Маленькая женская хитрость

Аля с Казбичем пошли вниз по лестнице. Борщ медленно спускался за ними.

«Вечно я принимаю чужие проблемы к сердцу, — думал он, глядя на довольного кота и на его не менее довольную хозяйку. — Впрочем, не исключено, что я когда-нибудь найду человека, который будет заботиться обо мне так же, как и я о нем… Ну, за исключением мамы, конечно».

Аля с Барщевским подъехали к НИИ географии около десяти часов утра и обнаружили в холле бригаду строителей во главе с прорабом, на голове которого блестела большая лысина. Лысины мужчина, по-видимому, стеснялся, поэтому зачесывал волосы крест-накрест, пытаясь прикрыть голые участки. Рядом с бригадой стояли Леопольд Кириллович и Валентина Ивановна. Директор был хмур и подавлен, а его серебряная шевелюра выглядела более тусклой, чем обычно. Двое суток он на камешки разносил все четыре туалета института, залазил в унитазы, разворотил все трубы, но совершенно ничего ценного не нашел.

«Обманула меня Каверина, — мрачно думал про себя Леопольд Кириллович. — Ничего там нет. Ни кирпичей из золота, ни тайников под половицами, ни брильянтов в коммуникациях. Ничего. И что же, интересно, дражайшая Валентина Ивановна хотела там искать?»

Каверина выглядела подчеркнуто нейтрально, и на ее интеллигентном лице ничего нельзя было прочитать.

«Ага. Мама наконец-то добилась начала ремонта, — с удовлетворением подумал Барщевский, заходя в холл. За ним семенила Аля. — Если бы она мне сказала, где находится то, за чем она охотится, и как оно выглядит, я был бы ей очень благодарен. Но мама молчит, как партизан».

Каверина равнодушно посмотрела сквозь Борща, отметив, что ее любимый старший ребенок выглядит нормально и у него, видимо, все в порядке. Потом, старательно сохраняя конспирацию, Валентина Ивановна отвернулась.

— Ах, Алиса Андреевна, вас уже выписали? Как ваше здоровье? — изобразил радушие директор, хотя ему было на самочувствие Невской глубоко начихать.

— Спасибо, Леопольд Кириллович, лучше, — бодро отозвалась та.

За последние несколько дней НИИ географии посетили милиция, пришедшая к выводу, что это пищевое отравление из-за несоблюдения правил хранения пищевых продуктов, и санэпидстанция, которая пришла к такому же выводу и наложила на институт крупный штраф, а также запретила проведение банкетов в «не приспособленном для этого помещении библиотеки» на неопределенный срок. Но все это расстраивало Леопольда Кирилловича гораздо меньше, чем двухдневное — и совершенно бесполезное — изучение содержимого канализации в институтском туалете. Он подозревал, что Каверина тайком над ним смеется, и из-за этого чувствовал себя еще хуже.

— Здравствуйте, Леопольд Кириллович, — вежливо поздоровался Барщевский с директором. Тот рассеянно кивнул, глядя, как рабочие, громко матерясь, пытаются затащить в коридор, ведущий в библиотеку и зал заседаний, большую деревянную лестницу.

— И что у нас будут ремонтировать? — спросил Борщ, останавливаясь возле мамы.

— Леопольд Кириллович принял решение направить средства, изысканные с помощью планово-финансового отдела, на ремонт библиотеки и зала заседаний. Мы, конечно, настаивали на ремонте туалетов, потому что Эмма Никитична того и гляди застрянет в узкой кабинке или, того хуже, упав с унитаза, получит тяжкие телесные поврежде…

— Я думаю, что вы преувеличиваете опасность наших санузлов для здоровья и благополучия Полканавт, — довольно резко ответил Леопольд Кириллович.

Каверина едва заметно улыбнулась. К крыльцу института подъехала «Газель» в дополнение к большому грузовику, чуть ранее привезшему лестницу, кабель и инструменты и почти полностью перегородившему проход к входной двери. Огромная лестница уже скрылась за поворотом коридора, когда в холл с улицы вошел заросший щетиной рабочий, несущий два хрустальных светильника. Выполненные в форме капель подвески легко звенели и переливались. Даже в полутемном холле, свет в который попадал сквозь небольшие и давно не мытые окна, видно было, что эти светильники представляют собой совершенное произведение искусства. Полина Георгиевна, которая по обыкновению тихонько дремала в кресле за стеклом, подняла голову, открыла глаза и прислушалась.

— Какая прелесть, — пробормотал директор, глядя на светильники, полускрытые шелестящей папиросной бумагой. — Где вы нашли такие симпатичные плафончики?

— Это Гусь-Хрустальный делает, — с некоторым неудовольствием пояснила Каверина, смущаясь, как будто ее поймали за каким-то неблаговидным занятием, но она не хочет в этом признаваться.

— Гусь-Хрустальный, значит… — эхом отозвался Леопольд Кириллович и поднял брови, которые сложились домиком. — А зачем нам в библиотеке такие дорогие светильники?

— Ну у нас же там банкеты проходят и другие торжественные мероприятия! Но если вы против, мы можем разместить эти светильники не в библиотеке, а в зале заседаний справа и слева от кафедры. Будет исключительно красиво.

— А что, у нас все светильники такие роскошные?

— У нас еще есть большая люстра и много маленьких бра, — ответствовала Валентина Ивановна. — Эти светильники мы думали разместить по сторонам от входа, маленькие бра по периметру на стенах, а люстру посередине. Мы также побелим потолок и наклеим новые обои, их уже завезли.

Леопольд Кириллович молчал.

Рабочий отнес светильники и снова пошел к «Газели». Каверина попыталась было увести директора из холла, но он проявил некоторую настойчивость и остался на месте. Хлопнула дверь, снова появился рабочий. На этот раз он с трудом тащил люстру, такую красивую, какой Леопольд Кириллович не видел ни разу в жизни. Послышался вздох: на лестнице в восхищении замерла Марья Марковна.

— Я думаю… — веско сказал директор. — Нет, я просто убежден, что такая красота не должна пылиться в библиотеке, самом малопосещаемом помещении института. Тем более что санэпидстанция запретила нам проводить банкеты. Я думаю, что люстру мы повесим в моем кабинете. И те светильники — тоже. А вот маленькие бра вполне можно разместить в библиотеке.

Он с глубоким удовлетворением заметил, как вытянулось лицо Валентины Ивановны. Она хотела что-то сказать, но пару раз глубоко вздохнула и промолчала.

«Вот так. Это тебе за туалеты, в которых я копался столько времени», — мстительно подумал Леопольд Кириллович. Он украдкой понюхал свои ладони. Запах дерьма все еще ощущался, хотя и стал менее выраженным.

На доске объявлений, располагавшейся в холле возле небольшой ниши, в которой до сих пор сиротливо стоял невесть как сохранившийся, покрашенный белой краской бюстик Ленина, висел Лилин портрет и некролог. Фотография Стручковой была очень удачной, потому что фотографу удалось заснять девушку в момент напряженной умственной работы. Лицо Лили было строгим, сосредоточенным, темные красивые глаза смотрели в вечность. Перед доской объявлений прямо на полу стояла вазочка с четырьмя красными гвоздиками. Алька почувствовала, как глаза помимо воли наполняются слезами.

— Она умерла… — прошептала Аля, сглотнув вставший в горле комок. — Наверное, ночью. Во всяком случае, вечером Лилька была еще жива.

Валентина Ивановна подошла к Але и Борщу и украдкой смахнула слезы.

— У нее ночью остановилось сердце. Врачи ничего не смогли сделать, — сказала она тихо.

Аля поняла, что рыдает в голос. Сердце заныло. Она села прямо на ступеньки. Борщ сел рядом с Алей и обнял ее за дрожащие плечи.

— Марина, — проговорила Наташа, присаживаясь на кровать к соседке. Ее немногочисленные вещи уже были сложены, пакет стоял у входа в палату.

— А? Чего тебе, Наташка? — бодро отозвалась Марина, отложив в сторону дамский роман, на обложке которого бравый гусар в высокой шапке и со шпагой на боку зажимал в углу хрупкую красавицу с огромными глазами, алыми губами и ресницами в пол-лица. Дама притворно сопротивлялась, глядя с обложки прямо на читателя.

— Подстриги меня, Марина, — тихо попросила Наташа, — вот, я уже у Ульяны ножницы взяла.

— Ты что?! — взвыла соседка во всю мощь своих легких. Неподготовленные люди не уставали удивляться, откуда в таком худом, замученном диетами теле такой мощный голосище с фельдфебельскими интонациями. — Ты с ума сошла, Наташка! Да были бы у меня такие белокурые кудри до задницы, как у тебя, стала бы я худеть!

Наташа вздохнула. Марина села на кровати, свесив вниз длинные ноги с торчащими тощими коленками.

— Мариш, — ответила она наконец, — они мне до смерти надоели. Мыть их — одно мучение, расчесать вообще невозможно, прическу нормальную не сделаешь… И, самое главное, моя мама не разрешала мне их отрезать. Но я уже не маленькая.

— А, вот оно что! — тут же заулыбалась Марина, хватая ножницы и хищно ими щелкая. — Новая прическа — новая жизнь?!

Она усадила Наташу на казенный скрипящий стул и принялась отрезать ее роскошные длинные пряди. Видя, как ее светлые, почти белые волосы волнами падают на пол, Наташа испытывала одновременно и боль, и восторг… Из глаз Наташи помимо воли закапали слезы. Вскоре девушка осталась с каре длиной до плеч. Она взглянула на себя в зеркало, не узнала, потом засмеялась, вытерла слезы, чмокнула Марину в щечку, взяла сумку и вышла из палаты.

«При жизни Лиля гвоздики терпеть не могла», — подумала Аля, пытаясь совладать с острым приливом горя и сочувствия.

— Жаль ее, Лильку-то. Решила, что она самая умная. Лучше бы со мною посоветовалась, что делать, — прошептал Барщевский прямо ей в ухо.

Несмотря на то что Лиля уже никак не могла составить ей конкуренцию за сердце Борща, Аля почувствовала укол ревности.

— Борщ, ты с ней спал? — спросила она его тихо, размазывая по лицу слезы. Аля с трудом встала и, держась за Борща, начала подниматься по ступенькам. Лестница показалась девушке еще более щербатой, чем обычно.

— Я спал абсолютно со всеми женщинами этого института младше сорока лет, — спокойно отозвался Александр.

— И ты так спокойно в этом признаешься, — боль в сердце понемногу уходила.

— А чего врать-то? Сегодня я совру тебе, что не спал, например, с Наташей, а она тебе послезавтра скажет, что спал. И буду я иметь глупый вид. Лучше уж я сразу во всем признаюсь. Во всяком случае, мне бы не хотелось лгать именно тебе.

— Именно мне? Звучит многообещающе, — хмыкнула Аля. Они прошли мимо туалета, на котором висела бумажка со словом «РЕМОНТ», и пошли по коридору.

— Конечно. Мы же с тобой дружим.

«Ага, мы с ним, значит, дружим. И всю ночь дружили, и все утро, и вечером, если повезет, поедем домой и еще пару раз подружим», — подумала Аля, чувствуя, что закипает.

— Не дуйся, Невская, — строго прикрикнул на нее Борщ. — Дружба — это куда круче, чем какая-то там любовь, потому что дружить можно всю жизнь.

— …по два раза в день, — подхватила Аля. Барщевский захохотал.

Они подошли к Алиному кабинету, но тут за спинами Алисы и Борща раздалось сопение и к ним подошла Марья Марковна. Нос у нее был просто чудовищных размеров и красный, а щеки висели, как у бульдога.

— Алиса, солнышко, — пробормотала Марья Марковна, останавливаясь на пятачке перед дверью, — ну как вы? Выписали вас, вижу… Как здоровье? Как дражайшая Эмма Никитична? Что там с Наташенькой и с профессором? Говорят, травмировались? А Лиля-то…

Она наконец закончила задавать вопросы, остававшиеся без ответов, опустила голову и вытерла большую искреннюю слезу. Борщ стоял возле Марьи Марковны в почтительной позе. Увидев слезы, он вытащил из кармана платок и протянул его Марье Марковне. Та схватилась за кусочек ткани как утопающий за соломинку и громко, трубно высморкалась.

— Спасибо, — пробормотала Марья Марковна, — вы, Саша, хороший мальчик, воспитанный.

— Ну что говорит милиция? Кого-нибудь подозревают? — спросила из-за спины Марьи Марковны оторвавшаяся от работы Зульфия. У нее был резкий восточный акцент.

— Милиция никого не подозревает, — ответила Аля, — зато санэпидстанция запретила проводить банкеты в библиотеке нашего института. Из-за антисанитарных условий.

— Условия и правда антисанитарные, — подхватила Марья Марковна, — не ремонтировались уже сто лет…

В этот момент раздался ужасный визг и скрежет.

— Ой, что это?! — воскликнули женщины.

— Не волнуйтесь. Это в кабинет к Леопольду Кирилловичу вешают новую люстру и поэтому сверлят потолок, — объяснил Борщ. Аля посмотрела в пол. Ей пришла в голову новая мысль.

«А что, если я не права по поводу того, что разговор подслушали из-за двери? — подумала она. — Прямо подо мной кабинет директора, а здание очень, очень старое, и вполне возможно, что все, что происходит у меня в комнате, отлично слышно внизу… Слуховой ход там какой-нибудь, например».

Она толкнула скрипучую дверь, открыла ее пошире и зашла в кабинет. Стол уже успел покрыться пылью, в комнате появился затхлый запах древности, как в запаснике музея. В узкие высокие окна было видно, как входят и выходят люди из большого супермаркета напротив НИИ географии. Вот к машине, лавируя среди плотно стоящих автомобилей, пробирается женщина с нагруженной доверху тележкой и двумя детьми. Дети баловались, смеялись и корчили рожи. Мать с унылым видом толкала тележку к маленькому старому «Фиату».

— Алька, ну я пошел к себе, а ты ничего не ешь, не пей и не нюхай, — сказал Борщ в дверь и направился к себе в комнату. Работа по проекту защиты народного хозяйства от селей и лавин и так уже много дней совершенно не двигалась, не считая, конечно, героических усилий Зульфии, работающей практически в одиночку.

Аля же села на стул и задумалась. К числу подозреваемых добавился еще и директор, правда, пока непонятно, действительно ли он мог слышать разговор или у Али развилась мания преследования. Алиса вытерла пыль, проветрила комнату и пару раз переложила с места на место рукописи статей, пришедшие в адрес «Вестника географических наук», и попыталась сосредоточиться на работе, хотя это и было решительно невозможно.

Виталий Викторович, не поднимая головы, подписал Наташину справку. Эмма Никитична уже ушла, под руку ее держал муж, выглядевший маленьким и суетливым на фоне крупной и неторопливой Полканавт. Стручков все еще оставался под наблюдением медиков, он сильно сдал, смерть Лили оказалась для него страшным, неожиданным ударом. Его супруга Зинаида Алексеевна вообще не вставала, она совсем слегла. Около них неотлучно сидели старший сын с невесткой и маленькой внучкой.

— Желаю вам здоровья, больше не болейте, — сухо сказал Виталий Викторович, протягивая девушке справку. — Треугольную печать поставите в канцелярии. Если ребра будут вас беспокоить — приходите, посмотрим.

Он опустил голову и углубился в бумаги, явно показывая, что разговор окончен. Наташа почувствовала, как из глаз сами собой полились слезы. А она, дура, уже нафантазировала себе, как он упадет на одно колено, как признается в любви и предложит ей выйти за него замуж. Как она в пышном белом платье и с роскошным букетом красных роз в руках будет стоять рядом с мужем перед маменькой, которая заплачет от умиления… Реальность, как водится, оказалась далека от сладкой мечты.

Наташа взяла справку.

— Спасибо, — кивнула она и, подхватив почти пустой пакет, кинулась вон из больницы.

Практикант смотрел ей вслед и вытирал скупую мужскую слезу, но подойти так и не решился.

Под чутким наблюдением Кавериной и Леопольда Кирилловича молодые люди в спецодежде вынесли мебель из директорского кабинета, сняли старый и уродливый, покрытый десятком слоев краски плафон в стиле позднего барокко и накрыли пол газетами. После этого в кабинет ворвалась стайка женщин в штанах, замазанных красками всех цветов радуги, и начала лениво смывать побелку с потолка. Помещение мгновенно заполнилось белой пылью, известкой, шумом и гамом. Директор мялся в коридоре, не зная, куда ему деваться.

— А когда ремонт будет закончен? — спросил он бригадира.

— За неделю сделаем, ко вторнику ужо усе покрасим и повесим, — коротко отозвался бригадир. — А если вы не косметический ремонт хочите, а вдруг капитальный, тогда это дороже будет и подольше.

— Нет-нет, нам вполне достаточно косметического, — изящно встряла в разговор Каверина, но тут директор снова подал голос и сказал, что хочет именно капитальный, и никаких гвоздей. Так и сказал: «никаких гвоздей». Леопольд Кириллович очень нервничал и сердился. Почему-то ему казалось, что его, доктора наук, члена-корреспондента и вообще заслуженного ученого, именно сейчас как-то обводят вокруг пальца и он этому каким-то неведомым образом способствует.

Аля с огромным трудом закончила чтение второй статьи, написанной полногрудой мадам Остроухиной и озаглавленной «Иерархические отношения в географической оболочке», когда дверь скрипнула и на стул перед Алей опустилась бледная и несчастная Наташа. Волосы у нее стали короткими, и теперь было видно, что они слегка вьются. Небольшой пакет, в который были сложены ее немногочисленные пожитки, девушка положила себе на колени, она горбилась, и ее сутулость, обычно легкая и едва заметная, резко бросилась Але в глаза.

— Привет, Алька, — прошептала Наташа и разразилась бурными слезами.

Аля бросилась ее утешать, но не рискнула ни поить водой из графина, ни дать таблетку валерианки из пачки, лежавшей в столе.

— Представляешь, — говорила Наташа, размазывая слезы по худому, бледному лицу, — я думала, что он хотя бы поцелует меня на прощание… Хотя бы поцелует!

Слезы снова полились градом. Аля ей искренне сочувствовала.

— Домой я не поеду, приютишь меня? — наконец выдавила из себя Наташа, страшно стесняясь обременять кого-либо своими проблемами, но понимая, что деваться ей некуда.

— Конечно, — тут же согласилась Аля, — только у меня уже живет Тигринский. Если ты согласишься составить ему компанию, то никаких проблем, живи сколько надо. Все равно я сейчас у Борща живу. Мы повезем ему еду и тебя прихватим.

У Наташи, пережившей за последние несколько дней множество потрясений, сил удивляться уже не было. Она вяло кивнула. «Тигринский — так Тигринский. Мне все равно», — подумала она обреченно. На место слез пришла апатия.

Тигринский по обыкновению лежал в ванне в облаке пены, когда дверь отворилась и вошла Наташа.

«Я сплю, — подумал Стас. — Я сплю и мне снится Наташка. Не то чтобы она была красавица, но весьма ничего, во всяком случае — блондинка».

Наташа опустила крышку унитаза и села на гладкое пластиковое сиденье.

— Привет, — сказал Тигринский, высовывая из пены правую ногу, — какими судьбами?

— Аля пустила меня пожить, к родителям я не вернусь, у меня конфликт с матерью, — сказала девушка, поджимая длинные худые ноги. Под ее припухшими глазами залегли темные тени.

— Ну и хорошо! — с энтузиазмом отозвался Стас. — Будем вместе жить, как в сказке про теремок. Ты готовить умеешь?

— Пальчики оближешь! — проговорила Наташа, чувствуя, как оттаивает сердце и как ей становится легко и хорошо в компании коллеги, поступившего в аспирантуру к Стручкову на два года раньше ее и сейчас лежащего перед ней по горло в горячей воде.

— Ты ванну принять хочешь? — по-своему истолковав ее взгляд, спросил Стас девушку. Задавая этот вопрос, он подумал о старом добром правиле, гласившем, что, если хочешь получить положительный ответ, задавать вопрос надо без частицы «не». То ли уловка удалась, то ли Наташа действительно хотела в ванну, но она кивнула. — Вот и отлично! — радостно откликнулся Тигринский. — Тогда залазь ко мне! Или ты стесняешься?

— Нет, совсем не стесняюсь, — отозвалась Наташа. — А ты меня действительно только искупаться зовешь или виды какие имеешь? Предупреждаю, мне сейчас не до секса.

— Еще с прошлого раза занозы не вытащила? — подмигнул Тигринский.

— Что ты имеешь в виду? — спросила Наташа, опираясь спиной о стену и вытягивая ноги. Сидеть на сиденье унитаза было неудобно, она никак не могла найти комфортное положение.

— Есть такой анекдот, — охотно объяснил Стас, высовывая из пены слишком тонкую шею. — Буратино приходит к Мальвине и ноет: «Мальвиночка, ну да-а-а-ай»…

— Фу, как пошло, — пробормотала Наташа, быстренько стянула одежду и нырнула в горячую воду. — Только никакого секса, — еще раз строго предупредила она. — Я свои душевные раны буду еще долго залечивать.

В кармане ее джинсов, лежащих на полу, зазвонил телефон. Наташа перегнулась через край ванны, вытащила мокрыми руками маленькую поющую мобилку, подаренную ей Борщом, и, не глядя на дисплей, решительно нажала на кнопку отбоя.

— Нет, ну Стасику просто невероятно повезло, — бормотал под нос Борщ, когда они ехали назад в институт. — Полный холодильник еды, горячая ванна, девушки на дом… Чтоб я так жил!

— Ну, ты тоже неплохо живешь, — пискнула Аля. Напоминание о еде ее задело, так как она уже была бы не прочь пообедать или хотя бы попить чайку: предыдущая ночь выдалась длинной и трудной, а она съела всего лишь немного мармелада.

— Есть хочешь? — спросил Александр, угадав ее мысли. — Поверишь, Алька, я тоже жутко хочу перекусить, хотя бы пару бутербродов с кофе… С тех пор как мы с твоим Стасиком выпили бутылку водки и съели карамельки, у меня во рту росинки маковой не было.

— Стасик не мой, он общий, институтский, — проворчала Алиса. — А чего ж ты утром не позавтракал? А? Когда мы у тебя дома были?

— Утром я думал. А когда я думаю, мне не до еды, — буркнул Борщ, медленно пробираясь по узкому переулку, где вдоль тротуаров было наставлено множество машин, загораживающих почти всю проезжую часть, и большой черный «Мерседес» Александра с трудом протискивался вперед. До института оставалось ехать еще минут пятнадцать, когда у Барщевского зазвонил телефон.

— Сынок, — мягко сказала в трубку Валентина Ивановна Каверина. — Сынок, ты еще не приехал на работу? Ты мог бы встретить меня у входа… минут через двадцать?

Что-то в ее голосе Александру не понравилось. Мама говорила как обычно мягко и сдержанно, но все же Борщ своим натренированным ухом почувствовал какое-то напряжение.

— Да, мам, я еду, буду через пятнадцать минут! — отозвался он и резко нажал на газ. Александр ни секунды не забывал, зачем именно он работает в институте и чьи интересы ставит на первое место. Они доехали не за пятнадцать минут, а за десять, срезая углы и нарушая правила уличного движения. Несмотря на всю возможную спешку, Аля с Борщом поняли, что чуть было не опоздали. По двору института с большой сумкой в руках бежала Валентина Ивановна. Она мелко семенила в своих изящных туфельках на высоких каблуках, узкая юбка до колен мешала ее бегу, тем не менее Кавериной удалось развить довольно приличную скорость. За ней, размахивая кирпичом, мчался Леопольд Кириллович.

— Мама-а-а-а! — заорал Борщ, на ходу выскакивая из машины. В руках у него был пистолет. Александр поднял руку с пистолетом вверх и два раза выстрелил. Прохожие испуганно попадали на тротуар, завыли сигнализации, но Леопольд Кириллович и не думал останавливаться. Тогда Борщ побежал наперерез директору. Каверина же, прижимая сумку к груди и даже не ойкнув, услышав выстрелы, на всех парах мчалась к супермаркету, стоящему напротив НИИ географии. Леопольд Кириллович метнул кирпич в Валентину Ивановну, но промахнулся, и тот угодил в стоящую на парковке красную машину. Во все стороны брызнули мелкие стекла, включилась сирена, Каверина споткнулась о бордюр и, взмахнув руками, как чайка крыльями, упала на тротуар, выложенный мелкой итальянской плиткой.

— Наташа, может, тебе чайку сделать? Ты же только что из больницы? — заботливо вопрошал Стасик. Ах, как он был счастлив, что теперь он не один, что у него есть с кем поговорить, что в ванне с ним лежит симпатичная девушка…

— Давай, Стас, чего уж там. И чаек, и пару бутербродов, — согласилась Наташа.

Ее телефон опять зазвонил, но девушка снова не стала отвечать. Тигринский вскочил и, ничуть не стесняясь наготы и красного после ванны распаренного тела, потрусил на кухню. Через десять минут он появился снова, уже изрядно замерзший, с небольшим подносом со снедью. Он опять нырнул в ванну, и они с аппетитом поели.

— Ну что там, в институте? — расспрашивал Стасик, поедая бутерброд с красной рыбой. Он обожал новости, сплетни и жареные факты и сам с удовольствием их распространял.

— Ну как… Формально все скорбят по поводу безвременной кончины Стручковой, но на самом деле, как ты понимаешь, искренних слез по этому поводу никто, кроме родителей и Марьи Марковны, не пролил, да и то последняя сделала это только после хорошего стопарика.

Тигринский усиленно кивал.

— Полканавт все еще в больнице, Стручков тоже…

— А Стручков почему? — удивился Тигринский. — На нервной почве из-за кончины дочери?

Наташа замялась.

— Признаюсь тебе честно, Стасик, — наконец проговорила она, — что это я его избила.

Тигринский изумленно открыл рот, выпучил глаза и стал похожим на жабу, квакающую в пузырях пены.

Аля увидела, как стоящий у входа в супермаркет охранник вдруг сделал большие глаза и ринулся к Валентине Ивановне. В этот момент Борщ догнал директора и отвесил ему приличного тумака. Сцепившись, они покатились по асфальту.

— Нужна подмога! Шефа мочат! И мать шефову заодно! — испуганно закричал охранник в большую черную рацию.

Валентина Ивановна попыталась было встать, но потом застонала и осталась пребывать в строго горизонтальном положении, не выпуская из рук сумку. Из дверей магазина выбежали еще два охранника и мгновенно скрутили изрыгающего проклятия директора.

— Пустите меня, козлы! Я директор института географии! Всех уволю! — выл Леопольд Кириллович.

— Ну и что, что ты директор какой-то там географии, — хмуро сказал один из охранников. — А это — хозяин нашего магазина, — он махнул рукой в сторону отряхивающего пыль Борща. Аля в этот момент хлопотала подле Кавериной. На парковке появилось сердитое лицо кавказской национальности в строгом черном костюмчике, кепке, с густыми, сросшимися на переносице бровями и стало требовать сатисфакцию за разбитое в машине стекло.

— Мам, что произошло?! Ты встать-то можешь? — закричал Александр, наклоняясь над лежащей матерью.

Та посмотрела на него абсолютно счастливыми глазами, но ничего не сказала. Сумку она по-прежнему крепко прижимала к груди. Борщ поднял Каверину на руки и быстро понес ее к машине.

— Сейчас поедем в больницу, — сказал он, — ты ж, наверное, ушиблась.

— Я даже не знаю, — задумчиво прошелестела Валентина Ивановна. — У меня вроде бы ничего не болит, но вдруг я просто ничего не чувствую после пережитого шока. Кстати, а директор-то как?

— За этого старого лиса не волнуйся. Отдубасят его хорошенько — и все. Вернется опять к своему ремонту. Да, мам, а что там у тебя в сумке? Неужто то, что ты столько лет высиживала?

— Именно! — гордо ответила Каверина, расстегнула «молнию» на бауле и вытащила старый, многократно окрашенный плафон, выполненный в стиле позднего барокко и ранее висевший в директорском кабинете. На дне сумки лежал еще один такой же, из холла. — Так что, сынок, мы сейчас поедем и арендуем банковскую ячейку.

— И положим туда добычу?

— Вот-вот. А потом на фиг уволимся из этого института.

— Мама, — потрясенно прошептал Борщ, — а я и не знал, что ты знаешь такие слова, как «на фиг».

— А я и не знаю! — бодро отозвалась Каверина, потом положила один из плафонов на колени и начала отколупывать краску слой за слоем пилочкой для ногтей.

— Тебя не привлекут к ответственности за кражу государственного имущества? — Борщ покосился на сумку с плафонами.

— Я их сначала списала, а потом уже вынесла, — залилась Валентина Ивановна счастливым, булькающим смехом.

Борщ развернулся, и машина, как большая черная торпеда, помчалась в сторону ближайшего банка. Аля вдруг почувствовала, что очень хочет спать, непрерывное напряжение последних суток дало о себе знать. Машина приятно укачивала ее. Аля положила голову на подголовник, закрыла глаза и мгновенно провалилась в сон.

