Мари Антильская. Книга вторая

ГЛАВА ПЕРВАЯ Хлопоты Лефора

Свернув все паруса, «Сардуана» укрылась в небольшой бухте в нескольких кабельтовых от Пуэнт-де-Сабль. У Пьера Дюбюка, капитана судна, друга колониста Лафонтена, немало избороздившего моря вокруг Антильских островов, был там свой «пеленг» — две растущие рядом кокосовые пальмы и еще одна чуть поодаль; по ним он определял местоположение гавани и реки, где можно было пополнить запасы пресной воды.

Однако «Сардуана» все это время неизменно оставалась на якоре, и только одна-единственная шлюпка отошла от ее борта двумя днями раньше, дабы доставить на сушу отца Фовеля и сопровождавшего его добровольца-колониста по имени Легран.

С того самого момента, как монах покинул корабль, Лефор почти не появлялся на палубе, он поднимался туда лишь утром и вечером окинуть взором горизонт со стороны суши и посмотреть, нет ли каких сигналов, возвещающих о возвращении францисканца.

Куда меньше терпения проявлял Пьер Дюбюк. Это был юноша лет двадцати с небольшим, друг отца Лаба, повзрослевший в тропиках и скроенный не менее ладно, чем сама «Сардуана». Никакое дело не могло его испугать, сколь трудным ни казалось бы оно с первого взгляда. Впрочем, он уже успел перепробовать немало разных занятий. Был моряком, потом плантатором, однако благоразумно бросил колонистское дело, едва достопочтенный господин де Трезель добился от Островной компании привилегий по части выращивания сахарного тростника, вот тогда-то он и нанялся на одно английское судно, которое занималось работорговлей, перевозя живой товар с Гвинеи на Барбадос. Он успел немало пережить, много повидать, и чем-либо удивить его было достаточно сложно.

Тем не менее авантюра, в которую он оказался втянут по просьбе Лафонтена, не вызывала у него ни малейшего энтузиазма. Он был из тех, кто уверен, что генерала не освободишь иначе, кроме как с помощью пушечных ядер. Он отнюдь не был дипломатом и презирал тех, кто изображал из себя миролюбивых посредников. Сам любитель крепко выпить, он быстро заметил, что по части спиртного францисканец может дать ему сто очков вперед.

И это оказалось для Дюбюка еще одним основанием не слишком-то верить в успех лефоровского плана. Конечно, он не перечил открыто, однако, едва монах сел в шлюпку, которая должна была доставить его на сушу, саркастически ухмыльнулся и крикнул прямо в ухо Лефору:

— Одному Богу известно, суждено ли нам когда-нибудь снова увидеть этого благочестивейшего из монахов!

— Это почему же, позвольте вас спросить?

— Да потому, что мне слабо верится, будто эти люди в сутане могут добиться успеха где-нибудь еще, кроме как при французском дворе. Что же касается лично меня, то никогда в жизни не стал бы я слушать кардинала, а еще меньше какого-то жалкого монаха… Уж не воображаете ли вы, будто я способен поверить в успех человека, который отправляется на встречу с командором с огромной тыквенной флягой с ромом наперевес вместо наплечника!

Потом, слегка подумав, добавил:

— Впрочем, уверен, что командор де Пуэнси, который, думается, сделан из того же теста, что и ваш покорный слуга, ни за что не примет монаха! Пусть хоть тот посулит ему луну в кармане!

— Зря волнуетесь! — возразил ему бывший пират. — Для церковников нет ничего невозможного, коль скоро дело пахнет парой-тройкой экю или какими-нибудь заманчивыми почестями… А этот отправился в путь в надежде не просто сколотить себе небольшое состояньице, что для него значит не слишком-то много, ибо, думается, этот самый монах ни за какие блага на свете не впадет в грех зависти, но, главное, получить митру, а мне не приходилось встречать ни одного священника, который не продал бы за митру отца с матерью, да еще и братьев в придачу!

Лежа на неудобной койке, с еще тлевшей трубкой под рукой, Ив Лефор не торопясь потягивал ром, когда в его тесной каюте вдруг появился Пьер Дюбюк.

На замкнутом лице Дюбюка застыло выражение глубокого раздражения.

— Сударь, — заявил он, — то, чем вы вынуждаете меня заниматься, не имеет никакого отношения к ремеслу моряка, ибо я чувствую себя во сто крат лучше в своей крошечной бухточке на Мартинике, там я, по крайней мере, могу предаваться радостям рыбной ловли. Ясно как Божий день, что ваш монах уже никогда не вернется назад. Ром, что он увез с собою на плече, был, конечно же, без всякого промедления перелит в брюхо, а в таком состоянии он легко мог допустить какую-нибудь неслыханную дерзость в отношении командора! По правде говоря, я нисколько не сомневаюсь, что вместо митры отец Фовель нашел себе в Бас-Тере уютную сырую темницу… И скорее всего, в это самое мгновение он преспокойно гниет себе там в обществе нашего бедного друга Леграна!

— Если бы отцу Фовелю и вправду угрожала хоть малейшая опасность, можете мне поверить, мы бы уже давно об этом услышали. Уж мне ли не знать этого францисканца… Ни на одном из островов не сыскать ему равного в том, чтобы без промедления выхватывать из-за пояса пистолеты, или в том, чтобы немедля жаловаться Святой инквизиции, если ему не удается одержать верх в каком-нибудь деле. Известно ли вам, что он одинаково способен благословлять пули, которые вылетают из его пистолетов, и огорчать Пресвятую Деву самыми гнусными богохульствами, которые только могут слететь с уст самого последнего испанского простолюдина, пока не добьется того, чего хочет?

— Все это вовсе не исключает, — возразил Дюбюк, ничуть не убежденный доводами, — что он, как и любой простой смертный, не мог нарваться на какого-нибудь полоумного часового, который, не говоря худого слова, начинит вам голову свинцовыми шариками, или наступить на змею, которая прокусит вас до самых костей! Впрочем, не в этом дело… Поможет ли Господь Бог отцу Фовелю или бросит его на произвол судьбы — меня в этом деле интересует лишь одно: как долго, по вашему мнению, нам еще придется его здесь поджидать?

Ив с невозмутимым видом взял свою кружку и поднес ее к губам. Потом поставил на место и, освободив руку, принялся считать по пальцам:

— Значит, так, среда, четверг, пятница, суббота… Сегодня у нас суббота. Подождем святого отца до понедельника! Как условились. Все складывается даже ко всеобщему удовольствию, ведь воскресенье на то и создано, чтобы отдыхать от трудов. А с чего это, спрашивается, нам трудиться больше, чем любому другому слуге Божьему?.. Так что нам осталось подождать еще всего сорок восемь часов…

— Сорок восемь тысяч чертей!.. — словно эхо выругался Дюбюк. — Еще сорок восемь часов чувствовать под пятками якорь и слушать, как якорная цепь трется о стенки клюза! Целых сорок восемь часов! Ладно, но имейте в виду, ни минутой больше, а потом вы можете делать все, что вам заблагорассудится, но если мы тотчас же не поднимем паруса, то, клянусь честью, лучше уж я сразу брошусь в море!

Ив с нахальной миной отвернулся и сделал вид, будто задремал.

Воскресенье прошло, не принеся никаких новостей об эмиссарах, посланных на переговоры с командором де Пуэнси. Это был тоскливый день, не отмеченный ни малейшими происшествиями и даже не скрашенный звуками голоса Дюбюка, молчаливо согласившегося подождать до понедельника.

Однако ровно в полдень в понедельник, даже не потрудившись поставить в известность Лефора, он отдал приказ сниматься с якоря.

Дул легкий бриз. В мгновение ока «Сардуана» распустила паруса и, мягко покачнувшись, подняла якорь.

Ярость, охватившая Ива, была подобна оружейному залпу. Лицо его побагровело. Он отбросил трубку, пнул сапогом кружку с ромом, отыскал свой кожаный берет и резким ударом кулака нахлобучил его себе на голову.

Потом распахнул дверь и, изрыгая проклятия, которым мог бы позавидовать самый последний матрос с гальюна, вырвался в узкий корабельный коридор.

Добравшись доверху, он аршинными шагами заметался по палубе, что было мочи крича:

— Эй, Дюбюк! Что, испугался? А ну, быстро ко мне! Ко мне, черт вас побери со всеми потрохами! Сейчас я вас хорошенько проучу! Так проучу, что вы у меня надолго запомните!

Матросы, спрыгивая со снастей, падали прямо ему под ноги, он грубо расталкивал их, награждая кого тумаком, а кого пинком под зад, от которых те вверх тормашками разлетались в разные стороны…

— Подонки поганые! — кричал он. — Погодите, сейчас я вас всех развешаю по мачтам, чтобы вы оборвали эти чертовы паруса… Где Дюбюк? Где он, чтобы я мог насадить его на свою шпагу! Дюбюк, фанфарон проклятый, а ну ко мне!

Дюбюк неспешно спускался с верхнего мостика, будто заранее готовый к этому взрыву ярости. Перед этим невозмутимым спокойствием, которого, казалось, не мог нарушить даже самый свирепый шторм, Лефор на мгновение почувствовал себя словно выбитым из седла.

— Эй, Дюбюк! — все же воскликнул он. — Похоже, мы плывем?

— Вы не ошиблись, мы и вправду плывем, — как ни в чем не бывало согласился Дюбюк.

— Но не припомню, чтобы я отдавал приказ поднимать якорь…

— Вы не ошиблись! Это я его отдал!

— Черт бы вас побрал, Дюбюк! Я сделаю из вас каплуна на вертеле, если мы тотчас же не вернемся назад!

— Можете возвращаться куда угодно, если есть охота, и даже ко всем чертям, я и пальцем не пошевельну, чтобы вам помешать! Но только «Сардуана» уже достаточно потанцевала на цепи!

Ив, так и не обнаживши своей шпаги, слегка отступил назад, смерил собеседника презрительным взглядом и сладчайшим голосом поинтересовался:

— Что это с вами, дружище? Может, вчерашнее вино оказалось чересчур кислым и свернулось у вас в желудке? Так-то вы держите свое слово? Учтите, что касается меня, то я не вернусь на Мартинику ни за что на свете! Клянусь Пресвятой Девой, лучше уж я запалю весь ваш порох и пойду ко дну вместе с вашей проклятой посудиной!

— Похоже, у вас мозгов не больше, чем у безголовой курицы! Да вы только взгляните на небо! Может, вы ослепли? Вы что, не видите всех этих чаек? Да достаточно поставить на мысе Пуэнт-де-Сабль хотя бы одного часового, и он обнаружит нас, будто мы у него на ладони. А известно ли вам, чего нам это может стоить? Мы рискуем иметь у себя за спиной десяток фрегатов, хорошо вооруженных и куда более быстроходных, чем наша бедняжка «Сардуана». Нас просто потопят к чертовой матери, и все дела, или же, если это вам больше нравится, мы сдадимся в плен, а это верная тюрьма для вас, для меня и для всего экипажа…

Ив оглушительно расхохотался.

— Тысяча чертей! — воскликнул он. — А что, интересно, по вашему жалкому разумению, ждет нас на Мартинике? Может, вы думаете, что там никто не заметил исчезновения «Сардуаны»? Может, вы вообразили себе, будто достопочтенный господин де Лапьерьер только и ждет, как бы встретить вас как победителя, с ружейными залпами, флейтами и барабанами? Полно валять дурака, Дюбюк, пораскиньте-ка лучше мозгами и уразумейте вы наконец, что тюрьмы Бас-Тера ничем не хуже темниц Сен-Пьера или Форт-Руаяля… Только здесь с нами будут обращаться как с военнопленными, а там без лишних слов накинут на шею пеньковый галстучек, и все дела, и это говорит вам сам Лефор!

А «Сардуана» тем временем все плыла себе и плыла. Она уже миновала узкий проход в бухту, вышла в море и, подхваченная более сильным пассатом, надув паруса, грациозно заскользила по волнам. Нос корабля легко покачивался, разрезая серебристые гребешки, а по обеим сторонам кормы, перепрыгивая с волны на волну и поблескивая серебром, взмывали летающие рыбки.

Лефор видел, как берег уходит все дальше и дальше. Он подумал про себя, что ничего не добьется от Дюбюка угрозами и, даже примени он к нему силу, верный капитану экипаж ни за что не простит ему подобного демарша. В конце концов, если разобраться, ведь «Сардуана» нужна ему только для того, чтобы вернуться на Мартинику с ответом командора!.. А если уж командор согласится обменять Дюпарке на господина де Туаси, то, черт побери, неужели же он не одолжит ему какую-нибудь посудину! Кроме того, Лефор слишком хорошо знал, что ждет его в Сен-Пьере или в Форт-Руаяле, чтобы оставаться на борту корабля, который направляется в их сторону!

Он резко переменил тон. И медовым голосом, с приветливой улыбкой проворковал:

— Дюбюк, вы просто гений!.. Я заметил это с самого первого взгляда. Единственный стоящий капитан на всем Карибском море! Тысяча чертей! Кто скажет, что это не так, можно считать, уже мертвец! Ах, Дюбюк, знали бы вы, как много бы я дал, чтобы быть таким же умным, как вы! Слово честного человека, ничего бы не пожалел, только бы быть похожим на вас… И знаете, Дюбюк, что бы я сделал, будь я таким же умным, как вы?..

Не понимая, к чему он клонит, Дюбюк с насмешливым недоумением уставился на бывшего пирата, тот же, будто не замечая этого взгляда, как ни в чем не бывало продолжил свою речь:

— Так вот, я вам сейчас скажу… Будь я на вашем месте, я бы немедленно сменил курс! И направил бы корабль носом на Бас-Тер…

— Вы полоумный! — взревел Дюбюк.

— А я вам что говорил?.. — с сокрушенным видом согласился Ив. — Я как раз и говорил вам, что вы намного умнее меня! Так вот, я повернул бы носом к Бас-Теру, а как только оказался бы на расстоянии трех пушечных выстрелов от форта, лег бы в дрейф, притормозил бы чуток, только чтобы спустить на воду шлюпку да еще успеть спихнуть туда этого старого болвана Лефора… И, клянусь честью, будь я на вашем месте, пусть бы даже потом командор повесил этого Лефора на первом попавшемся суку, я бы нисколько об этом не горевал… — И громовым голосом закончил: — Да, шлюпку! Дайте мне шлюпку, и вы увидите, вы все увидите, на что способен этот болван Лефор! Эй, шлюпку мне!

Не прошло и десяти минут, как «Сардуана» сделала элегантный вираж. На мгновение ветер туго надул паруса, но потом они снова поникли. Теперь надо было славировать, изменить курс относительно ветра, дабы он помог кораблю подойти как можно ближе к берегу. «Сардуана» двигалась довольно медленно, однако Ив и не желал лучшего, ибо не видел никакой нужды оказаться в форте Бас-Тер раньше, чем опустится ночь.

Ив растянулся на своей неудобной койке и наслаждался последними затяжками из трубки, когда к нему в каюту вошел Пьер Дюбюк.

Лефор постучал большим пальцем по трубке, откуда посыпался пепел вперемешку с еще не сгоревшими крошками табака.

— Понял! — проговорил он.

Он сунул в карман трубку, взял в руку кружку с ромом и одним глотком осушил ее до дна. Потом встал, снял с себя кожаный пояс и положил его на койку. После чего взял со стула свои пистолеты, с минуту поглядел на них и протянул Дюбюку.

— Вот, сохраните их, — промолвил он.

Таким же манером он поступил и со шпагой, предварительно обнажив ее и почтительно приникнув к ней губами.

— И это тоже. Можете ею пользоваться, если будет нужда, да только помните, что с теми, кто употребит ее во зло, непременно случаются всякие несчастья…

— Что это с вами? — не понял Дюбюк. — Что мне, интересно, прикажете делать со всем этим арсеналом?

— Сохранить его до моего возвращения. Потом вы мне вернете его назад… Не думаете же вы, что я намерен отдать все это командору, не так ли? Ведь кто знает, какой он окажет мне прием… А потом, вам когда-нибудь случалось видеть парламентария, который бы являлся для мирных переговоров со всем этим арсеналом на поясе? Нет-нет, Дюбюк, единственное, о чем я вас прошу, это беречь как зеницу ока эти дорогие мне вещи, с которыми я расстаюсь с самой жестокой сердечной болью… Но я слишком хорошо знаю свои повадки. Ведь стоит одному из этих обезьян-мятежников, обрядившихся в мундиры христианских солдат, посмотреть на меня свысока из-за своих накрахмаленных брыжей, как я способен тут же на месте отправить их к праотцам! А поскольку господину де Пуэнси вряд ли придется по вкусу, если кто-то примется сокращать наличный состав его армии, то осторожность не повредит… Прощайте, Дюбюк, ведь шлюпка уже спущена на воду, не так ли?

— Да, шлюпка на воде, — ответил капитан.

Дюбюк улыбнулся первым, и Лефор тут же последовал его примеру. Они вместе вышли на палубу. Уже опускалась ночь. В сгустившихся сумерках вокруг форта Бас-Тер мигали береговые огни. Они смешивались с фосфоресцирующими бликами, которые то там, то здесь пронзали чернильно-черную морскую гладь. На небе уже заблестело несколько звезд.

— Сюда, — указал Дюбюк. — Веревочный трап вот здесь. Надеюсь, вам удастся добиться успеха…

— Чтобы я да не добился! — тоном, не допускающим никаких сомнений, хоть и бесстыдно греша против истины, заверил его Ив.

— Весла в шлюпке. Вам остается только придерживаться направления береговых огней. Берегитесь часовых.

И вскоре ночь полностью поглотила Ива. По стуку сапог по дереву, после которого последовал град отборнейших ругательств, сопровождавших поиски весел, капитан понял, что тот благополучно добрался до шлюпки. Плеск воды возвестил, что шлюпка стала удаляться от корабля. Тогда он взял в руки рупор и приказал приступить к маневрам.

Ив же в лодке думал про себя, что ему совершенно некуда торопиться. Как только ему показалось, что он уже достаточно удалился от «Сардуаны», он тотчас же вытащил свою трубку, не торопясь, обстоятельно набил ее табаком и зажег мушкетным фитилем, который держал за лентой своего головного убора, запалив его с помощью кремня. Потом, уже покуривая, снова взялся за весла и только тут задал себе вопрос, как будет действовать дальше.

Уже вплотную приближаясь к берегу, он так и не придумал ничего лучше, как отдать себя на волю счастливого случая.

Он задал себе вопрос, не лучше ли будет покемарить на береговом песочке до восхода солнца и лишь потом отправиться в форт. Ведь не исключено, что командор в этот час отдыхает и отнюдь не склонен принимать визитеров. Однако по зрелом размышлении Ив пришел к выводу, что он не какой-нибудь первый встречный и что предложение, какое он намерен сделать командору, стоит того, чтобы вытащить губернатора из теплой постели.

После чего, уже не позволяя себе более ни малейших колебаний, он проворно натянул сапоги и походкой человека, не сомневающегося в своих намерениях, решительно направился к городу, в сторону форта.

Час был еще не позний. Несмотря на сигналы к тушению огней и мелькавшие то тут, то там на улицах Бас-Тера луки стрелков, Ив заметил, что многие таверны еще открыты. В них было полно народу, народу шумного, горластого, который одинаково громко орал и весело гоготал, оглушительно стуча по столу кулаком или рукоятью шпаги, стараясь привлечь к себе внимание хозяина.

Там царила обстановка, которая была словно нарочно придумана, чтобы искушать дьявола, всегда дремавшего внутри Ива. Он приметил заведение, на котором висела вывеска «Рабочая Коняга» и чьи двери были еще распахнуты настежь. Заглянув внутрь, он обнаружил там гулящих девок, матросов и каких-то типов, которые, судя по их странным нарядам, произвели на него впечатление завзятых драчунов и бретеров. Вино и ром лились рекою. Хохотали девицы… Ив не смог противиться соблазну и вошел в таверну.

Он сразу же приметил человека, который одиноко сидел за столом. С первого взгляда человек этот казался печальным, однако на самом деле лицо его выражало скорее какую-то бесстрастную суровость. Он небольшими глотками отхлебывал из оловянной кружки французское вино, размеренными движениями то и дело поднося ее ко рту, точно механическая игрушка.

На голове у него был длиннющий фетровый колпак, какие носят бретонские моряки, с той только разницей, что он был синим, тогда как бретонские колпаки, похожие на непомерно большие ночные, были красного цвета. Вместо камзола на нем была надета кожаная куртка, вся в жирных пятнах и каких-то ярко-красных разводах, которые вполне могли быть пятнами крови; однако на ногах у него не было ничего, кроме коротких штанов, едва доходивших до середины ляжек, тех штанов, что носят живущие на островах испанцы, они называют их «кальсонерас».

Сшитые из какой-то грубой ткани, эти «кальсонерас» были сплошь испещрены такими же, что и куртка, жирными и кровавыми пятнами.

С решительным видом Ив уселся подле него. Тот вел себя так, будто и вовсе не заметил внезапного соседства. Лефор заказал тафию и осушил кружку еще прежде, чем хозяин успел отвернуться от нового клиента, так Иву было сподручней — не тратя попусту времени, тут же заказать еще одну порцию выпивки.

Теперь он чувствовал себя куда лучше. Он уставился на соседа по столу, который, казалось, даже не замечал его присутствия.

Тем не менее, не поворачивая головы, незнакомец вдруг поинтересовался:

— Что за корабль? Что за команда?

Лефор огляделся по сторонам, пытаясь понять, к кому могли быть обращены эти слова, однако вынужден был признать, что, по всей вероятности, к нему — больше вроде бы не к кому.

И с апломбом, в каком ему не было равных, ответил:

— «Сардуана», капитан Дюбюк…

— Что-то не слыхал… — произнес незнакомец. — Должно быть, кто-нибудь из новеньких?

— Если бы ваши глаза умели видеть в темноте, — возразил Лефор, — вы не могли бы не заметить его всего каких-нибудь полчаса назад, неподалеку от Бас-Тера, на расстоянии не более трех пушечных выстрелов. Однако он повернул вспять и поспешил туда, куда призывал его сам дьявол!

Тут незнакомец наконец-то удостоил Ива взглядом, отражавшим недюжинное любопытство, и, нахмурив брови, переспросил:

— Вы сказали, «Сардуана»? Капитан Дюбюк? Нет, сроду не слыхал ничего подобного!.. Уж не хотите ли вы сказать, что они высадили вас на берег, а корабль сразу же уплыл прочь?

— Черт меня побери, если это не так, и один Бог знает, куда его понесло!

Тут моряк почтительно поприветствовал Ива и представился в следующих выражениях:

— Лашапель, капитан фрегата «Принц Анри IV», сорок шесть пушек… Завтра мы поднимаем паруса, и если ваше сердце вам что-нибудь говорит, то у нас на борту найдется место и для вас…

— И куда же вы, интересно, держите курс? — опорожняя кружку, с кротким видом осведомился Ив.

— На Тринидад. Похоже, там должны пройти испанские галионы из Мексики…

Лашапель как-то дьявольски ухмыльнулся, потом пояснил:

— Только перегрузим с борта на борт товар и сразу назад…

— Вот досада! — пожалел Ив. — Какая жалость! А у меня как назло назначена встреча с командором, и я никак не могу отложить ее до другого раза…

— А!.. Догадываюсь, о чем пойдет разговор! Бьюсь об заклад, явились сюда, чтобы добыть себе корабль и, само собой, толковую команду в придачу! Охота попытать счастье и выпросить у командора патент на плавание, угадал?

— В общем, примерно так оно и есть, — почти согласился Ив.

— Послушайте, дружище, я дам вам один совет, очень полезный совет: главное, это заполучить патент, а когда он у вас в руках, возьмете здесь любой корабль, какой вам только понравится… Да только не радуйтесь прежде времени и не думайте, будто если вам Подфартило с патентом, то дело уже в шляпе… Главное, это корабль и команда! По правде сказать, посудин здесь, в Бас-Тере, хоть отбавляй, да только все они доброго слова не стоят, а команды и того хуже… Послушайте, дружище, мне нравится ваша физиономия… Она очень подошла бы нам на «Принце Анри IV»…

— Никаких шансов! — отрезал Лефор.

— Что значит никаких шансов, сударь? Уж не значит ли то, будто вам не улыбается плавать с капитаном Лашапелем?

— Да нет, ничего такого у меня и в мыслях не было, — ничуть не смутившись, заметил Лефор. — Просто не пойму, с какой это стати мне, бывалому капитану, наниматься простым матросом, пусть бы даже и к какому-то Лашапелю!

— Эх! — воскликнул капитан. — Сразу видно, плохо вы меня знаете! Попробуйте-ка найдите здесь у нас, в тропиках, другого такого капитана — и поймете, что только попусту потратите время! Да переберите хоть всех флибустьеров, а лучше меня вам все равно не найти!

— Флибустьеры, корсары, пираты — все вы друг друга стоите, с тех пор как не стало капитана Барракуды, — как-то вдруг посерьезнев, мрачно изрек Ив. — Слов сколько хочешь, а смелости не больше, чем у червяка, что поселился в сухой лепешке. Вот Барракуда — это был всем капитанам капитан! А ведь я, между прочим, начал заниматься этим ремеслом, когда вы еще и моря-то толком не видели! И уж коли речь зашла о капитанах, то уж их-то я перевидел на своем веку, что и не перечтешь — и Кидов, и Монтобанов, и Барракуд… Вот Барракуда, дружище, умел, к примеру, послать человека к праотцам с такой обходительностью, как никто другой на этом свете! Он вел людей на абордаж так любезно, как вам, прочим, никогда не удастся отвести юную девственницу на первый бал! Надеюсь, — прибавил он тоном, не предвещающим ничего хорошего, — вам и в голову не придет сравнивать себя с капитаном Барракудой? С человеком, который знал латынь и все такое прочее? С человеком, который раздавал матросам экю из своего собственного кармана, чтобы у тех, упаси Боже, не возникло искушения стащить свечку, которую он никогда не забывал зажигать Пресвятой Деве Всепомощнице всякий раз, когда нам доставалась хорошая добыча?

— Тысяча чертей! — в сердцах воскликнул Лашапель. — Вот уж чего нет, того нет, видит Бог, сроду не грешил этакими дворянскими причудами! Да, сударь, я не ношу парика, но, слово честного человека, пойдете со мной на «Принце Анри IV», будут у вас и экю, и свечка в придачу…

— Досада, — снова пожалел Лефор, — что вы поднимаете паруса именно завтра. Ведь никак нельзя сказать, будто голос ваш подобен барабану, ибо слова ваши имеют вес… Будь я проклят, если бы я с большой охотой не отправился с вами в плаванье, не задумай я встретиться с командором… Но меня ждет командор, мессир, и я никак не могу обмануть его ожиданий!

— Да бросьте! — недоверчиво воскликнул Лашапель. — Что вы, ей-Богу, заладили, командор да командор, так прямо он вас и поджидает! Уж не вздумалось ли вам, будто он из тех, с кем можно встретиться, когда вам пришла охота, как бы не так! Скорее всего, он отправит вас к своему адъютанту, лейтенанту Лавернаду, а тот пошлет куда подальше, обратив на вас не больше внимания, чем на любого облезлого пса, который прибежит сюда из саванны!

— Лейтенант Лавернад? — переспросил Ив. — А что это за человек? Я с ним не знаком и впервые слышу его имя…

— Ничего, вы еще его услышите! И дай вам Бог, чтобы это знакомство не принесло вам беды. Это отважный моряк! Один из самых отважных среди тех, кто остался верен губернатору, когда Регентство назначило на его место господина де Туаси… Надеюсь, вы не хотите сказать, будто и об этом тоже сроду не слыхали, а?

— Тысяча чертей! Еще бы мне об этом не знать! — возмутился Ив. — Мне известно и о том, что господин де Туаси поджидает сейчас на Гваделупе, когда наконец кардинал Мазарини соблаговолит прислать ему подкрепление, чтобы атаковать Сен-Кристоф!

— Да ничего вы не знаете! — с презрением воскликнул Лашапель. — Ровным счетом ничего!.. Перво-наперво, господин де Туаси уже давно не на Гваделупе… Будь у вас рассудка хоть на медный грош, могли бы и сами догадаться, раз уж вам довелось плавать с самим капитаном Барракудой… Неужели вы думаете, что, когда господин де Туаси узнал, что командор направо-налево раздает столько же патентов на плавание, сколько акул в море, и у него не счесть всяких кораблей, ему не пришло в голову, что рано или поздно господин де Пуэнси непременно высадится на Гваделупе. Вот он и предпочел взять ноги в руки да удрать как можно подальше от Бас-Тера… Кроме того, если вы думаете, приятель, будто господин де Туаси когда-нибудь получит это самое подкрепление, то, должно быть, у вас просто кулаки в глазах застряли! У Мазарини сейчас и других забот полон рот! Клянусь честью, кардинал Ре со своими псами не дает ему скучать!

— И где же сейчас господин де Туаси?

— Вот видите, я же говорил вам, что вы ровно ничего не знаете? А откуда вы, интересно, появились?

— С Мартиники!

— Господь побери! Да как же это так? Прибыли с Мартиники и даже не знаете, что именно там-то и нашел теперь приют господин де Туаси, и к тому же так перетрусил, что попросил убежища в монастыре отцов-иезуитов?!

— И когда же все это случилось?

— Да уж неделю тому назад!

— Тысяча чертей!.. — воскликнул Лефор. — Мне надо срочно увидеться с командором! И посмотрите, он примет меня с распростертыми объятьями! У меня есть для него такой «сезам», который откроет мне все двери!

— Особенно если вы приплыли с Мартиники, — заверил его Лашапель. — Он прямо обожает людей с Мартиники, только никак не найдет по своему вкусу… Говорят даже, будто какой-то монах предложил ему принять изрядное число колонистов с Мартиники…

— Монах? — переспросил, нахмурив брови, Лефор. — А вы его знаете, этого самого монаха?

— Видал, как вот сейчас вижу вас, в бас-терском форте. Он францисканец и, представьте, хотел убедить меня, будто вплавь добрался сюда из Сен-Пьера! Тысяча чертей! От него так разило ромом, что не удивлюсь, если на него не позарилась ни одна акула…

— Послушайте, капитан Лашапель, — проговорил Лефор, — искренне сожалею, что не смогу плавать с вами на борту «Принца Анри IV». Во всяком случае, на сей раз, и я тем более скорблю об этом, что вы такой приятный собеседник! Но надеюсь, вы все-таки не откажетесь осушить со мной вместе кувшинчик рому за здоровье короля и командора!

