Любовь на Утином острове

5

Алан стал разводить огонь в очаге. Он медленно и методично подкладывал дрова, пока не убедился, что вновь владеет собой. А потом услышал звук расстегиваемой молнии джинсов. Когда он подкладывал следующее полено, его руки подрагивали. Звук падающей на пол мокрой одежды заставил его приподнять голову. Его сердце стучало быстро и отчаянно.

На какой-то миг он вновь представил ее тонкое, хрупкое тело, зажатое между ним и стеной. Несмотря на то что она промокла и продрогла, она была горячей и ее жар, проникая в него, разжигал пожар в его крови.

Сейчас она стояла у него за спиной совсем рядом, стоило только протянуть руку. Сделав над собой усилие, он попытался представить ее маленькой девочкой. Девушка, которая выглядит столь юной и невинной, наверняка еще не знала мужчину, тем более такого, как он. Понимая тщетность своих усилий, он все же отчаянно пытался поместить ее в ту часть своего мозга, где находились дети и куклы.

Она конечно же не была ни куклой, ни ребенком, и с каждой проходящей минутой он все отчетливее это понимал.

Вдруг Алану с тоской подумалось, что она именно та, которая всегда была нужна ему. Но сам он совсем не тот, кто нужен ей.

Пусть она станет презирать его, но оттолкнуть ее – то единственно правильное, что он может для нее сделать. Если он этого не сделает, то потом она его возненавидит.

Алан обернулся и с облегчением увидел, что она уже переоделась и с головы до ног укутана в его теплый свитер и брюки. Стараясь не обращать внимания на ее огромные, полные боли глаза, он отыскал среди оставшейся одежды свои шерстяные носки и бросил ей, а затем достал термос и пакет с едой.

– Ешь! – приказал он.

Он повернул фитиль, и огонь стал ярче, осветив комнату, которая была довольно чистой и аккуратной, но, безусловно, знавала лучшие времена. Выгоревшие занавески в зеленый горошек слегка колыхались от порывов ветра, проникавших сквозь щели в окнах. Стены и потолок были обшиты нестругаными досками. Комната была единственной, она служила и кухней, и спальней, и гостиной. На полу лежал потрепанный, вытертый коврик. К счастью, тяга в очаге была хорошей и комната постепенно нагревалась.

Он подошел к кровати и стащил покрывало с кучи постельных принадлежностей. С мрачной решимостью подтащил к очагу два обнаруженных матраса, положил их рядом и накрыл одеялами, а сверху бросил еще и спальный мешок.

Алан понимал, что она пережила потрясение и ей необходимо как следует согреться и поспать. Руки у нее так дрожали, что кофе выплескивался из кружки.

Он осторожно забрал кружку из ее рук, подвел к импровизированной постели на полу и уложил. Затем вернулся к очагу и подбросил еще дров в огонь. Зная, что ей в первую очередь необходимо согреться, он в полной тишине снял с себя мокрую одежду, лег рядом и прижал ее к себе, стараясь не обращать внимания на свои чувства.

– Ал-лан, – стуча зубами, проговорила она, – мне т-так ст-тыдно. Я втянула тебя во в-все это.

– Тсс, тише, – прошептал он, стараясь не поддаваться нахлынувшим эмоциям. – Спи, малышка, поговорим об этом утром.

Она доверчиво прильнула к нему и очень скоро уснула.

Но к Алану сон не шел, и прошло несколько часов, прежде чем он осмелился закрыть глаза. Это были длинные, томительные часы, когда он ощущал, как она постепенно оттаивает, как шевелится и вздрагивает рядом с его теплым телом. Это были долгие часы нескончаемой муки, когда он лежал рядом, твердый как камень, и отчаянно пытался не думать о бархатистой нежности ей кожи под свитером, о маленькой совершенной груди.

За стенами хижины выл ветер, стучал в окна и дребезжал стеклами. Снаружи буря была в самом разгаре. А здесь Алан Маклей мужественно сражался с бурей, охватившей все его существо.

Утро было серым и унылым. Дождь прекратился, но ветер стал еще свирепее. Словно невидимый разъяренный великан, молотил он в стены кулаком и сотрясал окна и дверь хижины. Отдернув занавески, Алан увидел, что поверхность озера бурлит и пенится еще больше, чем вчера.

