Марианна. Книги 1-6

Глава I Свадебный вечер

Широким жестом священник благословил склоненные перед ним головы, произнося при этом формулу свадебного обряда. Марианна поняла, что отныне она замужняя женщина. Волна радости затопила ее, радости почти дикой, неудержимой… С этой минуты она телом и душой принадлежала человеку, которого ей выбрали, но ни за что на свете она не желала другого. С этой минуты, когда он впервые склонился перед ней, она поняла, что любит его. И с той поры она стремилась к нему со страстью, какую она вкладывала во все, чем занималась, со всем пылом первой любви.

Ее рука с обручальным кольцом дрожала в руке Франсиса. Она подняла на него восхищенный взгляд.

– Навсегда! – прошептала она. – Пока смерть нас не разлучит.

Он улыбнулся ей с легкой снисходительностью взрослого, прощающего непосредственно ребенка, слегка пожал ее нежные пальчики и отпустил, помогая ей успокоиться. Месса началась.

Новобрачная благоразумно слушала первые слова, но затем ее внимание отвлеклось от бесхитростного обряда и непреодолимо вернулось к Франсису. Ее взгляд, сиявший из пышного облака тончайших кружев, приковался к чистому профилю ее мужа. В свои тридцать лет Франсис Кранмер являл собой великолепный образчик мужчины. Он был высокого роста, и его аристократически-небрежная грация могла бы казаться женственной, если бы не сильное, натренированное спортом тело. Упрямый лоб и волевой подбородок, упиравшийся в муслиновый галстук, сглаживали впечатление излишней красоты его благородного лица, на котором застыло выражение бесконечной скуки. Выглядывавшие из кружевных манжет руки своей белизной были достойны кардинала, но затянутый в темно-синий фрак торс был торсом борца. Все поражало контрастом в лорде Кранмере: голова ангела была придана телу флибустьера. Но все вместе это создавало такое очарование, к которому вряд ли хоть одна женщина могла остаться равнодушной. Во всяком случае, Марианне в ее семнадцать лет он казался полным совершенством.

Она закрыла на мгновение глаза, чтобы полнее ощутить свое счастье, затем посмотрела на алтарь, украшенный поздними цветами и осенней листвой, среди которых горело несколько свечей. Его соорудили прямо в большом зале Селтон-Холла, так как на много миль в окружности не было католической церкви и тем более священника. Англия Георга III переживала один из тех яростных кризисов антипапизма, к которым она привыкла, и понадобилась протекция принца Уэльского, чтобы брак католички с протестантом разрешили по двум обрядам. Часом раньше пастор благословил эту пару, а теперь сам аббат Готье де Шазей совершил богослужение. Никакая человеческая сила не могла помешать ему благословить брак его крестницы.

Странный брак, впрочем, без всякой роскоши, кроме нескольких цветов и свечей – единственной уступки торжественности этого дня. Над необычным алтарем вздымались знакомые неизменные декорации: высокий белый потолок с позолоченными плафонами, пурпурные обои из генуэзского бархата, богатая, вся в золоте тяжелая мебель XVII века, наконец, большие картины, на которых были увековечены помпезные фигуры ушедших Селтонов. Все это создавало впечатление нереальности происходящей церемонии, вне времени, усиленного к тому же платьем невесты.

В этом туалете мать Марианны показалась в Версале королю Людовику XVI и королеве Марии-Антуанетте в день ее свадьбы с Пьером Луи д'Ассельна, маркизом де Вилленев. Это было великолепное одеяние с корсажем из белого атласа, покрытым розами и кружевами, переходящим в огромную юбку с фижмами тканного серебром полотна, укрывавшую множество нижних юбок. Широкое прямоугольное декольте открывало между немилосердно затянутым корсажем и многорядным жемчужным колье шею девственной белизны, а с высокого напудренного, усыпанного бриллиантами парика спускалась, как хвост кометы, длинная кружевная вуаль. Пышное платье, присланное тогда Анной Селтон сестре на память и тщательно сохранявшееся, было явным анахронизмом.

Часто, когда Марианна была маленькой, тетка Эллис показывала ей это платье. Она с трудом удерживала слезы, доставая его из заморского сундука, но ей нравилось видеть восхищение на мордашке ребенка.

– Когда-нибудь, – говорила она ей, – ты тоже наденешь это прекрасное платье. Да, да, даст Бог, ты будешь счастлива!.. – При этих словах она с силой стучала палкой по полу, как бы призывая судьбу быть послушной ей.

И в самом деле Марианна была счастлива. Непреклонность, с которой Эллис Селтон осуществляла свои прихоти, осталась только в памяти ее племянницы. Уже неделя, как властная, но великодушная старая дева покоилась под сводами расположенного в глубине парка мавзолея, обители ее предков. И этот брак был плодом ее последней воли, отказать которой никто не посмел бы.

С того осеннего вечера, когда изнемогающий от усталости незнакомец положил ей на руки плакавшую от голода малютку, у Эллис Селтон появился смысл в ее одинокой жизни. Засидевшаяся в девицах барышня, надменная, вспыльчивая, ничем не ограниченная, без труда превратилась ради сиротки в превосходную мать. Временами ее охватывали такие неистовые порывы нежности, что она просыпалась среди ночи, вся в холодном поту, задыхаясь при мысли о тех опасностях, которые угрожали малютке.

Тогда, не в силах удержать волнение, поднявшее ее с постели, она брала свою палку и босиком, с прыгающей за спиной рыжей косой, спешила в соседнюю большую комнату, где спала Марианна. Она подолгу оставалась у кроватки, созерцая девочку, ставшую единственным смыслом ее жизни. Затем, когда рожденный кошмаром ужас таял, когда сердце обретало нормальный ритм, Эллис Селтон возвращалась в постель, но не для сна, а чтобы вознести бесконечную благодарность Всевышнему, сотворившему для старой дамы это восхитительное чудо: дитя только для нее одной.

Историю своего спасения Марианна знала наизусть из бесчисленных рассказов тетки. Эллис Селтон была непримиримой пуританкой, непоколебимой в своих религиозных принципах, но она могла достойно оценить мужество. Своим подвигом аббат де Шазей снискал уважение англичанки.

– Он настоящий человек, этот маленький кюре-папист! – неизменно восклицала она, заканчивая рассказ. – Я бы не сделала лучше!

Ее активность и в самом деле была невероятно неиссякаемой. Она обожала лошадей и до того печального случая проводила в седле большую часть своего времени, объезжая из конца в конец обширные владения, окидывая все проницательным взглядом голубых глаз, замечавших каждую мелочь.

Точно так же и Марианна, едва научившись ходить, уже взобралась на пони, привыкла к холодной воде не только в кувшине для умывания, но и в реке, где она плавала. Зимой и летом почти одинаково легко одетая, без головного убора в любую погоду, загнав свою первую лисицу в восемь лет, Марианна получила образование, которое сделало бы честь любому юноше, но для девушки ее времени было, пожалуй, слишком неортодоксальным. Старина Добс – старший конюший – научил ее даже обращению с оружием. В пятнадцать лет Марианна владела шпагой, как святой Георгий, и попадала в туза за двадцать шагов.

Однако и ее духовная начинка не была забыта: она овладела несколькими языками, ей передавали свои знания учителя истории, географии, литературы, музыки, танцев. И особенно пения, ибо природа одарила ее голосом чистого и теплого тембра. Но не только в голосе заключалось ее очарование. Более просвещенная, чем большинство ее современников, Марианна стала гордостью ее тетки, несмотря на достойную сожаления склонность поглощать все попадавшиеся ей в руки романы.

– Она могла бы по достоинству занять место на любом троне! – любила заявлять старая дева, акцентируя свои слова сильными ударами палкой об пол.

– Троны никогда не были удобным местом для сидения, – отвечал аббат де Шазей, обычный наперсник горделивых мечтаний леди Эллис, – но с некоторых пор их стало вообще невозможно удержать за собой!

Их взаимоотношения с Эллис Селтон носили характер неровный, беспокойный. Теперь, когда все так печально окончилось, Марианна не могла вспоминать о них без грусти. Протестантка до мозга костей, леди Селтон относилась к католикам с непреодолимым недоверием, а к их священнослужителям с каким-то суеверным страхом. Она считала их ответственными за деяния инквизиции, внушавшие ей отвращение, а ей всегда казалось, что от них попахивает дымом костров. Словесные схватки между ней и аббатом Готье были жаркими и бесконечными, каждый из противников старался переубедить другого, хотя и не питал иллюзий о возможности достижения этого. Эллис потрясала зеленую хоругвь Торквемады, а Готье метал громы и молнии против костров Генриха VIII, неистовства фанатичного Джона Кнокса и, напоминая о мученичестве католички Марии Стюарт, шел на приступ англиканской цитадели. Обычно спор прекращался из-за обоюдной усталости. Леди Эллис распоряжалась подать чай, который дополнялся в честь гостя бутылкой старого виски, затем, восстановив мир, бойцы начинали более мирное сражение с картами в руках за инкрустированным столиком для триктрака, ощущая, что их взаимное уважение не только не ослабело, но даже усилилось. И ребенок возвращался к своим играм с чувством, что все идет к лучшему в этом лучшем из миров, ибо те, кого она любила, были в согласии.

Несмотря на убеждения тетки, Марианна была воспитана в правилах веры ее отца. Говоря по правде, уроки вероучения – «религиозные войны», как называла их девочка, имели место не так уж часто. Аббат Готье де Шазей появлялся в Селтон-Холле редко и ненадолго. Никто толком не знал, чем он занимает свое время, известно было только, что он много путешествует по Германии, Польше и даже России. Везде он оставался подолгу. Он останавливался также иногда в различных резиденциях графа Брованского, ставшего после 1795 года и смерти дофина королем Людовиком XVIII. Он проживал в Вероне, Митаве, Швеции. Время от времени он появлялся и в Англии, всегда в спешке, всегда сдержанный, никогда не говоря, куда он отправляется. И никто никогда не задавал ему вопросов. Когда прошлой весной монарх без королевства расположился в Хартвел-Хаузе, аббат моментально обосновался в Англии. С той поры он уезжал ненадолго. Естественно, все эти отъезды и приезды не могли не заинтересовать Марианну и ее тетку. Последняя часто восклицала:

– Я не буду особо удивлена, если окажется, что маленький кюре – тайный агент Рима!

Однако именно аббата призвала она к себе в свой последний час, отдавая ему превосходство над пастором Харрисом, которого она не выносила и называла не иначе как «проклятый надутый дурак». Отчаянная инфлюэнца с тяжелыми осложнениями за неделю подвела ее к порогу жизни. Эллис спокойно наблюдала за приближением смерти, сожалея только о ее преждевременности.

– У меня еще столько дел! – вздыхала она. – В любом случае я хочу, чтобы через восемь дней после моих похорон моя маленькая Марианна обвенчалась.

– Так скоро? Ведь я буду здесь и присмотрю за ней, – возразил аббат.

– Вы? Мой бедный друг! С таким же успехом ее можно поручить ветру. Вы исчезнете однажды в одной из ваших таинственных экспедиций, и девочка останется одна. Нет, она обручена, так обвенчайте же ее. Я сказала: восемь дней! Вы обещаете это сделать?

Аббат Готье пообещал. Вот почему, верный своему слову, он и венчал этим дождливым вечером 1809 года Марианну д'Ассельна и Франсиса Кранмера.

Стоя перед алтарем в расшитой золотыми лилиями белой шелковой ризе, которую ему одолжил каноник Людовика XVIII Александр Талейран-Перигор (дядя знаменитого министра Наполеона, оставшийся верным королевской власти), аббат Готье де Шазей торжественно совершал обряд. Несмотря на его небольшой рост и хрупкое телосложение, в одежде священника он производил величественное впечатление, подчеркиваемое благородством жестов. В сорок пять лет он выглядел гораздо моложе и сохранил совершенно юношескую походку. Только белые нити, бороздившие его густые черные волосы вокруг тонзуры, выдавали прошедшие годы. Марианна с нежностью поглядывала на эти следы времени, ибо она смутно догадывалась, что они были плодами трудных лет и тяжкого труда на благо других. За то, что она знала о нем, и за то, о чем она догадывалась, Марианна любила его особенно преданно. Однако ее дорогой крестный не собирался разделять с ней радость по поводу происходящего события, и это несколько омрачило ее счастье. Она знала, что он не одобряет этот брак с английским протестантом, что он предпочел бы видеть на его месте какого-нибудь молодого эмигранта из окружения герцога Беррийского и что он примирился с ним только во исполнение воли покойной. Кроме того, ее не покидало ощущение, что Франсис Кранмер не нравится аббату де Шазей просто как человек: священник исполнял свой священный долг, но исполнял его без всякой радости.

Когда во время церемонии он спустился к молодой чете, Марианна подарила ему обезоруживающую улыбку, как бы приглашая его разгладить морщины между нахмуренными бровями и разделить ее радость. Ее обращенный к нему взгляд, казалось, говорил: «Я счастлива, и я знаю, что вы меня любите. Почему бы вам тоже не быть счастливым?» И такая печаль была в ее немом вопросе… Отныне, когда тетки Эллис не было больше, он был всем, что ей осталось. И ей так хотелось, чтобы он признал и одобрил ее любовь.

Но лоб аббата не разглаживался. Он задумчиво смотрел на новобрачных, и Марианна видела в его глазах удивительную смесь сострадания, гнева и беспокойства. Воцарившаяся тишина неожиданно стала такой давящей, что Готье де Шазей это почувствовал. По его сжатым губам скользнула безрадостная улыбка.

Он взял за руку новобрачную.

– Я желаю тебе столько счастья, дитя мое, сколько может дать на этой грешной земле всемилостивейший Бог. Он один знает, когда мы снова увидимся!

– Вы уезжаете? – встревоженно спросила молодая женщина. – Но вы мне ничего об этом не говорили?

– Я боялся усилить волнение в этом доме и омрачить, даже слегка, твою радость. Да! Я отправляюсь в Италию, куда меня призывает сам Святой отец. Но отныне ты в надежных руках твоего супруга. Я надеюсь, что они будут добрыми.

Конец фразы был обращен к молодому человеку. Лорд Кранмер вскинул голову, распрямился и смерил взглядом аббата с головы до ног.

– Я надеюсь, что вы в этом не сомневаетесь, аббат! – бросил он с оттенком вызова в голосе.

– Марианна еще очень молода, я уверен, что она проявит послушание. Почему же ей не быть счастливой?

– Послушайте – это не все. Есть еще взаимопонимание, снисходительность, нежность… любовь!

Плохо скрытый гнев звучал в голосах обоих мужчин, и это напугало Марианну. Ее супруг и священник, благословляющий их союз, не должны были заводить спор у самого алтаря. Она не могла понять причину едва прикрытой враждебности ее крестного отца к человеку, которого избрала леди Эллис. В глубине души она догадывалась, что эта враждебность вызвана не религиозными причинами, а касалась личности Франсиса. Но почему же? В чем мог аббат упрекнуть его? Разве не был лорд Кранмер самым очаровательным мужчиной, самым блестящим, самым храбрым, самым образованным, самым… Когда Марианна начала перечислять достоинства своего нареченного, она кончила тем, что запуталась в них. Однако ей не пришлось вмешиваться. Аббат де Шазей ушел от опасной темы, ограничившись обращением к Франсису:

– Я вам доверяю ее!

– Будьте спокойны, – последовал сухой ответ.

Аббат торопливо поднялся на алтарь, захватил чашу и вернулся в богатую ризницу, устроенную в бывшем будуаре леди Эллис. Будуар, который никогда не использовался по своему прямому назначению. В нем находилось больше принадлежностей охоты и верховой езды, чем подушек и уютных кресел.

Словно избавившись от неожиданного стеснения, Франсис улыбнулся жене и, слегка согнувшись, предложил ей руку:

– Пойдем, моя дорогая?

Бок о бок они медленно пересекли огромный зал. Кроме группы смущенных слуг, сгрудившихся у двойных дверей, людей было мало, как и подобает при свадьбе, происходящей во время траура. Но присутствующие возмещали качеством отсутствие количества.

Уверенной рукой Франсис подвел жену к принцу Уэльскому, приехавшему с несколькими друзьями чествовать бракосочетание одного из своих фаворитов. Склоняясь перед принцем в глубоком реверансе, Марианна с удивлением заметила, что он не произвел на нее большого впечатления. У будущего короля был внушительный вид, даже с некой величественностью, но приближение пятидесятилетия и фантастический аппетит неумолимо влекли его к непреодолимой тучности, в то время как лилово-пурпурная краска окончательно завладела августейшим лицом. Благородный нос, властный взгляд и чувствительный рот не спасали Его Королевское Высочество от производимого им комического впечатления. Любой в Англии, даже такая невинность, как Марианна, знал, что принц вел распутную жизнь, что он был самым официальным образом двоеженцем, женившись на своей любовнице Мери Фитцгерберт по любви и по расчету на принцессе Каролине Брауншвейгской, которую он всей душой ненавидел.

Тот, кого за глаза называли Жоржик, уронил благосклонный взгляд на молодую женщину, улыбнулся и соблаговолил согнуть свою дородность, чтобы помочь ей подняться.

– Неотразима! – произнес он по слогам. – Вы положительно неотразимы, леди Кранмер, и если бы я не так погряз в брачных делах, то, клянусь Георгом, я поспорил бы из-за вас с моим другом Франсисом. Мои лучшие пожелания!

– Благодарю, Ваше Высочество, – пробормотала Марианна, с восхищением вслушиваясь в звучание своего нового имени.

Между тем собственная шутка вызвала у принца взрыв смеха, подхваченного Франсисом и тремя джентльменами, окружавшими наследника престола. Марианна видела их уже много раз. Они были постоянными сотрапезниками принца и товарищами Франсиса: лорд Мойр, Орландо Бриджмен и король денди Джордж Брайн Брумвель, чье миловидное лицо с необычайно длинным носом и завитыми светлыми кудрями возвышалось над головокружительным галстуком.

Тем временем прозвучал грудной голос лорда Кранмера, поблагодарившего присутствие и выразившего надежду, что Его Королевское Высочество почтит Селтон-Холл еще и своим участием в обеде.

– Право, нет! – ответил принц. – Я обещал леди Джерси сопровождать ее к Хетчиту, чтобы вместе выбрать новую карету! Ведь новая карета – это важное событие, а Лондон далеко! Так что я еду.

– Вы оставляете меня? В такой вечер?

Марианна с удивлением заметила, как в порыве гнева сжал челюсти ее супруг. Неужели он до такой степени разочарован отказом королевского гостя остаться? Что касается ее, то она, наоборот, страстно желала, чтобы все эти люди поскорее убрались и оставили ее наконец наедине с любимым… Во всех романах, которые она читала, молодожены только и мечтали об отъезде гостей.

Снова раздался приятный, но немного глуповатый смех принца:

– Ты что, боишься одиночества в свадебный вечер? По правде говоря, Франсис, ты сильно изменился… Но успокойся, я уезжаю не весь целиком. Я предоставляю тебе лучшую свою часть… Мойр останется, так же как и наш американец. И, наконец, разве нет с тобой твоей милой кузины?

На этот раз пришла очередь Марианны удержать гримасу разочарования. Лорд Мойр – фат, воплощение элегантности и близкого к апатии равнодушия, был ей безразличен, но ей достаточно было только раз взглянуть на того, кого принц назвал американцем, чтобы почувствовать к нему неприязнь… Не говоря уже о «милой кузине», этой Иви с высокомерными замашками, которая сразу стала обращаться с ней как с несмышленышем и деревенщиной и афишировала вызывающую «семейную» близость с Франсисом.

Отвернувшись, чтобы скрыть свою досаду, тогда как ее муж, наоборот, успокоился, Марианна встретила насмешливо-вопросительный взгляд американца. Он стоял у окна, в нескольких шагах от принца, заложив руки за спину и слегка скрестив ноги. Казалось, что он попал сюда совершенно случайно, настолько резко он отличался от остальных мужчин. Именно этот контраст поразил девушку, когда его представляли ей. К тому же раздражающе небрежный костюм иностранца можно было и посчитать оскорблением безупречной элегантности других, так же как и загорелую, продубленную солнцем и непогодой кожу рядом с откормленными светлыми англичанами. Они были вельможами, в основном крупными землевладельцами, он же – простой моряк, который мог владеть только кораблем, пленитель моря, «пират», – вдруг решила Марианна. И она не могла понять, как сын короля Англии, будущий властелин, находит удовольствие в компании человека, посмевшего прийти на свадьбу в сапогах. Несмотря на неприязнь, она, однако, запомнила его имя. Его звали Язон Бофор. Франсис сообщил ей своим обычным небрежным тоном, что этот Язон из хорошей каролинской семьи потомков гугенотов, изгнанных после отмены Нантского эдикта. Но Марианна подозревала своего жениха в излишней снисходительности к тем, кто был в сфере притяжения принца.

– Несмотря на внешний вид – это джентльмен.

Таково было безапелляционное суждение Франсиса, однако Марианну оно не убедило. Несмотря на безукоризненные манеры, было в Бофоре что-то угрожающее и непреклонное, что волновало ее. Привыкшей с детских лет к бурным наслаждениям охоты, ей нравилось представлять знакомых людей животными, которых она любила. И если Франсис напоминал ей породистого скакуна, то Язон Бофор казался соколом. Этому способствовали хищный профиль, блестящие глаза, поджарое тело, в котором чувствовалась, однако, опасная сила. Нервные загорелые руки выглядывали из белых муслиновых манжет, заставляли вспоминать о звериной хищной хватке. А взгляд голубых глаз давил невыносимой тяжестью. Во время всей церемонии Марианна ощущала его на своей шее, плечах, голове, и это ее страшно стесняло. Она боялась ответить на этот взгляд, ибо, несмотря на свою врожденную смелость, вряд ли смогла бы его вынести…

Сейчас он улыбнулся, глядя на нее. Скупая улыбка одним уголком рта приоткрывала ослепительные белые зубы. Марианна судорожно сжимала руку мужа. Эта дерзкая улыбка показалась ей отвратительной и заставила ощутить острое чувство стыда, словно взгляд американца обладал властью проникнуть в тайну ее одежды и созерцать ее юное тело. Она даже вздрогнула, заметив, как он подтянулся и направился к ней покачивающейся походкой моряка. Она отвернулась, сделав вид, что не заметила его движения.

– Могу ли я просить принять мои поздравления и пожелания счастья? – раздался позади нее, так близко, что она ощутила тепло его дыхания на затылке, спокойный голос американца.

Марианна с трудом заставила себя обернуться, но ответить предоставила Франсису. Его рука сжала коричневые пальцы Язона. Он воскликнул с удивившей жену сердечностью:

– Конечно, дорогой! Пожелания друга имеют особую ценность, и я знаю вашу искренность. Вы остаетесь с нами, не правда ли?

– С радостью!

Голубые глаза буквально прилипли к напряженному лицу Марианны. У нее появилось ощущение, что он чувствует ее недовольство и забавляется этим. Но у него хватило такта промолчать и удовольствоваться поклоном, в то время как новобрачные направились к посланцам короля Людовика XVIII, который своеобразным посольством отдал честь браку эмигрантки, дочери двух жертв террора. Это были герцог д'Авари и епископ де Талейран-Перигор.

Оба они держались поодаль у камина, утешая себя высокомерным одиночеством в горькой эмигрантской доле. Одетые с простотой, резко контрастирующей с пышностью принца Уэльского и его друзей, они являли собой зрелище одновременно величественное и старомодное, в котором Марианна, полная очарования в своем устаревшем туалете, стала главной фигурой. Когда новобрачная склонилась в реверансе перед королевскими посланцами, у Франсиса появилось ощущение, что они находятся в Версале лет за двадцать пять до этого. Это почувствовалось в их приветствии, полном глубокого и искреннего уважения. А тем временем размеренный голос герцога д'Авари передавал молодым супругам королевские поздравления, затем, повернувшись к Марианне, старый вельможа добавил:

– Ее Королевское Высочество герцогиня Ангулемская решила представить вам свидетельство ее особого уважения. Герцогиня просила меня передать вам это на память о ней. – «Это» было маленьким медальоном синей эмали, усыпанным бриллиантами, в котором находилась тонкая прядь светлых волос. И поскольку Марианна с недоумением смотрела на странный подарок, он добавил:

– Эта прядь волос, срезанных с головы королевы Марии-Антуанетты буквально перед самой казнью. Герцогиня дарит их вам в память о вашей благородной матери, отдавшей тогда жизнь за королеву.

Волна крови ударила в лицо молодой женщины. Неспособная вымолвить ни слова, она поблагодарила глубоким реверансом, тогда как Франсис пытался понять причину ее волнения. Она испытывала странное чувство. Эти непрерывные призывы прошлого на пороге новой жизни, которую она страстно хотела заполнить любовью и посвятить культу одного-единственного человека, были для нее скорее тягостными, чем приятными. Для Марианны ее мать была только ласковым фантомом, отражением улыбающегося лица с миниатюры на слоновой кости, но сегодня это отражение, казалось, грозило уничтожить ее собственную индивидуальность. Временами ей хотелось спросить себя, действительно ли Марианна д'Ассельна, а не Анна Селтон вышла замуж за красавца Франсиса Кранмера…

Увлекая ее к главному вестибюлю, куда направился принц, Франсис бормотал, поглядывая на сжимавшую медальон руку:

– Странный подарок для новобрачной! Надеюсь, вы не суеверны?

Она храбро улыбнулась, превозмогая остатки мимолетного недомогания.

– То, что дается от чистого сердца, не может принести несчастья. Это очень ценный подарок для меня, Франсис!

– В самом деле? Что ж, вам видней! Но во имя неба, Марианна, спрячьте этот драгоценный медальон в какую-нибудь шкатулку и не вздумайте носить его. Что за проклятая мания у французов непрерывно потрясать призраком из ужасной гильотины? Я предполагаю, что она помогает им питать их злобу и чувство мести… а может быть, забыть, что они только отблески исчезнувшей эпохи и что Наполеон царствует!

– Как мало в вас сострадания к этим несчастным, к которым принадлежу и я, Франсис! Неужели вы забыли о мучениях, перенесенных герцогиней? И я нахожу странным для англичанина ваше напоминание о теперешнем императоре!

– Я ненавижу Наполеона так же сильно, как сожалею о печальной участи герцогини, – холодно возразил Франсис. – Но я не люблю, когда пытаются отрицать существующую реальность. Проще говоря, мне кажется, что политика – слишком бесплодный объект для вашей очаровательной головки. Думайте только о том, как понравиться мне, Марианна, и забудьте о площади Революции.

Ужин показался Марианне невероятно длинным и скучным. Мало гостей, мало шума… Трудно было поверить, что это свадебная трапеза. Только аббат де Шазей, лорд Мойр, Язон Бофор и Иви Сен-Альбэн окружали молодую пару, но они были слишком разными людьми, чтобы поддерживать оживленный разговор. Ограниченный заурядными темами, он угасал. Аббат говорил мало, без сомнения, думая о предстоящей поездке. Запряженная карета уже ждала во дворе. Американец вообще молчал, поглядывая на Марианну пристальным давящим взглядом. Леди Сен-Альбэн подражала новобрачной и не вмешивалась в беседу.

Кончиками тонких пальцев Иви машинально катала хлебный шарик по узорчатой скатерти. Глядя на нее, Марианна спрашивала себя, почему она так не любит очаровательную кузину Франсиса.

Если отбросить в сторону то, что она постоянно напоминала об узах крови, связывавших ее с лордом Кранмером, и относилась к Марианне как к недоразвитой девочке, Иви Сен-Альбэн была воплощением нежности и грации. Старше Марианны на несколько лет, она была среднего роста, но ее стройность нимфы и особенно увенчивавший голову высокий шиньон из бледно-золотистых локонов делали ее выше, чем в действительности. Все черты ее лица поражали изяществом. Их освещали излучавшие ласку чистой голубизны глаза, но, хотя рот Иви и отвечал всем канонам красоты, было в ней что-то шокирующее Марианну. Может быть, эта манера улыбаться, слишком напоминавшая Франсиса? А может быть, также и безукоризненная элегантность, невероятно женственная, перед которой молодая девушка всегда чувствовала себя деревенщиной.

Этим вечером было еще хуже. В своих украшенных кружевами юбках Марианна чувствовала себя тяжелой китайской вазой перед хрупкой танагрской статуэткой. Эта пышная, но безвкусная отделка прежних времен только подчеркивала элегантность воздушного, из голубого, как и ее глаза, муслина платья Иви. Низко декольтированное, открывающее нежную округлость плеч, оно было опоясано поддерживающей груди цепью из очень красивых античных камней, подобных тем, что удерживали ее пышные волосы. Подобранный в тон шарф дополнял этот очень простой туалет. Но главным его достоинством было то, что он позволял видеть все линии точеного тела. Как и большинство англичанок, Иви Сен-Альбэн считала своим долгом носить муслин и зимой и летом, потому что Наполеон питал отвращение к этому материалу и практически запретил своим придворным дамам появляться в нем.

Все воспоминания, связанные с Иви, начинались у Марианны с муслина. Платье из этой материи, только белое, было на ней в Бате в тот день прошлого лета, когда Марианна встретила ее в первый раз. Леди Эллис, в двойной надежде подлечить свой ревматизм в знаменитых термальных водах и представить молодую племянницу хорошему обществу, увлекла с собой в Бат изрядно строптивую Марианну, недовольную тем, что ее оторвали от любимых лесов. Молодая девушка моментально почувствовала себя не в своей тарелке среди элегантной толпы, переполнявшей этот знаменитый город на водах. Здесь было слишком много шума, людей, сплетен, расфуфыренных болтливых женщин и лощеных денди с их болезненной скукой и тупым пристрастием к картам.

Однажды утром в Милсон-стрит, когда обе женщины возвращались в карете, сделав несколько покупок, леди Эллис что-то воскликнула и приказала кучеру остановиться. Мимо проходила незнакомая пара, и вдруг Марианна почувствовала, что ее сердце забилось в необычном ритме. Женщина была, безусловно, красавицей и выглядела исключительно элегантно в белом платье и невероятной шляпке из итальянской соломки, покрытой тонкой кружевной вуалью. Но молодая девушка посмотрела на нее только из зависти. Ее спутник был мужчина, наверное, самый красивый на земле. Впрочем, это к нему относилось радостное восклицание леди Селтон.

– Франсис, Франсис Кранмер!.. Как я рада видеть вас вновь, дорогой мальчик! Только не говорите, что не узнали меня!

Улыбка осветила изящно очерченный, таящий пренебрежение рот незнакомца.

– Леди Селтон! – воскликнул он в свою очередь. – Какие могут быть сомнения! В Англии много женщин, но, слово чести, только одна Эллис Селтон. Мои почтительнейшие заверения, дорогой друг…

И, сняв высокую шляпу, он склонился, чтобы поцеловать руку старой деве, на лице которой, к величайшему удивлению ее племянницы, появился румянец. Между тем вопросительный взгляд серых глаз молодого человека остановился на Марианне, и она тут же побагровела, охваченная непреодолимым замешательством. В простом коленкоровом платье с непритязательной вышивкой Марианна почувствовала себя вдруг ужасно безвкусно одетой. Сравнение с прекрасной незнакомкой было настолько не в ее пользу, что она умирала от стыда и не смогла выдавить из себя ни одного связного слова, когда тетка представляла ее этому «дорогому Франсису, сыну моего лучшего друга прошлого!», а затем «его очаровательной кузине, леди Сен-Альбэн!».

Несколько поспешных фраз, и они расстались, обменявшись адресами и обещанием встретиться вновь. В удалявшейся карете Марианна едва удерживала слезы. Ее охватило непреодолимое желание понравиться этому красавцу, привлечь его внимание, блистать, покорять… а он, без сомнения, увидел в ней только тупую пансионерку. Видя явное смущение Марианны, леди Эллис стала ее поддразнивать.

– Однако, – добавила она, вздохнув, – иначе и быть не могло. Эти Кранмеры обладают неотразимым очарованием, а Франсис – живой портрет своего отца. Тридцать лет назад никто не мог соперничать с Ричардом Кранмером.

– Он имел большой успех? – спросила Марианна севшим голосом.

– Все женщины сходили из-за него с ума, все без исключения… увы!

Разговор на этом и закончился. Леди Эллис замкнулась в полном воспоминаний молчании, которое молодая девушка не решалась нарушить. Немного позже она узнает от Дженкинс – старой экономки замка, что когда-то ее тетка безумно, страстно любила Ричарда Кранмера и надеялась выйти за него замуж. Но красавец лорд влюбился в Анну, мать Марианны, а Анна уже любила французского дипломата. Когда ее рука была обещана Пьеру д'Ассельна, лорд Кранмер удалился. Он уехал в Индию. Именно там он женился, и там же родился Франсис. Молодой человек приехал лет десять тому, чтобы получить небольшое наследство недалеко от Селтон-Холла. Он побывал с визитом у леди Селтон, и обоюдная страсть к лошадям сблизила их. Затем он продал свое маленькое имение, являвшееся его главным достоянием, и уехал в манивший его Лондон. С тех пор его не видели…

– И, без сомнения, не увидят до следующей случайной встречи… через десять лет! – вздохнула Марианна.

Но она ошиблась. Франсис не только посетил свою старую знакомую на вилле, которую она снимала на сезон в Бате, но уже в сентябре приехал в Селтон-Холл.

Эти визиты приводили молодую девушку в восторг. В ее романтическом воображении Франсис был то Тристаном, то Ланселотом, то рыцарем Лебедем, приплывшим с далеких рек, чтобы разорвать держащие ее в плену волшебные цепи. Он был в сто раз чудесней всех рыцарей Круглого Стола и, конечно, Мерлина и короля Артура. Вскоре она начала грезить наяву. Время между его посещениями она заполняла фантастическими играми, где он был главным героем. Франсис, впрочем, был с нею очень любезен. К ее величайшей радости, он иногда задерживался около нее, чтобы поболтать. Он расспрашивал о ее жизни, вкусах, и перед лондонским гостем, представлявшим то, что считалось самым блестящим и благородным в королевстве, она стыдилась своих рассказов о собаках, лошадях, лесах… Он производил на нее такое впечатление, что, когда однажды леди Эллис попросила ее спеть для Франсиса, она оказалась бессильной издать хоть один звук. Обычно веселая, пылкая и полная жизни, она стала перед ним застенчивой и неуклюжей. Правда, в тот раз Иви сопровождала кузена, и ее благоухающее присутствие не придавало Марианне уверенности. Красавица кузина с ее утонченным изяществом и неизменным очарованием действовала ей на нервы. Она была похожа на фею Вивиан… Но Марианне никогда не нравилась фея Вивиан!

Свой триумф она познала во время охоты на лисицу, когда в течение целого дня она носилась рядом с Франсисом по влажным лугам и синим лесам. Иви, не любившая ездить верхом, сопровождала их вдали, в карете вместе с леди Эллис. Франсис был в полном распоряжении Марианны, и она едва не умерла от счастья, когда он похвалил ее безупречное искусство верховой езды.

– Я знаю немногих мужчин, которые ездят верхом так же хорошо, как вы, – сказал он ей, – и ни единой женщины!

И было в его голосе, в его взгляде столько искренности и тепла, что радость затопила сердце девушки. В этот момент он говорил, как настоящий влюбленный. В ответ она улыбнулась ему от всего сердца.

– Мне нравится скакать рядом с вами, Франсис… И мне кажется, что я могла бы так ехать до самого края земли.

– Вы действительно так думаете?

– Да… конечно. Зачем бы я говорила, если бы не думала так? Я не привыкла лгать.

Франсис ничего не ответил. Он только нагнулся к ней, внимательно всматриваясь в ее лицо, и она впервые не ощутила смущения под его взглядом. Он по-прежнему молчал, но, когда он выпрямился, по его губам скользнула мимолетная улыбка.

– Что ж, учтем! – пробормотал он только.

Затем он пришпорил лошадь, предоставляя Марианне возможность самой решить, не сморозила ли она какую-то глупость.

Он исчез на некоторое время после этой охоты. Неожиданная болезнь тетки вытеснила его из памяти молодой девушки. Однажды вечером, за два дня до ее смерти, леди Эллис вызвала к себе племянницу.

– Я знаю, что скоро умру, крошка, – сказала она ей, – но я знаю также, что могу уйти спокойно, ибо не оставляю тебя одну.

– Что вы хотите сказать?

– Что Франсис просил у меня твоей руки и что ты выйдешь за него замуж.

– Я? Но… ведь он никогда за мной не ухаживал!

– Замолчи! У меня мало времени. Ты будешь счастлива, выйдя замуж за такого человека, как он. Ему двадцать восемь лет, он будет для тебя опорой и руководителем, в которых нуждается твоя молодость… Наконец, отдавая тебя ему, я возмещаю несправедливость судьбы. У Франсиса нет богатства, он завладеет нашим… Он будет вместе с тобой хозяином Селтона… и я, когда меня зароют в глубине парка, буду счастлива, зная, что дорогое мне поместье в ваших руках, вас обоих… Так я останусь с вами навсегда…

Ослабев от разговора, леди Эллис отвернулась к стене, не добавив больше ничего. Марианна покинула комнату, охваченная странным чувством, в котором радость смешивалась с боязнью. Она была ошеломлена тем, что Франсис хотел жениться на ней, скромной провинциалке, когда он мог выбрать любую из столичных красавиц. Это пробудило в ней удивительное ощущение победы. Она чувствовала, как в ней одновременно растут и гордость и беспокойство.

«Никогда я не смогу стать достойной его, – подумала она. – Как держаться рядом с ним, чтобы не показаться неловкой, чтобы не вызвать его насмешливой улыбки?»

Эта боязнь снова охватила Марианну во время свадебного обеда. С гордой радостью поглядывала она на Франсиса, сидевшего против нее в остававшемся долгое время пустым высоком кресле главы дома. Он занял его с такой легкостью и непринужденностью, что Марианна пришла в восхищение. Что же касается ее, то Марианна чувствовала себя сильно взволнованной тем, что заняла место хозяйки поместья, на котором она всю жизнь видела свою тетку.

Нежный голос Иви вывел ее из задумчивости:

– Я думаю, что нам уже время уйти, Марианна, и оставить этих господ спокойно курить и пить.

Новобрачная вздрогнула. Она заметила, что все смотрят на нее, что слуги уже расставили на столе бутылки с портвейном и бренди. Она покраснела и торопливо встала, смущенная тем, что забыла о времени.

– Конечно, – сказала она, – мы оставляем вас… Я пойду отдохнуть у себя… немного устала.

Она теряла почву под ногами. Заметно нервничая, она подошла попрощаться с аббатом де Шазеем, молча обнявшим ее, ибо он не мог побороть волнения, и кивнула остальным. Ее умоляющий взгляд остановился на Франсисе, как бы прося его не оставаться слишком долго с гостями. Эта ночь была свадебной ночью и принадлежала без остатка ей, Марианне, и никто не имел права похитить даже малую часть ее… Но Франсис удовольствовался улыбкой. Обе женщины удалились. Марианне казалось, что шелк ее гигантской юбки издает шум, подобный буре. Ей не терпелось избавиться от нее, не терпелось остаться наедине с собой. Подойдя к лестнице, она обернулась к Иви, встретив взгляд молодой женщины, наблюдавшей за ней с чуть заметной улыбкой на прекрасных губах.

– Спокойной ночи! – резко сказала она в замешательстве. – Извините, что оставляю вас так рано, но я устала и…

– И вы хотите приготовиться к самой значительной в вашей жизни ночи! – закончила Иви со злорадным смешком, больно уколовшим новобрачную. – Вы правы: Франсис – трудный человек…

При этом прямом намеке лицо Марианны залило краской, но она не ответила. Подхватив свои необъятные юбки, она взбежала по лестнице, оставляя за собой, словно хвост кометы, развевавшуюся кружевную фату. Но до самых дверей спальни ее преследовал дразнящий смех Иви.

Глава II Дуэль

Комната была похожа на какой-то архипелаг в миниатюре. Корзины с кружевами, огромная атласная юбка, ивовые клетки, множество нижних юбок испещряли ее белыми островами. Одетая в простой батистовый халат, Марианна рассматривала в зеркале свое отражение: совсем взрослая девушка, брюнетка, достойная сожаления в эпоху, когда успехом пользовались исключительно блондинки, и еще немного худощавая. У нее были длинные нервные ноги, узкие бедра и самая тонкая во всем Соединенном королевстве талия. Ее лицо с дерзкими, гордыми чертами и высокими скулами было необычным, напоминая по форме сердце. Глаза с чуть японским разрезом под надменными крыльями тонких бровей были цвета морской волны с золотистыми искорками. Их необычный оттенок невольно привлекал внимание так же, как и их своевольное бунтарское выражение, тем не менее, несмотря на эти «странности», Марианна любила бы свое лицо, если бы не этот большой чувственный рот и матовая кожа цвета светлой амбры, делавшая ее немного похожей на цыганку и сводившая, по ее мнению, все на нет. Каноны красоты требовали тогда, чтобы на щеках цвело больше лилий и роз, чем в монастырском саду, и ее цвет лица гитаны приводил в отчаяние Марианну, оттесняя на второй план ее безукоризненные руки и даже эту тяжелую черную гриву, густую и шелковистую, которая ниспадала ниже пояса… Это от отца унаследовала Марианна свой внешний облик.

Ее мать была совершенно светлой, но в крови девушки старые овернские соки, в которых жила память о мавританских рыцарях Абдермана, смешались с кровью флорентийских предков, чтобы победить британскую долю неясной Анны Селтон.

Марианна горестно вздыхала, все еще видя перед собой томные прелести Иви Сен-Альбэн. Она пыталась успокоиться, убеждая себя, что Франсис выбрал ее, значит, она ему нравится. Однако он еще никогда не говорил, что любит ее, и в нем не было заметно признаков страсти. Правда, на это, возможно, не было и времени… Все произошло так стремительно! Тем временем Марианна была на пороге этой волнующей ночи, как у берега незнакомой страны, полной ловушек, неизвестности и опасностей. Книги, которые она любила читать, были слишком сдержанны в описании брачных ночей. В них молодая супруга появлялась покрасневшая, со стыдливо опущенными очами, но с неизменным внутренним озарением, какое Марианна тщетно пыталась в себе обнаружить. Она отвернулась от зеркала и улыбнулась мистрис Дженкинс, которая никому не уступила права подготовить ее «малютку» к этой великой ночи и сейчас приводила в порядок сброшенную одежду. Экономка в свою очередь улыбнулась.

– Вы такая красивая, мисс Марианна, – сказала она с ободряющим видом, – и вы обязательно будете очень счастливой. Не надо быть такой грустной!

– Я не грущу, Дженкинс… просто нервничаю. Вы не знаете, эти господа покинули трапезную?

– Сейчас посмотрю.

Нагруженная бельем, Дженкинс вышла, а Марианна машинально подошла к окну. Ночь была темная, беззвездная. Длинные космы тумана плыли по парку как привидения. Почти ничего не было видно, но девушке не было необходимости видеть, чтобы представить себе лужайки Селтон-Холла, их сине-зеленую необъятность, только слегка тронутую осенью. Она знала, что они теряются вдали, в густой тени вековых дубов. Дальше шли пологие холмы с могучими лесами Девона, где так хорошо было скакать за ускользающей лисицей или по следу оленя. Марианна любила эту предвещавшую зиму туманную пору, посиделки возле костра, на котором жарились каштаны, сумасшедшие скачки, скрип серебряных коньков на замерзшей глади прудов среди покрытого инеем камыша, – все то, что было ее простым счастьем ребенка и девушки. До сегодняшнего вечера Марианна еще не понимала, до какой степени она любит это древнее поместье и эту типично английскую сельскую местность с ее отлогими холмами из краснозема, принявшими в свои объятия ее сиротское детство. Ей хотелось бы сейчас, перед ночью, отдающей ее Франсису, пробежаться в лес, чтобы набраться у деревьев волшебной силы, перед которой растают бесконечные страхи и беспокойство. Ибо в этот волнующий час новобрачная понимала, что она просто боится, ужасно боится разочаровать «его», показаться неловкой или недостаточно привлекательной. Если бы Франсис хоть раз, один-единственный раз обнял ее раньше! Если бы он нашептывал ей те слова любви, которые рождают доверие и убивают стыдливость!.. Но нет, он всегда проявлял безукоризненную учтивость, сердечную, конечно, но никогда еще Марианна не замечала в серых глазах своего жениха того огонька страсти, который она так хотела в них зажечь. Без сомнения, эта ночь принесет ей все: волнующие и успокаивающие слова, властные и нежные ласки. От ожидания этого пересыхало во рту, холодели руки и ноги. Никогда, несомненно, девушка не была до такой степени готова стать покорной, обожающей рабыней своего супруга, ибо Марианна чувствовала, что за любовь Франсиса она готова на все!

Очевидно, она не совсем ясно представляла себе, что это значит – «принадлежать кому-либо». Тетки Эллис не было больше, чтобы спросить об этом у нее, если допустить, что она была компетентной в этом вопросе, а уж старая Дженкинс наверняка ничего не знала. Но Марианна сама стыдливо догадывалась, что это состояние должно произвести в ней такую метаморфозу, которая изменит в ней все представления о мире. Будет ли она так же любить поля и леса, если Франсис не любит их? Легкий скрип открывавшейся двери прервал ее мечтания. Вернулась Дженкинс, и Марианна, оставив окно, резко повернулась к ней лицом.

– Итак, – спросила она, – где же они находятся? Наши гости уже разошлись по своим комнатам?

Мистрис Дженкинс ответила не сразу. Она сняла очки и стала их заботливо протирать. Девушка тотчас подумала, что что-то не в порядке. Дженкинс всегда делала так, когда не знала, что ответить и искала нужные слова.

– Так что же? – Марианна теряла терпение.

– Почти все разошлись, миледи, – выговорила наконец экономка, водружая на нос очки.

– Почти все? А кто же еще остался внизу?

– Ваш супруг… и этот иностранец из Америки.

Уязвленная новобрачная поджала губы. Чем мог заинтересовать американец Франсиса, чтобы удержать его в такой час, когда он должен был думать только о юной супруге? Безусловно, Язон Бофор был последним, о ком она хотела бы говорить в этот момент.

– Они задержались у бутылок с портвейном?

– Нет. Они в игорной комнате.

– Они играют в такой час?

Мистрис Дженкинс развела руки в знак своего бессилия перед недоверчивой миной Марианны. Та открыла было рот, чтобы сказать что-то, но передумала. Медленно повернувшись на каблуках, она снова подошла к окну. Даже старой Дженкинс, которая ее вырастила, она не хотела показать свое разочарование. Как мог Франсис проводить время за глупой карточной игрой, когда она его ждала, дрожа от чувства, сжимавшего желудок и причинявшего боль в сердце?

– Он играет! – процедила она сквозь зубы. – Он играет, а я… я жду…

Она почувствовала, как в ней неудержимо закипает гнев. Тетка Эллис ценила учтивость превыше всего, и она не потерпела бы подобного поведения со стороны Франсиса. А герои романов тем более так не поступали. Это был, конечно, незначительный инцидент, но он подтверждал пустоту, оставленную после себя старой девой, и одиночество племянницы.

«У меня есть только он, – подумала она с горечью. – Как он не понимает этого? Я так… так нуждаюсь в нем!»

Она с силой зажмурила глаза, чтобы удержать набежавшие слезы. Не имея терпения в числе своих главных достоинств, она боролась с желанием броситься вниз и вырвать своего мужа из общества Бофора, настолько ее раздражала мысль, что он теряет время с американцем. Уже то, что Бофора пригласили провести ночь в замке, было само по себе неприятно. У Марианны было ощущение, что с его появлением что-то нависло над домом: если не угроза, то по крайней мере предчувствие ее. Возможно, в этом виновата антипатия, которую он вызывал у нее, но, хотя она и пыталась успокоиться, это смущение не проходило.

– Может быть, вы позволите помочь вам лечь в постель? – раздался позади нее робкий голос мистрис Дженкинс. – Будет лучше… более прилично, если вы будете в постели, когда придет милорд.

– Когда он придет? – бросила злобно Марианна. – Только придет ли он?

Она страдала одновременно и от уязвленной гордости, и от любви.

Неужели она значила так мало в глазах Франсиса? Может быть, у него была совсем иная концепция любви, не такая, как у семнадцатилетней девушки?.. Тут она почувствовала жалость к Дженкинс, которая со страдающим видом наблюдала за ней.

– Мне совсем не хочется ложиться, – добавила она со спокойствием, стоившим ей немало усилий. – Я лучше побуду на ногах. Но вы, моя дорогая Дженкинс, идите спать. Я… я немного почитаю…

В подтверждение этих слов она взяла наугад книгу из шкафа, умостилась в кресле и послала мистрис Дженкинс улыбку, которая, однако, не могла обмануть ту. Она слишком хорошо знала Марианну, чтобы не догадаться, когда та пытается убедить других в том, во что не верит сама. Но уже и это было хорошо, что молодая женщина показывает образец достойного поведения в тот момент, когда, по мнению Дженкинс, ее супругу его явно недостает. Она больше не настаивала, сделала реверанс и после торжественного «спокойной ночи, миледи», ласково улыбаясь, удалилась.

Едва за ней закрылась дверь, как Марианна швырнула книгу в угол и залилась горькими слезами.

Неужели партия в карты может так долго продолжаться? Два часа спустя Марианна уже проделала все, к чему могли побудить ее разочарование и растущая нервозность. У нее дрожали ноги от непрерывного метания по комнате, носовой платок был изорван зубами в клочки, лицо пришлось умыть, чтобы избавиться от следов бесконечных слез… Сейчас, с сухими глазами и горящими щеками, она призналась себе, что ей страшно…

Такое опоздание необъяснимо! Никакая карточная игра не могла служить оправданием в свадебный вечер. Возможно, с Франсисом что-то случилось… И в воображении девушки стали возникать одно за другим самые ужасные предположения… Может быть, он заболел? Ее охватило непреодолимое желание бежать вниз, чтобы посмотреть, что с ним такое. Но на пороге остатки самолюбия удержали ее. Если действительно Франсис занят в салоне этим глупым вистом, она оказалась бы в смешном положении.

Взяв себя в руки, новобрачная решила сделать единственное в этом положении, что не уронило бы ее достоинства: запереть дверь, лечь в постель, потушить свет и спать… или хотя бы представиться спящей, ибо вряд ли гнев и обида дадут ей заснуть.

Повсюду в доме царила тишина. Сквозь полуоткрытое окно доносились шумы засыпавшей усадьбы. Крик запоздалого козодоя послышался в глубине леса. Марианна подошла к двери, задвинула засов и, сбросив на бегу халат, бросилась в кровать. Но едва она успела опустить свою темную голову на кружевную подушку, предварительно сбросив презрительным жестом предназначавшуюся Франсису на пол, как в дверь тихо постучали.

Бешеные удары сердца сотрясали ее грудь, и она замерла, не зная, что предпринять. Она разрывалась между злостью, предлагавшей ей притвориться спящей и не открывать дверь, и любовью, толкавшей ее с распростертыми объятиями навстречу тому, кого она так ждала. Стук повторился… Марианна не могла больше выдержать. Соскользнув на пол, она босиком побежала к двери, открыла ее и… отшатнулась с возгласом изумления. На пороге стоял не Франсис, а Язон Бофор.

– Могу я войти на минутку? – спросил американец, показывая в улыбке крепкие белые зубы. – Мне надо поговорить с вами.

Сообразив внезапно, что прозрачность ночной рубашки практически не скрывала тайн ее тела, Марианна с криком ужаса бросилась к своему халату и торопливо надела его. Когда она исчезла в волнах кружев и батиста, она достаточно успокоилась, чтобы встретить лицом к лицу нежданного гостя. Она была до того разъярена, что голос ее звенел от гнева, когда она спросила:

– По-видимому, посещение в подобный час вам не кажется неуместным, сударь, иначе вы не посмели бы стучать в мою дверь. Что вы можете сказать достаточно важного, чтобы оправдать свой поступок? Я жду моего мужа и…

– Вот именно, я и пришел сказать, что он не придет… по крайней мере этой ночью!

В мгновение ока все страхи Марианны вернулись, и она горько упрекнула себя за то, что отвергла их. Что-то случилось с ее Франсисом! Но она не успела осознать свои опасения: американец словно читал по ее глазам.

– Нет, – сказал он, – с ним не произошло ничего плохого.

– Тогда это вы напоили его до потери сознания, и теперь он пьян?

Не дождавшись разрешения, Язон вошел и старательно закрыл за собой дверь, не обращая внимания на нахмуренные брови Марианны. Он оказался в комнате, прежде чем она заметила, что он вошел. Затем он подошел к ней и рассмеялся.

– Какое воспитание получили вы, мадам? По вашему мнению, единственная вещь, которая может удержать мужа у порога брачной комнаты, это пьянство? Где, к дьяволу, учили вас хорошим манерам?

– Что вам за дело до моего воспитания? – воскликнула уязвленная смехом американца девушка. – Скажите только, что случилось с Франсисом, и убирайтесь!

Язон сделал гримасу и закусил губу.

– Очевидно, гостеприимство не является одной из ваших добродетелей? Однако то, что я должен вам сказать, потребует немало времени… и усилий. Вы позволите?

Поклонившись с явной иронией, он уселся в объемистое кресло, стоявшее у камина, вытянул перед собой длинные ноги в сапогах, затем поднял глаза на девушку.

Стоя у изголовья кровати со скрещенными на груди руками, она боролась с растущей яростью, превратившей ее глаза в сверкающие изумруды. Какое-то время пришелец задумчиво смотрел на нее, не находя слов перед этой цветущей юностью, возможно, из-за чего-то более волнующего, тайного… Эта девушка обладала грацией чистокровного животного, смягченной теплом женственности, которая затронула самые сокровенные струны души американца. Он вспомнил, также не без удовольствия, то очаровательное мимолетное зрелище, которое она ему подарила только что, когда открыла дверь. Но чем дольше он смотрел на нее, тем больше поднимался в нем гнев против Франсиса Кранмера и против самого себя, попавшего из-за их обоюдных промахов в невозможное положение.

Тем временем его безмолвный экзамен вывел из себя Марианну, и ее терпение лопнуло.

– Сударь, – бросила она горячо, – если вы не покинете немедленно мою комнату, вы будете выброшены отсюда, если не моим мужем, раз вы говорите, что он не придет, то моими людьми.

– На вашем месте я бы этого не делал. Мы и так уже: вы, ваш супруг и ваш покорный слуга – попали в достаточно деликатную ситуацию, чтобы добавлять к ней еще и ночной скандал. Предоставьте вашим людям спокойно спать и выслушайте меня. Сядьте, пожалуйста, в то кресло. Я уже говорил, что нам надо побеседовать со всей серьезностью, и я прошу вас терпеливо выслушать меня.

Все следы насмешки исчезли с его лица. Во взгляде синих глаз моряка появилась каменная тяжесть. Он распорядился, и Марианна машинально послушалась его. Она подошла к креслу и села, заставляя себя успокоиться. Ее инстинкт подсказывал, что произошло что-то, что потребует от нее полного контроля над всеми ее чувствами. Она глубоко вздохнула.

– Я слушаю вас, – сказала она холодно. – Но будьте кратки! Я устала.

– Не похоже. Послушайте, леди Кранмер, – он сознательно делал акцент на имени, – то, что вы узнаете, может быть, покажется вам странным, но я считаю вас способной встретить, не дрогнув, некоторые обстоятельства… весьма неожиданные.

– Слишком любезно! Откуда у вас такое хорошее мнение обо мне? – спросила с насмешкой Марианна, пытавшаяся скрыть под принужденной иронией растущее беспокойство.

К чему все-таки клонит этот человек?

– Благодаря тому, что веду суровую жизнь, я научился определять достоинства любого существа, – сухо ответил Бофор.

– Тогда оставьте разглагольствования и идите прямо к цели. Что вы хотите мне сообщить?

– Извольте. Мы с вашим мужем играли этим вечером.

– В вист? Я знаю… и несколько часов, мне кажется.

– Действительно. Мы играли, и Франсис проиграл!

Гримаса презрения появилась на прекрасных губах девушки. Она поняла, куда клонит американец. Только это? Просто разговор о деньгах…

– Я не понимаю, почему это касается меня. Мой муж проиграл… он заплатил, вот и все!

– Он уже заплатил, но речь идет не о нем. Вы тоже будете платить.

– Что вы хотите сказать?

– Что лорд Кранмер проиграл не только то немногое, чем он владел, но также все то, что вы принесли ему в приданое.

– Что? – вскричала Марианна, смертельно побледнев.

– Он проиграл ваше достояние, ваши земли, владельцем которых он недавно стал, этот замок со всем его содержимым… и еще больше, – почти кричал Бофор с поразившей девушку внезапной яростью.

Она поднялась, но ноги у нее так дрожали, что ей пришлось опереться о кресло. У нее появилось вдруг ощущение, что ее погрузили в океан безумия, где все летело кувырком. Даже стены ее комнаты потеряли свою стабильность и понеслись в неистовой сарабанде.

Конечно, ей приходилось часто слышать от тетки и аббата де Шазея исполненные сожаления рассказы о пагубной страсти к игре, охватившей английскую молодежь, о бесконечных и ожесточенных партиях, в ходе которых целые состояния переходили из рук в руки; о нелепых пари по самым неправдоподобным поводам, где ставкой было все, что угодно, вплоть до жизни. Но ей никогда не пришло бы в голову, что Франсис, с его благородством, его хладнокровием и необычайным самообладанием, мог дойти до подобного безумства. Это не было возможным! Это не могло быть возможным! Ни за что!

Она смерила Бофора взглядом, полным злобы и презрения.

– Вы лжете! – выговорила она как можно спокойнее. – Мой муж не способен на подобный поступок!

– Что вы об этом знаете? Вы давно знакомы с человеком, который сегодня женился на вас?

– Моя тетка знала его с детства. Этого мне достаточно.

– Кто может похвастаться знанием сокровенных мотивов пристрастия женщины? Я допускаю, что леди Селтон никогда не слышала, что Франсис Кранмер азартный игрок. Как бы там ни было, – добавил американец более твердым тоном, – я вам не солгал. Ваш муж проиграл все, чем вы владели… и еще больше!

Марианна слушала моряка с возрастающим нетерпением. Его развязность, настойчивый взгляд синих глаз были ей неприятны, но конец фразы заставил ее насторожиться.

– Вы уже второй раз произносите эти непонятные слова. Что вы хотите сказать вашим «и еще больше»?

Язон Бофор ответил не сразу. Он догадывался, что девушка натянута, как лук, может быть, на пределе напряжения, предшествующем излому. Но он узнал также, что она может выдержать любое потрясение, и это ему нравилось. Он любил бороться с достойным противником.

– Так чего же вы ждете? – надменно спросила Марианна. – Вы вдруг испугались или выискиваете подходящую ложь?

– Я просто спрашиваю себя, – медленно сказал американец, – как вы воспримете продолжение моих… так сказать, признаний?

– Говорите как вам угодно, только побыстрее!

– Когда лорд Кранмер проиграл все, когда ему уже нечего было поставить, он хотел в припадке гнева одним ударом вернуть все утраченное. Он предложил мне поставить против всего проигранного нечто бесконечно более ценное…

Он снова остановился, словно упершись в последние слова, которые перед этими ясными глазами приняли чудовищное значение, а охваченная ужасом Марианна, потеряв голос, не могла предложить ему продолжать. Ее «что» было просто дыханием.

– Вас, – ответил тихо Бофор.

Один слог, один-единственный слог, но он огнем пронзил Марианну, как выпущенная в упор пуля из пистолета. Ей показалось, что она теряет сознание, и, чтобы удержаться на ногах, она стала отступать, ища оледеневшими руками опору сзади, пока не ощутила успокаивающее тепло каминной кладки. На этот раз она была убеждена, что сходит с ума, если только он, этот наглец, не был сумасшедшим. Но он держался так спокойно, так самоуверенно, в то время как корабль ее самообладания шел ко дну. Волна отвращения поглотила ее, вызывая тошноту. К счастью, стены дома остались на своем месте, она ощутила их прочность под руками, на них можно было опереться, иначе она была бы убеждена, что ей снится кошмарный сон. Она с ненавистью взглянула прямо в лицо Бофору:

– Если я не потеряла рассудок, сударь, значит, это сделали вы. Разве я рабыня, которую можно продать или променять по своей прихоти? Даже если лорд Кранмер был настолько подлым или настолько безумным, чтобы поставить на карту достояние, полученное им только сегодня, он мог проиграть только то, что ему принадлежит… а я не принадлежу ему! – выкрикнула она таким яростным тоном, что американец вздрогнул.

– Перед лицом закона вы принадлежите ему, – начал он елейным голосом. – И не возмущайтесь напрасно: ставкой были не вы, не ваша жизнь, а… единственно эта ночь, которая теперь принадлежит мне. Последний выигрыш дал мне право встретиться здесь с вами вместо вашего супруга… и исполнить его обязанности!

Для одного раза это было уж слишком! Кто слышал когда-либо подобную вещь? Даже палач нежной Клариссы Гарлоу, мерзкий Ловелас, о чьих похождениях Марианна совсем недавно читала, никогда не посмел бы произнести что-нибудь до такой степени непристойное! К какому же сорту женщин отнес ее этот бесстыжий иностранец!

Марианна выпрямилась во весь рост, пытаясь вспомнить те звучные, но непонятные ей ругательства, которыми обменивались иногда конюхи во дворе. Ей казалось, что это принесет облегчение. Не вспомнив ничего, она удовольствовалась повелительным жестом в сторону двери.

– Уйдите, – только и сказала она.

Вместо того чтобы повиноваться, Язон Бофор взял стул и коленом оперся о него. Марианна увидела, как побелели суставы его загорелых рук, впившихся в спинку стула.

– Нет, – ответил он спокойно. Затем, восхищенный этой грациозной белой фигурой и тем воспоминанием, когда он мельком увидел ее тело, он продолжал: – Послушайте меня… Попытайтесь выслушать меня без гнева. Ведь вы не любите этого надутого фата и эгоиста, вы не можете его любить!

– Я не собираюсь обсуждать мои чувства с вами… и еще раз прошу вас уйти!

Американец сжал челюсти. Эта девчонка пыталась унизить его своими царственными манерами. Обозленный больше на себя, чем на нее, он дал выход своему гневу.

– Тем хуже для вас! – закричал он. – В любом случае вы для него потеряны! Никакая женщина не может любить человека, который посмел поставить на карту ее первую ночь любви… если только она не столь же презренна, как он. С его согласия вы принадлежите мне на всю эту ночь. Так пойдемте, пойдемте со мной!.. Используйте эту ночь, на которую он освободил вас! Я не прикоснусь к вам, но я увезу вас далеко от него, в мою страну… Я сделаю вас счастливой… Перед нами океан, который навсегда отделит вас от этого недостойного человека…

– И соединит меня с другим, не более достойным! – уколола Марианна, понемногу обретавшая хладнокровие, в то время как моряк приходил в возбуждение.

Впервые в жизни она почувствовала свою власть над мужчиной, достаточную, по крайней мере, чтобы заставить городить вздор этого неприятного американца. Она не устояла перед естественным искушением испытать его.

– Если вы, сударь, делаете мне предложение, диктуемое рыцарским поведением, у вас есть более простой способ доказать его.

Когда неожиданно охвативший его страстный порыв был внезапно остановлен, Язон Бофор сухо спросил:

– Какой?

– Верните мне этот замок, земли, все достояние, которое вы приобрели таким недостойным путем. Они принадлежали лорду Кранмеру слишком недолго, чтобы он мог ими распоряжаться. Тогда, естественно, я смогу думать о вас не только без гнева, но даже с приязнью. Что же касается того, чтобы хоть на час отдаться вам, мне кажется, вы сами никогда в это не верили.

Молния гнева промелькнула в глазах американца. Его соколиный профиль стал еще жестче. Он отвернулся, возможно, чтобы избавиться от обольстительных чар этой женщины-ребенка, с виду наивной, но показавшей образец удивительного хладнокровия.

– Это невозможно! – сказал он глухо. – Игра обернулась для меня непредвиденной удачей. Мой корабль «Красавица Саванны» разбился о скалы у вашего Корнуэльса. Только трое спаслись при кораблекрушении, и все, чем я владел, осталось там. С деньгами, которые я выручу за ваши земли, у меня снова будет корабль, экипаж, провиант, груз… Однако…

Он резко повернулся и окинул ее взглядом, полным желания, более сильного, чем голос рассудка.

– Однако, – продолжал он внезапно охрипшим голосом, – я верну вам их, эти земли и замок, я достаточно безумен для этого, если вы согласитесь заплатить последний долг: подарите мне эту ночь… и на рассвете я исчезну. Вы сохраните все.

Говоря, он медленно приближался к ней, зачарованный этим белоснежным чудом, этой королевской грацией. Словно молния, промелькнуло в сознании Марианны то, что могло произойти: всего час в объятиях этого человека, и он исчезнет, оставив ее одну во вновь обретенном Селтон-Холле. И тут же волна подозрительности и недоверия затопила ее, и она почувствовала, что много воды утечет, пока она снова сможет верить кому-нибудь. Кто может ей гарантировать, что на рассвете, удовлетворив свое скотское желание, которое даже невинная девушка могла прочесть в обнаженном и кричащем виде на лице моряка, этот человек сдержит слово и вернет то, что, как он говорит, так ему необходимо? Только что он обещал не прикасаться к ней, если она последует за ним, а теперь посмел предъявить свои постыдные домогательства!

Мысли ее закружились в лихорадочном водовороте, в то время как Язон приближался. Когда он коснулся ее, Марианна вздрогнула от отвращения.

– Никогда! – закричала она. – Возьмите все, что находится здесь, раз вы заявляете, что это принадлежит вам, но не прикасайтесь ко мне. Ни вы, ни кто-либо другой! Завтра утром вы можете выгнать нас отсюда: лорда Кранмера и меня… но до тех пор я останусь одна в моей постели.

Руки, уже готовые сжать ее в объятиях, опустились. Язону потребовалось немало усилий, чтобы обуздать себя. Марианна видела, как его худое, только что возбужденное страстью лицо превращается в каменную маску пренебрежения. Он пожал плечами.

– Вы дурочка, леди Кранмер! И, учитывая все, вы с вашим благородным супругом представляете собой отличную пару. Желаю вам все счастье мира! Я думаю, что вы скоро узнаете, какое счастье жить рядом с человеком, достаточно умудренным жизненным опытом, для которого вы отныне потеряли всякую рыночную стоимость. Впрочем, это ваше дело! Вы можете оставаться здесь еще несколько дней, пока мои доверенные люди не войдут во владение имением. Что касается меня, то я уезжаю немедленно. Прощайте…

Он склонился в сухом поклоне, повернулся и пошел к двери. Марианна непроизвольно шагнула вслед этому человеку, уносившему с собой, как простой багаж, все ее воспоминания детства, все, что было ей дорого. Она с тоской подумала о леди Эллис, которая так любила свое поместье и отныне будет почивать, так же как и другие Селтоны, в чужой земле. Но она и не подумала просить о милости. Ее гордость протестовала против этого. Подступающие рыдания сдавили ей горло.

– Я ненавижу вас! – простонала она, сжав зубы. – Вы не представляете себе, до чего я вас ненавижу! Мое единственное желание – увидеть вас мертвым, и пока я живу, моя ненависть будет вас преследовать!

Он снова обернулся, смерил ее с головы до пят и насмешливо улыбнулся углом рта.

– Можете меня ненавидеть сколько вам угодно, леди Кранмер! Я сто раз предпочту ненависть равнодушию. Кстати, разве не говорят, что губы женщины хранят подлинный вкус любви? И действительно… почему бы не убедиться в этом?

Прежде чем Марианна смогла предвидеть его намерение, он тремя большими шагами преодолел разделявшее их пространство и с силой обхватил ее. Полузадушенная девушка оказалась пленницей железных объятий, с губами, запечатанными повелительно прижатым жестким ртом. Она отчаянно отбивалась, но Язон держал ее крепко, и, несмотря на яростные попытки освободиться, все было напрасно. Ей казалось, что по ее телу пробегают то горячие, то ледяные волны, пронизывающие ее с каждым разом незнакомым и волнующим ощущением. Совершенно бессознательно сопротивление Марианны ослабевало, гасло. Этот рот был таким теплым после всего обрушившегося на нее холода. И вдруг он чудесным образом стал податливым, ласкающим… Марианна с волнением почувствовала, как нежная рука скользнула по ее шее и зарылась в шелковистой массе волос, захватив в плен ее голову. Это было как во сне… сне, не лишенном очарования…

И затем, внезапно, она оказалась свободной… стоя на ватных ногах и с шумящей головой, одна среди колеблющегося мира. Совсем рядом с ней раздался отвратительный издевательский смех американца:

– Благодарю за ваше соучастие, моя дорогая леди Марианна, но вы должны мне одну ночь, не забывайте этого! Однажды я приду за расчетом… Слишком большой утратой было бы упустить возможность познать радости любви с такой женщиной, как вы, ибо вы созданы для нее.

Легкий стук двери позволил багровой от стыда Марианне открыть глаза, закрытые, чтобы не видеть насмешливое лицо ее палача. Он уехал. Она осталась наконец в одиночестве, но это было одиночество отверженной, оказавшейся среди руин. Потому что ей не осталось ничего ни от прошлого мира, ни от ее детства: дом, богатство, любовь и даже ее самые дорогие мечты – все было уничтожено одним ударом. Осталось только немного теплого еще пепла, разносимого ветром. Поместье будет продано для того, чтобы на море стало одним кораблем больше! Конский топот раздался под ее окном, отдалился и замер. Не было необходимости выглядывать, она и так догадалась, что это ускакавший от причиненного им горя Язон Бофор. Теперь Марианне надо было поразмыслить над бедственным положением, в котором он ее оставил… Сохраняя спокойствие, она уселась в кресло, только что послужившее американцу. Вокруг нее и во всем замке царила полная тишина.

Когда она полчаса спустя очнулась от печальной задумчивости, у нее было ощущение, что она заново появилась на свет после страшных, мучительных родов. От юной и наивной Марианны, бросившейся очертя голову в мираж первой любви, больше ничего не осталось.

Теперь в ней поселился всепоглощающий гнев. Гнев, требующий отмщения. И эту жажду мести Марианна решила утолить немедленно. Франсис предал ее, продал и унизил. И за это он должен заплатить.

Она сбросила халат и рубашку, в которых уже не было нужды, и надела темно-зеленый костюм для верховой езды. Наскоро уложив свои роскошные волосы, она покинула комнату. В коридоре ее охватила угнетающая тишина, тишина ожидания, как в лесу перед бурей, когда все живое ждет, затаив дыхание.

Закинув на руку шлейф амазонки, Марианна – легкая тень в мире теней – скользила по дубовой лестнице так, что ни одна дощечка не скрипнула. Дойдя до последней ступеньки, она в нерешительности остановилась. Все было таким мрачным! В какой комнате может находиться Франсис? Он приехал в Селтон-Холл за час до церемонии, и ему не отвели специального помещения.

Тонкий слух девушки уловил позвякивание стекла. Теперь она без колебаний направилась к будуару ее тетки и открыла дверь. Франсис был там.

Полулежа в глубоком кресле и положив ноги в элегантных туфлях на зеленый бархат стола, уставленного бутылками и стаканами вокруг большого бронзового канделябра, он сидел спиной к двери и не услышал, как вошла Марианна. Она приостановилась на пороге, по-новому глядя на человека, чье имя носила. По внезапной боли, пронзившей ее сердце, она поняла, что разочарования и гнева было недостаточно, чтобы убить ее любовь. Конечно, Франсис внушал ей отвращение, как то диковинное растение, пожиратель насекомых и мелких зверьков, чьи сжимающиеся мертвенно-бледные ветви она видела в оранжерее лорда Монмута в Бате. Ее любовь к нему была подобна ядовитому цветку, который она решила отныне вырвать, даже если при этом ее сердце будет навсегда искалечено. Но боль при этом будет невыносимая!

В яростном исступлении, смешанном со страданием, она созерцала чистый профиль своего мужа, мягко очерченные губы, так и не подарившие грезившихся поцелуев, изящные руки, державшие в настоящий момент полный стакан, сквозь который Франсис посматривал на пламя камина. Эти руки никогда уже не будут ласкать ее, ибо она решила с непреклонным намерением убить Франсиса Кранмера. Оставя в покое отдыхающего супруга, взгляд Марианны обежал вокруг комнаты и остановился на одном из элементов украшения этого удивительного будуара, полного охотничьего снаряжения и оружия: на ковре с прекрасными миланскими шпагами, которыми девушка не раз пользовалась в схватке со старым Добсом, ее учителем. Она тихо подошла и сняла одну из них, со знакомым ей тонким и прочным клинком. Крепче сжав рукоять и убедившись, что она не скользит в руке, она приблизилась к мужу. Шпага легко могла пробить обивку кресла и сидящего в нем человека. И Марианна собиралась ударить без малейших угрызений совести сзади, как палач ударяет топором коленопреклоненную жертву у своих ног. Она сама была правосудием!.. Этот человек предал ее, он разбил ей сердце. И он должен умереть. Она занесла руку… Кончик шпаги коснулся кожи кресла.

Но вдруг рука ее ослабла. Шпага опустилась вниз. Нет!.. Она не могла ударить так, сзади, человека, которого она приговорила к смерти. Она ненавидела его всей силой своей поруганной любви, но с такой же силой она отвратила мысль убить вероломно, не дав жертве ни малейшего шанса на спасение. Ее естественная честность отвергла такую упрощенную экзекуцию, даже если Франсис стократ ее заслужил.

У нее родилась идея. Раз уж ее совесть требует, чтобы у виновного был какой-то шанс, почему бы не заставить его драться на дуэли? Марианна виртуозно владела шпагой и была уверена в своих силах. Имея превосходство даже над тренированным мужчиной, она вполне могла победить его и убить. А если Франсис окажется сильнее ее, если он одержит верх, она умрет без сожаления, унося свою нетронутую чистоту и разбитую любовь в страну, где ничто больше не имеет значения.

Она вышла из отбрасываемой креслом тени и взмахнула в воздухе шпагой. Свист клинка заставил Франсиса повернуть голову. Он посмотрел на девушку с неподдельным изумлением, которое тут же сменилось насмешливой улыбкой.

– Вот это так наряд для первой брачной ночи!.. Что это вы разыгрываете?

И это все, что он нашел сказать ей после своего бесстыдного поведения! Он должен был бы проявить хоть некоторое смущение! Но нет, он спокойно отдыхал, в лучшем расположении духа, чем обычно! И он еще посмел насмехаться над нею!

Сдерживая негодование, Марианна холодно произнесла полные пренебрежительной иронии слова:

– Вы проиграли меня, словно мешок с деньгами, продали, как рабыню. И тем не менее вы считаете, что не должны мне представить никаких объяснений?

– Только и всего?

Со скучающей улыбкой Франсис Кранмер умостился поглубже в кресле, поставил на стол стакан и сложил руки на животе, словно приготавливаясь поудобней заснуть.

– Этот Бофор настоящий романтик! Он готов был поставить против вас все сокровища Голконды.

– Которых он не имел.

– Действительно! Но я уверен, что если бы он проиграл, он похитил бы их, чтобы заплатить за вас полную стоимость! Черт возьми, дорогая, у вас такой поклонник… К несчастью, это я проиграл. Что поделаешь, попадаются дни, когда бываешь не в ударе!

Насмешливый тон подхлестнул гнев Марианны. Это повернувшееся к ней красивое улыбающееся лицо не вызывало в ней ничего, кроме отвращения.

– И вы рассчитывали, что я заплачу ваш проигрыш? – спросила она возмущенно.

– Конечно, нет! Вы хорошего происхождения, хотя и наполовину француженка. Я был уверен, что вы выбросите нашего американца за дверь. И я был прав, так как слышал, как он ускакал, а вы здесь! Но какого дьявола крутите вы эту шпагу? Оставьте ее, дорогая, пока не произошла какая-нибудь неприятность.

С сонным видом он протянул руку, наполнил стакан и поднес его ко рту. Марианна с омерзением отметила багровые пятна, покрывавшие аристократическое лицо Франсиса. До полного опьянения было уже недалеко… Дрожащими пальцами он распустил свой высокий муслиновый галстук. Превозмогая отвращение, она следила, как он выцедил до последней капли янтарный напиток, затем сухо распорядилась:

– Встаньте!

Он ограничился тем, что вопросительно поднял бровь.

– Э! Мне встать? Это зачем же?

– Я думаю, вы не собираетесь драться сидя в кресле?

Говоря это, она взяла другую шпагу и бросила ему. Машинально он схватил ее на лету, и от этого злость оскорбленной девушки еще больше возросла. Он был не настолько пьян, чтобы утратить ловкость. Он даже не мог принести позорных извинений в своей беспомощности. С нарочитым изумлением он рассматривал сверкающий клинок.

– Мне драться? Но с кем?

– Со мной! Живей, сударь, вставайте! Вы посмели сделать меня ставкой в игре, нанеся мне этим смертельное оскорбление. Теперь вы должны дать мне отчет. Имя, которое я ношу, не позволяет оставлять безнаказанным оскорбление.

– Это мое имя носите вы отныне… и я имею право делать с моей женой то, что мне вздумается, – жестко отрезал Франсис. – Мне принадлежат ваши тело, душа и имущество. А вы всего лишь… моя жена! Перестаньте строить из себя дурочку и оставьте в покое оружие, с которым вы не знаете что делать.

С презрительной улыбкой Марианна взялась пальцами за кончик шпаги и стала небрежно играть с гибким клинком.

– Я не приглашаю вас сыграть в чет-нечет, лорд Кранмер. И здесь речь идет не о вашем имени. Я не хочу больше слышать его! Оно вызывает у меня отвращение! Я говорила об имени д'Ассельна. Это его вы замарали, предали и продали в моем лице. И я клянусь, что вам осталось недолго жить и заниматься бахвальством…

Насмешливый хохот Франсиса прервал ее речь. Развалившись в кресле, закинув голову и широко разинув рот, он смеялся во все горло, но звонкие раскаты его смеха оставляли Марианну невозмутимой. Человек, которого она открыла для себя час назад, настолько отличался от того, каким она его представляла, что его поведение даже не заставляло ее страдать. Страдания придут позже. А в этот момент Марианна была еще под впечатлением сделанных разоблачений и бурлящего в ней гнева.

Тем временем Франсис воскликнул:

– Да знаете ли вы, что вам цены нет? Очевидно, склонностью к театральным эффектам вы обязаны вашей французской крови? Любой, кто увидел бы вас в роли Немезиды, одетой в зеленое сукно, не поверил бы своим глазам и задохнулся от смеха. Ну-ка, оставьте, дорогая, эти величественные позы и угрожающие жесты, – добавил он небрежно. – Они не подходят ни вашему возрасту, ни вашему полу. И возвращайтесь в свою постель! Завтра мы займемся сборами. Неприятными, должен признаться, но необходимыми…

С тяжелым вздохом лорд Кранмер поднялся наконец со своего седалища, лениво потянулся и докончил, зевая:

– Проклятый вечер! Сам дьявол сидел в пальцах этого американца. Ободрал меня как липку…

Резкий голос Марианны прервал этот монолог:

– Я вижу, что вы не поняли меня, лорд Кранмер. Я отказываюсь быть дальше вашей женой.

– А как вы собираетесь это осуществить? Ведь мы надлежащим образом обвенчаны, вы забыли?

– Вначале я думала добиться расторжения брака в Риме, что не составило бы труда для аббата де Шазея. Но это не смоет оскорбления, нанесенного моему имени. Поэтому я предпочитаю стать вдовой… и убить вас, если только вам не удастся поразить меня, конечно.

Выражение глупой скуки исказило правильные черты лица Франсиса.

– Вы опять за свое? А может быть, вы слегка тронулись умом? Где вы встречали мужчину, сражающегося на дуэли с женщиной? Да какой там женщиной? С девчонкой? Я уже говорил, что вам надо давно идти спать. Хороший отдых развеет ваши кровожадные замыслы.

– Я уже вышла из того возраста, когда спать идут по приказу. Намерены вы – да или нет – дать мне удовлетворение?

– Нет! И убирайтесь к дьяволу с вашими идиотскими французскими правилами чести! И взбрела же в голову вашей матери мысль выйти замуж за одного из этих проклятых пожирателей лягушек! Очевидно, и в самом деле у нее, как и у вас теперь, помутился разум, ибо я слышал, что герцог Норфолкский хотел на ней жениться и…

Он осекся, закричав от боли и бешенства. Раздался зловещий свист шпаги, и на левой щеке отшатнувшегося молодого человека появился багровый длинный рубец. Прижатую к лицу руку тотчас залило кровью.

– Подлец, – выбранилась сквозь зубы Марианна. – Но я заставлю тебя драться. Защищайся или, клянусь памятью оскорбленной тобой матери, ты будешь пригвожден к стене!

Волна ярости залила краской лицо Франсиса, его серые глаза запылали. Марианна прочла в них неумолимое желание убить. Он схватил оставленную на столе шпагу и, согнувшись, с прищуренными глазами, стал приближаться к ней.

– Шлюха, – прошипел он, – ты этого добивалась…

Неуловимым движением Марианна сбросила стеснявшую ее юбку амазонки, оставшись в брюках, заправленных в низкие сапоги, и тут же заняла позицию. Вид ее длинных нервных ног и бедер, обрисованных с анатомической точностью облегающим шелком, вызвал насмешки Франсиса.

– О-ля-ля! Какая фигура!.. Только что я подумал, что уже ничего не получу от этого брака, и решил убить тебя! Но, черт возьми, достаточно будет обезоружить тебя, змея, или, пожалуй, ранить… легко, чтобы спокойно осуществить свои супружеские права. Самая горячая и вместе с тем самая покорная та молодая кобылица, которая отведала хлыста… а я люблю животных с норовом! В них больше крови!

Говоря это, он изготовил оружие. Волнение окрасило его щеки, зажгло беспокойное пламя в глазах, в то время как Марианне открылась обнаженная жестокость этого рта, от которого она ждала только поцелуев. Весь в будущей схватке, Франсис с грубыми подробностями выкладывал ей все, чему подвергнет ее, когда она будет в его власти. Ненависть стерла с него всю сдержанность и стыдливость перед лицом этой семнадцатилетней девушки, к которой он чувствовал теперь презрение и желание любой ценой покорить ее.

Охваченная одновременно разочарованием и отвращением, Марианна слушала его, почти не понимая, почти не слыша… Созданный ее воображением чудесный образ Франсиса растаял. Перед ней был просто полупьяный мужчина, чей рот извергал непристойности. И, постепенно преодолевая отвращение, возвращалось неумолимое желание убить.

Но мало-помалу оскорбительные слова иссякли, в то время как на искаженном лице Франсиса гнев уступил место удивлению, больше напоминавшему беспокойство. Эта стройная темноволосая девушка, в чьих голубых глазах не было и тени страха, билась с ловкостью завзятого дуэлянта. В ее точных действиях – ни малейшего просчета. Казалось, что в проворной руке Марианны сверкал не один клинок, а сотни. Она была одновременно всюду, сражаясь, как тигрица, непрерывно обходя кругом противника, десятки раз меняя позицию. Зловещий лязг шпаг становился все более учащенным, ибо юная девушка постепенно навязала Франсису Кранмеру дьявольский темп.

При дворе принца Уэльского у молодого лорда была большая практика в спортивных боях, и он слыл великолепным фехтовальщиком. Между тем ему пришлось призвать на помощь все свое умение, чтобы защититься от гибкой, прыгающей фигурки в зеленом, которая нападала со всех сторон одновременно, не переставая парировать встречные удары. Ни один мускул не двигался на ее красивом лице. Но по восторженному блеску глаз Франсис понял, что она наслаждалась в эти мгновения. У него появилось неприятное ощущение, что она играет с ним, как кошка с мышкой. В то же время внезапное желание обладать ею забилось глухими ударами в висках. Никогда он не видел ее такой прекрасной, такой притягательной. Сквозь глубокий вырез приоткрытой рубашки виднелись нежные округлости груди с нескромно прилипшим тонким батистом.

Разъяренный сопротивлением той, кого он считал просто смазливой влюбленной дурочкой, охваченный также желанием поскорей окончить бой, чтобы удовлетворить вспыхнувшую страсть, Франсис Кранмер разгорячился и стал делать ошибки. Сказывалась бессонная ночь за картами, курением и выпивкой, одурманившими его рассудок. Заметив это, Марианна удвоила натиск. Франсис хотел нанести ей решительный удар и рванулся вперед. Она парировала его и, скользнув с гибкостью ужа под клинком соперника, ударила… Шпага пронзила грудь Франсиса.

Бесконечное изумление появилось в расширившихся серых глазах молодого человека. Его дрожащая рука выпустила шпагу, зазвеневшую на полу. Он открыл рот, чтобы сказать что-то, но вместо слов только струйка крови потекла по подбородку. Марианна медленно вытаскивала шпагу, в то время как он безвольной массой опускался к ее ногам. Даже не осушив клинок, она отбросила его в сторону и опустилась на колени перед раненым, глаза которого уже помутнели. Неожиданно она почувствовала, что с трудом удерживает слезы. Сейчас, когда он умирал, вся ее ненависть угасла.

– Вы меня ужасно оскорбили, Франсис… Теперь я отомщена. Умрите с миром. Я прощаю вас.

Взгляд молодого человека нашел из-под полузакрытых век девушку, в то время как его неверная рука пыталась коснуться ее. По губам скользнула тень улыбки.

– Я мог бы… любить тебя! – выдохнул он. – Жаль!..

И он со стоном закрыл глаза. Тут же позади коленопреклоненной Марианны раздался настоящий вопль:

– Франсис!.. Бог мой!

Вскочив, девушка едва успела увернуться от Иви, с рыданием бросившейся к безжизненному телу. Она не видела, когда та пришла, не слышала, как открылась дверь. Как долго кузина Франсиса находилась здесь? Что она слышала из их разговора? Нахмурив брови, она разглядывала грациозную фигуру, утопавшую в пушистых белых волнах белого пеньюара, удивляясь неистовой силе ее отчаяния. Обняв тело Франсиса, Иви испускала стоны раненого животного, несовместимые, по меркам Марианны, с горем простой кузины. Но у нее не было времени задавать себе вопросы. Иви уже повернула к ней залитое слезами лицо, которое горе и ненависть сделали неузнаваемым.

– Это вы, не так ли? – прошептала она. – Вы поняли, наконец, что он не любит вас, что он не мог вас любить… Тогда вы убили его! Вам недостаточно было носить его имя, быть его женой перед всеми, получить право прислуживать ему…

– Прислуживать ему? Вы теряете голову! – Марианна пренебрежительно скривила губы: – Женщины из моего рода не прислуживают!.. Что касается этого человека, я убила его в честном бою! Вот две шпаги…

– Но только одна в крови!.. Вы ничтожная маленькая француженка, злобная и ревнивая. Вы знали, что он любил меня, и не могли этого вынести!

– Он вас любит? – Марианна была искренне удивлена. Порочная радость исказила очаровательные черты Иви Сен-Альбэн, радость бросить в лицо ненавистной сопернице жгучую правду.

– Он был моим любовником! Много месяцев мы принадлежали друг другу телом и душой. Он женился бы на мне, но у нас не было денег: ни у него, ни у меня. И вдруг появляетесь вы и ваша выжившая из ума тетка – именно то, в чем мы нуждались: две дурочки, готовые упасть к его ногам с солидным богатством. Завоевать вас было для Франсиса детской забавой. Все пошло, как он предполагал, даже лучше, когда старуха догадалась умереть, оставив все вам! Но до вас таки дошло, не так ли, что он хотел держать вас здесь, в деревенской глуши, а самому жить со мной в Лондоне, со мной и с вашими деньгами! Вот этого вы и не смогли вынести!

Марианна в каком-то оцепенении вслушивалась в эти чудовищные излияния. Перед ней открылась пропасть циничного расчета, объектом которого она была, и хладнокровие этих отверженных, сыгравших на ее наивности и доброте ее тетки. Волна гнева против Иви охватила ее, но не за то, что та унизила Марианну, а за оскорбление памяти тетки.

– Вы недолго наслаждались бы этим богатством, – начала она. – Сегодня ночью ваш драгоценный Франсис проиграл оставшуюся у него малость и все, что я ему принесла. Хозяином Селтон-Холла в настоящее время является Язон Бофор.

Новость сразила Иви, словно выстрел в упор. Ее чудесные синие глаза расширились, рот округлился, а лицо покрыла смертельная бледность.

– Все… богатство?

– Все! Он мне оставил только мою честь, но, кроме того, он посмел было и ею распорядиться. Вы прекрасно видите, что он заслужил смерть! Я могла бы уложить его, как бешеную собаку, выстрелом или ударом шпаги в спину. Но я дала ему равные шансы. Он проиграл… Тем хуже для него.

– Тем хуже для вас также. Вы убили его, и вас повесят! – завыла Иви в отчаянии, которого она не могла сдержать. – Я буду свидетельствовать против вас!.. Ах, вы посмели сразить его, вы, недостойная быть его покорной рабыней! Но вы забыли, что он друг принца Уэльского, который не позволит оставить ваше преступление безнаказанным! А я… я буду свидетельствовать перед судом, я буду лгать столько, сколько понадобится, и в день, когда палач накинет вам веревку на шею, я буду тоже там, в первом ряду… чтобы аплодировать!

Вне себя от охватившего ее гнева, Иви Сен-Альбэн начала кричать: «На помощь!» – и побежала к камину, чтобы звонком вызвать прислугу. Но более проворная Марианна догнала ее, свалила на пол и зажала рот рукой.

– Замолчите, сумасшедшая! Вы разбудите весь замок.

В дикой ярости Иви впилась зубами в прижатые к ее губам пальцы, освободилась неожиданным движением бедер и прошипела:

– Вот именно, я хочу разбудить всех! Лорд Мойр сейчас придет, он поверит мне. Вас посадят в тюрьму до суда.

– Мои слуги защитят меня!

– От правосудия принца? Ха-ха-ха! Они все верные англичане, а вы для них только иностранка, грязная маленькая француженка, папистка, убившая своего мужа. Это мне они поверят!

Марианна напряженно размышляла. Она хотела успокоиться, но мало-помалу ее охватывал страх, нашептывающий, что Иви права. Это было действительно так: для всех ее слуг, за исключением, может быть, Дженкинс и Добса, она будет просто… убийца своего мужа. Настолько сильно уважали в Селтоне традиции. Обо всем будет забыто, кроме ее французской крови и приверженности католицизму. Она пропала, если Иви позовет на помощь. А та собирается кричать… она кричит уже!..

Теряя самообладание, Марианна схватила первый попавшийся под руку предмет: длинный дуэльный пистолет, лежавший на комоде. Держась за ствол, она взмахнула тяжелой рукоятью. Сраженная ударом в висок, не издав ни звука, Иви рухнула на пол. На этот раз ее соперница не стала тратить время ни на разглядывание распростертого в муслиновой пышности тела рядом с неподвижным Франсисом, ни даже на то, чтобы удостовериться, что она еще жива. Надо бежать, бежать, как можно скорее! Ей уже показалось, что в глубине дома послышался какой-то шум! Могут прийти, могут найти ее перед двумя бездыханными телами, и может быть, уже идут… Марианна пришла в ужас, ей почудилась склоняющаяся над ней зловещая тень виселицы.

Пошатываясь, натыкаясь на мебель, она покинула будуар, добралась до своей комнаты, схватила свои драгоценности и деньги, затем, завернувшись в широкий плащ, бесшумно проскользнула по темной галерее до маленькой лестницы в одной из башен. Отсюда она добралась до конюшен, не встретив ни единой живой души…

Глава III Старые корни

Поднялся ветер, принесший частый, холодный, неприятно хлеставший по лицу дождь, но Марианна его почти не замечала. Глазами, полными слез, она посмотрела на мавзолей, в котором покоились ее предки. Ночь была такой темной, что купол и колоннада едва виднелись, туманно и зыбко, как привидение. Фамильный склеп Селтонов словно таял в ночи с такой же неизбежностью, как он растает и в воспоминаниях Марианны, несмотря на ее отчаянные усилия удержать в памяти каждую его линию. Она подумала с горечью, что это было единственным, что ей осталось в мире, – этот арпан земли и мрамор, за которым почивали ее близкие.

Влекомая непреодолимым желанием почувствовать себя не такой одинокой и отверженной, Марианна толкнула заскрипевшую решетку и прижалась щекой к влажному холодному камню, как некогда маленькая девочка, жаждавшая ласки, прижималась к юбке из серого шелка.

– Тетушка Эллис? – простонала она. – Тетушка Эллис… за что?

Кто же мог ответить на этот вопрос испуганного ребенка? Почему ее безмятежную жизнь сменило это непоправимое бедствие? Марианна испытала ужас пассажира, вырванного ураганом из теплой постели на казавшемся неуязвимым корабле и очутившегося среди бушующего океана между обломками.

Но напрасно пыталась она согреться у мрамора мавзолея. Его камни оставались холодными и немыми. Однако она чувствовала, что оторваться от них будет тяжело. Когда она уедет, она оставит за собой все свое детство и все то, что она считала своим счастьем.

Увы! Время подгоняло. Снизу из замка стали доноситься крики и призывы. Беглянку должны были уже искать. И внезапно из-за деревьев поднялись густые клубы дыма, затем длинный язык пламени лизнул небо. Марианна спряталась за гробницей.

– Пожар! – прошептала она. – Пожар в Селтоне. Как это могло произойти?

Первым побуждением было броситься к горящему родному дому, но затем прилив мрачной радости остановил ее. Пусть уж лучше сгорит древнее благородное обиталище, чем увидеть его в руках американца! Так будет лучше! Таким образом от всего, что ей было дорого, останется только глубокая рана в сердце, только эта гробница из белого мрамора… Непрерывно вытирая катившиеся по щекам слезы, Марианна подошла к лошади и тяжело взобралась в седло. Она вдруг подумала о своем бегстве из будуара. Она не знала, как ей удалось оттуда выбраться, и вспомнила только глухой шум переворачиваемой ею мебели. Канделябр, стоявший на столе!.. Сбросила ли она его на пол? Была ли она невольной причиной пожара? У нее промелькнула мысль о двух оставленных в комнате телах, но она тут же прогнала ее. Франсис был мертв! Какая разница, если его тело превратится в пепел. Что касается Иви, то Марианна испытывала к ней только дикую ненависть.

Поднявшись на стременах, девушка некоторое время наблюдала над верхушками деревьев зарево пожара. Крыши Селтона вырисовывались на нем, как на истекающей кровью заре. Слышались неразборчивые крики, призывы, но для Марианны густой зеленый барьер, задерживавший их, стал как бы символом неизбежности, отделяющей ее отныне от того, рушащегося мира. Да, это было неизбежностью, и беглянка, осознав, как много времени она потеряла, с прощальным жестом в сторону мавзолея пришпорила лошадь и устремилась в глубь леса. Встречный ветер засвистел в ушах, заглушая шум пожара.

Единственный, кто мог что-нибудь сделать для нее в этом ужасном положении, был крестный отец. Чтобы спастись, Марианне необходимо было покинуть Англию. Вот аббат де Шазей и мог помочь в этом. К несчастью, он уехал, без сомнения, надолго. Вчера вечером он объявил о своем намерении поехать в Рим, куда его вызывает папа, и, обнимая свою крестницу в момент прощания, он сказал, что отплывает из Плимута утром. Марианне во что бы то ни стало надо было попасть на его корабль.

К счастью для нее, девушка превосходно знала местность. Малейшие тропинки, самые маленькие ручейки – все было ей знакомо. Она сильно сократила путь, поехав через лес дорогой, которая вывела ее прямо к Тотну. Отсюда оставалось чуть больше двадцати миль до большого приморского города, куда она стремилась, но у ее лошади, одной из лучших в селтонских конюшнях, были крепкие ноги.

Ночь уже не казалась такой темной. Усилившийся дождь вызвал туман, а спрятавшаяся за густыми тучами луна все-таки давала достаточно света, чтобы Марианна легко находила путь. Припав к шее лошади, надвинув капюшон на глаза, она подставила согнутую спину ливню, отдавая все внимание дороге.

Когда из ночи возникли призрачные башни древнего нормандского замка, возвышавшегося среди белых домиков большой деревни, Марианна взяла влево, в направлении холмов, и во весь галоп помчалась к морю.

Мальчик протянул руку, показывая что-то на рейде.

– Посмотрите! Вон «Коршун». Он огибает мыс и входит в пролив.

Волна отчаяния захлестнула Марианну. Слишком поздно!.. Аббат де Шазей уже отплыл, когда, измученная, задыхающаяся, она скорее упала, чем соскочила с лошади на Барбикене – старой набережной Плимута. Там, на сверкающих водах среди поднятых ветром небольших волн, под всеми парусами выходил на морской простор люгер, уносящий ее последнюю надежду. На всякий случай она спросила мальчишку:

– Ты уверен, что французский священник сел на этот корабль?

С важным видом мальчуган простер руки и сплюнул.

– Так же, как и то, что меня зовут Том Мэйв! Это же я тащил его багаж из «Якоря и Короны»! Хотите, я проведу вас туда? Это лучший постоялый двор в городе, совсем рядом с церковью Святого Андрея.

Движением головы Марианна отказалась, и мальчишка отошел, пожав плечами и бормоча что-то невразумительное в адрес «проклятых женщин», которые сами никогда не знают, чего хотят. Ведя лошадь на поводу, девушка сделала несколько шагов и присела на одну из тех каменных тумб, к которым пришвартовывают суда. Она чувствовала себя полностью опустошенной. Вдали на зеленой воде маленький кораблик мало-помалу исчезал в лучах бледного солнца родившегося осеннего дня, который укрыл голубоватым туманом окружавшие залив холмы. Это был конец!.. На английской земле у нее не осталось больше ни одного друга, не от кого было ожидать какой-нибудь помощи! Теперь она должна рассчитывать только на себя одну. И надо бежать, бежать как можно быстрее… но куда?

Понемногу пустынный Барбикен оживился. Причаливали рыбацкие суденышки, сгружались корзины, полные камбалы и соли, сверкающие каплями воды, ящики, в которых цвета гранита крабы размахивали черными клешнями, связки зеленых водорослей, усыпанных громадными фиолетовыми устрицами… Хозяйки под крыльями накрахмаленных чепцов сбегались с большими корзинами в руках. Они бросали на ходу удивленные взгляды на эту славную девушку, переодетую мальчиком, явно усталую, державшую за поводья чистокровного скакуна.

Их молчаливое любопытство привело в себя Марианну, которая встала, не в силах оставаться больше под этим перекрестным огнем. В то же время она почувствовала невероятный голод. Толчком к этому послужило, очевидно, зрелище рыбного изобилия, дразнящий запах моря, свежий ветер. Что бы ни произошло, а желудок требовал своего, особенно желудок семнадцатилетней хозяйки. Волнение помешало ей хорошо поесть на нелепом свадебном обеде накануне, и с тех пор у нее во рту ничего не было.

Накануне? Неужели только вчера она обвенчалась с Франсисом? Ей казалось, что целая вечность протекла после той церемонии. Всего нескольких часов хватило, чтобы превратить ее последовательно в оскорбленную супругу, вдову, преступницу и, наконец, беглую, которую скоро начнут разыскивать, если только уже не идут по ее следу! Но никакие угрызения совести не волновали ее душу, когда она вспомнила тех, кто так жестоко оскорбил ее. Они заслужили наказание, и, поразив их, она только отомстила за поруганную честь, как поступил бы на ее месте любой из ее рода. Только когда она думала о Франсисе, в глубине сердца ощущалось мимолетное расстройство, подобное тому, которое с привкусом горечи во рту появляется на краю пропасти.

Усилием воли она отогнала мрачные мысли. Изо всех сил, со всей энергией молодости Марианна хотела победить ожесточившуюся против нее судьбу, а для этого надо было жить. И прежде всего поесть, немного отдохнуть и раскинуть умом. Она обвела глазами вокруг в поисках мальчугана, но тот исчез. Тут она вспомнила его слова: «…постоялый двор «Якорь и Корона» лучший в Плимуте… рядом с церковью Святого Андрея». Действительно, она заметила над вздымающимися крышами домов шпиль готической башни, принадлежавшей, без сомнения, старинному католическому собору. Узкая кривая улочка повела ее туда, и вскоре ей открылась почтенная голубятня, маленькие сверкающие окна и внушительная вывеска старинного трактира, имевшего очень красивый внешний вид. Бросив поводья в руки появившегося словно из-под земли конюха, Марианна вошла в гостиницу, спустилась по лестнице и очутилась в обширном приветливом общем зале, декорированном сверкающими медными и оловянными украшениями, где вокруг большого табльдота расположилось множество маленьких столиков, покрытых белоснежными скатертями. В камине пылал гигантский костер из торфа. И череда краснощеких, крепко сбитых служанок, озаряемых огнем, направлялась в комнату с тяжелыми блюдами в руках.

Посетителей пока еще было мало. Марианна воспользовалась этим, чтобы занять столик, полуприкрытый выступающей частью камина. Немедленно подбежавшей служанке она заказала устриц, краба, чашку густого яичного крема и любимую девонскую запеканку вместе с чаем и двойным хлебом. Затем, когда девушка, шурша накрахмаленными юбками, ушла выполнять заказ, она попыталась разобраться в создавшейся ситуации. То, что с ней произошло, было настолько неправдоподобно! И ее любимые романы были бессильны здесь помочь. Ни в одном она не встречала ничего подобного. Правда, у нее было немного денег, но как мало! Они позволят продержаться не больше недели. Надо было еще добыть паспорт, минуя полицию графства, и найти любой корабль, который согласится подвергнуться серьезному риску нападения французских корсаров, старающихся заставить всех уважать континентальную блокаду, объявленную Англии три года назад Наполеоном. На все это требовались деньги, большие деньги, без сомнения… Было, правда, жемчужное колье, захваченное Марианной. Но если она продаст его здесь, помимо опасности, что ветер донесет сюда запах гари из той комнаты, и вопросов, на которые придется отвечать, у нее больше не останется ничего ценного, чтобы прожить в стране, где она хотела укрыться или, скорее, куда ее направит судьба. Не все ли равно, в конце концов, где она найдет пристанище. Лишь бы между нею и веревкой палача оказалось непреодолимое расстояние. Надо все-таки сохранить колье.

Вдруг она вспомнила о своем четвероногом спутнике. Это было ценное животное. Продав его, она получит, возможно, достаточно денег, чтобы оплатить проезд на каком-нибудь судне, хозяин которого не будет слишком строго следовать букве закона… И это будет не так опасно, как продажа колье. Немного успокоенная своими замыслами, Марианна отдала честь кушаньям, едва проглотив последнюю ложку крема, почувствовала себя гораздо лучше. Ее одежда просохла. Тепло и сытная еда вернули гибкость ее задубевшим от холода и долгой верховой езды мускулам. Сладкая дремота разлилась по телу, отяжелевшие веки опустились…

Внезапно она вздрогнула и быстро овладела собой. Какой-то мужчина спускался по лестнице с верхнего этажа, где были комнаты для постояльцев.

Маленький, худой, с землистым цветом лица и впалой грудью, новоприбывший был не старше пятидесяти лет, но заметно плохое состояние здоровья придавало ему старческий облик. Двое слуг сопровождали его по сторонам с заботливостью людей из хорошего дома, готовых в любой момент оказать помощь своему хозяину. По его старомодной одежде, туфлям на красных каблуках, по парику с косичкой и шляпе с тремя завитками можно было угадать эмигранта. И это был действительно один из них. Марианна узнала его. Накануне он присутствовал на ее свадьбе в обществе монсеньора де Талейран-Перигора. Это был герцог д'Авари, фаворит и доверенное лицо короля Людовика XVIII, Кастор этого Поллукса, Сюлли без амплуа при этом неудавшемся Генрихе IV.

Вчера глухой кашель герцога много раз нарушал ход церемонии, и тот же кашель сопровождал его, когда он медленно пересекал зал гостиницы. Ни для кого не было секретом, что герцог д'Авари умирал от чахотки.

Не замечая Марианны, он тяжело опустился за соседний столик, занятый до сих пор мужчиной средних лет, поднявшимся приветствовать его. Первые же слова, которыми они обменялись, заставили девушку навострить уши.

Отодвинув с отвращением стоящее на столе блюдо с ароматной бараниной, герцог сделал глоток чая, затем вздохнул:

– Вы нашли судно, мой добрый Бишоп?

– Я нашел судно, ваша милость, но не без труда, – ответил мужчина с отчаянным уэльским акцентом. – Это простой шмугглер-контрабандист, португалец. Но у его шхуны хороший ход, и она достаточно комфортабельна. Он согласился отвезти вас на остров Мадейра. Мы поднимем парус этой ночью, при приливе.

Глубокий вздох д'Авари означал скорей покорность, чем радость.

– Ну хорошо… Мне остается только надеяться на мягкий климат этого острова. Если Бог пожелает, я, может быть, поправлюсь.

Но Марианна не слушала дальше. Ее охватила радость надежды. Этот человек уезжал, к его услугам было судно, хозяин которого, контрабандист, вряд ли будет строг к выполнению формальностей. Это было спасение для нее, непредвиденная удача, и ее нельзя выпускать из рук. Затаив дыхание, она притаилась в своем углу, выжидая удобный момент, чтобы заявить о себе. Такой большой человек, как герцог, не может не посочувствовать ее беде. Если он захочет, она будет за ним ухаживать, станет его служанкой, сиделкой… Она готова на любые жертвы в ответ на участливо протянутую руку.

Мужчины закончили трапезу и молчали. Затем герцог потребовал еще чая, а Бишоп заявил, что он сообщит новость монсеньору де Талейрану, который проводит своего друга Авари до порта, но в настоящее время занятому с группой эмигрантов, проживающих в городе.

Зал мало-помалу пустел. Герцог был в одиночестве. И Марианна решила, что подходящий момент наступил. Она поднялась.

Новый приступ кашля сотрясал престарелого дворянина, когда фигура девушки возникла рядом.

– Ваша милость… умоляю вас! Мне надо поговорить с вами…

Лицо его покраснело от натуги, глаза были полны слез.

– Что вам… угодно? Оставьте… меня! – с трудом выговорил он.

Вместо ответа она проскользнула на освободившееся место Бишопа, плеснула немного воды в кубок и подала герцогу.

– Выпейте медленно, это вас успокоит. Затем мы поговорим.

Совершенно непроизвольно он послушался ее, и постепенно к нему вернулся нормальный цвет лица. Большим фуляровым платком он осушил пожелтевший влажный лоб.

– Благодарю, – пробормотал он. – Чем могу быть полезен?

Она нагнулась так, чтобы пламя полностью осветило ее лицо.

– Посмотрите на меня, господин герцог. Вчера в Селтон-Холле вы присутствовали на моей свадьбе, а сегодня… я погибну, если вы не поможете мне.

Под грузом давящего на нее страха голос у Марианны на последних словах совсем охрип, в то время как в тусклых глазах дворянина мелькнули искорки изумления.

– Мадемуазель д'Ассельна?.. Я хочу сказать, леди Кранмер! Каким образом вы оказались здесь? Что произошло?

– Величайшее несчастье. Еще вчера у меня были дом, богатство, муж, имя. Из всего этого не осталось ничего.

– Ничего? Как это могло случиться?

– Дом сгорел, богатство похитили, муж убит, и одно его имя приводит меня в ужас.

Спеша, с трудом удерживая волнение, Марианна изложила герцогу историю страшной ночи. Во время рассказа ее вновь охватили ужас и горе. Она была, по существу, еще ребенком, подавленным свалившимися на него тяжелыми испытаниями. Ей хотелось довериться даже этому чужому человеку, хотя в нем не было заметно выражения сочувствия. Наоборот, по мере рассказа девушка с огорчением заметила, как его усталое лицо окаменело, а в глазах появилось недоверие. Он не верил ей, это ясно!.. Она вложила весь жар души в призыв о помощи, но когда она кончила, герцог удовольствовался сухим замечанием:

– Удивительная история, действительно! Итак, вы убили мужа на дуэли? Вы думаете, вам кто-нибудь поверит?

– Вы, господин герцог! Ведь это правда! Он смертельно оскорбил меня. Я вызвала его на дуэль, затем убила!

Авари устало пожал плечами:

– Дитя мое, вам надо было придумать что-нибудь другое! Ни один мужчина, достойный этого имени, не согласится скрестить оружие с женщиной. Кто слышал когда-либо о женщине, фехтующей так хорошо, чтобы убить полного сил мужчину? Никто, со времен Жанны д'Арк. Мне кажется, вы не Жанна д'Арк?

Ирония дворянина обидела Марианну. Она горестно упрекнула:

– Вы не правы, насмехаясь надо мной, господин герцог. Клянусь перед Богом, который меня слышит, что я сказала только правду.

– Не клянитесь! Я не верю клятвам. Вы, женщины, раздаете их налево и направо.

– Ладно, если я лгу, что же, по-вашему, произошло?

– Я вам скажу это. Ваш супруг играл и проиграл ваше состояние. Мне достаточно известна репутация лорда Кранмера, чтобы поверить в это. Но вместо того, чтобы пойти к вам и уведомить о случившемся, он отправился к своей кузине. Все знают, что он ее любовник. Вы их захватили врасплох. Тогда, обезумев от ревности и гнева, вы прокололи вашего мужа, оглушили его кузину и, чтобы быть уверенной в их смерти, подожгли замок. Не все ли вам было равно? Он уже не принадлежал вам.

– Вы забыли Язона Бофора… и позорную сделку, совершенную с ним лордом Кранмером…

– …и которая существует только в вашем воображении. Вы, очевидно, думаете этим оправдать свои преступные действия?

– Но он может засвидетельствовать мое чистосердечие. Он знает, что я сказала правду.

– В таком случае смело отдайтесь в руки правосудия и потребуйте отыскать его. Он засвидетельствует вашу правоту, и справедливость восторжествует.

– Но где прикажете его искать? – воскликнула Марианна в отчаянии. – Ведь он моряк… пират, без сомнения… а море так велико!

– Если я правильно понял вашу историю, это моряк, у которого нет больше корабля. Ему необходимо достать новый или заказать. Ищите в портах Англии, и вам не составит труда найти его.

– Вы предлагаете мне разыскивать человека, которого я ненавижу, который все отнял у меня и хотел обесчестить? Вы хотите, чтобы я просила его помощи, его доказательств моей непричастности к преступлению, которого я не совершала?

Герцог д'Авари тяжело поднялся, расправляя свое старомодное жабо.

– Но я абсолютно ничего не хочу, моя дорогая! Просто это ваш единственный шанс.

– Потому что вы не хотите взять меня с собой, не правда ли?

Прежде чем ответить, Авари с трудом размял худые руки.

– И не думайте об этом! Я уезжаю, это решено. Но я по-прежнему остаюсь доверенным лицом Его Величества Людовика XVIII. Положение короля таково, что никакая мелочь не должна его скомпрометировать. И вы хотите, чтобы я – его друг, я, Антуан де Беспад, герцог д'Авари, покровительствовал убийце, разыскиваемой английской полицией? Вы положительно сошли с ума!

– Мои родители отдали кровь за своих монархов. А я, их дочь, бесплодно взываю о помощи. Король настолько же мой, как и ваш. Он должен оказать помощь и содействие мне, дочери д'Ассельна, – высокомерно выкрикнула девушка.

– Выйдя замуж, вы стали англичанкой. Король Франции ничем не может вам помочь. Он должен приберегать остатки своего могущества для тех, кто их достоин!

Суровость старого герцога подействовала удручающе на Марианну. Она вдруг почувствовала усталость от этой изнурительной борьбы с человеком, не желавшим ее понимать. В безнадежной попытке она пожаловалась:

– Кто бы узнал, если бы вы мне помогли? Я же не прошу отвезти меня на Мадейру. Просто высадите меня на любом берегу… даже на французском, не все ли равно?

– Вам в самом деле все равно? Но вы забываете об ищейках Бонапарта! Для них я только эмигрант, непримиримый. Я рискую головой, подойдя к берегам родины. Но если вы считаете это необходимым, то можете без труда даже здесь найти рыбаков-контрабандистов, которые за приличное вознаграждение согласятся перебросить вас в какую-нибудь бретонскую или нормандскую бухту.

Марианна пожала плечами:

– А что я буду делать во Франции? У меня там нет никаких родственников! Впрочем, у меня их вообще нигде нет.

Покрасневшие глаза дворянина иронически прищурились. Он сухо рассмеялся.

– Нет родственников? Как же! Я знаю по меньшей мере двух человек, связанных с вами одной кровью.

– Двух человек? Как это может быть? Мне никто никогда об этом не говорил.

– Потому что действительно нечем было хвалиться! Я полагаю, что леди Селтон предпочла забыть об этой ветви вашего рода, но у вас есть две кузины, причем одна ближе к вам, чем другая. Зато другая – такая влиятельная!

Забыв неприязнь, которую внушал ей старый сеньор, Марианна спросила с внезапным пылом:

– Кто они? Говорите быстрее!

– Ах, это вас интересует?! Неудивительно! И после всего, что я узнал о вас, вы должны иметь успех у этих дам. Одна из них – старая сумасбродка, двоюродная сестра вашего бедного отца. Ее зовут Аделаида д'Ассельна. Это старая дева. Она уже давно порвала все связи со своей семьей из-за овладевших ею ниспровергательных идей. Ее друзей звали Лафайет, Байи, Мирабо… Все те отверженные, свалившие французский трон, находили приют в ее доме в Марэ. Во время террора она должна была, я думаю, скрываться, чтобы избежать гильотины, которая с таким же аппетитом пожирала первых деятелей Революции, как и более благородные жертвы. Но я предполагаю, что она должна вновь появиться. И я не буду особенно удивлен, узнав, что она превратилась в верную подданную Бонапарта! Что касается другой… то она совсем близка к корсиканскому чудовищу.

– Кто же это?

– Да его собственная супруга! Бабушка по материнской линии «гражданки Бонапарт», которую теперь называют императрицей Жозефиной, была некая Мария-Екатерина Браун, из ирландских Браунов. По матери Селтон. Она вышла замуж за Жозефа-Франсуа де Берне де Сануа. Ее дочь – Роз-Клер, обвенчалась с Таше де ля Пажери из старинного дворянского рода в Блуа, к которому принадлежит Жозефина. В генеалогических дебрях для нас нет секретов, – добавил с сарказмом герцог, – с тех пор как мы стали эмигрантами, у нас столько свободного времени!

Целый мир противоречивых ощущений обрушился на Марианну. Узнав, что она находится в родстве с женой Наполеона, Марианна не испытала никакого удовлетворения, даже наоборот. На протяжении всего детства она слышала, как тетка Эллис порицала со смесью ненависти и насмешки того, кого она всегда называла не иначе как «Бони». Леди Селтон приучила ее ненавидеть и страшиться коронованного Корсиканца, который растоптал своим сапогом Европу, морил голодом Англию и посмел занять трон короля-мученика. Для Марианны Наполеон был чудовищем, тираном, порожденным ужасной Революцией, выпившей, подобно вампиру, лучшую кровь Франции и обезглавившей ее собственных родителей. Она поделилась своими мыслями с герцогом:

– Я не собираюсь просить помощи у мадам Бонапарт… но я охотно повидала бы мою кузину д'Ассельна!

– Не думаю, что это правильный выбор. Креолка из хорошего рода, в ней есть даже несколько капель крови Капетингов; маленькая тайна, о которой ее супруг не знает и за которую, без сомнения, дорого заплатит. А девица д'Ассельна просто старая сумасбродка, чьи симпатии не назовешь похвальными. Теперь позвольте вас покинуть. У меня дела.

В свою очередь, Марианна встала. Стоя она была значительно выше герцога. Смерив с головы до ног презрительным взглядом этого снова согнувшегося в приступе кашля больного человека, она сухо спросила:

– В последний раз, господин герцог, вы не хотите взять меня с собой?

– Нет. И я сказал вам почему. Позвольте мне умереть в сознании, что меня не в чем упрекнуть! Ваш покорный слуга!

Он слегка поклонился с насмешливой учтивостью, похожей на оскорбление. Покраснев от гнева, Марианна остановила его:

– Подождите минутку, прошу вас!

Она сняла с груди полученный накануне медальон и с силой бросила его на стол.

– Возьмите это назад, господин герцог! Раз я не принадлежу к вашим, мне он ни к чему! Не забывайте, я всего лишь англичанка и к тому же преступница!

Герцог д'Авари созерцал несколько мгновений сверкающую на испачканной скатерти драгоценность. Он протянул было руку, чтобы взять ее, но передумал. Подняв голову, он бросил на Марианну высокомерный взгляд, пылавший гневом.

– Ее светлость выразила уважение пролитой крови вашей матери. Вы должны хранить медальон, ибо возвращение его было бы оскорблением для нее. Впрочем, – добавил он с холодной улыбкой, – у вас всегда будет возможность выбросить его в море, если он вам не нужен. Откровенно говоря, так, может быть, будет лучше. А вам пусть поможет Бог, ибо вы не избежите ни его гнева, ни полагающейся вам кары, куда б вы ни скрылись!

И он удалился, оставляя Марианну разъяренной, растерянной и ужасно разочарованной. Видно, судьба, что все, на что она возлагала надежды, все, чему она верила, пошло прахом. Она поклялась никогда не забывать об этом. Но теперь надо искать другой выход…

Уходящий день снова привел Марианну на старый Барбикен. Ей удалось продать лошадь за довольно приличную цену и там же обменять свой мужской костюм на полумещанское, полукрестьянское одеяние, состоявшее из простой юбки, длинной плотной накидки с капюшоном и полусапожек на толстой подошве. Девушка никогда не носила подобной одежды, но в ней она чувствовала себя и удобней, и в большей безопасности. Деньги и жемчуг были спрятаны в прочном холщовом кармане, пришитом изнутри юбки. В такой экипировке она не вызывала больше ни у кого любопытства и могла беспрепятственно прогуливаться по набережной Плимута. Теперь остановка была за судном, на котором можно было отправиться во Францию. Ведь время работало против нее, и, по мере того как проходили часы, все возрастала угроза быть найденной и арестованной. К несчастью, когда в городе никого не знаешь, довольно трудно найти, к кому обратиться, особенно по такому деликатному вопросу, как тайный переезд. И вот уже долгое время Марианна вышагивала по набережной, поглядывая на снующих взад-вперед рыбаков и моряков и не решаясь заговорить с кем-нибудь из них. Она пошла наудачу вправо, утомленная непрерывным шумом порта. С приближением вечера ветер стал более пронизывающим. Скоро надо будет заняться поиском пристанища, более скромного, чем «Якорь и Корона», чтобы провести ночь. Но ей еще не хотелось этого. Несмотря на усталость, ее страшила мысль провести ночь в четырех стенах, где она все равно не сможет заснуть. Она обогнула цитадель Карла II. Часовой окликнул ее. Задрожав от страха, она прибавила шаг, плотнее закутавшись в накидку. Солдат отпустил ей вслед несколько сальностей, но не попытался остановить. Немного дальше она увидела башню старинного Смитовского маяка, освещавшего ночью опасные окрестности большого порта. Маяк возвышался на осажденной песками скале, одинокий и безмолвный со своим фонарем за железной решеткой и сигнальными мачтами, придававшими ему вид гигантского клубка с булавками. Иссеченное дождем королевское знамя свисало мокрой тряпкой с верхней площадки. Местность казалась пустынной, и в ее уединении, нарушаемом только завыванием ветра, было что-то зловещее. Марианна хотела вернуться. Но у самого подножия старой башни она заметила сидящего на камне старика с трубкой и робко подошла к нему.

– Будьте добры… – начала она.

Старик поднял лохматую бровь, и из-под надвинутого красного колпака неожиданно сверкнула голубизна хитрого живого глаза.

– Эй, малышка! Ты что делаешь здесь в такое время? Матросы из цитадели любят красивых девочек, а ветер дует сильный. Он может затащить тебя прямо к ним.

Сердечный тон старика приободрил Марианну. Между старыми и малыми часто появляется неожиданная близость.

– Я никого не знаю в этом городе. И мне надо найти кого-нибудь, чтобы спросить совета. Я подумала, что, может быть, вы смогли бы…

Она не закончила. Взгляд старика стал более внимательным. Он осмотрел ее с проницательностью людей моря, от которых не ускользает ни малейшее изменение неба или воды.

– Ты не крестьянка, моя девочка, несмотря на твой наряд. Это слышно по твоему голосу… Да ладно! Какой совет тебе нужен?

Совсем тихо, словно стыдясь того, что она скажет, Марианна прошептала:

– Мне надо найти судно, которое согласится перевезти меня через море… и я не знаю, к кому обратиться.

– Да в контору порта, вот и все! Смотря куда ты хочешь ехать.

– Во Францию.

Старик присвистнул:

– Это уже другое дело… но тебе и в этом могут помочь. Всем известно, что голодные ищейки Бони дрожат перед бравыми парнями старой доброй Англии. Некоторые корабли прорывают блокаду и подходят к тому берегу.

Нетерпеливым жестом Марианна прервала его.

– Но я не могу показаться в конторе! У меня нет документов. Я… я убежала от родителей, и мне любой ценой надо быть во Франции.

Наконец-то старик сообразил. Он громко рассмеялся, подтолкнул девушку локтем и подмигнул.

– Вот так штука! Ах, плутовка! Хотим удрать к милому, а? И потому мы не хотим иметь дело с властями? Боимся, что нас отведет домой полиция нашего доброго Короля, да хранит его Бог.

– Ну, ладно, да! Вы угадали. Но кто согласится взять меня на борт?

– Без денег – никто!

Торопливо, но стыдливо отвернувшись, девушка задрала подол, пошарила в потайном кармане, вытащила шиллинг и сунула в руку старика.

– У меня есть немного денег. Возьмите, но скажите, ради Бога, знаете ли вы моряка, или рыбака, или пусть даже контрабандиста, который перевез бы меня?

Старик поднес монету к глазам, затем подбросил несколько раз на руке и с видимым удовлетворением спрятал в карман. Затем он повернулся к девушке и озабоченно посмотрел на нее.

– Я знаю одного, малютка, – начал он серьезно, – но я не знаю, хорошо ли будет направить тебя к нему. За один шиллинг он продаст родную мать, а за гинею убьет ее собственными руками.

– Тем хуже! Но я рискну. Скажите, где я могу его найти… В любом случае, – добавила она в неожиданном приливе подозрения, – я не смогла бы дать ему больше гинеи. Это все, что у меня есть.

Старик вздохнул, поднялся и со стоном распрямился.

– Ох! Хоть я и стар, но я не хочу, однако, пускать тебя одну на поиски Блэк Фиша. Если у тебя найдется еще один маленький шиллинг за услуги томимого жаждой старика, я провожу тебя и даже замолвлю за тебя словечко.

– Блэк Фиш?

– Так его называют. Я не знаю его настоящего имени. Слово Натаниэля Нааса: я не знаю лучшего моряка… и большего подлеца!

Снова Марианна порылась в кармане, вытащила сначала шиллинг и отдала старому Нату, а затем золотой соверен, который зажала в руке, правильно решив, что не стоит показывать моряку, очевидно, пирату, где она хранит деньги. Старик спрятал второй шиллинг и, сильно хромая, двинулся вперед. Ночь опустилась полностью. Ветер утих, но с моря тянуло пронизывающим холодом.

– На море будет холодище этой ночью, – бормотал старик, засовывая поглубже руки в карманы, – сидеть с кружкой пунша лучше, чем болтаться в проливах Саунда.

Следуя друг за другом, они пришли в Барбикен. В начале старой набережной Натаниэль Наас толкнул низкую дверь маленькой таверны под стертой вывеской, позволяя увидеть квадратные залы, слабо освещенные красноватым светом. Марианну окутал отвратительный букет из запахов алкоголя, жареной рыбы и человеческих испарений и оглушил невероятный галдеж, стоявший в заведении. Над всем этим царило хриплое эхо морской песни. Пораженная, девушка отступила назад. Ей никогда и в голову не могло прийти, что когда-нибудь придется войти в подобное место. Старик неуверенно глянул на нее:

– Так я пойду? Ты не передумала?

Чтобы успокоить охватившую ее дрожь, девушка сжала зубы. Она замерзла, ей было страшно и хотелось спать. Надо было кончать с этим.

– Нет, я согласна, – вздохнула она.

– Тогда подожди меня здесь минутку.

Он вошел внутрь, оставляя ее одну среди ночи. Набережная опустела в этот час. В домах зажглись огни, собирая близких вокруг стола за чашкой чая или кружкой пива. Тоска сжала сердце девушки. Она почувствовала себя такой беззащитной и одинокой! Слезы подступили к глазам, и в то же время ее охватило желание оставить все, вернуться домой и предоставить себя судьбе. Ей казалось, что холод проникает в ее душу. Бывают, без сомнения, создания, чья жизнь внезапно рушится и теряет всякий смысл. Возможно, и ее собственная была такой же. И не стоило труда бороться за нее… Может быть, лучше было бы смириться. Во всяком случае, она не имела ни малейшего желания играть героинь романов.

Она окинула затуманенным взором лес медленно покачивающихся в порту мачт, на которых кое-где горели сигнальные фонари, словно красные звезды. Какое-то мгновение Марианна была почти готова осуществить свое желание и бежать без оглядки, но шум шагов удержал ее. Кто-то шел по набережной, и инстинкт самосохранения вновь заявил о себе. Различив черные силуэты двух мужчин, она попятилась и спряталась в темноте узкого переулка сбоку таверны.

Висевший над дверью заведения железный фонарь бросал на круглую гальку набережной светлое пятно, перечерченное тенью в виде креста. Оно позволило девушке лучше рассмотреть приближающихся не спеша мужчин. Один был гораздо выше другого. Из-под укрывавшего его черного плаща выглядывали высокие морские сапоги. Другой едва доставал ему до плеча, но выигрывал в толщине то, что терял в высоте. То есть был почти такой же ширины, как и высоты. Насколько Марианна могла судить, он был одет, как провинциальный нотариус, в длиннополый редингот и касторовую шляпу. Дребезжащий голос, который Марианна услышала первым, должен был принадлежать ему. Вдруг другой голос заявил резко и повелительно о себе, и на этот раз Марианна разобрала сказанные им слова. Они заставили ее сразу прислушаться.

– Вы уверены, что она здесь?

– Ее видели в гостинице «Якорь и Корона», – ответил тщедушный голос. – Это точно она.

Холодный пот побежал по спине девушки. Эти слова так подходили к ней самой, что сердце у нее судорожно сжалось. Кто же были эти люди? Кажется ли ей, или она уже слышала этот низкий голос? Сгорая от желания узнать его владельца, она хотела выйти из своего укрытия, но, словно прочитав ее мысли, высокий мужчина остановился под фонарем, вытащил что-то из кармана, затем вспрыгнул на коновязь и нагнулся к трепещущему в железной клетке огню, чтобы разжечь длинную сигару. Его фигура оказалась полностью на свету, и Марианна едва не вскрикнула. Она без труда узнала соколиный профиль и резкие черты лица Язона Бофора.

С сердцем у горла она вжалась в сырую стену дома, закрыв с детской наивностью глаза, чтобы не видеть больше это ужасное лицо. Теперь она была уверена, что он только что говорил именно о ней. Итак, не удовольствовавшись тем, что он разорил и оскорбил ее, американец опустился до подлой роли полицейского шпика, бросившись по ее следу…

Гнев закипал в ней тем сильней, чем беспомощней она себя чувствовала. Как она упрекала себя за то, что позволила ему тогда уйти! Он настолько же заслужил смерть, как и Франсис. Однако был жив! Не открывая глаз, Марианна услышала стук сапог спрыгнувшего на землю Бофора, затем снова его голос, который она теперь сразу узнала по легкому южному акценту.

– Ладно, далеко она не уйдет. Ее слишком легко узнать, и, при всей ее ловкости, долго это не протянется. Виселица уже ждет ее на набережной экзекуций в Лондоне.

При этом мрачном предсказании Марианна почувствовала, что вот-вот потеряет сознание. Во рту появился отвратительный привкус. Ей показалось, что шершавая веревка уже касается ее шеи, и она инстинктивно подняла руки, пытаясь защититься. Если бы стена могла расступиться и поглотить ее!.. Двое мужчин отправились дальше, прошли по переулку и исчезли вдали. Говорили ли они еще что-нибудь? В ушах у беглянки стоял такой шум, что она не услышала ничего, кроме удалявшихся шагов. Ее страх вновь увидеть лицо Бофора был так велик, что она никак не могла решиться открыть глаза… Тем временем неподалеку раздался голос:

– Стоп!.. Малышка! Где ты?

Это был, без сомнения, старый Нат. Несколько раз глубоко вздохнув, чтобы успокоить беспорядочно бившееся сердце, она вышла из своего укрытия.

– Я здесь.

Старый моряк улыбнулся ей, показывая остатки зубов, которые уже давно забыли, что были когда-то белыми. Он с явным удовлетворением потирал руки.

– Идем, – прошептал он, – похоже, что твое дело выгорит. Блэк Фиш действительно отплывает этой ночью с приливом. Он хочет видеть тебя.

Живо схватив за руку, он увлек ее в таверну. Марианна подчинилась без сопротивления и оказалась на свету в облаках табачного дыма и спиртных паров. В сгрудившейся под низким потолком компании были рыбаки, матросы в шерстяных колпаках, несколько младших офицеров морской пехоты в синих костюмах и черных клеенчатых шляпах. Все эти люди пили, курили длинные пеньковые трубки, горланили вместе с девицами песни, сквернословили… Стоя на коленях в углу у почерневшего камина, мальчишка мыл в большом деревянном чане бокалы, которые ему подносила невероятно усатая служанка. Появление девушки на буксире у старого Ната вызвало ураган криков и просоленных шуток. Возгласы неслись со всех концов зала.

– Ей-богу! Вот красотка! Эй, милашка, не хочешь шарахнуть со мной по кружке?

– Клянусь кишками старого Ноля – это цыпленок для меня! Ты видел ее глаза, Сэм? Море после бури, когда оно очистится от песка!

– Дудки, Гарри! Этот персик не для тебя! Посмотри на нее! Спорю, что она непорочна, как Дева Мария!

– Сейчас проверим! Эй, цыпочка, сюда!

Со всех сторон тянулись руки, пытаясь ущипнуть ее за талию или похлопать по бедрам. Она старалась ускользнуть от их посягательств, покраснев от стыда, в ужасе при мысли, что среди этих незнакомцев может знать кто-нибудь ее в лицо. Старый Нат отталкивал, ругаясь, самых нахальных, но сил ему явно не хватало. Опустив глаза, чтобы не видеть багровые лица мужчин и порочные взгляды девиц, Марианна покрепче закуталась в плащ, не поддаваясь охальникам. Вдруг, перекрывая галдеж, прогремел грубый голос:

– Заткните глотки, вы, там! И прочь лапы! Она пришла ко мне! Ясно? Оставьте ее в покое!

В глубине зала проступила фигура высоченного мужчины, сидящего около бара. По цвету его волос и стекавшей вниз густой бороде Марианна поняла, что это был Блэк Фиш, и едва удержала гримасу отвращения. Старый Нат был прав: она никогда не видела такого безобразного мужчины. Это был гигант, темнокожий и темноволосый. Его широкое лицо со сплющенным носом и едва заметными чертами словно перенесло несколько ударов чудовищного кулака. Налитые кровью глаза говорили о постоянном пристрастии к бутылке и скрывали свой истинный цвет. Из-под бывшего когда-то красным камзола со следами позолоченных галунов выглядывала полосатая тельняшка, а сидевшая на спутанных волосах военная треуголка с громадной кокардой напоминала корону. В таком виде, потрясая длиннющей трубкой, Блэк Фиш блистал среди клубов дыма, словно какое-то причудливое и грозное морское божество. Очутившись перед этим живым монументом, Марианна с трудом удержалась, чтобы не перекреститься. Но уже громадная лохматая лапа схватила ее за руку и потащила с непреодолимой силой… Она оказалась сидящей на скамейке против старого Ната, который смеялся и потирал руки.

– Свой парень, я же тебе говорил, малышка!.. Блэк Фиш свой парень!

С трудом стараясь не показать свой испуг, Марианна в то же время нашла, что упомянутый Блэк Фиш очень походил на одного из тех пиратов, чьими похождениями она зачитывалась когда-то. Правда, в действительности все было иначе. У этого не было ни черной повязки на глазу, ни деревянной ноги, но, за исключением этих деталей, он был живым воплощением книжного джентльмена удачи. И такой он был безобразный! Она задрожала при мысли, что останется одна в море с этим ужасным человеком. Если бы не подслушанный разговор между Бофором и маленьким человеком, она, без сомнения, отказалась бы ближе познакомиться с этим персонажем. Но присутствие в городе американца приближало зловещую тень виселицы, и надо было бежать, бежать все равно каким образом, все равно с кем, хоть с самим дьяволом!

Блэк Фиш насмешливо наблюдал за ней из-под черных пучков бровей. Затем он тяжело облокотился на стол, чтобы рассмотреть ее вблизи.

– Ну, девочка, у тебя уже пропадает охота пуститься по морю со старым Блэком, а?

Марианна сжала зубы и заставила себя спокойно посмотреть на страшного соседа.

– Мне надо попасть во Францию. Это вопрос… да, жизни или смерти!

– Значит, ты так любишь своего плутишку? – ухмыльнулся моряк, обдав девушку винными парами. – Надо быть храбрецом, чтобы решиться пересечь Канал в конце ноября!

– Я не боюсь моря и хочу уехать во Францию. Вы возьмете меня с собой?

– Видно будет! А сколько ты заплатишь?

– Одну гинею.

– Это маловато за шкуру бравого моряка. Но хотя бы покажи ее, твою гинею, чтобы я увидел, что ты не врешь.

Вместо ответа она раскрыла руку. Тяжелая золотая монета с вялым профилем Георга III сверкнула на ее ладони.

Блэк Фиш нагнулся, взял монету, попробовал на зуб и подмигнул.

– Настоящая! Ну, ладно! Беру тебя с собой, дочка… Тебе повезло, что у меня дела с этими проклятыми лягушатниками. Твоей гинеи мне хватит.

Беглянка тотчас воспрянула духом. Теперь, когда он согласился взять ее с собой, снова вернулась надежда, и она изо всех сил гасила в себе коварные уколы сомнения. Она старалась не думать о том, что этот человек может предать ее или уехать без нее после того, как взял деньги. Впрочем, она решила не отставать от него ни на шаг.

– Спасибо, – сказала она только. – Когда мы отправимся?

– Видать, тебя поджимает… Где ты живешь?

– Нигде! Если мы отплываем этой ночью, зачем мне жилье?

– Тогда останемся здесь до десяти часов. Затем отчалим.

– Но прилив будет только в полночь.

– Ты и это знаешь? Слишком любопытная! Прежде чем дать тягу, моя красотка, мне надо обделать одно дельце! На, выпей это, а то у тебя совсем замученный вид.

«Это» оказалось кубком горячего грога, который Блэк Фиш поставил перед своей пассажиркой. Девушка с сомнением созерцала пахучий напиток. Она еще никогда не пила спиртного и хотела сказать об этом.

– Но… я не знаю… как…

– Ты не знаешь, не свалит ли это тебя с ног, а? Ты никогда не пила?..

Вдруг он нагнулся и, почти касаясь уха Марианны, торопливо зашептал:

– Перестань корчить из себя герцогиню. Ты… привлекаешь внимание.

Пораженная, она взглянула на него, схватила кубок и храбро сделала солидный глоток. Горло ей обожгло, дыхание сперло, и она отчаянно закашлялась, тогда как Блэк Фиш залился смехом и стал похлопывать ее по спине.

– Попервах и не то бывает, – успокоил он одобряющим тоном. – Зато потом будет хорошо.

Хуже всего оказалось то, что это странное предсказание полностью подтвердилось. Когда к ней немного вернулось дыхание, Марианна почувствовала, как грог целебным жаром растекается по ее усталому телу, словно поток ароматного огня. В конечном счете это было хорошо! Очень осторожно она сделала еще один глоток, приведя этим в восторг Блэка Фиша.

– Из тебя выйдет настоящий моряк! – гаркнул он, с такой силой ударяя кулаком по столу, что старый Нат вздрогнул.

Старик задремал и сладко похрапывал, опустив голову на руки. Когда он проснулся, с трудом полуоткрыв веки, Блэк Фиш распорядился:

– Отправляйся спать, Нат. Детское время уже прошло. Мы с малышкой опрокинем еще по одной, а затем смоемся!

Уверенным движением он поднял Ната, нахлобучил ему на голову сползший красный колпак и повел к выходу.

– Прощай, девочка, – бормотал старик. – Счастливого пу…

– Ладно! Ладно! В постель, и побыстрей! – оборвал его Блэк Фиш.

Марианна с радостью сделала бы это тоже. Теперь она согрелась. Ром вызвал у нее вместе со сладкой эйфорией все возрастающее желание спать. За утешительной вуалью алкоголя все ее страхи потеряли свою силу. Осталась только непреодолимая усталость. Однако надо было продержаться еще с добрый час, борясь с закрывавшимися веками и наблюдая, как Блэк Фиш поглощает ром и курит одну трубку за другой. Все это время он не обращал на нее внимания. Устремив тяжелый взгляд в угол задымленной таверны, он, казалось, совершенно забыл о своей соседке. А она держалась хорошо, терпеливо ожидая, когда он даст сигнал к отправке. Скопище вокруг них постепенно поредело. Несколько человек играли в кости, другие, сгрудившись вокруг стола, слушали рассказы боцмана королевского флота; в одном углу пьяный матрос повторял надоедливый припев, периодически отталкивая пытавшуюся увлечь его девицу. Никому не было дела до Блэка Фиша и Марианны. Девушка только спросила себя, долго ли это еще продлится, как часы черного дерева начали бить десять.

С последним ударом Блэк Фиш поднялся и, по-прежнему не глядя на Марианну, взял ее за руку.

– Пошли! Время, – сказал он только.

Никто не обратил внимания на их уход. За низкой, окованной свинцом дверью им в лицо ударил порыв ветра, принесший терпкий запах моря. Марианна глубоко вдохнула его пьянящий, предвещающий свободу аромат. И внезапно на пороге этой таверны ей открылся новый смысл ее бегства. Конечно, прежде всего она стремилась сохранить свою жизнь. Но, вдыхая вольный воздух, она поняла, что можно ощутить жгучую радость, если разбить последние оковы, вырвать и отбросить старые корни, давая увлечь себя в неизвестность, полагаясь только на свою волю. Она резко распахнула плащ навстречу ветру, словно отдавая себя его власти.

– Ты действительно не боишься? – вдруг спросил Блэк Фиш, с любопытством посмотрев на нее. – Ночь будет тяжелой!

– А мне все равно! Ветер такой хороший! К тому же, – добавила она, вспомнив, что надо играть свою роль, – я счастлива, что скоро встречусь с…

– Нет! – грубо оборвал он. – Не говори мне больше о твоем возлюбленном! Я не знаю, почему ты хочешь попасть во Францию, но только не из-за встречи с парнем.

– Откуда вы это знаете? – смущенно спросила девушка, даже не пытаясь опровергнуть его слова.

– Достаточно взглянуть в твои глаза, красавица! В них любовью и не пахнет! Когда старый Нат отбуксировал тебя ко мне, я понял одно, глянув на тебя: ты боишься! Вот почему я и беру тебя с собой: потому что ты боишься. Любовь – чепуха. Меня это не интересует. Это потерянное время! А вот страх уже достоин уважения! Это я могу понять! Ну, пошли. Самая пора! Надо сделать дело перед выходом в море.

Блэк Фиш величественно сплюнул, засунул трубку в карман, надвинул на лоб свою невероятную шляпу, которую отчаянно трепал ветер, и большими шагами направился к причалу. Не понимая, каким образом внушил ей непоколебимое доверие этот страшный пират, Марианна последовала за ним.

Глава IV Грозная стихия

Суденышко Блэка Фиша – «Чайка» – было пришвартовано в самом конце Барбикена, прямо против плиты, возвещавшей вечность о месте, где располагался «Мэйфлауэр» перед тем, как он, загрузившись отцами-пилигримами и подняв паруса, отправился через Атлантику основывать Новую Англию. Несмотря на покрывавшую его грязь и сильно облупившуюся зеленую краску, этот крепкий шлюп с хорошо укрытой рубкой, в которую по приказу моряка проскользнула Марианна, производил успокаивающее впечатление.

– Сиди там и не шуми! Нам надо незаметно прошмыгнуть мимо береговой охраны!

Сам он занялся парусом, и мало-помалу «Чайка» вышла из порта. Но, к величайшему удивлению пассажирки шлюпа, он вместо того, чтобы направиться в открытое море, стал подниматься в устье Тамара в направлении военного порта. Этот странный маневр заинтриговал Марианну. Выбравшись ползком наружу, она зашептала:

– Куда мы идем?

– Я же сказал тебе, что у меня есть дело. Должен сесть еще один пассажир. Теперь ни слова больше… если я тебя услышу, пристукну!

Говоря это, он спустил парус, вытащил громадное весло и, стоя на корме, начал грести бесшумно, но быстро, демонстрируя недюжинную силу. По мере того как удалялись от маяка, непроницаемую темноту только изредка оживлял сигнальный фонарь какого-нибудь корабля. Увенчанная огнем башня выглядела ночью фантастически. Блэк Фиш обогнул ее, чтобы не попасть в трепещущие на черной воде красноватые блики. Ухватившись за борт суденышка, Марианна жадно вдыхала свежий ночной воздух и поглядывала на проплывавшие мимо призрачные холмы за вспыхивающими иногда огоньками. Шлюп медленно поднимался по реке, борясь с течением. Только что начавшийся отлив давал о себе знать усилившимся журчанием воды и плеском волн. Блэк Фиш должен был прилагать невероятные усилия. Но силы ему было не занимать, и он уверенно работал за двоих. К тому же у него должно быть кошачье зрение, подумала Марианна, чтобы находить дорогу в подобных обстоятельствах. Правда, и у нее к этому времени глаза привыкли к темноте и различали отдельные контуры.

Внезапно Блэк Фиш, едва миновав обрушившиеся камни старинного мола, перестал грести, положил весла и пришвартовался к чему-то вроде старого причального кольца. Затем он сел на корму, приставил руки рупором ко рту и трижды крикнул чайкой, причем так естественно, что Марианна была поражена. После этого он стал явно чего-то ждать.

Заинтригованная девушка хотела заговорить, но он пригрозил ей, и, смирившись, она промолчала.

Стало холодней. Окружавшая их местность, темная и молчаливая, была мрачной. Непонятные длинные черные предметы возвышались совсем рядом, похожие на гигантские барки, преграждающие течение Тамара. Теперь не слышно было даже плеска воды. Между шлюпом и неподвижными чудовищами, на которых кое-где горели сигнальные фонари, вода казалась удивительно гладкой и плотной, словно крем. От нее шел легкий запах тины. Не в силах больше сдерживать свое любопытство, Марианна придвинулась к Блэку Фишу и зашептала ему прямо в ухо:

– Что это такое? Где мы находимся?

Моряк протянул руку к темным предметам.

– Понтоны! Ты знаешь, что это такое?

Да, Марианна знала. Она слышала разговоры об этих старых списанных кораблях с зарешеченными люками, в которых английское морское ведомство держало попавших в его жесткие руки моряков Бони.

– Хорошие тюрьмы! – с удовлетворением говорила тетка Эллис. – Но все же слишком мягкие! Говорят, что некоторым удается сбежать оттуда.

Но в таком случае что они тут делают? К чему эта таинственность?

Блэк Фиш продолжал совсем тихо:

– Понтон «Европа», понтон «Сэн-Исидор», понтон «Сэн-Никола» настоящая преисподняя! Они набиты французами. Их там столько, что каждую ночь некоторые околевают от удушья.

Оцепенев, Марианна слышала в голосе гиганта нотки гнева и не могла скрыть удивления.

– Но это же враги! Вы должны были бы радоваться. А похоже, что это вас огорчает.

– Гром и молния! – начал Блэк Фиш, но тут же обуздал себя и сухо заключил: – Я моряк, а не тюремщик, и здесь тоже моряки.

Внезапно Марианна сообразила.

– Вы хотите сказать… что вы поможете одному из них бежать?

– А почему бы и нет? Он такой же, как и ты. Он платит. Тебе тоже я помогаю бежать! Так что оставь свои вопросы при себе. И вообще хватит болтать, а то нас из-за тебя обнаружат. Молчи!

Марианна не настаивала. Ей надо было привыкнуть к мысли, что отныне она такая же девушка, как и другие, даже хуже, ибо ей надо было бежать, прятаться. Ее единственное право было молчать и покорно соглашаться с тем, что ей пошлет судьба… вплоть до грубых окриков жестокого пирата.

Но вскоре ее внимание было привлечено странным явлением. Что-то двигалось по воде, направляясь к ним. Она не могла разобрать, что это было. Снова прозвучал зов чайки, изданный Блэком, и она едва не вскрикнула. Было что-то пугающее, жуткое в этой неопределенной форме, распростертой на воде. Она показала на нее дрожащей рукой и прошептала:

– Там… вы видите?

– Это он. Молчи!

Глаза девушки уже достаточно привыкли к темноте, чтобы она смогла увидеть, что это действительно был человек. Она хотела задать еще один вопрос, но предусмотрительный Блэк Фиш торопливо предупредил ее:

– Понтоны заякорены в тинистом заливе. Мы находимся на границе озера жидкой грязи, смертельно опасной… Если он попытается выпрямиться – тина его засосет…

На этот раз страх заставил молчать Марианну. Расширившимися от ужаса глазами она с непроизвольной тоской следила за мучительным продвижением беглеца. Первый понтон находился не очень далеко, однако расстояние казалось ей громадным. Не исключалась опасность, что бегство будет обнаружено или что холодная вода парализует пленника. Этого человека не должны схватить, иначе и она разделит его участь. Ему должно повезти, чтобы и ее жизнь была спасена… И кроме того, она в глубине души восхищалась мужеством этого человека, который из-за свободы рисковал принять ужасную смерть в клейких глубинах зыбучего ила.

Блэк Фиш больше не обращал на нее внимания. Нагнувшись, он вытянулся вперед, насколько мог, за борт, протянув руку с веслом.

В последний раз раздался крик чайки, затем Марианна услышала, как он шепчет по-французски:

– Сюда, малыш! Еще немного… Ну, вот ты и здесь!

На этот раз она уже не удивилась. Эта ночь была ночью вне времени, вне всякого здравого смысла. То, что старый английский пират свободно изъяснялся на языке Мольера, было, пожалуй, наименьшей из всех странностей. Ни в одной книге никогда не рассказывалось о подобном, даже в «Робинзоне» господина Дефо!

Она услышала звуки прерывистого дыхания, невнятный приглушенный призыв, затем судно накренилось. Блэк Фиш нагнулся, удерживая тяжелое, истекающее липкой грязью тело, словно извергнутое из морских глубин, и положил его на планшир, где оно осталось неподвижным. Если бы человек не дышал так шумно, Марианна посчитала бы его мертвым. Блэк Фиш, не теряя ни минуты, схватил его ноги и потащил к рубке. До Марианны донесся краткий разговор, по-прежнему по-французски:

– Это было не слишком тяжело?

– Нет. Со мной бывало и хуже. Но надо сматывать удочки… Мне кажется, что один шпик заметил мой уход. Боже правый, до чего же холодно!

– Держи, закутаешься там, внутри! Когда просохнешь, я дам тебе одежду. И возьми это. Во фляге ром. А потом постарайся заснуть. Пора отправляться. Прилив скоро закончится.

В самом деле, под днищем шлюпа, частично погрузившегося в ил, Марианна почувствовала дрожание. Впечатление было такое, будто там что-то копошилось. Вновь появился Блэк Фиш. Он отвязал канат, взял весло и с силой оттолкнул судно от старого мола. И вовремя. На понтоне, как блуждающие огни, замелькали факелы. За решетками люков появился свет, обнаруживая жестикулирующие черные тени. Показались силуэты солдат с оружием в руках. Но шлюп, вырванный ударом весла из зыбучего плена, уже попал в открытое течение Тамара. Блэк Фиш греб как бешеный, и с помощью реки суденышко легко бежало. Марианна с восхищением следила, как действует эта необыкновенная человеческая машина, которую представлял собой моряк. Благодаря его усилиям шлюп все ускорял поступательное движение. Он был уже в устье и огибал маяк, когда сзади прогремел пушечный выстрел. Блэк Фиш выругался, теперь уже не понижая голоса.

– Гром и молния! Побег открыт!.. К счастью, поднимается ветер…

Он не просто поднимался, он дул с неистовством, испугавшим Марианну. Сразу исчезли провожавшие их с обеих сторон берега, и морской простор заиграл пенящимися волнами. Блэк Фиш невозмутимо поднял паруса и взялся за руль. Полотно захлопало на ветру и победно надулось. Шлюп рванулся вперед и полетел в открытое море. Никаких преград больше не было. Звуки выстрелов потерялись в свисте ветра. Задыхаясь от напора воздуха, Марианна закричала:

– Мы попали в настоящую бурю!

– Это… буря? – Блэк Фиш засмеялся. – Если бы ты, девочка, попала в настоящую бурю, тебе было бы не до разговоров. Это просто хороший попутный ветер, который отобьет у береговой охраны желание прихватить нас за задницу! И не вздумай говорить, что ты боишься. Я тебя предупреждал.

– А я и не боюсь! – резко возразила Марианна. – В доказательство этого я буду спать здесь.

– В рубке ты можешь лучше устроиться.

– Нет!

С этим она не могла согласиться. В каюте находился неизвестный, бежавший пленный, который мог быть только разбойником, ибо принадлежал к числу ужасных наполеоновских французов. Она сто раз предпочла бы жестокость ветра и холод моря обществу человека, чье присутствие на борту заставило ее ясней представить собственное плачевное положение. Только волей Марианны могла сохраниться дистанция между беглецом и бывшей владелицей Селтон-Холла. К тому же теперь, когда осталось только ожидать появления берегов Франции, накопившаяся усталость пригвоздила ее к месту. Она готова была лечь спать хоть в лужу воды. Давали себя также знать дурманящие пары впервые выпитого ею рома.

– Как хочешь, – заметил Блэк Фиш. – Возьми это и укутайся.

Это оказался кусок парусины, жесткой, но сухой и достаточно плотной, чтобы не пропускать влагу и ветер. С чувством признательности Марианна сделала из него что-то вроде гнезда и забралась внутрь. Затем, свернувшись калачиком, как кошка в корзинке, она положила голову на связку каната, закрыла глаза, и мгновенно сон принял ее в объятия.

Когда Марианна проснулась, перед ее глазами оказалось лицо, на которое можно было смотреть с удовольствием. Тонкие, но мужественные черты окаймляла золотистая бородка. Светлые глаза были в этот момент полны восхищения. Она сначала подумала, что это продолжается сон, который вернул ее в Селтон, в ее еще такой близкий мир. Но мир, в котором существовало это лицо, был далеко от тихой английской провинции. Это был мир мокрый, неистовый, по его серому небу мчались к горизонту тяжелые тучи, кругом летели соленые брызги, увенчанные белой пеной, волны обрушивались непрерывно со всех сторон. Водяной мир, которым правила мощная фигура Блэка Фиша, стоявшего у руля «Чайки». Его громадные руки надежно удерживали судно. Грозный и нелепо величественный, он напоминал Нептуна, порожденного кошмаром.

Мужчина со светлой бородкой протянул руку. Он нерешительно коснулся пальцем влажной щеки Марианны и прошептал, словно не верил тому, что видел:

– Женщина!.. Настоящая женщина? И еще есть?

Громовой смех Блэка Фиша раздался над его головой, заглушая вой ветра.

– Конечно. У Бога их хватает! И достаточно для таких добрых парней, как ты и я! Но эта не для тебя!

– Однако она очень красивая.

– Это точно, но я не могу сказать тебе, что она собой представляет! Она рассказала, что ей надо во Францию, чтобы встретиться с одним молодцом. Но я знаю, что она мне соврала. Пусть меня повесят, если не страх загнал ее сюда. Она боится, она убегает от чего-то. Может быть, от полиции… Без сомнения, это воровка. С такой смазливой мордашкой она свободно могла очистить карманы какого-нибудь милорда и сбежать от него.

Во время всего диалога, который мужчины вели по-французски, Марианна хранила молчание. Но, услышав обвинение в воровстве, она не выдержала. Отбросив укрывавшую ее парусину, она гневно ответила на том же языке:

– Я не воровка, и я запрещаю вам оскорблять меня! Вам было заплачено не за это!

Мужчины от удивления вытаращили глаза. Блэк Фиш даже выпустил из рук руль.

– Как, пигалица, ты говоришь по-французски!

– А почему бы и нет? – сварливо бросила она. – Разве это запрещено?

– Нет… но ты могла бы сказать об этом!

– Не вижу необходимости! Вы же мне не сообщили, что вы говорите тоже на этом языке… и без малейшего акцента! Слово чести, можно присягнуть, что вы француз.

– У тебя здорово подвешен язык, моя девочка, – проворчал Блэк Фиш. – На твоем месте я придержал бы его за зубами, потому что после всего мне ничего не мешает взять тебя за воротник и вышвырнуть за борт! Ты определенно смахиваешь на пройдоху. Кто может поручиться, что ты не шпионка?

Гнев пересилил в Марианне чувство страха…

– Никто, – быстро ответила она. – И если вы хотите бросить меня в море, можете не стесняться… Вы мне окажете услугу. Я жалею только, что обманулась в вас, приняв за контрабандиста. По-видимому, вы просто убийца.

– Тысяча громов и святая кровь…

Красный от ярости Блэк Фиш оставил руль и рванулся к девушке. Рискуя самому оказаться за бортом, беглый с понтона бросился между ними, решительно отталкивая гиганта, который остановился с занесенной рукой.

– Спокойствие, Никола, ты что, чуть-чуть тронулся? Разве ты не видишь, что это проказливая девчонка?

Затем, обернувшись к Марианне, он ласково спросил:

– Сколько тебе лет, малышка?

