Любовь нельзя купить

4

— О господи, ну и достали же вас, а? — сочувственно приговаривала мисс Блоуэрс, читая бумаги, представленные Тесс и Максом. В них освещалась вся печальная история их вынужденного переезда, в связи с чем Ларе пришлось оставить частную школу.

Поскольку была середина семестра и официально начальная школа англиканской церкви Хивербери была заполнена, они были вынуждены предпринять дополнительные меры, чтобы попытаться убедить мисс Блоуэрс зачислить Лару.

Максу захотелось встать и тотчас выйти, потому что, если директор школы в разговоре с родителями использует выражения вроде «вас достали», это учебное заведение вряд ли годится для того, чтобы отвечать за подготовку юных умов к вхождению во взрослый мир, который их ждет.

Лару провели по школе, и теперь ей предстоял разговор с заместителем директора. Собеседование не академическое, просто учителя должны были оценить — готова ли она посещать церковную школу.

Тесс с Максом часами спорили об этом.

— Да это лучшая государственная школа в районе, — настаивала Тесс. — Она дает высокие результаты, там хорошая дисциплина, что тебе еще нужно?

Макс и сам не знал.

— Просто мне не по себе оттого, что мы отдаем ее в церковную школу, тогда как сами люди неверующие.

— А все другие — верующие? — раздраженно спросила Тесс. — Детей туда отдают, потому что школа хорошая. Если это означает, что прежде, чем их примут, им несколько месяцев приходится ходить в церковь, значит, пусть будет так.

— Но мы же не ходим в церковь! — воскликнул Макс. — А ведь нужно ходить до того, как твоего ребенка туда примут.

— Значит, придется что-то придумать, — твердо проговорила Тесс.

— Ни за что, — топнул Макс ногой, не подозревая, что через несколько дней ему придется переменить свое мнение.

— Хитер говорила мне о Бесподобном священнике, которого она знает. Она позвонила ему и все ему о нас рассказала. Он говорит, что если мы повидаемся с ним, то он замолвит за нас словечко в школе.

— Прошу тебя, не надо, — простонал Макс. — Все, что угодно, только не бесподобные священники! Да ты имеешь хоть какое-то представление о том, какие сегодня церкви? Священников зовут Джимбо или Баз, на них полосатые свитера и кепки козырьком назад.

Тесс рассмеялась:

— Ты это в каком-то фильме по четвертому каналу[16] видел!

Макс снова помрачнел. В последнее время он пребывал в этом состоянии большую часть времени.

— Я представляю, что это такое. Церковные гимны они больше не поют, ты это знаешь. У них барабаны, все хлопают, к тебе подходят и говорят: «Мир с тобой» и всякое такое.

— Должен быть закон против этого, — сухо сказала Тесс.

Макс сверкнул взглядом.

— Если ко мне с протянутой рукой подойдет совершенно незнакомый человек со словами «мир с тобой», то я ему вмажу.

Когда Тесс позвонила Бесподобному священнику Хитер, она спросила, прибегнув к самим дипломатическим оборотам, не мог бы он попридержать свои руки и не упоминать про мир, когда увидит ее мужа. Тот рассмеялся и согласился. Ввиду неотложности положения он пообещал немедленно переговорить с заведующим школой, чтобы зачисление прошло без проволочек.

— Итак, жду вас в церкви в воскресенье, Тесс, — сказал он наконец, — вас, Макса и Лару.

— Разумеется, — согласилась Тесс, думая о том, что даже божественное провидение не сможет убедить ее мужа зайти в храм.

— Мой муж был точно такой же, — сказала Хитер, когда Тесс упомянула о своих трудностях.

— И как же вы его затащили? — спросила Тесс, всегда открытая для новых инициатив по части управления мужем. Она чувствовала, что истощила репертуар Фионы и Милли в смысле технических приемов и уловок, а эта новая интересная жизнь требует серьезного усовершенствования навыков. Ответить на вопрос Хитер помешал телефонный звонок. На Тесс произвело впечатление, как ловко она решила сложную проблему, касающуюся уроков китайского для глухих.

Положив трубку, Хитер подала Тесс битую кружку. В ней оказалось столько чая, разъедающего желудок, что казалось, он перельется через край. Напиток был таким темным, что Тесс не знала, что и думать — то ли Хитер и в самом деле добавила молока, то ли просто поднесла кружку к картинке с изображением коровы. Однако она начинала привыкать к чаю Хитер. Мало того — она начинала привыкать и к Хитер.

Заводить новую дружбу — то же, что начинать любые другие новые отношения. На первых порах возникает неловкость, когда приходится делиться осторожно подправленной автобиографией, а потом наступает подъем, когда начинаешь видеть в другом человеке что-то близкое. Это все равно, что влюбиться, такое волнующее чувство, будто твое будущее может оказаться немного не таким, как ты его себе представлял, потому что в путешествии туда тебя будет сопровождать другой гид.

