Любовь слепа

ГЛАВА XII

Со времени медового месяца Губерт и его молодая жена не возвращались в Сент-Остель. Ванесса ненавидела теперь выезды, потому что всюду ее муж был рядом с герцогиней Линкольнвуд. Что за отношения существуют между ними? Каковы они сейчас? Она чувствовала себя все более и более несчастной… Жизнь была ужасным обманом. Зачем Губерт женился на ней? Что заставило его это сделать? Иногда она решала, что прямо спросит его об этом, но затем мужество покидало ее. И с каждым днем, казалось, ее личико приобретало все более утонченную, трагическую красоту. Выражение его сделалось бесконечно печальным.

Безупречный очерк иссиня-черных бровей на чистом лбу Ванессы придавал ей сходство с так редко встречающимися теперь типами раннего викторианского периода. Ее руки были такими же белыми и маленькими, игра на открытом воздухе не сделала их более грубыми и жесткими. У нее была царственная посадка головы, и, когда она по вечерам надевала свою роскошную диадему из бриллиантов и рубинов, казалось, что более прекрасного создания не найти во всем Лондоне. Все признавали это. В ней не было ничего вульгарного или легкомысленного, и, несмотря на ее юность, величественная осанка очень шла ей.

Ванесса совсем не походила на других молодых женщин. Некоторые находили ее слишком холодной, другие — высокомерной. Что же касается родственников Губерта, то они были даже несколько раздосадованы тем, что она так совершенна и нельзя найти в ней недостатков.

Дни и ночи проходили в бесконечных развлечениях. Несколько раз в воскресные дни они гостили то в одном, то в другом поместье, но там были хорошо знакомы с обычаями современного света, и с ними не случалось больше таких приключений, как у злополучного дяди-епископа. На два воскресенья Губерт уезжал в Уэльс, а одно они провели в Лондоне. Теперь они снова отправились в Сент-Остель и на следующей неделе, ко времени выставки лошадей, у них должен был состояться большой прием, на который пригласили и герцогиню Линкольнвуд.

Губерт часто ревнивым взглядом следил за своей женой незаметно для нее, а в этот вечер, на балу в Кинсборо, последнем в сезоне, Чарльз Ланглей танцевал с ней уан-степ, окружая ее верноподданническим вниманием. Губерт спрашивал себя, одобряет ли он модные танцы — в них так тесно прижимаются друг к другу. Конечно, это были только танцы. Все это делали, и это ничего не означало, но все же… Не потанцевать ли ему с Ванессой? Он почти поддался искушению и уже был готов пойти пригласить ее, когда герцогиня Линкольнвуд оставила своего кавалера и подошла к нему. Она тоже в эти дни чувствовала себя несчастной. Больше прежнего была она влюблена в Губерта. С тем безошибочным инстинктом, который рождается любовью, даже у недалеких женщин, Алиса начала опасаться, что Губерт увлечется своей женой. В первый раз, когда они встретились, в тот вечер приема при дворе, она расцвела от удовольствия. Она угадала, что Губерт искренне равнодушен к жене, и прибегла ко всем средствам искусства (а их у нее было достаточно), чтобы снова привязать его к себе. Кое-чего она добилась — он снова бывал с нею, но не могла похвалиться тем, что Губерт проявляет по отношению к ней хотя бы малейшее чувство. Но даже видеть его часто возле себя уже значило для нее много. Однако теперь, в последние дни, герцогиня замечала в нем перемену, а сегодня на балу подметила бешеный огонек в его глазах, когда он смотрел на Ванессу.

Успех на этом самом балу не оградил Ванессу от ее доли неприятностей. Она услышала, как ее назвали «дочь еврея-ростовщика». Это было для нее как пощечина — она оглянулась и кинула говорящему взгляд, полный царственного гнева. Пунцовые пятна выступили на ее щеках, в глазах вспыхнуло негодование.

Может быть, по этой причине она не одернула Чарльза Ланглея за его дерзость, как сделала бы это в другом случае. Его преклонение доставляло ей удовлетворение, хотя она была выше того, чтобы с умыслом использовать его для возбуждения ревности Губерта.

— Ваша жена выглядит сегодня удивительно, Губерт, — прошептала ему Алиса, — она так не похожа на англичанку, ее отец должен чувствовать себя ужасно довольным всем этим.

Герцогиня в первый раз осмелилась на враждебную вылазку, но она задыхалась от ревности, и потом — этот огонек в глазах Губерта!

Он посмотрел на Алису с циничной усмешкой. Ему было вполне ясно, чем вызвано ее замечание. Все, что только может мужчина знать о женщинах, — все было Губерту хорошо известно!

В свете уже давно носились неопределенные слухи, что в этом браке обе стороны очень далеки друг от друга, — источником их служила болтовня домашних, — а для скольких женщин отношения между мужем и женой представляют особый интерес!

Герцогиня Линкольнвуд знала об этих слухах и до сих пор черпала в них мужество. Но что значат все сплетни теперь, когда она видит этот огонек в глазах лорда?..

