Любовь — обманная игра

Вера Копейко

Любовь — обманная игра

Scan: Sunset; OCR & SpellCheck: Larisa_F

Копейко Вера К 65 Любовь — обманная игра. — Роман. — М.: ОАО „Издательство «Новости»", 2003. — 160 с. (Серия «Счастливый случай»)

ISBN 5-7020-1188-0

Аннотация

Вера Копейко

Любовь — обманная игра

1

Феликс Миронов закрыл крышку мобильного телефона и опустил его в карман. Он выполнил указание хозяина и назначил встречу. Ему это не составило никакого труда — везде свои люди. Он усмехнулся. Ему не надо звонить в платную справочную службу, чтобы узнать чей-то адрес, телефон, паспортные данные, возраст, образование, семейное положение, число любовниц или любовников. Если понадобится, он узнает даже размер ботинок. Конечно, его способности возникли не в одночасье. Феликс с детства был вундеркиндом, в десять лет играл в шахматы, запросто обыгрывал взрослого мастера спорта, но родители направили его стопы и помыслы в сторону юриспруденции. Мать видела его хозяином адвокатской конторы, но отец качал лысой головой и цедил сквозь зубы: «Нет, солнышко. Ты не права. Наш сын станет гибким юристом очень широкого профиля». Теперь Феликс был ему благодарен. Возможно, отыщется профиль еще шире, но уже "среди организаций с солидным штатом.

Встреча с нынешним хозяином произошла случайно, но завершилась сотрудничеством. Тогда он сработал блестяще. И сейчас вновь ощущает себя охотничьим псом, сделавшим стойку.

Вот она, дичь! Человек, которого хозяин велел найти, — найден. Время и место встречи определены. Особые «приметы» обоих уточнены. Он слышал голос в трубке, который, если честно, ему не слишком понравился: ни силы, ни уверенности, ни игры — а последнее он ценил больше всего. Но не было и растерянности — есть такие дамы, отвечают на звонок так, будто их застигли голышом в ванне. Никакой, в общем, голос. Обычный, женский.

Итак, что мы имеем? Хозяин, конечно, плох, и это не удивительно. В его состоянии многие способны наделать глупостей.

В ушах задребезжал слабый старческий голос хозяина.

— Значит так, Феликс, — давал ему указания Замиралов в залитой солнцем больничной палате. — Я знаю, что она есть. Она живет в Москве, больше негде. Да если бы и не в Москве, я в твоих способностях не сомневаюсь. Ты достанешь человека хоть из-под земли.

В этом месте уголки губ Феликса слегка дрогнули. Хозяин хвалил нечасто, и это признание просто объяснение в любви.

— Я все сказал. Достань мне ее, и точка. — И не дожидаясь согласия, Замиралов добавил: — И знаешь, зачем она мне? Да в жизни не догадаешься! — Замиралов откинулся на спинку черного кожаного кресла и победно поднял брови, не сомневаясь, что сейчас ошарашит своего сотрудника. — Я хочу все отписать ей по завещанию. Понял?

Феликс глядел на Замиралова пристально, не мигая. Не похоже, чтобы старик спятил. С такими деньгами, как у него, голова остается ясной до последнего вздоха. Конечно, болезнь способна изменить всякого, но чтобы вот так?

— Прошу прощения, Иннокентий Петрович, правильно ли я вас понял? Вы меняете завещание?

— А кто тебе сказал, что я его меняю? Оно у меня было без имени. — Замиралов захихикал, а глаза его молодо заблестели. — Не-ет, дружок, я только сейчас принял окончательное решение, я собирался жить долго, гораздо дольше, чем прописал доктор. А он велел закругляться, спасибо ему за откровенность. А я послушный, когда умные люди говорят. Ты понял?

Феликс широко улыбнулся:

— Ну как же, я ваш юрист...

— Да уж точно. И знай, дорогуша, я вовсе не ополоумел от того, что мне отрезали кусок мяса. У меня всегда были мозги, и не там, где резали, а вот здесь... — Замиралов усмехнулся и постучал по костистому лбу, обтянутому сероватой кожей. — Я знаю, что делаю. Только так можно сохранить меховую империю Замиралова после моей смерти. Тебе, наверное, смешно — какая разница, что станет с фирмой, когда меня черви съедят? Но я тщеславен, Феликс. Страшно тщеславен. Я всю жизнь положил на то, чтобы вот это создать, почти не чаял, что доживу до таких дней, когда не надо таиться. Потому мне и охота, чтобы имя Замиралова помельтешило еще на свете, пускай и без меня. — Иннокентий Петрович пристально смотрел на мужчину в пиджаке горохового цвета в мелкую клеточку. — А все-таки, скажи честно, приходила в контору моя стерва? Без меня?

— А как же. Как только вам сделали операцию, она явилась со своим любовником под мышкой и объявила, что стоит ей вступить во владение наследством, как они сразу прикроют всю эту вонючку.

У Замиралова свело скулы, глаза загорелись злым огнем, и теперь стало заметно, как глубоко они провалились от болезни.

— Ну конечно, она хочет вонять жареным луком на всю округу. Она ведь собиралась на эти деньги открыть ресторан. Знаешь, небось?

— Да. Должен заметить, Иннокентий Петрович, она говорила это так решительно, что наши скорняки засуетились. Кое-кто вознамерился поискать себе место...

— Да, человеческая суть — это предательство, — вздохнул тот. — Но я не осуждаю. Наоборот, всем докажу, что буду заботиться о вас и на том свете. Вот почему я оставлю вместо себя своего наместника! — В глазах появился азартный блеск, стало видно, какая энергия все еще наполняет ослабевшее тело. Но этот всплеск был недолгим, Замиралов, с искаженным гримасой лицом, схватился за живот.

— Вам плохо?

— Мне хорошо, черт побери! Мне теперь лучше всех! Пускай моей стерве станет плохо, когда она узнает. Будет жарить свой лук у себя на кухне! — Он глубоко и шумно вздохнул несколько раз, этот прием всегда помогал ему восстановить внутреннее равновесие, слабая улыбка тронула губы. — А моя девочка, моя родная девочка исполнит мое завещание как подобает.

— Простите, Иннокентий Петрович, за откровенный вопрос. А почему вы так уверены, что эта женщина согласится на ваши условия?

— Потому что она продолжение своей матери, которую я любил. И мое продолжение. В ней мои гены. А гены Замираловых крепкие.

— Но, если я не ошибаюсь, вы не виделись с ней с момента ее рождения?

Замиралов усмехнулся и подался к Феликсу:

— Ты сейчас удивишься еще больше. Я никогда не видел ее. Ни ра-зу! Ну и что? Понимаешь ли, Феликс, у тебя нет детей, и тебе не взять в толк одну вещь: она моя собственность. Потому что без меня ее бы не было. Вот и хочется мне всю мою собственность, движимую и недвижимую, все, нажитое за жизнь, собрать вместе.

Брови Феликса Миронова взмыли вверх.

— Вы... уверены? Что она согласится с такой мыслью? Что она ваша собственность?

— Знаешь, в чем я уверен? Если ты не приведешь мне ее прямо на этих днях, я тебя выгоню в шею. — Он нежно улыбнулся и добавил: — Кстати, еще одна маленькая деталька: моя дочь не выносит опозданий. Потому что я их сам не выношу.

Феликс Миронов пожал плечами, но удержался от лишних слов. Он вышел и закрыл за собой дверь.

2

Валентина Замиралова была высокой рыхлой женщиной. На вид ей можно было дать и тридцать пять и сорок, а то и больше, когда она бродила по дому в махровом халате в сине-коричневую полоску. От этого дикого сочетания рябило в глазах, но только не у нее. Обвислые щеки с пористой кожей придавали полному лицу тоскливо-брезгливое выражение.

Подойдя к газовой плите, она взяла коробок спичек, достала одну, схватила столовый нож и принялась очинять спичку с голого, без серы, конца. Потом подошла к зеркалу, поковыряла между крупными белыми зубами и вернула спичку в коробок. Нечего зря добру пропадать — серная головка на месте, можно в дело пустить. Она так и сделала: с минуту посмотрев в окно, снова вынула спичку и чиркнула ею — зажгла газ. На запылавшую синим пламенем конфорку поставила зеленый, утративший от времени блеск чайник.

— Привет, Люшка!

Валентина вздрогнула от неожиданности. Дверь дачного дома распахнулась, и в комнату ввалился мужчина.

Она замерла, как с ней случалось всякий раз, когда она смотрела на этого высокого, прекрасно сложенного молодого мужчину. Он появлялся — и мир становился иным. Эта мрачноватая, старой постройки веранда казалась пронизанной солнцем даже в пасмурный день. Невероятно, но насупленная, толстая, с тоскливым лицом женщина преображалась. Мягкие полные плечи расправлялись под халатом, ткань на груди натягивалась, а дикое сочетание полосок интриговало мужской взгляд и подстегивало любопытство: а что такое замечательное скрыто под халатом? Молочно-белое тугое колено невзначай выглянуло из-под полы, обещая награду за любопытство.

Женщина повернулась лицом к гостю, и в ее глазах великолепного миндалевидного разреза засветилась неподдельная радость.

— Наконец-то! Я уже думала, что ты сегодня не приедешь! — Ее голос стал грудным, нежным. Так она не говорила ни с кем.

— Кого же ты собиралась пригласить на чай? — В вопросе прозвучала ревность. Мужчина наклонился и поцеловал ее в кончик носа.

— Сама себя.

— Смотри у меня. — Он нарочито сурово свел брови. Темно-янтарные глаза засветились удовольствием. — Ну и как тут наши достижения? — Он повернулся к чисто промытому окну, осматривая зелень, убегающую вдаль, к соседскому забору.

— Прекрасно, сам видишь. — Она вдруг поморщилась.

— Что-то не скажешь по твоему лицу, что все так уж и прекрасно, а, дорогуша?

— Просто разные мысли бродят в голове... и достают.

— Таково их свойство, милочка.

— Чье? — Она свела брови на переносице.

— Да мыслей, — ухмыльнулся мужчина.

— Понятно. Ну ладно, черт с ними, с мыслями, лучше скажи мне, ты встретился с кем хотел?

— Да.

— И что?

— Все в порядке. Мы договорились.

— Расскажешь?

— А как же. Но после о делах. Давай-ка займемся... телом. — Он подошел к ней вплотную, положил руки на плечи и не спеша потянул вниз мягкую махровую ткань. — Ладно? — Его голос изменился до неузнаваемости. Он ворковал, как голубь на карнизе в мартовский день. Он легонько подтолкнул ее к двери в гостиную, не отнимая рук и все ниже опуская ткань. — Так я и думал. Под халатом ничего. — Он довольно засмеялся. — Не станем тратить время попусту.

Валентина вспыхнула и прижалась к нему спиной, тотчас почувствовав то, что хотела. Боже мой, да за это она готова на все. Такой красавец и с ней, после стольких лет напрасных ожиданий! Она-то думала, что никогда и никому не захочется затащить ее в постель. Но он нашелся, этот прекрасный, этот замечательный любовник. Что знала она в жизни? Учеба, учеба, учеба. Сперва школа с медалью. Потом институт с красным дипломом. Затем аспирантура. Все эти аппараты, агрегаты, лазеры. И все потому, что ее юность выпала на время, когда модно было становиться физиками, химиками, черт знает кем. И конечно, когда вокруг были одни ребята, она ждала неведомого принца.

Вот и осталась Валюшка Замиралова с мамой и папой, изо дня в день портя кровь и себе и им.

Но потом внезапно все изменилось. Старое рухнуло. А новое открылось. Отец оказался богатым человеком. Мать умерла. Валентина стала единственной наследницей Мехового дома Замиралова.

В голове проносились какие-то видения, они путались, потому что сильные, смелые и не знающие удержу руки, тискали, мяли ее большое тело, доводя до экстаза. Она теперь не жалела ни о чем, ни о тех годах, когда рыдала в подушку, оплакивая уходящую юность, завидуя подружкам и расставаясь с ними, потому что у них была другая жизнь, которая ей никак не давалась. Господи, сколько унижений она вынесла, когда приводили к ней то одного, то другого возможного жениха. Какая шваль ей только не попадалась! Но, странное дело, всякий раз, испытывая удовольствие от близости с этим мужчиной, она, словно мазохистка, вспоминала все горькое и отвратительное, что ей пришлось пережить. Псих, алкаш, вор... Садист. Все, все... Мысли уходили, отлетали, когда он всей своей тяжестью опускался на нее, и казалось, что ее уже нет на свете, а есть он, к которому она прилепилась навсегда...

Тяжело дыша, он отвалился и лег рядом на большой постели.

— Ты такая большая. Как я люблю полных женщин! Просто купаюсь в мягкой полноте. Мне повезло с тобой. Не люблю тощих. Они как изголодавшиеся волчицы.

Она улыбалась, и лицо от сияния становилось ярким. Губы алели от поцелуев.

Валентина обвила его руками за шею.

— Люблю тебя.

— Я тоже.

Он чмокнул ее еще раз в щеку и вскочил.

— Куда ты? — Она ухватила его за руку.

— Хочу чаю! С пирогом!..

— Сколько угодно. Я испекла.

Она приподнялась на кровати. Большие груди свисали словно дыни, вызревшие без света, такие белые.

— Ой, чайник! — До нее донесся сипящий звук. — Наверно распаялся, пока мы тут...

Он улыбнулся.

— Купим новый, когда ты вступишь в права хозяйки...

Она спустила ноги с кровати.

— Твоего дома?

— Нет, Мехового дома Замиралова.

Она усмехнулась.

— Ясно. Ты узнавал? Как мой бесценный родитель?

— Считанные дни, дорогая. Ничего не хочу дурного твоему отцу, но так говорит медицина.

Она скривила губы.

— С кем ты виделся?

— Со знающим человеком.

Она вздохнула.

— Ты хоть понимаешь, на что мы можем рассчитывать, Митя?

— Да.

3

Ира достала из сумки рукопись, вздохнула и склонилась над ней. Из издательства адвентистов, на которых она сейчас работала, человек приедет в пятницу, а сегодня понедельник, так что она, не слишком напрягаясь, отредактировала бы текст, не случись этот переезд.

Ира Зотова уволилась из издательства Академии наук несколько лет назад и стала работать по договорам. Ей нравилось самой распоряжаться собственной жизнью и своим временем. Отношения с работодателями складывались нормально: хорошего редактора, ее передавали друг другу заказчики, или, как она называла их, клиенты. Платили по-разному, но ей вполне хватало на жизнь. Правда, после переезда на другую квартиру пришлось затянуть поясок потуже. Поэтому тексты адвентистов — главное в ее жизни на предстоящей неделе. Хотя так это трудно сейчас: знакомые, подруги, конечно, станут теребить звонками — еще бы! — Ирка Зотова из одной квартиры на Ленинском проспекте сделала две! В Измайлове и на Мосфильмовской! В одной станет сама жить, а вторую сдавать. Ну разве не молодец?

Жизнь Иры складывалась достаточно причудливо, поэтому необходимо подстраховаться. Без сомнения, всегда найдутся люди, которые захотят снять квартиру на Мосфильмовской. А это означает верный кусок хлеба. Даже если станет нечего редактировать и враз исчезнут все до единого клиенты. Или внезапно одолеет неизбывная лень, и у Иры не достанет сил занести карандаш над текстом.

Две квартиры давали возможность для маневра — сейчас она поселилась в двухкомнатной в Измайлове, отведя для сдачи в наем однокомнатную. Но если удастся сдать в Измайлове подороже — поступит наоборот.

Ире звонили все, кто узнал о сделке. Она механически кивала, что-то говорила, нервно теребя телефонный шнур. Больше всего ей хотелось ответить самой себе: зачем она это сделала? Заиметь вторую квартиру, чтобы сдавать — это предлог. Самооправдание. Неужели рассиропилась от воспоминаний и поэтому снова кинулась сюда? Но она ведь еще не в том возрасте, когда женщине нечем жить, кроме прошлого.

Ира Зотова жила в Измайлове прежде, даже два раза.

И оба раза она была счастлива.

Захотела в третий раз? Но разве это возможно? Она усмехнулась. А во второй-то раз сколько слез пролила? Если начистоту, она не из тех, у кого глаза на мокром месте. Это от счастья-то плакать?

Да нет, конечно. То были слезы о невозможности счастья. Уже единожды испытанного. Ира знала, о чем плакала.

Она убрала с глаз рыжеватую челку. Сколько бессонных ночей провела тогда в ожидании звонка — одного-единственного... Хотя точно знала: он больше не позвонит. Они расстались, твердил ей трезвый разум, но сердце...

А чтобы слабое женское сердце ничего больше не ожидало, Ира уехала из Измайлова на Ленинский проспект.

Конечно, поменялась не напрямую, пришлось съехаться со старенькой троюродной теткой, которая скоро умерла. Но на Ленинском проспекте Ира уже не ждала звонка от того человека. Хотя сердце все еще чего-то хотело, ныло, но в конце концов осознало нереальность запросов.

Ира оглядывала чужие стены, которые должны стать ее домом, потом взгляд уперся в окно. Какое пыльное! Придется немедленно помыть. А то хоть пиши на нем и редактируй. Осторожно обошла составленные у стены узлы, коробки, из которых торчали совершенно неожиданные вещи — она сбрасывала туда все подряд, не задумываясь, будто бежала от пожара или наводнения. Чепуха, все вещи — чепуха. Только в тебе самой есть какой-то смысл. Если он есть, конечно.

В Ире Зотовой смысл был. Как и во всем, что она делала. Ей исполнилось тридцать четыре года в мае, а сейчас на дворе сентябрь.

Ира вернулась в гостиную, которая служила ей и кабинетом, села в кресло. Хорошая комната. Здесь полно места для всех ее любимых картин. Самую первую она купила еще студенткой. Могучий, пышный, розовато-сиреневый пион на холсте. Какие краски, какие оттенки! «Яковлев», — написано в правом нижнем углу. Человека с таким именем уже нет в этом мире, впрочем, от мира он ушел давно, рисовал в психушке, а медицинские сестры ставили ему единицы и двойки, как школьные учительницы. Ира усмехнулась — ушлые люди покупали его работы за бесценок. Впрочем, наверное вот так и происходит настоящее погружение в искусство, с полным уходом от реального мира.

Подруга Татьяна не такая. В ней больше женщины, чем художника. Но она и не претендует на что-то особенное. Своими работами она Иру просто завалила. Она везла их отовсюду — из Крыма, с Кавказа, и — о Господи! — из Болгарии!

Стоило Ире Зотовой даже мысленно произнести название этой чужой страны, как ее бросило в жар. Нет, наверное, никогда это не кончится.

4

Только что за окном Иннокентий Петрович видел сплошную черноту. Вспышки на небе — это самолетные огни, лайнеры направляются на посадку в Домодедово или, наоборот, набирают высоту, выруливая по небесной дороге из Москвы.

Сердце его сжалось. Господи, Господи, ну почему человеку дается желаемое, когда ему уже ничего не надо?

Он повернулся на бок, в самом низу живота заболело. Нет, он не станет себя обманывать. Ему осталось совсем мало пробыть на земле.

Как бы ему хотелось остаться в летах вечной юности. Он закрыл глаза и увидел то, что хотел. Шкурка огневки вперехлест со шкуркой белого песца. Норки — темные, паламино, голубые... Отливающие седым блеском бобровые, темные шкурки выдры, с соломенной искрой, если смотреть на ярком свету. Но самый любимый мех Замиралова — рысь. Кажется, об этом звере он знает все. Королева леса. Царица его сердца.

— Замиралов? Ну как мы себя чувствуем?

Дверь палаты со стуком вернулась на место и щелкнула замком. Иннокентий Петрович подскочил в кровати, сам от себя не ожидая подобной прыти. На пороге стоял доктор Марченко. Сивая грива вздыбилась на затылке, очки съехали на нос. Белый халат, накрахмаленный до хруста, стоял колом. Глаза горели жизнью — вот что всегда поражало Замиралова. Казалось бы, что видит мужик, кроме боли и смерти? А глаза горят.

— Спасибо, доктор. Коптим помаленьку.

— Коптим? А где огонь? Нет дыма без огня, всякий малец знает. Ну-ка, отвечай, больной, как на духу!

Замиралов помолчал, пожевал губами, словно примеряя, пройдут ли в щелку слова, которые он хочет выпустить.

— Доктор, я тут кое-какие итоги подвожу. Хочу рассчитать время поточнее.

— Рано, рано, Замиралов, итоги подводить. Есть кому их подвести за тебя, если понадобится.

— Эх, доктор, все было бы так, как говорите, но не про меня это. Жизнь перепуталась, а мне надо знать, сколько времени в запасе на распутывание.

— Ну так изложи, Замиралов, где узлы. Я скажу, успеешь или нет.

Голос доктора стал тише, глаза не блестели искусственным блеском. Он знал, что за человек перед ним и что ему на самом деле надо точно знать, сколько осталось для завершения земных дел.

— Спасибо, Владимир Павлович. Я готов рассказать.

Доктор сел на стул возле кровати и посмотрел на больного.

— Начинай.

...А когда Замиралов закончил, Марченко долго ничего не мог произнести.

— Ну ты даешь, Иннокентий Петрович.

— Я могу поступить только так и никак иначе. Ты-то понимаешь, доктор? Но и у тебя будет свой интерес. Кроме денег — о них мы даже говорить не будем, это само собой разумеется, — какой прекрасный материал для своей науки ты получишь!

— Горизонты моей науки гораздо уже, — усмехнулся он.

— А ты расширь. Расширь, Марченко. Не пожалеешь.

— Ладно, сейчас отдыхай, больной Замиралов, поговорим завтра, после обхода. — Он помолчал, а потом продолжил: — Огорчу, Замиралов. Лететь через океан тебе нельзя ни при какой погоде.

— Но если на частном самолете? За мной пришлют. Там такой комфорт...

— Ни при каком комфорте... По телевизору увидишь. Наверняка покажут в новостях.

Замиралов ухмыльнулся.

— Да уж не без того... Такое событие.

— Вот так-то, дорогой мой пациент: Минздрав предупреждает: перелет вреден для твоего здоровья, — горько пошутил доктор Марченко.

— Спасибо, доктор. Я все понял. Но мне надо выйти отсюда.

— Куда выйти?

— Домой.

Доктор уставился на него.

— Ты всерьез?

— Абсолютно. И чем скорее, тем лучше. Я вроде понятно объяснил — мои дела не ждут.

— Но у тебя же брюхо вспорото, черт тебя подери!

— А мозги — нет. Мне нужно время.

— А перевязки?

— Пришлете сестру. Я заплачу за все.

Доктор услышал в тоне Замиралова что-то такое, с чем он не мог спорить. В конце концов, мужику осталось пробыть на этой земле считанные недели, имеет он право распорядиться ими сам? Никакие лекарства, никакая терапия ничего не изменят. Только продлят боль. При таких-то деньгах у Замиралова наверняка полно дел. Ведь это точно: нет денег — и нет проблем. А полежит он тут подольше, или еще хуже — кончится, его денежкам могут приделать ноги.

— Хорошо. Но только не завтра.

— Завтра, доктор, именно завтра.

Доктор смотрел на пациента. Перед ним сидел хозяин жизни, который хорошо знает, что вот-вот должен ее покинуть. Но покинуть как хозяин. Замиралов заслуживал уважения. Без сомнения.

Доктор Марченко кивнул.

— Хорошо. Будь по-твоему. Завтра.

5

— Ну иди сюда, иди, моя Феклуша-дорогуша. — Ира потянула собаку за ошейник. — Давай-ка я освобожу тебя, милая.

Черный Лабрадор покорно процокал отросшими когтями — мало бегает — по лакированному паркету к хозяйке и опустил голову. Мол, на, отстегивай.

Ира отстегнула ошейник, Феклуша резко встряхнулась, а потом ткнулась хозяйке в колени.

— Ну ты рада, что снова в Измайлове, а? — шепотом спросила Ира.

Собака фыркнула.

— Ну конечно, pa-ада. — Ира наклонилась к самому уху Феклуши. — А ты помнишь его? Ты помнишь, как он приходил на нашу прежнюю квартиру, тоже в Измайлове? А? Он подарил тебе замечательный кожаный поводок. Ты не могла про него забыть.

Ира прижалась к мускулистой собачьей шее и почувствовала, как слезы сами собой навернулись на глаза.

Помнила Феклуша или нет того человека, но Ира помнила. Она не вспоминала о нем редкий день. Он приезжал к ней в Измайлово, только на другую улицу, в другую квартиру, но и там под окнами росла сирень.

У Иры в доме всегда было полно подруг, друзей, весьма своеобразных. Да это и понятно — в то время она работала в издательстве «Искусство», а художники, театральные критики, искусствоведы — специфическая публика. Большей частью незамужние молодые женщины и не очень уже молодые, побывавшие замужем и разведенные, а также мужчины, вкусившие прелестей брака и после его завершения предпочитавшие свободу.

Но тот человек, тот невероятный мужчина, которого она запомнила навсегда, был журналистом. Она не знакомила его ни с кем. Он был только ее.

Ира улыбнулась. Феклуша тоже любила его. Тогда она была большим черным неуклюжим щенком и готова была сидеть подле него часами, не проситься на прогулку, усмиряя естественные желания собачьего организма.

— Слушай, Феклуша, я ревную, — смеялась Ира, оттаскивая собаку от тахты, на которой он лежал. — А ну давай отсюда, дорогуша. Он мой!

Ира ловила на себе взгляд невероятных черных глаз. Сильные руки, покрытые густыми темными волосками, тянулись к ней.

— Не ревнуй, я люблю вас обеих, — смеялся он. — По-разному. Давай покажу, как я люблю тебя.

Закрыв дверь за собакой, Ира падала в его объятия, нетерпеливые руки разворачивали ее, стаскивали свитер, под которым не было ничего, вдавливали ее ягодицы в свои сильные бедра, горячая рука ныряла под резинку трусов, и больше она ничего не чувствовала, кроме жаркой волны, уносившей в поднебесье...

— Если бы я был художником, нарисовал бы тебя вот такой, — шептал он и прижимался губами к белой груди с потемневшими сосками, которые, казалось, сами искали его рот, не спрашивая о ее желании. Его губы ласкали нежную кожу, потом припадали к груди. На секунду подняв лицо, он шептал ей: — Мне так нравятся твои соски. Они будто маленькие камешки. Дра-го-цен-ные. Поняла?

Она соглашалась со всем, что он ей говорил. И на все, что он предлагал.

И это все происходило...

А потом он отстранял Иру от себя и, глядя на нее темно-карими глазами, заявлял:

— А вот сейчас, будь я художником, я не стал бы тебя рисовать. Совсем другое лицо. Оч-чень сытое.

Потом, смеясь, он открывал дверь, и в комнату вплывала Феклуша, падала на ковер и смотрела влюбленными глазами.

А после они на кухне пили чай с «царским» вареньем, которое ее научила варить бабушка — из крыжовника с вишневым листом. Ягоды в варенье сохраняли цвет хризопраза, были прозрачными, словно только что снятые с куста.

Ира провела рукой по волосам. Да, то была ее настоящая любовь. А что это было для него?

Для него тоже, она не сомневалась. Только для мужчины любовь совсем не то, что для женщины. Мужчина — другой биологический вид, уверяла подруга Татьяна. А на что, собственно, могла Ира рассчитывать, если у ее любимого есть жена и дети? Две девочки.

Раздался резкий телефонный звонок — она вздрогнула, схватила трубку. Рыжеватая челка упала на глаза. Она подула на нее, приподнимая.

— Добрый день.

— Д-добрый, — нерешительно ответила Ира, лихорадочно пытаясь отыскать в памяти имя человека, которому принадлежал бы этот мужской голос, слегка рокочущий и очень уверенный. Нет такого имени. Она никогда не слышала этого голоса.

— Я хотел бы поговорить с Ириной Борисовной, — между тем продолжал он, не меняя интонации.

— Это я, — ответила Ира спокойно. У нее самой был низкий, полный достоинства голос. Запоминающийся, как говорили ей.

— У меня к вам поручение...

— Поручение? Слушаю вас, — сказала Ира, пытаясь взять в толк, что именно означает это слово. — Поручение? — повторила она.

— Да, именно.

— И какого рода?

— Я хотел бы изложить при личной встрече. Это не телефонный разговор.

Нежный лоб покрылся испариной. Неужели от него? — явилась первой мысль.

Ира молчала, ожидая продолжения. Феклуша, мгновенно почувствовав напряжение хозяйки, подошла к ней и положила голову на колени.

— Мы могли бы с вами встретиться завтра? Днем, — добавил мужчина.

Ира вдруг заметила немытую чашку на столе рядом с рукописью, неровно поделенной на две стопки. Слева прочитанная, меньшая. Она поморщилась. Уже среда, а в пятницу прибудут за работой адвентисты из-под Тулы. И что она им отдаст? Она же не успеет!

— Встретиться? Завтра? — повторила она. — Днем?

— Да. Со мной.

— Хо-ро-шо, — чеканно проговорила Ира, думая совершенно о другом.

— Завтра в двенадцать на Центральном телеграфе. У четвертого окна. Я буду... — Мужчина объяснил, как его узнать.

6

— Я не могу без тебя, — шептал он ей, — я не могу без тебя.

