Малибу

ГЛАВА ВТОРАЯ

В воздухе едва слышно раздавались звуки рыдающего пианино. Они разливались, постепенно растворяясь в вечернем полумраке Нового Орлеана. Напротив здания с грохотом проносились тяжелые грузовики. Стэнли, весь потный и грязный, ожесточенно теребил всклокоченную бороду. Он напоминал пойманного в неволю дикого зверя, клетка которого захлопнулась и крепко держала. Взгляд Стэнли остановился на женщине, и внезапно он почувствовал желание. Волнение все возрастало. Он испытывал потребность ломать, крушить, причем неважно что. И еще он хотел любить. Это было бы своеобразным реваншем за все то, что не удалось, что было погублено ложью. В сексуальном вихре он мог быть так же силен, как стальные мускулы на руках! Крепок как кремень, с которым можно было сравнить его не знающие усталости ноги. Он готов был овладеть немедленно стоявшей перед ним женщиной.

Бедная красавица южанка старалась не смотреть в его сторону, но ей никак не удавалось отвести глаза. Впрочем, это было совершенно бесполезно — она знала, что он ждет, остро ощущала его желание. Боже, она уже чувствовала себя в его крепких руках. От него исходили мощные властные флюиды и вызывали ответное желание. А в тихом вечернем воздухе продолжало рыдать пианино. Ее тело стремилось к этому красавцу варвару. Она уже чувствовала его дыхание и острый запах его пота. Здесь не нужны были слова. Здесь говорил голос плоти. Но почему же он ничего не предпринимает? Мужчина должен знать, что надо делать! Не может быть, чтобы он не понимал. Ведь нельзя же так поступать с леди. А она — леди!

Наконец женщине удалось взять себя в руки, и она отвела взгляд от его горящих глаз. Потом поднесла к бровям смоченный духами платочек. Это помогло ей вернуться в привычный мир.

Эмма Гиннес, сидя в первом ряду драматического театра, слилась в экстазе с героиней только что увиденной сцены — Бланш Дюбуа. Улыбка откровенного наслаждения блуждала на ее дерзком лице. Боже! Он великолепен! Этот малый — просто фантастика. Черные кудри, обрамляющие лицо, матово блестели в свете рамп. Да, это было лицо падшего ангела. Тонкое, вытянутое, совершенно отличное от типа лица Брандо, ставшего прототипом главного героя пьесы. Прямой нос, казалось, касался чувственных, полных губ, удивительно соблазнительных. Таких губ Эмма не видела никогда. От него исходила грозная сила. Физически и эмоционально этот парень мог с легкостью крушить сердца, тела, устои мира. Рядом с таким не расслабишься. Чувствовались лишь любовь, страх, небывалое по силе наслаждение и боль.

Она вполоборота повернулась к женщине с огненными рыжими волосами, сидевшей сбоку от нее.

— Кто это такой, Доун?

Доун Стил, в прошлом дизайнер туалетной бумаги, со временем превратившаяся в одну из наиболее влиятельных фигур в мире Голливуда, босс студии «Коламбия», не смогла ответить. Но её тоже заинтересовал этот актер. Откинувшись назад в кресле, она попросила программку у соседей.

— Он, кажется, именуется Тони Валентино. Звучит как-то уж очень театрально, — заметила Доун со смешком.

На лице Эммы Гиннес также возникло подобие улыбки. Боже, она не ждала от этой пьесы ничего, кроме скуки. Вместо этого, никому не известный актеришко зажег огонь ее сексуальности, и, похоже, не ее одной. Эмма обернулась в другую сторону и увидела сидевшую в напряжении девушку. Эта тоже была готова!

Он будет великолепен в нашей рубрике «Звезды завтрашнего дня». Она не ошибается — он то, что надо! Эмма Гиннес предпочитала действовать решительно и властно, так же как ее однофамильцы — из знаменитой пивной фирмы. Мнение Эммы Гиннес, главного редактора журнала «Нью селебрити», было законом. И словно в подтверждение мыслей Эммы, Саманта Люпон, возглавлявшая художественный отдел и сидевшая сейчас рядом с Эммой, поспешила заметить, что Тони Валентино будет украшением любой рубрики. И это прерогатива несравненной Эммы!

— Может, мне поговорить с ним после спектакля? — подобострастно предложила Саманта Люпон.

— Нет! — Ответ Эммы Гиннес прозвучал достаточно громко, очевидно для того, чтобы его услышали все присутствующие. — Я сама с ним переговорю!

Произнеся эти слова, Эмма вдруг почувствовала, как ее охватил внутренний трепет. Господи! Что у него за тело! В Англии уже не было таких самцов, высоких и стройных мужчин, с развитой спиной и рельефной маскулатурой. Наверное, надо было целую вечность провести в спортивном зале, чтобы получить такой результат. Но дело было не только в мускулах и смазливом личике. Он был личностью, в которой проглядывало высокомерие породы. Это ощущалось в его игре на сцене. Но кто знает — может быть, он и в жизни такой? А может быть, и нет. В Тони Валентино чувствовалась противоречивость, очевидно, он был человек из пьес Теннеси Уильямса, агрессивный, готовый идти до самого конца, окрашивающий свою цель, порой и кровавую, яркими красками сильной личности.

Эмма определенно хотела заполучить его, обладать им. Подобно наезднику, она хотела объездить его, как дикого мустанга, а затем, уже прирученного и покорного, водить с собой на привязи и с гордостью всем сообщать, что Тони принадлежит только ей!

Оглянувшись, она убедилась, что он по-прежнему в центре внимания публики. А аудитория собралась самая что ни на есть отборная. Каждый год в мае студенты-четверокурсники самой престижной школы Джуллиарда ставили в своем театре, рассчитанном на двести шесть мест, лучшую бродвейскую или голливудскую пьесу. Стоимость билетов на премьерах достигала двухсот долларов, а на репетицию выдавалось ограниченное количество приглашений. Только истинные поклонники театра из числа деловых кругов могли позволить себе роскошь присутствовать на ней.

Сегодня была премьера, и театральные агенты, актеры группы, прочие гости стали свидетелями появления нового таланта. Это был актер, который гениально сыграл в пьесе роль Стэнли. Это была та самая роль, с которой в свое нремя началась карьера и самого Брандо.

Эмма недовольно поморщилась при мысли о том, что публика в данный момент стала ее соперницей. Она хотела стать первооткрывательницей его таланта. Взглянув на ту бушующую от восторга толпу, Эмма с неприязнью подумала, что вот сейчас ей, такой важной фигуре, придется продираться сквозь группы каких-то агентов, актеров и оформителей, жаждущих поздравить Тони Валнтине. Но все же это был театр. И в театре без таких, как она, новичкам-актерам не было места. Без денег и связей молодые актеры не имели никаких шансов достич артистических высот. Почти девяносто процентов из луженных актеров сидели без работы. Так что у этого юного гения нет никаких шансов, успокоила себя Эмма. Гони прочь все сомнения. Эмма улыбнулась. Она его получит! Недалек тот день, когда они лягут в постель. А публика, кто она такая и что она может для него сделать, Тони будет полностью принадлежать только ей одной! Уххх! У Эммы даже дух захватило от такой перспективы.

А Тони все еще был на сцене и как бы продолжал игру. Он понял, что его роль в спектакле вызвала триумф, наконец-то произошло то, о чем он так давно мечтал. Этот вечер перевернул всю его жизнь. Волнение обуревало его, временами захлестывало с головой, но внешне он оставался спокойным и уверенным в себе человеком. Тони сыграл сегодня не героя пьесы Стэнли Ковальски, он сыграл себя.

И это он испытывал жгучее вожделение к девушке из высшего света Элисон Вандербильт, которая на сцене сыграла роль Бланш Дюбуа. Она была так заманчива и аппетитна в желтом одеянии. Накануне представления Тони успешно соблазнил ее. И это было вроде репетиции перед спектаклем. Уж что-что, а физиология его не подводит! На сцене он как хищный зверь и тонкий психолог добивался, чтобы Элисон Вандербильт захотела его как мужчину. И чтобы каждый зритель это понял, почувствовал это как бы на себе. Это была его манера игры. Перед ним проносились сцены соития с Элисон, чьи предки открывали Америку. Он трахал ее цинично и грубо, оставляя кровавые следы ногтей на нежных ягодицах — все точно так, как это сделал бы герой пьесы Стэнли Ко-вальски. Но это было в реальной жизни. А на сцене он ощущал ее трепет. Глаза выражали желание и испуг. Она явно боялась своего желания отдаться ему. Тело Тони было напряжено, как натянутая струна. И в какой-то миг даже показалось, что он не совладает со своим желанием, позволит ему вырваться наружу. Тони с трудом переключил свои мысли, и тут перед ним предстали как бы две Элисон Вандербильт. Одна — свежая и желанная, другая — грубо растоптанная прошлой ночью. Он вспомнил, как Элисон после их безумной любовной схватки робко попробовала говорить о любви. Но вчера это был вовсе не Тони Валентино, а Стэнли из сегодняшней пьесы. И вчера он грубо заткнул ей рот и оборвал все попытки духовного общения. Сделал это намеренно грубо, как сделал бы это сам Стэнли. При этом Тони не имел ничего против этой девушки из верхов. Она ему просто была не нужна. Его занимал лишь секс. А в этом мире он был кумиром. Его ждала слава, успех, признание, которые могли дать любовные роли в кино.

Доун Стил наклонилась к Эмме Гиннес:

— Отличная физиология, не правда ли?

Эмма неожиданно резко и громко согласилась. Что это? Она его ревнует? Пожалуй, да. И вдруг она поняла, что Тони, ее Тони, занимался любовью с проклятой Бланш Дюбуа. В этом Эмма была уверена так же глубоко, как в том, что сегодня четверг, а завтра — пятница. Да, они были любовниками. И это в то время, как Эмма в одиночестве задыхалась в своей великолепной постели, посреди мягких подушек, атласных простыней, шелковых наволочек и еще черт знает какой роскоши, предназначенной для любовных услад. Эмма даже и предположить не могла, что ревность так ее может ранить. Что же ей теперь делать? И поможет ли ее положение влиятельной и уважаемой персоны? Она понимала, что сексом надо заниматься. И у нее теперь был объект воздыханий. Но все же как же ей заполучить его? На глазах пустяк вырос в проблему.

