то хорошо знала характер своей дочери…

Потом Андрей, выяснив адрес больницы, поехал туда, встретился с женой и сыном Аркадия Семеновича, дождался, когда освободится врач, поговорил с ним.

— Да, — подтвердил хирург, — положение тяжелое, но можно сказать, что он родился в рубашке: еще несколько минут промедления, и мы не смогли бы его спасти. Вовремя доставили, иначе грозила смерть от невосполнимой кровопотери.

— Спасибо, доктор, — Андрей пожал ему руку. — Значит, есть надежда на оптимистичный прогноз?

— Давайте поговорим об этом завтра, я не люблю заниматься шапкозакидайством. Приезжайте не раньше четырнадцати часов, до этого у меня плановые операции. И постарайтесь увести домой родственников, от них сейчас проку мало.

Уговоры Андрея, как он и ожидал, не возымели никаких последствий — жена и сын остались в больнице. Спросили о Данусе.

Он ответил им так же, как и ее матери, откланялся, сказал, что приедет завтра к двум, и поехал в гостиницу «Минск».

Пока он оформлял номер в администрации, зазвонил телефон. Девушка, заполнявшая бланк, сняла трубку, ответила и улыбнулась Андрею:

— Это вас, Андрей Витальевич, супруга.

Только присутствие постороннего человека заставило его сдержаться. Он взял трубку и, не здороваясь, спросил:

— Что-нибудь случилось? — Выслушав ответ, через мгновение бросил: — Я еще сам не знаю, куда меня поместят, как я могу дать тебе номер телефона? Позвоню, когда узнаю.

Он поднялся в номер и сразу же позвонил домой:

— Зачем ты звонила, можешь объяснить?

Дануся ответила, что беспокоилась, как он долетел.

— Если это все, что тебя волновало, то, как видишь, вернее, слышишь, я жив и на месте. Больше вопросов нет?

Жена посетовала, что он грубит ей понапрасну, но ни словом не обмолвилась о здоровье и состоянии дяди. Андрей лишний раз подивился ее равнодушию к горячо любимому родственнику, и тут его вдруг осенило: почему он должен щадить ее, если она сама, по большому счету, никого не любит, не жалеет и лишь просчитывает степень необходимости для себя на данный момент того или иного близкого человека, включая даже мужа.

И вот тогда он решился: нужно позвонить Елене Андреевне и напроситься к ней на откровенный разговор, другой такой возможности не предвидится.

— Пожалуйста, не звони мне больше сегодня, — сказал он Данусе. — Я хочу отдохнуть.

Андрей положил трубку на аппарат и сразу же поднял ее, набрал номер сотового, так знакомого ему, что тотчас же защемило сердце.

— Елена Андреевна? Здравствуйте. Это Андрей Бурлаков.

— Слушаю, — довольно сухо откликнулась она, памятуя о прошлом звонке, который встревожил, но ничего не прояснил.

— Я прошу вас, Елена Андреевна… пожалуйста… мне очень нужно поговорить с вами…

— Вы полагаете, в этом есть смысл?

— Я надеюсь, когда вы узнаете все, то согласитесь, что я ни в чем не виноват перед Катей… пожалуйста…

— Хорошо, — согласилась она, — только мне хотелось бы, я считаю нужным, чтобы присутствовал и отец Кати.

— Разумеется, я буду только рад. Скажите, где и когда я могу встретиться с вами.

— Виктор возвращается из театра не раньше начала двенадцатого. Вы сможете в это время?

— Конечно, в любое время!

— Тогда приезжайте сегодня к нам. Мы живем сейчас вместе. — Записывайте адрес, — она продиктовала адрес и подробно объяснила, как добраться от гостиницы «Минск».

Андрей приехал примерно через десять минут после возвращения Виктора Елагина из театра. Тот ужинал на кухне, когда раздался звонок в дверь.

Елена Андреевна пошла открывать, но Виктор остановил ее:

— Погоди, я сам его встречу.

Он отложил вилку, вытер салфеткой губы, встал из-за стола и вышел в прихожую. Не стал спрашивать, кто там, сразу открыл дверь и жестом пригласил гостя войти.

Андрей слегка растерялся, хотя и знал, что отец Кати тоже ждет его, и потому немножко замешкался.

— Проходите, проходите, Андрей Витальевич, и давайте знакомиться: я — грозный отец Кати, Виктор Александрович Елагин, а это, — он указал на Елену, — моя жена. Впрочем, с ней вы, кажется, знакомы.

Мужчины пожали друг другу руки.

Елене Андреевне Бурлаков, склонившись, поцеловал руку. Она сразу прошла на кухню, выставила бутылку вина, бокалы, еще что-то съестное, и все это буквально в одно мгновение, жестом фокусника.

— Присоединяйтесь ко мне, — пригласил Виктор гостя. — Правда, ужин поздний, но такова актерская судьба с перевернутым вверх тормашками режимом. Зато могу гарантировать, что все вкусно.

— Спасибо, я уже успел поужинать в гостинице.

— В любом случае надо выпить за знакомство, — категорически заявил Виктор и повел Андрея на кухню.

— Простите мое нетерпение, — сказал тот, смущаясь, но решительно, — Катя вышла замуж?

— Сегодня утром она еще не была замужем. У вас есть более свежая информация? — Виктор наполнил вином три бокала.

— Вы уверены? — спросил Андрей, боясь, что ослышался.

— Леночка, мы уверены?

— Разумеется, — ответила Елена Андреевна.

— Но вы сказали мне, когда я позвонил в сентябре, что она уехала к Ладиславу.

— Не к Ладиславу, а в Прагу, работать в его фирме, по контракту на шесть месяцев, — уточнила Елена. — Именно так я вам сказала.

Андрей сел, взял бокал и молча выпил:

— Вы даже не представляете, что сейчас сделали для меня… Я все эти месяцы места себе не находил, не знал, что предпринять, как позвонить Кате… Даже мысль такая была — позвонить прямо Ладиславу, у нас есть координаты его фирмы, но потом подумал, что ничего бестактнее и глупее не может быть… Что я скажу? Не женился ли ты на Кате? Бред…

— Но Катя говорила мне, что вы предали ее, выбрали между бизнесом и ею ваш бизнес… — с сожалением в голосе сказала Елена Андреевна.

— Я?! Предал Катю? Да в ней вся моя жизнь, с первой встречи, с первой минуты, с первого разговора! Не знаю, почему она не поняла меня, не поверила… — и Андрей стал рассказывать все, как оно было на самом деле, со всеми подробностями, со всеми сложностями, преодолеть которые он намеревался, не вводя Катю в детали задуманной операции.

— Почему же вы не рассказали всего этого ей? Она не могла не понять — вот мы ведь с Леночкой, люди далекие от бизнеса, все из того, что вы излагали сейчас, поняли. А Катя за годы работы в фирме тем более разбирается в этих вопросах, — недоумевал Виктор.

— Рассказать по телефону? Вы просто не знакомы с подобными операциями, поэтому полагаете, что можно вот так вот снять трубку и все рассказать. Я и сейчас решился изложить суть дела только лишь из абсолютного доверия к вам. Такие вещи по телефону? Это самоубийственно, все равно что идти во весь рост на стреляющее оружие, никаких гарантий, что у вас лишь один собеседник.

— Простите мою тупость, — вновь вступила в разговор Елена, — я не могу понять, какая связь между вашим разводом и биржевой игрой?

— Видите ли, — начал терпеливо объяснять Андрей, — биржа — механизм очень тонкий, чувствительный, капризный и моментально реагирует на любые изменения в политике, в экономике, на любые, даже непроверенные, слухи и сплетни. Мой развод, даже не развод, а только начало бракоразводного процесса, тут же аукнется потерей моего бизнеса — полностью на все сто процентов. Этим уже пригрозил мне Аркадий Семенович. Но не страх расстаться с ним меня беспокоит, а то, что подобная сенсация — Бурлаков выставлен из дела, как приблудный пес! — немедленно станет достоянием всех деловых людей в городе. И тогда, потеряв не только филиал фирмы, но и престиж делового человека, я уже никогда не смогу не только рассчитывать на успех в биржевой игре, но даже вернуть свои деньги, вложенные в это рискованное мероприятие.

— А разве вы не владеете сорока девятью процентами акций вашего филиала? — спросил Виктор.

