Любовный контракт

ГЛАВА 16

В субботу утром Оливия поехала в клинику проведать Бэрди.

— Не более получаса, миссис Маккензи! — предупредила ее медсестра. — Никаких волнений, не то у мисс Гу может подняться внутриглазное давление.

— Клянусь, — сказала Оливия и пошла в палату к Бэрди. Та сидела на кровати в темных очках и выглядела довольно бодро.

— Привет, Мисс Звезда, это я, Оливия Маккензи, пришла договориться об издании ваших мемуаров.

— Какое разочарование! Я-то думала, что прибыла Ее Величество, чтобы наградить меня орденом! — И Бэрди подставила щеку для поцелуя.

— Ты выглядишь прямо как героиня телесериала! — Оливия поставила корзинку с цветами на подоконник рядом с другими приношениями, среди которых был огромный букет от фирмы, положила виноград и бананы в вазу для фруктов на тумбочке.

— А ты заметила мою новую прическу?

— Разумеется, Бэрди!

— Медсестра сделала ее мне, чтобы я не тяготилась визитами знатных посетителей, — сострила Бэрди, поправляя волосы.

— Как себя чувствуешь?

— Прекрасно. Но кое-чего начала побаиваться…

— Это чего же именно?

— Понимаешь, они обращаются со мной, как с особой королевской крови. За деньги, которые стоит частная операция, готовы пятки лизать. Вот я и боюсь привыкнуть к жизни крестной матери миллионерши.

— Вот тебе маленький подарок от Стюарта и меня. — Оливия передала Бэрди небольшой сверток. — Так как со зрением, Бэрди?

— В темных очках чувствую себя слепой, как летучая мышь, но их надо носить еще неделю. Врач сегодня утром приходил, обласкал меня и сказал, что я выгляжу хорошо. Вся жидкость уже вытекла и глазное давление упало, так что я, наверное, через пару дней начну видеть предметы отчетливее. Велели капать в глаза четыре раза в день. Хорошо, что это делает медсестра, самой чертовски неудобно, особенно в темных очках. Ну, а какие новости на издательской сцене?

— Вайолет предложили из Штатов огромный аванс за обе ее книги. Она написала нам трогательное маленькое письмо, в котором благодарит «за веру в ее способность до сих пор развлекать публику».

— Прекрасно!

— Ну, а теперь не собираешься ли ты развернуть подарок?

Бэрди начала с трудом освобождать маленькую коробку от подарочной упаковки. Оливия ей помогла.

— Что это, Оливия?

— А ты не видишь? — спросила Оливия. Ей хотелось узнать в конце концов, была ли операция успешной или Бэрди только притворяется за темными очками.

— Конечно, вижу — но смутно! Выглядит как птичка в клетке.

— Посмотри повнимательней. Это музыкальная шкатулка, разве не прелесть?

— О, прекрасная вещь… — сказала Бэрди с хитрецой в голосе. — Как я полагаю, позолоченная? Вам со Стюартом не следует тратиться на меня, дорогая. Вы и так дали мне достаточно.

— Что за чушь!

Оливия потянула за кольцо наверху крохотной клетки, и птичка запела:

Чем быстрее звучал мотив, тем быстрее крутилась птичка на жердочке в своей позолоченной клетке.

— Какая чудесная штучка! — воскликнула Бэрди.

— Стюарт привез ее из Нью-Йорка, — заметила Оливия.

— Я тронута, что он подумал обо мне, вращаясь среди миллионеров. Спасибо вам обоим… Знаешь, положи-ка это в тумбочку, пока какая-нибудь растяпа не поставила на нее судно! — Оливия сунула клетку в тумбочку, а Бэрди спросила: — Кстати, а где твой муж, почему он не пришел повидаться?

— Прости, Бэрди, он передавал привет. Понимаешь, с того сельского праздника, когда я как дура шлепнулась на чью-то могилу, нас все время куда-то зовут. Стюарт принял приглашение поиграть в гольф с доктором Гарретом и его друзьями в Мидхэрстском клубе.

— Вы этого добились!

— Да, нам удалось войти в местное общество, — Оливия скривила лицо, — и теперь я соломенная вдова, почти как мама.

— Кстати, твои родители прислали мне открытку с пожеланием скорейшего выздоровления и билет с открытой датой вылета на юг Франции. Твоя мама хочет, чтобы я «восстановилась» у них на Антибах.

— Так это здорово, Бэрди!

— Нет, не здорово. Я не досужая дама, Оливия, тебе бы следовало знать. К тому же я полагаю, вы со Стюартом были в курсе дела. Меня не удивит, если окажется, что ты сама и подготовила это предложение, ха! — Темные очки съехали ей на кончик носа. — Во всяком случае, я его не принимаю.

— Примешь и поедешь, после операции тебе нужен долгий хороший отдых.

— Я больше не приемлю благотворительность ни от Котсволдов, ни от Маккензи.

— Хорошо, брось ее нам в лицо, меня это не беспокоит. Когда вернешься в «Лэмпхауз», получишь уведомление о прекращении выдачи зарплаты, если тебе от этого станет легче.

Бэрди стиснула руку Оливии своей маленькой ладошкой.

— Ты милая, но не заставляй меня страдать. У меня есть гордость, знаешь ли.

— Знаю. Ее так много, что однажды она тебя просто задушит.

— Во всем виноват климакс, он приводит женщин в отчаяние… — И Бэрди расхохоталась.

В дверях появилась голова медсестры.

— Никаких волнений, Сибилла! Еще десять минут — и вашей гостье уходить, а вам — приняться за ланч.

Бэрди помахала ей вслед и скорчила гримасу.

— Сибилла, видишь ли! Хотела бы я знать, с чего это они позволяют себе такую фамильярность!

Она попросила Оливию налить воды, та сделала это и подала ей стакан.

— А как кормят?

— Ужасно.

— В самом деле? Не дают выбирать?

— Конечно, дают, вот я и выбираю — творожная масса или протертая каша. Одно надувательство, я один-единственный раз получила на завтрак что-то съедобное. Со среды они меня морили голодом, только вода без хлеба, причем даже не разрешали сесть, чтобы выхлебать эту воду. Мол, внутричерепное давление может повыситься перед операцией…

Бэрди оживленно болтала. Оливия была рада, что она так весела после операции и, похоже, верит в ее успех.

— Я уж было совсем собралась помереть с голода и отдала омлет ночной сиделке, которая была еще более голодна, чем я. Она была ему рада, а мне он напомнил яичный порошок времен войны. К ланчу мне принесли куриные тефтельки, приготовленные на пару. Я им сказала: с зубами у меня все в порядке, может, вы меня перепутали с другим пациентом?

Они еще потолковали о том о сем, и Оливия, заметив, что Бэрди устала, сказала, вставая:

— Ну, я пошла, Бэрди!

— Так скоро? — жалобно спросила та.

— Мои полчаса истекли, и я не хочу, чтобы меня выставили…

— Навещать больного — больно. Моя старая тетка, сестра отца, которая вырастила меня, умирала столько раз, что я потеряла счет часам, проведенным у ее постели. В общем, иди, если хочешь.

— Бэрди, а ты помнишь то время, когда я пришла к вам скверной девчонкой, ищущей убежища от своей отвратительной средней школы?

— Нет, не помню!

— Помнишь, помнишь! И то, как я улизнула из школы, и то, как ты спасла меня от папиного гнева, сказав ему, что пригласила меня остаться на уик-энд.

— Ну и что? — неохотно сказала Бэрди.

— А то! Теперь я говорю то же, что сказала тогда: никогда не смогу отплатить тебе, потому что я не такая богатая, как мой отец. А ты мне ответила: деньги — это еще не все. Да, так ты и сказала! С тех пор в папиных разговорах меня больше всего раздражали эти бесконечные фунты, шиллинги и пенсы. А еще ты сказала мне, что надо делать добро ближнему, чтобы тот сделал добро следующему и так далее, пока весь мир не будет наполнен добрыми делами.

— Я так говорила?

— Именно так.

— Должно быть, у меня случился неудачный день на работе…

— Бэрди, хватит вилять! — воскликнула Оливия, посмеиваясь над нежеланием Бэрди, чтобы на нее смотрели как на маяк в ночи. — Я это слышала, запомнила и никогда не забуду. Ну так вот, я хочу сделать доброе дело именно для тебя и именно сейчас. И хватит говорить о больничных счетах и стоимости отдыха на Антибах — это доброе дело!

— Убирайся отсюда, Оливия Котсволд-Маккензи, пока я не разревелась!