Они сидели в темной комнате в зимний январский вечер. Кукушка на стене деревянно куковала, никто из них не считал, сколько раз она ударила по тишине. Прикосновения его жарких губ, его языка, на удивление прохладного, кружили голову, она, ни о чем не думая, отвечала ему со всей накопившейся страстью. Потом он уложил ее на диван, и в свете уличного фонаря она увидела, как его рубашка полетела на пол, за ней последовала белая футболка, краешек которой выглядывал между кончиками воротника в черно-белую клеточку. Он наклонился и неожиданно нежно прикоснулся губами к щеке. Кровь бросилась к животу, она потянулась к нему и повалила его на себя.

— Ну иди же сюда. — Она вдруг услышала свой голос как бы со стороны и удивилась — он звучал, словно настоящее контральто. — Иди...

Ира внезапно открыла глаза. Темная комната, бледный свет луны вкрадчиво пробивался сквозь щель между занавесками, которые она повесила только вчера...

Она вдруг вспомнила о звонке, о назначенной встрече на телеграфе у четвертого окна. А что там, в этом окне? Телеграммы? Конверты?

Ира вздохнула, попробовала лечь поудобнее, подражая Феклуше, и засопеть, как она. Ничего не выходило.

А чего хочет от нее позвонивший тип, это интересно.

Ира повернулась на другой бок, но сон не шел. Неужели ты надеешься, упрекала она себя, что этот человек от него? А если этот тип по поводу квартирных дел? Ее феерического обмена?

Да что ты выдумываешь? — одернула себя Ира. Еще скажи, что тебя возьмут в заложники, потребуют переписать квартиру на кого-то... Смех да и только. Она совершила сделку по всем правилам, через фирму. Очень надежную фирму. Все, пора спать, велела она себе. Сколько ни гадай, все равно не догадаешься. Нечего думать, о чем Бог не велел, как говаривала бабушка.

Бабушка. Ира улыбнулась. Бабушка для нее была центром Вселенной до самой смерти. Ясного и смелого ума была женщина. Независимого. Кое-чему она Иру успела научить. Прежде всего главному — надеяться только на себя.

Бабушка оставила ее совсем недавно. Жаль, новые времена пришлись на ее старость. Какой бы из бабушки получился предприниматель! Она дала бы сто очков вперед любому молодому.

Ира довольно улыбнулась. Да уж, конечно.

Удовольствие разлилось по телу. О, она много чего еще провернет. Она это чувствует. Почему? Да кто его знает почему.

На душе стало тише, дышала Ира уже спокойнее, глаза сами собой закрылись, и под смеженными веками снова появился тот мужчина, который преследовал ее сперва в яви, а потом только во сне.

7

Лина лежала в постели и смотрела в широкое окно, за стеклом расстилалось море. Она никогда не задергивала занавеску, даже на ночь, любила простор, свет.

Временами она испытывала страшную усталость от жизни. Казалось бы, ну ей ли не радоваться? Вышла замуж по любви, просто обожала мужа, у них прекрасные девочки-близнецы. Да, конечно, она рассталась со своей карьерой, но разве можно совмещать работу манекенщицы в Доме моды с заботами о семье и детях? Она не ездила с мужем по командировкам в разные страны, потому что его посылали в Юго-Восточную Азию, где были неважные условия жизни. Но он хорошо зарабатывал, она гордилась им, его известностью. А когда он приезжал, они тонули в море любви.

Сейчас мужа нет дома и нет в стране. Он, кажется, вообще в вечной командировке.

Лина спустила ноги с кровати и утонула в длинном ворсе ковра.

Она приехала на море в самом конце сезона. Она любила безлюдные пляжи, дом стоял на самом берегу, его построили еще родители Лины, у которых сейчас ее девочки.

Лина решила отдохнуть перед серьезной поездкой к сестре, которая давно занимается бизнесом и живет большей частью в Штатах.

Ее сестра, Власта, всегда была очень предприимчивой и деловой. Мать считала, что, наверное, это потому, что она родилась не такой красивой, как Лина.

— Кому что, — смеялась мать, — но вы обе, я думаю, получите свою порцию счастья.

Считалось, Лина свою уже получила. А Власте было все равно, какой длины у нее ноги и пропорционален ли нос по отношению к крутому, почти мужскому лбу, который она лишь по настоянию Лины стала прикрывать челкой.

— Мне плевать на точку зрения мужчин на мой счет. Пусть-ка они потягаются с моим дизайн-бюро. Если меня такой сотворил Господь, то уж я отыграюсь на собственном творчестве.

Она это делала блестяще. Интерьеры выставок были настолько хороши, что, казалось, совершенно неважно, какие предметы в них выставить — железные кастрюли или драгоценности. Народ валом валил, не отдавая себе отчета, почему приятно гулять по просторным экспозициям, но Власта точно знала причину: она умела создать необыкновенное освещение — живой свет, при котором лица женщин делались моложе, морщины сглаживались, а зеркал было столько, что можно наслаждаться собой до бесконечности. Она со смехом предлагала брать плату не за вход на выставку, а за время, проведенное здесь.

— Человека ничто не прельщает больше, чем собственная красота. А если красота еще на фоне богатства — человек готов жить среди нее вечно.

Весть о «Волшебном мире» Власты разнеслась по Европе и улетела за океан. Американцы предложили такие деньги, от которых не смог отказаться даже «Волшебный мир». Они засыпали ее дизайн-бюро деньгами. И свободой.

— Свобода — жестокая вещь, — усмехалась Власта. — Но я не боюсь.

— Да что же в свободе жестокого?

— Если ты спрашиваешь, значит, еще не способна понять, сестренка. Придет время, поймешь сама.

Лина не настаивала, потому что ей не нужна никакая свобода.

Ну что ж, теперь Власта звала ее к себе. Но не в гости, а поработать.

— На показе?

— О нет! — Власта окинула ее критическим взглядом. — Посмотри на себя реально. В таком-то весе на подиум? Да он провалится.

— Перестань! — рассердилась Лина на сестру, затронувшую самое больное место. Она сама знала, что давно пора заняться собой, но было лень.

— Ты мне нужна для другого. Будешь работать в зале, с публикой. Я тебе хорошо заплачу.

— О, Власта, я же ничего не...

— Не надо говорить. Ты будешь работать и получишь деньги за свой труд. Не обольщайся, труд будет тяжелым.

Лина улыбнулась. Вот перед этим тяжелым трудом она и хотела отдохнуть. Кстати, мысль о собственных заработанных деньгах грела. Она их потратит... Не советуясь с Христо.

Христо Савов. Иногда ей казалось, что от мужа ей остались лишь имя и письма. Ну и голос. В последний приезд он был очень нежным. Но что-то ее мучило. Она не сказала бы, что именно. Влюбляешься в одного человека. Живешь с другим. Хочешь видеть его третьим с годами. Может, она увидела бы его этим третьим, но где он? Нет его рядом. А видеть рядом с собой мужчину ей очень хочется. А что странного? Она молодая женщина.

Лина оделась и вышла из дома.

— Простите, где здесь аккомодейшн? — Темноволосый мужчина высунулся из окошка автомобиля и улыбнулся чуть виновато. — Ну как это правильно спросить... сказать...

Молодая женщина смотрела на него, явно не понимая.

— Ну, мне нужен... конюшня...

Она расхохоталась, догадавшись, что он имеет в виду. Потом быстро подняла руку, желая объяснить, куда ехать, чтобы попасть в маленькую гостиницу неподалеку. «Солнечный Бряг» — слишком популярное курортное местечко, здесь привыкли к отдыхающим со всего света. Но большей частью сюда ездят европейцы — небогатые немцы, австрийцы, много русских. А этот? Этот явно совсем чужой.

Она посмотрела на него внимательнее.

— Вы говорите по-английски? — спросила она.

— Да, да! Говорю. Но я учил болгарский. Разве вы не поняли? Я говорил на вашем языке, мисс.

Он пожал плечами, в глазах появилось еще большее смущение. И что-то еще. Она хорошо знала это что-то. К взглядам мужчин она давно привыкла и не обращала на них внимания, если не хотела. А она никогда не хотела ничего такого. Она любила мужа и дорожила их отношениями.

Она кивнула.

— У меня плохой английский. Я не все могу объяснить, но...

Он радостно улыбнулся.

— Я хотел еще раньше спросить, но никого нигде нет.

— Уже поздно. И конец сезона.

Мужчина развел руками, потом беспомощно опустил их и положил на колени, а не на руль.

Она взглянула на номер — машина арендованная, фольксваген «Гольф». Она умеет водить такую. И вдруг, сама от себя не ожидая, подошла к открытому окошку и махнула рукой, будто сметая со стола крошки. Поразительно, он сразу догадался, чего она хочет, и быстро переместился на пассажирское место.

Она засмеялась, открыла дверь и ловко опустилась на сиденье, сперва боком, а потом подтянула ноги и оказалась за рулем.

Ни слова не говоря, включила передачу и порулила к гостинице, которую иностранец искал.

Он довольно засмеялся и что-то пролепетал. Она остановила машину перед входом в старинный кирпичный домик, протянула ему руку и сказала:

— Лина:

Он понял. И тоже представился:

— Тони.

Вернувшись домой, Лина весь вечер не могла забыть нового знакомого. Собственное поведение поразило ее. Какая раскованность! Ну просто американка! А с другой стороны, она вела себя как гостеприимная хозяйка «Солнечного Бряга». Естественно. Бесстрашно. И еще одно — она ощутила невероятную тягу к нему.

Что это было? Неужели ее привлекло именно то, что этот мужчина иностранец? Ни с кем из соотечественников, тем более знакомых, ничего такого бы не произошло.

Впрочем, есть ли, о чем размышлять? Помогла человеку доехать до гостиницы. Знала бы английский лучше — объяснила словами. А поскольку не знала — подвезла.

Не обманывай себя. Ты знала все английские слова, которые были необходимы, чтобы сказать:

— Гостиница за углом.

Вспомни, как билось сердце. Требовательно, как никогда. Точнее, как давно не билось.

Лина подошла к зеркалу, увидела свое лицо и не узнала себя. Так ее глаза горели очень давно. Она даже думала, что ничего подобного уже не случится.

8

Генерал бундесвера знал, что делает. Движение «зеленых» для него было единственным флагом, за древко которого он мог еще удержаться. Сравнительно молодой мужчина, привыкший к вниманию прессы, общества, женщин, вынужден был что-то придумать, чтобы блеснуть ярко и после своей внезапной отставки.

Что самое главное в этом мире? Жизнь. Где она протекает? На Земле. Если Земля перестанет быть местом для жизни, что произойдет с жизнью? Она станет невозможна. А что с людьми? Смерть.

Простая формула жизни и смерти легла в основу его программы. Партия «зеленых» — та самая партия, которая вознесет его над всеми политиками и над всем миром. Потому что никакая политика, никакие амбиции невозможны там, где нет самой жизни.

Чтобы жизнь продолжалась, надо вкладывать деньги. В Землю. В окружающую среду.

Он улыбнулся. Пожалуй, ясность приходит, когда ты лишаешься всего, и вот тогда-то мозг начинает вырабатывать антимысли, как он говорил сам себе. Свежие, широкие, потому что для них полно места в возникшей пустоте.

И завертелась машина, запущенная умелой рукой генерала. Люди, привыкшие к конкретному мышлению, придумали такое, до чего не додумался сам генерал. К примеру, что носить вещи из меха животных преступно.

Иннокентий Петрович Замиралов ничего не знал о наполеоновских замыслах немецкого военного чина. Всю свою жизнь он строил собственную меховую империю и не слишком-то оглядывался по сторонам. Но его верный советник Феликс кое о чем намекнул, а Замиралов понял его с полуслова. Поэтому велел Феликсу собрать всю возможную информацию. Дело его жизни обязано выжить при любых штормах. Даже когда его не будет, а это, судя по маневрам доктора Марченко, произойдет скоро.

С наследниками ему все ясно. Валентина назавтра после похорон пустит дело с молотка. Нет, о ней он даже и думать не станет.

Хорошо, что у него есть еще одна дочь.

Сперва он хотел оставить ей все в наследство и не встречаться. Просто уйти, не вторгаясь в ее жизнь, так ни разу и не увидевшись. Пускай она останется мечтой, решил он, сладким сном.

Но Замиралов передумал. Потому что оставить просто деньги — одно, а дело, которое у него сложилось и процветает, — совсем другое. Деньги можно обрушить сказочным дождем. Но изменившийся в последний десяток лет мир позволил Замиралову создать то, о чем он всегда мечтал. А воплощенную мечту надо передать так, чтобы дочь приняла ее бережно, как дело всей своей жизни. И вот тогда он умрет, а Меховой Дом Замиралова останется жить.

Не отдаст он его Валентине, в который раз твердил себе Замиралов. Она изведет дело под корень даже просто из злости.

В последнее время Замиралов все чаще ловил себя на мысли, что начинает физически побаиваться дочери. Здоровой, сильной и необыкновенно злой. Правда, с тех пор как у нее появился этот тип, Дмитрий Летягин, она слегка оттаяла. Уже не кидалась на отца с кулаками, требуя одно и то же: деньги, деньги, деньги...

Замиралов втянул носом воздух, он со свистом влетел внутрь, заполнил легкие, голова Иннокентия Петровича слегка закружилась. Феликс сделает все, что ему велено, — выпустил он на волю новую мысль вместе с нагретым внутри воздухом.

Телефон зазвонил.

— Шеф, я буду через полчаса.

Слава Богу. Это Феликс.

9

Ирина оделась как можно тщательней. Она выбрала костюм лягушачьего цвета — короткая, выше колен юбка и длинный пиджак на пуговицах под горло с маленьким коричневым воротничком в тон пуговиц. Туфли на модном каблучке на стройных ногах напоминали хорошенькие копытца.

Она забрала волосы в хвост на затылке, обвязав его бархоткой. Открытый гладкий лоб придавал солидности, а совершенное отсутствие морщин поражало. Кожа ей досталась от матери, говорила бабушка. Такая же нежная и тонкая.

Ирина повесила сумку на плечо, кожаную, черную, по форме напоминающую ведерко, и вышла из квартиры. Она с удовольствием заперла дверь новым ключом — замок только что вставил мастер, нахваливая его за безупречность и надежность, — и прошла к метро «Измайловская», кружным путем, зато красивым, мимо старинных построек, обогнула пруд, лотки с разной разностью и нырнула на станцию. В вагоне оказалось свободное место, и она села, пытаясь расслабиться.

Но не могла, потому что в голову лезли мысли о предстоящей встрече. Господи, она даже не знает с кем.

Кстати, она не совсем дурочка, похвалила себя Ирина. О приглашении на телеграф рассказала Татьяне, и подруга как мощная поддержка появится там в то же время, только возле другого окошка. Чтобы в случае чего прийти на помощь.

