Роза сидит на полу, широко раздвинув ноги и нагнувшись вперед, как будто занимается йогой. На самом деле она изучает издевательски поблескивающие в руке монетки.

Одна треть шоколадки. Тогда как ей нужно минимум три плитки шоколада.

Ее охватывает ярость. Она поднимается на ноги и набрасывается на автомат. Пинает его ногами. Один раз, два, три, на четвертый стекло раскалывается, можно сунуть руку и открыть дверцу изнутри.

– Господи Иисусе!

Роза распихивает шоколадки по карманам. Из шарфа она делает узел, куда складывает остальное.

Сухой паек. Роза судорожно озирается по сторонам. Что, если кто-то увидит, чем она тут занимается? Но в коридоре ни души. Угрызения совести ее не мучают, только страх быть пойманной на месте преступления.

Потом она спешит обратно, на ходу откусывая от «Сникерса» и забрасывая в рот пригоршни «M amp;Ms». Настроение у нее резко улучшается, и к Виктору она возвращается уже совершенно счастливой. Даже его состояние ее больше не тревожит.

Он непременно поправится, думает она, присаживаясь у его постели. Виктор сильный. Раньше он меня через порог переносил. И детей мог поднять четверых за раз. Он не даст себя одолеть обычной опухоли. Конечно, не даст.

Роза съедает шоколадку за шоколадкой, сначала в спешке, потом медленнее, потом равнодушно, потом останавливается. Смотрит на свои липкие руки и кучу бумажек на полу и начинает плакать. Она плачет, потому что когда-то была такой же стройной, как Мирья, и хотя мама Мурия всегда говорила, что женщина должна быть пышечкой, Розе не помешало бы сбросить килограммов так сорок.

Весы показали сто двадцать два килограмма, когда она вставала на них в последний раз.

При ее-то росте в сто шестьдесят три сантиметра.

Когда все закончится, сразу сяду на диету, думает она, укладываясь на раскладушку с последней «Баунти». Раскладушка жутко скрипит. Роза боится лишний раз пошевелиться.

Может, ей отсосать жир, раз уж она в больнице? А заодно наложить бандаж на желудок, уменьшить грудь и убрать растяжки с живота?

Сколько шоколадок можно съесть с перевязанным желудком?

Одну треть «Дайма»?

Роза протягивает руку и накрывает ею ладонь Виктора. Он крепко спит, но глубоко во сне ощущает ее присутствие.

Мама, папа, дети?

Мирья лежит, широко раскинув ноги, под пыхтящим и стонущим над ней Филиппом и гадает, чего она хочет от жизни.

– Малышка, – говорит он ей после секса и улыбается с довольным видом.

Он пришел к ней уже пьяный и успел опрокинуть еще пару бокалов на свидании. А потом ему захотелось секса.

Почему он всегда зовет меня малышкой? – думает Мирья. Я не малышка. Более того, малышка или малыш у меня в животе. И меня тошнит.

Мирья сглатывает, не осмеливаясь еще рассказать правду. Не может представить себя в роли мамы, а Филиппа – в роли папы. Изучающе смотрит на него, пытается представить взрослым и ответственным отцом семейства, но видит только юнца с проблемной кожей.

– Давай я тебя полижу?

Ей не хочется, но она разрешает ему это сделать. Его язык похож на миксер, и он так гордится своим умением и требует комплиментов каждый раз, когда, как он думает, находит ее клитор. Но сегодня Мирья молчит. Внутри у нее абсолютная пустота.

– Твоя очередь.

Приказ.

– Ты же уже кончил.

– А это тут при чем?

Он с силой прижимает ее голову к своему члену. Мирья пытается сделать, как он хочет, но происходит самое страшное. Накатывает приступ тошноты, и содержимое ее желудка оказывается у него на причинном месте.

Филипп разражается проклятиями. Сосед сверху начинает колотить в пол. Филипп скрывается в туалете. Вернувшись, он, не глядя на нее, ложится в постель, поворачивается к Мирье спиной и засыпает, не говоря спокойной ночи.

Мирья идет в ванную принять душ. Прижимает руку к лобку. Неужели так все и должно быть? Она начинает сомневаться. Ей не с чем сравнивать. Все, что она знает о сексе и отношениях, почерпнуто из фильмов, телевизионных программ и порножурналов, которые Филипп заставлял ее рассматривать вместе с ним. Журналы он стащил у своего папаши, с которым отказывается знакомить Мирью. А мама? Мама бросила его, когда ему было три года. Братья и сестры? Им на него наплевать. Нет, он не хочет говорить о своей семье.

Она идет в спальню родителей и ложится в их постель с таким родным запахом.

Завтра она сделает аборт.

* * *

Я совсем выжила из ума, думает Беа, проходя мимо кафе, на втором этаже которого спит Мирья. Я похожа на сталкеров, которые с упорством безумца преследуют знаменитостей.

Даже в спальне они не могут чувствовать себя в безопасности.

Беа знает, что Джек дома, потому что она несколько часов стояла на улице перед его домом в ожидании его появления. Когда же он наконец пришел, она отвернулась, сделав вид, что любуется архитектурой соседнего дома. Бессмысленная затея, потому что Джек не обратил на нее никакого внимания. Она видела, как зажегся свет в квартире и пару раз его силуэт промелькнул в окне. Ближе к полуночи свет погас. Осталась только оконная лампа в кухне. Тогда Беа вскрыла дверь в подъезд, поднялась по лестнице и при помощи отмычки открыла дверь в квартиру Джека.

И вот она стоит на пороге его мира и знает, что, если он ее обнаружит, все будет потеряно. Он. Она. Жизнь.

Лучше я выброшусь из окна, думает она, открывая одно из окон в гостиной – на всякий случай. Лучше я убью себя у него на глазах, чем буду продолжать мучиться.

С этими мыслями Беа входит в его спальню.

Джек лежит на животе, чуть согнув одну ногу и накрыв голову руками. Одеяло сползло вниз, обнажив мускулистую спину.

Беа подносит руку к его спине, не касаясь ее, чувствует тепло его кожи. Нагибается и вдыхает его аромат. Опускается на колени рядом с кроватью и кладет подбородок на край постели, чтобы лучше рассмотреть его лицо. В комнате темно, но зрение у Беа как у кошки, так что она видит все – малейшую щетинку, малейшую морщинку, малейшее подрагивание века.

Беа и Джек.

Джек и Беа.

Беа Вестин или Джек Каталин?

После недолгих раздумий Беа решила, что Каталин все же звучит лучше и что ей пойдет простое свадебное платье. Интересно, что папа скажет в свадебной речи. Он давно мечтает выдать ее замуж. Наверняка не сможет удержаться от слез. Дрожащим голосом он скажет:

– Если бы Эбба тебя сейчас видела…

Что бы сказала Эбба, если бы увидела, чем сейчас занимается ее доченька? Беа поднимается с колен и на цыпочках удаляется из спальни. Теперь очередь гостиной.

Да, что бы сказала мама? Ничего? Отвернулась бы, чтобы не видеть, как низко опустилась ее дочь?

Присев за его письменный стол, Беа в панике обводит взглядом фотографии, которыми увешаны все стены в кабинете.

На всех снимках молодая красивая женщина. Миниатюрная блондинка. На некоторых они вместе с Джеком. На одной из фотографий она запечатлена обнаженной. У нее безупречная фигура. Красотка.

Когда первый шок проходит, Беа ждет еще один. На столе незаконченное письмо, которое начинается со слов «Эвелин, любимая! Я думаю о тебе день и ночь…». И дальше в том же духе.

Беа снова и снова перечитывает письмо, складывает его и убирает в карман куртки. Туда же кладет фото обнаженной Эвелин. И выходит из квартиры.

Не самый умный поступок, думает Беа уже позже, когда у себя дома разглядывает украденное. Достав игольницу, она втыкает несколько иголок в фото Эвелин.

Умри, умри, умри.

Беа заходит в гостиную, раздевается до трусов, включает телевизор и садится на велотренажер. По каналу ТВ1000 показывают французский эротический фильм. Беа сильнее прижимается промежностью к седлу, трется об него в такт актерам, трущимся друг о друга, и рыдает, чувствуя приближение оргазма.

Беа падает на руль и заливается слезами, которые капают на дорогой паркет.

Она выключает телевизор, переодевается в спортивную одежду и еще час крутит педали в полной тишине. Ей грустно. Но ей хочется вывести из пор всю эту грязь, очиститься, возродиться к новой жизни.

Беа вспоминает, как, когда ей было лет пять или шесть, они в начале сентября купались в озере. Это было вечером, в сумерках. Шел мелкий теплый дождь. Беа притворилась, что у нее болит нога, и попросилась к папе на ручки. Папа знал, что она притворяется, но все равно прижал к себе, крепко обнял. Беа нравилось слушать, как бьется его сердце, слушать его дыхание, и как сучки трещат у него под ногами, и мамин голос в отдалении. Она шла впереди них и напевала какую-то незнакомую мелодию.

Несмотря на шоколадную оргию прошлой ночью, Роза с энтузиазмом выкладывает из сумки вкусности, принесенные Мирьей из дома. Охая и ахая от удовольствия, она расстегивает ремень на брюках, облизывает пальцы, запивает съеденное имбирным чаем, стимулирующим пищеварение, и заканчивает трапезу горстью пралине с ликером, хрустящими на зубах и наполняющими нутро сладким алкоголем.

Мирья сидит молча. Мысли ее заняты Филиппом. За завтраком он пил молоко прямо из пакета, слопал два трехэтажных бутерброда с маслом и джемом и включил рок на полную громкость, хотя Мирья и сказала, что сосед будет жаловаться.

Мирья за завтраком ничего не съела. Рассказать ему о беременности она не отважилась. Она просто сидела и смотрела, как он чешет себя под мышками, читает спортивную газету и не обращает на нее никакого внимания.

Несколько раз она порывалась начать разговор. Хотя бы из вежливости – но не смогла придумать ничего, о чем можно было бы поговорить с ним.

Я хочу покончить с этим, думала Мирья, поднимаясь из-за стола.

Хочу порвать с ним, думала она, провожая его в прихожую.

Хочу порвать с ним, думала Мирья, когда Филипп погладил ее по щеке и пожелал удачи с походом в больницу.

– Увидимся, – сказал он на прощание.

Закрыв дверь, девушка бросилась в туалет, где ее стошнило.

– Как раз то, что мне было нужно, – говорит Роза, выбрасывая бумажки в мусорную корзину. – Я ночью глаз не сомкнула. Не хочешь конфетку?

Мирья качает головой.

– Тебе нехорошо?

– Я волнуюсь за папу.

Виктор проснулся от боли в шесть утра. Он с трудом держался, чтобы не закричать. Ему дали морфин и снотворное, и он снова заснул. Теперь часы показывали двенадцать, и Роза уже начала волноваться. Когда она была ребенком, одного из ее братьев пнул верблюд. Три дня он пролежал без сознания, а потом умер.

Она берет еще одну конфетку, нет две (что, они уже закончились?), гладит Виктора по лбу.

– Он горячий.

– Потому что здесь жарко, – отвечает Мирья, которая знает историю про брата, верблюда и кому. – Не бойся, мама.

– Чем он заслужил эти страдания? – говорит Роза. – Он такой хороший человек. В этой жизни нет смысла.

Она в отчаянии.

– Ты же говорила, что во всем, что происходит, есть смысл.

– Я?

Мирья кивает.

– Не надо слушать все те глупости, которые я говорю.

Роза обмахивается газетой, жалуясь на плохой кондиционер в больнице, что напоминает ей о сломанном вентиляторе дома.

– Как я справлюсь со всем этим одна? – вздыхает она.

– София нам поможет.

– Ты меня уже достала со своей Софией.

– Она моя подруга.

– Подруга? Она же мужчина.

– Я ее люблю.

Роза смотрит на свою дочь как на помешанную.

– Любишь???

Мирья пожимает плечами.

– Люблю. Как подругу, – говорит она с показным равнодушием.

Роза пытается переварить эту новость, но это куда сложнее, чем переварить шоколадки.

– Вот оно как, – произносит она.

– Она сделала прекрасные фотки со мной, – рассказывает Мирья. – Я пошлю их в агентства. Вот увидишь – не пройдет и года, как я буду работать в Париже.

Или менять пеленки младенцу.

Но ты же решила сделать аборт? – звучит голос у нее в голове.

Да-да, отвечает второй голос, но Филипп был таким милым сегодня утром, он все, что у меня есть.

Филипп свинья. Пошли его, говорит первый голос.

Пошлю, говорит второй голос. Но он не такой уж и плохой. Он просто не уверен в себе. Может, ребенок – это как раз то, что ему нужно, чтобы повзрослеть.

И ты готова рискнуть? – спрашивает первый голос.

Заткнись, говорит второй.

– Мирья, что с тобой?

Мирья с удивлением смотрит на маму:

– Что?

– Ты разговаривала сама с собой.

– Я?

Роза кивает. У Мирьи кружится голова. Нужно что-нибудь съесть. Или подышать свежим воздухом? Пойти на прогулку? Нет, остаться здесь. Что мне делать, мама? Куда пойти?

– Я пойду пройдусь, – сообщает она, поднимаясь.

Роза кивает и смотрит, как она исчезает за дверью:

– Иди погуляй, доченька.

Из-под куртки она достает спрятанную коробку конфет, которую ей утром передала медсестра. «От семьи Йенса с пожеланиями скорейшего выздоровления», – значится на открытке.

Йенс – один из двоюродных братьев Виктора и, видимо, единственный, кому на него не наплевать. Преисполненная благодарности, Роза поедает шоколад, решив, что диету можно пока отложить.

Инстинкт ведет Мирью в родильное отделение. Медсестра останавливает и спрашивает, кого она пришла навестить. Мирья кивает и бормочет что-то про старшую сестру. У медсестры нет времени расспрашивать. Она спешит к роженице. Все остальные тоже заняты, так что Мирья может свободно разгуливать по отделению, пока ноги не приводят ее в зал с новорожденными.

Они все такие хорошенькие, что Мирье становится страшно.

Что, если она разжиреет во время беременности и потом не сможет похудеть? Тогда о карьере фотомодели можно забыть. А что, если она умрет во время родов или сойдет с ума? И тогда Филиппу придется заботиться о ребенке. Разве он сможет? Да он его случайно уронит в ручей, или малыш ему надоест, и он оставит его умирать в лесу. Что, если она все-таки родит ребенка и возненавидит его? Что, если он родится уродцем или инвалидом? Что, если она будет плохой мамой? Не справится с работой и покончит с собой от отчаяния?

Мирья разворачивается и бежит обратно в папину палату, полная решимости все рассказать маме.