ГЛАВА ВТОРАЯ Лефор желает видеть господина де Пуэнси

Только что протрубили зарю, когда Ив оказался у караульного поста при входе в форт Бас-Тер. На посту пахло дымом, ромом, вином и салом. Факельщики еще дрыхли мертвецким сном в ожидании, когда их разбудят, что явно было уже не за горами, судя по новому караулу, который готовился сменить их на другом конце двора. Часовой оглядел Лефора опухшими от недосыпания глазами, и Ив подумал, что вполне мог бы засунуть свои кулаки в мешки, что висели у него под каждым глазом…

Он скрестил на широкой груди руки и с вызовом проговорил:

— Эй ты, караульный, ступай-ка живо доложи командору де Пуэнси, что с ним по делу первостепенной важности желает переговорить Ив Лефор, что прибыл сюда с Мартиники.

Сержант оглядел бывшего пирата с головы до ног, зевнул, поднял голову и поинтересовался:

— Значит, с Мартиники? И по какому же такому, позвольте спросить, наиважнейшему делу?

— Тысяча чертей! — с негодованием воскликнул Ив. — С каких это пор у командора алебардщики служат еще и секретарями? Может, и кардинал Мазарини тоже держит вас в курсе всех своих государственных дел? И какие же это нужны особые милости, чтобы вы оторвали зад от своего стула и вихрем бросились к генерал-губернатору?

Однако на караульного, судя по всему, эта тирада не произвела ровно никакого впечатления, ибо он снова, будто тот привиделся ему во сне, принялся изучать пришельца.

— Сдается мне, — проговорил наконец он, — что больно уж вы задаетесь для человека, который прибыл сюда с Мартиники! Не пройдет и месяца, как мы тут перевешаем сотню-другую таких гордецов, как вы, вот тогда поглядим, будете ли вы говорить так же свысока, болтаясь на веревке, как стоя ногами на земле!

— Ах ты мерзавец! — возмутился Лефор. — Ну хорошо же, тогда мне, видно, придется самолично отвести тебя к губернатору…

Он встряхнул беднягу, как дерево, с которого хотят собрать плоды, в чем тот, похоже, весьма нуждался, учитывая то обстоятельство, что он никак не мог очнуться ото сна. К счастью для него, в этот самый момент появился офицер в сопровождении сменного караула.

— Что за шум? — спросил он. — Что здесь происходит? — И, обращаясь к Иву, добавил: — Что это вы себе позволяете на караульном посту?! Мне придется посадить вас под стражу! Вы из какого ополчения?

Ив отпустил часового и отступил назад, дабы рассмотреть, с кем имеет дело. Молодой лейтенант с женственным лицом, украшенным тонкими усиками и острой эспаньолкой. Лефор невольно обратил внимание на бравую выправку офицера, во всяком случае, выглядел он куда молодцеватей, чем большинство офицеров Сен-Пьера.

— Ах, как вы меня напугали! — проговорил он. — Похоже, зря я рискнул оказаться на Сен-Кристофе, не прихватив с собой пистолетов и пороховницы! Сдается мне, что если немножко опалить порохом ваши усы, то вы, мой юный петушок, запоете не так громко! Не знаю, так ли вы хорошо владеете своей шпагой, как и голоском, да только у меня такое впечатление, что этот ваш голос мне еще на что-нибудь сгодится, слово Лефора!

— Этот человек сумасшедший! — воскликнул караульный, отряхиваясь и пытаясь устранить нанесенный его мундиру урон. — Полоумный какой-то, его надо связать да упрятать куда-нибудь подальше от честных людей!.. Он представился как будто каким-то графом, или маркизом, или уж не знаю кем с Мартиники!

— Ах ты, лгун бесстыжий! — завопил Лефор. — Да где это ты видел графов или маркизов с таким телосложением, как у меня?! Сударь, я и вправду прибыл сюда с Мартиники, — продолжил он, обращаясь к лейтенанту, — и проделал этот неблизкий путь вовсе не для того, чтобы терпеть оскорбления от какого-то жалкого сержантишки. Я прибыл сюда, чтобы повидаться с командором де Пуэнси.

Офицер не смог скрыть издевательской усмешки.

— Ах, вот как? — проговорил он. — Ни больше ни меньше как с самим командором де Пуэнси?

— Именно так, как слышали, и я не позволю вам сомневаться в моих словах, пока вы не доложите об этом лично его превосходительству…

— И как же прикажете доложить о вас губернатору?

— Ив Лефор! Офицер генерала Дюпарке, верховного правителя острова Мартиника!

— Прошу прощения, — несколько растерянно возразил лейтенант. — Вы сказали, офицер генерала Дюпарке, не так ли? Но разве вам не известно, что ваш генерал находится сейчас в плену, в этом самом форте?

— А вам не известно, что все колонисты Мартиники с нетерпением ждут его освобождения, и я приехал, чтобы увезти его отсюда?

Офицер обернулся к часовому и вполголоса заметил:

— Этот человек просто пьян! Тут не может быть никаких сомнений… Ему место за решеткой!

Лефор снова отступил назад и смерил офицера взглядом.

— Минуточку! — воскликнул он. — Это кого же, позвольте полюбопытствовать, вы собираетесь посадить за решетку? И кто из нас сумасшедший?

— Вы! — не замедлил с ответом лейтенант, жестом подзывая своих солдат.

Те взяли под прицел Ива, направив дула своих мушкетов прямо ему в грудь.

— Что ж, отлично сработано! — заметил он, сознавая собственное бессилие. — Отлично! Давайте сажайте меня в тюрьму, но предупреждаю, капитан Лашапель все равно придет и освободит меня! Слово Лефора! А ваши потроха развесит сушиться на стенах этого форта! Я говорю о капитане Лашапеле, что с корабля «Принц Анри IV».

— А откуда вы знаете капитана Лашапеля? — сразу смягчившись, поинтересовался лейтенант.

— А я у него за помощника или что-то вроде этого… — беззастенчиво солгал Лефор. — Так что давайте сажайте меня в тюрьму, и вы увидите, чем все это кончится, а я умываю руки!

Замешательство офицера сделалось еще более явным. Он знаком приказал своим солдатам опустить оружие и сделал шаг в сторону Ива.

— Надеюсь, вы и сами понимаете, — пояснил он, — что не можете так просто взять и встретиться с самим командором. Вы утверждаете, будто служите офицером у генерала Дюпарке? Чем вы можете это доказать? И потом, вы, кажется, сказали, будто собираетесь увезти его с собой, я не ослышался?!

— Пресвятая Дева! — воскликнул Лефор. — Само собой, стоит мне встретиться с командором, и я увезу генерала с собой! Может, вы в этом сомневаетесь?..

Лейтенант схватился руками за голову и горестно воскликнул:

— Я уже не знаю, то ли этот человек сумасшедший, то ли я сам схожу с ума! Ясно одно, надо срочно переговорить с лейтенантом Лавернадом, что я сейчас и сделаю!

— Во-во! — прервал его Лефор. — Давно бы так! Именно с Лавернадом, да не забудьте сказать лейтенанту Лавернаду, что его желает видеть Ив Лефор, друг отца Фовеля, и что в голове у него созрел преотличнейший план! Так вот, передайте ему все это, и, клянусь честью, не пройдет и трех дней, как вы получите повышение по службе!

— Так вы знакомы с отцом Фовелем?

— Черт побери! Это ведь я привез его сюда за митрой!

— Все, — заметил лейтенант, — с меня хватит! Я уже ничего не понимаю в этой абракадабре. Граф, маркиз, генерал, офицер, монах, митра… Пойду поговорю с Лавернадом! А вы ждите здесь…

Лейтенант вернулся, запыхавшись от быстрой ходьбы и все еще красный от пережитых впечатлений.

— Лефор, — обратился он к Иву, — прошу вас следовать за мной.

Лефор смерил уничтожающим взглядом часового, сунул в карман свою трубку и направился вслед за офицером.

Лейтенант привел его в какой-то узкий коридор и проговорил:

— Подождите здесь…

А сам постучал в дверь, которая была в нескольких шагах от Ива. Отворил дверь и вошел внутрь, плотно не прикрыв ее за собою.

Не прошло и трех секунд, как Ив услышал чей-то возбужденный восклик:

— Лефор?! Черт побери, так чего же вы медлите, ведите его немедленно сюда! Разве я не сказал вам, что жду его?..

Офицер снова появился, покраснев еще пуще прежнего, и доложил:

— Лейтенант Лавернад ждет вас, сударь, соблаговолите войти…

Лефор не заставил себя упрашивать и стремительно влетел в кабинет. Потом отвесил помощнику господина де Пуэнси поклон и застыл в почтительной позе.

Лейтенанту Лавернаду на вид было лет тридцать с лишним. Вопреки опасениям Лефора, он не выглядел человеком, которого только что подняли с постели. Лейтенант был полностью одет, с аккуратно расчесанным париком на голове. И весь он был какой-то опрятный, холеный, вплоть до кончиков ногтей. Руки его были напудрены и пахли духами. Лицо, еще молодое, уже носило на себе печать долгого пребывания в тропиках. Кожа вокруг скул высохла и казалась дряблой, вокруг рта пролегли морщины. Его нельзя было назвать красивым, но в нем чувствовалась порода, а также энергичный темперамент. Он сидел за столом, на котором в полном беспорядке были разбросаны кипы разных бумаг. Лавернад поднял голову, встряхнул кружевными манжетами и с приветливой улыбкой потер руки.

— Добро пожаловать, господин Лефор! — воскликнул он. — Весьма рад вас видеть… Садитесь, прошу, ведь нам с вами есть о чем поговорить, и разговор этот будет долгим, не так ли?

Лефор подошел ближе, уселся в одно из темно-красных плюшевых кресел, на которое жестом указал ему Лавернад, и глубоко вздохнул. Грудь его распирало от какой-то неуемной радости. Теперь уже ничто не казалось ему невозможным.

Лавернад смотрел с такой доброжелательной улыбкой, что он сразу же почувствовал себя вполне непринужденно, тем более что все еще оставался под впечатлением оказанной ему на караульном посту встречи, давая себе обещание рано или поздно отомстить часовому, посмевшему принять его за сумасшедшего!

— Итак, сударь? — обратился к нему Лавернад. — Так, значит, вы прибыли с Мартиники? И каким же манером вы сюда добрались?

Ив неодобрительно покачал головой.

— На «Сардуане», — ответил он. — Вместе с отцом Фовелем, которого я послал к вам парламентарием. Но Дюбюк, капитан, увидев, что отца Фовеля все нет и нет, пожелал возвратиться на Мартинику. А мне удалось вовремя покинуть корабль, чтобы встретиться с вами…

Лавернад снова довольно потер руки.

— Знаете ли вы, — заявил он, — как я рад, что вы пожаловали к нам? Ваш отец Фовель — самый отчаянный путаник, какого мне доводилось встречать в моей жизни… Он утверждает, будто вы обещали ему невесть что… митру, что ли… и потребовал без всякого промедления выдать ему эту самую митру… А где мне, черт побери, прикажете достать в этом форте митру? — закончил он, от души расхохотавшись.

— Лейтенант, — обратился к нему Лефор, — я взял с собой отца Фовеля, ибо у нас бытует такое мнение, будто командор сажает в темницу всякого, кто осмелится прибыть с Мартиники на Сен-Кристоф и разгуливать по острову. Сам я настолько намерен ограничиться ролью парламентария, что в доказательство даже оставил на «Сардуане» свои пистолеты и славную шпагу… Но, надеюсь, отец Фовель изложил вам наш план?

— Разумеется… Да только нам так и не удалось вытянуть из этого монаха ничего вразумительного… Ровным счетом ничего!

— Скажите, командор де Пуэнси согласен на обмен пленниками?

Лавернад внимательно глянул в лицо бывшему пирату и с улыбкой поинтересовался:

— Вы дорожите своим генералом, не так ли?

— Больше, чем собственной жизнью!

— Что ж, отлично! В таком случае могу обрадовать вас, что генерал-губернатор согласен! Только…

— Что только? — сразу встревожившись, переспросил Ив.

— Только господин де Туаси, насколько мне известно, отнюдь не у вас в руках!

Лефор облегченно вздохнул.

— Об этом можете не беспокоиться, — заверил он, — это уже мое дело… Дайте мне добраться до Мартиники, и ровно через сорок восемь часов можете пожаловать и забрать свой товар…

— И что же, вы собираетесь все это проделать один?

— Один… с помощью пары-тройки верных друзей…

Лавернад покачал головой. Лицо его по-прежнему хранило веселое, доброжелательное выражение. Судя по всему, Лефор ему явно нравился, и он, не отрывая взгляда, изучал его, пытаясь до конца понять, что это за человек.

— Жаль, — проговорил он, — что у нас здесь нет пары-тройки людей вашего закала!

— Вы растрогали меня до глубины души, лейтенант! — взволнованно воскликнул Ив. — Вот это разговор! Сразу видно, что вы умеете по достоинству судить о людях и вещах…

— Ах, я много слышал о вас и знаю о ваших подвигах! Мы ведь здесь в курсе этой истории с Бофором! И нам известно, как вам удалось подавить мятеж! Думаете, мы не поняли, что, не будь вас, этому бедняге Лапьерьеру ни за что не удалось бы справиться с событиями и они бы захлестнули его с головой! У нас ведь тоже на Мартинике есть осведомители… Вот почему мне хотелось бы говорить с вами вполне доверительно и со всей откровенностью. Вы сказали, что способны похитить господина де Туаси, и я охотно вам верю… Повторяю: будь у нас на Сен-Кристофе пара-тройка таких молодцов, как вы, это стоило бы дороже десятка флибустьерских кораблей…

— Ха! — презрительно воскликнул Ив. — Видал я ваших флибустьеров! Вашего капитана Лашапеля! Да дайте мне в руки флейту, и я обшарю их всех до единого, даже не потратив на это ни одного пушечного ядра!..

— Послушайте, — прервал его разглагольствования лейтенант, — я хочу отвести вас к командору де Пуэнси. И вы убедитесь, что и мы тоже вполне серьезно изучили ваш план! Вот посмотрите сами, — добавил он, — подойдите-ка сюда ближе…

Ив встал и обошел вокруг письменного стола. Потом наклонился, посмотрел туда, куда указал ему ближайший помощник генерал-губернатора, и увидел множество набросанных рукой отца Фовеля карт Мартиники и особенно форта Сен-Пьер.

— Теперь вы сами видите, что ваша затея и вправду весьма нас интересует, — добавил он.

Ив ткнул пальцем в небольшие крестики, нарисованные на море прямо напротив Сен-Пьера.

— А это, — поинтересовался он, — это что такое?

— Наши корабли, — ответил ему Лавернад.

— Шесть кораблей?! — не поверил он своим глазам. — Целых шесть кораблей?.. Шесть кораблей, чтобы атаковать Сен-Пьер?

— Разумеется, шесть кораблей и восемьсот солдат. Таковы силы, которые мы готовы предоставить в ваше распоряжение, чтобы захватить господина де Туаси и, если понадобится наша помощь, восстановить законную власть генерала Дюпарке…

— Черт побери! — выругался Лефор. — Тысяча чертей! А зачем мне так много? Да я и сам, без вас справлюсь с этим губернатором в изгнании, можете на меня положиться…

— Разумеется. Но, в сущности, командор не держит особого зла на господина Дюпарке и даже считает, что он был превосходным правителем. Поскольку он оказался серьезно дискредитирован в глазах Регентства, принявшего на веру донесения господина де Туаси, и по освобождении намереваются отозвать Дюпарке во Францию, мы просто восстановим его во всех правах, вот и все!.. Ладно, сударь, а теперь прошу вас следовать за мной, я проведу вас к господину де Пуэнси…

ГЛАВА ТРЕТЬЯ Идеи командора

Пока Ив шел за лейтенантом Лавернадом, в голове его вихрем проносились тысячи разных мыслей. Казалось, будто все это видится во сне. Привыкший к непрерывной борьбе, вечная мишень для нападок со стороны своего начальства, вынужденный зачастую действовать против собственной воли, он никак не мог поверить, будто план, который он придумал, может благодаря командору и его первому помощнику с такой легкостью стать реальностью.

Время от времени Лавернад оборачивался, чтобы удостовериться, следует ли за ним Ив, и опасаясь, не слишком ли быстро он идет. Но у Лефора были достаточно длинные ноги, и уж в любом случае он ни за что на свете не замешкался бы ни минуты в предвкушении встречи с господином де Пуэнси.

Они пересекли просторную приемную и оказались перед четверкой стражников с алебардами, почтительно вытянувшимися при приближении лейтенанта Лавернада. Тот дружески обратился к первому из них:

— Скажите, Фоверж, командор у себя?

— Да что вы, лейтенант, он всю ночь так и не выходил из кабинета. Вчера вечером допоздна задержался с отцом Фовелем, а когда тот отправился спать, командор все продолжал работать…

Лавернад обернулся к Иву, по-прежнему приветливо улыбаясь, и заметил:

— Ну как? Что я вам говорил, а? Теперь вы и сами видите, что ваш план и вправду весьма нас интересует! Господин де Пуэнси всю ночь бодрствовал, занимаясь нашими делами!

— И совсем напрасно! — заявил ему в ответ Лефор. — Говорю же вам, что я и сам справлюсь с этим господином де Туаси, мне достаточно будет лишь горстки преданных друзей…

— А генерал?

— Что же до генерала, то можете положиться на него так же, как и на меня! Поверьте, он уже давно не сосет грудь своей кормилицы, и достаточно будет вернуть ему свободу, а там уж он сам разберется и возьмет в свои руки все, что принадлежит ему по праву!

Но Лавернад уже его не слушал. Он тихонько, почтительно постучал в высокую двустворчатую дверь, и почти тотчас же из-за нее послышался голос, но такой приглушенный и слабый, что Ив не мог бы с уверенностью сказать, приглашал ли их командор войти или, напротив, велел не беспокоить.

Однако, должно быть, Лавернад обладал более чутким слухом, ибо с осторожностью, будто стараясь не поднимать шума, повернул рукоятку двери, толкнул одну из створок, ловко, по-кошачьи проскользнул в образовавшуюся узкую щель и тихо проговорил какие-то слова, смысла которых Лефор снова не уловил.

Тем не менее он расслышал звук отодвигаемого кресла и снова увидел лейтенанта, на лице которого играла такая широкая улыбка, что Ив начал было опасаться, не ловушку ли ему подстроили.

— Входите, Лефор. — Лавернад отошел в сторону и пропустил вперед бывшего пирата.

Ив уверенно ступил в кабинет. Человек небольшого роста, с седыми волосами и такой же седой бородкой эспаньолкой смотрел весело и живо. Он стоял за письменным столом, на котором лежал его парик, в полурасстегнутом камзоле, со слегка засученными кружевными манжетами; он производил впечатление, будто его от души веселила какая-то невысказанная мысль, это еще больше насторожило бывшего пирата.

— А-а-а!.. — воскликнул господин де Пуэнси. — Вот и наш храбрец пожаловал! Подойдите же ближе, друг мой, дайте-ка я на вас погляжу…

Ив сделал несколько шагов. Командор тоже пошел ему навстречу и с явным восхищением оглядел Лефора с головы до ног.

— Так вот вы какой, друг мой, значит, это вы свернули шею этому Бофору? Это благодаря вам удалось подавить мятеж на Мартинике? Примите мои комплименты!

— Ах, да о чем тут говорить, господин губернатор! — заскромничал Ив. — Мы даже фунта пороху не сожгли!

Губернатор повернул голову в сторону Лавернада, — который стоял чуть поодаль, за спиной Лефора, будто охраняя его.

— Какой здравый смысл, какие прекрасные суждения, — заметил командор. — Во всяком случае, редко встретишь такую удаль в сочетании с этакой бережливостью! Вот это мне по нраву… — И, обернувшись к Иву, добавил: — Отлично, друг мой, а теперь скажите-ка, каким ветром вас занесло в наши края, как вы сюда добрались?

— На «Сардуане», господин губернатор. На «Сардуане», с капитаном Дюбюком. Так же, как и отец Фовель.

Господин де Пуэнси с довольным видом потер руки.

— Одним кораблем больше! — воскликнул он.

— Не следует рассчитывать на него, господин губернатор, — вмешался Лавернад. — Господин Лефор уже объяснил мне, что этому капитану Дюбюку наскучило ждать, и лишь с большим трудом удалось добиться того, чтобы господина Лефора высадили в Бас-Тере, так этому капитану не терпелось поскорее вернуться на Мартинику…

Командор нахмурился.

— Тогда плохи наши дела, — заметил он. — Этот Дюбюк поднимет тревогу. И мы не сможем воспользоваться всеми преимуществами внезапного нападения!

Лефор сделал еще шаг вперед и проговорил:

— Будьте спокойны, господин командор, вот уж об этом и речи быть не может. Дюбюк — почти такой же друг генерала Дюпарке, как и все на нашем острове. Он не выдаст. Худшее, что может случиться, это то, что не успеет он высадиться на берег, как его тут же упакуют за решетку. Но вытянуть из него хоть слово нет никаких шансов!

— Так вы считаете, его могут посадить в тюрьму, едва он высадится на острове?..

— Скорее всего, так оно и будет! Да мы и сами с монахом Фовелем только чудом спаслись от лучников господина де Лапьерьера! Ведь этот господин де Лапьерьер и слышать не хочет об освобождении генерала, уж больно он пригрелся в его служебных апартаментах.

— Тем хуже для господина де Лапьерьера, — проговорил командор. — Весьма сожалею, но нам придется пойти наперекор его желаниям… Кстати, Лефор, у меня есть к вам несколько вопросов. Какими силами располагает сейчас господин де Лапьерьер в форте Сен-Пьер?

— Семьсот пятьдесят, а может, и все восемьсот солдат, сударь.

Губернатор снова переглянулся с лейтенантом.

— Это примерно столько же, сколько мы с вами и предполагали, Лавернад… А как насчет артиллерии, друг мой?

Ив посмотрел на потолок, пытаясь как следует собраться с мыслями, потом почесал подбородок и ответил:

— Считайте, сотня крупных камнеметов да сотни две английских пушек; всего получается штук триста, все это наш генерал захватил у противника…

Господин де Пуэнси как-то сухо закашлял и обратился к лейтенанту:

— Лавернад, попросите Фавержа принести мне чашку целебного настоя из трав.

Лавернад отправился выполнять просьбу, Пуанси же вернулся за стол и снова обратился к Лефору:

— Присаживайтесь, Лефор. Значит, говорите, сотня крупных камнеметов и штук двести каронад… гм… гм… Что ж, в таком случае, я могу обойтись без двух флибустьерских кораблей и завладеть фортом даже в том случае, если хотя бы двум моим судам удастся достигнуть берега…

— Господин командор, — обратился к нему Ив, как следует собравшись с мыслями, — к этому надо бы еще прибавить сотню кавалеристов да с полсотни лучников и алебардщиков. Но могу ручаться, что ни одна пушка в форте не произведет ни единого залпа…

Господин де Пуэнси с нескрываемым изумлением посмотрел на бывшего пирата.

— С чего вы взяли, сударь? Или, может, я ослышался?

— Да нет, сударь, вы ничуть не ослышались, ни единого залпа, если, конечно, вам будет угодно согласиться с моим планом…

Господин де Пуэнси раздраженно махнул рукой.

— Ах, оставьте, еще один план!.. Но ведь у меня тоже есть свой план! Вот уже три дня, как я тружусь над ним не покладая рук, и уверяю вас, друг мой, он уже продуман до мелочей!

— Скажите правду, у вас есть намерение завладеть нашим островом? — нахмурив брови, поинтересовался Ив. — Преследуете ли вы цель стать таким же хозяином на Мартинике, как и на Сен-Кристофе? Если да, то можете на меня не рассчитывать… Вас там считают мятежником, но на это мне ровным счетом наплевать. Однако я знаю, что Мартиника принадлежит генералу Дюпарке, и явился сюда с единственной целью — восстановить его в законных правах… Если в ваши намерения входит подчинить себе остров, тогда нам лучше поскорее закончить разговор, а вы не теряйте попусту время и отправьте меня в тюрьму, где уже томится в неволе наш генерал!

Господин де Пуэнси лукаво ухмыльнулся. Он не успел ничего ответить Иву, ибо в тот самый момент в кабинете вновь появился Лавернад в сопровождении Фавержа, несшего на подносе чашку с дымящимся напитком. Лицо командора радостно засветилось. Он взял чашку и с осторожностью поднес ее к губам. Потом поставил на стол и обратился к помощнику:

— Вы слышали, Лавернад, Лефор опасается, не собираемся ли мы с вами завладеть Мартиникой… — Потом расхохотался и продолжил: — Надеюсь, генерал Дюпарке Не станет держать на меня зла за свой долгий плен, как сам я не собираюсь упрекать его за то, что он пытался сделать пленником меня. Стало быть, думается, у нас есть все основания сделаться в будущем наилучшими друзьями, и, если он снова займет должность губернатора, я, по крайней мере, смогу рассчитывать, что у меня на Мартинике есть верный, испытанный друг и единомышленник…

Он тяжело опустился в кресло и немного поерзал, усаживаясь поудобней.

— А теперь поговорим о вещах более серьезных! Выходит, форт Сен-Пьер надежно защищен. Будем считать, что это так! Мы прибываем туда с шестью кораблями и восьмью сотнями вооруженных солдат. Не забудьте, Лавернад, что именно вы будете командовать эскадрой, так что вам не повредит еще раз послушать то, что я собираюсь поведать. Четыре судна подплывают так близко, что оказываются в пределах досягаемости пушек форта. Не дожидаясь первых залпов, кавалер де Граммон со своими флибустьерами продвигается вперед и делает попытку высадиться на берег… Граммон человек храбрый и отчаянный. Уверен, ему удастся это сделать… Перво-наперво он должен занять форт… Тем временем вы, Лавернад, продвигаетесь со своей эскадрой вперед и стреляете по тем точкам, где еще обнаружится хоть какое-то сопротивление…

— Не годится! — бросил Ив, без всякого стеснения перебивая командора.

— Не годится?! Это еще почему?

— Не годится, — еще раз повторил Лефор, — потому что, к моему великому сожалению, господин командор, ваш план рискует стоить слишком многих человеческих жизней… Кроме того, уверен, что людям на Мартинике не очень-то придется по вкусу, если генерал согласится вернуться к себе на остров с помощью пушечных залпов. Еще раз повторяю, все с нетерпением ждут его на острове, за исключением разве что десятка негодяев, которые во сто крат охотней предпочли бы видеть его мертвым, чем даже здесь, в одной из ваших сен-кристофских темниц! И в первую голову сам Лапьерьер… Но у меня тоже есть своя задумка, и поверьте, это единственный план, который хорош, с какой стороны ни погляди… Ну так что, соблаговолите ли вы меня выслушать или нет?

Господин де Пуэнси окинул Ива суровым взглядом, однако уступил:

— Хорошо, мы вас слушаем…

— Так вот, — начал Лефор, — присутствующий здесь лейтенант Лавернад прибывает со своей эскадрой и останавливается на расстоянии не ближе двух пушечных залпов от Сен-Пьера. Он… то есть я хочу сказать, мы… короче говоря, мы приходим туда ночью, в самую темень! Вы даете в мое распоряжение два отряда стрелков. Мы с ними, с этими стрелками, садимся в шлюпки и причаливаем к берегу. После этого вам уже больше не о чем беспокоиться. В полдень господин де Туаси будет доставлен к вам на борт, связанный по рукам и ногам… И не прогремит ни одного пушечного залпа!

— И как же, позвольте полюбопытствовать, вам все это удастся? Что вы будете делать, оказавшись на берегу? Каким манером вам удастся заставить замолчать форт Сен-Пьер?

Лефор скромно улыбнулся.

— А вот каким, господин командор, — пояснил он. — Значит, мы с двумя отрядами стрелков высаживаемся на берег, да? Потом поднимаемся в форт. Там, в форте, меня будет ждать один человек, его зовут Байардель… Это человек, который держит в своих руках весь гарнизон, и гарнизон этот подчинится ему с еще большим рвением, когда люди, увидев в море вашу эскадру, узнают, что эта эскадра привезла им генерала Дюпарке… Ручаюсь, что в форте не прогремит ни единого выстрела… Предупредив обо всем Байарделя, я отправлюсь в монастырь иезуитов, где нашел себе приют господин де Туаси, захвачу его и доставлю вам…

Командор вопросительно посмотрел на лейтенанта.

Лавернад, не шелохнувшись, с минуту подумал, потом ответил:

— План Лефора, господин командор, на мой взгляд, не так уж плох. Тем более что, если он провалится, ничто не помешает нам вмешаться, иными словами, приступить к осуществлению вашего плана в том виде, как его задумали вы… Более того, в этом случае мы сможем рассчитывать на помощь с берега Лефора и отданных в его распоряжение двух отрядов стрелков!

Господин де Пуэнси воздел руки к небу.

— Ладно, господа, уговорили! Да будет так! Лавернад, уточните с Лефором все детали операции! Поселите его вместе с отцом Фовелем… Будем считать, что дело решено. Не вижу смысла возвращаться к нему вновь!..

Лефор поднялся с кресла, то же самое сделал и губернатор, который направился к нему с протянутой рукой.

— Сударь, — проговорил он, — генерал вправе гордиться верностью, которую сумел внушить своим подчиненным. Он многим вам обязан. И вы можете рассчитывать на меня, я доведу это до его сведения…

— А он уже знает?

— Пока нет… Я хочу сделать ему сюрприз…

Лефор уже было направился к двери, потом обернулся и добавил:

— Господин командор, мы все время говорим только о генерале, но ведь у вас двое пленников: Дюпарке и его кузен Сент-Обен…

— Не волнуйтесь, — смеясь, ответил господин де Пуэнси, — само собой, Сент-Обен вернется вместе с генералом… Прощайте, сударь, и от души желаю вам удачи…

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Флибустьерские забавы

Снова вернувшись в кабинет лейтенанта, Лавернад и Ив еще больше часа проговорили и пришли к согласию по всем вопросам. Лефор был в восторге от лейтенанта.

Лавернад последний раз окинул взглядом все свои записи, карту, где многое изменил в соответствии с замечаниями Ива, в особенности в том, что касалось местоположения судов, поднялся и проговорил:

— Друг мой, нам с вами надо было обсудить столько дел, что я совсем забыл поинтересоваться, удалось ли вам хоть что-нибудь перекусить… Бог мой, должно быть, вы умираете от голода, не так ли? Сейчас я велю проводить вас в келью отца Фовеля и, если пожелаете, подать вам туда обед… Увы!.. — добавил он, и на лице его вновь заиграла обычная доброжелательная улыбка. — Это будет скорее солдатский обед. У нас здесь военный форт, а мы ведь больше не получаем никакого продовольствия из Франции, увы, теперь мы для нее отрезанный ломоть…

Это напоминание о мятеже командора позабавило Ива, он тоже заулыбался и заметил:

— Думаю, лейтенант, вы без всякого риска можете распорядиться, чтобы нам подали обед на двоих, мне ли не знать отца Фовеля. У него аппетит как у старой девы. Спросить его, так он никогда не голоден, но стоит ему почувствовать запах стряпни, как у него тут же разыгрывается волчий аппетит…

— Хорошо… — согласился Лавернад. — Еще одно, Лефор. Я намерен отдать приказ, чтобы все были готовы поднять якоря ровно через сорок восемь часов. Мы выйдем в море на заре. Так нам хватит времени, чтобы добраться до Сен-Пьера, когда начнут сгущаться сумерки, и ничто не помешает нам замедлить ход и сделать так, чтобы оказаться там уже под покровом ночи… А вам надо непременно повидаться с де Граммоном… Думаю, он из тех людей, знакомство с кем доставит вам истинное удовольствие, а кроме того, вам надо будет уточнить с ним некоторые детали вашей высадки на берег, ведь вам с двумя вооруженными отрядами предстоит совершить плавание у него на борту… Я напишу ему записку.