Единственное, чего во всем этом недостает, так это возможности поделиться своими ощущениями со старыми друзьями. Тесс не рассказывала Фионе и Милли о Хитер, справедливо полагая, что они отнюдь не придут в восторг от того, что их так быстро заменили.

«Очень, очень странно», — думала Тесс, молча дискутируя сама с собой на предмет формулировки слова «предательство».

Первое совместное чаепитие с Хитер оказалось совсем не таким, как утренние часы, напрасно растраченные в «Органик».

Вместо того чтобы удобно расположиться в креслах, обитых мебельным ситцем, Тесс и Хитер пришлось подвигать стулья общественного центра, пока они не нашли два чистых сиденья.

Вместо кофе, приготовленного на цельном молоке из кофейных зерен, собранных кем-то в Бразилии за неплохое вознаграждение (Тесс и Макс решили, что это был Хуан, который поет революционные песни своей Хуаните), они заварили чай в пакетиках, наполненных каким-то пыльным мусором.

Они пили чай не под застольную беседу, веселый смешок и периодическое хныканье начинающего ходить ребенка, требующего мандарин. Хитер и Тесс старались перекричать страшный грохот отбойных молотков на улице, телевизор, включенный на полную громкость, и крепкие выражения, доносившиеся с соседней школьной площадки.

В разговоре не обсуждались разные системы чтения, учебные программы двух местных школ, где учат играть на скрипке, и цены на недвижимость на Дордоне[17]. Тесс почувствовала облегчение от того, что нашла наконец приятельницу, которая не только с наслаждением обсуждала материальные затруднения и мужей, отказывающихся ходить в церковь, но на самом деле сопереживала ее проблемам и предлагала практические пути их преодоления.

— Я, наверное, покажусь тебе ужасной, — осторожно начала Тесс.

Хитер махнула рукой:

— Вряд ли. Ну-ка, попробуй меня удивить.

У Тесс был озадаченный вид.

— Просто мне кажется, что недостаток денег пугает меня больше, чем что-либо другое. Мои родители были вполне состоятельными людьми, да и мы с Максом всегда жили довольно хорошо. И хотя я знаю, что счастье не купишь, как не купишь и рецепты выхода из затруднений, я привыкла к тому, что с деньгами можно всего добиться. А вот когда у тебя их нет, я просто не уверена в своих силах…

Хитер это настолько рассмешило, что она едва не выплюнула чай.

— Да ты шутишь! Нет денег! Ну-ка, отвечай! В этой твоей якобы крошечной квартирке телевизор будет? А видео? А ди-ви-ди-проигрыватель? Мебель, не подобранная на помойке? Тостер?

Тесс робко кивала в ответ на каждый вопрос.

— Компьютер? — продолжала Хитер.

— Разумеется, — сказала Тесс. — Но это ведь необходимость, а не роскошь.

Заметив, что Хитер оживилась, она сочла себя обязанной пояснить:

— Раньше у нас их было три.

На этот раз Хитер громко расхохоталась. Тесс смущенно улыбнулась:

— Скажу в нашу защиту, что нам нужно было иметь три компьютера, как нам казалось. У Лары был компьютер для школьных заданий, другой предназначался для работы и еще один стоял для семейного пользования в гостиной, чтобы Лара могла выходить в Интернет под нашим присмотром.

Хитер приподняла одну бровь:

— Значит, ты хочешь обойтись одним компьютером? И это называется — нет денег?

Ее глаза смотрели по-доброму, что смягчило обвинение.

— Я же говорила, что покажусь тебе ужасной! — сказала Тесс. — Вообще-то, я не дура. Да, мы не совсем бедные и в ближайшем будущем нам не придется обращаться в Армию Спасения за тарелкой супа, но…

— …но ты привыкла к тому, что все достается легко; ты никогда не задумывалась, сколько денег на твоем счете в банке, но всегда знала, что их хватит, чтобы покупать, что тебе захочется; так шло до тех пор, пока ты не уверовала в то, что достойна только самого лучшего, — завершила Хитер оправдание Тесс.

— Не такая уж я и плохая. Деньгами я вроде никогда не швырялась. Но ты права насчет того, что я о них не думала. Это лишнее волнение, а я всегда говорила мужу, что глупо волноваться.

— Со временем ты узнаешь, что еда продается и в других магазинах, а не только в универмагах «Маркс и Спенсер», — сказала Хитер, поддразнивая ее.

— Ну вот, теперь ты решила, что я глупая, — жалко проговорила Тесс и в наказание себе сделала большой глоток мутного чая. — Скоро начнешь упрекать меня в том, что из-за меня голодают миллионы. Когда я вспоминаю о том, сколько раз говорила это Ларе, то начинаю понимать, насколько мы беспомощны в попытках представить наше будущее.

Спрятав улыбку, Хитер смотрела, как Тесс глотает чай, стараясь скрыть отвращение.

— Ты не глупая. Во всяком случае, не глупее других. Я и сама была в таком же положении.

Тесс с удивлением взглянула на нее:

— Ты?

Хитер кивнула:

— Я заведовала конторой по общественным связям. У нас было все — большой дом, дети посещали частную школу, и — никому об этом не говори — четыре компьютера!

Тесс поняла, что ее изумленный вид может быть воспринят как неуважение, поэтому быстро приняла позу внимательной слушательницы. Хитер улыбнулась этой неловкой попытке соблюсти приличия.

— Не беспокойся, знаю, о чем ты думаешь, и меня это не задевает. Позволь угадать ход твоих мыслей: она одевается просто, поэтому не может быть женщиной, ограничивающей себя ради непонятных политических целей; у нее дешевая одежда, а это значит, что у нее нет денег; она не работает, но это не значит, что ей не нужны деньги; просто у нее, наверное, нет специальности, позволяющей заняться чем-то полезным; в общественном центре она чувствует себя как дома, видимо, привыкла общаться с людьми, которые не могут себе позволить клубы здоровья или театры Ист-Энда. Вывод: это героиня рабочего класса из мыльной оперы, пытающаяся найти свое место в жестоком мире, который не дает ей возможности вырваться из него или самосовершенствоваться.

Румянец, появившийся на лице Тесс, явился подтверждением того, что примерно так она и воспринимала Хитер. Еще больше ее смутило то, что во время первой встречи она оценила ее так быстро и так неточно. Приятный голос Хитер, речь образованного человека она не восприняла, но увидела перхоть на одежде, непричесанные волосы и мысленно отнесла ее к определенному типу женщин из Хивербери. Не успела она сколько-нибудь убедительно отречься от этого, как Хитер дружески коснулась ее руки:

— Не волнуйся. Как я уже сказала, я знаю, о чем ты думаешь, потому что побывала в твоем положении.

— А что с тобой произошло? — спросила Тесс, устыдившись своей едва ли не отчаянной надежды на то, что история Хитер окажется чем-то более страшным, чем то, что случилось с ней. Если эта умеющая приспосабливаться и вызывающая симпатию женщина сумела пережить разрушительную перемену обстоятельств, значит, и Тесс, вероятно, сможет сделать то же самое.

Хитер взяла чашку Тесс, быстро ее вымыла, потом погасила свет и направилась к двери. Все это она проделала, не останавливаясь. Тесс, поддавшись ее решительности, поймала себя на том, что завороженно наблюдает за ее действиями, как за движениями дервиша.

Закрывая двери ключами на огромной связке, Хитер ответила на вопрос Тесс:

— То же, что и с тобой. Перебор кредитов, муж потерял работу, я давно не была на бирже труда, угроза выселения за неуплату, долги, с которыми, кажется, никогда не расплатиться.

Увидев ее жизнерадостную улыбку, Тесс почувствовала себя неловко. Ей стало несколько не по себе, и она решила перевести разговор на более безопасную тему.

— Ты говорила, что не без труда уломала своего мужа пойти в церковь, чтобы отправить детей в подходящую школу, — с надеждой сказала она. — Как тебе это удалось?

Хитер обернулась к ней.

— Разве я это говорила? — спросила она. — Нет, мне это так и не удалось. Алан не согласился с тем, что все изменилось, что нам многим придется жертвовать, тогда как раньше мы легко справлялись со всеми ситуациями. Он и переезжать сюда не хотел. Думал, найдем какой-либо способ занять денег и снимем какую-нибудь конуру недалеко от того места, где жили прежде. Он всеми силами пытался избежать перемен.

Тесс понимала, что это такое, но ничего не говорила.

— Он и думать не хотел о государственных школах, — продолжала Хитер. — Говорил, что надо бы взять кредит, чтобы оставить детей в частных колледжах. Пока я ходила и подыскивала другую школу и дом, Алан звонил по этим хитрым объявлениям в газете «Сан», в которых утверждается, что взаймы может взять любой!

Тесс была поражена.

— И как же тебе удалось образумить его?

— Так и не удалось, — ответила Хитер. — Он не пожелал смотреть правде в глаза. Похоже, он преисполнился решимости и дальше вовлекать нас в долги, хотя, понятно, смотрел на это иначе. Алан всегда верил, что его судьба в любую минуту может измениться к лучшему.

— И… — спросила Тесс, не понимая, как эта пара смогла устранить разногласия.

— И я оставила его, — просто ответила Хитер.

Тесс стала крепче держаться за Макса, когда вспоминала о браке Хитер, который распался так быстро при похожих обстоятельствах. До сих пор она сосредотачивалась на текущих бытовых вопросах, но теперь с болью поняла, что над семьей нависла гораздо большая угроза. Если бы они не сблизились до наступления этой трудной полосы в браке, то, возможно, у них не было бы шансов, едва новая жестокая реальность обрушилась на них.