Между тем музыка остановилась, Чарльз Ланглей и Ванесса оказались как раз рядом с ними, и Губерт потерял власть над собой. Не обращая внимания на герцогиню, он сделал шаг по направлению к Ванессе и почти грубо сказал ей:

— Я хочу следующий тур!

Чарльз Ланглей насмешливо приподнял брови, откланялся, повернулся к Алисе, которая встретила его блеском своих светло-ореховых глаз, и они ушли, оставив супругов вдвоем.

Ванесса почувствовала страстное волнение, хотя в то же время нагло-повелительный тон Губерта оскорбил ее. Они стояли, глядя друг на друга. Музыка заиграла снова. Губерт обхватил рукой ее талию, и они закружились в танце. Впервые после брачной ночи он прикасался к своей жене. Ее гибкое, поразительно стройное тело, казалось, растворялось в его объятиях. Она прекрасно танцевала, с таким чувством ритма, которым обладают немногие. Упоение охватило обоих. Они забыли обо всем на свете, ощущая только близость друг друга. Ванессе казалось, что она не существует больше сама по себе, все ее существо сливалось с Губертом. Мысль об удивительном чуде, которой прежде, как слишком священной, она боялась отдаться, теперь овладела ею. Что бы он сказал, если бы узнал об этом? Будет ли он обрадован? Вот они здесь, на балу в Лондоне, совершенно чужие друг другу, проделывают условные па, а сердце ее хранит эту тайну и в памяти их живет то странное воспоминание… Его руки почти неистово обнимали ее, его сердце мятежно билось у самой ее груди. Губерт горел от страсти. Он сжимал ее с такой силой, что она еле могла дышать. И когда раздались последние звуки оркестра и они оторвались друг от друга, его синие глаза сверкали, а ее лицо было мертвенно-бледным.

— Что с вами, вы устали? — спросил он. — Может быть, я танцевал слишком быстро?

— Да, вероятно, — сказала она, стараясь сохранить спокойствие.

Губерт подвел ее к месту. Он уже пришел в себя. Бедное дитя! Каждый раз, когда он давал волю своему чувству к ней, он раскаивался в этом и сердился на нее, как будто она была виновата.

— Вы выглядите ужасно бледной, — продолжал он недовольно, когда она села, — но у вас ведь вообще белый цвет лица, не правда ли?

— Да, кажется.

— Не принести ли вам чего-нибудь?

— Нет, я хотела бы, если можно, уехать — уже так поздно.

— Я усажу вас в автомобиль, он ведь вас ждет.

Они спустились по широкой лестнице, и пока ей подавали манто, Губерт совсем овладел собой. Что за сумасшествие было танцевать с нею! Он пришел в ярость от мысли, что так легко попадает во власть ощущений.

Он усадил Ванессу в автомобиль и, сказав ей холодно «покойной ночи», возвратился в бальный зал.

В сердце Ванессы бушевала ревность. Он вернулся к Алисе! Они, вероятно, будут вместе смеяться над дочерью «еврея-ростовщика». Называют ли они ее так, как другие в этом ненавистном ей свете?

Мадлен не дождалась ее, и когда она вошла в свою роскошную комнату, расположенную двумя этажами выше библиотеки, окна которой также выходили в парк, начало светать. Уже видна была густая листва деревьев, появились прохожие — одни отправлялись на раннюю работу, другие возвращались домой после праздничных развлечений.

Ванесса отдалась своим грустным мыслям. Вся ее жизнь — насмешка, и она не будет больше это выносить. Когда окончатся ненавистные празднества по поводу выставки, она отправится к отцу и заявит ему, что хочет возвратиться домой. Она не станет больше жить под одной крышей с Губертом. Какая-то тайна скрыта здесь. А ее прямой натуре претило все тайное. Гордость Ванессы была глубоко уязвлена. Губерт, конечно, не мог жениться на ней ради денег — ведь он очень богат. Из того, что она слышала в свете, она знала, что он всегда был богат. Горький яд добытого в свете знания продолжал и сейчас жечь ее. Она поняла теперь, что Губерту незачем было домогаться родства с семьей ее отца. Значит, это считалось позором — быть дочерью банкира? Отчего же он женился на ней? Ей хотелось умереть.

Затем она вспомнила, что готовит ей будущее. Странный трепет охватил ее.

Было ли это правдой? Осмелится ли она спросить Губерта? Посоветоваться ли с кем-нибудь?

Что означает все это и вся жизнь? И если она должна произвести на свет божий новое маленькое существо — как это произойдет? Всюду опять ненавистные, страшные тайны, а ее муж, долг которого в эту минуту быть возле нее, находится в обществе другой женщины, женщины его круга, и она здесь одна, нелюбимая и чужая, незаконно ворвавшаяся сюда. Ванесса упала на колени возле открытого окна, и слезы одна за другой медленно потекли по ее бледным щекам.