— Тогда я тоже открою тебе страшную тайну, — отдышавшись, пробормотал Стасик. — Помнишь, я работал у Стручкова в лаборатории? Данные расшифровывал по Азовскому морю? Так вот, я нашел там город! На дне!

— Да-да, я уже это слышала, — сказала Наташа, вспоминая, что именно ей говорил Игорь Григорьевич ночью у окна.

— Да! Я не хотел отдавать Стручкову материалы моих исследований, поэтому написал статью и отнес ее Невской. А потом… потом — не знаю, что произошло, кто убил Лильку и почему.

— Не только Лилю. Пытались отравить еще и Алю Невскую, и Полканавт, но те отделались легким испугом.

— Ничего не понимаю… — заволновался Стас. — Как же это так?!

Тут в прихожей зазвонил звонок.

* * *

— Мама, ты объяснишь, в чем дело, зачем тебе эти плафоны? — спросил Барщевский Валентину Ивановну. Машина стрелой летела по шоссе.

— Все очень просто, — охотно отозвалась Валентина Ивановна. — Как ты знаешь, в семнадцатом году дедушка собрал все золото, серебро и платину, что были в доме, и переплавил.

— В два плафона. Причем такие уродливые. Ничего лучше придумать не сумел. Это тебе бабушка рассказала?

Саша засмеялся.

— Ты чего смеешься? — насторожилась Каверина.

— Мама, ты даже не представляешь, как я рад, что ты наконец перестанешь ходить в этот институт, вынюхивать что-то, плести интриги, утаскивать у меня из магазина самые дорогие люстры и вносить мои деньги на счет института якобы для ремонта. А особенно меня вдохновляет, что плафоны наконец у тебя, правда, за три килограмма платины могут и прибить. Убивают и за гораздо меньшие суммы… Вон Лильку.

— Меньшие суммы? Не смеши меня. Стас сам не понимает, что он нашел. Это скифский город, ему цены нет. Во-первых, скифы обожали золото, а во-вторых, археологи и коллекционеры с ума сойдут, последнюю рубаху продадут, только чтобы раздобыть что-нибудь аутентичное скифское, да не из могил, а из жилого города. Куда там нашим плафончикам.

Она счастливо рассмеялась, прижимая светильники к груди.

«Елки-палки, интересно, остался ли в НИИ географии хотя бы один человек, который не знал бы про город на дне Азовского моря», — подумала Аля, просыпаясь. И тут же воспоминание, как ясный луч солнца, пронзило ее сознание.

— Вспомнила!! — звонко закричала Аля, окончательно проснувшись. — Я вспомнила, где слышала этот странный запах.

— Вот и хорошо, только не забудь, — мирно отозвался Борщ. — Сейчас мы отвезем светильники в банк, затем пообедаем, а уж потом ты мне расскажешь, в чем дело. Невозможно же все время мотаться как угорелые, надо и отдыхать иногда.

— Саша, я теперь знаю, кто это. Дай мне телефон, я позвоню и еще раз предупрежу Наташу, чтобы они никому не открывали. Так, на всякий случай.

— Конечно, звони, — радушно отозвался Борщ. — Так что за запах?

— Сейчас, сейчас, позвоню и расскажу… — бормотала Аля, набирая Наташин номер. Но та не брала трубку.

— Ты хочешь сказать, что знаешь, кто убил Лилю? — встряла Каверина. Она вновь выглядела свежей и подтянутой, даже и предположить было невозможно, что еще полчаса назад она бежала с тяжелой сумкой, спасаясь от преследования.

— Да, знаю, но Наташа трубку не берет. Может, съездим к ним?

— Мама, мы поедем сдавать плафоны на ответственное хранение или сначала заедем к Стасику с Наташей?

— Они что, вместе живут? Какая молодежь ныне бойкая да быстрая… Мы вот с твоим папой, Барщевским-старшим…

— …так и не поженились, — закончил тираду Александр.

Валентина Ивановна обиженно замолчала, но потом вспомнила о плафонах и снова улыбнулась.

— Ладно, поехали к вашим приятелям, светильники подождут.

Борщ выехал на проспект, но развернуться не смог. Машин справа, слева, спереди и сзади становилось все больше и больше. Они попали в пробку.

— Я открою, Алька оставила мне ключ, — сказала Наташа, быстро одеваясь. Ее волосы были мокрыми, джинсы с трудом натянулись на влажные ноги. Стас сначала тоже решил было надеть брюки, но потом передумал и закутался в Алин белый махровый халат в красных сердечках.

Наташа подошла к двери, гремя ключами, и взглянула в «глазок».

На площадке стояла Эмма Никитична Полканавт.

— Интересно, чего это она прителепалась? — пробурчала Наташа, открывая дверь.

— Ната, кто там? — спросил Тигринский, выходя в прихожую.

— Это Полканавт! — ответила Наташа, широко распахивая дверь. — Здравствуйте, Эмма Никитична.

— Здравствуйте, здравствуйте… — улыбнулась та, вошла в прихожую и прикрыла за собой дверь. В руках в кожаных перчатках она держала большой пакет.

«Конечно, это неудачно, что их двое. Зато будь он один, этот трус никогда не открыл бы мне дверь».

Полканавт достала из пакета остро наточенный геологический молоток. Наташа вскрикнула и начала отступать к стене. Стас в ужасе повернулся и помчался запираться в ванной.

Пробка была бесконечной и почти не двигалась.

— Алиса, сбегаешь за пиццей? Ты не думай, я тебя не эксплуатирую, просто я за рулем, а маму надо беречь, она пережила большое потрясение, — проговорил Борщ, кивая на яркую вывеску пиццерии. На тротуаре возле входа подпрыгивал человек в желтой изогнутой шапке и странном одеянии с весьма красноречивым холмиком между ног.

— А это интересно кто? — пробормотала Аля, открывая дверцу. — «Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана»?

— Это банан, — ответил Борщ и даже, как показалось Але, слегка обиделся. — Кстати, ты за пиццу не плати, это моя пиццерия, просто найди менеджера Жору — он всегда стоит у дверей — и покажи ему на мою машину.

— О’кей, — коротко сказала Аля, выбралась из машины и, стуча высокими каблуками черных лаковых полусапожек, побежала к входу. Через три минуты она уже шла назад с тремя большими коробками и тремя высокими бумажными стаканами.

— Класс, — пробормотал Александр, впиваясь зубами в пиццу. Его лицо было в этот момент сумрачным и сосредоточенным. — Отличная пицца, всем премию выпишу.

Каверина тоже с удовольствием откусывала понемногу от сочного куска, покрытого кружочками колбасы, зеленью, порезанными оливками и расплавленным сыром. В стаканах оказалась сладкая шипучка. Но Але еда почему-то встала поперек горла. Она честно жевала пиццу, потом поняла, что не чувствует вкуса, и положила кусок назад в коробку. Борщ взглянул на нее.

— Что, не нравится? — спросил он ее. — Или ты плохо себя чувствуешь?

— Ты веришь в телепатию? — спросила Аля.

Барщевский скосил на нее насмешливые темные глаза.

— Нет. И в зеленых человечков не верю, и в переселение душ, и даже в призрак Черного Геолога…

— Саша, прекрати эти глупости, — строго сказала с заднего сиденья Валентина Ивановна. — Что ты издеваешься над бедной Марьей Марковной?!

— Так при чем здесь телепатия, Алька? — наконец спросил подругу Барщевский.

Но Аля не знала, что ему ответить. Какое-то темное предчувствие, какая-то неприятная мысль не давали ей покоя.

— Борщ, — сказала она, — мне надо идти. Там, у меня дома, похоже, какие-то проблемы. Я понимаю, что ты не можешь со мной пойти, я поеду сама на метро, а ты сделаешь все дела и потом приедешь. Ладно?

Александр долго молчал.

— Ладно, — согласился он наконец, — только будь осторожна, а я постараюсь побыстрее.

— Милочка, будьте осмотрительны! — воскликнула Каверина.

— Алька, ты скажи, что это за запах был! — закричал Барщевский ей вслед. Ему очень, очень не хотелось ее отпускать.

«Дружить можно всю жизнь… по два раза в день», — почему-то вспомнил он.

— Это лиана Полканавт! — закричала в ответ Аля, обернувшись. — Если оторвать лист и потереть его, получается такой запах.

Прыгая через лужи, она побежала к метро.

Первый удар Эммы Никитичны не достиг своей цели. Наташа, хрупкая и субтильная на вид, отпрыгнула в сторону и швырнула в Полканавт тяжелый рулон обоев из кучи, высившейся в углу прихожей. Та отклонилась и тихо заворчала, примериваясь для следующего удара. Свет сверкнул на отточенном острие геологического молотка. Наташу пронзил ужас. Звериным чутьем Эмма Никитична почувствовала ее замешательство и усмехнулась.

«Тигринский сбежал? Спрятался в ванной? Слизняк и болтун, — подумала она. — Если бы они атаковали меня, пожилую женщину с варикозом и лишним весом, вдвоем — у них были бы шансы. Но Стасик — трус, поэтому шансов нет».

Наташа металась в углу, как загнанная крыса, между ней и Эммой Никитичной лежали рулоны обоев. Полканавт медленно наступала, поигрывая молотком.

«Ну где же Стас? Струсил?» — думала Наташа. Сознание стало холодным и трезвым. За ее спиной стояли мешки с цементом, девушка опустила руку и нащупала бумажную упаковку. В мешке была дырка, Наташа просунула туда ладонь и набрала мягкой сыпучей субстанции. Полканавт прыгнула, молоток опустился и острым концом оцарапал Наташе плечо и руку. Брызнула кровь. Тогда с криком Наташа изо всех сил швырнула в Полканавт горсть мелкой серой пыли. Та зарычала и начала беспорядочно размахивать своим страшным оружием, пытаясь протереть запорошенные глаза. Наташа рванулась было к входной двери, не запертой на ключ, а всего лишь прикрытой, но молоток Эммы Никитичны просвистел в сантиметре от ее уха и срезал прядь светлых волос.