Чем больше Ира думала о предстоящей встрече, тем все меньше понимала, чего ради она согласилась прийти. Могла бы сказать «нет» — и все. А вот надо же — любопытство пересилило. Да и потом — что она теряет? Переезд в Измайлово взбудоражил ее, как давно ничто не будоражило. Она вдруг ощутила себя способной на многое. Сердце билось быстро. Она, Ира Зотова, а не кто-то другой едет на встречу черт знает с кем и черт знает зачем.

10

Феликс пришел раньше двенадцати и встал возле семнадцатого окна, чтобы издали понаблюдать за Ириной Зотовой. Конечно, идея Замиралова показалась ему дикой, но только сначала. Потом, после долгих размышлений, понял, что на его месте он поступил бы так же. Какой у него выбор? Оставить свое дело дочери Валентине — это все равно, что взять и сжечь фирму своими руками.

А вообще-то, Замиралову можно позавидовать. Природа сотворила его крепко. Феликс знал историю всей жизни Иннокентия Петровича и думал, что событий в ней хватило бы на десятерых.

Еще у Замиралова был потрясающий нюх. Казалось бы, ничто не обещает успеха, а проходит время — и вот он, успех. На ровном месте, из ничего. Интересно, а на этот раз не ошибается ли старый волк?

Замиралов представлялся Феликсу похожим на старого одинокого волка со стершимися зубами, который вот-вот рухнет от невозможности жить дальше. И он, Феликс, станет свидетелем его последнего дня.

Что ж, поглядим, что за дочь может родиться от такого отца. Валентину он видел.

Феликс поправил узел желтоватого галстука под безупречным воротником светло-голубой рубашки. Он был в горохово-клетчатом пиджаке и черных тонкой шерсти брюках. Все дорогое, но неброское. Наметанный глаз сразу оценит. Феликс был одет на полторы тысячи баксов, если подсчитать все, что на нем, включая носки и трусы.

Он усмехнулся, полные розовые губы разъехались, отодвигая уголками чисто выбритые щеки. Вряд ли эта дочь Замиралова, зарабатывающая редакторским трудом, сможет правильно оценить его наряд. Таких денег у нее наверняка не водится.

Впрочем, оборвал он себя, не надо, а продажа-купля-обмен квартир? Да она провернула сделку, в которой прокрутилось больше сотни тысяч баксов. А говорят, если ты подержал в руках большие деньги, то ты их уже не боишься. Она сумела найти отличную фирму, и сама! Феликс прошел по ее следу и честно признался, что ее хватка восхитила его.

Пожалуй, старик прав. Валентине ни за что бы такое не проделать.

Он ухмыльнулся. Он даже знает его. И знает то, чего она сама не знает. А именно: где он сейчас. Что ж, он мог бы уступить ей эту информацию. Ну-у, за определенную плату, конечно.

Плату? Или услугу. Точнее, сделку...

Чтобы она, когда станет хозяйкой фирмы, оставила его на том же месте в фирме, где он сейчас. Он готов служить ей верой и правдой, как и ее отцу. От добра добра не ищут.

Но будет ли она добром? Для фирмы? Для него? Работать на женщину — дело нелегкое. Может быть, придется обговорить дополнительные условия, ухмыльнулся он про себя.

Его размышления о будущем прервались, поскольку появились две женщины. Большая, полная, но оч-чень аппетитная блондинка и рядом с ней тоненькая стройная женщина с рыжеватой челкой до глаз. Он вдруг подумал, что не вредно бы укоротить челку. А вообще форма стрижки ничего. Стрижка из дорогих. Он понимал в этом толк. Его подруга, скрипачка из Плетневского симфонического оркестра, стриглась именно так.

Он не слышал, о чем они говорили, но заметил, как блондинка отошла в угол зала и встала возле закрытого окошечка, а Ирина Зотова, он узнал ее по фотографии, огляделась и направилась мимо четвертого окна. Он похолодел. Как? Почему она идет прямо к нему? Откуда она его знает?

Он поспешно отвернулся и протиснулся к двадцатому окну, наклонился, будто искал что-то в кармане. Наблюдая за ней краем глаза, увидел, что она заняла его место и принялась внимательно наблюдать за четвертым окном.

Феликс ухмыльнулся. Надо же, какое совпадение. Он посмотрел на часы. Еще пять минут и можно подойти к месту встречи.

Он повел глазами и увидел блондинку в напряженной позе. Ага, она телохранитель. Очень может быть, что у нее в кармане какой-нибудь электрошокер.

Все посходили с ума!

Он выбрался из небольшой очереди, обошел стол и устремился к месту встречи. Делая вид, будто никого не видел и не заметил.

Ирина Зотова посмотрела на часы и отошла от ненужного ей окошка.

11

— Ну так что, Митя, поговорим?

— Теперь можно.

Он потянулся, сладко, как кот, глядя на раскрасневшееся лицо Люшки.

— Милочка, очень скоро ты станешь очень богатой женщиной. — Он деланно вздохнул, потупил глаза. — И бросишь меня.

— Да молчи ты, паяц. Сам знаешь, какие дела нас ждут впереди. Наконец смогу заняться тем, для чего предназначена. Какой я физик? Какие лазеры? Я по своей сути кухарка. Хочу, чтобы в моем ресторане кормили от пуза. Обожаю запах жареного лука, мяса...

— Но разве не вегетарианский ресторан ты собираешься открыть?

— Да упаси тебя Господь! — Она фыркнула так громко и яростно, что сидевшая на ближайшей яблоне трясогузка с писком слетела с ветки.

Митя засмеялся.

— Ну вот, испугала беднягу.

— Да пускай летит, — махнула она рукой. — Еще чаю?

— И торта кусочек. Ты здорово печешь, должен отметить.

— Да я еще не то могу. Знаешь, я наконец вылезу из этой чужой для мены шкуры ученой грымзы и стану просто бабой. Буду печь пироги, варить щи.

— А как насчет детей? — с интересом посмотрел он на Люшку.

— Хоть десяток. Теперь есть на что их поднимать.

— Быть рестораторшей — в наши дни дело хлопотное.

— А ты на что?

— Я? Ты меня нанимаешь? Кем?

— А кем бы ты нанялся? — Голос Люшки стал хриплым, и Митя знал, какого ответа она ждет.

Но мог ли он дать ей этот ответ? Хотел ли? Или...

Неожиданно Мите прилетела помощь в облике толстой осы, которая с жужжанием пронеслась через всю веранду и кинулась к столу, к разрезанному торту с абрикосами. Он золотился, словно медовый, источая восхитительный аромат.

— О-ой! — завопила Люшка, которая больше всего в жизни боялась укусов. Потому что когда-то в детстве, правда, на другой даче, пчела укусила ее так сильно, что ее положили в глазную клинику. Оказалось, на роговицу попал кусочек хитина, невесть почему отломившийся от насекомого.

Митя облегченно вздохнул — можно не спешить с ответом — и кинулся выгонять непрошенную гостью. Он намеренно долго возился, чтобы напуганная Люшка забыла обо всем, когда нарушительница покоя улетела, речь пошла совершенно о другом.

Уезжая от Люшки, он спрашивал себя — хочет ли он жениться на этой женщине? Что-то влекло его к ней, да не что-то, а ее животная неутоленная страсть, он заводился как ни с кем и никогда. Но, если честно, он боялся эту женщину. Казалось, она способна на все. Даже убить, если сочтет, что всего остального мало...

Так стоит ли игра свеч?

Он надавил посильнее на педаль газа, вылетел на Старокаширское шоссе, опустил пониже окно, и теплый, настоянный на полевых травах ветер запел ему в уши: «Свобода, свобода, свобода».

Да, именно. Свобода! И ничего иного он не любит так сильно на этом свете.

Но свобода требует денег.

Кажется, он может стать обладателем того и другого. Иначе он не был бы Митечкой Летягиным.

12

— Здравствуйте, Ирина.

Феликс подошел, приятно улыбаясь.

Ирина посмотрела ему в лицо и сказала без тени сомнения или удивления:

— Вы Феликс.

— Да, именно.

— Я вас слушаю.

— А почему бы нам не перейти через Тверскую и не осесть за столиком во французской кафешке? Кофе, булочка? Сок?

Ирина замялась. Да, почему бы нет? Гораздо удобней говорить, сидя за столиком в приятной обстановке, тем более, когда неизвестно, о чем пойдет речь и не задрожат ли колени от какой-нибудь новости. Да, в кафе пойти было бы неплохо, а как же Татьяна? Она словно беломраморная колонна, небрежно задрапированная в бордо, стоит на страже в углу зала. Феликс даже не подозревает, что она явилась на свидание вместе с «чипероне».

— Пожалуй, нет, я не настроена рассиживаться в кафе. Говорите здесь и сейчас, зачем вы меня позвали. И лучше всего, если вы начнете с самого главного — кто вы такой? — В голосе Иры Зотовой прозвучало раздражение, и даже не на него, не на себя, а на странность ситуации.

— Ирина, вы пришли с подругой. Она стоит вон в том углу, в бордовом. — Он посмотрел ей прямо в лицо.

Она покраснела. У нападающего всегда преимущество перед тем, кто в обороне.

Ира слегка смутилась и почувствовала себя виноватой, шумно втянула воздух и с оттенком злости заявила:

— Да. И вы сами знаете почему. Сейчас такое время.

— Но, Ира, доверьтесь мне, как тому агентству по недвижимости, с которым вы только что совершили потрясающую сделку.

— Ясно, я так и думала! — Она вся подобралась, почувствовав, как затвердели мышцы икр, бедер, как вытянулся и окаменел позвоночник, а к горлу подступил комок, который вдруг сорвался, полетел вниз, в живот, и огненным шаром там замер. Теперь это была совершенно другая Ирина Зотова, собственница, которую ничто не остановит в защите своих владений. — Так вы насчет этого? Ну что ж, поговорим. — Она мгновенно ощетинилась, готовая драться до конца. Глаза приобрели зеленоватый оттенок. — Запомните, Феликс, я не обсуждаю...

— Нет-нет, Ирина, я просто хотел выразить свое восхищение. Смелость, риск и такой успех... — заторопился Феликс, потрясенный преображением молоденькой женщины. Вот это уже другое дело, похвалил он мысленно Иру Зотову, и тут же вспомнил про своего хозяина. А старик Замиралов, пожалуй, прав. Подумать только, неужели и впрямь гены так сильны? Ведь перед ним другой человек, стоило лишь коснуться темы собственности. И нате вам — зеленоглазая тигрица вместо приятной неброской птички, очень аккуратной и ничем особенным не примечательной. И если старик не грешит против истины — если он на самом деле не видел ее никогда и так был уверен...

— Нет, — перебила она его. Она уже овладела собой. — Вы говорите мне это только для того, чтобы я оценила вашу осведомленность, проницательность, прозорливость и что там еще у вас припасено? Какие таланты? — Она насмешливо сощурилась. Челка упала на ресницы, и Ирина сердито подула на нее снизу. Волосы разлетелись, Феликсу открылся чистый лоб и нежная незагорелая кожа. — Так чего вы от меня хотите? — Она вдруг вспомнила о своей рукописи на столе, мысленно увидела слева меньшую часть, а справа большую, непрочитанную. Черт знает что! У нее нет времени, а она стоит тут и что-то лепечет! Она посмотрела на часы на простом кожаном ремешке — дешевый кварцевый «Ситизен». — Я вас слушаю, — с вызовом сказала она Феликсу, тот понял, что ни в какое кафе она не пойдет.

— Хорошо. Я буду краток. Отец ждет вас у себя в офисе.

— Ч-что? Вы спятили? — Она разозлилась и покраснела. — Какой отец? Ваш отец? Зачем мне встречаться с вашим отцом?

— Нет-нет, Ирина, не мой отец, а ваш. Ваш отец ждет вас у себя в офисе.

Феликсу вдруг показалось, что сейчас она отвесит ему пощечину. Но Ира вдруг оглянулась на подругу, и та, оценив ее взгляд как просьбу о помощи, кинулась к ней. Бордовая туника развевалась, словно знамя под ураганным ветром, а белая могучая рука вынимала из кармана перцовый спрей. Уже в кармане нащупав пальцем кнопку, она выдернула руку и бросила ее вперед, прыская Феликсу в лицо огнедышащим зельем. Одного с ним роста, она попала точно в цель, совершенно не задев Ирину. Схватив подругу за руку, как ребенка, поволокла к выходу. Малочисленные зрители открыли рот, наблюдая за мужчиной, закрывшим лицо руками.

А маленькая белая «Ока» уже растворилась в автомобильном густом потоке.

13

— Это Тони Атвуд, — услышал Замиралов хорошо знакомый голос. — Как дела, Кеша?

Замиралов улыбнулся. Ему нравилось, как называл его Атвуд — Кеша. Он позволял ему эту вольность, которой не позволил бы никому другому. Надо сказать, никто и не пытался.

Так называла его единственная на свете любимая женщина. Даже жена звала его Иннокентий.

— Нормально, Тони.

— Показ в Орландо через три недели. Я жду тебя?

— Тони, у меня тут маленький бардачок, — многозначительно начал Замиралов.

Тони молчал. Наверное, пытался отыскать в голове перевод нового слова. Замиралов ухмыльнулся.

— Что у тебя, Кеша... такого нового? Не понял?

— Эх, Тони, кабы это было новое. Все старое — бардак не обновился, просто расширился. Да, не все слова ты выучил на курсах. Приезжай, у нас пройдешь и теорию, и практику. Ну ладно, я скажу по-другому: у меня структурная перестройка. Теперь понял?

— Ну еще бы! — радостно завопил Тони. — Еще бы! Это как у вас в стране!

— Вот именно, — ухмыльнулся Замиралов. — Так что давай в Москву, я познакомлю тебя с человеком, который полетит на выставку вместо меня.

Он сказал «с человеком», как о мужчине. Но думал только о дочери. Ирине Зотовой. Которая носит фамилию его любимой женщины. Единственной любимой женщины на свете.

Сердце его колыхнулось сладко и томно, не могло оно забыть прошлого, его памятливое сердце.

— О'кей, буду через три дня. Я сейчас в Европе, совсем близко от тебя. До встречи, друг Кеша.

Замиралов опустил трубку на рычаг, он любил телефоны старого образца. На привычку к новому надо время, которого у него нет.

Показалось, что сердце на секунду замерло, а потом подпрыгнуло, будто боялось, что не успеет совершить отпущенные природой удары.

А Феликс, черт бы его побрал, провалил встречу с дочкой. Замиралову бы разозлиться на него, а он почему-то обрадовался. И хохотал, как ненормальный. То-то же, знай наших. Кровь Замираловых особенная, не чета каким-нибудь Феликсам Мироновым. Они только и годятся на то, чтобы работать на Замираловых, если те захотят их нанять. Он замотал головой и захохотал еще громче, представляя себе сцену на телеграфе. Нет, его девочка не пропадет.

