Любящие сестры

ПРОЛОГ

Голливуд, Калифорния. Сентябрь, 1954 год.

Долли Дрейк сошла с автобуса на перекрестке бульвара Сансет и улицы Вайн. Казалось, тротуар колебался в волнах горячего воздуха. Она ступила на него, слегка покачнувшись, словно на палубу плывущего корабля. Ее стало тошнить, в висках застучало. Отразившись в огромном изогнутом крыле здания Эн-би-си, солнце ударило ей в глаза взрывом белого света, словно раскаленными иглами.

«Что со мной? – подумалось ей. – Приступ лихорадки… А может, месячные?»

Нет, это вовсе не лихорадка, а гораздо хуже. У нее болит душа. Всю ночь ее истерзанный ум кружился вокруг одной и той же проблемы, словно ошалевший в полнолуние пес, не в силах принять решение.

Все дело было в письме, лежавшем сейчас в ее лакированной сумке. Она так ясно видела его – длинный белый конверт, свернутый вдвое, затем еще раз вдвое, – словно ее взгляд мог проникать сквозь непрозрачный материал. Внутрь конверта вложен один-единственный листок – протокол собрания Общества коммунистов. Вверху стояла дата – 16 июня 1944 года. Десять лет назад.

«Ну и что? – подумала она. – Задрипанный клуб политических болтунов, который уже много лет как развалился. Кучка имен, которые никто никогда не слышал. Кроме одного. Полустершаяся, но все же вполне различимая подпись в нижней строке. Имя почти столь же знакомое миллионам добрых американцев, как свое собственное каждому. Имя, за которое сенатор Джо Маккарти в Вашингтоне, без сомнения, с радостью ухватится».

На нижней строке можно было прочесть:

Это, естественно, было задолго до того, как она сократила свое имя до Ив и переехала с бульвара Ла-Бре на Бель Эр. И до того, как получила своего «Оскара» и вышла замуж за популярного режиссера Дью Кобба. До того, как махнула рукой на свою сестру Долли.

Долли вдохнула огромный глоток тягучего, словно расплавленная смола, воздуха. Сразу вспомнился кондиционированный кадиллак Ив, на котором та ездит в последние дни, – белый, словно наряд невесты, с вишнево-красными сиденьями и откидным верхом. Долли представила себе, как приятно нестись в такой машине сейчас по бульвару Сансет с развевающимися под теплым ветром волосами. Люди оборачиваются со всех сторон, чтобы взглянуть с восхищением и завистью, раздумывая про себя: «Кто это? Видно, какая-нибудь знаменитость».

Раздался сигнал автомобиля и видение исчезло. Затем мимо прошествовала, оттеснив Долли к обочине, стайка начинающих актрисок – слишком юных, белокурых и большеглазых для того, чтобы быть кем-то еще. Они тихо щебетали между собой, и солнце скользило по их длинным шелковым чулкам. У одной чулки были разного оттенка – без сомнения, результат чрезмерной бережливости. Долли мрачно улыбнулась, вспомнив о концентрате Кэмпбелла, который ожидал ее дома в Уэствуде, – суп-лапша с цыпленком. Если смешать его с двумя стаканами воды, вместо одного, щедро снабдить кетчупом и соленой приправой, то одной баночкой концентрата можно вполне прилично пообедать. Ну, не очень прилично, конечно, но все-таки. И может быть, она даже побалует себя на десерт и сходит в кафе. Единственное, что всегда поднимает ей настроение, – это шоколад. Однако при мыслях о еде ее снова стало тошнить.

Надо было отхлестать ее по щекам, эту дрянь! Но разве можно ударить Ив? Но смогла же сама Ив так обидеть, вернее, убить свою дорогую сестричку!

Долли мысленно перенеслась в Клемскотт, за много миль и лет от сегодняшнего дня, и, словно наяву, услышала громовой голос проповедника Дэгета с церковной кафедры: «Облачись в броню Господню, дабы противостоять стрелам диаволовым!»

«Это верно, – вздохнула Долли. – Но почему никто не защитил меня, когда малышка Ив одну за другой выхватывала у меня каждую мало-мальски приличную роль, которую мне предлагали? Не говоря уж о моем парне! В городе полно мужчин, а ей надо было подцепить именно моего!»

В горле застрял комок слез. Тяжелый, разъедающий, как соляная кислота. Она осторожно вытерла уголки глаз краем ладони и глубоко вздохнула. Не хватало еще только разрыдаться прямо на улице и явиться к Сиду с красными, опухшими глазами. Если мама Джо хоть чему-нибудь научила ее, так это, прежде всего, тому, чтобы хранить свое грязное белье в закрытой корзине.