Шорох на постели возвестил о том, что Дженни проснулась. Он обернулся, почувствовав на себе ее пристальный взгляд. Сколько он выдержит, находясь вот так с ней рядом и не имея возможности прикоснуться?

Она приподнялась и села, помятая и взъерошенная, с торчащими во все стороны волосами. Вид у нее был немного растерянный и… невозможно сексуальный.

У нее заурчало в животе. Смутившись, Дженни схватилась за него руками и ойкнула от боли.

– Как ты себя чувствуешь? – поинтересовался он нейтральным тоном.

– Спасибо, неплохо.

– Кажется, твой желудок требует пищи.

Она смущенно улыбнулась.

– Да, похоже на то.

– А когда ты собиралась сказать мне, что повредила руку?

Смущение в ее глазах сменилось строптивостью, но предупреждение, которое она прочла у него на лице, остановило ее.

– А о чем тут рассказывать. Ничего страшного. Пройдет, – пожала она плечами.

Несколько мгновений он понаблюдал за ней, затем проговорил:

– Насчет вчерашнего вечера… – Он ненадолго замолчал, подбирая слова. – Я не знал, жива ли ты, увижу ли я тебя, да и за свою жизнь я бы не дал и ломаного гроша, поэтому извини, если я был чересчур резок и груб. Просто я так перепсиховал, что… В общем, как я и сказал, это был выброс адреналина, и ничего больше. Ты разбудила во мне зверя, чернявая.

Она отвела глаза.

– Я не обижаюсь. Я сама во всем виновата. Не соображала, что говорю, что делаю.

Алан присел рядом с ней на корточки и задумчиво провел по бархатистой щеке костяшками пальцев. Горячие иголочки побежали по руке там, где они соприкоснулись с ее мягкой кожей. Он торопливо отдернул руку.

– Просто у тебя был стресс. Теперь уже все в порядке, но мы пока еще не можем выбраться отсюда. Ветер окреп, так что какое-то время нам придется пробыть здесь. – Он улыбнулся уголками губ. – Придется нам на это время заключить перемирие, чернявая.

Дженни прижала к груди спальный мешок.

– Не знала, что мы ведем войну.

– Мышцы на его лице чуть заметно дрогнули, как если бы он старался сдержать улыбку.

– Ну, это нельзя назвать войной. Так, парочка небольших перестрелок.

Эта шутка вызвала слабую улыбку у нее на лице.

У него возникло желание лелеять и защищать эту девчонку, которая в данную минуту была похожа на нахохлившегося галчонка, и это желание уже не вызывало удивления, как, впрочем, и желание забраться с этим галчонком под одеяло и предаться любви.

– Давай-ка руку, я посмотрю.

Не колеблясь ни секунды, она протянула ему руку. Он осторожно взял ее, подумав при этом, что, пожалуй, война в данном случае была бы для него гораздо безопаснее мира. Но, когда он осмотрел ее руку, тревога вытеснила все остальные мысли.

– Черт побери, Дженни, похоже на перелом!

– Что-то в этом роде я и подозревала, – вздохнула она, потом поморщилась.

Он действовал крайне осторожно, но понимал, что ей все равно очень больно, хотя она и старалась не подавать виду. Была повреждена кость у основания большого пальца. Он внимательно посмотрел на нее.

– Почему ты не сказала, что тебе больно?

– А что тут говорить? От нытья все равно ничего не изменится.

Она была упряма, как тонкое деревце, которое гнется, но не ломается под напором ветра. Она, как и дерево, крепко стоит на земле, держась за нее корнями. Алан всегда считал себя твердым как скала и несгибаемым, но оказалось, что даже такому закаленному воину, как он, есть чему поучиться у Дженифер Моррис.

– Попробуй пошевелить пальцем.

Она прерывисто задышала носом, и лишь это и указывало на то, что она сделала попытку.

– Так, хорошо, а теперь спокойно, не шевели им! – приказал Алан. Он встал коленями на пол, облизал пересохшие губы и мысленно приготовился к тому, что сейчас сделает. Ей будет чертовски больно, но ждать не стоит. – Так, молодец. А теперь самое время проверить, насколько хорошо ты знакома с нецензурной лексикой. Я собираюсь поставить сместившуюся кость на место, поэтому будет очень больно. – Без дальнейших колебаний он дернул ее за палец.

Дженни вскрикнула, затем смертельно побледнела. Закусив губу, она стала делать глубокие вдохи и выдохи.

– Вот и хорошо. Ты просто молодчина. Теперь все хорошо, – повторял он как заведенный, чувствуя ее боль как свою собственную. – Самое страшное позади. Теперь осталось потерпеть, пока я наложу тугую повязку. Я забинтую руку, и боль уменьшится. Ты слышишь меня, Дженни?

Она слегка кивнула.

– Хорошая девочка, умница. – Приговаривая ободряющие слова, он быстро соорудил шину из кусочка дерева и умело и аккуратно забинтовал руку бинтом из аптечки «скорой помощи».

– У тебя ловко получается.

Он обрадовался, услышав, что ее голос снова звучит ровно, и ответил не задумываясь.

– Ранение обычная вещь во время военных действий, поэтому каждому бойцу необходимо иметь навыки первой медицинской помощи. Например, в Ираке некоторые из наших пехотинцев… – Он резко остановился на середине фразы, только сейчас сообразив, что именно он говорит. Их глаза встретились. – В общем, я много чего умею.

В глазах Дженни читалось множество вопросов, но, к ее чести, она не задала ни одного.

Алан завязал бинт и проверил свою работу.

– Ну как, не очень больно?

– Нет, ничего, терпимо.

– Догадываюсь, что больно ужасно, но потерпи немного, скоро станет легче. – Он еще раз проверил повязку. – Не слишком туго?

Она покачала головой.

– Где-то здесь я видел аспирин, – сказал Алан, роясь в аптечке, пока не нашел то, что искал. – Вот, доктор Маклей прописывает тебе аспирин. Прими сразу две таблетки, чтобы немного облегчить боль, к тому же это снимет опухоль руки вместе с отеками от царапин, которые ты наверняка получила, выбираясь из воды.

Она взяла у него таблетки.

– Спасибо, Алан. Я не привыкла, чтобы обо мне кто-то заботился.

Да и он не привык заботиться о ком бы то ни было, кроме своих подчиненных, и ему не хотелось бы к этому привыкать – слишком уж ему это понравилось. Поднявшись, он налил ей холодного кофе и посмотрел, как она проглотила аспирин.

– Сколько тебе лет? – неожиданно спросил он и сразу же пожалел об этом. Он вспомнил, как уже однажды спрашивал о возрасте.

– В июле мне исполнилось двадцать пять, поэтому даже и не надейся, что я прощу тебе «малышку» и «маленькую девочку», – ответила она, сдержанно улыбаясь.

Ей понравилось его удивление, а Алан был доволен, что к ней вернулся боевой дух.

– По сравнению с моими тридцатью восемью ты все равно еще ребенок и все твои выходки типичные выходки незрелого подростка.

Опустив веки, она уставилась в свою чашку.

– Понимаешь, Алан, «Кедры» мой единственный дом. Мне больно и страшно думать, что очень скоро я могу его потерять.

Он постарался сделать вид, что не замечает тоскливых ноток безысходности в ее голосе, и не обращать внимания на комок в горле.

– Может, просто не судьба.

Дженни глубоко вздохнула, затем прошептала:

– Может, и так.

Алан понимал, что должен немедленно проложить расстояние между ними, иначе он не сдержится и совершит какую-нибудь глупость, например заключит ее в объятия и исцелит ее боль своей любовью.

Он накинул плащ и пошел к двери.

– Пойду проверю лодку и твой каяк. Хочу посмотреть, нельзя ли из их останков слепить что-нибудь одно, способное плыть.

– Алан.

Ее тихий голос остановил его у самой двери. Она окликнула его еще раз, прежде чем он обернулся, чувствуя, что комок в горле достиг угрожающих размеров.

– Спасибо тебе.

Это чувство, захватившее ее, подчинившее ее себе, похоже на болезнь, подумала Дженни, когда дверь за ним захлопнулась. Оно пленило ее сердце и душу и уже стало угрожать самой жизни. Это чувство проникло даже в мысли. Название этой болезни – Алан. И, похоже, она неизлечима.