— Убью!! — страшно закричала Полканавт.

Наташа уклонилась от очередного слепого удара и ринулась в ванную.

— Стас, пусти меня, это я! — заорала она, стуча кулаками по деревянной двери. Испуганный до полусмерти Тигринский подбежал было к двери, но, услышав тяжелые шаги Полканавт, метнулся назад, испугался и схватился за сердце.

«Тварь дрожащая», — подумала Наташа о Тигринском и повернулась, чтобы увидеть, как острый конец молотка летит ей прямо в лоб.

Аля бежала так, как не бегала со времен сдачи стометровки в десятом классе. Она перепрыгивала через три ступеньки, перелетала через заграждения и втискивалась в последний вагон уходящей электрички. Темный ужас, поднимающийся все выше и выше к горлу, гнал ее вперед. В свой отдаленный район, куда она обычно добиралась не менее часа, Аля примчалась вдвое быстрее обычного. У подъезда Аля остановилась, подняла голову и взглянула на окна. Казалось, все тихо. Аля перекинула сумку на другое плечо, нажала на кнопку вызова лифта, но тот, конечно, по-прежнему не работал, потом она быстро побежала вверх по лестнице.

— Мама, — негромко позвал Борщ, пристально смотря на красные тормозные сигналы темно-зеленого «Форда» впереди, — мама!

— Что такое? — переполошилась Валентина Ивановна, чуть не подавившись пиццей.

— Ты доведешь машину до какой-нибудь парковки? И подождешь меня там?

— А ты побежишь за Алисой? И правильно, — ответила Валентина Ивановна, поправила высокую прическу и изящно вылезла из машины, намереваясь пересесть на водительское место.

— А почему правильно? — спросил Барщевский.

— Правильно потому, что она тоже бы за тобой побежала, — ответила Каверина и уселась за руль. — Я помню, как она однажды волокла тебя по лестнице, когда ты был смертельно пьян… Ты еще орал похабные песни и засовывал ей руки под свитер, дело было в институте после празднования Нового года.

— Ужас какой… совершенно такого не помню, — пробормотал Барщевский, краснея.

— Вот именно, дорогой, — сказала мама, закрывая дверцу и опуская стекло. — Ты не помнишь, и она знала, что не вспомнишь, и все равно тащила.

Барщевский рассмеялся, наклонился, быстро поцеловал маму в пахнущую пудрой щеку и побежал к метро.

Аля быстро поднялась на свою площадку, нажала на кнопку звонка и обмерла: дверь была приоткрыта.

«Опоздала. Опоздала!» — в ужасе подумала Аля и решительно толкнула дверь. Та, скрипнув, открылась, и вдруг в глубине квартиры раздался дикий крик.

— Стас, пусти меня, это я!! — орала Наташа.

Аля схватила один из валявшихся под ногами рулонов и ринулась к ванной. Она успела увидеть, как опускается молоток гибко и стремительно двигающейся Полканавт, как Наташа поднимает руки, пытаясь укрыться от наточенного острия, и, громко крикнув, Аля швырнула рулон прямо в голову Эмме Никитичне. От сильного удара Полканавт пошатнулась, и молоток, нацеленный Наташе в лоб, дрогнул в ее руках, изменил направление и скользнул по груди девушки, вспарывая одежду, кожу и мышцы. Наташа беззвучно обмякла, Полканавт медленно повернулась к Але. Ее глаза сияли каким-то странный блеском, она двигалась легко и бесшумно, как балерина.

«Как удачно. Все птички в клетке, — с удовольствием подумала Эмма Никитична. — Ах, зеленая, наивная молодежь… Некоторые из них пытаются друг друга выручать и только туже затягивают петлю у себя на шее, другие же убегают и прячутся, подставляя своих друзей». Аля пятилась и пятилась, не в силах оторвать взгляд от сверкающего оружия. Полканавт наступала. Внезапно Эмма Никитична увидела что-то за Алиной спиной, и лицо ее исказилось. В этот момент продолжающая пятиться девушка налетела спиной на что-то большое и мягкое, а над ее ухом раздался оглушительный грохот. Когда Аля открыла глаза, Полканавт лежала на полу, заняв своей огромной бесформенной тушей выход в коридор. Алины ноги подкосились, она села, потом легла. Борщ, засовывая пистолет в кобуру, быстро наклонился к ней, испытующе взглянул в лицо, пытаясь определить, пострадала она или нет, затем схватил на руки лежащую в луже крови Наташу и выбежал из квартиры.

Наступила полная, абсолютная тишина, только звенело в ухе. Аля попыталась ползти, но не получалось. Эмма Никитична, одетая в длинное синее трикотажное платье с воротником-стойкой, плотный черный вязаный кардиган, больше похожий на пальто, и осенние сапоги без каблуков, лежала неподвижно, геологический молоток валялся в стороне чуть дальше по коридору. Наконец Аля встала на четвереньки, потрясла головой, пытаясь восстановить способность слышать, весьма пострадавшую от грохота выстрела над ухом, и тяжело поднялась на ноги. Собрав всю силу воли, Аля переступила через тело Полканавт и постучала в дверь ванной.

— Ч-ч-что вам от меня надо?! А-а-а-а! А-а-а-а-а-а-а! Милиция! Насилуют!! — завизжал из-за двери Тигринский.

— Не волнуйся, Стасик, — сказала Аля, едва слыша свой голос, — выходи спокойно, опасность миновала.

Стасик тут же приоткрыл дверь и выглянул. Увидев труп Эммы Никитичны, он испуганно ойкнул. Глядя в его блудливые глазки, Аля почувствовала, что еще секунда — и она убьет Тигринского сама.

— Ты бы, Стасик, шел отсюда побыстрее, — медленно проговорила она, — проваливай.

— А что я такого сделал? — возмутился Стас. — Я никого не обижал, даже вон паучка у тебя в ванной не тронул. А что спрятался — так на моем месте поступил бы каждый. Кстати, где Наташа? Я слышал дикие крики. А жаль, мы с ней так мило проводили время…

— Стасик, вон отсюда. Забирай свои шмотки и проваливай, — Алины глаза слипались, а язык вдруг стал заплетаться. Она дико хотела спать, как же она раньше не замечала, что засыпает на ходу?

— Ну ладно, уже ухожу, — обиженно протянул Стасик и начал уныло снимать махровый халат с красными сердечками. Смотреть на него у Али не было никаких сил.

«Трусоват был Стасик бедный и чуть всех не погубил», — думала Алиса.

Возмущенный до глубины души тем, что его выгоняют, Стасик оделся, но уходить, конечно, не спешил.

Барщевский очень боялся, что Наташа умрет от потери крови раньше, чем он сумеет доставить ее в больницу. Вся его одежда промокла, тяжелые капли падали на землю, первые две машины отказались брать таких пассажиров, тогда Борщ предложил водителю старенького «москвичонка» сто баксов, и они поехали. Наташа была без сознания и очень бледна, но когда машина, надсадно воя двигателем, ворвалась на территорию больницы, девушка была все еще жива.

— Что, опять?! — закричал практикант, укладывая на каталку Наташу и изо всех сил разгоняя ее в направлении операционной.

«Если она выживет, я тут же признаюсь ей в любви, — твердо решил практикант, — вряд ли ее привезут нам в ближайшее время в третий раз».

— Что, опять?! — синхронно воскликнули Виталий Викторович и Ульяна, прибежавшие в операционную в марлевых повязках и изумленно уставившиеся на Наташу и залитого кровью Борща.

— Она выживет? — спросил Барщевский.

— Посмотрим, — протянул Виталий Викторович, наклоняясь над Наташей, — рваная рана левого плеча, предплечья и запястья, рваная рана правого плеча, предплечья и запястья, а также царапина на лбу, но она не опасна. Давление?

— Восемьдесят пять на пятьдесят.

— Быстро капельницу!!

Александра вытолкали за дверь.

— Алька, давай я тебе чайку сделаю, — мило предложил Тигринский, как будто ничего не случилось, — тут у нас на кухне есть замечательный чаек и печенье есть… Иди сюда, дорогая, я тебе помогу. А Полканавт мы давай в ванну перетащим, чтобы она под ногами не валя…

— Вон отсюда!! — потеряв всякое терпение, закричала Аля.

Награждая Тигринского пинками под зад, она вытолкала его на лестничную площадку, причем Стас пытался сначала рухнуть, споткнувшись о лежащие поперек прихожей белые рулоны, закатанные в прозрачную пленку, а потом ухватился за дверной косяк, но Аля пару раз чувствительно стукнула его по пальцам, и он, обиженно завыв, вывалился на площадку, где лицом к лицу столкнулся с нарядом милиции. Бдительные соседи сверху, услышав грохот выстрела, вызвали представителей правоохранительных органов.

— А это еще что? — удивился высокий, под два метра ростом, и очень широкий в плечах капитан, глядя на то, как Аля поддала Стасу коленом под зад и тот, взвизгнув, продвинулся в сторону лестницы еще на пять сантиметров.

— Это у нас Стасик Тигринский — он трус, балбес, болтун, аспирант и халявщик, — злобно проговорила Аля, — а там, — девушка махнула рукой в сторону двери, — у нас труп Эммы Никитичны Полканавт. Пойдемте, покажу.

— Да, пожалуйста, покажите, — вежливо отозвался капитан. Его помощник в чине старшего лейтенанта, имеющий примерно габариты Моськи, с любопытством вытягивал шею.

Они зашли в квартиру, аккуратно переступили через разбросанные рулоны обоев, потом прошли через комнату к входу в коридорчик, один конец которого вел к ванной, а второй — на кухню. Еще минуту назад вход в коридор почти полностью перекрывало тело Полканавт, но сейчас там ничего не было. Аля моргнула. Потом моргнула еще раз. Она потерла глаза, перекрестилась, но тело не появилось.