Тони нагнулся к Элисон, и она приникла к его мощной груди так естественно, словно занималась этим делом всю жизнь. Пульс сердца в его жарком теле отдавался барабанными ударами в ее ушах. Резкий запах бил в ноздри, вызывая в памяти великолепное и вместе с тем грубое тело. Элисон из всех сил старалась припомнить, какие эмоции она должна испытывать по замыслу автора пьесы. Но ее собственные эмоции забивали сознание. Героиня пьесы считала, что грубая скотская похоть и есть та самая истинная любовь. Элисон все-таки вспомнила, что по сценарию южная красавица должна была упасть в обморок, а сильные мужские руки ее подхватить и… Да, с детства Элисон росла сильной, уверенной в себе личностью. Правда, в немалой степени становлению уверенности способствовали значительные отцовские капиталы. Но отец всегда стремился быть ей опорой во всем. Как бы там ни было, с помощью отцовских денег, или без них, Элисон довольно крепко стояла на ногах. И она хотела во всем пробиться сама, пусть даже посреди этой пьесы (она просто падала в обморок, согласно сценарию) у нее действительно уходила почва из-под ног. Руки схватили ее за плечи. Схватили так же грубо и внезапно, как это было вчера, безумной, ужасной и восхититольной ночью.

Четыре года она прятала даже от себя свой интерес к Тони. И она была не одинока в своем влечении к нему. Он с легкостью покорил многих девушек, но ни одна из них не смогла пробиться к своему кумиру. Он воздвиг вокруг себя нечто вроде железной стены.

Ровно три недели назад Тони вдруг обнаружил, что на свете есть некая Элисон. Для нее это было настолько неожиданным, что без каких-либо условий она во всем пошла ему навстречу. Более того, в порыве страсти Элисон Вандербильт успела еще и влюбиться в него. Вчера же, во время безумства их тоскующих по любви тел, Элисон неожиданно поняла, что это было не начало их будущих отношений, напротив, эта ночь означала конец. Последняя возможность ощутить в своих объятиях тело Тони придала действиям Элисон страсть дикого зверя. Обожание плескалось в ее прекрасных, затуманенных глазах. Тони был дьявольски красив и неотразим. Устоять перед ним было невозможно.

— После спектакля начнем все сначала, не так ли? — прошептал Тони, когда Элисон, согласно сценарию, преклонила перед ним колени.

Занавес упал вниз, восторженные крики зрителей взлетели под потолок.

Тони стоял в холле театра рядом с бюстом композитора Дворжака. Вокруг него толпились люди. Он знал, что достиг триумфа. Теперь этот спектакль попадет в число наиболее известных. Публика валом хлынет в театр, только чтобы увидеть, как играет он, Тони Валентино. Он четко представил себе, как зрители сидят в зале, где царит напряженная тишина. Как они прислушиваются, сопереживают. Он вдруг почти даже почувствовал реальное проникновение туда, в мир его мечты. Его гибкое и сильное тело в предчувствии чего-то особенного напряглось, кончики пальцев стало покалывать.

С этого момента он твердо знал, что мир просто обязан ему заплатить очень высокую цену за его талант. Тони обвел взглядом возбужденные лица зрителей. Кто из них первый преподнесет ему подарок. Кто предложит ему блестящую работу? Останется ли он в театре и будет продолжать шлифовать свой дар в ожидании приглашения из мира большого кинобизнеса? Ведь, честно говоря, именно Голливуд был его истинной целью. Может, сделать самому решительный шаг и уже сейчас подписать контракт с каким-нибудь голливудским агентом? Они выделялись в толпе потрясающим солнечным загаром. Они с достоинством стояли по краям восхищенной толпы, разделяя успех новичка, но не торопились поздравлять. Зато люди с Бродвея не были такими стеснительными. Они говорили громко, проходя через толпу, распихивали всех плечами.

Тони внезапно понял, что ему чего-то не хватает. Он обернулся к Элисон:

— Ты не видела мою мать? Ее сегодня не было в зале?

Элисон покачала головой. Это было совершенно непохоже на Марию, мать Тони Валентино. Она не могла пропустить спектакль, она была на всех его выступлениях, как живой талисман. В свое время она также была актрисой и играла в жанровых сценках. Нынешние молодые актеры поражались ее независимой манере, ее мягкому юмору и тому, как она относилась к своему уже достаточно взрослому сыну. И Элисон всегда завидовала такому проявлению материнской любви. Как хотела бы она, чтобы и ее патрицианка-мать просто обняла бы дочку и приласкала, как это делала мать Тони со своим сыном.

Тони всматривался в толпу восторженных поклонников. Сегодня он смотрел на малочисленные пустые места в зале без огорчения. Черт с теми, кто не пришел! Сегодня все же его ночь, ночь его триумфа. Вот и мама хотела прийти, она ему обещала, что придет. Но, к сожалению, пунктуальность никогда не была достоинством его мятсри. Частенько это сильно раздражало Тони, но это, в конце концов, было частью его жизни, к которой он приник и по-своему любил. Они с матерью колесили по всей Америке, останавливаясь в тех городках, где удавалось получить работу. Тони переменил целый ряд школ, пока стал взрослым. Типичное дитя своего времени — шестидесятых годов — его мать свято верила в то, что цветы, любовь и музыка вместе с красотой спасут мир. Двери ее комнаты никогда не закрывались для таких же, кок она. На стенах висели обтрепавшиеся плакаты «Битлз». А приготовленный на скорую руку суп из пакетиков то был непереносимо горячим и невероятно переперченным, то холодным и пресным. К тому же и отец Тони нисколько не обрадовался рождению своего сына.

— Он еще не совсем готов для семейной жизни, — только и произнесла мать Тони и помахала вслед исчезавшему в необъятных просторах, несостоявшемуся супругу.

Тони так и не простил своему отцу предательство по отношению к его матери и к нему, его сыну. Он не мог понять его. Мать была красавицей. Об этом многие говорили, да и сам он видел. Она, правда, не проходила тест на проверку уровня интеллекта, но одного у нее нельзя было отнять: она обладала несравненным обаянием. И как можно было бросить такую женщину?