– Семнадцать, – против воли ответила она и тут же добавила: – Почему вы называете его Никола?

Юноша рассмеялся, показывая крепкие и чистые белые зубы.

– Потому что это его имя. Не думаешь же ты, что его при крещении называли Блэком Фишем! А ты, как тебя зовут?

– Марианна.

– Красивое имя! – оценил он. – А как дальше?

– Никак! Марианна, и все! И вообще какое вам до этого дело? Я же ничего у вас не спрашиваю!

Приняв независимый вид, он отдал ей церемонное приветствие, которое из-за великоватой одежды, заимствованной у Блэка Фиша, выглядело очень комично.

– К вашим услугам Жан Ледрю. Я родом из Сен-Мало… и я моряк Сюркуфа! – добавил он с наивной гордостью, не ускользнувшей от Марианны.

Если бы он был сыном короля, он не мог бы говорить с большей надменностью. Она не знала, кто такой этот Сюркуф, но почувствовала внезапную симпатию. Улыбнулась ему и затем сказала:

– Насколько я понимаю, вы принадлежите к числу людей Корсиканца!

Он выпрямился, слегка нахмурив брови и бросив на девушку слегка обиженный взгляд.

– Сюркуф служит ему, а я служу Сюркуфу. Должен добавить, что, упоминая его, мы говорим: Император!

Не добавив больше ничего, он отошел к Блэку Фишу, и Марианна, поняв, что она, очевидно, оскорбила его убеждения, внутренне укоряла себя за неловкость. Какая необходимость была у нее демонстрировать свою антипатию к человеку, которого он так торжественно назвал Императором? Он был француз, и она оказалась в его власти, ибо, к ее величайшему удивлению, Блэк Фиш вел себя не так, как следовало доброму англичанину. Во время их короткой стычки он и глазом не моргнул, невозмутимо поглядывая на море. А был ли он в действительности англичанином? Его французский выговор позволял в этом усомниться.

Предоставленная сама себе Марианна попыталась снова закрыться в своем гнезде из влажной парусины и заснуть, но не смогла… Попавшее на зыбь Ла-Манша судно жестоко качало. Серые волны вздымались за бортом, словно желая поглотить шлюп. Горизонт исчез. Не стало морских птиц. Ни берега, ни малейшей скалы не было видно. Только водяной простор, по которому вслепую неслась «Чайка» с надутыми до предела парусами. Вдруг Марианна закрыла глаза и поползла к борту, сраженная отвратительной тошнотой. Ей показалось, что она умирает, что все вокруг нее рушится и что ее желудок повторяет каждое движение судна. Она никогда не болела и теперь не могла понять, что с ней происходит. Она хотела выпрямиться и опереться о борт, но новый приступ согнул ее и бросил на пол, лишенную всяких сил.

Она почувствовала, как чьи-то руки ухватили ее и подняли. Что-то холодное приложили ей ко рту.

– Плохи делишки, а? – раздался у ее уха голос Жана Ледрю. – Выпейте, вам полегчает.

Она узнала терпкий, душистый аромат рома и машинально сделала глоток, но ее пустой желудок возмутился против алкоголя. Оттолкнув поддерживающие ее руки, она с воплем бросилась к борту и высунула голову наружу. На протяжении нескольких отвратительных мгновений Марианна забыла всякое достоинство, пока спазмы выворачивали ей желудок наизнанку. Она не обращала никакого внимания на водяные плюхи, которыми угощало ее море. Впрочем, они ее немного взбодрили. Бедняга вцепилась в борт, в то время как Жан удерживал ее сзади, чтобы она не свалилась в воду. Когда отчаянная тошнота немного успокоилась, она хотела вернуться назад и, если бы бретонец не поддержал ее, наверняка упала бы. Очень осторожно, прямо с материнской нежностью он уложил ее на парусину и укрыл. До нее донесся, словно сквозь вату, голос Блэка:

– Ты не должен был давать ей пить. Ей бы поесть не мешало.

– Это самый великолепный приступ морской болезни, который я когда-либо видел, – заметил Жан. – Меня удивит, если она сможет проглотить хотя бы орешек.

Но Марианна не собиралась принимать участия в разговоре. Она рада была передышке, которую предоставила ей эта внезапная ужасная немочь, и, едва дыша, следила за малейшими изменениями в своем организме. Впрочем, это недолго продолжалось. Через несколько минут тошнота вернулась, и Марианна оказалась во власти морской болезни.

Когда опустилась ночь, зыбь сменил шторм, и странное дело – тошнота у Марианны прекратилась. Движения судна сделались такими неистовыми, что положили конец отвратительным содроганиям ее желудка. Она выплыла наконец из бесконечных страданий, в которые превратился для нее этот адский день. Но только для того, чтобы подвергнуться новому испытанию, на этот раз страхом.

Выскользнув из тесной каюты, куда ее уложил Жан Ледрю, чтобы хоть немного уберечь от воды, девушке почудилось, что мир обрушивается ей на голову. Море кипело со всех сторон под темным небом, по которому неслись аспидно-черные тучи. Судно со спущенными парусами плясало, как пробка в кипящей воде. Время от времени оно погружалось в стену сплошного тумана, то ли рожденного небом, то ли бешенством моря. Затем «Чайка» вылетела на простор только для того, чтобы тотчас опять погрузиться в зловещую мглу. Было такое ощущение, словно гигантская рука, схватившая маленький шлюп, чтобы бросить, как мячик через бурю, на минутку отпускала его и вновь брала, пытаясь бросить еще дальше.

Но больше всего испугал Марианну вид обоих мужчин. Сквозь связки такелажа, подпрыгивавшие по бортам шлюпа, она разглядела Блэка Фиша, прикованного к рулю, согнувшего спину, чтобы бороться с обезумевшим ветром. Жан со своей стороны кончал убирать паруса, несмотря на ослеплявшую его воду. Оба промокли до нитки, но не обращали на это внимания. Зато их сморщенные напряженные лица выражали сильное беспокойство.

Блэк Фиш заметил девушку и прорычал, перекрикивая ветер:

– Оставайся в каюте! Нечего здесь делать! Ты помешаешь маневрировать, и тебя может снести за борт!

– Я задыхаюсь там, – крикнула она, – и предпочитаю остаться здесь!

Жан прыгнул к ней, крепко обнял и попытался, несмотря на ее сопротивление, затолкать внутрь. Но она так вцепилась в него, что его усилия были напрасны.

– Прошу вас, разрешите мне остаться с вами… Одной так страшно.

Обрушившийся на них водопад оборвал ее слова. В одну секунду она промокла с ног до головы, но только крепче прижалась к своему товарищу по несчастью. В тот же момент у них вырвался двойной крик ужаса. Туман немного рассеялся, открывая справа от форштевня чудовищную, головокружительной высоты скалу. Вопль рулевого отозвался эхом на их крик.

Непроизвольно Жан прижал Марианну к себе. Убежденная, что их последний час настал, девушка закрыла глаза и спрятала лицо на плече у бретонца. Объятия юноши были такими крепкими, такими успокаивающими, что она с удивлением обнаружила, как ее страх исчезает. В этот момент она готовилась умереть в объятиях неизвестного, но, в сущности, это было не так уж и важно. Ведь если ей суждена бессмысленная гибель, может, и лучше, что это произойдет так. Ей так хорошо на этой мужской груди… К тому же то ли ей почудилось, то ли в самом деле теплые губы прижались к ее виску.

Но ожидаемого столкновения не произошло. Ведомое уверенной рукой Блэка Фиша маленькое судно так резко легло на борт, что Марианна и Жан не удержались на ногах и покатились по планширу. Марианна открыла глаза. Поблескивающая стена рифа медленно скользила мимо борта шлюпа. Позади девушки моряк сыпал проклятиями с прямо пропорциональной перенесенному страху силой.

– Что это, однако, было? – спросил он у Блэка Фиша.

– По-моему, Дуврские скалы, – ответил тот. – Я и не предполагал, что мы так близко от них. Мы дешево отделались!

Чтобы взбодрить себя, он вытащил бутылку рома и сделал несколько добрых глотков, прежде чем снова взяться за управление шлюпом, который, миновав скалы, погрузился в очередную порцию вязкого тумана. Но Жан был неспокоен и не скрывал этого.

– Как могло случиться, что мы забрались сюда? Ведь это не наша дорога.

– Делалось то, что было в силах, – пробурчал Блэк Фиш. – Моя буссоль испорчена. Я плаваю по исчислению.

– Тогда да хранит нас Дева Мария и святая Анна д'Орэй!

Благочестивое пожелание затерялось в вое ветра, удвоившего в этот момент свою силу. Порывы его забивали дыхание Марианне, и Жан решительно увлек ее с собой в тесную каюту. Блэк Фиш, этот Атлант, удерживающий небо на плечах, остался один лицом к лицу с бурей.

– Корабль справа по борту! Мы спасены!

В голосе Блэка Фиша звучали нотки торжества и облегчения. Марианна и Жан ответили ему ликующими возгласами. Уже несколько часов их несло вслепую сквозь дождь и ветер. Положение «Чайки» было более чем критическое. В нескольких кабельтовых мрачные Дуврские скалы. Подводный риф повредил руль. При попытке поднять паруса они были сорваны, а мачта сломана сильным порывом ветра. Слепое парализованное судно пошло по воле ветра и течений. Для Марианны худшим испытанием было увидеть, как Блэк Фиш оставил руль и пришел расположиться рядом с ней и Жаном. С момента их отплытия она привыкла видеть в гигантском моряке своего рода водяное божество, управляющееся равно хорошо как со своим судном, так и с самим морем. Судно было крепким, но буря сильно повредила его; человек казался непоколебимым, однако и он ослабел. Глубокая тоска заставила ее спросить у него:

– Больше ничего нельзя сделать?

Моряк пожал плечами и недовольно пробурчал:

– А что я еще могу сделать? Грести? Попробуйте, если это вам улыбается. У меня же нет средства заставить двигаться это проклятое судно. Предоставим все воле провидения.

И он с раздражением надвинул на глаза свою курьезную промокшую шляпу, словно собирался спать. Но взгляд его из-под источавших воду полей оставался настороже. Он тотчас заметил сигнальный кормовой фонарь корабля, который в их теперешнем положении представлялся благословением неба.

– Мы спасены, – повторяла Марианна, чувствуя, что никак не может успокоиться. – Спасены!

Но Жан тут же охладил ее пыл:

– Посмотрим. Прежде всего надо узнать, чей это корабль. Может быть, это пират и нас откажутся взять на борт. Мы не представляем собой ценной добычи. А может быть, это англичанин и меня вернут на понтоны.

Но она отказалась верить, что в такую темную, такую ужасную ночь капитан корабля сможет быть таким бессердечным, чтобы отказать в спасении трем несчастным пассажирам рыбацкого суденышка. Горящими от соли глазами, настолько привыкшими к непрерывному купанию, что она уже не могла представить себе, что существует что-нибудь сухое, девушка страстно вглядывалась в двойную звезду, пляшущую в темноте, вызывая в памяти большие корабли, которые она видела в Плимутском порту – мощные и успокаивающие, как теплая таверна в глухом углу зимнего замерзшего леса. И ей так хотелось избавиться от этого ада воды, ветра, холода и страха! В эти минуты тяжелых испытаний она почувствовала себя испуганным ребенком, ищущим любую протекцию, любую помощь, любую надежду, чтобы уменьшить страх и холод.

– Ветер несет нас к нему, – заметил Блэк Фиш, который, опершись о борт, вглядывался в ночь. Почти тотчас он снова подал голос:

– Мы должны находиться около порта. Я вижу правей другой свет.

У него перехватило дыхание, и он замолчал, в то время как Марианна, ужаснувшись, со стоном бросилась на грудь Жану. Ночь неожиданно посветлела, и у правого борта с бешеной скоростью промелькнуло очертание подводной скалы, затем другой… Беспомощный шлюп несло по ветру. Огни корабля приближались с головокружительной быстротой. Вскоре его темные очертания возникли на фоне неба. Вдруг лунный свет пробился между тучами и упал на кипящую воду. Вырисовался мрачный облик большого торгового корабля, раскачиваемого вспененной водой, которая со свистом проносилась под ним. На черных, как обгоревшие деревья, мачтах трепетали обрывки парусов. И тут же стали видны громадные поблескивающие скалы фантастических форм, среди которых плясал второй источник света, принятый Блэком Фишем за портовый сигнал. От рева Жана Ледрю у Марианны чуть не лопнули барабанные перепонки.

– Береговые пираты! Зас… проклятые!

Весь дрожа от гнева, он погрозил кулаком в сторону смертельной западни. Прижавшись к нему, Марианна ощутила эту дрожь, и ее неожиданно охватила инстинктивная симпатия к юноше. Его возмущение наполнило ее собственное сердце, все фибры ее души воспринимали нервное возбуждение Жана. Как ни странно, но в этот момент беглец с понтонов и дочь маркиза д'Ассельна превратились в одно существо, настолько глубокую солидарность родила угрожающая им опасность.

Жан продолжал сдавленным голосом:

– Они цепляют фонарь на рога коровы и водят ее по берегу, чтобы потерявшие ориентацию корабли посчитали, что перед ними другой корабль. Именно так налетел на скалы этот большой купец, а его огни, в свою очередь, привлекли нас… Подлецы! Стервятники!

Подсознательно чувствуя необходимость успокоить своего товарища по несчастью, Марианна старалась подавить растущий в ней ужас, ибо она понимала, что Жан должен сохранить к предстоящему все свои силы и возможности, чтобы стать и для нее непоколебимой опорой. Глядя на неясные очертания берега, она спросила:

– А вы знаете, что это за побережье?

Ответил ей Блэк Фиш, причем таким спокойным голосом, словно опасность его не касалась:

– Одно из самых опасных мест Бретани. Его называют Паганией, и обитатели его действительно хуже любых язычников. Эта страна суровая, дикая, и только море кормит их. И они стараются, чтобы оно не оставляло их своими щедротами.

Затем, с внезапной нежностью в голосе, он добавил:

– Похоже, что на этот раз наша песенка спета, малышка.

Подтверждая его слова, ревущее море закрутило маленькое суденышко в пенном водовороте. Оглушительный грохот, заглушающий шум бури, обрушился на несчастных, вцепившихся друг в друга. В этот момент на берегу запылал огонь и озарил эту трагическую сценку. Крики ужаса пронзили ночь, смешиваясь с треском ломающегося дерева. Гигантская масса торгового корабля поднялась и вновь упала: его бросило на более высокую подводную скалу, и то, что услышали Марианна и ее спутники, был треск лопнувшего корпуса судна. Она еще успела увидеть черные точки, метавшиеся по палубе и по рангоуту корабля, и темные силуэты с факелами, бежавшие в разных направлениях по берегу. А потом уже не видела ничего, ибо настал черед гибели шлюпа и безумный ужас овладел ею. До сих пор трагическое величие разыгравшегося спектакля спасало ее от него, но теперь он полностью завладел ею. С отчаянием она смотрела на черную воду, кипевшую совсем рядом, на воду, которая через несколько мгновений поглотит ее.

По-прежнему цепляясь за Жана, она быстро перекрестилась и забормотала молитву, мысленно обращаясь к тетке Эллис, встреча с которой приближалась, к Франсису и даже Иви… Ведь не будет же и на том свете продолжаться выяснение отношений между людьми? В любом случае это не имело больше значения. Главное было – получить прощение за двойное преступление, невольной причиной которого она стала. Затем она решила закрыть глаза, чтобы не видеть страшную сцену кораблекрушения, и не открывать их больше. Но перед этим взглянула на сжимавшего ее в объятиях юношу. Казалось, что он превратился в статую. Высоко держа голову, с мраморно-неподвижным лицом, он смотрел на гибнущий корабль. Марианна ощутила, как дрожит каждая жилка прижавшегося к ней тела. Очевидно, это дошло до его сознания, так как он глянул на нее, словно пробуждаясь от грез. Но это длилось только какое-то мгновение. Неожиданно он схватил ее за плечи.

– И вас, конечно, никогда не учили плавать! Вы не имеете об этом ни малейшего представления! Этому девушек у вас не учат… – кричал он в неистовстве отчаяния.

– Но… нет, я умею плавать! В реке, разумеется, не в этом, – сказала она, содрогаясь, показывая подбородком на разъяренное море.

– Если это правда, вы, может быть, и выкарабкаетесь, – раздался позади громкий голос Блэка Фиша.

– Я умею плавать… – продолжала Марианна, изо всех сил вцепившись в Жана, – но мне страшно! Я так боюсь! Умоляю вас, не оставляйте меня… Без вас я определенно погибну.

Напряженное лицо юноши смягчилось. Перед ужасом этой девочки он забыл собственный страх, думая только о защите ее. Смотревшие на него с мольбой глаза были так прекрасны! В обращенном к нему лице было столько прелести, что он неожиданно почувствовал в себе силу двадцати паладинов. Он горячо прижал ее к себе.

– Нет! Я не оставлю вас! Я защищу вас… Я прижму вас к себе так крепко, что море не сможет оторвать.

– Только без глупых обещаний! – прогремел Блэк Фиш. – Когда попадем в воду, придется выпутываться как удастся. Но дьявол меня побери, если мы вдвоем не сможем вытащить ее оттуда… Конечно, если мы сами выберемся.

Но Жан не слушал его. Влекомый бессознательным желанием, родившимся в нем, когда он впервые увидел Марианну, он припал к губам девушки, и она на мгновение забыла свой страх, настолько нежен и сладок был этот поцелуй. В этот момент шлюп поднялся, словно собрался взлететь, резко накренился и вдруг упал с оглушительным треском вниз. Марианна и Жан были выброшены за борт, и сила удара была такова, что их объятия разорвало, и Марианна оказалась одна среди белых гребней волн.

Оглушенная, ослепленная, она начала тонуть, но воля к жизни заставила сработать в опасности животный инстинкт. Неизвестно, как ей удалось вынырнуть. Она вернулась на поверхность полузадушенная, извергая воду ртом и носом, но живая. С удивлением она обнаружила, что значительно приблизилась к берегу. Высокая волна накрыла ее, отвлекая от страха перед зрелищем, которое она там заметила. Люди суетились на берегу, оглашая воздух нечленораздельными криками. Некоторые абсолютно голые, несмотря на холод, устремлялись в воду, вооруженные длинными баграми, и с их помощью подтягивали к себе обломки корабля. Такой можно было представить себе преисподнюю, и Марианна, ослабленная страхом и усталостью, в глубине души решила, что это все-таки демоны. Снова она вырвалась из объятий волны, попыталась увидеть своих компаньонов, и снова пенящаяся волна обрушилась на нее и поглотила. Море играло с ней, как с простой ракушкой, то увлекая к берегу, то отбрасывая назад. Похоже было, что оно хотело размолотить ее, чтобы легче смешать со своими текущими глубинами. Может быть, это уже и была смерть?..

Но вдруг Марианна ощутила невыносимую боль, пронизавшую правый бок, и с криком агонии она потеряла наконец сознание.

Когда она открыла глаза, она была во власти демонов. Один из них ощупывал ее, в то время как другой срывал с нее одежду. Она ощутила холодный песок под обнаженной спиной, жгучую боль в боку, очевидно, пораненном багром, когда ее вытаскивали из воды. Но тут же зажмурилась, настолько ужасным было то, что она мельком увидела. Над ней склонились двое длинноволосых мужчин с отвратительными лицами, заросшими всклокоченными бородами, и сверкающими хищными глазами. Тот, который раздел ее, был совсем голый; устрашающие мускулы покрывала густая черная шерсть. Срывая все, что на ней было, они рычали как звери, и, повинуясь слепому инстинкту, она думала, что единственная возможность спастись – это представиться мертвой. Она настолько закоченела, что сделать это не составляло труда. Грабителей интересовала добыча, но отнюдь не состояние ее здоровья. Она услышала их ликующее ворчание, когда они нашли карман, где хранилось ее скромное сокровище. Они принялись разговаривать на каком-то варварском языке, который она не понимала, но догадалась, что спор идет о жемчуге, золоте и медальоне мадам Руайяль. Эти люди оборвали ее последнюю связь с прошлым, однако Марианна не проливала слез. Она была настолько напугана, до того замерзла и вообще чувствовала себя такой разбитой, что не могла испытывать других ощущений, кроме физических, удовольствовалась молитвой, прося Бога, чтобы эти люди ушли и оставили ее живой.

Но одна мысль не выходила у нее из головы… Мысль о ее товарищах по несчастью. Где могут быть Жан и Блэк Фиш? Ведь они моряки, люди, привыкшие к худшим бурям, и они должны были выбраться на берег одновременно с ней, если не раньше. Но она была одна. Все говорило об этом. Если бы они были живы, они не бросили бы ее в руках этих чудовищ. Жан обещал побеспокоиться о ней. Он так ее обнимал, словно действительно любил… Да, должно быть, он погиб… И Марианна с тоской подумала, что у нее не осталось больше никого на свете.

Она боязливо приоткрыла глаза. Оба страшилища спорили в нескольких шагах от нее, а открывшееся дальше зрелище было подлинным кошмаром. Разбойники тащили по песку всевозможные ящики и тюки. Повсюду виднелись тела матросов с торгового корабля, некоторые еще были живы, но разбойники безжалостно приканчивали их тесаками и дубинками… Вдали на подводных камнях доживал последние минуты корабль с гигантской пробоиной в боку.

Марианне пришли на память рассказы о кораблекрушениях, прочтенные ею когда-то. Они не имели ничего общего с тем, что произошло. Она подумала о Виргинии, которая предпочла умереть, чем снять одежду. Какая глупость! Разве она не побывала совсем обнаженной в руках этих мужчин?

Вернувшись к действительности, девушка заметила, что море выбросило ее с самого края песчаного пляжа. Совсем рядом начинались скалы, в которых, возможно, удастся спрятаться. Занятые добычей грабители не должны были обращать на нее особого внимания. К тому же на этом ледяном ветру она так замерзла, так замерзла…

Она потихоньку поползла. Но хотя ее движения были почти бесшумны, они не ускользнули от внимания разбойников. В одно мгновение они были рядом. Расширившимися от ужаса глазами она увидела, как один из них, тот, что был одет, вытащил из-за пояса сверкнувший кровью в свете костра длинный кинжал. Он уже нагнулся, чтобы перерезать ей горло, как со скалы кто-то прыгнул на него. Потеряв равновесие, разбойник упал на песок. Нападающий мгновенно очутился на нем, и двое мужчин сцепились в смертельной схватке, в которой преимущество над Жаном Ледрю было на стороне вооруженного ножом разбойника. Прижатая к земле другим бандитом, Марианна могла только беспомощно наблюдать за дракой. Беспомощно, но полная надежды. Раз уж Жан спасся, раз уж он был здесь, чтобы бороться за нее, почему бы не появиться также и исполинскому Блэку Фишу и изменить соотношение сил в свою пользу?

Жан превосходил соперника ростом и должен был бы взять над ним верх. К несчастью, его пребывание на понтоне «Европа» и недавняя борьба с морем надорвали его силы, и вскоре девушке, так же как и тому, кто удерживал ее и проявлял свой энтузиазм животным рычанием, стало ясно, что юный бретонец вот-вот окажется во власти бандита. А Блэк Фиш все не появлялся. Переполненная одновременно состраданием и тревожной тоской, Марианна поняла, что все потеряно. Вот уже бандит подмял под себя Жана, и тот тщетно пытался разжать сжимавшую его горло ручищу. Обезумев, Марианна закричала по-французски:

– Пощадите! Не убивайте его!

Бандит ответил злобной ухмылкой. Но словно эхо на отчаянный призыв девушки, чей-то ледяной голос приказал:

– Хватит! Оставь его, Винок!

Повторять не пришлось. Жан Ледрю мгновенно оказался на свободе, в то время как грабители попятились, согнув с рабской угодливостью спины. Появившийся из тьмы человек походил на мрачную ночную птицу и был, очевидно, начальником грабителей. Высокого роста, он носил, как крестьяне, куртку из бараньей шкуры и стянутые под коленями широкие холщовые штаны. Из-под круглой фетровой шляпы рассыпались заплетенные в короткие косички волосы. Его плечи укрывал большой темный плащ. На руках были перчатки из грубой кожи, а лицо пряталось под маской черного бархата. Можно было только различить большой рот, опущенные уголки которого придавали ему выражение бесконечного отвращения, и сверкающие глаза неопределенного цвета. Заметив, что его ощупывающий, пронзительный взгляд остановился на ней, Марианна, побагровев от стыда, съежилась, укрыв руками грудь и пытаясь спрятать в тени скал свою полную наготу. Незнакомец холодно улыбнулся. Сняв резким движением плащ, бросил его девушке и приказал своим подчиненным:

– Уведите ее!

Затем, указывая на еще вздрагивающего от недавней схватки Жана Ледрю, он презрительно бросил:

– А его прикончите!..

Торопливо завернувшись в плащ, издававший совершенно неподходящий для грабителя аромат вербены, Марианна хотела запротестовать, но Жан опередил ее:

– Если это так необходимо, зачем же ты только что удержал руку убийцы?

– Чисто случайно. Возможно, из-за крика этой женщины. Да и дрался ты отменно. Я захотел посмотреть, кто ты такой.

– Ничто… или никто, если тебе будет угодно! Француз, бретонец, как и ты… Поэтому я не понимаю, почему ты хочешь убить меня.

Марианна с недоумением следила за диалогом двух мужчин. Решительно судьбе было угодно сделать так, чтобы все происходящее с нею бессвязностью напоминало дурной сон. Неужели это в самом деле здесь находилась она, Марианна, одетая в пожертвованный проходимцем плащ, сидящая на камне сотрясаемого бурей бретонского побережья под охраной отвратительных бандитов, в то время как незнакомец в черной маске дискутирует о жизни и смерти с убежавшим с английского понтона пленником? Когда она была маленькой, старая Дженкинс, обожавшая всевозможные истории, рассказывала ей массу фантастических сказок и невероятных приключений, происходивших с несчастными людьми, преследуемыми злым роком. Ей также поведали об устрашающих деяниях, происходивших на земле Франции с тех пор, как ее народ, сойдя с ума, потопил в крови цвет нации, а властолюбивый Корсиканец взобрался на королевский трон. Ей обо всем этом говорили. Она и читала об этом. Но никогда не могло прийти ей в голову, что подобная участь постигнет и ее, именно ее! И мало-помалу Марианна почувствовала, как в ней умирает слабость, тают сомнения, исчезает стыдливость. Неожиданная встреча с грубой прозой жизни не проходит бесследно… Все это было так бессмысленно, так глупо!..

Тем временем Жан и замаскированный незнакомец продолжали разговор.

– Никаких свидетелей, никого не оставлять в живых – вот первая заповедь занимающихся таким ремеслом, как я.

– Милое занятие! Береговое пиратство!

– Не хуже других. Во всяком случае, по теперешним временам оно вполне достойно уважения. И после всего я даю тебе шанс: поклянись присоединиться к нам и верно служить мне, тогда будешь помилован! Храбрецы не так уж часто встречаются.

Жан передернул плечами, не скрывая своего презрения:

– Служить тебе? Для чего? Для такой работы, – добавил он, показывая на разоренный берег, – тебе нужны воры и убийцы, но не моряки. А я – моряк, моряк Сюркуфа!

Снова Марианна заметила нотку гордости в его голосе, и это ее заинтриговало. Кто же был, в конце концов, этот Сюркуф, которым Жан так гордился? Но замаскированный человек, по-видимому, знал, о ком идет речь. Он сжал кулаки и процедил сквозь зубы:

– Лиса морей, а?.. «Барон» Сюркуф? Заурядный лакей Бонапарта? Ты подписал свой смертный приговор, мой мальчик, и я напрасно потратил столько времени с тобой! Эй, вы, давайте…

– Нет, нет!

Совершенно не владея собой, Марианна бросилась вперед. Единственная мысль горела в ее утомленном мозгу: спасти жизнь тому, кто сражался за нее тогда, когда мог, не моргнув глазом, наблюдать из укрытия в скалах за ее гибелью, тому, кто в минуту смертельной опасности обнимал ее. Она повисла на руке замаскированного, и ей показалось, что она схватилась за железный брус.

– Нет! Не убивайте его! Он лжет… Он не знает, что он говорит. Он служит не Сюркуфу, а мне!.. Он не захотел ничего говорить, чтобы вы не узнали, кто я такая, но я не хочу видеть его умирающим из-за меня.

– Из-за тебя? – начал надменно незнакомец. – Кто же ты?

– Аристократка, как и вы… ибо вы дворянин, не так ли? Это слышится в вашем голосе, в вашей манере разговаривать.

Даже ради спасения своей жизни она не смогла бы объяснить, что подтолкнуло ее сказать это. Было ли это подсказано Небом или скорее адом, но, во всяком случае, ей удалось привлечь внимание незнакомца, и похоже было, что она не ошиблась. В глазах мужчины зажегся огонек любопытства.

– Возможно, и так. Однако знайте, что меня зовут Морван… Морван и ничего больше! Да, но я по-прежнему не знаю, кто вы такая?

– Меня зовут Марианна д'Ассельна. Мой отец и моя мать взошли на эшафот за попытку спасти Королеву. Послушайте… – Она вдруг вспомнила о странном подарке мадам Руайяль и продолжала более уверенным голосом: – Скажите вашим людям, пусть они принесут то, что украли у меня. Вы там найдете вместе с английским золотом и жемчугом моей матери медальон голубой эмали, содержащий прядь светлых волос. Эту драгоценность передала мне герцогиня Ангулемская. В ней волосы Королевы-мученицы!

Марианна с невольным удивлением прислушивалась к своим словам, настолько естественно это получилось. Она без труда говорила, как фанатичная эмигрантка, в то время как в плимутской таверне она окончательно отреклась от этих эмигрантов, которые в лице герцога д'Авари отвергли ее. Но ей показалось забавным использовать их, чтобы спасти жизнь солдату Наполеона… и того неизвестного, безусловно, знаменитого, именуемого Сюркуфом.

По-видимому, она была близка к победе, так как Морван властным жестом позвал к себе обоих мужчин, которые удерживали Жана, ожидая приказа покончить с ним. Несколько коротких слов на этом странном прыгающем языке, очевидно бретонском наречии, и Винок, мрачно глядя исподлобья, отдал своему предводителю украденные у Марианны драгоценности. Не говоря ни слова, Морван взял жемчуг и спрятал в карман. Отблески пламени осветили мрачное лицо в черном бархате, на котором глаза вспыхивали как угольки, между тем как обеспокоенная Марианна бросила быстрый взгляд в сторону Жана, опасаясь, не услышал ли он, к какой защите ей пришлось прибегнуть. Но тот не услышал ничего. Закрыв глаза, смертельно усталый, он стоял по-прежнему в окружении своих стражей, прислонившись к скале, ожидая решения его судьбы.

Вернулся Морван. На этот раз, приближаясь к Марианне, он обнажил голову и поклонился с неожиданной грацией, подметая шляпой песок.

– Соблаговолите простить меня, мадемуазель д'Ассельна, за прием, которому так не хватало учтивости. И поймите, что для меня было просто невозможным в той жертве кораблекрушения угадать вас. Если вы согласитесь принять мою руку, я буду иметь честь проводить вас в мой дом, где вы сможете немного отдохнуть… и тогда мы поговорим!

Марианна не затрудняла себя вопросом, о чем он собирается говорить. Обрадованная выигранной передышкой, она спросила, прежде чем взять предложенную руку:

– А мой слуга? Надеюсь, вы его помилуете?

Под черной маской расцвела улыбка, показавшаяся девушке малопривлекательной.

– Само собой разумеется. Он последует за нами. Но поскольку этот человек произнес неблагоразумные слова, он внушает подозрение и останется под присмотром. Пусть это вас не задевает.

Двое бандитов приблизились, поддерживая окончательно исчерпавшего свои силы Жана Ледрю. Морван окинул взглядом матроса, затем приказал спокойно и внятно:

– Отведите его на подворье. Он будет жить, ибо он из челяди, всего лишь слуга юной маркизы д'Ассельна, посланницы наших принцев. Но за то, что он мне солгал, он должен быть наказан. Заприте его в риге.

Понимая, что этими презрительными словами Морван пытался уязвить Жана, чтобы заставить его опровергнуть их, Марианна снова почувствовала, как ее охватывает страх. Покраснев от гнева, молодой человек стал вырываться из рук бандитов. Сейчас он начнет протестовать, отрицать ее слова, бесповоротно подписывая себе смертный приговор, а это только и нужно было Морвану. Она подбежала к юноше и схватила его за руки, сжимая их изо всех сил.

– Сохраняйте спокойствие, Жан. Это ни к чему не приведет. Я сказала этому господину только то, что я должна была сказать, чтобы спасти вашу жизнь от бессмысленной гибели.

Он уже открыл рот, чтобы выкрикнуть что-то, но, повинуясь умоляющему пожатию маленьких рук, только пожал плечами и выбранился:

– Ладно, мадемуазель. Несомненно, вы правы, как всегда, а я что, безнадежный осел!

В брошенном на нее взгляде не было не только признательности, но читалось такое презрение, что Марианна вздрогнула. Она поняла, что отныне Жан видит в ней врага, шпионку на службе эмигрантов, так как Морван достаточно громко представил ее посланницей изгнанных принцев и что их товарищество, родившееся в часы опасности, умерло. Она не могла понять, почему это ее так огорчило. Но Морван наблюдал за ней, и она вынуждена была вернуться, чтобы не возбуждать дальнейших подозрений. Достойно ли аристократке заботиться о слуге? Впрочем, когда она вновь взяла его под руку, он спросил:

– Что за слуга, которому вы уделяете столько внимания, моя дорогая? Я спрашиваю себя, не напрасно ли я подарил ему жизнь? Вы слишком заняты им.

Понимая, что защитительная речь вряд ли поможет Жану и что лучше всего до конца играть избранную роль, она, в свою очередь, пожала плечами и холодно ответила:

– Верные слуги – редкость, особенно для эмигрантов! А теперь, если вы действительно этого хотите, проводите меня в ваше жилище, господин Морван, ибо я устала и окоченела от холода.

Не добавив больше ничего, она последовала за главарем бандитов, увлекавшим ее к неведомому убежищу. Не без беспокойства, потому что этот человек, который признал себя равным с нею, но не открыл лица, этот береговой пират, хладнокровно грабивший и убивавший, не смущаясь опустивший ее жемчужное колье себе в карман, не внушал ей никакого доверия. Единственное, что она хотела от него получить, – это возможность немного отдохнуть и питание для восстановления утраченных сил. Но она не строила никаких иллюзий относительно того, что за этим последует. Как только ей станет лучше, она постарается убежать вместе с Жаном. Ему, без сомнения, надо присоединиться к его знаменитому Сюркуфу. А ей найти ту малость, которая осталась от ее семьи.

На берегу пираты нагромоздили кучи награбленного возле костров. Но между пострадавшим кораблем, затонувшим примерно на три четверти, и берегом плавало еще много всякого добра. Опьяненные жаждой наживы, люди все еще бросались в воду за добычей. Но буря уже утихала одновременно с началом отлива. Грохот волн, только недавно в пенном неистовстве разбивавшихся о скалы, уступил место относительной тишине, в которой таяло возбуждение грабителей. Вода начала спадать. Стало виднее. Приближался рассвет, и Морван, который медленно поднимался с Марианной по склону, остановился, вытащил из кармана серебряный свисток и подал три коротких пронзительных сигнала. При этих звуках его люди замерли на месте. Подняв руку, он показал им на небо. Бандиты неохотно выходили из воды, направляясь к кострам, и там грузили на плечи ящики и тюки. На трупы никто не обращал внимания. Проходя мимо одного из них, Марианна зажмурилась, чтобы не видеть искаженное лицо с вытаращенными глазами. Если она хотела остаться в живых, ей надо было подавить в себе тот ужас, который вызывал в ней сопровождавший ее человек. Мало-помалу она усваивала печальный урок: для того, чтобы жить, надо лгать, хитрить, обманывать… И этот урок она никогда не забудет. За исключением этого несчастного юноши, которого ведут сзади. Да, пожалуй, гигантского Блэка Фиша, чей труп, очевидно, носится по волнам в этом проклятом заливе. Ее контакты с людьми из внешнего мира не принесли ничего, кроме отвращения и чувства презрения. Впредь она постарается выходить победительницей в битвах с ними, конечно, в меру своих сил и возможностей.

С темно-серого неба начал лить пронизывающий холодный дождь. Костры гасли. В свете рождающегося дня поблескивали покрытые водорослями скалы. Откуда-то донесся хриплый петушиный крик. Ноги Марианны перестали вязнуть в песке и ощутили твердый грунт, покрытый сухой травой. Это была земля бретонских ландов.

Глава V Морван – морской разбойник

Замок Морвана открылся обветшалым порталом XVI века с двумя башенками по бокам в конце дороги, превращенной непогодой в трясину, обрамленной низкорослым осыпавшимся ясенем и зарослями дикого терновника, которые образовали длинный зеленоватый туннель. Немного дальше, в ложбине, несколько приземистых домов со стенами из серого гранита и большими соломенными крышами составляли небольшую деревушку. Море находилось совсем рядом. Возвышающаяся над ним высокая, иссеченная водой и ветром скала с юга обтекалась глубоко врезавшимся в сушу узким заливом. А в ландах два стража одиночества – менгиры – несли свою грустную вахту среди дрока и терновника, в то время как на вершине ближайшего холма остатки кромлеха валялись в густой траве в вечном ожидании возвращения солнцепоклонников, которым уже никогда не суждено вернуться.

Но все это не привлекло внимания Марианны в мертвенно-бледной сырости встающего дня. Измученная усталостью, оцепеневшая от холода, она была поражена только видением постели, которую Морван, приоткрыв кружевную занавеску, показал ей в деревянной нише. Там были матрасы из морской травы, грубошерстные одеяла, простыни из плохо выделанного льна, но она бросилась на них с признательностью изнуренного животного и моментально заснула.

Когда сразивший ее сон без сновидений наконец рассеялся, Марианна увидела, что ночь уже наступила. В серебряных канделябрах горели свечи, пламя гудело в старинном каменном камине с почерневшими от сажи стенками, а перед очагом старуха в черном платье и белом чепце раскладывала на скамье какую-то одежду, поглядывая, как закипает вода в большом чане. Пламя рисовало на стене устрашающий, с беззубым ртом и крючковатым носом, профиль колдуньи. Несмотря на завязанные тугим бантом ленты чепца, подбородок ее непрерывно дрожал.

Марианна сладко потянулась, и кровать при этом скрипнула. Старуха обратила к ней бесцветные глаза из-под сморщенных, как у черепахи, век.

– Вот одежда и вода для мытья. Приведите себя в порядок.

Властный тон старухи неприятно поразил Марианну, еще хранившую память о кроткой почтительности ее прислуги.

– Я голодна! – сказала она сухо. – Принесите поесть.

– Слишком поздно! – резко ответила старуха. – Одевайтесь и идите к хозяину. Если он прикажет, вам подадут поесть.

И, опираясь на большую узловатую палку, покинула комнату, не обращая больше внимания на девушку. Марианна поспешила переступить резной наличник этой странной кровати, очутилась на скамье и оттуда спрыгнула на пол из плотно утрамбованной земли, кое-где покрытой остатками цветных плиток. В самой комнате господских размеров с потолком, еще поблескивающим позолотой из-под густой паутины, единственной мебелью были три необычных кровати-шкафа со стенками, украшенными пресными в своей наивности скульптурами, и скамьями, чтобы взбираться на них. И скамья перед камином, на которой, кроме одежды, находились миска, мыло и белье. Старуха развела в камине поистине адский огонь, и Марианна могла купаться, не боясь холода. И она проделала это с чувством удовлетворения, заботливо отмывая слипшиеся от песка и морской воды волосы, время от времени выплескивая грязную воду через маленькое окошко, не утруждая себя мыслями о том, куда она может попасть.

Наконец она ощутила себя чистой, заплела волосы в тугую косу, которую обвила вокруг головы, затем занялась приготовленной для нее одеждой. К ее великому удивлению, она оказалась необычно роскошной для крестьянского обихода. Шелковое платье бледно-зеленого цвета внизу было украшено золотой вышивкой, а того же цвета кокетливый маленький передник из сатина обшит кружевами. Большая кружевная шаль и муслиновый чепчик в форме геннина (средневековый головной убор) заключали вместе с парой изящных туфелек с серебряными пряжками этот туалет. Марианна оделась с чисто женским удовлетворением и, обнаружив висящее в углу старое зеркало, с некоторой снисходительностью полюбовалась собой. Платье, казалось, было сшито для нее. Бархатный корсаж плотно облегал тонкую талию, а цвет шелка был таким же, как и ее глаза. Набросив грациозным движением кружевную ирландскую шаль на плечи, она сделала пируэт и направилась к двери.

Два зала, следовавшие за большой комнатой, были в таком же состоянии запущенности и обветшания: голые стены с видневшимися остатками фресок, на которых немощные фигуры блуждали по выщипанным полям, камины с обвалившейся лепкой, полное отсутствие мебели и изобилие паутины, такой густой, что она образовала, спускаясь с потолка, дымчато-серые занавеси. Марианна подумала было, не поместил ли ее Морван в совершенно заброшенный дом, но вдруг через полуоткрытую дверь до нее донеслись звуки голосов. Она направилась в ту сторону, толкнула дверь.

Открывшееся перед ней помещение могло быть как столовой замка, из-за стоявшего посередине громадного стола, так и залом монастырского капитула, благодаря высокому сводчатому потолку и висевшему на стене величественному распятию черного дерева, или же просто амбаром, столько всевозможных ящиков и тюков лежало повсюду вокруг старых кожаных, обитых гвоздями, кресел и многочисленных табуретов. Большинство тюков было вспорото, открывая взору тюки полотна и шелка, кипы хлопка, пачки чая и кофе, дубленую кожу и множество других вещей – плоды недавней или имевшей место чуть раньше деятельности береговых пиратов. Но внимание Марианны не задержалось на окружающем, так как в центре этого беспорядка вели отчаянную перебранку предводитель разбойников и довольно привлекательная девушка в костюме, похожем на тот, что надела Марианна, только платье было из алого атласа, а шаль – шелковой, китайской, с вышитыми цветами яблони.

Только повышенный тон указывал на то, что собеседники ведут спор, ибо они говорили по-бретонски, и новоприбывшая не могла понять ни единого слова. Она отметила только, что девушка была брюнетка, как и она, может быть, чуть светлее, что у нее прекрасный цвет кожи и что ее глаза, цвета лесного ореха, могут становиться невероятно суровыми. Кроме того, она, к своему величайшему удивлению, констатировала, что Морван хотя и снял большую круглую шляпу, но остался в маске. Вдруг девушка обернулась к двери, словно ожидая кого-то, и, заметив Марианну, обратила против нее свой гнев.

– Мое платье! – отчаянно закричала она, на этот раз на превосходном французском. – Ты посмел дать ей мое платье… и мои туфли, и мою красивую ирландскую шаль!

– Я действительно посмел, – раздался в ответ холодный голос Морвана, даже не потрудившегося хотя бы повысить тон. – И я посмею еще кое-что сделать, если ты не прекратишь этот крик. Я не выношу, когда кричат…

Полулежа в одном из кресел, закинув ногу на подлокотник, он поигрывал хлыстом с золотой рукояткой, имевшим совершенно новый вид.

– Я буду кричать, если это мне нравится! – быстро ответила девушка. – А платье мое, и я запрещаю тебе отдавать его.

– Прежде чем стать твоим, оно было моим. Ведь это я обарахлил тебя с ног до головы. Ты была почти голой, когда я подобрал тебя около тюрьмы в Бресте, где ты поджидала, скоро ли повесят твоего хахаля, такого же воришку, как и ты… Все, что на тебе, дано мною, моя красотка. Это и это… и это тоже!

Кончиком хлыста Морван с таким пренебрежением поднимал то золотое ожерелье, висевшее на шее бретонки, то кружева на рукавах, что Гвен задрожала от гнева. Резким движением она оправила юбку, которую начал приподнимать хлыст, и закричала:

– Ты мне ничего не давал, Морван! Все, что я имею, я честно заработала. Здесь и моя доля добычи… и цена ночей, которые я провела с тобой. Что же касается этой…

Она снова повернулась к Марианне, возможно, чтобы отобрать свою собственность, но девушка остановила ее порыв, заявив спокойно:

– Поверьте, что я сожалею, мадемуазель, позаимствовав у вас, впрочем, и не ведая об этом, одежду, но примите во внимание, что не могла же я появиться перед господином (она кивнула в сторону разбойника) в одном его плаще. Если вы найдете мне другую, я охотно верну эту.

Миролюбивые слова подействовали на Гвен как холодный душ. Гнев уступил в ее глазах место удивлению. Она по-новому внимательно посмотрела на Марианну, немного помолчала, затем с явной неохотой вымолвила:

– Ладно! Раз у вас ничего нет, пока попользуйтесь. Только постарайтесь ничего не испортить.

– Я буду очень осторожна, – улыбнулась Марианна.

Эта девушка, должна быть, была крестьянка, сбившаяся с пути истинного из-за нищеты, и стала любовницей вора, но, странное дело, Марианну охватила внезапная волна симпатии к ней. С некоторых пор она сама познала, что такое страх, страдание и физическая слабость. На набережной Плимута она была готова согласиться на что угодно, чтобы спасти свою жизнь и ускользнуть от Язона Бофора. К тому же Морван решительно не внушал ей доверия. Он разговаривал с этой Гвен в такой манере, что из простой женской солидарности Марианна стала на ее сторону. Возможно, что и разбойник это почувствовал, потому что, повернувшись в кресле, он указал своей подруге на дверь:

– А теперь уйди! У меня серьезный разговор с этой девушкой. Увидимся позже.

Гвен послушалась беспрекословно. Покачивая бедрами под китайской шалью, она направилась к двери, но, проходя мимо Марианны, не удержалась:

– В самом деле? Не слишком ли она сочная штучка для этого? Я тебя знаю, Морван. Когда смазливая мордашка переступает твой порог, ты не можешь удержать руки в карманах. Только помни: если после того, как ты расщедрился на мою одежду, ты отдашь ей и мое место в постели, получше охраняй ее здоровье… и свое тоже. Счастливо развлекаться!..

Она скорчила гримасу Марианне, сразу почувствовавшей, как тает «волна симпатии», которую вызвала в ней бретонка, и вышла с видом оскорбленной королевы. Но эта интермедия по крайней мере позволила Марианне обрести уверенность. И теперь она без малейшего страха смотрела на предводителя бандитов. В конце концов это был только мужчина, и Марианна справедливо решила, что мужчины не смогут ее больше обмануть. Поцелуй Язона Бофора, как и сделанное им неприличное предложение, затем последние слова Франсиса Кранмера перед смертью, наконец, взгляды и жесты Жана Ледрю постепенно открыли ей силу ее женского очарования и его власть над мужчинами… Даже девушка, которая только что вышла, даже эта Гвен, на свой вульгарный лад засвидетельствовала ее красоту. Она сказала, что Марианна «слишком сочная штучка». Девушка не совсем поняла смысл этих слов, но ясно было, что это комплимент.

Поскольку Морван по-прежнему оставался в кресле, теребя свои странные косички и не предлагая ей сесть, она сама взяла стул, устроилась на нем, со строгим видом скрестила руки на переднике и заявила:

– Раз мы должны серьезно поговорить, давайте говорить серьезно! Но о чем?

– О вас, обо мне, о наших делах, наконец… Я думаю, что у вас должно быть сообщение для меня?

– Сообщение для вас? И от кого? Вы разве забыли, что это море выбросило меня сюда. Сюда, куда я вовсе не собиралась? Не представляя себе, что я смогу иметь честь встретиться с вами. Трудно предположить, кто мог бы дать мне какое-либо поручение к вам.

Вместо ответа Морван вытащил из кармана медальон и заставил его плясать на кончиках пальцев.

– Та, кто дала вам, не могла послать вас сюда с единственной целью посетить Бретань зимой.

– А кто вам сказал, что она послала меня и что я направляюсь в Бретань? В ночную бурю высаживаются там, где удастся! Это же, – она указала на медальон, – напоминание о самопожертвовании моих родителей. Кстати, будьте столь любезны вернуть его мне… так же, как жемчуг моей матери. Им нечего делать в ваших карманах!..

– Мы поговорим об этом позже! – отрезал Морван с улыбкой, от которой его маска показалась еще более зловещей. – В данный момент я хотел бы услышать ваш ответ. Ради чего предприняли вы в худшую пору года эту опасную переправу? Девушка с вашим именем и вашими манерами отправилась бы в подобный путь, только будучи по меньшей мере одной из амазонок Короля… и имея поручение!

По мере того как Морван говорил, Марианна напряженно размышляла. Она ясно представляла себе, что окутывающая ее тайна является лучшей защитой. Рассказать Морвану о событиях, сокрушивших ее мир и ее мечты, было бы последней глупостью. Пока он будет считать ее своей единомышленницей, он оставит ее на свободе. Эта идея с загадочным поручением оказалась удачной. К несчастью, Марианна никогда не была близка с изгнанной королевской семьей, и из эмигрантов она встречалась только с монсеньором Талейран-Перигором и, к сожалению, с герцогом д'Авари. Конечно, оставался еще ее крестный, но явных доказательств, что аббат де Шазей ездил по делам законного короля, не было. Один Бог знал, чем он занимается.

Сквозь прорези маски холодные глаза Морвана в упор разглядывали Марианну. Она не сообразила, что затянувшееся молчание может показаться подозрительным. А разбойник настаивал:

– Итак, в чем же состоит ваша миссия?

– Допустим, что таковая существует… но вас это совершенно не касается. Я не вижу никаких оснований, чтобы посвятить вас в нее. Более того, – добавила она заносчиво, – если бы мне даже и дали поручение к вам, я не смогла бы передать его: я не знаю, кто вы такой.

– Я вам сказал: меня зовут Морван! – ответил тот надменно.

– Ну, это имя ничего не говорит. Должна также заметить, что вы не проявили должной учтивости, не желая открыть передо мной ваше лицо… Итак, – заключила Марианна, – вы для меня только незнакомец…

Порыв ветра распахнул одно из окон, ворвался в зал и разметал лежавшие на столе бумаги. С тяжелым вздохом Морван поднялся и пошел закрыть окно. Возвращаясь, он пальцами снял нагар с коптившей свечи и наконец остановился против девушки.

– Я покажу вам мое лицо, когда сочту это нужным. Что касается моего имени, знайте же, что уже много лет у меня нет другого. Именно под этим именем знают меня там, – добавил он, показав головой в сторону шумящего моря.

– Мне нечего вам сказать, – возразила Марианна, нахмурившись, – кроме просьбы вернуть то, что мне принадлежит, я имею в виду ценности и моего слугу, и предоставить мне возможность следовать своей дорогой… по крайней мере после того, как вы дадите мне поесть. Честно говоря, я умираю от голода.

– К столу мы пойдем через несколько минут. Я ждал вас к ужину. Но… прежде мы уладим наши дела. Я теряю аппетит, когда что-нибудь меня тревожит.

– А меня он не покидает ни при каких обстоятельствах. Ладно, чтобы раз и навсегда покончить с этим, спрашивайте, что вам угодно.

– Куда вы направляетесь?

– В Париж, – сказала Марианна с приятным сознанием, что она говорит правду.

– И с кем вы должны встретиться? С Красной Селедкой? Или же с шевалье де Брюсларом? Хотя вряд ли последний будет сейчас в Париже.

– Я не могу сказать. Ко мне должны будут прийти. А с кем я буду иметь дело, мне неизвестно.

Теперь уже Морван погрузился в размышления. Но Марианна догадывалась, о чем он думает. Такая молодая и неопытная девушка могла быть только слепым исполнителем чужой воли и, следовательно, не могла знать о важности своей миссии. Придя к такому выводу, он улыбнулся ей улыбкой тигра, настигающего свою жертву.

– Ну что ж! Охотно верю вам и не буду принуждать раскрыть ваш секрет… что могло бы иметь как для вас, так и для меня печальные последствия. Но вы представляете для меня счастливую находку. Глупо было бы не воспользоваться этим.

– Воспользоваться? Но как?

– А вот так: я уже послал двух эмиссаров, одного в Хартвел-Хауз к королевскому двору, другого в Лондон к графу д'Антрэгу. Ни один из них не вернулся, и уже много месяцев я не получаю ни приказов, ни директив. Я уже начал отчаиваться, когда море чудесным образом выносит на мой берег вас, подлинно посланницу Бога! И вы думаете, дорогая посланница, что я вас отпущу, не получив хоть небольшой помощи?

Голос его стал мягким, почти нежным, но Марианна с трудом удержала дрожь, что-то кошачье было в этом человеке, и она предпочла бы видеть его неистовую ярость, чем эту притворную ласковость. Однако внешне она ничем не проявила свои чувства.

– Каким образом я могу вам помочь?

– Очень просто. Вы останетесь у меня, моей почетной гостьей, королевой этого печального замка. В это время ваш слуга, это человек, который вам так дорог, а на мой взгляд, является чем-то большим, чем простой слуга, моими заботами будет направлен обратно в Англию. Хорошие провожатые представят его Королю… или мадам Руайяль. Ее Высочество, очевидно, очень любит вас, если подарила такой ценный медальон! Она не останется безразличной, узнав, что вы задержаны у меня и не можете выполнить свое поручение до тех пор, пока я не получу удостоверения от принцев или хотя бы ответ на мои вопросы.

Морван следил за ее реакцией, и Марианне пришлось призвать на помощь все свое хладнокровие, чтобы не попасть впросак. Потому что в планах разбойника не было ничего утешительного для нее. Жан Ледрю никогда не согласится и дальше играть навязанную ему роль, если речь пойдет о возвращении в Англию, где его ждали понтоны Плимута или Портсмута. Он скажет правду, и тогда над ним нависнет угроза быть убитым на месте людьми Морвана. Что же касается ее, то если Морван заподозрит, кто она в действительности, и узнает, что она убежавшая от веревки убийца, а не агент принцев, ее жизнь не будет стоить и ломаного гроша. Морван был доверенной особой и, кроме того, тесно связан с английской полицией, раз он надеялся получить от нее какую-то пользу. Надо было использовать любую лазейку, чтобы ускользнуть от этой опасной персоны. А чтобы найти подобную возможность, требовалось время. Поэтому, когда Морван спросил:

– Итак, что вы думаете о моем предложении? – она ответила абсолютно спокойно, даже найдя силы для улыбки:

– Я считаю его заслуживающим внимания, и мы сможем обговорить его в деталях немного позже, например, когда мы поужинаем!

Явно удивленный таким быстрым согласием, Морван расхохотался и, наклонившись, предложил ей руку.

– Видно, вы действительно очень голодны! И вы тысячу раз правы! Пойдемте восстановим наши силы.

Место, где у Морвана ели, не имело ничего общего с пиршественным залом. Это была просто большая кухня с утрамбованным земляным полом. Сложенный из гранита огромный камин полностью занимал одну сторону, а в глубине, против закопченных стен, виднелась небольшая каменная скамья, на которой сидел старик с торчащими из-под круглой полинялой шляпы седыми волосами, упершись подбородком в сучковатую палку. С другой стороны, у узкого окошка, стоял перпендикулярно стене длинный ларь, а по бокам от него две скамьи со спинками. Чашки и миски из красного фаянса находились вверху в большой плетеной корзине, висевшей на закрепленном у потолка блоке.

Пламя очага и смоляной факел, вставленный в железный таган, только и освещали, как в Средние века, длинное, низкое помещение, в котором царил запах древесной гари.

Когда Морван ввел Марианну в кухню, там находились, кроме дремлющего у камина крестьянина, четверо: уже знакомая девушке старуха, хлопотавшая над большим котлом, красавица Гвен и двое мужчин, с которыми Марианна при таких ужасных обстоятельствах встретилась на берегу. Никто не разговаривал. Гвен удовольствовалась тем, что, садясь за стол, окинула пренебрежительным взглядом новоприбывшую.

Заняв место рядом с ней и напротив трех мужчин, Марианна не смогла удержаться, чтобы не спросить, где Жан Ледрю и почему его нет здесь.

– Потому что в моем доме, так же как и в других благородных домах, челядь не садится вместе с хозяевами за стол. Эти господа, – добавил он шутливым тоном, показывая на Винока и его приятеля, – мои лейтенанты. Правда, они не дворяне, но это не имеет значения. Вашего слугу покормят на месте… в риге, где он заперт.

Марианна сообразила, что ей надо удовлетвориться этим объяснением. К тому же Морван без перехода начал предобеденную молитву. Трое разбойников и их товарка с таким благочестивым видом уткнули свои носы в миски, словно они были самыми порядочными людьми в мире. Решив больше ничему не удивляться, девушка последовала их примеру. После чего, в молчании, как и подобает при таком благородном деле, как еда, трапеза началась.

И она тоже была совершенно новой, незнакомой для изгнанницы. После густой овсяной каши и нескольких кусков шпика, слишком жирного, чтобы возникло желание его попробовать, подали печенный в золе картофель. Глядя, как другие чистили его на краю миски, а затем окунали в холодное молоко, которого было в избытке, она стала им подражать и признала, что это вкусно. Ей также понравились поданные в конце сладкие ржаные блины, и она выпила несколько чашек молока. Морван один пил вино.

Со своего места Марианна могла видеть внутренность маленькой комнаты, вроде кладовой, находившейся за камином. В ней, перед затемненным ночью окном, стоял покрытый белой простыней длинный стол, на котором, скрестив ноги, сидел невзрачный человек. Целая груда тканей всех цветов лежала сбоку на столе, а этот странный персонаж с желтым лицом, черными волосами, обрамлявшими лысину, и гибкими белыми руками пожирал невероятное количество блинов со сметаной, которые ему услужливо подавала с совершенно неожиданной приветливостью старуха. Марианна могла различить, что они оживленно болтают, но голосов не было слышно. Не в силах сдержать любопытство, она спросила:

– Что это за субъект питается там, среди материи?

– Портной, не в обиду будь сказано! – ответил Морван, даже не повернувшись. – У нас вошло в привычку звать людей этого рода, чтобы кроить и шить одежду. Они очень искусны и делают настоящие чудеса. Если вы пожелаете сшить какое-нибудь платье, я буду счастлив проводить вас к нему.

– Почему он ест один в этой маленькой комнате?

– Да потому, что он портной, не в обиду будь сказано!

На этот раз Марианна сделала большие глаза. Уж не насмехается ли над ней этот разбойник?

– Почему вы говорите все время «не в обиду будь сказано»? – чуточку заносчиво сказала она. – От этих слов так и несет деревенщиной.

– Но потому что портной, не в обиду будь сказано, не человек и надо всегда извиняться, когда произносишь его имя. Это, впрочем, ничуть не умаляет его достоинств. Например, Периннаик, которого вы видите перед собой, просто артист в своей области.

Нет, Морван не насмехался над ней. Он давал объяснения спокойно, словно речь шла о самых обычных в мире вещах. Впрочем, девушка уже перехватила полный ненависти взгляд, брошенный обитателем маленькой комнаты. Периннаик должен был услышать то, что говорилось о нем. Морван даже не потрудился говорить тише. Но тут раздался резкий голос Гвен.

– Это настоящий артист! – подтвердила она сухо. – Он нарасхват во всей Бретани, и вы должны гордиться, что он согласился работать в вашей грязной развалине, когда знатные владельцы богатых замков готовы вырвать его друг у друга.

Морван хохотнул:

– Я забыл! Если мужчины от всего сердца презирают портного, не в обиду будь сказано, то женщины, наоборот, – без ума от него. Я думаю, вы такая же, как все.

Марианна промолчала, но ее задумчивый взгляд задержался на маленьком человеке, который, закончив свой ужин, взялся за платье из черного бархата и стал вышивать его тонкими золотыми нитями. Но ее не столько интересовало его мастерство, сколько неожиданная ненависть, мелькнувшая в его глазах. Подобное чувство, адресованное Морвану, не могло оставить ее равнодушной. Она решила заказать одно платье, чтобы сблизиться с Периннаиком. С жемчугом ее матери в кармане Морван может вполне позволить это!

Ужин закончился новой молитвой. Марианна встала и, решив, что разрешения не требуется, направилась к убежищу портного. Тот не поднял глаз при ее приближении, но девушка почувствовала гипнотическую силу его движений. С невероятной легкостью тонкие пальцы Периннаика порхали над черным бархатом, оставляя изящные завитки, спирали, удивительные рисунки, рождавшиеся, казалось, по прихоти капризной фантазии.

– Вы великий художник! – прошептала она, даже не подумав, что он может не понять ее слов.

Однако он поднял глаза, почувствовав, может быть, искренность тона. Едва заметная смущенная улыбка осветила его некрасивое лицо. Но это было всего лишь мгновение. Периннаик тут же опустил воспаленные, без ресниц, веки. К тому же позади Марианны раздался пренебрежительный голос Морвана:

– Решительно ни одна женщина не может противиться привлекательности тряпок. Завтра вы выберете материал и с вас снимут мерку. О, успокойтесь, он удовольствуется измерением только вашей руки. Этого ему достаточно.

Марианна даже не удосужилась поблагодарить. Без всякого перехода она вдруг заявила, что хочет увидеть Жана Ледрю. Она хочет удостовериться, сказала она, что он устроен надлежащим образом. Но, к несчастью, ее беспокойство ничуть не тронуло Морвана. С невозмутимым видом он объявил, что ей нечего волноваться из-за слуги. С ним обходятся хорошо, в чем она может убедиться, посмотрев на внушительную порцию, которую старая Суазик водрузила на громадный поднос. Однако внимание разбойника насторожило то, что его гостья хочет поговорить с этим подозрительным слугой.

– Мы вместе повидаемся с ним завтра днем, – заключил он, – когда поставим в известность, чего мы ждем от него. Что более срочное могли бы вы ему сказать сейчас? Уже ночь, день кончен, пришло время отдыха.

– Мне не хочется спать! – сухо бросила Марианна, которая и в самом деле проспала весь день, и теперь нетерпение терзало ее не меньше, чем беспокойство.

Необходимо, чтобы она смогла повидать Жана без свидетелей, чтобы она смогла объяснить, чего она от него ожидает и что он может сделать для их общего спасения. Плотней закутавшись в драгоценную ирландскую шаль, она вызывающе добавила:

– А что же теперь делать? Вновь забраться в этот комод, который служил мне кроватью?

Морван рассмеялся:

– Я вижу, вы недооцениваете наши закрытые кровати, очень уютные, когда охватывает холод. Но чем же вам заняться, если вам спать не хочется? Прогулкой? Ночь слишком темная и холодная.

– Благодарю! У меня нет ни малейшего желания снова увидеть трупы несчастных, которых вы безжалостно убили на пляже.

– Не считайте меня ребенком, моя дорогая! А чем занимаются таможенники и береговая охрана? Я хорошо знаю. Их не часто увидишь на наших широтах, которые внушают им страх своей грубостью и дикостью обычаев. Впрочем… утопленники брошены обратно в море, остальные заботливо погребены. Знаете, мы не так уж много убиваем! – добавил он с иронической улыбкой, вызвавшей у Марианны желание дать ему пощечину.

Чтобы не пробудить его подозрительность, она согласилась на предложенную им партию в шахматы. В эту крестьянскую кухню по приказу разбойника внесли и поставили против огня драгоценный маленький столик, на котором сверкала серебром и старинным хрусталем шахматная доска с фигурами и два обтянутых светлым шелком изящных кресла.

– Это самое теплое место в доме, – заметил он, усаживаясь и приглашая Марианну занять другое кресло. – У меня, конечно, есть своя комната, но там камин тянет плохо и можно замерзнуть. К тому же, – добавил он, так широко улыбаясь, что из-под маски сверкнули его волчьи зубы, – мы не настолько знакомы, чтобы предложить вам сыграть со мной в значительно более пылкую игру… Ведь вы гостья, посланная Богом и принцами… пока нет доказательств, опровергающих это!

– Я полагаю, – парировала, не моргнув, Марианна, – что эта игра требует двух участников. И вам не удалось бы склонить меня к участию в ней так же легко, как к этой! Зато мне было бы приятно, если бы вы наконец сняли эту маску. Ваше бархатное лицо пугает меня.

– То, которое спрятано, испугает вас в сто раз больше! – сказал он сухо. – Если вам так хочется знать, милое дитя, я изуродован! Злополучный сабельный удар у Киберона, где мне удалось спастись от резни и в общем-то дешево отделаться. Итак, оставим в покое мою маску, дорогая, и будем играть.

Марианна уже давно научилась искусству игры в шахматы. Аббат де Шазей – страстный игрок в бесчисленных партиях – терпеливо развивал в ней чувство стратегии. Она играла хорошо, с отвагой и стремительностью, способными поставить в тупик и сильного игрока. Но этим вечером она была не в своей тарелке. Ее глаза едва различали блестящие фигуры, на которых пламя зажигало золотистые переливы, потому что она напряженно прислушивалась к звукам, раздававшимся в этом странном доме. Гвен исчезла, как по волшебству. Старая Суазик удалилась со своим блюдом. Стук ее сабо послышался почти тотчас же под окном кухни. Очевидно, здесь, совсем близко, находилась дверь, ведущая в ригу, где был заперт Жан. Оба «лейтенанта» ушли, волоча ноги, после нескладного «Долго жить!». Немного позже и маленький портной со свечой в руках, в свою очередь, пересек кухню, чтобы укрыться в дыре, которую хозяин поместья милостиво предоставил ему для ночлега.

У Марианны невольно сжалось сердце от жалости при виде этого гнома на кривых ногах-коротышках, но с нормальным торсом, испорченным только небольшим горбом. Он обошел играющих так далеко, как смог, смиренно бормоча приветствие. Но снова девушка перехватила брошенный в сторону Морвана полный ненависти взгляд.

Наконец и старик у камина поднялся и прошагал, как сомнамбула. После этого единственными звуками, нарушавшими тишину, остались потрескивание дров в камине и затрудненное дыхание Морвана. В окружавшей их тишине атмосфера мало-помалу становилась давящей. Маска и тень от кресла полностью скрывали лицо разбойника, и у Марианны появилось неприятное ощущение, что она играет с призраком. Только рука, переставлявшая фигуры на доске, казалась живой. Рука, поистине достойная восхищения: превосходной формы, почти женской белизны, с длинными пальцами, тонкими и нервными. Марианна уже видела, совсем недавно, похожие руки такого же цвета. У Язона Бофора. И это воспоминание было малоприятным для девушки. Однако у Морвана ее зоркие глаза смогли различить рядом с безымянным пальцем розоватый шрам в виде звезды. Просто удивительно, как чья-то рука может вызвать в памяти множество вещей и событий. И для Марианны это было с давних пор предметом восхищения. Она всегда любила рассматривать руки у людей. Между тем эти руки вызывали в памяти совсем другие образы: засады в темноте ночи, проведенные под сотрясаемыми бурей скалами в ожидании обреченных кораблей, попавших в дьявольскую ловушку.

Внезапно рука исчезла, и холодный учтивый голос Морвана прервал ход мыслей его противницы:

– Вы очень далеки от игры, моя дорогая. Вами уже сделан ход моим слоном. Возможно, вы больше устали, чем думали? Хватит на сегодня?

Марианна воспользовалась случаем. У нее действительно были другие планы на сегодняшнюю ночь, и она со смущенной улыбкой сказала, что ей снова хочется спать. Морван встал, поклонился и предложил ей руку.

– После событий прошлой ночи нечему удивляться. Я вас провожу до вашей комнаты.

В очаге только краснели угли, и холод ощущался в пустой комнате. Но свечи в серебряных канделябрах были заменены, и постель свежезастлана. На покрывале лежала аккуратно сложенная ночная рубашка из тончайшего полотна. Марианна, однако, и не думала ложиться. Она начала с того, что бросила на угли несколько поленьев, и вскоре взметнулось высокое чистое пламя, прогоняя мрачные тени. После чего подошла к окну, отдернула занавеску и с гневом увидела, что оно прочно заперто на висящий замок. По-видимому, Морван ничего не оставлял на волю случая. Девушку охватило уныние. Ей не удастся встретиться с Жаном, и завтра их ждет катастрофа. Как выйти отсюда? Морван более чем вероятно запер дверь на ключ. Впрочем, бесстрастный регистратор – память услужливо напомнила ей сухое щелканье ключа в замочной скважине.

Без всякой надежды она все-таки подошла к двери, подняла щеколду… и тут же опустила. С той стороны кто-то очень осторожно поворачивал ключ. Марианна невольно попятилась. Дверь открылась так тихо, что не было слышно ни малейшего шума. Фигурка портного возникла из тьмы.

Приложив палец к губам, он удержал возглас, готовый сорваться с уст Марианны.

– Тсс! Соблаговолите разрешить мне войти на минутку.

Странный малый изъяснялся на безукоризненном французском. Вместо ответа девушка подала ему знак приблизиться. Он проковылял к деревянной стене, где прятались кровати, и отодвинул занавеси. Затем, успокоенный их пустотой, подошел к наблюдавшей за ним с удивлением Марианне.

– Справа от дверей в ригу, – прошептал он, протянув руку, – есть отверстие в стене. Вот туда и кладут ключ.

– Спасибо, – ответила Марианна, – но как мне выйти из этого дома? Даже окно заперто.

– Ваше – да, но не другие, во всяком случае, в комнате, где я работаю. Оно узкое и низкое, но вы такая стройная… и рига прямо напротив.

Наступило непродолжительное молчание. Марианна внимательно приглядывалась к горбуну. Его маленькие глазки сверкали как звезды, и у него был такой вид, словно он наверху блаженства.

– Почему вы сделали это? – спросила она. – Вы ведь знаете, что я хочу убежать… и вы сильно рискуете.

– Пустяки! «Владыка кораблекрушений» подумает, что ревность открыла вам дверь. Кому дело до портного… не в обиду будь сказано? Что касается движущих мною побуждений, считайте, что мне нравится играть шутки со слишком самоуверенными людьми или что я ненавижу сеньора Морвана! Действуйте быстрей!

– Еще раз спасибо, но я вам обязана свободой и…

– Пока еще нет! Я не уверен, что вы сможете легко убежать… разве что одна.

– Что вы хотите этим сказать?

– Ничего. Вы увидите сами. Но в любом случае я вернусь перед рассветом запереть эту дверь, независимо от того, где вы будете. Тогда все станет на свое место. И еще один совет: снимите эту светлую шаль. Несмотря на ночь, вас могут заметить.

Марианна мгновенно сбросила с плеч густые кружева, подошла к одной из кроватей, взяла коричневое покрывало и плотно укуталась в него. Она дрожала одновременно и от холода, и от возбуждения. Затем вновь обратилась к Периннаику:

– Как могу я отблагодарить вас за то, что вы для меня сделали?

– Очень просто! – И внезапно улыбка, с которой он созерцал юную деву, сменилась злобной гримасой. – Сделайте так, чтобы Морван-разбойник попал на гильотину, и я буду вознагражден сторицею.

И столько свирепой жажды крови было в судорожно сжавшейся фигуре горбуна, что Марианна едва подавила дрожь отвращения.

– Трудно представить себе, как я смогу это сделать. Я даже не видела его лица.

– А я тем более. Но он часто отсутствует, и я знаю, что он отправляется в Париж. Меня удивило бы, если бы он и там носил свою пресловутую маску! Попытайтесь узнать, кто он. И если вам удастся послать его на эшафот, который давно по нему плачет, знайте, что вы отомстили за множество несчастных! Теперь поспешите. Вы заставили меня много говорить, а слово всегда опасно.

Быстро и бесшумно Марианна выскользнула за дверь. Периннаик снабдил ее свечой в топорно сделанном подсвечнике для лучшей ориентации, но она хорошо запомнила дорогу и без труда оказалась в еще хранившей тепло кухне. Остатки огня в очаге давали достаточно света, и Марианна, потушив свечу, поставила ее на приступок камина. Затем она прошла в маленькую комнату, забралась на стол и попробовала открыть окно, моля небо, чтобы оно не сильно скрипело. Гора упала с ее плеч, когда окно отворилось бесшумно. Марианна высунулась наружу.

Дул сильный ветер, и ночь была темной, но глаза девушки быстро освоились во мраке. Она различила неподалеку приземистое строение, без сомнения ригу. Быстро сняв покрывало и выбросив его наружу, она последовала за ним. Окно оказалось почти впору ее худощавому телу, только на бедрах остались ссадины. Но двигавшее ею желание было сильнее боли. Холод подсушил землю и траву, и хотя она и не промочила ноги, но почувствовала, что замерзает, и поспешила набросить покрывало. Затем Марианна направилась к риге. Шаги ее были бесшумны. Никого не было видно. Впрочем, девушка особенно и не боялась, что встретит кого-нибудь. Она уже сообразила, услышав ворчание старой Суазик, недовольной обязанностью отнести ужин пленнику, что бретонцы неохотно выходят глубокой ночью, боясь встретить блуждающие души усопших.

Подойдя к дверям риги, Марианна стала ощупывать стену, но ей пришлось стать на цыпочки, чтобы достать до узкой щели между камнями. Наконец-то ее пальцы сомкнулись на холодном металле. Зато на поиски замочной скважины ушло больше времени. Рука ее дрожала от волнения, сердце готово было выскочить из груди. Но когда ключ попал на свое место, он провернулся легко и бесшумно, ибо кто-то заботливо смазал его маслом. Вместе с вихрем, ворвавшимся вслед за ней в ригу, Марианна, толком и не поняв как, очутилась внутри. С трудом преодолевая сопротивление ветра, она поспешила закрыть дверь. Затем, сраженная пережитым волнением, закрыла глаза. Вновь ее охватило ощущение нереальности и нелепости происходящего. Словно она играла какую-то роль!

– Подумать только! – донесся из глубины риги спокойный голос. – Это вы? Самое время, я хотел задуть мою свечу.

Уютно расположившись в куче соломы, Жан Ледрю, скрестив руки на груди, смотрел на Марианну. Она увидела, что небольшой огарок свечи стоял прямо на блюде среди остатков пищи. И она поняла, почему Периннаик сказал ей, что, если она захочет бежать, ей придется бежать одной. Не похоже, что Жан страдает от плохого обращения. Наоборот, ему дали возможность помыться и привести себя в порядок, о чем свидетельствовали блестевшие золотом светлые волосы и выбритый подбородок. Ему также дали сухую одежду, но на его лодыжке красовался широкий железный браслет, соединявшийся прочной цепью с громадным, замурованным в стене кольцом… Браслет должен был открываться ключом, но его-то у Марианны и не было.

Разочарование так ясно читалось на ее лице, что Ледрю рассмеялся:

– Да, да! Ваши друзья пришвартовали меня, как хороший фрегат. Но если они дали вам ключ, который я вижу в вашей руке, может быть, они простерли свою любезность настолько, что доверили вам и другой, от этой побрякушки?

Она отрицательно покачала головой и грустно прошептала:

– Они не друзья мне. Я узнала, где они прячут этот ключ. Я надеялась бежать с вами этой же ночью.

– Бежать? Почему, собственно, вы хотите бежать? Разве вам тут плохо? Я видел вас выступавшей как почетная гостья об руку с этим замаскированным демоном, и, право, вас разодели как принцессу. Бретонскую принцессу, конечно. И такой наряд самый прекрасный! И надо признаться, что он вам идет, вы так очаровательны…

– Ах! Сейчас не до шуток! Мы не в гостиной. Говорю вам, что нам необходимо найти способ убежать, иначе мы погибли оба!

– Относительно моей персоны у меня сомнений в этом нет. Что касается вас, то я толком не пойму, что вам может угрожать, моя дорогая маркиза? Не так ли? Я ничуть не препятствую вам пробежаться по полям этой чудесной ночью. Я уже, с вашего разрешения, хочу заснуть, ибо после всего в этой соломе не так уж плохо! Мне остается пожелать вам счастливого пути. Только не забудьте запереть дверь, уходя. Этой ночью дьявольский ветер.

– Ну как вы не понимаете! – простонала Марианна, чуть не плача, бросаясь перед ним на колени. – Я не та, за кого эти люди меня принимают.

– Вы не аристократка? Да кто вам поверит? Достаточно посмотреть на вас…

– Это правда, я аристократка, но я никакой не агент короля. Я даже ничего не знаю об этом всем. Мне только и говорят здесь о конспирации, об агентах принцев или шпионах Императора. Но я в этом ничего не понимаю. Ничего, клянусь вам!

Растерявшаяся, захваченная настоятельной необходимостью убедить его, она, как дитя перед молитвой, сложила руки. Надо, чтобы он поверил ей, чтобы он вновь стал ее другом, как ночью во время бури. Она так нуждалась в его мужской силе! Кроме того, теперь, с его выбритым лицом, он казался ей невероятно молодым, гораздо более близким, чем раньше. Было в нем что-то светлое, чистое, что притягивало и успокаивало. Ее последний аргумент – робко сказанные тихим голосом слова, вопреки ее ожиданиям, тронули какие-то струны сердца замкнутого юноши.

– Поймите… мне только семнадцать лет!

Светлые глаза, только что еще такие холодные, смягчились. Протянув руку, Жан захватил сложенные ладони девушки и привлек ее к себе, заставив сесть на солому.

