Люди как птицы (СИ)

Глава 3. «Мне важна сказка полёта…»

После матча нас ждал буфет с яичными стенами, в котором мы недолго побаловались золотисто-пенным пивом, так уместным при сегодняшней жаре. Максим познакомил меня с человеком маленького роста в фуражке с большим козырьком, любителем футбола, игроком и писателем. В петлице его пиджака красовалась роза.

— Георгий Алёшин, — скрипучим голосом представился человечек.

Они с Максимом долго обменивались впечатлениями о матче, размахивая руками и крича, а потом возвратились к пиву, мочёному гороху и ракам. Последних наш новый знакомый поглощал страстно.

Потом мы шли по улице под липами, вдыхая запахи листвы и травы. Кричали извозчики, торговки и чистильщики обуви. Мимо нас шагали, смеясь, лузгая семечки и лакомясь мороженым, компании ребят, а также разряженные любители «прошвырнуться» по вечернему городу.

Тут Алёшин обратился ко мне:

— Я так понимаю, вы на футбол попали не по своей воле…

— Это я туда завлёк Геру, и, наверное, заставил её поскучать, — попытался объясниться за меня Максим, поблёскивая цыганскими очами.

Я пожала плечами:

— Нет, почему, всё было забавно, особенно наблюдать, как…

— …взрослые мужчины полтора часа бегают за мячом, заставляя зрителей всерьёз и страстно воспринимать это несерьёзное занятие, — закончил за меня Алёшин с улыбкой.

— Но нужно же чем-то занимать этих взрослых мужчин, — тут же заметила я.

— Отработавших и желающих отдохнуть… — подхватил мой собеседник.

— Ну да…Раньше это были гладиаторские бои, гонки на колесницах, или олимпийские состязания. А теперь это футбол… Так что… отнеслась с пониманием…, - сказала я.

— Между прочим бега — то остались. И в Испании — коррида, — вставил Максим.

— Человек должен где-то выпускать пар, — веско сказал Алёшин. — Это древние инстинкты, и они дремлют в каждом. Конечно, хорошо, когда человек занимается творчеством, поэзией, искусством. Ну, а как же страсть, азарт… Это никуда не спрячешь. Лучше уж футбол, чем, допустим, карты…

— А я и бильярд обожаю… Шары погонять, — сказал Максим.

— Для меня же лучшим отдыхом остаются книги и музыка. Так получилось, я с детства жила, да и сейчас живу достаточно одиноко, поэтому — это моя единственная отрада, средство общения с миром, — промолвила я задумчиво.

— Отличное увлечение, но оно не равно спорту, — сказал Алёшин. — Кстати, я и сам футболист.

— Я это почувствовала по тому, как вы с Максимом разбирали сегодняшний матч.

— Но он ещё и писатель! — с улыбкой напомнил Максим.

— Да, книги вы хорошие пишите. Так что — гармония есть! — сказала я.

Алёшин смущённо улыбнулся, а Максим нарочито серьёзно спросил:

— Гера, а какие книги присутствующего здесь писателя Алёшина вы читали?

— У писателя Алёшина есть замечательная сказка о великанах, которые владычествуют над целой страной, но потом народ их свергает. Она вся наполненная яркими образами и метафорами. И рассказы очень образные, увлекательные…

Алёшин ничего не успел ответить на это — на горизонте появился новый участник событий.

— Товарищи, а вот движется навстречу нам выдающийся архитектор! — весело воскликнул Максим.

Впереди не спеша шёл человек в круглых очках, с небольшой золотистой эспаньолкой. Его тонкое и чувственное лицо было напряжено, рыжие волосы из-под шляпы завивались колечками. Он несколько высокомерно оглянул нашу компанию, здороваясь за руку, сразу же зацепил меня медовым глазком, и я вспомнила, что мне говорила гадалка: «Пуще всего опасайся по жизни рыжебородого человека, ибо он для тебя опасен».

