Люблю тебя врагам назло

Глава 1

Ярослав

Меня зовут Ярослав, и я живу в детском доме.

Семнадцать лет назад моя мама родила меня и тут же написала отказную. Я был ей не нужен.

Знаете, я слышал, что младенцы много кричат. Может, поэтому она меня оставила? Не смогла выдержать моего ора? В таком случае она поторопилась с выводами. Очень скоро я понял, что плакать и звать на помощь бесполезно. Никто не придет. Никто не поможет.

Лет в семь я часто рассматривал себя в зеркале, пытаясь докопаться до сути: почему все же мама меня бросила? С чего взяла, что я "некачественный"? Может, ноги у меня были кривоваты? Или лицо слишком цвело веснушками? Ведь во всем остальном я был самым обычным, как все детдомовцы. Не лучше и не хуже. Выбритый под машинку череп, зеленые глаза, две руки, две ноги.

Уже позже я узнал, что родительница отказалась от меня не из-за изъянов во внешности. Выяснилось, что она была наркоманкой и через пару лет после моего рождения повесилась. Мать не могла справиться со собственной никчемной жизнью, так зачем же породила еще одну? Почему не сделала аборт?

Вот, например, котят, которые никому не нужны, топят. Я считаю, это гуманно. Так почему же никто не проявит гуманности к человеческим детенышам, которые обречены на жизнь без любви?

Я бракованный товар. Государственный иждивенец. Человек без детства. Беспризорник.

О том, что мир жесток и несправедлив, я узнал очень рано. В детском доме ночная нянечка нещадно лупила тех, кто писал ночью в кровать. Иди попробуй в темноте доберись до туалета и найди свой горшок. Помню, было очень страшно, да и писать хотелось нестерпимо. Но я все же шел. Шлепал босыми ногами по полу в ночи, упрашивая свой мочевой пузырь немного потерпеть. Уж очень не хотелось получать от нянечки по жопе.

Но мне не повезло. Даже в ту ночь, когда моя кровать была сухой, нянечка все равно огрела меня лопаткой. Для профилактики, так сказать.

Будучи круглым сиротой, я быстро понял простую истину: для того, чтобы жить, нужно вертеться. Доверять в этом мире никому нельзя. Каждый ищет выгоду только для себя, всех волнует исключительно своя задница. Ну, и, конечно, классика – выживает сильнейший. Поэтому если хочешь уцелеть, не стесняйся бить первым.

За свою жизнь я сменил несколько детских домов, и, как ни странно, порядки везде были примерно одинаковые: дедовщина, уважение к физической силе и пренебрежительное отношение к дисциплине.

Когда первый раз приходишь в новый коллектив, нужно действовать быстро: вычисляешь, кто тут главный, подходишь к нему и даешь в морду. Нужно постараться вырубить придурка, тогда твоя жизнь будет менее говеной – заработаешь определенный авторитет, и тебя не загнобят на пустом месте. А если главный вырубит тебя, то, считай, не повезло. Будешь выполнять унизительные поручения и спать в шкафу.

У меня было по-всякому: и так, и эдак. В последнем детдоме я нахожусь уже шесть лет и довольно неплохо устроился. По роже почти не получаю, если только от своих, и то за дело. Сейчас я уже старший, поэтому меня не трогают. Боятся.

Первый раз нос мне сломали лет в восемь. Признаться честно, это было не так уж и больно. Ну, по крайней мере, не больнее, чем ломать руку или получать сотрясение мозга. В последующие годы мой нос хрустел еще раза три. Очевидно, кость не всегда срасталась правильно, так что теперь я похож на бойца ММА. Но мне, по большому счету, плевать на свою внешность – в интернате не так уж много зеркал, поэтому видеть свою кривоносую рожу приходится нечасто.

Знаете, жизнь в детском доме заставляет принимать правила игры, даже если они тебе не очень нравятся. Не скажу, что я получал особое удовольствие от того, что макал Никиту Сидорова головой в унитаз. Или что мне было приятно толпой пинать лежащего на земле Олега Иванова. Но я рассуждал примерно так: меня макали, и я макаю, меня пинали, и я пинаю. Согласен, примитивно и жестоко. Ну а как иначе?

Дымить я начал лет в девять. Не так уж и рано по меркам детдома. Тогда все вокруг курили, и я, увы, не стал исключением. В моем неразвитом мозгу просто не возникло мысли, что можно делать что-то по-другому, не как все. Отличаться было невыгодно – если ты не в стаде, значит, ты враг. А врагов надо бить. Нещадно и безжалостно.

Мой первый сексуальный опыт случился в тринадцать. Опять же не самый ранний возраст для воспитанника сиротских учреждений. Помнится, ее звали Полиной. Она была на пару лет старше и много понимала в этом.

Говоря откровенно, мне не очень понравилось спать с ней. От Полины исходил какой-то приторный, то ли цветочный, то ли медовый запах, и когда она наваливалась на меня всем телом, я начинал задыхаться. Уж не знаю, что это были за духи, но настоящие цветы так омерзительно никогда не пахнут. В этом я уверен.

Полина всегда очень густо красилась, и мне с трудом удавалось разглядеть ее саму за тоннами пудры и теней. А когда ее волосы цвета выжженной на солнце пшеницы касались моей шеи, мне делалось совсем дурно, потому что они были очень сухие и кололись, словно солома.