Лавернад снова уселся, взял в руку перо, обмакнул в чернильницу и торопливо набросал пару слов на большом листе бумаги, потом подсушил его золотым песком, аккуратно сложил и протянул Иву.

— А теперь ступайте, — проговорил лейтенант.

Он по-дружески обнял Лефора за плечи и повел в сторону двора.

— Да, — снова заговорил он, — нисколько не сомневаюсь, что вы с кавалером де Граммоном отлично поймете друг друга… Только прошу вас, не придавайте слишком большого значения этим его повадкам испанца благородных кровей… И двух слов не скажет, чтобы не побахвалиться, как он один уничтожил целую армаду… но это человек с головой и сердцем… Вы найдете его на фрегате «Встречный ветер», он стоит прямо перед фортом. Матрос проводит вас туда. Не сомневаюсь, вы сможете ответить на все его вопросы касательно вашей высадки на берег. Если что-либо будет не так, в чем я лично весьма сомневаюсь, немедленно дайте мне знать. Я приму вас в любое время, и вам не придется ждать ни минуты… Я позабочусь обо всем…

Он остановился, жестом подозвал стражника, который зевал перед дверью, и приказал ему:

— Проводите господина Лефора в келью отца Фовеля… — И, обернувшись к бывшему пирату, добавил: — Всего хорошего, сударь, до скорого свиданья! Я лично позабочусь о вашем обеде…

Лефор последовал за алебардщиком.

Комната, где разместили отца Фоверя, и вправду напоминала келью. Она была узкой, с совершенно голыми стенами, и в ней не было никакой другой мебели, кроме двух походных коек, пары стульев и небольшого столика, за которым, склонившись над своим Требником, сидел монах.

При скрипе открывшейся двери францисканец, явно не избалованный слишком частыми визитами и не привыкший, чтобы его тревожили в столь неурочный час, даже подпрыгнул от неожиданности. Однако лицо его побледнело как полотно и по-настоящему перекосилось от ужаса, когда он узнал в вошедшем бывшего пирата.

— Как?! — воскликнул он. — Вы? Здесь?!

— Тысяча чертей, монах! — воскликнул вместо ответа Лефор, захлопывая дверь прямо перед носом алебардщика. — А что мне еще оставалось делать, как не явиться сюда собственной персоной, раз мы столько попусту прождали, не получив от вас никаких вестей! Теперь вижу, вы здесь неплохо проводили время, пока мы там, на «Сардуане», умирали от скуки, теряясь в догадках, что тут с вами могло приключиться! Вы здесь преспокойненько почитывали себе свой Требник, а мы там думали, что вас уже посадили за решетку, повесили, зажарили, и уж не знаю, что еще!..

— Да ладно вам! — произнес в ответ монах. — Признаться, сын мой, я даже рад вас видеть!.. Хотя бы для того, чтобы сказать, что вам больше не удастся так легко обвести меня вокруг пальца. Вы самым бессовестным образом воспользовались моей доверчивостью. Следуя вашим советам, я явился сюда и сразу потребовал встречи с командором. Я объяснил ему, чего вы от него хотите. Он не из тех, кому надо тысячу раз повторять одно и то же… Понял все с полуслова и сразу со всем согласился… Однако стоило мне заговорить о генерале Дюпарке и о митре, которую он должен дать мне в награду за труды, как мне тут же ответили: «Ваш губернатор сидит в темнице и останется там вплоть до нового приказания…» Так мне и не удалось ни разу с ним увидеться!

Ив, не шелохнувшись, смотрел на монаха.

— Пресвятая Дева! — воскликнул францисканец. — Вы слышите, что я вам сказал? Повторяю, мне так и не удалось увидеться с генералом Дюпарке!.. Нисколько не удивлюсь, если эти негодяи так и сгноят его в каком-нибудь каменном мешке! Вот и выходит, что вы уговорили меня отправиться сюда, посулив митру, а взамен мне придется расстаться даже со своим духовным облачением, ведь это единственное, что меня ждет, когда мой настоятель узнает правду…

— А кто вас просит, святой отец, обо всем ему рассказывать? — поинтересовался бывший пират.

— Десять тысяч чертей! Вы что, принимаете меня за такого же гнусного лжеца, как вы сам? Вдобавок ко всему, знали бы вы, чего мне только не пришлось перенести в этом форте! Тысячу оскорблений!.. Не было ни одного кирасира, который бы не попытался ввергнуть меня в грех пьянства… И каждый Божий день этот лейтенант Лавернад изводил меня всякими дурацкими вопросами: «Сколько в Сен-Пьере пушек?.. Да сколько там солдат?.. Да сколько там алебардщиков?..» А если не лейтенант, то сам командор собственной персоной, да-да, сударь, так оно и было. А с ним шутки плохи, чуть что, сразу: «Если вы, святой отец, не ответите на мои вопросы, мне придется посадить вас в темницу…» А что, интересно, я мог ответить всем этим приставалам? Может, вы снабдили меня хоть какими-нибудь сведениями? Вот мне и приходилось на все отвечать: «Спросите у Лефора, это его затея, пусть он вам и отвечает!» Тысяча тысяч чертей и дьявол в придачу, признаться, я рад, что вы здесь, по крайней мере, вы сможете сказать всем этим людям, которые оказались самыми отъявленными негодяями, что…

— Послушайте, отец мой, — прервал его Ив, — давайте-ка для начала хорошенько подкрепимся…

— Ох! Только этого не хватало! — в ярости воскликнул монах. — Даже не заикайтесь мне о еде! Вот уже неделя, как я здесь, и все это время мне ни разу не подавали ничего другого, кроме соленой рыбы да бобов, которых даже не пожелает отведать на необитаемом острове моряк, потерпевший кораблекрушение… Должно быть, этот сорт бобов выведен специально для мятежников, ибо мне не попалось ни одного, в котором проживало бы меньше двух червяков! Так что я уже не могу выносить даже запаха этой соленой рыбы…

— Не знаю, что нам собираются подать на обед, — невозмутимо заметил ему Ив, — но, если вы не голодны, святой отец, можете не есть, просто посмотрите, как человек с чистой совестью и спокойной душою будет наслаждаться пищей на глазах у монаха, который богохульствует, как настоящий разбойник с большой дороги, и обзывает самыми гнусными именами губернатора, самого очаровательного человека, какого только можно себе представить на этом свете!

В тот самый момент в комнату внесли поднос, откуда исходили столь соблазнительные запахи, что кадык монаха так и заходил ходуном. Лефор расхохотался. Отец Фовель торопливо заглатывал слюну.

— Благодарение Богу, — воскликнул бывший пират, разглядывая зажаренную молодую курочку, — что вы не голодны, монах, не так ли?

— Кто это вам сказал, будто я не голоден? — поинтересовался францисканец. — Вы, сын мой, вечно переворачиваете все на свой манер, вот это-то и приведет вас прямо в ад…

— Ладно, святой отец, так и быть, поделим все поровну, да поторопитесь, ибо я намерен познакомить вас с одним благородным господином. Кавалером де Граммоном… Надеюсь, вы сможете вести себя прилично перед этим почтенным дворянином и у вас хватит благоразумия оставить здесь весь свой запас непристойных ругательств. Кавалер де Граммон, отец мой, человек весьма чувствительный и не потерпит богохульства…

Борт фрегата «Встречный ветер» навис над головами Лефора и монаха, словно внушающая страх скала. Из пушечных люков, аккуратно выстроившись, грозно выглядывали жерла орудий, а над всем этим, делая церемонные жесты в адрес гостей, величаво возвышался человек, весь утопающий в кружевах и с обильно украшенной перьями шляпой на голове.

— Эй, там, на корабле! — крикнул Лефор. — Трап, черт бы вас побрал! Спустите трап, да поживей!

Ему не пришлось просить слишком долго, ибо почти сразу же по дну шлюпки застучали деревянные перекладины веревочного трапа.

Едва ступив на палубу, он буквально опешил, не поверил своим глазам, ибо развернувшееся перед ним зрелище было бы куда уместней где-нибудь в театре, чем на борту морского судна.

Между шканцами и верхним мостиком красовался огромный шатер. Штаг с одной стороны был прикреплен к фок-мачте, а с другой зацеплен за фонарь на корме, все это пространство покрывал огромный ковер, полностью заглушающий звук шагов. Повсюду были расставлены мягкие кресла и диваны, на которых в удобных позах сидело множество людей, чье происхождение никак невозможно было определить с первого взгляда, ибо никогда еще в жизни не доводилось Иву видеть типов, одетых с такой причудливой фантазией.

Те, чьи головы венчали ярко-красные бумазейные колпаки на манер бретонских корсаров, были смешно обряжены в камзолы, которые, должно быть, некогда покрывали плечи каких-нибудь испанских адмиралов. Те же, кто гордо носил треуголки, а таких было немало, были либо совершенно голы по пояс, либо в рубашках из атласной материи и с украшениями на каждом пальце, в ушах и в носу. Прочие были завернуты в какую-то грубую толстую холстину, ее мрачно-серые тона оживляло множество пятен и дыр.

Большинство людей этой странной компании были босоноги. Все без исключения выпускали из своих трубок столь обильные клубы дыма, что слабому бризу никак не удавалось разогнать из-под шатра скопившееся там серое облако.

Еще одним признаком, роднившим эту разномастную публику, был целый арсенал оружия, который они носили на себе: у каждого пара засунутых за кожаный пояс пистолетов и длинная шпага, а на ляжках болтались калебаса с порохом и двойные мешочки с пулями.

Ив сразу же заметил, что мужскую компанию разбавляла всего одна женщина. По кругу передавались кружки, кувшинчики на столе были опорожнены лишь наполовину. Все то и дело прикладывались к кубкам, и женщина отнюдь не отставала от всех в этом приятном занятии.

Лефор подтолкнул монаха, застывшего на месте, не в силах оторвать взгляда от этого немыслимого зрелища, и шагнул в сторону шатра.

— Я хотел бы поговорить, — громко и отчетливо произнес он, — с кавалером де Граммоном…

Тотчас же голос, не менее звучный, чем Лефора, прозвучавший откуда-то из-под женских юбок, поинтересовался:

— И кто же это тот христианин, которому приспичило поговорить со мной в столь неурочный час?

— Ив Лефор, — представился бывший пират. — И, смею вас заверить, что христианин, который не поленился проделать неблизкий путь с Мартиники, чтобы лично переговорить с кавалером де Граммоном, не такой христианин, как все прочие.

С появлением Ива и монаха под шатром сразу воцарилось какое-то неловкое молчание. После же заявления Лефора то тут, то там послышались взрывы хохота и грубые шутки. Наконец показался человек, державший в руке благоухающую ромом кружку. Он поднялся с дивана, столь низкого, что, казалось, отделился от женщины, подле которой лениво растянулся. Небольшого роста и, судя по всему, чрезвычайно подвижный; с первого взгляда по черным глазам, смуглому цвету лица, бесшабашности в манерах и какой-то добродушной вульгарности его можно было принять за уроженца Прованса.

Это и был кавалер де Граммон. Отпрыск знатного рода, он из-за каких-то грешков молодости был вынужден скрываться на островах. Все свое состояние он истратил на любовницу; была у него на счету и неудачная дуэль, но это был истинный дитя Парижа — любитель выпить, игрок, распутник, что не мешало ему быть незаурядным, а порою, в особо тяжелых обстоятельствах, и поистине гениальным тактиком. Он любил жить легко и не думая о завтрашнем дне и в приступах гнева, как и в разгуле самого безудержного веселья, нещадно богохульствовал и поминал имя Господа всуе. При всем при том был он человеком любезным и обходительным, остроумным, щедрым до расточительности, приветливым, снисходительным к чужим грехам, готовым всегда прийти на помощь слабым и беззащитным, милосердным к беднякам — это делало его любимцем всякого, кого сводила с ним судьба.

— Вот рекомендательное письмо лейтенанта Лавернада… — продолжил Лефор. — Прочитав его, вы поймете, что нам с вами есть о чем поговорить…

— Вы сказали, нам есть о чем поговорить? — словно не поверив своим ушам, переспросил Граммон. — Уж не хотите ли вы сказать, сударь, будто собираетесь приступить к беседе без кружки вина в руках? И не соблаговолите ли для начала присесть вместе с нами? Вижу, вы явились сюда в сопровождении монаха, которому, возможно, сан не позволяет присоединиться к нашему застолью, но мы можем отослать его на корму, где никто не помешает ему читать свой Требник.

— Сударь, — обратился к нему Ив, — этот монах-францисканец, которого вы видите рядом со мною, владеет шпагой, пистолетом и кружкой с вином ничуть не хуже, если не лучше, любого из вашей почтенной компании.

— Что ж, тем лучше! В таком случае, идите же поскорее к нам, присаживайтесь, господа!.. Эй, Дубле! Соре! Дайте-ка этим благородным господам выпить да усадите их поудобней, ибо, сдается мне, они намерены поговорить с нами о деле, которое сейчас живо интересует всех нас: речь идет о нападении на Сен-Пьер!

Кавалер снова занял свое место подле женщины. Всякий раз, когда поднимался или просто шевелился, казалось, будто он вырастает из ее юбок; причиною тому была ширина юбок, маленький рост капитана и глубокий диван, на котором они расположились. Впрочем, он лежал, растянувшись по-турецки и положив голову на бедро своей дамы, и поднимался лишь затем, чтобы поднести к губам кружку.

Монах нашел себе место справа от матроса, чья голова была до самых бровей затянута темно-красным платком, он был в костюме испанского вице-короля, пестро разукрашенном вышивкой и золотыми галунами, с которым весьма плохо вязались короткие «кальсонерас» и совершенно босые ноги. Слева от него оказался человек с обнаженным торсом, густо поросшим ярко-рыжей шерстью, у него не хватало одной ноги. Недостающую конечность заменяла плохо обструганная деревяшка, привязанная к поясу с помощью перевитых толстых кожаных ремней. По этой самой причине его и называли Деревянной Ногой. Он говорил зычным голосом, то и дело прерывая свои речи мокрым кашлем и во все стороны харкая и брызгая слюной и мокротой. Ив же расположился между венесуэльским адмиралом и другим пиратом, с ног до головы одетым в коровью кожу. Не вызывало ни малейших сомнений, что все эти тряпки, так же как и шатер, кресла, диваны и толстый ковер, были трофеями, захваченными в море на каких-нибудь испанских кораблях.

Лефор чувствовал себя в этой компании, напоминавшей ему о прежней жизни, вполне непринужденно и привычно. При этом он не преминул заметить, что женщина отнюдь не лишена привлекательности и к тому же не делает ни малейших усилий, чтобы это скрыть. На вид ей можно было дать не больше восемнадцати, по цвету лица и глазам, точно черный янтарь, в ней сразу узнавалась иберийская красота. Надо было быть совсем слепым, чтобы не понять, что под платьем на ней не было ничего, кроме розовых чулок, которые она охотно показывала всякий раз, когда скрещивала ноги, иногда до самых подвязок; подвязки были голубые, украшенные небольшими сиреневыми и красными цветочками.

Глядя на нее, бедный отец Фовель заливался пунцовым румянцем, ибо эта женщина — почти обнаженная, которая, не произнося ни единого слова, то и дело заливалась резким, пронзительным смехом, причем чаще всего совершенно невпопад, — прямо так и излучала похоть и сладострастье.

Кавалер называл ее Пинар, и, судя по всему, она тоже составляла часть добычи, захваченной на какой-нибудь возвращавшейся из Мексики крупной галере, однако, похоже, не слишком-то тужила о своей участи, если судить по гортанному, похожему на клекот зеленого попугая, смеху и ласкам, которыми она мягкой рукою то и дело осыпала лоб своего прекрасного кавалера.

Гийом Соре и Франсуа Дубле, игравшие роль адъютантов Граммона, разлили по кружкам вместимостью с добрую пинту горячительные напитки и снова вернулись на свои места. Кавалер, казалось, полностью потерял интерес к гостям и не обращал на них ровно никакого внимания.

Он подтрунивал то над одним, то над другим, поддразнивал Пинар, то и дело прикладывался к своей кружке, просил огня для трубки, вспоминал историю захвата «Виктории» или как он потерпел кораблекрушение неподалеку от Кубы…

Однако наконец взгляд его упал на монаха, и он будто бы даже вздрогнул от неожиданности.

— Святой отец, надеюсь, и вы тоже предпримете вместе с нами это приятное путешествие? Вы ведь, как и мы, намерены высадиться в Сен-Пьере, не так ли?

— Увы, сын мой! — тяжело вздохнул монах. — Придется вернуться туда, куда зовет меня долг, налагаемый моим духовным саном…

— Уж скажите лучше, святой отец, где вас ждет не дождется ваш настоятель! — вставил свое слово Лефор, потом, повернувшись к кавалеру, пояснил: — Дело в том, что отец Фовель приплыл в Бас-Тер в надежде получить митру. И теперь сильно опасается, что ему суждено вернуться несолоно хлебавши!

— Митру?! — тут же подхватил капитан. — Митру… Погодите-ка, дайте подумать… Ну конечно! Эй, Соре!.. Окажите любезность, сходите-ка поройтесь в наших сундуках! Помнится, нам как-то довелось захватить митру епископа Картагены. Поглядите, прошу вас, не подойдет ли она по размеру этому славному францисканцу, и отдайте ему, пусть у него останется добрая память о времени, проведенном на борту «Встречного ветра»!.. Да-да, теперь припоминаю, похоже, этот епископ Картагенский был в точности такого же сложения, как и наш добрейший святой отец, так что ничуть не удивлюсь, если этот головной убор придется ему прямо впору!

— Бедняга епископ! — воскликнул Соре. — Одному Богу известно, в брюхе какой акулы обрел он вечное успокоение!

— Заткните глотку! — заорал кавалер, пряча лукавую усмешку. — Как у вас хватило дерзости говорить этакие слова в присутствии священника! Подобные речи, друг мой, пристали только отпетому негодяю. И я не потерплю, чтобы здесь, при мне, оскорбляли слух этого святого человека!

— Пресвятая Дева! — с извиняющимся видом ухмыльнулся Соре. — Да ведь, помнится, этому самому епископу взбрело в голову сплясать сегидилью в день Святого Людовика! Да благословит Господь нашего достойного монарха… вот и угодил прямо черту в лапы!

— Ты опять за свое? Ты что, решил до смерти запугать этого монаха?

Тут в разговор вмешался Лефор.

— Не бойтесь, капитан, — успокоил он, — этот францисканец — наидобрейший из людей, которым когда-либо случалось выстрелом из пистолета прострелить башку ближнего, и я не знаю второго, кто рассуждал бы разумней, чем он, стоит ему выпить пару-тройку сетье французского вина.

— Гм!.. — хмыкнул, кашлянув, Деревянная Нога. — Это только лишний раз доказывает, как я не устаю повторять всем и каждому, что наидобрейший из людей вовсе не обязательно добрый человек, так же как и самый наиразумнейший из всех под небом тропиков вовсе не всегда может похвастаться обычным здравым смыслом!

— Кто это здесь вдруг заговорил о здравом смысле?! — воскликнул Дубле. — И что, интересно, значит в нашем мире этот самый здравый смысл? Не живем ли все мы в согласии с законом, а стало быть, наперекор всякому здравому смыслу?

Отец Фовель засучил рукава своей сутаны, будто вот-вот готовясь пойти на абордаж, и изрек:

— Главное, это жить по заповедям Верховного Судьи!..

— Господь меня подери со всеми потрохами! — выругался Деревянная Нога. — Вы только поглядите на этого монаха! Он уже заговорил о судье! Может, он станет нас уверять, будто ни разу в жизни не согрешил, может, он у нас безгрешный?!

— Тысяча чертей! — вступил тут в разговор Дубле. — Разве тебе не известно, что наказание и суд, суд и наказание — суть совершенно одно и то же, просто две стороны одной и той же монеты?!

— Уж не хотите ли вы сказать, что мы должны повесить этого монаха? — поинтересовался кавалер, явно от души развлекаясь, однако храня серьезнейшее выражение лица, в то время как Пинар хохотала за двоих.

— Пресвятая Дева! — вновь вступил в разговор Соре. — По-моему, нам самое время выпить. А все, кого уже вздернули на веревке, отлично знают обычай, что, когда пробил час выпить по чарке, пусть суд еще не закончился, обвиняемый должен быть повешен, не важно, виновен он или нет!

Граммон поставил на стол свою кружку и похлопал в ладоши, требуя тишины.

— Одним словом, — изрек он, — пользуясь своим правом помилования, я бы простил этого монаха за то, что он явился на борт нашего фрегата «Встречный ветер», рискуя испортить нам настроение унылым зрелищем своей серой сутаны. Пусть же он получит митру епископа, нашедшего последнее успокоение в акульем брюхе, кружку доброго вина и пусть выслушает нас, не вмешивая Господа в дела, о которых мы будем говорить, ибо они его совершенно не касаются!.. А речь у нас пойдет о Сен-Пьере, — продолжил он, — да-да, о Сен-Пьере, который надо захватить, чего бы нам это ни стоило. Так вот, господин Лефор! Передайте лейтенанту Лавернаду, что он может считать, дело уже сделано! Правда, мы пускаемся в это плавание, только чтобы сделать приятное нашему уважаемому командору. Мы с моими молодцами получили бы во сто крат больше удовольствия, если бы нам подвернулась какая-нибудь галера, доверху нагруженная золотом!

— Золотые слова! — заметил Лефор. — Я как раз и пришел сюда поговорить с вами, потому что план, который вам известен, претерпел некоторые изменения… На берег высажусь только я один с парой отрядов фузилеров, и все пройдет без единого пушечного залпа…

И он разъяснил флибустьеру план, который был окончательно принят командором.

— Что за вздор! — с недовольной гримасой проворчал Граммон, едва Ив закончил свою речь. — Тоже мне придумали, фузилеры!.. Да нет, в общем-то, мне по душе ваша идея, она вполне в моем вкусе, только на что вам сдались эти фузилеры?! Я дам вам три десятка своих молодцов. Так будет куда верней. Даже если ваш капитан Байардель в последний момент струсит и откажется вам помогать, только при одном виде моих лихих морских братишек сен-пьерский гарнизон сразу сдастся без единого выстрела…

— Это уж точно! — согласился Лефор. — Кроме того, есть еще одна причина, по которой я особенно охотно принимаю ваше предложение: мне жутко хотелось бы видеть физиономию почтенного господина де Лапьерьера, когда я с этаким эскортом предстану перед ним, дабы свести с ним давние счеты!

— Ну а теперь давно пора выпить по чарке! — прогремел кавалер.

Соре наполнил кубки.

— Мы поднимаем якоря через сорок восемь часов… — снова напомнил Лефор.

— Я велю приготовить вам каюту на этом фрегате, сударь…

Потом внимательно оглядел бывшего пирата и с удивлением воскликнул:

— Да вы без оружия! Надобно без промедления исправить это досадное недоразумение… Помнится, у нас была шпага, которая принадлежала губернатору Новой Каледонии, и пистолеты, что служили верой и правдой одному полковнику испанской армии… Все это будет вам весьма к лицу! Ну, а теперь, господа, прошу вас, давайте-ка выпьем до дна за наш союз и за митру этого почтенного францисканца!

ГЛАВА ПЯТАЯ Фрегат «Встречный ветер»

Двенадцатого января, ранним утром, еще затемно, на борту «Встречного ветра», словно блуждающие огоньки, то тут, то там замелькали светлые точки. На расстоянии не более одного кабельтова от него тоже вдруг замигали такие же огоньки, и в какой-то момент можно было подумать, будто только что исчезнувшие с неба звезды внезапно проснулись в море, куда случайно упали, объятые сном.

Вскоре на фрегате — так же, как и на пяти других кораблях, — послышалось громкое лязганье цепей и блоков, топот ног, перебранки, грубая ругань, оскорбления, и все это прерывалось краткими приказаниями.

Делались последние приготовления, заряжали последние пушки. Монах спал на мотке каната, от которого пахло смолой и который был похож на свернувшуюся змею. Лефор рядом с кавалером де Граммоном, разодетым в нарядные шелка и в большой шляпе с перьями, вокруг которой утренний бриз развевал многоцветные ленты, следил за отплытием судна.

Солнце едва начало появляться из-за моря, когда послышался стук якорной цепи о стенки клюза. К тому времени фрегат уже поднял все паруса. Должно быть, его можно было заметить в море издалека, ибо в результате какого-то повреждения один из больших парусов заменили ярко-алым латинским парусом, отчего он походил на какую-то экзотическую островную птицу, случайно затерявшуюся в стае чаек.

Фрегат покачнулся, повернулся другим бортом и пошел по ветру. Казалось, он вот-вот взмоет ввысь и на зыбких волнах понесется к горизонту, откуда медленно выплывал бледный диск солнца. Однако «Задорный», флагманский фрегат, которым командовал лейтенант Лавернад, внезапно преградив ему путь, вырвался вперед с такой скоростью и грацией, что даже сам кавалер не смог сдержать возгласа восхищения.

Не прошло и нескольких минут, как «Встречный ветер» уже шел в кильватере «Задорного», от которого не должен был отставать вплоть до самого Сен-Пьера, четыре же остальных судна разного водоизмещения выстроились цепочкой вслед за фрегатом кавалера.

Было условлено, что лейтенант Лавернад будет каждые два часа подавать сигналы, дабы удостовериться, все ли в порядке на фрегате. Тут же, без всякого промедления, он получил утвердительный ответ, плавание и вправду, судя по всему, обещало пройти без сучка без задоринки.

Второй завтрак ровно в полдень был подан прямо на палубе, как и обычно, когда «Встречный ветер» находился в море. Наскоро покончив с трапезой, люди, которые в тот момент не были заняты какими-либо работами, собрались на корме выкурить по трубке, во время плавания это было единственное место, где разрешалось курить, не рискуя при этом своей головой. Лефор подумал, что теперь вполне может пойти и спокойно вздремнуть. Все шло хорошо. Он сиял от счастья. Вряд ли во всех тропиках можно было бы отыскать в тот момент человека, который был бы счастливей И довольней, чем он.

Когда он уже подошел к трапу, чтобы спуститься в отведенную ему тесную каюту, он увидел, как на мостике появилась красотка Пинар, через плечо у нее висел какой-то весьма необычной формы музыкальный инструмент с четырьмя струнами. Она извлекала из него душераздирающие звуки, пронзающие сердце. Он заметил, что девушка тоже рассталась со своим праздничным нарядом. Теперь на ней было платье, которое напоминало прежнее лишь тем, что тоже держалось на плечах с помощью узеньких бретелек и было таким тесным, ткань так плотно облегала фигуру, любую округлость, выпуклость и даже малейшую впадинку на ее теле, что она казалась совершенно обнаженной.

«Голая, как задница у бабуина», — пронеслось в голове бывшего пирата…

Однако это платье, коротенькое и с разрезами, открывало взорам не только розовые чулки Пинар, но и подвязки с сиреневыми и красными цветочками, а также полоски красующейся поверх чулок атласной кожи, которая белизной могла сравниться разве что с крылом чайки.

Пилар поднялась по ступенькам, ведущим на верхний мостик, соблазнительно отставив бедро, будто ей мешал идти висящий через плечо инструмент, и то и дело бросая по сторонам многообещающие взгляды, которые бы наверняка заставили сгорать от ревности благородного кавалера, не лежи он сейчас в гамаке, погруженный в послеполуденную сиесту.

Не успела она подняться на верхний мостик, как все не занятые делом матросы, позабыв о своих трубках, тут же расселись вокруг деревянных перил, являя собою зрелище ночной любовной серенады, только наоборот, со слушателями внизу и певицею на балконе.

Пинар улыбнулась, явно польщенная таким вниманием. Она извлекла из своего инструмента несколько резких, звенящих нот, потом, вложив в пальцы побольше силы, заиграла громче и закружилась в танце. Она извивалась, словно змея, и все тело ее изгибалось с такой легкостью и плавностью, что казалось, оно было вовсе без костей.

Поначалу бывший пират думал, что девушка испанских кровей и не говорит по-французски, ведь до сих пор она только смеялась. Однако вскоре он понял, что ошибся, и потом все больше и больше убеждался, что она отнюдь не была добычей, захваченной вместе с прочими трофеями, а скорее всего, успела уже побывать на многих кораблях, как французских, так и английских, ибо сперва напевала какой-то корнуэльский мотив, а потом сразу же перешла на одну из тех незатейливых песенок, что звучали во всех уголках Антильских островов:

Веселая команда хором повторяла последнюю фразу, будто издеваясь над самими собой, ведь среди них не было ни единого человека, кто бы, плавая по тропикам, хоть раз, на одном из островов Карибского архипелага, не оказался бы жертвой какой-нибудь креолки — то есть вовсе не обязательно цветной, но непременно женщины, рожденной в колонии, — ибо, как признавал в своих рапортах даже сам командор, «они зажигаются точно порох, неудержимы в сладострастье и наделены любовным магнетизмом».

Пинар танцевала босой. И в своей стремительной невесомости лишь большими пальцами ног едва касалась помоста. Время от времени она резкими движениями перебрасывала с плеча на плечо свой инструмент, однако ни на мгновенье не прекращая играть и неизменно сохраняя все тот же такт, все тот же стремительный ритм.

