Любовь без розовых соплей

Глава 26

— Мамуль, привет, я вернулась.

— Привет, солнышко. Как там столица, устояла?

— Да я ее и не видела совсем. Работы было много. Устала.

Не от работы устала. От другого. И только один-единственный человек в мире может сейчас помочь мне справиться с этой усталостью.

— Всех денег не заработаешь, бельчонок. Ты только не переступи ту грань, когда начинаешь жить, чтобы работать, вместо того, чтобы с наслаждением работать, чтобы с радостью жить.

— Пожалуй, я подошла уже к этой границе. И хотела спросить... Ты говорила, что у вас там моя комната до сих пор пустая стоит. А можно я туда привезу кой-какую мебелюшку и поживу у вас немного? Хочется побыть на свежем воздухе, в деревне, как раз погодки такие замечательные стоят.

— Детка, ты вольно делать в ней все что хочешь. Мы с папой будем рады, если ты поживешь у нас, вне зависимости от того, какими будут причины такой твоей внезапной любви к деревенской жизни.

— Мамуль… — у меня не хватает воздуха, и я захлебываюсь сдавленным всхлипом.

— Я люблю тебя, детка. Что бы ты там ни натворила. Мы с папой любим. И всегда-всегда ждем.

— И я вас. Очень люблю.

Слава богу, что уж хотя бы эту любовь Володя так и не смог очернить. Хотя очень старался.

— Я вам больше скажу. И даже предвижу бурю возмущения и негодования. Но только потому, что я собираюсь сказать ту правду, которую никто и никогда не озвучит. Потому что она противоречит устоявшимся моральным устоям. В любой матери, глубоко в подсознании, задавленная социальными запретами и цензурой, живет ненависть к своему ребенку.

Ошарашенные слушатели просто молчат, лишь испуганно переглядываясь.

— Богохульство? Ересь? Святотатство, скажете вы? Тогда скажите мне, только честно, как часто вам доводилось слышать от разъяренной очередной шалостью ребенка мамаши вопли типа «Прибить тебя мало!» «Убила бы скотину»? М-м-м? Да каждый день, на любой детской площадке хоть одна, но скажет, верно? Вот это самое состояние ярости на какое-то мгновение отключает внутренние цензоры измученной постоянными недосыпами, полным крахом привычного уклада жизни и гормональными перестройками организм женщины, и наружу вырывается тщательно скрываемая правда. Только не говорите мне, что это всего лишь слова, всего лишь эмоции. Вы же верите в поговорку про пьяного, у которого на языке то, что трезвый держит при себе? Но в чем разница? Если алкоголь точно так же снимает цензоры, как и пограничные состояния психики? Так что когда женщина кричит своему дитя, что «убить его мало», она именно это и имеет в виду.

— Господи, какой циничный бред вы несете, — не выдерживает один из присутствующих мужчин.

— О, молодой человек, вы хоть раз в жизни испытывали состояние похмелья?

— Да, но при чем здесь…

— У подавляющего большинства вынашивающих ребенка женщин в первом триместре либо иногда во втором такое «похмелье» длится неделями и месяцами. Токсикоз называется. Сопротивление организма чуждому ему инородному белку — плоду. Эмоциональная нестабильность беременных давно уже стала притчей во языцех. Изменение веса, пропорций тела, смещение центра тяжести, связанные с этим боли в суставах, нагрузка при любой физической активности увеличивается, а либидо скачет совершенно бесконтрольно: то угасает напрочь, то наоборот — граничит с состоянием постоянного сексуального возбуждения и требует его удовлетворения. Дополнительный вес замедляет циркуляцию крови и других жидкостей, что приводит к отекам… Гастрит беременных, цистит беременных, ринит беременных… Полный набор. Поверьте, молодой человек, лично вы не выдержали бы такого испытания в течение девяти месяцев. Но главное… — Володя выдерживает драматическую паузу: — Роды. О, это незабываемый опыт, сопоставимый с… — он окидывает дерзкого слушателя внимательным взглядом. — Ну, на представителя сексуальных меньшинств вы не похожи, так что аналогия с анальным сексом вам не подойдет. Зато могу предложить вам вспомнить, скажем, массаж простаты. А теперь представьте, что вместо пальцев врача вам туда засунули зонтик. А потом открыли его внутри вас. Постепенно, конечно. Целых девять месяцев раскрывали. А в момент родов начали тянуть из вас. Вернее, даже не начали тянуть, в предложили вам совершить акт дефекации и самому избавиться от открытого внутри вас зонтика. И вы избавляетесь. Часов восемь. Или пятнадцать. Иногда сутки. Кому как повезет. Вот это, грубыми словами, и есть понятное мужчинам описание того, что испытывает женщина во время естественных родов.