— Представляю — Гера…Красивая и таинственная девушка, балерина. А это — Степан Верлада! — познакомил нас Максим.

Итак, рыжебородый оказался архитектором, приятелем и коллегой Максима. Я успела отметить, что на душе у Верлады смутно, но всё же подала ему руку.

Разговор потёк какой-то туманный и зыбкий, почти ничего не запомнилось, чтобы привести его здесь.

Помню, что шли мы по набережной и много говорили. Ребята в пионерских галстуках запускали планеры. Играла музыка и бродили нарядные прохожие: кто-то лузгал семечки, кто-то смаковал эскимо на палочке. Мы тоже заглянули в тележку мороженщика — там, в царстве колотого льда стояли бидончики с кофейным, розовым и ванильным мороженым. Мороженщик наполнил нам четыре вафельных стаканчика.

У причала мы разделились. Алёшину нужно было перебраться на противоположный берег, и он сел в катер, полный шумных и весёлых пассажиров. Верлада остался среди весёлых отдыхающих, запускавших воздушного змея. Прощаясь, он чуть приподнял шляпу. Я долго ощущала на себе его цепкий взгляд.

Мы с Максимом пошли далее средь шумной толпы.

На речной глади блестели золотые глаза фонарей. В небе взрывались звёзды — это запускали салюты. И здесь случилось то, что заставило проявить мои способности. Девочка в темно-голубом, будто лепесток, платьице делала шажки по каменному парапету набережной и вдруг поскользнулась. Очевидно, не уследила мама, отпустившая руку девочки. Когда девочка стала падать — я среагировала мгновенно, подхватив на лету падающее вниз тельце.

Вместе со спасённой я поднялась наверх — собралась толпа, посчитавшая произошедшее чудом, не могущая объяснить мой полёт.

Максим восхищенно шептал мне:

— Я знаю, что ты способна на разные штуки, но такое… Это ведь была левитация? Как ты это делаешь?

Я смущённо и туманно объяснялась, затем, взяв Максима за руку, поспешила уйти из гудящей толпы, чувствуя на себе глаза Степана Верлады.

***

В конце лета мы с Максимом поехали к морю.

Слепяще било в глаза лукавое и горячее солнце. Устав от радостей жизни потихоньку желтели листья. Август осыпался плодами, которые заполняли запахами сады и базары. На прилавках краснели медовые яблоки и сиял голубизной виноград.

Море — могучее и виннопенное, как называл его Гомер, плескалось о скалы, обдавало свежим ветром, насыщало энергией, блистало под солнечными стрелами золотисто-серебряными искрами.

Пригретые и разнеженные мы с Максимом лежали в густой тени в саду под трескотню цикад.

Природа стояла в покое. Взятая книга была отброшена, затребованы были жаркие поцелуи и изящные нежности, ласкающие тело и душу. Слова о любви перелетали из уст в уста, словно вспугнутые птицы.

Мы жили в доме отдыха. Меня очаровывало то, что рядом со мной мужчина, который так мило и очаровательно спит, который по моей просьбе сбрил бороду и теперь по утрам взбивает в чашечке пену и бреется узенькой и острой бритвой «Золинген» до гладкости щёк, который любовно набрасывает карандашом на бумаге меня спящую.

В лёгких и просторных одеяниях мы с Максимом ходили на прогулки в горы, окунались в солёный плотный прибой, ловили опасных, похожих на абажур медуз, часами лежали почти нагишом на горячем каменистом берегу, с удовольствием замечая, как покрываются виноградной смуглостью всё новые участки нашей городской кожи, как выцветают и выгорают тёмные наши волосы.

Далеко, за много километров, в закрытой мастерской ждала нас картина «Гера», ожидавшая внимательных и требовательных рук художника, который должен её завершить, но мы об этом не думали.

Подкрадывались южные бархатные сумерки, небо взрывалось миллионом сгущающихся звёзд, но спать нам не хотелось. В такое время мы часто сидели на скамейке в обнимку и слушали море.