Теперь матросы дружно хлопали в ладоши, выкрикивая «гакамба» или «кика». Некоторые из них, собравшись парами, даже время от времени подпрыгивали, выкидывая коленца из своего родного бретонского «бурре», ни разу не сделав ничего невпопад и ничем не нарушив общего ритма, ибо всем было не занимать музыкальности, ведь она была у них в крови…

Разбуженный этим невообразимым шумом, отец Фовель высунул голову из мотка каната, служившего ему постелью, и тотчас же увидел красотку безукоризненного телосложения, чей вид тогда, под шатром, уже чуть не стоил ему апоплексического удара, едва он ступил на палубу фрегата. Так что ему не понадобилось слишком много времени, чтобы вырваться из объятий Морфея. И, словно в полной власти чарующих аккордов, направился в сторону Лефора, пританцовывая и бормоча припев, который был у всех на устах:

Казалось, трудно было выбрать более неподходящий момент для его появления. Достигнув крайней степени возбуждения, Пинар, следуя непреложным традициям тропиков, резким жестом скинула корсаж. И предстала пред всеми с обнаженной, перерезанной надвое ремнем музыкального инструмента, грудью, чьи соски, нежно золоченные лучами восходящего солнца, походили в обрамлений буроватых ободков на две спелые инжирины. За корсажем тут же последовала и юбка, которая, правду сказать, уже более не скрывала никаких особых секретов. Однако, скидывая с себя один за другим предметы одежды, она ни на мгновенье не прекращала играть, умудряясь даже быстрее перебирать своими тонкими пальчиками струны, все ускоряя ритм музыки. Когда она предстала совсем обнаженной под ослепительными лучами, как мрамор и белее облаков, что барашками блуждали по едва поголубевшему небу, с нервными, мускулистыми, похожими на два тонких веретенца ногами и бедрами, напоминающими очертаниями лиру, все крики, все песни, все восклицания мужчин, словно по мановению какой-то волшебной палочки, разом замолкли. И в полной тишине, восхищенно разинув рты, они не могли оторвать глаз от восхитительного создания, точно снизошедшего с небес, дабы ублажать их своей красою, своими танцами и своими песнями…

Из этого восхищенного оцепенения их внезапно вывел чей-то оглушительный хохот. Они все разом резко обернулись.

Опершись о мачту, с кнутом в руке, с какой-то зловещей ухмылкой на устах на них смотрел кавалер де Граммон.

Матросы было сделали попытку смыться от греха подальше.

— Всем оставаться на местах! — приказал он. — Я сказал, всем! Праздник не окончен, ребятишки, он еще только начинается!

Он сделал пару шагов к лестнице, ведущей на верхний мостик.

Пинар, будто не видя его, продолжала самозабвенно плясать. Она была словно во власти каких-то колдовских чар, кружилась, делала в воздухе какие-то немыслимые пируэты, потом, вскинув руки и выпустив свой инструмент, вдруг стремительно завертелась волчком.

Медленно, вкрадчиво, будто боясь вспугнуть ее, Граммон поднялся по ступенькам, отделявшим его от верхнего мостика. Добравшись, он остановился и щелкнул своим длинным кнутом. Узкий ремешок пояском обвил тонкую талию Пинар и тотчас же отскочил прочь, оставив на мраморно-белоснежном теле кровоточащий красный след. Девушка тотчас же упала на колени и жалобно закричала.

Кавалер еще дважды стегнул ее, один раз повыше грудей, в другой чуть пониже, и два новых рубца окрасили нежную кожу.

Пинар испустила истошный вопль, в котором уже не было ничего человеческого.

Кавалер снова громко расхохотался и, перегнувшись через ограду мостика и протягивая свой кнут, крикнул своей команде:

— Кто следующий? Кому охота отстегать кнутом эту шлюху? Я ведь всегда говорил, ребятишки, что во всех женщинах живет дьявол! И нет другого средства, кроме кнута, чтобы выманить его оттуда… Думается, мне уже удалось слегка приоткрыть ему дверцу наружу… Ну, кто следующий, кому кнут? Экю тому, кто возьмет его первым!

Деревянная Нога пинком своей деревяшки отпихнул матроса, который уж было поднял руку, чтобы поймать кнут.

— Да пусть меня холера задушит, — воскликнул он, — если я хоть раз в жизни упущу возможность заполучить экю!

Он схватил рукоятку кнута и пару раз щелкнул им над головой, будто набивая руку.

Потом, прихрамывая, вприпрыжку проковылял на верхний мостик. Граммон было открыл рот, собираясь что-то сказать, но свист ремешка заглушил его слова, и никто так и не услышал, что же сказал кавалер. А Деревянная Нога уже снова поднял руку, намереваясь продолжить экзекуцию. Но капитан остановил его.

— Будет, по разу на каждого! — проговорил он, перехватив кнут.

Потом выпустил его из рук, чтобы бросить ему монету, которая засверкала в лучах солнца, словно трепещущее тельце прыгающей с волны на волну летающей рыбки.

— Ну, кто следующий?.. — воскликнул Граммон.

Пинар вопила как безумная. Она сгребла свое тряпье и, по-прежнему на коленях, отбросив в сторону инструмент, неловко пыталась хоть как-то прикрыть тело и защититься от новых ударов. Она кричала от боли и осыпала проклятьями кавалера. Было видно, что она владела многими языками, ибо с поразительной легкостью переходила с испанского на английский, а потом с английского на французский. После Деревянной Ноги за кнут взялся флибустьер с изуродованным носом, чья нагота была прикрыта немногим больше, чем у самой Пинар, его сменил еще один «морской братец», небольшого роста, приземистый, но коренастый и С руками толщиной почти в мачту…

Каждый из них получил по экю; однако тут кавалер счел, что девушка уже достаточно наказана. Он подозвал матроса и приказал ему вылить на девушку, при этом еще раз обозвав ее поганой шлюхой, ведро морской воды и бросить ее в трюм, где, как он обещал, ее ждут не дождутся корабельные крысы…

Однако, прежде чем сойти с мостика, он, по-прежнему смеясь, снова обратился к своей команде:

— Я дарю вам эту девку, ребятки!.. Потешьтесь с ней, пока есть время, ведь нынче ночью мы будем уже в Сен-Пьере, а там нас ждут дела посерьезней… Но помните, по разу на брата, как с кнутом!..

ГЛАВА ШЕСТАЯ В Сен-Пьере

Фонарь на корме «Задорного» уже несколько минут был совершенно неподвижен, а «Встречный ветер» все еще продолжал плыть. Море было спокойным, точно озеро. Лишь время от времени его невозмутимую гладь то тут, то там из глубины пронзали фосфоресцирующие огоньки. Ночь была такая темная, что в густом мраке нельзя было различить даже лохматых верхушек кокосовых пальм, растущих на холмах повыше Сен-Пьера; обычно они ясно вырисовывались на темно-синем бархате неба.

Однако все знали, что пройдет совсем немного времени и на небосводе одна за другой замерцают звезды, взойдет луна, и тогда из форта можно будет невооруженным глазом увидеть где-то далеко в море, вне досягаемости пушечных залпов, рангоуты стоящих на якоре кораблей.

Иву едва хватало времени, чтобы со своей тридцаткой молодцов успеть высадиться на берег, не дожидаясь, пока там объявят тревогу.

Фрегат величественно подплыл к «Задорному», оказавшись так близко от него, что лейтенант Лавернад, который, держась за поручни, стоял на палубе, успел крикнуть:

— Готовы?

— Готовы! — приложив ладони ко рту, чтобы его наверняка расслышали, ответил кавалер де Граммон.

Потом, взяв рупор, прокричал в него какую-то команду, и тотчас же больше дюжины матросов начали карабкаться вверх по снастям, чтобы свернуть паруса. Ход судна сразу же резко замедлился. Дул такой слабый бриз, что вскорости «Встречный ветер» почти совсем потерял скорость, а потом, повернувшись на девяносто градусов, и вовсе замер.

По подсчетам Граммона, они должны были находиться над песчаной отмелью. И он отдал команду бросить якорь.

Обернувшись, Лефор увидел, как сзади, выстроившись цепочкой, один за другим останавливаются остальные корабли. И подумал про себя, что если из форта увидят эту внушительную армаду, то Лапьерьеру уж точно будет не до сна. Он радостно потер руки. Подошедший к нему матрос сбросил веревочный трап, нижний конец его с каким-то странным звуком плюхнулся в воду.

Стремительным шагом Ив направился на бак и хлопнул в ладоши. Этого сигнала оказалось достаточно. Ему не было нужды поднимать голос. Тридцать флибустьеров тут же сгребли свои карты, кости и поблескивающие на настиле палубы монеты и, как один, дружно вскочили с мест.

— Вы знаете, в каком порядке вам спускаться на воду, — крикнул им Лефор. — И каждый знает, в какой шлюпке его место. Не забудьте, никто из вас не должен ступать на берег прежде меня, и ваши шлюпки должны следовать за моей на небольшом расстоянии, ровно настолько, чтобы не потерять меня из виду и чтобы в случае, если из форта откроют огонь, мы все разом не угодили под пули… Потом, братцы, когда высадимся на берег, вы выстраиваетесь за мной следом и идете цепочкой, будто патруль! Ни единого выстрела… Само собой, если кто-то будет вам слишком уж сильно докучать, не вижу ничего дурного, если вы перережете ему глотку, но только без шума. Вот и все! Теперь вперед!

Он тут же поспешил к бортовому ограждению, перешагнул через него и стал спускаться по трапу. Не прошло и минуты, как он ступил в шлюпку, где его уже ждал гребец. Он повременил, пока до шлюпки не доберутся еще восемь человек, потом подал команду отчаливать.

Не успела шлюпка чуть-чуть отойти в сторону, как на воду тут же спустили другую, где заняла места следующая партия флибустьеров. И четыре лодки стали медленно удаляться от фрегата.

Вскоре на борту можно было услышать лишь мерный плеск весел, все моряки, словно сговорившись, дружно гребли в такт друг другу.

Лапьерьер подрезал фитиль, опущенный в пальмовое масло и распространявший какой-то красноватый свет, так отличавшийся по цвету от горевших на столе свечей. Мерри Рул замолк, дожидаясь, пока тот покончит со своим занятием.

— Ну же, Медерик, продолжайте, — проговорил он, — я весь внимание…

— Так вот, — снова заговорил Рул, — «Сардуана» вернулась в Форт-де-Франс. Капитаном на ней был Пьер Дюбюк. И он не смог дать вразумительного ответа ни на один из вопросов касательно этого плавания. Для каких целей ему понадобилось судно? Действительно ли он воспользовался им без ведома Лафонтена? И куда он плавал? Все это нам так и не известно. Единственное объяснение, какое он соблаговолил дать, сводится к тому, что, как любой колонист острова, он имеет полное право заниматься охотой и рыбной ловлей и не обязан никому давать отчет, где раскидывает сети! Согласитесь, что это неслыханная дерзость со стороны какого-то безродного простолюдина!

— И что из этого следует?

— Что из этого следует? — переспросил он. — А из этого следует, губернатор, что этот Пьер Дюбюк кажется мне весьма подозрительной личностью. Вы помните, что говорил нам капитан де Люже? Ведь небезызвестный сен-кристофский мятежник направо-налево раздает патенты на плавание и его может получить любой изменник, который явится к нему искать защиты и покровительства. Так вот, мне думается, этот Ив Лефор, который умудрился проскользнуть буквально у нас между пальцев, уплыл на «Сардуане» на Сен-Кристоф, чтобы встретиться там с командором де Пуэнси!

— Вот уж испугали! Тоже мне беда! И пусть себе остается там хоть до второго пришествия! Обыкновенный головорез, и не более того! Одним подонком меньше, ведь его присутствие на острове не доставило бы нам ничего, кроме неприятностей! Слишком уж он предан этому своему генералу… А там, на Сен-Кристофе, он уже не сможет причинить нам ровно никакого вреда…

— Как знать! — усомнился Рул.

— Что значит, как знать? Что вы хотите этим сказать?

— Я хочу сказать, губернатор, что, возможно, этот Лефор так и не отказался от своего замысла. Вспомните-ка… Ведь это ему в голову пришла нелепая затея взять в плен господина де Туаси, чтобы обменять его на генерала. А теперь представьте, если он сделает это предложение господину де Пуэнси и тот согласится с его планом?

— Да нет, Медерик! Ну что вы, право! Лично я вполне уверен!.. Нет, ни за что такой человек, как господин де Пуэнси, не пойдет на подобное бесчинство… Спору нет, он мятежник, но не глупец же! Отнюдь нет! Ну какими, скажите на милость, титулами и званиями обладает этот бывший пират, чтобы завоевать его расположение и доверие? И потом, когда предлагают подобную сделку, то не с пустыми же руками… а с рук на руки, ты мне, я тебе! Даже если представить себе, будто он, Пуэнси, и вправду соблаговолил выслушать его россказни, скорее всего, он прежде с полным правом возразил бы: «Хорошо, согласен, но сперва вы доставьте мне господина де Туаси, а уж потом я верну вам вашего генерала!» А кому-кому, нам-то с вами известно, что одному Лефору нипочем с этим не справиться! Мы же тут не спим, черт побери!

— Пусть так, — с сомнением в голосе согласился Рул, — но представьте себе, если господину де Пуэнси настолько придется по вкусу замысел Лефора, что он даст в его распоряжение силы, которых будет вполне достаточно, чтобы захватить в плен генерал-губернатора, что тогда?

— Вздор!.. — поморщился Лапьерьер, пожимая плечами. — Ладно, оставим это, лучше расскажите-ка мне о мадам де Сент-Андре… Вы ее видели?

— Мне хотелось бы, губернатор, сперва закончить с этой «Сардуаной». Забыл сказать вам, что завтра я намерен представить вам на подпись указ о конфискации этого судна. У нас вполне хватает улик и против владельца, и против капитана, чтобы отобрать его без лишних разговоров. Это даст нам ладный, добротный корабль, который к тому же весьма пригодится нам для связей, которые мы намерены установить с Гваделупой.

— Отлично! — одобрил Лапьерьер. — Весьма удачная мысль!

— И, видит Бог, губернатор, точно таким же манером нам надобно поступить и с Замком На Горе. Давеча я был с визитом у генерал-губернатора де Туаси, и не успел я изложить ему эту историю с замком, по сути дела, настоящей крепостью, представляющей угрозу для всех нас, и угрозу тем более реальную, что живущая в нем персона — подруга генерала Дюпарке — готова в любую минуту перейти на сторону мятежников, лишь бы добиться освобождения своего любезного дружка, как он тут же ответил: «Вы совершенно правы, сударь! Надобно немедленно выдворить мадам де Сент-Андре из этого замка, что вовсе и не принадлежит ей по праву, а если бы даже и принадлежал, не может и далее оставаться вооруженным, угрожая нам своими пушками и держа в страхе весь форт Сен-Пьер…»

— Раз так, — подхватил Лапьерьер, — то какие еще могут быть сомнения? Теперь нас прикрывает даже власть самого генерал-губернатора. Так что вы завтра же, не теряя времени, доведите наше решение до сведения мадам де Сент-Андре…

На лице Лапьерьера заиграла злорадная улыбка.

— Ну погодите, вы еще меня узнаете! — воскликнул он. — Выходит, эта дама полагала, будто у меня недостает характера? В лучшем случае, она относилась ко мне с нескрываемым пренебрежением! Что ж, теперь поглядим, у кого больше характера! И вы увидите, Медерик, как она покорится моей воле!.. Хочет остаться в замке, пусть спрячет коготки и ведет себя как шелковая!

Рул как-то странно покашлял.

— Что это с вами, Медерик? — поинтересовался губернатор. — Может, вы другого мнения?

— Я думаю, — ответил лейтенант, — о том, какие последствия может иметь для вас столь грубое обращение с мадам де Сент-Андре. Что касается конфискации Замка На Горе, то трудно придумать решение, которое было бы для нас сейчас более необходимым и полезным… Но заклинаю вас, будьте осторожны! Остерегайтесь опрометчивых поступков!..

— Остерегаться?! Побойтесь Бога, да кого же мне прикажете остерегаться?

— Генерала Дюпарке!

Лапьерьер от души расхохотался.

— Тысяча чертей! Выходит, и вы тоже? Клянусь честью, и вы тоже на стороне генерала! Вы тоже готовы предать меня! Только и слышно: генерал здесь, генерал там… Очнитесь, друг мой, ваш генерал за решеткой, и, полагаю, ему суждено просидеть там еще немало времени! И уж не какому-то Лефору вытащить его из бас-терских темниц, думаю, у них там достаточно толстые стены… Кроме того, даже если допустить, будто господин де Пуэнси в припадке какого-то безумия вдруг возьмет и выпустит генерала на свободу… Знаете ли вы, куда он оттуда отправится? Мнение губернатора де Туаси на сей счет вполне определенно, и он ни за что его не изменит: его тут же отправят во Францию…

Внезапно он замолк, настороженно прислушался и, прервав минутное молчание, спросил:

— Вы слышите, Медерик? Что это такое?

Но Мерри Рул, не дожидаясь вопроса, уже лихорадочно вскочил с места. Лицо его внезапно приобрело какой-то бледный, землистый оттенок.

— Тревога!.. — изменившимся голосом проговорил он. — Дай Бог, если это окажутся англичане!..

Со всех концов форта вовсю били колокола. Со двора доносились возбужденные крики.

— Англичане!.. Англичане!.. — пожав плечами, воскликнул Лапьерьер, направляясь к окну с намереньем растворить его. — Вы становитесь просто невыносимы, друг мой, вам повсюду мерещатся этот Лефор с генералом! Ну а если даже к нам пожаловал со своей эскадрой сам господин де Пуэнси, надеюсь, мы сможем принять его как подобает, не так ли? Полагаю, наши каронады еще не заклепаны? Они еще увидят, на что мы способны!

Во дворе быстро собиралась толпа солдат, разбуженных тревожными звуками колоколов. Одни торопливо застегивали камзолы, другие затягивали пояса; то и дело бряцало, ударяясь друг о друга, разное оружие.

Лапьерьер стремительно зашагал к двери, раскрыл ее и громко закричал:

— Эй, стража! Стража! Ступайте приведите ко мне капитана Байарделя, да поживей! — Потом вернулся к Рулу со словами: — Хоть один человек нашелся, который сам выразил желание целый месяц не покидать гарнизона! Хотел потом получить длительный отпуск! Ну, он у меня еще пожалеет, сомневаюсь, черт бы его побрал, чтобы ему удалось здесь отоспаться! Хотя, по правде говоря, я даже доволен: с Байарделем мне всегда как-то спокойней… Что ни говори, а это один из наших лучших офицеров!

ГЛАВА СЕДЬМАЯ Нападение на форт

Сотни огней одновременно пронзили ночь в форте. Они перемещались очень низко, не более сажени от земли, и мелькали туда-сюда в таком беспорядке, который красноречиво говорил о смятении и панике людей, бегавших с этими фонарями в руках. Байардель, подняв над головой внушительный сигнальный фонарь, внимательно рассматривал одно за другим лица окружавших его людей.

Уже давно поджидал он эту тревогу, и она не застала его врасплох, ведь он не спал, когда она прозвучала. При первых же ударах колокола он тут же вскочил и бросился во двор.

Разбуженные по тревоге, наскоро накинув мундиры, неловкие спросонья, из всех дверей выбегали алебардщики. Капитан встречал их во дворе и, когда офицеры не могли узнать своих, дабы построить их вдоль стен, группировал по роду оружия.

— Отряды ополчения, справа от меня! — горланил Байардель. — Тысяча чертей! Фузилеры, сюда, по левую сторону! Банда трусов! Да при таком бардаке у нас каждый улан получит по пороховнице, а фузилерам придется стрелять из копий! Канониры, по местам! И чтобы никто не смел стрелять без приказа офицеров…

Ряды ополченцев прибывали с каждой минутой.

Сержанты считали своих, делили на отряды, что было совсем непросто из-за темноты, царившей меж высокими стенами крепости.

Байардель переходил от группы к группе, тянул время, будто проверяя, на месте ли патронташи, не забыл ли кто впопыхах ранец, достаточно ли хорошо затянуты пояса, выговаривая кому-то за то, что неправильно держит ружье, кому-то за то, что не так наклонил пику.

Потом снова подошел к отрядам ополченцев и гаркнул:

— Командир ополчения, встать во главе полка!.. А где же это господин де Лаоссе? Куда подевался наш господин де Лаоссе?

Какой-то сержант подошел к капитану и пояснил:

— Должно быть, господина де Лаоссе задержали в Морн-Вере какие-нибудь очень важные семейные дела!

— Понятно! — с ухмылкой ответил Байардель. — Знаем мы эти важные семейные дела! Если господин де Лаоссе и дальше будет продолжать в том же духе, у нас на Мартинике скоро появится много новых колонистов, ведь всем известно, что добрых колонистов делают только в теплых, удобных постелях! Капитан Поликронн, примите командование полком, пока господин де Лаоссе не уладит всех своих семейных дел!..

Распределив сотни три солдат по полкам и родам оружия, он, следуя давно намеченному плану, послал их всех к бойницам, еще раз строго наказав, чтобы не вздумали стрелять без его команды.

В несколько минут двор опустел. Потом забил барабан, и туда хлынула новая волна солдат. То были отряды, которые собирали только во вторую очередь — молодые рекруты, остающиеся в резерве, чтобы в случае нужды обеспечить подкрепление. Как и первую партию, он принялся обстоятельно сортировать вновь прибывших.

Ополченцы уже выстроились по правую сторону от него, когда появился часовой, сообщивший ему, что временный губернатор Лапьерьер срочно вызывает его к себе в кабинет.

— Ах, вот как! — воскликнул Байардель. — Значит, губернатору вдруг пришла охота со мной побеседовать! Нечего сказать, удачный же он выбрал момент для неспешной беседы! Так вот, передайте ему, что завтра у нас будет целый день, чтобы не торопясь поболтать обо всем на свете, если, конечно, господам англичанам будет угодно предоставить нам такую возможность…

— Но послушайте, капитан, — не отставал от него стражник, — губернатор очень нервничает и, похоже, намерен срочно сообщить вам нечто очень важное!

— Странное дело, — ничуть не смутившись, ответил Байардель, — вот и англичанам тоже вдруг пришла охота со мной покалякать… Ну и ночка нынче выдалась, что это вдруг всем так приспичило перекинуться со мной словечком! Хоть на части разорвись! Что ж, ничего не поделаешь, видно, придется мне все-таки сперва заняться англичанами! Вот так и передайте своему губернатору!

И, больше уже не обращая никакого внимания на часового, побежал к рядам фузилеров, которые на ощупь, щелкая затворами, заряжали свои ружья.

— Эй, капитан Байардель! — послышался голос, который сразу заставил его резко обернуться и в котором он узнал голос лейтенанта Мерри Рула. — Как прикажете это понимать? — строго спросил лейтенант. — Так-то вы повинуетесь приказаниям губернатора! Он послал за вами, а вы, видите ли, отказываетесь повиноваться?.. Сколько же прикажете за вами гоняться?.. Это открытое неповиновение и нарушение военной дисциплины, Байардель…

— Лейтенант, — возразил офицер, — не знаю, может, ваш губернатор надеется отразить атаку англичан с помощью подзорной трубы, которую он нацелил на них из окна своего кабинета. Что же касается меня, то я не знаю лучшего средства потопить вражеский фрегат, чем доброе ядро, которое угодит ему прямо в пушечный люк!

— Так вы уверены, что это англичане?

— А кто же еще? — осведомился Байардель. — Может, вам приходилось когда-нибудь видеть индейцев-караибов, которые бы являлись к нам на таких складных корабликах?

— В таком случае, сударь, не понимаю, почему вы до сих пор не отдали приказа открыть огонь? — сурово поинтересовался лейтенант.

— Если бы мы воевали с акулами, тогда конечно! Я бы уже давно приказал пальнуть по ним разок-другой. Тут вы правы, лейтенант, но при том расстоянии, на каком сейчас находятся эти корабли, не думаю, чтобы мои ядра причинили им слишком большой вред!

Мерри Рул сердито что-то проворчал сквозь зубы, а что — Байарделю так и не удалось разобрать. Лейтенант уже повернулся, собираясь вернуться в апартаменты Лапьерьера, когда откуда-то со стороны ворот в форт раздались истошные вопли:

— Пираты! Пираты!..

— Так, значит, это все-таки пираты!.. — воскликнул Рул. — Я ведь предупреждал вас, капитан, что они могут высадиться на берег! И вы это допустили?! Вы даже не попытались помешать им?! Ну погодите! Вы мне за все заплатите! Подумать только, а губернатор так доверял вам! А теперь, что вы теперь собираетесь делать? Вы намерены что-нибудь предпринять, черт бы вас побрал, или нет?

— Еще бы! Конечно, намерен! — ответил Байардель. — Пойду покалякаю с губернатором, раз уж ему так не терпится меня увидеть. Заодно попрошу его одолжить мне свою подзорную трубу, надо же чем-то отбросить в море этих проклятых пиратов…

— Вы что, с ума сошли, капитан?! Совсем рассудок потеряли?! Нашли время идти к губернатору!.. Лучше возьмите пару-тройку отрядов фузилеров и постарайтесь отразить атаку этих бандитов. Это приказ!

— Слушаюсь, лейтенант! — радостно подчинился Байардель.

Потом отошел на несколько шагов в сторону и повернулся лицом к отряду молодых фузилеров, которые ждали приказа с заряженными ружьями в руках.

Он поднял руку и крикнул:

— Слушай мою команду! Первая десятка, выйти из строя и встать слева от меня…

Они повиновались приказу с той же четкостью, с какой выполняли подобные маневры во время послеполуденной муштры во дворе форта.

Однако в тот момент, когда капитан Байардель во главе своего небольшого отряда уже повернулся было к воротам, одновременно прогремело сразу несколько мушкетных выстрелов. Стрельба доносилась издалека, и теперь у лейтенанта не оставалось никаких сомнений — враг высадился на берег!

Страшная тревога охватила Рула. Хоть он и прекрасно знал, что форт обладает достаточными силами, чтобы отразить атаку с моря, но не мог избавиться от какого-то тревожного предчувствия. Ведь пока еще нет никакой уверенности, с каким врагом они имеют дело. А этот возглас: «Пираты!» — напомнил ему, что командор де Пуэнси действительно окружил себя изрядной бандой разных морских разбойников. Уж не они ли атаковали Сен-Пьер?

Тем временем Байардель уже вел своих людей к воротам форта.

— Погодите, капитан! — окликнул его Рул. — Эй, капитан, еще одно слово!.. Доберитесь до неприятеля и атакуйте его, если сочтете, что располагаете достаточными силами, да не забудьте, едва вам станет ясно, с кем имеете дело, немедленно сообщить об этом в форт. Это очень важно. Кроме того, если увидите, что силы противника превосходят ваши собственные, то без всяких колебаний возвращайтесь назад и укройтесь в форте. Здесь мы будем в полной безопасности и сможем продержаться сколько потребуется, какой смысл подставлять под пули наших храбрецов и втягивать их в бой, который не имеет никаких шансов на победу…

— Слушаюсь, лейтенант.

И ворота открылись, выпуская Байарделя и десяток его солдат. С того самого момента, когда он услышал тревожные удары колокола, капитан не испытывал никакой нужды вглядываться в море, ибо у него не было никаких сомнений, что речь идет о попытке Лефора. Он уже давно поджидал этого часа. Однако, едва оказавшись за воротами форта, он, благодаря полной луне, ярко освещавшей форт и море, смог различить в зеленоватых водах бухты шесть неподвижных кораблей. Шесть кораблей, явно вне досягаемости пушек форта.

Он задался вопросом: как же эти так называемые «пираты» умудрились высадиться на землю Мартиники, оставаясь незамеченными из бойниц форта? Потом в его душу закрались сомнения. Шесть кораблей! Нет, это никак не вязалось с тем, как он, со слов Лефора, мог представлять себе его появление на острове!

Он отдал солдатам приказ лечь и не двигаться.

Не успели они расположиться, как в наступившей тишине послышался топот множества ног. Судя по всему, они не слишком-то беспокоились, как бы их не обнаружили, во всяком случае, он явственно услышал, как напевали какой-то мотивчик. Прислушавшись лучше, он скоро узнал песенку, которую знали все обитатели островов. Даже удалось различить слова:

Он уловил даже взрывы хохота, бряцанье бьющегося друг о друга снаряжения, потом едва приглушенные проклятья.

Тут к нему стала возвращаться покинувшая его было уверенность. Он знал, что Лефор вполне способен завербовать себе какой угодно сброд, а уж тем более пиратов, как возвестили о том крики стоявших в дозоре часовых.

Однако уверенность еще не была полной, и, подумав об опасностях, которые грозили бы острову, если его приказ не открывать огня и вправду будет выполнен, а это окажется вовсе не Лефор, он решил подойти ближе к отряду и один…

Так, убедись он в своей ошибке, у него будет достаточно времени, чтобы поднять тревогу…

— Никому не двигаться с места, — вполголоса приказал он своим людям. — Ждите меня здесь.

Он проверил, легко ли ходит в ножнах его шпага, вытащил из-за пояса пару пистолетов и храбро зашагал прямо посередине дороги.

Однако ему не пришлось идти слишком далеко. На первом же повороте он увидел исполинскую фигуру, за которой в полном беспорядке шагали еще человек тридцать. Нет, он не ошибся, это был Лефор.

Он остановился, снова засунул за пояс свои пистолеты и, приложив ко рту ладони, крикнул:

— Эй, Лефор! Привет, дружище!

Великан тоже остановился. И Байардель явственно услышал слова:

— Задуши меня холера, ребята, если это не друг! Говорил же я вам, что нас здесь ждут! Вперед! За мной!

Он снова зашагал, но теперь уже громко крича:

— Байардель! Эй, капитан! Где вы там?

— Прямо перед вами, дружище… Идите сюда!

— Тысяча чертей! Эта проклятая луна совсем меня ослепила, никак не могу вас разглядеть. Вы один?

— Со мной десяток людей, которые сейчас присоединятся к вашим…

— Как там в форте, нас ждут?

— Не так чтобы очень, дружище! Лейтенант Рул приказал вытащить на свет Божий весь порох и все пули, которые имелись у нас на складах, пушки заряжены по самые глотки, но пока я не дам команды, никто даже фитиля не запалит!

После чего друзья кинулись друг другу в объятья.

Байардель с изумлением посмотрел на сопровождавших приятеля флибустьеров, сделал гримасу и осведомился:

— И много у вас еще этаких нарядных молодцов?

— Две сотни! — с гордостью ответил Ив. — Да еще шестьсот боевых солдат, считая фузилеров, алебардщиков и канониров!

— Черт побери! Хотелось бы мне посмотреть на физиономию Лапьерьера и его адъютанта, когда к ним пожалуют такие гости!

— Ладно, дружище, а теперь пойдемте-ка скорее в форт, не будем терять времени!..

Они сделали еще несколько шагов и наткнулись на скорчившихся в какой-то яме солдат капитана. Услышав, как тот по-приятельски беседовал с предполагаемым неприятелем, они были в полном замешательстве и уже не знали, что и подумать.

— Друзья мои! — торжественным голосом обратился к ним Байардель. — Давайте поприветствуем Лефора, который возвращает нам нашего славного губернатора, генерала Дюпарке! Поприветствуем его, как он того заслуживает, и станем ему почетным эскортом и проводим его до форта Сен-Пьер…

Радостные возгласы пронеслись по рядам юных новобранцев, потом вдруг прогремело несколько выстрелов. Так, на свой манер, отпраздновали они возвращение генерала.

Мерри Рул вошел в кабинет губернатора. В руке он держал пистолет, однако взведенный курок свидетельствовал о том, что он еще не успел им воспользоваться. Лицо было мертвенно-бледным. Судя по всему, он бежал сюда со всех ног, ибо никак не мог отдышаться, а растрепанный парик съехал набок.

— Губернатор!.. — едва переводя дыхание проговорил он.

— Ну, выкладывайте! Что там еще? И что означает этот вид? Надеюсь, форт еще не взлетел на воздух?

— Послушайте, губернатор, — проговорил Рул голосом, дрожащим от ярости и усилий справиться с волнением. — Похоже, нас предали…

— Предали?! — переспросил Лапьерьер.

— Да, губернатор, предали, я только что был у бойниц… Хотел отдать приказ открыть огонь… Но ни один канонир даже фитиля не запалил… Вы слышите, ни один! Я пытался им угрожать. Даже наставил на голову одного негодяя свой пистолет, но тот лишь нагло ухмыльнулся и посмотрел на своего сержанта…

— Ну и что дальше?

— А дальше, губернатор, я понял, что стоит мне выпустить хоть одну-единственную пулю, как тотчас же тридцать шпаг разорвут меня на куски!

— Неслыханно! Стадо свиней! Сборище подонков! Сукины дети! Предать нас?!

Лапьерьер подошел к своему столу и стукнул по нему кулаком с такой силой, что дерево издало какой-то жалобный, глухой стон.

Потом повернулся, быстрым шагом подошел к Рулу и положил руку ему на плечо.

— Медерик, надо что-то делать! — проговорил он. — Надо в самом зародыше подавить этот мятеж! А что делают алебардщики, лучники, фузилеры?.. Надеюсь, они-то сохраняют нам верность?

— Не могу знать, — ответил Рул. — Я сразу бросился сюда, чтобы предупредить вас…

— Хорошо, а теперь выберите наугад с десяток канониров и прикажите немедленно расстрелять их прямо во дворе форта! Вы поняли? Расстрелять десяток, в назидание прочим!.. Прямо во дворе! Чтобы все видели!.. И предупредите остальных!.. Предупредите эту шайку негодяев! Скажите им, что вы намерены расстрелять десяток смутьянов для начала! Десяток! Ступайте, Медерик, исполняйте, да побыстрее…

— Губернатор, а вы слышали, что кричали у ворот форта?

— Нет… А что там кричали?

— Кричали, будто на нас напали пираты… Пираты!.. Вам не кажется, что это могут быть пираты господина де Пуэнси?..

— Пираты или кто другой, какая разница! Давайте-ка лучше для начала расстреляйте десяток этих предателей! Десяток, не больше, поняли?.. А если остальные откажутся подчиняться приказам… Они будут иметь дело со мной! Они воображают, что у меня не хватит характера с ними справиться! Все на этом острове будто сговорились, принимают меня за какого-то безвольного слюнтяя!.. А все потому, что я слишком великодушен… И все злоупотребляют моей добротой… Все, Медерик, давайте, живо исполняйте, что я вам сказал!.. Или, пожалуй, нет, погодите!

Мерри Рул, который было уже попятился к двери, остановился.

— Нет, лучше я сам туда пойду! — ледяным тоном проговорил Лапьерьер. — Я хочу сам поглядеть на этих тварей и самолично буду командовать расстрелом! Вы еще меня узнаете…

Блуждающим взглядом он оглянулся вокруг, ища свою шпагу. Увидел ее на одном из кресел, лихорадочным жестом схватил в руки. Он весь дрожал от ярости, однако внутри его все больше и больше пробирал холодок страха.

— Послушайте, Медерик, — снова заговорил он, — пожалуй, я лучше схожу к бойницам и сам поговорю с этими канонирами. Я просто спрошу у них, что им больше по вкусу: чтобы им перерезали глотки пираты, если это и вправду окажутся пираты, или трудиться впроголодь, живя как свиньи, если корабли все-таки английские! А вы, вы возьмете пару десятков фузилеров и приведете их во двор форта, туда, в самый дальний конец, прямо к большой стене…

Он крепко затянул пояс. Потом надел шляпу, нахлобучив ее с силой и яростью, что даже не заметил, что она сидела задом-наперед. И широким шагом, с видом человека, принявшего решение и одержимого идеей выполнить его, чего бы ему это ни стоило, направился к двери.

Рул молча следил за ним. Он был все так же мертвенно-бледен, но теперь выглядел каким-то совсем подавленным. Потом наконец, словно стряхнув оцепенение, направился вслед за губернатором и нагнал его, когда тот уже открывал дверь.

Но только они успели выйти в коридор, как разом вздрогнули от внезапного ружейного залпа.

Когда они выбежали во двор, там, казалось, царило полное безмолвие. Но это была одна только видимость. То тут, то там, оставшись без командиров, праздно слонялись фузилеры и алебардщики. Некоторые, собравшись группами по четыре-пять человек, вполголоса о чем-то мирно беседовали, другие, усевшись на каменные тумбы, к которым обычно привязывали лошадей, безмятежно покуривали трубки.

— Пресвятая Дева Мария! — взвизгнул Лапьерьер. — Это что еще за представление?! Так-то вы защищаете форт, болтая языками, с трубками в зубах?! Где хранитель пороховых погребов? Где ключи от складов с боеприпасами?

— Послушайте, губернатор, — обратился к нему Мерри Рул, — я послал Байарделя на разведку, нам во что бы то ни стало надо выяснить, с кем мы имеем дело. Так что он отправился навстречу неприятелю… Если это и вправду пираты, он пришлет кого-нибудь, чтобы дать нам знать.

Лапьерьер с недоумением пожал плечами.

— И он подчинился вашему приказанию? И этот упрямец сделал так, как вы ему сказали? Отправился, чтобы попасть в плен к неприятелю, когда он так нужен нам здесь, в крепости?! Наш самый лучший офицер! Человек, который лучше всех умеет держать в руках защитников этой крепости!

Губернатор подошел к группе солдат, которые, не узнав его в темноте, тихо болтали между собою. Он схватил двоих за плечи и хорошенько встряхнул.

— Чем вы здесь занимаетесь? Чего вы, интересно, ждете? Может, вам сюда рому подать? Или постельки постелить? Что вам приказано делать? Куда подевались ваши офицеры, где ваши сержанты? Рул, очистить двор! Даю вам пять минут. Пять, и ни минутой больше. Чтобы через пять минут я не видел в этом дворе ни единого мундира. Вы поняли? Все по своим местам! Надо, чтобы этот форт захаркал огнем и пламенем! Фузилеры — к брустверу, алебардщики — к воротам!

Он повернулся к воротам форта и почувствовал, что вот-вот рухнет от изумления, увидев, что они широко распахнуты. Несколько мгновений он простоял, широко разинув рот, не в силах проронить ни слова. Потом, задыхаясь от ярости, заорал:

— Рул! Эти ворота!.. Вы видите? Они открыты!.. Нас предали! Дьявольское отродье, клянусь честью, все эти предатели будут расстреляны, все до одного! Стража! Эй, стража!..

Он схватил лейтенанта за рукав и, таща его за собой, бросился к воротам. Но не успел он пробежать и полпути, как вдруг остановился как вкопанный. Навстречу ему, прямо через ворота форта, двигался десяток людей. Впереди шагал Байардель.

— Ах, Байардель! — воскликнул он. — Вот и вы! Наконец-то!

Он вдруг сразу почувствовал себя уверенней и спокойней.

— Как же это понимать, капитан? — поинтересовался он. — Так-то вы защищаете форт? Так-то вы выполняете приказания? Вы видите этих людей? Чем, интересно, они здесь занимаются? Почему они не у бруствера или у бойниц?

— Господин губернатор, — возразил Байардель спокойным голосом, который так странно отличался от истеричного визга Лапьерьера, — я делал то, что приказал мне лейтенант Мерри Рул. Поскольку я вижу его рядом с вами, думаю, он не откажется подтвердить мои слова…

— Ладно, какая разница! Вы провели разведку? Что же вы выяснили? Кто там? Пираты или англичане?

— Пираты, — ответил Байардель.

— Так, значит, испанские пираты?..

— Нет, французские…

— Матерь Божья! — воскликнул Лапьерьер. — Мятежники, предатели! Но надеюсь, вы стреляли? Вам ведь удалось уничтожить этих негодяев, не так ли? Раз уж вы допустили, чтобы они высадились на острове, то, полагаю, вы по, крайней мере, перебили их на подступах к форту!

— Нет, сударь, — был ответ Байарделя.

Губернатор даже подпрыгнул от неожиданности.

— Как это нет? Что значит нет?! — охрипнув от негодования, уже не прокричал, а как-то прокаркал губернатор. — Может, я ослышался? Вы в них даже не стреляли? А что же тогда там была за стрельба, я ведь слышал собственными ушами? Учтите, капитан, если я увижу хоть одного живого врага, которого можно было достать из мушкета со стен этой крепости, вам несдобровать! Велите этим людям разойтись по своим местам! Прикажите открыть пальбу из каронад! Пусть даже эти корабли слишком далеко и мы не сможем до них достать, но хоть будет какой-то шум! Покажите этим негодяям, что мы способны ответить и постоять за себя! Возьмите десять отрядов, двадцать, если потребуется, но отгоните мне этих подлецов обратно в море!

Байардель, который стоял, зажав в руке рукоятку обнаженной шпаги, сунул ее под мышку и направился в сторону губернатора.

— Сударь, — четко и внятно произнес он, — весьма сожалею, но вынужден просить вас отдать мне свою шпагу.

Лапьерьера зашатало. Он уцепился за локоть Мерри Рула. Однако нашел в себе силы переспросить:

— Что? Что вы сказали?

— Господин губернатор, я сказал, что прошу вас отдать мне свою шпагу, а заодно и лейтенанта Мерри Рула де Гурсела…

— Наглец! — возмутился тут лейтенант. — Вы предатель! А вам известно, как казнят предателей? На месте, без суда и следствия!

— Именно так, бандит! — выпалил Лапьерьер, почувствовав поддержку друга и вновь обретая утраченную было самоуверенность. — Расстрел без суда и следствия!

— Послушайте, господин губернатор, — продолжил Байардель, — было бы весьма прискорбно, если бы мне пришлось прибегнуть против вас к насилию. Я вовсе не собираюсь сажать вас под арест. Я только прошу отдать мне вашу шпагу и вернуться вместе с лейтенантом Рулом в свои апартаменты. У ваших дверей будет выставлена стража, но весьма надеюсь, что к полудню вы будете уже снова на свободе!

— Мерзавец! На свободе!.. Да я и так на свободе, а вот вы сейчас же будете расстреляны! Рул, позовите людей и прикажите им арестовать этого предателя…

Тут Байардель повысил голос и, обращаясь ко всем солдатам, которые еще оставались во дворе форта, крикнул:

— Слушайте все, друзья мои! К нам возвращается генерал Дюпарке! И отныне вы должны подчиняться только ему одному! Генерал Дюпарке скоро будет на свободе! Да здравствует генерал!

После минутного замешательства со всех концов двора раздались оглушительные возгласы:

— Да здравствует генерал!!

— Не слушайте тех, кто прикажет вам стрелять по этим кораблям! — продолжил Байардель. — Там французы, ваши друзья, ваши братья!.. С минуты на минуту вы увидите здесь, на этом дворе, Ива Лефора, которого вы все знаете и который передаст вам приказания генерала!..

— Да здравствует генерал!.. — снова прокричала сотня глоток.

Тогда капитан почти вплотную подошел к Лапьерьеру и обратился к нему со словами:

— Теперь вы сами видите, что любые попытки сопротивления были бы с вашей стороны совершенно бесполезны. Полно, сударь, мне достаточно только слово сказать… Так что дайте-ка мне свою шпагу, и вы тоже, лейтенант. Я передам ваше оружие Иву Лефору, который должен появиться здесь со своими людьми с минуты на минуту. Вы будете находиться под домашним арестом в своих апартаментах и, как я уже сказал, скорее всего, еще до полудня будете отпущены на свободу…

Лапьерьер отпустил рукав своего адъютанта. Тот резким движением высвободился и подошел поближе к капитану.

— Послушайте, Байардель, — обратился он к нему, — почему же вы мне раньше все не объяснили? Почему бы вам не сказать мне, что к нам возвращается генерал… Я охотно и по доброй воле отдаю вам свою шпагу, хотя предпочел бы оставить ее при себе, чтобы поддержать вас и помочь генералу!

Лапьерьер обернулся к нему и окинул злобным, презрительным взглядом.

— Подлец! — сквозь зубы процедил он. — Еще один предатель! Но вы еще более низкая тварь, чем Лефор!

— Сударь, — ответил Рул, — ведь я-то всегда был верен генералу! Полагаю, если генерал вернется, то он по-прежнему будет губернатором этого острова, не так ли?

Лапьерьер с отвращением сплюнул. Байардель же взял из рук Мерри Рула шпагу и сунул ее себе под мышку, где уже торчала его собственная.

— Полно вам, губернатор, — проговорил он. — У вас еще будет время свести счеты, вам ведь предстоит оставаться с глазу на глаз в ваших апартаментах вплоть до завтрашнего полудня. Вашу шпагу, прошу вас. Поверьте, куда лучше для вас, если вы отдадите ее мне, а не Лефору с его людьми… Не знаю, что думает о вас Лефор, но подозреваю, что ничего хорошего!

— Вы даете мне слово, что мне не причинят никакого вреда?

— Даю слово! — заверил его капитан. — Я имею приказ не дать вам воспрепятствовать осуществлению планов генерала до завтрашнего полудня. После чего вы сможете вновь вернуться к исполнению своих обязанностей. Вам будет возвращена вся полнота власти до тех пор, пока не вернется генерал Дюпарке. Только он — и он один — вправе принять окончательное решение касательно вашей участи…

Не произнеся ни слова, Лапьерьер вынул из ножен свою шпагу и протянул ее капитану.

В тот самый момент, будто нарочно дожидаясь этого жеста, чтобы появиться наконец во дворе форта, в крепость ворвались десятка три молодцов под предводительством Лефора. Губернатору не понадобилось слишком много времени, чтобы различить высокую, внушительную фигуру бывшего пирата в беспорядочной толпе флибустьеров, которые громко хохотали, говорили всякие непристойности и уже вовсю братались с солдатами форта.

— Ну что ж, капитан, а теперь отведите меня в мои апартаменты, — проговорил Лапьерьер, — коль уж вам выпала такая миссия. Однако, по правде говоря, я предпочел бы остаться там один… Мне нисколько не улыбается провести там ночь в обществе этого человека… — заключил он, бросая высокомерно-презрительный взгляд в сторону Мерри Рула.

Но к нему уже приближался Лефор. Он шел медленно, не торопясь, вразвалку, слегка покачивая из стороны в сторону своими широченными плечами.

— Минуточку, — обратился он к Лапьерьеру, — сделайте милость, погодите еще минуточку… Я так давно не имел счастья полюбоваться физиономией нашего славного временного губернатора, что не могу отказать себе в удовольствии хоть чуток поглазеть на него вблизи.

Флибустьеры, босоногие, одетые в какие-то странные лохмотья, до сих пор державшиеся на почтительном расстоянии и занятые болтовнею с солдатами, стали мало-помалу подходить все ближе и ближе, Лефор же тем временем тянул время, не спеша, со всех сторон оглядывая поверженного врага и зная, сколь чувствителен тот к малейшему унижению.

— Что-то у вас, господин губернатор, больно уж взъерошенный вид, — заметил он. — Шляпа задом-наперед, парик набекрень… Можно подумать, будто вы побывали в какой-то лихой переделке, а между тем мы ведь вас даже пальцем не тронули!

Он оставил в покое Лапьерьера и с не меньшим вниманием принялся оглядывать Мерри Рула.

— Знаю, господин Лефор, — заговорил тот, — что обстоятельства говорят против меня. Однако капитан Байардель подтвердит вам, что я подчинился его приказу без малейшего сопротивления. Что касается меня, то я всегда хранил верность генералу, и единственное мое желание — быть вам полезным, если речь идет о том, чтобы служить его интересам…

Лефор, глазом не моргнув, спокойно слушал речи лейтенанта.

— Кроме того, сударь, — продолжил тот, — прошу вас не забывать, что если вы нынче и чувствуете себя победителем, если генералу и удастся вновь обрести свободу, то во всем этом есть доля и моих заслуг… Мне ведь было приказано посадить вас под арест… Но я приложил к вашей поимке столь мало рвения, что вам без труда удалось ускользнуть…

Ив несколько озадаченно почесал подбородок.

— Ладно, это мы потом увидим, — сказал он. — Байардель, распорядитесь отвести этих господ по домам. Можете разлучить их, если уж им так хочется, в некотором смысле я их даже понимаю, и того и другого… Стражу у каждой двери… Уже скоро рассветет, а я так еще и не закончил дела…

ГЛАВА ВОСЬМАЯ В Замке На Горе

Для Мари начинался еще один тоскливый день. Солнце проникало в спальню, протягивая свои тонкие щупальца сквозь кружевной узор занавесок и сразу придавая всей обстановке какой-то радостный, веселый вид, но ничто не могло заставить осветить улыбкой ее печальное лицо.

Она устала, ее непрерывно угнетала мысль, что отныне уже не изменится ее однообразное, тоскливое существование. Ив Лефор куда-то исчез, Лапьерьер стал врагом, Мерри Рул, несмотря на свои нежные заверения, вряд станет ей надежной опорой, ибо она не могла не догадываться, что ему куда важнее действовать заодно с временным губернатором, и никто, ни один человек из тех, на кого она могла бы рассчитывать в своих страхах и смятении, не в состоянии оказать ей помощь. Вдобавок ко всему прочему ее весьма тревожило присутствие на острове господина де Туаси. Этот господин де Туаси не испытывает ни малейших симпатий к генералу. Не говорил ли он сам, что, если генерал окажется на свободе, его сразу же отправят во Францию?

Но как, каким таким чудом сможет теперь Дюпарке снова обрести свободу?

Этим вопросом и терзалась Мари. Временами ее охватывало такое безнадежное отчаяние, что она была близка к истерике. И если и не разражалась рыданиями от сознания своей беспомощности перед лицом ополчившихся на нее враждебных сил, то только потому, что не желала показывать своей слабости ни Жюли, ни своим неграм.

Но так ли уж она слаба? Порой она начинала в этом сомневаться, а временами даже чувствовала в себе такие душевные силы, такую несокрушимую волю, какие редко встретишь у женщин, но потом сразу же убеждала себя, что все равно ей одной не справиться со всеми своими недругами.

Ей часто приходило желание оседлать лошадь и проехаться верхом по окрестностям замка. Она вспоминала тот день, когда они с Лефором очутились вдвоем на склоне холма, в тот день ей казалось, будто она навсегда привязала к себе этого человека, которого она считала неуязвимым… Но как все это было давно, как далеко! И ей снова становилось нестерпимо горько от сознания собственного бессилия. Разве не надеялась она одержать верх над Лапьерьером? Не рассчитывала добиться поддержки от господина де Туаси? И что теперь осталось от всех этих надежд? Побежденной осталась она сама!

Не лукавя с собой, подводила она печальные итоги своих стремлений, своих попыток добиться желаемого и своих промахов. Господин де Туаси непреклонен. Ни за что на свете не согласится он даже пальцем пошевелить, чтобы добиться освобождения Дюпарке. Лапьерьер, этого она могла бы приручить, он был бы предан ей как собака, при условии, если она уступит его вожделениям, но и в этом случае ей не стоит особенно рассчитывать, будто он станет хоть что-нибудь предпринимать, чтобы вызволить из плена Дюпарке. Лефор же совсем исчез, неуловим, как говорят, затерялся где-то в этих «варварских краях», вблизи границ, отделяющих их от поселений индейцев-караибов.

Оставался один Мерри Рул. Но если разобраться, Мерри Рул не более чем соперник Лапьерьера, ведь и им тоже движет лишь желание обладать ею! И, добейся он своего, уж, во всяком случае, не ему тогда стремиться к освобождению Жака. Даже совсем напротив! Со всех сторон она видела только одних врагов. Которые к тому же готовы были в любой час перейти в открытое наступление. Лапьерьер собирается выгнать ее из замка. Конечно, этот замок принадлежит ей, и никому другому, но у губернатора в руках вся власть и он может сделать все, что ему заблагорассудится!.. Мерри Рул… Что он сможет сделать против воли губернатора? Да к тому же не в интересах ли лейтенанта, чтобы она осталась без крыши над головой: разве не станет она больше зависеть от его милостей, если окажется одна в Сен-Пьере?

В то утро она снова, уже в который раз, перебрала в памяти все свои горести и разочарования, подытожила невзгоды и беды. Впереди ждал еще один день, который нужно было как-то прожить!

Она подсчитала, что было тринадцатое января тысяча шестьсот сорок седьмого года, почти год, день в день, с тех пор, как Жак попал в плен к Пуэнси. Какие могут быть причины у командора, чтобы вот так, ни с того ни с сего, выпустить его на свободу? Да никаких! А ведь жизнь идет своим чередом… Похоже, для мятежного генерал-губернатора все образуется не худшим образом. Должно быть, ему оказал помощь и поддержку Мальтийский орден. А пошатнувшаяся власть Мазарини не в состоянии ему противостоять…

Мари поднялась, накинула розовое дезабилье, столь тонкое, что солнце, проходя сквозь легкое плетение ткани, высвечивало на полу четкие очертания ее прелестного тела, и подошла к окну.

Кенка трудился во дворе. Как обычно, он был совершенно голым. Она уже сдалась и более не пыталась заставить его хоть как-то прикрывать наготу. Теперь у нее не хватало мужества настоять на своем даже с собственными рабами. Мало-помалу она уже начинала забывать, что однажды ночью ее тело принадлежало этому рабу. Снова, как прежде, она видела в нем лишь негра, рабочую скотину, и не испытывала, глядя на него, ничего, кроме страха, как бы, если в жизни ее так и не произойдет никаких перемен, у нее опять не возникло желания переспать с этим мужчиной, как бы ее снова не потянуло к нему! Ведь временами и воля ее оказывалась бессильной!..

Она отошла от окна и отправилась к Жюли.

И в этот самый момент до нее донеслись громкие возгласы служанки:

— Мадам! Мадам! Идите сюда, поглядите-ка!..

Она снова бросилась к окну. Жюли была во дворе. Она забралась на лафет одной из пушек и, прикрыв глаза от солнца ладонью, вглядывалась в море, не переставая кричать при этом:

— Мадам! Мадам! Идите же скорей!

— В чем дело? — поинтересовалась Мари. — Что за крик? Что там происходит?

— Ах, мадам! — чуть потише проговорила служанка. — Вы только посмотрите! Прошу вас, мадам, идите же поскорей сюда! Там шесть кораблей, на рейде, у Сен-Пьера… Они очень далеко, но, похоже, стоят на месте…

— Шесть кораблей?! — воскликнула Мари. — Уж не грезишь ли ты? Ты уверена? Там и вправду шесть кораблей?

А про себя подумала: «Зачем бы это в Сен-Пьер могли пожаловать сразу шесть кораблей?»

И тут ее словно озарило. Что может быть проще: ведь господин де Туаси столько раз обращался к кардиналу Мазарини и Регентству за помощью, должно быть, там наконец услышали его просьбы! Теперь он сможет отправиться на Сен-Кристоф и атаковать господина де Пуэнси!

Она быстро подсчитала, что вместе с флотилиями, которые имеются в Сен-Пьере и Форт-Руаяле, собрав всех колонистов, сохранивших верность королю, и прибавив к тому эти вновь прибывшие силы, он смог бы вполне успешно атаковать мятежного губернатора! И на сей раз победа может ему улыбнуться!

Но тогда Дюпарке сможет вновь обрести свободу. Увы, все не так радужно, как ей бы хотелось! Оказавшись на свободе, Дюпарке, скорее всего, никогда уже больше не вернется на Мартинику. Господин де Туаси сразу же отправит его во Францию!

Она не знала, радоваться ей или огорчаться, думая о прибытии этого внушительного подкрепления. В конце концов, это не может принести ей ровно никакой пользы, и эти шесть кораблей не возродили в ней ни капли надежды.

Тем не менее она затянула кушак своего дезабилье и спустилась во двор.

Жюли, все еще стоявшая на лафете ржавеющей пушки, прыгала от радости, словно ребенок, получивший долгожданную игрушку.

Увидев Мари, она воскликнула:

— Поглядите, мадам! Фрегаты! Целых шесть фрегатов!.. Похоже, они на якоре!..

Мари вскарабкалась на лафет и, встав подле нее, тоже прикрыла глаза от ярких солнечных лучей.

— Как они далеко от гавани! — удивленно воскликнула Мари. — Интересно, почему они не подошли поближе, как все другие корабли, которые приплывают сюда из Франции?

— А правда, почему? — согласилась Жюли. — Мне это и в голову не пришло… Можно подумать, они боятся пушек, что стоят у нас в форте, и не решаются подойти ближе…

Мари согласно кивнула головой.

— Как странно… — заметила она. — Может, это господин де Туаси напал на Мартинику?

— Ах, что вы, мадам! — возразила Жюли. — Мы бы уже услышали стрельбу!

— Ты права, — согласилась Мари, — до нас пока что не донеслось даже ни одного мушкетного выстрела…

Она долго вглядывалась в растянувшиеся аккуратной цепочкой суда, словно пытаясь разгадать их тайну.

Потом вдруг резко спрыгнула с лафета и обратилась к служанке:

— Жюли, детка, лучше всего, если бы ты сейчас, как обычно, съездила в Сен-Пьер и на месте разузнала бы там все новости… Попытайся выяснить, что же там происходит!

— Ах, это уж не извольте сомневаться! — заверила ее служанка. — Я живо узнаю, из каких краев эти корабли.

— Не в этом дело, — возразила Мари, — меня куда больше интересует совсем другое… Надо, чтобы ты заехала в форт… Если понадобится, попробуй сама повидаться с Мерри Рулом. Я хочу знать, что замышляют эти господа, губернатор с господином де Туаси… Что-то они последние дни совсем притихли, не иначе как втайне готовят какую-нибудь новую западню!

— Не извольте беспокоиться, мадам! — заверила ее Жюли. — Я непременно увижусь с Мерри Рулом…

— Вот это мне и нужно! А теперь не теряй времени, вели Кенка оседлать твою лошадь…

Она приподняла подол своего дезабилье, чтобы пройти по высокой траве, уже густо разросшейся вокруг пушек. И направилась к дому. Но, уже дойдя до дверей, резко обернулась, будто ее вдруг ужалило какое-то ядовитое насекомое.

— Жюли! — закричала она. — Эй, Жюли! Мне только что пришло в голову!.. Поди же сюда, поближе, я хочу сказать тебе кое-что на ухо.

Лицо ее вдруг сделалось таким странным, а выражение столь решительным, что служанка в изумлении тут же бросилась к дверям.

— Что с вами, мадам?

— Просто мне подумалось, Жюли, — глухим голосом проговорила она, — мне вдруг пришло в голову, что, возможно, мы могли бы вырваться из рук господина де Лапьерьера… Ведь один из этих кораблей вернется во Францию. Мы могли бы договориться и получить место на борту…

— Мадам желает вернуться во Францию? — не веря своим ушам воскликнула Жюли.

— Почему бы и нет? Если это единственное средство скрыться от этих людей, их злобы, их интриг?

— А что мы будем делать во Франции?

Мари обхватила руками голову. Ведь об этом она даже не подумала. На что, на какие средства жить в Париже? Разве для этого хватит тех небольших денег, что оставил ей перед отъездом Дюпарке? Ведь там, во Франции, у нее уже не будет больше этой скромной плантации индиго, которая здесь, худо-бедно, все-таки позволяет ей хоть как-то сводить концы с концами!

— Ах, сама не знаю! — в отчаянии воскликнула Мари. — Но ты все-таки узнай… Ведь как-никак, а во Франции у нас хотя бы есть друзья…

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ Господин де Туаси рассуждает о Боге, о политике и о будущем, не подозревая, какое будущее уготовано ему самому!

Растянувшиеся вдоль берега Рокселаны постройки монастыря иезуитов возвышались даже над укрепленными стенами форта. Из форта к монастырю вела та же дорога, что и к крепости. Он скрывался в конце аллеи из пальм и перечников. За этими зелеными кущами виднелись кроны диких кофейных деревьев, и увенчанная крестом часовня сверкала своей ослепительной белизной на пурпурном фоне горы, к которой, казалось, доверчиво прислонилась, ища защиты.

В одной из пристроек этого безмолвного, сурового монастыря и нашел приют господин де Туаси. Царящая здесь атмосфера как нельзя лучше соответствовала его молчаливому характеру, его любви к монашескому покою и отвращению ко всякого рода авантюрам, хотя населяющие монастырь святые отцы никогда не заставляли себя ждать там, где возникала нужда в людях сильных духом и не знающих страха.

По правде говоря, визиты редко нарушали здесь его уединение.

Они ограничивались лишь необходимостью поддерживать постоянную связь с фортом, с этой целью к нему время от времени наведывались то Лапьерьер, то Мерри Рул, доставляя донесения или увозя его распоряжения.

Ноэль де Патрокль де Туаси ничуть не страдал от этого уединенного существования, которое сам себе избрал. Он любил тишину и одиночество. Он закрывался в келье, такой же простой и суровой, как и кельи других святых отцов, и строчил там пространные донесения Регентству.

В этих своих посланиях он подробно описывал, как мятежный губернатор пытается посеять смуту и на других островах, объявляя, к примеру, будто Островная компания собирается вслед за сахарным тростником поставить под запрет и табачные плантации, а также задумала непомерно повысить налоги на индиго. Ясно, что все это происки, чтобы подорвать его, господина де Туаси, власть и авторитет!

Потом добавлял, что не может предпринять никаких решительных мер против командора, ибо не располагает достаточными силами, чтобы расправиться с ним в его логове, и с наивной откровенностью признавался, что обитатели островов оказывают больше доверия мятежнику, чем ему самому.