Андрей горько улыбнулся:

— Вы, кажется, начинаете разбираться в вопросах бизнеса, Виктор Александрович, и совершенно правильно поняли положение вещей. Но и здесь все непросто. Во-первых, Аркадий Семенович как полноправный хозяин огромной фирмы, пусть и со многими ответвлениями, всегда найдет вариант, при котором можно оставить меня даже без карманных денег, а во-вторых, я не могу быть подлецом и по отношению к Данусе. Поймите, мы прожили вместе не один год, и в том, что она ни разу нигде не работала, есть и моя вина — я говорил, предлагал, но не настаивал, потому что вкалывал, вкалывал и думал только о деле. Теперь я должен, обязан уйти без каких-либо притязаний на свою долю и в бизнесе, и в квартире со всей ее обстановкой. Единственное, что с чистой совестью я собираюсь оставить себе, это книги, которые принадлежат только мне, я собирал их, еще будучи школьником, потом студентом в Москве, и очень ими дорожу.

— Да-аа… — протянул Елагин, — положение хуже губернаторского.

— Я не знаю, как мне сломить ненависть Кати, как оправдаться перед ней…

— Ненависть? — воскликнула Елена Андреевна. — Что вы придумали, Андрей, какая ненависть?

— Она так сказала… — устало пояснил Андрей. — Она обещала возненавидеть меня…

— А вы знаете, что сказала мне эта женщина, когда мы много лет назад расставались? — с хитрой миной спросил Виктор, указывая на Елену Андреевну.

— Прекрати немедленно! — запротестовала она. — Речь не обо мне.

— Ты права, не о тебе, но о твоей дочери. А яблоко от яблони…

— Немедленно прекрати, я сказала! — возмутилась она. — Что ты ко мне прицепился?

— Видите, Андрей, как непредсказуемы женщины! Предвидеть их реакцию нет никакой возможности, они бывают излишне эмоциональны или излишне практичны в зависимости от того, куда и какая вожжа им попала.

— Вы шутите, Виктор Александрович, но мне не до смеха. Порой я думаю, что, будь помоложе, махнул бы на все рукой, не затевая никаких биржевых авантюр… Но рай в шалаше хорош лишь, когда тебе восемнадцать лет…

— Я, разумеется, не уполномочена Катей говорить за нее, но как мать и женщина не могу оставаться равнодушной свидетельницей происходящего между вами недоразумения. Да, да, — она не дала Андрею перебить себя, — именно недоразумения, потому что знаю, как Катя любит вас, как мучается, неверно истолковав ваши действия…

— Вы полагаете… — начал Андрей.

— Она не полагает, она точно знает, уж вы мне поверьте! — сказал Виктор и обнял жену. — И я тоже знаю. Теперь и вы это знаете. Кажется, так нам твердят по радио каждый день?

Елена шутливо хлопнула его по руке.

— Тогда я немедленно еду в Прагу! — воскликнул сияющий Андрей и встал со своего стула.

— Не раньше, чем мы допьем эту бутылку, — улыбнулся Виктор, подливая вина в бокалы. — Садитесь, садитесь, самолет еще не прибыл к нашему подъезду. Вы только что говорили, что не можете поступить, как восемнадцатилетний мальчишка, и тут же противоречите самому себе. Ну, полетите вы в Прагу, встретитесь с Катей… И пойдет у вас бесконечный разговор в жанре верю — не верю, дурак — сам дурак, а ты — а ты.

— Виктор совершенно прав, — заметила Елена.

— Видите, даже Леночка согласна и не спорит со мной, а у меня есть гениальная идея! Катя собирается приехать в Москву двадцать третьего декабря, она договорилась с Ладиславом, и он отпускает ее на рождественские каникулы и на Новый год. Скорее всего, пробудет в Москве дней десять. Вот мы с Леной поговорим с ней, выложим все ваши доводы и обстоятельства спокойно и беспристрастно. А уж после вы, если сумеете, приезжайте и сами встречайтесь с ней, принимайте огонь на себя.

— А ваш приезд не разрушит башню, которую вы сооружали столько времени? — поинтересовалась Елена Андреевна.

