Когда я прихожу в себя, перед глазами мелькают красно-бело-синие огни. Я в машине «Скорой помощи», под спасательным одеялом, а рядом со мной папа, Джейсон и Илай. За окном сильный снегопад.
Я пытаюсь сесть, но обнаруживаю, что пристегнута к каталке. На лице у меня маска. Мне хочется сорвать ее, хочется кашлять, хочется говорить.
– У тебя случился приступ, – объясняет фельдшер, медленно и отчетливо произнося каждое слово, будто разговаривает с кем-то, кто ничего не смыслит в происходящем. Я профессиональный пациент, пусть даже я не знаю, как здесь очутилась, как ее зовут, куда меня везет «Скорая» и почему.
В грудной клетке все смолкло.
Птица смолкла?
– К тебе в комнату слетелись птицы, много-много птиц, – говорит Илай дрожащим голосом. – Я прибежала на их крики. – На ее лице написан ужас.
Джейсон держит меня за руку, крепко сжимая мои пальцы.
Что произошло?
В реальном мире я вообще не чувствую своей руки, но зато я чувствую руку Джейсона. Мне хочется высвободиться: у меня возникает ощущение, что он удерживает меня там, где я быть не желаю. Но это неправильно. Это же Джейсон. Я хочу, чтобы он держал меня за руку.
Папа плачет. Он держит мою вторую руку.
– Аза, не переживай, – говорит он. – Тебя подключили к аппарату искусственного дыхания. Ты задыхалась, поэтому и произошел приступ. С тобой все в порядке. Все не так плохо. Мама уже выехала, она была в лаборатории.
Мне кажется, что я наблюдаю за происходящим со дна бассейна.
– Ты как будто тонула, – говорит Джейсон, так тихо, что я едва его слышу. – Ты вся посинела и перестала дышать. У тебя в грудной клетке… были спазмы, и оттуда доносились очень странные звуки. Я сделал тебе искусственное дыхание.
Я гляжу на его губы. Так, значит, они касались моих. Я вспоминаю о записке – она все еще у меня в кармане.
Я несколько раз моргаю, чтобы показать, что поняла его. Но я не понимаю. Я вспоминаю про птицу – о господи, она все еще у меня внутри – и снова порываюсь сесть. Ее необходимо вытащить.
Может быть, у меня сердечный приступ? Легкие как будто сдавило, и в то же время их как будто чем-то наполнили.
– У меня в рюкзаке письма, – говорит Илай. Ее голос кажется чужим и неестественным. – Извинения и признания в любви. Но свое я так и не написала. Я сочиню его прямо сейчас, ладно? Прости меня за то, что иногда я притворялась, будто ты мне не сестра, и говорила, что мы не родственники, прости меня за то, что однажды я украла твой свитер, прости меня за то, что я смеялась над твоим кашлем и один раз даже сказала прохожим, что ты проглотила телефон!
Я смотрю на Джейсона. Я смотрю на него и удивительным образом на миг забываю о птице и говорю: { }.
– Аза, ты меня слышишь? – спрашивает папа, и в его голосе звучит паника. Не просто паника – отчаяние. – ТЫ МЕНЯ СЛЫШИШЬ?
Я нахожу глазами Илай и говорю: { }.
– Прости меня, Аза! – тараторит Илай, вся в слезах. – Прости за все, что я тебе когда-либо сделала!
Она извиняется даже за несуществующие провинности.
Я перевожу взгляд на папу и говорю: {{ }}. Это для него и для мамы.
Папа расплывается и исчезает. Теперь я вижу только свои ресницы и веки, а еще я вижу свой мозг с лабиринтом коридоров внутри; коридоры темные и узкие и продолжают сужаться, и на меня надвигаются книжные шкафы, из которых валятся книги, и на полу скапливаются груды книг с помятыми страницами и исковерканными словами, и я бегу по всем этим коридорам, пытаясь найти выход, прежде чем обрушатся стены.
Мои внутренности складываются, точно я одно большое оригами. Я думала, что умирать будет больно, но боль, которую я испытываю уже целую вечность, теряет всякий смысл, так же как и мои кости. Я делаю вдох и выдох и
Птичка у меня в груди
Птичка у меня в груди
В небе корабли плывут
Последние мгновения перед смертью
Вот мои последние мгновения перед смертью: буря, птица, смятение, холодно не могу говорить не могу сказать им что люблю их не могу
Сколько еще ехать до больницы?
Я вытягиваю шею и пытаюсь заглянуть в переднюю часть салона. За рулем рыжеволосый фельдшер. Он бросает на меня взгляд.
Машина резко сворачивает.
Илай всхлипывает. Джейсон что-то быстро мне говорит. Его дыхание щекочет мне ухо. Я наблюдаю за водителем: машину заносит, и он до упора выкручивает руль.
Мы медленно кружимся посреди заледеневшей дороги. Все кричат – все, кроме меня, потому что я кричать не могу. Я пытаюсь дышать, я пытаюсь удержаться, но у меня не выходит.
Я ускользаю.
Стекла на окнах покрываются льдом, а я лежу на каталке, и рядом со мной мои близкие, и все это уже не имеет значения.
Жизнь и смерть различаются вовсе не так сильно, как я думала. Смерть не похожа на путешествие в другую страну. Скорее она напоминает переселение в другую комнату в доме: тот же самый коридор, те же самые семейные фотографии в рамках, только посередине стеклянная стена.
Я здесь. Но меня здесь нет.
Если это и есть смерть, то я готова. Я как темная материя. Внутри меня целая вселенная, но ученым так и не удалось узнать, что же в ней кроется. Похоже, по большей части я состою из загадок.
Птица у меня в груди начинает свистеть: она поет мне колыбельную.
Машина стоит на льду и никуда не двигается, но сирена и мигалка все еще включены. Фельдшер, которая ехала с нами сзади, спешно вызывает по рации вертолет: «У нас чрезвычайная ситуация…»
Рыжеволосый фельдшер выбегает на улицу и задирает голову.
– Буду сигнализировать, – кричит он, исчезая в снежном вихре.
Я океан, и в моих глубинах плавает гигантский кальмар. В грудной клетке у меня мечется из стороны в сторону и бьет крыльями птица.
– Воспаление легких, – говорит женщина-фельдшер.
– Аза, не надо, – говорит папа. – НЕ ДЕЛАЙ ЭТОГО.
Он запрещает мне умирать, и я хочу его послушаться.
Я смотрю на папу. Я смотрю на себя саму, и уже не так важно, кем я была.
Куда лежит мой путь?
Готовыготовыготовы, говорит птица у меня внутри. А кто-то снаружи ей отвечает: Готовыготовыготовы.
Что-то сильно бьет меня в грудь. Меня? Это все еще я? Тут я понимаю, что происходит: меня реанимируют с помощью дефибриллятора.
– Тебе необязательно умирать, – шепчет Джейсон.
Илай что-то быстро говорит в мобильный телефон.
– Мамочка-приезжай-сюда-как-можно-скорее-приезжай-немедленно-поторопись-я-не-знаю-я-не-знаю-что-случилось-все-очень-плохо!
Из трубки доносится мамин голос. Этот голос я узнаю везде. Она убеждает Илай, что все будет хорошо, и говорит она таким уверенным тоном, что я уже почти готова ей поверить и думаю: «Может быть, я чего-то не знаю?» Но потом Илай, давясь рыданиями, отвечает ей: