Любви все возрасты покорны (СИ)

Глава 7

Вначале, путь Оболенского лежал в Испанию, затем в Лондон и, наконец, в Париж, где он надеялся подписать очень выгодный контракт со своими европейскими партнерами. Проживал Стас в пятизвездочном отеле, т. к. дом его сына находился слишком далеко от офиса, где ему необходимо было присутствовать ежедневно.

Переговоры затягивались, и Стас начинал нервничать. Прошло уже почти три недели, со времени его отъезда. Когда во время разговора с Шурой по телефону он спросил об Анне, тот ответил:

— Работает, сделки по недвижимости делает. К нам с Люсей не заходит и даже не звонит.

— Обо мне ничего не спрашивала?

— Нет, Стасюля, — ответил Шура, — попросила твое имя не упоминать и говорить только о делах.

Сидя по вечерам в своем номере, Стас старался скрупулезно вспомнить всю историю их отношений, все разговоры, которые они вели. Проанализировать, что говорил сам, что отвечала Анна, и до сих пор задавался одним и тем же вопросом — почему Аня так спокойно отнеслась к их разрыву? Может, она меня никогда и не любила? — иногда задумывался он. Но все ее поступки, поведение говорило об обратном. Она чувствовала и понимала его, как никто другой, угадывала его желания, угадывала мысли.

Стоп! — подумал Оболенский. А, если задаться другим вопросом — почему мне, Анна стала необходима, как воздух? Почему?? Она не мешала мне, — неожиданно пришла в его голову мысль. Она не мешала мне жить так, как я привык! И никогда не пыталась переделать меня под себя! Пожалуй, да, — решил Стас.

А я, — снова задумался он, — я пытался? Нет, тоже нет. Хочешь, работай, хочешь, не работай, — заявил Оболенский Аннушке с первых дней, как они начали жить вместе, — лишь бы тебе было хорошо. Да, в этом плане у них все было нормально.

Но, что же еще, что еще вошло в его жизнь, с приходом Анны? Почему, даже в самые неудачные дни, когда на работе все складывалось не так, как хотелось, при одной мысли, что он придет домой и там его ждет Анюта, у него становилось легко и радостно на душе. Гори все ярким пламенем, — думалось ему в такие дни, зато у меня Анечка есть.

Мама! — вдруг подумал он. Да, в определенные моменты Аня очень напоминала ему его мягкую и добрую мамочку.

Хотя с детских лет он знал, что жаловаться, размазывать слезы и сопли, дедом и отцом было запрещено, но когда никто не видел, маленький Стасик прибегал к маме и, утирая слезы, шептал ей на ухо свои обиды. Рассказывал о настоящей "трагедии", что Шура опять у него отнял машинку. Мама прижимала сыночка к груди, ворошила его кудряшки, целовала в носик, в затылочек и говорила, что он у нее самый красивый, самый умный мальчик, самый любимый. Она обещала сыну, что Шура поиграет его машинкой и вернет, успокаивала своего малыша и никогда не выдавала их общей тайны мужу и свекру. Когда Стас немного подрос, он уже уворачивался от маминых поцелуев, считая себя взрослым. Мама вздыхала и оставляла сына в покое.

И вдруг сейчас этому сильному, довольно жесткому немолодому мужчине захотелось почувствовать именно материнскую ласку. И Анюта давала ему эту ласку.

Однажды, Стас вернулся с работы поздно, злой и безумно уставший. День выдался тяжелый, неудачный, и Оболенскому даже языком шевелить не хотелось. Он сбросил на диван пиджак, галстук и рухнул в кресло. Анна молча убрала его вещи, поставила на столик рядом с ним бутылочку французского коньяку, порезанный лимон и вышла из комнаты, не сказав ни слова.

Когда Стас немного отошел и стал переодеваться, Аня набрала в ванну воды, принесла махровый халат и за руку повела его в ванную комнату. Анюта купала своего "злого крокодильчика", как малыша, ворковала, какие-то нежные слова, и Стас вдруг услышал интонацию мамы. Закончив купание, Аня вытерла свое сокровище полотенцем, уложила на кровать, сделала массаж, натерла кремом, чмокнула в нос и велела засыпать.

Проснувшись утром отдохнувшим и бодрым, Стас поцеловал Анины руки и прижал их к лицу.

— Кнопочка, как ты догадалась вчера, что со мной лучше было не разговаривать? — поинтересовался он.

— Стасику мой, — ответила Анна, — если бы я стала мелькать у тебя перед глазами, да еще расспрашивать о том, что произошло, ты стал бы снова прокручивать в голове неприятные события, нервничать. И вся твоя злость могла бы выплеснуться на меня.

— Разве такое случалось? — удивился Стас.