— Нет, к тому времени я уже смогу предпринять все шаги, необходимые для развода, и буду свободен от всего, — сказал Андрей и добавил: — Мне не хотелось бы думать, что вы сочтете мой поступок неблагородным — мой развод был предопределен значительно раньше моей встречи с Катей, только он, возможно, произошел бы позже, значительно позже…

— Андрей, пожалуйста, ни сейчас, ни когда-либо потом не оправдывайтесь перед нами, потому что мы верим вам, все понимаем и желаем, чтобы все получилось наилучшим образом. — Елена Андреевна обняла Андрея, а он, благодарный за тепло и поддержку, поцеловал ей руку.

— Это тот случай, когда нужно выпить, — категорически заявил Виктор, несмотря на сверлящий взгляд жены. — И не смотри на меня коброй, завтра у меня нет репетиций, высплюсь.

Когда Андрей собрался откланяться, Елена не дала ему уйти, не вызвав такси.

— Да я поймаю машину, не стоит беспокоиться.

— И не думайте! Хватит с нас случайностей, — строго сказала она и позвонила в фирму такси.

В ожидании машины они просидели еще с полчасика.

Андрей уехал в четвертом часу утра, совершенно опустошенный, но счастливый…

На следующий день, к двум часам он приехал в больницу, дождался врача.

— Ну что вам сказать… — неторопливо начал хирург. — Дядюшка ваш крепкий, сутки прошли достаточно спокойно, если учесть колоссальную кровопотерю. Но придется ему задержаться у нас, пока мы не поднимем ему гемоглобин до безопасного уровня.

— Доктор, если нужно дополнительное переливание крови или какие-то препараты, с которыми, возможно, в больнице существуют проблемы…

— Все, что необходимо пациенту, у нас есть, — прервал его врач. — Что же касается крови, то не следует представлять организм, как бочку, в которую сколько нальешь вина, столько и будет. Тут очень многое зависит от собственных кроветворных органов, насколько они смогут активизироваться. Мы не просто ушили участок прободения, но и удалили две трети желудка, а это серьезно ограничит процесс образования новых клеток крови. Придется набраться терпения.

— Когда я смогу зайти к нему? Мне нужно решить вопрос с моим отъездом в Средневолжск.

— Определенно ничего не могу сказать, но никак не раньше чем дня через четыре. Все опять же зависит от течения послеоперационного процесса.

Андрей поблагодарил врача и уехал в гостиницу. Позвонил оттуда матери Дануси, доложил о своем разговоре с врачом. Она очень хотела повидать его, поговорить о дочери, но он, как мог, вежливо отклонил приглашение.

Поздно вечером Андрей вернулся домой, в Средневолжск. Решил, что не станет ничего рассказывать жене, если она сама не спросит о дяде.

Дануся спросила, но не о дяде:

— Где ты был днем? Я звонила тебе, никто не подошел.

— С твоего разрешения, я ездил к двум часам в больницу, чтобы поговорить с врачом.

— Это и без тебя могли сделать.

— Я поступил так, как счел нужным, — сухо ответил Андрей.

Дануся вышла на кухню, включила электрический чайник, накрыла на стол, позвала его:

— Ужинать будешь?

— Спасибо, я сыт.

— Где же ты ел?

Чтобы не взорваться от назойливых вопросов жены, Андрей вспомнил детские стихи Маршака:

— «Где обедал воробей?

В зоопарке, у зверей…»

— Шутишь? — спросила она, готовая взорваться оттого, что не смогла довести свой допрос до конца.

— Вовсе нет. Я заскочил в «Макдоналдс», который открыли в зоопарке.

— Зачем было идти в зоопарк, разве нельзя перекусить в гостинице?

— Потому что среди зверей порой бывает уютнее, нежели среди людей. Ты исчерпала свой вопросник?

Дануся молча вышла…

Утром совершенно неожиданно позвонил брокер и сказал, что надо переговорить. У Андрея заколотилось сердце. Он помчался на место их обычных свиданий, терзаемый нехорошими предчувствиями, но одного взгляда на сияющее лицо брокера было достаточно: он понял, что операция завершилась самым благоприятным образом и даже с некоторым опережением предполагаемых сроков. Они обговорили все организационные вопросы, и только после этого Андрей отправился в фирму. Вызвал к себе своего заместителя и объявил о своем предстоящем уходе. Бедный Павел Степанович, человек предельно исполнительный и толковый, от удивления и растерянности несколько минут не мог осознать, что на самом деле происходит. Почему? Как? Что он станет делать без Бурлакова?