Первым испытанием было школьное собеседование. Оно совсем не было похоже на интервью перед поступлением в «Леонард-холл», где учитель Лары, кажется, оценивал родителей в зависимости от их возможности вносить ценные или оригинальные дотации для знаменитого ежегодного школьного аукциона.

Другие родители говорили им, что это и есть секрет того, как их ребенок может попасть в эту частную школу, самую лучшую в районе. В то время Макс занимался рекламой авиакомпании и случайно обмолвился насчет того, что может доставать билеты на некоторые рейсы.

Нечего и говорить, что Лару приняли.

Это интервью в обветшавшей, но державшейся на плаву государственной начальной школе происходило, казалось, в другой стране и на языке, которого не знали ни Тесс, ни Макс.

Мисс Блоуэрс, похоже, искренне тревожилась насчет того, как недавние семейные проблемы повлияли на Лару. Она предложила подобрать девочке особо внимательного учителя. Предполагалось наладить доверительные отношения между учеником и учителем, в ходе которых можно будет выявить любую проблему, с которой столкнется Лара, и решить ее, прежде чем она станет непреодолимой.

— А вы проводите аукционы? — цинично спросил Макс.

После нескольких месяцев тяжелых испытаний в руках кредиторов его не так-то просто было сбить с толку всей этой хорошо просчитанной добротой.

Мисс Блоуэрс озадаченно посмотрела на него, и Тесс пришлось объяснить, что Макс имеет в виду.

— Ах, это! Нет, ничем подобным мы не занимаемся, но, разумеется, мы проводим летнюю ярмарку, и нам нравится, когда родители помогают.

Макс скосил на Тесс самодовольный взгляд.

— Помогают в играх, хотела я сказать, — продолжала мисс Блоуэрс. — Если Лара поступит к нам, то она попадет в пятый класс, а ученики пятого класса имеют привилегии по сравнению с теми, кто младше их. Так что мы были бы крайне благодарны, если бы вы любезно согласились пожертвовать своим временем и предложить свои услуги!

Тесс в свою очередь самодовольно посмотрела на Макса, уже предвкушая то удовольствие, с каким она бросит в него мочалку[18].

Милли откусила кусочек булочки и выскочила из комнаты. Из ванной какое-то время неслись по коридору утробные звуки, пока она наконец не вышла из нее, бледная и несчастная.

— Так же плохо, как и с предыдущими? — спросила Фиона, вспомнив, как сильно Милли страдала от утренней тошноты раньше.

Милли слабо кивнула:

— Вообще-то еще хуже. На этот раз я все это еще больше ненавижу, потому что это не запланировано. С предыдущими я готовилась к таким мукам. Да и дети были маленькие. Я могла просто скинуть их помощнице по хозяйству и идти спать. Теперь они подросли, и стало труднее. Есть о чем подумать — чтение, домашние задания, прогулки и всякое такое. И нельзя расслабляться, а то, если за ними не смотреть, еще превратятся в малолетних преступников.

Фиона это понимала. Как только дети начинают ходить в школу, даже в элитную частную, они начинают ускользать из-под контроля родителей. Уже спустя несколько дней они приходят домой и выдают слова, которые выучили явно не в группе мисс Смайлибан.

— Через несколько недель ты будешь в порядке, — сказала она. — Токсикоз пройдет, и все будет по-прежнему. Это как встретиться со старым другом! Да у тебя ведь и раньше такое было.

Милли сверкнула глазами:

— Даже если ты только подумаешь сказать, что это просто семечки после четверых, я пристрелю тебя.

Она хотела, чтобы это прозвучало как шутка, но ни одна из подруг не рассмеялась.

Фиона воздела руки:

— И в мыслях такого не допущу.

Милли пожалела о своей резкости, но была слишком занята своими мыслями, чтобы извиниться. Все в этой беременности шло не так, да, похоже, с нее и началась куча неприятностей. Умом она понимала, что ни в чем не виновата, что это Тесс приходится переезжать, но по-прежнему воспринимала случившееся как нечто личное.

Она полагалась на поддержку двух своих приятельниц в это трудное время. Тим утверждал, что рад этому «счастливому обстоятельству», но она знала его слишком хорошо, чтобы он мог ее провести. После известия о беременности он несколько отдалился от нее, задерживался на работе, реже звонил, целовал небрежнее. Она понимала, что ей следовало бы поговорить с ним насчет того, что он чувствует, но прежде ей хотелось разобраться в собственных переживаниях. А для этого ей нужны были две ее подруги.

Зазвонил телефон. Фиона удивилась тому, что ощутила облегчение, услышав звонок. Раньше обеих всегда раздражало, когда кто-то прерывал беседу. Но теперь все чаще в разговоре случались паузы, вовсе не сближавшие их.

Она мяла пальцами хлебные крошки и слушала, как Милли возобновила ссору, которую они с Тимом затеяли, вероятно, еще утром. Она решила поразвлечься, представив себе, что Тим отвечает Милли на том конце провода.