Но Роза спит. Лежит на раскладушке и храпит вовсю. Рядом с ней на полу полупустая коробка от конфет. Мирье хочется ее ударить, разбудить, но она без сил опускается на стул и спрашивает Бога, почему Он не дал ее ребенка какой-нибудь несчастной бесплодной семье?

Прошло две недели с тех пор, как Монс в последний раз видел безымянную девушку. Две недели, полные непрерывного и бесплодного ожидания.

Он пьет кофе, подумывая, не взять ли еще вафлю, но в этот момент за соседний стол плюхается толстяк и набрасывается на вафлю с вареньем и сливками и мороженое с шоколадным соусом. Это настолько отвратительно, что тошнота подкатывает к горлу.

Монс думает: как можно так себя распускать? Если бы я был на его месте, то не выходил бы из дома, пока не похудею или не умру.

Когда толстяк заказывает третью вафлю у любезной официантки – настоящей профессионалки: по ее лицу невозможно сказать, что она думает, – Монс поднимается из-за стола.

Толстяк (который не мог не заметить презрительные взгляды Монса) тут же видит его кривые ноги, и на лице его появляется триумфальная улыбка. Мы с тобой, дружок, в одной лодке. Надо же, а когда сидел, выглядел совсем нормальным. Ха-ха-ха!

Монс видит его ухмылку, но что он может сделать? Как защититься от этих взглядов? Поэтому он просто медленно идет прочь, стараясь меньше прихрамывать.

Он сворачивает в переулок – отчасти потому, что там прохладнее, отчасти потому, что еще не утратил надежды случайно столкнуться с ней.

Но что он сделает, если она вдруг выйдет из подъезда и увидит его? Схватит за руку? Прижмет к стене? Страстно поцелует?

Или будет стоять в надежде, что она, как та девочка на школьной дискотеке, подойдет к нему, скажет, что он милый, и поцелует его?

Вряд ли второй вариант. Стоять и ждать – значит заранее обрекать себя на разочарование, потому что жизнь – это не кино, к которому заранее можно написать сценарий.

По дороге к метро Монс берет с себя обещание. Еще неделю он позволит себе думать о ней, но не больше.

– У меня есть время в пятницу в одиннадцать, – говорит Джек.

Он у себя в приемной, и мысли его заняты тем, кто мог проникнуть ночью в его квартиру и украсть фото Эвелин и незаконченное письмо, которое он ей писал.

– Мне подходит, – отвечает Беа, сидя за столом у себя дома и втыкая иголки в фотографию Эвелин.

– Тогда до встречи.

Он даже не спросил, что ее беспокоит на этот раз.

– До свидания.

Беа еще не решила, что придумать на этот раз. Проблемы с желудком или бессонницу? Хроническую усталость или боли в спине?

Оба кладут трубку.

На самом деле Беа решила, что пора покончить с этим наваждением. Она даст ему себя обследовать, сославшись на новое недомогание, в последний раз ощутит прикосновение его рук на своей коже и скажет, что, к сожалению, больше не может быть его пациенткой, потому что переезжает.

«Б. Каталин», – записывает Джек в журнал, швыряет ручку и слышит, как она ударяется об пол.

Кто был у него дома и рылся в его вещах?

Джек в таком бешенстве, что вынужден принять успокоительное (не вызывающее привыкания – своим здоровьем Джек рисковать не стал бы. А вот пациентам он обычно выписывает вызывающий зависимость собрил. Он и сам не знает почему. Наверное, таким образом выплескивает на них свою злость).

Черт!

Джек ударяет кулаком по столу, и ваза с цветами (которые анонимный отправитель начал присылать и в приемную тоже) подпрыгивает.

Джек вынимает красные розы из вазы и швыряет в мусорную корзину. Если это дело рук Эвелин, то почему? Или это ее так называемый бойфренд решил так над ним поиздеваться? Что за абсурдное поведение? А если это кто-то другой? Но кто? И зачем ему это надо?

Я так долго не выдержу, думает он, принимая пациентов.

Я схожу с ума, думает он по дороге домой.

Что мне делать? – вопрошает Джек, принимая душ и переодеваясь, чтобы пойти ужинать в кафе. После ужина он принимает таблетку, запивает ее имбирным пивом, звонит приятелям, идет по пабам, потом в ночной клуб, где кадрит девушку, похожую на Эвелин.

Что, черт возьми, со мной происходит? – думает он, занимаясь сексом с очередной девчонкой, которая стонет под ним, воображая себя желанной и сексуальной.

На следующее утро он просыпается один в очередном отеле и закуривает сигарету. Он курит одну за одной, пока не заканчивается пачка. Ему наплевать на риск заболеть раком. Жизнь не стоит того, чтобы жить.

Мини-бар Джек уже опустошил, поэтому заказывает в номер шампанское, чтобы отпраздновать тот факт, что он наконец понял на собственном опыте, что такое депрессия.

Джек выпивает пару бокалов, делает последнюю затяжку, засыпает и просыпается от стука в дверь: уборщица робко спрашивает, можно ли ей убрать номер.

На часах одиннадцать. Джек собирает свои вещи, оплачивает номер, выходит на улицу и достает из кармана сотовый. Пять пропущенных звонков. Сегодняшние пациенты. Сейчас у него нет сил, но позже он позвонит им и извинится, сославшись на чрезвычайные обстоятельства: несчастный случай, смерть родственника или внезапную болезнь.

Эвелин.

Что, если бы он сам зашел в приемную и сказал: я умру, если Эвелин ко мне не вернется.

Поняли бы они его?

Джек бесцельно бредет по улице, не разбирая дороги. То и дело останавливается у витрин и разглядывает в стекле свое отражение, не понимая, кто он такой.

Он полное ничтожество. Одна сплошная кровавая рана.

Джек идет дальше. Ноги не слушаются его. В ушах шумит. Трудно дышать. В глазах темнеет. Джек врезается в дерево. Это приводит его в чувство.

Он делает пару шагов назад. Смотрит на дерево, не понимая, как это случилось. Оглядывается по сторонам, ловит на себе недоуменные взгляды прохожих – пьяный?

Джек спешит прочь. Ему стыдно за себя. Решает сделать последнюю попытку. Если ничего не получится, он оставит Эвелин в покое.

Через четверть часа он стоит перед рабочим столом Эвелин в ее офисе. Офис у них организован по принципу открытого пространства, что превращает каждую встречу в публичное мероприятие.

Она редактор в ежедневной газете, и сейчас ее коллеги-журналисты уставились на него поверх компьютеров. Многие из них получили букеты, которые он посылал Эвелин и которые они в свою очередь отдали теще, чтобы ее умаслить, или взяли с собой в гости, чтобы не тратить деньги на подарки.

Многим она отдала коробки шоколадных конфет и корзины с фруктами, которые он посылал ей каждую неделю.

Кто-то из них тайком читал письма, которые каждый день приходили по почте и которые она, едва проглядев (зачем она вообще их тогда вскрывает?), мнет и бросает в корзину. Да-да, они тайком рылись в мусорной корзине, а потом, спрятавшись в туалете, жадно проглатывали чужие письма, как проглотили бы бульварную газету.

Некоторые думали про себя, что неплохо быть для кого-то навязчивой страстью.

– Что тебе нужно?

Эвелин так устала, что у нее нет сил даже негодовать.

– Мне надо поговорить с тобой, – отвечает он. – Я схожу с ума. Так больше не может продолжаться.

Эвелин удивлена. Не может? Вот уж чего она не ожидала от него услышать.

– Если это очередная уловка…

– Нет…

Эвелин колеблется, спиной чувствует взгляды коллег, ощущает себя кинозвездой. Режиссер, оператор, сценарист, статисты – все в сборе. Сейчас приступим к съемке.

– Тогда выпьем кофе, – говорит она, поднимаясь.

Они спускаются вниз в кафетерий. Эвелин наливает две чашки кофе. Она еще помнит, что он пьет черный, и помнит, что он помнит, что она пьет с молоком, и все остальное он тоже помнит: от номера счета до звуков, которые она издает в постели.

– Я только хочу извиниться, – говорит Джек, думая, какая же она красивая в этой блузке.

Она нервно теребит чашку с кофе. Чувствует идущий от него запах спиртного, сквозь который пробивается другой запах – запах его лосьона после бритья, по которому она до сих пор скучает, несмотря на то что у нее теперь другой мужчина с другим лосьоном.

– Я обещаю, что оставлю тебя в покое, – говорит он. – Если это то, чего ты хочешь.

Эвелин смотрит на его лицо – сегодня он забыл побриться. Раньше он иногда позволял ей брить его опасной бритвой. Это его возбуждало – чувствовать острое лезвие на своей шее и знать, что он может ей доверять.

– Я по-прежнему люблю тебя, – говорит он. – Я всегда буду любить тебя.

А эта голубая рубашка? Это она ее купила?

– Эвелин?

Она смотрит на его руки и думает, что никогда у нее не будет такого умелого любовника.

Он медлит в надежде, что она сейчас скажет, что готова его простить и начать все снача ла.

– Я тоже всегда буду любить тебя, – отвечает Эвелин. – Но мы никогда больше не будем парой.

Она встает. Он тоже. Быстрое объятие. Ее рука нежно касается его затылка, и она исчезает.

Джек долго еще стоит на месте в шоке от услышанного. Впервые осознает, что теперь все действительно кончено и что он остался один, совсем один.

В приемной гинеколога много женщин. Толстых и худых, шведок и приезжих, молодых мам с новорожденными и набухшими молоком грудями, женщин с детьми постарше и пустыми грудями, беременных и желающих забеременеть, беременных и желающих избавиться от ребенка, женщин, которым нужны контрацептивы, женщин, у которых проблемы с контрацептивами, женщин, которые хотят перевязать маточные трубы навсегда, и Мирья и София, которую все разглядывают.

Как будто она из бродячего цирка, думает София, поправляя макияж с таким видом, будто ей все равно. Посылает себе воздушный поцелуй и причмокивает.

Женщина в хиджабе смотрит на нее сквозь узкую прорезь для глаз. В той или иной степени они обе заперты в своих телах.

София улыбается женщине в хиджабе. Похоже, она тоже улыбается ей в ответ, но под плотной тканью ничего не видно.

– Ты зайдешь со мной?

– Мне, наверно, нельзя.

– Я скажу, что ты моя сестра.

София улыбается.

Мирья сама наивность.

– Думаю, будет лучше, если я подожду здесь.

Они сидят положив ногу на ногу, листают женские журналы, и поднимают глаза каждый раз, когда выходит медсестра и называет имя. Наконец подходит очередь Мирьи.

– Удачи, – говорит София, крепко сжимая ее ладонь.

С вымученной улыбкой Мирья заходит вслед за медсестрой к гинекологу. К счастью, это женщина.

– Пятая неделя, – сообщает ей врач после осмотра. – Тебе придется как можно быстрее решить, хочешь ли ты оставить ребенка или сделать аборт.

Мирья кивает. В голове шумит. Интересно, это ее естественный цвет волос или хна, думает она.

– Тебе есть с кем поговорить об этом?

У Софии такие большие руки, такие широкие плечи…

Что, если папа умрет?

– С твоим молодым человеком?

Что, если он заразил меня чем-нибудь?

– Мирья, как ты себя чувствуешь?

СПИД.

– Что ты хочешь делать?

Я хочу стать фотомоделью и актрисой.

– Дать воды?

Я не готова стать матерью.

– Нет, спасибо. Мне нужно идти.

Она возвращается в приемную, где София обнимает ее на глазах у всех.

– Пятая неделя. Начинается формирование нервной системы. Мы это проходили на биологии. Черт, я сейчас упаду в обморок.

На подкашивающихся ногах Мирья идет к выходу, поддерживаемая Софией, которая бормочет, что они найдут решение проблемы.

Вместе.

– Как бы я хотела, чтобы ты была его отцом, а не Филипп, – говорит Мирья по дороге к кафе. София резко останавливается. Лицо у нее белее мела.

Мирья заливается краской:

– Прости, я не то хотела сказать.

– Я знаю.

Напряженная тишина.

– Это очень мило с твоей стороны, – говорит София.

– Ты правда так думаешь?

– Конечно.

Они идут дальше молча. Руки болтаются в опасной близости друг от друга. Что будет, если… Но ничего не происходит. Вот они и на месте. Отпирают дверь кафе и заходят внутрь.

– Я думала сегодня развесить мои фотографии, – сообщает София, выкладывая на стол портфолио.

Мирья кивает, украдкой разглядывая руки и плечи Софии.

– И на вентилятор надо взглянуть, – продолжает София, поднимая глаза к потолку. – Может, его еще можно починить.

Мирья думает, что так бы сделал настоящий папа.

Они ставят кофейник, достают выпечку и делают сэндвичи. На часах половина десятого. Полчаса до открытия. Виктор с Розой все еще в больнице, так что Мирье нужна помощь в кафе.

Развесив фотки по стенам, София снимает туфли на каблуках и залезает на стремянку, чтобы посмотреть, в чем дело с вентилятором.

Мирья стоит внизу и следит за каждым ее движением. Оттуда ей видно, что под юбкой у Софии белые трусы в голубой цветочек, из-под которых виднеется мошонка.

У Мирьи перехватывает дыхание, но София ничего не слышит: все ее внимание сосредоточено на проводах, которые, кажется, кто-то перерезал.

– Кто-то специально его испортил, – сообщает она, слезая вниз.

– Нарочно? – Мирья заливается краской.

София кивает и начинает объяснять и показывать. Мирья бормочет что-то про то, что уже пора открывать кафе – на часах десять.

Она спешит к двери. Перед глазами у нее трусы Софии.

Секундой позже звенит колокольчик, и входит Беа. Подлетает к своему обычному столику, кидает жакет на спинку стула, заказывает свой обычный завтрак и садится.

Первый глоток кофе, потом она откидывается на спинку стула и разглядывает фотографии на стенах, не замечая на себе взгляд Софии, которой смертельно хочется сфотографировать посетительницу.

Это же я, думает она, глядя на фото с подписью «Арон, 77 лет, рыбак». И это тоже я, думает она, глядя на фото «Ольга, 23, танцовщица», где девушка стоит на пуантах, закрыв лицо ладонями. Поза ее полна напряжения.

И это я, думает Беа о снимке «Вильям, 5, чего-то хочет», на котором мальчик смотрит на папу, а папа – в сторону.

И это, думает она о «Сигрид, 89, школьная учительница на пенсии». Это я сижу на диване в полном одиночестве и смотрю в окно с мыслями, что ничего в этой жизни не приобрела. Ни мужа, ни детей, ни внуков. Никто не вспомнит обо мне, когда я умру, не положит цветов на могилу, не помолится о моей душе.