Андрей попросил пока никого о его решении не информировать и пообещал, что будущему президенту, а это, скорее всего, будет Дануся, порекомендует не только оставить Павла Степановича, в фирме, но и дать ему более широкие полномочия.

— Разумеется, за Аркадия Семеновича я не могу ручаться, но состояние его потребует долгого лечения, и не думаю, что сейчас он станет что-либо кардинально менять в фирме.

— А чем вы собираетесь заняться, Андрей Витальевич, если не секрет?

— Не секрет. Пока не решил. Одно только знаю точно: хочу на волю, в пампасы, — и Андрей так радостно улыбнулся, что бывалый Павел Степанович сразу понял — допекли человека. Он сбрасывает с себя вериги, потому и счастлив.

Всю вторую половину дня Андрей провел в беседе со своим юристом. Сначала он хотел поручить заняться своим разводом юристу фирмы, которому доверял и даже собирался со временем, когда начнет новое дело, переманить его к себе, вернее, не переманить, а пригласить, потому что из-под руки Аркадия Семеновича люди уходили охотно, если, конечно, находилась полноценная замена в смысле оплаты. Но потом решил обратиться к старинному приятелю, бывшему однокласснику Петьке, который хоть и стал теперь Петром Фомичем, но остался таким же смешливым, непоседливым курносым мальчишкой. Те, кто плохо его знал, даже и представить себе не могли, насколько это серьезный, опытный, высокопрофессиональный специалист.

Выслушав своего будущего клиента, Петя сказал:

— Старик, ты или свихнулся, или нашел клад. Кто же так бросает наработанное за десять лет! Дело твое беспроигрышное — ты берешь себе лишь то, что тебе по праву принадлежит. Ни один адвокат, ни один суд не сможет оспорить справедливое решение, даже если за это возьмется сотня аркадиев Семеновичей. Зачем этот широкий театральный жест?

— Петька, твое первое предположение самое верное: я нашел клад и потому свихнулся. А что касается театральщины, это, ты знаешь, не мое, зря на меня не наговаривай. Так ты берешься?

— Спрашиваешь!

Вечером Андрей объявил Данусе, что уходит от нее, а с ней свяжется его адвокат.

— Как тебя прикажешь понимать?

— Дануся, ну зачем ты задаешь бессмысленный вопрос? Наши отношения давно превратились в принудительное совместное проживание. Я не раз тебе говорил и вновь повторяю: нам нужно расстаться. Не можешь же ты отрицать, что супружеских отношений между нами давно нет. Зачем тянуть эту тягомотину дальше?

В глазах Дануси мелькнул страх: с трудом отвоеванное с помощью дяди неустойчивое перемирие успокоило, породило у нее иллюзию возвращения к прежней безоблачной жизни. Настоящую реальность она подсознательно отвергала, полагая, что если еще немного потерпеть, проявить внимание, ласку, то все постепенно вернется на круги своя. Даже то обстоятельство, что муж категорически отвергал все ее поползновения на сексуальные отношения, казалось ей преодолимым. Поэтому она восприняла его сообщение о разводе как тактический маневр и с улыбкой ответила:

— А я не дам тебе развода.

— Об этом ты поговоришь с моим адвокатом, — отрезал Андрей.

— Теперь я поняла, — заявила она с сарказмом, — дядя лежит в больнице, и ты осмелел.

— Это не имеет никакого отношения к Аркадию Семеновичу, потому что я ухожу не только от тебя, но и из фирмы.

Дануся криво усмехнулась:

— Ты забыл, что без меня не можешь ничего предпринять, дорогой?

На этот раз рассмеялся Андрей:

— Во-первых, ты сама забыла, что я давно тебе не дорогой, а во-вторых, есть кое-что, чего мне никто не может запретить: я ухожу совсем из вашего бизнеса, совсем, понимаешь? И к твоим пятидесяти одному проценту добавляю свои сорок девять — бери и владей! Мне ничего твоего не нужно, спасибо, сыт по горло.