Тони наклонился к студентке-первокурснице, которая была еще и его костюмером, и попросил:

— Тина, будь добра, посмотри, где сейчас моя мать? Если увидишь ее, скажи, что я ее жду. Спасибо.

Девушка поспешила выполнить поручение своего тайного кумира. Она нырнула в толпу, которая не расходилась, напротив, еще плотнее теснилась вокруг своего героя.

Из глубины зала на него смотрела, не отрываясь, Эмма Гиинес. С горящими глазами она ждала своего звездного часа. И чувствовала: он настал. Парень, который пробудил в ней такую любовную бурю, прихорашивался, наслаждаясь каждым мгновением и явно желая, чтобы восхищение им длилось вечно. Как это удачно, как хорошо все складывается, ликовала Эмма.

Тони испытал свой звездный миг на сцене, и первое прикосновение успеха вскружило ему голову, как первая бутылка ликера кружит голову подростку. Благодарение Господу! Да, все повторяется! И как только люди не могут понять, что чем выше поднимаешься по лестнице успеха, тем больше и усерднее приходится работать. Когда-нибудь кто-то напишет научный трактат на эту тему. Эмма вздохнула, распрямила грудь и пошла сквозь толпу.

Доун Стил попятилась. Она не пошла за Эммой, хотя и любила ее за острый язык. Шестым чувством она поняла, что сейчас что-то должно произойти. Если не обладаешь по крайней мере шестью чувствами — нечего делать в киностудии. Этого не поняли, или не хотели понять три сотрудницы журнала «Нью селебрити», которые словно приклеенные спешили за Эммой Гиннес. Они, впрочем, уже давно поняли другое: по сравнению со свитой Эммы семейство Борджиа могло показаться сборищем праведников. Кинжалы с ядом и троянские кони распределялись с поистине макиавеллиевской хитростью. И важно, было всегда оказаться у шефа под рукой, получить не кинжал в спину, а, наоборот… опередить соперниц.

— Я сама проведу переговоры, — бросила Эмма рубленую фразу через плечо. Тут комментарии были излишни. Ее слова были законом.

Тони Валентино увидел, что через толпу, чем-то напоминающую волнующееся море, к нему пробирается женщина. Она шла уверенной походкой, в которой явно просматривалась властность. Но не это привлекло внимание Тони. Его заворожили экстраординарные экзотические наряды незнакомки. Эмме всегда отказывало чувство меры. Она вечно была смешна и нелепа в одежде, которую сама выбирала. Ее можно было смело назвать трагедией моды в очень больших масштабах. В ее наряде было нечто среднее между клубникой со взбитыми сливками и разодетым в пух и прах чучелом. Ее весьма объемистая грудь колыхалась под прозрачным нейлоном. Талию туго стягивал пояс из желтого сатина с черными бантиками. Неприлично короткое розовое платье подчеркивало ее ноги, выпиравшие, словно свиные окорока.

У Тони побежали по коже мурашки. Женщину он никогда не видел, но одежду… Он никогда не сталкивался с такой безвкусицей, и его обуял ужас и смех. Он и предположить не мог, что существует такой парадокс, как женщина, не умеющая одеваться, да еще глава известного журнала. Но он как барометр смог уловить все признаки надвигающегося ненастья.

— Привет, Тони! Я Эмма Гиннес. — Ласково улыбаясь, они протянула ему руку.

Тони вежливо ответил, стараясь скрыть отсутствие энтузиазма. Но выражение лица выдавало его. Оно весьма красноречиво объясняло, что даже прикосновение скользкой и холодной рыбины было бы значительно приятнее.

От такого приема она слегка растерялась. Фамилия Гиннес не произвела рассчитываемого эффекта. Чёрт, вечно с этими новичками возникают какие-то проблемы. Но ведь они никто, попробовала успокоиться Эмма. Придется все ему разжевать по кусочкам.

— Я главный редактор журнала «Нью селебрити», — сказала она, как если бы говорила это все не только ему, но и миллионам ее подписчиков. — Эти люди, — указала она у себя за спиной, — сейчас работают на меня.

Слова «сейчас работают на меня» повисли в воздухе. Тони, как ни старался, не мог выдавить из себя нужные слова. Ее наряд по-прежнему сбивал его с толку. Что это? Кич? Может быть, кич, недоступный его пониманию? Он все-таки взглянул на нее. Эмма не была ни уродиной, ни красавицей. Совиные глазки были словно приклеены к лицу. Под большим прямым носом твердо выпирал крепкий подбородок. Рот, напротив, был маленьким и недобрым. Уши, казалось, торчали прямо из головы, напоминая близость к нашим, отдаленным родственникам, очень любившим лазать по деревьям. Видимо, они, растеряв по дороге тысячелетние гены, превратились ныне в Эмму. Но, несомненно, главным ее сокровищем были груди. Поддерживаемые пестрой лентой, они выглядели как два кролика-близнеца, которые только что выскочили из цилиндра волшебника-фокусника.

— Вы слышали о моем журнале? — спросила Эмма. Тони развел руками и смущенно улыбнулся. Его жест означал, что он не знает, как разговаривать с дамой. Незнакомки было чересчур много. Ну что, например, можно сказать о торнадо или о шаровой молний? Она напоминала Тони природный катаклизм.

Женщина снова улыбнулась. Ее глаза остановились сначала на его лице, затем осмотрели мощную грудь и торс. И наконец спустились еще ниже. Она откровенно разглядывала его.

— Да, вы можете играть, — с утвердительной интонацией признала Эмма Гиннес.

Ее голос был покровительственным и в то же время звучал крайне неуважительно. От всего этого у Тони остался неприятный осадок. Он ждал, скажет ли еще что-то эта странная женщина. Но она молчала.

— Благодарю вас, — наконец нашелся Тони. Впрочем, сказал он это очень холодно. Он чувствовал, что окружающие внимательно прислушиваются к их разговору. Они что, знают эту немыслимую женщину? Или они все ее подписчики? Как этот чертов журнал называется? Как его, «Нью селебрити»? Да, точно. Так-так… Не этот ли журнал собирается издавать Дик Латхам? Об этом кажется, писали газеты. Да, было в «Нью-Йорк мэгэзин», точно. Очевидно, это важный и влиятельный журнал. И вполне вероятно, она сможет ему помочь. Тони постарался унять дрожь, вновь охватившую его.

— Мы могли бы что-нибудь вместе придумать.

Эмма Гиннес явно провоцировала. Она пыталась рассмотреть, что у него там внутри. Хм… Валентино! Странное имя. Интересно, как его окрестили, как-нибудь наподобие Феллатио. До того как стать женщиной и пройти минимум сексуальной подготовки, Эмма считала, что Феллатио — фамилия одного из самых известных футболистов. Ей тогда и в голову не приходило, что это один из способов сексуальной техники. Эмма смотрела на Тони и все сильнее благодарила судьбу за такой лакомый кусочек. Ради этого стоило карабкаться по социальной лестнице. Сейчас она чувствовала себя царицей бала. Пусть при помощи своего положения, но она все же получит этого красавчика. Да, здесь еще была толпа людей, позади стояла ее новая лучшая подруга Доун Стил. За ней еще несколько девушек, работающих в журнале. Им она в знак монаршей милости дозволила пользоваться мелкими титулами типа редактор-оформитель, главный корректор, художественный директор. Но в толпе были и серьезные люди с достойными уважения капиталами. Судя по всему, Эмма сейчас произвела впечатление. И надо сказать, совсем не плохое. Завтра же об этом расскажут бойкие язычки.

Тони Валентино был раздражен и растерян. Он не признавал предложений типа — «мы могли бы что-нибудь сделать вместе с тобой». Он всегда делал все сам и всегда бил себе хозяином. Однажды его уже примерно так же недооценили. Теперь, кажется, история повторяется. Придется объяснить даме. Правда, это будет утомительно, но для нее, необходимо. А может быть, удастся совместить приятное с полезным? Пока он думал, пухленькая искусительница в чудовищном одеянии просто стояла и ждала. Он отступил чуть назад и дерзко уперся руками в бедра.

— Что вы имеете в виду? — Тони лихорадочно соображал: с чем можно сравнить журнал, издающийся в Нью-Йорке? Каков его эквивалент в мире?

Эмма Гиннес отлично понимала состояние Тони Валентино. Ей было важно и то, чтобы собравшиеся здесь люди услышали то, что нужно Эмме. Но что она действительно хотела сейчас — так это забрать его к себе домой, пусть еще в гриме, в грязной одежде. Она хотела заняться его телом. Ее желание взять — было гораздо сильнее, чем желание отдать ему свое тело. Но Эмма знала, что, прежде чем это произойдет, впереди ее ждет долгая прелюдия и она, несомненно, пообещает сделать из него настоящую звезду в обмен на мелкие услуги с его стороны. Да, все это было старо как мир!

— Джентльмен никогда не должен спрашивать у леди, что она хочет, — сказала Эмма и выстрелила в Тони сокрушительной улыбкой, выставив свою немаленькую грудь и позволяя язычку смочить губы в вине, не оставляющем никакой возможности ошибитьсяся в своем назначении. Ее глаза буквально раздевали и, они ласково скользнули по его лицу, по щекам, задержались на бриллиантовой капельке пота, выступившей на верхней губе.

Девушки из журнала «Нью селебрити» почувствовали себя неуютно. Их босс на глазах у всех опустилась до нищего парня. Они с пониманием переглянулись, и застыли в предчувствии трагикомедии.

— Вы что, хотите взять меня в свой журнал? — Тон Тони все еще был насмешливым, но он уже понимал, что работа в таком уважаемом и влиятельном журнале может обернуться весьма большой выгодой для его карьеры.

Ответная улыбка Эммы Гиннес была обезоруживающей. Господи! Он, как петух, доволен собой! Он был всего лишь актером, еще без имени. У нее в родной Англии профессия актера не была престижной. Таким ремеслом себе на хлеб заработать было очень трудно, почти безнадежно. Здесь, в Америке, актеры, напротив, чувствовали себя в обществе аристократами. Благодаря обычной целлулоидной пленке, они владели дворцами, машинами, яхтами. Да, разница в статусе актера в Англии и в Америке была разительной, и Эмма так до конца ее и не смогла в себе преодолеть.

— В журнале есть рубрика — «Звезды завтрашнего дня». Я очень рада, что, благодаря этой роли, вы сможете попасть в нее.

Эмма подумала, а не повторить ли эту фразу по буквам для того, чтобы Тони понял ее правильно?

А между тем каждая клеточка ее тела кричала: трахни меня во имя своей будущей славы, мой Тони!

— Так вы дадите мне работу в журнале и сделаете из меня звезду? — спросил он. Она явно опережала его в мыслях. Однако Тони прекрасно понял последующую процедуру. Ладно, пусть она будет лидером. Он не будет ей мешать, любопытство — чем же все закончится? — одержало верх.

Эмма не смогла сдержать смешок, напоминающий треск вскрываемой консервной банки. Она его получила! Так, что он там такое на себя напялил? Никаких маек. Ну, может быть, попробовать французские размахайки, что сейчас носят все студенты на южном берегу Франции. Да, определенно, что-нибудь типа «Средиземноморское отделение Клуба любителей эластичных трусов». Да, трусы, а какого цвета? Красного! Боже! Только не черного! Так размышляла Эмма, а в это время толпа стала потихоньку рассасываться. Эмма еще ближе, придвинулась к Тони. Она чувствовала запах не просто мужчины, а запах рабочего пота. Ей так захотелось дотронуться до его руки. Но делать это надо было осторожно. Ведь то, что видят глаза, человек берет на веру, а к чему прикоснулась рука — это уже правда, иногда и жестокая. Как бы торгуясь, она вложила свои пальцы ему в ладонь.

Клюнет или нет? Он не убрал руку. От нее исходили жар и сила.

— Что я должен сделать за это?

Тони произнес это тоном, в котором кокетства и игривости было значительно больше желания получить конкретный ответ на вопрос. И это помогло разрядить обстановку. Легкая улыбка зародилась на краешках губ, зажгла глаза, осветила высокий лоб. Рука чуть сдавила женские пальцы.

Эмма Гиннес, озаренная счастливой улыбкой, раскрылась, словно подсолнух под солнцем. Но на секунду вдруг сомнение закралось в ее душу. А по зубам ли ей этот орешек? Не подавится ли она тем самым таким лакомым кусочком? У парня явно сильная натура. И, подумав, она словно увидела в этом простом на вид пареньке тщательно скрываемую дьявольскую хитрость. Боже! Как все сложно в этом мире. Но на то и кошка, чтобы мышь не дремала. И отступать уже неудобно, да и контракт для него в принципе готов. Осталось лишь его подписать…

Эмма перевела дыхание, стараясь смотреть пронзительно. Затем сжала его руку и притянула к себе.

— Как насчет ужина при свечах на двоих? — спросила она со смехом, показывая тем самым, что не выносит избитых фраз, но без них не обойдешься. Засмеялась она еще и потому, что хотела показать Тони, что они уже достаточно взрослые, чтобы разыгрывать друг перед другом разные интермедии, и потому, что своим смехом откровенно предложила переспать с ней.

Тони с трудом верил своим глазам. Однако он знал, что Эмма говорит и предлагает совершенно серьезно. Пора кончать. Сколько мог, он поддерживал игру. Но того, что произошло, Тони Валентино не мог даже предположить. Раздражение его достигло верхнего предела, но первый шаг сделал не он. Его сделала Элисон Вандербильт. Оказывается, она все время держалась рядом.

Ледяное спокойствие, с каким она произнесла обличительные слова, лишь подчеркнуло силу ее гнева.

— Тони станет звездой без вашего журнала, и уж конечно без вашего ужина при свечах на двоих!

Высокий срывающийся голос, жестикуляция, убеждение, что своими упреками она поразит соперницу — все выдавало девушку из высших слоев общества. И действительно, тени предков, двести лет творивших историю Америки, их родовые сокровища заставили заговорить голос крови Элисон Вандербильт и все сказать этой выскочке, посмевшей покуситься на человека, которому она отдала свое сердце. Глаза юной патрицианки легко проникли в душу Эммы, распознавая и ее претензии на некое важное место в жизни, и ее истинную суть.

Эмма увидела свою сопернину. Глаза ее сузились, губы поджались.

— Послушай, милашка, прежде чем лезть в разговор взрослых, утри сопли. И поешь что-нибудь. У тебя ни кровинки в лице, так долго не протянешь…

Тони Валентино шагнул вперед.

— Не сметь разговаривать так с Элисон! — взорвался он. — Что вы о себе возомнили? Вы кто такая? Дед Мороз? Скорее расфуфыренная елочная игрушка, которая свалилась с ветки. Вы соизволили сделать мне самое непрофессиональное предложение, какое только можно вообразить. Что у вас на уме? Может, вы просто чего-то нанюхались? Если так, то ради Бога — лечитесь!

Эмма в ужасе попятилась, голова ее затряслась, лицо превратилось в застывшую маску. Она вся сжалась, словно ожидая удара. Рука в испуге прикрыла рот. Прошло несколько чудовищно длинных секунд, пока она смогла вздохнуть. И тут все услышали сдавленный звук. «Уоуоу. Угугугуууу!» — повторила за ней толпа, с интересом наблюдавшая за развитием событий. Адреналин хлынул из крови прямо ей в душу, и она тонула в нем. Она летела куда-то вверх тормашками. Все, что таилось глубоко в душе, рвалось наружу. Но она еще не могла точно определить, что же нанесло ей такой сокрушительный удар, что именно поразило ее. Казалось, это падение будет продолжаться вечность. Внезапно она смогла взять себя в руки. «Непрофессиональное предложение»! В Америке это было единственным самым страшным оскорблением.

«Расфуфыренная елочная игрушка»! Он вычислил ее. Попал в ахиллесову пяту. Он смог понять, что она, законодательница грядущей моды, вовсе не умела и не знала, как одеваться. Он во всеуслышанье заявил, что она наркоманка и ей хорошо бы пойти к психоаналитику. Мысли вертелись с бешеной скоростью и, замедляя свой фантастический танец, складывались в одно страшное слово: «унижение». Она полностью раздавлена, размазана по стенке перед всеми этими людьми. Они все слышали и ничего не забудут. Завтра, нет, уже сегодня вечером в редакции ее журнала «Нью селебрити» не будет никого, кто не узнал бы о ее страшном унижении. В Голливуде она станет человеком недели. В огромном, скоростном, с бешеным темпом жизни Нью-Йорке это станет сенсацией дня. У Эммы в ее жизни хватало всевозможных огорчений и переживаний, но такого сокрушительного удара еще не было. Ненависть охватила ее и требовала выхода. И во всем виноват этот ничтожный актеришка! Она не смогла ответить ему, не нашла уничтожающих слов! Она чувствовала, как краска заливает ей лицо. Вот-вот готовы были хлынуть из глаз обильные слезы. Беззвучные рыдания сотрясали плечи. Она немедленно уходит! Опустив глаза, тщетно пытаясь унять сердцебиение, Эмма повернулась и пошла, раздвигая толпу, к выходу. Она шла и неразборчиво и тихо шептала какие-то слова. Но для нее они значили больше чем жизнь!

«Я уничтожу Тони Валентино. Я с ним рассчитаюсь за то, что он со мной сделал. Я тебя уничтожу… я тебя сокрушу… уничтожу… раздавлю… уничтожу…»

Машинально посторонившись, она пропустила девушку, стремительно пробиравшуюся в противоположном направлении. Если бы Эмма не была полностью поглощена своим горем и сладкими планами мести, она бы заметила, что девушка тоже вся в слезах и распространяла вокруг себя волны несчастья, сожаления и печали.

Улыбка слетела с лица Тони, когда он увидел, как Тина пересекла дорогу пробирающейся к выходу Эмме. Глядя на возвращающуюся девушку, он тотчас понял, что произошло нечто ужасное. И это имело прямое отношение к нему.

— Что случилось, Тина? — произнес Тони, но уже знал ответ.

Он сам послал Тину за матерью. Но ее уже нет — она была мертва. Тони Валентино мог сыграть любую роль. Вот только плакать он не умел. А сейчас слезы заливали его лицо, из мощной груди вырывались громкие всхлипывания и стоны. Сильно сжав голову, Тони раскачивался со все убыстряющейся скоростью, словно хотел избавиться от своего горя, вытряхнув его наружу. Он не видел сцену, что была прямо перед ним. Внешний мир перестал в одночасье для него существовать. Мир сосредоточился внутри, как воспоминание о единственном любимом человеке — матери.

— Не надо, Тони, ну пожалуйста, не надо. — бормотала Элисон.

Она дотронулась до его плеча, пытаясь сказать, что она здесь, что она любит и скорбит вместе с ним. И ей это удалось. Порой любовь творит чудеса. Она плакала и шептала слова молитвы. Элисон была готова на все, лишь бы облегчить его печаль. Но как всегда бывает в таких случаях — слезами и словами горю не поможешь.

Тина прерывающимся голосом сообщила подробности несчастья. Элисон и Тони поспешили на обочину шоссе, где совсем рядом с переходом лежало тело матери Тони, забрызганное кровью. Стараясь не опоздать на триумф своего сына, Мария Валентино оказалась под колесами автомобиля. Элисон была в шоке, как будто издали глядя, как Тони нежно обнимает мертвое тело матери, как шепчет ей ласковые слова, бережно поддерживая голову, покрывая поцелуями щеки, глаза и лоб. Тони шептал самые ласковые слова, какие знал и какие стеснялся сказать при ее жизни. Медленно, словно во сне, Элисон и Тони вернулись с места трагедии. Тони передвигался как сомнамбула. На глазах он превратился в маленького, жалкого мальчика, из груди которого вырывался хрип, прерываемый всхлипываниями.

— Мы всегда были вместе, — бормотал Тони. — Одни против всего этого жестокого мира. Она всегда была на моей стороне. Что бы ни случилось — я знал, что мама со мной. Даже когда я вел себя плохо, когда был груб с ней, когда я был молодцом… Тони судорожно вздохнул, и воздух заполнил горестный стон. Он свидетельствовал о его глубоком горе и полном отчаянии.

— Я знаю… я понимаю… — снова и снова повторяла Элисон, хотя ничего не знала, да и не могла знать.

В детстве, когда она проказничала и была в этом уличена, в качестве наказания ее отправляли в отдаленное крыло обширного дома, где правила суровая гувернантка. Ее родители, отстраненно улыбаясь, произносили слова типа «Мне кажется, что Элисон переутомилась, ей лучше побыть в постели до завтра...». А назавтра они уже смотрели на лошадей в Кентукки, потом отправлялись в Вирджинию на рыбную ловлю, затем в Палм-Бич… Элисон так и не смогла узнать родительской любви и ласки..

— Мама была дикаркой и свободным человеком… И она делала только то, что хочу я. Она жила для меня. Даже если бы я стал отъявленным негодяем, то и тогда она, несомненно, была бы со мной. Потому что любила меня.

Снова волна печали и тоски захлестнула его. Он не был богачом, и никогда у него еще не было собственного дома. Получив диплом об образовании в школе Кентукки, Тони все еще иногда делал орфографические ошибки. Его отец предал и жену, и сына. Но Тони смог сохранить и развить свой духовный мир. И, мать стала тем фундаментом, на котором он строил все свои амбициозные планы, мама была его убежищем от житейских невзгод. И так было всегда.

— Мама хотела стать актрисой… Она говорила мне об этом. И как старались всякие бездари ей помешать.. Я помню и как смеялась она им в лицо, когда они пытались навязать свою волю и диктовать правила игры. Мама никогда не была марионеткой. Она лучше, чем кто-либо в мире. Она была так добра… Только ей удавалось рассмешить меня до слез…

Тони опустил голову на пыльные половицы сцены. Воспоминания о прошлом еще более разбередили его душу. Стало еще горше и больнее. Неужели смех и радость навсегда ушли из его жизни? Победит ли его стремление к борьбе, к первенству ту мрачную мглу, что сейчас накрыла его в этом пустом и гулком зале театра?

Тони больше не противился попыткам Элисон разделить его скорбь. И потом, она все же, пусть и немного, но знала его мать. Да, Элисон стала неким связующим звеном с его прошлым. Она чувствовала, она понимала его.

— Я всегда искал и черпал в ней силы. Я никогда не говорил, как сильно я люблю ее, как она мне нужна. Она отдала мне всю свою жизнь. Отдала себя мне, незаконнорожденному от ублюдочного отца, сделавшего свое дело и ушедшего, не оглядываясь. Она ведь могла отказаться от меня, подбросить в приют или еще куда. Нет, она сделала по-другому и посвятила свою жизнь мне…

— Тони, перестань, не надо больше.

Элисон не могла позволить Тони так говорить, так думать. Мать Тони создала и воспитала ее героя. Он был самым замечательным человеком, которого когда-либо встречала Элисон. Его самоуверенность, сила, способность к концентрации, его помыслы и амбициозные планы были именно тем, что требовалось Элисон, что покоряло и воспламеняло ее. В благополучном и сытом детстве у девочки не было никаких особых проблем. Когда же она решила стать актрисой, все в семье лишь снисходительно улыбались. Затем точно такими же покровительственными улыбками они пытались прикрыть свое смущение. Ведь Элисон оказалась в числе тех счастливчиков, которые выдержали конкурс в престижную драматическую школу Джулиарда.

В отличие от Элисон у Тони была твердая цель: поступить в эту же школу. Его устремления подкрепляла сильная воля, которая помогла ему сметать все препятствия и преграды. Эта же воля зажгла и бедное сердечко Элисон Вандербильт.

— Ты ее продолжение в этом мире, — выдавила Элисон сквозь слезы. — Она была у тебя такая замечательная, и все, что она хотела в этой жизни — чтобы у тебя все сложилось, как надо. Я успела ее полюбить. Как хотела бы я, чтобы она была и моей мамой… Да, как бы это было здорово…

Тони полностью растаял перед этим таким нежным телом, что сейчас уговаривало и убаюкивало его. Трудно было поверить, что это было то самое тело, которое он вчера взял, и так грубо и жестоко. Что ж, его триумф кончился. Успех его смогли увидеть многие, но один человек так и не увидел — его мать. Как бы она порадовалась за него! И это было для него, черт возьми, самым мучительным, занозой, сидевшей в его сердце, в душе, везде…

— Я все же не могу в это поверить… Ведь ничто не предвещало трагедии…

Элисон не могла позволить ему жалеть себя. Она не любила слабых. И потом, Тони был достаточно сильным, даже жестоким и резким. И именно этим он и покорил ее. «Принимай меня таким, каков я есть. Если не можешь, отстань от меня, не путайся в моей жизни» — таков был девиз Тони. И в этом он был честен. Это же делало все остальное несущественным. Боже! Зачем потребовалось для него это суровое испытание? Она могла бы дать Тони душевный покой, порядок и мир, уют и безопасность, самоуважение и просто нормальную достойную жизнь. Но ее семья… Тот мир с изощренной мерзостью и низостью. Как ей быть? «Я люблю тебя» — хотелось сказать ей, но эти слова от частого употребления превратились в самую дешевую монету и не приносили удовлетворения даже тогда, когда использовались влюбленными.

— Тони, перестань, Все пройдет, все наладится, потому что ты — продолжение своей матери. Она сделала самое лучшее, что могла — тебя.

Элисон прижала его к себе. И в этот момент Тони вдруг почувствовал себя ребенком. Это было почти забытое чувство: ощущение детства, защищенности от враждебного мира. Тони пытался увидеть свое будущее, но темная пелена вокруг него была непроницаема.

— Я не знаю, что мне теперь делать, — сказал он. Это не был вопрос, это было утверждение. В первый раз в жизни Тони отчаянно нуждался в чьей-либо помощи. Элисон Вандербильт затаила дыхание. Сказать ему сейчас о своих мечтах? Ведь это был уже последний май в школе Джулиарда. Закончился последний семестр, и все осталось позади.

— Тони, давай уедем вместе. На край света, может быть, тебе тогда станет легче? Может, я смогу тебе помочь… Я так хочу…

Тони взглянул на нее. Лицо его было искажено едва сдерживаемыми рыданиями, слезы текли по щекам, смывая грим и оставляя белые дорожки.

Вдруг он увидел, как она красива. Как бездонна синева ее глаз, как изящна линия скул и подбородка. Но он продолжал молчать, и Элисон неуверенно предложила:

— Мы могли бы поехать в Калифорнию, — сказала она. — У моей семьи там есть пляжный домик, в котором обычно никто не живет. Мы могли бы поехать в Малибу.