«Даже господин де Уэль де Птипре, — писал он, — коего я поначалу полагал преданным его величеству и способным почитать в моем лице волеизъявление монаршье, пусть бы и преследуя при этом только свои собственные выгоды, даже он и то нередко оказывается против меня. Хоть этот господин де Уэль и объявляет себя заклятым врагом господина де Пуэнси, что истинная правда, вряд ли он действовал бы иначе и причинил бы мне больше вреда, если бы был с ним заодно. Честолюбие этого человека не знает границ. Он, к примеру, присвоил себе замыслы Жана Обера, дабы добиться назначения вместо него преемником господина Л’Олива, а едва заняв это место, принялся без устали интриговать против Обера, обвиняя его в тайном сговоре с дикарями-караибами Доминики с целью вторжения на Гваделупу. Силою обстоятельств Жан Обер сделался мятежником и, дабы спастись от гнусных домогательств господина Уэля, бежал на Сен-Кристоф к господину де Пуэнси, где и нашел применение своим знаниям и рвению, которых нам так не хватает… Надобно без всякого промедления отрешить господина Уэля от должности, как это было уже сделано с господином де Пуэнси. Рано или поздно они все равно объединятся против королевской власти…»

Донесения горою скапливались на его письменном столе. Он покинул Гваделупу, чтобы не видеть более этого Уэля, которого считал своим союзником и который на деле оказался врагом, но велел забрать с собой на Мартинику все эти реляции, дабы поскорее отправить их во Францию с кораблями, которые делали остановку на этом острове.

Единственным развлечением, какое позволял себе этот суровый, благочестивый человек, были серьезные беседы с доминиканцем отцом Дютертром, также нашедшим приют в иезуитском монастыре.

Отцу Дютертру едва перевалило за тридцать, но он уже успел прослыть самым блестящим миссионером и проповедником Мартиники. Прежде чем оказаться в Сен-Пьере, где он намеревался лучше изучить нравы дикарей, которых предстояло обратить в христианскую веру, святой отец немало постранствовал по близлежащим островам.

Отец Дютертр был рослый малый с белокурыми волосами, выдающими в нем уроженца севера, столь же отважный, сколь и образованный: с помощью отца Фейе, предоставившего в его распоряжение свой карты, он взял на себя труд написать историю островов. Ему тоже доставляли истинное удовольствие беседы с генерал-губернатором.

В то утро, тринадцатого января тысяча шестьсот сорок седьмого года, господин де Туаси собирался осчастливить Мазарини еще одним донесением. Намедни Мерри Рул открыл перед ним новые горизонты.

Этот самый Замок На Горе, если вооружить лучше его, ибо, в сущности, пара пушек, что стоит при въезде, не более чем парадное украшение, мог бы служить мощным подкреплением форту Сен-Пьер. А такой возможности никак нельзя упускать. Все, что он слышал о господине де Пуэнси, заставляло его не на шутку опасаться вторжения на остров пиратов, которым мятежный губернатор с такой охотой раздает патенты на плавание! Учитывая местоположение замка, любая эскадра, которая явилась бы атаковать Сен-Пьер, оказалась бы меж двух огней.

Он намеревался, таким образом, уведомить кардинала о мерах, которые он предпринимает, дабы пресечь разгул пиратства в Карибском бассейне, которому всеми силами потворствует господин Лонгвилье де Пуэнси. И весьма рассчитывал повысить этим свой престиж в глазах Мазарини.

Увидев выходящего из монастыря отца Дютертра, генерал-губернатор поднялся с места и неспешно подошел к миссионеру. Они с улыбкой раскланялись, и святой отец, первым нарушив молчание, поинтересовался:

— Вы слышали шум, что доносился нынче ночью из форта?

— Нет, я ничего не слыхал, — признался господин де Туаси. — А что там такое случилось?

— Уверен, что ничего серьезного. Так, пара мушкетных выстрелов. Надо полагать, просто случайность. Поначалу-то я было перепугался, уж не вторгся ли кто на остров, но поскольку за этим не последовало никакой стрельбы, я тут же снова заснул… Да нет, скорее всего, Ничего серьезного, иначе бы мы уже знали…

— Думаю, так оно и есть, — согласился господин де Туаси.

Собеседники молча сделали несколько шагов по померанцевой аллее. Генерал-губернатор держал в руках бумаги, на которых торопливо делал какие-то пометки.

— Святой отец, — проговорил он, — мне хотелось бы поговорить с вами об одном замысле, который пришел мне в голову вчера вечером. Вам известен Замок На Горе?

— Тот, где жил генерал Дюпарке? Я пока не имел чести посетить его лично, ведь во времена генерала меня еще не было на Мартинике, однако я много слышал об особе, которая живет сейчас в этом замке, некой мадам де Сент-Андре…

— Вот именно! — согласился господин де Туаси. — Особа, которая живет сейчас в этом замке, и вправду зовется мадам де Сент-Андре, но позволю себе заметить, что занимает она его, не имея на то ровно никаких прав. Ведь генерал, насколько мне известно, и не думал ей его дарить. Кроме того, сооружение это солидно укреплено и принесло бы куда больше пользы, если бы принадлежало нашим войскам…

— Уж не собираетесь ли вы реквизировать этот замок? — перебил его святой отец.

— Вы прочитали мои мысли. Известно ли вам, что господин де Пуэнси формирует команды пиратов?

— Вы хотите сказать, флибустьеров…

— Это одно и то же…

— Да нет, не совсем. Пираты, как вам известно, делают все, что им заблагорассудится, флибустьеры же господина де Пуэнси никогда не выходят в море, не получив патента на плавание, подписанного лично генерал-губернатором… Иными словами, они признают власть…

— …мятежную…

— Мятежную, не спорю, однако не станете же вы отрицать, что господин де Пуэнси все еще сохраняет в своих руках немалую власть. Он пользуется уважением у англичан. Даже испанцы, которые вообразили, будто эти края принадлежат им по праву и, стало быть, не уважают никого не их крови, даже они и то относятся к нему с известным почтением… Во всяком случае, куда почтительней, чем ко всем нам…

— Знаю, — согласился губернатор, — увы, это так и есть! Положение весьма прискорбное, которое, похоже, не известно Мазарини, иначе бы он давно согласился прислать сюда силы, необходимые, чтобы положить конец этому безобразию! Хотя и в этом виноват все тот же господин де Пуэнси! Его флибустьеры, которых вы, святой отец, упорно не желаете путать с пиратами, все равно остаются убийцами и грабителями. Ведь недаром говорят, что они имеют свою долю со всех призов!

— Сын мой, — возразил священник, — я понимаю и вполне разделяю ваше негодование. И никак не могу одобрить действий господина де Пуэнси. Все эти преступления по сути своей порочны и противны как законам природы, так и божественной заповеди, гласящей: «Не укради добра ближнего своего». Ведь говорил же святой апостол Павел: «Украдший да не увидит Царствия Небесного».

— Но ведь к грабежам, святой отец, следует добавить и грех более тяжкий — убийства! Сколько раз проливали они кровь невинных и праведных?

— Знаю, знаю, — как-то несколько торжественно согласился отец Дютертр, — знаю, что, не имея более никакого освященного законом права прибегать к оружию, он не должен был бы ни пользоваться им, ни карать им кого бы то ни было…

— Золотые слова, святой отец! — воскликнул господин де Туаси. — Как было бы хорошо, если бы вы собственноручно довели это до сведения кардинала! Как было бы хорошо, если бы вы объяснили ему все это, дабы у него создалось ясное представление, что думает об этом мятежнике ваша конгрегация!

— Сын мой, — ответил ему на это отец Дютертр, — но должен вам заметить, что в таком случае генерал Дюпарке, который отправился на борьбу с мятежником, станет в глазах Регентства одним из тех, кто сохранил верность королю и отечеству…

— Но позвольте! — сразу заволновался господин де Туаси. — Не надо забывать, что генерал действовал на свой страх и риск. Правда, я реквизировал все силы островов, чтобы поставить на место этого презренного командора, но я надеялся, что никто не станет предпринимать никаких действий, не испросив прежде моего дозволения… Я хотел организовать массированную атаку, чтобы одним махом бросить туда все силы, какими я располагал… Генерал же вместо этого предпочел действовать в одиночку. Иными словами, он просто-напросто лишил меня сил, на которые я был вправе рассчитывать, и дал без нужды уничтожить их англичанам, союзникам нашего врага!

— Но вы же не можете отрицать, что человек этот согрешил не по злому умыслу, а по оплошности, и заслуживает известного снисхождения.

— Отец мой, если мы сможем очистить карибские воды от мятежников, то, думаю, нам следовало бы воспользоваться случаем, чтобы заодно освободиться и от людей, которые не считают нужным слепо повиноваться приказаниям тех, кто облечен верховной властью. Кстати, я слышал, дама, проживающая сейчас в этом замке, состояла в связи с генералом. Что объясняет, почему она остается под его крышей, более того, говорят, будто она готова перейти на сторону мятежников, лишь бы добиться освобождения Дюпарке! А это уже угроза, святой отец, угроза, которую я не могу оставить безнаказанной!

Когда они дошли до конца аллеи, взгляд отца Дютертра скользнул поверх невысокой стены, со всех сторон окружавшей монастырь иезуитов, и уперся в море. Он вздрогнул и резко схватил господина де Туаси за плечо.

— Что это за корабли? — спросил священник. — Может, вы поджидаете эскадру из Франции? И вы ничего мне об этом не сказали?

— Да нет! — заверил Туаси. — Вроде бы никаких кораблей в эти дни не ожидалось… Неужели это Мазарини наконец-то прислал мне подкрепление?

— Боже милостивый! — воскликнул отец Дютертр. — Судя по всему, так оно и есть. Во всяком случае, это никак не могут быть вражеские фрегаты, ведь пушки форта не сделали ни единого залпа!.. Теперь я догадываюсь, что за стрельбу я слышал нынче ночью. Должно быть, это были предупредительные сигналы, приказывающие кораблям остановиться…

— И все-таки ума не приложу, — возразил губернатор, — почему господин де Лапьерьер, который по делу и без дела присылает ко мне лейтенанта Мерри Рула, не счел нужным сообщить о прибытии этой флотилии?

— Знаете, господин генерал-губернатор, пожалуй, попрошу-ка я отца Фейе спуститься в Сен-Пьер и разузнать, что там происходит. Это отличный наездник, и у него не займет много времени обернуться туда и назад…

— Ну уж нет! — возразил губернатор. — Нет, лучше уж я съезжу туда сам. Единственное, о чем я попрошу вас, святой отец, соблаговолите приказать одному из своих рабов оседлать мне коня. Заодно я воспользуюсь возможностью высказать господину де Лапьерьеру, что думаю о его упущении…

— Полно, господин губернатор, не стоит так сердиться. Я слышу, кто-то стучится в дверь… Не иначе с посланием из форта для вас… Сейчас мы все узнаем. Если не возражаете, не станем мешкать…

— Не спешите, святой отец, я хотел бы сказать вам еще всего пару слов… Я наскоро набросал на этих бумагах несколько пометок, и мне было бы весьма важно знать ваше суждение о том, как я намереваюсь покончить с флибустьерами командора де Пуэнси…

— Как вам будет угодно, — нехотя согласился священник.

Двое собеседников повернули назад и снова направились по аллее.

Однако не успели они сделать и пару шагов, вдруг разом остановились как вкопанные, услышав какие-то странные голоса. Обменялись изумленными взглядами.

— Вы слышали? — спросил отец Дютертр. — Думаю, лучше нам пойти и выяснить, что же там происходит… Давайте поспешим…

Он было сделал жест, пытаясь поторопить губернатора, но в тот же самый момент их взорам вдруг предстал десяток оборванцев, босоногих, но вооруженных шпагами, кинжалами и пистолетами. Только один из них, тот, что шел впереди, был одет как полагается. Он шел быстрым шагом, держа руку на рукоятке пистолета, что был у него за поясом. Росту он был много выше среднего, а физиономия его, с переломанным носом и словно делящим лицо надвое глубоким шрамом, выдавала в нем скорее разбойника с большой дороги, чем честного солдата. Это был Лефор.

— Господин генерал-губернатор Ноэль де Патрокль де Туаси! — вскричал он громовым голосом. — Вы мой пленник.

Господин де Туаси побледнел как полотно. С минуту он поочередно окидывал блуждающим взором то Лефора, то святого отца, который, словно вдруг лишившись дара речи, застыл с разведенными в стороны руками.

Ив, направившись в их сторону, обратился к доминиканцу:

— Глубоко сожалею, святой отец, что столь грубо потревожил ваш покой. Однако государственные дела первостепенной важности, которые мне выпало улаживать, вынуждают меня действовать без всяких церемоний, и надеюсь, что вы соблаговолите простить мне мои вольности…

— Да знаете ли вы, где находитесь? — гневным голосом вскричал отец Дютертр. — Может, вам не известно, что вы в монастыре иезуитов и жилище это неприкосновенно?!

— Тысяча извинений, святой отец!

— Если бы я располагал достаточными силами, я бы просто вышвырнул вас вон!

Ив указал рукою на стоящих позади него людей, неподвижных, с горящими глазами, чьи позы не предвещали ничего хорошего.

— Вдвое больше таких же бравых молодцов поджидают меня вокруг этого неприкосновенного жилища, — заверил он. — Но можете не беспокоиться, святой отец, я не собираюсь ничего разрушать, я со всем уважением отношусь к собственности, которая принадлежит отцам-иезуитам. Я намерен похитить отсюда только одного человека — господина де Туаси.

— Что вам угодно, сударь? — высокомерно поинтересовался генерал-губернатор.

— Мне угодно, чтобы вы сдались и без малейшего сопротивления последовали за мною.

— И от чьего же имени вы действуете?

— От своего собственного. Позвольте представиться — Ив Лефор, офицер генерала Дюпарке!

— Но ведь генерал Дюпарке в плену, он сидит за решеткой в форте Бас-Тер!

— Именно так, сударь! Вы ведь отказались предпринять какие бы то ни было шаги, дабы вернуть ему свободу. А вот господин де Пуэнси теперь согласился поменяться: он нам генерала, а мы ему вас. Просто один жилец из темницы уйдет, а другой придет на его место, вот и все дела… Так что давайте-ка, сударь, поторапливайтесь, лучше пошли со мной по-хорошему, и тогда, даю слово, вам не причинят никакого вреда!..

С расширившимися от ужаса глазами господин де Туаси озирался вокруг, ища поддержки.

— Надеюсь, вы не допустите, святой отец, чтобы меня вот так похитили из вашего монастыря! Вы же сами говорили, что это жилище неприкосновенно!

— Увы, сын мой! Что могу я сделать против этих дикарей? Как смогу я противостоять силе?

В тот момент один из флибустьеров сделал шаг вперед и, показывая веревку, которую держал в руках, предложил:

— Может, свяжем его, и дело с концом…

— Не стоит, — возразил Лефор, — уверен, он будет умницей и согласится пойти с нами по доброй воле…

— Негодяи! — взревел тут господин де Туаси. — Шпагу мне! Ах, будь у меня шпага, я бы так дешево не сдался!

— Какой разговор! Да будь моя воля, я бы тут же велел одолжить вам какую-нибудь шпагу, — заметил Ив. — И с превеликим удовольствием скрестил с нею мою, которая ржавеет без всякого употребления. Но вся беда в том, что господин де Пуэнси хочет получить взамен живого пленника, а в этом случае я привез бы ему бездыханного покойника… Так что перестаньте блажить, сударь, решайтесь, мы и так уже заждались!

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ Мари начинает мстить своим врагам

Небольшая шлюпка приближалась к правому борту «Задорного». Ив Дефор, выпрямившись, стоял на носу, и раскачивающие шлюпку волны, казалось, ничуть не мешали ему сохранять равновесие. С того самого момента, как они отчалили от берега, он так и стоял, не шелохнувшись, упершись кулаками в бока, твердо держась на ногах. Таким и видел его лейтенант Лавернад, наблюдавший за ним сквозь свою подзорную трубу.

Позади, меж двух гребцов, в глубине лодки полулежал человек. Он был как две капли воды похож на человека, который, еще и года не прошло, растянувшись на мехах, прибыл на остров и был торжественно встречен генералом Дюпарке. Это был генерал-губернатор Ноэль де Патрокль де Туаси.

Шлюпка ударилась об обшивку «Задорного», тотчас же был спущен трап.

— Сударь, — проговорил Ив, обращаясь к пленнику, — поднимайтесь первым.

Господин де Туаси поднялся и сделал шаг вперед, но тут шлюпку резко покачнуло от встречной волны, и он рухнул на дно. Ему пришлось ухватиться за уключины, чтобы снова подняться на ноги, и, поддерживаемый под руки бывшим пиратом, он наконец с грехом пополам добрался до веревочного трапа.

Лейтенант Лавернад в окружении своего помощника и командира корабля стоял на палубе. На губах его играла какая-то странная улыбка. Он посмотрел на господина де Туаси, который все больше и больше походил на измученную курицу, которую только что насильно искупали, потом на Ива Лефора, навстречу которому устремился в искреннем порыве, протягивая руку для приветствия.

— Сударь, — сердечно проговорил он, — уверен, командор лично поздравит вас с успешным осуществлением вашего плана. Позвольте мне от себя выразить вам свое глубокое восхищение тем, как блестяще провели вы эту операцию. Мы не потеряли ни одного из наших людей и не спалили ни единой унции пороха!

Впервые в жизни бывший пират чувствовал себя настолько взволнованным, что был даже не в силах ответить на дружеское приветствие. К глазам подступили слезы. Наконец-то его оценили по достоинству! Наконец-то задача его близка к завершению! Он прекрасно сознавал важность того, что совершил, и ценность услуги, которую оказал этим всей колонии. Однако не чувствовал от этого никакой гордости, лишь удовлетворение от доведенного до конца и хорошо выполненного дела.

Лавернад тем временем уже обращался к губернатору:

— Весьма сожалею, сударь, что события приняли для вас столь печальный оборот. К несчастью, мы по-прежнему находимся в состоянии войны, и это ведь вы, если мне не изменяет память, первым явились в Бас-Тер, направив на нас свои пушки. К вам будут относиться, как к пленнику, со всем уважением, какое вам положено. Однако сейчас мы находимся в море и, как ни прискорбно мне об этом сообщать, не сможем предоставить вам удобств, на какие вы могли бы рассчитывать. Дабы утешить и придать вам мужества, замечу, что и сам генерал Дюпарке вот уже год терпит те же лишения, которые ждут теперь вас…

Господин де Туаси поднял голову и смерил взглядом своего противника.

— Позволительно ли мне спросить вас, сударь, как вы намерены со мной поступить?

Лавернад недоуменно пожал плечами и ответил:

— Моя роль, сударь, ограничивается лишь тем, чтобы доставить вас к командору де Пуэнси. Только он, и он один, будет решать вашу участь…

И, увидев, что у пленника слегка подкосились ноги, словно желая подбодрить его, добавил:

— Не думаю, чтобы командор стал слишком долго задерживать вас у себя; по крайней мере, это дает вам хоть одно преимущество перед генералом. Скорее всего, он отправит вас обратно во Францию, где, увы, сударь, вы уже не сможете снова предъявлять свои права на наши острова…

— Я в вашей власти, сударь, — ледяным тоном ответил господин де Туаси.

Лавернад сделал знак капитану судна, тот подошел ближе.

— Что, каюта этого господина готова? Содержать его там как арестованного. Никаких контактов. Ни одна живая душа не должна даже подозревать, что он находится у нас на борту. Полнейшая тайна.

Капитан корабля подозвал двух матросов, которые повели господина де Туаси в сторону коридоров, ведущих к каютам. Тогда Лавернад повернулся к Лефору.

— Друг мой, — обратился он к нему, — надеюсь, вы не откажетесь выпить со мной графинчик доброго французского вина. Вы принесли сюда успех, который надобно должным образом отпраздновать…

— Какой разговор! — воскликнул бывший пират. — И мы выпьем с вами за здоровье генерала, командора и нашего славного отца Фовеля, который, должно быть, с нетерпением ждет, когда наконец ему на голову наденут вожделенную митру!

Лавернад дружески обнял Лефора за плечи и повел его к себе в каюту.

Он протянул кубок Лефору, потом взял свой, и, смеясь, оба дружно воскликнули:

— За генерала, за командора и за отца Фовеля! Да хранит их Господь во здравии и да исполнит он все их желания!

Ив первым поставил на стол свой опорожненный кубок.

— Лейтенант, — проговорил он, — мне хотелось бы передать весточку одной даме, моей подруге, которая живет неподалеку от Сен-Пьера. Будет достаточно, если кто-нибудь снова вернется на берег и вручит эту записку капитану Байарделю, а уж он передаст ее кому надо… Могу ли я попросить вас дать мне перо и бумагу?

Лавернад кивнул головой и поинтересовался:

— Так, выходит, вы намерены сопровождать нас до Бас-Тера?

Ив скривил губы.

— Выходит, так, — ответил он. — Терпеть не могу, когда дело не доведено до конца. Не то чтобы я не доверял слову командора, но мне будет куда спокойней, если я самолично встречу генерала Дюпарке, когда он выйдет из своей темницы, и провожу его до Сен-Пьера. Никогда бы не простил себе, если бы доверил это дело кому-нибудь другому!

Лейтенант кивнул головой и ограничился замечанием:

— Хорошо, сейчас я дам вам перо и бумагу, а потом пошлю кого-нибудь доставить вашу записку капитану Байарделю… После чего мы немедленно снимемся с якоря…

Он встал, открыл ящик своего письменного стола, достал оттуда бумагу, перо и чернильницу и, положив все это перед Ивом, заметил:

— Хотелось бы мне познакомиться с этим вашим капитаном Байарделем… Он ведь похож на вас, не так ли?

— Как родной брат! — ответил Ив.

— В таком случае, почему бы вам обоим не обосноваться у нас на Сен-Кристофе? Генерал теперь вот-вот снова займет свой законный пост на Мартинике. На острове опять воцарится мир и спокойствие… А нам, нам так не хватает людей вашей закваски…

Лефор задумчиво почесал пером, которое держал в руках, подбородок.

— Знаете, лейтенант, — проговорил он, — жизнь научила меня, что никогда не следует ждать благодарности от тех, кому ты сделал добро. Так что если однажды ваш командор даст мне патент на плавание куда-нибудь в Испанию, то, кто знает, может, я и не откажусь!

— Капитан Лефор, — каким-то вдруг торжественным тоном произнес Лавернад, — по правде говоря, этот патент на плавание у меня в кармане. Там у нас, в Бас-Тере, есть один фрегат, шестьдесят четыре пушки, все вооружение в полном порядке, только и ждет, чтобы его спустили на море… Не хватает только капитана. А называется это судно, капитан Лефор, «Атлантом»…

Ив посмотрел в глаза Лавернаду, призадумался, потом, будто приняв наконец решение, промолвил:

— Знаете, я буду иметь в виду ваше предложение… Кто знает, может, когда-то мне и придется им воспользоваться… Да только — всякому овощу свое время… Но если уж вы хотите доставить мне истинное удовольствие, — добавил он, немного поразмыслив, — тогда повторите при генерале Дюпарке, когда мы с ним увидимся, те слова, которые вы только что мне сказали: «…Капитан Лефор…» Просто больно уж мне охота поглядеть, какую он при этом скорчит физиономию!.. Знаете, люди так чудно устроены, что им вечно приходится орать на ухо то, что они так и норовят напрочь позабыть, если, конечно, речь не идет об их собственных делах!

Мари уже давно поджидала Жюли и, отчаявшись, решила завтракать в одиночестве.

Она едва притронулась к еде и уже умирала от тревоги, когда во дворе замка послышался цокот копыт.

Уверенная, что это долгожданная Жюли, она со всех ног бросилась навстречу. Однако служанка оказалась еще проворней.

Лицо Жюли сияло от радости. От нетерпения и быстрой езды она с трудом переводила дыхание, на щеках играл лихорадочный румянец. Она прижала руки к груди, потом залилась каким-то нервным смехом, который не на шутку озадачил Мари.

— Ты заговоришь в конце концов или нет?! — взволновалась она. — Даю слово, ты напилась там в форте с каким-нибудь фузилером!

— Ах, мадам! Мне столько всего надо вам рассказать, что прямо не знаю, с чего и начать!.. Такие дела, мадам, что даже не верится!.. Лефор… Господин де Туаси…

Она как-то резко хохотнула, потом воскликнула:

— Ах, мадам! Я такое узнала!.. Вот это месть так месть!.. Так им и надо! Вы только послушайте! Эти корабли, над которыми мы с вами ломали голову… В общем, эту эскадру послал сюда господин де Пуэнси… Они прибыли нынче ночью. Из форта их даже не заметили, а может, и заметили, да слишком поздно. Десятка три людей уже успели высадиться на берег… А вел их Лефор…

— Лефор? Ив Лефор?! Не может быть!

— Еще как может, мадам… Да, Лефор… Собственной персоной… тот самый, что приезжал тогда сюда…

— Ты его видела?

— Нет, мадам, сама-то я его не видела, но зато генерал вскорости вернется сюда… Его освободят из плена… Весь Сен-Пьер об этом говорит, по правде говоря, там сейчас только об этом и говорят… — Мари глубоко вздохнула, кровь отхлынула от лица, ее охватила такая слабость, что она с трудом удержалась на ногах.

— Пожалуй, мне лучше присесть, — едва слышно прошептала она. — Все это так неожиданно, так невероятно… А ты уверена, что все это правда? Ты не ослышалась? Генерал снова будет на свободе? Но как?

— Так оно и есть, мадам. Вот я и говорю, Лефор высадился на берег с тремя десятками людей. Они уже давно условились с капитаном Байарделем, так что он спокойно вошел в крепость, и даже ни одна пушка не пальнула. Сперва Лефор обезоружил господина де Лапьерьера и его адъютанта, этого Мерри Рула, и посадил их под домашний арест, пока не отплывут корабли… А потом отправился в монастырь иезуитов вместе со своими солдатами, которых называют флибустьерами. В монастыре они захватили в плен господина де Туаси и тут же переправили его на фрегат!

— Пресвятая Дева! — воскликнула юная дама. — Неужели это возможно? Выходит, Лефор… Нет, это невероятно!..

— Я вполне понимаю вашу радость, мадам… Вот это реванш так реванш!..

Мари с трудом справилась с переполнявшими ее чувствами.

— Скажи, — спросила она, — а что Лапьерьер с Мерри Рулом? Что с ними будет?

— Теперь их, должно быть, уже выпустили на свободу. Корабли-то уже, наверное, подняли якоря, а Байардель получил приказание отпустить их на свободу, как только отплывут фрегаты…

— А Лефор?

— Говорят, тоже уплыл на Сен-Кристоф на одном из этих кораблей… Ах, мадам, тысяча извинений, совсем забыла… Когда я уже уезжала из форта, один из солдат командора принес капитану Байарделю какую-то записку, а он отдал ее мне, чтобы передать вам… Вот она.

Сквозь слезы Мари торопливо пробежала глазами лаконичное послание бывшего пирата, потом еще раз перечитала его вслух для Жюли:

— «Пусть эта бумага передаст вам почтительные приветы от одного верного друга. Вы увидитесь с этим другом, не пройдет и двух недель, да только вряд ли в тот момент ваши взоры будут обращены в его сторону. Тогда, мадам, у вас найдутся дела поважнее, чем думать о нем и даже встречаться с ним, и не ему вас за это упрекать. В ожидании этот друг почтительно целует ваши пальчики. Ив Лефор».

— Что бы это все значило? — не поняла Жюли.

— По правде говоря, — призналась Мари, — я и сама толком не поняла, что означает вся эта таинственность… «Вряд ли в тот момент ваши взоры будут обращены в его сторону… У вас найдутся дела поважнее…»

— Да нет, мадам! — воскликнула служанка. — Напротив, все ясно как Божий день. Я ведь вам сказала, что генерал вот-вот вернется. Что его отпустят на свободу. Вот Лефор его и привезет… И он хочет сказать, что в тот момент вам будет совсем не до него, ведь вы, мадам, будете слишком заняты встречей с господином Дюпарке…

— Неужели это правда, даже не верится!

— А чего тут сомневаться, мадам, так оно и будет! Видели бы вы, как рады жители Сен-Пьера! А уж солдаты! Клянусь вам, ни одного не нашлось, кто бы посочувствовал, видя кислую рожу временного губернатора!.. А Байардель… Говорят, его теперь произведут в майоры! И представьте, когда увели господина де Туаси, он даже не сопротивлялся. Ах, мадам, много бы я отдала, чтобы увидеть такое собственными глазами!.. Говорила я вам, что таких, как Ив Лефор, больше не сыскать… Это ведь он все сделал…

— Все это так, — заметила Мари, — да только не знаю, не совершили ли они ошибки, не прихватив с собой заодно и господина де Лапьерьера…

— Да неужто вы думаете, будто он может учудить что-нибудь опасное теперь-то, после всего этого?! — воскликнула Жюли. — Да ему уже и в форте-то никто не подчиняется! Все только смеются, да и только… Ничего, погодите, вот вернется генерал, он еще нам за все заплатит…

— Да, ты права, Жюли, — со счастливой улыбкой на устах согласилась Мари. — Вот это реванш!

Она поднялась, ей надо было побыть одной, собраться с мыслями. Но в тот день Мари так и не удалось отдохнуть, ибо судьбе было угодно, чтобы она сразу осознала всю глубину своей победы.

И правда, не успела она уединиться в спальне, как к Замку На Горе подъехал какой-то всадник. В дверях его встретила Жюли.

— Мадам отдыхает, — проговорила она. — Не знаю, сможет ли она вас принять, но сейчас пойду доложу…

Это был Мерри Рул.

Жюли предложила ему присесть и исчезла. Госпожу свою она застала в спальне, та перечитывала записку Лефора.

Увидев сквозь полуоткрытую дверь Жюли, она выпустила из рук бумагу и окинула ее вопросительным взглядом. Глаза ее, рот, все лицо так и лучились от смеха.

— Мадам! — вполголоса, боясь, как бы ее не услышали снизу, выпалила Жюли. — Реванш продолжается: там прискакал этот адъютант господина де Лапьерьера, желает вас видеть.

— Мерри Рул? — удивилась она.

— Он самый, мадам, Мерри Рул собственной персоной, и, как всегда, не поймешь, что у него на уме… Так что, примете его или нет?

— Ну разумеется! Должно быть, он хочет мне что-то сообщить!.. Может, я от него узнаю какие-нибудь важные новости… Попроси его немного подождать…

Жюли снова исчезла, а она слегка припудрила осунувшееся от слез лицо, придала ему выражение суровое, но спокойное и торопливо переоделась в строгое темное платье, в котором выглядела безутешной вдовой. Потом неспешно стала спускаться по лестнице.

При звуке ее шагов Мерри Рул сразу вскочил и бросился ей навстречу. Однако, не дойдя до нее, остановился и, склонившись в глубоком поклоне, почтительно приветствовал молодую даму.

— Добрый день, лейтенант… — едва слышно проговорила она. — Чему обязана вашим визитом? Вас, должно быть, послал ко мне господин де Лапьерьер? Уж не для того ли, чтобы поговорить со мной насчет этого Замка На Горе?

— Вовсе нет, мадам. Я приехал, чтобы сообщить вам потрясающую новость, новость, которая, мне думается, доставит вам огромную радость, и мне хотелось быть первым, кто принесет вам это известие.