– Тогда, – начал он почти нежно, – объясни мне, почему ты хотела бежать из Англии?

Она не сразу ответила, не решаясь открыть ему истину. Печальный опыт с герцогом д'Авари показал, насколько ее история фантастична и невероятна. С другой стороны, она слишком нуждалась в Жане, чтобы пойти на обман. Если она сочинит новую историю, что-нибудь выдаст ему ее искренность. И затем, ей уже надоело лгать. Внезапно решившись, она выпалила:

– Я убила на дуэли моего мужа в свадебную ночь!

– Что-о-о?

Марианна поняла, что ей удалось пробить панцирь безразличной насмешливости, за которым укрылся Жан. С наивной гордостью она заметила в его глазах замешательство. Она смутно догадалась, что он подходит к ней с несколько иной меркой, чем раньше. Он едва приоткрыл рот, чтобы спросить:

– Ты отдаешь себе отчет в том, что ты говоришь?

– Я знаю, в это трудно поверить, – сказала она грустно, – однако это правда.

И движимая как инстинктивным доверием, которое он ей внушал, так и глубокой необходимостью быть понятой, она рассказала все, что произошло в ту безумную свадебную ночь. Она говорила, ничего не скрывая, с простодушием, откликавшимся эхом в непримиримой душе бретонца. Она поняла, что он больше не оттолкнет ее и даже пожалует симпатией, когда после окончания рассказа он покачал головой и застенчиво погладил ее по щеке.

– Жаль, что ты девушка! Из тебя вышел бы бравый парень, малышка! Способный дать сто очков вперед любому! А теперь скажи, почему ты в опасности, почему тебе надо бежать отсюда? Что тебе сделал человек в маске?

– Он мне еще ничего не сделал, – возразила она, тронутая тем, что он беспокоится только о ней, – но надо отыскать возможность убежать отсюда нам обоим. Потому что поодиночке мы ничего не сделаем. А пока я пришла просить вас продолжать лгать вместе со мной. Вожак бандитов верит, что…

И она начала рассказывать о ее взаимоотношениях с Морваном… Как и раньше, Жан внимательно слушал ее. Но на этот раз, когда она закончила, теплый огонек потух в глазах бретонца. Обхватив руками сомкнутые колени и уткнув в них подбородок, он заметил:

– Если я позволю себе высадиться в Англии, я снова попаду на понтон! И на этот раз только Бог знает, когда я оттуда выберусь! Если только вообще выберусь!

– Но дело идет не о вашем возвращении туда! Надо просто потянуть время. Если вы согласитесь, я смогу выиграть несколько дней, а может быть, всего несколько часов, которых хватит, чтобы обеспечить наше бегство. Продержитесь до следующей ночи! Тогда я узнаю, где ключи от этой цепи, и мы убежим, убежим вдвоем, потому что у меня нашелся друг в этом змеином гнезде. Но если вы скажете ему всю правду в случае, если он спросит, нас ничто не спасет!

Жан медленно повернул голову. При виде его застывшего лица холодок пробежал по спине Марианны. Неужели он еще сомневается в ней? Он так ее разглядывал, словно хотел проникнуть в самые глубокие тайники ее души. Она хотела говорить, попытаться убедить его, но он жестом остановил ее:

– До какой степени я могу доверять тебе? Ты олицетворяешь все, что мне ненавистно и с чем я веду борьбу. Если ты приготовила мне ловушку, я погибну, ибо со мной нет больше Блэка Фиша! А я еще кое-кому нужен! Нет… беги, даже этой ночью, раз ты можешь, и оставь меня в покое. Я как-нибудь сам выпутаюсь!

– Об этом не может быть и речи! Без вас я не убегу! Тем более теперь, когда вы под подозрением. Тогда уж вы наверняка погибли! С приходом дня Морван без объяснений перережет вам горло.

– И для тебя действительно многое зависит от моего спасения? Но почему?

Почему?.. По правде сказать, Марианна не смогла бы дать вразумительный ответ, но в ее сознании это было совершенно естественно. Совместное бегство из Плимута и пережитые опасности соединили их друг с другом незримыми нитями. Поведение Жана, оказанное им покровительство и теплое товарищеское отношение проложили дорогу к ее сердцу. Она презирала бы себя, оставив его без надежды на помощь в руках Морвана. Но как все это объяснить ему, если ей самой не совсем понятно?

Жан явно ожидал от нее ответа. Он придвинулся к Марианне, и она почувствовала его дыхание на своей шее. Очень осторожно он повернул ее голову к себе, пытаясь прочесть в глазах ее тайные мысли. Прямо перед ней оказались его голубые глаза с застывшим в них вопросом. Губы юноши подрагивали, когда он настойчиво повторил:

– Ответь мне, девочка! Почему ты хочешь спасти меня? Из жалости?

– О, нет! Не из жалости! Может быть… из дружеских чувств.

– Ах, только из дружеских чувств…

Он казался разочарованным. Его рука нехотя скользнула по шее Марианны, прошла по округлости плеча и остановилась у локтя, словно он не мог решиться убрать ее совсем. Марианна испугалась, что огорчила его. Она спросила:

– Разве вы не хотите, чтобы я была вашим другом? Мы вместе подверглись стольким опасностям… и затем вы спасли меня, когда те люди на берегу хотели убить меня.

– Это было вполне естественно! Не мог же я допустить, чтобы тебя, как барашка, зарезали на моих глазах. Любой порядочный человек поступил бы так же.

– По-моему, именно порядочных людей трудней всего встретить. Будь что будет, это решено. Я остаюсь с вами.

Жан ничего не ответил. Воцарилась такая глубокая тишина, что Марианна, казалось, слышала биение своего сердца. В риге было тепло, а его рука еще теплей. Она ощущала ее жар сквозь ткань рукава, и это, непонятно почему, ободряло ее.

Пламя свечи затрепетало. Оно должно было скоро погаснуть, но Марианна не собиралась уходить. Девушка понимала, что все уже было сказано, что молчание Жана говорит о его согласии, но ей было удивительно приятно находиться рядом с ним. Снаружи завывал ветер, а в уютном соломенном гнезде царило тепло. Это была тихая гавань среди тревожного мира, и Марианна старалась не замечать цепь, приковавшую Жана к стене. Она вспомнила книгу с подобной историей, в которой влюбленная девушка накануне казни пробирается в тюрьму к своему жениху, приговоренному к виселице. Эта ночь немного напоминала ту, в книге, название которой она забыла. Конечно, за стеной не возводился эшафот, но в любой момент по приказу Морвана один из его людей мог превратиться в палача.

Рука Жана медленно поднялась до ее плеча. Повернув к нему голову, она увидела, что он смотрит на нее и что его глаза удивительно блестят. Он прошептал охрипшим голосом:

– Я счастлив иметь тебя своим другом… но я надеялся на другое… Я надеялся хоть немного понравиться тебе. Когда я обнимал тебя на «Чайке», ты не сопротивлялась.

– Но… вы же нравитесь мне. Особенно теперь, когда я полностью вижу ваше лицо. И мне было приятно, когда вы целовали меня. Это… да, это придало мне мужества.

– Тогда… если я снова попытаюсь?

Она ощутила, как он одной рукой обнял ее за талию, чтобы привлечь к себе, но вместо ответа удовольствовалась улыбкой, закрывая глаза в ожидании поцелуя. Это правда, он нравился ей. От него исходили ароматы моря, из объятий которого им едва удалось вырваться. Глаза его были небесной голубизны и такие ласковые! В их лазурной глубине таилась тоскливая мольба. Может быть, он любил ее! Он был первым мужчиной, приблизившимся к ней с ее согласия, ибо поцелуй, который сорвал с ее губ Язон Бофор, не шел в счет. Но этот прикованный цепью человек, чьи губы вздрагивали так близко у ее лица, одновременно и волновал и смущал. Она хотела, чтобы он был счастлив, чтобы благодаря ей, за которую он снова завтра поставит на карту свою жизнь, он познал хоть немного радости. Она позволила поцеловать себя, уложить на солому и даже обвила руками шею юноши, чтобы продлить сладостное ощущение.

На минуту он отпустил ее губы и стал стремительно покрывать лицо и шею Марианны быстрыми поцелуями, легкими, как крылья бабочки, но вызвавшими продолжительный озноб, природа которого была прекрасно известна Жану. Он дерзнул на большее. Снова завладев ее ртом, начал тихонько расстегивать корсаж. Трепещущая, с пылающей головой, Марианна не мешала ему. Она чувствовала себя на пороге открытия, которое заранее ее потрясало. Инстинкт молодой самки подсказывал, что ее тело таит в себе невероятные сюрпризы.

Молнией промелькнуло воспоминание о Франсисе Кранмере. Это под его руками должна была она пережить эти удивительные минуты. Она помнила, несмотря на ослепленное сознание, что уже совсем готова отдать незнакомцу то, что должно принадлежать только супругу. Но, на удивление, не испытала при этом ни сомнения, ни стыда. Она была отныне вне своей прошлой жизни и даже вне любой нормальной жизни. Почему же не отдать Жану то, что так дерзко требовал американец Бофор? То, что никакая женщина не может сохранить, когда мужчина решит силой или хитростью завладеть ею. В печальной истории Клариссы Харлоу, которую она тайком проглотила, презренный Ловелас подмешал несчастной снотворное, чтобы овладеть ею. Но Жан не нуждался в снотворном, чтобы добиться того же результата, хотя Марианна толком и не знала смысла слов «овладеть кем-нибудь». Она лишь смутно догадывалась, что узы плоти привязывают мужчину к женщине, и у нее не было желания защищаться. Он ласкал ее так нежно и заставлял испытывать такие восхитительные ощущения!.. Затем он начал неистовствовать, бормоча бессвязные слова и прерывая их все более и более жгучими поцелуями. Это было самое пленительное переживание, какое может испытать девушка, и за ним должно последовать только что-то ошеломляющее.

Но внезапно все очарование разбилось вдребезги. Осталась только грубая, болезненная реальность… Марианна закричала, но Жан даже не услышал ее крика. Влекомый слишком древней страстью и желанием, которые он не мог больше сдерживать, он навалился на нее. Не было больше ни кроткой влюбленности, ни нежной ласки, а вместо них острая боль и мужчина, в которого, казалось, вселился злой дух. Обезумевшая, повергнутая в ужас, она попыталась вырваться, но он держал ее крепко. Она хотела звать на помощь, но он вновь закрыл ей рот поцелуем, однако прелести его она не ощутила. Этот поцелуй она перенесла с натянутыми, как струна, нервами, с судорожно сведенными мускулами. И вдруг все окончилось, и она, словно чудом, оказалась свободной.

Марианна была так ошеломлена, что не решалась пошевельнуться. Глядя на пыльные стропила, она одновременно боролась с желанием разразиться слезами и с жестоким разочарованием. Итак, вот это и есть любовь? Поистине ей не удалось понять ни сути этого «великого» события, совершавшегося в романах, ни почему столько женщин и девушек погубили себя из-за него. Слов нет, это приятно… вначале, но в конечном счете никакой истинной радости. Все, что она испытала, – это волна отвращения и невыразимое чувство потери. Нет, никогда за всю ее жизнь она не была так обманута.

Рука Жана коснулась ее щеки, и она услышала его ласковый смех.

– Почему ты ничего не говоришь? Ты же знаешь, какую радость мне доставила. Я никогда этого не забуду! К тому же я так счастлив быть первым.

– Откуда вы это знаете? – сердито спросила Марианна.

Он рассмеялся.

– Какая же ты еще девочка! О таких вещах мужчина узнает сразу. А теперь тебе надо поскорее отправиться к себе. Свеча вот-вот потухнет, и будет лучше, если твое отсутствие не заметят. И затем… я жутко хочу спать!

Приподнявшись на локте, Марианна увидела, как он зевает во весь рот, и ее разочарование еще больше возросло. По ее мнению, только полное нежности обращение могло бы смягчить то неприятное ощущение, которое она испытала. Юноша же был любезен, не больше, и она ясно видела, что сейчас он хотел только, чтобы она оставила его в покое.

Безжизненным голосом она спросила:

– Тогда завтра что вы сделаете?

Он криво улыбнулся и насмешливо подмигнул.

– Не вздумай терять голову! Будь спокойна. Я сделаю все, что ты пожелаешь. Я же твой должник.

Со вздохом удовлетворения он свернулся калачиком, поправил цепь, чтобы она поменьше его стесняла, скрестил на груди руки и закрыл глаза.

– Спокойной ночи, – добавил он сонным голосом.

Сидя перед ним на скрещенных ногах, Марианна какое-то время не могла поверить, что он спит. Все-таки любопытные субъекты эти мужчины, подумала она со злобой. Только что он был полон огня и страсти, полубезумный от любви, а теперь, всего несколько минут спустя, спокойно спал, забыв все, вплоть до ее существования. Разве подобное поведение подтверждало то сладостное внутреннее ликование, которое испытывали в книгах на другой день после свадьбы молодые новобрачные? Исключение составляла, конечно, несчастная Кларисса Харлоу, которая, находясь в бессознательном состоянии, даже не знала, что с ней произошло. Что касается Марианны, то она твердо решила не повторять в ближайшее время подобное испытание, даже если оно могло ублажить Жана. О, нет, ни за что!

Потухшая свеча положила конец размышлениям Марианны. Ей больше ничего не оставалось, как вернуться в дом, в свою постель. Подождав немного, пока глаза привыкнут к темноте, она поднялась, нашла лежавший около подсвечника ключ и, выйдя из риги и старательно заперев дверь, положила его на место.

Снаружи ночь стала еще темней, чем недавно. Ветер дул с неистовой силой, срывая покрывало и стремясь свалить Марианну на землю. У нее мелькнула мысль попытаться сейчас, немедленно бежать, но тут же она отбросила ее. Не виноват же, в конце концов, Жан, что она достойно не оценила любовной игры. И затем, если честно признаться, она сама немного хотела того, что произошло. Наконец, она связана с Жаном их взаимным обязательством перед лицом грабителей. Договор есть договор!

Повернувшись спиной к ландам-искусителям, Марианна знакомым путем вернулась в комнату и стала укладываться.

Только она задернула занавески у изголовья, как услышала едва различимый звук поворачивающегося в замочной скважине ключа. Маленький портной сдержал свое слово.

Глава VI Человек из Гульвана

Когда утром обнаружилось бегство Жана Ледрю, Марианне показалось, что небо обрушилось ей на голову.

Используя перерыв в дожде, она вышла на край пустоши, простиравшейся между домом и морем. После густого жирного супа, чисто крестьянского, поданного вместо первого завтрака, Марианна почувствовала настоятельную необходимость выйти на свежий воздух. Душистый чай и хрустящие гренки Селтона были далеко. Она тщетно пыталась вызвать в памяти их аромат, когда яростный крик Морвана нарушил мирную утреннюю тишину.

Она не сразу поняла, что произошло. Сидя у подножия одного из этих странных камней, придававших дикую красоту пейзажу, она зачарованно смотрела на успокаивающееся море, медленно омывавшее волнами прибрежные скалы, на которых водоросли образовали причудливые зеленые пятна. Между проплывавшими серыми тучами, где с криками проносились чайки, робко проглядывала лазурь неба, а с края маленькой бухты мирно дымили несколько домов возле лежащих на гальке лодок.

Женщины и дети направлялись к берегу, вооруженные длинными баграми и граблями, с помощью которых они при отливе срывали водоросли и собирали длинные лакированные ленты морской травы, единственного богатства этой забытой Богом страны.

После неистовства прошедшей ночи так сладко было предаваться грезам перед лицом этой успокоительной красоты. И при виде бегущего к ней Морвана Марианна недовольно поморщилась. Неужели хоть на минуту этот человек не мог оставить ее в покое? Но вот он уже перед ней и, хватая за руку, поднимает с силой.

– Немедленно вернитесь домой! Вы лгали, вы обманывали меня. Теперь у нас не будет повода продолжать эту игру.

– Это вы продолжаете говорить вздор! Что я еще вам сделала? – закричала она гневно. – И прежде всего, отпустите меня!

Резким движением она вырвала руку. Морван при этом потерял рановесие и едва не упал. Несмотря на маску, Марианна заметила, как побагровело его лицо. Со сжатыми кулаками он подступил к ней.

– Ваш драгоценный слуга! Этот человек, чью преданность вы так превозносили!.. Он спасся, моя дорогая! А вас покинул здесь!

Пришел черед и Марианны пошатнуться. Она ожидала чего угодно, кроме этого, и не скрывала своего замешательства.

– Он спасся? – повторяла она. – Но… это невозможно! Он не мог…

Она хотела сказать, что он не мог так поступить с ней, но вовремя прикусила губы. Морван продолжал, ничего не замечая:

– Я ему и верил, и сомневался. И потому приковал его в риге цепью. Но утром, когда Суазик принесла ему завтрак, она нашла дверь открытой, клетку пустой, а цепь перепиленной.

Марианна едва слушала его.

– Это невозможно, – повторяла она машинально. – Невозможно!

Кипя негодованием перед таким черным предательством, она с трудом собралась с мыслями. События минувшей ночи вставали у нее в памяти с безжизненной точностью. Когда она покинула Ледрю, он спал, и так крепко, что и выстрелом его было не разбудить, в этом она может присягнуть. Цепь была целой, и, выйдя, она аккуратно заперла дверь и положила ключ на место… В тот момент – она была в этом убеждена – у Жана не было никакой возможности к бегству, иначе он поделился бы с нею и согласился бежать вместе немедленно, как она ему предлагала. У нее мелькнула мысль о портном. Но Периннаик сказал, что, если она захочет бежать, ей придется это сделать одной. Вряд ли это он принес бретонцу подпилок, чтобы освободиться от цепи, и оставил дверь открытой. Кто же тогда? Но у нее не было больше времени заниматься этим вопросом.

Ценой невероятного усилия Морван овладел собой и холодно спросил:

– Я еще долго буду ждать ваших объяснений?

Она пожала плечами, взяла сухую былинку и стала покусывать, понимая, что в сложившейся ситуации надо вести себя сдержанно.

– Какие объяснения хотите вы получить от меня? Я так же, как и вы, не понимаю! Возможно, он боялся? Когда вы приковали его…

– Я всегда сажаю на цепь тех, кто смеет упоминать передо мной некоторые имена, и я начинаю верить, что сделал глупость, не поступив так же и с вами! Я знаю только то, что соизволили мне сказать.

– А медальон Королевы, вы забыли?

– Вы могли украсть его! Вернитесь немедленно в дом, если не хотите, чтобы я отвел вас силой. Я…

Он остановился. Перед этим, во время разговора, он машинально следил за движением маленького суденышка, огибавшего высокий мыс, на котором они с Марианной находились. Оно ловило попутный ветер, и его красный парус ярко выделялся на серой поверхности моря. Можно было различить силуэт мужчины, управлявшего им, и вдруг порыв ветра донес его сильный насмешливый голос:

Кристальная чистота воздуха позволила с необычайной отчетливостью разобрать слова песни. Позади себя Марианна услышала странные звуки и с изумлением обнаружила, что Морван скрежетал зубами. В прорезях маски виднелись горевшие огнем безумия глаза, следившие за удалявшейся баркой, и по телу девушки пробежала дрожь, когда он взглянул на нее.

– Вы слышите? И будете еще отпираться? Где вы нанимали ваших слуг, мадемуазель д'Ассельна? На английских понтонах?

– Я по-прежнему ничего не понимаю! – надменно ответила она.

– Эта песня знакома на всех морях мира! Песня моряков Роберта Сюркуфа! И ваш так называемый слуга из их отродья!

– Вы с ума сошли! Он всегда верно служил мне! – заявила Марианна с такой силой, что уверенность ее противника на мгновение поколебалась.

– Может быть, так, что и вы были обмануты. Но как бы то ни было, относительно вас сомнения скоро рассеются.

– Что вы хотите сказать?

– Что я получил наконец этой ночью весточку. Эмиссар графа д'Антрэга в скором времени будет здесь. Мы вместе установим, кем вы являетесь… А до тех пор останетесь под замком!

– По какому праву? – возмутилась Марианна, подумав о своем союзнике-портном и почувствовав, что, несмотря на все, у нее достаточно сил, чтобы дерзко отвечать, ибо ночью она рассчитывала, в свою очередь, убежать.

– Если кто-нибудь прибудет из Лондона, он только подтвердит мои слова и мое положение в обществе. Это вам, дорогой, придется оправдываться за мою задержку здесь. Из-за вас я опаздываю.

Уверенный тон девушки заметно подействовал на грабителя, но он не захотел отменить свое решение.

– По меньшей мере вы останетесь под моим личным присмотром. Идемте, надо вернуться в замок, отдать печальный долг.

– Кому?

– Лейтенанту Виноку. Ваш… слуга убил его во время бегства.

Тело покойного установили на покрытом белой простыней столе в большом зале. По этому случаю весь хлам, обычно загромождавший помещение – ящики, тюки и т. д., – исчез, а с потолка к столу спускались белые полотнища, образовавшие вокруг тела своеобразный предел.

Смерть не придала особого величия разбойнику. Даже выбритый, причесанный и переодетый в самую красивую одежду, он сохранял в вечной неподвижности свирепое безобразие и выражение дикого коварства. Марианна подумала, что она никогда не видела столь антипатичного покойника. У всех, кого ей приходилось до сих пор созерцать, было в лицах что-то благородное, спокойное, сгладившее все отрицательные черты характера… Но этот вступил в потусторонний мир с тем же выражением жестокости, которое у него было при жизни. Старая Суазик думала, очевидно, о том же, ибо, глядя на покойного, она покачала головой и пробормотала:

– Смерть без исповеди! Оно и видно!

Тем не менее она сложила ему руки и обвила запястья самшитовыми четками. Но делала это без особенного энтузиазма.

Что касается Марианны, то Морван приказал ей молиться вместе с остальными женщинами около трупа, как того требовал народный траурный обряд. Ей пришлось сменить свой яркий наряд на черное платье, позаимствованное вместе с такой же шалью и чепчиком, очевидно, у Гвен. Это не вызвало у той никаких возражений. Преклонив колени на скамеечку у ног Винока напротив Гвен, она могла по крайней мере спокойно размышлять, делая вид, что перебирает четки. Между двумя женщинами стояла на табурете чаша с освященной водой, в которой мокла сухая ветка бука. Марианна не отводила от нее глаз, стараясь не смотреть на грубые сапоги покойного. Когда она меняла положение, то иногда встречала насмешливо-торжествующий взгляд Гвен, который невольно заставлял задуматься. Откуда это вдруг у бретонки появился такой победный вид? Из-за того, что Морван наконец-то обращается с ней почти как с пленницей, или… Марианна спросила себя, а очень ли далеко нужно искать таинственную руку, которая открыла дверь риги, перепилила цепь Жана Ледрю и заставила бретонца обратиться в бегство. Это бегство, остающееся необъяснимым для нее. Если только Жан не был существом в высшей степени скрытным и достойным презрения, у него не было никаких оснований, чтобы бежать одному, особенно после того, как Марианна отказалась покинуть его. Нет, дело тут было в другом. Та или тот, кто открыл ему дверь, без сомнения, обязан был разбудить его и убедить в необходимости бежать. Кое-что подсказывало Марианне, что этой ночью она привлекла юношу на свою сторону; более того – ценой собственного разочарования она привязала его к себе. Он был человеком простым, раз она отдалась ему, для Ледрю все должно было стать простым и ясным. Тогда что ему сказали, если он так хладнокровно покинул ее, подвергнув этим ее жизнь опасности? Это скорей было похоже на месть женщины.

Позади склонившейся девушки послышались шаги: щелканье сабо по выщербленным плитам пола и скрип тяжелых подкованных башмаков. Иногда чья-нибудь рука доставала из чаши ветку и благоговейно кропила труп. Люди из близлежащих деревень пришли, как этого требовал обычай, поклониться праху их брата. То, что он всю жизнь был отъявленным негодяем, не имело значения: бретонец – он для всех бретонцев стал святым.

Все это впечатляло, особенно когда раздавался голос Морвана, торжественно приглашавшего всех приходящих на «траурное бдение». Марианна почувствовала, как к ней возвращается беспокойство. Если придется остаться среди всех этих людей, как сможет она убежать? К тому же вряд ли ее оставят одну в ее комнате. Ведь Морван сказал, что отныне глаз с нее не будет спускать. Кроме того, если это действительно Гвен содействовала бегству Ледрю, она не остановится на полпути: в злобном взгляде бретонки Марианна могла прочесть, что та не будет иметь ни сна, ни отдыха, пока незваная гостья не исчезнет. Конечно, был еще ее друг портной, не в обиду будь сказано! Но удастся ли ему и в этот раз помочь ей? Приняв все во внимание, Марианна начала горячо молиться, но только за себя, а не за этого бесполезного покойника. Она очень нуждалась в помощи свыше.

Огромная ручища, смуглая и мохнатая, завладела кропилом, и тут же мощный бас запел псалом:

Вздрогнув, словно кафедральный колокол зазвонил ей прямо в уши, Марианна пробежала глазами от руки до лица и едва не вскрикнула от изумления. Перед ней был крестьянин гигантского роста. Он носил традиционный бретонский костюм: плиссированный брагубраз (короткие штаны с гульфиком), собранный под коленями, вышитую фуфайку под коротким суконным камзолом, а поверх всего просторную куртку козьей шерсти. Но среди длинных черных волос, ниспадавших на плечи, под большим синим колпаком людей из Гульвана выглядывало лицо Блэка Фиша!

Опершись на громадную дубину и обратив очи горе, он пел с таким прилежанием, словно всю жизнь свою только этим и занимался. Крестьяне с восхищением смотрели на него, что позволило Марианне привести в порядок свои чувства, взбудораженные появлением того, кого она считала утонувшим. Как он оказался здесь? Каким чудом удалось ему ускользнуть одновременно и от бури, и от рифов, и от разбойников? На эти вопросы ответа пока не было. Хотя раз уж Жану Ледрю и ей самой повезло остаться живыми и невредимыми, вполне естественно, что такому силачу, как Блэк Фиш, это было еще проще.

Теперь крестьяне хором подхватили псалом, и Марианна напрягала память, чтобы извлечь из нее нужные слова, но волнение мешало сделать ей это. Впрочем, это уже не имело большого значения. Появление Блэка Фиша могло быть только ответом Всевышнего на ее молитву.

Пение закончилось. Морван покинул свое место у высокого господского кресла и подошел к новоприбывшему.

– Я не знаю тебя, добрый человек. Кто ты?

– Его кузен, – ответил Блэк Фиш, показывая рукой на покойника. – Я, как и он, из Гульвана. Я пришел повидаться с ним, когда мне говорят такое. Бедный Винок. Такой хороший парень!

И под изумленным взглядом Марианны моряк осушил слезу, выжать которую было, очевидно, нелегко. Но он сделал это так естественно, что Морван не почувствовал ни малейшего подозрения. Он даже сделался приветливым, невольно повинуясь неукоснительным законам феодального гостеприимства.

– Оставайся в таком случае. Ты будешь бодрствовать вместе с нами, а ночью примешь участие в трапезе.

Блэк Фиш молча поклонился и присоединился к группе крестьян. Втянув голову в плечи, тяжело опершись обеими руками о свою палку, с которой настоящий бретонец никогда не расстается, он почти не отличался от других мужчин, и вернувшейся к своей молитве Марианне не удалось встретиться с ним взглядом. Отныне она не могла думать о чем-либо другом, кроме этого безмолвного человека, от которого столько зависело, ибо она была убеждена, что он здесь ради нее. Ее охватило такое лихорадочное возбуждение, что вскоре она почувствовала, что не может больше стоять на коленях. Она встала, сделав гримасу, что ей больно. Какая-то крестьянка сейчас же заняла ее место.

Морван нахмурил брови, но ограничился тем, что послал ее к Суазик на кухню. Именно этого она и хотела. Но как ни велико было ее желание приблизиться к Блэку Фишу, она, однако, не рискнула пройти мимо него на выходе.

Только когда с наступлением ночи все домочадцы собрались вокруг старухи, которая должна была петь траурную литанию, желаемое осуществилось. В то время как все располагались вокруг стола, неизбежно создавая при этом некоторые беспорядки, Марианна ощутила, что ее тронули за локоть. Приглушенный голос прошептал по-английски:

– Завтра… во время погребения… Постарайтесь потерять сознание в церкви.

Она оглянулась, но увидела только беззубого старика, старательно бормотавшего позади нее молитву. Немного дальше виднелась широкая спина моряка, занимавшего свое место среди мужчин.

Ночное бдение было для Марианны совершенно невыносимым. Она почти не слышала пения старухи, едва прикоснулась к еде при поданной, согласно обычаю, полуночной трапезе и вообще ни единой мыслью не обращалась к покойнику, который едва ли заслуживал внимания. Слова Блэка Фиша непрерывно вертелись у нее в голове. Они вызывали беспокойство и тревогу. Он сказал, чтобы она упала в церкви в обморок? Но это гораздо труднее сделать, чем кажется. За всю свою жизнь Марианна один-единственный раз потеряла сознание, когда ее, сброшенную с «Чайки» и наполовину утонувшую, захватил багор разбойника. Удушье и боль лишили ее сознания. Но как можно убедительно представить обморок, сохраняя при этом хладнокровие? Ей приходилось видеть в английских салонах, как изящно теряют сознание хрупкие создания в нужный момент, сохраняя свежие краски на лице, так что легко было догадаться, что это простая комедия. Итак, нужен настоящий обморок, а не пустяковый эпизод, нечто убедительное, способное создать большую суматоху. Надо будет постараться… а остальное предоставить Небу!

Она была настолько поглощена этими мыслями, что, только подойдя к двери своей комнаты, заметила идущую по пятам Гвен. Мужчины одни продолжали бдения. Женщины получили разрешение немного отдохнуть. Но когда бретонка хотела войти вместе с ней, Марианна воспротивилась.

– Это моя комната! – сказала она сухо.

– Она также и моя на эту ночь. И не думай, что это мне нравится. Я исполняю приказ Морвана, и точка! И я очень рада, что он наконец взял тебя на подозрение!

Заносчивый тон девицы, ее наглое тыканье, ясно говорившее, что она не собирается больше церемониться с Марианной, – все это начало раздражать юную аристократку. Если бретонка искала столкновения, она его получит! Неуловимым движением Марианна схватила ее за руку и стремительно втащила в комнату. Затем старательно заперла дверь.

– Кое-что наводит меня на мысль, что ты более достойна подозрений, моя девочка! Раз уж приходится коротать ночь вместе, надо это использовать. И раз и навсегда объясниться!

Преимущество такого вступления оказалось в том, что оно обескуражило Гвен. Коварство и недоверчивость как тень омрачили ее хорошенькое личико.

– Объясниться? Это еще чего?

– Относительно твоего поведения. Мне кажется, тут есть о чем поговорить. Итак, ты сообщаешь, что отныне Морван подозревает меня. А почему? Потому что Жан Ледрю убежал? В таком случае его подозрения напрасны, я к этому непричастна. Чего нельзя сказать о тебе.

– Это же почему, позволь тебя спросить?

– Потому что ты выпустила его! Ты!

Только что Марианна совершенно не была уверена в этом. Но теперь, когда она четко произнесла эти слова и вслушалась в их звучание, она с удивлением обнаружила, что никогда в этом не сомневалась… И действительно, растерянность, проступившая во всем облике Гвен, была уже признанием. Тогда, не давая ей опомниться, девушка добавила:

– Отрицать бесполезно, я все знаю.

– Откуда ты знаешь? – спросила та, сдавая позиции.

– Это мое дело. Я все знаю, и с тебя этого достаточно. Но чего я не знаю, это почему ты это сделала? С удовольствием выслушаю твое признание.

Злобная улыбка искривила губы бретонки.

– Поди спроси у Морвана! Я тебе ничего не скажу.

– Спросить у Морвана? Возможно, это не такая уж и плохая идея. А вот рассудить нас он сможет. Я ему скажу…

– Что ты такой же агент принцев, как и я! Он уже начал сомневаться, и я убеждена, что он будет рад узнать точно… И завтра у рыбок в бухте будет шикарный ужин!

Марианна и глазом не моргнула. Она даже позволила себе такую роскошь, как улыбка.

– Почему бы и нет? Мне нечего терять, когда уже все потеряно. Со своей стороны я сообщу ему, что ты выпустила его пленника, одного из моряков того Сюркуфа, которого он так ненавидит… и вполне возможно, что у рыбок в бухте будет ужин из двух блюд. Жаль, что ты не видела его на скале, когда пленник, уплывая, поплевывал в его сторону!

Даже не глянув, какое впечатление произвели на Гвен ее слова, Марианна подошла к камину, взяла щипцы и помешала еще красные угли. Затем подбросила в огонь свежие поленья, терпеливо ожидая, пока Гвен решится нарушить воцарившуюся тишину.

– Что ты хочешь знать? – пробормотала наконец угрюмо Гвен.

– Я уже говорила: почему ты выпустила Жана?

– Потому что он был тебе нужен! Я видела, когда ты пошла к нему, и следовала за тобой. И слышала, о чем вы говорили… почти все!

– И тогда? – спросила Марианна бесстрастно.

– И тогда я поняла, что без него тебе крышка, что тебе нужно, чтобы он врал для тебя. После твоего ухода я пошла к нему. Он спал, и я с трудом разбудила его. Но, проснувшись, он слушал меня с большим вниманием.

– И ты сказала?..

– Что ты все ему наплела. Что ты в самом деле английская шпионка, посланная в Сэн-Мало, где, представившись невинной жертвой, должна была бы с его помощью проникнуть к Сюркуфу. Его дурацкое великодушие известно. Чтобы соблазнить его и добиться того, чтобы его корабли оставили в покое англичан. Ты достаточно смазлива, чтобы сделать это, а король корсаров хоть и немолод, но еще способен оценить красоту.

– И он поверил тебе? – вскричала Марианна, уязвленная воспоминанием о том, что она отдала бретонцу, чтобы привязать к себе.

– Без колебаний! Твою историю с дуэлью было немного трудней переварить! И затем он и сам мог убедиться, что ты не отступишь ни перед чем, чтобы прибрать к рукам мужчину. Наконец, мы оба бретонцы. Земляки поддерживают друг друга. Так что трудностей у меня не было. И в твоем рассказе было слишком много чудных вещей. Мне только повезло, когда я совершенно случайно подтвердила, что вы шли как раз в Сэн-Мало и не думали, что вас шарахнет о наши скалы.

Марианне с трудом удалось скрыть охвативший ее гнев. Все, что она делала, обернулось против нее. Эта девица и бретонец посмеялись над нею! Так вот как можно полагаться на слово мужчины! Едва освободившись из ее объятий, Жан поверил всему, что наговорила ему другая, только потому, что они земляки. Или Гвен наградила его тем же, чем и она?.. Но Марианна делала большие успехи в искусстве самообладания. Она ограничилась тем, что пожала плечами и окинула противницу презрительным взглядом.

– Поздравляю! Ты искусней, чем я могла предположить. Теперь скажи мне: чем я тебе не угодила, что ты так стараешься меня погубить? Правда, я невольно позаимствовала у тебя платье. Но же такая мелочь!

– А Морван? Морван, который только и пялит на тебя глаза! А меня, значит, побоку? – В голосе Гвен смешались ярость и страх. – Думаешь, я стерплю, что ты займешь мое место?

– Твое место? Есть чему позавидовать: любовница… бандита с большой дороги, берегового пирата, который обязательно закончит свою жизнь на конце веревки! Тебе проще было бы помочь мне бежать.

– Ну, это еще бабушка надвое сказала! Только мертвые никому не мешают! Вот почему я буду караулить тебя, пока тебя не разоблачат и пока…

– На здоровье! – утомленно вздохнула Марианна. – Карауль, если это так важно для тебя, только дай мне поспать. Я ложусь…

Она поняла, что от этой ограниченной особы ничего не добьешься. Гвен, с ее первобытным инстинктом, знала только одно средство устранить то, что ей мешало, – смерть. Она заставила бежать Жана Ледрю, чтобы лишить Марианну всякой помощи, а теперь с кошачьим терпением ждала прибытия таинственного посланца, который, по ее мнению, разоблачит и подпишет смертный приговор ее сопернице. Дальнейшая дискуссия была бессмысленна. Гораздо лучше будет собрать хоть немного сил на завтра.

В большом зале продолжалась панихида. Траурное пение, медленное и мрачное, проникло сквозь толстые стены и достигло Марианны. Плохо спевшиеся голоса казались стонами неприкаянных душ, которые, согласно бретонским легендам, появляются по ночам и носятся по дорогам, упрекая живущих в самодовольном эгоизме. По ее телу пробежала невольная дрожь. Но она усилием воли стряхнула неприятное ощущение. Завтра в это время она надеялась быть далеко от этих мест.

Когда похоронная процессия вышла из замка, погода была ужасная. Бешеный ветер стелил кустарник по земле, а дождь превратил дороги в трясину. Свинцово-серое небо опустилось так низко, что казалось, давит на головы присутствующих. По обычаю, тело покойного должны были отвезти до кладбища на тележке, но из-за погоды пришлось от этого отказаться. Четверо крепких мужчин понесли гроб на плечах, по возможности укрываясь от дождя под свежеоструганными досками. Впереди на лошади ехал, напевая псалмы, приходский священник. Домочадцы, друзья и соседи следовали кто как мог, сгибая спины, чтобы противостоять ветру, который дул безостановочно, донося слабые звуки похоронного колокола. Только один портной, склонившийся над своей работой, остался дома. Его действительно не считали человеком.

Закутавшись в плотную черную накидку, надвинув капюшон на глаза, Марианна брела среди женщин, имея по бокам по-прежнему враждебную Гвен и старую Суазик, слишком занятую четками, чтобы обратить на нее внимание. Впрочем, соседки интересовали ее меньше, чем показавшаяся в ландах колокольня из серого гранита. Она подумала о Блэке Фише. Почему все-таки он так старался помочь ей бежать? Она заплатила за проезд до Франции, и она уже была во Франции. Выполнив свой контракт, ему нечего было больше заботиться о ней. Однако он снова рискует собой, чтобы похитить ее у Морвана. С какой целью? Не попадет ли она из огня в полымя, если отправится с ним? Хотя в любом случае ее положение не может стать хуже. Это она прочла в ледяном взгляде, которым Морван окинул ее при выходе. Ведь только для того, чтобы не упустить ее из виду, он потребовал ее присутствия на похоронах.

Небольшая церковь, окруженная скромными могилами, возвышалась среди полузасохшей рощицы. Немного дальше вершину холма украшал приземистый дольмен, напоминавший какого-то зверя в засаде. Он был сложен из таких громадных камней, что вполне мог сойти за триумфальную арку.

Гроб исчез под низкой притолокой, за ним последовали сопровождающие. Марианна вздрогнула от охватившей ее сырости ледяного погреба. Внутри было мрачно. Две больших свечи из желтого воска и маленькая красная лампа на хорах едва освещали помещение, наполнявшееся, казалось, бесплотными духами. Большие черные покрывала женщин, стихарь священника, длинный плащ Морвана и его траурная маска – все напоминало карнавал теней, едва различимых в полутьме церкви. Раздались какие-то замогильные голоса. Служба началась.

Под этими низкими мрачными сводами не оставляло ощущение, что находишься уже в могиле. Только мертвый был на своем месте. Холод пронизывал. Повсюду поднимались испарения от дыхания, и Марианна чувствовала себя все хуже и хуже. Ее руки заледенели так же, как и ноги. Зато ее лоб под влажной тканью пылал, а сердце готово было разорваться. Ее душило волнение, ибо ответственный момент приближался. Она вдруг почувствовала себя такой одинокой, такой беззащитной… Нигде не появлялся успокаивающий силуэт Блэка Фиша. Почему его не было здесь? Он переменил решение? Совсем недавно она видела его в процессии, но после входа в церковь он словно испарился. Одна мысль, что с ним могло что-нибудь произойти или он попросту мог покинуть ее, привела Марианну в такое замешательство, что она потеряла контроль над собой. Надо кончать поскорей с этим, иначе она сойдет с ума. В любой момент она может сделать неведомо какую глупость, чтобы отогнать растущую панику, которая грозила задушить ее. Нужно было решаться! Тогда, глубоко вздохнув, она зашаталась, затем с криком упала во весь рост назад. Ударившись головой о скамейку, она почувствовала себя так плохо, что впору было и в самом деле потерять сознание, но она невероятным усилием воли удержала рвущийся стон и замерла с закрытыми глазами. Вокруг нее сразу исчезла торжественная скука церемонии. Поднялась суета, раздались возгласы… Марианна почувствовала, как чья-то рука бесцеремонно встряхнула ее.

– Ну, вот еще! Чего это ты начинаешь? – прошипела Гвен.

– Она белая, как стена! – сказала Суазик. – Надо на воздух.

Ощущение нереальности и нелепости происходящего росло в Марианне. Она, как в театре, играла роль. Запах мокрых накидок и плохо вымытых тел, смешивавшийся с приторным ароматом теплого воска, забивал ее ноздри. Раздался стук сабо по камням, затем сухой голос Морвана:

– Вынесите ее наружу и присмотрите за ней. Подобный скандал нетерпим. Продолжайте службу. Иначе душа покойного будет приходить упрекать нас на это. Пусть пропоют дополнительно два гимна!

Сжимая покрепче веки, Марианна ощутила, как ее внезапно охватило совершенно уж неуместное веселье. О, вот бы открыть глаза и поглядеть на их ошеломленные фигуры. Они, должно быть, в ужасе от совершенного кощунства, лихорадочно перебирают четки и непрерывно крестятся! Благодаря ей этот бандит Винок получит такие похороны, какие он заслужил. Нет, это было слишком опасно. К тому же она почувствовала, как ее берут за руки и ноги и несут. Зловонный воздух церкви уступил место брызгающему дождем ветру, живительному аромату ландов. Два женских голоса переговаривались около нее по-бретонски. Ее положили на землю. Чья-то рука похлопала ее по щекам. Затем послышался двойной стон и голос Блэка Фиша:

– Быстро. Подымайтесь, бежим!

Марианна открыла глаза и вскочила на ноги. Она находилась у входа на кладбище. Около нее лежали Гвен и незнакомая толстая крестьянка, очевидно, оглушенные. Но у нее не было времени удивляться. Гигантская ручища Блэка Фиша подхватила ее и увлекла с непреодолимой силой за собой. Слепо следуя за великаном, она бежала по направлению к дольмену. Ноги скользили по мокрой траве. Марианна упала, но рука проводника тут же подняла ее.

– Быстрей, быстрей! – понукал Блэк Фиш. – Ты что, думаешь, можно терять время?

За дольменом Марианна увидела две полностью оседланные лошади и радостно вскрикнула.

– Надеюсь, ты сможешь влезть на лошадь! – заметил ее спутник.

Вместо ответа она смело приподняла юбку, вставила ногу в стремя и взлетела в седло, как перышко.

– Настоящий гусар! – одобрительно проворчал Блэк Фиш. – Так дело пойдет! Вперед!

Подгоняя лошадь, она догнала Блэка Фиша и, удерживаясь наравне с ним, спросила:

– Куда мы направляемся?

– В Брест! У меня там маленький домик в квартале Рекуврас. Морвану и в голову не придет искать тебя в этом направлении, и, кроме того, у меня есть там дело. Наконец… мне кажется, нам пришла пора серьезно объясниться!

– Почему вы спасли меня от Морвана? Вы даже не знаете, кто я!

Блэк Фиш улыбнулся и повернул к ней свое бородатое лицо. С этой улыбкой он выглядел еще безобразней.

– Свое имя, я надеюсь, ты мне скажешь сама. Что же касается того, кто ты, я могу тебе сказать: ни авантюристка, ни бесхарактерная дура. Ты смелая проказница, бежавшая из Англии, уж не знаю, от какой опасности, которая, не ведая толком, куда ей направиться, попала во Францию, чтобы найти что-то, еще неизвестное, но нужное для дальнейшей жизни. Я не ошибся?

– Нет, – сказала Марианна, – все правильно.

– И потом, – добавил Блэк Фиш внезапно охрипшим голосом. – У меня была малышка. Она была бы твоего возраста, и ты немного напоминаешь ее.

– Ее больше нет с вами?

– Нет. Она умерла. И запрещаю тебе говорить со мной об этом. В галоп! До ночи нам надо найти убежище.

Марианна повиновалась, но, подгоняя лошадь, спросила себя, действительно ли стекавшая по бородатому лицу ее странного компаньона вода обязана своим происхождением только дождю. Во всяком случае, она была готова следовать за ним, куда ему угодно. Она доверилась ему.

Глава I Дилижанс из Бреста

Под громовые раскаты дилижанс въехал в ворота почтово-пассажирской конторы на улице Жан-Жака Руссо и остановился посреди двора. Похоже было, что дождь удвоил свою ярость, в то время как форейтор тяжело спрыгнул на землю, а конюхи поспешили набросить попоны на дымящихся лошадей. Отворились дверцы кареты, давая возможность путешественникам выйти. Среди сгущавшейся темноты сияющие в окнах огни казались особенно приветливыми. Нотариус из Рейна спустился первым, следом за ним рантье из Лаваля, отчаянно зевавший, хотя он и проспал добрых три четверти дороги. Марианна вышла последней.

Была среда двадцатого декабря, и прошло ровно двенадцать дней с тех пор, как девушка покинула Брест. Двенадцать изнурительных, но полезных дней, на протяжении которых, прильнув лицом к окну почтовой кареты, она с изумлением первооткрывателя знакомилась с проплывавшими мимо городами и деревнями этой части Франции. По слышанным в детстве рассказам родина отца представлялась ей в мрачном свете, отданной во власть беззакония, грабежа и убийства, где безопасность практически обеспечивалась только ценой невероятной конспирации. Конечно, она знала, что великая Революция закончилась, что правила новая власть, но именно об этой власти у нее было самое ужасное представление: некий разбойник, публично подобравший на площади окровавленную корону, присвоенную путем убийства молодого принца[2], которого заманили в отвратительную западню. Его окружение, состоявшее из прежних революционеров, выслужившихся из солдат в генералы, бывших прачек и попов-расстриг, не могло быть многим лучше его. По мнению Марианны, разоренные и запущенные деревни в стране должны были сменяться полуразрушенными городами с прячущимся населением, терроризируемым калифами на час, насаждающими повсюду безудержный деспотизм и вообще погрязшими в беспросветной нищете.

В действительности же, за исключением нескольких безлюдных мест в сердце Бретани, она увидела на всем протяжении бесконечного пути возделанные поля, процветающие деревни, благоустроенные живописные города, прекрасные поместья и даже великолепные замки. Она видела хорошо одетых людей, крестьянок с золотыми крестиками и в кружевных чепчиках, упитанный домашний скот, детей, пляшущих в кругу и распевающих песни. Только дороги были отвратительные, но едва ли хуже английских, и на них так же, как и за Ла-Маншем, имелось изрядное количество бандитов в пустынных местах, хотя пассажирам дилижанса из Бреста посчастливилось избежать встречи с ними.

Что касается Парижа, то и то немногое, что ей удалось увидеть, несмотря на сумерки и дождь, вызвало в ней сильное желание узнать о нем побольше. Они въехали после того, как пересекли обнаженный зимний лес, в то, что нотариус назвал заставой Звезды: большая решетка, охранявшая с фасада два очень красивых, украшенных фигурными колоннами, здания. Совсем рядом из земли выглядывал фундамент какого-то громадного сооружения.

– Это будет монумент во славу Великой Армии, – сказал услужливый нотариус, – гигантская Триумфальная арка!

По другую сторону, обсаженная деревьями и пестревшая элегантными экипажами, городская артерия устремлялась к дворцам, садам и морю блестящих крыш, над которыми возносились колокольни. Но дилижанс не воспользовался этим путем. Он повернул направо и покатил вдоль огромной стены, о которой нотариус сказал с некоторым подобострастием:

– Стены Генеральных откупщиков!.. Стена, закрывающая молчащий Париж, но открывающая ропщущий Париж, как говаривали в эпоху ее строительства!.. Как будто и не так давно это было, а для нашего брата столько воды утекло! Вы никогда не бывали в Париже, не правда ли?

– Нет, я всегда жила в провинции, – ответила девушка.

Нотариус был, пожалуй, единственным среди пассажиров дилижанса, кого она понимала без труда, ибо речь его, выработанная при чтении официальных актов, была медлительной, почти торжественной. Остальные разговаривали слишком быстро для Марианны и употребляли странные слова и выражения, которые она, привыкшая к аристократическому французскому – «высокому штилю», употреблявшемуся в Англии в ее кругу, – с трудом понимала. И она предпочитала помалкивать, играя роль застенчивой провинциалки, рекомендованную ей при прощании Блэком Фишем.

Всю дорогу Марианна с нежностью вспоминала о своем удивительном товарище по приключениям. Под его малопривлекательной внешностью она обнаружила доброго и мужественного человека, а в маленьком домике предместья Рекувранс на берегу Панфеля познала несколько дней мира и покоя.

Это был совсем маленький домик из выбеленного известью гранита, с высокой треугольной мансардой и аккуратным садиком, огороженным каменным забором. Крепко сбитая бретонка, призванная следить за порядком, поддерживала истинно фламандскую чистоту, и все, начиная от каменных плиток пола и старинной красивой мебели и кончая кухонной утварью, блестело и сверкало. Сам Блэк Фиш, превратившийся на время в Никола Малерусса, вышедшего в отставку с пенсией моряка, выглядел здесь совершенно по-другому, чем в плимутской таверне. Ничего общего с тем устрашающим пиратом! И если дух авантюризма и остался, то он приобрел в Рекуврансе оттенок добропорядочности.

– Мой дом невелик, – говорил моряк гостье, открывая хорошо навощенную дубовую дверь, – но если ты захочешь, можешь жить здесь сколько угодно! Я уже говорил: у меня больше нет дочери. Если пожелаешь, можешь занять ее место!

В ту минуту Марианна потеряла голос. Этот благородный порыв, свидетельствовавший об искренней привязанности, проник ей в сердце настолько, что она не знала, что и сказать. Тогда Блэк Фиш продолжил:

– Я понял, что ты отшвартовалась со мной с единственным желанием: как можно больше увеличить расстояние между тобой и Англией. Теперь это сделано! Никто не придет искать тебя в Рекуврансе, если ты останешься тут.

Марианна поняла, что ей надо рассказать всю правду этому честному сердцу. Она уже знала, что ей нечего опасаться его осуждения. Вечером, когда они вместе наслаждались превосходным омаром и шедевром мадам Легильвинек – блинчиками со взбитым кремом, – она рассказала, что произошло в Селтон-Холле, и объяснила мотивы своего бегства. Она также рассказала, как в плимутской таверне ей пришлось с величайшим удивлением узнать, что у нее во Франции осталось несколько близких.

– Это с моей кузиной д'Ассельна я хотела бы повидаться, – добавила она, заканчивая. – Она – двоюродная сестра моего отца, так же, как и Императрица…

– Ее Величество всегда примет тебя с распростертыми объятиями, – начал Блэк Фиш с совершенно новым оттенком уважения. – Все, что касается ее семьи, ей дорого, а сама она – доброта и прелесть. К несчастью, есть опасения, что вскоре уже не будет Императрицей.

– Что вы хотите этим сказать?

– Что у Императрицы нет детей, что его супруга никогда не сможет подарить ему их и что ему надо обеспечить продолжение династии. Повсюду говорят о разводе. После чего Наполеон возьмет в жены какую-нибудь иностранную принцессу.

Эта новость в высшей степени удивила Марианну, хотя она и не совсем поверила в ее правдоподобность. В том, что Корсиканец хотел расстаться со своей женой, потому что она не могла иметь детей, не было ничего удивительного. Полное соответствие нормам поведения подобного человека. У этого Наполеона не могло быть ни нравственности, ни сердца. Но что касается женитьбы на настоящей принцессе – это уже, конечно, другое дело. Раздувшийся от самонадеянности узурпатор тешил себя иллюзиями. Никакая принцесса, достойная этого имени, не согласится разделить с ним трон! Впрочем, и Блэк Фиш-Никола не проявлял большой радости, говоря о грядущих событиях. Марианне почудилась какая-то недомолвка в его словах, и, верная своему принципу всегда говорить правду, она спросила его:

– Можно подумать, что вы не одобряете этот развод, г-н Малерусс?

– Ты можешь называть меня Никола. Нет, я не согласен! Жозефина была удачей для Императора, его путеводной звездой, если хочешь. Я боюсь, что, когда он покинет ее, судьба повернется к нему спиной.

На этот раз Марианна остереглась поделиться с ним, что, по ее мнению, судьба Наполеона в любом случае будет неприглядной, но Никола уже перешел на ее собственное будущее.

– В этих условиях ясно, что тебе нет интереса оставаться в Рекуврансе, малышка. Даже разведенная, Жозефина останется могущественной, и ее протекцией не стоит пренебрегать. Наполеон часто обманывал ее, но, мне кажется, любил по-настоящему. Тебе лучше всего попасть в Париж. Ты без труда найдешь свою родственницу, так как я замолвлю за тебя словечко перед министром полиции гражданином Фуше… тьфу, я хотел сказать, г-ном герцогом Отрантским. Его титул совсем новый, и я еще не привык к нему, но постараюсь.

– А вы, чем думаете заняться вы?

Никола Малерусс засмеялся и, не переставая прочищать свою длинную трубку, подошел к сундуку и вытащил из него костюм, похожий на тот, что был на нем в таверне у Барбикена.

– Я вернусь в Плимут и вновь стану Блэком Фишем, скверным малым, готовым продать свою душу за золотую монету.

Моряк, в свою очередь, исповедался юной духовнице. Он признался, что является агентом того самого Фуше, о котором он говорил. Приписанный к Плимуту, он организует бегство пленных с понтонов.

– Прежде я был в Портсмуте, и не один молодец смог избавиться благодаря мне от мрачной «Короны», но я возбудил подозрения у одного типа и предпочел перебраться в Плимут. И около тамошних понтонов я хорошо поработал.

Он, разумеется, не добавил, что собирал всевозможные сведения о деятельности английского правительства и королевских войск, но Марианна без труда догадалась об этом. Она спросила холодно:

– Так, значит, вы шпион, Никола?

Он скорчил страшную гримасу, еще больше обезобразившую его, но это была только шутка.

– Это довольно скверное слово, которым зачастую обижают смелых людей. Скажем… невидимый солдат, если хочешь.

В маленьком домике, в предместье Рекувранса, Марианна провела несколько безмятежных дней. Она посетила город с мадам Легильвинек, окрестности – с Никола, убедилась, что французский порт очень походил на английский, что берега Панфеля могут иметь ласковую прелесть, а бурное море – бесконечное очарование. Она даже встретила каторжников в красных грубошерстных костюмах и с бритыми головами, но, удовлетворив свое любопытство, предпочла сосредоточить внимание на лавках Сиамской улицы, где по приказу Никола, снова проявившего бескорыстную помощь, домоуправительница одела ее с ног до головы.

Накануне своего отбытия в Англию Никола предупредил свою временную подопечную, что место в отъезжающем завтра утром дилижансе для нее уже оплачено. Он вручил ей кошелек, содержащий несколько золотых и мелочь, и, когда Марианна, сильно покраснев, хотела отказаться, объяснил:

– Даю в долг, вот и все. Вернешь, когда станешь придворной дамой твоей кузины Императрицы.

– А вы приедете со мной повидаться?

– Конечно. Мне приходится ездить в Париж довольно часто для встреч с гражданином Фу… я хочу сказать, герцогом Отрантским!

– Что ж, хорошо! Я согласна, только не забудьте ваше обещание.

Урегулировав этот вопрос, Никола вручил Марианне аккуратно сложенное письмо, адресованное «его высочеству герцогу Отрантскому, министру полиции» в его особняке на набережной Малякэ, и предупредил, чтобы она не потеряла его, потому что, прочитав это сообщение, министр, безусловно, не откажется всей своей властью помочь девушке.

– А она необъятна, эта власть! Гра… герцог, бесспорно, является самым ловким и самым осведомленным человеком в мире!

Кроме того, на случай утери письма он заставил ее выучить наизусть одну фразу, которую ей следовало любой ценой повторить перед министром.

Обеспеченная таким образом и одетая со всей элегантностью, на какую была способна провинция: малиновое суконное пальто с тройным воротником, такого же цвета платье, отделанное кружевами, ботинки со шнуровкой из бархатной ленты и, наконец, бархатный капор, тоже малинового цвета, украшенный пером и пучком лент, – Марианна взволнованно прошлась со своим другом по двору Брестской почтово-пассажирской конторы. Погода была холодная и ясная, и девушка ощущала радостное возбуждение, но вместе с тем ее огорчала разлука с добрейшим человеком, так много сделавшим для нее. Прежде чем подняться в тяжелую карету, она в непроизвольном порыве бросилась ему на шею и расцеловала.

– Успокойся, – шепнул Никола плохо скрывавшим волнение хриплым голосом, – я попытаюсь узнать там, как обстоит дело с тобой. Может быть, тебя уже не ищут и ты сможешь возвратиться домой.

Но, по мере того как дилижанс из Бреста углублялся в самое сердце бескрайних французских полей, Марианна чувствовала, как исчезает ее желание вернуться в Англию. Все, что она видела, казалось ей новым и полным интереса. Ее восхищенные глаза останавливались на каждой мелочи, не замечая, какое впечатление производила ее красота на пассажиров.

Она была слишком занята созерцанием этой удивительной страны – Франции, перед которой бессознательно раскрывались тайники ее души. Похоже было, что обрубленные корни обретали прежнюю силу.

Однако, когда Марианна вышла дождливым вечером из почтовой кареты, она внезапно ощутила одиночество и стеснение. За двенадцать дней пути она привыкла к новому дому на колесах. А теперь этот величественный незнакомый город, шум вокруг нее, приветственные возгласы встречающих, безучастные лица – все это только подчеркивало ее одиночество. К этому неприятному ощущению добавилась и естественная усталость от путешествия. К тому же, выходя из кареты, Марианна неудачно ступила прямо в лужу. Вода была настолько холодная, что в этот момент сама жизнь показалась ей бессмысленной.

Несколько рассыльных собрались около приезжих, чтобы заработать на доставке багажа. Заметив Марианну, готовую идти куда глаза глядят со своей ковровой сумкой, услужливый нотариус подозвал рассыльного и подошел с ним к девушке.

– Отдайте ваш багаж этому мальчику, мадемуазель. Он отнесет его по назначению. Куда вы направляетесь?

– Я никого не знаю в Париже, но мне рекомендовали гостиницу «Золотой Компас» на улице Монтгорей. Хозяин ее – друг моего дяди, – добавила она, слегка заколебавшись при титуловании Никола.

А тот действительно посоветовал ей в ожидании аудиенции у министра полиции остановиться в этой гостинице, отдав себя заботам его друга Бобуа.

Во время путешествия нотариус прилагал немалые усилия, чтобы узнать, что влечет в Париж такую красивую и такую скромную девушку, но Марианна не по возрасту ловко сумела оставить его в успокоительной неопределенности. Она потеряла родителей и собиралась отыскать в громадном городе хоть кого-нибудь из оставшихся родственников. Впрочем, Никола внес ее в список под именем м-ль Малерусс и добыл паспорт на это имя, предоставляя Фуше заботы о восстановлении гражданского состояния девушки, если тот сочтет это возможным. Закон был суров по отношению к эмигрантам, и прежде необходимо было разузнать, не попадет ли племянница Эллис Селтон под его удар.

Обязательный нотариус подтвердил, что «Золотой Компас» был достойным домом, серьезным и респектабельным. Он сам останавливался в «Зеленой Лошади», на улице Жоффруа-Ланье, прославившейся тем, что в ней принимали Дантона, прибывшего тогда из Арсисюр-Об. Если бы он не спешил, ему было бы очень приятно проводить м-ль Малерусс в «Золотой Компас», но она может полностью довериться рассыльному, услугами которого он уже неоднократно пользовался. Он был настолько любезен, что сообщил, сколько надо заплатить рассыльному, затем, приподняв шляпу, пожелал скорейшей встречи и удалился. Марианна приготовилась следовать за своим гидом.

– Гостиница далеко отсюда?

– Минут десять ходу, мамзель. По улице Тиктон, это совсем близко! Подождите, сейчас я вас прикрою! Чертов дождь! Промокнете, как сухарь в супе, пока дойдете.

Сопровождая слова действиями, рассыльный – коренастый рыжеволосый подросток со вздернутым носом на жизнерадостной физиономии – раскрыл над головой своей клиентки громадный красный зонт и увлек ее за собой.

На улице было малолюдно. Скверная погода и ночь разогнали парижан по домам. Большие масляные лампы, повешенные на канатах над дорогой, давали мало света, и, несмотря на терзавшее ее любопытство, Марианне приходилось больше смотреть под ноги. Вымощенная большими круглыми булыжниками мостовая, без тротуаров, была очень неудобной для прогулки. Без провожатого, который указывал ей на опасные места и переброшенные через бурные ручьи деревянные мостики, она уже сто раз подвернула бы ногу. Тем не менее некоторые витрины привлекали своим сиянием, и среди редких прохожих встречались хорошо одетые женщины, солидного вида мужчины, дети с оживленными мордашками.

– Берегись! – вдруг крикнул рассыльный, и, подхваченная его рукой, Марианна едва успела прижаться к стене дома.

Прямо на них мчался в стремительном галопе блистательный офицер. Марианна успела заметить превосходного черного коня, зеленый мундир с белым пластроном, белые лосины в высоких лакированных сапогах, сияющую каску, отделанную шкурой леопарда и с длинной черной гривой над усатым лицом, красные с золотом эполеты и белые перчатки, – видение одновременно элегантное и красочное.

– Кто это такой? – спросила она с плохо скрытым восхищением.

– Драгун Императрицы! – ответил ее гид. – Всегда спешат эти молодцы!

Затем, случайно заметив блеск восторга в глазах девушки, он добавил:

– Умеют скакать, ага? И все такие красавцы! Видно, что вы причапали из вашей провинции, но подождите, еще увидите и гвардейского стрелка, и мамелюка, и польского улана или гусара! Я уж не говорю про маршалов, разукрашенных золотом и плюмажами! Ох, и любит же наряжать своих ребят маленький капрал!

– Маленький капрал? Кто это?

Мальчик посмотрел на Марианну с искренним изумлением. Его рыжие брови поднялись почти до волос.

– Ну-у… вы даете! Император, а кто ж? Откуда вы появились, мамзель, что ни в зуб ногой?

– Из монастыря! – отрезала Марианна, стараясь соблюсти достоинство. – Там редко встречаются драгуны или капралы, хоть большие, хоть маленькие!

– А, вот оно что!..

Вскоре они добрались до улицы Монтгорей, и Марианна забыла драгуна. Ярко освещенный большой ресторан отвлекал внимание всей улицы от своего более скромного соседа. Перед лакированными, как шкатулка, элегантными экипажами, запряженными породистыми лошадьми в сверкающей сбруе, склонялись у входа вышколенные лакеи в роскошных ливреях.

– Это «Утес Канкаля»! – с гордостью произнес мальчик. – Здесь подают лучшие в Париже паштеты из перепелок, лучшую рыбу и лучшие устрицы! Их привозят каждый день специальные курьеры! Только это, дамочка, для пузатых кошельков.

На этот раз Марианна уже не скрывала свое восхищение. Ее представление о французах требовало решительного пересмотра, ибо в сияющих окнах знаменитого ресторана она видела людей из высшего общества, переливающийся атлас и даже бриллианты на лилейно-белых шеях, красивую военную форму и драгоценные меха на плечах обедающих. Тем временем рассыльный добавил с некоторым пренебрежением:

– Конечно, это вам не двор! Тут всякие перемешались, но какой блеск! В этом ералаше не часто встретишь герцогиню, зато народ прет туда охотно. Певичек и кокоток там полно!

Соблазнительные запахи, донесшиеся из знаменитого ресторана, защекотали ноздри девушке. Марианна почувствовала, что умирает от голода.

– Это еще далеко, «Золотой Компас»?

– Нет, вот тут!

Он показал на большую гостиницу, расположенную в красивом старинном здании эпохи Ренессанса. Фасад его украшали многочисленные скульптуры, а над приземистыми окнами вилась затейливая изразцовая вязь. Все вместе производило впечатление солидности и добропорядочности. У широкой подворотни с шумом и звоном остановился дилижанс.

– Дилижанс из Крейля, – заметил рассыльный. – Он приходит сюда, как ваш до Жизора. Мамзель, вы прибыли!

Он окликнул мэтра Бобуа, который после встречи дилижанса собирался вернуться в дом.

– Эгей! Хозяин! К вам клиентка!

При виде грациозной фигурки хорошо одетой девушки важная физиономия ресторатора стала приветливой. А имя Никола Малерусса вызвало широкую улыбку на его свежевыбритом пухлом лице, блеснувшую золотом между бакенбардами цвета перца с солью.

– Вы будете здесь как дома, маленькая барышня. Племянница Никола имеет право на большее внимание, чем моя собственная дочь! Эй, Мартон! Возьми багаж мадемуазель!

Пока подошла служанка в накрахмаленном чепчике, Марианна рассчиталась с рассыльным, добавив чаевые, вызвавшие энтузиазм мальчика. От радости он стал подбрасывать в воздух свой синий картуз.

– Спасибо, мамзель! А вы не зажимала! Если у вас будет какая работенка, скажите кому угодно в квартале, что хотите видеть Гракха-Ганнибала Пьоша! Я прибегу в момент!

Высказавшись, Гракх-Ганнибал, ничуть не стесняясь своих откровенно римских имен, насвистывая, удалился, а Бобуа и его служанка повели Марианну внутрь гостиницы. Дом содержался в отличном порядке, о чем свидетельствовали многочисленные посетители. Наступил час ужина. Повсюду порхали служанки и лакеи, обслуживая табльдот или тех клиентов, которые предпочитали ужинать у себя в комнате. Бобуа посоветовал девушке последнее, и Марианна, немного испуганная множеством людей, с признательностью согласилась.

Они направились к сверкающей полировкой дубовой лестнице. Как раз в это время по ней спускалось двое мужчин. Марианна и ее эскорт должны были подождать, пока они не пройдут.

Один из них был лет сорока, среднего роста, но крепко сбитый, изящно одетый в синий сюртук с пуговицами из чеканного серебра. Его широкое лицо с энергичными чертами, обрамленное темными бакенбардами, было очень смуглым, как у человека, который долго жил под южным солнцем. Глаза у него были голубые, живые и веселые, а его серый цилиндр, лихо сбитый набекрень, едва держался. В одной, старательно затянутой перчаткой, руке он крутил трость с золотым набалдашником.

Очарованная необычайной силой, излучаемой этим человеком, Марианна смотрела, как он спускается с лестницы, не обращая внимания на его спутника, шедшего немного позади. Но, когда ее взгляд случайно упал на того, она вздрогнула. В глухо застегнутом штатском костюме перед ней был Жан Ледрю.

Как только Марианна осталась одна в небольшой уютной комнате, обтянутой старинными гобеленами, куда ее определил Бобуа, она постаралась привести в порядок свои мысли. Появление молодого бретонца сильно взволновало ее. Она с трудом удержалась от восклицания. А обратить его внимание на себя было неблагоразумно, так как он знал, кто она на самом деле. Теперь она поздравила себя с тем, что он не заметил ее. Она стояла в малоосвещенном месте, к тому же край капора бросал тень на ее лицо. Ледрю невозмутимо следовал за мужчиной в синем сюртуке, и Марианна слышала, как тот сказал Бобуа:

– Мы пообедаем в «Утесе Канкаля». Если меня будут спрашивать, вы сможете меня там найти.

– Хорошо, г-н барон, – ответил ресторатор, а у Марианны сразу возник вопрос: «Кто же этот барон, за которым так послушно следовал беглец с понтонов?» Но у нее не было времени рассуждать на эту тему: Мартон принесла на большом блюде аппетитный ужин, и Марианна, отложив на потом наведение справок, принялась ублажать свой страждущий желудок. Она заканчивала очень вкусный десерт – ломтики ананаса с кремом, – когда в дверь постучали.

– Войдите! – сказала она, подумав, что это Мартон пришла забрать поднос с посудой.

Но в комнату вошел Жан Ледрю.

Подавляя изумление и беспокойство, вызванные неожиданным визитом, она заставила себя остаться на месте, отодвинув столик с остатками ужина.

– Вы что-нибудь хотите? – спросила она холодно.

Ничего не говоря, Жан закрыл дверь и прислонился к наличнику, не отрывая от нее сверкающих глаз.

– Итак, я не ошибся! Это была ты! Как же тебе удалось улизнуть от Морвана? – спросил он хриплым голосом.

– Я считаю, что вы не имеете никакого права задавать мне этот вопрос! Если мне и удалось убежать от него, то уж во всяком случае не по вашей милости!

Его губы раздвинулись в неприятной, какой-то механической улыбке, а багровый цвет лица не вызывал сомнений в том, что он пьян.

– Ты поверила, что убаюкала меня, а, красотка? И ты думала, возвращаясь в свою комнату в этой заплесневелой развалине твоего бандита, что ради твоих прекрасных глаз я позволю увезти себя, связанного по рукам и ногам, в Англию? Надо сказать, ты заплатила за это соответствующую цену!!!

– По-видимому, цена была недостаточно высока, чтобы вы выполнили свои обязательства относительно меня! Чем же заплатила тебе Гвен, что ты так быстро перешел на ее сторону?

– Правдой о тебе и твоих происках, а также возможностью спасти мою жизнь и помешать твоим планам! Бесценный подарок, как видишь… даже более ценный, чем твое прекрасное тело, такое сладостное! Но успокойся, я ничего не забыл из той ночи! Ты знаешь, что я мечтал о тебе, и часто?

– Не думайте, что это меня тронет! Вы предали меня, подло обманули! Вы предпочли слушать вздорные россказни, хотя лучше других знали, что я должна была бежать из Англии, где мне угрожала смерть, что я нуждалась в опоре и помощи, а вы бросили меня, как трус, каким, впрочем, и оказались, вдобавок убив человека.

– И ты еще упрекаешь меня, что я прикончил того подонка? Он был береговой пират! Меня следовало бы орденом пожаловать за это! Что касается тебя, то твои чудесные истории потеряли для меня всякую прелесть. Я знаю, кто ты и зачем прибыла во Францию!

– А я знаю, что вы поверили сказке, во сто крат более невероятной. Я знаю: Гвен вам сказала, якобы я собираюсь до такой степени очаровать вашего знаменитого Сюркуфа, чтобы он изменил своим убеждениям… Именно это, не так ли? Как это правдоподобно! Я даже не знаю, кто этот человек.

Внезапно Жан от двери подошел к Марианне. В его глазах вспыхнул гнев.

– Ты его не знаешь? Ты смеешь говорить, что не знаешь его, тогда как следовала за ним в Париж, вплоть до этой гостиницы? Неужели ты не понимаешь, что все выдает тебя? Тебе не нужно было убегать от Морвана, шлюха. Он сам отпустил тебя на все четыре стороны, он даже заплатил тебе, прибарахлил и натравил на большую дичь! Ты успела побывать в Сэн-Мало, узнать, что он в Париже, и, как хорошая ищейка, прошла по следу сюда!

Эта диатриба буквально ошеломила Марианну. Неужели он настолько пьян, что несет подобный вздор? Или сходит с ума? В ней поднимался страх перед этим готовым взорваться человеком, странным речам которого она не могла найти разумного объяснения. Она решила перекричать его:

– Я ничего не поняла в вашей басне! Я не была в Сэн-Мало, и ваш Сюркуф никогда не интересовал меня. Я же сказала, что никогда не видела его, и если он в Париже…

Оглушительная пощечина прервала ее слова. Она хотела побежать к двери и позвать на помощь, но Жан прыгнул на нее, завел ей руки за спину и сжал их там одной рукой, в то время как другой нанес еще одну пощечину с такой силой, что Марианне показалось, будто ее голова взорвалась. Затем он нагнулся к ней, обдавая винным перегаром.

– Лгунья! Грязная маленькая лгунья! У тебя хватает бесстыдства утверждать, что ты не знаешь его, что ты никогда не видела его? А только что на лестнице ты его не видела, а? Ты его не узнала, когда вся Франция знает его в лицо почти так же хорошо, как и Императора!

Она отчаянно вырывалась, пытаясь освободиться от удерживающей ее жесткой руки.

– Отпустите меня! – голос ей изменил. – Отпустите меня сейчас же, или я позову на помощь! Вы сошли с ума или пьяны; а может быть, и то и другое вместе! Отпустите, говорю вам, или я закричу!

– Закричишь? Да сколько угодно. Давай!

Чтобы усмирить ее, он выкрутил ей руки и, грубо прижав к себе, погасил крик яростным поцелуем. Марианна едва не задохнулась, но моментально оправилась. Желая избавиться от ненавистного поцелуя, она впилась зубами в насилующий рот… и сейчас же оказалась свободной.

С чувством торжества она смотрела, как ее обидчик прикладывает носовой платок к кровоточащей губе. У него был такой сконфуженный вид, что Марианна едва не расхохоталась ему прямо в лицо. Но сейчас главным для нее было – выставить из комнаты этого отвратительного субъекта. Как смогла она хоть на миг найти в нем какое-то очарование? В этом темном одеянии, которое как-то сужало его широкоплечую фигуру, он был похож на приодевшегося к празднику крестьянина. Он даже казался смешным… Пренебрежительно пожав плечами, она снова направилась к двери, чтобы открыть ее настежь, но он перехватил ее на полпути и, подняв в воздух, как сверток, бросил на кровать, где прижал ее руки у локтей, а сам присел с краю.

– Не так быстро! Ты от меня так легко не избавишься, милочка!

Марианна с удивлением заметила, что он успокоился. Он даже улыбался, не обращая внимания на распухшую губу.

– Я уже говорила, чтобы вы оставили меня в покое, – начала она не спеша, но было похоже, что он не услышал ее.

Склонившись к ней, он разглядывал ее с сосредоточенностью коллекционера, изучающего редкую монету.

– Какой же ты можешь быть красивой! – сказал он нежно. – Гнев тебе так к лицу!.. Если бы ты видела свои глаза! Они сверкают, как изумруды на солнце! Хотя я знаю прекрасно, что тебе грош цена, что ты только мерзкая маленькая эмигрантка, шпионка, я не могу удержаться от любви к тебе.

– Любви ко мне? – повторила изумленная этим неожиданным заявлением Марианна.

– Вот именно! Это правда, ты знаешь, что я не могу забыть тебя! Я непрерывно думаю о тебе и днем, и ночью! Я вновь и вновь вижу тебя лежащей на соломе с распущенными волосами, ощущаю под пальцами нежность твоего тела… и теперь я могу думать только об одном: ты здесь… я вновь нашел тебя! Я изголодался по тебе, Марианна, и, если ты забудешь все, что нас разделяет, мы останемся навеки вместе!

Это было невозможным, он бредил! Он больше не кричал, не осыпал ее оскорблениями. Он сделался в одно мгновение тихим и нежным. Он наклонялся медленно, но неумолимо к околдовавшим его губам. У Марианны молнией мелькнула мысль, что он хочет повторить ту ночь в риге, снова заставить ее выдержать малоприятные любовные испытания, которые она уже познала. Все ее естество возмутилось, и она отчаянно вскрикнула, отталкивая его:

– Нет! Никогда!

Ей удалось вырваться и вскочить, тогда как Жан с трудом избежал падения, ухватившись за спинку кровати. Оправив юбку, Марианна скрестила руки и вызывающе посмотрела на своего обидчика:

– За кого вы меня принимаете? Вы врываетесь, оскорбляете меня словами и действиями и воображаете, что после этого достаточно проблеять несколько слов любви, чтобы я упала в ваши объятия? Вы любили меня? Мне это очень приятно, но, сударь, окажите мне любезность и поскорей убирайтесь отсюда! Я не имею ни малейшего желания возобновлять с вами… обстоятельства той памятной ночи!

Он, в свою очередь, встал, машинально отряхивая панталоны. На его мрачном лице застыло выражение досады.

– Подумать только, а я было поверил, что ты любишь меня… там, в Бретани!

Порыв ребяческого гнева вдохновил девушку на полный пренебрежения ответ:

– Я? Любила вас? Вы что, с ума сошли? Я просто нуждалась в вас, вот и все.

Гнусные оскорбления, которые он бросил ей в лицо, объясняли всю глубину его разочарования.

Злобно посмотрев, он направился наконец к выходу, открыл дверь, но на пороге обернулся:

– Ты не захотела меня, тем хуже для тебя, Марианна! Ты еще пожалеешь об этом!

– Это удивило бы меня. Прощайте!

Она услышала, как он спускается по лестнице, и тяжело упала в кресло, затем выпила несколько капель вина, чтобы унять возбуждение. По мере того как утихал гнев, она стала размышлять над угрозами Жана, но в конце концов решила, что они были пустыми: так часто делают дети, чувствуя свое бессилие. Раз он любит ее, он никогда не посмеет сделать ей что-нибудь плохое. Думая так, она явила себя образцом наивного непонимания мужского тщеславия.

