Мадам Казанова

Глава девятая

Первую ошибку Наполеона мне пришлось ждать не один год. И хотя нельзя сказать, что вся Россия лежала в это время у моих ног, зато я хорошо узнала самого могущественного в этой стране человека — ее императора Александра I. Вначале этот человек был моим добрым покровителем, затем другом, любовником и, наконец, опять другом и покровителем; частые и порою неуловимые изменения в наших с ним отношениях зависели от его императорской прихоти. Нельзя сказать, что все это сколько-нибудь помогло мне приблизить полное и окончательное падение Наполеона, однако я оказалась вполне подготовленной к этому событию.

Когда я прибыла с князем Долгоруким в Санкт-Петербург, то находилась в довольно легкомысленном настроении. В качестве иностранки, не известной никому леди Сэйнт-Элм, я могла позволить себе делать все, что мне заблагорассудится.

Хотя я заранее старалась представить себе жизнь в России по описаниям князя Долгорукого, действительность превзошла мои самые смелые ожидания. Знать жила здесь в такой роскоши и в таком великолепии, что в сравнении с этим меркло все, что мне когда-либо доводилось видеть.

Дом, который князь Долгорукий приготовил для меня, напоминал шкатулку для драгоценностей. Стены комнат, искусно выложенные мозаикой из кобальта, оникса и малахита, были вдобавок украшены драгоценными камнями. Пол покрывали плиты из полированного мрамора, составленные таким образом, что естественный рисунок камня образовывал причудливые узоры. Толстые ковры, шелковые и бархатные драпировки, массивные бронзовые люстры, позолоченные канделябры, посуда из тончайшего расписного фарфора, чеканные серебряные подносы, ножи и вилки из филигранного золота — вся эта обильная, неслыханная роскошь попросту обворожила меня. В моей спальне возвышалась огромная кровать на массивных серебряных ножках. Все остальные предметы обстановки также были украшены серебром и имели обивку из бархата цвета морской волны. Вокруг кровати лежали серо-белые шкуры полярного волка; ходить по их густому меху босыми ногами было невообразимо приятно.

Вскоре после нашего приезда князь Долгорукий отправился в Москву на церемонию коронации императора Александра I. Я, впрочем, не скучала, поскольку вокруг было так много интересного и мне хотелось многое увидеть и узнать, я даже совершенно забыла о времени.

В конюшне у меня стояли несколько великолепных лоснящихся лошадей буланой масти. Каждый раз, когда я садилась в карету, чтобы отправиться осматривать Санкт-Петербург, кучер с рыжевато-коричневой бородой до самого пояса непременно целовал подол моего платья. Под косыми лучами осеннего солнца красиво вспыхивали медные купола церквей; при ярком дневном свете еще отчетливее проступало великолепие дворцов местных аристократов и отчаянное убожество жилищ тысяч простых горожан. В сравнении с русским мещанином самый бедный корсиканец выглядел настоящим господином, поскольку был независим в своих поступках, мог думать и говорить все, что ему захочется. В России же было полным-полно подневольных крепостных, а мещане не смели сказать лишнего. Мне постоянно приходилось наблюдать здесь контрасты.

В Санкт-Петербург князь Долгорукий вернулся в чине первого адъютанта Его Императорского Величества. Он сулил мне золотые горы и вообще ожидал очень многого от правления Александра. Юный император был полон планов, рассчитывал провести реформы. Он отправил в ссылку заговорщиков, убивших его отца, и окружил себя новыми людьми — молодыми идеалистами, примером для которых была английская система управления государством с ее гуманностью и либерализмом. Среди приближенных были польский князь Адам Чарторыкский, Павел Строганов, знавший Европу лучше, чем Россию, граф Новосильцев, великолепный администратор, — все они отстаивали перед императором принципы равенства и братства.

К членам другой группы приближенных, объединившихся вокруг князя Долгорукого, относились князь Волконский и граф Комаровский, те придерживались диаметрально противоположных взглядов, однако столь же внимательно выслушивались императором. Таким образом, между ними происходил свободный обмен мнениями, что невольно способствовало общему подъему в государственной деятельности. Новый император отменил деспотические меры своего отца: священники, мелкопоместные дворяне и купцы не могли отныне быть подвергнуты телесному наказанию, а крепостных запрещалось продавать, если при этом происходило разделение семей. Крестьяне наделялись определенными правами, а религиозные секты получали защиту государства. Россияне ликовали и не переставали превозносить императора — своего «отца родного». Они целовали следы от колес его кареты, а увидев его, падали на колени и благодарили.

Охватившее всех радостное возбуждение не могло оставить меня равнодушной. Приятно было видеть повсюду довольные, улыбающиеся лица, чувствовать общую приподнятость духа.

Когда князь Долгорукий впервые привез меня на прием в императорский дворец, я увидела там еще больше золота и серебра, потрясающие туалеты и драгоценности. В огромном, величественном зале на троне восседал император с короной на голове и тяжелым скипетром в руке, а вокруг него расположились члены императорской семьи. Я почти не замечала важных сановников, всей этой знати и разряженных дам, мое внимание было направлено только на императора Александра. Он возвышался на своем сверкающем троне, словно икона, на нем был красный далматик, а поверх него — отделанная горностаем накидка из золотой парчи. Я увидела его русые волосы и худощавое молодое лицо, но мне удалось прочесть порывистость, некоторую неуверенность, жажду наслаждений, а также настойчивое стремление заявить о себе и как-то выделиться на фоне своих знаменитых предков. Затем на лице появилась сияющая, обворожительная улыбка — именно так улыбается игривая, непостоянная кокетка. Императрица выглядела бледной. Рядом со своим блистательным супругом она казалась не слишком-то молодой и здоровой.

Как сообщил мне позже князь Долгорукий, императрица потеряла двоих детей и теперь никак не могла оправиться от тяжелой утраты. Я недоумевала — как могут складываться отношения между этой болезненного вида женщиной и столь живым, пылким мужчиной? И действительно, как я вскоре узнала, никаких отношений не было. Они всего лишь появлялась вместе на разных церемониях и встречались исключительно во время дворцовых балов и царских приемов. У императора было достаточно своих дел, а императрица пребывала в постоянном мрачном отчаянии из-за невозможности подарить России будущего наследника престола.

Когда-то князь Долгорукий хвастливо пообещал бросить к моим ногам Россию. Сейчас мы покоряли с ним Санкт-Петербург. Пыжась от гордости и тщеславия, он представлял свою приятельницу леди Сэйнт-Элм столичному высшему обществу, принимавшему меня вполне открыто и благожелательно.

Князь Волконский и граф Комаровский бывали у меня каждый день с визитом. Хотя ревнивая настороженность князя Долгорукого не давала им особой свободы, они отпускали на мой счет изощренные комплименты, за которыми угадывалось с трудом сдерживаемое влечение, а их взгляды говорили мне красноречивее любых слов.

Я смогла также познакомиться со многими другими господами. Князь Чарторыкский оказался, например, серьезным и мрачным фанатиком с глубокими складками вокруг рта, которые как бы подчеркивали его склонность к страданиям и придавали трагический вид даже его улыбке. Павел Строганов любил хорошо поесть, обожал крепкую водку и женщин моложе двадцати. Граф Новосильцев отличался хорошими манерами, непомерными амбициями и думал лишь о своей карьере на избранном поприще в своем Министерстве юстиции.

Каждый из этих мужчин по-своему нравился мне, и все же не они, а совсем другой человек все больше и больше возбуждал мой интерес — это был сам император. Во время того приема во дворце я отчетливо разглядела его, но он не заметил меня. Точно так же не обратил он на меня внимания и при посещении театра, хотя я снова увидела его там. Впрочем, перед его августейшим взглядом проходят сотни дам и господ, они неизбежно должны для него сливаться в единую разноцветную массу. Я понимала это и поэтому выжидала, надеясь однажды встретиться с императором Александром на каком-нибудь небольшом приеме — там, где я буду рядом и он сможет разглядеть меня поближе. Однако я изо всех сил скрывала свое нетерпение от князя Долгорукого. Еще когда я была ребенком, Лючия часто говорила мне: «Всякая хорошая вещь стоит того, чтобы ее дождаться». Впрочем, сей период ожидания я намерена была прожить как можно приятнее.

Зима в России наступила рано. Лондонскую прохладную погоду и венский морозец невозможно было даже сравнивать с тем пронизывающим холодом, от которого я едва не окоченела в Санкт-Петербурге. Временами мне казалось, что мой нос вот-вот отвалится, что у меня деревенеют ноги, а пальцы на руках никогда уже не будут чувствовать, как раньше.

Князь Долгорукий смеялся надо мной.

— Вот погоди, голубушка моя, скоро грянут настоящие холода, — ласково говорил он, целуя мой покрасневший нос. — Воздух будет колкий, как лезвие ножа, ударят трескучие морозы, все вокруг засыплет снегом, и волки станут выть возле самого города. Вот тогда начнется настоящая зима.