— Я все сделала, тебе оставалось лишь приготовить бутерброды… («Да, из-за них я опоздал на поезд, а потом и на совещание».)

— Надо было раньше вставать… («И встал бы, если бы знал заранее, что ты заставишь меня готовить детям завтрак с собой».)

— Я не виновата, что мне было плохо… («Не хочешь ли ты сказать, что это моя вина?»)

— Зачатие не было непорочным… («Прости, что я не слежу за твоими месячными и их причудами…»)

Фиона и сама понимала, что в этом месте она в своих фантазиях несколько увлеклась. Тим не из тех, кто будет говорить о месячных, однако она порадовалась своему остроумию.

— Прости, Тим, подожди-ка секунду, — Милли прикрыла трубку рукой. — Что это ты развеселилась, Фиона?

Фиона перестала смеяться. Она выпрямилась, точно девчонка, которую застали за списыванием на уроке математики.

— Так просто, — ответила она, густо покраснев.

Милли продолжила разговор. Фиона отказалась от своей затеи и вместо этого стала бросать хлебные катышки в потолок.

— Слушай, мне надо идти, Тим. Фиона здесь.

Фионе не понравилось последовавшее за этим продолжительное молчание. Оно слишком затянулось и не могло сойти за вежливое «это хорошо, дорогая», что было бы подходящей реакцией на сообщение Милли о присутствии подруги. Молчание было зловещим, точно Тим подбирал какое-нибудь бранное слово. Милли продолжала слушать, а Фиона пришла в ужас. Что говорит ей муж? А вдруг что-нибудь вроде «никогда больше не пускай в наш дом эту растрепу»?

«Да что это со мной происходит? — одернула себя Фиона. — Я, наверное, с ума сошла. Воображаю себе разговоры, которых не слышу, да еще и грублю себе от имени мужа приятельницы, человека, которому, вероятно, я не настолько интересна, чтобы осуждать меня».

Милли положила трубку в тот самый момент, когда мимо нее пролетел хлебный катыш.

— Чем это ты занимаешься, Фиона? — спросила она, искренне удивившись.

Фиона перестала бросаться.

— Пытаюсь приклеить кусочки булочки к потолку.

— Вижу.

— Как там Тим?

Фиона дала Милли возможность повторить все его высказывания. А может, и нет.

— Он не в настроении. Скверное утро. Но к концу приободрился. Пошел обедать. Они давно знакомы.

— Что ж, это должно помочь. Грэм всегда приходит в себя после обеда с друзьями. Там можно осточертеть друг другу разговорами о крикете, досыта наговориться о пляжном волейболе и посостязаться в рыгании.

— Мне кажется, это будет не такой обед, — тихо произнесла Милли.

— А с кем он идет?

— С женщиной. Вместе учились в школе.

Фиона приподняла бровь:

— А, ну ясно, час будут предаваться воспоминаниям, потом иссякнут темы для разговора, соврут друг другу, что будут держать связь, и быстро разойдутся. Я и сама это проходила.

Милли поднялась, чтобы достать из печи еще один противень, и сказала:

— Думаю, что на сей раз все будет иначе. Это его детская любовь.

— Значит, так, — решительно проговорила мисс Блоуэрс. — Начнем с церкви.

Макс весь напрягся. Они с Тесс уже обсуждали это, прежде чем прийти сюда. Убедившись, что это единственная подходящая школа в районе, Макс нехотя согласился с тем, что им придется хотя бы сделать вид, будто они в меру посещают церковь, пока Лару не примут.

То, что это лицемерие, их не волновало. Вот месяц назад все было бы иначе, но теперь они в отчаянии. У них больше нет денег, чтобы проявлять принципиальность. Принципы — это вроде натуральных продуктов: выбор, безусловно, правильный, если только можешь позволить себе покупать их.

Они заранее решили, что весь разговор будет вести Тесс, поскольку Макс не мог говорить о церкви, не начав кричать о том, как деградировали «Хвалебные песни»[19], которые потускнели и превратились в пародию на телепередачу «Большой брат», и возмущаться болтовней о том, что «О всех созданиях, прекрасных и удивительных»[20] — любимый гимн школьников.

Так что Тесс отвечала на вопросы, постоянно ссылаясь на Джона, Бесподобного священника, словно тот был их личным духовным пастырем или, по крайней мере, они с ним когда-то встречались.

Однако мисс Блоуэрс была не дура. Она поддерживала эту игру, но было ясно, что не верит на слово.

— Главное, что нас волнует, это ваше будущее отношение, а не прошлое, — наставительно произнесла она, обращаясь главным образом к Максу, покрасневшему как рак.

— Разумеется, — виновато ответил Макс.

— Вот и хорошо, — сказала мисс Блоуэрс, довольная ответами. — Значит, буду с нетерпением ждать вас каждое воскресенье в церкви!

У Тесс и Макса был озадаченный вид. Они-то рассчитывали на то, что походят несколько недель, а потом незаметно исчезнут.