14

Международная меховая выставка, в которой собирались принять участие меховщики из многих стран мира, в которых «зеленые» еще не довели свою работу до конца, обещала стать представительной и престижной. Меховой Дом Замиралова собирался закупить самую большую площадь. Тони Атвуд, американский партнер Дома, должен позаботиться, чтобы экспозиция Замиралова стала главной.

О подобной выставке Замиралов мечтал много лет. Для него это последний шанс — добиться мирового признания. А разве не к этому он шел через все завалы собственной судьбы?

Но ничего, ничего, успокаивал себя Иннокентий Петрович, он пошлет туда дочь. Та станет его глазами и ушами, его душой. Он не разрешит себе даже думать о том, что дочь может оказаться совсем не такой, какой он представлял ее.

Вспомнив Феликса, явившегося после встречи с его девочкой с красными слезящимися и растерянными глазами, похожего на побитую собаку, — это Феликс-то! — он улыбнулся. А уж когда услышал, что за сцена произошла на телеграфе, — был в восторге. Нет, он не ошибся в дочери. Да разве могла она родиться другой? Дитя настоящей страсти, а не холодных супружеских отношений.

Замиралов решил больше не посылать к дочери Феликса. Он сам приедет по адресу и просто позвонит в дверь.

Иннокентий Петрович поднялся из кресла, надел пиджак, провел рукой по совершенно голому черепу. Он давно брился наголо.

— Сегодня меня уже не будет, — сказал он секретарше. — А завтра приеду вовремя. Да, Маня, приготовь в моем кабинете еще один стол. И кресло. И телефон. Ну, в общем, оборудуй рабочее место дублера.

Она непонимающе смотрела на шефа.

— Ты разве не видела кино про космонавтов? У каждого из них всегда был дублер. Просто один летел в космос, а другой, такой же натасканный и здоровый, оставался на земле.

— А вы...

— А я, конечно, в космос. — Потом помолчал и добавил: — Но на сей раз пошлю-ка я в космос дублера, а сам останусь на земле... — На земле, на земле, не в земле, угрожающе предупредил он себя. В земле — после. После успеха дублера.

Шофер подвез его к подъезду, Замиралов вышел и велел ему уезжать.

— Я сегодня на метро.

Тот изумленно поднял брови.

— Да отсюда до метро на кривой козе не доедешь.

— Ах Федя, Федя, никакая кривая коза меня не испугает. Поезжай, мил человек.

Он вошел в подъезд, обычный московский, со стенами, художественно оформленными местными пацанами, вызвал лифт, который, лязгнув по-старинному, защелкнул его в клетке. Такой же лифт грохотал в его прежнем доме, где они жили с женой и Валентиной. Да и сам дом из той же серии. Выйдя из кабины на восьмом этаже, Замиралов надавил на звонок.

— Кто там? — услышал он женский голос.

Дочь. Его дочь.

— Это отец, — глухо проговорил Замиралов.

Тишина, потом шебуршание цепочки, поворот ключа. Дверь открылась. Он обомлел. На пороге стоял... он в молодости. Если бы родился женщиной.

Она тоже смотрела на него и не верила своим глазам. Если в старости у нее вылезут волосы, она станет копией этого старика.

Ира отступила на шаг, он вошел, захлопнул за собой дверь и оказался в квартире с хорошо знакомой планировкой.

— Пятьдесят семь метров? Сорок два жилой? — Он огляделся. — На одного неплохо. Но у тебя будет лучше, дочка. У тебя все будет намного лучше.

Он прошел в гостиную. Уютно, спокойно. Небогато. Много картин и все больше пейзажи и цветы. Никаких фотографий.

— Давай знакомиться, — сказал он, желая сразу приступить к делу.

Он не собирался пускаться в объяснения, воспоминания. Зачем это сейчас?

— Знаешь, Ира, я не стану тебе ничего рассказывать. Все что было — прошло. Ты жила до сих пор без меня. Я жил без тебя. Но сейчас к общей пользе нам надо соединиться. Для дела.

— Для дела? — Ира отдернула чайник от его чашки, в которую уже собиралась налить чай.

— Да, именно. Потому что я доживаю свою жизнь.

— Но вы...

— Говори мне «ты». Ты разумная женщина, и не надо церемоний. На них тоже нет времени.

— Но вы... ты хорошо выглядишь.

— Это снаружи. У меня рак, дочка. Так что поторопимся. Знаешь, если бы меня жареный петух так сильно не клюнул, может, я и не стал бы впутываться в твою жизнь.

Ира молчала.

А Замиралов продолжал:

— У меня есть большая фирма, моя, личная. Я богат. И хочу, чтобы после меня ты занялась всем этим.

— Но... разве нет... других детей?

— Есть ты. Дочь от последней жены не в счет. Она мне чужая. По духу.

— Но...

— Меня зовут Иннокентий Петрович, я понимаю ты меня не можешь назвать отцом.

— Да, не могу. — Руки Ирины дрожали.

— У меня есть своя корысть. Я хочу, чтобы ты сохранила эту фирму. Меховой Дом Замиралова должен жить после моей смерти. А чтобы ввести тебя в дело, я велел поставить второй стол в моем кабинете, завтра ты сядешь за него. Будешь учиться, пока я жив.

— Но я не могу! — воскликнула Ирина. — У меня рукопись. Мне надо ее сдать. Я и так нарушила все сроки. — Она кивнула на письменный стол, где лежали две неравных стопки листов.

— Вот это? — Он усмехнулся. — Сколько тебе за нее заплатят?

— Да неважно.

— Я заплачу втрое, верни им работу и приходи утром ко мне.

Ира покачала головой. Ей не нравился командирский тон старика. Да откуда, черт побери, он свалился?

— Но, понимаете ли, Иннокентий Петрович, не все в этой жизни можно свести к деньгам.

— Все! — Он подался вперед. — Ты ведь не будешь мне полоскать мозги и говорить, что водишь носом по бумаге ради одного удовольствия?

Она свела брови и стиснула губы.

— Простите, а по какому праву...

— К сожалению, ни по какому. — Он вдруг улыбнулся и провел рукой по голове. — Прости меня, Ира, я неправильно с тобой говорю. Но, ей-богу, это из-за спешки. Поверь, я не хочу тебе зла. Только добра. Ты придешь?

Она услышала что-то новое в голосе старика и сказала:

— Мне надо подумать.

— Хорошо. — Он протянул ей визитную карточку с телефонами. — Я буду ждать.

Когда за ним закрылась дверь, Ира села за стол, уверяя себя, что ничего особенного не произошло. Подумаешь, к ней зашел ее отец. Через тридцать с лишним лет. Ну конечно, она знала, что такой человек был на этом свете, но какое ей до него дело?

Она сидела за столом и, ничего не соображая, водила глазами по бумаге. Господи, ну почему все сразу? Переезд в Измайлово, отнявший у нее сколько сил, теперь он! Она хочет спокойно сидеть за столом и читать рукопись.

Пошли они ко всем чертям!

Замиралов поехал домой не на метро. Он поймал машину, едва выйдя из Ирининого подъезда. Парнишка на ржавой светлой «Волге» домчал его до Фрунзенской набережной в миг.

К вечеру сил у Замиралова совсем не осталось. Ноги стали ватными и дрожали, он с трудом вынул связку ключей из кармана, вставил нужный в замок металлической двери и потянул на себя за ручку.

Судя по всему, Валентина так и не приезжала с дачи. Они негласно поделили свою недвижимость, как говорил он, — дочь заняла дачу после смерти матери, а он остался здесь.

Иннокентий Петрович вздохнул. Перед глазами стояла Ирина, стильная, самостоятельная, и рядом он представил себе Валентину. Толстая, неряшливая, всегда расхристанная.

— Мам, но я ведь ничего не ем! Я просто пухну от воздуха! — пронзительно кричала она, держась за дверцу холодильника, откуда собиралась вынуть что-то еще. Поглотить, сжевать. Она все брала руками — и сало, и мясо, и сыр, а когда ела рыбу, его просто с души воротило — но он ничего не говорил, чтобы не вызывать очередного скандала, просто вставал и уходил к себе в кабинет. Чего он добился в семье — так это признания кабинета его личной территорией, куда не разрешено никому входить. Дорого далась эта привилегия, но битва стоила того.

Ему донесли, как намеревалась Валентина распорядиться фирмой отца.

— Черта с два! Держи карман шире! — сказал он вслух, падая в кресло возле балкона.

15

— Татьяна, срочно приезжай.

Татьяна, услышав хриплый голос, едва узнала Иру и не медлила ни секунды: завела машину и помчалась к ней. Она тоже жила в Измайлово, только по другую сторону пруда.

— Говори! — приказала она, тяжело дыша, устраивая свое грузное тело на диване и одновременно выбрасывая из сумки на стол пачку любимого чая «Пиквик», молотый кофе «Кренинг» в зеленой упаковке и коробку датского печенья с орехами.

Ирина безразлично наблюдала за мельканием ее рук, перед глазами стоял отец, который сидел до нее на этом диване. Реальный.

— Не поверишь, я будто увидела свое лицо через сорок лет.

— Такого не бывает, говорю тебе как художник.

— Знаешь что, это тебе не букеты рисовать, — фыркнула Ирина.

— Ну не бывает так! — застонала Татьяна. — Ну не видит человек самого себя! Тем более в мужском варианте и в другом возрасте!

— Я вижу себя. И ты бы увидела. Ну скажи, мой нос можно с каким-то еще перепутать?

Татьяна внимательно уставилась на Ирину.

— В общем-то, нет. Эти трепещущие крылья...

— Вот! А они у него ходуном ходят! Еще нужны доказательства?

— Нужны, — упрямо заявила Татьяна.

— Вот, вот видишь бородавку на щеке?

— Это родинка, глупая. И очень пикантная, — ухмыльнулась Татьяна.

— Да перестань ты! — заорала Ирина.

— Ну хорошо, хорошо. Уймись. Да, вижу. Если бы я стала писать твой портрет, я бы ее не пропустила.

— Вот видишь, — растерянно сказала Ирина, не обращая внимания на ее ехидную интонацию.

— Ладно, перейдем к сути. Допустим, это на самом деле твой отец. Не бывает людей без отцов. — Татьяна свела брови, а в глазах затаились смешинки.

— Иногда они не объявляются вообще.

— А бабушка что-то говорила тебе о нем?

— Бабушка... Говорила.

— Что именно.

— Что хороший был парень.

— Куда же он девался?

— Услали в места, не столь отдаленные.

— И все?

— А что она могла мне сказать еще? Она предпочитала не распространяться. А я не приставала. Нам с ней было хорошо.

— Понятно. — Татьяна вздохнула и убрала выбившуюся прядку. — А зачем он тебя нашел сейчас?

— Для дела.

— Какого? — Татьяна обратилась в слух.

— Он богат и хочет завещать мне все. — Фирму. Меховой Дом Замиралова.

— Так твой отец... владеет Меховым Домом?

— Да, представь себе.

— Что же конкретно предлагает тебе твой драгоценный папочка?

— Завтра утром выйти на работу. Он распорядился поставить в своем кабинете стол для меня.

— Ну а ты?

— А что я? Видишь рукопись на столе? Слева — готово, справа — делать.

— Соединить их и выкинуть в помойку!

— Скажешь тоже. А кто мне заплатит?

Татьяна откинулась на спинку дивана и захохотала.

— Вот он, бизнес по-русски. Зажилить копейку и профукать миллионы! Да не рубли, а настоящие деньги!

Ира нахмурилась и покраснела.

— Татьяна, кончай паясничать. У меня обязательства.

— Завтра утром я разбужу тебя по телефону. Ты пойдешь работать к отцу. Ясно? Или я тебе больше не подруга.

Ира расхохоталась.

— Ладно. Только ради нашей дружбы я пойду и посмотрю, что там за дела у папочки.

— А почему он вдруг решил тебя отыскать?

— Потому что он при смерти.

— Ох. Значит, ему некому оставить свое добро?

— Не знаю точно. Но узнаю.

Ночью Ира почти не спала. Она забывалась тревожным сном, ей снилась мать. Никогда не виденная наяву, только на фотографиях. Красивая светловолосая женщина.

Потом ей снился отец, но не такой, как сейчас, а тоже молодой. С густой шевелюрой. Она не знала, откуда взялось это видение, потому что фотографий отца она никогда не держала в руках.

Как только забрезжило утро, Ира встала и в пижаме потопала к письменному столу. Что ж, по остаткам рукописи она пробежится к восьми. Успеет.

Она села на прохладный от утреннего воздуха стул у открытого окна и взялась за карандаш. Обязательства превыше всего — принцип Ирины Зотовой.

16

— Стало быть, обязательства превыше всего? — улыбнулся Иннокентий Петрович, когда Ирина Зотова появилась на пороге его кабинета. — Садись, дочка. — Он кивнул на рядом стоявшие стол и кресло.

Ира вздрогнула. Откуда он знает ее принцип? Откуда ему известно, что именно так она формулирует его для себя? Но спрашивать не стала.

— Итак, Ирина... Борисовна, кажется?

— Да, так у меня написано в паспорте.

— Понятно. Мать дала тебе свое отчество.

Она пожала плечами и промолчала, давая понять, что не хочет пускаться в воспоминания.

— Итак, Ирина Борисовна. Мой Меховой Дом должен участвовать в выставке в Америке. Мы повезем туда все самое лучшее — а у нас все самое лучшее — и надеемся потом выгодно продать. Чтобы не тратиться на обратную перевозку товара. Я не могу лететь по здоровью. Полетишь ты. Вместо меня.

— Но я же...

— Ты слышала, как учат кутят плавать? Вот и тебя — кину в воду и давай греби.

— А если утону?

— Да не утонешь. Выловят, если что, — улыбнулся он. — Я не для того тебя нашел, чтобы утопить. Не волнуйся. Я хочу одного: ты должна почувствовать себя хозяйкой. Ты моя дочь. Тебе вести дальше отцовское дело. Через два дня в Москву приедет мой американский партнер, Тони Атвуд. Он немного говорит по-русски, ты — по-английски. Столкуетесь. Ясно?

Ира молчала. В кабинете было прохладно. Пахло свежестью, кожаной мебелью. Отец... Господи, неужели это и впрямь отец? Как это — иметь отца? Она не знала. Звонил телефон, он снимал трубку. Она видела руку в сухой, как пергамент, морщинистой коже, но сама кость широкая, наверное, он был очень сильным. Когда-то, добавила она про себя. Высокий он и сейчас, хотя спина заметно скрутилась. Правда, плечи хорошо сшитого темно-синего пиджака из дорогой ткани в едва заметную полоску скрадывали округлость, придавая фигуре статность. Иногда он морщится — от боли? Он сказал, что смертельно болен. Внезапно от этой мысли Иру охватила нестерпимая жалость. Как же так? Они только встретились, а успеют ли узнать друг друга? Понять? И... полюбить?

Но она не собиралась осуждать этого старого человека за то, что он появился в ее жизни только сейчас. Она вообще научилась не осуждать других. Зачем? Каждый человек живет так, как может.

Поняла Ира за свою жизнь и еще одно — обстоятельства едва ли не главнее самих людей. Не будь ломки девяностых годов, разве стала бы она такой, как сейчас? Да и все вокруг? Вспомнить тех, кто собирался в ее старой измайловской квартире в прежние времена и их разговоры. Какие дураки! — думала она сейчас. Желторотые птенцы.

Подошло время обеда. Замиралов поднялся из своего кресла, по-молодому крутанулся и сказал:

— А теперь пойдем-ка поедим.

— Да нет, спасибо...

— Думаешь еще не заработала? Нет, девочка, ты сожгла много калорий — столько сейчас передумала. Тебе есть о чем меня расспросить.

— Я не стану вас расспрашивать, Иннокентий Петрович, ни о чем, кроме работы. Я попытаюсь понять, чем могу быть вам полезной.

— Тем, что ты моя дочь и в тебе моя кровь. Эта кровь, я верю, не позволит загубить мое дело.

Ира почувствовала, как у нее по спине побежали мурашки. От страха? Нет, от чего-то другого. Она пыталась понять это другое, определить. Может, от того, как круто меняется жизнь?

17

Дима одной рукой держался за руль, а другую положил себе на колено. Как занятно складывается жизнь. А что, может ему удастся осуществить свою мечту? Что ему больше всего нравится делать в жизни? Тратить деньги! Он засмеялся. Ветерок, ворвавшийся в окно, пробежался по губам и влетел прямо в рот. Дима закашлялся до слез.

...Девицей Люшку назвать было трудно, когда они снова встретились, это была уже молодая женщина. Дима когда-то учился с ней на физическом факультете МГУ, где люди с высшим техническим получали второе образование. Лазеры вошли в моду, и, казалось, стоит овладеть ими и блестящее будущее у тебя в кармане. Дима Летягин не отличался наивностью. Он пошел учиться с другой целью — предприятие, на котором он работал, направило его туда за свой счет.

Но жизнь перевернулась, о лазерах забыли, он получил диплом, а воспользоваться им не успел. Но ничто в жизни не бывает бессмысленным или бесполезным.

Диме Летягину исполнилось сорок пять. И внезапно он понял, что жизнь не является бесконечным и радостным процессом, потому что вскоре после юбилея ему пришлось оставить работу. Дима Летягин был человеком эмоциональным, а новый начальник обращался с ним так, словно он безымянная половая тряпка. Вынести этого он не мог, и, вообразив, что такая зарплата валяется везде, стоит лишь нагнуться и поднять, написал заявление об уходе. Но иллюзии рассеялись очень быстро, когда Дима за две недели после увольнения не нашел работу не только на ту же зарплату, но вообще ничего. Вот тогда-то он и принялся листать свою записную книжку.

Он подтянул к себе телефон, снял трубку и набрал номер.

Трубку не сняли — схватили после первого гудка. Дима счел это хорошим знаком.

— Валентина, привет. — Он сделал паузу, ожидая. И был вознагражден.

— Ой, не может быть. Правда, это ты?

— Да, это я. Представь себе. Совсем недавно проходил по Воробьевым горам и вспомнил, что когда-а-то мы с тобой там гуляли. — Дима, не давая ей опомниться, продолжал: — Может, прогуляемся по старой памяти! Я помню, мы...

Казалось, он слышит, как бухает сердце Валентины. Он выбрал правильный телефон. Он вспомнил ее в шикарной шубе из белого хоря, даже ее не слишком изящная фигура казалась в ней элегантной. А шуба эта стоила... Он покачал головой. Такую шубу не покупают на последние деньги.

Он не знал, кто ее родители, из какой она семьи, но, судя по тому, как она держалась, ему казалось, она не из бедных.

— Итак, завтра?

— Я согласна, Митечка. — Ее голос звучал радостно. — Метро «Университет»? И наш цветочный киоск? — подчеркнула она, чтобы его звонок казался продолжением прежних отношений, существующих только в ее воображении.

— Да что ты, милая, неужели я не заеду за тобой на машине?

— А у тебя есть машина? — еще более радостным голосом спросила она.

Дима понял: они столкуются.

— Да, и я за тобой заеду. Говори адрес.

Она сказала, он поморщился. Это, конечно, не Красная площадь, но тем не менее центр. Что ж, завтра он посмотрит, надо ли ему все это.

Он положил трубку, подумал, снова поднял ее и сделал еще несколько звонков. Они оказались менее удачными. Девушки, прежние знакомые, оказались хорошо пристроенными, ему оставалось благодарить собственную записную книжку, наведшую его на Валентину Замиралову. И уж, конечно, он раскрутит ее на полную катушку...

Дима ехал по шоссе и вспоминал подробности той встречи с Люшкой. Все было так, как он хотел. Они гуляли по аллеям, яблони цвели и пахло так, что кружилась голова, и, обнимая ее, он чувствовал, что может позволить себе все, и позволял. Рука скользнула за воротничок, блузка распахнулась, точно на ней не было ни пуговиц, ни кнопок, и ее огромные груди ошеломили его. Он имел дело с разными девушками и изумился, что эти груди, странной конической формы, так его возбуждали. Рука его скользнула ниже и оказалась на бедре, выпиравшем из-под шелка юбки, и он подумал, можно ли двинуться дальше... Валентина готова... ко всему. Но он не был. Хотя его тело не прочь... Нет, не так скоро. Надо дать девушке созреть. И когда они шли к машине, она смеялась, громко и резко, как может смеяться женщина, у которой в кошельке что-то есть.

Он отвез ее домой, поцеловал на прощание в щечку, отметив про себя, что она хотела гораздо большего. Но рано, аппетит надо разжечь, а уж потом дать что-то скушать, подумал он.

— Когда мы встретимся? — требовательно спросила Валентина.

— Ты знаешь, Валентина... Валюшка... Слушай, а могу я называть тебя так, как мне хочется?

— Как же? — Глаза ее заблестели. — Ну как?

— Иначе. Но про это я тебе скажу не сейчас. Потом... После... Не здесь.

— А где?

Он не сомневался, что сейчас ее сердце колотится втрое быстрее обычного.

— Ах, какая ты любознательная. — Он засмеялся тихо и значительно, обнял за плечи и положил руку ей на грудь. — Ты, стало быть, хочешь знать, где я скажу тебе твое новое имя? В постели, дорогая. — И он поцеловал ее в щеку.

— Когда? — требовательно спросила она, ничуть не смутившись.

— Я позвоню тебе. Очень скоро.

Он был доволен первой встречей со старой знакомой. Понял, что здесь можно рассчитывать на отзывчивость. Он ей позвонил очень скоро, потому что точно оценивал ситуацию: если не ты и не сейчас — найдется другой и сейчас.

Он пригласил ее к себе домой. Тоже среди дня, когда обитатели квартиры были в очередном забеге по Москве. Подмел коридор, почистил ванную и туалет, хотя было не его дежурство, не пожалел освежителя воздуха для кухни, чтобы вытравить запах суточных щей, которые варила соседка — сторожиха из зоопарка. Свою комнату он отмыл до блеска и натер паркет.

Валентина пришла в восторг от того, где стоит его дом, какие лестницы сохранились в подъезде, пусть и расхристанном и с отколотыми витражами на окнах.

— Как я люблю старую Москву! — воскликнула она, входя в пахнущий кошками подъезд.

Дима провел ее к себе в комнату, и она, уставившись на стену, где висела пищаль позапрошлого века, доставшаяся Диме от деда, который тоже жил в этом доме, замерла от восхищения.

— Митечка, а ведь антикварная вещь.

— Да, дедово наследство. Если бы не революция...

— И весь этот дом принадлежал твоему деду? — Она прижала руки к груди, как делала ее мать, восхищенная или потрясенная чем-то.

Он пожал плечами, давая ясно понять, что она спрашивает совершенно лишнее.

Валентина быстро закивала, и он увидел, как вместе с кудрями затряслись щеки.

Он пригласил ее к накрытому столу, снял салфетку с блюда. Огромная пицца лежала на нем и кусочки копченой колбасы истекали жиром.

— Извини, обед холостяка.

Она молча улыбнулась, с восхищением озираясь по сторонам.

— Но холостяка, понимающего толк в удовольствиях. — Он убрал салфетку с бутылки. — Я думаю, простое крестьянское вино «кьянти» подойдет к итальянской пицце?

— Ох... — выдохнула она.

— За нас с тобой, за наши отношения. — Он сделал паузу. — Которые мы начинаем.

Валентина порозовела и подняла свой бокал.

— За наши отношения. Долгие.

Они выпили.

Дима еще раз налил бокалы до краев.

— А теперь я скажу тебе, как стану тебя называть. Я не буду называть тебя Валентиной, скучным пресным именем. Я буду называть тебя Люшкой. Это значит ЛЮ-бимая деву-ШКА. Поняла?

Этим именем Дима Летягин называл всех женщин, с которыми сходился. Он придумал это общее имя, опасаясь перепутать в постели.

Он улыбнулся, вспоминая начало их отношений. В постели эта Люшка была не хуже других, а в чем-то даже лучше. Он любил инициативных женщин. Так что же, выходит, он теперь с ней надолго? Или вообще навсегда? Неисповедимы пути Господни.

Последняя мысль была совершенно справедлива. Потому что именно в этот момент его машина, летевшая с предельной скоростью, ударилась о разделительный бордюр и взлетела в утреннее солнечное небо, перевернулась, осыпая красными и желтыми осколками пластмассы гладкое полотно дороги, и села на брюхо.

Дима, как ни в чем не бывало, отстегнул ремень безопасности и вышел из того, что раньше называлось машиной. Оглушительно скрипя тормозами, водители высовывались из кабин. Как это может быть — мужик живой?

18

Ира Зотова много раз думала о том, что занимается не тем, чем могла бы. Водить носом по бумаге и исправлять ошибки полуграмотных мужиков и баб? Мало радости. И мало денег. Если бы у нее были деньги, она бы открыла консалтинговую фирму или школу редакторов, да что угодно, лишь бы стать хозяйкой своего дела. Много раз они сидели с Татьяной за бутылкой красного сухого вина и говорили, как было бы здорово создать нечто. Она бы, Татьяна, давала уроки рисования, а Ира... Но, судя по тому, как повернулась жизнь, ее молитвы услышаны.

Ира вспомнила, как родители ее бывшего и очень давнего мужа предлагали ей пойти работать в солидное учреждение секретаршей. По тем временам для девочки без образования это была просто находка.

Но Ира сказала: нет. Причем, настолько решительно, что свекровь изумленно посмотрела на нее, поджала губы и процедила:

— Да кем ты себя воображаешь?

Когда она решила расстаться с мужем, даже бабушка говорила: повремени, посмотри, еще попробуй... Мальчик неплох, семья хорошая, но Ира знала одно: он ей не нужен. Еще она поняла тогда — не хочет она быть ничьей женой. Ей нравилось встречаться с мужчинами, которые не взваливали на нее груз собственных неудач, не требовали утоления тоски. Она хотела от встреч праздника. Будней достанет и собственных.

Может быть, ее детство, прожитое без отца, без мужчины в доме, таким образом отразилось на характере?

Размышляла ли Ира об отце? Да, очень давно, в детстве. Бабушка быстро пресекла ее фантазии на эту тему, сказав ей:

— У тебя был отец, как и у всех детей. Детей без отцов не бывает. Но он уехал из Москвы еще до твоего рождения. Не по своей воле. Может, он и жив. Я все тебе сказала. Больше добавить нечего.

Пытаясь представить себе незнакомого ей отца, Ира воображала его человеком из далекого прошлого, такого далекого, откуда нет возврата. Иначе почему бы ему не приехать в Москву к ним с бабушкой?

Потом, когда она стала взрослой, бабушка рассказала, что Ирина мать очень любила этого человека. А плох он или хорош — это дело матери.

Но, поскольку Ира не знала и матери, она решила оставить все попытки выстроить прошлое. Лишь одно она усвоила: мать, похоже, все в своей жизни решала сама.

Ей нравилось, как она складывает свою жизнь. Она никогда не предъявляла ни к кому никаких претензий, не воздевала руки к небу, обвиняя судьбу в том, что ей чего-то недодали. Она смотрела на свое появление в этом мире очень просто: двое — мужчина и женщина — решили выпустить ее в эту жизнь. Можно ли требовать что-то еще? Да и от кого, кроме как от себя? Как распорядишься своей жизнью, так и проживешь.

19

— Иннокентий Петрович, а вообще-то, почему я должна вам поверить, что вы мой отец? Понимаете, отчество у меня Борисовна, а внешнее сходство — мало ли на земле похожих людей? — Она с интересом посмотрела на Иннокентия Петровича. Он сидел напротив и жевал кусок мяса. В столовой Мехового Дома готовили прекрасно, сотрудники ничего не платили за обеды и пятичасовой чай. Такую систему Замиралов ввел для своих людей. Интересно, сколько он вычитает из их зарплаты. Он словно угадал ее мысли и сказал:

— Из зарплаты я вычитаю только двадцать процентов стоимости еды, а восемьдесят доплачиваю сам. Чтобы человек хорошо работал, он должен хорошо питаться. Закон природы. Согласна?

— Да, конечно, но мы немного отклонились от темы. Ну допустим, вы мой отец. У вас ко мне замечательное предложение. Но я хочу знать о вас больше. Бабушка кое-что мне говорила, но очень, очень мало. — Замиралов вскинул брови. — Нет, нет, ничего плохого. Просто, что моя мать сильно любила одного человека.

— Понимаешь, Ира, иногда жизнь распоряжается человеком так, что он вынужден уехать и не возвращаться.

Ира молчала, она понимала, о чем он. Даже из опыта своей жизни она знала, что проходит время и вместе с ним уходит и человек, встретившийся тебе в том конкретном времени.

Замиралов посмотрел на нее, пытаясь догадаться, о чем она думает, и сказал:

— У меня есть доказательства. Ты их получишь. Ты достаточно взрослая для этого. Вернемся в мой кабинет, и я тебе кое-что дам.

Дальше они говорили о работе, а когда девушка-официантка принесла кофе, крепкий, с густыми пышными сливками, обсудили предстоящую поездку Иры в Орландо.

— Я знаю, — сказал он, — ты не была за границей с таким ответственным поручением, как мое, но ты справишься. Тони Атвуд тебе поможет. Он мой партнер, ему выгодно, чтобы все прошло на высшем уровне.

Она кивнула.

Они вернулись в кабинет. Замиралов подошел к большому сейфу у дальней стены. На сейф сквозь серо-зеленые жалюзи падали солнечные лучи. Погромыхав ключами, а потом металлическим запором, открыл дверцу. Порылся внутри и открыл еще один металлический ящичек, потом еще. Она усмехнулась. Спрятано как яйцо Кащея Бессмертного. Замиралов и сам походил на Кащея, наверное, стал таким после больницы. А может, он из тех, кто никогда не мог «нагулять» вес. Интересно, каким он был, когда его любила мать?

Иннокентий Петрович повернулся к Ире.

— Вот. — Он протянул ей пакет, перевязанный бельевой резинкой.

Она удивилась. Здесь все так церемонно, современно, и вдруг старинная бельевая резинка поверх толстого бумажного пакета.

— Здесь ответ на все твои вопросы. Только не открывай сейчас. Дома, — приказал Замиралов.

Ира кивнула и положила пакет в сумку, догадываясь, что в нем.

До конца дня она не велела себе вспоминать о пакете, делала то, что должна была, — слушала, думала, соображала.

А вернувшись домой, положила пакет на видное место и почувствовала, как тревожно забилось сердце. Что же такое отец хочет ей предъявить? фотографии? Снимки тех лет Ира видела у бабушки, но среди них не было отцовских.

Ира взглянула на пакет, вздохнула. Ну зачем еще оттягивать время? Надо взять и просто снять старомодную резинку.

Она села на диван и дернула резинку, та легко поддалась. Развернула пожелтевшую бумагу, на колени посыпались письма в старых конвертах. Она помнила такие, с картинками, из детства. Виды Москвы, цветочки, кораблики. Марки она тоже хорошо помнила — кто в детстве не собирал марок? Только уж совсем ленивые. Как много их наклеено на каждом конверте. Потому что посланы далеко... Почерк матери она узнала сразу: видела в бабушкиной коробке ее письма, записки.

Итак. С какого начать? По штемпелю или по порядку? Ира решила открыть наобум, не сверяясь с датой. Руки дрожали. Тонкие пальцы никак не могли справиться с конвертом, уже обветшалым, она опасалась его порвать.

Листок, исписанный плотно и торопливо. Ира так и думала, что мать не писала длинных писем.

«Дорогой Кеша!»

Хм, Кеша. Ну да, Иннокентий — это и есть Кеша.

«Дорогой Кеша», — прочитала Ира снова и ей показалось, она слышит голос матери, которого на самом деле никогда не слышала. Впрочем, почему не слышала? Когда была в материнской утробе, мать говорила с ней. Да, конечно, слышала. Низкий, хрипловатый, мать курила. Родной и знакомый. «Сегодня я придумала новый вариант сахарницы». Вот тебе и на. Хорошенькое любовное письмо, ахнула Ира. «Понимаешь, именно так, как ты мне когда-то говорил. Она должна быть в форме кедровой шишки. И если сделать такой сервиз, он будет необыкновенно хорош».

Дальше мать описывала, как она все это придумывала.

«Кеша, я так и вижу тебя, окруженного темными таинственными хвойными лесами. По вершинам сосен прыгают белки, но они неручные, как в наших московских садах. Но ты ведь в настоящем лесу. Ты уже скоро приедешь, Кеша».

Она посмотрела на дату. О, это было еще до ее рождения.

Ира снова открыла письмо наугад.

«Кеша, я ничего не буду писать длинного на этот раз. Скажу самое главное, что наполняет меня невероятным счастьем. Ты поверить не можешь, как я рада. Кеша. Я беременна. У нас с тобой будет ребенок. Я не сомневаюсь, что будет девочка. Но похожая на тебя. Ты очень красивый, и она будет хороша собой. Я ведь простушка, сам знаешь. А ты, я могу сказать как художник, ты просто замечательный. Я хочу, чтобы она была как ты. Почему я так думаю? Потому что я так хочу. Кеша, когда ты приедешь, наверное, она уже родится. Но я думаю, это ничего. Ты полюбишь ее сразу. И как же мы назовем ее? Подумай, Кеша».

Ира налила в рюмку молдавского сухого вина. Нет, она не могла читать дальше просто так. Ее трясло от возбуждения. Что же дальше, что случилось? Пока она не могла спросить Иннокентия Петровича прямо — почему так вышло. Ведь, судя по письмам матери, у них были прекрасные отношения. Ира не знала, что писал матери он, но по ее письмам было ясно, как нежны они были друг с другом.

«Кеша, ты пишешь, что, как только ты приедешь в Москву, мы сразу поженимся. Да, конечно, я согласна, нам, конечно будет трудновато с жильем. Ты помнишь наш измайловский домик? Сейчас он стал протекать, и в эту осень мы живем в одной комнате. Мама, конечно, нам поможет, я жду тебя, Кеша, я чувствую себя замечательно. Наша девочка ведет себя тоже хорошо. Я так люблю ее. Доктор сказал, что я не ошибаюсь, что это на самом деле девочка. Уже скоро. Совсем скоро». И дата. По ней Ира поняла, что это было всего за два месяца до ее рождения.

А потом она нашла письмо, написанное другим почерком. И похолодела. Почерк бабушки. Уж его-то она знала. Сколько она внучке писала в лагеря, стройотряды, да Бог знает куда еще. Бабушка была мастерица писать письма. Ира открыла его с дрожью.

«Здравствуй, Кеша, — писала бабушка. — Вот все и кончилось. И все началось. Ты можешь быть свободен, Кеша, и ни о чем не думать. Девочка моя. Она мне будет как дочка. Хочешь — приезжай посмотреть. Но ты не обязан. Моя дорогая дочь умерла при родах. В общем-то, она не говорила тебе и мне не велела, ей нельзя было рожать, Кеша. С больным-то сердцем. Но она так полюбила тебя, что посчитала возможным поделиться своей жизнью с вашей дочкой. Чтобы эта девочка прожила остаток ее жизни и свою целиком. Моя дочь выбрала тебя.

С ее, Кеша, болезнью живут до тридцати трех, не дольше. Ничего сделать нельзя было. Кеша, ты можешь считать меня жестокой женщиной, может, оно так и есть, но, скорее всего, я просто иная. Мы обе с моей дочерью иные, потому что жизнь сложилась у нас так и мы мерили очень кратким веком моей дочери. Вот почему она пошла на это. Ты свободен, Кеша. Но, если когда-то тебе захочется увидеть свою дочь, знай, ее не надо удочерять. Я буду ей вместо матери. Повидаться с девочкой можешь в любое время. Где нас искать, знаешь. Я думаю, еще долго нас можно будет здесь найти.

Итак, Кеша, у тебя дочь. С чем я тебя и поздравляю. Может быть, она будет счастливее... Нет, счастливее моей дочери быть трудно. Когда у человека мало времени, он торопится. У него увеличивается градус счастья. Я думаю, ты понимаешь, про что я. Она очень тебя любила. И я благодарна тебе за это. Ты понимаешь теперь, почему она не спешила выходить за тебя? Она не знала, сможет ли родить. Она смогла. Но видишь, какой ценой. Она не хотела портить тебе жизнь. И еще, тебе не надо чувствовать себя виноватым. Не надо строить иллюзий насчет ребенка — ты один не справишься с девочкой. А если женишься — а ты, конечно, женишься — зачем ей мачеха? Я еще не старая женщина, мне далеко до пятидесяти. Я энергичная и ее выращу. Это будет моя дочь, еще одна... Всего хорошего, Кеша. И я желаю тебе счастья».

Ира повела плечами, поежилась. Вот это да... Она знала, что ее бабушка — необыкновенная женщина, но чтобы настолько... Никаких претензий, упреков, ничего... А впрочем, какие могут быть претензии? Каждый поступает так, как считает единственно возможным для себя. На месте матери она поступила бы точно так же. Если бы хотела ребенка, она родила бы его. Ну что ж, мать знала, что бабушка не бросит младенца и никому его не отдаст. Она не обрекала ее на детдомовское взращивание. И уж, конечно, не думала, что Иннокентий Петрович станет воспитывать девочку в одиночестве. Он не сможет. Она, Ира, видела варианты, когда мужчина пытался воспитать ребенка один. Ребенок обретал мачеху, точнее, череду мачех, потому что редкие женщины способны относиться к чужому ребенку как к своему.

Она допила вино и откинулась на спинку кресла. Да, вот это поворот судьбы. А как поговорить с Иннокентием Петровичем? Ей стало невыносимо любопытно, что было с ним дальше.

Феклуша заворочалась во сне.

— Слушай, соня! Долго будешь тискать мои коленки?

Феклуша подняла на нее доверчивые сонные глаза и снова сунула горячий от сна нос ей в колени.

Итак, сейчас она чуть старше своей матери. И начинает жить за нее? С тем мужчиной, которого любила мать? Может ли она его полюбить? Иной любовью, дочерней. И как смириться с потрясением от того, что встреча с отцом может оказаться слишком краткой?

У Иры сжалось сердце.

— Неужели ничего нельзя сделать? — спросила она вслух.

Ей страстно захотелось, чтобы отец как можно дольше сумел пробыть рядом с ней. Чтобы она продолжала его дело под его надзором. Ага, значит ты уже считаешь себя хозяйкой фирмы...

Она покачала головой и свернулась клубочком на диване.

20

Да, теперь пришло его время.

Теперь он сам хозяин. Объявляя свою фирму Меховым Домом, Замиралов хотел получить большие возможности. Он разослал своих гонцов по стране, они скупали шкурки диких зверей, он нанял специалистов-скорняков, которые остались не у дел после развала меховых фабрик, они прекрасно выделывали, он хорошо им платил. Он собрал художников, мастеров-швейников. Его дело пошло. Замиралов иногда задумывался — невероятный поворот судьбы. Итог? Может и болезнь настигла его именно потому, что пора итожить? А какой логически верный конец! Если оглянуться, с чего он начал, за что страдал и как ему воздалось... Да, он начал раньше, чем другие в этой стране. Что ж, корни есть корни. Старинный Меховой Дом Замираловых был известен в прежние времена не только в Вятке, но и за пределами России. Недавно он услышал, что в Прибалтике возвращают дома прежним владельцам. Его сердце забилось в безнадежной радости — а если бы ему вернули? Он усмехнулся. Но про это и мечтать нечего. Россия не Прибалтика. Ему бы вернулось полгорода на севере. Пол-Вятки.

Замиралов втянул воздух ноздрями. Прохладный и резкий. Нет, ему не успеть. Не дожить. Потом он снова вспомнил Иру Зотову. Ей надо стать Замираловой. Тогда через много лет, когда его уже не будет, ей вернут семейную собственность — а что, разве дело не к тому идет? И она станет богатейшей женщиной в России.

Подумать только, как нелепо прошла его жизнь! Замиралов покачал головой.

Он познакомился со своей женой Альбиной Павловной, матерью Валентины, в маленькой северной деревеньке. Обстоятельства сложились так, что им обоим этот брак был просто необходим. Она вышла за него замуж, у них родилась дочка, Альбина вернулась в университет, на исторический, где она до того училась. Вышло так, что родившаяся девочка никогда не казалась ему его собственным ребенком. Порой у Замиралова закрадывалось сомнение — не согрешила ли с кем-нибудь Альбина? Но он тут же отметал эту мысль — нет, точно нет. Как ни старался, как ни бился сам с собой, но не могла Валентина заместить другую девочку, родившуюся в Москве от любимой женщины.

Валентина была кровной дочерью, но не по духу. И она это чувствовала, и теперь, когда запахло большими деньгами, стало еще яснее: она пойдет на все, чтобы получить этот кусок. А его задача — не дать ей. Он знал, как это можно сделать.

Ирина Зотова нравилась ему всем. Она уже неделю работала у него в кабинете. За своим столом. Отвечала на звонки. Ему нравился ее голос, тембр, низкий, запоминающийся. Даже манера снимать трубку — сразу, с первого звонка. На лице ее читалась доброта, в голосе тепло. Была в нем и твердость, которая вселяет уважение в собеседника. Он провел ее по цехам, показал, где обезжиривают шкурки, где травят, где обминают мездру. Показал ей шкафы, увешанные шкурками, подобранными по цвету. Темные соболя, с ниточками седины, без которых они не соболя, куницы, с рыжими брюшками, барсуки, полосатые, как арбузы... И конечно, рысь.

Он дал ей кучу книг, из которых она узнает все, что надо знать хозяйке фирмы. Замиралов спешил научить свою дочь всему. Он не ошибся, Ира оказалась очень сообразительной. Еще бы — его гены, Замираловские. Он явственно видел в ней черты любимой женщины, ее матери, которая — он понял это еще тогда, в молодости, была умной и талантливой женщиной. Настоящая художница, тонкая, чуткая. До сих пор ему не забыть, какие безошибочна точные охотничьи сцены она выписывала на чашках и блюдцах для заказного сервиза. Мало кто из художников умеет рисовать животных. Кажется, чего проще? Но это ошибочный взгляд. Ему было приятно, когда она советовалась с ним и его рекомендации воплощала в рисунке.

Тот сервиз ей заказали в Вербилках для подарка одному важному человеку. Начальнику от подчиненных. Чайный сервиз. На двенадцати чашках и блюдцах свой зверек. Лиса, кабан, лось, заяц... Зайца Иннокентий Петрович помнит и сейчас, до мелочей — он тогда от души хохотал над ним — такой получился пышноусый, толстотелый, будто только что отвалился от осины, которую грыз всю ночь и с большим аппетитом. Она смеялась, говорила, что ничего не понимает в зайцах. Он соглашался, да, не понимает, не хочет понимать. Да и нечего понимать — для чего заяц нужен? Из него шубу не сошьешь. Можно конечно, но это напрасный труд. Вылезет. Иннокентий Петрович не любил хлипкие меха — кроты, зайцы, кролики. Разве они сравнимы с рысью?

Да, его зверем всегда была роскошная рысь. Его любимая женщина поместила ее на крутом боку чайника.

Техника, в которой она работала, была совершенно новой. Эта женщина вообще любила все новое и необычное. Пожалуй, думал Замиралов, все больше присматриваясь к Ире, дочь пошла в мать в этом смысле. Он уже не сомневался, что из нее получится великолепная хозяйка Мехового Дома Замираловых.

Если ее матери не доставало практической сметки — в ту пору она не очень-то была нужна, то в Ире, воспитанной весьма практичной бабушкой и новым временем, эта сметка видна отчетливо. Замиралов знал, что такую, как Ира, надо бросить в круговерть дела и она выплывет даже с камнем на шее. Правда, сама Ира об этом пока не догадывалась.