Но я с трудом переносила начало зимы. В такой холод Красотка и пекинес категорически отказывались выходить на улицу гулять, для них пришлось оборудовать в доме искусственный садик. Для этого пол в одной из комнат присыпали песком, покрыли слоем дерна с травой и поставили здесь и там небольшие деревца в кадках; здесь поддерживалась ровная, приятная температура. Собаки с восторгом приняли этот теплый, принадлежавший им одним мир. Мне повезло гораздо меньше. Несмотря на шубу из соболя и обилие теплого рысьего, лисьего и норкового меха, несмотря на меховые рукавицы, муфты и сапожки, я замерзала, стоило только оказаться на улице. Теперь я понимала, почему все здесь пьют водку, и сама даже начала прибегать к этому согревающему средству. При этом мне невольно вспоминалась леди Гвендолин и ее бренди. Ведь сравнительно не так давно я впервые попробовала преображать реальность с помощью крепких напитков — сейчас все это вообще казалось мне воспоминанием из другой жизни. Лицо Уильяма и всю его фигуру в пастельных тонах размыло временем в моей памяти. Зато я отчетливо видела перед собой Джеймса с его веснушками, чувственными губами и морщинками вокруг глаз, появлявшимися, когда он смеялся. Я подумывала, что надо бы как-нибудь написать ему, а в следующую минуту уже забывала об этом. Сейчас прошлое казалось мне таким далеким — за исключением, разумеется, Наполеона. Ведь даже в Санкт-Петербурге о нем то и дело говорили. И здесь я не могла забыть о нем.

Россияне так радовались, встречая Новый год, словно это был праздник сотворения мира. Я не участвовала в этих торжествах. Сославшись на головную боль, я лежала в своей украшенной серебром спальне, слушая треск мортирных выстрелов, крики, смех и пение гуляющей толпы. Я успокаивала собак, с перепугу забравшихся ко мне под одеяло, и думала о Карло, который сейчас в своем безукоризненном фраке предстал, наверное, перед императором Францем в его венской резиденции Хофбург. Я представила облетевший сиреневый куст, под которым покоилась Малышка. Интересно, удалось ли Морису как следует устроиться во Франции? Я подумала о недалеком Кронегге и отвратительном Лохайме. Где только не пришлось мне уже побывать, и кто знает, куда еще может забросить меня судьба. Интересно было бы увидеть, что делает сейчас в Париже Наполеон. Может быть, принимает гостей во дворце Тюильри вместе с супругой, прославившейся своей красотой? Я представила себе его светлые глаза и его нежную улыбку. Когда-то он обещал подарить мне Париж — вместо этого я получила Санкт-Петербург. Я задула свечу и опустила голову на мягкие подушки. Начинался новый, 1802 год. Что принесет он Наполеону и что принесет он мне? Совершит ли он в этом году свою первую ошибку? Удастся ли мне завоевать расположение императора?

И вот наконец наступил момент, когда у меня появилась эта возможность. Князь Долгорукий передал мне приглашение на небольшой званый обед в императорском дворце — обед в узком кругу.

— Ты должна предстать там во всей красоте, — принялся убеждать он меня, горя от нетерпения похвалиться перед остальными гостями «своей зазнобой». — Купи все, что тебе для этого понадобится. Главное — ты должна быть красивой. Я хочу, чтобы ты произвела там впечатление.

Впрочем, это было именно то, чего я хотела сама. Несмотря на мороз, я объездила весь Санкт-Петербург в поисках того, что мне требовалось. От лошадей валил пар, в густой бороде кучера, словно бриллиантовые осколки, сверкали льдинки. Мои руки в норковой муфте посинели и уже ничего не чувствовали, а ноги были холодными, как сугробы по обеим сторонам дороги, и все же я не сдавалась.

Я, разумеется, не могла соперничать со столичными петербургскими дамами, сверкающими самыми невероятными драгоценностями. В их украшениях переливались всеми цветами драгоценные каменья размером с грецкий орех или свисали поразительной длины нити жемчуга, их платья, включая самые старомодные, тотчас же превращались в изысканные туалеты — и покрой, и ткань словно переставали существовать, сами по себе отступая перед этим блистательным великолепием. Поэтому я решила появиться во дворце вообще без всяких драгоценных украшений. Мне хотелось сделать так, чтобы ошеломило само платье, а я в этом платье заставила гостей вообще забыть о существовании всяких украшений.

И я нашла то, что искала. Это была ткань, словно сотканная из мечты: шелк лунного цвета с вышитым кружевным узором, украшенным мельчайшим жемчугом. Портниха работала день и ночь. После примерки платье пришлось чуть-чуть переделать, затем я снова примерила его, и наконец оно было готово.

Очень глубокий вырез окружали многочисленные сборки, подчеркивавшие линию груди. Мерцающая ткань мягкими складками спускалась к отделанным жемчугом серебристым туфлям и образовывала сзади шлейф, который придавал особую выразительность всем моим движениям. Длинные белые перчатки и доходившая до пола накидка из песцового меха довершали мой туалет.

На подготовку к званому обеду во дворце у меня ушел целый день. Я приняла ванну в горячем молоке, наложила на лицо маску из меда, ароматных трав и яичного желтка, а затем осторожно стала ополаскивать все это ледяным шампанским, пока не возникло ощущение легкого покалывания кожи. Открытую часть груди я припудрила золотым порошком, тщательно подвела глаза и подкрасила губы. Взглянув на себя в зеркало, я была вполне удовлетворена результатом. Если император сочтет теперь, что мне недостает драгоценностей, он не настоящий мужчина.

Но император Александр оказался все же настоящим мужчиной. Когда, опираясь на руку князя Долгорукого, я приблизилась и присела в низком поклоне, глаза императора вспыхнули, на губах появилась обворожительная улыбка.

— Мой дорогой Павел, — сказал он приятным голосом, — да ведь ты привез в Санкт-Петербург настоящую звезду.

Князь Долгорукий покраснел от удовольствия. Император обратился ко мне:

— Мадам, мне еще не приходилось встречать женщины красивее вас. Ваши глаза сверкают ярче всех бриллиантов в этом зале.

— Ваше Величество, я счастлива слышать это от вас. — Я опять сделала реверанс.

— Для меня не может быть ничего более приятного, чем сделать вас счастливой. — Голос императора понизился. — Прошу вас подарить мне третий танец после обеда.

Несмотря на обычную ревность князя Долгорукого, явный и недвусмысленный интерес ко мне императора Александра нисколько не обеспокоил его. Даже наоборот — во время обеда он старательно откидывался на спинку стула, чтобы не мешать императору разглядывать меня.

Внимание ко мне императора не осталось незамеченным другими гостями. Дамы посматривали на меня с притворной ласковостью, а то и с завистью и раздражением. Во взглядах мужчин чувствовались интерес и благосклонность, а также тщательно скрываемое вожделение.

Когда после первых двух обязательных танцев император Александр подошел ко мне, общий шум голосов моментально стих и превратился в негромкий шепот. Император и я танцевали в одиночестве в центре зала, в то время как другие пары держались ближе к стенам и больше смотрели на нас, чем сами танцевали.

Оркестр играл вальс, ставший недавно модным танцем. Император танцевал молча и сосредоточенно, легко и уверенно придерживая меня за талию. Я отчетливо чувствовала, как напрягаются его мышцы. Мы кружились и кружились в этом вальсе, и чем больше мы танцевали, тем ближе привлекал он меня к себе, тем очевиднее становилась степень моей женской привлекательности для него.

Это явное предпочтение, которое он оказывал мне как женщине в присутствии стольких внимательных глаз, необыкновенно волновало меня. Я невольно подумала, что князь Долгорукий — не единственный, пожалуй, мужчина в России, наделенный столь ярко выраженным мужским темпераментом.

Когда кончился танец, император Александр не отпустил меня.

— Мадам, прошу вас, выпейте со мной бокал шампанского, — попросил он, — и расскажите о себе — кто вы, откуда вы, каковы ваши дальнейшие планы.

— Ваше Величество, — ответила я, — мне придется вас разочаровать. Моя история совсем короткая.

Император улыбнулся.

— Вы ни в коем случае не разочаруете меня. Ведь вы сама похожи на сказку. Так расскажите же мне ее.

Потянулись вечерние часы. Я говорила, император задавал вопросы, я отвечала на них. Он смотрел мне в глаза, смотрел на мои губы, а иногда его взгляд опускался к вырезу моего платья. Он больше смотрел, чем слушал. Но я все равно наслаждалась этим, и его невнимательность нисколько не огорчала меня — тем более что моя история все равно была сплошной выдумкой. Когда прием закончился, я попрощалась с ним почти как с хорошим знакомым. Мы не договаривались о новой встрече, и тем не менее и он, и я знали: скоро мы непременно встретимся.

Князь Долгорукий был опьянен моим успехом еще больше, чем я сама. Оставшуюся часть ночи он провел в моей серебряной спальне, удовлетворяя свое вспыхнувшее желание и утверждаясь в своих суверенных правах на меня. Пока он пытался довести меня до бесчувствия своей неистовой страстью, я думала в его объятиях об императоре Александре. Даже император остается мужчиной. Интересно, отличается ли он чем-нибудь в постели от остальных мужчин?

Полностью удовлетворенный, князь уже давно спал на моем плече, а я все еще размышляла. Мысленно я уже изменила ему. Когда же это произойдет на самом деле?

Когда я проснулась, князя Долгорукого рядом уже не было. Сквозь задернутые шторы пробивалось бледное зимнее солнце, а в дверь моей спальни изо всех сил скреблись Красотка и пекинес. Завтракала я в постели.

Мне не хотелось возвращаться к реальности, и я уже несколько раз откладывала момент, когда придется вставать. Я все еще была в постели, когда прибыл курьер с подарком от императора. В отделанном бархатом футляре лежало золотое зеркальце в обрамлении бриллиантов и рубинов. К нему была приложена небольшая, набросанная от руки записка: «Взгляните на себя, мадам. Вы увидите, что в природе не существует драгоценностей, которые могли бы превзойти Вашу красоту».

Рассматривая зеркальце со всех сторон и любуясь им, я подумала о том, что это очень лестные для меня слова — и глубоко ошибочные! В мире нет ни одной красивой женщины, которая не стала бы еще прекраснее от блеска драгоценных камней! Но всему своя очередь.