Мисс Блоуэрс улыбнулась:

— Разве Джон вам не говорил? Я и сама хожу в эту церковь.

— Кто это? — спросил Грэм.

— Тим Парсонс, — ответила его секретарша.

Грэм смутился, но потом до него дошло.

— Ах, да, Тим! Ну конечно, соедини меня с ним. Алло! Тим? Что случилось? С Милли все в порядке? Как дети? — задавал он обычные вопросы.

Хотя их семьи общаются десять лет, друзьями с Тимом они так и не стали. Иногда обедают или ужинают, когда Тиму нужен совет по части финансов, а Грэму — о компьютере; ходят смотреть идиотские фильмы, которые их жены ненавидят, но тем дело и ограничивается. Звонок на работу — дело почти неслыханное.

Тим постарался побыстрее успокоить его:

— Да все нормально! Все чувствуют себя хорошо, кроме Милли, которую тошнит целыми днями. Придется мне к этому привыкать, что поделаешь?

Грэму послышался оттенок негодования в его голосе Интересно, не ошибается ли Фиона, которая считает, будто Тим рад этому новому ребенку?

— Это хорошо, что все в порядке. А что от меня требуется?

Тим откашлялся. Он то и дело покашливал в продолжение разговора. Грэм, как и большинство людей, не отличался развитой интуицией, но даже он догадался, что Тим вовсе не простужен, а просто нервничает.

— Мне немного неловко, — произнес Тим наконец.

Грэм подождал, пока тот продолжит, но скоро понял, что ему придется выпытывать у Тима то, что тот собирался ему сообщить. К сожалению, по этой части он был неопытен.

Грэм двенадцать лет был женат на женщине, которая выкладывала ему все, что только появлялось у нее в голове, хотел он это слышать или нет. Жить с Фионой было все равно, что жить с радио, говорящим круглые сутки. Со временем он приспособился включать или выключать его по желанию, увеличивая громкость, когда речь заходила о чем-то (относительно) важном.

Пожив достаточно в браке, он понял, что разговорчивость Фионы — одна из причин, по которой он женился на ней, а вовсе не женские прелести, таившие немало неожиданностей. Ему трудно давались светские разговоры, поскольку, к несчастью, он родился без интуитивного чувства такта или дипломатии.

— Это все равно, что быть калекой, — признался он Фионе после того, как в течение месяца с начала их знакомства оскорбил всех ее друзей и большую часть семьи (особенно мать). — Для всех будет лучше, если я стану помалкивать или просто буду отвечать только на ясные, точно выраженные вопросы, требующие конкретных ответов.

Приняв это решение, он понял, что всем покажется скучным, однако осознал, что лучше прослыть занудой, нежели обижать близких: это не так занимательно, но более продуктивно в смысле сохранения брака и дружбы с окружающими.

Фионе, к счастью, его выбор пришелся по душе, и она не рассматривала его как препятствие к замужеству. Больше того, как Грэму ее говорливость стала казаться достоинством, так и она пришла к мысли, что его вынужденная сдержанность уравновешивает ее болтливость. Ей хватило ума, чтобы понять, что она никак не могла выйти замуж за человека такого же разговорчивого, как она. Помимо всего прочего, их бы никуда не приглашали.

Полностью Грэм отдыхал только тогда, когда оставался с Фионой. Она изучила его и, даже хорошо зная, любила.

Однако недостатком этого долгого и счастливого брака было то, что у мужа никогда не было возможности развить навыки общения. Он так и остался подростком с небогатым словарным запасом, произносящим односложные фразы. Разумеется, если речь не заходила о теще; тогда будто включался волшебный переключатель, и Грэм превращался в певца в стиле «рэп» из гетто, который злобно изрыгает свое негодование.

Однако было ясно, что Тим позвонил ему не для того, чтобы обсудить его тещу, поэтому Грэм впал в полный ступор. Он только молил Бога, чтобы Тим не начал задавать ему вопросы, которые потребуют распространенных ответов.

Не в силах придумать ход, который прекратил бы эти муки, он повторил то, с чего начал:

— Так что от меня-то требуется, Тим?

Грэм замер, сделав это робкое усилие, но оно, похоже, сработало: после этого он не смог закрыть Тиму рот.

— Наверное, ничего, но я не знаю, к кому можно было бы еще обратиться. Ну не к Милли же! Да я уже говорил с ней об этом, скорее, намекал, но у нее сделался такой голос, ну, ты знаешь, так что я не стал продолжать, а потом, когда положил трубку, понял, что мне нужно с кем-то поговорить, но никого другого не нашлось. Вот так всегда бывает — когда женишься и заводишь детей, теряешь всех старых друзей, но это не относится к женщинам, их все больше становится…

И он продолжал в том же духе, а Грэм меж тем терпеливо слушал, как делал это в браке, вставляя подходящие междометия и выжидая, когда прозвучит что-либо стоящее. В конце концов он уловил кое-что интересное:

— Прости, что перебиваю, Тим, что ты только что сказал?

— Что обедаю со старой школьной знакомой. Более того, если честно, это моя первая девушка. С шестого класса. Мы были вместе, а потом, когда я перебрался поближе к университету, расстались. Разумеется, мы обещали друг другу поддерживать связь, но ты сам знаешь, что происходит, когда кто-то переходит в колледж.

Грэм это знал. При упоминании о первой девушке отлепился пластырь, которым он заклеил свое сердце двадцать лет назад. В последние недели этот пластырь как бы отходил, причиняя боль. Грэм сосредоточился на этом образе.

— Она нашла меня через веб-сайт, ну там, где можно отыскать всех старых школьных друзей… да что я тебе это рассказываю? Ты и сам знаешь! Это ведь ты меня научил.

— Просто я подумал, тебе будет интересно узнать, что сталось со школьными товарищами, — оправдываясь, сказал Грэм. — Я лишь советовал почитать имеющиеся там биографии. Но я ничего не говорил насчет того, чтобы вступать с кем-то в контакт…

— Знаю, знаю… Но мне показалось, что не будет никакого вреда, если я помещу туда и свое имя, — немного поколебавшись, продолжал Тим. — Сначала мы обменялись электронными письмами, рассказали друг другу все, что с нами за это время произошло, ну и всякое такое. Потом она дала мне номер своего телефона, так что я был вынужден дать ей свой, рабочий. Короче говоря…

Грэм поднял брови, услышав столь оригинальный рассказ о последних двадцати минутах жизни Тима:

— …утром она позвонила мне, и я согласился пообедать с ней. Сегодня. Но я как-то странно себя из-за этого чувствую, точно я изменяю Милли, хотя, клянусь, это всего лишь любопытство. По-моему, если я увижу Элисон только один раз, то… ну, ты знаешь.

Грэм знал. Он и сам разыгрывал подобный сценарий тысячу раз. Но так далеко, чтобы послать электронное письмо, он не заходил. Что-то говорило ему, что это небезопасно. И нечестно по отношению к Фионе, которая, как он чувствовал, будет оскорблена подобным поступком. Но раз уж Тим собрался на свидание, может, ему стоит посмотреть, как пойдет дело, и если ничего страшного, то, может…

Его перебили вопросом, на который он не хотел отвечать.

— Вот я и спрашиваю, Грэм: как по-твоему, стоит мне идти или отменить встречу и никогда больше не общаться с Элисон?

Что тут раздумывать? Конечно, Тиму нужно отказаться. Он приоткрывает дверь, которую, быть может, уже не удастся закрыть. Если нога застрянет в двери, даже один только палец, ему придется открыть ее пошире. Так всегда бывает с дверьми. Если только дыру в ней вырежешь в форме ноги, только тогда и закроешь. Но останешься со сломанной дверью. А зачем она такая нужна?

И потом, надо ли будоражить чувства, хорошие они или плохие, если нет намерения дать делу ход? Конечно, Грэму следует сказать Тиму, чтобы тот не ходил. Как женатый человек, он должен недвусмысленно посоветовать приятелю отказаться от необдуманного шага.

— Почему бы тебе и не пойти, — сказал Грэм.

— И от себя, и от моего мужа позвольте поблагодарить вас за то, что вы согласились принять Лару в середине семестра. Мы были очень рады принять ваше предложение.

Макс ничего не сказал. Его по-прежнему угнетала мысль, что ему придется каждое воскресенье ходить в церковь. Тесс легонько толкнула его, и он послушно заулыбался. Его много лет били под столом ногой в гостях, и это пошло ему на пользу.

Мисс Блоуэрс протянула руку, и все восторженно обменялись рукопожатиями.

Когда они собрались уходить, директриса будто что-то вспомнила Тесс простонала про себя, ожидая подвоха, а Макс напрягся, приготовившись прыгнуть на эту женщину, если она что-то еще от него потребует. Однако на сей раз ее заинтересовала Тесс.

— Хитер Ригг говорила мне о вас на прошлой неделе.

Макс с удивлением покачал головой. Тут как в фильме «Избавление» — похоже, все друг друга знают, все, кажется, состоят в родственных связях и каждый вечер играют на банджо в этом чертовом общественном центре. А Хитер, как выясняется, — всезнающая и всевидящая богиня. Вездесущая. Макс не видел ее после того, как они познакомились, но она ему уже не нравилась.

Мисс Блоуэрс между тем продолжала:

— Должна сказать, я весьма разволновалась, когда она мне рассказывала о вас. Это прозвучало как ответ на мою молитву!

Теперь Тесс стало не по себе.

— Как это? — осторожно спросила она.

— Ну, вы же знаете, мы весьма прогрессивные люди. Всегда стремимся расширить учебный план, так что, когда несколько недель назад уволился один из наших учителей, мы оказались перед довольно серьезной проблемой.

Тесс начало подташнивать. У нее появилось зловещее ощущение, будто она знает, о чем идет речь.