Некоторые сидящие в зале женщины согласно кивают, мол не врет лектор, ни на грамм не прибавил жести и трэша, так все и есть.

— И после подобного испытания вы думаете, что женщина просто забудет эту боль? Нет. Не забудет. Эта боль отложится где-то далеко на подсознании и будет периодически напоминать о том, кто ее доставил. Именно в тех самых пограничных состояниях психики. Поэтому, увы и ах. В любой матери живет ненависть к рожденному ею ребенку. В любой.

Пожалуй, это была единственная лекция Володи, с которой я так никогда и не согласилась. Не смогла. Все остальные воспринимались мною не так критично, но эта…

Возможно, да, возможно, он говорил правду. Но какой бы правдивой она не была, она просто не могла относиться к моей маме. Не могла.

— Мамуль…

— Да, бельчонок?

— Я очень тебя люблю. Ты меня простишь?

— Мне не за что прощать тебя, мое солнышко. Мое дело любить тебя такой, какая ты есть. И так будет всегда. Приезжай. Мы с папой соскучились.

Приеду, мамуль. Очень скоро. И надолго. Потому что только рядом с тобой и папой я чувствую себя защищенной от всех невзгод и делающей хоть что-то правильно. Правильно, вовремя и во благо окружающим.

Иными словами, чувствую себя любимым ребенком. Все еще чистым. Все еще верящим в любовь и чудеса.

Но сперва мне надо завершить кое какие дела.

И начну я, пожалуй, с подруги, которую попрошу присматривать за квартирой. Вдруг квартиранты найдутся, а показать некому. Не буду же я мотаться каждый раз за сто километров, чтобы показать жилье в аренду. А так Наташа присмотрит. И себе копеечку заработает, и нам с малышом первое время на подгузники будет хватать.

— Как это просто понюхать?

— Не могу я его пить. А понюхать хочется.

— Что значит не можешь пить? А что случилось? Гастрит?

— Угу. Гастрит. Пройдет скоро. Через семь месяцев.

— Почему через се… О-о-оль… Ты что хочешь сказать? Ты что, того? Этого? Залетела? — ахает Натуся и всплескивает руками.

— Да. Третий месяц.

— И что?

— Что значит что?

— Рожать будешь?

— Да.

Да. Я буду рожать. Дико боюсь. С ума схожу от ужаса и ощущения обрушившейся на меня катастрофы. Но рожать буду.

— А отец? Рад?

— Он даже не в курсе.

— Ты не сказала этому своему… как его… Швейку?

— Это ребенок не от Шона. Хотя он как раз знает и почему-то рад. Но я… Натуся-а-а, мне так плохо, я такая сука конченая, — я тихо поскуливаю, обхватывая обеими руками совсем еще плоский живот. — Я только боль и грязь приношу с собой всем окружающим.

— Эй, эй, солнце мое, ты что? Какая боль? Какая грязь? А ну-ка прекращай рыдать! — окончательно встревоженная, Наташа принимается хлопотать вокруг меня, но тут в коридорчике ее квартиры раздается какой-то неясный шум.

— Ты не одна? Я не вовремя? Прости, пожалуйста. Я тогда сейчас пойду. Совсем я что-то… Приперлась к тебе, даже не спросив, свободна ли ты. Хотела помощи попросить.