Мирья приносит завтрак на подносе:

– Приятного аппетита.

Беа смотрит на Сигрид. Ей страшно, что так оно и будет. Она будет сидеть на диване, жалея о прожитой жизни, о потерянных возможностях, о нереализованных мечтах. Ей страшно до смерти. Страшно при одной мысли, что никто не будет оплакивать ее кончину и никто не сделает записи в прощальной книге под словами «Скорбим и помним» на ее похоронах.

К завтраку она не притрагивается. Только смотрит в окно и размышляет о том, можно ли изменить судьбу.

Когда Беа было шестнадцать, она решила, что обижена судьбой. Если бы это было не так, то мама не умерла бы, а папа не начал пить, а она не стала бы воровкой. Ей было предначертано судьбой быть одиночкой – без матери, да можно сказать, что и без отца тоже.

Почему Бог избрал для нее эту участь? За что? Нужны ли такие, как она, только лишь для того, чтобы другие лучше ощущали разницу между счастьем и несчастьем, законом и преступлением?

И если бы она не ступила на этот путь, то ее жизнь вообще была бы лишена смысла и она давно бы уже наложила на себя руки.

Наглоталась бы таблеток у себя в кровати под звуки маминого голоса. Когда-то это казалось ей единственно правильным решением.

После обеда Беа посещает антикварные книжные магазины, в которых ее давно уже знают как постоянного клиента. Бродит между полок, проводит пальцами по корешкам книг, иногда берет одну с полки и разглядывает переплет, присаживается на табуретку, чтобы пролистать или прочитать несколько страниц.

Здесь она никогда не ворует. Даже не испытывает ни малейшего искушения. Словно воровать книги из книжного магазина – это табу.

Только не здесь, Беа. Здесь ты можешь отдохнуть и расслабиться. Тебе не нужно хитрить, не нужно таиться, не нужно ненавидеть.

– Что-нибудь нашли?

Магазин принадлежит некоему Густафу Хамбергу, в юности написавшему так называемый роман воспитания (молодой человек переживает душевный кризис, борется с условностями, следует за своей мечтой и находит себя – он так никогда и не послал его в издательство, о чем до сих пор жалеет). Сейчас он разглядывает Беа через заляпанные стекла очков.

– Вульф и Нурденфлюхт.

Беа поднимает книгу, думая, что он очень мил со своими усами, как у моржа, и в сером костюме в клеточку.

– А… феминистический период.

У Беа уже был период научной фантастики, классики, медицины, альтернативной медицины, религии и нью-эйдж, психологии и философии.

– Может быть.

– А Сапфо читали?

Густафу нравится эта черноглазая юная дама, которая хоть и редко заходит, но всегда приобретает целую стопку книг, и при этом самых достойных. Ему нравится, как она нежно обращается с книгами, как бережно читает их. Видно, что книги вызывают у нее уважение. И она любопытная, что тоже приятно.

– Давно.

Древняя Греция, остров Лесбос, талантливая поэтесса со свитой юных поклонниц… даже сегодня это вызвало бы скандал.

– У меня есть небольшой сборник. Хотите посмотреть?

Беа кивает, и Густаф уходит, чтобы вернуться с тонким сборником стихов и стопкой других книг из книжного собрания одного покойного профессора литературы, которое его внуки без колебаний сдали в магазин.

– Издание пятьдесят четвертого года, – объявляет он. – Смотрите, как аккуратно разрезаны страницы.

Он протягивает книгу Беа, чтобы она могла потрогать. Она проводит по неровным краям и вспоминает, что дома у бабушки и дедушки почти все книги нужно было разрезать. Так легко было вычислить, какие книги никто никогда не читал. Ей всегда было жаль писателей, чьи мысли не удостоились прочтения. Она часто плакала из-за них по ночам.

– А какой красивый шрифт, – продолжает Густаф. – Только посмотрите.

Беа смотрит. Они еще недолго обсуждают шрифт, Сапфо, литературу вообще и качественную литературу в частности, и на мгновение Беа чувствует себя счастливой.

Из окна завидев брата, идущего по направлению к ее дому, София выбегает ему навстречу.

– Симон! – кричит она. – Как я рада тебя видеть!

Она всю ночь не спала, представляя их встречу, примирение, беседу и чувство облегчения, которое за ней последует.

Они неуклюже обнимаются. Симон не знает, куда деть глаза, чтобы не видеть женскую одежду, накладную грудь и макияж. И это несмотря на то, что София ради него постаралась одеться как можно скромнее. Темные брюки, черная футболка, лифчик первого размера, туфли на низком каблуке. Даже парик надевать не стала, оставив свои естественные волосы длиной до плеч. Никаких украшений, и из косметики – только тушь.

Но на расстоянии она выглядит как мужчина.

– Так вот где ты живешь.

Симон разглядывает спартанскую обстановку квартиры, в которой живет брат. Не похоже, чтобы это помещение предназначалось для житья.

– Симпатичная квартирка, – произносит он вслух. – Тебе здесь нравится?

София кивает, ставит кофейник, достает блюдо с булочками и печеньем, которые Мирья дала ей с собой из кафе.

– Тут хорошо, – отвечает она, наливая кофе. – У меня выставка в кафе неподалеку, и газеты заинтересовались моими фотографиями.

Это ложь, но ей не хочется, чтобы он ее жалел. Наверняка он и так считает всю ее жизнь одной сплошной ошибкой.

– Поздравляю, – говорит Симон, чувствуя, как от кофе у него начинается изжога.

– Спасибо.

На этом темы для разговора заканчиваются, потому что никто не расположен вести светскую беседу, но ни у кого нет смелости произнести вслух свои мысли.

Что я вообще здесь делаю? – думает Симон, протягивая руку к булочке, хотя у него нет аппетита. Мой брат живет в сыром темном подвале, одевается как женщина, предает семью, гневит Бога, ломает себе жизнь. На что я надеюсь? Что смогу понять? Что смогу изменить? Вернуть блудного сына в семью, как в той истории из Библии?

– У меня мало времени, – говорит он. – Поезд отходит через час.

София расстроена. Почему он не взял более поздний поезд, чтобы они могли пообщаться подольше?

– Как дела у детей?

Оскар спрашивает, станет ли он тоже женщиной, когда вырастет, и Изабель все время плачет, переживая за своего чудаковатого дядю.

– Хорошо.

– А мама с папой?

В отчаянии.

Мама больше не хочет ничего о нем слышать, а папа каждый вечер ходит в церковь и молится за спасение его души. Оба охрипли от рыданий.

– Не знаю, что и сказать, Стефан…

– София!

Как пощечина.

Симон с грохотом ставит чашку на стол и в первый раз с момента встречи смотрит брату прямо в глаза.

– Помнишь, как мы строили дом в лесу? – спрашивает он.

София кивает, гадая, к чему он клонит.

– Мы сидели там и читали книги с карманными фонариками. Иногда ты читал мне вслух.

Софии всегда лучше удавалось читать по ролям, чем брату.

– Тебе всегда нравились книжки про Китти. Ты говорил, что они такие интересные. Но я уже тогда знал, что дело не в этом. – София с удивлением смотрит на него. – А в том, что тебе хотелось стать Китти.

Она кивает, поражаясь тому, что брат все понимал, но молчал, храня это в тайне, как и она все эти годы.

– Я молил Бога, чтобы Он тебя вылечил.

– Прекрати.

– Я хотел спасти тебя.

– Перестань!

– Но это безнадежно.

Симон встает. Ему хочется кого-нибудь ударить. Стефана. Или себя самого.

– Конечно безнадежно! – огрызается София. – Чего ты ждал? Что я внезапно почувствую себя мужчиной? Вернусь домой? Женюсь на женщине? Заведу детей? Буду ходить в церковь? Осуждать всех, кто отличается от других? Изгонять из них дьявола?

– Изгони его, Стефан, изгони дьявола!

Багровое лицо пастора перед ней. Выпученные глаза. Потные руки, больно сжимающие ей плечи.

А вокруг члены общины бьются в религиозном экстазе. Молятся, кричат, поют. Кто-то упал на землю и дергается в припадке эпилепсии.

София высматривает в толпе маму и папу, замечает Симона, протягивает к ним руки, но они не спешат к ней на помощь. А священник продолжает изгонять дьявола.

– Не могу, – стонет она.

– Ты должен очиститься, должен избавиться от греха, в тебя вселился дьявол… ты…

…грязное пятно, которое нужно стереть… ты заразная муха, урод, который должен умереть, чтобы возродиться нормальным человеком.

«Я нормальная, – думала София в молельном зале. – Я женщина. Я уеду отсюда и никогда больше не вернусь».

Но в тот момент это было невозможно. Она стояла на коленях на жестком полу, пытаясь выгнать из себя дьявола, и прошло много времени, прежде чем она отважилась уехать из дома и стать собой.

– Никто не желал тебе зла. Это все было ради твоей же пользы, – говорит Симон, которому больно об этом вспоминать.

София молча смотрит на него, не зная, что сказать.

– Мне нужно идти.

Он уходит, хотя на самом деле ему хочется остаться и болтать всю ночь, как они делали в детстве. Но он вынужден выбирать, с кем он. И против кого.

Чертов слабак. Они совсем промыли тебе мозги, думает София, в ярости кроша булки на блюде.

В поезде Симон так громко молится о душе Стефана, что пассажиры бросают на него любопытные взгляды, гадая, членом какой секты он является.

– Аминь.

Родители встречают его на перроне. На их немой вопрос он только качает головой. Ничего не вышло. Родители снова впадают в отчаяние. Обращают взоры к небу:

– За что, Господи, за что Ты послал нам это испытание?

Но Бог молчит, и в глубине души они знают, что нет никакого дьявола, но не хотят принимать правду, потому что не хотят, чтобы Стефан исчез, уступив место Софии, которую они совершенно не желают знать. Какой отец спокойно отреагирует на новость о том, что его сын хочет отрезать член, начать принимать гормоны – и требует, чтобы его называли только Софией и забыли о том, что он когда-то был мальчиком?

«Но разве это можно забыть? Разве можно забыть, что он был мальчиком?» – думает мама, листая старый фотоальбом, хотя запретила себе это делать.

– Все, что я прошу, – это сотворить чудо, – говорит отец, преклоняя колени перед алтарем в церкви. Он молится, пока голос его не охрипнет.

«У меня больше нет брата», – думает Симон, сидя на диване и уставившись в темный экран выключенного телевизора.

София моется в душе в полной темноте и рыдает.

Беа решительной походкой идет прочь от метро. Руки у нее засунуты в карманы, где, помимо прочего, лежит свежеукраденный кошелек, который один невнимательный парень держал в заднем кармане джинсов.

В последние дни с рабочей дисциплиной у Беа не ладилось. Ни одной большой кражи, она даже планировать не начинала, а ведь скоро отпуск подойдет к концу. Это пока квартиры и офисы пустуют, и не стоит никакого труда проникнуть туда и стащить все, что плохо лежит. Как можно упускать такую прекрасную возможность? Не то чтобы ей не на что было купить хлеб. Беа в состоянии года два-три жить, ничего не делая, и при этом ни в чем себе не отказывать.

Но бездельничать Беа не привыкла, да и кража для нее – единственный способ выплеснуть свои эмоции.

Гнев.

Ненависть.

Горе.

Тоску.

Беа сворачивает в Стуранюгатан, потом в переулок, подходит к подъезду, набирает код, взлетает по ступенькам и входит в приемную, где ее уже ждет ее обычный стул.

Закрыв глаза, она велит себе сосредоточиться на поставленной задаче.

Нелегко порвать с кем-то, кто даже не подозревал, что у них были отношения. Нелегко отказаться от мечты когда-нибудь ощутить прикосновение его тела к своему.

Что, если она в последний раз позволила себе помечтать? Что, если в будущем ее ждет бессмысленная пустота, которую она не сможет заполнить с помощью краж, списков дел, вибратора и велотренажера в сочетании с порнофильмами?

– Беа?

Белый халат подчеркивает загорелую кожу. Его фигура посто совершенна. Руки такие же, как в ее мечтах.

Беа встает. Отбросив страх, входит в кабинет, садится на стул и рассказывает заранее заготовленную историю.

Джек делает вид, что слушает, но Беа видит, что он не слышит ни слова из того, что она говорит. Несмотря на это, он просит ее лечь на кушетку. Беа подчиняется, приподнимая кофту и обнажая живот. Значит, дело снова в животе.

Джек начинает ощупывать живот пальцами, понятия не имея, какое недомогание искать и что ему делать со своей жизнью теперь, когда с Эвелин все кончено.

– Ай!

Джек опускает взгляд на свои руки и понимает, что слишком сильно надавил. Пациентка едва может дышать.

– Простите. Я плохо себя чувствую, – говорит он. – Боюсь, мне придется закрыть клинику на сегодня.

Беа поправляет кофту и садится на кушетке. Ей трудно скрыть свое разочарование. Не такой она представляла себе их последнюю встречу.

– Что-то случилось?

Конечно, ее это не касается, но ей так хочется побыть с ним немного дольше.

– Нет, я…

Джек опускается на кушетку с огромным желанием заснуть и никогда не просыпаться.

– Я просто устал, – говорит он, больше не в силах носить маску, больше не в силах быть врачом. Нет, ему больше подходит роль пациента.

Беа думает об Эвелин. Наверняка это связано с ней. Испытывает огромное желание спросить, но нельзя показывать, что она в курсе его любовных страданий.

– Хаос?

Руки Джека дрожат. Он кивает.

– Пустота?

Правая рука накрывает левую. Снова кивок.

– Такое чувство, словно весь мир – иллюзия?

Он рассказывает, что больше не чувствует землю под ногами и тех предметов, которых касается.

– Я даже кольнул себя иголкой до крови, но ничего не почувствовал, – добавляет он.

– Это пройдет, – отвечает Беа. – Я знаю. Со мной это тоже было.

– Или я сойду с ума.

– Только не ты.

– Почему?

– Потому что ты настоящий. Цельное существо.

Джек смеется. Она его совсем не знает. Никто его не знает. Даже он сам. Тот Джек, которого все знают, не существует.

– Мне, наверно, пора.

Он не выпускает ее руку.

– Ты хочешь, чтобы я осталась?

Он не отвечает. Беа не знает, что делать. И в конце концов делает то, чего ей всегда хотелось. Касается его.

Гладит по лицу, и, о чудо, он не отстраняется. Беа целует его, и он позволяет ей это. Беа не понимает, что происходит, но берет командование в свои руки, потому что мужчина, лежащий перед ней на кушетке, на это не способен. Она запирает дверь, задергивает шторы, зажигает настольную лампу и выключает верхний свет. Потом раздевается у него на глазах догола.