— У вас проблема? — спросила она дрожащим голосом.

— Уже нет! — легко ответила мисс Блоуэрс. — Хитер сказала мне, что вполне уверена — вы достаточно подготовлены, чтобы учить наших детей йоге, как вы это делаете в общественном центре!

Тесс исподтишка взглянула на Макса, безмолвно умоляя его не смеяться.

Позднее она подумала о том, что лучше бы доставила ему это удовольствие, хотя в этом и было что-то садистское. А все потому, что это был самый ужасный день в их жизни, хуже некуда. За сутки до переезда они собрали в коробки свои вещи, многие из которых, возможно, не увидят снова несколько лет, если вообще когда-нибудь увидят. Они тщательно измерили новую квартиру и точно рассчитали, сколько вещей можно взять с собой и сколько придется сдать на хранение.

«Когда это мы успели накопить столько всего? — с изумлением спросила себя Тесс. — Откуда у двух человек столько барахла?»

Она могла объяснить происхождение всех предметов или, по крайней мере, большинства. В первые годы брака они каждые выходные проводили в поисках необычного приобретения, заполняя свой дом и собирая смешные истории, связанные с покупками.

Она обвела глазами все имущество, на которое был наложен арест: продавленные, не сочетающиеся друг с другом диваны и кресла; полки вдоль стен, заставленные сотнями книг; античные вазы с сухими цветами или благовонными шишками; тяжелые драпировки на окнах и мебели.

Все это производило впечатление и светскости, и современной непритязательности. Это своеобразное сочетание было достигнуто за счет огромных расходов и усердия. На то, чтобы достичь этой вершины потребительского успеха, ушла приличная часть жизни, и приходилось отказываться от многих других немаловажных вещей.

Прежде чем приступить к процессу отбора, Тесс вздохнула. Это все равно что произвести инвентаризационную опись супружества. Нет, еще хуже — это соревнование. В реальной жизни, а не в шоу «Поп-идол», будто приходится выбирать подарок к своему дню рождения: самые ценные картины, стулья, сувениры, рождественские сюрпризы. Это посерьезнее, чем в телепрограмме, тут надо все рассчитать. Либо брать, либо нет.

Как это ужасно, отвратительно и ужасно.

— Какое кресло ты возьмешь? — спросила Тесс, указывая на удобное холостяцкое и на большое глубокое кресло, в которое они оба забирались, когда смотрели телевизор. — Место есть лишь для одного.

Макс был уверен, что знает правильный ответ на этот вопрос.

— Разумеется, большое.

Тесс уставилась на него.

— Ты что, хочешь, чтобы я чувствовала себя виноватой за то, что не позволила тебе взять твое любимое кресло? — осуждающе спросила она. — Да ты меня будешь ненавидеть всякий раз, когда захочешь отдохнуть. Каково, по-твоему, мне придется?

— Тогда возьму свое любимое.

— Очень умно заставлять меня принимать за тебя решения! — вскричала Тесс.

— Это нечестно, — тихо произнес Макс.

И чья же это вина? Тесс этого не сказала, но подумала. Со временем она все выскажет, но ее теория состояла в том, что чем дольше она сможет сдерживаться, тем безболезненнее будет рана и меньше осложнения. Она, возможно, даже простит его.

Ха-ха.

Тесс вздохнула:

— Забирай свое кресло. Другое все равно слишком большое для той квартиры.

— Отлично, — огрызнулся Макс, — тем самым ты тонко намекнула, что квартирка крошечная, а это, как ты постоянно напоминаешь, моя вина.

И разговор продолжился в том же духе.

— А почему ты это кладешь в коробку с надписью «нет»? Это же вид дома, в котором мы жили во время нашего первого отпуска с Ларой, — с волнением прошептала Тесс.

— Знаю, но мы уже отобрали все картины, которые берем с собой. На стенах больше нет места.

А Тесс уже лихорадочно рылась в коробке с надписью «да».

— Значит, придется что-то оставить. Как насчет этого?

— Но это вид места, где мы провели наш медовый месяц, — заметил Макс. — Не хочешь ли ты сказать, что эта картина не такая важная, как другие? Что до появления Лары наша жизнь не имела смысла, содержания?

И так продолжалось, пока их дом и пятнадцать лет брака не были поделены между коробками с надписями «да» и «нет».

Закончили они к двум часам ночи. Оба были истощены физически и эмоционально. Не оставалось ничего, что не было бы упаковано в коробку или не помечено.

Кроме двух необходимых им вещей, которые они купили для своей новой жизни: видеокассеты с занятиями йогой и карты Большого Лондона и окружающих графств.

Потому что меньше чем через двое суток Тесс начнет свой первый урок, а Макс повезет семью из четырех человек в аэропорт Стэнстед.

Единственная проблема заключалась в том, что, как узнала Тесс, йога — это отнюдь не аэробика, а Максу сообщили, что на его машину завтра будет наложен арест.