— Прекращай рыдать, истерить и суетиться! — неожиданно сердито рявкает подруга. — И ты никому не помешала. Это моя коллега, Танечка. Она у меня остановилась на несколько дней для... короче, неважно. Ты никому не помешала. Я вас сейчас познакомлю. Танюш, иди кофеек пить.

Я не успеваю сказать Наташе, что не в том настроении, чтобы с кем-либо знакомиться и вести светские беседы за чашкой кофе, и что я тогда лучше пойду и озвучу свою просьбу чуть позже, но в кухоньку уже входит женщина.

— Доброго денечка, рыбонька. Я Татьяна, — она протягивает руку, но в какой-то момент округляет глаза, глядя на меня, и вместо того, что пожать протянутую в ответ ладонь, вдруг крепко меня обнимает.

— Моя девочка золотая, это кто ж тебя так, а?

Наташа крутится возле плиты, гремя баночками с приправами и специями, которые она добавляет в кофеек, а Татьяна, не выпуская меня из крепкого захвата, вдруг говорит:

— Наталюшка, детка, а дай-ка нам с ребенком поговорить наедине. И не вари ты кофе, нельзя ей его. Да и я не хочу. Ну-ка, селедочка моя, присядь.

— Меня зовут Ольга. Но вы простите, я, наверное, лучше пойду.

— Так не терпится быть изнасилованной в подворотне?

Что?

Я в недоумении хмурюсь, не понимая, к чему вообще ведет разговор эта странноватая женщина. Одета вроде вполне современно, даже стильно, на помешанную на эзотерике экзальтированную дамочку не похожа, но...

— Детка, ты только не обижайся, но я тебя чуть-чуть позже отпущу, лады? А то уж больно страшно за тебя. Ты своей раскрученной свадхистаной так фонишь, что даже мне устоять сложно, а мужикам так вообще нереально. Они ж на тебя сейчас как кобели на течную суку толпой готовы лезть. Или хочешь сказать, что работаешь валютной проституткой и все так и надо?

Она смотрит не прямо в глаза, а куда-то между ними, и от взгляда ее темно-карих, каких-то немного жутковатых глаз, в переносице появляется легкое жжение.

— У-у-у, да ты еще и не одна, — крякает она и повелительным жестом кивает Наташе на дверь, на что моя подруга лишь согласно склоняет голову, виновато улыбнувшись мне, и безропотно выскальзывает, плотно притворив створку.

— Рыбочка-Олечка, ты работаешь проституткой? Только честно. Я ж без осуждения. Просто... чтобы не нарушить случайно твоих рабочих планов на вечер, знать мне надобно.

Я пытаюсь вскочить со стула, но ноги, словно ватные, отказываются слушать команды буксующего мозга.

— Да ты не обижайся на меня. Оно ж как. Когда видишь человека, одетого в определенную форму, сразу ж понимаешь, где он работает, верно? Вот ты, скажем так, одета в форму человека, зарабатывающего сексом. Так ведь и такие нужны в любом обществе. Только они обычно лялек под сердцем не носят, понимаешь?

— Простите, Татьяна, правильно расслышала? Мне неприятен этот разговор. С учетом того, что с незнакомыми людьми я в принципе не собираюсь обсуждать свою личную жизнь.

— И не надо. И то верно. Лучше с отцом ребенка поговори. Ему нужнее. Это он тебя так раскочегарил? Отец ребенка?

Я зажмуриваюсь, чтобы не закричать.

— А ты не стесняйся. Покричи. Что ж ты все в себе держишь-то? Изнутри своей злостью на себя здоровье-то подрываешь? И уже не только собственное. Но и малыша.

Я даже не сразу понимаю, что она уже сидит совсем рядом и крепко держит мои ледяные руки своими горячими, жаркими и сильными, как у мужчины, ладонями.

— Тш-ш-ш, тш-ш-ш, сейчас отпустит. Сейчас, рыбонька.