Джек устало наблюдает за ее действиями. Тело его реагирует, но мозг остается безучастным.

Беа раздевает его и притягивает к себе. Когда он наконец у нее внутри, девушка вынуждена укусить себя за руку, чтобы не закричать от наслаждения. После секса он плачет. Беа молча обнимает его:

– Увидимся вечером?

Джек называет ей свой домашний адрес, который Беа уже давно знает (вместе с кодом домофона, кстати).

Она одевается, помогает ему одеться, целует на прощание и выходит в приемную, где двое пациентов встречают ее – один обвиняющим взглядом (он плохо слышит и злится, что она провела у доктора больше часа), второй – насмешливым (у этого слух прекрасный).

Джек какое-то время стоит неподвижно посреди комнаты, думая, что она набросилась на него, как изголодавшийся тигренок, и что она красива своей особой красотой, но она не Эвелин.

На лестничной клетке Беа останавливается и прижимается лбом к стене. Ей кажется, она не выдержит внезапно обрушившегося на нее счастья.

Выйдя на улицу, она снова останавливается, чувствуя блаженное изнеможение. Трясет головой, смеется над собой, спрашивает себя, куда теперь идти.

Ноги несут ее на Вэстерлонггатан. Внутри все ноет после бурного секса. Беа улыбается прохожим, смело встречаясь с ними взглядом, а не отводя глаза, как она обычно делает.

Смотрите, словно говорит она им, я тоже принадлежу к живым, меня тоже любят и ждут!

Монс видит Беа и думает: она мне улыбается, она меня заметила.

Он поднимается ей навстречу, но она резко сворачивает и идет так быстро, что догнать ее не так-то просто. Вскоре Монс теряет девушку из виду.

Он останавливается, проклиная свои ноги, возвращается к гитаре, и видит, как двое подростков выгребают деньги из футляра на земле. Он вопит, чтобы они убирались, но они не слушают и, ухмыляясь, продолжают свое занятие. Монс бросается бежать, но ноги его не слушаются, и он падает лицом вниз. Никто не торопится ему на помощь.

Пальцы вцепились в края раковины, по подбородку стекает слюна. Его с утра мучит понос… видимо, таким образом остатки опухоли стремятся выйти наружу.

Скорей бы, думает Виктор, плеща одной рукой себе в лицо холодную воду, а другой крепко держась за раковину, чтобы не упасть. От слабости он едва держится на ногах. С первых сеансов химиотерапии он начал терять волосы и стремительно худеть.

Скоро он станет тощим как скелет, с абсолютно лысой головой. Или вообще умрет. Рак может вернуться обратно в любой момент. Виктор запрещает себе об этом думать, но мысли почему-то постоянно возвращаются к смерти.

Опустившись на стульчак унитаза, Виктор пытается опорожнить кишечник. Ощущение такое, словно все кишки выходят наружу.

Гд е Роза? Почему ее нет рядом, чтобы успокоить его?

Роза спит в его кровати, измученная очередной бессонной ночью. Она говорит, что не может спать в то время, как он спит, потому что боится, что он может умереть, и лежит без сна, прислушиваясь к его дыханию.

Завтра утром они возвращаются домой. Врачи сказали, что он уже оправился после операции, но, скорее всего, им просто нужна палата для другого пациента. Виктор нагибается и сблевывает на пол желтую желчь. Ему предстоит несколько месяцев ходить на сеансы химиотерапии два раза в неделю, а потом – новое обследование, чтобы узнать, есть ли результат.

Как будто с помощью обследования можно выяснить, как он себя на самом деле чувствует. Да и как можно себя чувствовать, когда кажется, что вся твоя жизнь висит на волоске. Виктору чудится, что он стоит на высокой скале без спасительных крыльев за спиной, а у подножия скалы простирается вся его жизнь. Смотреть вниз нелегко: слишком много ошибок он совершил. Он предавал, лгал, очернял, намеренно причинял боль, высмеивал людей и даже увел чужую невесту.

Но разве не может служить ему оправданием та любовь, которую он испытывает к этой женщине и их детям? Разве не искупает она его грехи?

Как они встретились с Розой?

Ему было двадцать два года. Жизнь была легкой и беззаботной. Виктор мечтал о работе международного корреспондента на Шведском радио, но у него не было способностей к журналистике, в чем он долго отказывался себе признаться.

В Сомали он приехал в то время, когда почва трескалась от сухости, а любая муха означала холеру. Он рассчитывал задержаться там на пару недель, а остался на два года. Столько времени ему потребовалось, чтобы убедить Розу (изучавшую юриспруденцию в университете и помолвленную с математиком, одобренным ее кланом), что им суждено быть вместе.

Он притворялся, что берет у нее интервью, записывал ее на диктофон, утверждая, что Шведское радио заказало ему репортаж о том, как живется студентам в Сомали.

Он выяснил, кто ее ближайшие друзья, познакомился с ними, влился в компанию.

Чтобы добиться ее расположения, он испробовал все. Пел ей шведские песни, ухаживал за ней с галантностью Джеймса Бонда, подчеркивал, что он иностранец.

Этого было достаточно, чтобы привести математика в ярость.

Довольно романтичная история, если подумать, думает Виктор, все еще сидя на унитазе.

Встает, подтирается, моет руки и полощет рот. Потом возвращается в палату, где по-прежнему спит Роза. Больничная койка узкая, но он все равно ложится рядом с женой, обнимает ее пышное тело и вдыхает аромат ее волос.

Для Розы самое прекрасное на свете – это проснуться и почувствовать дыхание Виктора затылком.

На втором месте в списке приоритетов у нее еда.

Она осторожно, чтобы не разбудить мужа, сползает с постели, надевает туфли и спешит вниз в кафе, чтобы заказать кофе и багет с сыром.

Подкрепившись, она звонит Мирье по телефону, чтобы убедиться, что у дочки все хорошо. Телефон Мирьи занят. Роза кладет трубку, тут же забывая про свое намерение позвонить дочери, потому что ее ждет то, что даст полное удовлетворение.

А именно два пирожных – с кокосом и пальмовым соком, – потому что ей трудно остановить выбор на чем-то одном. Потом Роза долго сидит, тяжело дыша, потому что у нее проблемы с холестеролом.

– Увидимся вечером?

Филиппу хочется секса. Настолько, что он готов трахнуть что угодно. И он зол. Настолько зол, что готов убить кого угодно. Даже себя.

– Я встречаюсь с подругой, – говорит Мирья, кидая взгляд на Софию, все еще расстроенную визитом брата.

– С какой еще подругой?

– Ее зовут София. Ты ее не знаешь. Она очень милая.

– Что вы собираетесь делать?

Он ревнует. Ревнует, потому что не хочет делить ее с какой-то подругой, хочет, чтобы она принадлежала только ему.

– Не знаю. Посмотрим фильм.

– Я могу прийти попозже.

– Мне нужно спать. Я сейчас одна занимаюсь кафе.

Чертова шлюха. Они же встречаются, какого хрена она не может ему дать сегодня.

– А завтра?

– Посмотрим.

Филипп скручивает запястье телефонным шнуром как жгутом, хочет остановить кровообращение.

– Я люблю тебя, – говорит он.

Иногда ему кажется, что это действительно так. Иногда ему кажется, что никакой любви не существует.

– А я тебя, – говорит Мирья и кладет трубку.

Она тоже обмотала шнуром запястье, сама не зная почему: она всегда так делает, когда говорит с ним по телефону.

– Почему ты его не бросишь? – спрашивает София.

Она испытывает сильную неприязнь к Филиппу, хотя никогда с ним не встречалась.

– Я его люблю, – отвечает Мирья. – В какой-то мере. Он бывает иногда мил.

– В какой-то мере? Иногда мил? Звучит неубедительно.

– Он отец моего ребенка.

– Ребенка, которого ты даже не хочешь.

На это Мирье нечего ответить, потому что она действительно не знает, чего хочет. Единственное, чего ей хочется, это спрятаться и все забыть. И не принимать никаких решений.

– А ты не можешь за меня решить?

– Нет.

Софии хочется коснуться Мирьи. Мирье хочется коснуться Софии. Но никто из них не отваживается сделать первый шаг.

– Тебе стоит рассказать родителям.

Софии не хочется никому читать мораль, но она не знает, как по-другому помочь Мирье.

– Не хочу.

Подруга похожа на пятилетнего ребенка, который, надувшись, упрямо повторяет: «Не хочу, не хочу, не хочу».

– Они все равно узнают рано или поздно.

– Не узнают, если ты им не расскажешь.

– Зачем мне это?

– Потому что ты думаешь, что я сама не способна разобраться со своей жизнью.

– Разве я это говорила?

– Нет, но я могу представить, что ты обо мне думаешь.

Повисает напряженное молчание.

– Мирья, ты должна… – начинает София.

– Заткнись, чертов кретин! – вопит она, швыряя стакан на пол.

Они встречаются взглядами. Долго смотрят друг на друга в полной тишине.

На полу между ними поблескивают осколки разбитого стакана, готовые разрезать реальность.

– Да пошла ты к черту. – София поднимается и выходит.

– Стефан! – кричит ей вслед Мирья. – Стефан, Стефан, Стефан!

София со всей силы хлопает дверью. Стекла трясутся. Снова воцаряется тишина. Она не знает, что и думать.

Мирья тоже ничего не понимает. Она же любит Софию, что же сейчас произошло? Она вешает на дверь табличку «закрыто» и звонит Филиппу, чтобы сказать, что планы изменились.

* * *

Она приходит каждый день, изголодавшаяся по сексу. Начинает раздеваться прямо в дверях и умоляет взять ее на коврике в прихожей, несмотря на то что грубый материал колет ей спину. Еще ей нравиться заниматься сексом стоя, в гостиной, где она расцарапала ногтями обои, и в ванной комнате, где она может опереться о раковину. Она требует, чтобы он занимался с ней сексом на кухонном столе, на диване, на кровати. В обеденный перерыв она заходит в приемную и требует, чтобы он взял ее на полу, на кушетке, на столе. После секса она всегда слушает его сердце через стетоскоп и только потом уходит.

Джек ничего о ней не знает. Да особо и не хочет. Она для него просто эффективная таблетка обезболивающего, готовая часами выслушивать все, что у него наболело и о чем он никому никогда не рассказывал.

О пустоте, которая осталась после ухода Эвелин. О той маске, под которой он прятал свою боль. О родителях, которые никогда не понимали его и видели в нем только часть своей счастливой жизни. Об одиночестве, от которого никуда не деться, несмотря на то что записная книжка ломится от номеров и адресов. Об ощущении, когда кажется, что падаешь в бездонную пропасть.

Беа всегда готова его выслушать. Она обнимает его – и думает, что в самых смелых мечтах не представляла, что он сможет так ей доверять и делиться самым сокровенным.

Беа.

Он ее любит. Она это чувствует. Ему нет нужды произносить эти слова. Эвелин теперь в прошлом. Он выбросил все ее фото, сказав, что не хочет, чтобы они напоминали ему о том, как он помешался на своей любви и не было никого, кто помог бы ему развеять это наваждение.

Беа всегда готова ему помочь. Как и он ей. Они – спасательные жилеты друг друга. И теперь, когда они наконец вместе, все будет хорошо.

Джек убрал все снимки Эвелин в коробку и отнес на чердак. Он хотел их выбросить, но не смог себя заставить.

Он уже три раза поднимался на чердак и рылся в коробке.

С того разговора в столовой он больше не пытался с ней связаться. Как и она с ним. Думает ли она о нем?

Эвелин пытается не думать о нем, но каждый раз, когда занимается любовью с Патриком, ей кажется, что с Джеком это было гораздо приятнее. У него такие нежные руки. И ей не хватает его цветов, звонков, писем – этих постоянных доказательств его любви.

– Перевернись, – командует он.

Она принимает хрипотцу в его голосе за страсть и покорно переворачивается на прохладном полу в приемной.

– Выгни спинку.

Она делает, как он хочет. Джек кладет руки ей на бедра и входит в нее, думая об Эвелин. С губ его срывается страстный стон.

– Как приятно, – говорит он, целуя девушку в затылок.

– Я люблю тебя, – отвечает она, поворачивая голову, чтобы встретиться с ним глазами.

Джек ничего не говорит, не зная, смеяться ему или плакать.

Беа знает, что ему нужно время. Время, чтобы свежие раны затянулись и он тоже смог произнести эти слова.

Джек гладит ее по волосам, думая, что она все больше и больше ему нравится, и потому ему очень сложно отказаться от ее столь щедрых проявлений любви к нему.

– Сегодня вечером или завтра днем? – спрашивая она, одеваясь.

Джек знает, что должен сказать сейчас, что у них никогда не будет ничего, кроме секса, но не отваживается. Пока еще она ему нужна.

– Вечером! – отвечает Джек, которому тошно при одной только мысли, что придется остаться одному в квартире.

Беа целует его на прощание и уходит. В приемной она сталкивается с Монсом и радостно приветствует его.

– Я послушала твою кассету, – говорит она. – Просто здорово.

Он смотрит ей прямо в глаза – и знает, что она лжет. И что она спит с врачом, он тоже знает. Но это не мешает ему желать ее.

– Спасибо.

– Меня зовут Беа.

– Монс.

Они пожимают друг другу руки. Ее рука мягкая и теплая. Монс краснеет.

– Увидимся, – улыбается Беа и исчезает в дверях. Все мысли ее о Джеке, и только о Джеке.

Монс написал песню в ее честь. Она называется «Незнакомка».

Он несколько раз проследил за ней до подъезда и заметил, что на третьем этаже, где располагается врачебный кабинет, задернули шторы, а через час она вышла из дома с красными щеками и растрепанными волосами. Вскоре после этого стильный мужчина лет тридцати вышел из подъезда и направился в ближайший бар, где листал экземпляр журнала «Медицина сегодня». Монс сложил вместе два и два, и вот теперь он здесь, в приемной, чтобы взглянуть на своего соперника поближе. Он не может объяснить свой мотив, но принадлежит к тем людям, которые, когда чего-то боятся, не прячутся, а, напротив, ищут монстра, чтобы взглянуть ему в глаза.

– Монс Андрен?

Монс встает. Джек пожимает ему руку и пропускает в комнату.

– У меня болит правая коленка, – говорит Монс, игнорируя предложение присесть.

– Можете прилечь на кушетку, я посмотрю, – говорит Джек.

Монс закатывает брюки и ложится. Джек ощупывает ему колено, спрашивая, где болит и какого рода боль – ноющая или стреляющая, были ли у него раньше такие проблемы, не делал ли он резких движений, не менял ли обувь.