— Вот и не надо, чтобы это когда-нибудь случилось.

— У тебя совершенно удивительные руки, — прошептал он, — ты мне очень напомнила мою маму. Она так же ворошила мне волосы, целовала в носик и говорила ласковые слова. Что-то я расслабился, старею, наверное.

С той поры его любимая Кнопочка иногда становилась для Стаса еще и мамой.

Оболенский лежал на кровати, смотрел в потолок и улыбался. Воспоминания были приятными и приносили душевный покой. Он не мог припомнить ни одной конфликтной ситуации или серьезной ссоры между ними. У Аннушки был редкий дар мягко обходить острые углы, в различных жизненных ситуациях.

Но, ведь была же какая-то причина, что она так спокойно и безропотно приняла их разрыв. Люсьена, в тот роковой день обронила фразу, что, значит, Анна смирилась. И опять возникает вопрос — с чем она смирилась? Может, Аня этого ждала? Но, какие у нее были основания? Что-то не складывалось в его схеме.

Встречаются двое уже немолодых людей, между ними возникает, казалось бы, полное взаимопонимание во всех отношениях. Оба умеют идти на компромисс, никто не пытается подчинить себе другого. Финансовые и сексуальные проблемы, вообще, отсутствуют. Тогда, что? Что, может стать причиной их расставания? Его безумная ревность? У Аннушки, которая умела и любить, и понимать, и прощать, должна быть на это какая-то более серьезная причина.

Стас вышел на балкон. Под ним простирался миллионами огней ночной Париж. Эйфелева башня сверкала во всем своем великолепии. Ночь была тихой и обворожительной, в черном небе

висела круглая луна. Полнолунье, — подумал Стас, самое время

выходить на прямую связь. Так он называл время медитации.

Утром Оболенский проснулся с совершенно ясным решением — срочно встретиться с Олесей, дочерью Анны. К счастью, в его мобильнике был номер ее телефона в Париже. Ему ответил молодой женский голос.

— Добрый день, — сказал он по-русски, — Оболенский побеспокоил. Могу я услышать Олесю?

— Добрый день, Станислав Георгиевич, — ответили ему с другого конца телефона, — я вас слушаю.

— Олеся, если вы знаете мое имя, стало быть, мне не надо объяснять, кто я такой и откуда?

— Не надо, — ответила Олеся, — мама о вас рассказывала.

— Олесенька, я в Париже. Могу я просить вас о встрече со мной?

— Без проблем, сегодня у меня выходной, подъезжайте.

Они договорились о встрече и через некоторое время, Стас сидел у нее дома. Олеся внешне мало походила на маму, но это была ее дочь. В движениях, в улыбке, в спокойном разговоре.

— Олеся, я очень надеюсь на вашу помощь, — сказал Стас.

— На помощь? — удивилась молодая женщина. — В чем?

— Вы, наверное, в курсе, что несколько месяцев мы жили с вашей мамой вместе. Скажите, что мама рассказывала обо мне?

— Да много, что рассказывала. Факты вашей биографии, что долгое время вы жили один, что ваш сын тоже живет в Париже.

— А что она говорила обо мне, как о человеке? — поинтересовался Оболенский.

— Знаете, Станислав Георгиевич, я могу сказать вам только одно — ничего плохого она о вас не говорила, только хорошее.

— Ну, а о причине нашей ссоры?

— Так, в общем, в двух словах, что вы приревновали ее, наговорили много неприятного и все.

Тогда Стас во всех подробностях описал Олесе события того рокового дня.

— Я никак не могу понять, — сказал он, — почему ваша мама, так спокойно отнеслась к нашему разрыву? Ведь она любила меня и, как мне казалось, очень любила.

— Она и сейчас вас любит, я не сомневаюсь, — ответила молодая женщина. — А меня вот, какой вопрос интересует, — почему, если вы, как мама говорила, экстрасенс и, чуть ли, не ясновидящий, поверили клевете?

— Знаешь, Олеся, когда бог хочет наказать, он отбирает у человека разум. Мои мозги просто помутились, наверное.

— Моей маме, как-то на мужчин в жизни не везло. Это бывает. И когда она встретила вас, то не могла поверить в свое счастье. Мне кажется, что она все время ждала какого-то подвоха. Мама мне говорила, что у вас с ней все складывается слишком хорошо и гладко, а так в жизни не бывает. Потому, что так не может быть никогда.

Они еще долго разговаривали с Олесей о матери. Стас пригласил ее с мужем в русский ресторан, которым владел его сын. В дальнейшем, Анечкина дочь с мужем очень подружились с семьей Юры.