Она ничего подобного не ждала и растерянно проговорила:

— Я должна посоветоваться с дядей…

— Самое время — он лежит в реанимации, к нему никого не пускают. А тебе не будет стыдно перед родней — когда случилась беда, ты и пальцем не шевельнула, а теперь собираешься с тяжелым больным говорить о своих делах?

— Ты сам меня ставишь в такие условия… я не могу управлять фирмой, разве ты не понимаешь?

— Давай не будем начинать все сначала, — спокойно предложил Андрей. — Если хочешь, выслушай меня, я дам тебе два совета.

Растерянность на лице Дануси быстро сменилась раздражением, и она со злостью в голосе бросила мужу:

— Засунь свои советы знаешь куда!

— Браво, Казимировна, браво, пани! Какая выдержка! Более десяти лет ты играла роль светской дамы и только сейчас сбросила маску. Наконец я могу воочию лицезреть то, что таилось под ней. И все-таки я дам тебе совет. Первое: держись Павла Степановича, моего заместителя, крепко держись, он профессионал, знает дела фирмы до последнего винтика и к тому же в высшей степени честный, порядочный человек. Будь с ним неизменно вежлива и корректна, он хамства не простит — тут же уволится и через пять минут его возьмет любой бизнесмен. С ним ты сможешь продержаться хотя бы до выздоровления Аркадия Семеновича. Думаю, что и дядюшка твой знает ему цену.

— Кто же будет президентом филиала? — взяв себя в руки, поинтересовалась Дануся.

— Разумеется, ты.

— Я? Ты смеешься! Что я умею?

— Учись. Сядь рядом с Павлом Степановичем и сиди с ним хоть двадцать четыре часа в сутки, спрашивай, записывай, учись работать. Другого выхода у тебя нет. И второй совет: ты всю жизнь играла разные роли — сначала манекенщицы, потом играла любовь, позже — жену и светскую даму в одном флаконе. Постарайся сейчас сыграть роль президента. Держись стойко, ничего не бойся. У тебя есть все: состояние, бизнес, квартира, красота. Я оставляю тебя со спокойным сердцем.

— Ты не можешь так просто уйти! — сорвалась Дануся. — Мне нужно время, чтобы осознать свое положение… Я люблю тебя… я просто погибну одна!

— Успокойся, займись чем-нибудь, отвлекись. Сейчас я соберу мои вещи, и мы спокойно расстанемся. Завтра я жду тебя в девять тридцать в офисе, чтобы передать все документы. Они будут готовы к девяти, а в девять тридцать ты примешь их. Не опаздывай. Все произойдет в присутствии юриста фирмы, нотариуса и моего заместителя. Единственное, что я возьму из дома, кроме личных вещей, это этюд Коровина. За книгами пришлю позже.

Дануся притихла. Ей казалось, что слова Андрея окутывают ее, обволакивают, словно густой туман, и нет выхода из этой завесы, невозможно вырваться, сдвинуться с места.

В течение всего разговора она то вспыхивала, готовая сорваться в очередную истерику, то, подавленная, умолкала.

Андрей ушел в другую комнату и начал собирать чемодан.

Когда он сказал о коровинском этюде, Дануся каким-то седьмым чувством вдруг поняла, кто та женщина, ради которой он уходит от нее. Перед ее глазами с удивительной отчетливостью возникла картина: Андрей и эта переводчица стоят перед этюдом, и в том, как они рассматривают его, есть что-то неуловимое, что объединяет их. Еще тогда она почувствовала легкий дискомфорт, но он, кольнув ее самолюбие, мгновенно исчез, растворившись в ее самодовольстве. А сейчас всем своим существом она испытала доселе незнакомое ей чувство ревности. Дануся вбежала в комнату, где Андрей укладывал чемодан, и в ярости крикнула:

— Я все поняла, я знаю, кто она! Ей это так не пройдет!

— Ты убьешь ее? — не оборачиваясь, спросил Андрей. Он устал от нелепых попыток жены изменить то, что уже необратимо.

— Как только дядя выйдет из больницы, он вышвырнет ее!

— Ты опоздала, она давно ушла из фирмы. Сама, по собственному желанию.