Марианна еще тешила себя такими оптимистичными надеждами и пыталась вспомнить, в каком романе героиня попадала в подобную ситуацию, когда после сильного удара снаружи дверь с грохотом отворилась. В комнату ворвался сопровождаемый двумя жандармами Жан Ледрю и указал пальцем на ошеломленную девушку:

– Держите, вот она! Это прибывшая тайком эмигрантка. Ее зовут Марианна д'Ассельна, и она агент принцев!

Марианна не успела и шелохнуться, как оба блюстителя порядка схватили ее за руки и потащили из комнаты. Сопровождаемую сочувственными взглядами достойного Бобуа и других постояльцев, тщетно пытавшуюся сопротивляться девушку спустили вниз и бросили в фиакр, который тотчас же тронулся.

Очутившись в этом тесном черном ящике с опущенным верхом рядом с усатым жандармом, возмущенная, негодующая Марианна начала кричать в тщетной надежде, что кто-нибудь придет на помощь.

– Милая дама, – спокойно сказал жандарм, усаживаясь поудобней в своем углу, – перестаньте так кричать, иначе я заткну вам рот и свяжу, как цыпленка! Для всех будет лучше, если вы угомонитесь.

Признав игру проигранной, побежденная Марианна отодвинулась подальше от своего стража. Если когда-нибудь ей попадется в руки этот презренный Ледрю, она ему покажет, где раки зимуют. Позволить арестовать ее, как простую злоумышленницу! Подонок!

Гнев уступил вскоре место слезам, затем, поскольку она сильно устала, а покачивание фиакра клонило в сон, Марианна в конце концов заснула с непросохшими слезами на милом личике.

Глава II Герцог-полицейский и барон-корсар

Очутившись среди ночи в камере тюрьмы Сен-Лазар, невыспавшаяся Марианна прежде всего спросила себя, не снится ли ей это. Ее слишком внезапно вырвали из уюта тихой комнатки, чтобы она не попыталась отнести все происшедшее с ней к кошмарному сну, но мало-помалу пришло убеждение в реальности происходящего.

Стоящая на кривоногом столе свеча освещала узкую высокую комнату, освещавшуюся в дневное время светом из зарешеченного окошка под самым потолком. Сырость разрисовала серые стены наподобие географических карт, а в разбитых плитках пола, в окованной железом двери – всюду была видна ветхость старинного монастыря. Обстановка состояла из стола, табурета и узкой кушетки с тощим матрацем и прохудившимся одеялом. Было холодно, ибо никакое отопление для заключенных не предусматривалось. И девушка, оставшаяся в одном платье, потому что ей не дали возможности взять ни пальто, ни сумку, обхватила грудь руками, чтобы хоть как-то согреться.

Положение ее было критическим. Арестованная как нелегально приехавшая эмигрантка, она знала, по рассказам Никола Малерусса, что сильно рискует. К тому же ценное для нее письмо осталось в сумке. Поэтому чувства Марианны колебались от отчаяния, когда она думала о себе, до ярости, когда она вспоминала о презренном Ледрю, который подло выдал ее за отказ утолить его любовный голод. Последнее чувство было гораздо более возбуждающим, чем первое, и даже согревало, так кипела в гневе кровь.

Сдернув с постели одеяло, она накинула его на плечи и начала яростно мерить шагами предоставленное ей ограниченное пространство, пробуждая свой разум по мере того, как она согревалась. Дело шло к тому, что надо было думать, серьезно думать, потому что она не намеревалась оставаться в этой тюрьме до тех пор, пока полиция Наполеона не переведет ее в другую, более строгую, более суровую, приговорит к смерти или еще отошлет под надежной охраной в Англию. Она точно не знала, как поступают с тайно проникшими в страну эмигрантами; Никола не счел необходимым рассказать ей все, чтобы, без сомнения, не пугать ее, но она догадывалась, чем это может грозить.

Она точно знала, где находится. Когда жандарм высадил ее из фиакра, он сказал, что это тюрьма Сен-Лазар, но это было для нее пустым звуком: все ее знакомство с тюрьмами ограничивалось лондонским Тауэром и плимутскими понтонами. Однако тюрьмы должны быть в ведении министра полиции, а именно его ей надо было увидеть как можно скорее. Конечно, у нее не было с собой письма, но в памяти осталась фраза, которую Никола заставил выучить ее наизусть, и она сможет повторить ее.

Итак, надо немедленно добиться встречи с этой высокопоставленной особой, а для этого – привлечь к себе максимум внимания. Окружавшая ее тишина была невыносимой. Чтобы набраться смелости, она подумала о Жане Ледрю и о том, что она сделает с ним, если судьба наконец проявит к ней благосклонность и отдаст его ей связанным по рукам и ногам. Средство оказалось действенным. Вновь охваченная гневом, Марианна бросилась к двери и стала колотить в нее кулаками, крича изо всех сил:

– Я хочу видеть министра полиции! Я хочу видеть министра полиции!

Сначала никто не отвечал, но девушка не отчаивалась и удвоила свои усилия. Наконец в коридоре послышались шаги, и в зарешеченное окошечко заглянуло суровое лицо монахини.

– Замолчите! Что за крик? Вы разбудите всех!

– А мне все равно! Меня заперли здесь вопреки всяким правилам. Я никакая не эмигрантка, а Марианна Малерусс, как это сказано в паспорте, который мне не дали возможность захватить… и я хочу видеть министра.

– Министра не будят ночью ради взбалмошной девицы! Завтра Бог даст день, и с вами, без сомнения, разберутся.

– Если можно было подождать до утра, то я не понимаю, почему меня не оставили спокойно спать дома. Судя по тому, как спешили ваши жандармы, можно было решить, что там пожар!

– Вы могли сбежать! Вас надо было взять под стражу!

– С сожалением должна заметить, сестра моя, что в ваших словах нет никакого смысла. Я остановилась в гостинице после долгого, утомительного путешествия. Может быть, вы знаете, куда и зачем я должна была сбежать?

Несколько квадратных сантиметров застывшего лица, обрамленного черно-белой косынкой, стали как будто еще строже.

– Я не призвана обсуждать с вами обстоятельства вашего ареста, дочь моя. Вы находитесь в тюрьме, а я должна повиноваться приказам, которые я получаю, и присматривать за вами здесь. Замолчите и постарайтесь уснуть.

– Уснуть? Кто сможет уснуть с чувством несправедливости! – вскричала Марианна в порыве драматического вдохновения. – Я не засну до тех пор, пока мои крики не будут услышаны. Идите за министром. Он должен выслушать меня!

– Он прекрасно выслушает вас завтра. А сейчас замолчите. Если вы будете продолжать скандалить, я посажу вас в карцер, и оттуда вас уже никто не услышит.

Сказано было предельно ясно, и Марианна, не имея желания очутиться в некой мрачной «…in pace», приняла мудрое решение сбавить тон, хотя и не признала себя побежденной.

– Ладно! Я готова замолчать. Но запомните следующее, сестра моя, у меня важное сообщение для министра, даже очень важное сообщение, и, вероятно, он будет весьма недоволен, если это сообщение по вашей вине не поступит к нему в нужное время. Конечно, если недовольство министра вам безразлично…

Оно не было безразлично! Марианна поняла это по озабоченному лицу сестры, которая даже порозовела. Гражданин Фуше, совсем недавно получивший титул герцога, наверное, не отличался снисходительностью.

– Хорошо, – пробормотала сестра. – Я предупрежу нашу мать-настоятельницу, и она сделает все необходимое с самого утра. Только, ради Бога, успокойтесь.

Она бросила вокруг себя беспокойные взгляды… В самом деле, обитатели соседних камер проснулись. Везде нарастал гул голосов. Тишина растаяла, пустыня ожила… и, по всей видимости, надзирательница не любила этого. Она проворчала:

– Ну вот! Вы разбудили весь этаж. Мне потребуется не меньше четверти часа, чтобы успокоить их. Вы заслужили карцер.

– Не волнуйтесь, – примирительно сказала Марианна, – я уже молчу. Но не забудьте точно сделать то, что вы мне обещали.

– Я ничего не обещала. Но я обещаю. А теперь молчите!

Лицо исчезло, окошечко закрылось. Заключенная услышала голос сестры, на этот раз высокий и строгий, призывавший всех спать.

Удовлетворенная достигнутым, Марианна прилегла на кушетку, внимательно прислушиваясь к раздававшимся вокруг нее шумам. Кто были те женщины, чей сон она прервала? Настоящие преступницы, воровки, проститутки или такие, как она, невинные жертвы, захваченные колесами ужасной полицейской машины? Инстинктивно, из простой женской солидарности, она прониклась участием к этим безликим голосам, к этим неведомым стонам и жалобам. Сколько из них пострадали, как и она, по вине мужчин? Во всех прочитанных ею книгах, кроме, пожалуй, ужасной истории леди Макбет, несчастные, которые погубили себя, попадали в тюрьму только из-за мужского коварства.

Думая об этих невидимых женщинах, ставших по воле рока ее товарками, Марианна незаметно заснула. Когда она проснулась, было уже светло и сестра-надзирательница стояла перед ней с пакетом в руках. В брошенном на постель упомянутом пакете оказалось длинное платье из серой шерсти, косынка и чепчик из крашеного холста, рубашка из грубого полотна, черные носки и пара сабо.

– Снимите вашу одежду, – приказала сестра тусклым голосом, – и наденьте эту!

Это была другая монахиня, и Марианна сейчас же взорвалась:

– Чтобы я надела подобное безобразие? Никогда в жизни! Прежде всего, я не должна оставаться здесь… Я должна этим утром повидаться с министром полиции и…

Лицо новоприбывшей было таким же невыразительным, как и голос. Оно было такое широкое и бледное, что сливалось с косынкой и, лишенное всякой характеристики, напоминало полную луну. Но, по-видимому, его обладательница хорошо знала, как надлежит исполнять инструкцию. Не повышая голоса, она повторила:

– Разденьтесь и наденьте это!

– Никогда!

Сестра не рассердилась. Она вышла в коридор, вынула из кармана трещотку и встряхнула ею три раза. Через несколько секунд в камеру ворвались две мощные особы, судя по платью, товарки Марианны. Откровенно говоря, если бы не женское одеяние, то их можно было вполне принять за жандармов, как из-за густых усов, так и из-за высокого роста и могучего телосложения. Впрочем, их одинаково румяные, блестящие щеки показывали, что тюремный стол не так уж скуден, как можно было ожидать, и содержал, во всяком случае для этих дам, изрядный винный рацион.

В мгновение ока онемевшая от негодования Марианна была освобождена от своей одежды и одета в тюремную униформу, причем одна из этих невольных горничных звонко пошлепала ее по ягодицам. Невинная шутка, вызвавшая суровый выговор ее автору.

– Такие соблазнительные, – пробурчала женщина в виде извинения. – Славная цыпочка! Жаль сажать ее в клетку.

Возмущенная Марианна решила не тратить слов на этих презренных нерях и атаковала сестру-надзирательницу.

– Я хочу видеть мать-настоятельницу! – заявила она. – Это очень срочно!

– Наша мать-настоятельница сама знает, когда она вас увидит. До тех пор держите себя смирно. А сейчас следуйте за вашими товарками в часовню.

Волей-неволей пришлось Марианне, волоча слишком большие сабо, выйти из камеры и влиться в безжизненную вереницу остальных заключенных. В узком высоком коридоре около двадцати женщин тяжело передвигались одна за другой, кашляя, сопя и хрипя, распространяя запах плохо вымытого тела. Подобное дефиле скорей следовало бы назвать стадом. Во взглядах у всех было животное безразличие и покорность судьбе, все ноги одинаково шаркали по выщербленному полу, плечи у всех были одинаково опущены. Только рост и выглядывающие из-под чепцов полосы: светлые, темные, черные и седые – различали узниц Сен-Лазара.

Превозмогая злость и нетерпение, Марианна заняла свое место, но вскоре заметила, что идущая за ней заключенная забавляется, наступая ей на пятки. В первый раз она подумала, что это по недосмотру, и ограничилась брошенным назад взглядом. Позади нее шла маленькая плотная светловолосая женщина сонного вида, прятавшая глаза за тяжелыми бледными веками. Одежда у нее была опрятная, а на вялых губах застыла бессмысленная улыбка, сразу же вызвавшая у Марианны желание ударить ее. Когда снова сабо толстухи ободрало ей щиколотку, девушка сказала довольно громко:

– Будьте немного внимательней, вы мне делаете больно!

Никакого ответа. Обидчица по-прежнему не открывала глаза. Тупая улыбка оставалась на ее бесцветном лице и после того, как сабо в третий раз пришлось по ноге, да так сильно, что Марианна не могла удержаться от стона.

Терпение не было главной добродетелью Марианны, и последние часы истощили его жалкие остатки. Вся подобравшись, она развернулась и влепила толстухе оглушительную пощечину… На этот раз она увидела глаза неопределенного цвета, удивительно напомнившие взгляд той гадюки, чью голову когда-то на охоте растоптала копытом ее любимая лошадь Морская Птица. Девица ничего не сказала, только ее губы приподнялись над испорченными зубами, и, внезапно нагнув голову, она бросилась вперед, целясь в живот своей противнице. Сразу же вокруг двух женщин столпились шедшие рядом заключенные, инстинктивно оставляя свободное поле для боя. Раздались подбадривающие возгласы, все в адрес соперницы Марианны.

– Нажимай, Вязальщица! Сыпь! Жарь! Бей ей в брюхо!

– Дубась! Это аристократка! Графское отродье!

– Выдави ей зенки! Слышала, какой она ночью хай подымала? Захотелось суке полицейского кобеля!

– Это наседка[3]. Надо ее укокошить!

Марианне, пришедшей в ужас от этого потока неожиданной ненависти, удалось избежать удара головой ее противницы, которая, по-видимому, готовилась исполнить пожелания своих подруг. Вязальщица отошла на приличное расстояние, чтобы атаковать снова. Ее челюсти непрерывно сжимались и разжимались, выдавая гнусное желание убить, а бесцветные глаза мрачно сверкали. Вдруг Марианна заметила, как в руке мегеры блеснуло лезвие, короткое, но острое. Голова колонны уже спускалась с лестницы, и Марианна поняла, что она погибла. Группа заключенных преграждала путь в конец коридора, и среди них девушка с ужасом узнала двух великанш, которые раздевали ее. Все эти отверженные объединились против новенькой и готовились свести с ней счеты. Если даже она избежит ножа Вязальщицы, ей не избежать башмаков других фурий, которые разулись и потрясали своими сабо, готовые оглушить ее, если она не даст спокойно себя зарезать. Одно из этих сабо увенчивалось длинным шипом, словно специально сделанным для убийства.

Марианна в отчаянии бросила взгляд в сторону лестницы. Но сестра, возглавлявшая колонну, должна была быть уже внизу, все происходило ужасно стремительно. Через мгновение она уже будет мертва, бессмысленно зарезана полусумасшедшей. Для всех этих женщин, которых она не знала, ее смерть, похоже, была простым развлечением. Увидев, что Вязальщица бросается на нее с поднятым ножом, она закричала не своим голосом:

– Ко мне! На помощь!

Ее крик пронесся над приглушенными шушукающимися голосами, окружившими Марианну омерзительным покрывалом ненависти. Нож промелькнул на волосок от ее головы. Но, ускользнув от него, она приблизилась к одной из заключенных с сабо, которая не преминула нанести удар своим грозным оружием, едва не попавшим прямо в лоб Марианне. К счастью, густые волосы и чепец смягчили удар и она не потеряла сознание. Но где искать убежище? Вязальщица снова готовилась к нападению со своей идиотской усмешкой, наводившей ужас на Марианну. И повсюду вокруг себя несчастная видела только кривляющиеся физиономии, искаженные гнусной жестокостью. Откуда берутся столь отвратительные существа?

Однако ее зов о помощи был услышан. Прежде чем Вязальщица бросилась в третий раз, вернулась надзирательница в сопровождении другой сестры, которая размахивала громадной дубинкой. Под ударами и пинками зловещий круг мегер распался. Надзирательница схватила за руку Вязальщицу и вырвала у нее нож, в то время как ее спутница, раздавая налево и направо тумаки, заставила женщин выстроиться в шеренгу. Марианна, бросившаяся на пол, чтобы избежать удара, тоже оказалась на ногах гораздо быстрее, чем ей хотелось бы… И сейчас же поразилась обвинению:

– Вязальщица только защищалась, сестрица! Эта потаскуха хотела ее удушить! – прохрипел чей-то голос.

– Это неправда, – запротестовала обвиняемая. – Я только дала ей пощечину за то, что она била меня по ногам.

– Врунья! У-у… У-у… Грязная шпионка! Ты хотела ее прикончить.

– А нож! – вне себя закричала Марианна. – Может быть, это я его принесла?

– Конечно! – спокойно солгала высокая тощая девица с чахоточным румянцем на скулах. – Она заранее его спрятала, мерзавка!

Подобное двуличие и недобросовестность возмутили Марианну до такой степени, что она забыла об элементарной осторожности. Эти женщины были только зловредными животными, и в споре она невольно опускалась до их умственного уровня.

Растопырив пальцы, она бросилась на самую злобную, в то время как Вязальщица, искусно притворяясь плачущей, жаловалась, как «аристократка» хотела ее убить. Но порыв Марианны был тотчас усмирен, и ее снова поставили на место.

– Ну хватит! – прогремел резкий голос сестры. – Все в часовню! И постарайтесь вымолить прощение у Бога за ваше поведение! Что касается вас, новенькая, мы это уладим с нашей матерью-настоятельницей после мессы. Для забияк у нас есть карцеры.

Успокоенные и удовлетворенные мыслью, что «новенькая», без сомнения, заплатит за все, заключенные покорно стали в шеренгу, тогда как Марианна, негодующая и полная возмущения, была увлечена вслед за остальными могучей дланью сестры-надзирательницы.

Ее отпустили, только когда заперли в маленькой исповедальне у боковой стены холодной хмурой часовни. Весь неф заполняли прямоугольные кабинки, вмещавшие в себя одного человека, из которых был виден только алтарь. Каждая заключенная находилась таким образом в уединении, что исключало лишнюю суматоху и позволяло верующим обрести душевный покой.

Поняв по поведению надзирательницы, что только ее считают виновной, Марианна абсолютно ничего не слышала из мессы. Она уже забыла пережитый животный страх и была слишком возбуждена, чтобы думать о смирении, даже у ног Всевышнего, и слишком уверена в своей правоте, чтобы взывать к чьей-либо помощи. Начиная с того проклятого свадебного вечера, в ее представлении божественная справедливость резко отличалась от человеческой. В мире, где только подлецы были правы, надо уметь дать отпор, если хочешь выжить, пуская при случае в ход зубы и когти. Марианна никогда не верила особенно в силу христианского смирения, а отныне она и слышать о нем не хотела.

– Господи, – шептала она, и это была единственная молитва, – не соглашайтесь с теми, кто хочет мне зла, хотя я им ничего плохого не сделала! Раз Вы – сама справедливость, то проявите ее сейчас же… или никогда. Иначе меня скоро засадят в темный ужасный карцер, откуда только Вам известно, когда я выберусь.

Ободренная этой молитвой в форме приказа и убеждением, что она будет защищаться сколько хватит сил, Марианна позволила извлечь себя из ее укрытия, почти последней из всех заключенных, и в окружении двух надзирательниц повести к матери-настоятельнице, прямо к высоким дверям с облупившейся коричневой краской. Одна из надзирательниц постучала.

– Войдите! – раздался резкий голос, не предвещавший Марианне ничего хорошего.

Створка приоткрылась. Сестра легонько подтолкнула девушку и закрыла за ней дверь. Марианна сразу заметила, что, хотя она и очутилась в канцелярии настоятельницы, о чем говорили многочисленные картины и скульптуры религиозного содержания, ей придется иметь дело не с монахиней. Обладателем резкого голоса оказался худой мужчина среднего роста, стоявший, заложив руки за спину, в амбразуре окна.

– Проходите, – повторил он, глядя, как Марианна в нерешительности остановилась на краю покрывавшего пол большого истертого ковра, – и садитесь!

– Мне сказали, что я должна явиться к матери-настоятельнице, – ответила она, стараясь говорить уверенно.

– Это не я, можете не сомневаться! Но я надеюсь, что вы не будете возражать против замены, раз вы всю ночь требовали свидания, по-видимому, со мной.

От внезапной радости щеки девушки порозовели.

– О! Так вы…

– Министр полиции, совершенно верно! И поскольку я готов вас выслушать, говорите, что вы должны мне сказать.

Это требование, изложенное повелительным тоном, не могло успокоить Марианну, уже подавленную предыдущими событиями. В этом человеке в оливково-зеленом сюртуке, украшенном алой орденской лентой, подчеркивающей бледность лица цвета старой слоновой кости, было что-то непреклонное и замкнутое, производившее сильное впечатление. Его сплющенное лицо с тонкими губами и тяжелыми набрякшими веками являло собой удивительную смесь бесстрастия и ума. Волевой подбородок покоился в складках пышного шелкового галстука, а в выражении глаз из-под падавших на лоб прядей седых, почти белых волос была загадочная непроницаемость. Слишком длинный для его роста торс и очень узкие плечи, скрытые костюмом от хорошего портного, в целом придавали ему редкую гибкость, не исключавшую некоторого очарования. И Марианна, для которой любой полицейский был своего рода неотесанным животным, держимордой, в лучшем стиле романов г-на Тобайаса Смоллетта, сказала себе, что этот был особой, достойной своего имени, во всяком случае, старый революционер довольно непринужденно носил свой герцогский титул.

По-прежнему с заложенными за спину руками, Фуше начал медленно прохаживаться по комнате, ожидая рассказа девушки. Поскольку ничего не происходило, он в конце концов остановился перед ней и, слегка наклонившись, спросил язвительным тоном:

– Ну так что же? Не получается? Совсем недавно вы среди ночи гнали достойных сестер разыскивать меня, а теперь, когда я здесь, вы не можете и слова вымолвить. Может быть, мне помочь вам?

Марианна посмотрела на него полным боязни взглядом.

– Если это вам не составит труда, я была бы рада, – сказала она откровенно. – Я не знаю, с чего начать.

Это простодушное признание вызвало улыбку у министра. Он взял стул и уселся против нее.

– Да будет так! Должен признать, что в вашем возрасте не привыкают к полицейским допросам… Как вас зовут?

– Марианна Анна Елизавета д'Ассельна де Вилленев.

– Итак, вы эмигрантка. Это серьезно!

– Но мне было всего несколько месяцев, когда, после смерти на эшафоте моих родителей, меня отвезли в Англию к тетке, единственной близкой родственнице, которая у меня осталась. Можно ли в таком случае считать меня эмигранткой?

– По меньшей мере можно сказать, что вы эмигрировали не по своей воле. Продолжайте. Расскажите мне всю вашу историю.

На этот раз Марианна ни мгновения не колебалась. Никола рекомендовал ей полную откровенность в отношениях с герцогом Отрантским. Конечно, в письме все было подробно изложено, но раз уж упомянутое письмо осталось в «Золотом Компасе» или вообще пропало, надо будет исповедоваться во всем без утайки. Что она и сделала.

Когда она закончила, то с удивлением увидела, как ее собеседник порылся в кармане и вытащил бумагу, которую она сразу узнала. Это было письмо Никола Малерусса. Фуше с полуулыбкой помахивал им, зажав в кончиках длинных худых пальцев.

– Но, – у Марианны перехватило дыхание, – это же мое письмо? Зачем вы заставили меня рассказывать все, раз вы уже знали об этом?

– Чтобы проверить, не солжете ли вы мне. Испытание удовлетворило меня, юная дева, именно потому, что я уже ознакомился с письмом.

– О! Я понимаю. Должно быть, жандармы обыскали мою комнату. Они нашли письмо и отдали его вам.

– Право, нет! Они и не думали! Это их не заботит. Все гораздо проще: ваш багаж принес мне в министерство с первыми лучами солнца некто, присутствовавший при вашем аресте и высказавший по этому поводу свое негодование.

– Это добряк Бобуа! Как это мило с его стороны. Он ничего…

– Да перестаньте плести вздор! Кто вам говорит о Бобуа, сударыня? Он никогда не рискнул бы устроить скандал, подобно вашему верному рыцарю, который дерзнул прорваться вплоть до моей спальни. Еще немного, и этот дьявол во плоти вытащил бы меня из постели. Правда, он чувствовал себя немного ответственным за ваш арест.

Любопытство Марианны не выдержало этой совершенно для нее непонятной речи. Забыв о своем положении заключенной и о том, кто с нею разговаривает, она воскликнула:

– Во имя Неба, г-н министр, перестаньте играть со мной в загадки! Я не поняла ни единого слова из того, что вы мне сказали. Кто защищал меня? Кто устроил у вас скандал? Кто хотел вытащить вас из постели?

Фуше вынул из жилетного кармана табакерку, взял щепотку табака, с наслаждением понюхал и только тогда любезным тоном объявил:

– Кто? Да Сюркуф, конечно! Есть только один корсар, который смеет взять министра на абордаж.

– Но я его не знаю! – Девушка запнулась, с изумлением сообразив, что снова ее путь пересек этот незнакомец, о котором шла молва по всему свету.

– А он тем более, но вы, кажется, произвели на него впечатление тем более сильное, что, как я могу понять, вас выдал один из его людей.

– Действительно. Этот человек – беглый с понтонов в Плимуте. Мы вместе плыли и потерпели крушение, но он никак не хотел поверить, что я не агент принцев.

Несмотря на обещания, данные Никола Малеруссу, она все-таки воздержалась от упоминания об эпизоде в риге, не без основания думая, что это полицию не интересует.

– Повсюду встречаются люди с навязчивыми идеями, – благодушно прокомментировал ее слова Фуше.

Он сделал новую понюшку, затем вздохнул.

– Хорошо! С этим покончено, и вам остается передать мне устное сообщение Малерусса. Надеюсь, вы его помните?

– Слово в слово! Вот оно: «Прежние сообщники Сэнт-Илера: Гиллевик, Тома и Лабонтэ – высадились в Морбиане и направились к Плермелю. Предполагается, что они направились на поиски спрятанных Сэнт-Илером денег, но, возможно, не это их подлинная цель».

По мере того как она говорила, Фуше все сильней хмурил брови. Он поднялся и стал ходить взад-вперед по комнате. Обеспокоенная девушка расслышала, как он пробормотал несколько слов, свидетельствующих о его недовольстве.

Наконец он раздраженно сказал:

– Очевидно, Малерусс полностью полагается на вас, если решился доверять сообщение подобной важности. Я содрогаюсь при мысли о том, что могло случиться с вами в дороге!

– Это действительно так важно?

Проницательный взгляд министра впился в нее, словно хотел прочесть, что таится в глубине ее души.

– Гораздо важнее, чем вы могли бы подумать… и ваш вопрос доказывает мне, что вы никоим образом не связаны с Лондонским Комитетом, иначе вы знали бы вышеуказанных лиц. Как бы то ни было, я благодарен вам. А теперь вы можете переодеться.

– Переодеться? Но во что? И для чего?

– В вашу одежду, которая находится там, за ширмой… Нет надобности говорить, что вы свободны, но желательно, чтобы вы покинули тюрьму достойно. Итак, побыстрей одевайтесь, я вас отвезу. А пока я отыщу мать-настоятельницу!

Марианне не надо было повторять два раза. Она поспешила за ширму – сооружение, покрытое черной кожей и обитое медью, – и с радостной торопливостью избавилась от тюремного одеяния. Она носила его недолго, но достаточно, чтобы возненавидеть, и ее охватило чувство глубокого удовлетворения, когда в ее руках снова очутилась ее изящная сорочка, ее малиновое платье, мягкое пальто и хорошенькая шляпка. Правда, в этой мрачной комнате не было ни единого зеркала, но Марианне было все равно. Главное – как можно скорей принять прежний облик.

Когда она одетая вышла, то оказалась перед монахиней, дородной и величественной, чье лицо, несмотря на полноту, сохранило остатки былой красоты. Это, без сомнения, была мать-настоятельница, и она благосклонно улыбалась своей экс-пансионерке.

– Я счастлива, что вы пробыли у нас недолго. Надеюсь, что проведенное здесь время не оставит неприятных воспоминаний.

– Оно было таким кратким, мать моя, что быстро изгладится из памяти.

Реверанс, поклоны, и Марианна, сопровождаемая Фуше, оказалась в коридоре, следуя за монахиней, которая проводила их к маленькой лестнице, ведущей прямо к выходу, где стояла карета министра. Настоятельница решила, что заключенным незачем знать об отъезде девушки. Пусть они думают, что ее посадили в карцер.

– Куда вы меня отвезете? – спросила Марианна своего спутника.

– Я еще не знаю. Мне надо принять решение. Вы упали мне как снег на голову, и требуется время, чтобы все обдумать.

– Тогда, если вам все равно, отвезите меня куда-нибудь, где можно поесть. Со вчерашнего вечера у меня во рту не было ни крошки, и я умираю с голода!

Фуше невольно улыбнулся перед таким аппетитом молодости.

– Я думаю, что покормить вас не составит труда… Садитесь, – сказал он, надевая шляпу, которую держал в руке.

Из кареты протянулась другая рука, в серой замшевой перчатке, чтобы помочь девушке подняться внутрь, и одновременно раздался громовой голос:

– Ах! Я счастлив видеть, что вы снова обрели свободу!

Скорей взлетев, чем поднявшись с помощью этой могучей руки, Марианна оказалась сидящей на бархатных подушках против улыбавшегося ей мужчины, в котором она сразу узнала барона Сюркуфа.

Увидев, что вчерашняя арестованная возвращается в сопровождении министра полиции и его лучшего клиента, добряк Бобуа ощутил громадное облегчение, нашедшее выражение в необычайной быстроте, с которой был сервирован заказанный Сюркуфом завтрак. Утренний табльдот давно прошел, и все кухонные дела в «Золотом Компасе» были приостановлены. Словом, у Марианны нашлось немного времени заняться туалетом, прежде чем идти к столу.

Фуше, у которого были дела в министерстве, откланялся, предупредив, что он ждет Марианну к четырем часам в особняке на набережной Малякэ, чтобы ознакомить ее с некоторыми решениями, принятыми в связи с ее прибытием в Париж. А пока девушка и ее новый друг расположились за накрытым белоснежной скатертью столом, уставленным кушаньями, способными удовлетворить самый требовательный аппетит.

Внезапно возникшая между Сюркуфом и Марианной симпатия была всеобъемлющей. Почти квадратное, напоминавшее львиное, лицо корсара излучало вызывающую доверие силу, тогда как прямой взгляд синих глаз говорил о его искренности. Все его могучее естество переполняли энтузиазм, радость жизни и сознание своей значимости. Хозяин и слуги предугадывали его малейшие желания с таким рвением, словно были моряками на палубе его корабля.

Полностью отдавая честь завтраку, Марианна подумала, что он знаменует больше, чем все остальное, глубокую перемену в ее жизни. Этот улыбающийся человек был корсаром, Королем корсаров, как его называли, и у Англии не было более опасного и грозного врага, чем он. И между тем она сидела против него, она, экс-хозяйка Селтон-Холла, деля с ним хлеб-соль так же естественно, как если бы они были друзьями детства. Что сказала бы об этом тетка Эллис?

Сама она, впрочем, не вполне понимала, почему она находится здесь, почему этот незнакомец заинтересовался ею до такой степени, что взял под свою защиту и даже нарушил из-за нее покой всевластного министра. Что было у него на уме? По правде говоря, когда Сюркуф смотрел на Марианну, у него было такое восхищенное выражение лица, какое бывает у детей при получении необычайно красивой игрушки. Глаза у них тогда горят как звезды, но они не смеют прикоснуться к их воплотившейся мечте. Так же и Сюркуф. Под его дубленой кожей проступал румянец, когда Марианна улыбалась ему, и, если рука девушки нечаянно задевала над столом его руку, он ее застенчиво отдергивал. В сущности, это было даже забавно, и Марианна, как всякая кокетливая женщина, получала удовольствие от этой игры. Игры, кстати, ничуть не мешавшей оценить превосходную кухню мэтра Бобуа!

Однако, как ни силен был аппетит Марианны, он не шел ни в какое сравнение с аппетитом Сюркуфа! Он методически поглощал одно блюдо за другим с регулярностью, похожей на чудо. Полная восхищения от такой способности, она дождалась затишья, чтобы задать горевший у нее на устах вопрос:

– Могу ли я… спросить вас: что вы сделали с Жаном Ледрю?

– Выгнал! – лаконично ответил Сюркуф.

– Как? Вы выгнали его? Но… почему?

– Негодник, способный бросить женщину, тем более девушку, в лапы полиции, не может продолжать службу у меня. Война – это мужское дело, м-ль Марианна. Она ведется мужчинами, мужскими средствами. Донос не относится к их числу. И… любовь не все прощает!

Эти слова заставили порозоветь щеки Марианны.

– Любовь? Неужели вы думаете…

– Что он вас любит? Ведь это же бросается в глаза. Он не питал бы к вам такой ненависти, если бы не был без ума от вас. Но, повторяю, это не является оправданием в моих глазах! Попробуйте лучше этот салат из латука. Он восхитительно хрустит на зубах.

Отдавая должное салату, Марианна пришла к выводу, что это увольнение вряд ли побудит Жана Ледрю снова стать ее другом. Оно только обозлит его, и любовь, если только она имела место, превратится в непримиримую ненависть. А она лучше кого бы то ни было знала, что врагом он может быть опасным… Так что мысль о встрече с ним не улыбалась девушке.

– О чем вы задумались? – спросил корсар, прервав еду.

– Все об этом юноше. Что с ним будет?! Ведь вы для него божество.

– Есть другие корабли и другие капитаны, в том же Сэн-Мало! Он может пойти к моему брату Никола. Впрочем, вы ошибаетесь, думая, что Ледрю предан мне до глубины души. У него есть, конечно, бог, но это не я: это Император. И имеется достаточно полков, где можно ему служить, даже у него на глазах!

Тема была исчерпана, и возвращаться к ней не стоило. Марианна переменила разговор и заставила своего собеседника рассказать за десертом о себе, ибо он одновременно и интриговал ее, и нравился ей. Это было не так-то просто сделать. Сюркуф отличался скромностью, но девушка поняла, что слово «море» было своего рода Сезамом для него. Море составляло всю сущность Сюркуфа. Оно было воздухом в его легких, кровью в его жилах. И если после своего возвращения с Мадагаскара он временно отказался от плавания, то только потому, что занимался не одним своим кораблем, а созданием настоящего флота, призванного послужить Франции и ее властелину на всех морях мира. В тридцать шесть лет Сюркуф обладал большой властью, богатством, был бароном Империи и отцом семьи.

Конечно, Марианна испытывала странное ощущение, выслушивая угрозы в адрес «этих презренных англичан», которых недолюбливал корсар, но, оказывается, и он хлебнул горя на ужасных понтонах, и с самого детства одного вида «Юнион Джека», развевающегося на верхушке мачты, было для него достаточно, чтобы впасть в бешенство. Но не до потери сознания…

– Нельсон был великий человек, – утверждал он, – и превосходный моряк. Но если бы я командовал французским флотом вместо того глупца Вильнева, мы не были бы побеждены у Трафальгара и гениальный кривой, возможно, еще и сейчас бы жил. Впрочем, из-за его смерти я и не рассматриваю эту проигранную битву как полное поражение! Один этот англичанин стоит целого флота.

Завершавшая трапезу чашка кофе окончательно успокоила Марианну. Она обожала кофе, хотя до сих пор пила его не очень часто. Тетка Эллис любила только чай, но единственный сосед, с которым она поддерживала кое-какие отношения, старый оригинал по имени сэр Дэвид Трент, поглощал невероятное количество кофе. Именно у него Марианна познакомилась с душистым напитком и страстно полюбила его. Она с таким удовольствием выпила свою чашку, что ее визави сейчас же подал другую. В то время как она медленно опустошала вторую чашку, растягивая удовольствие, Сюркуф внимательно разглядывал ее.

– Что вы собираетесь теперь делать?

– Я сама не знаю. Г-н Фуше сказал, что он примет решение относительно меня.

– Лучше было бы, конечно, чтобы вы встретились в Мальмезоне с экс-Императрицей.

– С экс-Императрицей? Разве развод уже совершен?

– Пять дней назад. Жозефина покинула Тюильри, чтобы больше никогда туда не возвращаться. Она устроилась в своем поместье Мальмезон с теми из ее двора, кто остался ей верен. Ее дочь, королева Голландии, едва ли покинет ее, но я опасаюсь, чтобы вы не попали в слишком печальную атмосферу. Я слышал, что слезы там текут рекой.

Невероятной гримасой корсар продемонстрировал свой испуг перед слезами.

– Мне это не страшно, – кротко сказала Марианна. – Вы же знаете, что до сих пор у меня не было особых причин для радости.

– Фуше этим займется. Я думаю, он будет действовать в ваших интересах. Я охотно предложил бы вам гостеприимство в моем доме близ Сэн-Мало. Там с вами обращались бы по достоинству, но я боюсь, что из-за вашей красоты…

Внезапно покраснев, он не докончил фразу и сделал вид, что поглощен дегустацией кофе. Марианна поняла: вряд ли баронесса правильно расценила бы присутствие девушки ее возраста рядом с мужем в доме, но это ее ничуть не задело. Ее даже позабавило замешательство грозного корсара. Смешно было видеть этого энергичного человека сконфуженным из-за желания помочь ей и боязни навлечь негодование супруги. И она сразу же успокоила его:

– Благодарю вас за любезное предложение, но я в любом случае предпочту остаться в Париже, где у меня должны быть родственники.

Он тяжело вздохнул, показывая, как он сожалеет о ее отказе, и проворчал:

– А жаль! Я был бы так счастлив…

Затем, словно устыдившись своих слов, корсар стал кричать, что кофе холодный, и потребовал у Бобуа счет.

Пришло время отправляться в министерство полиции, и Сюркуф приказал подать фиакр. Марианна с удивлением обнаружила в нем свою дорожную сумку. Она сообразила, что это сделано по распоряжению Фуше, и воздержалась от расспросов.

Фиакр потихоньку влился в поток, непрерывно катившийся по улице Монтгорей. Огородники, торговавшие на Центральном рынке, возвращались с Сен-Дени или Аржантей с пустыми тележками или нагроможденными одна на другую плетеными корзинами. Повсюду раздавались крики, восклицания, предложения опрокинуть по кружке перед дорогой… Перед «Утесом Канкаля» стояло всего несколько экипажей. Вечером сюда съезжался высший свет, но и сейчас было достаточно много людей, и Марианна с интересом посматривала из-за занавески, как вдруг, заметив знакомую фигуру и лицо, моментально исчезнувшее в толпе, инстинктивно откинулась в глубь кареты. Почему Жан Ледрю спрятался? Почему он оставался на этой улице? Искал ли он возможности приблизиться к Сюркуфу, чтобы попытаться вновь войти к нему в доверие, или только Марианна была его целью? Перехваченный ею взгляд, тяжелый и злобный, не оставлял сомнений на этот счет: в лице Жана Ледрю она приобрела непримиримого врага. Стараясь избавиться от неприятного ощущения, она повернула голову в другую сторону. Что касается Сюркуфа, не сводившего с нее глаз, то он ничего не заметил.

Главная квартира имперской полиции находилась на набережной Малякэ в очень красивом здании XVII века, но, с тех пор как революция отобрала его у законных владельцев – семьи Жюинье, – оно претерпело множество превратностей. Пребывание в его стенах Оружейной комиссии, затем Комиссии общественного просвещения не способствовало поддержанию его в должном порядке. Правда, с 1796 года гражданин Жозеф Фуше – впоследствии монсеньор герцог Отрантский – поместил здесь свою семью и канцелярию, но министр был непритязателен, во всяком случае, к своей парижской резиденции. Он отнюдь не любил выставляться напоказ, предпочитая сохранять все сокровища в своем великолепном замке Ферьер. Поэтому дом Жюинье оставался нетронутым, и патина времен глубоко въелась в его почтенные стены.

И если жилые комнаты, где царила «Добрячка Жанна» – суровая и некрасивая мадам Фуше, – равно как и служебные помещения, сохраняли некоторую пышность, то только благодаря хорошему качеству обоев и бережливости хозяйки, ибо Фуше не видел никаких оснований для расходов на его министерство.

Впрочем, министерство это было весьма своеобразным миром. Нагромождение всевозможных кабинетов, забитых папками и карточными ящиками, над которыми корпел целый рой неимущих писцов, простиралось в задней части здания от улицы Огюстэн до улицы Сен-Пер. Отделанные деревом коридоры соединяли служебные помещения с апартаментами министра. Там толпилось странное и разношерстное сборище, смешивая редкий аромат духов светской дамы с гораздо менее изысканным запахом полицейских шпиков и доносчиков всех мастей. Окунувшись в эту удивительную атмосферу, Марианна, еще возбужденная после короткой поездки по Парижу, невольно прижалась к своему спутнику.

Широкие плечи и крепкая рука Сюркуфа казались ей надежной опорой, благодаря которой можно было без особых волнений встретить ускользающие взгляды странных фигур, возникавших и исчезавших в закоулках дома Жюинье. Дело в том, что им пришлось войти через маленькую дверь с улицы Сен-Пер, так как набережная была забита каретами и экипажами, въезжавшими и выезжавшими со двора большого дома, расположенного против министерства. Создалась такая пробка, что фиакру пришлось сделать объезд.

– Княгиня д'Аремберг закатила прием! – ворчал кучер. – Вот и объезжай теперь.

Благодаря этому Марианна смогла получить полное впечатление о том, что являлось самим логовом министра, впечатление, надо сказать, малоприятное. Здесь даже воздух был пропитан пылью, сплетнями, шпионами. Поэтому она вздохнула с облегчением, войдя в переднюю, где дежурил привратник в строгой ливрее. Эта важная особа соизволила бросить на Марианну тяжелый взгляд!

– Его высочество ожидает м-ль Малерусс, – отчетливо произнес он, – и никого больше!

– Что ты хочешь сказать? – моментально вспыхнул корсар.

– Что мне велено проводить мадемуазель, и только!

– Ах, так? Ну, это мы посмотрим!

И, схватив за руку Марианну, Сюркуф бросился к двойной двери, ведущей в кабинет Фуше.

Министр находился там, сидя около мраморного бюста какого-то увенчанного лавровым венком римского императора, – так по крайней мере подумала Марианна. Комната была небольшой, резко контрастирующей своей простотой со значительностью обязанностей ее хозяина. Меблировку ее составляли большой стол, заваленный папками и бумагами, три-четыре твердых стула и шкаф. Что касается самого Фуше, то он мелкими глотками смаковал поданное лакеем питье. Влетевший, как ураган, Сюркуф заставил его вздрогнуть.

– Очевидно, у вас нет желания принять меня, гражданин министр! – гневно закричал корсар, подводя Марианну к одному из ужасных стульев. – Объясните же почему?

Фуше поперхнулся, обжег горячим напитком пальцы и какое-то время не мог обрести дыхания. В то время как лакей старательно вытирал ему галстук и манжеты, он с раздражением отодвинул чашку.

– Во имя Неба, мой дорогой барон, когда наконец вы оставите эту отвратительную привычку врываться к людям подобно морскому приливу?

– Когда люди, о которых идет речь, будут вежливы со мной. Почему вы запретили принимать меня?

– У меня и в мыслях этого не было! Я ожидал мадемуазель Малерусс и дал соответствующее распоряжение, но я представить не мог, что вы проводите ее прямо сюда. У вас появилась склонность к профессии няньки.

– Ничуть! Но если я занимаюсь кем-нибудь или чем-нибудь, я занимаюсь этим до конца! Я хочу знать, что вы сделаете с нею. И не уеду, пока не узнаю!

И чтобы доказать свое намерение ничего не упустить из предстоящего разговора, Сюркуф, в свою очередь, уселся на одном из стульев, оперся руками о трость и стал ждать. Марианна чуть не улыбнулась… поистине он неотразим… и чертовски надежен. С ним можно было бы идти хоть на край света! Между тем Фуше испустил вздох, способный разжалобить стены.

– Можно подумать, что я какой-то великан-людоед. Что это вы вообразили? Что я снова пошлю ее в Сен-Лазар? Запру в карцер или назначу маркитанткой к гренадерам из Гвардии? Неужели вы не питаете ко мне хоть немного доверия?

Сюркуф ничего не ответил, но его отвисшая нижняя губа явно выражала сомнение в доверии к упомянутой особе. Фуше приподнял бровь, зарядился порцией табака, затем начал бархатным голосом:

– Можете вы иметь что-нибудь против герцогини Отрантской, моей жены? Напоминаю вам, что, имея четверых детей, она является образцовой хозяйкой семьи и вполне способна позаботиться о девушке, которая, кстати, тепло рекомендована моим старым другом. Вы удовлетворены?

Был ли удовлетворен корсар – неизвестно, ибо он молчал, а вот Марианна едва удержала гримасу недовольства. Мысль о том, чтобы поселиться в этом слишком отдающем полицией доме, ей не очень улыбалась. К тому же она не могла понять, почему Фуше, даже принимая во внимание рекомендацию Никола, до такой степени заинтересовался ею. Возможно, он оказывал ей большую честь, и она, без сомнения, должна быть за это крайне признательна, но ведь не ради этого она приехала в Париж.

– Я думала, – начала она застенчиво, – что я смогла бы жить у моей кузины д'Ассельна.

– Еще неделю назад это было бы возможно. К несчастью, с тех пор ваша кузина нашла способ заставить говорить о себе. Она не может заниматься вами!

– Что это значит?

– Что она уже пять дней находится на пути в… Овернь, где останется жить под надзором. Должен добавить, что перед этим она три дня пользовалась гостеприимством полиции в тюрьме Маделонетт.

– В тюрьме, моя кузина? – воскликнула Марианна, ошеломленная неизбежностью судьбы, толкавшей последних носителей ее фамилии в тюремные камеры. – Но за что?

– За то, что она бросила в карету Императора письмо-протест, касающееся личной жизни Его Величества. Ознакомившись с очень резким содержанием этого письма, мы сочли нужным отправить м-ль Аделаиду обрести спокойствие в деревенской тиши. И это больше для ее блага, чем для нашего!

– Тогда я поеду к ней! – решительно заявила Марианна.

– Я вам не советую. Не забывайте, что вы являетесь под вашим подлинным именем тайно вернувшейся эмигранткой, подпадающей под действие строгого закона. Для вас лучше остаться мадемуазель Малерусс, особой, с которой вашей кузине нечего делать. Кроме того, ее воззрения таковы, что я не желал бы в целях вашей безопасности, чтобы вы переняли их.

Сказав это, Фуше, считая, без сомнения, что тема исчерпана, повернулся к Сюркуфу, ожидавшему с нахмуренными бровями окончания диалога, и адресовал ему самую любезную улыбку.

– Мне кажется, мой дорогой барон, – засюсюкал он, – что теперь уж вы можете попрощаться с нашей юной гостьей, которую я представлю герцогине.

Но Сюркуф не собирался покидать свой стул.

– С кузиной действительно дело сомнительно, ладно! – отчеканил он. – Но ведь есть другой член семьи. Насколько мне известно, Императрицу вы не арестовали?

– Бедняжка!.. – Вздох Фуше выдал всю глубину его сочувствия Жозефине. – Я думал о ней, но чистосердечно признаюсь, что рапорты, которые я получаю из Мальмезона, не сулят ничего хорошего. Несчастная Императрица днем и ночью проливает слезы и отказывается принимать кого бы то ни было, за исключением своих близких. Она действительно не может уделить внимания кому-нибудь, особенно дальней родственнице, которую она никогда не видела. Мне кажется, лучше немного подождать. Позже, когда Ее Величество возьмет себя в руки, я не премину поставить ее в известность. До тех пор мадемуазель Малерусс должна удовлетвориться нашим покровительством.

Фуше встал, как бы давая понять, что аудиенция окончена, однако он начал рыться в загромождавших его стол бумагах. Вскоре он вытащил какое-то письмо, пробежал его глазами и заявил:

– Впрочем, я думаю, дорогой барон, что ваше пребывание в Париже долго не затянется и вы поспешите вернуться в Сэн-Мало. Предо мной рапорт, который сообщает об одном смелом деле, осуществленном вашим человеком. Горье, капитану «Ласточки», удалось захватить в Гернси, под самым носом у англичан, ваш бриг «Несравненный», утраченный в ноябре.

– Не может быть!

Марианна с грустью отметила, что Сюркуф глядел сейчас на министра как на божественного посланца, совершенно оставив ее своим вниманием. Впрочем, что могла значить в жизни моряка случайно внушенная ею привязанность в сравнении с тем, что наполняло его душу: корабли, люди, море?.. Он уже вертел в руках шляпу, лежавшую перед тем на шкафу.

– Я отправляюсь сегодня же вечером! Спасибо за новость, дорогой министр! Лучшей вы не могли бы мне сообщить. В таком случае мне остается только попрощаться с вами.

Затем, повернувшись к Марианне, он низко поклонился.

– И с вами также, мадемуазель, – продолжал он любезно. – Я уезжаю спокойным за вас и желаю вам много счастья. Не забывайте меня!

Он уедет, он покинет Париж, оставляя ее в этом отвратительном доме! Чувство горечи охватило Марианну. Она обнаружила, что удивительно быстро привыкла к своему спутнику, такому солидному, такому уверенному в себе, в честности которого нельзя было сомневаться. Может быть, потому, что он напоминал ей Блэка Фиша. Он оставил ее на волю судьбы, чтобы идти своим путем, и, может быть, уже завтра забудет о ней! Она инстинктивно чувствовала, что этот человек был редким образчиком мужской породы. От него так и веяло свежим ветром, свободой, радостью жизни, тогда как при взгляде на узкое бледное лицо Фуше в ее представлении всплывали, один Бог знает почему, какие-то зловещие тайны, слышался запах ладана и шепчущиеся голоса в полутьме часовен. Позже, узнав, что Фуше начинал свою карьеру в стенах ораторианского монастыря в Нанте, она вспомнит это ощущение и лучше поймет его. Непроизвольным жестом она протянула руки к уезжающему другу, с трудом удерживая слезы разочарования.

– Спасибо за все! И, прошу вас, пишите мне!

Он улыбнулся, и его рукопожатие едва не заставило ее вскрикнуть.

– Обещаю вам это! Только заранее простите мой отвратительный почерк! Я не присяжный писака, но ради вас готов на большие жертвы! При малейшей неприятности зовите меня. Я примчусь немедленно.

Быстро поцеловав неожиданно похолодевшие пальцы Марианны, он схватил свою трость и вышел – не оглядываясь, сопровождаемый непроницаемым взглядом Фуше, который, едва за корсаром закрылась дверь, с облегчением вздохнул.

– Ну, что ж, дорогая, перед вами преданность в чистом виде. Поздравляю! Сюркуф – это крупная рыбка, которую легко на крючок не подденешь! Я бы никогда не поверил, что вам это удастся. Но поскольку дело уже сделано, мы сможем поговорить серьезно: вы и я…

– А разве до сих пор мы не говорили серьезно?

– И да и нет.

Разговаривая, Фуше позвонил в колокольчик. Вошел желтолицый человек с впалой грудью, весь в черном, с портфелем под рукой, и шепнул несколько слов на ухо министру. Это был Майошо, его секретарь.

– Ладно, – сказал Фуше, – оставьте его здесь, рядом. Я сейчас приду.

Извинившись перед посетительницей за необходимость покинуть ее на некоторое время, он прошел в соседнее помещение, оставив дверь полуоткрытой, так, что Марианна могла видеть часть этой просто меблированной комнаты. Сначала она не обратила на это внимания. Без сомнения, какая-нибудь полицейская история, возможно, допрос злоумышленника. И действительно, раздались тяжелые шаги и позвякивание цепей. Очевидно, человек был закован. Вздрогнув, Марианна хотела повернуть голову к двери, но Фуше заговорил… и его слова заставили девушку оцепенеть.

– Вы барон Эрве де Керивоа, не правда ли?

– Допустим!

– Вы также известный шуан, носящий имя Морвана! Ваше бретанское владение прежде служило явкой для мятежников из Лондонского комитета. Позже у вас нашел убежище Арман де Шатобриан.

Человек не отвечал, словно закованный молчанием, которое он не собирался нарушить. Теперь Марианна поднялась и потихоньку направилась к двери. Достаточно было сделать два-три шага, чтобы увидеть освещенную фигуру человека со скованными руками. Это был действительно Морван, одетый в зеленый фрак, облегающие светло-серые панталоны и сапоги с отворотами. Его лицо… нет, она никогда не видела его.

Это было ужасное лицо, обезображенное с одной стороны чудовищным шрамом, исковеркавшим щеку и оттянувшим глаз, уходящим под волосы, оказавшиеся, к удивлению Марианны, светлыми, короткими и курчавыми. Сохранившиеся в ее памяти темные косички принадлежали, без сомнения, парику. Она не находила в нем ничего от того человека, который держал ее в плену, за исключением, пожалуй, большого рта с насмешливыми складками и слишком яркого блеска глаз.

Морван казался абсолютно спокойным. Стоя лицом к Фуше, держа скованные руки скрещенными впереди себя, он с таким скучающим видом поглядывал на своего собеседника, словно все происходящее совершенно его не касалось.

– Однако, – продолжал Фуше, – не из-за принадлежности к шуанам вы были арестованы и препровождены в Венсенн, где находитесь, по-моему, уже четыре дня.

Морван безмолвно поклонился.

– На вас донесли как на главаря банды береговых пиратов, подвизающихся на берегах Пагании. Что вы можете сказать об этом?

Как и прежде, ответом было молчание. Морван только пожал плечами. Наступившая тишина показалась девушке давящей. Проехавшая по набережной карета почти не нарушила ее и не отвлекла внимания Марианны. Она всматривалась в лицо бандита, удивляясь его гордому выражению. Морван выглядел гораздо благородней в наручниках, между двумя жандармами, чем в черной маске на сотрясаемом бурей берегу.

Снова раздался ледяной голос министра:

– Вы предпочитаете молчать! Как вам угодно! Отведите его назад в камеру. Может быть, судьи вытянут из него что-нибудь.

Марианна не видела, как ушел Морван. Она едва успела вернуться на свое место. Вошел Фуше, дверь снова закрылась. Полицейский наградил себя понюшкой табака и замер. Марианна, смущенная, в растерянных чувствах, ощущала на себе тяжесть его взгляда, не пытаясь найти смелость противостоять ему. С тех пор как Сюркуф покинул комнату, она чувствовала себя одинокой и беззащитной. Встреча с Морваном окончательно выбила ее из колеи. Но вот раздался голос Фуше:

– Хорошо! Теперь займемся вами! Прежде всего получите это.

Порывшись в ящике своего бюро, он вынул и положил на стол какие-то блестящие предметы. Марианна с изумлением узнала свое жемчужное ожерелье и медальон с прядью волос Королевы.

Увидев, что она созерцает их, не находя слов и не решаясь прикоснуться к ним, Фуше рассмеялся.

– Возьмите, посмотрите! Это же ваше, не правда ли?

– Но… да… Где вы их нашли?

– У дворянина, которого вы видели в сопровождении жандармов. Ибо вы его прекрасно рассмотрели, не так ли? Ведь я извлек его из Венсеннской тюрьмы только для того, чтобы показать вам. Я заранее знал, что из него почти невозможно вытянуть хотя бы два слова. Могу добавить, что он не вернется в Венсенн.

– Почему?

– Потому что ему удастся на обратном пути бежать… с нашей благосклонной помощью.

При этих словах Марианне показалось, что пол уходит у нее из-под ног. Сгущавшиеся сумерки понемногу скрывали черты бывшего ораторианца, но она все время ощущала на себе его взгляд и догадывалась, что он улыбается. Эта улыбка усугубляла растущий в ней страх, и, когда она заговорила, голос ее был совсем безжизненным:

– Вы позволите ему бежать? Этому бандиту? Но почему?

– Потому что он мне более полезен на свободе, чем в тюрьме. А вот для вас будет лучше избегать встречи с ним: он считает, что его выдала молодая женщина, посланница Комитета роялистов в Лондоне.

Марианна почувствовала, что бледнеет. Фуше добавил:

– Но вам не следует, однако, чрезмерно волноваться! Пока я вам оказываю покровительство, бояться вам нечего. Я всегда знаю все… и я могу все!.. Чтобы быть в безопасности, вам достаточно действовать осмотрительно и только по моим указаниям.

Последние слова были произнесены с безжалостной определенностью. И на этот раз Марианна поняла: ее судьба, ее будущее, сама ее жизнь была в руках этого мертвенно-бледного человека, который под маской благожелательности играл с нею, как кошка с мышью. Она бросила полный отчаяния взгляд в сторону двери. Но она была закрыта, а Сюркуф уехал. Она была одна, еще более одинокая, чем в тюрьме Сен-Лазар. Вошедший слуга зажег свечи на бюро. Золотистый свет разлился по комнате. Для Марианны положение было безвыходным. Без помощи всевластного министра она не могла обрести свое настоящее имя, не попав под удар сурового закона, а попытавшись избежать его сетей, она рисковала очутиться лицом к лицу с Жаном Ледрю или Морваном, людьми, которые смертельно ненавидели ее. О! Западня была устроена очень ловко! Теперь она понимала, что такое «настоящий полицейский»: человек, лишенный всякой щепетильности!

Она вдруг почувствовала себя невероятно усталой и даже постаревшей. Беспомощным, чисто детским движением она провела рукой по глазам, словно отгоняя приснившийся кошмар. Голос Фуше донесся до нее глухо, как из глубокого колодца:

– Ну полноте! Не терзайтесь так! Что бы вы ни думали, я не желаю вам зла. Мне просто нужна подобная вам девушка.

– Для какой цели?

– Политика – дело тяжелое, полное загадок и ловушек. Доверяя вам такое важное сообщение, Никола невольно впустил вас в ее лабиринты. Вы как раз такая, какая мне нужна, и в вас есть все необходимое, чтобы выиграть битву с жизнью. Послушайте меня! Делайте то, что я вам скажу, и я обещаю не только защиту от английской полиции, но и достижение более завидного существования. Здесь состояния создаются, теряются с невероятной быстротой. Хотите служить мне и попытаться приручить птицу-счастье?

Пока Фуше говорил, монотонное журчание его голоса одновременно и уменьшило страх Марианны, и что-то парализовало внутри ее. Можно было не сомневаться в истинном смысле его многообещающих слов: это был чистейшей воды шантаж. Если она согласится на его предложение, то он окажет помощь и поддержку только для того, чтобы лучше ее использовать; если же откажется – может оказаться выброшенной на чужие улицы, грозящие неведомыми опасностями, или же просто опять попадет в Сен-Лазар, чтобы ожидать Бог знает чего! Так что выбор у нее слишком ограничен. С другой стороны – проще было броситься, закрыв глаза, на поиски иной участи, которую она сейчас не в состоянии была даже представить себе. Может быть, тогда ей будет легче освободиться от этого опасного человека, который был, несмотря на все, тем, к кому послал ее Никола. Оставалось узнать, чего же он в действительности хотел добиться от нее.

Марианна подняла веки, и ее сверкающие от слез голубые зрачки впились в бесцветные глаза министра.

– Что я должна буду делать?

Повернувшись в своем кресле, Фуше соединил кончики растопыренных пальцев и скрестил тощие ноги.

– Я сказал моему другу Сюркуфу, что поручу вас моей жене, с единственной целью избавиться от него. В самом деле я уже нашел для вас местечко.

– Местечко? Где же?

– У князя Беневентского, иначе говоря, вице-канцлера Империи Шарля Мориса де Талейрана. Его супруга нуждается в лектрисе, и их дом – один из самых значительных в Париже, может быть, даже самый значительный, во всяком случае, для меня. Вы не представляете себе, до какой степени я люблю знать, что происходит в домах, которые считаются значительными!

В порыве возмущения, залившего румянцем ее щеки, Марианна встала, дрожа от гнева.

– Мне стать шпионкой? Не рассчитывайте на это! Никогда я не опущусь до такого!

Фуше оставался невозмутимым. Не глядя на нее, он пометил что-то на листе бумаги, затем, взяв ложкой, лежавшей возле графина со стаканом на вермелевом подносе, немного белого порошка из маленького саше, он запил его глотком воды. Сделав это, он кашлянул.

– Гм! Гм!.. Воля ваша, дитя мое! Я отнюдь не собираюсь вас принуждать, но подумайте над тем, что Сен-Лазар не очень приятное место для юной девушки, английские тюрьмы гораздо хуже, особенно когда они приводят на набережную висельников.

В его словах была неумолимость приговора. Чувствуя, как у нее подкашиваются ноги, Марианна присела. Горло свела судорога, и она едва прошептала:

– Но вы же не сделаете этого?

– Что именно? Выдать вас английской полиции? Напротив! Я буду вынужден, если м-ль Малерусс вздумается вести себя как м-ль д'Ассельна, применить закон… Итак, закон позволяет мне сделать выбор: посадить вас в тюрьму или препроводить на корабль.

Вместо ответа Марианна протянула руку к графину.

– Пожалуйста, подайте мне стакан воды.

Осушая мелкими глотками поданный ей стакан, Марианна напряженно размышляла. Фуше открыл свои карты, и она понимала, что надеяться на его отказ от своих намерений было бесполезно. Лучше согласиться или по крайней мере сделать вид, что соглашаешься. Затем попытаться бежать. Куда? Она еще не знала, но об этом будет время подумать позже, на свежую голову. Надо поскорей отвести угрозу. Но в любом случае она не собиралась уступать без боя. Поставив стакан на поднос, она гордо заявила:

– Вы предлагаете мне место лектрисы? Этого мало. Я более честолюбива!

– Последней лектрисой у княгини Талейран была разорившаяся графиня. И не думайте, что я мог бы предложить вам что-нибудь получше, чем самый знаменитый дом в Париже. Впрочем, если вы предпочитаете работать на кухне, в другом месте…

– Насмешка не смешна! Напомню вам, что я ничего не знаю о… ремесле, которое вы мне предлагаете. Даже представить себе не могу, что я должна буду делать.

– Слушать. Пошире открыть уши и скрупулезно записывать все, что вы услышите, абсолютно все.

– Не могу же я прогуливаться с записной книжкой в руках.

– Не представляйтесь дурочкой! – жестко отрезал Фуше. – У вас прекрасная память: я смог в этом убедиться, когда вы повторили сообщение Никола. К тому же вы владеете несколькими языками. Это драгоценное оружие для дипломата… даже в немилости!

– Что вы хотите сказать?

– Что Император отобрал у князя Беневентского, к которому не питает больше доверия, портфель министра иностранных дел и что дарованный ему титул вице-канцлера только пышная синекура. Но от этого Талейран стал только опасней. Его связи огромны, его коварство безгранично и…

– И вы ненавидите его!

– Я? Какое заблуждение! Мы ненавидели друг друга когда-то. Но это дело прошлое, а в политике прошлое забывают быстро. С некоторых пор мы лучшие друзья в мире, имейте в виду. Несмотря на это, я хотел бы знать мельчайшие детали повседневной жизни на улице Варенн. Став лектрисой княгини, вы будете присутствовать на приемах, окажетесь в самом сердце домашней жизни. Вам будет достаточно, повторяю, вести своего рода дневник. Каждый вечер перед сном пишите краткий рапорт о событиях дня.

– А как его передать вам?

– Не беспокойтесь об этом. Каждое утро к вам будет приходить лакей, чтобы разжечь огонь. Он скажет вам: «Надеюсь, что эти дрова хорошо загорятся». Вы дадите ему ваш рапорт, а он доставит его мне.

– Как вы узнаете, что он от меня? Я должна подписываться?

– Нет, нет. Вы будете ставить условный знак. Смотрите: вот такую звезду.

Фуше мгновенно нарисовал на листе бумаги шестиконечную звезду.

– Вот! Это будет одновременно и вашей эмблемой… и вашим именем. Здесь вы будете ЗВЕЗДОЙ, которая спрячет ваше подлинное лицо. Ибо вам надлежит быть очень внимательной, чтобы не возбудить в хозяине дома подозрение. Он, пожалуй, самый умный человек в Европе. Во всяком случае, самый хитрый. Если он вас заподозрит, я и гроша на вас не поставлю. Так что соблюдать осторожность – в ваших интересах. Думаю, что вы не раскаетесь, работая на меня. Я умею отблагодарить… по-царски, за хорошую службу.

Атмосфера кабинета удручающе действовала на Марианну. От напряжения у нее появилась ломота в висках. Усталость также давала себя знать. Ведь она почти не спала на убогом ложе в Сен-Лазаре. Подойдя к окну, она подняла занавес и выглянула наружу. Уже было совсем темно, но во дворе два фонаря позволили различить фигуры караульных. Все казалось удивительно спокойным. Между ветвями деревьев чуть поблескивала Сена. Донесся приглушенный, к сожалению, несколько нестройный звук арфы. Должно быть, ее струн касалась рука ученицы, и ее невидимая хрупкость усиливала ощущение нереальности этого вечера.

«Мне надо выбраться отсюда! – подумала она в отчаянии. – Выбраться любой ценой… убежать в Овернь, отыскать кузину. А сейчас я должна… только повиноваться!»

Она тяжело вздохнула.

– Боюсь, что вы будете разочарованы. Ведь я здесь ни с кем не знакома. Как я узнаю, что может интересовать вас?

В свою очередь, Фуше поднялся и остановился позади девушки. Она видела его отражение в стекле, слышала исходивший от него легкий запах табака. Он заговорил дружеским увещевательным тоном:

– Об этом буду судить я. Мне нужен свежий глаз и непредубежденный слух. Именно потому, что вам все незнакомо, вы не сможете определить, что важно, а что нет… и вам не грозит искушение скрыть что-нибудь. А теперь поднимемся к моей жене. Вам необходим хороший ужин и мягкая постель. Завтра я расскажу, что вам необходимо знать, чтобы без опасений выполнять новые обязанности.

Вместо ответа Марианна склонила голову, побежденная, но не смирившаяся. И, следуя за своим мучителем по узкой внутренней лестнице в гостиную герцогини, она уже думала, что при первой возможности убежит из дома, куда ее посылают. Затем у нее будет выбор: броситься к ногам отвергнутой Императрицы и умолять ее о помощи или уехать любым дилижансом в Овернь, где попытаться разыскать свою кузину, даже если она и не в своем уме!.. Общество безумной предпочтительней обществу слишком образованного мужчины… К тому же мир мужчин стал вызывать у Марианны все большее отвращение. Он был безжалостным, этот мир, эгоистичным и жестоким. Горе той, кто не подчинится его законам.

Глава III Дамы из особняка Матиньон

Следуя по широкой белокаменной лестнице за импозантным лакеем в парике и серой с малиновым ливрее, Марианна бросала вокруг восхищенные взгляды и спрашивала себя, не привели ли ее случайно в какой-нибудь королевский дворец. Она действительно никогда не видела дома, подобного этому. Селтон-Холл с его тяжеловесной пышностью остался на сотню лет позади. В его роскоши было что-то суровое, почти деревенское в сравнении с этой полной грации утонченной французской элегантностью XVIII века.

Повсюду высокие зеркала, позолоченная вязь орнамента, плотный свет, алый шелк, драгоценные китайские портьеры, толстые ковры, в которых нога тонула, как в траве. Снаружи холодный декабрьский дождь настойчиво продолжал заливать Париж, но здесь забывалась непогода, настолько сам дом, казалось, излучал свет. А как восхитительно тепло было в нем!

По лестнице поднималась медленно, с подобающим столь благородному обиталищу достоинством. Машинально глядя на торжественно передвигавшиеся перед ней белые икры лакея, Марианна перебирала в памяти последние наставления Фуше. Время от времени она ощупывала в глубине ридикюля письмо, которое он ей вручил, письмо, написанное дамой, ей неизвестной, однако нашедшей теплые слова, чтобы рекомендовать своей дорогой подруге княгине Беневентской таланты ее юной протеже – Марианны Малерусс. Похоже, это была обычная демонстрация волшебных способностей министра полиции!

«Вас прекрасно примут! – обещал ей Фуше. – Графиня Сент-Круа старинная подруга г-жи де Талейран. Они познакомились в те времена, когда будущая княгиня звалась еще мадам… э… словом, занимала положение менее респектабельное. В действительности вы по рождению гораздо выше этой княгини, которая вместе с тем носит теперь одно из самых знаменитых имен Франции».

Это, безусловно, было сказано, чтобы подбодрить ее. Тем не менее, увидев открывающиеся перед ней громадные ворота, над которыми можно было прочесть: «Отель де Матиньон», оказавшись посреди обширного двора, окруженного изящными строениями, Марианна почувствовала, как у нее по спине пробежал холодок. Армия лакеев в напудренных париках и служанок в накрахмаленных чепчиках отличалась, как она могла заметить, исключительной аккуратностью. У Марианны появилось ощущение, что ее бросили совсем одну, с плохо приклеенным фальшивым носом, в центр людского моря, полного ловушек и капканов. Ей казалось, что каждый может прочитать на ее лице, зачем она сюда пришла. Влажный, пахнущий духами воздух ударил ей в лицо. Погруженная в раздумье, Марианна только сейчас заметила, что высокого лакея сменила камеристка в розовом платье и кружевном чепчике, что она вошла в роскошную купальню, окна которой выходили в обширный парк.

От громадной ванны из розового мрамора, с массивными золотыми кранами в виде лебединых голов, поднимался густой душистый пар. Выступавшая из него голова женщины в высоком тюрбане опиралась на маленькую подушку. Две горничные, подобно теням, скользили по мозаичному полу с изображением «Похищения Европы», поднося белье и всевозможные флаконы. Покрытые зеркалами стены умножали до бесконечности изящные колонны розового мрамора, поддерживавшие расписанный амурами и другими мифологическими персонажами потолок. В углу, рядом с высокой вазой цветов, стоящей прямо на полу, купальщицу ожидала небольшая кушетка, обтянутая такой же тисненной золотом тафтой, как и занавес. Марианне показалось, что она попала внутрь гигантской раковины цвета зари, и в верхней одежде ей стало нестерпимо жарко.

Это необычно роскошное убранство ошеломило ее. Оно совсем не походило на тесные, примитивные туалеты м-м Фуше.

Женщина в тюрбане, чье лицо было скрыто плотной зеленоватой маской, сказала Марианне что-то непонятное и томным жестом указала на маленький Х-образный табурет, на который девушка робко присела.

– Г-жа княгиня просит вас подождать немного, – прошептала одна из камеристок. – Она сейчас будет готова.

Марианна целомудренно отвела глаза, в то время как горничные с полотенцами и простынями засуетились вокруг ванны. Несколько минут спустя, освобожденная от травяной маски и облаченная в белый атласный пеньюар с широкими кружевными воланами, г-жа де Талейран подозвала ее.

– Я полагаю, вы та девушка, о которой мне вчера вечером говорила м-м де Сент-Круа? У вас есть ее письмо?

Сделав реверанс, Марианна протянула запечатанное зеленым воском письмо, которое ей дал Фуше. Княгиня вскрыла его и начала читать, а девушка в это время испытующе разглядывала свою новую хозяйку. Фуше, описывая внешность супруги бывшего епископа Отенского, сказал ее возраст: 47 лет. Но, надо честно признаться, выглядела она значительно моложе. Высокая, с пышными формами, Екатерина де Талейран-Перигор была женщиной, вызывавшей невольное восхищение: большие глаза небесной синевы под густыми темными бровями, пышные шелковистые волосы, светлые, вьющиеся от природы, восхитительной белизны зубы за полуоткрытыми чувственными губами, точеный, чуть вздернутый нос и очаровательная улыбка, – она обладала всем, чего можно желать от женщины, по крайней мере от ее физического облика, ибо духовное начало оставляло желать лучшего. Не будучи такой тупой, как ее представляли многочисленные соперницы, она обладала своеобразной наивностью, которая в соединении с бесконечным тщеславием и давала повод злобным нападкам. Если бы она не была так привлекательна, никто не смог бы понять, каким образом Талейран, самый изысканный, самый остроумный человек своего времени, попался в ее руки, и не было в Париже женщины, которую чернили бы больше. Сам Наполеон откровенно ненавидел княгиню, а ее муж, устав от постоянных ребячеств, часто вообще не разговаривал с нею. Что не мешало ему требовать, чтобы с нею обращались соответственно положению. Чтение письма закончилось одновременно с «экзаменом» Марианны. Княгиня посмотрела на девушку и улыбнулась ей.

– Мне сказали, что вы из хорошей семьи, хотя и не носите благородного имени, и получили превосходное образование. Вы хорошо читаете, поете и говорите на нескольких языках. Следовательно, вы своим присутствием только окажете честь нашему дому. Добавлю от себя, что вы хорошенькая и в вас много естественной грации, что мне подходит. Ваши обязанности у меня будут легкими. Я читаю мало, но люблю музыку. Вы будете сопровождать меня почти везде, но не должны забывать, когда мы будем вместе, держаться всегда на пять шагов сзади. Имя, которое я ношу, и занимаемое положение в обществе очень высоки, и я придаю большое значение соблюдению правил этикета.

– Но это вполне естественно! – улыбнулась Марианна, которую позабавила эта полная наивного тщеславия тирада.

Фуше ничего не преувеличил. М-м де Талейран была, возможно, прекрасной женщиной, но ее буквально распирало от гордости быть княгиней. Чтобы лучше в этом убедиться, девушка спросила:

– Как я должна титуловать… г-жу княгиню?

Обращение в третьем лице было трудным, – Марианна до сих пор только один раз им воспользовалась в разговоре с принцем Уэльским, – но знатная дама ничего не заметила.

– С тех пор как Император назначил князя вице-канцлером, меня надо звать ваше сиятельство, – заявила она с видом превосходства. – Вы можете употреблять этот титул… или еще… г-жа княгиня. Теперь идите. Я позову вас позже. Фанни, первая камеристка, покажет вам вашу комнату.

Жест, которым она удаляла Марианну, был полон высокомерия, но доброжелательная улыбка смягчила ощущение неловкости. Собственно говоря, эта красивая женщина вызывала только симпатию, и Марианна почувствовала, как растет ее замешательство. Если бы г-жа де Талейран могла догадаться, для чего в действительности появилась здесь та, кого она так дружелюбно приняла! Нет, решительно Марианна не чувствовала себя способной к этому ремеслу! Если бы ей удалось убежать так скоро, как хотелось, она собирается сообщать как можно меньше ее опасному работодателю или же вообще ничего! Марианна уже уходила, когда княгиня позвала ее:

– Вернитесь, милочка! Мне необходимо знать, из чего состоит ваш гардероб! У нас бывает четыре званых обеда в неделю, и мы принимаем почти каждый вечер, не говоря уж о приближающемся Рождестве. Я не могу рисковать, что вы окажетесь не на высоте вашего положения.

Марианна побагровела. Кокетливые одежды, купленные в Бресте у м-м Легильвинек, казались ей до сих пор очень элегантными, но, оказавшись в этом княжеском доме, она поняла, насколько они безыскусны.

– У меня только то, что на мне, ваше сиятельство, и две перемены платьев: одно из черного бархата, другое – зеленое, шерстяное…

– Совершенно недостаточно! И к тому же это платье своими цветами напоминает ливрею одного из отелей… Пойдемте в мою комнату.

Опершись на плечо Марианны, одновременно смущенной и польщенной этой неожиданной фамильярностью, княгиня торжественно прошествовала в примыкавшее к купальне помещение. В этой просторной комнате, словно в розово-золотом храме красоты, парили изображения лебедя: в позолоченной бронзе, в мебели, в аллегорических картинах… Главное место занимала великолепная кровать с балдахином и громадное трюмо в золотой раме. Всюду лежали бесчисленные картонки всех цветов, открытые и закрытые, среди которых расположились четыре новых персонажа. Из трех женщин две были определенно модистками из магазина, третья – мощная особа, затянутая в зеленую душегрейку, с золотыми шнурами.

Четвертым был кругленький человечек, прыгавший, как воробей, но, желая придать себе важный вид, надувшийся, как индюк. Лицо его было нарумянено и напудрено, голова украшалась громадным коком, очевидно, чтобы казаться выше. Реверанс, которым он приветствовал входящую княгиню, возмутил бы любого учителя танцев, и при виде этого стремительного антраша Марианна едва не расхохоталась. Но княгиня, отпустив ее плечо, направилась к забавному человечку с протянутыми руками.

– Ах, дорогой Леруа… Вы пришли! В такую отвратительную погоду! Ах, как отблагодарить вас!

– Я должен был сам принести ее сиятельству эти праздничные одеяния. Смею утверждать, что мы сотворили чудо.

С ловкостью фокусника он стал извлекать из коробок сверкающие платья, кашемировые шали, всевозможные пояса и шарфы, в то время как дама в зеленом, которая была не кто иная, как м-ль Минетт, знаменитая белошвейка, заставила порхать в воздухе тончайшие рубашки, кружевные юбки, газовые накидки и… вдруг Марианна забыла о своих переживаниях. Эта выставленная напоказ роскошь пробудила в девушке естественные женские эмоции. К тому же Леруа был таким забавным!