— Ах, неужели? Не может быть! — проговорила она, мастерски изобразив удивление.

Однако сердце сразу же тревожно забилось в груди. Она уже догадывалась, какую потрясающую новость собирается сообщить ей Рул. Она ведь уже знала ее от Жюли. И теперь ей предстоит получить подтверждение тому, во что она все еще не решалась поверить.

— Да, мадам, — заявил Рул, — я явился сюда, чтобы сообщить вам, что с завтрашнего дня у ваших дверей будут дежурить два стражника…

— Ах, неужели! — воскликнула Мари, изменившись в лице и чувствуя, как у нее буквально подкашиваются ноги. — Благодарю вас, сударь… Присядьте же, прошу вас…

— Да, — подтвердил лейтенант, — я отдал распоряжение, чтобы пара часовых несла охрану у дверей вашего дома. Они будут сменяться ежедневно, но содержание их вам придется взять на себя…

— Благодарю вас, — еще раз повторила она. — Полагаю, что за это я должна благодарить также и господина де Лапьерьера?

Лицо Мерри Рула скривилось в недовольной гримасе.

— Мадам, — несколько смущенно заявил он, — должен сообщить вам также, что нынче в ночь в Сен-Пьере произошли весьма серьезные события. — Он улыбнулся, а затем продолжил: — Не думаю, впрочем, чтобы вас огорчил оборот, который приняли эти события. В сущности, вы, должно быть, и сами догадывались, что господин де Лапьерьер не питал к вам никаких дружеских чувств и даже совсем напротив… Я знаю, какие именно коварные планы вынашивал он в отношении вашей персоны. Он задумал поставить вас на колени и силою добиться вашего расположения с помощью целой вереницы гнусных затей, которые заставили бы вас глубоко страдать… Так, после последнего моего визита к вам, когда я, держа свое обещание, попросил его предоставить вам охрану, он ответил категорическим отказом и даже, более того, сознался мне в своем намерении реквизировать этот замок, дабы вооружить его для своих собственных нужд…

— Ах Боже мой! Неужели это правда? — изумилась Мари.

— Да, мадам. И должен признаться, что так оно и было бы, ибо ему даже удалось заручиться поддержкой господина де Туаси, не случись тех событий, о которых я только что вам упоминал…

Он внимательно уставился в пол, глубоко вздохнул, будто на него давила какая-то тяжесть, потом, после долгой паузы, продолжил:

— Этой ночью, мадам, к нам в форт прорвался Лефор с отрядом сен-кристофских флибустьеров, за спиной у них была флотилия из нескольких вооруженных до зубов фрегатов, они посадили под арест нас с господином де Лапьерьером.

Мари подняла на него глаза, в которых сверкнула надежда.

— Вот так, — снова заговорил он, — у нас отняли наши шпаги и до отплытия эскадры посадили под домашний арест. Тем временем Лефору с помощью своих флибустьеров удалось захватить в плен господина де Туаси и переправить его на один из фрегатов, дабы сделать узником господина де Пуэнси, а взамен командор отпустит на свободу генерала Дюпарке…

— О Боже! — воскликнула Мари, стараясь скрыть радость, что наконец-то получила подтверждение своим надеждам. — Так, значит, скоро к нам снова вернется генерал?

— Весьма возможно, мадам. Пусть господин де Пуэнси и считается мятежником, но оттого он не перестал быть истинным дворянином, и его слову можно верить…

— Но отчего же, — поинтересовалась Мари, — вы говорите «считается мятежником»? Ведь в глазах Регентства он и вправду настоящий мятежник, не так ли?

— Увы, мадам, так оно и есть! Но это не мешает ему быть разумным правителем, который сделал много хорошего для наших островов, так же, как, впрочем, и генерал. Приходится только сожалеть, что кардинал Мазарини, возможно, послушавшись дурных советчиков, отрешил его от должности… Но генерал непременно вернется, в этом нет никаких сомнений. Что же до господина де Лапьерьера, то события минувшей ночи сделали его таким посмешищем, что вряд ли он осмелится показаться кому-нибудь на глаза в те дни, которые еще остались до возвращения настоящего губернатора.

Он снова как-то смущенно улыбнулся.

— Будучи нынче ночью подвергнут тем же оскорблениям, я тем не менее вовсе не считаю себя униженным, во всяком случае, не до такой степени, чтобы, как иные, забыть о долге и оставить свой пост! Ведь, полагаю, мадам, вам известно, что уж я-то всегда хранил верность генералу Дюпарке, не так ли?

Не говоря ни «да», ни «нет», Мари ограничилась лишь каким-то неопределенным жестом.

— И именно потому, что я всегда был ему верен, я намерен сделать все, что в моих силах, чтобы заменить недееспособного временного губернатора, пока к нам не вернется генерал. Ведь не может же этот остров, пусть даже на пару дней, оставаться без всякой власти… Надеюсь, мадам, вы со мной согласны?

— Ну разумеется, сударь.

— Моя верность генералу Дюпарке сделала из господина де Лапьерьера, который казался моим другом, моего самого смертельного врага… Но поскольку теперь он уже, по сути дела, не имеет никакой власти, то я решил начать с того, чтобы удовлетворить ваше желание и поставить сюда часовых.

— Еще раз благодарю вас.

— Я вполне отдаю себе отчет, — признался он, — что обязанности, какие занимал я при господине де Лапьерьере, возможно, заставляли думать, будто я полностью разделял его убеждения и, как и он, желал, чтобы генерал Дюпарке никогда не вернулся на этот остров. И в доказательство этому могут привести тот факт, что я заодно с самим господином де Лапьерьером был лишен оружия и посажен под арест. Когда вернется генерал, найдутся люди, которые будут пытаться выдвинуть против меня обвинения, очернить меня в его глазах. Как, чем смогу я тогда оправдаться? Ведь побежденные всегда не правы, несмотря на то, что верность моя, мадам, не подлежит никакому сомнению. Могу ли я надеяться, что вы сможете это подтвердить?

— Но позвольте, сударь, — возразила Мари, — я ведь не занимаюсь делами острова. Да у меня и нет на это никаких прав; впрочем, вы же сами не так давно говорили мне то же самое…

— Но разве вы не подруга генерала?

— А вот это, — с лукавой улыбкой возразила она, — уже не более чем домыслы господина де Лапьерьера!

Он почувствовал, как в нем поднимается злость. В тот момент он особенно ясно понимал, какая безудержная отвага толкнула его прийти сюда после всех событий минувшей ночи. Но для него это был вопрос жизни и смерти, только так мог он обеспечить свое будущее!

— Ах уж этот господин де Лапьерьер… — заметил он. — Но ведь он был не единственным, кто так думал. Это, если угодно, единодушное мнение всех обитателей острова Мартиника… Я ведь, кажется, уже упоминал вам, что ходят упорные слухи, будто вы с господином Дюпарке тайно обвенчались?.. В любом случае, всем известно, каким влиянием над ним вы пользовались, и несомненно, вновь обретете его, едва он вернется назад…

Поскольку она по-прежнему глядела на него с улыбкой, но не произнося ни единого слова, он сменил тон и с жаром воскликнул:

— Ах, мадам! Вы не можете знать, какие обязанности накладывает звание солдата. Он должен всегда подчиняться приказу. Раз уж ты поступил на военную службу, то должен слепо повиноваться, никакого отказа, никаких отговорок. У солдата нет другого выбора, кроме как исполнять то, что приказывает ему вышестоящее начальство. Вот и выходит, что даже самый наипреданнейший слуга короля, подчиняясь сержанту, если он простой солдат, или лейтенанту, случись ему дослужиться до сержанта, может сделаться самым жестоким цареубийцей!.. Виновен ли он? Несет ли ответственность за свое преступление?.. Если рассуждать по-человечески, то следовало бы сказать: «Нет!» Однако, если его мятежное начальство не одержит верх, он все равно будет осужден. А дерзни он не повиноваться приказу, все равно его ждет наказание, и, возможно, еще более жестокое… Так вот, мой случай, мадам, весьма сходен с тем, что я только что вам описал… У меня не было другого выхода, кроме как подчиняться распоряжениям временного губернатора. Губернатора, назначенного лично самим генералом. Мог ли я подозревать его в измене? И можно ли всерьез ставить мне в вину, что я подчинялся приказаниям того, кто был назначен на эту должность человеком, неизменно внушавшим мне чувства самой сердечной верности?

— Вы весьма искусно построили свою защиту, сударь! — ответила Мари. — Видит Бог, послушать вас, недолго подумать, будто вы и вправду совершили что-нибудь предосудительное! Но если вы хранили верность генералу, то чего же вам опасаться? Не думаете же вы, будто он станет винить вас за предательство господина де Лапьерьера?

— Но ведь когда Лапьерьер пойдет ко дну, он попытается увлечь за собою всех, кого сможет… Вы ведь понимаете, что я имею в виду?..

— Да нет, по правде говоря, не совсем…

— Да полно вам! — запальчиво воскликнул он. — Будто вы не знаете господина де Лапьерьера! Будто вы никогда с ним не встречались! Будто вы сами ни разу с ним не говорили! Помните, что он вам здесь однажды говорил? Он ведь угрожал вам, не так ли?.. Так вот, припомните-ка хорошенько, чем он тогда вам угрожал…

— Это была наглая выходка, сударь! А подобные воспоминания я всегда стараюсь как можно скорее изгладить из памяти… — сухо ответила она.

— Покорнейше прошу извинить меня, мадам, но сейчас речь идет уже не обо мне, а о вас — о вас и ради вас! Можете ли вы поручиться, будто в отсутствие генерала вели себя совсем уж безупречно?

Мари побледнела как полотно и, выпрямившись, свысока окинула его презрительным взглядом.

— А вот теперь уже вы позволяете себе дерзости, сударь, — проговорила она. — Я бы просила вас взвешивать свои слова.

— Помнится, однажды вы позволили мне говорить с вами со всей откровенностью, — ответил он. — Не соблаговолите ли еще раз даровать мне это право?..

Она утвердительно кивнула головою с обескураживающей холодностью, которую он, одержимый своей идеей, похоже, даже не заметил.

— Лапьерьеру известно много разных вещей, — как-то глухо произнес он. — Об этом кавалере де Мобре, к примеру… Кроме того, у него есть всякие подозрения… Как и многие, он подозревает, не было ли у вас чего с вашим негром Кенка и, упаси Боже, не только с Кенка, но и с другими тоже… Сознаете ли вы, какие опасности вас подстерегают, если Лапьерьер, упаси Боже, в приступе гнева расскажет обо всем этом генералу Дюпарке? Если он поделится с ним всем, что знает, и намекнет о своих подозрениях?

— Что же он такое может знать? И в чем, интересно, он может меня подозревать? — осведомилась Мари.

И Рул, уткнув в нее указующий перст, назидательно воскликнул:

— Но ведь эту фразу, мадам, которая только что невольно сорвалась с ваших уст, можно считать почти признанием! Что он может знать? В чем он может вас подозревать? Да в чем угодно! И если это будет вашей единственной защитой, люди поверят всему, что им скажут!.. Я уже приезжал сюда, чтобы предложить вам свою дружбу. Ну так как же, нужна ли она вам? Готовы ли вы в обмен на мою дружбу предложить мне свою?

— Что вы подразумеваете под дружбой, сударь?

— Но, кажется, я уже достаточно ясно дал вам это понять?..

— Похоже, мы с вами по-разному понимаем одни и те же слова, — заметила Мари. — Помнится, вы уже предлагали мне дружбу, когда были здесь в последний раз, однако смысл, какой вы в это вкладывали, наводит меня на мысль, что вы путаете дружбу с совсем другим чувством. Любовь, дружба, вожделение, страсть — похоже, у вас в голове, сударь, все эти чувства несколько перемешались…

— Уж не думаете ли вы, — с какой-то мукой в голосе поинтересовался он, — что чувства, которые я к вам испытываю, стоят меньше, чем чувства какого-то заезжего кавалера или презренного негра?

Увидев, как она внезапно побледнела словно полотно, он поспешно добавил:

— Поймите меня правильно, мадам, и не придавайте словам смысла, которого я не собирался в них вкладывать. Я всего лишь хотел сказать, что мои чувства достойны такого же уважения, как и чувства любого другого. Может, вы думаете, я не страдал, когда узнал о подозрениях господина де Лапьерьера? Ошибаетесь, мадам! Я люблю вас, и страдания мои тем более мучительны, ибо я вполне отдаю себе отчет, что вы для меня недоступны, я ведь прекрасно вижу это по вашему взгляду. Да, страдания мои тем более мучительны, ибо я знаю, что вы вполне доступны для всех прочих. И вот что я говорю себе. Я говорю себе, что пожертвовал бы ради вас всем — собою, своим будущим, честью, состоянием, репутацией, — чем, несомненно, не могли бы похвастаться те, кому уже удавалось добиться вашей благосклонности, а ведь я прошу не более чем вашей дружбы… Да, именно дружбы, и поверьте, сегодня я, как никогда раньше, понимаю и ценю смысл этого слова. Так неужто же я так и не заслужил награды и мне совсем не на что надеяться?..

— Что ж, ладно, сударь, будем друзьями!.. Друзьями в том смысле, как понимаю это я. Однако вынуждена лишить вас надежд, которые вы, похоже, питали, когда были у меня в прошлый раз. Нет, сударь, не надейтесь, никогда, ни за что на свете не стану я вашей любовницей…

— Что ж, так тому и быть, — помрачнев, промолвил он. — Но речь сейчас не обо мне, а о вас… Ах, мадам, никогда не стоит зарекаться, кто знает, что готовит нам будущее… Взять хотя бы печальный пример господина де Лапьерьера! Кто бы мог подумать еще вчера, что сегодня он превратится в ничто?

В ответ она ограничилась любезной улыбкой, после которой, несмотря на произнесенные ею только что слова весьма жестокого свойства, он почувствовал, как в нем снова пробуждается слабая надежда.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ Освобождение Дюпарке

Впервые после возвращения с Мартиники Ив Лефор и отец Фовель снова оказались бок о бок в кабинете командора де Пуэнси.

Утром того же дня фрегат «Задорный» бросил якорь перед Бас-Тером. Лавернад отвел пленника к мятежному генерал-губернатору, который пожелал лично его допросить, а сам сразу же вернулся к бывшему пирату.

Лефор ждал, когда же наконец господин де Пуэнси сообщит ему об освобождении Дюпарке. На его взгляд, «Задорный» мог бы тут же, не медля, двинуться в обратный путь. Однако командор, похоже, не слишком-то спешил покончить с этим делом.

— Господин Лефор, — обратился он к нему, — я весьма доволен тем, как вы провели эту операцию. По правде говоря, я даже не ждал такого полного успеха и, признаться, в глубине души мало надеялся, что все пройдет так гладко. Тем больше оснований у меня высказать вам свое восхищение… Я уже видел губернатора де Туаси и имел с ним долгую беседу…

Он на мгновение замолк, кивнул головой и улыбнулся каким-то своим мыслям, потом сразу продолжил:

— Не знаю, о чем только думают люди нашей с вами страны? А главное, о чем думало Регентство… И в первую голову кардинал Мазарини! Право же, странное у этих людей из компании и у тех, кто нами правит, представление об этих островах! У этого бедняги, господина де Туаси, не было никаких шансов добиться успеха здесь, на островах… Вы заметили, у него ведь взгляд загнанного зверя?

— Насколько мне известно, господин губернатор, — заметил Лефор, — его очень тревожит, как вы распорядитесь его участью…

— Ну, тут я его успокоил! Нет-нет, я вовсе не собираюсь держать его здесь, в Бас-Тере! Не хватало еще, чтобы я остался в истории островов человеком, погубившим это неудачное создание Божье, не способное ни на какие поступки или решения… Так вот, господин Лефор, примерно неделю назад мы захватили одно голландское судно, которое явно грешило контрабандой. Капитан корабля произвел на меня впечатление человека вполне порядочного, во всяком случае, не хуже и не лучше других, и я решил дать ему шанс. Вместо того чтобы повесить его, как он того заслуживает, я намерен отпустить его на свободу, поручив взамен доставить во Францию нашего генерал-губернатора Ноэля де Патрокля де Туаси!..

При этих словах командор громко расхохотался. Потом смех затих, и он спросил:

— Не правда ли, именно эту участь уготовил он генералу Дюпарке, приди мне в голову мысль отпустить его на свободу?

— Так оно и есть! — подтвердил его слова Ив. — Во всяком случае, такие слухи ходили в Сен-Пьере! Кстати, если уж вы заговорили о генерале, хотел бы напомнить вам, господин губернатор, что…

Господин де Пуэнси жестом заставил его замолчать.

— Лейтенант Лавернад уже пошел за господином Дюпарке. Должно быть, сейчас он как раз излагает ему обстоятельства и условия его освобождения. Так что не волнуйтесь, через пару минут он уже будет здесь. Вы сможете поприветствовать его, а у него будет возможность поблагодарить вас за все, что вы для него сделали…

Казалось, командор прочитал на физиономии Лефора все чувства, которые волновали его в это мгновение, потому что он покашлял, потом вдруг проговорил:

— Скажите, господин Лефор, вы по-прежнему полны решимости снова вернуться на Мартинику? Кажется, лейтенант Лавернад уже говорил вам об одном фрегате, «Атланте», с шестьюдесятью четырьмя пушками на борту, которому не хватает, чтобы немедленно выйти в море, только капитана, достойного командовать таким славным судном?

— Мне думается, — медленно, с расстановкой ответил Лефор, — что генералу еще некоторое время не обойтись без меня на Мартинике. За этот год там произошло столько событий, о которых он не знает, а я единственный, кто мог бы как следует растолковать ему, в чем там дело! Но я уже говорил лейтенанту Лавернаду: «Атлант» — это именно тот фрегат, на котором я бы охотно проводил время…

— У меня здесь есть готовый патент на плавание… Я мог бы прямо сейчас вписать в него ваше имя, друг мой… Не думайте, будто это случайное предложение, — немного помолчав, произнес губернатор. — У меня есть один грандиозный план. Пусть меня и считают мятежником, но я мятежник во имя блага французской короны! Мне думается, что здесь, в этих морях, можно основать великую колониальную империю… А для этого мне нужны отважные моряки. Впрочем, не исключено, что наступит день, когда Франции понадобятся и мои пираты, как их изволят сейчас величать… Если Кромвель, этот покровитель Республики, все-таки решит — а, похоже, именно таково его намерение — изгнать с островов всех французов, то ему придется иметь дело со мной и моими флибустьерами!

На лице господина де Пуэнси заиграла спокойная улыбка.

— Должно быть, вас немало удивили мои слова, — снова заговорил он. — Вам ведь известно, что я связан договором с капитаном Томасом Уорнером, не так ли? Превратности войны вынуждают нас не слишком-то привередничать в выборе союзников. Здесь всем заправляет победа. Вот когда я одержу ее окончательно, то есть когда я стану здесь хозяином, полноправным владельцем острова Сен-Кристоф…

— Владельцем острова Сен-Кристоф?..

— Ну разумеется… Что, и это тоже вас удивляет? Смотрите сами! Островная компания по вине своих неразумных правителей вот-вот вконец обанкротится! Ума не приложу, зачем надо было обрекать себя на разорение, давая этому достопочтенному господину Трезелю все привилегии на выращивание сахарного тростника! Эта компания уже на шаг от гибели и, не получив от своих акционеров новых капиталов, будет волей-неволей вынуждена выпутываться из этого положения за счет продажи своих земель! Вот тут-то я от имени Мальтийского ордена и приобрету у них Сен-Кристоф. И с этого дня никто уже не посмеет больше называть меня мятежным губернатором, ибо, клянусь честью, я тотчас же соберу всех своих флибустьеров и захвачу с ними все крупные испанские города в Южной Америке, все испанские владения на Антильских островах! Мы создадим империю, о какой не мечтали даже Кортес или Писсарро!

Он замолк. Монах с отсутствующим видом перебирал четки, не принимая никакого участия в разговоре. Лефор же не отрывал разгоревшихся глаз от командора. Если бы ему не надо было сопровождать на Мартинику генерала, он бы тут же, ни минуты не раздумывая, с головой бросился в авантюру, о которой говорил ему господин де Пуэнси.

— Не беспокойтесь, друг мой, у вас есть время поразмыслить, — снова заговорил господин де Пуэнси. — Этот патент на плавание я сохраню для вас. Можете явиться за ним, когда пожелаете! Он будет ждать вас здесь. Мой замысел сулит вам славу, почести и богатство. Не забывайте об этом, друг мой!

— Все это, — воскликнул тут бывший пират, — имеет для меня не больше цены, чем заряд мушкета, который делает длинный огонь! Слава, почести — все это разменная монета, какой расплачиваются с проходимцами и дураками, что же до богатства, то оно годится разве что на глоток-другой рому в какой-нибудь таверне…

При упоминании о роме отец Фовель сразу встрепенулся, выпустил из рук прикрепленные к веревочному кушаку четки и воскликнул:

— Кто это здесь заговорил о роме в столь неурочный час?

— Да помолчите вы, монах! — огрызнулся Лефор. — Дайте же мне закончить!.. Так вот, я и говорю, господин губернатор, что славой и почестями могут довольствоваться люди вроде этого францисканца, который только и мечтает что о митре, дабы прикрыть ею свою тонзуру, о митре, которая, может, так навсегда и останется для него недостижимой мечтой! На богатство же мне вообще наплевать! А вот что мне и вправду доставило бы истинное удовольствие, так это независимость, свой корабль, где я был бы полным хозяином, с людьми, которых я выбрал бы по своему вкусу и которые бы беспрекословно мне подчинялись. Я уже говорил лейтенанту Лавернаду, может случиться, что не пройдет и двух месяцев, как я снова буду здесь!

Господин де Пуэнси рассмеялся, хотя вид у него был немного расстроенный, но не стал настаивать, ибо по стуку сапог в коридоре догадался, что прибыли Лавернад и генерал Дюпарке.

— Похоже, это наши друзья, — объявил он.

Первым вошел Дюпарке. Быстрым взглядом Ив с ног до головы окинул его высокую фигуру. Он часто задавал себе вопрос, каким найдет его, изменится ли он, похудеет ли от лишений плена. Но сейчас сразу заметил, что генерал, напротив, даже слегка располнел. Ему вернули шпагу. Положив одну руку на эфес и подняв кверху другую, он почтительно склонился перед господином де Пуэнси, его примеру тотчас же последовал и его спутник, в котором Лефор узнал Сент-Обена, кузена Дюпарке. Тот тоже немного раздался, что сразу же успокоило бывшего пирата насчет того, не слишком ли сурово здесь обращались с узниками…

Потом Дюпарке обратился к отцу Фовелю:

— Позвольте приветствовать вас, святой отец, и поблагодарить за все хлопоты и все лишения, которые вам пришлось претерпеть ради меня и моего кузена.

Францисканец стряхнул оцепенение, гремя четками, поднялся с места и низко поклонился вчерашнему узнику. Однако тот недолго задержался перед монахом. Он резко обернулся, и не успел Ив даже догадаться о его намерениях, как уже оказался в его крепких объятьях. Дюпарке крепко расцеловал его. Бывший пират закашлялся, пытаясь справиться с волнением и не показать охвативших его чувств. Потом принялся невнятно бормотать какие-то отрывочные фразы:

— Ах, генерал… Чертовски рад вас видеть… В добром здравии… Вас ждут не дождутся в Сен-Пьере…

Дюпарке чуть отступил назад и окинул серьезным взглядом человека, которому был обязан своим освобождением.

— Капитан Лефор, — громко проговорил он, — вы заслужили признательность своего генерала. Я никогда не забуду, чем вам обязан, и, клянусь, вы никогда не пожалеете ни о своей верности, ни о проявленном вами мужестве.

— Капитан Лефор… — словно зачарованный повторил Ив. — Я не ослышался, генерал, вы ведь и вправду назвали меня капитаном?..

— Да нет, вы вовсе не ослышались, — ответил Дюпарке.

Господин де Пуэнси поднялся с кресла и с иронической улыбкой на устах подошел ближе к бывшему пирату.

— Я-то, друг мой, чуть было не поверил, — слегка насмешливо проговорил он, — будто вам и вправду наплевать на славу и почести… Должно быть, я просто неверно истолковал ваши слова!.. Тем не менее от души поздравляю вас с продвижением по службе. Думаю, только справедливо, что теперь вы будете иметь чин капитана и в армии генерала, ведь здесь мы вам его уже присвоили.

Лефор явно смутился, однако глянул прямо в лицо генералу и выпалил:

— Сударь, вряд ли я смог бы осуществить все это в одиночестве. Мне очень помог в этом монах, которого вы видите здесь, среди нас. Он помог, ибо мне удалось внушить ему, будто за все это вы наденете ему на голову митру… Он вообразил, что вполне дорос, чтобы стать епископом… В известном смысле это ему и вправду не повредит, ведь он здесь вопреки воле своего настоятеля…

— Ничего, думаю, мне удастся уладить все с настоятелем, — обнадежил его Дюпарке. — Что же касается епископского сана, то такие вещи теперь не в моей власти, хотя, если понадобится, я, конечно, мог бы замолвить словечко…

— И не забудьте про капитана Байарделя, — добавил Лефор. — Не будь его, пушки из форта наверняка отправили бы нас на съедение акулам… У него тоже есть свои амбиции. Он уверен, что ни один капитан на Мартинике не сможет стать лучшим майором и лучшим комендантом крепости, чем он…

Дюпарке с улыбкой кивнул головой. Потом поинтересовался:

— Ну что, теперь вы позаботились обо всех своих союзниках?

— Нет, не обо всех, — решительно ответил бывший пират. — Есть еще один. Но о нем я скажу вам позже, на ухо, когда мы выйдем в море…

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ Возвращение на Мартинику

Ив Лефор и отец Фовель сидели в кают-компании за столом, на котором красовался внушительный ломоть свежей свинины и бокалы, которые бывший пират не забывал то и дело наполнять добрым французским вином, вызревшим на холмах вблизи Парижа; оно текло из бутылки словно жидкий рубин.

— Сын мой, — облизывая пальцы, обратился к нему францисканец, — должен заметить, что вы уже получили чин капитана, а у меня так до сих пор и нет обещанной митры! Не хочу, чтобы вы приняли это как упрек, но не могу не обратить вашего внимания, что вы разжились наградами прежде меня!

Ив вытащил изо рта свиную кость и с возмущением заорал:

— Разжился наградами?! Ну и выраженьица же у вас, святой отец! Будто мы с вами тут добычу делим! Может, вы не слыхали, что сказал генерал? Может, вы не верите, что это человек, который всегда держит свое слово, или сомневаетесь, что он уладит все с вашим настоятелем? Уж не взбрело ли вам в голову, будто он обманет и не замолвит за вас словечко насчет этой самой митры? А потом, что вы, ей-Богу, заладили про эту митру? А вы уверены, что я вам и вправду ее обещал? А если и так, думаю, это у меня просто так вырвалось, для красного словца, что ли… Сами знаете, как я люблю выражаться красиво, вот и сорвется иногда с языка такое, чему потом и сам удивляешься… Сами посудите, разве можно принимать за чистую монету все, что вылетает у меня из глотки… А потом, вспомните-ка, вас ведь еще на Мартинике ждут дела и поважнее! Сдается мне, та история с сыночком вовсе даже еще не закончилась…

— Гм!.. Гм!.. — поперхнулся отец Фовель. — Вы опять вытаскиваете на свет Божий эту гнусную клевету! Неужто вы и вправду думаете, будто я мог завести шашни с той негритянкой! Уж с кем, с кем, но только не с ней!

— Да ну! А вот тот колонист, ее хозяин, почему-то совсем другого мнения, да и похож сынок как две капли воды, сама Клелия заметила, а это досадное обстоятельство, святой отец, может расположить судью совсем не в вашу пользу!..

— Да замолчите вы наконец или нет? Ах, сын мой, должен заметить вам, что у вас нет ни чести, ни совести! Мне даже иногда кажется, что вы, прости меня Господи, просто отъявленный негодяй! Разве это не вы заронили тогда сомнение в душу судьи Фурнье? Не вы ли имели нахальство заявить ему, будто я большой любитель ловить рыбку в мутной водице?!

— Отец мой! — назидательно заметил Ив. — Господь наш никогда не отрекается от чад своих. Почему бы и вам не поступить таким же манером?.. Ведь если этот негритенок и вправду ваше кровное дитя, не лучше ли по-христиански, не лукавя, признать свое отцовство, чем изворачиваться, лгать и богохульствовать похуже самого неотесанного пушкаря!

— Лучше не вводите меня в грех, сын мой, ибо даже вид ваш внушает мне отвращение! — вне себя от ярости прошипел святой отец. — Вот я смотрю на нас, и вы кажетесь мне еще гнуснее, чем мясо этой презренной свиньи…

— Которое вы уписываете за обе щеки!

Монах пожал плечами и долго хранил молчание. Однако, до дна опрокинув свой кубок, снова принялся за свое:

— Думаете, я не слыхал вашего разговора с командором? Ха-ха, как бы не так! Я перебирал четки, но не пропустил ни единого слова!..

— Ну и что? — ковыряя кончиком своего ножа в зубах, поинтересовался Ив. — Что из этого следует?

— Отчего вы не согласились?..

— Но я ведь и не отказался, правда? — возразил Ив. — Впрочем, вам-то какое до этого дело? Вот уж вас это совсем не касается…

— Очень даже касается. Как я понимаю, на митру мне больше рассчитывать нечего, а с отцом-настоятелем после моего побега у нас все равно отношения уже не сложатся… Я немного разбираюсь в хирургии, а если нет, могу отменно причащать тех, кто все-таки предпочтет отправиться в лучший мир. Да мне бы цены не было на таком корабле, как этот самый «Атлант»!..

— Бог мой! Надо же, а мне это даже и в голову не пришло! — признался Лефор. — Подумать только, святой отец, как же я мог забыть, что вы стреляете из пистолета так же ловко, как и отпускаете грехи, а если уж в тот час, когда кому-то очень приспичит навеки распрощаться с оружием, ваши советы насчет того, как поскорее добраться до доброго Боженьки, не будут им большой подмогой, то и вреда они принесут никак не больше любого пушечного ядра… Ваша правда, святой отец. Если мне суждено когда-нибудь стать флибустьерским капитаном, накажи меня Бог, если я не сделаю вас своим судовым священником, и уж тогда нам сам черт не брат!..

Тут дверь кают-компании распахнулась и появившийся в ней командир корабля доложил о прибытии генерала с Сент-Обеном и лейтенантом Лавернадом.

Ив вскочил и поспешил им навстречу. Дюпарке уже ступил на палубу и с видимым наслаждением вдыхал воздух свободы. Заметив Лефора, он тотчас же окликнул его:

— Капитан!.. Идите же сюда, прошу вас… Похоже, нам с вами есть о чем потолковать!