Оливия, с ямочками на щеках, ласково взглянула на новую прическу Бэрди, подкрашенную голубым, — та всегда была такой старомодной! Она наклонилась и шепнула ей на ухо:

— Я приду в понедельник, лапушка. Прошу прощения насчет завтра, но мы со Стюартом намерены провести весь день в постели. Воскресенье — это единственное время, когда мы можем вести себя как настоящие разлагающиеся миллионеры.

— Скажи своему мужу, что если он больше думает об игре в гольф, чем о визите к Бэрди Гу, то я не желаю его видеть!

— Скажу. И вытащу его навестить тебя в понедельник после работы.

— Не беспокойся, к тому времени меня могут выписать.

— Нет, нет, ты пробудешь здесь по крайней мере еще неделю. Пока, Бэрди, развлекайся с канарейкой!

Она поцеловала Бэрди в щеку и оставила ее наедине с новой порцией куриных тефтелей на пару.

Оливия прибыла домой сразу после двух и отпустила Эрнста на уик-энд. Стюарт еще не вернулся с гольфа, так что она приготовила себе немного супа и бутерброд с сыром и улеглась в постель. Доктор Гаррет сказал ей, что надо каждый день стараться задирать ноги хоть на пару часов. Хорошо бы она выглядела в офисе с ногами на столе, если бы кто-нибудь вошел к ней в кабинет!

Уик-энды были единственной возможностью потворствовать себе. Но не успела она устроиться в постели с миской супа и включить старый фильм с Дорис Грей, который уже раз десять видела, как зазвенел звонок, сопровождаемый тяжелыми ударами дверного молотка. Она подумала, что Стюарт забыл ключи, но это оказалась Аннабел с корзиной в руках.

— Хэлло, надеюсь, я вас не потревожила? Вот вам несколько растений для декоративного сада!

— Ах, не упоминайте о наболевшем! Стюарт желает выращивать виноградники и разводить лошадей, — мрачно сказала Оливия, стоя перед ней босиком. — Заходите, я как раз ем томатный суп — хотите немного?

— Нет, спасибо, Оливия, я только что съела ланч, но вы продолжайте! Я знаю, Стюарт сейчас играет в гольф с доктором Гарретом, и хочу извлечь выгоду из его отсутствия. Мне надо поговорить с вами наедине.

Это прозвучало зловеще, но Оливия бесстрашно впустила Аннабел и проводила ее на кухню.

— Ладно, вываливайте растения в раковину, а я пока сбегаю наверх и принесу свой ланч. Возьмите себе стакан молока и идите в гостиную.

— Спасибо, я не хочу пить, — сказала Аннабел от раковины.

В гостиной Оливия свернулась клубочком в любимом кресле, в то время как Аннабел заняла софу.

— Ну, вперед!

— Знаете, я пришла извиниться за Макса.

— За Макса? При чем тут Макс? — спросила Оливия, доедая холодный суп.

— Ну, вам известно, что он может быть немножко фанатиком, когда говорят о его происхождении. — Гораздо больше, чем «немножко», подумала Оливия. — Его дурацкие замечания в поезде по дороге домой — это просто дурной вкус. Он всегда был за апартеид, потому что боится, что страна захлебнется в крови, если АНК утвердится во власти!

— Я не знала, что это вас беспокоит, Аннабел.

— Он сказал мне, что, похоже, разозлил вас своей позицией.

— Это точно. Ваш муж — расист, мне следовало это сказать ему в лицо.

— Вы должны вспомнить, что Макс воспитывался в Южной Африке, и понять, почему он так думает о свободе страны и…

— Нет! — Оливия подняла руку. — Я не хочу обсуждать эту тему, я ничего не знаю о Южной Африке, кроме того, что у Маккензи там офис. И вообще, почему вы должны за него извиняться? Почему бы ему не сделать это самому?

— На самом деле Макс прекрасный человек, Оливия…

— Мы любим вас и ваших детей, но, извините, Стюарт и я не в состоянии общаться с Максом, даже если это ваш возлюбленный муж.

— В действительности — нет.

— Простите, не поняла?

— Макс мне не муж, и я здесь не для того, чтобы защищать его, Оливия. Я тоже думаю, что он свинья, когда выступает насчет черных в Южной Африке. Но он поддерживает меня с детьми, а кроме него мне больше не к кому обратиться. Трижды разведенная, с шестью детьми, я должна была оставаться одна, пока не нашла того, кто охотно и без рассуждений взял меня со всем семейством. Я бы не пережила этого снова, Оливия.