Долли перешла улицу и направилась к Вайну. Казалось, все тело увязает в горячем воздухе. Словно она не шла, а проталкивалась сквозь нечто плотное и липкое. Когда она только доберется! Защищенная тенью сводов замка, взглянула на часы над зданием Эй-би-си. Уже без десяти три. Она обещала Сиду прийти в два. «Опять опоздала», – подумала она. Что ж, разве не в этом суть всей ее жизни? Всегда и везде опаздывать?

Она ускорила шаг. Босоножки проваливались в размягченный асфальт, в голове стучало, словно от грохота барабанного марша. Сид, наверное, уже очень зол, что ее нет. Он ненавидит ждать. И тут же подумала: «А черт с ним, с Сидом, я ему, в конце концов, плачу за это». Притом, когда доходы равны нулю, агент, требующий десять процентов с прибыли, тоже получает нуль. Ее последняя работа – Ламы на свободе» – даже не была выпущена. И с тех пор она имела только пару массовок и один рекламный телеролик.

Это судьба. Долли Дрейк должна вертеться вокруг нуля, а у малышки Ив тем временем появляется бронзовая звезда и отпечатки ладоней на тротуаре знаменитостей на бульваре Сансет.

А теперь еще и Вэл.

Долли подошла к отелю «Сенчури Плаза». Солнце превратило стекла здания в зеркала. Она бросила быстрый взгляд на свое отражение – приятная женщина моложе тридцати (через год, в мае, ей будет тридцать), соломенного цвета волосы, зачесанные гребнем кверху; возможно, несколько полноватая, одетая в розовое цветастое платье из искусственного шелка – лучшее, что у нее есть. Солнце мгновенно высветило булавку, приколотую с внутренней стороны выреза. Она поморщилась. Все тайное становится явным. Вот и попробуй после этого хоть что-то утаить!

Мысли снова вернулись к письму, желудок снова заныл. Письмо она получила вчера с вечерней почтой вместе с запиской от Сида:

«Думаю, тебя это заинтересует. Мне прислал один старый «друг» твоей сестрицы. Позвони».

Он впервые писал ей. Вся его жизнь шла по телефону, а ради такого случая он даже отступил от своего правила.

Сид имеет вескую причину размахивать боевым топором против Ив. Шесть лет назад она надула его, и не только как своего агента. Через неделю они собирались пожениться. Сид после этого пил две недели без перерыва, никого не впускал, не отвечал на телефонные звонки, что было для него равносильно потери дара речи.

С тех пор в нем появилась несвойственная ему прежде язвительность.

Долли знала по собственному опыту, что больше всего на свете Ив не хотела бы иметь дело с властями. «Из нее такая же коммунистка, как из Меми Эйзенхауэр», – подумала она. Верно, какой-нибудь кинорежиссер или помощник продюсера назначил ей свидание в тот день, привел на это сборище и попросил сделать несколько записей. А на следующий день вся эта история вылетела у нее из головы. Иначе она непременно рассказала бы о ней Долли.

К сожалению, после войны все изменилось. Тот чудесный дух всеобщего единства, совместный труд ради победы – все исчезло. Теперь никому нельзя верить. Любой способен нанести удар в спину, особенно здесь, в Голливуде. Всякий, в ком могли заподозрить хоть малейший оттенок красного, и даже тот, кто не выражал особого отвращения к «красным», – будь это хоть самый прославленный директор или продюсер, – немедленно получал отставку и попадал в черный список. И уже нигде во всем городе он не мог найти работу. Настоящая гражданская смерть. Только смерть все-таки легче. По крайней мере, на похоронах люди скажут о тебе хоть что-нибудь хорошее.

И теперь, стоит ей только захотеть – и одной из этих несчастных, отверженных душ станет ее сестра Ив.

Что касается Маккарти, он любит знаменитостей. И чем известнее имя, попавшее ему в лапы, тем с большей силой он давит его. Ив очень известна, это верно. А кто выше стоит, тому больнее падать.

Долли ощутила прилив жгучей горечи. А что, если поступить с ней так, как она заслуживает, разве это не справедливо? Пусть прочувствует, что это такое – валяться на грязной мостовой, как простые смертные. Посмотрим, как тогда станет относиться к тебе Вэл Каррера!

Долли сжала пальцами сумочку, словно боясь, что проклятый конверт, заключенный внутри, вылетит из рук. Всю ночь она терзалась вопросом, как быть! А долго ли думала Ив, прежде чем всадить нож мне в спину?

Мрачно сжав губы, она свернула на Голливудский бульвар и затем вошла в прохладный, отделанный мрамором вестибюль конторы на углу. Конечно, пока рано принимать последнее решение. Сначала надо поговорить с Сидом. Вчера, когда она позвонила ему, он сказал, что для нее есть сообщение, кое-что весьма серьезное. Но, Господи Боже, что может быть серьезнее того, что она уже знает?

– Это все равно, что убийство, – сказала Долли.

Сидя на низенькой кушетке перед громоздким столом Сида, чувствуя, как капли пота высыхают под прохладным ветерком, дующим с потолка от вентилятора, она теребила конверт, который достала из косметички. В этот момент она напоминала маленькую злобную собачонку, готовую укусить. Здесь, по непонятной причине, такой ход казался гораздо реальнее… хотя и по-прежнему невероятным… чем когда она шла сюда. Сердце тяжело билось, будто она только что одолела четыре лестничных пролета, вместо того, чтобы подняться на лифте. Она оглядела аккуратный кабинет Сида, с удовольствием отмечая отсутствие лишних вещей, – никаких беспорядочных залежей бумаг на полках, никаких подносов с нераспечатанной почтой, никаких переполненных окурками пепельниц. Только бледно-зеленые стены, вплотную завешанные фотографиями в рамках. И почти на каждом – Ив Дэрфилд. Вот, упершись рукою в бок, Ив замерла перед дворцом Спящей Красавицы в только что открытом Диснейленде. Вот Ив стоит на коленях на бульваре знаменитостей, вдавив ладони в незастывший цемент. Вот она, сияя улыбкой Ипаны, за рулем автомобиля «бель-эр» новой модели, презентованного ей компанией «Юниверсал».

«Идиотский музей», – подумала Долли. Если Ив бросила Сида, то он, без сомнения, до сих пор этого не забыл.

Долли взглянула на него. Тот тип мужчины, о котором мама Джо сказала бы: «Скользкий как змея». Хотя, конечно, довольно потрепан, с сединой на висках, с сеткой мелких морщинок у верхней губы. Сейчас, уперев длинную ногу, обтянутую легкой серой тканью брюк в открытый ящик стола, он буравил ее темными глазами, и от этого становилось не по себе, как в детстве, когда она заглядывала внутрь двойного ствола отцовского «винчестера» двенадцатого калибра. К тому же эти глаза по обеим сторонам массивного римского носа почти ликовали.

Не более чем второсортный агент, а то и того хуже. Впрочем, она не могла с полной уверенностью обвинить его в провале своей актерской карьеры – ведь «Дамы в цепях» так и не имели приличного сбора. Как мужчина он тоже полное дерьмо.

Но ее чувства к нему в этот момент были гораздо сильнее, чем просто отвращение. Вертя в руках присланный им злополучный конверт и глядя на его ухмылку, – сущий пес, повадившийся в курятник жрать яйца, – Долли кипела ненавистью к этому сукину сыну за то, что он так безошибочно знает ее сердце, словно уличный мальчишка ходы-выходы в своем городе. И за то, что предоставил ей выбор, на который она не имеет права.

Надо встать и уйти сию же минуту!

Но он сказал, что имеет для нее важное сообщение. Если уж она дошла до того, что явилась сюда, разумнее выслушать и остальное.

– Но почему я? – с нажимом спросила она. – Для чего ты посылаешь это мне, когда вполне можешь сам разыграть большого патриота и собственноручно открыть глаза сенатору Маккарти? Если уж ты так ненавидишь Ив.

– Ты не поняла. Причем здесь я? Это серьезное дело, которое должна решать именно ты, – ответил он ровным голосом, и только жесткое выражение глаз выдавало его. – Я вижу, ты готова выслушать меня. Не возражаешь, если мы будем разговаривать здесь?

Она подалась вперед, ощущая легкую дрожь, и уперлась локтями в колени. Желудок снова сдавило от волнения.

– Хорошо. Только, ради Бога, не забывай, что дело касается моей сестры.

И племянницы тоже – маленькой Энни, дочери Ив. Обе они ее родная кровь.

– Слушай внимательно, – начал он ласково. – Ты сама поймешь, как поступить. – Он помолчал, видя, что она откинулась на мягкую спинку кушетки. – Вот так. Ты знаешь, Долли, дорогая, в чем твоя беда? Ты слишком добра. А в твоем положении это все равно, что глупость. С добрыми намерениями и пятью центами в кармане ты можешь, например, позвонить по телефону. Но ведущую роль в картине «Влюбленный дьявол» на это не приобретешь.

Долли смотрела на его двигающиеся губы, слушала звук голоса, но смысл фраз не доходил до нее. Внезапно этот смысл ударил в голову, словно двойная порция бурбона. «Влюбленный дьявол»! Мэгги Дюмонт – роль, о которой мечтает каждая актриса. И на эту роль метит Ив!

Ярость вспыхнула в ней. Подонок! Да он просто издевается над ней, выставляя подобную приманку. Как он смеет делать дурацкие намеки, прекрасно зная, что ей никогда такого не достичь!

Но его взгляд был вполне серьезен.

– О чем ты говоришь? – спросила она.

– Я говорю, что стоит тебе захотеть, и я на восемьдесят восемь процентов уверен, что добуду тебе эту роль.

Долли ощутила внутренний толчок, словно где-то глубоко дрогнула маленькая мышца, – это мертвая надежда снова подала признаки жизни. Но сразу же вспомнилось, что «Дьявола» ставит Преминджер и в прошлом году именно Ив играла в его картине, принесшей ему «Оскара» за режиссуру.

– Даже если Ив не получит роли, как ты заставишь Преминджера взять меня? – спросила Долли. – Помнишь, я чуть не получила роль в фильме «Дорога бурь». Ты уже договаривался об условиях контракта. Но каким-то образом Ив опередила меня. Как, впрочем, бывало сотни раз.

– В этом все и дело. Преминджер на уши встанет ради Ив. Он от нее без ума. По его мнению, она – вылитая Мэгги Дюмонт. Сечешь, Долли, дорогая? Вообрази себя на месте Отто. Если он не получает Ив, кого он выберет скорее всего?

Неужели его рассуждения верны? Безусловно, она очень похожа на Ив. И если что-то может спасти ее от краха, то почему бы не это сходство? Между ними всего шестнадцать месяцев разницы, чуть ли не близнецы. Только Ив – красавица, а она… ну, скажем, миловидная. Долли взглянула на фотографию над головой Сида. Волосы Ив от природы белокурые, почти совсем светлые. А ее искусственно осветленные волосы совершенно неопределенного цвета. И если глаза Ив поразительно глубокого оттенка индиго, то у Долли они водянисто-голубые, цвета выгоревшего ситца. Можно подумать, что она была создана как первоначальный набросок, для того, чтобы, исправив все недостатки, неведомый художник сотворил на этой основе потрясающий шедевр. «Лучше бы я родилась уродиной, по крайней мере, никто не стал бы нас сравнивать». Единственное, в чем она превзошла Ив, – это ее бюст. Вплоть до последнего класса за ней охотились все мальчишки средней школы в Клемскотте, словно дикие козлы в брачный период.

«Нет, – подумала она, – ничто не заставит Преминджера взять на роль второсортную копию оригинала, о котором он мечтает». А если он не сможет получить Ив? А что, если Сид прав? Вряд ли он сидел здесь просто так. Наверное, сделал уже дюжину звонков, прозондировал почву, получил определенные гарантии. Иначе, зачем бы ему тратить на нее драгоценное время? Он, может, и не хватает звезд с неба, но его клиенты работают на радио и телевидении. К тому же ее контракт, не говоря уж о деньгах, сильно повысит шансы их обоих. Это может стать кардинальным переломом в ее карьере. Конечно, у Сида и без того вполне приличный список клиентов, он проживет и без нее, но чего у него нет, так это кинозвезды.

Вполне понятно, что он хочет привлечь к себе внимание, произвести эффект. К тому же он не забыл, как Ив отделалась от него – словно вывалила груду мусора из своего пикапа.

– А ведь я могу сделать вид, что никогда не видела этого письма. – Тяжело сглотнув, она барабанила пальцами по конверту на коленях. В этот миг ей показалось, будто в желудке заворочалась огромная лягушка. – Что мне за дело, если сто лет назад Ив входила в какой-то там клуб с красным уклоном! Может, она считала, что помогает спасать мир, сидя в прокуренной задней комнате и слушая вспотевших от волнения болтунов. Думаю, ей это очень скоро надоело. – При этих словах она ощутила в груди ледяной холод. – Ив существует только для Ив, можешь так и записать для памяти.

Сразу вспомнился Вэл, и сердце болезненно заныло. Долли познакомилась с ним год назад, и это знакомство длилось всего несколько недель… Может быть, не слишком долго, но достаточно, чтобы успеть разбить ей сердце. Но Вэл не обманщик, во всем виновата только Ив.

– Ничего ты не можешь, – ответил Сид, словно после глубоких раздумий. Вращающееся кресло слегка скрипнуло, когда он откинулся на спинку, сцепив длинные руки на затылке. Его волосы так лоснились и пружинили, словно он удобрял их навозом. Впрочем, он в этом не нуждался, потому что и так был полон им до ушей. – А если и можешь, то сама не захочешь.

Тяжесть в желудке снова дала себя знать.

– Я все никак не пойму, к чему весь этот разговор? Почему ты не отправил эти тридцать сребренников в Вашингтон без моей помощи? Я тебе здесь совершенно ни к чему.

– Ты права, куколка. Ты мне совершенно не нужна. Это я тебе нужен.

Сама того не замечая, она поднялась, и конверт соскользнул с коленей на бежевый ковер. Ну и наглость! Если он даже когда-то и помог ей, то она могла бы прекрасно без этого обойтись.

– Ты нужен мне как собаке пятая нога, Сид.

Он снова ухмыльнулся, но на этот раз так мрачно, что у нее по телу пошли мурашки. Подавшись вперед, он оперся на стол ладонями и растопырил пальцы. Горячее прикосновение его рук затуманило прозрачную поверхность настольного стекла.

– Долли, дорогая. Ты все никак не поймешь, да? – мягко начал он, но каждое слово падало на нее, словно капли тающего льда. – Ты считаешь, что Ив во всем превосходит тебя, верно? Она красивее, она талантливее, так? Нет, детка, не так! Ив превосходит тебя только наличием клыков. Чтобы получить малейшую роль, она готова на все. А ты, Долли, ты слишком нежна. В твоей профессии надо действовать методом щуки. Глотать все, что удалось схватить. Не думаешь же ты, черт побери, что Джейн Рассел стала спать с Говардом Хьюзом из-за его мужских достоинств?

Он помолчал, чтобы дать Долли возможность переварить сказанное. Затем поднялся и подошел к тому месту, куда упал конверт. Нагнувшись, подал ей. На мизинце она успела заметить перстень с печаткой, блеснувший в золотистом пыльном луче, косо пробивающемся через жалюзи.

– Докажи мне, что ты хочешь этого, детка. Докажи, что ты готова на все, что угодно, – и это уже полдела. И тогда… – он усмехнулся. – Если что-нибудь случится с Ив, например, она вдруг заболеет или сбежит в Акапулько со своим жеребцом… или, скажем, потеряет добрую репутацию, – тогда, как ты думаешь, что скажет Отто, если ты придешь к нему, чертовски похожая на Ив, словно ее двойник?

Долли едва слушала его. Перед глазами внезапно возникла иная картина. Так ясно, словно в черно-белом кино, она увидела двух худеньких девушек с тревожными глазами, сошедших с автобуса, – Дорис и Иви Бердок из Клемскотта, штат Кентукки, с одним на двоих чемоданом из картона, хихикающих, пьяных от усталости и возбуждения. И так ясно услышала она высокий медовый голосок младшей сестры, прозвеневший через годы: «Отныне мы с тобой одно целое, Дори. Мы всегда будем вместе, и ничто нас не разлучит».

На двоих у них не нашлось бы и сотни долларов, но все было совсем по-другому, чем теперь. Разве это можно описать! Долли вспомнила их скромную однокомнатную квартирку с окнами на дегтеперегонный завод, откуда целое лето воняло, как из выхлопной трубы. Без телефона, конечно. Им приходилось бегать к соседям.

А потом, когда им наконец удалось наскрести достаточно денег на телефон, первый, кто позвонил им, был не кто иной, как Сид, сообщивший, что Ив приглашена на небольшую роль в дешевой картине под названием «Миссис Мелроуз». Тогда Ив, готовая от восторга выскочить из собственной кожи, разорилась на две бутылки шампанского, и они не спали всю ночь, беспрестанно обнимаясь, болтая, мечтая о том времени, когда станут кинозвездами и их имена прогремят на всю страну.

Дела шли не так успешно, но они боролись рука об руку. Однажды, сложив скудное официантское жалованье Долли с заработком Ив, работавшей продавщицей в магазине «Ньюберри», они купили дорогое платье, одно на двоих, для особо важных случаев. Но если вспомнить хорошенько, то разве не Ив износила это злополучное платье?

Чувствуя, что глаз начал предательски дергаться, Долли с силой зажмурилась.

«Да, – подумала она, – Ив бывала приятной и ласковой. И даже – по временам – щедрой. Но за все, что она давала, она требовала вдвойне. А больше всего она хотела того, что было ей недоступно. Она стремилась к соблазнам с неудержимостью прилива, увлекаемого полной луной».

Долли открыла глаза и встретила взгляд Сида, выражающий нечто вроде сочувствия. Это показалось ей еще противнее, чем недавние уговоры. Она поднялась с кушетки и произнесла:

– Я подумаю.

– Ты слишком много думаешь. Только не воображай, что это конец света, – посоветовал он, лениво распрямляя свое долговязое тело в крутящемся кресле и пожимая ей руку противной влажной ладонью, после чего хотелось поскорее вытереть руку о подол юбки. – Весь этот переполох с Маккарти через месяц-другой никто и не вспомнит. Возможно, несколько ролей она потеряет, но ты же хорошо знаешь Ив. Не успеешь оглянуться, как она будет уже на ногах.

Вероятно, он прав… а вдруг нет? Как она будет жить, зная, что погубила карьеру сестры, а возможно, и всю ее жизнь? Нет уж, пусть он ищет кого-нибудь другого, кто не прочь занять место Ив, всадив ей нож в спину.

И только выйдя на улицу, Долли обнаружила, что все еще сжимает в руке письмо. Мелькнула мысль разорвать его и бросить в урну. Но урны нигде не было, поэтому она снова засунула его в косметичку и пошла дальше.

– Тетя Долли, а почему там трещина? – спросила Энни, болтая ногами между тронутых ржавчиной хромированных ножек старой кухонной табуретки, на которой сидела. Долли возилась с кастрюлей у плиты. Оглянувшись на племянницу трех с половиной лет от роду, она подняла глаза на то место, куда указывала Энни. Потолок ее старого дома в Уэствуде пересекала темная зигзагообразная трещина. В центре висела унылая лампочка без плафона, которая освещала тесную кухню неровным светом.

– Что? А, это историческая трещина, дорогая. Мой старый дом – не что иное, как карта всех землетрясений, постигших Лос-Анджелес с тех времен, как пали стены Иерихона.

Не сводя с потолка глаз, Энни с аккуратностью кошки облизала губы.

– А потолок не обрушится на нас?

– Только не вздыхай так, – усмехнулась Долли, снова возвращаясь к плите. Но когда опять обернулась, маленькое личико девочки было все также запрокинуто кверху.

Долли обняла ее.

– Ну чего ты боишься, глупенькая! Никуда он не обрушится. Он уже так давно держится, что можно не сомневаться – мы вполне успеем поужинать!

Долли внимательно вгляделась в лицо племянницы. Во внешности трехлетнего ребенка угадывались черты рассудительной дамы с глазами цвета индиго, как у матери, смуглой кожей и темными прямыми волосами, как у отца. Во всем облике этого ребенка было что-то очень грустное – детский фартучек в горошек, широкий белый воротник, накрахмаленный, как картон, спуставшиеся белые носки и уродливые ортопедические ботинки, которые Энни носила для исправления пальцев ног. «Бедное дитя, на ее головку уже столько всего обрушилось, что поневоле начнешь опасаться каждой трещины».

В прошлом году ее отец погиб в авиакатастрофе, и не успели увянуть цветы на свежей могиле, как Ив улетела в Мексику на съемки фильма «Бандидо». Энни росла на руках нянь. Сколько их было – шесть или семь? Долли потеряла счет. Последняя сбежала в Рио с ассистентом кинооператора не далее, чем два дня назад.

Ив позвонила сестре в панике – не могла бы она сегодня посидеть с Энни? Она всегда звонила Долли только в случае нужды.

Долли собиралась уже сказать «нет», но тут же подумала о малышке, которой придется в таком случае остаться на целую ночь с чужой тетей в огромном доме на Бель Эр, и согласилась. Она обожала племянницу, и мысль о заброшенности этого ребенка приводила ее в отчаяние.

– А когда Муся вернется? – спросила Энни. Она никогда не говорила «мама», а всегда звала ее этим смешным прозвищем.

– Она не сказала, детка.

– А куда она пошла?

– На званый вечер, дорогая. – И заметив, что личико ребенка погрустнело, добавила: – Такая большая кинозвезда, как твоя мама, должна часто ходить на вечера. Это как… ну, вроде как часть ее работы.

– А Вэл, он тоже часть работы? – Энни перестала качать ножками и уставила на Долли огромные чернильно-синие глаза.

У Долли даже сердце зашлось от неожиданности. Господи, не оставь нас! Устами младенцев, как говорится…

– Не совсем, – уклончиво ответила она.

– Вэл нехороший! – Лицо Энни как-то сжалось и помрачнело. В глазах появилось что-то совершенно непримиримое.

Долли вспомнила, как в Санта-Монике – Энни было тогда не многим больше года, – она взяла ее с собой на пирс. Вдруг незнакомый мужчина нагнулся над коляской и придвинулся лицом чуть ли не к самому личику ребенка. Большинство детей подняли бы крик. Только не Энни. Упершись обеими пухлыми ручками в чужое лицо, она с усилием отпихнула его от себя, пискнув тоненьким, но вполне ясным, по-взрослому прозвучавшим голоском: «Уходи!»

– Что ты, дорогая! Вэл никогда не сделает тебе плохо… ведь он тебе не папа, – сказала Долли, стараясь утешить ее. И чтобы немного развеселиться, хотя и понимала свою беспомощность, со вздохом добавила: – Если бы ты знала, как я поступила с мамой Джо, когда папочка впервые привел ее к нам после смерти мамы! Я ее укусила!

Губы Энни слегка дрогнули в улыбке. Затем раздался тоненький смешок.

– За пятки? Как Тото?

– За щеку. Когда она хотела меня поцеловать. Я укусила ее, как яблоко.

– Она разозлилась, да?

– Еще бы! А папочка меня как следует высек. Но знаешь, я все равно ни капельки не жалела, что укусила ее. Когда они с папочкой поженились, мама Джо убрала всех моих кукол и заставила меня читать Библию, говоря, что ленивые руки – подспорье дьявола. – Она встряхнула головой. – Господи, для чего я тебе все это рассказываю? Вставай, детка, будем накрывать на стол. Суп готов. Хлеб с маслом будешь?

– Не-е… – отозвалась Энни, сползая с табуретки. Затем направилась к невысокому шкафчику, где за выцветшей льняной занавеской, приколотой вверху кнопками, стояли тарелки.

– Ну и прекрасно. Все равно масла нет.

После ужина, когда они помыли тарелки и сложили в сушилку, Долли уложила девочку в свою кровать в маленькой спальне, а себе постелила на диване в гостиной. Надо поспать, пока можно. Бог знает, когда вернется Ив, может быть, вообще утром.

Долли накинула старый шелковый халат и устроилась в продавленном комковатом кресле у полуоткрытого окна, надеясь, что ночь принесет с собой прохладу. Внезапно ее охватила тяжелая усталость. Глаза незаметно закрылись, и через минуту она уже спала.

Стук дверцы автомобиля разбудил ее. Пытаясь стряхнуть плотное оцепенение сна, она скосила глаза на освещенный циферблат часов на обшарпанном сундуке, служившем журнальным столиком. Седьмой час. Господи! Шея побаливала от неудобного положения на спинке кресла. Она вытянула затекшие ноги.

Отодвинув сборки нейлоновой занавески, выглянула наружу. Ив продвигалась к дому, обходя каждую трещину бетонной дорожки с чрезмерной осторожностью человека, нетвердо стоящего на ногах. В молочном предрассветном сумраке ее открытое вечернее платье из голубого атласа казалось почти невидимым, а белокурые волосы отливали серебром. Подойдя к двери, она качнулась и прислонилась бледным, обнаженным плечом к облупленной притолоке, чтобы не упасть.

– Никогда не догадаешься, никогда, никогда! – возбужденно заговорила она. В ее дыхании смешалось что-то сладкое и шипучее, как шампанское и как орхидеи. В полумраке навеса глаза казались огромными и темными, будто ночное озеро. – Я выхожу замуж!

– Ты?

– Так хочет Вэл. Эта идея пришла ему в голову сегодня у Преминджера после вечеринки. Я согласилась – почему бы и нет? И мы влезли в машину… – Она засмеялась не просто пьяным, но каким-то полубезумным смехом.

Долли застыла на месте, уставившись ошеломленным взглядом на беспорядочное мелькание ночной бабочки, бьющейся насмерть о тусклый желтый фонарь над лесенкой, и прохлада ночного воздуха не могла остудить ее запылавшее, словно от пощечины, лицо.

Ив потрясла рукой перед ее носом, и Долли увидела, что на том месте, где недавно было старинное золотое кольцо Дью Кобба, поблескивает бриллиант грушевидной формы.

Ив покачнулась в дверях, словно переливчатое облако голубого и серебристого света, и кожа ее в лучах луны казалась молочно-белой.

– Ты знаешь, что в Лас-Вегасе ювелирные магазины торгуют всю ночь? Как ты думаешь, что сказала бы об этом мама Джо? Нечто вроде того, что это дьявол заманивает грешников на адскую стезю. – Она захихикала, но тут же икнула. – Клянусь, она понятия не имела о том, что я давным-давно нашла эту стезю собственными силами. Вместе с Томми Блиссом, за курятником, когда мне было четырнадцать лет.

Долли представила себе Ив, распростертую на спине в овсяной соломе, с разорванным подолом. Только не Томми Блисс стоял перед ней на коленях, а Вэл. В глазах у нее помутилось.

– Мама Джо умерла, – сказала Долли. Больше ей нечего было сказать.

– Без тебя знаю, дура. Не помнишь что ли, как я послала на похороны целый грузовик лилий? Надеюсь, старая корова осталась довольна «великим воздаянием», которое заслужила своей безгрешной жизнью.

С дороги послышался нетерпеливый сигнал белого «кадиллака» Ив.

Из окошка водителя высунулась голова Вэла:

– Побыстрее, детка. Через два часа тебе надо быть на студии.

Долли вспомнила свою первую встречу с Вэлом. Она шла на студию звукозаписи, где снимали фильм «Дамы на свободе», и, переходя декорацию улицы, попала на съемочную площадку вестерна. Подняв глаза, увидела великолепного мужчину в кожаных ковбойских штанах, прыгающего с крыши декорации салона.

Заметив ее взгляд, он грациозно спустился вниз и направился к ней мимо камер и прожекторов, перешагивая через толстые мотки кабеля, преграждавшие путь. Высокий и мускулистый, он был одет в пыльные джинсы, клетчатую ковбойскую рубашку, поношенные башмаки и шляпу «стетсон», всю в пятнах пота. Волосы, падающие из-под шляпы, белы как снег. И это было самым удивительным в нем. Совсем молодой, не старше тридцати, смуглый, как иностранец. Когда он подошел, она увидела, что глаза у него черные. Не темно-карие и не темно-серые, а черные, как ночной мрак. Вэл Каррера был самым потрясающим мужчиной, какого когда-либо видели ее глаза. Она подождала, пока он делал еще два дубля. Когда директор наконец отпустил его, Вэл пригласил ее в кафетерий на чашку кофе. Долли не колебалась ни секунды, хотя знала, что опоздает на съемку.

После кофе и затем после обеда и коктейлей, к концу дня, они пришли в его квартиру в Бюрбэнке. И провели в постели весь уик-энд. Когда Долли наконец встала, у нее было такое ощущение, словно ее били под коленками бейсбольной битой. Она едва добралась до ванной. Она не могла бы с уверенностью сказать, любовь это или нет, но это определенно было Нечто. Видимо, Вэл думал также. В течение всего последующего месяца он приходил к ней каждый день и ни разу не выпустил ее из рук по своей воле. Пока не появилась Ив.

И теперь, глядя, как сестра позевывает и лениво потягивается, словно сиамская кошка, которая только что вылизала миску сметаны, Долли почувствовала внезапную слабость во всем теле. Она смотрела на Ив, безмолвная и дрожащая.

«Неужели она думает, что я бесчувственная? Что ее счастье дороже моего?» Видимо, это так и было. Видимо, предполагалось, что Долли все простит и великодушно отойдет в сторону ради бедняжки, которая пережила потерю мужа. Или, скорее всего, потому, что Ив Дерфилд – звезда, в отличие от некоторых. Снова с сокрушающей ясностью в памяти встал тот день, когда Долли застала их обоих в квартире Вэла. Как она кричала тогда, обзывала Ив грязными словами! Ив плакала, оправдывалась. Ах, она даже и не думала соблазнять Вэла, все произошло само собой. Словно некая неотвратимая сила природы, стихийное бедствие или землетрясение. Дело кончилось тем, что, несмотря на весь свой гнев и отчаяние, Долли простила и даже принялась успокаивать сестру.

Теперь все нахлынуло на нее с новой силой – и боль, и горечь, и негодование. Ив нет дела до ее чувств. Как тогда, так и сейчас. «Вся сияет, как медный таз, и плевать ей, ревную я или нет».

– Представляешь, мы уже успели сгонять в Вегас и вернуться! – Ив обвила руками шею сестры и запечатлела на ее щеке влажный поцелуй. – Ты счастлива за меня, Дори? Счастлива, да?

Когда она отошла, Долли заметила, что щеки ее влажны и глаза блестят.

– А где Энни? Мне ужасно некогда!

– Сейчас шесть часов, – безжизненно произнесла Долли.

– Я забираю ее. – Ив промчалась в спальню и чуть ли не через минуту вывела за ручку заспанного ребенка.

Энни хлопала ресницами, словно сова. Затем сунула для большей уверенности палец в рот. Ее темные волосы сбились на один бок, а на щеке краснело пятно, намятое подушкой.

Долли смотрела, как обе пошли рядом по дорожке мимо прерывистых струек поливальной установки – тонкая фигура женщины, отсвечивающая голубым светом, и крепкая фигурка ребенка в хлопчатобумажной ночной сорочке и громоздких ортопедических башмаках со свернутой узлом одеждой под мышкой. Долли показалось, что в сердце у нее появилась открытая рана, саднящая острой болью. Красный туман застлал глаза.

Внезапно Ив остановилась вполоборота, на лице ее вспыхнула самая ослепительная улыбка – такая, какую она обычно приберегала для репортеров и поклонников.

– О, я забыла тебе сказать… Отто обещал мне Мэгги из «Влюбленного дьявола». Там есть еще одна небольшая роль, которую пока что никто не получил, – младшая сестра Мэгги. Я сказала ему, что лучше всего дать эту роль тебе. Скажи Сиду, пусть позвонит ему.

Долли почувствовала, как внутри лопнула какая-то струна – последняя нить, связывающая ее с сестрой.

Она стояла неподвижно, пока не исчезли вдали задние огни белого «кадиллака». И вдруг бросилась в дом, едва успев добежать до раковины в кухне.

Затем, двигаясь, словно сомнамбула, вошла в свою маленькую спальню, еще хранящую сладкий запах детского тельца, и выдвинула ящик туалетного столика, где были чистые конверты. Надписала адрес, приклеила марку и принесла его в гостиную.

В прохладном утреннем воздухе уже раздавался птичий щебет. Из соседнего домика тянуло запахом свежего кофе, приглушенно хлопнула дверь, и старушечий голос крикнул:

– Оставь хоть немного горячей воды, слышишь? Как была в халате и домашних туфлях, сжимая в руке запечатанный конверт, Долли дошла до почтового ящика на углу и опустила туда письмо.

Конверт был адресован сенатору Джо Маккарти, здание Конгресса, Вашингтон, округ Колумбия.

Лязг закрывшегося ящика вернул ее к действительности, словно пощечина. Прислонившись к его холодной металлической стенке, она ощущала, как рассеивается красный туман в голове и вся кровь, покинув тело, кинулась вниз, к подошвам ног.

– О Господи! – воскликнула она задыхающимся шепотом. – Что я наделала! Боже правый, что же я наделала!