Монс отвечает коротко. Мысли его заняты совершенной фигурой Джека. Похоже, с таким соперником у него нет ни единого шанса. Он выходит из кабинета с рецептом противовоспалительной мази и направлением к хирургу. Он выбрасывает и то, и другое в ближайшую урну, после чего возвращается на площадь, берет в руки гитару и решает забыть песню про незнакомку, которая больше таковой не является.

Роза снова за штурвалом, и управляет кафе железной рукой. Она печет булки, пироги и хлеб и слишком часто пробует их при готовке. Она моет полы, протирает столы, вытряхивает скатерти, бранится с поставщиками, ходит с Мирьей за покупками, спрашивает, почему дочь не в духе, но получает уклончивые ответы.

Наверно, поругалась с Филиппом, думает Роза, или просто переходный период.

У Розы самой в последнее время плохое настр оение, но она обещала себе быть сильной ради Виктора. Ей нужно поставить его на ноги.

Виктор почти все время проводит в постели, слушает радио, смотрит в окно, читает книги про рак и позитивное мышление, мечется между отчаянием и надеждой, теряет волосы и килограммы и не узнает себя в зеркале.

Завтра ему снова в больницу на облучение. Одна мысль о том, что нужно сесть в машину, поехать в больницу, зайти в палату, в капсулу, поговорить с врачом, который не может ничего обещать, вернуться к машине, поехать домой, уже отнимает у него в силы. Для Виктора пойти в больницу все равно что взойти на Эверест без кислородной маски, на что, впрочем, некоторые идиоты решились и тем самым вошли в историю (и обрели бессмертие), удостоившись всяких почестей. Гораздо сложнее тем, кто выжил.

Всем, кто победил рак, стоило бы вручать медаль за мужество, думает Виктор, переключая радио на канал, где играют Сибелиуса.

Музыка наполняет комнату, и на глаза Виктора наворачиваются слезы.

Он плачет теперь каждый день, потому что любая мелочь вызывает у него слезы. А музыка Сибелиуса так прекрасна, что причиняет ему боль. Она ранит его в самое сердце.

Роза то и дело заходит в спальню с чашкой чая и утешительными словами. Приносит лимонад и свежую выпечку. Но Виктора тошнит от одного запаха.

– Я больше не выдержу, – повторяет он.

– Конечно выдержишь, – отвечает Роза, вспоминая, как те же слова он говорил ей перед родами.

– Нет, не выдержу.

В голосе паника.

– Скоро все кончится, – утешает его Роза. – Скоро тебе станет лучше.

Она гладит его по голове, не понимая, что ему не нужны ее утешения. Что ему хочется ее ударить, но нет сил даже убрать руку со лба.

– Я хочу спать, – бормочет он, желая, чтобы она ушла.

– Хорошо, – улыбается Роза.

Роза уходит. Теперь можно вздохнуть свободно. Виктор ощущает огромную тягу к разрушению. Ему хочется взорвать эту квартиру, кафе, весь дом, квартал, больницу с некомпетентными врачами, которые говорят, что придется немного потерпеть.

Виктор садится на постели, чтобы убедиться, что у него еще есть силы хоть на что-то. Тянется к Розиной расческе на ночном столике и расчесывает оставшиеся еще на голове пряди волос.

Теперь вся расческа в волосах, и постель тоже. Они словно насмехаются над ним, обещая скорую смерть. Он может бороться сколько хочет, словно говорят они, но смерть все равно здесь, она рядом, и с каждым днем все ближе. Так почему бы не сдаться сразу.

Виктор швыряет расческу через всю комнату. Сбрасывает свое одеяло на пол, забирается под Розино – и начинает готовиться к смерти. Нужно сделать что-то перед смертью, что-то, чтобы войти в историю.

Написать книгу, о которой через пару лет забудут? Нарисовать картину, подобную «Джоконде»? Можно использовать Мирью в качестве модели.

Она красивее Джоконды. Только вот загадочности ей не хватает.

Сочинить песню, которую еще много лет будут играть во всех концертных залах?

Построить замок, храм, башню высотой до самого неба?

Основать государство, религию, партию?

Викторизм…

«Виктор» значит «победитель». Какая ирония, что его назвали именно так.

А может, пойти от противного? Взорвать стокгольмскую ратушу посреди нобелевского обеда? Разрушить жизнь других, чтобы отомстить за свою собственную?

Виктор сдается. Его ждет тот же конец, что и всех остальных. Пару лет после смерти его имя еще будут помнить, а потом оно канет в небытие.

По возвращении в кафе Роза видит Беа, которая зашла перекусить. Не спрашивая ни о чем, Роза наливает чашку чая и кладет на тарелку бискотти.

– Какао и яблочный пирог, – вдруг неожиданно заказывает Беа.

Занятия любовью отнимают силы. Ей нужно пополнить запас энергии, к тому же Беа слишком счастлива, чтобы следовать распорядку дня.

– Простите?

Роза в шоке. Беа повторяет заказ и спрашивает о выставке. Обычно она одета во все черное, но сегодня на ней красная футболка и открытые летние сандалии. Брови выщипаны, и она даже накрасилась: бирюзовые тени и черная тушь.

– Фотографии сделал один из наших постоянных клиентов, – отвечает Роза, разглядывая новую стрижку Беа – челка теперь не закрывает глаза, как раньше. – Его зовут… ее зовут София.

Тот трансвестит, думает Беа, вспоминая элегантный наряд Софии.

– Они продаются?

– Не знаю, – говорит Роза, вспоминая, что давно уже не видела Софию в кафе. – Но у меня есть ее номер телефона, так что можете сами позвонить и спросить.

Беа кивает. Роза роется в ящиках под раковиной, находит визитку, которую ей дала София, и переписывает номер телефона на бумажку.

С бумажкой в руке Беа идет к своему обычному столику в углу (старые привычки не так-то легко поменять). Она ест яблочный пирог, прихлебывает какао и радуется тому, что не испытывает никакой паники из-за того, что расписание нарушено.

Бархатная революция.

Достав сотовый, Беа звонит папе и спрашивает, не хочет ли он приехать в город на выходных познакомиться с ее молодым человеком.

Каспер в шоке:

– Молодым человеком?

Именно так, говорит Беа, и добавляет, что подробности расскажет позже, потому что батарейка кончается.

Она отключает полностью заряженный телефон, чтобы папа не доставал ее расспросами. У него может подняться давление от такой новости.

* * *

Каспер отправляется в центр на «кадиллаке», небрежно паркует его перед магазином, покупает пиво и виноград. Потом едет дальше, к озеру, в котором они купались, когда Беа была маленькой, а Эбба еще жива.

Каспер выходит из машины и садится на берегу. Подбрасывает виноградинки в воздух и ловит их ртом. Пьет пиво. Раздевается до пояса, подставляя свое бледное тело солнечным лучам. Ложится на траву и думает о тех мечтах, которые были у него в молодости.

В молодости он мечтал стать изобретателем и придумывать вещи, которые сделали бы мир лучше. Он мечтал, чтобы Эбба и Беа гордились бы тем, что у них такой сильный и смелый муж и отец. Но Эбба умерла, и все погрузилось в хаос.

Он начал пить, и жизнь его заволокло алкогольным туманом, а когда через пару лет туман немного рассеялся, Каспер обнаружил, что потерял не только жену, но и дочь.

Она была жива и была рядом. Иногда ему удавалось слышать ее смех. Но ее взгляд говорил ему все.

Ты меня оставил, папа! Почему ты меня оставил?

Они никогда не заговаривали об этом. Никогда не пытались выяснить отношения. Они просто спрятались друг от друга, притворились невидимыми.

Каспер выплевывает косточки израильского винограда, гадая, может ли он расти на шведской почве. Открывает второе пиво и вспоминает радостный голос Беа по телефону.

Молодой человек. Хочешь приехать в город познакомиться с моим молодым человеком?

Конечно хочет. Он приедет на «кадиллаке», одетый в костюм, чисто выбритый, причесанный и конечно же трезвый как стеклышко. Он не будет задавать много вопросов, не будет неприлично шутить, рассказывать, какой Беа была в детстве. Он будет есть ножом и вилкой и не станет ковырять в зубах кончиком ножа. Не станет засиживаться допоздна и не будет плакать, если они вдруг заговорят об Эббе.

Он навещает ее могилу раз в неделю. Всегда по пятницам.

Кладет красную розу на гравий перед памятником, садится на принесенный с собой складной стул, достает термос с кофе, наливает себе стаканчик и разговаривает с женой.

Каспер уверен: она слышит каждое слово. Она знает все. Знает, что скоро они будут вместе. Знает, как он по ней тоскует. Как ему хочется обнять ее, коснуться ее.

Он проклинал Бога. Проклинал за то, что ей пришлось вынести столько боли перед тем, как умереть. Проклинал Бога за то, что Он забрал ее к себе так рано.

Куда подевалась твоя сила, Всемогущий Бог? – вопрошал он.

Разве ты забыл, что твой долг – помогать людям?

Где ты был, когда Эббе нужна была помощь?

Чем она заслужила такую участь? Скажи мне, какие грехи она совершила, чтобы быть наказанной так жестоко? Я готов Тебя выслушать, но уверен, что, что бы она ни сделала, она не заслужила такой страшной кары. И Тебе ни за что не убедить меня в обратном.

Черт тебя побери, Бог! Воскреси ее! Верни ее мне!

Но несмотря на это, он всегда продолжал верить в Бога, потому что прекратить верить было равносильно потере надежды на встречу с ней на небе после смерти.

Господи, спасибо Тебе, что Ты не забыл Беа и что подарил ей любовь!

Спасибо за то, что Ты о нас заботишься, хотя мы не заслуживаем Твоей заботы. Спасибо за то, что даешь мне силы верить в Тебя, и спасибо за то, что я не напивался вот уже несколько дней. И спасибо за то, что сегодня мне не хочется пить и что от этих двух банок пива меня не развезет, думает он, сидя на берегу озера семейного счастья и радуясь тому, что в этой жизни у него еще есть повод для радости.

Телефон звонит, но она не берет трубку. Ей не хочется ни с кем говорить. Она сидит за письменным столом, склонившись над снимками Мирьи, и ненавидит себя за то, что поверила, будто ее приняли и даже полюбили.

Она обводит пальцем контуры тела Мирьи, ее лицо, нагибается и целует губы, слыша, как включается автоответчик.

– Привет! Меня зовут Беа. Я видела твою выставку в кафе и хотела бы купить фотографии. Все. Если они, конечно, продаются. Можешь позвонить мне по номеру…

София сразу удаляет сообщение, потому что это звонит не Мирья, чтобы попросить прощения, а больше ей ни до чего сейчас нет дела. Ей хочется забиться в дальний угол и умереть.

В ящик со стуком падает почта. Одно-единственное письмо из министерства здравоохранения. София открывает и начинает истерически смеяться, потому что в письме написано:

«Ваше прошение удовлетворено».

Какая идиотская шутка. Ее все равно никогда не примут. Что бы она ни сделала со своим телом, все всегда будут только презирать ее. Сколько бы гормонов она ни приняла, они все равно будут только смеяться над ней до самой смерти. И даже когда она умрет, ей не будет места в семейном склепе, если только она не согласится на надпись «Стефан» на своей могиле.

София разрывает письмо на мелкие клочки. Срывает с себя парик, блузку, лифчик, юбку, трусы. Смывает макияж. Сбривает все волосы на голове, но не трогает щеки и подбородок. Прыскает одеколоном и спешит в город, чтобы проверить, не найдется ли ей места среди людей в этом обличье.

Да, на этот раз все по-другому. Никто не останавливается и не пялится на нее. Никто не кричит «Фу, какая гадость», когда она проходит мимо. Но все же София ловит на себе пару любопытных взглядов, потому что, несмотря на бритый череп и щетину, в ней все равно есть что-то женственное.

В школе ее дразнили педиком. Потому что у нее была такая тонкая талия. Такие узкие плечи, тонкие запястья и лодыжки. И потому что она чаще дружила с девушками, чем с парнями, и отказывалась принимать участие в соревнованиях на самый длинный член, и никогда не хвасталась тем, сколько девушек у нее было.

Педик, наверняка думают эти прохожие, глядя на нее.

– Переодетая женщина? – наверняка думает один из них.

Ноги привыкли к туфлям на каблуках, и кроссовки причиняют ей боль. София решает передохнуть в кафе, заказывает кофе. Мешает сахар в чашке и думает о другом кафе и о вентиляторе, который она не успела починить. Ей не хочется жить. Но и умирать слишком страшно.

Кофе холодный и горький. Она уходит, оставив чашку нетронутой.

– Наверно, много работы, – отвечает Мирья, когда Роза спрашивает, почему София не заходит в кафе.

Мирье хотелось позвонить ей, но что-то все время мешало, она сама не поняла что. Наверно, необходимость извиниться, попросить прощения.

Или боязнь влюбиться в Софию, потому что, если она влюбится в нее, это все только усложнит, потому что София хочет быть женщиной, а не мужчиной.

– Помнишь черноглазую девушку? – спращивает Роза.

Мирья кивает.

– Она хотела купить фотографии. Я дала ей номер телефона. Хочешь узнать, что самое забавное?

– Конечно.

София, поздравляю с успехом! Я люблю тебя, но страшусь встречи с тобой.

– Она заказала не то, что обычно.

– Кто?

– Та странная девушка Мирья едва ее слушает.

– Не знаю, о ком ты. Кто-то нарочно испортил вентилятор.

Роза непонимающе смотрит на дочь. Какое отношение имеет черноглазая девушка к вентилятору?

– Вентилятор?

– София сказала, что кто-то перерезал шнур.

Роза в шоке. Кому это понадобилось? И зачем?

– Ты не думаешь, что это связано с пропажей буквы на вывеске? – спрашивает она дочь.

Мирья пожимает плечами.

Звонит телефон. Мирья подбегает к аппарату, надеясь, что это София, и страшась ее звонка.

– Я говорю с Мирьей Новак? – спрашивает женский голос в трубке.

– Да.

– Здравствуйте! Меня зовут Тина. Я звоню из модельного агентства «Мика». Вы прислали нам ваши фото, и нам они очень понравились. Вы могли бы прийти в агентство на ознакомительное собеседование?

– Мм…

Интересно, что такое ознакомительное собеседование? Мирья о таком никогда не слышала.

– Алло?

– Да, с удовольствием.

– Как насчет?… – Листает ежедневник. – У меня есть время только через пару недель. Вторник, двадцать третье, в девять тридцать вам подойдет?