Оливия начала понимать, почему Аннабел так слепо обожает Макса.

— Я состояла в браке трижды и трижды разводилась, до того как встретила Макса. Он — лишь однажды, и они не разводились, она трагически погибла. Ни он, ни я не хотели снова проходить через эти браки-разводы. Я ношу его имя, потому что так проще и вокруг меньше сплетен. Да и на репутации отцовского бизнеса это могло бы сказаться — «дочь владельца фирмы, трижды разводилась и сейчас живет в грехе»!

— О, Аннабел… — Оливия не знала, что и сказать.

— У Макса двое детей от прежнего брака — Салли и Сара, а у меня двое от первого брака, Дикки и Говер, одна от второго, Тэнди, двое от третьего, Брайс и Луиза. А последняя Эми — наша общая. Мы — что-то вроде расширенной семьи. — И Аннабел пожала плечами, словно извиняясь, что она не такая, какой показалась при первом знакомстве.

Расширенная семья — это точно! Где они брали время? — изумилась Оливия.

— Аннабел, нас со Стюартом не касается, как вы с Максом живете, женаты вы или нет. А вот то, что Макс ведет себя как расист, мы не приемлем.

— Макс говорит такие вещи, потому что он очень озлоблен, Оливия. Не буду вдаваться в подробности, потому что вы носите ребенка — говорят, все, что чувствует мать, чувствует и дитя, — но Макс пережил страшную трагедию на почве расовых беспорядков. Его жена была убита на их ферме под Иоганнес-бургом, он сам и две их дочери едва тоже не расстались с жизнью.

— Ужасно слышать это, Аннабел, право же! Однако поймите и вы: ни Стюарт, ни я не чувствуем себя уютно в присутствии Макса, слишком много в нем гнева. Так что, если не возражаете, обойдемся без злобных и мстительных сцен. Но вы и ваши дети — добро пожаловать в любое время!

— Я надеялась только утихомирить бурю… потому что не хочу рассориться с вами, ваша дружба много для меня значит, Оливия. Ну, — она встала и невыразительно улыбнулась, — я, пожалуй, пойду. Извините за вторжение.

— Ну что вы, что вы…

У входной двери Аннабел внезапно разрыдалась, закрыв лицо руками. Пораженная Оливия обняла ее и тихо сказала:

— Пойдем, сядем…

— Нет, со мной все в порядке.

— Но ведь что-то случилось, Аннабел?

Та уткнулась лицом в плечо Оливии, глотая слезы.

— Я… я думаю, у этой свиньи связь с Ютой…

— О нет! Нет, я уверена, вы ошибаетесь, Аннабел! — Оливия почувствовала себя совершенно беспомощной: что говорить в такой ситуации? — Послушайте, давайте присядем, я налью по чашечке чая…

— Нет… я уже в порядке… — Аннабел шмыгнула носом и полезла за платочком. — Я высказалась напрямую, и мне стало легче. Я так давно их подозревала. Простите, Оливия, но… мне просто необходимо было сказать вам об этом, именно вам: я знала, что вы поймете и не будете сплетничать.

— Ну конечно, дорогая, я все поняла, но уверена, что вы ошибаетесь.

— Ах, нет, вовсе нет — Тэнди рассказала мне, что творится у меня за спиной!

Аннабел откинула голову и вызывающе улыбнулась, вытирая остатки слез.

— Во всяком случае, Юту я уволила, и теперь у меня дел по горло, пока не найду новую домработницу. Макс сказал, что я истеричка… Простите, Оливия…

— Вам нечего извиняться, Аннабел, я всегда вам рада. Может, все-таки еще посидите?..

— Нет, спасибо, не хочу, чтобы ваш муж застал меня здесь. — Она подобрала пустую корзину. — Увидимся, Оливия!

— Я вам позвоню, Аннабел. Как только удастся пораньше вернуться с работы, мы встретимся и поболтаем до прихода Макса. Спасибо за декоративные растения, мы с Энди их высадим. Пока, Аннабел!

Та пошла прочь со своей пустой корзинкой.

— Аннабел!.. — Та остановилась и оглянулась, ее глаза все еще были заплаканы. — Передайте от меня Максу, что я ему голову оторву, если он не извинится!

Она улыбнулась и помахала рукой. Настроение у нее несколько поднялось. А тут как раз на подъездной дорожке зарычал «феррари». Аннабел сошла с нее на обочину. Стюарт отвернул, чтобы не задеть ее, и едва не зацепил стойку ворот. Он вылез из машины и сказал:

— Какого черта… что здесь делает Аннабел? Она чуть не попала под машину!

— В пределах имения ты бы мог ездить потише, Стюарт!

Он достал из машины клюшки для гольфа.

— Что ей было надо?

— Ничего не надо, она принесла мне несколько декоративных растений.

Он осклабился.

— Перемыли мне косточки, бабы, да?

— Ничего подобного. И не говори «бабы», это мужской шовинизм! Если кому и перемыли косточки, так Максу ван дер Крооту. Хорошо сыграли с доктором Гарретом? — Оливия почувствовала, что ее голос звучит точно так же, как у ее матери, встречавшей отца после гольфа.

Стюарт хотел оставить машину на попечение Эрнста, но она сказала, чтобы он отогнал ее сам — Эрнст уже отдыхает.

— Ладно, попозже, — ответил он и пошел за ней в дом с мешком клюшек. — Оуэн сказал, ты пропустила предродовые курсы.

— Оуэн?

— Доктор Гаррет.

— Ах, так вы уже перешли на обращение по имени? Он позабыл — я была у него в прошлый понедельник.

Оливия понесла на кухню поднос с грязной миской от супа. Стюарт последовал за ней и уточнил на ходу:

— Предродовые курсы, дорогая, мы оба туда записаны местной акушеркой.

— Мы?!

— Ты и я, милая, — в среду.

— В какую среду?

— Надо думать, в следующую.

— А тебе-то это зачем?

Он взял пиво из холодильника, в то время как Оливия лениво раздумывала, станет ли он таким, как ее отец, — лысым, самоуверенным и влюбленным в гольф. Хотя «лысые — сексуальны», как когда-то она прочла в одной рукописи…

— Дыхательные упражнения или что-нибудь в этом роде. Это называется моральной поддержкой будущим матерям.

— А что ты сказал Оуэну Гаррету?

— Я сказал великому врачу, — Стюарт жадно глотал прямо из бутылки, — что он чертовски здорово играет в гольф!

Вот теперь он выражался, как типичный англичанин.

— А если точнее? — осведомилась Оливия.

— Сказал, что, мол, я свое дело уже сделал, и теперь пришло время баронессе заботиться о потомстве.

— Ах, ты!.. — Оливия схватила яблоко из вазы и швырнула ему в голову. Он пригнулся, и оно шмякнулось об стену. — Так вот что говорят о нас, бедных беременных женщинах, мужчины за гольфом!

— Да, так мы и говорили.

— И ты?..

— Что я?

— Пойдешь со мной на предродовые курсы?

— Ну конечно, если ты хочешь. Я буду держать тебя за руку, тужиться, вздыхать и визжать — кстати, о визге: как там Макс и Аннабел?

— Я тебе потом расскажу. — Она поцеловала его твердый, сексуальный подбородок. — Тебе надо побриться, но прежде чем ты пойдешь в наш выложенный испанской плиткой душ, — она взглянула на него зовущим взглядом, — я должна рассказать тебе, что ты завлек меня сюда обманом.

— Как это, любовь моя? — Он принял это всерьез.

— Я думала, что жизнь в деревне позволит расслабиться и отдохнуть от городских стрессов. Как же я ошиблась! Жить здесь — все равно что в джунглях со зверями!

— Так что, вернемся в город?

— Только через мой труп, Стюарт! После всего, что я вынесла, оставить этот дом — последнее дело! — Она подтолкнула его к лестнице. — Эти вечные проблемы — от большого Макса с низким уровнем терпимости до незамужних матерей, фетишизирующих овощи, от глаукомы до выгребной ямы, от кровельщиков до туристов… Заткнись, Стюарт, я еще не кончила! Продолжаю: от виноградников до лошадей, от директорства до беременности, и все это за короткое время, Стюарт Лайон Маккензи! Если бы я уже не была женой издателя, я бы стала автором и рассказала все темные секреты графства, подлизывающегося к миллионеру с сомнительным прошлым!

Она втолкнула его в ванную и спросила, потереть ли ему спину.

— Конечно, ведь это в настоящее время единственный интим, не запрещенный врачом, милая!