— Слушаюсь, генерал.

— Отлично, тогда проводите меня в каюту, и мы с вами немного поболтаем.

Они спустились в коридор и добрались до каюты, которая была специально приготовлена для Дюпарке. Он закрыл дверь и предложил:

— Вы можете курить, капитан…

Лефор поблагодарил, вытащил свою носогрейку, не спеша набил ее табаком, потом опустился на низкий диван.

— Капитан, — начал Дюпарке, — помнится, вы говорили мне не только о людях, достойных вознаграждения, но также и о тех, кто, по вашему мнению, заслужил наказания. А я пообещал вам, что каждый получит по заслугам. И теперь еще раз подтверждаю свои слова. Так кто же те люди, кого бы вы желали покарать?

— По правде говоря, сударь, — ответил Ив, — я вижу только одного человека, который по-настоящему виновен. Это господин де Лапьерьер. Лапьерьер, который хотел посадить меня под арест, когда я раскрыл ему свои намерения предложить командору обменять господина де Туаси на вас. К счастью, мне удалось удрать… Прежде я имел почти такой же зуб и на его адъютанта Мерри Рула, но, похоже, это благодаря ему я так и не попал за решетку.

— Расскажите мне все, что вы имеете против Лапьерьера.

То и дело затягиваясь своей трубкой, Ив подробно изложил все, что накопилось в нем против этого человека. Генерал внимательно слушал его, кивая головой и время от времени прерывая его восклицаниями, свидетельствующими то о негодовании, то об искреннем изумлении.

Когда Ив закончил свое повествование, генерал встал и принялся в задумчивости ходить взад-вперед по тесной каюте.

— Нет никаких сомнений, — внезапно прервал он молчание, — что господин де Лапьерьер вполне заслужил наказания. Он вообразил, будто достиг вершины власти и почестей. Чем выше заберешься, тем больнее падать, а кроме того, я считаю, что в таком положении люди не вправе ошибаться, позволять себе неверные суждения. Однажды и мне тоже случилось совершить ошибку такого сорта. И я только что заплатил за нее, и, поверьте, весьма дорого, ибо вопреки видимости я оставил там много сил и здоровья. Однако я не жалуюсь и не таю никакого зла на господина де Пуэнси, ведь он поступил со мной точно так же, как поступил бы с ним я, случись нам поменяться ролями. Он вынужден был защищаться, ведь это я атаковал его первым. И мне куда труднее простить генерал-губернатору де Туаси, чем какому-то там Лапьерьеру. Положение обязывает, а должность генерал-губернатора требовала от него особой мудрости и рассудительности. Но это оказался человек бесхарактерный, до мозга костей пропитанный иезуитским лицемерием и к тому же озлобленный своей неспособностью добиться того, на что при всей своей посредственности умудрился получить законные права. Ах, окажись на его месте человек другой закваски! Все случилось бы совсем иначе! Решительно все! Вообразите себе, капитан, что на месте господина де Туаси оказался бы командор и это его Регентство или Мазарини — что, в сущности, одно и то же — назначило бы сменить предшественника на этом посту! Вы можете себе это представить? Клянусь, господин де Пуэнси живо расправился бы с соперником! Уверяю вас, капитан, он тут же атаковал бы Бас-Тер, и там бы уже давно развевались белые флаги! Ах, черт возьми, как жаль, что я только теперь понял, что это за человек! Я видел, что он делает и на что он еще способен! Голова его буквально кишит всякими идеями и замыслами. И вдобавок ко всему он наделен железной волей и поистине беспримерным упорством в достижении своих целей! Конечно, Мазарини совершил чисто итальянскую глупость, отрешив его от должности! Впрочем, нисколько не сомневаюсь, что в конце концов господин де Пуэнси сможет одержать верх над всеми этими мелкими дворцовыми интригами… Хотите знать мое мнение о командоре? Так вот, капитан, этот человек, если только пожелает, может стать настоящим монархом огромного морского королевства! Императором, более богатым и более могущественным, чем любой европейский суверен! Вот так, капитан!.. Это уж можете мне поверить!.. Вот о чем даже и не подозревают там у нас, во Франции, вот чего они никогда не поймут, ибо не умеют ценить по заслугам людей, которые живут в тропиках!

— Ах, генерал! — воскликнул Лефор. — Не надо больше об этом! Завоевать целую империю! Тысяча чертей! Стоит мне такое услышать, как я готов тут же со шпагой в руке кинуться куда угодно! Нет-нет, прошу вас, не говорите больше при мне о таких вещах, не то увидите, как я, точно взбесившийся баран, начну с ревом метаться по кораблю и натыкаться на все переборки!

Он вынул изо рта трубку и стряхнул пепел. Лицо у него налилось кровью от волнения, которое он с трудом пытался обуздать. Дюпарке окинул его слегка насмешливым взором и заметил:

— В любом случае Лапьерьер заслужил наказания, и он будет наказан! Я еще подумаю, какой кары он достоин… А теперь, капитан, вы должны назвать мне имя еще одного человека, который заслужил моего вознаграждения, того господина, имени которого вы не пожелали давеча произнести вслух…

Широкая улыбка растянула шрам, надвое разделивший лицо Лефора.

— Этот господин, генерал… на самом деле это дама…

— Дама?! Подумать только! Дама! И кто же она?

— Это дама, генерал, которую вы хорошо знаете…

При всей своей выдержке Дюпарке невольно залился краской.

Ив же еще более непринужденно развалился на диване и, напустив на себя вид важный и таинственный, изрек:

— Да-да, генерал, именно, дама! Дама, которая сделала для Мартиники в точности то, что сделал бы в подобных обстоятельствах сам генерал Дюпарке, не окажись он в тот момент против своей воли так далеко от острова. Помнится, я уже рассказывал вам о происках Бофора? Так вот, генерал, именно эта самая дама призвала меня тогда к себе и заявила примерно следующее: «Послушайте, Лефор, Лапьерьер вел себя как самый настоящий идиот. Он у них на крючке. Надо спасать остров от анархии». А я ей ответил: «Мадам, предоставьте мне полную свободу действий, добейтесь от Лапьерьера, чтобы он оказал мне полную поддержку, и, слово честного человека, мятеж будет разгромлен в зародыше!» И она поверила мне, генерал… А дальнейшие события показали, что она была совершенно права… Потом однажды эта дама сказала мне: «Я придумала, как освободить генерала Дюпарке. Но чтобы осуществить мой замысел, мне нужен человек, которому я могла бы полностью довериться и который бы уже на деле доказал свою храбрость». Сами понимаете, господин генерал, я сразу понял, что дама обращается ко мне за помощью, и ответил: «Скажите, мадам, что я должен сделать, и считайте, что это уже сделано…» И тогда она доверила мне свой замысел, как предложить командору де Пуэнси обменять вас на господина де Туаси… И как видите, сударь, я снова сдержал слово!

Но Жак уже стоял перед Ивом. Дыхание его стало прерывистым, на щеках заиграл яркий румянец.

— Ах, Мари! Моя Мари!.. — вполголоса произнес он. — Так, значит, это она все придумала! Моя дорогая Мари…

— Именно так оно и было! — невольно растрогавшись, выпалил Лефор. — А чего ж тут удивляться: ведь в них, в женщинах, сидит сам дьявол, и когда они чего-нибудь сильно захотят, расшибутся, а найдут себе в помощь еще одного дьявола и непременно добьются своего!..

— Это ничуть не умаляет ваших заслуг, капитан, но, признаться, я счастлив узнать, что эта дама так много для меня сделала! Что она не забыла меня…

— Вот уж что нет, то нет! — заверил его Ив. — И если хорошенько разобраться, то вы обязаны всем именно ей куда больше, чем мне. Без нее, генерал, вы потеряли бы Мартинику. Лапьерьер столько играл с огнем, что она все равно в конце концов взорвалась бы как вулкан, ничуть не хуже Монт-Пеле, нашей Лысой горы, когда ей придет время проснуться и похаркать огнем!..

Солнце только что взошло, и видневшаяся на горизонте земля казалась черной полоской на лазурном фоне моря и неба, оба такой одинаково бледной голубизны, что их было трудно отличить друг от друга.

Чуть позже стали различаться пласты темной земли, издали напоминающие наваленные на блюдо лепешки из маниоки. И наконец Дюпарке, выйдя на палубу, увидел Сен-Пьер, окруженный этим неповторимым нагромождением багровых гор, белоснежные пики с четко обрисованными в легкой дымке очертаниями, которые возвышались средь лесов, где еще никогда не ступала нога человека, и сочные, словно покрытые бархатом, лоскутки плантаций, выделяющиеся на бледно-зеленом, волнистом фоне саванны.

Должно быть, кто-то в форте, кажущемся оттуда какой-то четырехугольной глыбой, застрявшей на склоне холма и окруженной Рокселаной и ее притоками, заметил приближающийся фрегат, ибо не успел «Задорный» бросить якорь, как в крепости прогремели выстрелы.

Судя по всему, эта пальба не застала лейтенанта Лавернада врасплох, ибо почти тотчас же в ответ грянули холостые залпы из всех каронад триборта, которые буквально сотрясли все судно и окутали его густым облаком дыма.

Это был традиционный салют. Теперь с минуты на минуту должны были заговорить пушки форта. И они не заставили себя ждать.

Из одной бойницы за другой вырывались струи дыма и пламени. Стоя на палубе, не в силах оторвать взгляда от Сен-Пьера, вне себя от счастья, наслаждался теперь Дюпарке этими знаками любви и уважения. Но одновременно он пытался разыскать глазами в густой зелени каменистую белую дорогу, что вела в Замок На Горе. Мари, ждет ли она его там? Догадалась ли, что этот щегольской фрегат, с такими почестями вошедший в гавань Сен-Пьера, возвратил домой вчерашнего пленника? Смогла ли она разглядеть в морской дали этот корабль?

Когда якорная цепь уже гремела о стенки клюза, он хлопнул в ладоши. Тотчас же появился командир корабля.

— Передайте капитану Лефору и капитану Сент-Обену, что я хочу их видеть подле себя. И спросите отца Фовеля, не соблаговолит ли и он тоже выйти ко мне на палубу.

Через несколько минут Ив Лефор почувствовал, как ему на плечи легла правая рука генерала, левой же он крепко прижимал к себе Сент-Обена. Где-то рядом примостился и отец Фовель.

А на воду уже, не мешкая, спустили шлюпку. Прежде чем занять в ней место, генерал пригласил лейтенанта Лавернада быть его гостем на острове, на что приближенный командора ответил:

— Думаю, генерал, сегодня вам и других дел хватит в избытке. И гость вроде меня был бы вам только в тягость, но, кто знает, может, очень скоро судьба снова занесет меня на Мартинику, и уж тогда я не премину воспользоваться вашим гостеприимством…

Дюпарке, Сент-Обен, Лефор и Фовель заняли места в шлюпке, та отчалила от борта «Задорного» и вскорости пристала к берегу.

По-прежнему, не переставая, громыхали пушки. Вдоль дебаркадера безукоризненным строем стояли солдаты. Когда генерал поднялся, приготовившись выйти на берег, факельщики тотчас же обнажили шпаги.

Потом дружный громкоголосый возглас огласил окрестности:

— Да здравствует генерал Дюпарке!

Лейтенант Мерри Рул сделал шаг навстречу генералу. Потом отвесил губернатору такой низкий поклон, что Лефор уж было подумал, не собирается ли он упасть ниц, но тот лишь коротко и внятно проговорил:

— Готов служить верой и правдой, господин губернатор, Богу, Его Величеству и вам!

Дюпарке протянул ему руку, пытаясь слегка приподнять от земли и прервать затянувшийся и слишком уж низкий поклон.

— Пора в форт, сударь, — проговорил он.

— Господин губернатор, я велел привести для вас коня.

— Я предпочту пройти пешком. Мне хотелось бы вновь увидеть всех этих славных людей, — ответил генерал, по очереди приветствуя солдат, которые кричали от радости, что наконец-то дождались его возвращения, да так громко, что порой перекрывали даже грохот пушек.

И под барабанный бой и звуки флейты, в сопровождении идущих строем солдат, они двинулись по тропе, ведущей к форту.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ Каждому по заслугам

Какая сила воли потребовалась Мари, чтобы не велеть оседлать свою лошадь и тут же помчаться в Сен-Пьер! Какую тревогу пережила она в тот день, казавшийся ей нескончаемым!

Вокруг Замка На Горе уже начали сгущаться тени. Негры, не работавшие в мастерских, при первых же ударах колокола скрылись у себя в бараке, и в поместье сразу воцарилась мертвая тишина.

Мари вышла из замка, подошла к пушкам и забралась на лафет. В стремительно опускавшейся ночи с каждой секундой становилось все темнее и темнее, в той ночи, что не знала сумерек, она видела, как в Сен-Пьере один за другим зажигались огни. Ей даже удалось разглядеть сигнальные огни фрегата как раз в тот самый момент, когда он, развернув паруса, стал медленно удаляться от Сен-Пьера. Особенно видны были красные и зеленые кормовые фонари, которые так ярко отражались в воде.

И тут сердце ее сжалось от дурного предчувствия. Она подумала, а вдруг там, в форте случилось что-нибудь непредвиденное, что-то плохое для нее, во всяком случае, какое-то событие, которое помешает Жаку явиться сюда, чтобы встретиться с нею.

И со слезами на глазах она покинула свой наблюдательный пост, чтобы вновь вернуться в дом. Она пыталась, как могла, умерить сердечную муку, прикинуться равнодушной, уговаривая себя, пусть он и не приедет к ней, она не должна корить его за это, ведь все равно теперь уже ей не придется ждать долгие-долгие часы, прежде чем она сможет с ним объясниться.

Вернувшись в спальню, она уже более не сдерживала рыданий.

Она думала про себя: «Неужели Лапьерьер все-таки рассказал?»

Но когда ночь окончательно сгустилась, ей все-таки удалось окончательно взять себя в руки. Эта слабость, эти рыдания, напомнила она себе, никак не к лицу той женщине, какой она желала отныне стать, женщине, которой удалось добиться освобождения Дюпарке. И, последним усилием воли осушив слезы, она позвала Жюли, веля ей накрывать к ужину.

И когда та появилась, Мари уже вполне овладела собой. Может, только лицо казалось чуть печальней, чуть жестче обычного, но глаза выражали непреклонную решимость.

— Давай-ка садиться за стол! — крикнула ей Мари.

Жюли уже зажигала последние свечи, расставленные по большому столу, но вдруг прервала свое занятие, увидев, что госпожа, насторожившись, прислушивается к какому-то доносившемуся со двора шуму.

— Мадам что-нибудь услышала? — поинтересовалась она.

— Должно быть, просто померещилось, — ответила Мари. — Мне показалось, будто я слышала лошадиное ржание, но, видно, ошиблась…

Однако на самом деле она вовсе не так уж была уверена, будто и вправду ошиблась. Сердце ее вдруг тревожно забилось, казалось бы, без всякой видимой причины. Какое-то предчувствие говорило ей, что вот-вот, с минуты на минуту, что-то должно произойти. Когда Жюли собралась было отойти, она удержала ее за плечо и спросила:

— Погоди, неужели мне и вправду мерещится? Разве ты не слышишь конского топота?

Мари уже придвинула себе кресло, совсем приготовившись сесть за стол, как вдруг ее словно подбросило вверх и она взволнованно закричала:

— Нет, нет, мне вовсе не мерещится! Я же не сумасшедшая! Сюда и вправду кто-то едет… Пойди взгляни, прошу тебя, Жюли… Да возьми фонарь…

Однако она не стала дожидаться услуг своей горничной, сама кинулась к двери, отворила ее и исчезла в ночной тьме.

Нет, она не ошиблась. Там, во дворе, действительно кто-то был, и, хотя человека этого полностью скрывала от нее завеса темноты, она вполне явственно слышала звуки, которые он издавал, привязывая у ворот своего коня.

Похоже, он нарочно старался поднимать как можно меньше шума, однако шпоры все-таки слегка стучали о камни мостовой, а конь, приплясывая, позвякивал стременами.

— Кто там? — крикнула Мари. — Кто там приехал?

Она не испытывала настоящего страха, разве что только какую-то смутную тревогу, хотя в этих вкрадчивых повадках незнакомца не было ничего успокаивающего…

— Эй, стража! — громко окликнула она. — Интересно, где они все?.. Куда подевались часовые! Так-то вы охраняете замок!..

— Тс-с!.. — услышала она голос, который показался ей незнакомым.

В тот же момент, скрипнув крюками, с шумом захлопнулись ворота и она, не в состоянии увидеть того, кто вдруг неожиданно кинулся прямо на нее, сразу оказалась в чьих-то крепких руках и почувствовала, что ноги ее оторвались от земли. Тьма с той стороны, где стоял незваный гость, была такой густой, что она даже не заметила его приближения. Ее же силуэт четко вырисовывался в ореоле света, вырывавшегося из полуоткрытой двери в дом.

Она почувствовала, как шелковистые усы нежно коснулись ее щек, а чувственные губы жадно приникли к ее губам. И прежде чем ответить на поцелуй, она прошептала:

— Жак! Наконец-то…

У нее перехватило дух. Конечно, он слишком уж крепко, изо всех сил сжимал ее в объятьях, но куда больше стесняло грудь охватившее ее нестерпимое волнение, от которого она вот-вот готова была лишиться чувств.

Она слышала, как Жак шептал ей в ухо ее имя, покрывая все лицо быстрыми, нежными поцелуями.

Она же, будто завороженная музыкой этого волшебного имени, без конца повторяла:

— Жак… Жак… Жак…

Все окружающее для них словно сразу же растворилось, исчезло как дым. Они еще не могли разглядеть лиц, но уже вновь обрели, узнали друг друга. Она приникла к его груди, со страстью стараясь прижаться к нему все тесней и тесней. Наконец проговорила:

— Я видела корабль. Я слышала выстрелы. Я знала, что ты там! Но Боже, Жак, как же долго я тебя ждала!

— Я тебе все объясню, — ответил он.

В тот момент в дверях показалась Жюли с фонарем в руке, который ей никак не удавалось зажечь.

— Мадам, вы где? — крикнула она.

— Здесь! — ответил ей радостный голос, но это был голос мужчины. — Мы здесь!..

— Генерал! — всхлипнула служанка от внезапно подступивших слез.

— Разве могло быть иначе, Жюли! — заметил Дюпарке. — И я непременно хочу, чтобы вы помогли нам как следует отпраздновать мое возвращение…

Он обнял Мари за плечи и, слегка отстранившись от нее, спросил:

— Надеюсь, вы еще не ужинали?

— Нет. Мы как раз собирались садиться за стол…

— Жюли! — позвал Жак. — Приведите-ка моего коня. Я нарочно привязал его у ворот, чтобы не производить шума, ведь я хотел сделать вам сюрприз… Там, в седельной сумке, вы найдете все, чтобы устроить настоящий пир. Приготовьте-ка нам ужин, да побыстрее…

Он повел Мари в дом. В его руках она весила не больше оцепеневшей от холода птички. Она словно парила над землей, и ей одновременно хотелось и плакать, и смеяться.

Тесно обнявшись, они переступили порог замка. Потом остановились у освещенного свечами стола. Жак окинул взглядом скудную трапезу, которую приготовила Жюли. И снова повернулся к Мари, впившись взглядом в эти карие, цвета лесного ореха, глаза, которые так сияли любовью. Обнял ее за шею и еще раз пылко поцеловал.

Им так много надо было сказать друг другу, но они были так влюблены, что не испытывали потребности говорить. Оба ощущали ту радость бытия, какая бывает у выздоравливающих после тяжкой болезни, когда они будто вновь возвращаются к жизни. Ни у одного не было сил произнести ни звука, кроме единственного слова — имени любимого…

Ужин уже подходил к концу. Жак потягивал французское вино, такое светлое, что всякий раз, поднося к губам бокал, он ясно видел сквозь прозрачную жидкость силуэт сидящей напротив Мари.

Они уже поговорили, сбивчиво, бессвязно, то и дело перескакивая с одного на другое. Мари думала, что сможет так на многое открыть глаза генералу. Однако с удивлением обнаружила, что он уже в курсе всех событий. У нее в голове не укладывалось, как можно было узнать обо всем за столь короткое время, и она призналась ему в этом; но он объяснил, что Лефор возвратился с Сен-Кристофа вместе с ним и ничего не упустил из того, что произошло здесь за год его отсутствия.

Потом они поговорили о Лефоре, об отце Фовеле, о Бофоре с его кликой, о капитане Байарделе и о Мерри Руле, но о последнем было упомянуто лишь вскользь. С уст Мари рвался один вопрос — Лапьерьер? Она ведь еще не знала, успел ли он оклеветать ее перед Дюпарке, и никак не решалась спросить генерала.

Но он заговорил об этом сам.

— Похоже, — заметил он, — мой адъютант, я имею в виду господина де Лапьерьера, вел себя в отношении вас отнюдь не с той учтивостью, какой мы были бы вправе от него ожидать.

Она боялась, как бы не выдать своего волнения, но посмотрела ему прямо в глаза.

— Кто вам об этом сказал? — спросила она.

— Ну, сначала Лефор, а потом и господин де Гурсела, — ответил он. — Если верить лейтенанту Мерри Рулу, я возвратился как раз вовремя, чтобы уберечь вас от многих огорчений. Лапьерьер задумал ни больше ни меньше как реквизировать этот замок, чтобы превратить его во второй форт; иными словами, он собирался выгнать вас отсюда, чтобы отправить один Бог знает, под какую крышу! Однако я также узнал, что лейтенант снова поставил здесь стражу. Кстати, что вы думаете об этом Руле?

— Думаю, этот человек верен вам, — заметила она.

— Я того же мнения! А поскольку каждый здесь должен получить от меня по заслугам, у меня есть большое желание назначить этого Мерри Рула майором Мартиники.

— Что ж, по-моему, он человек здравомыслящий и не без способностей. К тому же в нем есть та суровость, которая позволит ему стать достойным мэром Мартиники и обеспечить покой и порядок на острове.

— Да, я тоже так думаю.

— А что будет с Лапьерьером?

— Я мог бы вздернуть его на виселице за измену. У меня есть на это все права… Однако я этого не сделаю. Просто отправлю его во Францию. Он покинет остров на первом же судне, какое прибудет оттуда и бросит якорь у нас в Сен-Пьере.

— Должна сказать, не слишком-то суровое наказание! — не без досады заметила Мари.

— Вы находите? Но ведь у него уже все равно нет будущего, карьера его безнадежно загублена. И там он не сможет причинить мне никакого вреда!

— Вы ошибаетесь, еще как сможет! Он сможет навредить вам во Франции куда успешней, чем здесь, где мы, я имею в виду себя и ваших друзей, всегда защитим вас, как уже сделали однажды! Во Франции же он непременно станет плести интриги и распускать сплетни, которые дойдут до двора и рано или поздно достигнут ушей кардинала.

— Но к тому времени это уже не будет иметь для меня никакого значения, — ответил Жак.

Она с изумлением бросила на него вопрошающий взгляд.

— Да-да, ровно никакого, — подтвердил он. — Ведь я намерен последовать примеру командора и купить Мартинику у компании, она на грани разорения и, чтобы хоть как-то выжить, будет вынуждена распродавать все Антильские острова.

— О! Жак! — в сильном волнении воскликнула она. — Если это правда, если вы и в самом деле сможете купить этот остров, ведь тогда вы будете править здесь почти как король…

— Почти… — повторил он. — Как король — вассал короля Франции, что, впрочем, ничуть не помешает мне здесь, на острове, пользоваться властью не меньше любого монарха…

Она нервно сжала маленькие кулачки.

— Жак, — твердо проговорила она, — надо сделать это во что бы то ни стало!..

— Именно так я и собираюсь поступить. Более того, я намерен завладеть также Гренадой и Сент-Люсией, где произрастает наилучшее какао. Правда, во Франции какао пока что еще не в чести, но увидите, со временем и там его тоже полюбят… Впрочем, с испанцами порой куда легче договориться, нежели с нашими соотечественниками.

Мари задумчиво повторила:

— Гренада и Сент-Люсия! Но ведь на Гренаде живут индейцы-караибы!

— Разумеется! Мне даже известно, что пару лет назад Уэль де Птипре уже пытался завладеть этим островом, но дикари оказались настолько сильны, что оттеснили его обратно в море вместе со всеми его людьми… А мне, еще до вашего приезда на Мартинику, уже приходилось иметь дело с вождем этих дикарей, неким Кэруани, и нам удалось тогда прийти к соглашению о дружбе и даже взаимной поддержке. Что недоступно Уэлю, то вполне достижимо для меня…

— Послушайте, Жак, — вновь обратилась к нему она, — здесь не должно быть никаких колебаний. Я помогу вам… Вы ведь не знаете, как сильно я переменилась, какой я стала, пока вас не было рядом! Я буду вам поддержкой и опорой. Я тоже отправлюсь вместе с вами к дикарям… Надо немедля приступать к осуществлению ваших замыслов. Для начала надо увеличить население этого острова, привлечь новых колонистов, чтобы они приплыли сюда и обосновались на Мартинике. Чем больше их станет, тем сильнее мы будем, чтобы завоевать, превратить в наши колонии другие острова… А чтобы привлечь сюда колонистов, Жак, на этот счет у меня есть свои соображения.

Он улыбнулся, довольный произошедшими в ней переменами, потом поинтересовался:

— И что же вы предлагаете предпринять, дабы привлечь на Мартинику новых колонистов?

— Мне думается, — ответила она, — во Франции хватает людей с темным прошлым, но которые хотели бы искупить свою вину, честно трудиться, чтобы сделать себе состояние в краях, где их никто не знает, к примеру, здесь, у нас…

— Согласен, и что дальше?

— Так вот, мы предложим этим людям сесть на корабль и отправиться в колонию. По прибытии сюда им будет обещано, что их не станут тревожить ни лучники, ни правосудие, но при одном условии: все они должны выдержать то, что я назвала бы искупительным сроком. Для начала все они должны три года прожить как простые батраки у колонистов, которые нуждаются в рабочих руках. По истечении же этого трехлетнего срока они вправе обрести полную свободу, самостоятельно обосноваться на острове, обзавестись домом, плантациями и всем прочим… Мало того, что это быстро превратит наш остров в процветающую колонию, но у нас к тому же еще всегда будут под рукою люди храбрые, отчаянные, умеющие рисковать и способные на все…

— Мари! — воскликнул Дюпарке. — Но это же просто замечательно! Прекрасная идея, и я нисколько не сомневаюсь в ее успехе!.. Черт побери! Я должен сам поговорить об этом с кардиналом! Пусть попробует меня не выслушать! Мы непременно добьемся удачи!

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ Публичное бракосочетание

Тридцатого апреля тысяча шестьсот сорок седьмого года Жак Дюпарке намеревался отплыть во Францию. Он рассчитывал лично увидеться с кардиналом Мазарини и получить от него все дозволения, необходимые, чтобы осуществить его замыслы и добиться процветания острова.

Около одиннадцати часов перед дебаркадером появилась богато убранная карета из Замка На Горе, в ней сидели Мари и Жак. Экипаж медленно объехал весь порт, принимая приветствия выстроившихся в два ряда солдат и офицеров, потом направился к расположенному повыше форта монастырю иезуитов.

В монастыре уже собрались члены Суверенного совета вместе с майором острова Мерри Рулом, там же были и Байардель, успевший сменить прежнюю форму на роскошный мундир морского капитана, а также нарядившийся в капитанскую форму новоиспеченный начальник береговой охраны против туземцев Ив Лефор и надевший по такому случаю ярко-красное платье и фиолетовые чулки юрист Дени Мелан.

Не успела карета остановиться перед монастырем, откуда всего пару месяцев назад Лефор с тремя десятками флибустьеров похитил господина де Туаси, как отец Теэнель тут же выступил вперед и взялся за ручку дверцы.

Дюпарке первым спрыгнул на землю и помог сойти Мари.

Отец Теэнель приветливо улыбался. Он наклонился к Мари и прошептал ей что-то на ухо так тихо, чтобы никто, кроме нее, не смог расслышать его слов. Потом, обратившись к Жаку, глава иезуитского ордена торжественно проговорил:

— Мог ли я думать, сын мой, когда все мы появились на этом свете, что мне выпадет честь дать свое благословение самому прекрасному союзу, какой только доводилось когда-нибудь благословлять хоть одному духовному лицу.

Как только все вошли в монастырь, двери за ними тотчас же снова закрылись.

Дени Мелан, юрист, сделал в реестрах гражданского состояния Суверенного совета запись следующего содержания:

Я, нижеподписавшийся, настоящим удостоверяю, что брак господина Дюпарке с девицею Боннар не может быть расторгнут на том основании, что они предварительно не сделали церковного оглашения о своем предстоящем бракосочетании, ибо браки действительны перед законом и людьми и без такого оглашения, а также и потому, что он был освящен отцом Анто без соизволения своего настоятеля, ибо вышеупомянутый почтенный священник отправлял в тот день божественную службу как простой викарий. Что же до расторжения первого брака, то на сей счет имеется свидетельство хирургов, составивших его после соответствующего осмотра, а также ходатайство господина Дюпарке, по которому достопочтенный господин Сент-Андре, первый муж новобрачной, признался, что четыре года или даже более того не довершал своего брака.

Дени Мелан

Второе заявление исходило от отца Теэнеля:

Я, нижеподписавшийся, глава Иезуитского Миссинерского Апостольского ордена, настоящим удостоверяю, что в году тысяча шестьсот сорок седьмом, в последний день апреля, я здесь, на острове Мартиника, в часовне, посвященной Святому Жаку, в присутствии многих очевидцев, дал во время божественного богослужения благословение на брак кавалеру Жаку Диэлю, достопочтенному сеньору владений Парке, губернатору этого острова, сыну кавалера Пьера Диэльского, сеньора владений Водрок, и благородной девицы Адриенны де Белен, родом из Кальвиля, и Марии Боннар, родом из Парижа, дочери Жана Боннара и Франсуазы Лежарр, и что полученное ими ранее, двадцать первого ноября тысяча шестьсот сорок пятого года, благословение члена Ордена иезуитов отца Анто не было своевременно предано гласности в день бракосочетания по причинам вполне богоугодного свойства.

Отец Теэнель

Мари была счастлива. Жак сиял от радости. Правда, у него на то были и более веские причины. Ведь Мари только что призналась ему, что ждет ребенка, и он уже подсчитал, что как раз по его возвращении из Франции он станет отцом.

Он уже заранее был озабочен, как найти в Париже достойную гувернантку, которая бы смогла надлежащим образом заняться воспитанием его будущего первенца, и весьма надеялся оставить ему наследство, которое было бы ничуть не хуже королевской короны!