— И где обещанный труп? — спросил милиционер, похожий на Моську, а великан расхохотался и, сказав: «Ну и шуточки у вас, девушка!» — пошел к выходу.

«Постойте, он же только что был здесь! Труп Эммы Никитичны!» — хотела закричать Аля, но из горла не вылетало ни звука.

Милиционеры, вяло переговариваясь, двинулись на выход.

— Подождите, — наконец обрела дар речи Аля, — пожалуйста, еще секундочку! Давайте вместе заглянем в ванную, больше ей быть негде!

— Кому — ей? — спросил лейтенант. — Вы же сказали — труп? А в ванной тогда у вас — кто?

Капитан опять смачно захохотал и пошел по коридорчику к ванной. У двери он увидел большую темную лужу, и его веселость как ветром сдуло.

— Что это? Кровь? Откуда?! — резко и отрывисто спросил он.

— Да, это кровь девушки, которая, я надеюсь, сейчас уже в больнице, — подтвердила Аля. — А та женщина, что была трупом, но которая вовсе не так мертва, как казалось, наверное, в ванной, только будьте очень осторожны. Эта женщина вооружена.

— Чем? — спросил капитан, доставая из кобуры пистолет.

Лейтенант уже что-то быстро говорил в рацию. Стасик молчал и пытался незаметно просочиться в сторону входной двери. Ему было страшно.

— Так чем она вооружена? И кто такая эта «она»?

— Эмма Никитична Полканавт, я же сказала. Она вооружена остро наточенным геологическим молотком.

— Наточенным молотком? Что за чушь? Как молоток может быть наточенным? Я еще понимаю — топор.

— Вы видели когда-нибудь альпеншток? Или ледоруб? — спросила Аля капитана.

— А-а-а-а… Это такой, которым Троцкого порешили? Ясно. Так и говорите — ледоруб. А то — молоток, молоток… Что я, молотка, что ли, не видел.

В этот момент Аля услыхала, как еле слышно скрипнула входная дверь.

— Она ушла! Она была в кладовке!! — воскликнула Алиса, кидаясь в прихожую.

Там, на куче строительного материала, они нашли небольшое красное пятнышко. Милиционеры попытались ее преследовать, но Эмма Никитична как сквозь землю провалилась.

— Мам, я в больнице, — позвонил Валентине Ивановне Борщ, — пригони машину, пожалуйста, а то я по уши в крови.

— Ты ранен? — охнула Каверина, отметив тем не менее, что голос у сына вполне бодрый.

— Нет, ранена Наташа. А я кое-кого пришил полчаса назад.

— Не хвастайся такими вещами, сынок, — наставительно проговорила Валентина Ивановна. — Я сейчас приеду, говори, в какой ты больнице!

— Еще и Стручковых надо домой отвезти, они совсем расклеились, — хмуро сказал Борщ. — Профессор плох, рыдает, говорит, что был не прав, собирается поменять мировоззрение и уйти в монастырь, тем более что Зинаида Алексеевна наконец решила с ним развестись.

— Могу себе представить, — проворчала Каверина, вжимая педаль газа в пол. В шестьдесят она водила машину так же лихо, как и в двадцать лет. — Я Стручкова не люблю уже почти сорок лет, но все равно ему сейчас сочувствую.

Выгнав Тигринского, Аля тщательно осмотрела квартиру, заперла дверь на ключ и села на кухне.

«Как я устала, — подумала она. — Сплошные ужасы третьи сутки подряд». Ночью она оступилась, и сейчас лодыжка неприятно ныла. Хотелось горячего чаю и ощущения надежного плеча, но Борщ уехал с Наташей в больницу, а сил встать, найти в холодильнике какую-нибудь снедь и вскипятить чайник у Али не было. Она так и сидела два часа в углу, нахохлившись и сжавшись, пока Барщевский не переоделся, не поговорил с мамой, не отвез домой чету Стручковых, не сдал плафоны в банк на ответственное хранение и в конце концов не вернулся к Але.

— Алька, — сказал он прямо с порога, — Алька, давай дружить.

— Мы сегодня уже дружили утром. Ты забыл? — счастливо прошептала она, с трудом вставая с табуретки и крепко обнимая Александра за широкие надежные плечи.

— Ну что ты, я отлично помню, но мы же договаривались дружить по два раза в день… Впрочем, нет. Лучше мы подружим вечером, а сейчас съездим в институт и поставим все точки над «i». Ты сможешь идти или совсем сил нет?

— Могу, конечно, — проговорила Аля, чувствуя, как прибавляются ее силы в присутствии Борща, — особенно если ты купишь мне мороженое. Пломбир.

Александр фыркнул:

— От тебя, Невская, одни убытки. То тебе пиццу, то тебе мороженое, то почти весь мармелад у меня дома съела.

— Пиццу ты сам попросил, а я, как девочка на побегушках, за ней через лужи перепрыгивала…

Они спускались вниз, хохоча и крепко держась за руки.

Сначала вернулась способность слышать, и Наташа различила громкий скрип и скрежет. Потом появились и чувства, и Наташа ощутила, как на ее лицо то падают лучи света, то становится темно, а также вибрацию — ее куда-то везли по коридору. Было очень плохо, тошнило, болела голова, тело казалось чужим и тяжелым.

«Ах да, это была Полканавт. Пыталась убить меня геологическим молотком, но, видимо, у нее не получилось», — вспомнила Наташа и искренне обрадовалась тому, что Эмма Никитична не довела дело до победного.

«Дед бил-бил, не добил, баба била-била, не добила…» — подумала Наташа, засмеялась, но тут вернулись ощущения в правой руке и девушка взвыла. Каталка остановилась.

— Как вы себя чувствуете? — практикант наклонился над Наташей. В его голосе звучало сострадание.

— Плоха-а-а-а… Умираю-ю-ю, — простонала Наташа.

— Сейчас я позову врача! — испуганно воскликнул практикант, глядя на Наташу большими честными глазами через круглые стекла очков.

— Виталия Викторовича? Не надо, Сережа, — грустно отозвалась Наташа. — Мне не настолько плохо.

Практикант тут же воспрял духом. «Ага, Виталий Викторович ее больше не интересует», — подумал он с удовлетворением и оглянулся. Они стояли в коридоре, вокруг никого не было. Практикант решился.

— Наташенька, выходите за меня замуж, — твердо сказал он.

Еще секунду назад Наташе казалось, что она умирает, все болело и ныло, тошнило, но внезапно волшебным образом все неприятные ощущения мгновенно прекратились.

— А-а? Что? — спросила Наташа, поворачивая голову, чтобы получше видеть того, кто только что сделал ей предложение.

— Выходите за меня замуж, Наташа, я вас люблю, — повторил практикант Сережа дрожащим голосом. Ему было очень-очень страшно.

— Да, — тут же согласилась Наташа.

Челюсть у практиканта отвисла.

— Да. Да-да, я согласна, — еще раз на всякий случай повторила Наташа. — Только первую брачную ночь придется отложить, я, видите ли, не в форме.

— Ладно, я потерплю, — согласился все еще не верящий своему счастью практикант и повез Наташу дальше в ее палату.

Барщевский посторонился, придержал тяжелые дубовые двери НИИ географии и пропустил вперед маленького сухонького старичка со старомодной палочкой. Тот подслеповато щурился и все время поправлял очки.

— Сюда, Матвей Федорович, — вел его под руку Борщ. Аля шла сзади.

— А это еще что такое?! — раздался на лестнице громовой голос, и вниз, прямо на них, стал медленно и угрожающе спускаться Леопольд Кириллович. Один глаз у него заплыл. — И вы еще смеете появляться у меня в институте?! Вы уволены! Убирайтесь в свой магазин, нэпман проклятый, эксплуататор трудового народа! Слышите?! И вы, Невская, тоже убирайтесь, вы тоже уволены!

Леопольд Кириллович изрыгал потоки слюны и топал ногами. Старичок терпеливо ждал: за свою долгую жизнь он повидал и не такое, чем-либо удивить Матвея Федоровича было трудно.

— Леопольд Кириллович, — наконец прервал директора Борщ, — к вам по ночам призрак Черного Геолога давно не приходил?

Директор пару раз топнул ножкой и замолчал.

— А что? — спросил он осторожно.

— Сейчас, Алиса, я расскажу тебе печальную историю о том, как наш дражайший директор, когда он был моложе, конечно, воспылал страстью к юной девушке Маше и чем это закончилось для последней, — Барщевский повернулся к Але, полностью игнорируя возмущенные крики и ругань Леопольда Кирилловича. — Девушка Маша ложиться в постель с директором не желала, поэтому он, по науськиванию Стручкова, тогда еще доцента, решил ее споить, надеясь, что в пьяном состоянии она станет сговорчивей. И споил.

— А дальше — что?

— Ну, трахаться с директором она все равно отказалась, а вот пьет до сих пор. И когда она мучается в белой горячке, ей является призрак Черного Геолога… Не какие-то там зеленые человечки, заметьте.

— Увы, так и было, — прозвучал печальный голос с площадки второго этажа. Там стояла Марья Марковна с большим носом, менее, впрочем, красным, чем обычно.

— Марья Марковна, ну зачем вы всем рассказали?! — возмутился директор.

— А это ее право. Кому хочет, тому и рассказывает, — произнес Барщевский. Марья Марковна улыбнулась ему.

— Дорогой мой мальчик, — ласково сказала она Борщу, — я очень, очень благодарна вам, что вы с вашей маменькой выкупили мою квартиру из залога. Большое спасибо! Вся эта история с отравлением так на меня подействовала, что я даже перестала пить. Только воду теперь пью или компот. Представляете?

— Не представляю, — рассмеялся Борщ, поддержал за локоть Матвея Федоровича, и они пошли дальше, пройдя мимо растерянно моргающего Леопольда Кирилловича.

Сережа сидел на стуле возле Наташиной кровати и читал вслух анекдоты про тещу и зятя, когда дверь отворилась и в палату вдвинулась Татьяна Тимофеевна. Ее пышные телеса колыхались.

— Доигралась? Допрыгалась?! — закричала она, увидев дочь, и ее второй подбородок мелко задрожал. — Это все потому, что ты, дура, меня не слушаешься! А что с твоими волосами?!

Маленькие злобные глаза Татьяны Тимофеевны сверкали, руки были сжаты в кулаки. На Сережу она не обращала никакого внимания, как будто его и не было в палате. Практикант медленно поднялся со стула.

«Теща — это совсем не смешно. Это страшно», — пронеслось у него в голове.

Эмма Никитична Полканавт как ни в чем не бывало сидела в своей комнате на своем рабочем месте и печатала. За компьютером, как и всегда, работала Зульфия в строгом сером костюме и черных туфлях на низком каблуке. Аля скользнула по Зульфие взглядом и внимательно осмотрела одежду Эммы Никитичны, но ни на ее синем платье, ни на висящем на спинке стула черном кардигане не было заметно никаких подозрительных пятен. Впервые за двадцать семь лет жизни Аля усомнилась в здравии собственного рассудка.

— О, нашлись пропажи! А мы думаем, где это вы? — натурально обрадовалась Эмма Никитична.

Аля заколебалась, пытаясь понять, что тут сон, а что — явь, но Борщ не сомневался.

— Проходите, Матвей Федорович, — махнул он рукой дедуле, приглашая его подойти поближе к Полканавт.

Тот поправил очки и, вытягивая нос вперед, как ищейка, подошел не к Эмме Никитичне, а к ряду стоящих на подоконнике горшков, в которых росли разнообразные растения. С минуту он внимательно изучал зелень, потом присвистнул. Эмма Никитична недоуменно пожала плечами и снова углубилась в работу. За спиной Али произошло какое-то движение, и в комнату ввалились директор и Марья Марковна, причем директор выглядел на редкость покладистым.

— О, какой интересный экземпляр! — проговорил старичок, осматривая большой кактус. — Необычайно, просто необычайно, как это его удалось вырастить в таких условиях!

— А что это? — спросил Александр, подходя ближе.

— Это пейотль! Мексиканский кактус, его сок имеет действие, сходное с наркотическим. Сок пейотля употребляют индейские шаманы при проведении ритуалов.

— Замечательно, — восхитился Барщевский и указал пальцем на следующий горшок, — а это что?

— Это? — дедуля перешел к очередному растению и почти коснулся Эммы Никитичны. Та встала и отошла в угол. — Это мандрагора.

В горшке росло красивое растение с большими светло-зелеными листьями, чем-то похожее на лопух.

— А я думала, что мандрагоры на самом деле не существует, что это растение из средневековых сказок, — прошептала Алиса, разглядывая лопух.

— Что за ерунда, — возмутился дедуля, — конечно, существует, и вот она — пожалуйста, полюбуйтесь! Весьма крупный экземпляр. В средние века считалось, что корень мандрагоры исцеляет от всех болезней на свете, но это не так.

— А она ядовитая? Мандрагора? — спросил Борщ, глядя краем глаза на Полканавт, но та никак не отреагировала на вопрос, а смотрела в окно со скучающим видом.

— Не очень. Обладает снотворным действием, а в больших дозах вызывает галлюцинации. Ее корень похож на фигурку человека, и именно это ее свойство стало предметом многочисленных спекуляций.

— Ясно. А что это в белом горшке?

Старик просеменил еще чуть-чуть дальше и поправил очки. Аля, Леопольд Кириллович и Марья Марковна подошли поближе, чтобы лучше видеть, и даже Зульфия оторвалась от работы. В горшке росло нечто весьма похожее на петрушку и совершенно безобидное на вид.

— О, это уже серьезнее. Цикута!

— Эта та, сок которой выпил Сократ?

— Точно! — Матвей Федорович посмотрел на Барщевского с уважением. — Выпил по решению суда и скончался, мир праху его. Правда, у Сократа яд цикуты был смешан с опием, чтобы не так противно было.

Аля наклонилась над горшком и понюхала его. Растение не только выглядело как петрушка, но и пахло как петрушка.

— А оно очень ядовитое? — спросил Борщ.

— Очень, очень! — испуганно замахал руками старик.

— А если, например, оторвать листик от этого растения, ну хотя бы один, раз оно такое ядовитое, сделать настойку, ополоснуть ею бокал, потом налить туда вина, то человек, выпивший из этого бокала, умрет?

— Возможно, только есть одна тонкость: самая опасная часть цикуты — корневище. Но эту цикуту, как вы видите, не выкапывали.

Старик, явно заинтересованный коллекцией, перешел к следующему экземпляру. Это была лиана, выбросившая еще одно соцветие.

— А это что, Матвей Федорович? — спросил Борщ.

— Не знаю, — задумчиво протянул тот. — Впервые вижу.

Он рассматривал растение и так, и эдак. Все ждали. Потом, решившись, старик отщипнул кусочек плотного глянцевого листа, осторожно помял и понюхал.

— Я так и знал! — воскликнул он. — Это малазийский сумах! Он бывает в виде кустарника и, очень редко, в виде лианы. — Матвей Федорович повернулся к Борщу. — Да, это очень ядовитое растение, но у него есть одно отличительное свойство — у малазийского сумаха ядовиты только цветки, тогда как у сумаха обыкновенного — все растение! Интересно, что для того, чтобы отравить человека таким цветком, нужна всего лишь капелька сока.

Старик выглядел очень довольным.

— Спасибо, мы все слышали. И все записали, — проговорил милиционер, заходя в комнату. За ним вошли еще двое мужчин в форме. Полканавт не проронила ни звука — она была сломлена и раздавлена, глаза горели ненавистью. Эмма Никитична вскинула голову и едва слышно вздохнула.

— Так что скифский городок отойдет под охрану государства, — строго обратился к ней Барщевский. — А вы, молодые люди, — обратился он к милиционерам, — следите, чтобы дражайшая Эмма Никитична не жевала никаких растений, последствия могут быть непредсказуемыми.

— Ничего, если она захочет, мы ей в камеру сена принесем, — пробормотал молоденький лейтенант, выводя Полканавт из комнаты.

— Поздравляю! Поздравляю вас, дети мои! — выла Татьяна Тимофеевна, обнимая то лежащую дочь, то будущего зятя. — Наташенька, солнышко мое, доченька ненаглядная, как я счастлива!

Из маленьких, вдавленных в широкое лицо глаз Татьяны Тимофеевны капали большие сверкающие слезы.

«Невероятно. Моя мать искренне плачет. Какие чудеса!» — думала Наташа, держа за руку Сергея и все еще не веря, что у нее начинается новая жизнь, гораздо более счастливая, чем раньше.

— Вот уж никогда не думала, что моя Наташка, дура набитая, каланча сутулая, кому-то понравится… Ах, как это прекрасно, — прошептала Татьяна Тимофеевна и высморкалась.

Наташа сильно, до самых ушей, покраснела, а Сергей вдруг рассмеялся, он хохотал и не мог остановиться.

— Я люблю тебя. И я рад, что любовь зла, — сказал он невесте и провел рукой по ее светлым волосам.

— А все же почему Эмма Никитична тоже отравилась? Случайно? Схватила кусок колбасы немытыми руками? — спросила Марья Марковна, глядя на Барщевского с глубоким уважением.

— Для отвода глаз, конечно. И действительно, ее никто не подозревал. Меня интересует сейчас другой вопрос: как она все слышала? — проговорил Барщевский. Он сел на место Эммы Никитичны и задумался. До дверей было довольно далеко, до Алиной комнаты — тем более.

— Алиса, — позвал он подругу, — пойди в свой кабинет, скажи что-нибудь.

— Хорошо, — ответила девушка, выходя в коридор.

Она зашла в свой кабинет, еще более пыльный и захламленный, чем обычно, закрыла дверь, по привычке взглянула на стол, проверяя, не принесли ли ей пару новых статей, потом вспомнила, что ее только что уволили, и вздохнула.

— Ку-ку, — сказала она вполголоса и снова побежала к Борщу.

Борщ весь лучился от удовольствия. Он сидел на стуле Эммы Никитичны, вытянув длинные ноги, и улыбался.

— Ку-ку, — поприветствовал он Алю. — Еще поиграем?

— Что, у меня в кабинете «жучок»? Полканавт у нас еще и инженерный гений, а не только талантливый ботаник? — спросила девушка, с подозрением глядя на Александра.

— Нет, все гораздо проще.

Борщ встал и начал отодвигать стоящий за спиной Полканавт шкаф. Он подвинул его сантиметров на двадцать, и в стене обнаружилась небольшая ниша.

— Благодаря Леопольду Кирилловичу здание последние пятьдесят лет не ремонтировалось. Да какие пятьдесят, почти восемьдесят лет — сначала вполне хватало того ремонта, что остался от прежних хозяев, то есть моих дедушки с бабушкой, а потом директор, прознавший, что в доме осталось кое-что ценное, категорически возражал против ремонта, боясь, и не без оснований, что в ходе работ это ценное будет обнаружено без него.

Директор понуро опустил голову.

— Выше нос, Леопольд Кириллович, — сказал ему Борщ, — зато теперь у вас в кабинете висит роскошная хрустальная люстра ценою в пять тысяч долларов и два светильника по тысяче каждый. Можете считать это прощальным подарком от моей мамы, она теперь будет отдыхать на пенсии и помогать нянчить мою племянницу, дочь младшей сестры, которой только-только исполнилось три месяца.

Директор вытащил калькулятор, что-то посчитал, сложил пять тысяч с двумя и слегка приободрился.

— Так вот, дом не ремонтировался, а подслушивать интимные разговоры близких люди любили во все времена. Эта ниша — на самом деле не ниша, а слуховой ход, ведущий в расположенную рядом комнату Али. Я уверен, что если мы отодвинем шкаф в Алиной комнате, то найдем другую такую нишу.

— Она там есть! Но поменьше. Я однажды отодвигала шкаф, у меня карты свалились.

— Ага. Они разного размера, поэтому тебе ничего из комнаты Полканавт слышно не было, а от тебя — просто идеально.

— Интересно, почему я ничего не слышала? — задумчиво спросила Зульфия. — Я же все время тут была, в этой комнате.

— Во-первых, потому, что ниша заставлена, а Эмма Никитична сидела прямо спиной к шкафу — ей слышно было, а другим — нет. Кроме того, когда из комнаты Невской доносились уж очень громкие звуки, Полканавт начинала строчить на машинке и все заглушать.

— Невероятно, — пробормотал директор.

— Просто чудеса, — подхватила Марья Марковна.

Борщ повернулся к Але.

— Ладно, мы, пожалуй, пойдем, — сказал он, беря девушку под руку, — мы еще должны успеть сегодня в загс.

— Подождите! Подождите!! — закричали одновременно несколько голосов. — Объясните же, почему убили Лилю! Что вообще случилось, мы же ничего не знаем!

Александр остановился на пороге.

— Все очень просто. Тигринский, аспирант Игоря Григорьевича Стручкова, обрабатывал данные подводного сонара Азовского моря, нашел там следы затопленного города, по-видимому, скифского, которому, судя по всему, четыре тысячи лет…

Леопольд Кириллович присвистнул, и на его физиономии проступило привычное алчное выражение.

— …но Стручкову о находке не сказал. Вместо этого он описал местоположение города в статье и принес ее Але для «Вестника географических наук». Эмма Никитична все слышала, сидя у себя в кабинете, и была весьма заинтригована. Вечером, когда Аля ушла, Полканавт отправилась в кабинет Невской, нашла статью, которая, к слову сказать, лежала в мусорной корзине, сделала с нее ксерокопию и положила назад в мусорник. По моим подсчетам, ей понадобилось около двух часов, чтобы осознать, сколько стоит информация, изложенная в статье. Поняв это, Эмма Никитична ринулась назад, забрать оригинал, а в кабинете уже была Лиля — она разговаривала по сотовому с отцом и сказала, что статьи в кабинете Невской нет. Но Эмма Никитична отлично знала, что статья на месте, — то есть Лиля солгала и никому передавать статью не собиралась. Таким образом, у Полканавт оказалось три конкурента — сам Тигринский, Лиля и Алиса Невская, которая видела статью и могла запомнить координаты. Эмма Никитична справедливо сочла, что Лиля, скорее всего, спрячет статью очень надежно, и рассчитывала, что после ее смерти эти бумажки вряд ли кто-то найдет — безутешным родственникам будет не до этого, поэтому Эмма Никитична отрывает цветок и выдавливает из него сок, который, как она думает, скоро ей понадобится, но совершенно неожиданно для Полканавт пропажу бутона замечает Зульфия и рассказывает всем нам. Мы смотрим, Алиса нюхает место слома и запоминает запах, поэтому, когда на банкете она собирается отпить глоток, запах ее смущает, а Лилю — нет. Себе Эмма Никитична тоже добавила в бокал сока, чтобы отвести подозрение и всех запутать. Я думаю, что технологией извлечения сока и дозировкой его применения она делится сейчас с ребятами из милиции. Ей удалось отлично всех обмануть. Лиля впала в кому и умерла, а Невская, вопреки всем расчетам, отделалась легким испугом, поэтому в больнице Полканавт предприняла еще одну попытку: сложила под одеялом одежду, чтобы никто не заметил ее отсутствия, взяла молоток и, зная, что Аля одна в палате, пошла к ней, но Алисе опять удалось спастись, выпрыгнув из окна больницы. Все это время Эмма Никитична не подозревала даже, где прячется Стас, и она узнала об этом только после того, как Аля вышла на работу. Дело было так: к Алисе в кабинет пришла Наташа, которая поссорилась с матерью, и попросила Алю разрешить ей немного пожить у нее. Аля согласилась, но предупредила, что там уже живет Тигринский. Эмма Никитична тут же выпила настойку из кактуса пейотль, действующую как сильный стимулятор — ей предстояла схватка с двумя молодыми людьми, каждый из которых был вдвое моложе ее, — и поехала к Алисе домой. Наташа, ничего не подозревая, открыла дверь и чуть было не поплатилась за это жизнью: Полканавт серьезно ранила ее, и сейчас девушка в больнице. А вот Стасик показал себя трусом и подлецом: пока Наташа изо всех сил сражалась с Эммой Никитичной, он прятался в ванной. К счастью, Алиса, а потом и я все же успели вовремя, и Наташа жива. Надеюсь, у нее все будет хорошо. Когда я приехал, то выстрелил в Эмму Никитичну, вооруженную остро наточенным геологическим молотком, и она рухнула, но, видимо, была лишь оцарапана. Улучив момент, Полканавт ушла и как ни в чем не бывало вернулась в институт, надеясь, что ей удастся обвести нас всех вокруг пальца еще раз. Но теперь ей это не удалось… не в последнюю очередь благодаря Матвею Федоровичу.

Барщевский крепко пожал сухонькую старческую руку.

— А сейчас мы все же с вами попрощаемся, а то загс закроется…

Борщ махнул рукой, и они пошли вниз по лестнице, на улицу, к машине.

— Так что, едем в загс — или сначала пообедаем? — спросил Барщевский.

— А если мы все же сначала перекусим, ты не передумаешь?

— А ты?

— Я — нет.

— И я — нет. Поэтому поедем обедать в «Лимпопо», будем есть жареного крокодила и пить вино «Два океана».

— Да! Там еще такие пирожные чудесные делают… Это, кстати, случайно не твой ресторан?

— Нет, Алька, но все равно там вкусно кормят.

Они засмеялись и, крепко взявшись за руки, спустились по широкой парадной лестнице и сели в машину.

Мягко стукнув бокалом о бокал Александра, Аля залпом выпила чуть кисловатое цветочное вино, легкое и свежее, и стащила зубами очередной кусок крокодильего мяса с маленького шампура. Мясо было белым, плотным, похожим на курятину и свинину одновременно, и значилось в меню как «крокодил по-сенегальски». В помещении, имитирующем африканскую хижину, было сумрачно и по-домашнему уютно. С соломенного потолка свисали лианы, свирепые деревянные маски, развешанные по стенам, казались милыми и совсем не страшными. Девушка сняла очки и вытянула ноги, наслаждаясь теплом, разливающимся по жилам. Как и все близорукие люди, без очков она сразу стала казаться более юной и беззащитной, чем была на самом деле. Барщевский, не спуская с невесты глаз, подцепил вилкой с блюда фаршированный сыром помидор и хищно щелкнул челюстями.

— Ну что, Санек, — улыбнулась Аля, и ее глаза хитро блеснули, — расскажи мне теперь про твою маму, нашего директора и плафоны. С подробностями, пожалуйста.

— Алька, дай мне поесть. А то я сейчас не поем, уставшие члены не подкреплю, и в загс мы сегодня не поедем.

Его улыбающаяся физиономия никак не вязалась со строгим тоном.

— Рассказывай, рассказывай… — подбодрила его девушка. — Все-таки надо мне знать, частью какой семьи я собираюсь стать.

Борщ вытянул под столом ноги и коснулся ими Алиных. От этого прикосновения она вдруг ощутила такой прилив счастья, что едва не заплакала.

— Ну ладно, — кивнул Борщ, глядя в ее влюбленные, сияющие глаза, — ты и так все знаешь. Моя мама — младшая дочь бывшего владельца особняка, Леопольд Кириллович — внук горничной. Они работали в институте, высиживая сокровища, но мама знала, где сокровище, а директор знал, что мама знает, но не знал, где именно искать те три килограмма платины, поэтому он следил за моей родительницей. В результате мама, даже четко зная, что ей нужно, никак не могла подобраться к плафону в директорском кабинете. По иронии судьбы, второй плафон висел прямо в холле и его мог снять буквально любой, но именно этот факт и не позволял директору предположить в нем — как и во втором парном светильнике — какой-либо ценности. Леопольд Кириллович, начитавшись приключенческих романов, почему-то вообразил, что в доме обязательно должен быть тайник, где-нибудь под половицей или нечто типа золотого кирпича в стене, поэтому он всячески оттягивал начало ремонта. Как это часто бывает, его погубила банальная жадность, и, увидев дорогую хрустальную люстру, он не устоял. Во всем этом деле существовала одна сложность — маме нужно было вынести эти ее железяки абсолютно легально, то есть списать их, но при этом ни в коем случае не привлечь к ним внимания. Одно ее неосторожное слово, движение, взгляд — и Леопольд Кириллович понял бы, что к чему. То есть директор должен был захотеть избавиться от светильников сам, причем в идеальном варианте маме следовало проявлять недовольство и относиться к хламу без всякого почтения.

— Все так и произошло, — вставила Аля, пытаясь прожевать еще один кусок плотного крокодильего мяса.

— Да. Но потом директор как-то догадался, в чем дело. И не потому, что мама где-то ошиблась. Нет. Просто Леопольд Кириллович понял, что мама никогда, ни при каких обстоятельствах не стала бы проявлять такую активность, если это не связано с тем, что они оба ищут. Но, к счастью, я успел вовремя.

Борщ съел еще один помидор и кивнул официанту, прося счет.

— Ну что, поехали? Подадим заявление, а потом махнем ко мне домой, там твой Казбич сидит, некормленый…

«И вообще, я уже соскучился», — подумал он про себя.

Заплатив за обед, Барщевский подошел к Але, помог ей подняться, обнял девушку за плечи, и они, наконец, поехали в загс.