А потом пришёл ветер, и остановился, запутавшись в густой занавеси вишнёвой ночи, зашелестели пальмы, и грозными взрывами разбивались волны о скалы.

На следующий день, несмотря на ненастье, я, подобно чайке, воспарила среди скал над морскою волной, цепляла вал рукой и взмывала ввысь к утёсу, на котором застыл восхищённый Максим.

— Почему ты так редко летаешь? — задал он мне давно интересовавший его вопрос.

Я опустила лицо, будто изучала, как волна намывает песок и выбрасывает на берег крабов. Он ждал ответа, и я сказала:

— Чтобы летать, мне нужно быть одинокой.

— Значит виной всему я? — встревоженно спросил он.

— Любовь меня привязывает к земле, и я теряю свою способность… Но… я не могу не любить тебя! Я очень благодарна судьбе за то, что встретила тебя, ты мне очень дорог…

Он обнял меня, и мы, спустившись вниз, побрели по песчаному берегу.

— А научи и меня летать, — нерешительно попросил он.

Я вздохнула.

— Ну, ты же знаешь — этому не учат. Научиться летать невозможно… Это скорее… состояние духа. Конечно, это трудно понять.

— А как ты обнаружила этот талант в себе? — спросил он.

— Сначала, когда папа взял меня с собою в полёт, я думала, что умру от страха. Никакого желания летать тогда я не испытывала. Правда было чудесно, красиво, но страшно! Всё это потом приходило во сне, но всё же было страшно.

— Гера, а где твои родители?

— Они умерли. Для всего мира умерли. Но, лучше не будем об этом… Было это давно, я была ещё подростком. Меня воспитал профессор Братусь, он и сейчас мой сосед.

— А когда же ты совершила свой первый полёт? Тебе запомнился этот день? — допытывался мой возлюбленный.

— А это пришло само. Произошло это событие в начале лета. Я стояла в запущенном парке, заросшем орешником, травой и цветами на заглохшей аллее. Смотрела на сень могучих тысячелетних лип. Наверху, в свежей зелени, порхали, посвистывая, пёстрые птицы. И мне так захотелось к ним, к вершинам лип, и я почувствовала, что отрываюсь от земли и парю над дорожкой! А потом мне захотелось подняться к вершине тополя, ушедшей высоко в небо. Я представила себе это и спустя минуту была уже там! Летала ещё очень медленно и осторожно. Нет, страху не было, просто не умела управлять собой, и боялась об что-нибудь расшибиться. Совершала полёты лишь ночью, когда и сами звёзды летали меж деревьев, как светляки.

— А как же остальные твои способности? Птицы летят в нужном тебе направлении, ты умеешь дарить цветы, извлекая их из воздуха, ты входишь в картины, направляешь мяч в ворота, не прикоснувшись к нему… Всё это поражает! — горячо взмахнул руками озадаченный Максим.

Я улыбнулась и вздохнула:

— Научишься летать — придёт и всё остальное. Скажу только — это не самое трудное… Просто, иногда ты видишь всё это в окружающей тебя материи, остаётся только приложить силу, умственную, или энергетическую.

Максим остановил меня за руку и внимательно посмотрел в глаза:

— Послушай, Гера, а ты не хотела бы…

Я сразу угадала, о чём он хочет спросить и поспешно возразила:

— Нет, не хотела бы. Ни деньги, ни власть меня не интересуют. Да и тебя тоже — иначе я бы не стала связывать с тобой свою судьбу. Я чувствую людей, и ты не такой, ты чистый! Мне важна сказка полёта, красота и радость мира. Мне хотелось бы прожить эту жизнь ярко и приносить максимальную пользу, но какое-то время меня охватывали сомнения. Наконец, я нашла себя в танцах. Я хочу приносить радость людям, танцуя и отдавая часть своего мастерства другим.

Максим обнял Геру своими тонкими, но сильными руками и прижал к себе, словно защищая от ветра.