Андрей снял со стены этюд Коровина и аккуратно уложил его в чемодан между мягкими вещами…

Затем ушел, не оглянувшись.

Оставшись одна, Дануся уселась за письменный стол мужа и стала обдумывать, в каком костюме ей лучше поехать завтра в фирму.

Андрей подъехал к дому родителей. Машину припарковал у самого подъезда и позвонил по сотовому, не выходя из нее. К телефону подошла мать.

— Блудного сына примете? — с озорством спросил он.

Войдя в дом с чемоданом, он не удержался — уж больно ситуация была подходящей — и радостно провозгласил:

— Успел спасти я только одеяло и книгу спас любимую притом!

Через неделю все формальности в фирме были улажены, бумаги подписаны.

Андрей был свободен, по его выражению, как ветер в поле. Правда, оставался нерешенным вопрос с разводом — собственно, никакого вопроса тут и не было, просто Дануся затягивала его, как могла, чтобы напоследок хоть как-то отыграться. Однако эта мелкая месть не задевала его, не тревожила. Он жил, как в детстве, в атмосфере любви, заботы и понимания и ждал, тоже как в детстве, чудесного праздника — звонка Елагиных с сообщением о дате приезда Кати.

Еще в Москве, когда он уходил от них, Елена Андреевна сказала:

— Пожалуйста, Андрей, только не мчитесь сломя голову в день ее прилета. Дайте ей время на короткий отдых, нам с Виктором на то, чтобы изложить предельно доходчиво все, о чем мы с вами говорили, и наконец, она должна переварить новость.

— Слушайте, слушайте ее, Андрей! Леночка — умнейшая женщина, она совершенно права, — подхватил Виктор. — Считайте, что Катя должна пройти карантин.

Андрей вздохнул:

— Смотря при каком заболевании…

— При насморке, — засмеялся Виктор.

— Четыре дня устроит? — подыграла мужу Елена Андреевна.

— Три, не больше! — заявил Андрей.

— Ну что вы торгуетесь, как на базаре, молодой человек! Четыре дня и ни копейкой меньше, — поставил точку в шуточном споре Виктор.

На том и порешили.

Теперь Андрей ждал звонка, мысленно добавляя к вожделенной дате еще четыре дня…

Елена Андреевна позвонила 22 декабря, сообщила, что Катя будет в Москве на следующий день.

Простая арифметика (23+4) предписывала Андрею прилететь в Москву 28-го, но он вспомнил сакраментальную формулу «день приезда, день отъезда — один день» и взял билет на 27 декабря.

— Где я найду Катю, у вас? — спросил он, памятуя о том, что в ее квартире поселилась подруга Елены Андреевны.

— Ой, совсем забыла! — всполошилась та. — Катя будет жить в моей квартире. Мы с Виктором не хотим, чтобы она возвращалась к себе — не нужно вспоминать ничего из прошлого.

Андрей подумал, что их первые встречи, так бурно вспыхнувшая любовь — тоже прошлое и тоже связано с той квартирой, но Елена Андреевна права: смерть Степа, кошмар последних часов, проведенных в Катиной квартире, неотступно будут преследовать их.

— Вы правы, — сказал он, — мы начнем все с чистого листа.

— Предупредить ее о вашем приезде?

— Ни в коем случае! Не хочу, чтобы она ждала меня и мысленно конструировала нашу встречу. Пусть это будет неожиданностью для нее.

— Пожалуй, в этом есть определенный смысл, — согласилась Елена и продиктовала ему свой адрес, номер городского телефона.

Из-за обильного снегопада рейс задержался почти на четыре часа, и добрался Андрей до цели только около одиннадцати часов вечера. Расплатившись с таксистом, он не рискнул так поздно звонить в квартиру, чтобы не напугать Катю, а позвонил по своему сотовому.

Она подняла трубку.

— Можно запоздалому путнику отогреться у вас? — спросил Андрей. — Он трясется от холода и голода под вашей дверью.

Катя бросила трубку на аппарат и зажала рот руками, опасаясь, что закричит, и мираж рассеется.

Андрей подождал несколько мгновений. Неужели это конец, все пропало, и она не простила его, даже зная о всех перипетиях, о которых наверняка уже рассказали ей родители?