Интерес ко мне императора не убывал. Почти ежедневно я получала какое-нибудь видимое подтверждение того, что он по-прежнему думает обо мне. Это мог быть какой-нибудь редкий цветок, экзотическая птица, коробка марципанов, которые я необыкновенно любила, или просто короткое послание, в котором он интересовался моим здоровьем. Унизительно-заискивающее, почти потворствующее отношение к этому князя Долгорукого даже несколько притупило мои чувства к нему. Может быть, он ищет какой-то выгоды от расположения ко мне императора? Пытается укрепить свое влияние на императора с помощью его ко мне слабости? Впрочем, на что бы он ни рассчитывал в связи с этим, его надеждам не суждено было сбыться. Уж если я ложусь в постель с мужчиной — неважно, император это или нет, я делаю это исключительно в своих интересах. А раз благодаря близости можно приобрести власть и влияние, то пусть этим человеком буду я, а не кто-то другой! Я не упрекала князя Долгорукого. Поскольку я разгадала его планы, а он не мешал осуществлению моих, у меня не было оснований осуждать его. Я согласна отвечать честностью на честность и обманом на обман. Со мною можно вести игру на любых условиях.

Прошло еще немного времени, и от императора пришла записка, в которой он просил меня о свидании. Или, возможно, это был приказ? У меня, во всяком случае, не было намерения отказывать. Я лишь беспокоилась из-за князя Долгорукого. Как скрыть от него мой визит во дворец? Могу ли я быть уверена в том, что он не воспылает ревностью и не начнет разыскивать меня повсюду? Но император решил эту проблему поистине с царственной легкостью. Князь Долгорукий получил какое-то государственное поручение и на несколько дней уехал из города.

В назначенный вечер камергер его императорского величества встретил меня у бокового входа во дворец и повел сначала вверх по изогнутой лестнице, а затем по длинному коридору. Нигде не было видно ни охраны, ни лакеев — император оказался на редкость предусмотрителен. Камергер негромко постучал в одну из дверей, выполненных в виде панелей, впустил меня и бесшумно, как тень, исчез где-то за моей спиной.

В просторной комнате с высоким потолком ярко пылал камин. Окна плотно закрывали бархатные гардины золотистого цвета. На полу из желтоватого мрамора лежали черные медвежьи шкуры. Широкая постель также была покрыта каким-то черным мехом. Массивные золотые украшения на темного цвета мебели слабо поблескивали при свете мерцающих свечей.

Это напоминало что-то вроде театральной декорации с максимальным использованием сочетания золотого и черного цветов. Император Александр появился на этой сцене, словно актер. На нем был длинный черный халат из камчатной ткани, делавший его выше ростом и служивший отличным фоном для его светлых волос. Я подумала, что даже император способен быть тщеславным, и присела в глубоком реверансе.

Император не стал тратить времени на всякие предварительные церемонии. Он быстрыми шагами подошел ко мне, привлек к себе и сбросил с моих плеч меховую накидку. Затем приветствовал меня долгим, жадным поцелуем. Я закрыла глаза, наслаждаясь этим мгновением, ведь сейчас впервые в жизни меня целовал император.

Черные медвежьи шкуры под босыми ногами рождали какое-то новое, необычное ощущение. Они ласкали и щекотали, царапали и похрустывали; за всем этим чувствовалась какая-то первобытная простота, какая-то чарующая приземленность. Это ощущение, пожалуй, единственное, что запомнилось мне в ту ночь. Император Александр не шел ни в какое сравнение с Джеймсом. Недостаток утонченности он компенсировал силой и настойчивостью, пытаясь произвести на меня впечатление своей юношеской неистовостью. В конце концов, несмотря на все его усилия, я пришла к выводу, что император ничем не отличается в постели от любого самого обыкновенного мужчины.

Император Александр, конечно, не подозревал, что я могу делать подобные сравнения, и был чрезвычайно удовлетворен и горд собой. Он решил сделать перерыв и закутал меня в тонкую кашемировую шаль. На маленьком столике чуть в стороне на кубиках льда стоял поднос с черной икрой, а рядом — холодная, запотевшая бутылка шампанского.

— От любви у меня появляется аппетит, — сказал император с улыбкой, целуя мое ухо. — А кроме того, икра помогает в любви.

Он придвинул столик поближе к постели и серебряной ложкой принялся накладывать икру на тонкий хрустящий хлебец. Неожиданно тоже почувствовав голод, я с наслаждением раздавливала во рту маленькие серые икринки. Император поднес к моим губам полный бокал шампанского, и слегка искрящееся вино потекло у меня по подбородку, по шее. Улыбаясь, он стал поцелуями убирать капли шампанского с моей груди. Там не оставалось уже никаких капель, а он еще долго и страстно продолжал целовать меня. Потянувшись, не глядя, к столику, чтобы поставить на него пустой бокал, он промахнулся — бокал полетел на пол и со звоном разлетелся на осколки.

На рассвете у бокового входа меня ожидала карета. Император пользовался всеми преимуществами любовника и был избавлен от всех неудобств. Именно мне пришлось подняться в полутьме, одеться и следовать за неясной фигурой камергера к выходу на морозный воздух. Очарованный и влюбленный, император Александр отпускал меня домой. С тяжелыми веками я ехала по еще не проснувшимся улицам Санкт-Петербурга, размышляя о том, что благосклонность монарха связана, оказывается, с определенными трудностями.

Когда после полудня я проснулась в своей постели, проведенная с императором ночь казалась мне теперь столь же нереальной, как сон. К счастью, у императора Александра память была лучше. Присланное им сверкающее бриллиантовое ожерелье, которое опровергало его слова о том, что не существует превосходящих мою красоту драгоценностей, подтверждало абсолютную реальность всего происшедшего.

Хотя Россия была «страной на другом конце света», новости из Европы поступали сюда регулярно, хотя и с некоторым опозданием. В начале апреля в Санкт-Петербург пришло сообщение о том, что Англия подписала мирный договор с Францией. Таким образом, Наполеон одержал верх над своим последним противником — непримиримой Англией. Конечно, этот мир не принимался всерьез ни одной из сторон и не мог считаться прочным, и все же на данный момент Франция оказалась победительницей.

Я попыталась представить себе ярость Джеймса, безнадежное отчаяние мистера Питта и лорда Карткарта, горечь Карло и неистовство Брюса Уилсона. Все оказалось напрасным — все их планы и усилия, вся их работа и потраченные впустую деньги. Против моей воли я готова была выразить восхищение Наполеоном. Как же все-таки ему удалось осуществить задуманное, в то время как остальные не достигли ничего? Что еще захочет он предпринять, чтобы доказать свое величие?

Наполеон не замедлил использовать этот дипломатический успех для усиления своего влияния во Франции, показав всему миру, что только начинает подниматься во весь рост. Во время предстоящих в стране выборов французам предлагалось ответить на два вопроса: 1. Должен ли Наполеон Бонапарт пожизненно сохранять пост первого консула? 2. Будет ли он иметь право сам назначить своего преемника?

Наполеон предпочел вынести на народное голосование лишь первый из этих двух вопросов. Вся Франция ответила на этот вопрос утвердительно — и Наполеон стал пожизненным первым консулом, сосредоточившим в своих руках всю полноту власти.

Этот успех Наполеона отчасти даже помог мне. Император Александр, который всегда демонстрировал свое дружеское отношение к Франции, впервые за все время выразил недоверие Бонапарту. Как сообщил мне князь Долгорукий, император высказался следующим образом: «Бонапарт не дал никаких доказательств того, что его действия свободны от личных амбиций и предпринимаются в интересах Франции или соответствуют конституции, действие которой он клялся восстановить после десятилетней диктатуры. Он предпочитает копировать королевские дворы Европы и продолжает грубо нарушать конституцию своей страны. Можно сказать, что он стал одним из наиболее жестоких тиранов в истории…»

Я могла бы еще многое рассказать императору Александру о Наполеоне. Могла бы объяснить ему, что Наполеон никогда не действовал в интересах своей страны — ни его родной Корсики, ни избранной им Франции. Для этого человека всегда имели значение лишь его собственные интересы, и в противостоянии Франции и Корсики он поддерживал то одну, то другую сторону — в зависимости от того, что в данный момент наиболее для него выгодно. Можно было бы также поведать императору о том, как Наполеон умеет обманывать людей, используя их и потом отшвыривая прочь за ненадобностью, а также о его манипулировании народными массами и полном безразличии к судьбе отдельного человека. Но мне не часто удавалось встретиться с императором, а когда это все же происходило, он предпочитал разговаривать со мной о вещах, далеких от политики и мировой истории. Вот почему я была вынуждена доносить до императора свое мнение через князя Долгорукого. Таким образом, во многих случаях мне удавалось заранее определить содержание разговора между ними. В конечном итоге эти многочисленные беседы не могли не оказать своего влияния на политику императора Александра.

Лето я провела на даче князя Долгорукого, расположенной под Гатчиной — летней резиденцией императора. Летний сезон оказался в этом году недолгим и знойным. Над выжженными полями висели облака пыли, листва на деревьях казалась не зеленой, а серой. Работавшие на этих полях крепостные крестьяне обливались потом и пели свои заунывные песни, случалось, их наказывали розгами. Жаркие часы я проводила в небольшом, тщательно ухоженном парке вокруг дачи, а ближе к вечеру, когда солнце начинало клониться к горизонту, мне приходилось спасаться от мух и мошек. Ночью, при лунном свете, я слышала доносящийся откуда-то вой волков, гулкое уханье лесных филинов. Каждый раз, когда князь Долгорукий уезжал в свое имение, меня навещал император Александр. Это были короткие, но страстные визиты. Вскоре я поняла, что это не простое совпадение — князь Долгорукий никогда не возвращался из своих поездок раньше, чем успевал меня покинуть император. В целом лето выдалось каким-то унылым. Поэтому я даже была рада, когда подошла осень и мы вернулись в Санкт-Петербург.