Горячие стальные пальцы больно нажимают одним им известные точки на шее, голове, руках, в районе ключицы, коленей и даже поясницы.

— Это ж какая падла тебе такого накрутила-то, а? Ну прибить же мало. Ты, случаем, с каким-нить типа тантрическим сексом не экспериментировала сама?

— Сама нет. С гуру. Но давно, — внезапно признаюсь я, хотя разумом понимаю, что я просто обязана встать и немедленно выйти из этого помещения, из этого дома, подальше от этой странной женщины, произносящей вслух странные вещи.

— Ох уж эти экспериментаторы хреновы. Гуру недоделанные. Чертовы материалисты-манипуляторы. Залазят, куда не просили, коверкают безнаказанно, а потом человек всю жизнь разгребает дерьмо. Сейчас будет чуть…

Я вскрикиваю от дикого ощущения внезапного внутреннего жара, взорвавшегося огненным смерчем где-то в области крестца и стремительно понесшегося вверх по спине до самой макушки, отголосками омыв и в секунду согрев холоднющие последнее время конечности.

— Ага. Ну прости. Зато так хоть чуть получше.

Я открываю, оказывается, закрытые глаза, из которых текут горячие слезы, и осоловело лупаю на неожиданную собеседницу, утирающую пот со лба салфетками. Я не понимаю, что только что произошло, но у меня создается ощущение, что внутри меня лопнул какой-то давний, застаревший, длительное время мучавший меня нарыв.

— А что вы сделали?

— Ну, говоря иносказательно, наряд твой шлюший с тебя сняла на время.

Эта женщина одновременно бесит и интригует. Так что мне хочется презрительно хмыкнуть и выйти, хлопнув дверью, и в то же время сесть ей на руки, как к маме, и поплакать на широкой груди.

— Ты уж прости, что без просьбы влезла, закон космический нарушив. Но уж отмолю этот грех.

— А можно для нормальных людей простым языком объяснить?

— Ты просишь, чтобы я тебе рассказала, что я только что сделала?

— Да.

— Или ты просишь объяснить, как и что я такого увидела в тебе, что сделала остальное без твоей просьбы?

В конце ее путанной фразы я лишь закатываю глаза, потерявшись в странных формулировках, поэтому говорю просто:

— На все да.

Женщина тяжело вздыхает и качает головой.

— Это так не работает. Я должна услышать просьбу.

Хочется хлопнуть ладонью по столу и выскочить. Но я сцепляю зубы.

— Я прошу вас, Татьяна, максимально понятно объяснить мне, что и как вы увидели и что именно после этого сделали. — Я с недоумением прикладываю к щекам собственные ладони. Они теплые. Давно уже такими не были. Только во время секса и согреваются. Как и ноги.

— Этот твой хрен неумный, ну, тот, с которым ты экспериментировала, типа гуру, давно это было? Объяснял он тебе что-то про энергию, про чакры, меридианы, тонкие тела?

Володя? Володя любил цитировать Гребенщикова «Духовные люди — особые люди, их не готовят в обычной посуде» и частенько прохаживался по всем модным направлениям нетрадиционной медицины и эзотерическим учениям любого толка. А если ссылался изредка на практики Хатха-Йоги, то каждый раз детально объяснял физиологическую составляющую каждой позы и каждого комплекса упражнений.

Татьяна снова качает головой. Явно осуждающе. Но в большей степени горестно.

— Тогда постараюсь максимально просто. Запрограммировали тебя, рыбонька. Крепко запрограммировали. Как биоробота, которым ты, по сути, была после его экспериментов. С заложенной внутри тебя миной замедленного действия. Вот что я увидела. И мина тикала, отсчитывая последние дни или даже часы. А, взорвавшись, уничтожила бы твою личность, выжгла бы душу на радость манипулятора. И завел он эту мину вот здесь, — она прикладывает свою горячую, словно кирпич из горящей печки, ладонь на мой низ живота — чуть выше лобка и ниже пупка. И будто в подтверждение ее слов под ладонью что-то ритмично и отчетливо пульсирует, как артерия на шее после длительной интенсивной пробежки.