Он позвонил снова:

— Катя, если ты не примешь меня, я не знаю…

Щелчок замка прервал его слова, и правильно, потому что он действительно не знал, что говорить, что делать, как жить дальше, если она сейчас не откроет дверь.

…Как долго они стояли, обнявшись, на пороге квартиры, позже не могли вспомнить ни Андрей, ни Катя. Только хлопок лифта вернул их в действительность…

Утром Андрей попытался тихонько встать, чтобы не будить Катю, но она тут же раскрыла глаза и сонным голосом спросила:

— Уже убегаешь?

— Горе ты мое, чудовище синеглазое, куда я могу убежать от тебя?

— Ты же собирался встать.

— Чтобы сходить за пищей земной — у тебя в холодильнике шаром покати.

— Коварный! Пока я спала, ты в тиши ночной, аки тать, прокрался на кухню и все проверил!

— Сударыня, это непростительный навет. Мне не нужно ничего проверять, потому что я и так знаю: в холодильнике пусто.

— Да, — сдалась Катя, — ты прав. Но как ты узнал?

— Это очень длинная история, — многозначительно протянул Андрей, — как-нибудь расскажу…

— Нет, нет, нет, нет, я хочу сегодня! Нет, нет, нет, нет, я хочу сейчас! — запела она.

— Хорошо. Тогда слушай… Давным-давно, когда наши предки были еще хвостатыми…

— Прекрати немедленно заговаривать мне зубы! — Катя забарабанила кулачками по груди Андрея.

— О боже, ничего от тебя не укроешь. Я хотел подъехать в «Савой» — знаешь, есть такой ресторан, слышала? — и заказать на вечер столик.

— К твоему сведению, я там регулярно обедаю и ужинаю с одним очень любимым человеком…

Андрей крепко обнял ее и стал целовать, возбуждаясь и доводя ее до экстаза…

Вечером они сидели в «Савое», в переполненном зале, и тихо беседовали. Когда ужин подошел к концу, Катя спросила Андрея:

— А чем ты хочешь заняться?

— Тем же, чем и ты.

— У меня контракт заканчивается в середине января, но я пока ничего еще не придумала, хотя Ладислав предлагал продлить его.

— Значит, будем думать вместе, если ты согласна. Можем начать любое дело, какое ты захочешь и где пожелаешь — в Москве или в Средневолжске. Начальный капитал у меня есть.

— Я, между прочим, тоже не бесприданница: мне в Праге очень хорошо платят, да и от «АРКСа» еще остались деньги.

— Катище-чудище, давай не будем сейчас о делах. У нас все получится. Главное, что мы вместе. Помнишь, я тебе давным-давно, когда наши предки были хвостаты, сказал это: главное, что мы вместе.

Катя протянула ему через стол руку и, глядя ему в глаза, сказала:

— Я хочу быть твоей женой.

Андрей поцеловал кончики ее пальцев и ответил:

— Ты уже моя жена, давным-давно, когда…

— Если ты еще раз вспомнишь про наших хвостатых предков, я напьюсь прямо здесь, в этом респектабельном ресторане и стану бить посуду.

— Тогда я увожу тебя отсюда немедленно, — заявил Андрей, позвал официанта и расплатился.

Катя так заразительно рассмеялась, что даже строгому официанту стало смешно, и он начал забавно хихикать, пытаясь при этом сдержаться.

По дороге домой они накупили продуктов, зайдя в небольшой магазин под вывеской «24 часа».

Выгружая сумки на кухне, Андрей заметил:

— Ты обратила внимание на название магазина?

— Не помню, — призналась Катя.

— «24 часа», — подсказал он. — Это значит, что мы можем 24 часа никуда не выходить из постели…

— Но это же разврат! — всплеснула руками Катя.

— Ну да, наверное… — согласился Андрей. — Ты против?

Катя начала раздеваться, смеясь и приговаривая:

— Я — за! Я всегда — за!

Они плюхнулись в неубранную еще с утра постель и долго-долго не спали…

В следующем году они перебрались в новую, трехкомнатную квартиру, потому что у них родился сын Виктор. А еще через год и три месяца — второй, которого назвали в честь другого деда Виталием.

Виктор и Виталий — ПОБЕДА и ЖИЗНЬ.