Дженифер медленно поднялась с постели, встала на пол, чувствуя боль во всем теле от синяков и ссадин, полученных во время бури. Она прошлепала к окну и стала глядеть вслед Алану, который, втянув плечи и слегка наклонившись вперед, медленно шел против ветра по направлению к берегу. Лицом к лицу со стихией он казался несгибаемым. Но он совершенно ясно и недвусмысленно дал ей понять – вчера резко и грубо, сегодня спокойно и ласково, – что у них нет никакого будущего. Умом она понимала это, понимала и принимала мудрость его решения. Он появился здесь на время. Он здесь чужой, как появился, так и исчезнет. Она знала это, но почему-то постоянно об этом забывала.

Она прижалась лбом к холодному стеклу и стала размышлять о непостоянстве судьбы. Судьба привела к ней Алана. Она же заберет его обратно, как всегда забирала у нее все, что ей было дорого: маму, отца, «Кедры».

Ну что ж, ее проблемы это ее проблемы, они не имеют к нему никакого отношения. И она не решит их, если станет хандрить или, как правильно заметил Алан, убегать от них.

Дженни отвернулась от окна. Он прав. Пока не утихнет ветер, им придется остаться здесь, на острове. Даже если лодку удастся починить, плыть на этом ненадежном суденышке по бурным водам озера чистое безумие и ненужный риск. Можно поспорить на что угодно, что в ближайшее время больше никто не появится на острове. Пройдут дни, прежде чем кто-нибудь их хватится. Когда же обнаружат их пропажу и сообразят, что они потерялись где-то на озере, нет никакой гарантии, что их сразу найдут – вдоль побережья разбросаны десятки островов. То, что Алан нашел ее, просто невероятное везение, улыбка судьбы.

Вот и снова это слово – судьба. Она поблагодарила Бога за эту малость.

Вспомнив, что она хочет есть, Дженифер порылась в сумке с едой, извлекла оттуда пирог и съела его, затем легла в постель и заснула.

Проснулась Дженни от запаха свежесваренного кофе. Ее ожидало новое испытание. Волнение поднялось у нее в груди, когда она открыла глаза и увидела, что Алан Маклей умывается. Возможно, приличия требовали, чтобы она отвела взгляд, но восхищение взяло верх. Она лежала, не шевелясь и затаив дыхание, следила за ним взглядом и радовалась, что он об этом не знает.

Раздетый по пояс, в приспущенных на бедра джинсах, Алан стоял перед маленьким зеркальцем, подвешенным над рукомойником. Он как всегда опирался на здоровую ногу. Русые волосы были мокрыми и растрепанными после недавнего мытья. Маленькая капелька, выползшая из-под полотенца, обмотанного вокруг шеи, медленно скатывалась между лопаток.

Дженни старалась не дышать, наблюдая, как капля сползла по спине и исчезла под поясом джинсов.

То, что было плохо различимо прошлым вечером при свете лампы, стало великолепно видно при ярком дневном свете, струящемся через окна. Алан – настоящий мужчина с головы до ног. Каждое движение мускулистой руки, каждый как будто вылепленный участок его торса говорили о силе и уверенности.

Она нервно сглотнула, восхищаясь силой, скрывающейся под его гладкой кожей, затем заметила шрам на боку, начинающийся под ребрами и уходящий вниз.

Восхищение переросло в возбуждение, но Дженни строго напомнила себе, что подглядывать нехорошо. Она заставила себя перевести глаза на его отражение в зеркале. Все еще не зная, что она наблюдает за ним, он достал бритву – бог знает, где он ее раздобыл, – и начал бриться.

Сухожилия на шее напряглись, когда он вытянул шею и провел бритвой от впадинки у основания горла до конца подбородка. Выбрив щеки и верхнюю губу, Алан сполоснул бритву и отложил ее в сторону. Стащив полотенце с шеи, он обтер оставшееся мыло и промокнул появившиеся после бритья порезы.

Наблюдая за ним, Дженни подумала, что в сравнении с лощеными красавчиками-моделями, рекламирующими всевозможные товары и услуги в глянцевых журналах, Алан явно выигрывает.