Мирья понятия не имеет, что она делает через две недели во вторник, но от такого предложения не отказываются.

– Мне подходит.

Она записывает адрес на бумаге и кладет трубку.

– Кто это был? – спрашивает Роза.

– Мика, – отвечает Мирья.

– Подруга?

– Агентство. Они хотят со мной встретиться.

– Как здорово! Ты рада?

Мирья кивает. Конечно она рада. Осталось только выбрать – подиум или лифчик для кормления.

Беа закрывает за собой дверь, поднимает руки над головой и ждет, когда Джек опустит жалюзи.

По коже бегут мурашки. Звук опускающихся жалюзи у нее теперь всегда будет ассоциироваться с ожиданием любви.

Джек помогает девушке снять кофту. Кладет руки ей на груди и нежно сжимает, словно исследуя, нет ли опухоли.

Никакой опухоли. Только нежная, мягкая кожа.

Он к ней привязался. Надо с этим заканчивать. Нужно только выбрать подходящий момент. Но этот момент все никак не наступит. К тому же она такая симпатичная, и с ней так приятно заниматься сексом.

В постели она просто дикая кошка.

Заботится только о своем удовольствии.

Но иногда вдруг становится пассивной, как будто испытывает огромную усталость.

В такие моменты ей просто хочется лежать и позволять ему любить себя. В такие моменты Джек вспоминает, что она вообще-то его пациентка, которая страдает депрессией и приступами паники.

Это нехорошо, но так приятно.

Сегодня она расслабленно позволяет ему делать с ней все, что ему вздумается. Стоит ему одним жестом намекнуть, что он хочет поменять позу, как она тут же подчиняется. Их тела движутся в заданном ритме, и иногда Джеку кажется, что они стали одним целым. Это его пугает. Он не хочет подпускать ее ближе. Нужно соблюдать дистанцию. Нет, прогонять ее пока рано, потому что она дает ему ощущение счастья. Он даже поймал себя на мысли, что ему нравится после секса лежать и болтать с ней о разных глупостях, как это делают люди, когда встречаются.

Как он это делал с Эвелин.

– Я хочу познакомить тебя с папой.

Беа лежит на боку. В ее глазах – выжидание.

– Что?

Наверное, он приятно удивлен.

– На выходных, – продолжает Беа. – Небольшой ужин у меня дома. Без излишеств. Скромный семейный ужин.

Джек молчит. Наверное, тронут ее предложением.

– Он очень милый, – говорит Беа, гладя Джека по руке. – Ты ему понравишься. Я в этом не сомневаюсь.

Она представляет, как они с папой пожимают друг другу руку, заводят разговор, находят общий язык и позднее, вечером, пьют кофе на террасе, играют в покер, слушают музыку. Только не джаз. Это слишком рискованно.

Вот он, подходящий случай. Он подвернулся раньше, чем Джек планировал, но, может, оно и к лучшему.

– К сожалению, это невозможно.

– А в следующие выходные? Или на неделе.

Он боится смотреть ей в глаза:

– Этого не будет никогда.

Повисает тишина. Беа смотрит на него. Джек не осмеливается поднять глаза.

– Почему?

Он не может выдавить из себя ни звука.

– Отвечай, черт тебя возьми!

Он не знает, что сказать. Хочет только, чтобы она ушла и никогда больше не возвращалась.

– Ты милая, Беа, – говорит он, пытаясь подобрать правильные слова. – Правда, милая. Но я…

Удар!

Рука горит. Щека горит. Беа одевается и, прежде чем он успевает что-либо сообразить, вылетает из кабинета, на бегу кричит ожидающим в приемной, что доктор, который трахает своих пациентов, вызывает следующего. Мужчина тут же поднимается и выходит. Женщина нагибается, чтобы в открытую дверь получше разглядеть Джека, в одних трусах мечущегося по кабинету.

Оказавшись на улице, Беа останавливается и прислушивается к звонкой пустоте внутри.

Она чувствует себя пустой скорлупкой. Ей хочется вернуться в клинику и убить его. Или вернуться и сказать, что все это не важно, лишь бы Джек продолжал заниматься с ней сексом. Все равно на большее она не в праве рассчитывать.

Нет, назад возвращаться нельзя. Я его ненавижу .

Беа сплевывает на землю. И вдруг ее внимание привлекает музыка. Она поднимает глаза и видит Монса.

Монс.

Он ее заметил, но отводит глаза, потому что после встречи с противником не верит, что у него может быть шанс. Все, чего ему хочется, это забыть ее.

Беа не знает, почему подходит к нему и спрашивает:

– Чего ты не знаешь?

– Что? – удивленно смотрит на нее Монс.

Она кивает в сторону стопки кассет с надписью «Монс Андрен. I do not know» [3] . Беа не ждет ответа. Она сама не понимает, зачем задала этот вопрос.

От удивления Монс не знает, что ответить, и, не дождавшись от него реакции, Беа разворачивается и идет прочь.

– Это долгая история, – говорит он наконец. Поднимается, быстро собирает вещи и бежит ее догонять.

Беа не замечает, что Монс идет за ней следом. Она вообще ничего вокруг себя не замечает. Она просто идет вперед, с каждым шагом все острее ощущая пустоту внутри себя.

Вторая пациентка тоже в спешке покидает клинику, стоит ему выйти из кабинета в трусах и полурасстегнутой рубахе. Лицо у него такое, что можно детей пугать.

Джек себя не узнает.

Он запирает дверь. Лишь бы никогда больше ее не открывать.

У него больше нет сил помогать другим. Ему самому нужна помощь, и только один человек в целом мире может ему помочь. Но она сказала «нет».

Джек возвращается в кабинет и ложится на кушетку. Ему трудно дышать. Грудь сдавило невидимыми тисками. Джек ловит ртом воздух, забыв, как дышать.

Протягивает руку к сотовому на краю стола, но нет сил. Собирает силы, приподнимается на локте, чтобы взять телефон, берет его и в ту же секунду падает на пол.

Звонит ей на мобильный.

– Ты обещал, – сердито отвечает она.

– Я умираю… – шепчет он. – Не могу дышать… Я…

Это не ложь. Джеку правда кажется, что он умирает. И Эвелин слышит по голосу, что он не лжет, и ей становится страшно. Страшно за него. Потому что она не хочет, чтобы он умирал. Исчезал из ее жизни.

– Где ты?

Слова даются ему с большим трудом.

– Кли…

– В клинике?

Он кашляет.

– Сейчас буду.

Она срывается с места, забыв про разговор по другому телефону. Не говорит коллегам, куда она направляется и когда вернется. На улице ловит такси и просит водителя гнать как можно быстрее. Через пять минут она уже у подъезда. Набирает код, взлетает по лестнице, дергает за ручку и, обнаружив, что дверь закрыта, начинает трезвонить в звонок.

Услышав звонок, Джек ползет к двери. Она успевает позвонить раз двадцать, прежде чем он допоз до двери. Услышав щелчок, Эвелин толкает дверь, но что-то ей мешает. Джек лежит на полу прямо за ней. Она пролезает в узкую щель, падает на колени рядом с ним и обнимает.

Грудь отпускает. Джек снова может дышать.

– Я думала, ты умираешь.

Из глаз у нее льются слезы. Эвелин сморкается ему в плечо.

Она протягивает ему пластиковый стаканчик с водой. Джек пытается выпить, но вода не попадает в рот, течет по подбородку вниз. Эвелин вытирает его своей кофтой.

– Я хочу спать.

Она помогает ему добраться до кушетки, накрывает одеялом и смотрит, как он засыпает.

На следующее утро они позавтракают вместе, и она вернет свои вещи в правую часть шкафчика в ванной, которая год пустовала, ожидая ее возвращения.

Она опускается на колени рядом с койкой. Из-под одеяла виднеется его коленка. Эвелин протягивает руку и нежно гладит ее.

Мамин голос во всю громкость наполняет квартиру, террасу, проникает к соседям, которые сначала удивляются (из ее квартиры обычно не доносится не звука), а потом раздражаются, льется на улицу, где на горящих от боли ногах стоит Монс, которому пришлось бежать, чтобы не упустить ее из виду.

Беа танцует на скрипящем паркете, переходя из комнаты в комнату. И с каждым па ей становится легче. Она чувствует себя совершенно невесомой. Чувствует себя пустотой. Это будит в ней гнев. Беа озирается по сторонам и видит, что все вокруг нее – краденое. И ей хочется уничтожить эту роскошь. Она бьет фарфор, вырывает страницы из книги, набрасывается на кожаный диван с ножом для резки хлеба.

Собирает все золото и серебро, которое еще не успела продать скупщику краденого. Надо положить в коробку и закопать в песочнице, чтобы осчастливать какого-нибудь карапуза.

Она разбирает тренажер и складывает части в черный пластиковый мешок. Звонит и отказывается от подписки на Канал+ и ТВ 1000. Выбрасывает вибратор.

Все свои воровские инструменты она собирает в другой мешок. Завязывает и выставляет на лестничную клетку вместе с покойным велотренажером, чтобы не забыть их выбросить.

Кто-то звонит в дверь. Беа смотрит в глазок. Это разгневанный сосед. Она рывком открывает дверь. Сосед инстинктивно делает шаг назад: видит, что жаловаться не стоит, если не хочешь получить по морде.

– Я только хотел спросить, не желаете ли записаться на праздник.

– Нет.

Она захлопывает дверь у него перед носом. Запирает на все замки. Выключает музыку. Ставит книги обратно на полки. С чувством глубокого раскаяния оглядывает пострадавший диван. Только его ей жаль.

Звонит телефон. Беа не берет трубку. Включается автоответчик. Это папа спрашивает, во сколько приходить в субботу и что ему лучше надеть.

Она бросается к аппарату, хватает трубку, прежде чем он успевает закончить разговор.

– Планы изменились. Он занят на выходных, – говорит она.

По ее голосу слышно, что она лжет. И папа это знает. Теперь он снова напьется.

– Вот как.

– Может, в другой раз.

– Ладно, тогда не нужно волноваться об одежде.

Беа ненавидит, когда он пытается делать вид, что ничего не случилось. Но что еще ему остается делать в такой ситуации? Конечно, лучше было бы, если бы он промолчал.

Ей хочется, чтобы он был с ней и молчал, пока она плачет.

– Мы можем поужинать и вдвоем как-нибудь.

– Почему бы и нет?

Оба знают, что это произойдет не скоро.

– Как у тебя вообще дела? Чем занимаешься? – спрашивает она, сидя на изрезанном диване.

– Все хорошо. Машиной занимаюсь.

Еще пара минут пустой болтовни, и Беа, простившись, кладет трубку.

Каспер тянется за бутылкой, пьет и ухмыляется. Садится перед телевизором, включает сериал: двойное одурманивание – алкоголь и мыльные оперы. Поочередно прикладывается к бутылке и щелкает пультом. Она же такая чудесная, почему у нее такая трудная жизнь?

– Твое здоровье, старый дурак!

Моя доченька такая милая! Почему у нее такая ужасная жизнь!

Берет вторую бутылку. Вечер только начинается.

Проторчав два часа под ее окнами и так ничего и не дождавшись, Монс отправляется в ближайшее кафе, чтобы передохнуть.

Это уютное кафе. Здесь даже проходит что-то вроде фотовыставки. За стойкой – симпатичная молодая девушка.

– Кофе и… – говорит он и, окинув взглядом меню, добавляет: – Чиабатту с сыром фета и красным луком.

Монс садится в углу.

Смотрит в большое окно, выходящее на улицу, на прохожих. У каждого из них своя тайная жизнь, о которой Монсу ничего не известно.

Есть ли смысл в этой жизни? Зачем люди рождаются, если все, что им предстоит, – это умереть и быть забытыми?

– Пожалуйста.

Девушка приносит заказ.

– Спасибо.

Прежде чем она успевает вернуться к стойке, Монс ее останавливает:

– К вам заходит девушка по имени Беа?

Мирья роется в памяти, но она же не знает, что Беа зовут Беа.

Она качает головой.

– Она невысокого роста, худая, с черными волосами, собранными в хвостик, черными глазами. И она почти всегда в черном.

– А… это ее вы имеете в виду. Да она часто здесь бывает. Почти каждый день.

Мирья скрывается в кухне.

Монс доедает сэндвич и встает, чтобы уйти, но тут его внимание привлекает снимок мужчины с заячьей губой.

Мирья за стойкой листает свежий номер Elle. Оторвавшись от журнала, она смотрит на Монса, застывшего перед снимком, сделанным Софией.

Ей хочется сорвать фотографии со стен, выбросить в канал, чтобы они не напоминали ей о Софии и этой ужасной ссоре, которая проложила пропасть между ними. Но она не осмеливается тронуть их, потому что тогда мама начнет задавать вопросы – и все еще больше усложнится.

Монс поворачивается к ней. Мирья опускает глаза и пристально разглядывает манекенщицу, с изяществом демонстрирующую осеннюю коллекцию. Скоро я тоже буду на страницах журнала, думает Мирья. Благодаря снимкам Софии. Если только не решу оставить ребенка…

Она резко захлопывает журнал, отправляется в кухню и пьет две чашки кофе одну за другой. Она где-то читала, что кофе повышает риск выкидыша.

А потом наступает вечер. Она по-прежнему не показывается, и Монс чувствует, что устал. Поехать домой и вернуться завтра или вообще не возвращаться?

Что он вообще себе вообразил? Что она в него влюбится? Впустит в свою жизнь вот так запросто?

Он что, забыл про свои ноги?

Женщины перестают воспринимать Монса как мужчину, стоит им увидеть его ноги. Вместо этого они видят в нем инвалида, которого нужно или жалеть, или игнорировать.

В лучшем случае они пытаются стать его другом, но это всегда кончается одним и тем же. Они исчезают, стоит Монсу намекнуть, что он хотел бы большего.

Он их не винит. Зачем им он, когда на свете столько здоровых красивых мужчин?

Конечно, у него музыкальный талант. Но он никакая не рок-звезда. У него заурядная внешность, обычное тело, хоть он иногда и упражняется с гантелями. У него нет чувства юмора. Он часто в плохом настроении, потому что принимает проблемы других людей слишком близко к сердцу. Конечно, у него хорошая семья, если не считать, что родители развелись, но у него нет друзей, и денег ему хватает только на еду и оплату счетов. Существуют тысячи причин, почему женщина его не выберет.

Он подходит к двери в подъезд, дергает ручку – дверь заперта. Читает имена на домофоне, находит ее, но боится звонить.

Что сказать? Привет, меня зовут Монс. Я уличный музыкант. Помнишь, ты купила мою кассету? Прости, я пошел за тобой, потому что люблю тебя. Мы можем поговорить?

Вместо этого он идет и садится на скамейку, где заснул вечным сном пьяница Нильс Ларссон.

Там он сидит весь вечер, разглядывая прохожих и изредка поднимая глаза на ее окно.

Беа засыпает на искалеченном диване. Правая рука свисает вниз, почти касаясь пола. Сон у нее неспокойный. Ей снится мама, из глаз которой течет деготь. И из носа, ушей и рта тоже. Беа хочет ей помочь, но не может сдвинуться с места, словно пригвожденная.

Монс вздрагивает, но не потому, что слышит, как Беа кричит во сне, а потому, что по улице проходит разодетый трансвестит на высоких каблуках.

Он не имеет ничего против трансвеститов, даже напротив, считает, что они делают нашу жизнь интересней, но у этой женщины столько горечи в глазах, что Монс просто не может не обратить на нее внимания.

Она ходит взад-вперед по улице. Или надо говорить он ? Монс не знает, как правильно. Но она ходит взад-вперед, пригнув голову и опустив плечи, словно хочет спрятаться. Но тогда зачем она так разоделась? Монс не знает что и думать.

Софии хочется, чтобы Мирья заметила ее из окна. И одновременно ей хочется никогда больше ее не видеть. Ей хочется простить Мирью, но слишком трудно забыть слова, брошенные ей в лицо.

Заткнись, придурок! Стефан! Стефан! Стефан!

София пинает гравий и возвращается домой, где снимает туфли и швыряет с такой силой об стену, что один каблук отваливается.

Задернув шторы, она смотрит телевизор и ест лапшу на ужин. Чувствует себя полным ничтожеством и мечтает, чтобы о ее жалкой жизни сняли сериал под названием «Женщина с членом».

Почему бы не пойти на 5-й канал завтра? Сказать: «Привет! Вот он я. Делайте со мной что угодно. Используйте. Унижайте. Эксплуатируйте. Мне уже все равно. Можете делать какие угодно снимки, даже интимные. Кстати, моя семья принадлежит к свободной церкви. Это ведь добавит пикантности репортажу, не правда ли?»

Наверняка ей посвятят целое реалити-шоу.

Дадут психотерапевта, личного тренера и диетолога, чтобы подготовить к жизни в роли женщины.

Она будет встречаться с красивыми мужчинами и женщинами, пока не найдет того, кто полюбит ее такой, какая он есть, невзирая на пол.

Фанаты будут забрасывать ее письмами. Письмами с излияниями любви. И письмами с угрозами.

Она станет богатой и знаменитой. Поедет в турне. Будет оставлять автографы на груди у фанатов и фанаток. Участвовать в дебатах по телевизору. О ней будут писать все бульварные газеты. Издательство предложит ей написать книгу о своей жизни, записать пластинку и сняться в фильме.

Она появится на обложке таких популярных журналов, как Slitz, Cafe, Moore.

Какой чудесный сценарий.

София выключает телевизор и разражается рыданиями.

До метро далеко, и, поскольку вечер выдался теплый, Монс решает заночевать на улице, прямо под звездами. В детстве они с братом всегда спали летними ночами на воздухе. Разбивали в саду палатку, брали с собой бутерброды и морс, читали комиксы при свете фонарика, лежали и болтали допоздна.

По утрам мама с папой приносили им завтрак на подносе, и они завтракали, завернувшись в пледы. Мама с папой часто касались друг друга. Мама обнимала папу за шею, папа целовал ее в щеку. Мама стряхивала крошки у него с подбородка. Папа клал руку маме на колено.

То, что они развелись спустя полгода после отъезда Томаса из дома, не значило, что они перестали любить друг друга или что у них появился другой. Нет, они просто устали от семьи. Устали от воспитания детей и хотели заняться собой. Никто из них снова не женился, и наверняка они скоро снова съедутся. По крайней мере, на это надеется брат.

Брат, который по-прежнему живет так, как будто ему двадцать лет. Меняет подружек как перчатки, при этом каждую знакомит с родителями. Круглые сутки тусит на вечеринках. У него столько друзей, что он уже потерял им счет. И при этом у него сильные и здоровые ноги. Он бегает и играет в футбол. И с деньгами нет проблем: работа маклера хорошо оплачивается. И у него неплохая квартира в Аспуддене, недалеко от центра.

Монс мог бы ненавидеть своего брата, потому что он получил все, а Монс – ничего. Но в Монсе нет ненависти. Может, если бы у Томаса был музыкальный талант, все было бы по-другому. Может, это было бы уже чересчур. Но, к счастью, у Томаса абсолютно нет слуха, что делает Монса единственным в их семье одаренным музыкантом.

Монс идет по направлению к яхт-клубу в надежде найти дыру в заборе. Обычно с этим проблем не бывает, как бы тщательно территория ни охранялась.

Как и ожидалось, кто-то уже проделал дыру в заборе до него.

Монс находит подходящую лодку с укрытым брезентом дном, располагается в ней, кладет гитару рядом и накрывается курткой, как одеялом. Лежит под звездами и восхищается Вселенной, думая, что в мире столько красоты, что ее просто невозможно всю охватить взглядом.

Беа стоит у стены в туннеле, замерзшая и напуганная. Она молит Бога, чтобы ктонибудь пришел и покончил с ее жалкой жизнью. Она молит Бога, чтобы кто-нибудь пришел и спас ее.

Она стоит здесь уже час, и за это время прошел только один человек – молодая женщина, напуганная еще больше самой Беа.

Она думает о папе. Хочет, чтобы он сейчас пришел, протянул ей руку и сказал, что отнесет ее домой.

Думает о маме, о том, как хорошо было бы вернуться домой к маме.

В отдалении раздаются шаги. У Беа перехватывает дыхание.

Мужчина средних лет, явно навеселе, жадным взглядом окидывает Беа:

– Какая хорошенькая!

Беа удирает со всех ног, решив никогда больше не возвращаться в этот туннель.

Холодильник зияет пустотой. Пусто и в морозилке. Она размышляет, не заказать ли еду на дом, чтобы не ходить в магазин, но от одной мысли о китайской еде или пицце на завтрак ее тошнит. Придется довольствоваться кофе. Это напоминает ей о том, что фотограф так и не перезвонил ей по поводу выставки. Может, снимки не продаются. Или их уже кто-то купил.

Отыскав бумажку с номером, она снова звонит, и снова на том конце никто не берет трубку. Беа оставляет сообщение на автоответчике. Потом одевается, спускается вниз в кафе и делает свой обычный заказ, потому что сегодня ей, как никогда, нужны привычные рамки существования.

Ее все еще трясет после вчерашней сцены в туннеле. Почему она бросилась бежать со всех ног, вместо того чтобы остаться и позволить этому случиться? Видимо, инстинкт самосохранения сильнее инстинкта саморазрушения. Раньше она этого не знала.

Только через некоторое время она замечает в кафе Монса. Он сидит за столиком в противоположном углу, пьет кофе и листает газету.

Сначала Беа не может вспомнить, почему его лицо кажется ей таким знакомым, но, увидев гитару, стоящую рядом у стены, сразу все вспоминает.

Монс сидит здесь с самого открытия в надежде, что она зайдет. Все тело ноет после ночи, проведенной на жестком дне яхты. Несмотря на съеденный бутерброд, Монс испытывает голод. Когда она наконец вошла в кафе, он весь вспотел от волнения. Он дал себе слово не начинать разговор первым. Пусть она сама сделает первый шаг. И теперь он чувствует на себе ее взгляд. Наверняка гадает, что он здесь делает. Монс переворачивает страницу и поднимает глаза, чтобы встретиться с ней взглядом.

Монс Андрен… I do not know, она сама подошла и спросила, чего такого он не знает. Он, наверно, решил, что у нее поехала крыша. Вот и смотрит на нее так странно.

После минутного колебания Беа поднимается, подходит к его столу и извиняется за свое странное поведение при их последней встрече.

– Странное? Мне такое и в голову не приходило, – улыбается он. – Ты живешь где-то рядом?

– Да, а ты?

– Я тут репетирую неподалеку.

Снова сомнение. Что делать? Вернуться за стол или составить ему компанию за завтраком? Беа сама не знает, чего хочет, но раз уж у нее больше нет Джека, то ничего не случится, если она выпьет кофе с Монсом.

– Можно присесть?

– Конечно.

Беа переставляет кофе и сэндвич на его стол и присаживается.

Отсюда, оказывается, открывается совсем другой вид. Она и не знала, что за этим кораблем можно увидеть еще один.

Постепенно разговор оживляется. Монс приятный собеседник. Пару раз ему даже удается ее рассмешить. И когда настает время уходить, Беа говорит, что надеется снова его увидеть.

– С удовольствием, – отвечает Монс.

Разумеется, они еще встретятся. Потому что Монс собирается сидеть в кафе каждый день с открытия до закрытия, лишь бы только ее увидеть.

Ночью Беа перезает через забор в соседний детский сад и закапывает шкатулку с сокровищами в песочницу. Зарывает глубоко, чтобы она досталась самому усердному малышу.

В шкатулке часы, монеты, украшения и безделушки. Беа сложила их в мешочек, который собственноручно расшила паетками. На ее губах улыбка. Разровняв песок, Беа уходит тем же путем.

У Виктора не осталось никаких сомнений: он умрет. Его жизнь кончена. Его клетки отказывают одна за другой, с каждой секундой приближая смерть. Он снова в больнице, потому что ему стало хуже.

Он только и делает, что стонет и молится, забыв про еду и пьесу. Пытается вырвать иглу капельницы из руки, потому что считает, что она только продлевает его мучения. Но медсестры в белых халатах возвращают ее на место, говоря «Нельзя», как будто он несмышленый ребенок. Он ругается с ними, обзывает нехорошими словами. Одну даже называет шлюхой, отчего медсестра вся в слезах убегает из палаты. Ему стыдно, но ему больше не на ком выместить злость, которая постепенно завладевает его телом и мыслями.

Присутствие Розы его страшно раздражает. Она не должна видеть его в таком состоянии. И раздражает, что она все время говорит, что нужно бороться. Неужели она не понимает, что у него больше нет сил на борьбу?

Почему бы ей просто не уйти и не оставить его в покое?

Визиты Мирьи тоже доводят его до отчаяния. Ему не хочется, чтобы дочь запомнила его жалким и беспомощным, на больничной койке, перепачканной его испражнениями.

– Вам придется остаться в больнице на пару дней, – говорит онколог, от которого пахнет кремом для кожи без косметических отдушек. Во время разговора у него подергивается правое веко.

– Мы пока приостановим химиотерапию, – говорит другой врач. От него ничем не пахнет. И у него проблемы с линзами.

Странная реакция, обсуждают они между собой. Но не удивительная, учитывая его возраст, избыточный вес и слабое сердце. Может, это в них причина.

– Что можно сделать? – вопрошает Роза.

– Единственное, что можно сделать, – это ждать, – в один голос отвечают врачи.

– Разве вы не можете сделать что-нибудь еще?

Они с недоумением смотрят на Розу и бормочут, что дали ему все возможные лекарства от боли, тошноты, судорог, усталости, головной боли, приступов паники и т. д.

– Может, это побочный эффект от всех этих лекарств, которые вы ему дали против побочных эффектов? – спрашивает Роза.

Они качают головами и отвечают, что это невозможно. По крайней мере, с точки зрения медицины.

– То есть вы просите меня ждать? – расстроенно говорит Роза.

Кивнув, они уходят. Им нужно заниматься другими пациентами, и их не волнует, что вот этот пациент – самый главный человек на свете для Розы.

Роза в бешенстве. Но она не знает, что можно сделать, и потому сидит на белом пластиковом стуле, жалобно поскрипывающем под ее весом. У нее нет сил даже на то, чтобы встать. Ее парализовало при одной мысли, что она может потерять Виктора. А именно это и произойдет, если ждать и ничего не делать. Никто не придет и не поможет.

Ей придется действовать самостоятельно.

Еще одна попытка подняться со стула, но ноги не слушаются.

Мирья? Где Мирья?

(В туалете. Мочиться больно. Может, это мочеполовая инфекция? Мирья надеется, что да, потому что она где-то читала, что такие инфекции приводят к выкидышам.)

Раздается сухой треск, и стул подкашивается под Розой.

Она плюхается на пол и видит, как паук, напуганный грохотом, улепетывает на своих тонких ножках.

Роза не пытается его прихлопнуть, не потому, что ей не хочется, а потому, что у нее есть другие дела.

Она встает, разминает затекшие члены. Стул сломался вовремя. И у лишнего веса есть свои плюсы.

– Оставайся здесь, – говорит она вернувшейся из туалета Мирье.

– Куда ты? – спрашивает Мирья, гадая, кто сломал пластиковый стул.

– Искать того, кто в этом разбирается.

Не дав Мирье возможности задать другие вопросы, Роза вылетает из дверей и спешит вниз по коридору, буквально сметая всех на своем пути. Завидев ее, люди отшатываются.

Она бежит так, что только ветер свистит, сдувая анемичных аноректиков.

Вся запыхавшаяся, Роза выбегает на парковку. Пот льет с нее ручьем. Гд е она оставила машину? Давай напряги память. Там.

Протискивается между тесными рядами машин, задевая пару из них и обрушивая на себя град ругательств со стороны владельцев, наконец добирается до своей и, превышая все дозволенные скорости, мчится в центр.

Она паркует машину перед зданием с надписью «Союз сомалийцев», влетает в фойе, заполненное курящими и играющими в шахматы мужчинами, и спрашивает, как можно найти Юсефа Фараха.

В ответ тишина.

Женщинам нельзя заходить сюда. Это негласное правило, которое Роза нарушила, и она должна понести наказание.

– Мой муж умирает, – продолжает она.

Снова тишина. Женщина должна знать свое место.

– Это срочно!

Роза начинает рыдать. Это уже слишком. Председатель союза Абди выталкивает ее в соседнюю комнату, ищет телефон и записывает на бумажку.

– Храни Аллах тебя и твоего мужа, – хлопает он ее по плечу.

Роза выскакивает на улицу, оставляя своих африканских собратьев весь остаток дня обсуждать невоспитанных женщин, которые забивают голову феминистскими глупостями и теряют всякую женственность.

Теперь они, видите ли, тоже желают целыми днями курить и играть в шахматы и не желают слушать детский крик, стирать белье и отскребать жир с кастрюль.

Хотят быть в мечети в первом ряду, а не в последнем.

Хотят сами решать, носить им чадру или нет.

Пусть делают как хотят, говорят мужчины, которым лень сохранять традиции.

Это противоречит Корану, твердят другие, которым нечем больше заняться, кроме как сохранять традиции.