Весной 1803 года Наполеон впервые прямо обратился к императору Александру. Он просил о военном вмешательстве России, поскольку, как он писал, Англия не выполняет условий подписанного мирного договора и намерена сохранять за собой Мальту в течение еще семи лет. Но император отклонил просьбу Наполеона, сообщив тому, что Россия желает сохранять строгий нейтралитет. Зимой мне единственный раз за долгое время удалось встретиться с императором Александром наедине. Наши интимные отношения еще не потеряли к этому времени очарования новизны, и в то же время между нами установилось уже определенное доверие. Вот почему я решила попытаться без посредников поговорить с ним о Бонапарте.

Император Александр с немалым интересом выслушал сообщение о том, что моя семья и Бонапарты связаны между собой родственными узами и что я хорошо знала Наполеона еще на Корсике.

— Уже тогда у него была дурная репутация, — сказала я в ту ночь императору, утолявшему свой голод, вызванный любовью, блинами с икрой.

— Да, я тоже не доверяю ему, — согласился император. — Я всегда желал заключения союза между Россией и Францией, но Бонапарт не кажется мне заслуживающим доверия. — Он вытер пальцы о салфетку и потянулся за бокалом. — Я знаю, в Европе говорят, что мы, русские, словно живем на другой стороне Луны. И в каком-то смысле так оно и есть. Ведь мы до сих пор считаем, — что Франция все та же, какой она была после Великой французской революции, и не можем понять, какой ветер развевает ее трехцветный флаг.

Император Александр отпил вина из бокала, изящно промокнул губы.

— Я бы не отказался от советника, который хорошо знает Бонапарта и все его уловки. Мне нужен такой человек, который способен видеть в Бонапарте не только победоносного полководца, но также опасного тирана, собирающегося проглотить всю Европу.

Чтобы оттянуть время, я поднесла к губам бокал вина.

— Ваше Величество, если позволите, у меня есть одно предложение, — сказала я осторожно. — Мне кажется, я знаю человека, который мог бы быть вашим советником. Он корсиканец и, как и я, с детства знаком с Бонапартом. Как роялист, он в течение многих лет является политическим противником Бонапарта. До настоящего времени он безошибочно предсказывал и оценивал все действия Бонапарта.

Я колебалась, стоит ли продолжать. Меня смущало молчание императора. Может быть, ему наскучили мои замечания? Или он молчит потому, что не заинтересован в этом? Я торопливо продолжала:

— Его зовут Карло Поццо ди Борго. Он дипломат, работал в Лондоне, а сейчас он в Вене — действует против Бонапарта. Князь Долгорукий знаком с ним и может подтвердить все, что я сказала.

Я глубоко вздохнула и произнесла:

— Если вы пожелаете, Ваше Величество, я могу связаться с Поццо ди Борго. Я готова поручиться за него. Он будет для вас хорошим советником. — И я ласково добавила: — Ведь я хочу помочь вам, Ваше Величество.

Император Александр улыбнулся.

— Человек, которого вы так горячо рекомендуете, наверное, заслуживает того. Если он сможет, пускай приезжает сюда. Россия — большая страна, и талантливый человек всегда сможет занять здесь достойное положение. — Император чуть помолчал. — Свяжитесь с ним. Если он оправдает вашу высокую оценку, дорогая, ни у вас, ни у него не будет повода жаловаться на судьбу.

Терзаемый ревностью, князь Долгорукий принялся возражать против приезда Карло. В какой-то момент я готова была начать спорить с ним, но передумала. Я знала, что в последние несколько недель у него был роман с примадонной Императорского балета, и нисколько не осуждала его за это, поскольку сама проводила время с императором. Но я не могла терпеть диктата с его стороны. Я понимала, что враждебно настроенный князь Долгорукий будет мешать мне и начнет всячески вредить Карло. С учетом всего этого я перестала говорить ему о Карло и одновременно незаметно активизировала свои интимные отношения с князем. При этом я изо всех сил льстила ему, хвалила и восхищалась им, теша его тщеславие и мужской эгоизм. В результате интерес князя Долгорукого к балету уменьшился, а приехавшего в Санкт-Петербург Карло он встретил с искренней доброжелательностью.

В мае хрупкий мир между Англией и Францией был нарушен. Наполеон построил в Булони укрепления, разместил войска по берегам пролива Отранто и всячески выражал намерение захватить королевства Ганновер и Неаполь. Недоверие императора Александра к Наполеону еще больше возросло.

Состоявшаяся в этот период его первая встреча с Карло прошла с еще большим успехом, чем я ожидала. Как император впоследствии признался мне, на него произвели впечатление спокойствие, объективность и серьезность Карло, его уравновешенность и способность четко формулировать свои идеи и соображения по любому поводу. Карло, в свою очередь, подкупили обаяние императора, целостность его натуры.

С Карло я встречалась довольно редко. В Санкт-Петербурге, как и в Вене, он проводил основное время за письменным столом. Держался в стороне от светского — общества, между тем как другие танцевали на балах, посещали театр и званые обеды, он же большей частью читал разные серьезные книги и писал меморандумы. Со мной Карло держался еще более сдержанно, чем прежде. Он ничего не сказал по поводу роскоши в моем доме и не задал никаких вопросов относительно моей личной жизни, он вообще старательно избегал всяких доверительных бесед со мной, словно предпочитал вообще не знать, с кем и чем я занимаюсь. Нельзя было не оценить его предупредительности. Впрочем, он понимал, что это я обеспечила ему доступ к новому полю деятельности и предоставила необходимые связи, поместив сразу в центр политической жизни, которая так много для него значила. Теперь я выполнила свой долг перед ним и перед тайной службой дипломатических курьеров. К тому же в своем теперешнем положении Карло сможет быть мне полезен. Через несколько месяцев после приезда Карло мистер Брюс Уилсон также успешно обосновался в Санкт-Петербурге в качестве учителя английского, немецкого и французского языков. Мы все снова оказались в одном городе, и, как и прежде, каждый из нас с нетерпением ожидал момента, когда Наполеон совершит свою первую ошибку.

На этот раз нам не пришлось долго ждать. Герцог Энгиенский, принадлежавший к одному из известнейших во Франции дворянских родов, сын герцога Бурбонского, был захвачен французскими солдатами в городе Эттенхайме, на территории герцогства Баден, где он находился в ссылке, его тайно доставили во Францию. Здесь, приговоренный Наполеоном к смерти, герцог был казнен в Венсеннском дворце.

Глубоко потрясенный случившимся, император Александр приказал всему двору надеть траур и направил в Париж гневную ноту протеста. Угрюмый князь Чарторыкский предложил немедленно разорвать отношения с правительством, которое больше не заслуживает доверия других государств. Это позор, заявил он, поддерживать дипломатические отношения с подобной страной. Я попросила Карло навестить меня, рассчитывая узнать от него подробности происшедшего.

Вскоре Карло был уже у меня. Его лицо покрывала бледность, и, несмотря на внешнее спокойствие, чувствовалось, что он также испытал сильное потрясение.

— То, что совершил Бонапарт, является тяжелейшим политическим преступлением, — заметил он, придерживая на колене чашку чая и блюдечко с пирожным. — Это убийство. Жестокое и не имеющее никакого оправдания.

Я кивнула.

— И это можно считать первой непоправимой ошибкой Наполеона.

Карло поставил чашку и скормил остатки пирожного вертевшимся возле его ног собакам.

— Бонапарт почувствовал угрожающую ему опасность и потерял голову, — сказал он, потирая свои красивые руки. — В начале года был раскрыт самый опасный за все время заговор, имевший своей целью свержение и убийство Бонапарта. В подготовке заговора участвовали бывшие его соратники — генералы Моро и Пишегрю. Бонапарт начинает понимать, что в глазах представителей древнейших дворянских родов он никогда не будет законным правителем Франции. Между ним и династией Бурбонов лежит пропасть, преодолеть которую ему не удастся, сколько бы государственных полномочий он ни концентрировал в своих руках. Поэтому он и решил преподать им урок, который послужит устрашением и предостережением одновременно.

Не вполне удовлетворенная холодной рассудительностью Карло в истолковании ошибки Наполеона, я обратилась с тем же вопросом к Брюсу Уилсону. Его ликующее настроение более соответствовало моей собственной оценке ситуации.

— Эта ошибка нанесла ему невосполнимый моральный урон, — удовлетворенно сказал Брюс, попыхивая трубкой. — Бонапарт несет полную ответственность за то, что произошло. И ему не удастся свалить вину на кого-то другого. Диктатор не может обвинять других в том, что было совершено от его имени. И одновременно он никогда не сможет признать свою ошибку, это будет иметь для него катастрофические последствия. Он хотел произвести эффект устрашения, но вместо этого вызвал у других отвращение к себе. Вокруг него образовался вакуум, люди испытывают к нему ненависть и возмущение. Теперь правители Европы поторопятся остановить продвижение Бонапарта к власти.

Но Наполеон всех опередил. Он удивил весь мир тем, что провозгласил себя императором Франции. Я не знала, плакать мне или смеяться по этому поводу. Наполеон Бонапарт — тот худой корсиканский офицер, полный амбиций — стал теперь императором Франции Наполеоном I. Его измученное нищетой семейство превратилось в императорскую семью. Тетя Летиция была отныне матерью императора, а Марианна-Элиза, Паолина и Мария-Антуанетта стали княгинями. Бесцветный Джозеф, толстый Луиджи и перепачканный Джироламо именовались князьями. В конце концов я не удержалась от смеха, который, правда, получился у меня не очень веселым.

На этот раз император Александр не стал тратить времени на протесты и выражение своего неудовольствия. Он подписал договор с Пруссией и поручил Карло установить тайный контакт с Англией. В сентябре Россия разорвала дипломатические отношения с Францией, а в декабре император подписал договор с Англией.

Начало 1805 года оказалось не очень удачным — наступили невиданные холода, голодных волков и медведей можно было встретить совсем уже рядом со столицей. В Санкт-Петербурге стали распространяться слухи, что в окрестных деревнях видели белого волка, что считалось дурным предзнаменованием. Это обещало войну, смерть и голод. Я не верила в дурные приметы, но в том, что будет война, я не сомневалась.

Весной Карло зашел ко мне попрощаться. Он отправлялся в Вену по поручению императора Александра и премьер-министра Англии мистера Питта. Теперь он вновь собирался призвать Австрию присоединиться к антинаполеоновской коалиции.

— Это не обычное прощание, Феличина, — начал Карло со всей серьезностью. — Я не знаю, когда смогу вернуться. Ведь будет война. Император великодушно присвоил мне звание полковника. Я буду воевать против Бонапарта в армии союзников.

— Но ведь ты же не солдат, ты — дипломат, — возразила я.

Карло улыбнулся.

— Слов, бумаг и дипломатических переговоров уже недостаточно для борьбы с этим колоссом Бонапартом.

— Впервые в жизни жалею, что я не мужчина и не могу отправиться вместе с тобой, — вырвалось у меня.

— Да, ты женщина, и поэтому я отвечаю за тебя. — Его лицо вновь сделалось серьезным, а слова звучали твердо. — Я первый из твоих друзей, кто отправляется туда. Но, когда осенью война разгорится, Долгорукий тоже уедет, а также и… — Он остановился, а затем негромко продолжал: —…сам император. Долгорукого могут убить на войне, как и меня, а император при всем его очаровании не очень-то надежный друг. Может случиться, что ты останешься в Санкт-Петербурге в полном одиночестве. Если это произойдет, тебе лучше вернуться в Англию. Там ты будешь в безопасности в столь неспокойные времена. Мистер Уилберфорт знаком с моим завещанием и знает мою последнюю волю. Если я не вернусь, все, чем я владею, достанется тебе.

У меня на глазах выступили слезы — Карло, как всегда, все тщательно продумал и все предусмотрел. Я обняла его и стала целовать. Но губы Карло были холодными и твердыми. Он почти с возмущением отстранил меня.

— Не надо этого делать, Феличина, — сказал он, тяжело дыша. — Ведь я же, в конце концов, мужчина. Не позволяй в эту горькую минуту расставания совершиться тому, о чем ты можешь пожалеть, если я не вернусь. — Он попытался улыбнуться, но его глаза оставались печальными. — Прощай, — сказал Карло.

— До свидания, — упорно возразила я ему сквозь слезы.

Под все более отчетливое с каждым днем бряцание оружия приближалось и прощание с князем Долгоруким, который рвался в бой и был уверен в скорой победе. Карло успешно справился со своей миссией в Вене. В начале сентября Австрия предъявила Франции ультиматум. Наполеон, который со своими войсками находился в Булони в ожидании момента для вторжения в Англию, ухватился за эту возможность. Война с Австрией также входила в его планы, поэтому он решительно развернул свою армию и двинулся через всю Европу на восток.

Российские войска также находились в это время на марше. Отдельные части русской армии направлялись через Корфу в сторону Неаполя. Этот поход в Австрию возглавлял генерал Кутузов — преемник Суворова. Император Александр отправился из Санкт-Петербурга в Берлин. Он не нашел времени, чтобы лично попрощаться со мной, и оставил лишь наспех написанную записку, приложив к ней булавку с бриллиантом.

В один из дней передо мной предстал князь Долгорукий в своем сверкающем золотом, с галунами, мундире адъютанта. Весь в нетерпении от предстоящих военных успехов, он словно участвовал в спектакле под названием «Герой идет на войну». Его последние объятия в моей серебряной спальне явно претендовали на аплодисменты, как и сцена с прощальным нежным поцелуем, после которой он торжественно удалился, переполняемый ощущением собственной значимости.

Карло подготовил меня к тому, что должно было случиться: я осталась в одиночестве. У меня были, конечно, знакомые, которых я могла приглашать к себе и которым сама могла наносить визиты. Я не ощущала недостатка в кавалерах для посещения театра, оперы, балета, однако, в сущности, все эти люди оставались для меня чужими, и чем более одинокой я себя чувствовала, тем сильнее отдалялась от них.

Я плохо переношу одиночество и еще хуже — ожидание. Вот почему наступившее одинокое ожидание в Санкт-Петербурге казалось мне столь невыносимым. Я сознавала свое полное бессилие, как и то, что мне не остается ничего иного, кроме как набраться терпения и ждать. И это напомнило мне далекое время после замужества, когда армия Наполеона в Египте оказалась отрезанной от Франции. Однако тогда рядом была леди Гвендолин — моя изрядно выпивавшая, философски настроенная подруга, которая все понимала и никогда ни о чем не расспрашивала меня. Теперь же единственным моим доверенным лицом остался Брюс Уилсон, задававший мне массу разных вопросов и не всегда правильно понимавший мои ответы. Но это все же лучше, чем ничего. И поэтому у меня даже выработалась привычка навещать каждый день Брюса в его скромном жилище на верхнем этаже дома, который принадлежал одной офицерской вдове. Здесь я по крайней мере могла узнать правду о ситуации на театре военных действий, не полагаясь на местные газеты, где можно было найти одни лишь патриотические фразы.

Брюс располагал невероятно эффективной системой сбора информации. Я никогда не встречала учеников в его школе, которая была не более чем просто вывеской, зато мне часто попадались здесь курьеры и всякие незнакомые люди, молча и торопливо исчезавшие при каждом моем появлении.

Рассказывая мне о ходе военных действий, Брюс использовал карту. В эту карту он втыкал булавки с маленькими флажками, причем зеленые флажки обозначали русских, белые — австрийцев, а красные — французов. Он презрительно воткнул в карту первый белый флажок.

— Австрийцы начали боевые действия, не дожидаясь подхода русских войск, — сказал он, — и были разбиты у Эльчингена. А несколько дней спустя тридцать две тысячи австрийских солдат под командованием генерала Макка были окружены французами возле города Ульма и сдались в плен.

Брюс смял два белых флажка.

— Если так пойдет и дальше, превосходство Бонапарта станет очевидным. Он разобьет австрийцев в пух и прах, тогда им придется подписать любой мирный договор, предложенный Бонапартом. А по престижу России будет нанесен сильный удар, если только русским повезет и дело ограничится этим.

Мысль о том, что Бонапарт побеждает, отзывалась глухими ударами у меня в висках.

— Вы неважный пророк, Брюс! — взорвалась я. — Как вы можете предсказывать подобное?

— Не надо изливать на меня гнев, предназначенный Бонапарту, — ответил Брюс. — Не нужно быть пророком, чтобы видеть военное преимущество Бонапарта. К тому же ему помогает легенда о его непобедимости. И в эту непобедимость верят сегодня не только его войска, но и армии неприятеля. Австрийский император решил отвести свою армию в Моравию, туда же движутся маршем русские полки. Пока что Бонапарт не встречал на своем пути серьезного сопротивления. Если он пожелает, он вполне может войти в Вену и надолго там остаться. И никто не помешает ему сделать это.

Я склонилась над картой.

— А вот… — Я указала на белый флажок недалеко от Венеции. — …вот здесь еще остались австрийские части.

— Все верно. — Своим желтым от табака указательным пальцем Брюс показал направление их движения. — Это и есть армия под командованием эрцгерцога Карла, которая продвигается в сторону Моравии.

— Ну, хорошо, — сказала я. — Вот тут стоят части русской армии, они еще не были в бою, и к ним идет подкрепление. Бонапарту предстоит встретиться с численно превосходящим противником. Почему вы так уверены в его победе?

Брюс усмехнулся.

— Вы читаете карту и разбираетесь в развертывании войск не хуже любого генерала. Все, что знаем мы с вами, и то, что знают русские и австрийские генералы, все это не менее хорошо известно Бонапарту. Однако он каждый свой шаг планирует заранее, а скорость передвижения его войск вообще стала уже легендарной. Оба этих обстоятельства, а также прекрасное знание местности, которую он изучает по карте, как и мы с вами, позволяют ему каждый раз приходить к тщательно взвешенному решению, в то время как противостоящие ему союзники никак не перестанут спорить между собой относительно стратегии.

Я смотрела, не отрываясь, на зелено-коричневую карту, но видела перед собой Наполеона, который чертил палочкой на песке схемы передвижения воображаемых войск. Еще тогда, в Аяччо, он заранее выиграл все свои сражения.

Брюс ткнул пальцем в карту.

— Решающее сражение состоится возле города Брно. Я искренне желаю поражения Бонапарта, однако боюсь, мое желание не осуществится.

Желанию Брюса и впрямь не суждено было осуществиться. Наполеон попытался было вступить в переговоры с императором Александром и послал к нему с генералом Савари письмо, в котором предлагал встретиться. Александр, в свою очередь, направил к Бонапарту с ответом князя Долгорукого. Последний держался с Наполеоном крайне высокомерно, полный предубеждения к нему, которое появилось не без моего участия. Кончилось тем, что Наполеон отослал князя со словами: «Ну что ж, очень хорошо — будем сражаться».

Вот что писал мне князь Долгорукий об этой встрече:

«Наполеон — это человек в серой шинели, который непременно хочет, чтобы его называли «Ваше Величество». Но, к его огорчению, я не удостоил его этой чести. С нашей стороны было бы крайне неразумным продолжать медлить и упустить тот момент, когда он находится в нашей власти».

Когда я получила это письмо, оно уже безнадежно устарело. 2 декабря 1805 года Наполеон наголову разгромил русско-австрийские войска в битве под городом Аустерлицем. Он заманил их в ловушку, и его расчет оказался верным. К тому времени, когда союзники заметили, что они не только не атакуют, но сами подвергаются атаке противника, исход сражения был уже предрешен. В годовщину церемонии своей коронации и вступления на трон императора Франции Наполеон показал своим подданным и всему миру, кто истинный хозяин!

Я молчала, а Брюс яростно выражал свое возмущение случившимся.

— Победа Бонапарта — результат четкой стратегии, — негодовал он. — Австрийцы и русские позволили манипулировать собой, как оловянными солдатиками, а когда союзники поняли, что проигрывают, их командующие принялись спорить между собой. Каждый обвинял другого, Бонапарту же оставалось лишь торжествовать победу и посмеиваться над ними.

Брюс понизил вдруг голос и прошептал:

— А вы знаете, кто несет главную ответственность за это тяжелейшее поражение? Ваш друг Александр. Ведь это он заставил Кутузова оставить великолепные позиции. Проявил излишнюю гордость и самоуверенность, а также полное отсутствие стратегического мышления. Появился, весь сияющий, перед войсками. Они, словно безумные, стали кричать ему: «Отец родной!» А он повел их с развевающимися знаменами к неминуемой гибели. Говорят, он даже заплакал, когда увидел, во что обошлась его несостоятельность в роли командующего. Впрочем, никакие слезы этого монарха уже не помогут воскресить убитых. Что сделано, то сделано.

— Боже мой, Брюс, — сказала я растерянно, — что же теперь будет?

Брюс с горечью рассмеялся.

— Для нас все будет очень плохо, а для Франции — очень хорошо. Через два дня после поражения при Аустерлице австрийский император попросил аудиенции у этого корсиканского выскочки. Бонапарт любезно принял его и продиктовал условия заключения перемирия. В том случае, если австрийский император сумеет уговорить императора Александра заключить мир и вступить в союз с Францией против Англии, Бонапарт милостиво обещал подписать с Австрией мирный договор и оставить ее в покое. Но наш сияющий император Александр отказался поддаться на уговоры. Сейчас он вместе со своими войсками находится на пути к матушке России. А что касается Австрии, ей придется пожинать то, что посеяли другие.

В отчаянии я зажала уши руками.

— Не желаю больше слушать плохие новости.

Но Брюс, не помня себя от возбуждения, отвел мои руки от ушей.

— Нет, вам придется выслушать эти «плохие» новости, мадам, — сказал он безжалостно. — Потому что дальше положение еще больше ухудшится. Сейчас мы видим лишь самое начало побед Бонапарта и наших поражений.

Я не осуждала Брюса за его грубое поведение, понимая, что он испытывает такое же отчаяние от случившегося, что и я.

Впрочем, мое беспокойство еще более возросло, когда я узнала, что в этом сражении при Аустерлице Карло был ранен в руку. Именно по этой причине он отстал от русских войск, торопившихся вернуться в Россию под командованием императора Александра. Обманутые лживыми газетными сообщениями и веря в то, что он одержал великую победу, жители Санкт-Петербурга с ликованием встречали своего императора. Более осведомленная, я отнеслась к этому событию гораздо спокойнее.

24 декабря меня посетил князь Долгорукий, который выглядел необычно жалким и подавленным. К радости нашей встречи примешивалась горечь постигшей его неудачи. Он обнял меня, настаивая на восстановлении прав любовника, который отсутствовал, но теперь наконец вернулся к объекту своей страсти. Пока мое истосковавшееся по привычным ласкам тело наслаждалось, в голове как-то сами собой возникли всякие критические мысли. Моя любовная связь с князем Долгоруким продолжается уже пять лет. Чего я достигла за это время? Я стала любовницей императора и получила возможность оказывать на него влияние в разных политических вопросах или, что еще лучше, делать это через Карло. В России я стала столь же богатой, сильной и влиятельной, как и в Англии. Мне везде сопутствовал успех. Но чего стоит мой успех в сравнении с тем, чего достиг Наполеон? Ровным счетом ничего.

В полусне князь Долгорукий придвинулся ко мне, но я отстранилась от него. И тут сказала себе, что так не может дальше продолжаться. Мне уже двадцать девять лет, а я еще ни на шаг не приблизилась к своей цели. Нет, я должна достичь этой цели, должна любой ценой.

Я долго лежала без сна, затем тихо встала и направилась в свой будуар. Мое лицо горело. Мне необходимо усилить свое влияние. Теперь уже недостаточно того воздействия, что мы втроем — Карло, князь Долгорукий и я — можем оказывать на императора Александра. Нужно, чтобы все его советники были единодушны в своем осуждении Наполеона. Я не могу больше позволить себе роскошь просто любить и наслаждаться этой любовью. Я должна переманить на свою сторону одного за другим всех его советников — Волконского, Комаровского, Строганова, Новосильцева и любых других, кто может быть мне полезен в этом. Я должна стать искусной и бесчувственной, должна лгать и мошенничать, притворяться и предавать, не думая ни о себе, ни о других. Брюс однажды сказал, что судьба Бонапарта должна решиться в России. Я хочу способствовать тому, чтобы это решение было быстрым и окончательным.

Кончина премьер-министра Англии Уильяма Питта, который был очень болен и не перенес известия о поражении при Аустерлице, лишний раз подтвердила правильность моего решения: количество врагов Наполеона должно не уменьшаться, а возрастать.

В последующие несколько месяцев я с большой тщательностью и продуманностью работала над осуществлением своего плана. Любовь стала для меня трудом, который должен был приносить определенные результаты.

С князем Долгоруким я не церемонилась, мучая его своей холодностью. Я попросту становилась для него недоступной, то и дело освобождаясь от его ревнивой опеки. Это озадачивало, сердило, приводило его в отчаяние. Но я не испытывала к нему жалости — теперь я получила наконец возможность отплатить за его расчетливое потворство императору, проявлявшему ко мне жадный интерес. Когда это было выгодным ему, он притворялся, что ничего не видит и не слышит. На этот раз я буду делать вид, что ничего не вижу и не слышу, потому что это выгодно мне. Князь Долгорукий негодовал и умолял, угрожал и устраивал скандалы. Он подозревал меня во многом, но не мог ничего доказать.

Между тем я смогла убедиться в том, что мои усилия начинают приносить свои первые плоды. Все чаще и чаще о Наполеоне говорили с осуждением, называя его «нарушителем мира и спокойствия», «виновником самых ужасных преступлений» и даже «врагом свободного христианского мира». Следуя единодушным рекомендациям своих советников и министров, которые, в свою очередь, находились под моим влиянием, император Александр готовился предпринять новые действия против Франции. А возглавить эту кампанию должен был Карло, вернувшийся в Россию с рукой на перевязи и английским золотом на нужды армии. Теперь, когда император официально назначил Карло своим советником, его слово стало особенно весомым — соответственно весу золота — на всех секретных переговорах.

Я была искренне рада его возвращению и тому, что ранение оказалось не очень серьезным. Однако сейчас он выглядел еще более бледным и отрешенным, чем раньше, а в его глазах навсегда, похоже, застыло печальное выражение. На все мои вопросы о его участии в битве при Аустерлице он неизменно давал разные уклончивые ответы:

— Зачем вспоминать о прошлом? Настоящее готовит нам еще более драматические события, ведь Бонапарт открыто проводит политику силы. Сейчас он снова ведет войну — на этот раз против Пруссии. Он одержал громкие победы в сражениях под Йеной и Ауэрштедтом и вошел в Берлин. Теперь он ведет себя еще более самонадеянно и вызывающе, чем раньше. Одним росчерком пера он сделал своего брата Джозефа неаполитанским королем, а другой его брат, Луиджи, по приказу Бонапарта взошел на престол Голландии.

— Да как это может быть? — запротестовала я. — Наполеон никогда особенно не заботился о Джозефе, а единственный талант Луиджи всегда заключался в том, что он мог съесть больше других. Но ведь это еще не означает, что он способен управлять страной.

Карло холодно ответил:

— Для Бонапарта достаточно того, что Джозеф и Луиджи — его братья. И именно Бонапарт будет думать за них, а они станут лишь исполнять его волю. Впрочем, они еще разочаруют его, поскольку не смогут долго удерживать свою корону. Да и сам-то Бонапарт — с Божьей помощью — не намного дольше сохранит свою. Если Россия с ее численно превосходящей армией вмешается сегодня… — Карло оставил свою фразу незаконченной.

И Россия вмещалась. Император, готовый к «защите в высшей мере славного и справедливого дела», объявил войну Франции.

Неисправимая оптимистка, я уже было поверила в то, что моя цель близка. Но от моего оптимизма вскоре не осталось и следа. После нескольких мелких стычек русская армия потерпела сокрушительное поражение у города Фридланда. А еще через несколько дней пал Кенигсберг — последняя прусская крепость. И эта война также оказалась безнадежно проигранной! Вновь было заключено перемирие — и вновь Наполеон, как победитель, смог продиктовать свои условия.