Если честно, я тогда сильно разочаровался в сексе и недоумевал, чего с ним все так носятся. В жизни были вещи куда приятнее. Сникерс, например. Или холодное пиво в жару. Конечно, повзрослев, я немного поднаторел в этом деле, и иной раз мне правда случалось получать кратковременное удовольствие от процесса, но я все равно считал секс вещью переоцененной и излишне распиаренной.

Кстати, моего лучшего друга зовут Сева. Не поверите, но его судьба еще более дерьмовая, чем моя. Когда Севке было двенадцать, его усыновила супружеская пара, которая не имела своих детей.

Надо сказать, что подростки на рынке усыновления – товар второго сорта. Все стремятся взять к себе в семью новорожденного отказника или хотя бы малыша до трех лет. Такое желание вполне объяснимо: маленького ребенка гораздо легче изначально воспитать под себя, чем переделывать уже частично сформировавшегося тинейджера.

Но Севке повезло. У него была неимоверно милая мордашка: синие глаза, пепельные волосы и правильные черты лица. По меркам детдома друг был настоящим красавцем. А у красавцев всегда больше шансов понравиться взрослым.

Однако семейная идиллия Севы продолжалась недолго. Спустя семь месяцев после усыновления его сдали обратно в детдом. Видимо, супружеская пара поняла, что приобрела товар с брачком и поспешила вернуть его в «магазин».

Когда я спрашивал друга, каково это – жить в семье, он отвечал, что непривычно. Ему было в диковинку есть не по расписанию, быть одному в своей комнате и осознавать, что кому-то есть до него дело.

Севку выперли за то, что он украл у приемных родителей пятьсот рублей. Поначалу я недоумевал, почему он так лажанулся, ведь нам с самого детства внушали, что быть усыновленным – это наша самая большая мечта.

Но потом до меня дошло, что двенадцать лет детдомовской жизни в условиях жесткой социальной изоляции и в отсутствии любви нельзя просто взять и смыть в унитаз. Сева, как и все воспитанники детдомов, был жестоким волчонком, не способным ни принимать, ни дарить любовь. Он не доверял взрослым. А с чего ему было им доверять? Его всю жизнь бросали. Всю жизнь он был ненужным, нежеланным.

И вот, оказавшись в семье, Севка не поверил в то, что он дома, в безопасности. Друг просто не знал, что такое "дом". Ему нужны были доказательства родительской любви, и он добивался их довольно изощренными способами: спорил, не ночевал дома, напивался, дрался, воровал. Сева словно хотел услышать волшебную фразу: "Мы любим тебя, несмотря ни на что. Несмотря на то, что ты жалкий, плохой, девиантный". Его поведение было своего рода проверкой, друг стремился убедиться в том, что он и вправду нужен своим новым родителям. Такой, как есть.

Но, к сожалению, реальный мир суров: такой, как есть, ты никому не нужен. Никто не хочет любить агрессивного, озлобленного, дикого подростка. Вероятно, именно поэтому приемные родители Севы вернули его обратно. Они сказали, что те краденные пятьсот рублей стали для них последней каплей.

На самом деле их сложно винить в содеянном. Эти люди сами не росли в детдоме, так откуда ж им было знать, что беспризорник и "домашний" ребенок – это как небо и земля, совершенно разные? Им просто хотелось любить и дарить заботу, но они абсолютно не были готовы к тому, что свою любовь придется доказывать.

По правде говоря, я, как настоящая сволочь, радовался тому, что Севку сдали обратно в приют. Потому что я скучал по нему. Друг был единственным в мире человеком, к которому я испытывал что-то, отдаленно напоминающее привязанность.

Нам с Севкой всегда было весело вместе. На уроках мы сидели за одной партой и плевались в девчонок мелкими бумажными шарикам через корпус ручки. На переменах слонялись по коридорам и придумывали обидные прозвища злобным воспиталкам. Ну а по вечерам, расшугав мелкоту в компьютерном классе, с азартом рубились в онлайн-игры.

По моему рассказу у вас, наверное, сложилось впечатление, что я полный отморозок и совершенно потерян для общества. В целом, это, конечно, так, но все же не совсем.

Как ни странно, с самого раннего возраста мне хорошо давалась математика. Цифры я любил гораздо больше людей. С ними все было ясно как день – они подчинялись простым и понятным законам логики. Без всяких там эмоциональных составляющих.

Из-за моей склонности к точным наукам меня постоянно направляли на всякие олимпиады, где я периодически занимал призовые места. Один раз даже на российский тур вышел, и мне удалось повидать Москву.

Короче говоря, успехи в математике были единственным пунктом моей никчемной биографии, выгодно отличавшим меня от серой массы детдомовцев. А еще они являлись основной причиной, по которой руководство детдома закрывало глаза на мое не всегда примерное поведение.

Вот, пожалуй, и все, что вам стоит знать о семнадцати годах никудышной жизни беспризорника. Наверное, следующие семнадцать лет прошли бы в том же унылом ключе, без особых изменений, если бы не одна судьбоносная встреча, которая в корне поменяла мой привычный мир, перевернув его с ног на голову.