Я скучаю по дому. Я хочу работать. В этой стране я не чувствую себя мужчиной, думают третьи, уставшие жить на пособие в постоянном страхе, что на них нападут неонацисты. Они устали от пустых обещаний. Они устали жить ничего не делая, потому что безделье делает человека равнодушным к жизни.

Работа? Конечно, работа есть. Можно убираться, ухаживать за престарелыми, вывозить мусор, полоть сорняки, продавать хот-доги в киоске или подавать свинину в «Макдоналдсе». Что, ты слишком хорош для такой работы? У тебя есть квалификация? А у кого ее нет? Это тебе не рай. Это Швеция. И тут твое образование никого не интересует. Не важно, что ты слышал раньше. Давай заполняй анкету на пособие (черт бы их побрал, этих черножопых дармоедов, которые понаехали тут, чтобы жить на наши налоги), и рано или поздно что-нибудь подвернется.

Безделье лишает желания жить. Вы скажете – несчастные люди? Или лодыри на шее у государства? Какая, к черту, разница, размышляет Роза, направляесь в Акаллу, где живет Юсеф с семьей.

В Акалле она с трудом находит дом, адрес которого назвал ей Юсеф по телефону. По телефону Роза сказала, что ей нужна помощь, и это срочно.

Разумеется, он поможет. Ему все равно особо нечего делать.

Роза припарковывает машину перед серо-желтым домом и спешит ко входу. Вся семья Фарах ждет ее в гостиной. Роза звонит в дверной звонок, и младшие дети бегут открывать.

Розе открывает маленькая девочка, которая при виде этой огромной вспотевшей женщины начинает громко орать. Ну вот, мной уже детей можно пугать, думает Роза, переступая порог.

Навстречу ей из гостиной выходит мужчина. Высокий, худой, с совершенно седыми волосами, хотя ему нет еще и сорока. Он унаследовал свою работу от отца, а тот в свою очередь – от своего отца, и так в течение нескольких поколений. Юсеф лечит душу и тело с помощью трав и заклинаний. Он часто просит совета у духов предков, и они всегда ему помогают. Юсеф сбежал в Швецию, потому что не хотел принимать участия в гражданской войне, и, хотя с тех пор прошло много лет, так и не решился вернуться. На родине его считают предателем. Он мечтает увидеть своих родителей, но они боятся летать на самолете, а долгое путешествие на корабле мама не выдержит. У нее слабое здоровье, и даже папины травы не помогают.

– Юсеф.

– Роза.

Они пожимают друг другу руки и идут в гостиную, где Юсеф угощает Розу чаем и расспрашивает о состоянии Виктора. Внимательно выслушав гостью, идет в спальню, достает одежду знахаря, надевает сандалии и шапку с меховой оторочкой, собирает травы, целебную воду и лечебную золу.

Возвращается в гостиную, где, выстроившись вдоль стены, его ждут дети. Младшая при виде папы в незнакомом наряде открывает было рот, чтобы снова закричать, но решает взять пример со своих старших братьев и сестер и для разнообразия помолчать. Жена Юсефа тоже смотрит на него, открыв рот от изумления.

Она вдруг вспомнила человека, за которого когда-то вышла замуж.

Кивнув Розе, Юсеф идет к выходу.

Ход белым офицером с С6 на Е4 угрожает черной ладье, а в перспективе и черной королеве, если все пойдет по плану. Монс откидывается на спинку стула и делает невинное лицо, чтобы Ханах не догадался о его плане.

Давно они уже так не играли. Ханах пять раз отказывался от партии, ссылаясь на болезнь, вылечить которую не в силах ни один доктор.

Монсу кажется, что Ханах сам виноват в своем состоянии. Ему просто нравится пребывать в депрессии, и он не позволяет ничему хорошему просочиться в его жизнь.

Но сегодня утром Ханах внезапно поднялся с постели, распахнул окна настежь, сходил в магазин за рыбой и овощами, приготовил праздничный обед и пригласил Монса.

После обеда они достали шахматную доску.

– Поменяем пластинку? – спрашивает Монс, используя запрещенный прием.

Ханах бросает на него недовольный взгляд, но ничего не говорит, только хмыкает. Плохой знак.

Черная ладья какое-то время раздумывает, не съесть ли белую пешку, но, поборов искушение, делает пару шагов назад, чтобы лучше защитить королеву.

Выругавшись про себя, Монс встает и меняет пластинку на проигрывателе с Бетховена на Шуберта. Вдруг это поможет ему выиграть.

Ханах знает все его запрещенные приемы наизусть. Закрыв глаза, он уносится мыслями в прошлое, где он когда-то был первой скрипкой в Кабульском симфоническом оркестре.

Открыв глаза, он уже не помнит, какой была его стратегия в игре, и не помнит, на какие уловки идет Монс, лишь бы отвлечь его внимание от доски.

Игра заканчивается победой белых. Угрызения совести Монса не мучают. В любви и игре все средства хороши.

– Я кое-кого встретил, – говорит он Ханаху потом, когда они уже сидят на диване и пьют крепкий пряный кофе с липкими восточными сладостями.

Впервые он осмелился поделиться своей радостью с другим человеком. Ему страшно, что все закончится, стоит только кому-то об этом рассказать.

Ханах кивает с таким равнодушным видом, словно Монс ему только что сообщил, что на обед у него была картошка с рыбными палочками.

Наверное, он ему завидует. Ханаху хочется, чтобы Монс оставался таким же одиноким, как и он сам. Монсу понятны эти чувства, но все равно ему грустно. Расстаются они довольно холодно.

Когда последний обход заканчивается и дежурные медсестры скрываются в комнате для персонала, Роза подает знак Мирье в другом конце коридора, которая в свою очередь кивает Юсефу, стоящему в углу с сумкой с травами под черным пальто. Он заметно нервничает. Пальцы крепко вцепились в ручку сумки. Стараясь двигаться как можно бесшумнее, Юсеф идет к больному.

Ему уже случалось бывать в шведских больницах и общаться с врачами, которые воротили нос от любых методов нетрадиционной медицины и называли таких, как он, шарлатанами, наживающимися на людском отчаянии. В чем-то они, может быть, и правы. Но Юсеф, например, готов помогать людям. Просто он считает, что заслуживает вознаграждения за свою работу. Ему, как и всем остальным, нужно на что-то жить.

Он заходит в палату и тут же чувствует, какое слабое энергетическое поле вокруг пациента. Этот мужчина на кушетке готов опустить руки.

И дело тут не в телесных, а в душевных силах.

Сняв пальто, Юсеф подходит к кушетке и встречается с больным глазами. Они коротко кивают друг другу. Никто не произносит ни слова, но оба знают, что это не визит вежливости.

– Встань за дверью. Если кто-нибудь придет, скажи, что Виктор спит и чтобы его не беспокоили.

Мирья подчиняется, но закрывает дверь неплотно, чтобы сквозь узкую щелку следить за тем, что будет делать этот таинственный знахарь.

Он читает молитвы, поет песни, кормит Виктора травами, поливает его водой и посыпает пеплом, кружит вокруг его постели, пока, наконец, не падает на пол и не начинает биться в конвульсиях. Виктора тоже трясет. Зубы отбивают чечетку. Наконец Юсеф поднимается на ноги, кладет руку Виктору на живот и несколько раз нажимает. Отодвигает кровать от стены. Встает за спинкой и кладет руки Виктору на голову. Пот капает с лица. Нужно прогнать темноту и впустить свет.

Последняя судорога пробегает по телу, и все заканчивается.

Юсеф кивает Розе, она поспешно подвигает стул, на который он тяжело опускается и просит воды. Постепенно дыхание его успокаивается.

Виктор спит, то и дело вздрагивая во сне. Все его тело мокрое от пота.

– Так и должно быть, – успокаивает ее Юсеф.

– Хочешь поесть? – спашивает Роза, которая в состоянии стресса способна думать только о еде. К тому же он потратил столько энергии.

Юсеф отрицательно качает головой.

Роза идет к Мирье, которая дремлет на посту. Они садятся рядом в коридоре. Мирья кладет голову маме на колени.

– Когда мы поедем в Сомали, мама? – спрашивает она сонно.

– Когда папа поправится, – отвечает Роза. – Надо же кому-то присматривать за кафе, пока мы в отъезде.

Кивнув, Мирья засыпает.

Роза кладет ей голову на макушку и вспоминает ту ночь, когда она появилась на свет.

Это было в конце лета, и ночи стояли прохладные. В приоткрытое окно проникал свежий ночной воздух. Виктор спал рядом с ней в кровати. Из соседних комнат доносился женский шепот. Мирья уютно устроилась в ее объятиях. Роза родила уже троих детей и все равно не переставала удивляться тому, какие младенцы маленькие и хорошенькие. Она улыбалась, любуясь личиком Мирьи, и слезы текли у нее по щекам. Малышка открыла ротик и начала кричать, разбудив своими криками Виктора. Роза дала ей грудь, и девочка затихла. Виктор провел пальцем по пушку у Мирьи на макушке, поцеловал Розу, спросил, не надо ли ей чего, и, получив отрицательный ответ, снова погрузился в сон. Это была волшебная ночь. Ночь, которая никогда больше не повторится, потому что время не повторяет себя.

Она засыпает, обнимая Мирью, и просыпается под утро от того, что Юсеф положил руку ей на плечо.

– Мне пора, – говорит он.

Роза кивает и начинает судорожно рыться в карманах в поисках кошелька. Мирья тоже просыпается и озирается по сторонам в поисках ближайшего туалета. Юсеф видит, что она беременна, и Мирья видит, что он видит.

Она умоляюще смотрит на него, качает головой. Он ничего не отвечает, и Мирья бежит в туалет, где ее тут же тошнит.

Получив деньги, Юсеф идет к выходу, проходит мимо дежурного врача и с триумфом думает, что пациенту в палате 342 их помощь уже не нужна.

Купив кофе в автомате, он выходит из больницы, садится на скамейку и, подставив лицо лучам утреннего солнца, жмурится, воображая, что он дома, в деревне, собирается с отцом и братьями на охоту в саванну.

– Молодцы! Я всегда знала, что вы снова сойдетесь. Вы же просто созданы друг для друга. А это небольшой презент от нас, – поздравляют Эвелин подруги, стараясь не показывать своего скептицизма по поводу будущего этой странной пары. Достаточно только взглянуть на приглашение на вечеринку, разосланное по электронной почте, на котором написано Jack amp; Evelyn together again, celebrating with a small party («Небольшая вечеринка по случаю того, что Джек и Эвелин снова вместе»). Никто не понял, почему приглашение было написано по-английски, даже Джек с Эвелин понятия не имеют, зачем им это понадобилось. Может, чтобы выглядело круче?

Разве Эвелин не говорила, что ненавидит Джека за то, что он изменил ей, а потом целый год преследовал, как самый настоящий псих?

Разве Джек не спал со всеми подряд в надежде встретить ту единственную, которая сможет заставить его забыть об Эвелин? И разве не обещал он оставить ее в покое?

Все эти мысли омрачают вечеринку, но только вначале. С повышением уровня алкоголя в крови гости все меньше интересуются тем, по какому поводу праздник, и все больше хотят праздновать.

– Выпьем, ребята! – Джек поднимает бокал. Он еще недостаточно пьян, чтобы оценить радость от возвращения прежних друзей.

– Выпьем, девчонки! – вопит Эвелин, которая, когда напивается, имеет обыкновение танцевать на столах, сшибая лампы. Такое влияние на нее оказывает алкоголь.

Теперь они просыпаются в одной постели каждое утро. Завтракают вместе. Занимаются любовью. Ужинают вместе. Признаются друг другу в любви. Они рассказали родителям, что снова вместе. Решили пожениться осенью, быстро завести детей и забыть все то, что произошло за этот кошмарный год.

С Патриком Эвелин уже порвала. Все равно он всегда был для нее только временной заменой Джеку. Она уже начала перевозить свои вещи к Джеку, пообещав отдать свою квартиру подруге. Его шкафчик в ванной комнате теперь ломится от косметики, кремов и тампонов. В холодильнике – одни диетические продукты. В гардеробе заняты все полки и вешалки. То же и со шкафчиками для обуви в прихожей. Эвелин заменила занавески в спальне. Переставила мебель. Сказала, что им нужно купить кровать побольше. Она слишком долго принимает душ по утрам и заваливает его рабочий стол своими бумагами. Джек понимает, что больше ее не любит.

Он стоит у стены в гостиную и смотрит, как она смеется, улыбаясь, посылает ему воздушные поцелуи, лезет к нему с ласками и словами:

– Дорогой, я так счастлива.

От Эвелин несет алкоголем, но дело не в этом. Только сегодня утром Джек наконец понял, что он ее не любит.

Он совершил ошибку.

Очередную ошибку.

Джек идет в кухню, дрожащими руками наливает стакан воды. Его подташнивает. Стакан выскальзывет из рук. В голове шумит.

По ночам его мучают кошмары.

Он думает о Беа.

Скучает по ее гибкому телу, по всему, что она сказала и не сказала. Внезапно ему становится любопытно, кто она, чем занимается, о чем мечтает, чего хочет добиться в жизни. Внезапно ему хочется побывать у нее дома и познакомиться с ее отцом. С ней он мог бы быть собой. Не то что с Эвелин. Эвелин, которая мечтает о сытой и заурядной жизни. Карьера, дети, вечеринки со спиртным, Новый год с его родителями и Рождество с ее родителями, и чтобы к пенсии скопить денег на яхту и домик на Ривьере.

Джек не сомневается, что Беа сразу же согласилась бы, предложи он ей:

поехать в кругосветное путешествие с рюкзаком и палаткой;

продать все имущество, уехать жить в деревню и вести натуральное хозяйство;

заняться любовью в вагоне поезда, и так, чтобы их застукали;

построить деревянный дом с резными наличниками;

завести детей, не планируя семью;

спать все лето на улице под звездами;

качаться на качелях;

играть, как в детстве;

проживать жизнь, а не наблюдать за ней со стороны.

Да, это любовь.

Джек вздрагивает. Он бросил ту, которую любил. А ту, которую разлюбил, позвал обратно. Он самый большой идиот на этой планете.

– Что тебя так веселит?

Приятелю уже хватит спиртного.

– Ничего.

– Ты под кайфом, что ли? Конечно же под кайфом. Ты же врач. Можешь себе все что угодно выписать. Я бы тоже так делал, если бы был врачом. Пожалуйста, доктор, я буду хорошим, выпишите мне веселящие таблетки…

ТЕЛЕГРАМ

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Большая библиотека с любыми жанрами и авторами

Большая Библиотека

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги