Глава 10

— Я овсянку не ем…

— Сегодня ты ешь то, что дают! — отрезала мисс Бачелор.

Джосс со вздохом подумала, что в этом доме не имеет никаких прав, а если бы имела, у нее не хватило бы сил на протест, даже насчет ненавистной овсянки. Это серое месиво дожидалось своего часа, как расплата за содеянное.

Ночь прошла на диване в гостиной, на территории Грейс, под грудой лоскутных одеял, с единственным светлым пятном в виде Кэт под боком. К чести мисс Бачелор, она не особенно удивилась при виде Джосс и не стала муссировать вопрос о том, что ее будят чуть ли не под утро. За это пришлось выпить громадную чашку комковатого какао.

— Предупреждаю, у меня начисто отсутствует материнский инстинкт, — заявила мисс Бачелор. — Впрочем, за этим тебе следовало обратиться в Осни.

Первым чувством Джосс поутру была сокрушительная головная боль. А теперь еще эта овсянка! С каким наслаждением она осушила бы двухлитровую бутыль ледяной воды, лучше всего в очень тихом и темном месте!

Джосс повозила в овсянке ложкой, наделав кратеров, в которых стало скапливаться молоко.

— Когда ты все это съешь, — сказала мисс Бачелор, невозмутимо намазывая кусок хлеба мармеладом, — мы вместе отправимся на виллу Ричмонд. И ни минутой раньше.

— Все я не съем…

Джосс положила в рот ложку овсянки и принялась с отвращением жевать.

— Ты хочешь жить на вилле Ричмонд?

Проглотить кашу стоило титанического усилия, так что на глаза навернулись слезы. В висках болезненно отдавалась размеренная пульсация водопроводных труб — в ванной Грейс, как обычно по утрам, истово предавалась омовению.

— Так ты хочешь там жить или нет?

— Я там и живу…

— Совсем не обязательно.

— Живу! Мне Джеймс разрешил! — Джосс атаковала овсянку, словно злейшего врага.

— Разрешил до поры до времени, а если будешь выкидывать такие коленца, выпроводит тебя — и дело с концом.

— Не выпроводит!

— Имеет полное право. В самом деле ведешь себя как ясельная!

Именно так Джосс себя и чувствовала — как ясельная. Сделав трудный глоток, она схватилась за чай, чтобы помочь овсянке провалиться в желудок.

— Ты вообще представляешь себе, что такое испытательный срок? Это когда безупречным поведением доказывают, что достойны доверия. Ты, Джозефина, поступаешь прямо наоборот. Зачем Джеймсу еще один нахлебник? Ты ему не дочь и (как сама любишь всем напоминать) даже не падчерица, он может избавиться от тебя, когда сочтет нужным.

Это заставило Джосс оторвать наконец взгляд от тарелки.

— Если хочешь и впредь оставаться под его крышей, — неумолимо продолжала мисс Бачелор, — начни наконец зарабатывать себе это право. Когда в отношения не вложено никаких усилий, они не стоят ломаного гроша. — Она поднялась. — Пойду позвоню Джеймсу, что с тобой все в порядке. Если к моему возвращению овсянка будет съедена, мы вместе отправимся на виллу Ричмонд, если нет (или если, Боже упаси, я найду ее в мусорном ведре), ты на такси отправишься в Осни.

Джосс смотрела круглыми глазами, и во взгляде ее все больше проступало облегчение.


— Слава Богу! — воскликнул Джеймс.

— Вы, конечно, натерпелись страху?

— Лично я всю ночь не сомкнул глаз! Что она себе позволяет? Как по-вашему, Беатрис, она хоть немного раскаивается?

— Полагаю, что да. Правда, с человеком, полностью лишенным дара самовыражения, трудно что-то сказать наверняка… и все же я чувствую в Джозефине зачатки раскаяния.

— Хотел бы я хоть раз их почувствовать, — проворчал Джеймс, перекладывая трубку к другому уху. — Вообще начинаю жалеть, что позволил Джосс остаться. На пару с Леонардом они сведут меня с ума!

— Так отправьте ее к матери.

— Ну, это не так просто. Как говорят, взялся за гуж… на мне лежит ответственность, а теперь, когда такое случилось, еще и определенная вина…

— Чушь! — перебила мисс Бачелор. — Джосс не беспомощная жертва обстоятельств, это личность.

— Да, но совсем юная и незрелая личность. Мне бы следовало…

— Прекратите! И чтобы я больше не слышала этой чепухи! Почему люди так любят обременять свою совесть? С чего вы взяли, что обязаны исправлять характер чужой дочери?

— Не обязан, конечно, но мог бы внести свою лепту в воспитание Джосс. Каждый ребенок имеет право на семью, и моя вина в том…

— Какая, к черту, вина! — закричала Беатрис так громко, что Джеймс чуть не выронил трубку. — Я же сказала, довольно этой чепухи! Кругом он виноват, просто тошно слушать! «Право ребенка на семью», «право ребенка на семью»! При чем здесь вы, Джеймс Маллоу? И вообще, кто когда имел нормальную семью со времен Древнего Египта? Почитайте хотя бы жизнеописание Агамемнона!

Трубку бросили.

— Кто звонил? — громко осведомился сверху Леонард.

— Беатрис. Джосс у нее.

— Уфф! Что она сказала?

— Что по сравнению с Агамемноном у меня все о'кей.

Леонард, к которому сразу вернулся весь его юмор, засмеялся старческим кудахтающим смехом, а Джеймс закрыл глаза и прислонился к стене рядом с умолкшим телефоном. Он бы отдал все, буквально все, чтобы хоть на несколько минут ощутить слепой, безудержный, праведный гнев на Кейт.


Сервируя столы для вечерней смены, Кейт напевала без слов. Снизу, с кухни, доносился непрерывный поток проклятий в адрес соуса — на этот раз Бенджи приходилось бороться не только с врожденным отвращением к понедельникам, но и с тяжелейшим похмельем, благоприобретенным за прошедшие выходные. Кристины в пиццерии не было, она уехала на турнир по фехтованию болеть за сына. На прощание она оставила ворох указаний, которые Кейт старательно записала и отложила в сторонку, чтобы не мешали притворяться временной хозяйкой заведения.

В выходные она тоже не скучала. Марк взял ее на роскошную вечеринку, как раз такую, какие она когда-то любила и каких не случалось очень-очень давно, по меньшей мере десять лет. Забылось даже самое ощущение этого события — весь подъем, легкость и довольство, которые чувствуешь после многих туров танца. Домой они с Марком вернулись пешком, через весь воскресный полуночный Оксфорд, необычайно тихий и мирный, словно затаивший дыхание перед очередным рывком к знаниям. На улицах, всю неделю бурливших энергией, хозяйничала тьма, местами разреженная светом фонарей. Они шли не спеша, напевая отрывки из песен, под которые танцевали. Кейт держала Марка за руку и в какой-то момент, переполненная счастьем, увлекла его за собой бегом, мимо сонных домов, мимо освещенных витрин с манекенами в неестественных позах. У одной витрины они остановились отдышаться. Магазин был фирменный, поэтому фигуры не имели голов (над воротниками торчали лишь закругленные верхушки полированных шей), и это вдруг показалось ужасно смешным.

— Ах, взгляни ж на меня хоть один только раз! — пропел Марк, опустившись на колено перед самой расфранченной дамской фигурой и бряцая по струнам воображаемой гитары.

Кейт смеялась до упаду.

Понятное дело, перед тем как расстаться, они поднялись к ней в комнату. Марк, как и положено тайному любовнику, снял ботинки и шел за Кейт на цыпочках, след в след.

— Думаешь, Уинтропа так просто разбудить? — прошептала она, едва сдерживая смех. — У него слух понижен от постоянного рева музыки. И даже если б не был, ему глубоко плевать, кто ко мне ходит — лишь бы вовремя вносила плату. К тому же скоро по этой лестнице будет ходить Джосс. — Она сразу посерьезнела. — Ох, скорее бы! Это мой последний повод для беспокойства, последняя проблема.

— Ну да, Джосс…

Марк подавил вздох. Он тоже мечтал, чтобы эта проблема исчезла, причем навеки. А еще лучше, чтобы вовсе не возникала, чтобы никакой Джосс просто не было. Со дня знакомства он мысленно называл ее не иначе как «противная девчонка». Он не любил думать о Кейт как о чьей-то матери, предпочитая видеть в ней свободное существо, прекрасную птицу, которую он освободил из опостылевшей клетки. Освободил, между прочим, для себя.

Кейт, однако, не слишком рвалась снова принадлежать кому бы то ни было, в том числе Марку. Она была теперь восторженной, беззаботной — в точности такой, какой он желал ее видеть поначалу, — но все изменилось, и этого уже было мало. Его чувство достигло той стадии, когда хочется гарантий: признаний, обещаний, доказательств любви. Этого не удавалось добиться от Кейт ни в постели, ни вне ее. Она была покладистой, но до определенных границ, а Марк жаждал, чтобы она отдавалась ему с полным самозабвением, позволяла увлечь, куда ему вздумается, допускала все, что ему придет в голову. Немного здорового насилия, например. «Доверься мне полностью!» — умолял он, предлагая то и это, но Кейт только качала головой. Однажды у него вырвалось: «Черт возьми, ты что, представляешь себе Джеймса?» Как будто искренне удивленная, она ответила: «Конечно, нет!» Марк не поверил. Готовый на все, лишь бы привязать ее к себе, последней ночью он постарался быть нежным и осторожным, но ничего не вышло: он попросту не умел управлять своей страстью. Несколько раз у Кейт вырывался протестующий крик, и в конце концов она воскликнула: «К чему такая гонка? Это ведь не кросс!..»

Все это Кейт вспоминала, накрывая столы. Может, недельку обойтись без секса? Марк очень красивый мужчина, с великолепным телом, и секс с ним хорош (впрочем, если подумать, так ли уж хорош?), но в данный момент ее не слишком тянуло к сексу. Ни с Марком, ни с кем другим. Хотелось пожить мирно, без потрясений, хотелось побыть наедине с собой. На этой неделе как раз благоприятный момент: четыре вечера занято работой, на пятый запланирован выход в кино с Хелен (не сразу удаюсь набраться храбрости позвонить из-за истории с бегством из Мэнсфилд-Хауса, но приглашение было принято благосклонно, и выходило, что все между ними не так уж плохо). Остается два, а два вечера в неделю наедине с собой — это святое право каждого. На Марка времени не оставалось, но обижаться ему было не на что. Разве она не согласилась прийти к нему на просмотр передачи об эвтаназии? Это и будет компенсацией за недельную разлуку, а до той поры… о! До той поры время будет принадлежать ей, и только ей. Сознание этого как раз и заставляло Кейт напевать.

— Ау-у! — раздалось с лестницы на кухню.

Она повернулась и увидела торчащую голову Бенджи.

— Угадай, что случилось!

Не стоило и пытаться задавать прямой вопрос. Бенджи был Бенджи, он не отступался, пока не считал игру законченной.

— Ты сменил сексуальную ориентацию.

— Еще чего! Вторая попытка?

— Тебя приглашают шеф-поваром в Букингемский дворец.

— Нет, но звучит неплохо. Третья?

— Звонил Элтон Джон.

— Ах, если бы! Ладно, не буду тебя мучить. На самом деле случилось ужасное — у нас вышел весь орегано.

— И что же?

— Как что?! Думаешь, у меня есть время таскаться по рынкам? Кейт, лапочка, душечка, милашечка, выручай!

— Все ясно.

— Как минимум четыре унции! Сублимационной сушки!

— От тебя никакого толку, — вздохнула Кейт.

— Не всегда, кисонька, далеко не всегда, — ухмыльнулся Бенджи (в точности как она и ожидала). — Расспроси народ, и тебе скажут.

Голова скрылась из виду. Кейт выудила купюру из коробки с деньгами на текущие расходы и, продолжая напевать, вышла за дверь. Стоял чудесный день: с чистыми голубыми небесами, с облаками, похожими на комки ваты, — день, созданный для надежд и оптимизма. С боковой улицы, где находилась пиццерия, Кейт вышла на Корнмаркет-стрит, стремительно пересекла ее, пробежалась под арками «Кларедон пресс» и оказалась на широкой, оживленной Куин-стрит. Здесь она помедлила, высматривая брешь в плотно идущем транспорте (не ждать же, в самом деле, у светофора в таком задорном настроении!), и вдруг увидела Джеймса и Джосс.

Обремененные покупками, они стояли у того же самого перехода, только с другой стороны улицы, и терпеливо дожидались зеленого света. В Кейт сразу умерло всякое оживление. Вид у них не был ни покинутый, ни несчастный, и как-то не казалось, что они умирают от желания ее повидать. Правда, они и не лучились счастьем от того, что проводят время в обществе друг друга, но лучше бы уж это. Они выглядели (и это больно ужалило Кейт в самое сердце) как люди близкие, давно привыкшие друг к другу, когда другой как бы сам собой разумеется и все самое скучное, самое утомительное, вроде шопинга, переходит с ним в разряд простой и по-своему приятной повседневности. Когда загорелся зеленый свет, они двинулись через улицу, и Джеймс, переложив пакеты в одну руку, другой взял Джосс за локоть. Это было бессознательное, чисто инстинктивное движение заботливого отца по отношению к дочери.

Кейт скрылась раньше, чем ее заметили.


Близнецы Хантер сидели в гардеробе. Они забрались в него, чтобы спрятаться от Сэнди, а двери взяли и захлопнулись и оказались слишком тяжелы для детских ручонок. Джордж и Эдвард не имели ничего против: гардероб был мамин, эта пахнущая мамой тьма навевала ощущения смутно знакомые и очень уютные. К тому же, раз уж гардероб находился в родительской спальне, освобождение было гарантировано, а на данный момент у мальчиков было сразу два интересных занятия: прислушиваться ко все более раздраженным призывам Сэнди, а также совать голову то в мамину юбку, то в штанину ее брюк и с упоением сознавать, как неприлично они себя ведут.

— Пиф-паф! — крикнул Джордж очень невнятно из-за набившегося в рот черного шифона.

Эдвард потянул с плечиков пиджак, и тот свалился ему на голову. Он уткнулся в него, изнемогая от смеха.

— Толстуха Сэнди! Толстуха, толстуха! — повысил голос Джордж и, совсем расходившись, крикнул: — Толстожопая!

— Тсс!

Тяжелые шаги приблизились и затихли за дверью — даже Сэнди, с ее хорошо отработанной простодушной наглостью, не решилась с ходу вторгнуться в святая святых. Потом дверь все-таки открылась. Близнецы затаили дыхание. Эдвард, так и лежавший на полу гардероба, приник глазом к щели. У самой двери виднелись домашние тапки и нижняя часть тренировочных брюк. Тапки зашлепали сперва по половицам, потом по белому греческому ковру. Снова остановились, теперь уже у туалетного столика. Послышалось постукивание перебираемых флаконов и баночек, позвякивание маникюрных принадлежностей, что-то тонко проскрежетало по стеклу, под которым, как было хорошо известно Джорджу и Эдварду, хранились их фотографии еще с тех давних времен, когда они терялись в детской ванночке. Сэнди оставалась у столика ужасно долго, так долго, что становилось невозможно дальше держать в себе как смех, так и содержимое мочевого пузыря. Наконец послышалось: «Маленькие гаденыши!» — после чего Сэнди прошагала к двери и вскоре вышла из спальни.

Джордж обессиленно рухнул рядом с братом. Из осторожности они все еще зажимали рты руками, но смех рвался наружу и, конечно, вырвался, мгновенно расслабив все судорожно сведенные мышцы. Мальчики смеялись, по ногам у них текло и понемногу вытекало из гардероба, образуя лужицу на чисто вымытом, до блеска отполированном полу спальни.


Нагнать на Сэнди страху было непросто.

— Ничего такого страшного я не сделала, только вышла в туалет. Всего-то и дел было три минуты.

— И вы говорите, что обыскали весь дом? Абсолютно весь?

— Весь как есть.

— Даже спальню?

— В вашу спальню мне заходить не велено.

Джулия осторожно перевела дух. Не следовало выказывать свой страх перед Сэнди, особенно после того, как та заявила: «Подумаешь, большое дело! Животы подведет — прибегут как миленькие».

За всю бытность Джулии матерью ей не приходилось испытывать ничего даже отдаленно похожего, и она гордилась своим умением сохранять хладнокровие. Такой всеобъемлющий страх шокировал, он был тем более силен, что день удался, что до этой минуты все шло гладко, как по маслу. Фанни Маккинли попросила интервью для своего журнала, Хью позвонил с новостью, что передача об эвтаназии (под названием «Есть ли у нас право на выбор?») выходит одновременно на всех коммерческих каналах и что пресса уже начинает слетаться на запах гарантированного успеха.

И вот — на тебе!

— Может, хотите чайку? — спросила Сэнди. — Я поставлю чайник и бекон могу поджарить. Они, как унюхают, мигом объявятся.

Вместо того чтобы холодно сказать «нет», Джулия выкрикнула это слово истерически, заставив Сэнди вытаращить глаза.

— Я хочу подняться в свою комнату! Если Джордж и Эдвард там, они… они откликнутся на мой голос!

— Вот и ладно.

Джулия вышла с кухни, пытаясь убедить себя, что явное безразличие Сэнди — просто умение держать себя в руках.

— Мальчики! — позвала она, взбегая по лестнице. — Мальчики!

Наверху она заглянула по очереди в каждую из спален, громко окликая, и наконец оказалась перед последней. Открыла дверь.

— Джордж! Эдвард! Милые мои, вы здесь?!

Ответа не последовало, и Джулия вошла. Царившая в спальне тишина казалась неестественной, полной угрозы. Понимая, что не справляется с ситуацией, Джулия решила позвать на помощь Хью. Сбросив пиджак прямо на кровать (что прежде просто не пришло бы ей в голову), она метнулась к телефону. Этому сопутствовал чавкающий звук, словно она во что-то попала ногой. Джулия посмотрела на пол. За ней тянулись мокрые следы, и следы эти шли от приличного размера лужи перед гардеробом.

Откуда здесь лужа? И лужа чего?

Как только Джулия с опаской обмакнула в лужу палец, близнецы в гардеробе — испуганные, в мокрых штанишках — подняли дружный рев.


Хью нашел происшествие уморительным. Заключив Джулию в объятия, он разразился хохотом и не отпустил ее, пока не выдохся. Потом он навестил Джорджа и Эдварда, уже лежавших по своим кроваткам. Там за воркованием у него случился второй приступ смеха.

— Сэнди была совершенно права, — сказал он в присутствии няни (не слишком педагогичный подход).

— Господи, какой дурочкой я себя выставила! — вздохнула Джулия, когда они остались вдвоем.

— Не дурочкой, а мамочкой. Стопроцентной мамочкой, что очень мило.

— Да, но я накричала на Сэнди…

— Тоже мне, накричала! Одним выкриком ее не прошибить. На таких, чтобы дошло, надо кричать, пока хватит голоса. Кстати, у тебя только одежда в моче или обувь тоже?

— Одна туфля.

— Ой, не могу! — Хью схватился за живот. — Ой, какая дивная расслабуха! Все шлаки прочь!

— Ты смеешься, а я в самом деле перепугалась. Уже хотела звонить тебе.

— Правда?

— Да.

— Какая трогательная вера в мое всесилие! Я горд.

— Сэнди, по-моему, было все равно, и это мне не понравилось. Как я теперь смогу на нее положиться?

— Ты же ее расхваливала!

Джулия прикусила язык. Она и теперь считала Сэнди хорошей няней, мастерицей на все руки, вот только из памяти никак не хотели уходить ее пустой взгляд и равнодушное выражение лица. Однако если настаивать, Хью, чего доброго, предложит рассчитать Сэнди.

— Я все никак не могу успокоиться, милый. Наверняка она чувствовала себя в ответе за случившееся, потому так и держалась.

— Дорогая, дорогая Джулия! — Хью взял ее лицо в ладони и приблизил свое вплотную. — Не нужно принимать такие мелочи близко к сердцу. В конечном счете ничего страшного не случилось, верно? Семья по-прежнему в сборе.

— Да, конечно. — С облегченным вздохом Джулия опустила голову ему на плечо. — Ты прав, нельзя быть такой нервной.

— Тем более сейчас, когда жизнь идет на подъем.

Он взял ее за руку и повел на кухню ужинать. Там дожидался стол, накрытый на двоих. Рядом с газетой лежала записка от Сэнди: «Фаршированные блинчики в духовке. Ушла играть в дартс». На теплой верхней панели «Аги», как оливковая ветвь мира, красовалась туфля Джулии — та самая, что пострадала во время «набега» близнецов, теперь вымытая и начищенная.

— Ну, видишь! — с торжеством воскликнул Хью. — По-моему, очень красноречивое послание. Большего нельзя и желать.


Леонард был занят мытьем посуды.

Сообразив, что с возвращением Джосс порядки на вилле Ричмонд претерпят какие-то изменения, что отныне каждому придется вносить свою лепту, он прикинул возможности. Мытье посуды представлялось наиболее заманчивым: и как достаточно важная, но не слишком обременительная обязанность, и как гимнастика для рук. Теперь он несколько раз на дню волочил трехногий табурет к раковине и, взгромоздившись на него, учинял чудовищный беспорядок с помощью проточной воды и моющего средства, а потом сам же и устранял всегда одним и тем же кухонным полотенцем.

— Леонард, в шкафу полно чистых, — увещевал его Джеймс.

— Глупая расточительность! Чем тебе не нравится это полотенце? Я вытираю им только чистое, а если подвернется парочка микробов, так ведь это наши микробы, не чьи-нибудь. Если бояться собственных микробов, лучше сразу лечь и умереть!

Больше всего Леонарду нравилось мыть посуду после обеда, под звуки какой-нибудь слезливой радиодрамы. Он громко комментировал глупость персонажей, а когда его что-нибудь особенно бесило, кидал в приемник полотенцем. Миссис Ченг, глубоко возмущенная этой непрошеной помощью (за Леонардом посуду нередко приходилось перемывать), видела в приемнике тайного союзника, громоотвод для оскорблений, большая часть которых прежде доставалась ей. Переходя из комнаты в комнату с тряпкой и метелкой, она прислушивалась к крикам и грохоту на кухне с бесстрастием, с которым относилась ко всему на свете, кроме Кейт. В Осни миссис Ченг не бывала уже давно. Вид Кейт, счастливой и беспечной в подобной ситуации, приводил ее в ужас. Не зная, как еще помочь делу, китаянка с удвоенным рвением предавалась уборке виллы, особенно налегая на чистоту в комнате Джосс. От нее не укрылось, что порядок уже не так возмущает юную мисс Бейн, что она уже не стремится с ходу превратить плоды ее усилий в первоначальный хаос.

— Ради Бога, оставьте вы ее комнату в покое, — говорил Джеймс. — Беспорядок — это вызов старшему поколению. Если не обращать внимания, его будет меньше.

Не обращать внимания на беспорядок — это было выше понимания миссис Ченг. Самая мысль о том, что предстанет глазам за дверью комнаты Джосс, приводила ее в боевую готовность, и она не знала покоя до тех пор, пока не шла в атаку и не оттесняла извечного врага за границы своих владений. В дни каникул этот священный бой бывал сильно затруднен присутствием хозяйки комнаты, поэтому китаянка всегда с нетерпением ждала начала новой четверти. Вот и на этот раз, открывая дверь, она предвкушала то, как даст наконец выход накопившейся жажде действия.

На кровати что-то лежало. Подступив ближе, миссис Ченг вгляделась получше, потом откинула край одеяла. Глаза у Джосс были плотно зажмурены. Китаянка осторожно потыкала в девочку пальцем.

— Почему твоя не в школа?

— Меня отпустили, — едва прошелестела Джосс. — Разболелась голова, и мисс Гейл разрешила пойти домой.

— Какой голова? Почему голова? Твоя иметь женский дела?

— Это сама по себе головная боль, ясно!

Джосс уткнулась в подушку. Постояв немного, миссис Ченг отправилась на кухню. Леонард находился на стадии протирки залитых поверхностей. При этом он кричал на приемник:

— Держись, кретин чертов! Что сопли развесил?

Китаянка прошла прямо к приемнику и выключила его.

— Какого черта?!

— Твоя не слышать, что Джосс пришел?

— Не говори ерунды. Джосс еще в школе. И включи чертов приемник. Хочу знать, что еще отчудит этот бесхребетный слизняк.

— Джосс дома.

— Как так дома?! — Леонард даже подскочил от негодования.

— Голова болеть.

— Ну да, конечно! Ленивое отродье, вот она кто! С чего вдруг у здоровой девчонки болеть голове?

— Джосс весь бледный.

— Ах так! Ну, я… — Леонард махнул рукой, со страшным грохотом сбив в раковину груду вытертых вилок. — Ну, я ей покажу! Она у меня еще больше побледнеет!

Миссис Ченг молча скрестила руки на груди в знак того, что будет ждать результата, а он, схватив трость, вприпрыжку заковылял с кухни. Можно было слышать, как он поднимается по лестнице. Раздавшиеся вслед за этим гневные выкрики почти сразу затихли, шаги прошаркали до ванной и обратно. Миссис Ченг поздравила себя с тем, что так терпелива.

Наконец Леонард снова появился на кухне.

— Я ей дал пару таблеток.

— Твоя вызвать доктор?

— Зачем это? У нас нет лишних денег. Доктора нужны тем, кто при смерти, а молодежь и так обойдется.

— Джеймс дома?

— Уехал в библиотеку собирать материал. Вернется только в шесть. — Леонард выпрямился, набираясь величия, отчего стал выше по меньшей мере на дюйм и мог смотреть на китаянку еще более свысока, чем обычно. — А я в шесть, наоборот, отбываю. Буду смотреть телевизор с мисс Бачелор и ее невесткой. По телевизору сегодня показывают Леонарда Маллоу! По такому случаю реквизирую бутылку хереса. Так и передай Джеймсу, ты, моя сморщенная желтая обезьянка, мой драгоценный восточный полудурок — сегодня мой звездный час!

Миссис Ченг, как обычно, пропустила оскорбления мимо ушей.

— Твоя уходить, Джеймс не приходить. Джосс сидеть один, весь больной.

— Нет, конечно! Я человек ответственный и задержусь, сколько будет нужно, — с достоинством ответил Леонард.

Китаянка сразу перестала обращать на него внимание. Она убрала свои тряпки и метелку, швабру поставила в кладовку за шкаф, надела пронзительно-розовый макинтош (результат мучительного получасового выбора между ним и пронзительно-зеленым) и покинула виллу. Стоило ей выйти за дверь, Леонард схватился за телефон, чтобы заказать такси до Кардиган-стрит на три четверти шестого.


Когда Джеймс вернулся, дом встретил его тишиной и темнотой. Он задержался минут на двадцать, и тем самым между его приходом и уходом Леонарда прошло около получаса (о чем он, конечно, не имел понятия). Постояв в холле и не услышав ни радио из дядиной комнаты, ни музыки от Джосс, он пришел к выводу, что дома никого нет и что он может располагать собой по собственному усмотрению. На кухне выяснилось, что посуда хоть и вымыта, но не расставлена по местам: кружки свалены в миске для салата, тарелки в неустойчивом равновесии на блюдцах, вилки и ложки вообще как попало, что неприятно напоминало безалаберность прежних дней. Вместо того чтобы наводить порядок, Джеймс полез в шкаф, где хранилось спиртное, только чтобы обнаружить, что виски на донышке, а пива всего две банки. Была еще, правда, бутылка красного турецкого вина — единственное, чем удалось разжиться у мистера Пателя. «Люди хвалят», — сказал бакалейщик (он хоть и перешел в христианство, но от спиртного воздерживался по-прежнему, по-мусульмански).

Вылив остатки виски в стакан, Джеймс разбавил его прямо из-под крана и понес в кабинет. При этом он размышлял о том, где могут быть остальные. Очевидно, Леонард в нетерпении поскорее узреть себя на экране понесся к Беатрис задолго до передачи, а Джосс, в противовес уступкам, сделанным в угоду мирному сосуществованию, решила совершенно наплевать на уроки.

В кабинете Джеймс сразу принялся за виски. Было непросто определить, что он чувствует по отношению к Джосс: новую вспышку негодования или философское приятие с полным пренебрежением к последствиям. Во всяком случае, он не считал дни до той минуты, когда она переберется в Осни. Основная проблема как раз и крылась в том, что половина его сердца вопреки всему была отдана этой несносной девчонке.

Продрогнув, он отставил стакан и пошел включить обогреватель, потом подумал и решил все же сменить пиджак на теплую домашнюю кофту. На верхней площадке лестницы ему почудилось, что где-то жалобно мяукает кошка. И как только ухитрилась забраться в дом? Джеймс прислушался, прикидывая, откуда доносятся звуки, и понял, что, во-первых, из комнаты Джосс, а во-вторых, что это не мяуканье. Там плакали. Отчего-то ужасно испуганный, он бросился к двери, рванул ее на себя и заскочил в комнату.

— Джосс!

От неожиданности она уселась в постели — бледная, зареванная, по самый подбородок закутанная в одеяло.

— Джосс!

Джеймс развел руками, потрясенный еще больше, чем прежде, хотя это казалось невозможным. Забыв про условности, он плюхнулся на кровать и подхватил живой сверток на колени.

— В чем дело, Джосс?

Девочка с отчаянной силой прижалась к нему, обвила его шею руками, совсем худенькими в широких раструбах рукавов майки. Ее мокрое, огненно-горячее лицо уткнулось ему в шею.

— Ты хочешь к маме, да?

— Да ты что!!! — закричала Джосс, давясь слезами, судорожно отирая об него щеки. — Да ты что!

— Тогда… — Джеймс высвободил одну руку и приподнял ее лицо за подбородок, заставляя встретить его взгляд, — тогда дело в Гарте. Правильно?

Ответом был взгляд, полный беспросветного отчаяния, и слезы, едва иссякшие, хлынули с новой силой.

Джеймс снова прижал Джосс к груди и начал покачивать, как маленькую.

— Бедняжка ты моя! Бедная ты моя девочка!

— «Малолетка»! Вот как он меня назвал! — донеслось до него сквозь рыдания. — Сказал, что со мной умрешь со скуки!

Джеймс продолжал баюкать Джосс. В горле стоял такой огромный ком, что пришлось трижды глотнуть, пока слова пошли с языка.

— Знаешь, люди часто бросают в лицо другим то, что думают о себе.

— А он мне так нравился!

— Конечно, нравился, раз ты с ним была. Ничего, моя хорошая, будут и получше.

— Никогда!!!

— Будут, будут. А сейчас пора вытереть нос.

Джосс уселась прямее и тыльной стороной ладони развезла слезы по щекам.

— Фу, как некрасиво! Вот, вытрись и высморкайся в платок.

Зазвонил телефон, и девочка вздрогнула.

— Звонят!

— Пусть звонят, — отмахнулся Джеймс. — У них наверняка не горит, а если горит, перезвонят. Сейчас главное — разобраться с тобой. Давай-ка расскажи, что там у вас с Гартом произошло.

— Это было в столовой, на большой перемене. — Испустив судорожный вздох, Джосс заговорила более внятно: — Там было полно народу, и он сказал это прямо перед всеми.

— Так он, значит, трус.

— Я знала, что это ненадолго…

— С кем-то другим будет надолго.

— Другого не будет!

— Вот еще глупости. — Джеймс ласково взъерошил ежик ее волос на горячей голове. — Ну что, старушка Джосс! Мы с тобой в одной лодке.

Она явно не собиралась слезать с его колен, так и сидела в одеяле, шмыгая носом и глядя исподлобья. Потом вдруг неловко чмокнула его в подбородок. Джеймс был тронут чуть не до слез.

— Знаешь, что мы сейчас сделаем?

— Что?

— Включим телевизор и посмотрим, как Леонард препирается с Беатрис насчет смерти. — Он погладил Джосс по щеке. — Думаю, я уже вполне способен посмеяться их загробным шуточкам.

С новым вздохом Джосс прильнула щекой к его груди, расслабилась и принялась едва слышно хихикать.


— Отличная передача, — сказал Марк Хатауэй, нажимая на дистанционке кнопку выключения. — Изумительная, просто изумительная старая дама.

Кейт промолчала. Она пыталась как-то свыкнуться с первым, экранным, появлением мисс Бачелор в ее жизни. Слово «изумительная» не вполне отражало суть. «Внушительная» — вот как она назвала бы мисс Бачелор. Невозмутимая, неколебимая в своих убеждениях, полная черного юмора, начисто лишенная трепета перед теми, кто оставался за кадром, за кругом юпитеров. Трижды она отвечала на вопрос Хью: «Отнюдь нет!» — как отрубала, а однажды просто отмахнулась: «Ерунда!»

— Что скажешь, Кейт?

— Ну… я ошарашена…

— Вот как? — довольно резко заметил Марк и поднялся с дивана, на котором они смотрели передачу. — По-моему, ты была ошарашена, уже когда входила сюда.

Он был прав. Внезапная потребность пообщаться с Джосс заставила Кейт набрать номер виллы Ричмонд, но сколько телефон ни звонил, никто так и не снял трубку, даже Леонард, никогда не выходивший из дому. По причине не вполне ясной, Кейт была убеждена, что все они дома и, зная, что звонит именно она, стоят вокруг надрывающегося телефона, прижимая палец к губам и обмениваясь заговорщицкими взглядами. Такая картина не укладывалась в рамки того, что ей было известно о своих близких (или бывших близких, как угодно), но оттеснить ее не удавалось. Когда Кейт поделилась своими подозрениями с Марком, тот сразу помрачнел и замкнулся, в точности как после рассказа о встрече с Джеймсом и Джосс на перекрестке. Возможно, это была его месть за недельное отсутствие секса.

Марк пошел приготовить кофе. Украдкой наблюдая за ним, Кейт не могла не заметить, что «породистые» черты его лица окаменели в сердитом, неуступчивом выражении. Вот дьявольщина! Опять нужны объяснения и заверения — все это оглаживание встопорщенных перьев чужого самолюбия.

— Полагаю, на твоих чреслах все еще висит знак «въезд запрещен»? — мрачно осведомился Марк, подавая ей чашку.

— Если человек не способен на элементарный такт вне постели, вряд ли что-то изменится к лучшему, если он в нее ляжет.

— Ха! — сказал Марк, окинув Кейт пренебрежительным взглядом. — Подходить к сексу с обычными мерками может только тот, кто ничего в нем не смыслит.

Она уставилась в чашку. Как обычно, Марк приготовил отменный кофе. Аромат поднимался к лицу густой и аппетитный — как насмешка над тем, до чего она, Кейт, не соответствует времени, в которое живет. Да и вся эта подчеркнуто современная комната втайне посмеивалась над ней.

— Если честно, мне не очень-то и хотелось, — продолжал Марк, отворачиваясь к окну. — Невесело лежать в постели с женщиной, которая только и думает, что про свое ненаглядное чадо. Чадо, которое плевать на нее хотело!

Устало опустив веки, Кейт вернулась мыслями к только что просмотренной передаче. В памяти ожил знакомый, хорошо поставленный голос Хью и другой — раздельный и резкий — Беатрис Бачелор. Какой разгон она ему устроила, когда он намекнул, что, мол, сторонники эвтаназии покупаются на драматический эффект! «Хочу вам процитировать доктора Джонсона, — отчеканила она холодно. — Тот, кто никогда не испытывал настоящей боли, полагает, что с ней вполне можно сжиться».

Снова подняв глаза на Марка, Кейт обнаружила, что он буравит ее взглядом в ожидании реакции на свою подначку. Внезапно ей подумалось: проблема не в том, что кто-то чувствует боль, а кто-то нет. Проблема в том, что у боли бесчисленное множество вариантов.

— Извини, — сказала она и сделала над собой усилие, чтобы улыбнуться.


— Ну, я вас поздравляю! — сказал Кевин Маккинли.

Перед ним были разложены газетные вырезки. Хью, который видел их кверху ногами, попробовал прочесть заголовки, и это ему удалось. «Шоу смертников», «Народ готов бросить вызов старухе с косой», «Вырвем окончательное решение из лап высших сил» и тому подобное.

Кевин Маккинли улыбнулся. Он заставил Хью проторчать в приемной добрых двадцать минут («Не хочу, чтобы старый пердун возомнил, будто я горю желанием его видеть») и отнюдь не собирался предлагать ему ни кофе, ни что-нибудь покрепче. Рейтинг передачи был так высок, что цифры зашкаливало, и ни одно периодическое издание не оставило ее без комментариев. Имена Беатрис Бачелор и Леонарда Маллоу не были упомянуты, иначе сейчас им пришлось бы выдерживать яростный натиск журналистов, а Джерико испытал бы наплыв их поклонников. Но это ничего не меняло.

— Поразительная женщина, — заметил Кевин Маккинли.

Зная, о ком идет речь, Хью кивнул. Его распирали гордость и облегчение, и чтобы их не выдать, приходилось прилагать огромные усилия. Как хотелось дать понять надутому индюку Маккинли, что для Хью Хантера подобный успех — дело привычное.

— Не думаю, — сказал он, — чтобы наверху кто-то выразил недовольство. Они всегда могут заявить, что узнали обо всем в последнюю минуту, когда уже поздно было отменять передачу. И это будет чистая правда.

— Вот именно.

Хью снова скосил глаза на вырезки, выискивая ту, которая ему больше всех понравилась и которую он особенно желал видеть на столе у Маккинли. В ней был не только благоприятный отзыв, но и серьезный анализ передачи. Известный комментатор писал, что доволен темой и подбором участников, а главное, высокопрофессиональной работой Хью, его умением вести и направлять разговор. «Если у «Мидленд телевижн» есть хоть капля здравого смысла, они будут обеими руками держаться за талант, обнаруживший такую глубину, и продвинут его в более высокую лигу».

«Как бы выяснить, прочел Маккинли эту статью или нет?» — думал Хью.

— Вы просмотрели всю прессу?

— Только ту, которая меня интересует.

— В «Дейли телеграф» есть превосходная статья…

— Дорогой мой Хью! — Кевин Маккинли засмеялся, словно залаял. — Я разверну «Дейли телеграф» не раньше, чем окажусь в инвалидном кресле! — Он взглянул на часы и поднялся: больше пяти минут старики не заслуживали. — Не смею дольше задерживать.

Хью смотрел на него, неприятно пораженный. Значит, не будет не только долгих похвал, но и мимолетного пожелания будущих успехов, чего-нибудь вроде «так держать»?

— Что ж, — он тоже поднялся, нацепляя дежурную улыбку, — по крайней мере мы всех удивили.

— Это точно.

В дверь заглянула секретарша.

— Мистер Маккинли, Лос-Анджелес на линии!

— Я думаю… — начал Хью.

— Пока!

— Пока! — сказал он, принуждая себя улыбаться и дальше.

Он шагнул через порог, и дверь тут же захлопнулась, едва не прищемив ему каблук.

Загрузка...