На какое-то время м-м де Талейран оставила в покое свою лектрису, приветствуя маленького человечка с необычайной любезностью, кстати вполне заслуженной, ибо содержимое картонок было действительно чудом. У ослепленной Марианны разбежались глаза. Еще не зная, что перед ней великий Леруа, портной Императрицы, у которого весь двор и вся наполеоновская Европа на вес золота вырывали друг у друга его творения, она поразилась, что существо такой внешности способно создавать подобные произведения искусства. Особенно привлекательным было платье из атласа фисташкового цвета, расшитое жемчугом, буквально очаровавшее ее. Казалось, что оно покрыто сверкающей росой, и девушка погрузилась в мечты. Как было бы чудесно стать обладательницей подобного платья! Она робко коснулась переливающейся всеми цветами радуги ткани, как вдруг негодующий крик портного заставил ее вздрогнуть:

– Ее сиятельство желает, чтобы ее лектрису одел я? Я, Леруа? О… Мадам!..

Но Марианна не успела обидеться на маленького человечка. Две решительных руки заставили ее повернуться кругом, завязки ее плаща оказались развязанными, а сам он полетел в угол комнаты. Девушки из магазина бросились на помощь, а м-м де Талейран вскричала с не меньшим негодованием, чем Леруа:

– Это «моя» лектриса, Леруа, и она стоит всех ваших маршалов, герцогинь и графинь от прилавка! Вы только посмотрите на нее! Я уверена, что ее красоту оценят по достоинству. Она еще и меня затмит.

Высокомерный взгляд приблизившегося к девушке портного стал задумчивым. Обходя медленными шагами вокруг нее, словно вокруг памятника, он присматривался к мельчайшим изгибам ее фигуры. Затем распорядился:

– Уберите прочь это ужасное платье! От него на лье несет провинцией!

Марианна ахнуть не успела, как оказалась в нижней юбке и рубашке. Инстинктивно она прикрыла руками обнажившуюся грудь, но сухая ладошка Леруа заставила ее опуститься.

– Такие груди, как у вас, мадемуазель, не только не прячут, а наоборот, показывают, выставляют, оправляют драгоценными камнями! Ее сиятельство права: вы вызываете восхищение, хотя еще чувствуется незавершенность. Но я предсказываю, что вы станете более чем прекрасной… Какие линии! Какая шевелюра! Какие ножки! Ах, ножки значат так много в современной моде! Платья раскрывают их линии просто нескромным образом… Кстати, знает ли г-жа княгиня, что маркиза Висконти, считая, что ее ляжки слишком объемисты, заказала у Круто футляры со шнуровкой, которые она надевает на ноги как корсет? Подлинное безумие! Будет похоже, что она на ходулях. Но это самая упрямая из всех известных мне женщин.

Портной и княгиня окунулись в привычный мир сплетен, в то время как м-ль Минетт развернула и разложила на кресле домашнее платье, украшенное английской вышивкой, с тесьмой цвета лаванды. Но Леруа не терял даром время и болтая. Он старательно снимал мерку с Марианны и между сплетнями выкрикивал цифры, которые одна из модисток с важным видом заносила в записную книжку. Когда с этим было покончено, он разрешил оглушенной его болтовней девушке одеться, затем спросил:

– Что должен я сделать для мадемуазель?

– Полностью приданое… и вы тоже, м-м Минетт. У нее нет ничего! К тому же я хочу, чтобы вы приготовили что-нибудь на сегодняшний вечер. Будет обед и прием.

Леруа молитвенно воздел руки к небу.

– На сегодняшний вечер? Но это невозможно!

– Я думала, что слова «невозможно» нет в вашем лексиконе, Леруа!

– Конечно, г-жа княгиня, безусловно! Но если бы ваше сиятельство соблаговолили знать, что я завален заказами и что…

– Платье на вечер!..

Марианне показалось, что портной готов заплакать, но одна из его девушек нагнулась к нему и что-то прошептала на ухо. Лицо его прояснилось.

– Да, да, возможно! М-ль Пальмира напомнила мне, что у нас есть белое платье, очень простое, но очаровательное, заказанное г-жой герцогиней де Ровиго, которое может быть…

– Пришлите это платье, – властно оборвала его княгиня. – Я думаю, вы не станете выбирать между этой женщиной и мною! А теперь посмотрим ваши новые образцы. Фанни, проводите м-ль Марианну к себе.

Смущенная и ошеломленная Марианна машинально последовала за камеристкой, не найдя времени отблагодарить эксцентричную княгиню, которая через пять минут после знакомства заказала ей у самого знаменитого в Париже портного полный комплект одежды с такой легкостью, словно это была самая естественная вещь в мире. Чтобы удостовериться, что все это ей не снится, она готова была даже ущипнуть себя. Но, поскольку сон был приятным, она решила не прерывать его, сколько бы он ни длился… Происходящее с ней было лишено всякого смысла! Она прибыла сюда, испытывая стыд и недоверчивость, опасаясь одного из тех ужасных приключений, которые так хорошо описывала мистрис Анна Редклиф. А с ней говорили только о кружевах и атласе!..

Она вдруг подумала о рапорте, который должна написать сегодня вечером для Фуше: изобилие пустой болтовни и сплетен. Интересно было бы увидеть, какую он сделает мину, читая описание ножных корсетов маркизы Висконти или обстоятельные излияния г-на Леруа! В сущности, если бы ей удалось убедить его, что она не в состоянии запомнить ничего, кроме пустяков, все было бы в порядке. Она никого не предала бы, а Фуше, может быть, оставил бы ее в покое.

Когда Фанни закрыла за собой дверь небольшой светлой комнаты, расположенной в примыкающей к главному зданию пристройке и где уже находился ее немудреный багаж, Марианна неожиданно для себя запела вполголоса песенку, которую сегодня утром насвистывал на улице какой-то мальчишка. Она ощутила безудержный прилив веселья. После смерти тетки Эллис не спела ни единой потки… Но, в конце концов, эта внезапная эйфория была только естественной реакцией молодости, выражением облегчения, наступившего в уютной обстановке этого изысканного дома после пережитой катастрофы и невозможных обстоятельств, в которые она попадала.

Какое успокоение после неистовства Ла-Манша, после обветшалого поместья Морвана, после тряски в дилижансе и ужасов Сен-Лазара излучала эта легкая мебель серо-голубой расцветки Директории и стены, обтянутые тканью с портретами выдающихся людей: свежее творение г-на Оберкампа и его фабрики в Жуиан-Жоза! И Марианна пела, не чувствуя ни малейших угрызений совести.

Снаружи остались холод, дождь, грязь и угрожающие тени Морвана и Жана Ледрю. Но ни тот, ни другой не отыщут ее под крышей вице-канцлера Империи, и теперь Марианна мысленно даже поблагодарила Жозефа Фуше. Однако еще видно будет, кто окажется хитрей. Раз он решил против ее воли получить от нее пользу, она постарается заплатить, как он того и заслуживает, фальшивыми монетами. Тем более что он не может заставить ее взламывать замки или распечатывать письма. А когда он обнаружит наконец, что от нее нет никакого прока, она будет уже далеко.

Последняя нота замерла на губах Марианны, в то время как импозантный мужчина, аккомпанировавший ей, энергично брал заключительные аккорды. Наступившая тишина испугала девушку. Музыкальный зал, где она пела, был просторным. Темнота ночи скрадывала его глубину, и весь свет от большого серебряного канделябра, стоявшего у рояля, сконцентрировался на его золоченой поверхности. Марианна не видела никого из тех, кто ее слушал. Она знала, что здесь присутствует м-м Талейран, а также Шарлотта, ее приемная дочь: девочка лет одиннадцати с еще неопределенными чертами и наивной улыбкой, со своим воспитателем, г-ном Феркоком. Однако она не могла разглядеть, где они сидят. Она видела только этого важного человека в белом парике, которому ее представили с множеством формальностей. Это был учитель Шарлотты, но вместе с тем и знаменитый музыкант, дирижировавший в Консерватории, по имени г-н Госсек. И это особенно волновало ее, потому что княгиня ожидала, какой вердикт он вынесет.

Ей не терпелось узнать, какой голос у ее новой лектрисы и какова ее манера петь. Собственно, г-н Госсек пришел на урок к Шарлотте, и его упросили послушать Марианну. И теперь она ждала, с неудержимой боязнью сжимая влажные руки, что изречет этот грубо очерченный рот.

Она понимала всю нелепость положения. Ведь она пела так, как привыкла делать это в Селтоне, то есть совершенно естественно. Однако она ожидала приговора, словно от него зависела ее жизнь.

Откровенно говоря, не похоже было, что Госсек готов дать волю своим чувствам. Он положил руки на колени и продолжал сгорбившись сидеть у рояля в желтом свете канделябра. Остальные, очевидно, затаили дыхание, ибо их было и не слышно, и не видно. Возможно, они боялись высказать мнение, с которым маэстро мог не согласиться.

Нервничавшая Марианна была на грани того, чтобы забыть правила приличия и нарушить напряженную тишину, когда Госсек, повернувшись, поднял к ней свое большое лицо с римским профилем:

– Не знаю, что вам и сказать, мадемуазель! Слова бессильны! Я старый человек и за свою долгую жизнь слышал разные голоса… но никогда не встречал подобного вашему! Вы обладаете самым прекрасным инструментом из всех, что я когда-либо слышал! Какое редкое великолепие! Особенно на низких нотах!.. Вы доходите до контральто, а вам… вам сколько лет?

– Семнадцать! – прошептала изумленная Марианна.

– Семнадцать! – восторженно воскликнул музыкант. – И уже такая глубина! Да знаете ли вы, мадемуазель, что у вас в горле целое состояние?

– Состояние? Вы хотите сказать, что…

– Что если вы решите петь в театре, я смогу сделать вам ангажемент на любую, самую знаменитую европейскую сцену! Скажите только слово, и вы станете певицей века… конечно, еще немного потрудившись, ибо ваш голос пока не дает всего того, что должен дать.

Любовь к искусству преобразила этого обычно холодного и скупого на похвалу северянина. Ошеломленная Марианна не верила своим ушам. Конечно, ей приходилось довольно часто слышать дифирамбы очарованию ее голосом, но она считала, что это – проявление простой вежливости.

Итак, этот человек сказал, что она может стать самой великой певицей своего времени. Глубочайшая радость охватила девушку. Если музыкант сказал правду, если он устроит ее в театр, для нее представится возможность избавиться от игры, в которую ее вовлек Фуше. Она сможет жить для себя, свободной, независимой… Правда, девушке благородной крови не к лицу выступать на подмостках, но она теперь не аристократка, а простая беглянка. И то, что запрещалось Марианне д'Ассельна, не вызывало сомнений у Марианны Малерусс. Одним движением Госсек сорвал непроницаемую вуаль с ее будущего. Она одарила музыканта полным признательности взглядом:

– Я охотно потружусь, если это необходимо. И буду петь, раз вы говорите, что я способна это делать.

– Способны ли вы петь? Дитя мое, да это просто преступление не дать вам такой возможности! Ваш голос откроет вам мир необыкновенной радости, и я буду счастлив помочь этому. Я готов заниматься с вами ежедневно.

Собеседники забыли обо всем, погрузившись в мечты о грядущей славе, когда внезапно восторженный голос м-м де Талейран прервал их грезы. Ее пурпурное кашемировое платье показалось у рояля в свете свечей. Она аплодировала с пылом, сменившим недавнюю нерешительность.

– Это восхитительно, – восклицала она, – попросту восхитительно! Я пошлю благодарность м-м де Сент-Круа за то, что она прислала нам такое сокровище. Это дорогое дитя будет иметь здесь все возможности проявить свой талант. Князь обожает музыку, и мы сможем порадовать наших гостей прекрасным голосом.

– Я понимаю вашу точку зрения, мадам, – возразил Госсек. – Но подобный голос слишком велик для тесного салона и модных романсов. Он достоин собора! Она может, она должна петь в опере.

– Хорошо! Она будет там петь! Приходите каждый день и учите ее всему, что вы сочтете нужным, мой дорогой друг. В конце концов она сможет петь в нашем маленьком театре и Валенсейской капелле! Это будет чудесно, ибо она гораздо красивее толстухи Грассини, за которой, кстати, волочился Император.

Явное непонимание со стороны княгини вывело Госсека из себя. Бесцветное лицо музыканта стало принимать кирпично-красную окраску.

– Ваше светлейшее сиятельство! – закричал он. – Это будет беспрецедентным преступлением!..

Но «светлейшее сиятельство» была непоколебима в своем решении.

– Нет, нет. Вы увидите, мы сделаем чудеса! Мы сможем поставить испанский спектакль, чтобы развлечь бедных детей, которые изнывают у нас от скуки! Мы еще поговорим об этом. А теперь пойдемте, дорогой маэстро, я хочу вам показать чудесные цветочные композиции, которые я заказала на этот вечер. Вы будете в восхищении.

– Мадам, – раздраженно сказал Госсек, – я музыкант, а не садовник.

Улыбка княгини сделалась чарующей. Взяв его нежно под руку, она с неотразимой властностью увлекла его к двери.

– Я знаю, я знаю!.. Но у вас такой превосходный, такой тонкий вкус! Идите с нами, Шарлотта, и вы тоже, г-н Феркок. Малютка, приведите в порядок всю эту музыку, а потом поднимитесь к себе, чтобы приготовиться к вечеру. Я улажу вопрос об уроках с г-ном Госсеком.

Последняя часть этой стремительной речи, очевидно, касалась Марианны, внезапно низвергнутой с вершин музыки к ее роли простой прислуги. Это причинило ей невольную боль. Маленькая Шарлотта, выйдя из тени, где она благоразумно скрывалась, потянулась было к ней, словно хотела заговорить, однако тут же покорно и робко, молча последовала за матерью. Чопорная фигура воспитателя замыкала шествие. Марианна оказалась одна в большом зале, немного ошеломленная происшедшим. Было ли это ответом судьбы на ее боязливые вопросы?

Слуги задернули занавески из узорчатой дамастской ткани. Несмотря на большие размеры, салон создавал впечатление покоя и уюта. Большая позолоченная арфа над одним из окон, украшенный инкрустацией пюпитр, золото рояля сверкали, как драгоценности в ларце. Все в этой комнате носило оттенок волшебства, какой-то нереальности. Оставаясь еще под впечатлением недавнего события, Марианна обратилась мыслями к человеку, вложившему душу в это великолепие. Княгиня была только очаровательной дурочкой, доброй и щедрой, но с ограниченным кругозором. Она обожала украшения, блеск, но, без сомнения, не была способна оценить прелесть стоявшей в темной нише статуи, искусством творца целомудренно укрытой полупрозрачной вуалью. Во всем убранстве, великолепном, но строгом, чувствовалась властная рука знатока, с которым Марианне вдруг захотелось познакомиться. Может быть, ему также понравится ее голос, и он сможет найти ему достойное применение. Медленно, желая продлить эту минуту тишины и одиночества, Марианна подошла к роялю и погладила полированное, гладкое, как атлас, дерево. У нее в Селтон-Холле было пианино, правда, не такое красивое, на котором она очень любила играть. Она обязана ему подлинной радостью… Внезапная боль пронзила ее сердце. Она представила себя за пианино, поющей Франсису его любимую ирландскую балладу. Она специально выучила ее для него. Как же она звучала?

Присев у инструмента, Марианна машинально перебирала клавиши, тщетно пытаясь вызвать из памяти желанную мелодию. Боль в глубине сердца стала неожиданно острой. В тот момент она любила Франсиса и стремилась всем своим естеством завоевать его любовь. Охваченная воспоминаниями, она закрыла глаза, и сейчас же перед ее мысленным взором с такой четкостью появилось лицо Франсиса, что ее охватила дрожь. Она так хотела изгнать его из памяти, как изгнала из сердца! Она надеялась, что его образ сам по себе станет ей враждебным. Но нет: она вспоминала о нем слишком часто, чтобы рана стала нечувствительной.

Вновь перед ней были серые глаза с их вечной скукой, красиво очерченный рот, таящий столько очарования, густые светлые волосы, безукоризненные черты лица. Изображение стало таким реальным, что Марианне захотелось оттолкнуть его… Она открыла глаза, но слезы затуманили их, и ей показалось, что он еще перед нею в рассеянном свете свечей, ей даже послышался его смех, которым он ответил тогда на ее вызов. Однако Марианна не испытывала угрызений совести из-за убийства. Она бы снова поступила так, ибо никогда не смогла бы перенести оскорбление, нанесенное им; но она любила его доверчивой любовью, и память отказывалась забыть…

– Не надо плакать, – неожиданно раздался медлительный холодный голос. – Здесь вам никто не сделает зла.

Марианна поняла, что лицо, появившееся в пламени свечей, принятое ею за дух Франсиса, было вполне реально. Быстрым движением она осушила глаза и вгляделась в него.

Это был мужчина с недлинными светлыми волосами, приятно обрамлявшими лицо. Очень высокий, с волевым подбородком и презрительно отвисшей губой, придававшей ему высокомерный и дерзкий вид. Выдающиеся скулы, необычно вздернутый нос и чувственный рот усиливали ощущение загадочности в его облике. Бледная кожа и сверкающие, как два сапфира, глаза из-под тяжелых век. Одетый в черный костюм, оттенявший белизну высокого галстука, новоприбывший излучал необычайное чувство спокойствия и силы одновременно.

Спохватившись, Марианна встала так стремительно, что едва не опрокинула канделябр. Мужчина сделал шаг, опираясь на трость с золотым набалдашником. Марианна увидела, что он хромает, и сообразила, кто находится перед нею.

– Монсеньор? – пробормотала она, не зная, что добавить к этому церемонному обращению.

– Вы знаете меня? Это больше того, что я могу сказать о вас, э, мадемуазель!

В его глубоком голосе ощущалась скрытая сила. Чувствовалось, что он всегда звучит в определенном регистре, и именно это, более чем другие признаки, говорило о самообладании его владельца.

– Марианна, монсеньор, Марианна Малерусс!

– Марианна? Очаровательно, это имя вам к лицу! Что же касается Малерусс – ни ваше лицо, ни голос ему не соответствуют, э?

У Талейрана была манера вставлять в речь это междометие, которое было не столько вопросом, сколько приобретенной за долгую карьеру дипломата привычкой. Она невольно вызывала одобрение его речам у ничего не подозревавших собеседников.

– Мой голос? – прошептала Марианна, чувствуя, как забилось ее сердце.

Трость с золотым набалдашником указала одну из колонн в глубине салона.

– Я был там и некоторое время слушал… Проходя мимо, я вдруг услышал ваше пение и вошел, но так, чтобы никто не заметил. Я люблю быть в одиночестве, когда чем-нибудь восхищаюсь.

Он подошел вплотную, устремив на девушку очаровывающий взгляд, власть которого познали столькие женщины. Марианна почтительно склонилась в глубоком реверансе, подчеркивая этим расстояние, отделявшее ее от князя.

– Ваше сиятельство слишком добры!

Марианна мало-помалу обретала уверенность. Она была далека от того, чтобы испугаться самого Талейрана или опасности, которую он в любую минуту для нее представлял, напротив, она ощутила своеобразную разрядку, оказавшись лицом к лицу с ним. Это был очень важный вельможа и настоящий дворянин. Несмотря на разницу между ними, он все-таки был по общественному положению и по происхождению ближе к ней, в чьих жилах текла кровь одна из лучших во Франции и Англии. Все остальные, включая и его жену, были манекенами, купавшимися в лучах его благородства. Века истории угадывались за этим непринужденным благожелательством, за этой элегантной простотой. Кто такой Фуше рядом с ним? Низкоразрядный шпик, пытающийся унизить его до своего уровня…

К тому же князь, хотя и не проявил такого энтузиазма, как Госсек, тоже был поражен ее голосом! Он взял ее за руку, помог подняться, затем нежно спросил:

– Вы уверены, что ваша фамилия Малерусс, э?

– Конечно, монсеньор, и я в отчаянии, что она не нравится вашему сиятельству!

– Ба! Имя легко изменить. Это просто ошибка рождения. Вполне можно ожидать, что вы скоро станете герцогиней, моя дорогая. Однако что вы в самом деле делаете у меня, прекрасная незнакомка, э?

– Я новая лектриса ее сиятельства. Меня прислала г-жа де Сент-Круа.

Талейран неожиданно рассмеялся:

– Подумать только! С каких это пор старые вороны стали водиться с райскими птичками? Не хотите ли вы сказать, что вы бретонка?

– Действительно, я приехала вчера дилижансом из Бреста.

– Невероятно! Решительно бретонцы сильно изменились, если стали производить подобные цветы. Я считал их способными разводить только вереск и дрок, а оказывается, их розы прекрасней наших. Вы мне расскажете как-нибудь вашу историю, дитя мое. Я думаю, она доставит мне удовольствие! Какие глаза!

Непринужденным жестом князь взял двумя пальцами Марианну за подбородок и, потянув к себе, стал рассматривать ее сверкающие зелеными и голубыми блестками глаза.

– Они действительно цвета моря, – с чарующей нежностью прошептал он, – когда оно играет под солнцем. Что ж касается этих губ…

Марианна увидела, как склоняется к ней дерзко улыбающееся лицо, и инстинктивно попятилась, покраснев от стыда, оскорбленная этим домогательством, открывшим ей всю глубину ее падения.

– Монсеньор, – отчетливо произнесла она, – я без сомнения бретонка, но… не до такой степени.

Он язвительно хохотнул.

– К тому же и целомудренная? И остроумная? Не слишком ли много достоинств для простой лектрисы, м-ль Малерусс, э?

Марианна закусила губу, она отвечала ему как равному, и теперь корила себя за это. Ведь Фуше предупреждал ее: этот человек, пожалуй, самый проницательный во всей Империи. Пробудить в нем подозрение было смертельно опасно. Она должна, сколько возможно, придерживаться своей роли простой лектрисы. Но, с другой стороны, могла ли она позволить себе принять этот поцелуй, который разрешил бы князю и другие вольности? Министр полиции не утаил от нее, что Талейран обожал женщин и что его любовное досье было одним из самых обширных.

– Пока целую ваши ручки, – многозначительно сказал князь, делая особое ударение на имени, – мы вновь увидимся позже.

Он повернулся на каблуках и направился неровными шагами в темноту салона. На удивление, хромота придавала его походке некую нерешительную медлительность, не лишенную грации. Даже в немощи этого человека было определенное очарование.

И внезапно в мозгу Марианны промелькнула новая мысль. Послал ли Фуше – хитрый лис – ее сюда, только чтобы исполнять нехитрые обязанности лектрисы или же, зная склонность к хорошеньким женщинам и предвидя эффект, который произведет красота его подопечной, не уготовил ли он ей более интимную роль, гораздо более интересную для него? Если это так, то министр еще подлее, чем она считала. Дрожь отвращения пробежала по ее телу.

Лакей, вошедший в салон с двумя горящими канделябрами, разогнал темноту и оборвал размышления девушки. Быстро собрав ноты, она покинула зал и поднялась к себе, отбросив прочь эти отвратительные мысли и унося с собой, как сокровище, новую надежду, которую старый музыкант пробудил в ее душе: пение!

Часы пробежали, и было уже за полночь, когда Марианна в простом халате из белой шерсти присела у небольшого письменного стола, стоявшего между окном и камином. В выдвижном ящике она нашла нужные письменные принадлежности: бумагу, перья, коробочку с песком, чернила и воск для запечатывания. Итак, ей предстоит приступить к первому из ежедневных рапортов, за которыми по утрам будет приходить истопник.

Довольно неприятное бремя, не говоря уже о вызывавшей у Марианны отвращение роли невольной шпионки. Ей хотелось спать, и белоснежная постель, на которой внимательная рука оставила батистовую ночную сорочку, сладко манила к себе. Кроме того, ей так хотелось помечтать.

Чтобы придать себе решимости, Марианна выпила стакан воды, полюбовалась стоявшей на краю стола в хрустальной вазе распустившейся розой и с тяжелым вздохом принялась за работу. Надо закрыть приоткрытое окно в будущее и сосредоточиться на малособлазнительном настоящем.

Она начала кратким сообщением о своем прибытии в дом, затем, как она заранее решила, буквально утопила Фуше в кружевах и нарядах. Однако надо было описать и вечер, на котором она присутствовала. Он еще не закончился. До слуха девушки легкими порывами долетали звуки гайдновского вальса, непреодолимо притягивая к тому, что она видела и что так ее очаровало. Все было до того прекрасно! Как втиснуть столько блеска в сухие строчки полицейского рапорта, когда пишешь под звуки волшебной музыки! Ей пришел на память данный министром совет: «Не думайте, что вы делаете рапорт, пишите, как писали бы свой дневник, ни больше ни меньше».

После этого все стало просто.

«Я не присутствовала на обеде, данном в честь вице-короля и вице-королевы Италии, – начала Марианна, – лектрисе не просто среди таких важных особ. Я видела только меню с такими названиями, которые я не могу себе представить. Такие, как «герцогиня из домашней птицы с кремом», «эпиграмма на Турвиля из ягненка», «сладчайший омар а-ля Ришелье». У французов привычка давать кушаньям имена великих людей? Это кажется мне странностью, мало достойной уважения… Что касается того, что подали в мою комнату, я совершенно не знаю, что это было… за исключением жареного цыпленка, но все оказалось вкусным. Фанни рассказала, что князь чрезмерно требователен во всем, что касается кухни. Шеф-повар, похоже, особа первой величины. Его зовут г-н Карем, и я имела честь недавно встретиться с ним, когда княгиня предложила мне сопровождать ее до столовой, чтобы проверить расстановку цветов. Стыдно сказать, но он едва взглянул на меня, этот низкорослый злобный толстяк в белом накрахмаленном халате, прохаживающийся везде с большим ножом на животе, с лицом обиженного херувима. Но я с изумлением констатировала почтение, с которым г-жа де Талейран разговаривала с ним. Говорят, что сам князь выбирает слова, когда обращается к нему».

«Не буду описывать роскошь стола, сервированного золотом и серебром и уставленного черными ирисами и черными розами, но могу заметить, что во время всей трапезы музыканты играли Моцарта.

Собственно говоря, вечер начался, когда княгиня позвала меня якобы для того, чтобы принести ей шарф. Она сделала это по душевной доброте, ибо он был ей совершенно не нужен».

Перо Марианны в нерешительности остановилось, в то время как она на мгновение закрыла глаза. Как передать словами то ослепительное ощущение, которое она испытала, попав в сияющий светом и золотом зал? Как рассказать о поразительном букете женщин, блистающих молодостью, красотой, драгоценностями и нарядами на фоне яркой униформы военных? Там было много офицеров в великолепных костюмах, напоминавших Марианне драгуна с улицы Монтгорей. Ей показалось, что она еще слышит полный наивной гордости насмешливый голос Гракха-Ганнибала Пьоша: «Подождите, и не таких увидите!» Неужели солдаты действительно должны быть так великолепно разукрашены! Красные, синие, зеленые униформы блистали золотом! А венгерка, которую с такой непринужденностью носил на правом плече какой-то гусар! Боже всемогущий! Да она подбита соболями!

«Стоя за креслом княгини, величественной и прекрасной в усеянном звездами голубом бархате, – продолжала Марианна, – я старалась показаться смущенной провинциалкой и держать глаза опущенными. Но искушение было слишком велико! Спустя некоторое время я заметила, что гости ненадолго подходили к хозяйке дома. Они учтиво приветствовали ее и затем отходили, образуя тут и там группы беседующих, только одна полная женщина с задрапированной лимонно-желтым атласом мощной грудью и короткими пухлыми ногами расположилась рядом с г-жой де Талейран. К моему великому удивлению, эта дама просто бросилась мне на шею, когда я пришла с шарфом, и сердечно поцеловала меня. Я поняла по сделанному мне описанию, что это г-жа де Сент-Круа, и выразила полагающуюся в таком случае признательность. По-моему, эта дама осталась довольна моим поведением. Впрочем, она тут же снова занялась княгиней, и я смогла направить внимание на присутствующих.

Сидевшие недалеко от меня на небольшом канапе две женщины оживленно беседовали. Одна из них невысокого роста, стройная, смуглая, с густыми темными локонами, в черном кружевном платье на розовой подкладке, напоминавшая арабку, носила украшение из крупных рубинов, сверкавших на ее шее, в волосах и на руках в розовых перчатках. Другая – тоже брюнетка, только с воздушной прической, выдающимися скулами, черными глазами и плоским лицом монголки. В блеске ее глаз читались тонкий ум и хитрость, а от стройного, почти худого, но породистого тела веяло необычным очарованием. С варварской роскошью тяжелых золотых драгоценностей, в платье из пурпурного шелка и с замысловатым тюрбаном на голове, эта женщина напоминала языческий кумир. Во всяком случае, манеры у нее просто королевские…

Я узнала, слушая болтовню княгини с подругой, что напоминавшая арабку брюнетка была некая г-жа Жюно, герцогиня д'Абрантэ, и что чудесные рубины, украшавшие ее, «совсем недавно Жюно грабанул в Португалии…». Что касается другой – дамы с варварскими драгоценностями, то она оказалась графиней де Меттерних, чей муж, посол Австрии, вынужден был после битвы у Ваграма вернуться в Вену, оставляя свою жену чуть ли не в роли заложницы. Если верить г-же де Сент-Круа, очень шокированной этим, единственным источником дружбы, соединявшей двух дам, был только обольстительный супруг второй, для которого первая минувшим летом стала величайшей слабостью».

Марианна остановилась, подправила плохо написанное слово и вздохнула. Неужели действительно светские сплетни интересовали Фуше, который должен был знать их не хуже ее? Конечно, писать об этом было бы не так уж и скучно, если бы не клонило ко сну. Снова вздохнув, Марианна окунула перо в чернила и продолжала:

«Затем эти дамы присоединились ко «двору», собравшемуся у кресла очень красивой блондинки в сиреневом муслине, с широкой бриллиантовой диадемой в волосах: герцогини Анны Курляндской, чья младшая дочь Доротея недавно стала женой племянника князя Беневентского – графа Эдмона де Перигор. Похоже, что ни та, ни другая не питали к герцогине дружеских чувств. Очевидно, князь гораздо более чувствителен к очарованию этой иностранки, ибо он почти не отходил от нее. Что касается двух дам, они понизили голоса, и я больше ничего не смогла услышать. Мне пришлось довольствоваться пойманными на лету обрывками разговоров: Император все время сидит взаперти в Мальмезоне… Бедная Жозефина безутешна… М-м де Ремюзан утверждает, что она непрерывно проливает горючие слезы и ее страшно оставлять одну. Знаменитый кастрат Крессанттини будто бы ходит каждый вечер к Наполеону петь… Только музыка приносит успокоение Императору… Вы думаете, он женится на дочери Царя?.. Вы слышали о скандале, который учинил вчера в Пале-Рояль адъютант Жюно, пытаясь среди бела дня овладеть юной белошвейкой?.. Прибыли король и королева Баварии. Они остановились в отеле Марбеф, у короля Жозефа…»

В камине обрушилось полено, взметнув сноп ярких искр. Марианна вздрогнула и проснулась. Очевидно, она задремала во время письма. Перо, оставшееся в сжатых пальцах, сделало на бумаге зигзагообразный след. Бросив взгляд на висевшие над камином часы, она увидела, что уже два часа ночи. Музыка больше не играла, но слышались приглушенные расстоянием голоса. Это игроки в вист, усаживавшиеся вокруг столов, когда она шла мимо, должны были быть еще там. Марианна знала по собственному опыту, до какой степени доводит человека демон игры… Один вид карт вызывал у нее отвращение.

С трудом поднявшись, она зевнула и сладко потянулась. До чего же хочется спать! А тут еще такое искушение: кровать! Марианна бросила злой взгляд на неоконченный рапорт. Она действительно слишком устала, чтобы продолжать. Решившись, она взяла перо и быстро написала: «Я слишком хочу спать, продолжение завтра!»

Затем, нарисовав звезду, заменившую подпись, она заклеила рапорт кусочком воска и приложила печать без рисунка, которую она нашла в ящике стола. Кроме того, ей действительно больше не о чем было писать. А теперь скорее в постель.

Она уже развязывала ленты пакета с ночным бельем, когда какой-то необычный шум остановил ее… Сквозь приглушенное журчание разговоров отчетливо послышался гневный окрик, за которым немедленно последовали рыдания. Изумленная Марианна прислушалась. Ничего… Но она была уверена, что ей не почудилось. Она потихоньку подошла к окну, несмотря на холод, открытому, чтобы освежить комнату. В Селтон-Холле она всегда спала с открытым окном. Высунувшись наружу, она заметила свет в окнах, находящихся как раз внизу. Марианна уже знала, что там помещался рабочий кабинет князя. Очевидно, в нем и было открыто окно, ибо на этот раз она ясно услышала плач… Затем спокойный голос князя:

– В вас действительно нет ни капли благоразумия! Зачем доводить себя до такого состояния, э?

Но тут же раздался стук захлопнутого окна, и Марианна не услышала больше ничего. Но она готова была поклясться, что плакала женщина… И в таком отчаянии! Медленно вернувшись к кровати, она заколебалась. Если ее любопытство уже проснулось, воспитание его еще удерживало. Все-таки она не собиралась подслушивать под дверью, как простая служанка или шпионка, хотя ею-то и являлась! С другой стороны, возможно, кому-то нужна помощь. Рыдавшая женщина должна быть ужасно несчастной.

Укрыв любопытство плащом человеколюбия, Марианна поспешила надеть свое малиновое платье и выскользнула из комнаты. В конце коридора узкая служебная лестница вела на нижний этаж, выходя недалеко от кабинета Талейрана.

Спускаясь с лестницы, Марианна увидела, что из-за неполностью закрытой двери кабинета падала на пол длинная полоса света. И в это же время она снова услышала рыдания, затем совсем юный голос, изъяснявшийся с сильным немецким акцентом.

– Ваше поведение с матерью нельзя выразить словами, так оно мерзко. Как вы не понимаете, что сама мысль о том, что она ваша любовница, для меня невыносима?

– Не слишком ли вы молоды, дорогая Доротея, чтобы касаться подобной темы? Дела взрослых не должны занимать детей, и, хотя вы и замужем, в моих глазах вы всегда останетесь ребенком. Да, я очень люблю вашу мать.

– Слишком! Вы слишком ее любите! И весь свет это знает. Здесь собираются эти пожилые женщины, всегда окружающие вас; они ненавидят и поносят друг друга, но никогда не расстаются. Теперь волей-неволей они втягивают мать в созданный ими своеобразный клуб, который можно назвать гаремом г-на де Талейрана! Когда я вижу мать в окружении м-м де Леваль, м-м де Люин и герцогини де Фитц-Джемс, я готова кричать…

Ее голос поднялся до высот неудержимого гнева, усугубленного несовершенным знанием французского языка, вынуждавшим его хозяйку спотыкаться на некоторых словах.

Теперь Марианна знала, кто был в рабочем кабинете князя, кто плакал, кто гневно кричал… Она совсем недавно видела в салоне племянницу князя, г-жу Эдмон де Перигор, урожденную княжну Курляндскую, молодую и богатейшую наследницу, которую милостью царя Талейран несколько месяцев назад сочетал браком со своим племянником… она была очень молода, лет шестнадцати. Марианна нашла ее и некрасивой, и нескладной, худой и смуглой, хотя одета она была элегантно, явно не без помощи Леруа. Ее единственным украшением были непомерно большие глаза, иссиня-черные, оставлявшие в тени маленькое личико. Но осанка юной княжны поразила Марианну, особенно ее своеобразная манера держать голову, как это делают дети, когда не хотят показать, что они испуганы или несчастны. Что касается ее мужа, она его едва запомнила: красивый малый, довольно незначительный, в пышной форме гусарского офицера.

Г-н Феркок, воспитатель, немного посплетничавший с нею, намекнул также о завязавшейся связи между Талейраном и г-ней Курляндской, матерью Доротеи. Он незаметно показал ей на светловолосую герцогиню, восседавшую в окружении трех женщин, уже немолодых, державшихся с такой уверенностью и заносчивостью, что от них на лье отдавало Версальским Двором. Все трое были в свое время любовницами Талейрана и оставались его вернейшими поклонницами, демонстрируя безграничную, почти слепую преданность.

«Три парки!» – подумала Марианна с бессознательной жестокостью своих семнадцати лет и не замечая, что эти женщины сохранили отблеск былой красоты. Между тем в кабинете Талейран пытался успокоить юную мятежницу.

– Вы удивляете меня, Доротея. Я никогда не считал вас способной поверить сплетне, которая уже долгое время гуляет по салонам Парижа. Для большинства кумушек дружба между мужчиной и женщиной может иметь только одну цель…

– Да перестаньте же лгать! – вскричала юная дама в отчаянии. – Вы прекрасно знаете, что это не сплетня, а чистая правда! Парижские кумушки чего только не наговорят, но ведь я сама знаю, сама, говорю вам! И мне стыдно, о, так стыдно, когда я вижу склоняющиеся за веерами головы и бегающие от меня к матери глаза! А я не привыкла стыдиться! Ведь я курляндка!

Она почти прокричала последние слова. Укрытая в тени коридора, Марианна услышала покашливание князя и отметила, когда он заговорил, ледяную суровость в его голосе.

– Раз вы такая охотница до сплетен, дитя мое, вам следовало бы в первую очередь собрать те, которые когда-то ходили о вашем предке, Жане Брионе, получившем благодаря капризу Царицы титул герцога Курляндского, не был ли он действительно конюхом? Откровенно говоря, слушая сегодня вашу речь, я склонен в это поверить! Мне кажется, вам следует успокоиться. Подобные припадки неуместны ни в Париже, ни в любом другом цивилизованном обществе. Если вы так чувствительны к… сплетням, надо было выбирать монастырь, а не брак.

– Как будто я выбирала! – горько заметила молодая женщина. – Как будто не вы навязали мне вашего племянника, хотя я любила другого!

– Другого, которого вы никогда не видели и который не очень-то интересовался вами. Если он так хотел на вас жениться, Адам Черторский, он мог оказаться и поближе, э?

– Как вы любите причинять боль! Как я ненавижу вас!

– Нет, нет, вы не можете ненавидеть меня! Я готов даже подумать, что вы любите меня, любите сильно, сами не сознавая этого. Знаете ли вы, что ваша неожиданная выходка слишком напоминает сцену ревности? Полноте, не заноситесь так. Успокойтесь, заставьте себя снова улыбаться. И запомните следующее: в этом обществе, где мы вращаемся, я не знаю никого, кто не любил бы и не почитал вашу мать. Эта женщина рождена, чтобы быть любимой. Ведите же себя так, как все, дитя мое! Светское равновесие – очень хрупкая вещь. Будьте осторожны, чтобы ваши выходки не нарушили его.

Рыдания возобновились. Марианна слушала их как зачарованная. И едва успела спрятаться в тени под лестницей, дверь распахнулась настежь, и на пороге вырисовался высокий силуэт князя. Он вышел, мгновение как будто поколебался, затем, пожав плечами, удалился. Равномерное постукивание трости, сопровождавшее его припадающие шаги по плиткам коридора, быстро затихло. Но в кабинете Доротея де Перигор продолжала плакать.

Снова Марианна заколебалась. Она стала свидетельницей сцены, которая ее совершенно не касалась, но она чувствовала симпатию к этой маленькой княжне с печальными глазами и хотела бы ей помочь. Разве не естественно, что этот ребенок восстал против разыгрываемого любовного спектакля между матерью и ее дядей по браку? Подобные авантюры, возможно, никого на свете не удивляли, но прямую, чистую душу могли сильно поранить.

С сожалением Марианна повернулась к лестнице и вздохнула. Она чувствовала себя такой близкой к той, что плакала там! Доротея страдает от несчастной любви так же, как она сама страдала, но какую помощь сможет она оказать ей? Лучше будет подняться к себе и постараться забыть все, ибо ни за что на свете Марианна не сообщит Фуше о том, что слышала… Она уже взялась за перила, когда из-за плотно закрытой двери донеслось:

– Проклятая страна, я так не хотела! Никто! Никто меня не понимает… Если бы только был кто-нибудь…

На этот раз молодая женщина говорила по-немецки, с такой смесью гнева и боли, что Марианна не смогла удержать желание прийти ей на помощь. Прежде чем она дала себе отчет в своих побуждениях, рука сама открыла дверь, и она пошла. В большой комнате со строгой мебелью красного дерева и темно-зелеными обоями взволнованно ходила взад-вперед со сложенными на груди руками Доротея. Лицо ее было залито слезами. Она резко остановилась против Марианны, которая тихо проговорила:

– Если я в состоянии чем-нибудь помочь вам, рассчитывайте на меня.

Она сказала это по-немецки. Огромные глаза маленькой княжны стали как будто еще больше.

– Вы говорите на моем языке? Но кто же вы?

Затем она, очевидно, вспомнила, и радость, блеснувшая и ее взгляде, потухла, как свеча.

– Ах, да! Я знаю. Вы лектриса г-жи де Талейран? Благодарю за заботу, но я ни в чем не нуждаюсь.

Сухость тона вернула Марианну на ее место полуслужанки, но она не обиделась и улыбнулась.

– Вы считаете, что простая лектриса недостойна предложить помощь княжне Курляндской, не правда ли? Вы хотели найти здесь кого-нибудь, кто понял бы вас, но во мне видите только служанку. Что такое служанка для вас, имеющей в своем распоряжении сотни подобных!

– Мой единственный друг – служанка, – словно против воли проговорила молодая женщина, – это Анна, моя кормилица. Я доверяю только ей. Но вы! Но разве не мадам де Сент-Круа рекомендовала вас? Подобная сводня! Мне кажется, что, посылая вас к княгине, она главным образом думала о князе!

Охваченная внезапным безразличием, Марианна поняла, как ей трудно будет избавиться от этого подозрения, тем более что оно ей самой пришло в голову после встречи с Талейраном. Но ей тут же захотелось оправдаться, сбросить хоть на мгновение одетую на нее полицейскую маску.

– Мадам де Сент-Круа действительно рекомендовала меня, но на самом деле мы не знакомы. Она даже не знает, кто я!

– Кто же вы?

– Эмигрантка… Которая скрывается и пытается жить.

– Если это так, почему вы говорите об этом мне? Я могу донести, вас схватят, бросят в тюрьму.

Марианна улыбнулась и покачала головой.

– Доносить – это слово, от которого вам делается дурно, сударыня. Чтобы завоевать чье-нибудь доверие, надо прежде довериться самому. Пусть будет так, я в ваших руках. Выдавайте меня!

Наступила тишина. Доротея де Перигор теперь уже с большим вниманием рассматривала эту девушку, едва ли намного старше ее. Разговаривая на родном языке, она испытывала детскую радость, и взгляд ее смягчился. Инстинктивно понизив голос, она спросила совсем уж благожелательным тоном:

– И как зовут вас… в действительности?

Решив любой ценой завоевать дружбу этого своеобразного ребенка, Марианна собралась ей ответить, когда дверь кабинета вновь распахнулась.

Надутый, как индюк, великолепный гусарский офицер – супруг юной графини – возник на пороге.

– Вот-те раз! Доротея, вы что тут делаете?.. Ваша мать ищет вас повсюду. Она устала и хочет возвращаться.

– Мне стало плохо. Лихорадка, без сомнения. М-ль Малерусс любезно помогла мне.

Марианна вздрогнула, услышав, как точно она запомнила ее имя. В глазах Доротеи появилось дружеское участие, когда она повернулась к Марианне.

– Благодарю, – сказала она, протягивая руку и снова переходя на немецкий. – Вы не можете себе представить, как помогли мне. Приходите в гости. Я живу на улице Гранж-Бательер, два и по утрам всегда дома. Вы придете?

– Непременно, – пообещала девушка, почтительно склоняясь, как это требовалось в ее роли, над протянутой рукой.

Эдмон де Перигор не понимал немецкого. Это видно было по его скучающе-нетерпеливому виду.

– Да пойдемте же!

Марианна покинула кабинет вслед за ними. Ей даже в голову не приходило, что князь мог застать ее здесь. Взбежав по лестнице к себе, она быстро переоделась и, ложась в постель, задула свечу. В свете умирающего огня она увидела лежащий на столе рапорт и улыбнулась. Об этой драгоценной дружбе, которая обязательно возникнет между ними, слишком любопытный министр полиции не узнает ничего, так же, как не узнает о страданиях юной графини. Марианна ощутила пробуждение родственной привязанности к ней, ибо стало ясно, что, несмотря на окружавший ее почет, несмотря на все, чем она обладала и чего была лишена Марианна, она также была оскорблена и унижена безжалостным миром мужчин.

Эту маленькую курляндскую княжну оторвали от родины, привычной жизни и любовных грез, чтобы сделать пешкой на шахматной доске политики. Ее увезли от любимого человека и навязали ей другого, к тому же враждебного, не вызывающего в ней ничего, кроме отвращения. В довершение всего ее сделали немой свидетельницей связи собственной матери с другим из ее врагов! С каким цинизмом Талейран дал ей понять, что она только беспомощный ребенок, неспособный приноровиться к требованиям светских условностей.

Вызывающая жалость непокорная Доротея хотела бороться своими маленькими руками с коалицией мужчин и их греховными страстями. Чтобы сломить волю пятнадцатилетнего ребенка, император французов и Талейран вступили в союз с самим Царем, забыв и стыд и совесть! Из какого же камня они сделаны и что это за политика, ради которой еще приносятся человеческие жертвы?

Думая о своем новом друге, Марианна мало-помалу отвлекалась от своих собственных проблем, ее охватила непривычная восторженность. Она больше не одинока! И это открыло в ней новые силы к сопротивлению. Более чем когда-либо она хотела бороться с гнетущей властью мужчин, с их обманчивой любовью и грязными желаниями. Но она также хотела помочь тем из ее сестер, кто нуждался в помощи. И видит Бог, она это сделает! Ради Доротеи Курляндской, проданной, как товар, ради Аделаиды д'Ассельна, брошенной в тюрьму и изгнанной за то, что имела собственное мнение, ради Императрицы, устраненной за то, что она не могла дать наследника тирану, ради княгини Беневентской, с которой не считаются в собственном доме, ради графини де Меттерних, оставленной в залог, она, Марианна, когда-нибудь докажет, что женщина может быть самой сильной!

Таким образом, этой ночью Марианна объявила войну мужчинам.

Когда утром к ней пришел слуга-истопник, Марианна, сидя у окна, читала. Она даже не подняла глаз от книги.

Человек прочистил камин, заложил новые дрова, раздул тлеющие под пеплом угли с помощью большого меха, затем, когда работа была закончена, наступила тишина. Марианна слышала его напряженное дыхание и сообразила, что ее невнимание беспокоит его. Она наслаждалась этой невинной жестокостью. Пусть поволнуется, она ни за что не обратится к нему первая. Если он не заговорит, пусть уходит… Наконец она услышала покашливание, затем:

– Я думаю, эти дрова будут гореть хорошо, – сказал он.

Только тогда она подняла глаза и увидела мужчину средних лет, заурядного телосложения, с не привлекающим внимания лицом. Действительно, без его пестрой ливреи этот человек был бы совершенно незаметным в любом обществе: идеальный шпион. Кивком головы она указала ему на рапорт, лежавший на краю бюро.

– Письмо… там, на столе! – только и сказала она.

Человек взял конверт, засунул его в карман, затем исподлобья посмотрел на девушку.

– Меня зовут Флоке! – сказал он. – Селестен Флоке… А вас?

– М-ль Малерусс, – сухо ответила Марианна, снова взяв книгу. – Вы должны это знать.

– Конечно, я знаю! Но я спрашиваю не об этом: как вас дразнят среди коллег?

Марианна обещала себе держаться спокойно, но навязчивость этого нахала моментально пробудила в ней гнев. Не хватало ей еще терпеть фамильярность этого низкого шпиона!

– У меня нет имени! И я вам не коллега!

Пальцы ее впились в кожаный переплет книги, в то время как она старалась не отрывать глаз от текста, чтобы не видеть бессмысленное лицо Флоке. Но она не могла не услышать его язвительный смех.

– Ух, ты! – сказал он грубо. – Какая задавака! Вы за кого себя выдаете, красотка? Не надо забывать одно: то, что я – ваш шеф! Кто ж вам будет их приносить, подарочки папаши Фуше?

Это было уж слишком! Забыв всякую осторожность и благие намерения, Марианна встала и указала слуге на дверь.

– Делайте то, что вам приказано, и ничего больше! – вскричала она. – Нам не о чем и никогда не будет о чем говорить. А теперь уходите!

Флоке пожал плечами, но взял в руки корзину для дров и ящик с пеплом.

– Идет! – бросил он нагло. – Пусть будет так! Только как бы потом не пожалела. Флоке добрый малый, но ужасно не любит, когда ему на лапу наступают!

Когда он наконец вышел, Марианна подбежала к столику у изголовья постели, налила стакан воды и залпом выпила. Руки ее так дрожали, что графин стучал о стакан, пока она его наполняла. Никогда еще до этой минуты она так остро не осознавала всей глубины своего бесправия. Этот мелкий инцидент открыл ей глаза. Какой-то лакей, подлый шпик, решил, что он ей ровня! Он чуть не начал тыкать ей! Нет… Это было невыносимо! Она не могла это стерпеть… Не могла!

Тем хуже для Фуше, пусть позлится, но завтра в рапорте она потребует заставить этого Флоке держаться почтительнее, иначе она не напишет больше ни слова.

С улицы донесся приглушенный расстоянием шум кареты. И снова желание убежать охватило Марианну, ожесточенную новой встречей с отвратительным образчиком мужской породы. После всего случившегося что ей мешает надеть пальто, взять свой немудреный багаж и бежать на почтовую станцию? Она могла бы уехать в Брест… Никола, правда, вернулся в Англию, но м-м Легильвинек разве не будет рада ее появлению? Или же отправиться в Овернь на поиски неугомонной кузины, которая, может быть, радушно встретит ее?

Но, увы, это неосуществимо! Если м-ль д'Ассельна была под полицейским надзором, появление подозрительной беглой кузины стало бы причиной больших неприятностей. Что касается м-м Легильвинек, Марианна теперь вспомнила, что та собиралась оставить Рекувранс и переехать в Эннебон, куда ее больная дочь звала присматривать за детьми.

Другая идея пришла ей в голову: почему бы не направиться в Рим и там навести справки о крестном? Аббат Готье де Шазей не может, конечно, и представить себе, какие несчастья обрушились на его крестницу. Он считает, что она если и несчастливо, то безмятежно проводит время в своих владениях в сердце деревенской Англии. Безусловно, ее явное смятение заставит его помочь ей, но что подумает он в глубине души – справедливой, доброй, принципиальной – об этой Марианне, двойной убийце, поджигательнице, преследуемой полицией двух государств? При одной мысли, что он может с презрением отвернуться от нее, Марианна ужаснулась. Увы, делать нечего, приходится остаться… Хоть ненадолго, по крайней мере! Здесь все-таки была музыка и достойный г-н Госсек, который скоро придет давать первый урок и на которого она возлагала столько надежд. Господи, только бы и он не попытался обмануть ее тоже!

Внезапно нервы Марианны сдали. Она бросилась на кровать и залилась слезами. Плакала она долго и горестно, погрузившись в глубину залившей ее печали. Подумать только, что когда-то, читая знаменитые романы, которые она так любила тайком поглощать, она мечтала стать одной из тех фантастических героинь, преодолевавших без единой морщинки на платье, без единого сомнения в чистой душе худшие опасности и роковые события! Ее жизнь даже не была плохим романом! Это был форменный фарс, смешной и унизительный, медленное скольжение по грязи к пучине, которую она еще ясно не различала, но с ужасом предугадывала.

Мало-помалу рыдания стихли. Марианна немного успокоилась. Из глубины детских воспоминаний донесся басовитый голос старого Добса, научившего ее ездить верхом и владеть оружием. Однажды, когда она случайно упала в реку и вопила изо всех сил, он ей прокричал:

– Плывите, мисс Марианна! Плывите вместо того, чтобы глупо тратить силы на крик! Когда падают в воду, надо плыть.

Конечно, Добс тоже бросился ей на помощь, но и пробудившийся инстинкт помог. Она барахталась, как щенок. И в конце концов поплыла. Что ж, сегодняшняя ситуация напоминает ту. Только вода грязная, но надо по ней шлепать, пока не родятся спасительные движения, которые выведут ее в более чистое и безопасное течение.

Все же вечером она уложила в рапорт свой ультиматум Фуше. Через два дня, придя разжечь огонь, Флоке, не говоря ни слова и даже не взглянув на нее, положил на бюро конверт с большой печатью.

Внутри Марианна нашла записку без подписи: «Будьте спокойны, больше докучать вам не будут». Там же был листок бумаги, заставивший ее покраснеть до корней волос: чек Французского банка на пятьдесят наполеондоров.

Радость от сознания, что Флоке дали по рукам, омрачало ощущение стыда за эти деньги, нечестно добытые и дурно пахнущие. Первым побуждением Марианны было бросить в огонь злополучный билет. Но она передумала, вложила его в сумочку и оделась, чтобы сопровождать княгиню в церковь Св. Фомы Аквинского.

Совершенно не замечая, что каждый раз ее появление вызывало своеобразное замешательство, супруга бывшего епископа Отенского регулярно принимала участие в мессах и, добиваясь искупления грехов, щедро жертвовала на содержание церкви.

Сегодня был первый день Рождества. Г-жа де Талейран-Перигор проявила особую щедрость. Что касается Марианны, то прежде, чем покинуть храм, она незаметно опустила чек в кружку для пожертвования бедным. После чего с облегченным сердцем и улыбкой на губах, с мыслью, что нечистые деньги Фуше послужат в конце концов доброму делу, она направилась к своей хозяйке, которая задержалась на площади под обнаженными деревьями, с видимым удовлетворением выслушивая немного смущенные, но искренние изъявления благодарности молодого настоятеля принадлежащей доминиканцам церкви Св. Фомы Аквинского.

Глава IV Поздний посетитель

Ясное холодное утро в начале января. На обледенелых крышах и в замерзших придорожных канавах вспыхивают отблески лучей немощного солнца. Резкий воздух окрашивает в красный цвет носы пробегающих прохожих, вынужденных непрерывно подниматься и спускаться с тротуаров, перегороженных открытыми воротами.

На улице де ля Луа царит оживление. Экипажей, правда, немного: только три кареты около дверей портного Леруа и наемный фиакр у Северной гостиницы, его соседки, но мелкие торговцы проявляют невероятную активность. Какой-то мужчина гнусавым голосом предлагает хворост, связки которого он везет в тачке. За ним старуха в синем шерстяном платке тащит большое ведро, выкрикивая: «Крупный чернослив! Сладкий чернослив!» На противоположном тротуаре хорошенькая девушка в красно-желтом клетчатом платье взывает: «Жареные каштаны!», в то время как примостившийся рядом с нею маленький точильщик точит ножи ожидающему с недовольной миной слуге.

Выйдя от Леруа, Марианна остановилась, чтобы подышать свежим воздухом. В салонах знаменитого портного, где ни на минуту не затихало оживление, было очень душно. К тому же ей пришлась по сердцу пестрая бодрящая атмосфера парижских улиц с их бесчисленными прохожими, богатыми и бедными, с сотнями мелких ремесленников, демонстрировавших на месте свое искусство. Она улыбнулась проходившему, насвистывая, со своим сундуком маленькому трубочисту, и тот сразу засвистал громко, даже восторженно, бесцеремонно разглядывая девушку.

В то время как сопровождавшая Марианну камеристка Фанни передавала кучеру их кареты большую розовую картонку, Марианна вынула из ридикюля список поручений, которым ее снабдила г-жа де Талейран. Итак, она уже побывала у м-м Бонжур за набором набитого цветами тюля, у сапожника Жака, у ювелира Нито, чтобы заменить в наручном украшении два камня на гигантскую бирюзу, особенно любимую княгиней, затем у Леруа, посмотреть, как идут дела с бальным нарядом, в котором княгиня должна быть 18-го у маршала Бертье, князя Невшательского. Она с удовлетворением отметила, что ей осталось посетить только «У Королевы Испании», чтобы поторопить с окончанием горностаевого палантина, который ее хозяйка с нетерпением ждала, и, наконец, почтамт – отправить письмо.

Марианна улыбнулась, вспомнив, с каким таинственным видом м-м де Талейран передала ей это сильно надушенное, но без обратного адреса письмо, которое отправится по трудным дорогам Франции к подножию Юрских гор, чтобы немного утешить в изгнании красавца герцога де Сан Карлоса, виновного в нашумевшем приключении с хозяйкой замка де Валенсей, где он гостил. Марианну позабавило и даже немного растрогало, что она стала вестницей любви. Прежде всего, это было доказательством доверия, которое княгиня питала к ней.

Сложив листок, Марианна хотела подняться в карету, где уже ждала Фанни, а кучер держал дверцу открытой, когда почувствовала легкое прикосновение к руке и услышала веселый голос:

– Привет, мамзель! Вы меня узнаете?

– Конечно! Вы Гракх-Ганнибал Пьош. Верно?

– Верно, – с восхищенным видом сказал мальчик. – Счастлив снова увидеть вас, мамзель!

Марианна не могла удержаться от смеха при виде ладной фигурки, торчащей из-под синей каскетки рыжей шевелюры и большого красного зонтика юного рассыльного. Ведь это он первый встретил ее в Париже, и она ощутила радость при его появлении. Видя, что она смеется, Гракх-Ганнибал не заставил себя ждать, и какое-то время они, к величайшему изумлению кучера, смеясь, разглядывали друг друга.

– А что вы тут делаете? – спросила Марианна.

– Что? Как видите – работаю. Я было засомневался, прежде чем к вам подойти. У вас роскошная карета, да и одеты вы так шикарно!

Его взгляд задержался на темно-зеленой бархатной душегрейке, подбитой и отороченной светлым мехом, и шляпке в виде конфедератки, обшитой золотым галуном.

– Только, – понизив голос, закончил он, – с вами надо было обязательно поговорить.

В глазах Гракха-Ганнибала промелькнуло что-то, убедившее Марианну, что дело серьезное, и она увлекла его от кареты в тень дверей Леруа.

– Так в чем дело?

Мальчик огляделся по сторонам, особенно всматриваясь в то место, где улица сходилась с бульваром.

– Вы видите тот гроб, что стоит на углу перед магазином Птит-Жаннет?

– Гроб?

– О, господи, да фиакр же! Видите его?

– Конечно! Ну и что!

– В нем сидит субчик, который следит за вами с самого утра! Не знаю, как выглядит его рожа, я видел только, что воротник у него поднят до ушей, а шляпа надвинута на нос.

– Он следил за мною? Вы уверены? – спросила Марианна, чувствуя неприятную слабость. – Почему вы так думаете?

– Тьфу, да ведь я тоже следую за вами с самого утра. Я узнал вас, когда вы входили к толстухе Бонжур, торговке тюлем и кружевами. Я поджидал вас… только не смел заговорить. Тогда я отправился за вами. Я хотел узнать, где вы живете, – добавил он, так густо покраснев, что Марианна, несмотря на беспокойство, не могла удержаться от улыбки. – И я погнался за вашими лошадьми. Ха, не подумайте, что мне пришлось здорово бежать! На парижских улицах задержек хватает… Мы были вместе у Жака, затем у Нито и, наконец, здесь. При этом я засек черный гроб, который приклеился к вашей… в общем сзади!

– Но вы… а вас он не заметил?

Гракх-Ганнибал пожал плечами.

– Кто ж обращает внимание на рассыльного? Сколько их в Париже, вы знаете? И все на одно лицо. А что до этого типа в гробу, если мне не верите, можете сами легко убедиться.

– Как?

– У вас еще есть дела или вы уже возвращаетесь?

– Мне надо к «У Королевы Испании» и на почтамт. А затем домой.

– Тогда вам нетрудно будет получше понаблюдать. С такими глазищами, как у вас, все заметишь! – заключил он, покраснев еще гуще, чем в первый раз. – Впрочем, я по-прежнему буду вас эскортировать. Только если вы соизволите сообщить мне, где вы живете. Потому что, если это Отей или Вожирар…

Марианна поняла по его красноречивой мимике, что в таком случае его ноги требуют снисхождения.

– Я живу на рю де Варенн у князя де Талейрана.

– У князя де… Ого! Теперь меня не удивляет, что за вами следят! У Хромого Дьявола всегда творят темные делишки! Тогда это может быть ищейка Фуше!.. Скажите, – с обеспокоенным видом спросил он, – вы, по крайней мере, хоть не родня ему?

– Вы имеете в виду родство с дьяволом? Нет, успокойтесь. Я только лектриса княгини.

– Так-то оно лучше, но тогда я не пойму, почему вы заинтересовали министра полиции?

Марианна понимала еще меньше, ибо она хотя и неохотно, но регулярно каждое утро передавала с лакеем Флоке очередной рапорт. Тем более надо было убедиться в справедливости наблюдений рассыльного.

– Я последую вашему совету, – сказала она ему, – и присмотрюсь, действительно ли из этой кареты наблюдают за мной. В любом случае благодарю за предупреждение. Вы придете как-нибудь повидаться со мною?

– У князя? И думать нечего! В таком доме я дальше привратника не пролезу. Однако отправляйтесь! Если уж прижмет, я знаю, как вас найти. Только скажите ваше имя на случай, если мне надо будет вам что-нибудь передать. Я умею писать, вы знаете? – добавил он с гордостью.

– Великолепно! Меня зовут мадемуазель Малерусс!

На лице мальчика ясно можно было прочитать разочарование.

– И все? Из всех неподходящих имен это – самое неподходящее! Вы бы свободно потянули на Конде или Монморанси! Ладно, это дело наживное! До скорого, мамзель!

И Гракх-Ганнибал, надвинув каскетку на рыжие волосы, с зонтиком под мышкой и руками в карманах, насвистывая, удалился, оставляя Марианну немного не в себе от услышанного. Медленно возвращаясь назад, она посматривала на стоявшую перед Птит-Жаннет карету. Тот, кто сидел в ней, не мог видеть ее разговаривающей с рассыльным в углублении двери. Он мог предположить, что она вошла к Леруа, забыв там что-нибудь, а мальчик позвал ее туда. Как ни в чем не бывало она поднялась в карету и, пока Фанни укутывала ей ноги меховой полостью, бросила кучеру Ламберу:

– А теперь к «У Королевы Испании».

– Слушаюсь, мадемуазель!

Элегантная двухместная карета, запряженная великолепными ирландскими рысаками, проехала мимо стоящего фиакра, в глубине которого Марианна заметила неопределенную темную фигуру, повернула на углу у кафе Данжес и углубилась под деревья Итальянского бульвара. Марианна немного выждала, затем обернулась как раз вовремя, чтобы увидеть выезжающий на бульвар черный фиакр.

Когда карета остановилась возле знаменитого мехового магазина, Марианна снова оглянулась и увидела фиакр, пристраивающийся позади большой повозки меховщика. Она еще заметила своего преследователя у почтамта, и, когда ее упряжка прибыла наконец на рю де Варенн, черный фиакр по-прежнему находился в поле ее зрения.

«Не нравится мне это, – подумала Марианна в то время, пока Жорис – портье особняка – открывал ворота перед лошадьми. – Кто эти люди и почему они следят за мной?»

У нее не было другого способа узнать это, кроме сообщения о происшедшем в очередном рапорте. Если слежка велась с благословения Фуше, он ничего не предпримет, если же человек в черном фиакре не из его людей, он, безусловно, даст Звезде какие-нибудь указания.

Немного успокоенная таким решением, Марианна вышла из кареты и, предоставив Фанни заниматься пакетами, вошла в просторный вестибюль и направилась к мраморной лестнице, чтобы пойти сделать отчет о своей утренней прогулке.

Она торопилась, потому что через несколько минут должен был прийти на очередной урок г-н Госсек. Эти уроки постепенно стали главным содержанием ее жизни. Она зажгла своим энтузиазмом и престарелого мэтра и прилагала максимум усилий, чтобы поскорее добиться свободы.

Но едва она ступила на первую ступеньку, как Куртиад – камердинер князя – остановил ее.

– Его светлейшее сиятельство ожидает мадемуазель в своем кабинете, – сказал он ей никогда не изменявшим ему размеренным тоном, являвшимся неотъемлемой частью образцового слуги, каковым являлся Куртиад.

После почти тридцатилетней службы у князя он стал кое в чем походить на него, позаимствовав даже его некоторые невинные причуды. В доме Куртиад занимался только особой князя и среди других слуг, которые побаивались, но и уважали его, был облечен властью, подобно серому кардиналу.

Поэтому мнимая м-ль Малерусс посмотрела на него настороженно.

– Его сиятельство? Вы хотите сказать… князь?

– Его светлейшее сиятельство! – с нажимом повторил Куртиад, кланяясь и слегка поджав губы, что означало осуждение подобного неуважения. – Они изволили поручить мне передать мадемуазель, что они ждут ее, когда она вернется. Прошу мадемуазель следовать за мной.

Подавив движение недовольства при мысли об уроке пения, Марианна пошла за слугой до дверей кабинета, знакомого ей значительно лучше, чем Талейран мог предполагать. Куртиад осторожно постучал, вошел и доложил:

– Мадемуазель Малерусс, монсеньор.

– Пусть войдет, Куртиад! А вы отправляйтесь предупредить мадам де Перигор, что я буду иметь честь приветствовать ее около пяти часов, э?

При появлении девушки сидевший за рабочим столом Талейран встал для короткого приветствия, затем снова опустился, знаком приглашая гостью располагаться. Верный своей привычке, он был одет в черное, а сверкавший на его фраке орден Св. Георгия напомнил Марианне, что он сегодня завтракал со старым князем Куракиным, русским послом. На углу стола, в старинной алебастровой вазе, раскрывали свои лепестки восхитительные темно-красные, почти черные розы, не издававшие, однако, никакого запаха. А в комнате ощущался легкий аромат вербены, так любимой Талейраном. Луч солнца оживлял обстановку, лишая ее обычной строгости и делая более мягкой и интимной.

Присев на краешек стула, Марианна едва смела дышать в тишине, нарушаемой только легким поскрипыванием пера князя по бумаге. Когда письмо было закончено, Талейран небрежно бросил перо и поднял бесцветные глаза на девушку. Выражение их было холодным и загадочным, и Марианна, неизвестно почему, ощутила беспокойство.

– Похоже, что госпожа графиня де Перигор питает к вам большое доверие, мадемуазель Малерусс. Немалый успех, вы знаете? Каким волшебством вы воспользовались, чтобы выиграть подобную баталию – иначе это и не назовешь. Госпожа де Перигор слишком молода, чтобы быть двуличной. Может быть, ваш голос?

– Возможно, монсеньор, но я так не думаю. Просто я говорю по-немецки. Госпожа графиня чувствительна не к моему голосу, а к звукам родной речи.

– Охотно верю. Мне кажется, вы знаете многие языки?

– Четыре, монсеньор, не считая французского.

– Черт возьми! Там знают толк в науках… в Бретани! Никогда не подумал бы. Впрочем, это побуждает меня предложить вам, если вы согласитесь, место временного секретаря. Вы могли бы быть мне полезной для перевода некоторых писем, а княгиня охотно одолжит вас мне.

Предложение оказалось совершенно неожиданным. Марианна почувствовала, как волна крови залила ее щеки. То, что предлагал ей Талейран, было невозможным. Если бы она стала его секретарем, Фуше немедленно узнал бы об этом и, осчастливленный подобной удачей, тут же потребовал бы более подробные и интересные донесения. Однако Марианна действительно ни за какую цену не хотела выходить за рамки светских сплетен и описания незначительных мелочей в доме, где она нашла приют. Фуше довольствовался этим, пусть бы так было и дальше. Если же она будет допущена к корреспонденции князя, он потребует большего. И тогда Марианна вынужденно станет тем, чем она не хотела и не собиралась быть: настоящей шпионкой. Она встала.

– Монсеньор, – сказала она, – я благодарна за честь, оказанную мне вашим сиятельством, но не могу согласиться.

– Каковы причины? – сухо спросил Талейран.

– Я просто чувствую себя неспособной. Ваше сиятельство – государственный деятель, дипломат. Я приехала из моей провинции и совершенно не в состоянии заниматься почтой подобной важности. Кроме того, мой почерк…

– А по-моему, вы пишете прекрасно. Хотя бы судя по этому, э?

Он взял из ящика несколько листов бумаги, и Марианна с ужасом увидела, что в его руке подрагивает ее рапорт, который она утром передала Флоке. Девушка поняла, что она погибла. На мгновение стены и мебель поплыли у нее перед глазами, и Марианне показалось, что все рушится, а бронзовая люстра падает ей на голову. Но она была слишком здравомыслящей, чтобы сломаться на этом. Ее бойцовский характер заставлял сопротивляться любому противнику. Ценой усилия, заставившего ее побледнеть, ей все же удалось ничем не проявить нахлынувший на нее отчаянный страх. Она сделала реверанс, затем, повернувшись, направилась к двери.

– В таком случае, – сказала она спокойно, – мне нечего здесь больше делать. Честь имею, ваше светлейшее сиятельство!

Талейран за долгие годы привык ко всевозможным видам женской реакции. Но эта его поразила.

– Позвольте… а куда вы идете?

– Уложить вещи, – холодно ответила Марианна. – Затем я постараюсь исчезнуть, прежде чем ваше сиятельство отомстит мне.

Талейран не смог удержаться от смеха.

– Бог мой! О какой мести может быть речь? Я даже не могу попросить моего друга Фуше арестовать вас, ибо это он вас послал. И мне трудно представить себя уничтожающим вас в тишине этого кабинета или получить вселенную свидетельницей ужасного надругательства над вашей невинной душой! Лучше вернитесь, сядьте и слушайте меня.

Марианна неохотно подчинилась. Устремленные на нее бесцветные глаза князя угнетали ее. Ей казалось, что их насмешливая настойчивость пронизывает не только ее одежду, но и кожу, обнажая ее тело и душу. Она также немного побаивалась того, что последует. Но когда она села, Талейран улыбнулся ей.

– Дорогое дитя, – начал он, – я знаю нашего министра полиции и его методы достаточно давно, чтобы привыкнуть быть настороже. Долгие годы мы ненавидели друг друга, и наша нынешняя… взаимная привязанность значительно свежей, но в то же время она таит и обоюдную заинтересованность, которая невольно вызывает сомнения. Вы считаете, что некая девица Малерусс… вас в самом деле зовут Малерусс?

– Нет, – с раздражением бросила Марианна, – но дальнейшие расспросы ни к чему не приведут. Я не замараю мое подлинное имя, открыв его вам при подобных обстоятельствах. Можете делать со мной все, что хотите!

– Заманчиво звучит, э! Ну что ж! Вы доставили мне большое удовольствие, продемонстрировав, что я не ошибся в своем предположении. Что касается вашего настоящего имени – оно меня не волнует. Вы, безусловно, незаконно прибывшая эмигрантка, вынужденная согласиться на… протекцию с интересом нашего дорогого Фуше. Он искусен в шантаже такого рода… Итак, храните вашу тайну. Придет день, когда вы сами ее откроете. Как же теперь быть с вами?

Талейран встал и начал медленно ходить взад-вперед по комнате. Марианна опустила глаза на свой ридикюль, чтобы не видеть высокую черную фигуру, раз за разом пересекавшую солнечный луч. Через равные промежутки времени фигура исчезала. Тогда у Марианны появлялось острое ощущение давящего на нее взгляда. И ей приходилось делать усилия, чтобы обуздать нервозность. Чего он ждал? Чего хотел от нее? Почему он молчал?

Вдруг она услышала, как он остановился позади нее. На своем плече она ощутила тяжесть его руки, нежной и вместе с тем властной.

– Я думаю, – сказал он наконец, – что мы вернемся к нашему проекту. Вы мне окажете ценную помощь в некоторых работах. Что касается того, о чем просил вас господин герцог Отрантский, – ладно, будем продолжать, словно ничего не произошло.

Марианна вздрогнула.

– Как? Вы… я хочу сказать: ваше сиятельство хочет, чтобы я продолжала?

– Естественно! Конечно, вы будете их показывать мне, прежде чем передать Флоке. Мне льстит, что наверху хотят подробно знать, что творится в моем доме. Это значит, что Император еще интересуется мною, раз он думает обо мне… Я надеюсь, что отныне ваши донесения станут более объемистыми. Однако…

Рука на плече Марианны незаметно стала тяжелой, как угроза. Но это длилось какое-то мгновение. Она снова стала нежной и, пройдясь по шее девушки, застыла на затылке.

Марианна затаила дыхание.

– Однако, я вам, быть может, предложу оказать услугу… другого порядка!

Порывистым движением Марианна сбросила ласкавшую ее руку и, краснея от гнева, стала перед лицом князя. Она поняла, чего он хотел добиться от нее, какого рода услуг ожидал, без сомнения, взамен молчания и обещанной безнаказанности. Шантаж… еще похлеще, чем у Фуше.

– Не рассчитывайте на подобные услуги от меня! – разъяренно вскричала она. – Я шпионила за вами, согласна, хотя в моих рапортах были только не заслуживающие внимания пустяки! Но не в вашей постели обрету я свободу!

Талейран сделал гримасу и расхохотался.

– Похоже, как говорит княгиня, что вы теряете уважение в глазах? Фу, мадемуазель Малерусс! Вот это мысли и слова, достойные вашего фальшивого имени! Я только хотел вас попросить иногда спеть для меня и моих друзей, здесь или где-нибудь в другом месте.

– Ах! Только это…

– Это? Конечно! Ничего больше! Вы очаровательны, дорогая Марианна, – вы позволите называть вас этим восхитительным именем, которое так вам подходит, – но я никогда не ценил любовь женщины, сдавшейся перед чем-нибудь другим, кроме своего желания. Любовь – это музыка, невыразимый аккорд, а тело – только инструмент, несомненно, превосходнейший из всех!.. Достаточно одному из двоих не попасть в унисон, и вместо романса послышится скрип. Я питаю ужас к фальшивым нотам… так же как и вы!

– Пусть… ваше сиятельство простит меня, – пробормотала невероятно смущенная Марианна. – Я вела себя как дурочка и прошу извинить за это. Естественно, я буду счастлива сделать приятное вашему сиятельству!

– В добрый час! И в знак нашего примирения и согласия протяните мне руку. Я пожму ее по примеру наших друзей-американцев, как это делается между людьми, нашедшими взаимопонимание и скрепляющими договор. Мне нравятся американские обычаи, хотя они часто слишком прямолинейны для нашего вкуса, но все равно хороши.

Его улыбка была обезоруживающей. Марианна от чистого сердца вернула ее ему, застенчиво опустив дрожащие пальцы в руку князя, который их быстро пожал.

– Я позову вас завтра утром, если вы не будете нужны княгине.

– К услугам вашего сиятельства.

Короткий реверанс, и Марианна оказалась в галерее, немного изумленная, немного взволнованная, но с чувством невыразимого облегчения. Она слишком долго держала себя в узде, в ней накопилось слишком много злобы к Фуше, чтобы она могла удержаться от внешних проявлений радости по поводу перемены ситуации. Тем более она не могла избавиться от ощущения большей симпатии к аристократичному Талейрану, чем к хитрому, циничному Фуше. Ее кошмар закончился. Она больше не шпионка. Она могла спокойно предаваться уютной, богатой жизни, которую нашла здесь, посвящая себя главным образом музыке, ожидая, пока Госсек устроит наконец ее дебют певицы.

Она слишком опоздала на урок. Госсек уже ушел. Но Марианна была так счастлива, что это ее почти не огорчило. Поднимаясь к себе в комнату, она напевала песенку, как вдруг ей вспомнился черный фиакр, следовавший за нею все утро. Ей захотелось проверить, там ли он еще. Спустившись по лестнице, по которой она только что поднималась, Марианна пересекла вестибюль, вышла во двор и направилась к калитке у главного входа, торжественно замкнутого амфитеатром двойных ионических колонн. Марианна отворила ее, выскользнула наружу, дошла до конца стены, и владевшая ею радость слегка померкла. Черный фиакр стоял за углом.

Он стоял там же и когда после полудня Марианна с княгиней и маленькой Шарлоттой поехали на прогулку по новой набережной, построенной над Сеной имперской администрацией.

Что-то изменилось. Марианна заметила это в тот же вечер, когда, вернувшись с прогулки, г-жа де Талейран бросилась с усталым вздохом в кресло и заявила:

– Мы принимаем сегодня вечером, как вы знаете, малютка, но я слишком устала, чтобы спуститься вниз. Я останусь у себя…

– Но что скажет его сиятельство, если госпожа княгиня не появится на приеме?

Сиятельная дама меланхолично улыбнулась:

– А ничего! Его сиятельство превосходно обойдется без меня. Я даже могу утверждать, что он будет… вполне удовлетворен.

Марианна почувствовала внезапный прилив сострадания к ней. Впервые она услышала в голосе княгини горечь, а ведь с тех пор, как она попала в дом, девушка каждый день замечала, какую ничтожную, чисто декоративную роль исполняла та в обители ее супруга. Талейран обращался с женой учтиво, но не больше. Он интересовался ее здоровьем и другими обычными делами повседневной жизни. Все остальное он приберегал для многочисленных женщин, постоянно окружавших его шуршащим, благоухающим эскадроном… Г-жа де Талейран, похоже, довольно хорошо приспособилась к такому положению вещей. Поэтому ее сегодняшняя меланхолия удивила Марианну. Не было ли обычное безразличие просто маской, скрывающей болезненную рану? Она еще больше удивилась, когда княгиня добавила, что обойдется этим вечером без нее и что она должна приготовиться к появлению в салоне после обеда.