У него была очень смуглая кожа, крепкие, рельефные мышцы, узкие бедра и длинные ноги, а в пронзительных серых глазах светился ум, и это в Алане Маклее было не менее привлекательным, чем его мужественная, суровая красота.

Дженни нервно заерзала под одеялом, и эти звуки привлекли его внимание. Он бросил взгляд в ее сторону.

– Привет, – сказал он и в последний раз вытер лицо полотенцем. Стоя к ней спиной, он набросил на себя фланелевую рубаху.

– Привет, – ответила она, почувствовав легкий аромат цветочного мыла и запах смолы из очага. Потом медленно села на постели, наблюдая, как одним, чисто мужским жестом он расстегнул молнию и засунул края рубашки в джинсы. Она почувствовала, что у нее пересохло во рту.

– Тот, кто в последний раз останавливался здесь, – сказал Алан, – был настолько любезен, что оставил несколько весьма полезных вещиц, в частности мыло и бритву. А нарубленных дров здесь столько, что можно пережить целую зиму. Кроме того, я обнаружил кофе и кое-что из продуктов. – Он прошел в угол комнаты, служившей кухней, и налил ей кофе из старого кофейника. – В подвале есть консервы, не то чтобы очень много, но тем не менее… Например, консервированные ананасы. Хочешь ананасов?

– Ужасно хочу! – призналась она.

Он усмехнулся.

– Я так и думал.

Его низкий, немного резковатый голос пробудил в ней воспоминания о том, каким он был вчера вечером. Грубый и жесткий, как наждачная бумага, когда злился, и нежный и ласковый, словно весенний дождь, когда держал ее в своих объятиях.

Отодвинув воспоминания в сторону, она откинула одеяло. Он тут же оказался рядом и поддержал ее, помогая встать.

– Не спеши, у тебя может немного кружиться голова, – предупредил он.

Она и кружится, но только не от слабости, а от твоей близости, подумала Дженни, но ему знать об этом не нужно.

– Алан, со мной все в порядке, – отрезала она. – Перестань носиться со мной словно курица с яйцом. Я сама во всем виновата, вот и расплачиваюсь за собственную глупость. Хуже того, и тебя втянула.

– Каждый человек совершает в своей жизни глупости под влиянием обстоятельств или еще по каким причинам, так что, если это тебя утешит, знай, что ты не единственная.

– Спасибо за утешение, – пробормотала она и подошла к огню. – Надо посмотреть, что вон в тех банках на полках. Мне кажется, там должны быть крекеры и супы быстрого приготовления. Правда, сейчас Таккеры уже не наведываются так часто на остров, как во времена моего детства, но их сын приезжает. Он обычно делает все необходимые запасы и появляется здесь каждый год в октябре на уик-энд.

– Запасливый малый, – констатировал Алан. На полках он обнаружил множество всего – от крекеров и пачек с супами до сухого молока и яичного порошка. Нашлось даже немного муки. – Надо будет не забыть поблагодарить сына Таккеров. Конечно, это не ресторан, но с голоду мы не умрем, это точно. А эти старые мокасины, которые я обнаружил в коробке, гораздо удобнее моих мокрых ботинок.

Дженни улыбнулась.

– Как поживают каяк и лодка? – спросила она, стараясь не думать о его привлекательности и той свежести, которая исходит от него.

– Неважнецки. Лодке кранты. Каяк немного получше, но корпус пробит. Боюсь, моего умения будет недостаточно, чтобы починить его.

В наступившей тишине они оба обдумывали то, что это означало: им придется оставаться здесь до тех пор, пока кто-нибудь не хватится их.

– Дженифер.

Она подняла голову.

– Не переживай, ладно? В конце концов мы выберемся отсюда. Все будет хорошо.

– Да, конечно выберемся. – Она повернулась к огню. Как же они станут жить бок о бок в этих стенах? Это так мучительно, все время видеть, ощущать его рядом и не сметь прикоснуться.

– Ты был прав, Алан. Ты просто мастер на все руки, – сказала Дженни примерно час спустя, почувствовав аппетитный аромат овощного супа, приготовленного Аланом. – Ты, оказывается, и готовить умеешь.

– Ну, чтобы бросить в кипяток сушеные овощи, большого умения не требуется.

– Пахнет очень вкусно.

– Узнаем, когда попробуем. Но овощи еще не проварились как следует, надо подождать еще с полчаса.

Ну что ж, подождать так подождать. Они оба прекрасно исполняли роли в придуманной ими самими пьесе, суть которой заключалась в том, что они просто хорошие друзья и между ними нет ничего, кроме легкой, необременительной дружбы. Однако соблюдать четко установленные границы было нелегко ни ей, ни ему. Он уже несколько раз сбегал наружу под предлогом того, что ему надо принести дров или еще чего-нибудь.

Но горячие, выразительные взгляды, то, как они старательно уклонялись от любого, даже мимолетного прикосновения, игнорировать было просто невозможно.

Для Дженни самое худшее было еще впереди. Пока он был на улице, она оделась в джинсы, рубашку и высохшие кроссовки и совершила вынужденную прогулку наружу. Но, к несчастью, справиться с молнией и шнурками одной рукой она не могла, но и ходить в расстегнутых джинсах и незашнурованных кроссовках – тоже.

– Мне очень неловко просить тебя… – Она сглотнула, нервно прикусила губу, тихонько чертыхнулась и посмотрела на свою забинтованную руку. – Не мог бы ты помочь мне?

Ее смущение и неловкость заставили его на время сбросить ту маску безразличия, которую он нацепил на свое лицо. Он задумчиво почесал подбородок и улыбнулся.

– Иди сюда, малышка. Большой дядя застегнет тебе штанишки.

Он шутил, но, когда она приподняла полы рубашки и он стал застегивать молнию, она заметила, что его руки дрожат.

Он посмотрел на ее ноги.

– И кроссовки тоже? Впрочем, не знаю, позволит ли тебе твоя гордость принять подобную услугу.

Она взглянула на него, страдальчески улыбнулась, пробормотала про себя что-то, подозрительно похожее на проклятье, и вытянула ногу.

Когда все было улажено, Дженифер решила лишний раз не попадаться ему на глаза. Сегодня он казался вполне дружелюбным, и в качестве ответной любезности она старалась сделать так, чтобы он не натыкался на нее на каждом шагу.

Небольшая прогулка определенно пойдет мне на пользу, решила Дженни и отправилась к своему любимому месту на Утином острове. После бури воздух был напоен ароматом палой осенней листвы и влажной лесной почвы.

Шагая через лес, она размышляла о своем пансионе. Реальная угроза потерять его не давала ей покоя, наполняла тревогой. Думала она и об Алане. Что таится у него на душе, живет в сердце? Почему он так противится их взаимному притяжению? Он упомянул Ирак, значит, он военный или по крайней мере был им, следовательно, ему приходилось воевать, приходилось видеть и переживать много такого, что оставило глубокий след в его душе. Он сам этого не осознавал, но своим молчанием сказал ей больше, чем словами. Она видела, что он переживает не лучший период своей жизни, что он одинок, что его что-то гложет, но он не из тех, кто станет просить о помощи или о сочувствии. Единственное, что она могла сделать, это относиться с уважением к его внутреннему миру. Но чем больше она узнавала его, тем труднее ей становилось противиться своим чувствам.

Несмотря на резкий порывистый ветер, она прошла обычный маршрут за рекордное время. Выдающийся в озеро мыс из белых скал поднимался к самой высокой точке острова. Она увидела залив и гнездо орла высоко на сосне. Когда Дженни подошла туда, облака рассеялись и небо стало ярко-голубым. Скала уже нагрелась под солнцем, и она присела на камень. Подтянув колени к подбородку, она обняла ноги и устремила взгляд вдаль.

Орлов в гнезде не было. Наверняка они были где-то поблизости, бороздили небо в поисках еды. Гордые птицы будут охотиться над озером до середины ноября, а потом улетят в теплые края. Их возвращение в апреле всегда возвещает о конце зимы и приходе весеннего тепла.

Погруженная в размышления о том, где она будет, когда придет весна, Дженни не услышала шагов Алана.

– Здесь очень красиво.

Его появление стало очень приятной неожиданностью. Она обернулась, прикрыла рукой глаза от солнца и улыбнулась.

– Для человека с больной ногой ты весьма резво передвигаешься по лесу.

– Это все благодаря мокасинам. Они очень мягкие и удобные.

Она поглядела сначала на кожаные мокасины, облегающие его стопы, затем на русые волосы, золотящиеся на солнце.

– Только не пытайся уверить меня, что твои далекие предки были индейцами. Для этого у тебя слишком светлые волосы, да и глаза не того цвета. Вот в моих жилах действительно течет индейская кровь. По материнской линии. Помню, мама рассказывала, что ее прадед был из племени криков.

Алан с интересом взглянул на нее.

– В самом деле?

– Угу.

– Видимо, индейская кровь очень сильная, если она дает о себе знать даже через столько поколений.

– Видимо, да, – усмехнулась Дженни.

Они немного посидели рядом в тишине, наслаждаясь неожиданным покоем. Солнце пригревало спины.

– Как рука? – спросил он.

Она подняла свою забинтованную кисть и немножко повертела ею.

– Хорошо. Нет, в самом деле я чувствую себя значительно лучше, спасибо.

Элементарная вежливость требовала ее задать ему такой же вопрос о его ноге, но она не решилась, понимая, что тем самым нарушит установленные им границы.

Ей почему-то вспомнилось, как он завязывал ей шнурки на кроссовках. Большие руки были такими нежными, что ее тут же затопило теплое чувство к этому сильному и гордому человеку, который не оставил ее, не позволил в одиночку сражаться со своими проблемами.

Алан читал в ее лице как в раскрытой книге. На нем были написаны десятки, сотни вопросов. Он чувствовал, как ей хочется получить на них ответы, и восхищался ее сдержанностью.

Она держалась тихо и скромно, была непритязательна, не проявляла излишнего любопытства и всячески старалась как можно меньше попадаться ему на глаза. Ему нравилась эта ее черта. Он проникся уважением и к тому, как она приспособилась к их вынужденному заключению на острове. Как и он, Дженни предпочитала одиночество и умела быть наедине с собой.

Еще он понял, какое потрясение она пережила вчера, когда узнала о том, что может лишиться пансиона, который считала своим домом.

Она сидела, закрыв глаза и подставив лицо осеннему солнцу, а он любовался ею, ее переливающимися под солнцем черными кудрями, ее загорелой кожей, хорошеньким носиком с маленькой горбинкой.

– Дженни, – позвал он ее.

Она открыла глаза, повернула голову и взглянула на него из-под густых черных ресниц.

– Да?

– Ты поможешь мне в одном деле?

– Да, конечно, – с готовностью отозвалась она.

Тепло и благодарность затопили ему грудь. Ее детская доверчивость и готовность сию минуту прийти на помощь пробуждали в нем такие чувства, которые он уже давно позабыл. С тех пор как расстался с Элизой.

Он медленно поднялся, протянул руку и помог ей встать. Что она делает с ним, эта женщина с невинным лицом и доверчивостью ребенка?!

Алан очень долго смотрел в эти золотисто-ореховые глаза, любуясь тем, как солнечный свет играет на ее черных ресницах. Слишком долго держал он в своей большой грубой ладони ее маленькую теплую руку, восхищаясь хрупкостью пальцев.

Что-то происходит с ними. Что-то неправильное, но неизбежное. Он понял, что хочет ее так, как никогда и никого не хотел, даже Элизу. Он стоял и думал лишь о загорелом гибком теле, скрытом под широкой мешковатой рубашкой и тесными джинсами. Он думал о том, как давно с ним не было ничего подобного.

Алан не знал, откуда взялось это наваждение и почему, но был уверен, что должен сопротивляться ему всеми силами.

В конце концов Дженни первая опомнилась, и действительность, к его огромному облегчению, вновь обрела свои привычные очертания.

– Только вначале я бы не отказалась поесть, – неуверенно улыбнулась она. – Я ужасно проголодалась.

Я тоже, угрюмо подумал он, только мой голод не имеет никакого отношения к еде.

– Да, конечно, – пробормотал он. – Идем. Суп уже готов.

По крайней мере этот вид голода они могут утолить.