Я чувствовала себя такой измученной, словно сама побывала в этой битве и сама ее проиграла. В комнате с задернутыми шторами было темно. Я оставалась весь день в постели — мне никого не хотелось видеть, ничего не хотелось слышать, ни о чем не хотелось думать. Хотя я никого не видела и не слышала, мои мысли все равно не давали мне покоя. Отчаяние, возмущение, покорность судьбе — все смешалось в моей голове. В этом состоянии мне пришлось даже загибать пальцы, чтобы сосчитать годы своей жизни. Хотя я много раз перепроверяла это, мне все равно не верилось, что вот уже целых тринадцать лет я безуспешно преследую Наполеона своей ненавистью. Тринадцать лет я расходую на это свою силу, молодость, наконец, жизнь. Я безумно устала. Мои нервы были напряжены до предела. И тут мне показалось, что я отчетливо слышу голос моего отца: «Тот, кто отказывается от мести, теряет свою честь. Лучше умереть, чем жить без чести». Ведь это мой отец учил меня закону вендетты, и памятью отца я поклялась отомстить. Отказаться от этого невозможно. Я должна жить ради вендетты или умереть ради нее. Я никогда не освобожу себя от своей клятвы.

Послышался стук в дверь. Мой дворецкий Борис сообщил мне о том, что с визитом пришел Карло и что у него какое-то срочное дело. Хотя я была несколько раздосадована, все равно почувствовала удивительное спокойствие и новый прилив сил. Мне стало вдруг совершенно очевидно, что главное для меня — терпение и настойчивость. Время играет здесь второстепенную роль. Если я потратила на это тринадцать лет жизни, то вполне могу выдержать еще столько же, даже больше. Вендетта никогда не устаревает.

Я оделась, причесалась, с помощью пудры и румян привела в порядок лицо. Мне хотелось скрыть следы своей недавней слабости и пережитого отчаяния и было стыдно за то, что я позволила себе утратить контроль над собой.

Карло ожидал меня в гостиной, беспокойно расхаживая взад и вперед по комнате.

— Прошу извинить за то, что потревожил тебя, невзирая на состояние твоего здоровья, — торопливо проговорил он, — но полученное мной известие заслуживает внимания. Для всех нас наступил переломный момент.

— Это хорошее или плохое известие? — не выдержала я.

Карло устало махнул рукой.

— Плохое. Бонапарт и император Александр договорились встретиться в Тильзите. И эта встреча может — я вынужден даже сказать «будет» — иметь катастрофические последствия.

Я села и взяла Красотку на руки, ее тепло и шелковистость шерстки помогли мне немного успокоиться.

— Продолжай, — попросила я Карло. — Расскажи мне все, что тебе известно об этом.

— Бонапарт отправил Талейрану — своему министру иностранных дел — письмо, в котором есть такие строки: «Мир в Европе будет обеспечен лишь тогда, когда Франция и Австрия либо Франция и Россия объединят свои усилия. Лично я считаю, что союз с Россией обещает стать очень выгодным для нас…»

От волнения на лбу Карло выступила испарина — он нервно провел по лицу рукой.

— Теперь Бонапарт может заставить императора Александра делать все что угодно. Он приложит все силы к тому, чтобы перетянуть императора на свою сторону. Бонапарт постарается произвести на него впечатление, ослепить, сбить с толку разными выдумками. И я боюсь, что император не устоит перед Бонапартом, ведь в его характере так тесно переплелись честность и безоглядная амбициозность, идеализм и лукавство. Он вполне может преподнести нам всем сюрприз и воспылать любовью к тому, что еще недавно так осуждал. Если Бонапарт добьется своего и император вернется в Россию его другом, тогда… тогда наша работа здесь была напрасной и нам придется все начинать сначала.

Наши труды оказались напрасными. С этих императорских соревнований по взаимному обольщению император Александр вернулся в таком восхищении от Наполеона, в какое только может привести легковерную красотку ее изобретательный соблазнитель.

Как мне впоследствии стало известно, у Наполеона остались не менее яркие — почти восторженные — воспоминания об этой встрече. В письме своей супруге, прекрасной Жозефине, он писал:

«Я очень доволен Александром и надеюсь, что он мной тоже. Если бы он был женщиной, я бы, вероятно, сделал его своей любовницей».

Хотя с учетом ярко выраженного мужского начала Наполеона и Александра следует исключить всякую подобную возможность, внезапно вспыхнувшее страстное чувство этих двух монархов друг к другу остается весьма неестественным и в чем-то явно нездоровым.

Последние недели лета я провела на даче князя Долгорукого. В это время император Александр, переполняемый самыми нежными чувствами и дружеским расположением к Наполеону, прибыл в Санкт-Петербург. Ожидавший его там прием сразу же охладил восторг Александра — церковь и дворянство яростно выступили против «совершенного в Тильзите предательства», а собственная мать императора с отвращением отказалась «обнять друга Бонапарта». Стараясь укрыться от явной и скрытой критики в свой адрес, император Александр поспешил уехать в свою летнюю резиденцию и в результате оказался совсем рядом со мной. О его готовящемся визите я узнала заранее, поскольку князь Долгорукий внезапно получил приказ выехать в Москву.

Едва он скрылся из виду, как через сад с задней стороны дома прискакал император. При встрече с ним я не выразила никакого неудовольствия — выказывать свое настроение перед императором, каковы бы ни были отношения с ним, не позволено никому. Благодарность за его милостивое присутствие и благосклонность — вот единственное допускаемое чувство. Простому смертному вы вполне можете высказать все, что думаете о нем, можете сделать ему замечание или отказать в чем-то. Но любой упрек в адрес монарха граничит с государственной изменой. Вот почему я встретила его с радостной и почтительной улыбкой, безмерно благодарная за честь быть удостоенной высочайшего визита.

Когда император Александр хотел любви, он не тратил времени на пустые разговоры. Лишь потом, полностью удовлетворив и насытив свою страсть, он в достаточной степени расслаблялся и готов был перейти к беседе.

Мне приходилось молча соглашаться с этой привычкой императора, поскольку просто не оставалось ничего другого. Вот и сейчас я последовала за ним в свою спальню, где он принялся целовать меня, а потом раздел и увлек в постель. Все время, пока он безраздельно владел моим телом, утоляя страсть, я ни на мгновение не забывала о пережитом разочаровании и своей ярости по отношению к нему. При этом я кусала и царапала его, что делало наши любовные объятия похожими на какую-то ожесточенную борьбу.

Я хотела причинить ему боль — в результате лишь доставляла удовольствие. Мое негодование император Александр принял за проявление страсти, а буйное неистовство объяснил желанием, обострившимся за период воздержания. Моя яростная вспышка привела его в восторг. Теперь, получив гораздо больше, чем ожидалось, он мог наконец приступить к благожелательной беседе.

— Вы поразительная женщина, мадам, — сказал он, улыбаясь и отправляя в рот конфеты и анисовые пирожные, специально приготовленные на маленьком столике рядом с кроватью. — Не было ни единого случая, когда бы вы разочаровали меня. — Он вытер салфеткой пальцы и стал поглаживать меня по плечу. — Вы умны, остроумны, обаятельны. — Император потянулся к бокалу сладкого вина и осушил его жадными глотками.

Я молча ждала. За этой чередой комплиментов должен был последовать выговор. Сначала пряник — затем кнут. И вот император Александр посмотрел на меня своими сияющими голубыми глазами и негромко, но язвительно произнес:

— Есть лишь одна вещь относительно которой вы ввели меня в заблуждение.

Я продолжала хранить молчание. В голосе императора послышалось едва сдерживаемое раздражение.

— Я говорю о Бонапарте, — сказал он резко. — Судя по вашему описанию, он настоящее чудовище. А между тем я обнаружил нечто прямо противоположное вашим словам.

Чувствуя, что я не могу больше молча сидеть рядом с ним, я встала с постели и надела платье.

— Прошу прощения, Ваше Величество, — сказала я, — мне холодно.

И это было правдой. Несмотря на летний полуденный зной, меня пробирала дрожь. Но император оставил мое замечание без внимания.

— Хотелось бы знать, — произнес он медленно, как во сне, — с помощью какого колдовства Бонапарт сумел заставить такого человека, как я, столь быстро и решительно изменить свое мнение о нем. Не помню, чтобы мне приходилось испытывать к кому-нибудь столь же сильную неприязнь. И тем не менее не прошло и четверти часа с начала нашего разговора, а от моего предубеждения против него не осталось и следа. Сейчас я восхищаюсь его гениальными способностями полководца, его опытом и работоспособностью.

Император Александр сделал паузу, словно ожидая услышать от меня возражения. Но я лишь молча смотрела на него. Раздосадованный моим молчанием, он настойчиво продолжал:

— Я очень надеюсь на то, что дружеские и доверительные отношения, установившиеся между Бонапартом и мной, в дальнейшем еще более укрепятся.

Император еще что-то говорил, однако я уже не слушала его. С меня было довольно. Голова у меня пошла кругом. Он только что сказал: «Хотелось бы знать, с помощью какого колдовства Бонапарт сумел…» Мне тоже пришлось однажды стать жертвой этого колдовства. Я по собственному опыту знала, что человеку, опутанному чарами Наполеона, не помогут ни предостережения, ни самые разумные доводы. Что же, в таком случае, мне следует делать? В моей голове как-то сам собой нашелся ответ на этот вопрос: я должна начать по-другому мыслить. Совершенно новыми категориями. Когда-то в Аяччо Наполеон учил меня: «Нужно изучать жизнь других людей — историю, причины и следствия различных явлений, — и тогда можно научиться понимать поступки этих людей, как и то, почему они поступают таким, а не каким-то иным образом».

Я вдруг поняла, что мыслила во многом неправильно. Как я могу, не видя Наполеона уже более десяти лет, судить об основных чертах его характера? В моих расчетах Наполеон был все тем же, каким я когда-то знала его на Корсике и в Марселе. Но ведь он не мог остаться прежним — достаточно посмотреть, как сильно изменилась я сама за это время! Насколько же он переменился с тех пор? Я подумала, что мне нужно встретиться с сегодняшним Наполеоном и поговорить с ним. Просто необходимо как бы заново познакомиться с этим человеком. Тогда наверняка я буду знать, как мне с ним бороться.

— Да, — сказала я вслух сама себе, — путь у меня только один. — Я встретила удивленный взгляд императора Александра. Он замолчал. О чем же он говорил? Может, спросил меня о чем-то? Этого я не знала, да и не хотела знать. Я приблизилась к постели. — Ваше Величество, — сказала я, — разрешите мне уехать.

Император чуть привстал, опираясь на локоть, и изумленно посмотрел на меня.

— Я не понимаю вас, — произнес он неодобрительно.

— Прошу простить меня, Ваше Величество, я неправильно выразилась. — Я присела на край постели. — Я хотела бы отправиться в путешествие и сейчас прошу вашего разрешения на это.

— В путешествие? Но зачем? Почему? Куда? — Император откинулся на подушки, его лицо приняло обиженное выражение, какое бывает обычно у дамы, чьи чувства задеты.

Я напомнила себе, что не должна терять его расположения. Сейчас мне хочется уехать, но потом я могу захотеть вернуться обратно.

— Это не какое-то внезапное решение, Ваше Величество, — пояснила я. — Ведь я уже более пяти лет в России и просто соскучилась по дому, по своим родным.

Император Александр заколебался — сентиментальные побуждения всегда находили понимание с его стороны.

— Но мне не хочется, чтобы вы уезжали, — жалобно произнес он.

Неужели я все-таки добилась своего?

— Я скоро вернусь, — сказала я уверенно. — Ведь я сама не хочу надолго расставаться с вами, Ваше Величество.

Это польстило самолюбию императора.

— Вы собираетесь поехать на Корсику или в Лондон? — поинтересовался он.

Я покачала головой.

— Я поеду в Париж. Мне хочется снова встретиться с Наполеоном Бонапартом. — Я язвительно усмехнулась. — Моим кузеном и императором Франции.

Вернувшись в Санкт-Петербург, я решила нанести прощальный визит всем своим друзьям и знакомым и начала с Карло. Я обнаружила, что он в поте лица связывал свои рукописи в большие свертки и укладывал их в дорожные корзины. В кабинете было непривычно прибрано и пусто. Оторвавшись на минуту от своих занятий, он с отсутствующим видом приветствовал меня. Мне невольно захотелось потрясти его за руку, чтобы он очнулся.

— Послушай, — сказала я решительно, — я уезжаю из России.

Карло положил стопку книг, которую держал в руках, на письменный стол.

— И ты тоже? — спросил он, явно находясь в замешательстве.

Я начала терять терпение.

— Что значит — и ты тоже? Я получила великодушное разрешение Его Императорского Величества.

— И я его получил. — Карло присел на стул. — Я тоже уезжаю из России. Я отказался от должности советника императора. Совесть не позволяет мне помогать советами монарху, который находится в дружеских отношениях с Бонапартом. Поэтому возвращаюсь в Вену.

Какие все-таки мужчины эгоисты! Его собственный отъезд беспокоил Карло гораздо больше, чем мой.

— Ты едешь из-за Бонапарта в Вену, — заметила я. — А я из-за Бонапарта еду в Париж.

— Но это опасно! — вскричал он.

— «Кто играет с огнем, от огня и погибнет», — процитировала я. — Однако это не входит в мои планы. Я не собираюсь путешествовать под именем леди Сэйнт-Элм — в Париже я снова стану Феличиной Казанова.

Явно расстроенный, Карло стал разминать свои пальцы.

— Я не могу запретить тебе ехать, но ты недооцениваешь Бонапарта.

— Вовсе нет, — ответила я спокойно. — Я хорошо понимаю, что лезу в логово льва, но он все равно меня не съест. А если даже и съест, у него тут же нарушится пищеварение. А ты вместо предупреждений лучше бы предложил помощь. В Париже мне нужны будут полезные и надежные знакомства, а также люди, через которых я смогу держать с тобой связь.

Следующим, кого я посетила, был Брюс Уилсон. Тот не выразил ни малейшего беспокойства по поводу моей личной безопасности в Париже, и это полное отсутствие человеческого участия с его стороны не могло не вызвать у меня досады. Наши с ним взаимоотношения, продолжавшиеся не один год, основывались исключительно на совместной работе. Если по какой-то причине я не смогу больше заниматься этой работой, всегда найдется кто-то другой, кто сможет заменить меня. Бесчувствие Брюса нанесло удар по моему самолюбию, однако его практический подход к делу оказал мне неоценимую помощь. Именно он раздобыл для меня фальшивые документы с множеством внушительных печатей и штампов. Эти бумаги удостоверяли тот факт, что я, Феличина Казанова, незамужняя, вполне законно приехала в Россию через территорию Франции, Италии и Австрии, а теперь на таких же законных основаниях покидаю Россию. На самом деле во всех этих сведениях не было ни капли правды, за исключением моего возраста. А между тем именно этот пункт мне более всего хотелось бы сейчас подправить. Когда я смотрела на свое отражение в зеркале, то с трудом могла поверить, будто мне уже исполнился тридцать один год. Я обнаружила на своем лице лишь три небольшие морщинки, а из глубины зеркала на меня глядели сияющие голубые глаза пятнадцатилетней Феличины. И вопреки всему, что происходило вокруг, эти глаза все так же мучились надеждой на будущее и упрямо не хотели замечать того, что жизнь неумолимо идет вперед.

Мне еще предстояло разыграть самую тяжелую для меня сцену прощания с князем Долгоруким, что было нелегко. Когда он вернулся из навязанной императором поездки в Москву, мой дом в Санкт-Петербурге напоминал растревоженный улей. Повсюду стояли наполовину забитые вещами сундуки и корзины, из комнаты в комнату сновали озабоченные слуги, а возбужденные всем происходящим собаки непрерывно лаяли.

Князь Долгорукий, в своем великолепном адъютантском мундире и в наброшенном на плечи белом плаще, нерешительно остановился посреди этого беспорядка. Чтобы приветствовать его поцелуем, мне пришлось перелезть через стоявшие на пути сундуки и корзины. Я уже не была страстно влюблена в него — этот период давно миновал, — но у меня все равно оставалось чувство привязанности к этому человеку. Ведь уже столько лет подряд мы любим друг друга и ссоримся, обманываем один другого и миримся. Я так привыкла к нашей жизни, что, наверное, буду теперь скучать без него.

— Давай перейдем в гостиную, — предложила я. — Там мы сможем спокойно поговорить. — Меня поразило то, что он ничего не сказал мне на это, ничего не спросил и молча последовал за мной. Он сел в одно из маленьких изящных кресел, словно не замечая собак, которые старались запрыгнуть ему на колени. Его глаза поблескивали за полуприкрытыми веками, а губы сложились в чуть ироническую улыбку. Я не могла понять, что это означает. Столь необычное для него спокойствие, похоже, предвещало бурю. Мне показалось, что будет лучше, если я сразу же, открыто, без всяких объяснений и оправданий объявлю ему о своих планах. Я устроилась в кресле напротив.

— Я уезжаю в Париж, — сказала я торопливо. — И не знаю, когда вернусь обратно. Мне не хотелось бы сейчас скандала со слезами и…

— Этого мне тоже не хотелось бы.

Его слова прозвучали так неожиданно, что я пришла в замешательство и замолчала. На лице князя Долгорукого появилась широкая улыбка.

— Неужели я сумел наконец по-настоящему удивить тебя? Подожди, сейчас ты удивишься еще сильнее. — Я уже давно не видела его таким довольным собой. — Если когда-то я привез тебя в Санкт-Петербург, то сейчас тебе предстоит взять меня с собой в Париж. Подожди, голубушка, дай мне договорить. Император сообщил мне о твоих планах совершить путешествие и великодушно предоставил отпуск, чтобы я мог сопровождать тебя. Ему известно, что я настроен против Бонапарта. Ты, конечно, знаешь императора Александра, но не так хорошо, как я. Он вовсе не так уж безмерно очарован своим новым другом, как это может показаться. Я еду в Париж в качестве частного лица, пока император не прислал туда посла и дипломатов. И, как независимое лицо, буду пересылать императору свои наблюдения и твои, душенька, тоже.

— Ты собираешься ехать в Париж?! — Я была озадачена услышанным. — Но ведь Бонапарт припомнит тебе ту встречу и разговор с ним незадолго до Аустерлица. Он не прощает подобных вещей и вряд ли позволит тебе надолго задержаться в Париже.

Однако князь Долгорукий не принял моих возражений всерьез.

— В настоящее время Бонапарт обожает всех русских, в том числе и меня. В Тильзите он меня узнал и вел себя чрезвычайно дружелюбно. Сейчас он из кожи вон лезет, чтобы сделать союз между Россией и Францией как можно более прочным. Даже если он испытывает лично ко мне неприязнь, то не захочет портить из-за этого отношения с Россией.

Я была очень рада, что князь Долгорукий едет со мной, хотя и не высказала этого вслух.