– Без госпожи княгини?

– Да, без меня. Князь пожелал, чтобы вы спели. Сегодня вечером будет выступать знаменитый чешский пианист Душек в ансамбле с арфистом Нидерманом и скрипачом Либоном. Вы дополните концерт.

Перспектива выступать с таким блестящим трио не особенно обрадовала Марианну. Она еще не была достаточно уверена в своем голосе и таланте, несмотря на ежедневные уроки Госсека и его горячее одобрение. Вместе с тем выступление на таком представительном приеме могло быть для нее очень важным. Единственное, что ей нужно было сделать, это предупредить Госсека, чтобы вместе выбрать репертуар. В любом случае ей было ясно, что приказ пришел сверху и не может быть речи об отказе. Начало действовать соглашение, заключенное между нею и Талейраном. Оставалось только подчиниться, даже если в глубине сердца она нашла, что князь действительно не терял времени, чтобы использовать ее.

Около 11 часов вечера Марианна вышла из комнаты, чтобы направиться в большой зал. Было время, когда съезжались приглашенные, отсутствовавшие на обеде, и когда начинался официальный прием. Уже несколько минут, как со двора и с улицы стали доноситься шум карет, звон мундштуков, оклики кучеров и лакеев. Этот шум заглушал пение скрипок, доносившееся снизу.

Проходя мимо высокого зеркала, Марианна улыбнулась и остановилась. Несмотря на то что этот вечер не вызывал у нее особенного энтузиазма, она чувствовала себя в своей тарелке. Платье фисташкового цвета сидело как влитое, только очень глубокое декольте с пучком фиалок в ложбинке немного смущало ее. Едва не на грани благопристойности, оно почти полностью открывало грудь, позволяя видеть ее нежные очертания и золотистую кожу. В руках, затянутых в длинные лиловые митенки, Марианна держала ноты романса, который она сейчас будет петь, в высоком шиньоне из блестящих локонов, увенчивавшем ее голову, фиалки переплетались с зелеными лентами. Одетая таким образом, Марианна признала себя красивой. Это открытие она сделала в Париже: у Леруа и в этом утонченном доме, где ее красота расцвела. До сих пор она не сознавала этого, хотя и видела, что возбуждает желание у мужчин. Но теперь она была уверена!.. Может быть, потому, что такой человек, как Талейран, сказал ей это! Он научил ее, так сказать, присмотреться к себе, и это новое удовольствие ей еще не надоело.

Она немного постояла перед зеркалом, упиваясь сияющим в нежном свете свечей отражением. Зеленые глаза сверкали, влажные губы блестели, но внезапно Марианна вздохнула. Как она была бы счастлива, если бы в прошлом году выглядела такой красивой. Может быть, тогда Франсис полюбил бы ее, а не ее богатство. Может быть, они познали бы подлинное счастье! Но Франсис мертв, и это блистательное отражение – только призрак Марианны д'Ассельна, проскользнувший в чужую душу, чье тело в полном цвету уже стало телом женщины с пустотой в сердце. Тем не менее надо было бы любить и быть любимой, открывать влюбленным взглядам мужчин эту бесполезную красоту!

Марианна увидела в зеркале, как приоткрылись ее губы, имитируя поцелуй, и она закрыла глаза, охваченная невыразимым томлением. Но тут же, вскрикнув, открыла их. Чьи-то руки схватили ее сзади, а к затылку приник жадный горячий рот. В зеркале она увидела себя пленницей неизвестных дрожащих рук и темноволосой завитой головы, прятавшейся у нее за спиной. Она боролась решительно, со сжатыми губами, чтобы не закричать, и в конце концов разорвала объятие и дала обидчику такого мощного тумака, что он сделал бы честь любому мяснику с Центрального рынка. Дерзкий незнакомец отлетел к железной кованой балюстраде лестницы и растянулся на полу. Только теперь Марианна узнала в нем г-на Феркока, воспитателя Шарлотты.

– Как? Это вы? Что на вас нашло? Уж не тронулись ли вы умом?

– Я думаю… ох! После этого все возможно! Я потерял голову, а также мои очки! Боже! Вы их не заметили?.. Я вижу вместо вас какой-то зеленый туман. О, какой я все-таки неловкий!

– Вам только и осталось сожалеть об этом! – одобрила Марианна, чувствуя невероятное желание расхохотаться.

С прищуренными глазами и хлопавшими по воздуху руками он вызывал смех, а не беспокойство, и казался совершенно оглушенным и безобидным.

У золоченого основания консоли Марианна заметила блестевшие очки. Она подобрала их, убедилась, что они не разбились при падении, и оседлала ими нос воспитателя, участливо спрашивая:

– А как теперь? Вы видите лучше?

– О да!.. О, благодарю! Как вы добры, как вы…

– Как я глупа, хотите вы сказать? Я ответила добром на зло, мой дорогой господин! Не изволите ли вы объяснить, что означает это нападение?

Вместе с очками к Феркоку вернулись одновременно и его уверенность и смущение. Он ссутулился и опустил голову.

– Прошу прощения, мадемуазель Малерусс. Как уже было сказано, я потерял голову. Вы смотрели на себя в этом зеркале и были такой прекрасной, такой сияющей, такой похожей на ту, что я вижу в сновидениях…

– Вы видите меня во сне? – спросила она с невольным кокетством.

– Часто, но недостаточно для меня! Я хотел бы видеть вас каждую ночь, ибо ночью вы благосклонны ко мне, вы приходите и… я позволяю себе такие вещи… во сне! Я подумал, что сон продолжается…

В его голосе было столько тепла и страсти, что обезоруженная Марианна улыбнулась ему. Если бы не постоянно приниженный, робкий вид, его можно было бы назвать симпатичным! За маленькими стеклами очков красивые глаза, такие покорные. Слишком покорные! Глаза верного пса, но не любовника! Все глаза, склонявшиеся к ней, были властными, требовательными. Франсис обладал ледяным взглядом, Жан Ледрю – свирепым, тот наглый американец, который думал купить ее, – взглядом хищной птицы. Ни у кого из них не было таких ласковых глаз, отяжелевших от невысказанной нежности, перед которой слегка смягчилась ее недоверчивость к мужчинам.

Он робко спросил:

– Вы прощаете меня? Вы не сердитесь на меня?

– Да нет же, я не сержусь! Ведь вы не виноваты, что любите меня.

Это был не вопрос, а утверждение. Этот славный малый любил ее, она не сомневалась. Он не смотрел бы на нее так, если бы хотел только обладать ею. Это было новое ощущение, довольно освежающее. К тому же в ответ на ее слова глаза молодого человека заблестели.

– О, вы все поняли? Вы знаете, что я люблю вас?

– Не трудно догадаться! Но я узнала об этом только сейчас.

– А… а вы? Может быть, когда-нибудь…

– Вы хотите знать, не полюблю ли я вас когда-нибудь?

Улыбка Марианны стала печальной.

– Вы думаете, я могу сказать подобную вещь? Вы хороший, и я надеюсь, что мы сможем стать друзьями. Но любовь!.. Я даже не знаю, способна ли я еще любить.

Очень тихо он спросил:

– Вы уже любили?

– Да. И с тех пор в моей жизни только скорбь и сожаление. Так что будьте добры: никогда не говорите мне о любви.

– А он? – прорычал с внезапной яростью Феркок. – Он никогда не говорит вам о любви?

– Он?.. Кто он?

– Князь! Я близорукий, но с очками вижу хорошо. Я видел, как он на вас смотрит своими холодными глазами, глазами змеи.

Марианна подошла к воспитателю и ласково погладила его по щеке.

– Они не такие уж пылкие, глаза змеи, как мне кажется! Не говорите глупости, друг мой. Взгляды князя ничего не значат, а для меня еще меньше, чем для других.

– Однако мне кажется, что вас прислали скорее для него, чем для княгини.

Рука Марианны бессильно упала на зашелестевший тюль платья. Вот так, снова она позволила поймать себя! Но теперь ее ввела в заблуждение наивность этого юноши. Может быть, потому, что она сама мучилась подозрениями касательно задних мыслей Фуше в отношении ее. Она понимала, что, кроме графини де Перигор, которая знала приблизительную правду, все видевшие ее в этом доме и более-менее знакомые с его хозяином не сомневались в том, что днем она, возможно, занята с княгиней, а уж ночи должны принадлежать князю. И ей надоело, даже больше чем надоело всегда быть той, кем она в действительности не являлась. Это невыносимо, в конце концов! И этот не лучше других!

Обеспокоенный ее молчанием, Феркок хотел продолжить разговор. Но она жестом остановила его.

– Нет! Больше ничего не говорите. Мне надо спуститься вниз, и времени у меня нет. Знайте только одно: что бы вы ни думали, я здесь не ради князя. Доброй ночи, господин Феркок!

Он попытался еще задержать ее.

– Мадемуазель… еще минутку. Если я вас обидел…

Но Марианна уже не слышала его. Момент неожиданной близости прошел. Нагнувшись через перила, он наблюдал, как она скользила по лестнице, стремительная и легкая, как радужная тень, не понимая, что сердитая больше на самое себя, чем на него, Марианна убегала от того образа, в котором ее хотели представить, и от своей собственной слабости. Эта неожиданная любовь могла быть приятной и безмятежной. Зачем же он растоптал ее свежесть оскорбительным подозрением? Неудачник?.. Неужели мужчины делятся только на три категории: циники, грубияны и неудачники? Неужели никогда не встретить того, кто будет совсем другим?

Затянутый в белое лакей отворил перед нею вделанную в панель большого зала дверь, избавлявшую от необходимости проходить через парадный двойной вход. Волна света, тепла, аромата духов и музыки ударила в лицо девушке. Под бесчисленными свечами гигантских хрустальных люстр, украшенный большими букетами тюльпанов цвета зари, привезенных ранним утром из Валенсейских оранжерей, зал сиял во всем своем блеске. Шум веселых разговоров, подчинявшихся ритму небрежных взмахов вееров, и шорох шелковых шлейфов по коврам наполняли его, заглушая невидимые скрипки. Платья и бриллианты сверкали. На фоне белой формы русских или австрийцев, подтверждавшей европейское гостеприимство князя, Марианне бросился в глаза расшитый золотом красный мундир маршала Империи, и она узнала львиную голову Нея, герцога Эльшингенского. Она также увидела полулежавшую в шезлонге герцогиню Курляндскую в розовом тюрбане с эгретами и сидящую перед высокой, худой женщиной, – болтливой графиней Кильманзег, – Доротею де Перигор, сделавшую ей дружеский призывный знак. И, наконец, прямо перед собой – Талейрана, наблюдавшего за ее приходом. Ее взгляд, привлеченный вначале князем, величественным и мрачным в черном фраке, увешанном иностранными орденами, незаметно перешел к другой темной фигуре, еще более высокой, стоявшей рядом и, похоже, помогавшей князю принимать гостей.

Мужчина внимательно вглядывался в нее. У него было худое лицо с профилем ястреба, смуглая кожа, сверкающие синие глаза… Кровь забилась в висках Марианны, во рту пересохло. Пальцы впились в свиток с нотами. Она узнала Язона Бофора.

Первой реакцией Марианны было – бежать со всех ног, но здравый смысл пробился сквозь охвативший ее ужас и одержал верх. Она не имела права бежать. Это было бы возможно, если бы ни Бофор, ни князь не заметили ее, но оба они пристально смотрели на девушку. Необходимо остаться.

Чувствуя, что она не может и шагу ступить в их сторону, Марианна свернула к графине де Перигор, продолжавшей подзывать ее. Ей настоятельно требовалась передышка, чтобы немного собраться с мыслями. Юная Доротея встретила ее с излишне горячей симпатией, возможно, желая этим удивить окружающих.

– Присаживайтесь к нам, Марианна, мы как раз перемываем косточки всем, кто попадет нам на зубок. Это очень забавно!

Марианна вымученно улыбнулась и машинально сказала, думая о другом:

– Не дай бог, мадам, стать вашей мишенью! А о ком речь?

– Об Императоре, конечно. Ходят все более упорные слухи, что он женится на эрцгерцогине. Он уже якобы занят учреждением нового Двора, и мне предназначено место придворной дамы. Что вы об этом думаете?

– Что ваше происхождение, госпожа графиня, позволяет вам занять самую высокую должность! А вам она нравится?

«Боже! Как мучителен этот пустой разговор! Но надо за любую цену выиграть время, чтобы найти выход!»

Доротея де Перигор громко, еще по-детски, расхохоталась, но тут же оборвала смех.

– Откровенно говоря, нет! Конечно, я не вижу никаких препятствий службе одной из Габсбургов, даже если она настолько глупа, чтобы выйти замуж за Людоеда, но у меня нет ни малейшего желания жить в ближайшем окружении Наполеона. Достаточно уже этих ужасных вечеров в Тюильри, от которых нельзя избавиться.

Графиня Кильманзег, терпеливо слушавшая до сих пор, сочла, без сомнения, что ее юная подруга слишком старается ради простой лектрисы и что пора ей снова завладеть вниманием.

– Знаете ли вы, что он ответил на днях мадам де Монморанси?.. Надо признать, это было довольно забавно.

– Бог мой, нет! Расскажите!

– Как известно, Император хотел дать Монморанси титул графа. И его жена, не удовлетворенная таким возвышением, слишком, по ее мнению, ничтожным для славы их рода, возразила: «Сир, мы являемся первыми баронами христианства». Император засмеялся и ответил ей: «Я знаю, сударыня, но не нахожу вас достаточно хорошей христианкой для этого!»

– Он умеет шутить, когда хочет, – задумчиво заметила Доротея. – Тем не менее я без особого удовольствия поступлю на службу к его супруге. К счастью, ее пока еще нет.

Сердце Марианны тоскливо сжималось, и слова почти не доходили до ее сознания. Она едва слушала, и мадам Кильманзег победила. Доротея де Перигор снова повернулась к ней.

Впрочем, две подошедшие дамы отвлекли внимание, и, предоставленная самой себе, Марианна смогла попытаться обдумать создавшуюся ситуацию. Она не смела и глянуть в ту сторону, где она видела американца, настолько страшилась того, что могло последовать. В том, что Талейрану станет известно имя, не было ничего катастрофического, ибо он уже знал, что она нелегально приехавшая эмигрантка, но он также узнает, что она убийца, и, воскрешая в памяти услышанные в вечернем тумане на плимутском Барбикене слова, Марианна едва не теряла сознание. Она и сейчас ясно слышала их: «…долго это не протянется. Виселица уже ждет ее… в Лондоне…», и ее охватила такая же дрожь, как и тогда. Она думала, что уже избавилась от так долго мучившего ее страха, и вот он вернулся. Этот Бофор ненавидел ее. Она не захотела подчиниться его капризу после того, как он завладел ее состоянием, она с отвращением выгнала его, и он, безусловно, намеревается отомстить, отдав ее в руки палача.

И вдруг роскошная обстановка, элегантная толпа, музыка, – все поплыло перед глазами, и Марианна ощутила холод, словно она каким-то чудом попала наружу, под начавший падать снег. Глаза ее наполнились слезами. Все оказалось бесполезным. Она тщетно боролась, чтобы избавиться от той ужасной ночи, которая исковеркала ее жизнь, и вот она безжалостно и неумолимо настигла ее. Лелеемая мечта – отдаться пению и жить только для себя – уничтожена, когда цель была так близка. Подумать только, какие надежды она возлагала на этот вечер! И это мужчина, снова мужчина, стал вестником несчастья! Что же ей теперь делать? Броситься к ногам Талейрана, рассказать все, абсолютно все и умолять помочь ей остаться во Франции? Вспомнив, какой эффект произвел ее рассказ на старого д'Авари, Марианна не ощутила желания повторить тот опыт. Ни один мужчина не поверит ей, ибо ее правда была оскорбительной для мужского достоинства.

Боязливо осмотревшись, она поискала высокую фигуру Бофора, но не нашла. Зато услышала недалеко от себя неторопливую речь Талейрана. Он присоединился к группе, окружавшей мэтра де Фонтане. Великий светоч Университета очередной раз предавался занятию, которое он предпочитал: прославлять вообще творения его божества, мэтра де Шатобриана, и, в частности, его последнюю книгу «Мученики», совсем недавно увидевшую свет. Сочинение имело большой успех как у книготорговцев, так и у страстных хулителей, так что вполне понятно, что у Луи де Фонтане дел было по горло. Привлеченная его приятным голосом, Марианна подошла, решив попытаться осторожно поговорить с Талейраном, который, стоя перед оратором, с насмешливой полуулыбкой посматривал на него. Поговаривали, что князь не очень строг в вопросах морали, циничен, не признает условностей. Может быть, он будет меньше, чем она думает, шокирован, узнав, что она убила мужчину.

– Я утверждаю, что нет ничего прекрасней «Мучеников», и не понимаю, дорогой князь, – говорил Фонтане, – как вы можете с пренебрежением относиться к одному из самых значительных творений нашего времени!

– Мэтр де Шатобриан нагоняет на меня скуку, дорогой Фонтане, – заговорил в нос Талейран. – Отшельник из Волчьей Долины охотно взялся бы и за самого Бога или в крайнем случае за Моисея. По его мнению, ему одному в мире известно, что такое мученик.

– Вы несправедливы. Признаюсь, что я очень восприимчив к красоте образов и чувств. И больше всего я люблю великолепную сцену, когда Еврода и Симодосею собираются сожрать хищные звери.

– Вместе с самим произведением! – усмехнулся Талейран. – А теперь забудьте хоть на время вашего Бога, друг мой, и пойдемте с нами послушать музыку. По-моему, она усмиряет хищных зверей гораздо лучше мэтра де Шатобриана, э?

Приглашенные тотчас направились к музыкальному салону, и Марианне пришлось отказаться от разговора с князем. Она должна была петь, и она последовала за другими с неприятным ощущением, что вряд ли сможет издать хоть один звук. Ее ожидала неминуемая катастрофа. И, раз в любом случае все было потеряно, какой смысл добавить к тому, что она вынесла, еще и публичную экзекуцию, став мишенью для насмешек всех этих людей? Остановившись у входа, она пропустила людской поток и направилась к лестнице. Она хотела подняться к себе, надеть пальто, затем позвать карету и отправиться на улицу Гранж-Бательер, где дождется возвращения Доротеи де Перигор, единственной, как ей казалось, кто может ей помочь. Но ей не удалось сделать и двух шагов. Неожиданно возникшая мрачная фигура американца преградила ей дорогу.

– Куда же вы? – спросил он, схватив ее за руку. – Музыкальный салон там! Разве вы не собираетесь петь для нас?

Его тон был таким естественным, словно они расстались только накануне, но именно это спокойствие испугало Марианну больше открытой угрозы. Она попыталась освободиться, призывая на помощь все свое мужество.

– Прошу отпустить меня, сударь. Я не имею чести знать вас.

Он рассмеялся, показывая ослепительно белые зубы, но не выпустил свою жертву.

– Где же вы научились петь, дорогая мадемуазель Малерусс? Ведь так?.. Кстати, где вы выудили это имя? Оно ужасно, вы знаете?

– Ужасное или нет, оно мне подходит, и я еще раз прошу отпустить меня. Нам с вами нечего делать вместе.

– Это вы так думаете! А по-моему, нам есть о чем поговорить. И я не собираюсь отпускать вас, милая Марианна! Кстати, если вы хотели, чтобы вас не узнали, надо было, по крайней мере, изменить кое-какие мелочи: глаза, волосы, лицо, ваше тело… Я вас отпущу только при условии, что вы пойдете к ожидающему вас роялю, да и то не сразу. Я буду удерживать вас до тех пор, пока вы торжественно не поклянетесь поговорить со мной без свидетелей!

– Уединиться с вами? Здесь? Но это невозможно!

– У вас же есть комната.

– Она рядом с комнатой княгини. Это угрожает моей репутации!

– И вы, конечно, очень беспокоитесь о ней, – кровожадно ухмыльнулся Бофор. – Тогда найдите другое место, только побыстрей. И не спрашивайте больше, почему я вас держу, как не спрашивают полицейского, поймавшего вора на горячем.

Марианна повела обезумевшими глазами в сторону окон. Никогда еще ей не было так плохо. В этом человеке ощущалось что-то дьявольское! Она вдруг вспомнила о маленьком павильоне в глубине парка. Его называли Малый Трианон г-на Матиньона, и он большей частью пустовал. Она быстро прошептала:

– После ужина, когда начнется игра в карты, встретимся в глубине парка.

– В такую погоду? Вы что, не знаете, что идет снег?

– А я думала, что вы моряк, – с пренебрежением заметила Марианна, – и не боитесь снега.

– Я боюсь не за себя, а за ваши прелестные ножки, моя дорогая, – ответил он с легким поклоном. – Но если вы готовы пренебречь разбушевавшейся стихией…

– Если только вы не предпочтете играть в вист. Мне кажется, вы к нему очень неравнодушны.

Продемонстрировав свое самообладание и заносчивость, она почувствовала некоторое облегчение. Теперь она меньше боялась его. Впрочем, если говорить откровенно, ее страх исчез совсем. Она подумала, что и в самом деле, может быть, еще не все потеряно. Раз он искал встречи без свидетелей, значит, он еще ничего никому не говорил. Теперь все будет зависеть от цены, которую он запросит за свое молчание, ибо Марианна боялась даже подумать о том, что он может потребовать.

Но похоже было, что Язон Бофор решил не возобновлять прежние домогательства. Отпустив ее руку, он поправил накрахмаленные манжеты своей рубашки и спокойно заявил:

– Всякому овощу свое время! Итак, решено: мы встретимся после ужина. Только не вздумайте обмануть! Вы не можете себе представить, какое я иногда испытываю желание учинить грандиозный скандал.

Марианна покраснела от гнева. Он издевался над нею, и она с ненавистью взглянула на пляшущий в синих глазах веселый огонек.

– Не беспокойтесь, – бросила она сухо, – я буду там!

Он поклонился с удивительной для человека такого мужественного вида гибкостью и грацией.

– Буду с нетерпением ждать эту минуту. Считайте меня вашим слугой, мадемуазель, и в то же время поклонником, который сейчас будет горячо аплодировать вам! – Выпрямившись, он добавил совсем тихо: – Не делайте подобное лицо, милое дитя! Могут подумать, что вы встретились с людоедом. Клянусь, я не пожираю юных девиц… по крайней мере так, как вы представляете. Пока!

Он резко повернулся и исчез среди гостей. Марианна провела дрожащей рукой по лбу. Он был мокрый от пота, и, вытащив платок, она украдкой осушила его. Она почувствовала облегчение, оставшись хоть на минуту свободной, но тревога еще жила в подсознании.

– Ну и ну, что же вы делаете? – раздался рядом укоризненный голос Талейрана. – Душек уже за роялем и вот-вот начнет. Затем ваша очередь. Пойдите проведайте мадам де Перигор, она просила об этом.

С холодной вежливостью знатного вельможи он взял ее под руку, чтобы провести между многочисленными рядами кресел, где располагались гости.

По пути он заметил:

– Этот мир действительно тесен. Очевидно, вы согласитесь со мною. Думали ли вы встретить здесь этим вечером старого друга, э?

– Никоим образом, ваше сиятельство, – откровенно сказала Марианна, со страхом спрашивая себя, что же мог сообщить князю Бофор. – Господин Бофор сказал вашему сиятельству, что…

– Что он хорошо знал ваших родственников в Англии, и это соответствует моему предположению о вашей аутентичности. Похоже, он питает к вам чувство искреннего восхищения.

«Лицемер! Жалкий лицемер! – подумала разъяренная Марианна. – Он вполне способен петь дифирамбы, чтобы побольше узнать обо мне».

Но она только повысила голос, когда спросила:

– Ваше сиятельство изволит сказать мне, где они познакомились с Язоном Бофором?

Талейран засмеялся.

– О! Это давняя история. Когда я путешествовал по Америке, то хорошо познакомился с его отцом, порядочным человеком, подлинным дворянином. Юный Язон был тогда еще страшным вертопрахом, мечтающим только о кораблях и море. Он проводил время, превращая в плавательные средства все, что попадалось под руку… вплоть до лохани для стирки! Да… а их дом в Сулд-Крик-Таун был необычайно красив.

– Был?..

– Его уничтожил пожар вскоре после смерти Роберта Бофора. Смерти, кстати, такой же странной, как и тот пожар. Последовало разорение, и если виновный был, его так и не обнаружили. Да, очень странная история! Впрочем, вы же должны знать ее не хуже меня, э?

Марианна опустила глаза, чтобы скрыть замешательство.

– Я была слишком мала, чтобы интересоваться тем, о чем говорили взрослые в салоне моих родственников. К тому же господин Бофор посещал нас не так уж часто. Я, во всяком случае, видела его очень мало.

– Вам остается только сожалеть. Это человек примечательный, и я его очень люблю. Он мужественно борется, чтобы вернуть утраченное богатство, и добьется этого. Он из тех, кто идет против ветров и приливов. Знаете ли вы, что несколько месяцев тому погиб его корабль, груженный хлопком? И вот, неведомо каким чудом, он снова приобретает корабль и в настоящее время ищет фрахт, чтобы вернуться в Чарльстон с полными трюмами. Не правда ли, великолепно?

Они дошли до первого ряда зрителей. Как раз вовремя, ибо Марианна готова была забыть всякую осторожность и взорваться. Она-то знала, каким «чудом» воспользовался этот «великолепный»: болезненной страстью фанатичного игрока. И в то время как, еще дрожа от сдерживаемого гнева, занимала место рядом с юной графиней, она отложила на будущее обсуждение поступков Язона Бофора – на то время, когда она наконец точно узнает, чего он от нее добивается. А сейчас длинные пальцы чешского пианиста застыли над клавиатурой. Следовало соблюдать тишину даже в сердце, даже в душе… Разве для Марианны музыка не была лучшим успокаивающим? Сейчас она отрешится от всех мирских дрязг и обретет душевный покой, который понадобится ей вскоре. С первыми звуками прелюдии она закрыла глаза.

Два часа спустя Марианна, накинув на легкое платье черный плащ и сунув ноги в сабо, вышла из дома через застекленную дверь, пересекла террасу и углубилась в пустыню парка. Снегопад прекратился, но плотный снежный покров спрятал все, включая высокие деревья, заселившие ночь таинственными белыми призраками. Марианне неведом был страх перед стихиями или ночью. Она направилась через белое пространство, избегая падающих из окон полос света. Снег смягчал погоду, холод стал не таким резким. Девушка быстро добралась в глубь парка, свернула вправо и, приблизившись к небольшому восьмиугольному павильону, увидела, что из-за задернутых занавесок пробивается немного света.

Очевидно, Язон Бофор уже ждал ее.

Он действительно был там и, сидя у камина, грел руки, поправляя зажженный им огонь, так как гостя здесь всегда ждали приготовленные дрова и растопка. Его суровый профиль, четко вырезанный на золотистом фоне пламени, поразил Марианну. Впервые она нашла в нем своеобразную красоту, но тут же прогнала эту мысль, считая ее слабостью, несовместимой с тем, что должно произойти.

Закрыв за собой дверь, девушка направилась к огню. Ее сабо щелкали по украшенным мозаичным узором мраморным плиткам, но Язон даже не повернул голову. Не глядя на нее, он указал на стоящее с другой стороны камина кресло:

– Садитесь здесь.

Она машинально послушалась, отбросив назад капюшон плаща. Ее небольшая гордая головка, увенчанная блестящими локонами, сияла в лучах огня, но Бофор по-прежнему не смотрел на нее. С прикованными к горящим поленьям глазами он начал вполголоса напевать романс, который недавно исполнила Марианна. Он пел правильно, и его низкий голос был приятен, но Марианна пришла сюда не для того, чтобы слушать пение.

– Я жду, – сказала она нетерпеливо.

– Вы так спешите? Скажите мне сначала, как называется эта песня? Она мне очень нравится.

– Это песня из прошлого века под названием «Радости любви». Написал ее Мартин на слова Флориана. Вам этого достаточно? – бросила она насмешливо.

Язон в первый раз обратил к ней свой взгляд, спокойный, как море в хорошую погоду. Он пожал плечами.

– Не задирайтесь, – проговорил он, – мы здесь для того, чтобы беседовать, а не спорить. У меня исчезло всякое желание схватиться с вами, если допустить, что оно когда-нибудь было.

– Подлинное чудо! – Марианна усмехнулась. – Для чего же мы здесь?

Он раздраженно отмахнулся.

– Да оставьте же этот сварливый тон! Он делает ваш голос невыносимым! Поймите, что так вы можете нарушить очарование.

– Очарование?

– Да, очарование, – сказал он с горечью, – пленником которого я стал, услышав ваше пение. Ваш голос заставил меня пережить… да, райские мгновения! Сколько тепла! Какая чистота! Это было для меня…

Устремив взор далеко за драгоценные резные украшения, покрывавшие стену, он грезил, полностью отдав себя во власть недавно испытанного чувства.

Марианна с изумлением смотрела на него, затаив дыхание, польщенная, несмотря на антипатию, которую он ей внушал, его явной искренностью. Но внезапно Язон вернулся на землю, чтобы сухо заявить:

– Нет… ничего! Простите меня: вам этого не понять.

– По-вашему, я так глупа? – спросила она разочарованно, но с какой-то ее же удивившей нежностью в голосе.

Американец продемонстрировал свою странную кривую улыбку.

Небесная синева его глаз сверкнула.

– Еще более любопытная, чем задиристая, а? Вы слишком женщина, Марианна. И в глубине души я спрашиваю себя, очень ли вы будете польщены, узнав, что ваш голос напомнил мне другой, который я в детстве любил слушать?

– А почему нет?

– Потому что то был голос моей кормилицы, Деборы, великолепной черной рабыни родом из Анголы.

Видя, что возмущенная Марианна поднимается с пылающими щеками и мечущими молнии глазами, он, смеясь, добавил:

– Это именно то, о чем я думал: вы не польщены. И к тому же вы не правы: голос Деборы был как дивный темный бархат. Так вот! В детстве вас должны были научить, что любопытство всегда наказывается.

– Довольно! – дрожа от гнева, вскричала Марианна. – Извольте немедлено изложить причины, вызвавшие эту встречу, и подведем черту. Что вы хотели мне сказать?

В свою очередь, он встал и подошел к ней.

– Прежде всего один вопрос, с вашего разрешения: почему вы бежали из Англии?

– А вы разве не знаете, что произошло в Селтон-Холле в ночь после свадьбы?

– Нет, однако я…

– Тогда как вы смеете спрашивать, почему я бежала, хотя прекрасно знаете, что я убила мужа и его кузину, прежде чем поджечь замок. Вы знали это так хорошо, что бросились преследовать меня с твердым намерением отдать в руки палача.

– Я?.. Я бросился преследовать вас? И у меня было намерение отдать вас палачу? – повторил Бофор с таким искренним изумлением, что Марианна немного растерялась.

Продолжала она уже с меньшим энтузиазмом:

– Конечно, вы! Я слышала вас вечером на набережной в Плимуте! Вы шли с каким-то коротышкой в черном и сказали, что я в любом случае не уйду далеко и виселица уже ждет меня.

– Как? Вы были там? Ого! Уж не раздобыли ли вы волшебный порошок, который делает невидимым?

– Не важно. Говорили вы это или нет?

Язон рассмеялся от всего сердца.

– Конечно, я говорил это! Но не пойму, как вам удалось подслушать в замочную скважину, когда ее даже не было. Я говорил не о вас, маленькая глупышка! Я тогда еще не знал о всех ваших подвигах в ту ночь!

– Но о ком же?

– Об одной негодяйке. О некой Нелл Вудбери, дочери лондонских трущоб, убившей с целью ограбления моего лучшего марсового, одного из двоих, которых мне удалось спасти после гибели «Красавицы Саванны». Она пробралась в Плимут, откуда собиралась отправиться на Антильские острова. Это ее я искал. И нашел!..

– Таким образом, ее…

– Повесили! – бросил Бофор сурово. – Другого она не заслужила. Если бы правосудие проявило к ней снисходительность, я убил бы ее сам. Но оставим это! Вы пробудили во мне неприятное воспоминание. А речь идет о вас. Что вы собираетесь делать теперь?

– Теперь?

– Да, да, – сказал он нетерпеливо. – Не думаете же вы оставаться в этом доме? Простая лектриса очаровательной идиотки, ожидающая, может быть, что мой сиятельный друг заметит, насколько она соблазнительна.

Снова это предложение! И снова Марианну охватил неудержимый гнев. Неужели действительно нельзя представить для нее другое предназначение, кроме постели Талейрана?

– За кого вы меня принимаете, в конце концов? – начала она.

– За превосходную девушку, у которой, к сожалению, ума меньше, чем в моем мизинце! У вас гениальная способность попадать в невероятные ситуации, милое дитя! Слушайте, вы мне напоминаете молодую чайку, неопытную и легкомысленную, которая вслепую бросается в бушующий океан, принимая его за простой ручей, и потом не знает, как из него выбраться. Я убежден: если вы останетесь здесь – рано или поздно станете добычей этого старого развратника – Талейрана.

– А я утверждаю, что нет! Вы только что говорили о моем голосе. Именно с его помощью я рассчитываю выбраться отсюда. Я каждый день беру уроки, и учитель клянется, что обеспечит мне триумфальные выступления на самых больших европейских сценах. Он говорит, что я могу стать певицей века! – с наивной гордостью закончила Марианна.

Бофор пожал плечами.

– В театре? И это в театре вы надеетесь найти свою судьбу и положение, достойное вас? Да будь у вас голос, как у самого архангела Гавриила, я попросил бы не забывать, кто вы есть, – строго сказал Язон. – Дочь маркиза д'Ассельна на подмостках! Что это наконец, безумие или недомыслие?

Мало-помалу им овладел гнев. Марианна видела, как сжались кулаки под кружевными манжетами и его лицо хищной птицы стало невероятно суровым.

– Ни то, ни другое! – закричала она вне себя. – Я хочу быть свободной! Разве вы не понимаете, что нет больше Марианны д'Ассельна, что она умерла, умерла осенним вечером… и это вы ее убили! Что вы теперь говорите о моем имени, о моих родителях? Вы думали о них в ту ночь, когда выиграли меня за карточным столом, как лежалый товар, как рабыню, которой можно распоряжаться по своей прихоти? Вы осквернили той ночью имя маркиза д'Ассельна, отдавшего жизнь за веру и короля. А дочь его показалась вам достойной такого же уважения, как матросская девка!

Слезы ярости и отчаяния брызнули у нее из глаз. Перед неистовством этой атаки Язон отступил. Несмотря на загар, он заметно побледнел и теперь с какой-то бессильной тоской вглядывался в это страдальческое лицо.

– Я не знал! – шептал он. – Памятью моей матери клянусь, что я не знал! Как я мог знать?

– Что знать?

– Кем вы были в действительности! Я не был знаком с вами! Что мне было известно о вас? Ваше имя, ваше происхождение…

– Мое состояние! – злобно бросила Марианна.

– Ваше состояние, в самом деле! Зато я знал Франсиса Кранмера, его клику и особенно красавицу Иви… Я знал, что они испорчены до мозга костей, что они готовы ее продать, занимаясь исключительно предметами роскоши, игрой, спортом и дурацкими пари. Как я мог догадаться, что вы не точная копия Иви Сен-Альбэн, девушки благородного происхождения, внешне не порочной, однако способной за одну ночь отдаться двоим незнакомцам, чтобы добыть немного денег своему драгоценному Франсису? Почему же вы должны были отличаться от нее, если Франсис женится на вас? Рыбак рыбака видит издалека, Марианна! И, по моему мнению, вы не могли отличаться от Кранмера, раз вышли за него замуж и ваши отдали вас ему, зная прекрасно, что он собой представляет.

– Мои? – горестно спросила Марианна. – Тетушке Эллис никогда не могла бы прийти в голову мысль, что сын единственного человека, какого она когда-либо любила, может быть негодяем. И в день моей свадьбы она уже восьмой день лежала в гробнице! Я была одна, отданная человеку, нуждавшемуся только в моих деньгах, а вы безжалостно обобрали меня гораздо быстрей, чем это мог сделать он!

– Это не я вас обобрал. Это он. Я и не думал поставить на карту ваше состояние.

– Но вы не помешали ему сделать это, а наоборот! Больше того, когда ему уже нечего было проигрывать, вы подумали обо мне.

– Нет, клянусь вам, что нет! Идея принадлежала Франсису. Это он предложил вас, чтобы попытаться одним ударом вернуть все!

– И вы с готовностью согласились.

– А почему бы и нет? Раз он с таким бесстыдством предложил ваше тело и ваши поцелуи, значит, был уверен в вашем согласии!.. Поймите меня, Марианна: я считал вас такой же развращенной, как и его! Разве я не слышал за несколько дней до свадьбы, как он, смеясь, обещал одолжить вас лорду Мойру после того, как немного снимет кожуру с незрелого плода, каковым вы являетесь, и добавил, что у того есть все шансы понравиться вам? Но если бы я действительно знал вас, Марианна, я бы никогда не согласился даже играть с ним. Клянусь вам, что…

– Вы слишком часто клянетесь! – недовольно прервала его Марианна. – Я не прошу вас об этом и не верю вам! Вы видели меня во время церемонии. Неужели я и в самом деле произвела впечатление девки, готовой отдаться первому встречному?

– Нет, действительно! Но лицо женщины может быть таким обманчивым! К тому же вы были так прекрасны!.. Так прекрасны…

Марианна презрительно рассмеялась.

– Понятно! Вы подумали, что удобный случай тоже такой прекрасный! Как просто! Я вам понравилась, и вы сможете овладеть мною с благословения моего собственного мужа!

Язон медленно направился к камину. Марианна не видела больше его лица, но заметила, что сложенные за спиной руки нервно подрагивали.

За несколько минут молчания Марианна смогла в должной степени оценить то, что она сейчас узнала: подлость Франсиса, перед самой свадьбой предлагавшего ее своему другу, возможно, рассчитывая на оплату; Иви, торговавшую своими прелестями, чтобы ублажить любовника. В какую грязь она упала и как права, уничтожив их обоих! Они не заслужили права жить. Не глядя на нее, Язон заговорил с неожиданной силой:

– Да, признаюсь: я желал вас с неведомым мне ранее пылом! Желал до такой степени, что готов был отдать за одну ночь любви неожиданное богатство, в котором я, однако, крайне нуждался! Проиграв, я терял все, а вы бы мирно, хоть и с опозданием, провели первую брачную ночь и стали ждать, когда вас любезно передадут лорду Мойру! Но для меня в те минуты вы значили больше, чем вселенная, чем мое будущее и счастье. Вы и были «моим» счастьем, и я достаточно обезумел, чтобы отдать все в обмен за наслаждение держать вас несколько часов в своих объятиях.

Несмотря на гнев, Марианна почувствовала, что ее взволновала звучавшая в этом голосе страсть. Тишина воцарилась в уютной комнате. В камине обвалилось полено, взметнув фонтан красных искр. Американец не шевелился, но Марианне показалось, что его широкие плечи опустились и он как-то сгорбился. Что угнетало его? У нее появилось желание подойти к нему и попытаться разобраться в искренности его слов, но еще оставалось слишком много недоверия и предубеждения к достоинствам мужчин. А этот мужчина был виновником ее несчастий. Она не должна это забывать. И вообще, пора уже кончать дискуссию.

– Это все, надеюсь, что вы хотели сказать мне? – вздохнула она.

– Нет!.. Я еще не кончил!

Он повернулся и подошел к ней. На его лице Марианна не нашла следов недавнего волнения. Он был мрачен, но спокоен.

– Марианна, – прошептал он, – постарайтесь выслушать меня хоть минутку без раздражения. Умоляю вас поверить в мою искренность. Вы не можете, вы не должны оставаться здесь! Я знаю, что говорю! Если я нахожусь сегодня перед вами, то исключительно ради вас.

– Ради меня?

– Да. Я начал искать вас еще в Англии. В Плимуте удалось выведать, что вы отправились во Францию, и я приехал сюда.

– Как же вы нашли меня? Вы следили за мной? – спросила она, вспомнив вдруг о черном фиакре.

– Ничуть! Я исполнил несколько поручений, в том числе и для министерства полиции. Майошо, секретарь гражданина Фуше, обязан мне кое-чем. Вашего описания вполне хватило, тем более что вы появились у них в обществе такого примечательного человека, как знаменитый Сюркуф. Впрочем, я не понял, каким образом вам удалось приручить короля корсаров. Еще никому в мире не приходилось водить на поводке тигра морей!

Атмосфера немного разрядилась. Марианна невольно улыбнулась, вспомнив своего новоявленного друга. Она довольно часто думала о нем, всегда с оттенком какой-то нежности, как о любимом в прошлом человеке. Но она не хотела, чтоб Бофор использовал его в своих целях, и отогнала образ корсара.

– Хорошо, – сказала она, – вы искали меня, нашли и теперь пытаетесь убедить покинуть этот дом. А скажите, пожалуйста, куда я должна направиться?

Снова тишина, оживляемая потрескиванием дров в камине. Смола горящей сосны наполняла комнату теплым пряным благоуханием. Вопреки ее воле взгляд Марианны оказался пленником синих глаз американца. Она так и осталась стоять перед ним, как загипнотизированная змеей пташка, как вдруг когти коршуна осторожно сдавили ей плечи. Она ничего не сделала, чтобы избавиться от них.

Неумолимо быстрым движением Язон развязал плащ и сбросил его назад. Тяжелая темная ткань расстелилась по мрамору, освободив тонкую зеленую фигурку, возникшую перед ним, как струя фонтана, бьющего из черного камня. С минуту он созерцал ее таким сверкающим взглядом, что покоренная им Марианна не решалась даже шелохнуться. Ей показалось, что если она пошевелится или заговорит, разобьется что-то редкое и драгоценное, хотя она и не могла понять, откуда эта странная мысль. Наконец он, тяжело вздохнув, прервал молчание.

– Вы слишком прекрасны! – сказал он с грустью. – Непозволительно быть прекрасной до такой степени!.. Это опасно! Да, это так: опасно! Пока вы будете здесь, опасность остается. Вам необходимо покинуть этот дом, эту страну, иначе рано или поздно вы пострадаете. Сирены созданы не для земных дорог. Они рождены морем и только в нем находят счастье, а я никогда не встречал никого, кто бы так походил на сирену, как вы! Идемте со мной в море, Марианна!

Притягиваемый бездонной глубиной устремленных на него зеленых глаз и свежестью полуоткрытых губ над небольшими влажными зубами, он попытался привлечь ее к себе, побуждаемый страстью, которую он уже просто не мог обуздать. Но испуганная Марианна инстинктивно отшатнулась от угрожавшего ей поцелуя. Очарование нарушилось, пташка встряхнула свои перья.

– Уже второй раз, – начала она сурово, – вы предлагаете мне уехать с вами. Почему вы вообразили, что сегодня я буду более податливой, чем в ту ночь?

– Потому что вы одна, всеми покинутая, перед лицом грозных опасностей и ловушек. Вы думаете, эта жизнь под чужим именем, под угрозой шантажа или доноса продлится долго? А я предлагаю вам жизнь на свободе, в новой стране, в моей стране. Я даже не прошу принадлежать мне, а только уехать вместе. Мой корабль…

– Я знаю! – закричала Марианна. – Я знаю также, как вы его добыли, этот корабль. Не думаете ли вы, что я смогу когда-нибудь забыть это? Нет, Язон Бофор, пока я жива, память об этом будет гореть во мне так же, как и ненависть.

– Я не прошу вас забыть все, – нетерпеливо сказал Бофор. – Я прошу вас последовать за мной, позволить мне спасти вас. Клянусь, что здесь вы в опасности!

– Франция воюет с Англией. Английская полиция не достанет меня здесь.

– Дело не в этом! Вам грозит опасность похуже полиции.

– Какая же?

– Я не могу сказать. Но она очень серьезна.

– Если вы хотите, чтобы я вам поверила, надо сказать все.

– Но я не могу!.. Это невозможно!

– Тогда это меня не интересует! И ваши предостережения тем более! Кстати, почему вы так стремитесь спасти меня, если я действительно в опасности?

– Может быть, потому, что я никогда не мог спокойно видеть, как уничтожают произведения искусств, а вы прекраснейшее из всех, или, может быть, просто потому, что у меня есть искреннее желание возместить вам то, что я отнял. Уедем со мной, Марианна, и я кля… я обещаю вам именем всего самого святого для меня, что вы не пожалеете!

Внезапно Марианна повернулась к нему спиной. Скрестив на груди руки, она стала ходить взад-вперед, пытаясь бороться с коварным успокоением, охватывавшим ее, удивительным желанием послушаться этого человека, довериться ему и тщетно пытаясь разжечь свой гнев.

– Поистине, это слишком просто! Итак, вы полагаете, что достаточно нескольких объяснений и немного раскаяния, чтобы все уладить? После этого стоит только протянуть благородную руку и сказать: «Пойдем со мной, я хочу возместить…», чтобы я согласилась с закрытыми глазами следовать за вами. Да, это было бы действительно слишком просто! Но об этом нужно было подумать до того, как ограбить меня и унизить! Теперь слишком поздно, вы слышите, слишком поздно! Я лучше буду жить в изгнании, скрываться, терпеть лишения и переносить страдания, чем соглашусь принять что-либо от вас. Как вы не понимаете, что я вас ненавижу!

Она бросила ему в лицо последние слова и, ощутив жестокое удовлетворение при виде его побледневшего лица, обрадовалась этому, как победе, смутно надеясь, что он признает себя побежденным и позволит ей укротить его. Но этому человеку, словно выкованному из железа, слабость была незнакома. Он пожал плечами, медленно подошел к креслу и бросил на руку большой черный плащ с тройным воротником. Когда он повернулся, лицо его было бесстрастным. В глазах потух теплый огонек.

– Вы ничего не поняли! И вы еще ничему не научились, не так ли? – сказал он строго. – Вы думаете всегда быть государыней в своей маленькой империи? Вы считаете, что вещи и люди подчинятся вашим желаниям и радостно приветствовать пинки капризной проказницы? Боюсь, что вас скоро ждет жестокое разочарование, более жестокое, чем в недавнем прошлом! Но вы сама себе хозяйка! Итак, прощайте, Марианна Малерусс, поступайте по своему усмотрению. Однако, если…

– Бесполезно! – оборвала Марианна, непоколебимая в своей гордыне и злобе.

Но он не подал вида, что слышит ее, и спокойно продолжал:

– Если вас, однако, охватит сожаление или желание познакомиться с солнечной страной, где распускается хлопок, где поют негры, где вы сможете жить свободной женщиной, с высоко поднятой головой, постарайтесь вспомнить, что я буду еще некоторое время в Париже: отель Империи, улица Серутти. Я буду ждать.

– Я не приду!

– Может быть, и придете. Поразмыслите, Марианна. Гнев – плохой советчик, а вам угрожает реальная опасность. Не забудьте главное: я желаю вам только спокойствия и счастья!

Черный плащ взвился, когда он бросил его на плечи, Бофор стремительно направился к двери. Марианна неподвижно стояла у камина, но когда он уже выходил, остановила его.

– Еще одно слово! Скажите… Селтон полностью разрушен?

В свою очередь, Язон Бофор почувствовал желание быть жестоким и ответить ударом на удар этой прозрачной статуе, непреклонной в своем упрямстве, увидеть смятение в безжалостных зеленых глазах.

– Нет! Там осталось достаточно для того, кому я его продал за хорошую цену. И я смог благодаря этому приобрести большой корабль.

Марианна закрыла глаза, пряча от него слезы. Ей так хотелось, чтобы от любимого дома камня на камне не осталось.

– Уходите… Уходите немедленно!

Она не видела ни его движения в ее сторону, ни полного гнева и боли взгляда, она не слышала, как он с трудом подавил тяжелый вздох. До нее донеслось только:

– Имейте мужество смотреть фактам в лицо и не отказывайтесь так глупо от того, что вам предлагают!

Она открыла глаза только тогда, когда поток холодного воздуха заставил ее вздрогнуть. Открытая в пустоту ночи дверь слегка покачивалась. Порыв ветра ворвался в павильон и взметнул пепел в камине. Марианна нагнулась, подняла плащ и, накинув его на плечи, укрылась в исходящем из него тепле. Снаружи Язон Бофор быстрыми шагами шел к освещенному дому, а его плащ хлопал на ветру, как парус «Летучего Голландца».

Внезапно Марианна почувствовала, что замерзает. Ей захотелось снова увидеть Бофора здесь, слушать его рассказы о той неизвестной стране, полной солнца и грустных песен, стране, где она могла бы стать другой, не переставая быть самой собой. Она побежала к двери и хотела окликнуть его. Но нет, это невозможно! Она не может последовать за человеком, купившим ее на одну ночь, как простую публичную девку, за человеком, который хладнокровно ограбил ее, чтобы поправить собственные дела. Она не имеет права ступить на борт корабля, оплаченного Сел-тоном! Прочь, искушение! Она не свернет с избранной дороги, и пусть будет хуже ее камням! Но где-то в подсознании билась тревожная мысль. Почему он сказал, что она в опасности? Почему настаивал на ее отъезде? Найти ответ на эти вопросы было невозможно, но когда она, в свою очередь, возвращалась в дом, память повторяла, как припев: «Отель Империи, улица Серутти… Отель Империи, улица Серутти».

Занятная вещь – память!

Четыре слова адреса неотвязно преследовали Марианну, когда она несколько минут спустя вошла в свою комнату, и она невольно переложила их на засевшую в памяти мелодию Паэстиелло.

В этот поздний час в доме было тихо. Большинство гостей разъехались вскоре после ужина, но в салонах, где склоняли головы увядающие от жара свечей цветы, были расставлены многочисленные столики для игры. Вист завладел изящными помещениями, и в них царил особый род удивительной тишины, рожденной сдерживаемым дыханием, плохо скрытым волнением и плененным перипетиями игры рассудком. Все эти люди с напряженными лицами, казалось, участвовали в каком-то таинственном обряде, который заставлял их сжимать губы и делал глаза колючими и пронизывающими. Не замечая слуг, бесшумно скользивших между столами с бокалами шампанского на серебряных подносах, они видели только ярко раскрашенные кусочки картона, равномерно падавшие на зеленое сукно. За исключением обязательных фраз слышалось только позвякивание золота, переходившего из рук в руки, и Марианна, заметив через полуоткрытую дверь этот спектакль, с отвращением отвернулась. Она всегда недолюбливала карточную игру, а после ночи в Селтоне стала считать ее своим личным врагом. Не обнаружив среди играющих Бофора, она ощутила невольное удовлетворение. Если бы она увидела его среди этих азартных игроков, она не смогла бы думать о нем без отвращения. И она честно призналась себе, что заглянула туда, только чтобы проверить, там ли он. Но американец, должно быть, покинул отель сразу же после расставания с нею.

Выйдя из удушающей немного двусмысленной атмосферы первого этажа, Марианна нашла свою комнату гаванью мира и тишины. Огонь весело пылал в украшенном рождественскими розами камине, а открытая постель манила свежестью белоснежных простынь. Повернувшись спиной к письменному столу, на котором этой ночью перо останется сухим, – и речи не могло быть, чтобы сообщить Фуше о встрече с американцем, так что на этот раз министр удовольствуется описанием приема, – Марианна начала раздеваться.

Со вздохом облегчения она избавилась от платья, морской волной опустившегося на сине-розовый ковер. За ним последовала кружевная фантазия – белье, затем, подняв руки, молодая женщина развязала ленты и с трудом распутала прическу – многотрудное творение Фанни. Тяжелая шелковистая масса скользнула по обнаженной спине, вызвав на этот раз вздох наслаждения.

Видно, она и в самом деле сильно устала, ибо ей послышалось, что другой вздох отозвался эхом, вздох, раздавшийся неизвестно откуда, очевидно, порыв ветра в камине. Торопясь попасть наконец в постель, Марианна не задержалась у очаровательного видения, которое ей предлагало зеркало, а, надев ночную сорочку, скользнула под одеяло, задула свечу у изголовья и блаженно вытянулась, вздохнув в третий раз.

Она еще не успела закрыть глаза. Что-то зашуршало внизу, появилась темная фигура и бросилась на кровать, застонавшую под двойной тяжестью. Обезумев от прикосновения чьих-то рук, безусловно мужских, не понимая, что происходит, Марианна издала приглушенный крик. Дрожащая рука стремительно зажала ей рот.

– Не кричите! – прошептал задыхающийся голос прямо у нее над ухом. – Я не сделаю вам ничего плохого… наоборот! Я… Я только хочу наяву любить вас, как люблю в сновидениях уже много ночей.

Без сомнения, из боязни причинить ей боль рука прижала ее не сильно, и Марианне не стоило большого труда освободиться. Теперь она знала, с кем имеет дело, и возмущение немедленно изгнало страх. На нее напал не кто иной, как кроткий, застенчивый господин Феркок.

– Снова вы! – задохнулась она в негодовании. – Вы что, взбесились? Ну-ка, убирайтесь отсюда и оставьте меня в покое!

– Нет!.. О, нет! Я не оставлю вас! Я держу вас, я хочу вас, и я овладею вами! Иначе будет слишком несправедливо!

– Несправедливо? Это почему же? Ох! Перестаньте тянуть меня за волосы.

Действительно, обняв девушку обеими руками, Феркок невольно захватил распущенные волосы и причинил боль своей пленнице. Отбросив всякую обходительность, воспитатель воспользовался этим, чтобы покрыть жадными поцелуями шею и грудь Марианны, перемежая отрывистыми восклицаниями о том, что он достоин не меньшей милости, чем «тот дьявол американец», с которым она так долго пробыла в павильоне.

– Вы просто смешны, недотепа, – пробормотала Марианна, продолжая отбиваться от нежностей.

В этой нелепой борьбе со взбесившейся овечкой она сама себе казалась смешной.

– Я был им… но теперь довольно! Я слишком жажду вас! Марианна… Марианна! Я видел вас только что… когда вы раздевались!.. Я был под кроватью!.. И я почувствовал, что схожу с ума!

Гибкое движение бедер наполовину освободило Марианну, а точная звонкая пощечина прервала пылкие излияния воспитателя.

– Какой вы, оказывается, отвратительный тип! Когда я подумаю, что считала вас милым, испытывала к вам сострадание…

– Я не нуждаюсь в вашем сострадании, я вас хочу, вас!

– Вы это уже говорили! Но я не хочу вас… ни за что, – Марианна возобновила отчаянную борьбу за свое легкое ночное одеяние, которое неистовый воспитатель пытался разорвать, – и в последний раз требую отпустить меня, иначе я закричу! Ох!..

Нежный батист не выдержал. Лишенная этой хрупкой защиты, Марианна поняла, что оказалась почти беззащитной перед настойчивым влюбленным. Она уже обратила внимание, что под своей деликатной внешностью он оказался более сильным, чем можно было предположить. Возможно, это неистовая страсть придала ему силы, но девушка чувствовала, что долго сопротивляться не сможет. Давали себя знать и дневная усталость, и вечернее нервное напряжение. Тем не менее досада и злость еще поддерживали ее… Она никогда добровольно не отдастся мужчине без любви, а если и станет пассивной жертвой, то только превосходящей силы.

Когда он схватил ее за запястья и начал выкручивать руки, она изо всех сил отстранилась подальше от него.

– Я закричу! – пригрозила она.

В багровых отблесках умирающего огня кроткое, любезное лицо г-на Феркока, искаженное глупой усмешкой, приняло поистине дьявольское выражение. Она в буквальном смысле не узнавала своего сотрапезника прошедших дней.

– Кричите, сколько вам угодно, – заявил он, удваивая усилия, чтобы сломить наконец последние сопротивления. – Никто вас не услышит. Когда его сиятельство с друзьями играют в вист, дом может обрушиться на них, но они не заметят и будут продолжать игру посреди развалин. А что касается слуг, то они почти все уже спят в этот час…

Марианна глухо застонала. Тут же отворилась дверь. Словно услышав последние слова Феркока и желая опровергнуть их, появились два лакея гигантского роста. Не проявляя никаких эмоций, как хорошо отрегулированная машина, один из них подошел, схватил воспитателя за одежду и, легко подняв, словно тот ничего не весил, понес его, брыкающегося и царапающегося, словно разозленная кошка. Дверь за ними закрылась. Но второй лакей остался в комнате. Слишком ошеломленная и, надо честно сказать, слишком обрадованная, чтобы рассердиться на него, Марианна только и смогла, что стремительно закутаться в одеяло. Затем, вновь обретя достоинство, она несколько холодно улыбнулась безмолвно смотревшему на нее человеку.

– Вы спасли меня, – сказала она, стараясь подавить чувство унижения, охватившее ее при мысли, что она обязана слугам. – Я отблагодарю вас за это. Но как вы узнали, что я нуждаюсь в помощи?

– Мы должны знать все, касающееся мадемуазель, – угрюмо ответил слуга. – Таков приказ!

– Чей приказ? Князя?

– Приказ, мадемуазель!

Марианна не настаивала. Она сообразила, что автор подобной команды должен находиться вне стен отеля Матиньон. Она внимательно присмотрелась к своему собеседнику. Безусловно, она уже видела эту безликую физиономию с тяжелыми невыразительными чертами, но не знала имени этого человека, одного из многочисленных домашних слуг. Впрочем, это не имело большого значения. Он избавил ее от наглого Феркока и имел право на благодарность. Она собиралась сказать, что теперь он может оставить ее и дать возможность провести в покое хоть остаток этой слишком бурной ночи, но он не оставил ей времени заговорить.

– Есть и другой приказ, – сказал он.

– Другой приказ? Какой же?

– Чтобы мадемуазель потрудилась встать, одеться и следовать за мной. Я побуду рядом, пока мадемуазель не будет готова.

– Следовать за вами? В такой час? Но куда?

Повинуясь естественному рефлексу, Марианна в ответ на приглашение покинуть постель только крепче укуталась в одеяло. Но лакея это ничуть не тронуло.

– Мадемуазель должна следовать за мной, не задавая вопросов, так же как я в подобных обстоятельствах вынужден просить мадемуазель сопровождать меня в определенное место. Но пусть мадемуазель успокоится, – поспешил он добавить, увидев огонек страха в устремленных на него зеленых глазах, – она еще до восхода солнца вернется сюда!

– Но ведь меня могут увидеть при выходе! Если его сиятельство спросит…

– Его сиятельство играют, – все тем же ровным тоном сказал лакей. – Они ничего не заметят! И во дворе еще много карет. Ворота все время открыты. Но мадемуазель надо спешить. Я жду ее!

Он направился к выходу, может быть, чтобы прекратить дальнейшие расспросы, но Марианна жестом остановила его.

– Вы из полиции, не так ли? Как зовут вас?

Лакей заколебался. Но впервые Марианне показалось, что в его бесцветном взгляде промелькнуло оживление.

– Базен, к вашим услугам!

И он решительно вышел, давая возможность девушке привести себя в порядок.

Марианна не была особенно удивлена, когда минут двадцать спустя перешагнула порог отеля де Жюинье. Правда, она сомневалась, покидая улицу Варени, что Базен с Фуше – не следует ничему удивляться. Зато она почувствовала, как к ней возвращается плохое настроение, когда привратник запросто оставил ее в ледяной прихожей, где печь, очевидно из соображений экономии, уже давно не горела.

Закутанная в плотный плащ с капюшоном, с ногами в отороченных мехом ботинках и со спрятанными в муфте руками, Марианна, расположившись на твердой банкетке в углу большой пустой комнаты, сырой и мрачной, вскоре почувствовала, что замерзает. Кроме того, она сильно хотела спать и не понимала, зачем Базен так срочно привез ее сюда. Неужели нельзя было подождать до утра?

Когда минут через пятнадцать мнимый лакей пришел, чтобы проводить ее наконец в кабинет министра, она уже была взвинчена до предела.

– Стоило так спешить! – бросила она гневно, буквально врываясь в уже знакомый ей тесный кабинет.

Однако ожидавшее ее там зрелище сразу вернуло ей обычную жизнерадостность. Завернутый в бесчисленное множество фланелевых и суконных кофт, шерстяных платков и шалей, причем не идеальной чистоты, в больших ковровых туфлях, безусловно, сшитых прилежной рукой герцогини, и в надвинутом до бровей пуховом колпаке, господин герцог Отрантский недовольно посмотрел на нее из глубины кресла, в котором он обычно сидел свободно, а сейчас не мог пошевелиться из-за натянутой на него одежды. Перед Фуше, в красивой сине-золотой чашке севрского фарфора, о которую он согревал руки, испускала пар зеленоватая жидкость. И Марианна поняла, почему ей пришлось столько ждать, на приготовление этих предохранительных от холода средств ушло четверть часа. Но, как ни возбуждал сострадание больной, девушка сразу пошла в атаку.

– Неужели то, что вы скажете мне, действительно не могло подождать до утра, господин министр? Меня вытащили из постели, бросили в карету и доставили сюда без слова объяснения. Однако, если я не ошибаюсь, вы были вечером на приеме у князя Беневентского? Разве нельзя было там поговорить со мною? Я постоянно слышу, что только в толпе можно посекретничать.

Возможно, чтобы выиграть еще время на размышление, Фуше попробовал свой напиток, сделал гримасу, добавил сахара, снова отпил и, наконец, отставил чашку и вздохнул.

– Садитесь, перестаньте кричать и слушайте. Не ради удовольствия я, больной, как вы видите, притащился в этот кабинет, чтобы принять вас. Я тоже находился в постели, и, поверьте, мне там было хорошо. Но если бы вы оставались одни в своей комнате, ни вы, ни я не были бы сейчас здесь!

Марианна машинально присела на один из ужасных твердых стульев, память о которых у нее сохранилась.

– Что это должно значить? – спросила она, не понимая.

– Что я отдал относительно вас точный приказ. Если вы примете мужчину в своей комнате, его нужно немедленно убрать оттуда, а вас без задержки доставить сюда.

– А почему, могу я узнать?

– Чтобы выслушать следующее: я поместил вас туда не для того, чтобы вы занимались любовью неизвестно с кем.

– Я? Заниматься любовью? – запротестовала возмущенная Марианна.

– Позвольте мне продолжать. Я повторяю: неизвестно с кем! Вы посланы на улицу Варенн с определенной точной целью, и, если вы хотите знать мои тайные мысли, есть только один мужчина, единственный, кого я вам разрешаю принимать в… гм, интимно: это наш дорогой князь!

Марианна мгновенно вскочила, покраснев до корней волос.

– Итак, вы смеете говорить мне это в лицо? – закричала она. – Вы послали меня к князю только для того, чтобы сделать меня его любовницей! А история со шпионажем была только поводом!

– Никоим образом! Но скажите мне, есть ли лучший способ ознакомиться с чаяниями и поступками кого-либо, чем разделить с ним постель? Хорошо зная вице-канцлера, можно было надеяться, что ваша красота оправдает себя. А вы вздумали влюбиться в какого-то жалкого воспитателя.

– Но я ни в кого не влюблена! Что за глупость, в конце концов. Если бы у вашего сира была хоть капелька порядочности, он сказал бы вам, что, убрав Феркока из моей комнаты, он остановил настоящую баталию.

Сильный приступ кашля у Фуше прервал ее слова. Его бледное лицо под ночным колпаком стало кирпично-красным. Он торопливо открыл ящик бюро, достал пузырек и ложку и проглотил порцию густого сиропа. Марианна воспользовалась этой фармацевтической интермедией, чтобы перевести дух. Когда министр оправился, он признал:

– Действительно, он сказал мне, что вы, похоже, защищались, но любовные игры бывают иногда более бурными, чем можно себе представить, и я знаю женщин…

Пришел черед Марианны покраснеть. Она поспешно перебила его:

– Ни о каких любовных играх не могло быть и речи, по крайней мере для меня. Во время моего отсутствия этот нахал спрятался под кроватью. И вылез оттуда, когда я легла и собиралась уснуть. Следовательно, я подверглась нападению… и не пойму, какая необходимость вынудила везти меня среди ночи сюда, чтобы прослушать лекцию о морали… вашей личной морали, разумеется.

Впервые на губах Фуше появилось подобие улыбки.

– Хорошо, в данном случае я охотно верю: вы стали жертвой вашего очарования. Это недоразумение. Но после всего должен сказать, что наша встреча была не бесполезной: она позволяет мне, по крайней мере, передать вам некоторые указания, которые вы будете, надеюсь, неукоснительно выполнять.

– То есть?

– Никаких возлюбленных… кроме князя! – прошептал Фуше, соединяя кончики пальцев и внимательно разглядывая их, что не позволило ему заметить полный ненависти взгляд собеседницы.

– Никакого князя! – поправила она решительным тоном. – Бесполезно питать иллюзии на этот счет, господин герцог. Князь полон доброжелательства ко мне, но все его помыслы направлены к другой.

– К герцогине Курляндской, я знаю, но это не мешает! Герцогиня приближается к пятидесяти, а вам еще нет двадцати! Разве вы не нравитесь нашему другу? По-моему, я заметил противоположное! И вам даже удалось пленить неприступную мадам де Перигор, что является подлинным подвигом!

– Мне действительно кажется, что я понравилась его сиятельству, – с серьезным видом начала Марианна. – Но не в этом дело. Даже если князь влюбится в меня, я ему не уступлю.

– Это по какой же причине?

– По самой простой: я не люблю его. А я пообещала себе никогда не принадлежать мужчине, в которого я не влюблена.

– Как это романтично, – издевательски ухмыльнулся Фуше. – И вы ни в кого не влюблены?

– Ни в кого!

– Даже в… этого американца, с которым вы так долго пробыли, запершись в павильоне?

Марианна вздрогнула. Он это тоже знал! Поистине, сведения поступали сюда мгновенно, и пытаться скрыть хоть что-нибудь от министра полиции бесполезно! Это рождало неприятное ощущение, что твоя жизнь протекает на своего рода открытой, освещенной со всех сторон витрине, лишенной укрытия… В любой час, в любом месте у Фуше были глаза и уши, работавшие на него…

Лицо девушки непроизвольно ожесточилось.

– Особенно в него! – наконец ответила она взволнованно. – Дело идет не о любви между нами… а о старых счетах, которые однажды, может быть, будут урегулированы… вас они не касаются совершенно! – добавила она с внезапной яростью.

Говоря эти слова, Марианна впервые почувствовала с недовольным удивлением, что она далека от истины. Хотя в них и не было как будто ничего противоречивого, но в глубине души тайный голос протестовал. Ей было неприятно говорить с этим человеком о Язоне Бофоре. Пусть он и был ее врагом, – он пришел из прошлого, того прошлого, которого никто не смел касаться. Даже если он явился причиной ее разорения, он принадлежал к кругу и времени Селтона. А Фуше нечего было делать в Селтоне.

Впрочем, он ничего у нее не спрашивал. Он с трудом поднялся из кресла, обматывая вокруг тощего тела свои платки и шали.

– Хорошо, – сказал он, – об этом я не буду вас расспрашивать. Но если вы скроете от меня что-нибудь важное, касающееся вашей миссии, будьте уверены, что рано или поздно я об этом узнаю! И вам это обойдется значительно дороже, чем оно стоит. Надеюсь, вы в этом убеждены?

– Совершенно! – холодно ответила Марианна. – И повторяю: то, что происходит между господином Бофором и мною, касается только нас!

– Отлично! В таком случае, как вы, так и я, вернемся в наши постели. Желаю вам доброй ночи, мадемуазель Малерусс!

Он сделал ударение на имени, но Марианна пренебрегла таившейся в этом легкой угрозой. Ее не в чем было упрекнуть. Она ничего не скрыла… кроме недавнего разговора с князем, но в любых жизненных ситуациях надо принимать решение. Марианна выбрала спокойствие, в котором она особенно нуждалась для осуществления своих планов на будущее. Она сделала реверанс.

– Спокойной ночи, господин министр!

За дверью ее ждал слуга-полицейский Базен, а во дворе та же карета. Они долго ехали в молчании. Спать уже не хотелось, а встреча с Фуше дала Марианне пищу для размышлений. Нельзя больше игнорировать тот плотный надзор, объектом которого она стала. Однако Фуше ничего не сказал о пресловутом черном фиакре. Сама Марианна из-за волнения на время забыла о нем. Но ведь Фуше никогда и ничего не забывает. В таком случае можно предположить, что он не только знал о его существовании, но и был его хозяином.

Базен первый нарушил тишину.

– Я должен извиниться перед мадемуазель, – сказал он тихо. – Похоже, я совершил ошибку. Мадемуазель может простить мне это?

– Вы делали свою работу, – с легким пренебрежением ответила Марианна. – Я не могу на вас сердиться. К тому же вы меня вывели из трудного положения. Если не секрет, что вы сделали с этим несчастным Феркоком?

Полицейский улыбнулся.

– Мы просто положили его в кровать и запретили шевелиться, дав понять, что будет гораздо полезней не думать больше о мадемуазель, если он дорожит своим местом.

– А… если заметят, что мы уехали? Как мы объясним?

– Никак! Нас не заметят.

И действительно, когда карета въехала во двор отеля Матиньон, все экипажи, стоявшие там в момент их отъезда, были еще на месте. Ничто не изменилось ни на пустынной улице, ни в ярко освещенном отеле. Мнимый лакей спрыгнул на землю, помог спуститься Марианне, затем снял плащ, под которым он прятал ливрею.

– Мне остается пожелать доброй ночи мадемуазель, – сказал он, кланяясь. – Завтра я оставляю службу у князя.

– Вы уезжаете? – удивленно спросила Марианна. – Но почему?

– Дела в другом месте… и в другом облачении. Возможно, мы еще встретимся при других обстоятельствах. Так что пусть мадемуазель…

– В таком случае разве еще необходимо употреблять третье лицо?

– Нет, не думаю… но я благодарен, что вы это заметили. Желаю удачи, мадемуазель Малерусс. И пусть вас ничто не волнует, вы остаетесь под такой же надежной охраной.

«Охраной… или слежкой? И то и другое, без сомнения», – подумала Марианна, глядя, как тот удаляется в людскую. Во всяком случае, перемена, происшедшая за несколько секунд с этим человеком, была поразительной. Его тупые черты оживились, в тусклом взгляде неожиданно появился блеск, и даже осанка изменилась. И девушка спросила себя, сколько же людей Фуше живет в этом доме и в каком обличье? А сколько в Париже и во всей гигантской Империи? Они образуют странный мир, тайный и молчаливый, мир, в котором и она против своей воли принимает участие, охватывавший, казалось, все классы общества. Ведь говорят, что сама императрица Жозефина иногда выполняла поручения министра полиции. И над всем этим царил в равной мере, а может быть, и больше, чем Корсиканец, хитроумный и опасный человек, только что застигнутый ею врасплох в таком смешном виде. Но ничто смешное не могло убить страх, который внушал Фуше. С этими мыслями Марианна проникла в отель и, проходя мимо полуоткрытой двери, заглянула внутрь. Ничто не изменилось ни в обстановке, ни в людях. Словно время действительно остановилось. Демон игры еще не отпустил своих правоверных.

Глава V Ночь любви

Выездная берлина князя Беневентского, с подкованными на шины ирландскими рысаками, стремительно неслась по пустынным в этот поздний час аллеям Лоншана. Было восемь часов вечера. В разгар сезона здесь еще долго бурлил бы поток экипажей и всадников, но сейчас темнота, холод и снег уже давно разогнали парижан: буржуа – к ужину и картам, элиту – на торжественные приемы, имевшие место почти каждый вечер в эту пору года. Вчера это было у князя Камбасере, сегодня – у герцога де Кадора, который сменил Талейрана на посту министра иностранных дел. Без сомнения, это и является причиной, подумала Марианна, что князь находится рядом с нею в берлине, вместо того чтобы готовиться к балу у герцога.

Умостившись на малиновых бархатных подушках, подобранных в цвет с большими лакированными колесами кареты, она безучастно поглядывала на проплывавший мимо заснеженный пейзаж. Марианна хорошо узнала Лоншан, часто гуляя здесь с княгиней и Шарлоттой, и ее мало заботило, куда именно они едут. Талейран сказал утром:

– Сегодня вечером я провожу вас к одному из моих добрых друзей, большому ценителю музыки! Постарайтесь быть, по возможности, красивей. Впрочем, для вас это не трудно, но я все-таки хотел бы видеть вас в розовом.

Впервые князь высказал свое мнение относительно одежды. Марианну это удивило, тем более что до сих пор она была убеждена в склонности князя к холодным цветам, таким, как зеленый или синий. Она сказала, что у нее нет розового платья.

– К вечеру будет, – успокоил ее князь, и действительно, еще днем Леруа прислал Марианне туалет, который она нашла сказочным, хотя он и отличался крайней простотой.

Платье из бледно-розового атласа, сплошь вышитого сверкавшим как иней серебром и без малейшей отладки, дополнял длинный из такого же материала плащ с опушенным горностаем капюшоном, а также со вкусом подобранная муфта. Наряд произвел на нее потрясающее впечатление, и удовлетворенная улыбка князя, с которой он встретил ее, подтвердила это.

– Я думаю, – сказал он, – что сегодня вечером вы одержите еще одну победу, может быть, самую значительную для вас!

В самом деле, голос Марианны пользовался невероятным успехом у салонных льстецов, являвшимся для нее только предвестником настоящего успеха, на который она рассчитывала на сцене театра. И она была достаточно умна, чтобы понимать, что это только салонный успех с достаточно эфемерными лаврами. Впрочем, с некоторых пор она испытывала меньше доверия к нему, и ее пыл к занятиям заметно остыл. Больше всего в этом был повинен черный фиакр, неотвязно следовавший за нею повсюду, как зловещее предзнаменование. Иногда ей хотелось пойти пешком, чтобы проверить, пойдет ли кто-нибудь за нею, но она не решалась из-за необъяснимого страха. В одном из рапортов она сообщила о фиакре, но Фуше никак не прореагировал. И Марианна не знала, как быть дальше… Князь тем более ничего ей об этом не говорил. Да и как он мог знать? Она решила в понедельник отправиться к Фуше.

Со времени встречи с Язоном Бофором прошло уже восемь дней, и Марианне, несмотря на решительное желание забыть его, еще не удалось добиться этого. Когда она вспоминала американца, ее охватывало такое множество сложных чувств, что она не могла разобраться в них. Преобладали гнев и злоба, тем более горькие, что ей иногда хотелось согласиться на его предложение. Она была еще слишком юной, чтобы потерять чувствительность к магии некоторых слов! Язон пробудил в ней желание к этой неведомой жизни, легкий набросок которой он сделал для нее, свободной жизни в мире совершенно новом, полном света и тепла. Возможно, он был искренним, когда говорил о том, что хочет частично возместить нанесенный ущерб? И когда такая мысль приходила ей в голову, Марианна готова была бежать к нему. Как-то утром, когда она исполняла поручения княгини, она даже попросила кучера проехать по улице Серутти. Она увидела под 27-м номером отель Империи, красивый дом, перед которым стояло много карет, и у нее возникло желание остановиться, сойти и позвать этого странного человека, ненавистного и вместе с тем притягательного.

Но тут другая мысль пришла ей в голову. Почему она верит словам Бофора? Он ограбил ее, он посмел торговать ее любовью и целомудрием. Кто поручится, что во время плавания он не нарушит слова и не предъявит постыдные права, которые он якобы имеет на нее? Тем более когда они будут вместе на краю света! Ибо, наконец, какой был ему смысл спасать ее и для чего? Не была ли воображаемая опасность, зажегшая тревожный огонь в его глазах, просто выдумкой, чтобы заманить ее в ловушку? Этим утром Марианна получила записку без подписи.

«Я пробуду здесь еще неделю. После этого, чтобы найти меня, вам нужно будет обратиться к моему другу Патерсону, американскому консулу в Нанте! Не раздумывайте, умоляю вас, и уезжайте со мной. Время не ждет!»

Марианна удовольствовалась тем, что пожала плечами и бросила записку в камин. Сегодня у нее не было желания довериться Язону Бофору.

Берлина переехала Сену, и Марианна, нагнувшись к окну, протерла перчаткой запотевшее стекло.

– Так мы уже в поле? – спросила она. – Еще далеко?

Она едва различала своего спутника в темноте кареты, но все время слышала запах его духов: вербены. С тех пор как они уехали с улицы Варенн, он молчал.

– Нет, уже недалеко. Деревня, куда мы направляемся, называется Сен-Клу. У друга, к которому мы едем, там небольшое восхитительное убежище. Это дом, полный очарования, с самой великолепной обстановкой из всех, что мне приходилось видеть. Прежде, при короле, он служил местом сбора охотников.

Редко приходилось видеть Талейрана в таком лирическом настроении. Любопытство Марианны возросло. Этот бывший охотничий домик, затерянный в деревенской глуши, вызвал недоумение. До сих пор Талейран сопровождал ее только по парижским салонам: к мадам де Лаваль, к Доротее де Перигор, конечно, и к дамам его свиты. Это же было настоящее путешествие.

– Там будет много людей? – спросила она с ложным равнодушием. – Кого ждут?