Вернувшись в отель, Оболенский вышел на балкон и закурил. Так, вот в чем дело, — думал Стас. Значит, у Анюты в подсознании сидела мысль, что вся эта идиллия скоро кончится и она, внутренне, готовила себя к этому. Но, как известно, мысль материальна. Сама, того не подозревая, Кнопочка спрограммировала ситуацию.

Так, — думал Стас, теперь надо решить, что делать, чтобы все исправить. Он набрал номер телефона Шуры, ответила Люсьена.

— Стасюля! Привет, дорогой! Ну, как ты там? Когда тебя ждать домой? — поинтересовалась она.

— Спасибо, хреново, — ответил Стас. — Буду, наверное, дней через десять, не раньше.

— Ой, в Париже и хреново, что так?

— Да понимаешь, выхожу ночью на балкон, внизу Париж, в небе луна, а мне на эту луну волком выть хочется. Хочу домой, хочу поесть Анюткиных беляшиков, нашей рыбки и прижаться к любимой попке своей Кнопочки. Кстати, она у тебя так и не появлялась, не звонила?

— Да как тебе сказать, — ответила Люся, — вообще-то, мы недавно с ней встретились в магазине, и я затащила ее к нам. Часа три сидели, болтали.

— О чем?

— Ну, о чем мы можем с твоей Кнопочкой болтать? О ней, о тебе, конечно, о вас.

— Люся, — взмолился Стас, — не томи, что она говорит обо мне?

— Ой, Господи! Я ей поклялась, что ничего тебе рассказывать не буду.

— Люсенька, милая, ну по-родственному, — простонал Оболенский, — она вспоминает меня? Скучает, хоть немного?

— Кстати, а почему ты ей сам не позвонишь?

— А что я ей могу сказать? Банальное: "Я тебя люблю!". Я ей, между прочим, сразу из Испании звонил. Из Лондона два раза, так она трубку бросает.

— Значит, тогда еще рано было, она еще не созрела для разговора с тобой, — ответила Люся. — А теперь, я думаю, в самый раз. Но, если ты протянешь еще десять дней, то, может быть, станет поздно. Стаська, я тебе расскажу то, о чем обещала не говорить, но ты меня не выдавай.

— Могила, Люсенька! Могила! Клянусь!

— Так вот, слушай. Пришли мы к нам домой, чай пили, болтали, вдруг слышу, мой мобильник звонит, а я его в гостевой комнате оставила. Зашли туда, я поговорила с дочерью и потом вижу, что Анна подходит к стулу, на котором висела рубашка. Я думала это Шуркина. А она эту рубашку прижимает к лицу и говорит: "Это Стаськина рубашка, это запах его тела, я его чувствую". И вот тут у нее слезы градом потекли. В общем, забрала она у меня твою рубашку, сказала, что стирать не будет, а будет с ней спать и вдыхать запах твоего тела.

Еще вот, что я хочу тебе сказать. Вы два дурака. Один в Париже на луну воет, а другая спит с его рубашкой в обнимку. Звони ей немедленно, говори, что хочешь. А лучше всего, бросай ты все и приезжай. Докажи женщине, что она тебе дороже всяких денег. Понял меня? — закончила Люся.

— Люсенька, ласточка, спасибо тебе. Целую! — радостным голосом прокричал Стас и положил трубку.

Господи, — подумал он, какое простое решение — взять и прилететь. Набрав номер телефона Анны, он молился, чтобы она оказалась дома.

— Анечка, только, пожалуйста, трубку не бросай, — сказал он, услышав ее голос.

— Хорошо, — ответила Аня.

— Кнопочка, как ты там? — спросил Стас тихим голосом.

— Как всегда — лучше всех, — так же тихо, ответила Анна.

— А мне вот здесь — хуже всех, — продолжил Стас, — я так по тебе соскучился, что вою на луну. Еще, я познакомился с твоей дочерью и ее мужем.

— А зачем ты с ней знакомился?

— Встретились, поговорили о тебе, она мне давала твои стихи почитать. Я познакомил их с семейством моего сына.

— Нет, я все-таки не пойму, зачем тебе это надо?

— По-моему, я произвел на твою дочь хорошее впечатление, — не обращая внимания на ее вопросы, продолжил Стас. — Надеюсь, что она будет моей союзницей и поможет нам, наконец, помириться.

Анна молчала.

— Анечка, почему ты молчишь? — встревожено спросил Оболенский.

— А что бы ты хотел от меня услышать? — поинтересовалась Аня.

— Одну единственную фразу, что ты меня ждешь. Хотя бы это.

Несколько минут в трубке было молчание.

— Приезжай скорей. Я тебя очень жду, — сказала Анна почти шепотом и положила трубку.

Когда Оболенский принимал решение, он немедленно приступал к действию. Завтра я буду у твоих ног, Кнопочка моя, — думал Стас, набирая номер телефона аэропорта.