Жаль, ему не увидеть ее расцвета, но в том, что он произойдет, Замиралов не сомневался. Странное дело, когда он думал об Ире и своем Меховом Доме, ему хотелось увидеть, как Ира заправляет делами. Как успешно она это делает.

Внезапно Замиралов застыл. Вдруг ему представилась сцена: Ира и рядом с ней мужчина. Мужчина? А что же ты хотел, дорогой отец? Сколько лет девочке? Тридцать с хвостиком. Ты знаешь, что замужем она была. Неудачно. А может наоборот — удачно, что так сложилось ее замужество, потому что тот парень был не для нее? Но мужчина все равно должен появиться, достойный. При таких деньгах, которыми он награждает дочь, сколько всякой швали станет липнуть. Но был еще один, кажется, не так давно. Сложный случай... Ну и что? — спросил себя Замиралов насмешливо. — Что для тебя сложного в этой жизни, Кеша?

Он покачал головой, осуждая себя, и нажал кнопку.

— Зайди, Феликс. Срочно? Нет, после шести.

Замиралов не заговаривал с Ирой по-отцовски. У него хватало такта понять, что значит расти без отца. Сам он вырос в полной семье, но сколько повидал детей без мужчины в доме? Вот поэтому он ждал момента особенного, не сейчас. Ирина сумками носила домой книги, читала, задавала вопросы. Вот-вот должен приехать Атвуд, он уже познакомился с Ириной, они встретятся, отправят вещи на ярмарку. Он заметил, как Атвуд пристально разглядывал Ирину, и, судя по всему, удивлялся.

— Ира, вы давно занимаетесь мехом? У вас, наверное, была своя маленькая фирма?

Замиралов не говорил ему, что это его дочь.

— Нет, — сказала Ира. — Я видела меха только на картинках и еще на кошках и собаках.

— О нет, не говорите так. Кошки и собака — это не мех, это мехсырье, — горячо заметил Атвуд.

Замиралов засмеялся.

— Здорово говоришь по-русски, Тони. Ты снова брал уроки? Как ты лепишь, не задумываясь — мех-сырье.

— Конечно. Приезжал один человек из России. Он согласился давать мне консультации. По меховому языку.

— Кто ж такой?

— Его зовут... Погодите, Инно... Замиралов...

Иннокентий Петрович расхохотался.

— Ладно, не мучайся. Ты и мое-то имя никогда не выговоришь.

— Ну если вы не настаиваете... От облегчения Тони даже порозовел. — Но он, кажется, работает на «зеленых». — И вскинул брови.

Замиралов тоже.

— Так с какой стати он взялся консультировать меховщика?

— Ну... доллары.

— Эти «зеленые» совсем с ума посходили. Я туг был в Германии недавно, ну, меня затащили на встречу с генералом. Он, чтобы не утратить своей популярности, занялся «зеленым» движением. Видел бы ты, какие бабы вокруг него вертятся. Ты бы тоже позеленел. — И подмигнул Ире.

Та от неожиданности открыла рот и засмеялась.

Она красиво смеялась.

Когда же поговорить с ней о Валентине? — вдруг подумал Замиралов. Он знал, что та станет драться, может пойти на все. Он должен понять, насколько Ирина крепкая. Конечно, он подопрет ее юристами, кем угодно. Но Валентина ни перед чем не остановится, если ее раздразнить. Она как бык с кольцом в ноздре. Может ринуться на стену и упереться рогами, не думая, будет ли цела собственная голова. Но пока не стоит Ирину пугать. Вчера он сходил к доктору Марченко. Тот посмотрел, послушал, сделал анализы, УЗИ и вскинул брови.

— Слушайте, Замиралов, а по-моему, неплохо.

— Не хочешь ли сказать, доктор, что проживу до ста лет?

— Нет. Кому бы другому сказал. А вам не стану. У вас слишком много дел, чтобы расслабиться. Вам надо спешить, Иннокентий Петрович, вы и сами это знаете.

21

Но люди не были бы людьми, если бы не интересовались, кто поселился в кабинете хозяина. Феликс, единственный во всей компании, доподлинно знал, кто такая Ирина Зотова. Но после той встречи на телеграфе он держался от нее подальше.

Во-первых, ему было неловко, тем более сейчас, когда она знала, какой пост он занимает в фирме, что отцу известно о трагикомическом случае. Вот уж, наверное, от души посмеялись они с подругой. Феликс Миронов так и видел их багровые от натужного хохота лица, особенно толстухи, что прыснула в него перцовой дрянью.

Феликс не собирался разглашать тайну, потому что тогда пересохнет источник, которым был для него Замиралов Иннокентий Петрович.

Феликс думал о другом — как себя вести с Ириной, которая сменит хозяина. Если оказаться таким же полезным, как отцу, то на каких условиях?

А если быть верным не ей, а Валентине, которая очень скоро узнает об Ирине, вот только явится с дачи после очередного приступа любви к своему Ми-течке...

На кого сделать ставку ему, Феликсу Миронову? Совершенно ясно, что после смерти хозяина схватка будет не на жизнь, а на смерть. Уж слишком хорош кусок, чтобы уступить его тихо и без драки.

Как юрист, Феликс понимал, что обе стороны могут добиться успеха, все будет зависеть от напора, желания, от того, кто и сколько захочет вложить в борьбу. А бороться есть за что: сам Меховой Дом, магазины, звероферма под Вяткой и много чего еще.

Хорошо бы Замиралов протянул подольше, чтобы разобраться как следует во всех тонкостях ситуации. А тогда решить, чью сторону взять, кого из дочерей.

Валентина бурей ворвалась в квартиру на Фрунзенской и хлопнула стальной дверью так, что наверняка у соседей посыпалась штукатурка. Но Замиралов даже не посмотрел в ее сторону, продолжал листать альбом с фотографиями, сидя на диване в гостиной.

— Отец?

— А, ты уже вернулась. Я думал, ты пробудешь там до осени.

— Я пробуду там до осени. Я уеду туда, у меня там дела и своя жизнь. Но я хотела бы узнать, что за куклу ты посадил себе в кабинет?

— Кукла? О чем ты?

— О девке, которую ты нанял. Это как понимать? Старческий заскок? Ты хоть знаешь, сколько тебе осталось жить? Я не допущу этого!

— А чего ты собираешься не допустить? — Замиралов спросил, желая выиграть время и сообразить, откуда она могла узнать. Если ей сказал... Ну держись, друг ситный, если это ты!

— Ты еще спрашиваешь? У тебя рак мозгов, а не того места, которое вырезали!

— Рака мозга не бывает. Как и рака сердца.

— У тебя бывает.

— Ну ты не врач, Валентина. — Он отвечал не думая, говорил, чтобы что-то сказать, а сам пытался понять, что именно она узнала и на что готова пойти.

— Да причем тут врач! Если ты решил это сделать я найду юриста! Я объявлю, что незаконно...

Замиралов почувствовал холодок у сердца. Неужели ей рассказали все? И если это сделал Феликс, сколько же она согласилась заплатить ему? Но она не даст столько, сколько он запросит. Умрет от жадности.

От сердца отлегло. А если не он, то рассказали не то. Ага, ну конечно, ей наверняка сказали, что он взял на работу женщину, молодую, приятную, а эта недотепа решила, что он завел любовницу, которая намерена окрутить его и женить на себе.

— Так что же ты объявишь незаконным? — уже совершенно спокойно спросил Замиралов.

— Твой брак!

— Мой брак? — Он вскинул брови и глаза его молодо заблестели. — Слушай, девочка, ты мне подкинула хорошую мысль. А если мне и впрямь напоследок покуролесить? С молоденькой? Она на самом деле хороша собой. Умная. А если приодеть... — В его голосе слышалась ирония, и Валентина уловила ее. Так говорила мать, когда высматривала очередного жениха для Валентины. Они все были дурно одеты, с ее точки зрения, она каждого хотела нарядить на свой манер.

— Перестань! — завизжала Валентина. — Я не допущу!

— Но тогда тебе туго придется — после моей смерти избегаешься по судам, все наследство растрясешь. Меховой Дом захиреет и лопнет. Никакой прибыли. И останешься ты, дорогая моя, у разбитого корыта. А твой Митечка тут же испарится.

— Ха-ха-ха! Да я продам твой Дом назавтра после похорон!

— Так быстро не обернешься. — Он вздохнул. — Жаль, что ты не хотела учиться бизнесу. Тогда бы знала, дорогая дочурка, что сперва надо провести аудиторскую проверку. А вдруг на моем Доме висит столько долгов, что его покупать-то себе дороже? Без штанов останешься.

— О Господи! Да что ты обо мне-то беспокоишься? Тебе пора собороваться, а не вертеть хвостом!

Замиралов смотрел на достаточно молодое, но отвратительное в своей злобе и ненависти лицо. Жирный подбородок посинел и трясся; кстати, у Альбины он тоже так трясся, когда она злилась. Валентина вышла точной копией матери. Только его, Замиралова, она ненавидит еще больше, чем ненавидела его Альбина.

— Так ты что, на самом деле завел любовницу? Попробуй ей хоть что-то оставить. Хоть одну копейку! Я уничтожу ее! Сгною в земле! Я ее...

— Что-нибудь я не собираюсь ей оставлять. — А про себя добавил: «Я оставлю ей все. Ты ничего не получишь, дочурка моя, стерва ты моя родная».

22

— Феликс? Привет. Валентина. Замиралова.

Феликс ждал этого звонка с интересом. Появление в кабинете отца «дублерши» заставит позвонить именно ему. И предложить кое-что — это безусловно.

— Да. Слушаю, Валентна Иннокентьевна.

— У меня к тебе дело. Надеюсь, сам знаешь, о чем речь.

— Ну я бы не стал рисковать. Не люблю ошибаться.

— Да ладно придуряться. Слова в простоте не скажешь. Ты всегда все знаешь, даже раньше времени.

— Да бросьте, прежде самого человека о событии может узнать только Господь Бог. Вы мне просто льстите.

— Кончай выдрючиваться, Миронов. Когда встретимся?

— Дайте-ка подумать. Не сегодня, это уж точно. И не завтра. А послезавтра я отбываю в командировку.

— Ага. Понятно. Бережешь свою задницу. Боишься моего любимого папочки.

— Но я же не его сынок.

— Да я бы и на твоем месте его уже не боялась.

— Это не предмет для обсуждения.

— Ладно, даже хорошо, что ты такой пугливый, Феля. Когда будешь на меня работать, и меня станешь бояться. Я люблю, когда меня боятся.

— А вы уверены, что я стану работать на вас?

— А то. Как только мой папаша сыграет в ящик, я заступаю на его место. И все будет, как я скажу. Ну так вот, дорогуша моя кучерявая, если не хочешь вылететь за дверь сразу после похорон, советую встретиться со мной.

— Но Валентина Иннокентьевна...

— Да, да. Я два раза не предлагаю. Сейчас я формирую свою команду...

При этих словах Феликс чуть не расхохотался — и эта стерва туда же! Одни командиры кругом!

— Так вот, кто не хочет на меня работать — за дверь! Без выходного пособия.

— Валентина Иннокентьевна, на все поступки существуют законы. Советую вам узнать об этом заранее.

— Да пошел ты...

— А кроме того, есть такие понятия, как суд, тяжба и прочее, весьма обременительное в денежном выражении.

— Ты ведь понимаешь, Феликс, что я не стану сидеть сложа руки или бегать по судам. Я расчищу себе место, на которое вы хотите посадить эту сучку. Учти и ему скажи, старому дураку, что никогда не опустить ей в кресло хозяйки свою задницу. Понял?

— Я бы не советовал тебе угрожать, — тихо сказал Феликс.

— Ну конечно, ты меня пишешь, да?

— Могла бы и не спрашивать.

— Ну да, ты всех пишешь.

— Оглянись вокруг, посмотри в окно, понимаешь, где живешь? Да?

— Спасибо, дорогой, а я-то думала, в Париже.

— Там я тоже не советовал бы тебе лепить все подряд.

Она кинула трубку, и в уши Феликсу проныли короткие гудки.

Ну что ж, — Валентина втянула со свистом воздух. Она еще займется этой куклой.

23

Ира Зотова несколько дней пребывала словно в прострации. Но всего несколько дней.

Однажды утром она рано проснулась, ни секунды не позволив себе разлеживаться в постели, погнала себя в ванную. Мощная струя прохладной воды ударила в темечко, Ире показалось, что эта струя пробила невидимый колпак, который будто накрыл ее после того, как на нее свалилась новость об отце. Мысли побежали со скоростью падающей воды. Итак, говорила она себе, намыливая жесткую мочалку-варежку любимым мылом с запахом лесного папоротника, кто она сейчас?

Вчерашний редактор, вчерашняя сирота, воспитанная одной бабушкой, одинокая женщина за тридцать.

А кем должна стать?

Сегодня Ира Зотова хозяйка двух квартир и — О Боже! — наследница крупного состояния.

Она закрыла воду, отдернула занавеску, надела розовый халат с эмблемой на шалевом воротнике, изображающей стилизованного орла, и вышла из ванной.

Кухонное окно щедро открыто солнцу. Такому же свежему и полному силы, как и Ира в данный момент. Она чиркнула спичкой и зажгла конфорку. Сейчас сварит крепкий кофе и подумает, с чего начать новую жизнь.

Бабушка никогда не рассказывала ей об отце, а она не спрашивала. Ира вообще предпочитала не задавать вопросов, ничуть не сомневаясь в одном: все, что ей надо, она узнает рано или поздно. Вот как с ее недолгим замужеством. Она вышла замуж в двадцать лет и развелась в двадцать один, внезапно обнаружив, что становится придатком другого человека. К ней относятся как к мягкой игрушке — когда захочется, протяни руку и пожамкай, а потом отпусти. Ире это не подходило. Никогда и ни за что она не растворится в другом человеке. Всегда будет принимать решения сама.

А когда она все для себя решила, возник и повод. Позвонила однокурсница и сказала:

— Ирка, я видела твоего Алика, он записывал телефон хорошенькой девочки возле метро «Проспект Мира».

Ясно, и с ней он познакомился точно так же.

Сцен не было. Она просто собрала свои вещи и вернулась к бабушке в Измайлово. Ира не плакала — а зачем плакать? Ты спасаешь себя, уходя.

С тех пор она замуж не выходила. Хотя увлечения были. Разные. И то, от которого ей не опомниться по сей день. Стоило вспомнить о нем, как ее бросало в жар, казалось, все тело с головы до ног покрывалось испариной, а каждая клеточка требовала его. Его ласк, поцелуев, его нежности.

Она пыталась забыть его — найти другого, заместить другим. Но ни одна попытка не принесла ей удовольствия. Ни одна.

Ира хотела видеть рядом с собой только одного мужчину. Хотя смешно мечтать о нереальном и несбыточном.