— Человеческое тело — это не только кости, сухожилия, мышцы, нервы, не только материальное нечто, поддающееся измерению приборами и раскладывающееся на химические элементы при лабораторных анализах. А человеческая психика это не всего лишь излюбленные психиатрами фобии, филии, гештальты, паттерны и психосоматика. В первую очередь наше тело — энергопотоки, которые в идеальном случае должны находиться в резонансе со Вселенной. Ты наверняка слышала про чакры — основные энергетические центры. И энергия должна циркулировать в них без перебоев. А у тебя шесть из семи были запечатаны почти наглухо. И только вторая снизу, та, что отвечает за секс и еду ради удовольствия, была раскачана до состояния гудящего от высокого напряжения электрического оголенного провода. И все окружающие люди, соприкоснувшиеся с тобой, получали нехилые такие разряды, вызывавшие ответную реакцию в их собственных сексуальных чакрах. В женщинах эта реакция была, скорее всего, отторжением, агрессией. А в мужчинах наоборот — неконтролируемым притяжением, ну и, в случае твоего отказа делиться этим током еще и еще, возможно, тоже агрессией.

Я прикрываю глаза, чтобы скрыть свое недоверие и легкий сарказм.

— Да не прячь ты глаза, я знаю, о чем ты сейчас думаешь. Но тебя приучили воспринимать окружающий мир в первую очередь как материальный. А это не совсем так. Так что, девонька, мне даже удивительно, что ты продержалась так долго и каким-то чудом избежала группового изнасилования, или серьезной болячки, связанной с детородными органами, или вообще маньяка озабоченного на всю голову не подцепила. Уж больно запущенный случай. Хотя вот еще одна у тебя пусть слабо и тускло, но светится. Та, что за творчество отвечает. Только туда немного и просачивалось. Ты, может, стихи пишешь? Или картины?

— Я пою. Иногда. Очень редко.

— А надо часто. Как можно чаще. Не научил тебя никто трансформировать твою энергию. А без такой трансформации тебе только секс и остается. Животный, примитивный, чисто физиологический, в больших количествах. Тебе точно такое надо? Так сильно любишь трахаться? Именно трахаться, совокупляться, а не заниматься любовью с возлюбленным?

Я стискиваю зубы, до хруста.

— Как там принято говорить? Отрицание, гнев, торг, принятие и смирение — да? Ты еще пройдешь все эти стадии. Но ты бы не отрицала и не гневалась столь яростно, если бы я не попала в самую больную твою точку. Прости за эту боль, девонька. Целебная она. Значит, ты еще живая. Значит, не все еще атрофировалось. Значит, выкарабкаешься, вопреки прогнозам и чаяниям того, кто искорежил твою жизнь и чуть не сломал личность.

Она еще раз кладет свою горяченную руку на мой живот и задумчиво жует губами.

— А он у тебя, случаем, не первым был? Это он взял твою невинность?

Я механически киваю, а Татьяна лишь вздыхает.

— Что ж вы такие неразумные, детки, рыбоньки мои. Не ведаете, что творите, а потом не понимаете, откуда проблемы да болячки на ваши головы сыпятся. Думаешь, зря наши предки так трепетно относились к понятию непорочности? Это же сильнейшая энергетическая привязка. Психологи импринтом его называют. Жена, что обязана была во всем подчиняться и слушать своего мужа, на него должна быть запечатлена. На своего господина и защитника, какими они и были во все времена. Или, думаешь, просто так столько веков существовало право первой ночи? А в некоторых первобытных племенах это вообще только шаманы и делали, скрывавшие свое лицо. Ты ж его часто вспоминаешь, мужчину этого, кому позволила стать первым?

Да каждый день.

И каждый день все вокруг происходящее воспринимаю сквозь призму поданной им информации.

— Часто. Очень часто.

— Сперва он выделил тебя из всех. Дал понять, что видит и ценит твою исключительность. Избранность. Потом начал методично отвращать от родных и близких. Потом заменил их собой и своим окружением, уверяя, что только эти люди могут оценить твою исключительностью и избранность. Только им доступны те же ценности. Только с ними ты будешь чувствовать себя комфортно и защищенно. А потом создал ситуацию, при которой ты должна была ощутить свою оторванность от него и через время вернуться, чтобы окончательно принять все, что он говорит, не подвергая более сомнению.

Да.

Именно так все и было.

За одним исключением.

Я не вернулась.

— Это наработанные техники практически любых сект, а также некоторых спецслужб. Обработанные подобным образом люди потом и себя взорвать могут, и других не пожалеют. Зомби. Живые трупы без души и сердца, в головах которых искусно подменили понятия добра и зла. А тебе, с твоей мощной сексуальной энергетикой, наверняка предназначалась другая роль — соблазнять нужных людей для одному ему ведомых целей. Ты на каком этапе соскочила?

— На последнем.

— Повезло тебе, деточка. Крупно повезло. Твой внутренний стержень не дал тебе окончательно раствориться в том мраке. Ты выбралась, но с плотной черной повязкой на глазах и сердце, вот и не знала, что делать дальше. И просто плыла по течению, барахтаясь из последних сил и пытаясь прибиться к твердому берегу. И кто знает, возможно, ты должна была встретить того, кто полюбил бы и принял тебя именно такой. И своей любовью окрылил бы, дал силы выбраться из бездны, в которую тебя швырнули. Этого я не знаю.

Она подходит к плите, ополаскивает заварочный чайник, насыпает душистую смесь и заливает парующей водой.

— Ты пока попей чаек, а я подумаю.

Она усаживается на стул и закрывает глаза, а я мелкими глоточками пью ароматный травяной отвар.

Энергии, потоки, карма, чакры…

Все те понятия, которые так тщательно и скрупулезно разбирал наш гуру на лекциях, и которые так ядовито высмеивал. А мы верили. И с готовностью улыбались.

Только если Володя говорил правду, то отчего же меня сейчас заполняет ощущение, что тот серый, плотный туман, в котором я живу последние годы, постепенно рассеивается, обнажая во всей неприглядной красе мои слова, поступки и суждения? Отчего я испытываю такое облегчение, смешанное со жгучим стыдом? Отчего мои вечно ледяные руки стали теплыми, а сидящая рядом женщина, к которой в первые минуты разговора я испытывала агрессию и отторжение, вдруг вызывает такое доверие? Отчего мне сейчас хочется расплакаться, от боли и одновременно счастья?

И что, черт возьми, эта Татьяна сделала со мной? Просто возложив на меня свои горяченные руки?

— Раз тебе проще понимать другие термины, то выглядит твоя ситуация следующим образом. Я не знаю, что именно ты делала после побега из той, так и скажу, секты. Не знаю, что ты испытывала при этом. Но прямо сейчас я вижу перед собой жутко исковерканную, но, к счастью, окончательно не сломленную жертву насилия. Не физического, нет. Гораздо хуже — психологического. От физического порой восстанавливаются гораздо быстрее. А у тебя уже сколько, лет пять-семь прошло?

Я заторможенно киваю.

— И ты наверняка все эти годы воспринимала себя адекватным, разумным человеком. Но закодированного на определенные поступки индивида сложно назвать адекватным. Не всегда его выбор является именно его выбором. Чаще срабатывает программа, тонко настроенный триггер. Не кори себя. Отпусти чувство вины. Ты просто проходила тяжелые уроки. Наверное, они тебе по судьбе твоей, по карме были предначертаны. Считай, тебя сегодня «перепрошили». И именно с сегодняшнего дня у тебя появляется шанс все переосмыслить. Не буду лукавить. Сложно тебе придется. Колбасить будет. Но главное знай. Все, что мы сделали, мы можем «разделать». Почти все. Смерть только не изменить. А ты жива. И будешь жить долго и счастливо. Если не убоишься трудностей и выберешь любовь.