Князь покашлял, как бы в поисках ответа, но его голос был абсолютно спокоен, когда он сказал:

– Право, нет, совсем немного. Дорогое дитя, прежде чем мы приедем, мне необходимо кое-что объяснить вам. Речь идет не о большом приеме. Друга, к которому я вас везу, зовут просто господином Дени.

Марианна удивленно подняла бровь.

– Господин Дени? Дени де?..

– Никакого «де». Он… буржуа, очень богатый, влиятельный, к тому же старый верный друг по… трудным временам! Кроме того, это несчастный человек, ибо находится в глубоком трауре. То, что я прошу вас делать, – своего рода акт милосердия!

– Разодетой как принцесса – в бальном наряде – появиться перед человеком в трауре? Не лучше ли будет надеть темное?

– Траур носят в глубине сердца, дорогое дитя, а не в одежде. Господину Дени необходимо увидеть свет звезды в окружающем его мраке. Я хочу, чтобы вы стали этой звездой.

Что-то слащавое, послышавшееся в голосе князя, усилило пробудившееся любопытство Марианны. Похоже, его лиризм не был вполне искренним. Что же это за буржуа, владеющий бывшим охотничьим домиком короля, к которому надо приходить в полном параде? Внезапно она почувствовала желание узнать о нем побольше.

– Я восхищена тем, что ваше сиятельство так старается ради человека, стоящего гораздо ниже его. Он действительно старый друг?

– Очень старый! – сказал Талейран серьезно. – Вы бы удивились числу буржуа, находящихся в связи со мною и даже среди моих друзей! Их также достаточно много и при Императорском Дворе, где, с сожалением должен признать, их прикрывают пышные титулы.

– Тогда почему этот господин Дени не имеет никакого?

– Потому что это его не интересует! Ему ничего не стоит стать графом или маркизом. Он… просто он, и этого достаточно! Скажите, мадемуазель Малерусс, я надеюсь, вы не шокированы необходимостью петь перед буржуа?

В темноте она угадала насмешливую улыбку.

– Конечно, нет, я только надеюсь, что он не из числа членов Конвента, или убийц короля, или…

– Тогда он не был бы моим другом! – жестко оборвал Талейран. – Будьте спокойны относительно этого.

Под укрывавшей их меховой полостью Талейран нашел руку Марианны и пожал ее. Более нежным, доверительным тоном он добавил:

– При более близком знакомстве вы узнаете, что люди этой страны делают иногда странные вещи, но всегда следуют здравому смыслу. То, о чем я прошу вас сегодня, – личная услуга, одолжение, если вы предпочитаете. Этот человек не носит благородное имя, но благородство у него в сердце. О его горе не надо рассказывать нашему другу Фуше, э? Ему вовсе не обязательно знать о нашем визите.

Легкое беспокойство охватило Марианну, но любопытство превозмогло его. Кроме того, что ей было безразлично, перед кем петь, ибо она пообещала князю делать это, когда он пожелает, ей теперь не терпелось увидеть, каким окажется этот г-н Дени, к которому вице-канцлер Империи питал такое уважение.

– Прошу извинить меня, – сказала она смиренно. – Я с удовольствием спою для вашего столь несчастного друга.

– Вот и отлично! Весьма признателен вам за это.

Берлина взбиралась по довольно крутому подъему. Лошади значительно замедлили ход, но Ламбер, кучер, уверенно удерживал их от скольжения. Стекла в дверцах покрылись изморозью, и тишина воцарилась в карете, вернув каждого к его мыслям. Марианна вдруг подумала, что, покидая отель, она не заметила, был ли на своем месте несносный черный фиакр, а потом забыла о нем из-за таинственного г-на Дени. Она была очень довольна, что ей не придется писать о нем в проклятых ежедневных рапортах, которые волей-неволей приходилось составлять, хотя благодаря Талейрану это превратилось в простую формальность. Но почему Фуше не ответил на вопрос о черном фиакре? Если только он не принадлежит ему!.. А все-таки почему?

Белый на фоне черного леса павильон Бютар, казалось, спал на берегу замерзшего пруда. В нежном золотистом свете, падавшем через высокие окна, вспыхивали бриллиантами бесчисленные снежинки. Под своим легким фронтоном, украшенным охотничьей сценой, он возник из ночи и леса, как волшебное видение. Может быть, потому, что ее обостренная чувствительность предсказывала необычные события, это видение сразу покорило Марианну.

Она едва заметила лакея в темной ливрее, который откинул перед нею ступеньку кареты, проехавшей замыкавшую круглый двор решетку, и как во сне направилась к открытой двери. Ее встретил небольшой вестибюль, украшенный цветами. Яркий огонь в камине наполнял его приятным теплом. В темноте верхнего этажа терялась лестница. Но у Марианны не было времени все рассмотреть. Слуга отворил перед нею дверь в бело-синий салон с потолком в виде купола с играющими в траве амурами.

Легкая, изящная лакированная мебель принадлежала прошлому веку. Она была обтянута синим шелком с белыми узорами и, казалось, стояла только для того, чтобы подчеркнуть красоту громадных букетов ирисов и розовых тюльпанов, со вкусом расставленных повсюду. Над камином большое зеркало времен регентства отражало убранство комнаты, освещенной длинными розовыми душистыми свечами. Через эркерные окна виднелся замерзший пруд с дорогой посередине. Взгляд девушки сразу же остановился на сверкающем лаком клавесине, стоявшем у одного из окон. Покрытый громадным ковром из Бовэ, паркет слегка поскрипывал под тростью и неровными шагами Талейрана. Комната была абсолютно пуста. Но вот отворилась дверь. Показался мужчина.

Думая, что это и есть таинственный г-н Дени, Марианна с интересом смотрела на него. Он был среднего роста, блондин и откровенно некрасив со своим узким лицом и темными, слегка косившими глазами. Но вместе с тем видно было, что он умен, и исходившая от него естественная благожелательность привлекла Марианну. Ее только удивил светло-зеленый костюм этого человека в трауре.

С протянутой рукой и улыбкой на губах он быстро подошел к гостям:

– У вас просто военная точность! Здравствуйте, дорогой князь! Итак, это та девушка…

– Действительно, дорогой Дюрок, перед вами мадемуазель Малерусс, чей голос не имеет себе равных. А разве… господина Дени еще нет?

– Нет, – ответил тот, кого назвали Дюроком, – но он долго не задержится. А пока я приготовил для вас легкий ужин. Я подумал, что вы, наверное, продрогнете после такой длинной дороги.

С почтительной галантностью он подвел Марианну к стоявшему у камина обитому голубым бархатом шезлонгу, затем помог снять плащ. Оробев от изысканной элегантности обстановки, равно как и от чисто военной выправки незнакомца с мещанским именем, Марианна молча покорилась. Ее так смутил его восхищенный взгляд, что она не заметила, как он переглянулся с Талейраном. А князь отказался снять свой подбитый мехом плащ.

– Спасибо, друг мой, мадемуазель Малерусс с удовольствием погреется, а я возвращаюсь.

Марианна, только протянувшая руки к огню, вздрогнула.

– Как! Ваше сиятельство оставляет меня?

Он подошел к ней, взял руку и быстро поцеловал.

– Я вас не оставляю, дорогое дитя, я вас доверяю! Мне необходимо вернуться! Мой старый друг, баронесса де Сталь, получившая разрешение на поездку в Соединенные Штаты со своим сыном, покидает Париж этой ночью. Я хочу попрощаться с нею и усадить в карету на Морле, где ее ожидает корабль. Но не бойтесь ничего. Мой друг Дюрок проявит к вам отеческую заботу и, когда вы утешите нашего бедного друга, привезет вас домой в собственной карете.

– Надеюсь, что вы в этом не сомневаетесь, – с ласковой улыбкой сказал Дюрок, – и я не пугаю вас, мадемуазель?

– Нет… нет, нисколько! – ответила Марианна, пытаясь улыбнуться.

Он был ей симпатичен, но она чувствовала замешательство. Почему все-таки Талейран не сказал, что не остается с нею? Никогда еще он не вел себя так! Очевидно, свойственная ему проницательность подсказала, что творится на душе у девушки, ибо он, опершись о трость, слегка нагнулся к ней:

– Я побаивался взволновать вас и задеть вашу застенчивость до того, как вы увидите столь достойного человека! Теперь я могу сказать и всю правду: вашим голосом я хочу сделать сюрприз моему другу Дени. Когда вы услышите во дворе шум кареты, начинайте петь, но не говорите, что это моя выдумка.

– Но… почему? – спросила совершенно сбитая с толку Марианна. – Если вы считаете, что сюрприз приятный, вся признательность должна принадлежать только вам. – Правильно! Но мне не нужна его немедленная признательность. Он узнает правду, но немного позже. В данный момент я не хочу, чтобы какое-либо другое чувство хоть в малой степени отвлекло его от чистой радости, которую он откроет в вас.

Марианна понимала все меньше и меньше, но была заинтригована до предела. Каким все-таки странным, сложным и таинственным человеком был князь. И почему он счел необходимым разговаривать с ней таким выспренним тоном, совершенно не отвечавшим обычной его манере? Видно, Дюрок понял состояние девушки, за что она почувствовала к нему признательность.

– У вас иногда возникают забавные идеи, князь. Но вы не были бы полностью самим собой, поступая иначе! Счастливого пути!

Глядя на сопровождавшего гостя Дюрока, Марианна спрашивала себя, кем является он в доме г-на Дени. Родственником? Просто другом? Может быть, братом той, кого оплакивает таинственный буржуа? Нет, зеленый костюм опровергал предположение, что это брат покойной. Возможно, кузен или товарищ детства, призванный заниматься домом? Нет, он должен быть военным, это видно по отдельным жестам, по особой манере держать голову, даже по походке, характерной для человека, привыкшего больше к сапогам, чем к туфлям.

Возвращение Дюрока прервало ход мыслей Марианны. Он шел в сопровождении кого-то вроде мажордома в черном костюме, катившего маленький, полностью сервированный столик. Под напудренным париком ладная, упитанная фигура новоприбывшего излучала торжественную важность, присущую слугам из знатных домов. Он приветствовал девушку с такой снисходительностью, что она была ошеломлена. Решительно, этот Дени должен быть каким-нибудь невыносимым выскочкой, раздувшимся от гордости за свое богатство, если даже его слуги смеют так кичиться. Каков поп, таков и приход! Конечно, г-н Дени окажется несносным!.. Тем временем Дюрок приказал:

– Поставьте столик возле мадемуазель, Констан, и оставьте нас.

– Должен ли я прислуживать господину ге…

– Хватит, хватит! – быстро оборвал его Дюрок. – Мы обойдемся сами.

Мажордом с достоинством удалился, но Марианна обратила внимание на незаконченное слово. Как он собирался назвать Дюрока? Она подумала, что раз уж таинственного Дени еще нет, надо это использовать, чтобы попытаться узнать о нем хоть что-нибудь. Она с удовольствием приняла чашку бульона, но отказалась от всего остального.

– По-моему, я должна быть готова петь, когда господин Дени войдет? Он не должен застать меня сидящей за столом.

– Вы правы. Но достаточно будет начать, когда мы услышим карету.

Марианна перевела взгляд на клавесин.

– Я буду сама себе аккомпанировать?

– Нет… конечно, нет. Вот голова! Подождите минутку. – Он заметно нервничал.

Смакуя бульон, Марианна внутренне посмеивалась. Приключение, в общем-то, было забавным, и она уже горела желанием увидеть этого удивительного буржуа, повергающего в трепет своих домашних. Дюрок вскоре вернулся в сопровождении молодого человека строгого вида, с длинными волосами и темной кожей, который, не взглянув на Марианну, взял на клавесине принесенные ею ноты и расположился за инструментом. Заметно повеселевший Дюрок вернулся к гостье.

– Вот мы и готовы. Вы можете давать мэтру Хассани любые указания, но не ждите ответа, он немой! – прошептал он, бросив взгляд в сторону пианиста.

Теперь еще и немой? Марианна вдруг подумала: а не носит ли этот г-н Дени фальшивое имя, скрывая настоящее! Кто он: проходимец с богатством сомнительного происхождения, роскошно живущий в глубине леса, укрытый от ищеек Фуше, или благородный иностранец, замысливший заговор против режима? Разве Фуше не позволил ей услышать, что наверху сомневаются в верности Талейрана? Поговаривают, что если он до сих пор и не изменил Императору, то не замедлит сделать это. Слишком простое имя – г-н Дени, – безусловно, скрывало весьма опасную личность.

– С чего вы начнете? – спросил Дюрок.

– С арии Паэра. Она мне очень нравится.

– Господин Дени будет очарован. Он очень любит Паэра, который, вы это, без сомнения, знаете, руководит придворным оркестром.

– Господин Дени давно во Франции? – внезапно спросила с безразличным видом Марианна.

Дюрок сделал большие глаза.

– Но… да, с некоторого времени! А почему вы спрашиваете?

Донесшийся со двора шум кареты избавил Марианну от необходимости отвечать, что было бы для нее не особенно легко. Дюрок тотчас вскочил и побежал к вестибюлю, тогда как она подошла к клавесину и остановилась спиной к двери. Невозмутимый Хассани заиграл вступление. Неожиданно отчаянная робость сковала Марианну, ей показалось, что пол уходит у нее из-под ног. Руки оцепенели, и пришлось их с силой сжать, чтобы унять противную дрожь, а по спине пробежал предательский холодок. Она растерянно посмотрела на бесстрастное лицо пианиста, и вдруг он ободряюще подмигнул ей. Снаружи доносились голоса, шаги. Надо было бросаться в воду, чтобы не испортить великий сюрприз Талейрана. Строгий взгляд стал повелительным. Марианна открыла рот и с удивлением услышала собственный голос: теплый, непринужденный, такой мягкий, словно страх только что и не сжимал ей горло:

Вся отдавшись пению, Марианна скорее угадала, чем услышала быстрые шаги по плиткам вестибюля, шаги, внезапно умолкнувшие за порогом. Больше она ничего не слышала, но ясно ощущала чье-то присутствие, чей-то взгляд. И, странное дело, это присутствие не угнетало ее, а, наоборот, принесло чувство освобождения от неприятной тревоги, оно было дружелюбным, успокаивающим. Все страхи исчезли как по волшебству. Голос Марианны наполнился неведомыми ей ранее теплотой и легкостью. Не первый раз музыка приходила ей на помощь. Она имела над Марианной неограниченную власть, беспрестанно обновлявшуюся, но неизменно сильную. И Марианна без сопротивления и без боязни отдавалась ей, ибо музыку и ее связывала искренняя любовь. Ни та, ни другая не могли изменить. Последние слова арии замерли, как вздох, на губах девушки:

Это был конец. Наступила тишина. Потупив глаза, Хассани опустил руки на колени, и Марианна почувствовала, что владевшая ею благодать исчезает. Снова охваченная неожиданной робостью, она не решалась повернуть голову к камину, угадывая там чье-то присутствие. Внезапно резкий голос нарушил тишину:

– Восхитительно! Спойте еще, мадемуазель! Вы знаете «Радость любви»?

Теперь она взглянула на него. Перед нею опирался на камин мужчина ниже среднего роста, довольно дородный, но не толстый. На нем был черный фрак, черный же галстук и белые кашемировые панталоны, на которых она с удивлением заметила черные штрихи и чернильные пятна. В том, что это чернила, не было сомнений, так как ясно различались следы пера. Наряд завершали короткие английские сапоги с серебряными шпорами. Руки и ноги у г-на Дени были небольшие и изящные, а лицо просто очаровало Марианну. Она никогда не видела подобного! Цвета светлой слоновой кости, оно поражало классической красотой римской статуи. Короткие волосы, черные и гладкие, спадали прядями на лоб, оттеняя глубоко сидевшие серо-голубые глаза. Пронизывающий взгляд трудно было выдержать. В руках г-н Дени держал отделанную золотом черепаховую табакерку, которая служила ему главным образом для того, чтобы ее содержимым обсыпать свою одежду и все вокруг.

– Почему же вы молчите? – спросил он.

Сообразив, что она слишком нескромно рассматривает его, Марианна сильно покраснела и поспешила отвести глаза.

– Действительно, я знаю этот романс.

Она начала знаменитую мелодию с неподвластным ей волнением. Не в силах понять, что происходит в потаенных глубинах ее существа, она слилась с музыкой с такой страстью и силой, на которые не считала себя способной. Отдавшись пению, она осмелилась снова посмотреть на г-на Дени. Никогда ни один мужчина не привлекал ее так, как этот, и, неспособная скрыть те ощущения, которые ее подвижное лицо чистосердечно выдавало, она не отрывала взгляд от глаз незнакомца, словно только ему одному адресуя слова любви из романса:

Но по мере того, как любовная жалоба слетала с уст Марианны, на ее глазах г-н Дени изменил свою небрежную позу, нетерпеливым жестом отбросил в сторону табакерку и стал незаметно приближаться к ней. Он больше не отрывал от нее глаз. Он напряженно смотрел на нее, он смотрел так, как никогда и никакой мужчина не смел и не умел на нее смотреть, и девушке показалось: если этот взгляд внезапно прервется, в тот же миг остановится и ее жизнь. Глаза ее налились слезами. Сердце билось с такой силой, что, казалось, вот-вот разорвется. Она чувствовала одновременно и счастье, и испуг, и беспокойство, но знала твердо, что ради этого взгляда готова петь всю ночь напролет.

Когда растаяла последняя нота, Марианна и г-н Дени оказались лицом к лицу. Не спуская с нее глаз, он щелкнул пальцами:

– Уйдите, Дюрок! И вы тоже, Хассани!

Оба мгновенно исчезли, а Марианна и не подумала протестовать. Это нормально, вполне в порядке вещей! Им необходимо было остаться наедине, вдвоем! За несколько минут незнакомец со смешным именем приобрел для нее большее значение, чем весь мир, и Марианна тщетно пыталась найти название потрясшему ее первобытному, дикому и требовательному чувству. Это было так, словно она только сейчас начала жить… И она больше не хотела знать, кто этот человек, действительно ли его зовут Дени, дворянин он или безродный. Нет! Он здесь, и все хорошо. Ни в чем другом она не нуждалась. Прислонившись к клавесину и опираясь о него похолодевшими руками, едва переводя дыхание, она смотрела, как он подходил все ближе и ближе… Он улыбался ей, и она чувствовала, как тает ее сердце под очарованием этой улыбки.

– Когда я был ребенком, – сказал он доверительным тоном, – я часто спрашивал себя, что же услышал привязанный к мачте своего корабля Улисс, в то время как у его спутников уши были залеплены воском. Он умолял развязать его, чтобы броситься в море и плыть на голос сирены. Теперь я знаю, что он испытал!

Сирена! Язон Бофор также сравнивал ее с сиреной. Что он сказал? Марианна не могла точно вспомнить. Впрочем, какое ей дело до какого-то Бофора? И существовал ли он вообще? Жила ли она сама до этой минуты или только теперь начинает жить? Несмотря на французское имя, г-н Дени должен быть итальянцем. У него легкий акцент, позволяющий думать об Италии. Снова мелькнула мысль, что он конспиратор, но Марианна отогнала ее. Он может быть тем, кем захочет. Она уже твердо знала, что он занял в ее жизни главное место. Бесконечная пустота, заставлявшая ее всерьез думать о предложении Бофора, больше не существовала.

С величайшей нежностью г-н Дени взял руки Марианны в свои.

Он удивился, найдя их такими холодными.

– Вы замерзли! Идемте к огню.

Он усадил ее на кушетку, устроился рядом и придвинул столик с едой.

– Вы съедите что-нибудь?

– Нет, благодарю, я не голодна!

– Не говорите мне, что не хотите есть. В вашем возрасте всегда хочется есть! Я поем с удовольствием. Попробуйте этот паштет из дроздов и запейте глотком шамбертена. Шамбертен – это король вин. Я никогда не пью другого. Нет? Смешно! Должно быть, вы предпочитаете шампанское. Тогда немного шампанского.

– Я… я никогда не пила его! – начала обеспокоенно Марианна, глядя, как наполняется золотистым пенистым вином хрустальный бокал.

– Тогда это самый подходящий случай, чтобы попробовать. Сейчас или никогда! – весело сказал г-н Дени. – Вы полюбите его! Нет в мире женщины, которая не любила бы шампанское! Оно заставляет блестеть глаза… хотя, – добавил он, немного наклонившись к девушке, – ваши действительно не нуждаются в подобном средстве! Я видел много гораздо менее прекрасных изумрудов!

Говоря это, он ухаживал за нею с ловкостью и вниманием влюбленного. С некоторой боязнью Марианна окунула губы в вино, затем улыбнулась. Оно оказалось освежающим, искрящимся, ароматным, словом, восхитительным! Хозяин улыбнулся, искоса посматривая на нее.

– Ну и как?

– Потрясающе! Можно еще немного?

– Разумеется!

Он исполнил ее просьбу, затем с увлечением принялся есть. Марианна невольно последовала его примеру. В комнате сразу стало тепло и уютно. Снаружи не доносилось ни звука. Снег укрыл все. Они были одни здесь, в самом сердце зачарованного царства, внутри гигантской теплой раковины, затерянной в безграничности окаменевшего леса. Никогда Марианна не чувствовала себя такой счастливой. Она выпила вино, улыбаясь г-ну Дени. Как он любезен и весел! У нее мелькнула мысль, что он слишком весел для вдовца. Но, может быть, он не так уж любил свою жену, как думают?.. Или музыка так преобразила его? Или же… О! Какое все это имеет значение! Шампанское пробудило в Марианне оптимизм. Она не ощущала больше ни усталости, ни страха. Шальные мысли кружились в голове. Захотелось беспричинно смеяться, петь… и даже танцевать!

– Еще немного шампанского? – предложил г-н Дени, с полуулыбкой разглядывавший ее.

– Охотно! Я… я никогда не думала, что это так приятно!

Он позволил ей выпить половину бокала, затем нежно остановил и вплотную придвинулся к ней.

– Пока довольно пить! Скажи мне твое имя.

Внезапное обращение на «ты» ее ничуть не шокировало. Она даже нашла это вполне естественным. Ведь они стали теперь такими близкими друзьями!

– Марианна! Меня зовут Марианна Ма…

– Нет… Я хочу знать только твое имя… Остальное я узнаю позже, если захочу… У сна не может быть ничего, кроме имени, а мне уже давно ничто подобное не снилось… Ты прекрасна, Марианна!.. Твой голос околдовал меня, а красота привела в восхищение.

– Это правда? – радостно спросила она. – Я нравлюсь вам до такой степени… Тогда скажите мне и ваше имя. Господин Дени – это же ужасно!

– Я знаю! Зови меня Шарль! Тебе нравится имя Шарль?

– Мне все равно. Я его полюблю, ибо это ваше имя.

Он взял ее руку и стал покрывать поцелуями, незаметно поднимаясь от запястья к локтю и дальше к округлости плеча, освобожденного им от короткого рукава. Под его лаской по телу Марианны пробежал озноб, и она закрыла глаза, охваченная неописуемым счастьем. Ни за что в мире она не прервала бы его: с того момента, как она его увидела, у нее появилась непроизвольная уверенность в том, что это произойдет. Шампанское добавило в ее кровь достаточно пыла, чтобы погасить отвращение, которое она испытывала к мужчинам после злополучного опыта с Жаном Ледрю! К тому же и Шарль не был реально существующим мужчиной, это просто сон. И у нее не было никакого желания проснуться, а хотелось только слушать, как пробуждаются в ее теле новые ощущения, требовавшие больше, чем поцелуи…

Когда его рука скользнула по ее талии и осторожно опрокинула Марианну на подушки шезлонга, она испустила глубокий вздох и открыла глаза, чтобы увидеть прильнувшее к ней лицо Шарля, но тут же закрыла, едва их губы соприкоснулись. Его поцелуи были легкие, как дуновение ветерка, однако в крови Марианны они постепенно раздували настоящий пожар. Сердце ее готово было выскочить из груди, она задыхалась в объятиях Шарля, ожидая другие поцелуи, другие ласки.

Не отрывая губ от ее рта, он прошептал:

– Ты хочешь принадлежать мне… скажи? Хочешь?

Она ответила движением век и, обвив его шею руками, с силой прижала к себе.

– Здесь слишком светло, – шепнула она.

– Пойдем!

Он полуподнял ее и увлек к двери, за которой оказалась небольшая комната, вся в голубом. Она благоухала жасмином, а белизна открытой постели едва угадывалась в этом приюте любви, освещенном только огнем камина.

При виде кровати Марианна инстинктивно попятилась, но Шарль закрыл ей рот таким горячим поцелуем, что она чуть не потеряла сознание. Затем он повел ее к камину, опустился на низкий пуфик и посадил ее, как ребенка, себе на колени. Расстегивая великолепное розовое платье, он бормотал по-итальянски восхитительные, нежные слова любви и покрывал поцелуями ее плечи, шею, грудь, по мере того как они освобождались от кружев рубашки. Его ласки становились все смелей, но были так нежны, что Марианна вскоре забыла всякую стыдливость ради удовольствия слышать комплименты ее прелестям.

Наконец он отнес ее, нагую и трепещущую, в постель, где оставил среди надушенных покрывал, чтобы несколько минут спустя присоединиться к ней.

Засыпая двумя часами позже в объятиях Шарля, переполненная впечатлениями, удовлетворенная Марианна подумала со счастливым вздохом, что пережитое сейчас не идет ни в какое сравнение с экзекуцией, которой она подверглась той памятной ночью в риге. И это случилось не только потому, что она полюбила Шарля, тогда как к Жану Ледрю была довольно равнодушна и просто нуждалась в нем. Человек же, которому она так внезапно отдалась, стал ее подлинным возлюбленным в полном смысле этого слова. Именно этой ночью она перестала быть девушкой. Нежная любовь Шарля совсем иначе раскрыла бутон ее женственности, чем торопливая неловкость моряка. И теперь она поняла смысл слов: принадлежать кому-нибудь. Ничто и никто никогда не разлучит ее с тем, кто открыл ее для любви и для нее самой.

– Я люблю тебя, Шарль, – прошептала она, целуя его шею. – Я твоя навсегда. Что бы с тобой ни случилось, куда бы ты ни поехал, я последую за тобой и буду любить тебя.

Он приподнялся на локте и заставил ее посмотреть на себя.

– Не надо говорить так, carissima mia! Никогда не известно, что скрывается за закрытой дверью будущего. Я могу завтра умереть.

– А я последую за тобой, и мы все равно будем вместе. Ты не можешь себе представить, чем ты одарил меня этой ночью. Ты не можешь это понять, а я тем более. Я принадлежу тебе, тебе одному! Обними меня, Шарль, обними покрепче!

Тогда он снова овладел ею с неистовством, заставившим ее застонать, и снова она подчинилась его желанию. Затем он зашептал:

– Это ты одарила меня, и ты же благодаришь… Mio dolce amor!.. Ты права: ничто и никто не заставит нас забыть эту ночь! Теперь спи, поздно.

Она послушно примостилась у его плеча и закрыла глаза. Все было хорошо, все было просто теперь. Они любят друг друга. Кто может отныне помешать им всегда быть вместе? Разве он не вдовец? И впервые после той ночи в Селтон-Холле Марианна подумала, что и она тоже была вдовой.

Неожиданно проснувшись, Марианна не могла сообразить, долго ли длился ее блаженный сон. Она разглядела в полутьме комнаты Дюрока, который говорил что-то на ухо уже сидевшему в постели Шарлю.

– Что случилось? – спросила она сонным голосом. – Уже поздно?

– Нет, успокойся! Еще только три часа, но мне надо ехать! Закладывайте карету, Дюрок. Я сейчас приду!

Он уже встал с кровати. Ощущая, что его отрывают от ее сердца, Марианна обхватила его за плечи.

– Почему ты оставляешь меня? Отчего так быстро? Что произошло?

Он нежно обнял ее и закрыл глаза поцелуями.

– Ничего страшного! Но, дорогая, у меня жизнь тяжелая, беспорядочная… Я не хозяин сам себе, и время любви прошло. Срочное дело призывает меня в Париж, и ты должна отпустить меня.

Но она не уступала. Этот внезапный отъезд среди ночи привел ее в ужас. Она попыталась догадаться о его причине.

– Шарль, умоляю тебя, скажи мне правду! Ты заговорщик?

Он с недоумением посмотрел на нее, затем рассмеялся, осторожно освобождаясь от обвивавших его шею рук.

– Раз ты угадала, отрицать бесполезно. Это правда, я участвую в заговоре! Но ты не в состоянии ничего изменить. А теперь будь благоразумной.

Стоя на коленях посреди разоренной постели, укрытая шелковистой массой черных волос, она в отчаянии наблюдала, как он стремительно одевается. Она не ошиблась. Шарль ведет опасную тайную жизнь. Ей придется с этим примириться. В стране, где правит тиран, их любовь будет трудной, но она сумеет ждать его, и если обстоятельства вынудят его к бегству, последует за ним… Она проговорила нежно:

– Обещай предупредить меня, если тебе будет грозить опасность! Я присоединюсь к тебе, если даже ради этого придется спуститься в ад.

Он завязывал галстук перед стоявшим в углу высоким трюмо, но после ее последних слов повернулся и внимательно посмотрел на нее. В таком виде: на коленях среди скомканного шелка покрывал, нежной кожей, сверкающей золотом в темной пышности ее волос, она волновала и восхищала, как языческая статуэтка.

– Я тебе обещаю это, – сказал он серьезно. Затем с неожиданной суровостью добавил: – Ложись! И укройся!

Вместо того чтобы послушаться, она потянулась со сладострастием мартовской кошки.

– Зачем? Ведь так тепло…

Тлевшие в камине дрова вспыхнули высоким ярким пламенем. В одно мгновение Шарль оказался возле Марианны.

– Потому что я должен ехать… и потому что ты еще соблазняешь меня, чертовка! А ну, давай! Быстро!

Полушутя, полусерьезно, несмотря на протестующие крики, он замотал ее в простыни и покрывала, оставив открытым только лицо. После чего, смеясь, обнял ее.

– Вот так! Теперь будь умницей! Ты сможешь вернуться, когда захочешь. Карета в твоем распоряжении.

– Но… когда я снова увижу тебя?

– Скоро, я обещаю.

– Ты даже не знаешь…

– Что? Кто ты такая? Где ты живешь? Это не имеет значения. Дюрок найдет тебя. И соединит нас снова. Прощай, mio dolce amor! Постарайся не простудиться, береги голос. Я люблю тебя…

Он встал, стремительно пересек комнату и отворил дверь. Марианна остановила его возгласом:

– Шарль!

– Да?

– Будь осторожен, умоляю.

Вместо ответа он улыбнулся, послал воздушный поцелуй и вышел. Только сейчас Марианне пришло в голову, что она абсолютно ничего не знает о нем.

Она напрягла слух и, услышав затихающий шум кареты, тяжело вздохнула. Теперь она действительно осталась одна.

С трудом освободившись от кокона, в который ее замотал Шарль, Марианна встала. Спать больше не хотелось, а оставаться в этом доме, ставшим после отъезда Шарля чужим и почти враждебным, не было никакого желания. Розовое платье казалось на голубом ковре сверкающим отблеском зари. Марианна подняла его и в порыве благодарности прижала к груди. Ведь в этом платье она понравилась ему! Она никогда это не забудет.

Увидев свое отражение в высоком зеркале, она не смогла удержать жест удивления. Она осмотрела себя с головы до пят, но не узнала. Эта женщина с синевой под глазами, с припухшими от бесчисленных поцелуев губами, с вызывающе соблазнительным телом была она… Осторожно, словно боясь стереть следы страстных ласк Шарля, она погладила себя по бедрам, смутно догадываясь, что уже никогда не будет той простодушной девушкой, какой пришла сюда. «Теперь я стала женщиной, – подумала она с чувством торжества, – женщиной, полностью овладевшей своим оружием!» И она была счастлива, ибо эта метаморфоза произошла из-за него и ради него.

Легкий стук в дверь прервал ее самолюбование и заставил укрыться в спасительной сени покрывал.

– Войдите, – сказала она.

Из-за полуотворившейся двери показалась голова Дюрока.

– Простите, что беспокою вас, но я хотел бы знать ваши дальнейшие распоряжения. До которого часа вы желаете спать?

– Я больше не думаю о сне, – заверила его Марианна. – И я хотела бы сейчас же уехать в Париж.

– Да, но ночь еще не прошла, далеко не прошла! И такой холод…

– Пустяки! Лучше будет, если я вернусь. Я спрашиваю себя: что подумает господин де Талейран, если узнает, что я так поздно вернулась? Он никогда не поверит, что я всю ночь пела…

– Само собой разумеется, – заметил Дюрок с безмятежной улыбкой, – но мне кажется, что господин де Талейран надеялся на ваше позднее возвращение, даже очень позднее… Сейчас я приготовлю вам кое-что теплое и прикажу заложить карету!

Сидя в увозившей ее в Париж двухместной карете, Марианна все еще размышляла, почему Талейран был так уверен, что она вернется поздно. Думал ли он, что Шарль уговорит ее петь гораздо дольше, чем это делал он? Или же… Или же Хромой Дьявол в своем безмерном коварстве предвидел то, что произошло? Он предвидел, что его друг будет пленен до такой степени, что Марианна, со своей стороны, будет так же покорена, что между ними вспыхнет любовь? Представляя ее Шарлю, хотел ли он одарить друга ее голосом, или же имел в виду и всю ее? От подобного человека можно всего ожидать, подумала она, но размеренный ход лошадей постепенно привел ее к мысли о благодарности проницательному дипломату. Ему она обязана самой прекрасной ночью в жизни, ее первой настоящей любовью, ибо, оглядываясь назад после пережитого, Марианна поставила на надлежащее место ее любовь к Франсису Кранмеру; ослепление вскормленной романами девицы, естественное влечение очень юного существа к красивому молодому человеку. Она никогда не забудет, что это Талейран, вольно или невольно, бросил ее в объятия Шарля.

Но теперь ей хотелось поскорей вернуться. Даже если ей придется ради этого «потерять уважение», она задаст князю волнующие ее вопросы. Необходимо, чтобы он сказал ей все, что знает о Шарле Дени. Совершенно новая для Марианны любовь требовала от нее полного слияния с любимым человеком. Она хотела жить его жизнью, если даже – и особенно – эта жизнь была опасной… Обо всем должен рассказать Талейран, иначе она обратится к Доротее. Молодая женщина не могла не слышать разговоры об удивительном господине Дени.

Снаружи был трескучий мороз, окна кареты покрылись льдом, но Марианна, укрытая меховыми покрывалами и благодаря заботам любезного Дюрока с грелкой под ногами, чувствовала себя удивительно хорошо, удивительно счастливой.

Извинившись перед нею за невозможность самому сопровождать ее, Дюрок засыпал кучера наставлениями: не ехать слишком быстро, внимательно следить, чтобы лошадей не занесло на скользкой дороге, удостовериться по прибытии, что молодая дама беспрепятственно пришла к себе и так далее. Поэтому кучер ехал очень осторожно, особенно на крутых склонах, требовавших большого напряжения и внимания.

Где-то в деревне церковные колокола прозвонили 5 часов. С другой стороны, поближе, им ответил призыв к утренней молитве. Очевидно, там был какой-то монастырь. Карета некоторое время катилась по ровному месту, как вдруг замедлила ход и затем остановилась. Удивленная Марианна нагнулась, очистила уголок стекла и увидела совсем близко широкую ленту реки. Это уже была Сена. Дверца кареты внезапно открылась, и внутрь заглянул кучер.

– Надо сойти, мадам, – сказал он. – Мы должны переехать на пароме.

– На каком пароме? Когда я ехала сюда, мы не переезжали на пароме!..

– А вы ехали через мост в Сен-Клу. Но его не починяют вот уже скоро два года, и, когда сильный мороз, по нему опасно ехать. Лучше будет на пароме. Тогда поедем через Сюрэсн.

Бросив взгляд на ссутулившуюся фигуру кучера, Марианна действительно увидела стоявшую неподалеку большую баржу. Но она казалась пустынной, а врывавшийся в карету ветер был такой ледяной, что юная женщина, вздрогнув, съежилась под своими покрывалами.

– Еще слишком рано, – начала она недовольно. – Никто не перевезет нас в этот час. Вернемся и попробуем проехать по мосту.

– Не беспокойтесь, мадам. Уверяю вас, что паромщик перевезет нас. Оно-то рано, но с той стороны уже ждут клиенты. Каждое утро паломники идут слушать мессу у траппистов в Мон-Валерьяне. Сойдите, пожалуйста. При переправе лучше, когда карета как можно легче.

– Ну что ж, раз это необходимо! – вздохнула Марианна, с сожалением разрушая свое гнездышко.

Она подобрала юбки, оперлась на руку, предложенную кучером, умолявшим «быть осторожной и не поскользнуться на льду», и легко спрыгнула на землю.

В тот же момент какая-то плотная ткань окутала ей голову.

Глава VI Рыцари тьмы

Марианна закричала, но грубая рука снаружи зажала ей рот. Она сразу сообразила, что всякое сопротивление бессмысленно. Полузадушенная, готовая потерять сознание от ужаса, она ощутила, как ее поднимают за ноги и за плечи. По характерному покачиванию она поняла, что ее похитители взбираются на паром.

Властный голос бросил:

– Побыстрей, пожалуйста! Какой собачий холод. Лошади замерзнут на том берегу.

Послышался звук, какой издает кошелек с серебром, если его бросить на землю, затем заискивающий голос невнятно пробормотал благодарность, и она догадалась, что кучер получил свою мзду. Впрочем, карета на паром не въехала. Раздался шум окованных железом колес по прибрежной гальке, шум, который вскоре затих. Остался только плеск воды под паромом.

Брошенная на грубообтесанные бревна и прижатая чьей-то твердой рукой, Марианна одновременно боролась и с удушьем, и с паническим ужасом. Кто были похитившие ее люди, что они хотели от нее? Думают они довезти ее до другого берега или… При одной мысли о темной ледяной воде ее затошнило. Она хотела переменить позу, чтобы сдвинуть душившую ее ткань, но рука прижала еще крепче.

– Не шевелиться, маленькая дурочка! – приказал тот же властный голос. – Иначе я брошу вас в воду.

Хотя он и пригрозил сделать это, очевидно, в его намерения не входило покончить с нею сейчас же. Немного собравшись с силами, Марианна попыталась бороться с удушьем, но бесплодно. Плотная ткань, возможно, плащ, совершенно не пропускала воздух.

– Я задыхаюсь! – простонала она. – Пощадите…

– Приподними плащ, – посоветовал новый голос. – Все равно уже прибыли.

Действительно, паром ударился о берег как раз в тот момент, когда объятия плаща ослабели. И вовремя! Марианна теряла сознание. Она инстинктивно вдыхала ледяной воздух, в то время как жесткая, затянутая в кожу рука энергично похлопала ее по щекам.

– Она в обмороке, – заметил обладатель резкого голоса. – Вот и хорошо.

– Беспамятство может продлиться дольше, чем желательно, – ответил другой.

Оба эти голоса выдавали людей образованных и воспитанных. Они, безусловно, не были голосами бандитов с большой дороги, отметила Марианна, чей разум еще автоматически действовал. Когда она приоткрыла глаза, то увидела склонившихся над ней двоих мужчин в черных масках, круглых шляпах и просторных плащах для верховой езды. Они находились уже на другой стороне Сены, и под первыми деревьями Булонского леса, доходившего почти до берега, она смогла различить двоих всадников, ожидавших около экипажа, который показался ей знакомым.

– Черный фиакр! – невольно пробормотала она.

– Каково! – воскликнул, смеясь, один из замаскированных. – Она его заметила! Решительно, ты прав: она гораздо опасней, чем можно подумать. Вперед в дорогу!

– Одну минутку! Именно потому, что она опасна, надо соблюсти некоторые предосторожности. Дать ей возможность дышать, это одно дело…

– Но, в конце концов, – запротестовала Марианна, когда второй незнакомец ловко и быстро связал ей руки шелковым шарфом, – что я вам сделала? Почему вы меня увозите?

Гнев боролся в ней со страхом, и инстинкт самосохранения заставлял ее задавать безответные вопросы.

– Это вам скажут, мадемуазель, когда мы прибудем на место! – ответил он. – А сейчас – ни слова больше. Нам не хотелось бы самим убить женщину.

В обтянутой перчаткой руке неожиданно блеснул длинный дуэльный пистолет, и она почувствовала, как дуло коснулось ее правой груди. Угроза была действительно серьезной.

– Я буду молчать, – выдохнула она.

– Отлично! Вы позволите?

Другим шарфом ей завязали глаза так плотно, что она оказалась в абсолютной темноте. После чего похитители взяли ее под руки и повели к фиакру. Изнутри кто-то подхватил ее, помогая подняться по ступеньке. Дверца захлопнулась. Марианна присела на довольно удобное сиденье. Она слышала рядом с собой чье-то дыхание и догадалась, что это тот, кто помог ей взойти внутрь.

Снаружи донесся голос:

– Там, у самой воды, лежит муфта. Ее нельзя оставить. Начальник приказал: никаких следов!

– А почему бы и нет? Могут подумать, что она утонула.

– После чего аккуратно положила свою муфту на противоположном берегу! Идиот!

Дверца фиакра вновь отворилась, и на ее связанные руки упала муфта. Впервые Марианна услышала голос сидящего рядом с нею и едва удержала дрожь ужаса. Голос был скрипучий, металлический и беспощадный.

– Сколько хлопот из-за какой-то ренегатки!

– Мы должны были захватить ее, а не судить! – твердо отрезал первый. – Если она виновата, она умрет, но мучить ее – бессмысленно. Надо доставить ее к начальнику целой и невредимой.

Наконец экипаж тронулся и помчался в гущу леса. Марианна слышала, как сзади скачут всадники. Теперь оставалось узнать, кто же этот начальник, к которому ее везут.

Поездка в фиакре оказалась кратковременной, но то, что последовало за нею, длилось гораздо дольше. Два похитителя взяли Марианну за руки и не столько помогали идти, сколько тащили за собой по показавшейся ей бесконечной дороге. Похоже было, что они спускались по ужасному склону, скользкому и зловонному. Ночной холод стал сырым и пронизывающим, как на дне колодца. Отвратительный запах тления щекотал ноздри. Ни один луч света не проникал под повязку, которую удалось немного сдвинуть во время тряски в фиакре. Марианна двигалась в кромешной тьме и полной тишине, ибо ни один из ее конвоиров не проронил ни слова с тех пор, как они покинули берег Сены. Если бы не крепкая хватка, удерживающая ее, и доносившееся дыхание, она могла бы подумать, что ее увлекают призраки. Иногда во время этой апокалипсической прогулки раздавались крики кошек и плеск воды. Ее обутые в атласные бальные туфли заледеневшие ноги были изранены бесчисленными камнями, по которым пришлось идти. Она давно уже упала бы без поддержки своих призрачных спутников. Страх леденил ей кровь, останавливал дыхание. После волшебного павильона, где она познала такое счастье, это ужасное приключение казалось кошмаром, от которого, к сожалению, нельзя было пробудиться. Она чувствовала себя бьющейся о прутья клетки птицей, получающей при этом только раны.

Внезапно послышалось хлопанье двери. Они подошли к освещенному помещению, так как Марианна заметила отблески света. Под ногами зачавкала липкая грязь то ли двора, то ли сада, затем пришлось подняться по шатким ступеням. Кто-то свистнул три раза, и раздался двойной стук. И вдруг стало тепло. Марианна ощутила, что стоит на полу. В нос ударил запах вареной капусты и кислого вина. Повязка упала с ее глаз.

Она с опаской посмотрела, кто ее окружал: пятеро мужчин в черных костюмах и масках, одетых с некоторым изяществом, и двое со свирепыми лицами, в грязных блузах и клеенчатых фуражках. Эта группа зловеще выделялась на фоне убогой таверны, освещенной двумя чадящими лампами. Блестящие от грязи и сажи стены, шаткие столы, стулья с продавленными сиденьями и стоящий в углу старый сундук, покрытый изъеденной молью материей, – такова была обстановка. Только стоящие на полке бутылки и стаканы имели вид новый и опрятный. Но больше всего поразила пленницу внезапно появившаяся из тени невероятная старуха, опиравшаяся на клюку. Сгорбленная, какая-то покореженная, в громадном чепчике из порванных грязных кружев и с таким же грязным муслиновым платком, завязанным на груди. Испещренное пятнами платье шилось, возможно, из голубого шелка, а с шеи свисал большой, сверкающий золотом крест. Лицо старухи являло невероятное сплетение морщин, придававших ему вид коры старого дерева, но если тонкий нос мирно соседствовал с подбородком, глаза, почти такие же зеленые, как у Марианны, блестели, словно молодые листья на сохнущей ветке.

Ковыляя на покрученных ревматизмом ногах, старуха подошла к Марианне и оглядела ее с хищной улыбкой.

– Хороша добыча, барон, очень хороша добыча! – посмеивалась она. – Вот так штучка! Черт возьми! Атлас, горностай… не считая того, что под ними! Ты действительно хочешь отправить все это с камнем на шее на дно Сены? Разве это не мотовство?

Струйка холодного пота побежала по спине молодой женщины при звуке скрипучего смеха ужасной старухи. Человек же, которого она назвала бароном, – очевидно, главарь этих людей, – пожал плечами:

– Это решит трибунал! Я только исполняю приказы, Фаншон Королевская Лилия! Сколько времени я потратил, подкарауливая ее! Но она выходила всегда днем и в сопровождении кого-нибудь. И только сегодняшнее ночное похождение помогло…

– А мы ничуть не жалеем, – вмешался, судя по знакомому голосу, ее страж из фиакра. – Это подтвердило наши подозрения. Именно ему была она предназначена! Ее схватили по дороге из Бютара! Бог знает, сколько пришлось ждать! Доказательство, что она пришлась ему по вкусу.

Снова скрежещущий смех старухи со странным именем напильником прошелся по нервам Марианны, и она не выдержала:

– С меня довольно, в конце концов! Довольно! Скажите же наконец, чего вы от меня хотите? Убейте, если вам так необходимо, но не тяните с этим! Или же отпустите меня!

Ее протест завершился жалобным стоном. Старуха ударила ее по руке своей клюкой.

– Заткнись! – гневно завизжала она. – Будешь говорить, когда тебя спросят! А до тех пор цыц! Иначе… я могу свободно прихлопнуть тебя! А потом сама же пожалею! Если суд послушается меня, он отдаст тебя мне, моя красотка, а я уж позабочусь о тебе! У меня есть небольшой домик по направлению к Ранеля, который посещают несколько состоятельных людей. Я смогла бы очень дорого продавать твои прелести! Тьфу! Императорская шлюха! А он хоть хорош в постели?

– О ком вы? – машинально спросила обескураженная Марианна.

– Да о нем же, конечно, о Корсиканском Людоеде! Не скромничай! В ремесле, которому я хочу тебя обучить, такой титул не помешает!

Очевидно, у старухи зашел ум за разум! О чем, бишь, она говорила? Что за история с людоедом? Марианна была настолько ошеломлена, что до ее сознания не дошел смысл гнусных угроз Фаншон Королевская Лилия. Все это было лишено всякого смысла.

– Вы сумасшедшая! – с состраданием сказала она.

– Сумасшедшая? Я? Ну, погоди…

Клюка снова угрожающе поднялась, но теперь вмешался барон:

– Довольно с этим! Я уже говорил тебе, Фаншон, что не нам решать. Оставь ее в покое! Сейчас мы спустимся вниз!

– Может быть, может быть! – упрямо проворчала сквозь зубы старуха. – Но я поговорю с шевалье. И она узнает, какая я сумасшедшая! Я ей хорошенько выдублю шкуру, этой потаскухе, прежде чем пустить в дело.

– Неужели действительно необходимо, – закричала возмущенная Марианна, – подвергать меня оскорблениям этой женщины?

Наступило короткое молчание, прерываемое только идиотским хихиканьем блузников. Барон взял за руку пленницу.

– Нет! – сказал он глухо. – Вы правы! Идемте! Ты, Акула, открой люк… А в это время Кисляк посмотрит снаружи, не следит ли кто-нибудь за нами.

Один из людей с недовольным видом отправился в угол, где поднял за железное кольцо крышку люка над, очевидно, ведущей в погреб лестницей, в то время как его товарищ вышел. Барон развязал Марианне руки.

– Через люк можно пробраться только по одному, – заметил он, – вы непременно упали бы.

Она поблагодарила его бледной улыбкой и потерла наболевшие запястья, чтобы восстановить кровообращение в заледеневших руках.

– Вы полны внимания! – сказала она с горечью. Через прорези маски глаза незнакомца впились в нее.

– А вы, – ответил он, помедлив, – оказались более мужественной, чем я предполагал. Мне нравится это!

В то время как он подводил ее к люку, Марианна подумала, что он заблуждается. Она совсем не была такой храброй, как он считал, и сейчас буквально умирала от страха, но изо всех сил старалась не показать этого. Врожденная гордость поддерживала ее, позволяя высоко держать голову перед лицом этих неизвестных, под масками которых она угадывала аристократов, таких же, как и она, людей ее круга, хотя по невероятному стечению обстоятельств она оказалась их пленницей и в чем-то обвиняемой. Но в чем? И почему?..

Она чувствовала настоятельную потребность оказаться поскорей перед таинственным судом, чтобы узнать наконец, почему ее похитили и почему ей угрожают.

Почти в полной темноте, едва прорезаемой светом свечи в руке одного из замаскированных, они спустились по деревянной лестнице в подвал. Это был обычный подвал, с бочками, бутылками и сильным винным запахом, но в одном углу, под громадной бочкой, убранной с удивительной легкостью, оказался новый люк, открывший на этот раз каменные ступени.

Несмотря на напускную храбрость, Марианна почувствовала, что дрожит, спускаясь в земные недра. Ее охватило мрачное предчувствие, когда она вспомнила об угрозах, направленных в ее адрес. Возможно, эти безучастные люди вели ее к могиле! Из глубины истосковавшегося сердца она послала отчаянный призыв Шарлю. Он обещал скоро увидеть ее, возможно, именно в эту минуту он думал о ней, не подозревая, что ее навсегда разлучают с ним. Ирония судьбы, открывшей перед нею врата смерти, в то время как она познала любовь и счастье, показалась ей слишком жестокой. Ведь это просто низость! Храня молчание, Марианна поклялась себе до конца бороться за жизнь, чтобы сохранить шансы вновь увидеть Шарля.

Около двух дюжин ступенек привели ее наконец в громадный запущенный склеп со сводчатым потолком. Здесь был такой спертый воздух, что зажженные в первом подвале факелы начали чадить. Шаги охранников Марианны зловеще звучали под этими гробовыми сводами.

Склеп перегораживал большой черный занавес, за которым виднелся свет. Прежде чем Марианна успела спросить себя, что за ним находится, занавес приоткрылся, пропуская мужчину среднего роста, с короткими курчавыми волосами и черной бородой, с лицом, закрытым маской. Плечи и шея этого человека выдавали недюжинную силу, а серые глаза в прорезях маски были такие живые и веселые, что Марианна поразилась. С заложенными за спину руками, что позволяло видеть длинные пистолеты впереди за поясом, новоприбывший внимательно осмотрел пленницу и расхохотался, чего уж никак не ожидала Марианна.

– Кровь Господня! Какая красотка! – начал было он, но барон с недовольным восклицанием подошел к нему и заметил что-то на ухо.

Тотчас улыбка на его лице превратилась в гримасу.

– Хорошо, раз вы так считаете! Но я не люблю этого, Сен Юбер, я не люблю все это! Начнем, однако!

Сдвинутый занавес открыл покрытый ярко-красной скатертью длинный стол, за которым сидели четверо мужчин, оставляя в центре свободное место, явно для начальника. Бородач занял его и зажег шесть стоящих на столе шандалов, осветив неподвижные, словно статуи, фигуры своих компаньонов в масках. Взгляд Марианны сейчас же приковался к одному из них. Такой знакомый крепкий рот с насмешливыми складками, розовый шрам, исчезающий под маской, – сомнений не было: один из судей – барон Эрве де Керивоа, сиречь Морван, береговой пират, человек, которому Фуше так бесстыдно позволил бежать. Она даже не глянула на других, они не интересовали ее. В лице одного Морвана она имела непримиримого врага.

Он не шелохнулся, но впившиеся в лицо молодой женщины глаза пылали ненавистью. В ответ она только презрительно пожала плечами. Собственно, Морван не внушал ей настоящий страх. Было в нем что-то неуравновешенное, объяснявшееся слабостью, уязвимостью, может быть. Осталось узнать, что представляют собой остальные судьи. Прозвучал громкий голос начальника, в то время как четыре кавалера окружили Марианну и подвели к столу. Все пятеро остались стоять.

– Мы собрались здесь, – торжественно произнес начальник, – чтобы выслушать и судить эту женщину, обвиняемую в доносе, измене, сожительстве и убийстве одного из наших братьев. Рыцари тьмы, готовы ли вы слушать беспристрастно и справедливо?

– Мы готовы! – разом ответили судьи и стражи.

– Но я, я не готова! – отважно вскричала Марианна. – Я совершенно не готова быть судимой неизвестно кем и неизвестно за что. По какому закону, по какому праву вы выдаете себя за судей? И что я вам сделала?

– Вы сейчас узнаете. Достаточно будет прослушать обвинительный акт.

– Не раньше, чем я узнаю, с кем имею дело! Обвинитель должен иметь смелость обвинять среди бела дня, судья – выносить приговор при ярком свете… Однако здесь я не вижу никого, кроме теней на дне погреба, слепых кротов, зарывшихся в землю. Мое лицо открыто! Покажите же ваши, если вы действительно те, за кого себя выдаете, если не судьи, то хотя бы просто люди!

Какая-то тайная сила побуждала ее бросить вызов этим людям. Она находила в этом одновременно и поддержку, и своего рода удовлетворение.

– Замолчите! – прогремел один из судей. – Вы не должны знать, кто мы. Вам это нужно только для того, чтобы выдать нас!

– Я считала, – с презрительной улыбкой сказала Марианна, – что не выйду отсюда живой. Вы боитесь меня? Боитесь женщины, одинокой пленницы среди всех вас, вот где правда!

– Черт возьми! Никто не посмеет сказать, что я испугался девчонки! – воскликнул начальник, срывая маску и открывая грубое веселое лицо, определенно повидавшее больше пятидесяти зим.

– Ну, хорошо, она права! Чего нам опасаться ее? Я – шевалье де Брюслар. Теперь ты готова отвечать мне?

– Может быть, если вы перестанете тыкать. Времена Конвента прошли! – сказала Марианна, ободренная первой победой.

Человек, имя которого ей неоднократно приходилось слышать, имел в Англии незапятнанную репутацию храбреца и честного патриота. Он был смертельным врагом, неуловимым жупелом Наполеона, и Фуше со своими шпиками долгие годы пытался его выследить, но безрезультатно. Его присутствие здесь породило в Марианне уверенность, что ее будут судить более-менее справедливо, если он действительно начальник этих людей. Она добавила, указывая пальцем на Морвана:

– Вы можете предложить и этому дворянину снять маску! Я хорошо знаю господина Керивоа. Или он здесь тоже предпочитает зваться Морваном?

Морван медленно снял маску, открыл свое ужасное покореженное лицо. Под этими черными сводами он показался молодой женщине громадным.

– Дерзость не спасет вас, Марианна д'Ассельна. Я обвиняю вас в том, что вы обманули меня, присвоив чужое звание, благодаря украденным драгоценностям, явились причиной смерти одного из моих людей и, наконец, натравили на меня ищеек Фуше. Из-за вас мой отряд истреблен, я спасся бегством и…

– Я не повинна в ваших несчастьях! – спокойно оборвала его Марианна. – А драгоценности принадлежат мне. Но мы можем поговорить о вас и ваших делах, которые являются для меня лучшим оправданием. Это я, я обвиняю вас в том, что вы зажигали на берегу ложные огни, увлекая на скалы несчастные суда, гибнувшие ночью во время бури, грабили мертвых, добивали раненых. Я обвиняю вас в самых худших преступлениях в мире: грабеже и убийстве невинных людей! А обманула я вас для того, чтобы спасти себе жизнь. Я взываю к законной защите! Если эти люди, как я думаю, верные подданные короля, они должны испытывать отвращение к вам!

Гигантский кулак Брюслара обрушился на застонавший стол.

– Замолчите! То, что мы думаем, касается нас одних! Мы здесь не для того, чтобы разбирать ссору, а чтобы судить ваше поведение, сударыня. Отвечайте же теперь, вас, очевидно, зовут Марианна-Елизавета д'Ассельна де Вилленев, так, по крайней мере, вы представились этому человеку? – спросил он, показывая на Морвана. – Но в Париже вы живете под именем Марианны Малерусс, именем, которое дал вам Никола Малерусс, один из наиболее активных агентов Фуше. И все последнее время вы занимали место лектрисы у мадам Толстухи.

– У ее сиятельства княгини Беневентской! – заносчиво поправила его молодая женщина. – Вам нужно было об этом подумать, прежде чем похищать меня. Неужели вы считаете, что, обнаружив утром мое отсутствие, меня не начнут разыскивать?

– Никакой опасности! Князь получит утром краткое сообщение, из которого узнает, что вы настолько понравились… вы знаете кому, что вас решили оставить на некоторое время в лесной глуши, в том же приятном убежище, где вы провели ночь.

Марианна перенесла удар, борясь с болью, причиненной ей этим циничным напоминанием о пережитых ею восхитительных часах. Но другая мысль пришла ей в голову: Фуше! Фуше, который всегда все знал от своих вездесущих агентов, не мог не узнать, что Звезда внезапно исчезла! Возможно, ему уже сообщили, что ее отвезли в Сен-Клу, хотя не было никакого смысла наблюдать за домом простого буржуа. Но можно также предположить, что обманутый письмом Талейран подстроит так, чтобы в глазах Фуше это выглядело как любовная интрижка.

Холодный голос шевалье прервал ход ее довольно грустных мыслей:

– Готовы ли вы подтвердить, что вы действительно Марианна д'Ассельна?

– Что за глупость! Раз вы знаете мое имя, зачем же спрашивать? Разве мы в судебной палате и вы – судья?

– Итак, вы признаете ваше имя и звание. Вы признаете их, однако… – Брюслар умолк, внезапно гнев исказил его лицо, и он загремел: —…однако вы, благородная девушка, дочь двух мучеников, погибших за короля, не постыдились спутаться с самым презренным иродом этого подлого режима, вы посмели поступить на службу в полицию Фуше, стали доносчицей… и еще хуже!

Увы, он знал все! Под этим бичующим презрением Марианна почувствовала, как краска стыда непроизвольно заливает ей лицо. Она понимала, что для этих безмолвных людей, чьи взгляды скрещивались на ней, как острия кинжалов, это было самым страшным преступлением. Сотрудничество с ненавистным режимом Бонапарта. И это угнетало ее больше всего. Удастся ли ей доказать, что они ошибаются, что стечение обстоятельств оказалось против нее?

– Сударь, – сказала она кротко, – если я прибыла в эту страну и вынуждена была согласиться с ее законами и повинностями, то только потому, что у меня не было выбора, потому что мне надо было спасать жизнь! Я могу рассказать все подробно, если вы захотите выслушать меня. Но кто из вас не пытался когда-либо с помощью вымысла спасти свое существование в момент опасности? Кто из вас не скрывался в эти трудные времена под вымышленным именем?

– Да, мы лгали, – прервал ее один из судей, оставшийся в маске, – мы действительно жили по фальшивым документам, но мы никогда не отрекались от своих и не вступали в сделку с врагом.

– И я никогда не отрекалась от наших! – страстно бросила Марианна. – Это наши отрекались от меня! Когда, одинокая и беззащитная, я обратилась за помощью и содействием к одному приближенному короля Людовика XVIII, он безжалостно оттолкнул меня, сознательно предавая худшим испытаниям! Но я никогда не сотрудничала с режимом Бонапарта! Я воспитывалась в ненависти к этому человеку, чью власть признаю не больше вас. Я никогда не выдавала, хотя и много от него вытерпела, человека, называющего себя Морваном. Что же касается царствующего здесь тирана, то, клянусь памятью матери, я всегда ненавидела его и…

Она не докончила. Один из кавалеров, тот, кого назвали барон Сен Юбер, занес на нее руку, и в глазах его запылала такая убийственная ненависть, что испуганная Марианна с криком отшатнулась.

– Ренегатка! Клятвопреступница! Богохульница! За то, что вы осквернили ложью память вашей матери, вас надо сжечь на костре, предать самым страшным пыткам, мерзкое создание! И вы говорите, что ненавидите Наполеона?

Он схватил ее за плечо и повалил на пол.

– Вы посмели сказать это? И еще раз повторите?

Побледнев от страха, но не желая сдаваться, Марианна прошептала:

– Да… и еще раз повторю!

Сен Юбер дал ей такую пощечину, что она упала на бок.

– Грязная маленькая шлюха! Ты так дрожишь за свою шкуру, считая ее драгоценной! Но твои басни не спасут тебя, слышишь? Ты ненавидишь Наполеона, а? А сегодня ночью в Бютаре ты так же ненавидела его?

– В… Бютаре? – едва выговорила изумленная Марианна.

– Да, в Бютаре! В этом очаровательном павильоне, где он обычно скрывает своих любовниц и где ты провела ночь! Ты, вероятно, была не в его постели? И ты не с ним прелюбодействовала, а?

Все закружилось вокруг Марианны. Ей вдруг показалось, что она сходит с ума, что мир рушится. Она закричала как безумная:

– Нет! Нет! Это обман! Вы лжете! Человека, с которым я встречалась, зовут Шарль Дени! Он простой буржуа.

– Перестанешь ты лгать наконец? А я еще восхищался твоим мужеством, готов был защищать тебя и помочь, может быть! Мерзавка!

Красный от гнева, барон снова поднял руку… Но вдруг вмешался Брюслар. Он загородил широкой спиной молодую женщину.

– Довольно, барон! – сказал он холодно. – Я не убийца и не палач! Она вне себя и не может отвечать за свои слова.

– Да она издевается над нами, шевалье! Предоставьте ее мне, уж я заставлю ее говорить. Подобные существа не заслуживают жалости!

– А я говорю: довольно! Здесь есть кое-что, чего я не понимаю…

Он повернулся к лежавшей в полубессознательном состоянии Марианне, помог ей подняться и усадил на табурет. В голове у Марианны словно бил большой кафедральный колокол. Она тщетно пыталась собраться с мыслями. Наверняка она сходила с ума! Или эти люди? Да, это так! Они безумцы… Тогда она стала жертвой ужасного недоразумения! Шарль!.. Шарль!.. Мой бог! Как они могли спутать его с авантюристом, который держит Европу под своим сапогом? Он был таким нежным, таким внимательным! Они его не знали, вот и все! Они не могли знать его! Простой буржуа. Боже, как болит голова!

Неожиданно Марианна ощутила у губ край стакана.

– Выпейте! – приказал шевалье. – Потом мы попытаемся выяснить правду.

– Шарль! – простонала молодая женщина. – Шарль Дени! Вы не можете знать…

– Пейте, говорят вам! Вы совсем позеленели!

Она выпила. Вино оказалось крепким и ароматным. Его тепло пробежало по телу, раздувая огонек жизни. Отведя стакан рукой, она посмотрела на шевалье таким блуждающим взглядом, что тот с состраданием покачал головой. Он пробурчал себе под нос:

– Слишком молода, чтобы быть такой пройдохой!

– Женское коварство не имеет возраста! – раздался безжалостный голос Морвана.

– Я просил вас предоставить мне возможность выяснить правду, господин Береговой Пират, – ответил резко Брюслар. – Отойдите дальше, господа, вы волнуете ее.

Барон Сен Юбер саркастически усмехнулся:

– Ваша неисправимая склонность к женщинам сыграет с вами в один прекрасный день злую шутку, шевалье! И я не уверен, что этот день не пришел.

– Если он пришел, то я уже достаточно взрослый, чтобы заметить это. Я хотел бы, чтобы мне не мешали расспросить ее.

– Пусть будет так, спрашивайте! Но мы останемся здесь! Мы послушаем.

Рыцари тьмы отошли вглубь и стали черной стеной у серой стены склепа. Марианна и Брюслар остались одни у стола.

– Вчера вечером, – начал он спокойно, – вас привезли к павильону Бютар в Сен-Клу?

– Действительно, мне называли это имя.

– Кто сопровождал вас туда?

– Князь Беневентский. Он сказал мне, что этот павильон принадлежит одному из его друзей, г-ну Дени, буржуа, человеку, перенесшему ужасное горе. Я должна была своим пением развлечь его.

– И вас не удивило, что Талейран сам взял на себя труд проводить вас к простому буржуа?

– Да, но князь объяснил, что дело идет о старом друге. Я подумала… что князь, возможно, познакомился с ним еще во время Революции или же под этим простым именем скрывается иностранный заговорщик.

– Мы к этому вернемся после. Кто вас встретил там? Слуга?

– Нет. Я думаю – друг г-на Дени. Его зовут Дюрок. Я видела также камердинера.

– Камердинера по имени Констан, не так ли?

– Да… конечно, по-моему, так!

Мощный голос шевалье стал вдруг удивительно нежным. Он нагнулся к молодой женщине и заглянул ей в глаза.

– Вы любите его?.. Этого господина Дени?

– Да… Да, я люблю его! Мне кажется, я любила его всегда. Я увидела его и затем…

– И затем, – заключил Брюслар, – вы оказались в его объятиях. Он вас обольстил, очаровал, околдовал… Идет молва, что он как никто говорит о любви, а пишет еще лучше!

Марианна сделала большие глаза.

– Но тогда… Вы знаете его? Это человек, который скрывается, не так ли? Заговорщик, как и вы? Я поняла, что он в опасности.

Впервые на губах Брюслара промелькнула улыбка.

– Я его знаю, да. Что касается того, что скрываться… Возможно, он вынужден это делать, ибо он действительно часто бывает в опасности. Хотите, милочка, чтобы я показал вам вашего мэтра Дени?

– Да. Конечно, да. Он здесь? – вскричала она, охваченная восхитительной надеждой.

– Он везде! – сказал шевалье, пожав плечами. – Держите, посмотрите на это.

Он вытащил из кармана золотую монету и вложил ее в руку Марианне, с недоумением смотревшей на него.

– Этот профиль, – настаивал Брюслар, – вы не узнаете его?

Наконец Марианна сообразила, чего он хочет, и взглянула на монету. Кровь горячей волной ударила ей в лицо. Она поднялась, словно автомат, с расширенными глазами, прикованными к прекрасному профилю, отчеканенному в золоте, профилю, который она не могла не узнать.

– Шарль! – растерянно шепнула она.

– Нет, – строго поправил ее шевалье, – Наполеон! Это к нему доставил вас старый плут Талейран этой ночью, маленькая дурочка.

Золотая монета выскользнула из пальцев Марианны и покатилась по выщербленным плитам. Молодая женщина почувствовала, как пол уходит у нее из-под ног. Стены заплясали в неистовой сарабанде. С душераздирающим криком Марианна упала навзничь, как подрубленное дерево.

Когда она пришла в сознание, она оказалась лежащей на соломе в глубине какого-то помещения, освещенного жаровней. Забавный человечек со свечой в руке склонился над нею с сочувственным видом. Своей остроконечной головой с залысинами, большими ушами и торчащими усами он напоминал бородатую мышь. Черные глаза, круглые и очень живые, еще больше усиливали это сходство. Увидев, что Марианна открыла глаза, он продемонстрировал широчайшую улыбку, рассекшую его лицо надвое.

– В добрый час! Мы выплыли на поверхность! И мы чувствуем себя лучше?

Марианна сделала усилие, чтобы подняться, и ей удалось опереться о локоть не без болезненного стона. Отчаянно болела голова, а поясница ныла, как после хорошей порки.

– Я… да, спасибо! Немного лучше. Но что со мною произошло? Где мы находимся?

Незнакомец с большими ушами поставил свечу на землю и уселся рядом с молодой женщиной, обхватив руками тощие колени, но не забыв при этом заботливо расправить фалды своего фрака.

Его одежда – синий фрак и ореховые панталоны – была из отличного материала и хорошо пошита. И она, очевидно, выглядела очень изящно, прежде чем тюрьма – ибо иначе нельзя было назвать место, где они находились, – некая пещера с зарешеченным входом, – нанесла непоправимый ущерб этому образцу хорошего вкуса.

– Что с вами произошло? – сказал он спокойно. – Я не могу ответить на этот вопрос. Господин шевалье де Брюслар, который проводит свои совещания, когда он бывает в Париже, в этом подземелье, некоторое время назад принес вас сюда с помощью своих друзей. Насколько я понял, этот эдем должен стать вашей резиденцией, а обстоятельства вашего дела не привели к согласию тех господ. Один из них настаивал на том, чтобы вас освежить в Сене с мешком булыжников на шее, но шевалье – действительно настоящий дворянин – очень резко заявил, что он проткнет шпагой каждого, кто поднимет на вас руку без его официального разрешения. Что касается места нашего совместного пребывания…

Маленький человечек широким жестом обвел окружающие их искромсанные стены меловой пещеры.

– Могу вам сообщить, милая дама, что мы находимся в древних каменоломнях Шайо, упраздненных много лет назад. Не будь этой решетки, я показал бы вам старые печи для обжига извести еще в очень хорошем состоянии.

– Каменоломни? – удивилась Марианна. – Я потеряла сознание в каком-то склепе.

– Он находится над нами. Это все, что осталось от старинного монастыря кармелиток, где некогда кроткая Луиза де Лавальер искала убежище от греховной любви Людовика XIV, где Боссюэ произнес надгробную речь мадам Генриетте Английской, где…

Своеобразный незнакомец имел, без сомнения, блестящее образование, но мысли Марианны витали в этот час далеко от истории Франции. Она была удивлена, обнаружив себя в живых, пожалуй, даже немного разочарована. Все было бы настолько проще, если бы рыцари тьмы покончили с нею во время беспамятства! Не было бы этого пробуждения со свитой раздирающих душу воспоминаний, таких горьких! Если бы только, когда ее схватили у кареты, ее просто бросили в Сену! Она перенесла бы мучительную, но короткую агонию, и все было бы окончено. Она покинула бы мир, унося с собой волшебные воспоминания о прошедшей ночи. Она унесла бы с собой навеки жар поцелуев Шарля, ослепительную зарю расцветшей любви… Все это осталось бы с нею навсегда! Но теперь, когда она узнала, что была всего лишь игрушкой в руках сластолюбивого тирана, все ее существование рушилось.

Она так верила, что, открывая ей объятия, Шарль подчинялся такому же влечению, что его поразила такая же любовь с первого взгляда, как и ее. Но нет: она разгоняла скуку самовлюбленного эгоиста, готового для основания своей иллюзорной династии изгнать с трона ту, кого сам же возвел на него, подругу юности, женщину, некогда декабрьским днем в разукрашенном Нотр-Дам помазанную на царство папой. И Марианна, переполненная счастьем принадлежать Шарлю Дени, ибо это Шарль Дени нуждался в любви и нежности, была сброшена в бездну ужаса и отчаяния при мысли, что она стала только забавой для Наполеона.

Теперь ей все стало понятно: хлопоты Талейрана, сопровождавшего ее, а также то, что полуопальный министр надеялся на компенсацию от своего хозяина за прекрасный подарок; ей стало понятно охватившее всех волнение при приближении так называемого мэтра Дени, его легкий средиземноморский акцент, слова любви на итальянском. Корсиканец! Это Корсиканцу она отдалась без колебаний, без сомнений, просто потому, что он ей понравился, как ни один мужчина до сих пор. Память об их совсем недавних поцелуях и ласках жгла ее раскаленным железом. Подавленная обрушившимся на нее позором, она спрятала голову в колени и залилась слезами.

Одна рука, неловкая, но нежная, подняла ее распущенные волосы и стала вытирать мокрое лицо резко пахнущим ирисом носовым платком, в то время как другая по-братски обняла за плечи.

– Полноте, перестаньте, не надо плакать так горько! Вы же еще живы, кой черт! И поверьте мне, вы не умрете! Никогда еще шевалье де Брюслар не убивал женщину, и если он решил вам протежировать…

– А мне все равно, пусть он убьет меня! – отчаянно вскрикнула Марианна. – Я не хочу другого! Пусть он убьет меня и этим закончится мое бессмысленное существование!

– Вы хотите умереть? Вы? С таким лицом, такими глазами…

– Если вы только скажете, что я красива, я завою! – закричала молодая женщина вне себя. – Я хотела бы быть безобразной, отталкивающей, ужасной! Я тогда не попала бы сюда! Из меня не сделали бы жалкую игрушку! Вы и не догадываетесь, что со мною случилось, как я унижена, оскорблена, обесчещена…

Бессвязные слова неконтролируемым потоком срывались с ее уст. Но маленький человечек с большими ушами не проявлял особой озабоченности. Он встал, смочил платок в стоящем в углу кувшине с водой и стал добросовестно обтирать замаранное, залитое слезами лицо своей подруги по несчастью. Холодная вода успокоила Марианну, она замолчала и, как ребенок, позволила ухаживать за собой.

– Так, – сказал он с удовлетворением, когда крики и рыдания сменились легким всхлипыванием, – это уже лучше! Слезы облегчают, но, мое дорогое дитя, когда вы достигнете моего возраста, – почти в два раза больше вашего, – вы познаете, что ничто в мире не сравнимо с жизнью и что призывать смерть, если что-то не так, не только большой грех, но еще и бестактность, проявление неблагодарности. Многое, может быть, заслуживает сожаления в этом несовершенном мире, но надо признать вместе со мной, что Госпожа Природа щедро обошлась с вами, даже если и причинила вам в последнее время некоторые неприятности! Когда чувствуешь, что почва уходит из-под ног, нет лучшего утешения, как довериться кому-нибудь. Расскажите же о ваших несчастьях дядюшке Аркадиусу! У него есть чудесные средства, чтобы выйти из любого безвыходного положения.

– Дядюшка Аркадиус? – спросила удивленная Марианна.

– Господи! Неужели я забыл представиться? Какое непростительное неприличие!

Одним прыжком он вскочил на ноги, сделал пируэт и приветствовал ее в лучших традициях мушкетеров. Не хватало только шляпы с перьями.

– Всегда к вашим услугам, виконт Аркадиус де Жоливаль, революционер, обстоятельствами вынужденный предварять это слово приставкой «экс», подлинный и верный поклонник Его Прославленного Величества Императора Наполеона, художник и французский литератор, наследный принц Греции сверх всего!

– Греческий принц? – спросила Марианна, ошеломленная цветистой речью своего собеседника, вызывавшего у нее невольную симпатию.

– Моя мать – урожденная Комнин. Благодаря ей я являюсь дальним родственником очень образованной герцогини д'Абрантэ, супруги губернатора Парижа. Я бы сказал, даже очень дальним!

Марианна сразу вспомнила миниатюрную элегантную брюнетку в уборе из громадных рубинов, беседующую с графиней де Меттерних в салоне Талейрана. Совершенно невероятно, но, похоже, эти французы все знают друг друга. В Париже, даже в подземной темнице можно поговорить об общих знакомых. Стряхнув оцепенение, почти полностью парализовавшее ее, она, в свою очередь, встала и подошла погреть руки у пламени жаровни. Голова еще побаливала, но спина успокоилась. Марианна отметила, что забавный добряк с гордостью упомянул имя Наполеона, но вправе ли она упрекнуть его за это, если сама так быстро была соблазнена мнимым Шарлем Дени?

– А почему вы здесь? – внезапно спросила она. – По причине ваших симпатий к… режиму?

Аркадиус де Жоливаль пожал плечами:

– Если Брюслар начнет заключать в тюрьму всех сочувствующих режиму, как вы говорите, ему понадобится большее помещение, чем коменоломни Шайо! Десятка провинций не хватит на это. Нет, я здесь из-за долгов!

– Из-за долгов? Кому же?

– Мадам Дезормо, иначе говоря, Фаншон Королевская Лилия. Я предполагаю, что в благородных кущах этого рая вы встречали такую интересную особу?

– Это страшная старуха в лохмотьях? Вы должны ей деньги? – воскликнула Марианна, удивлявшаяся все больше и больше.

– Увы, да!

Жоливаль устроился поудобнее, поправил несуществующую складку на панталонах и продолжал тоном салонного разговора:

– Не доверяйте лохмотьям Фаншон! Она одевается судя по обстоятельствам. Мне самому приходилось видеть ее разодетой как императрица.

– Она ужасна!

– В нравственном отношении – да, я согласен с вами! Трудно найти подобное чудовище, но в физическом… она была редкой красоты. Знаете, откуда у нее эта кличка?

– Как я могу знать? – возмутилась Марианна. – Я видела ее недавно в первый раз.

– О, сколько перемен, сколько перевоплощений. В ее лучшие времена Фаншон была прекрасна, как лилия, и ей воздавались почести в Оленьем парке. Она была одной из тех ланей, с которыми пировал знаменитый ловчий, соединявший в себе страсть охотника с тонким вкусом ценителя прекрасного, каким был Людовик XV. У нее даже родилась от него дочь, Манетт, такая же красивая, как и мать, но, в отличие от нее, щедро одаренная. И Фаншон сделала все для дочери. Она дала ей образование, как принцессе, каковой она и являлась в какой-то степени, правда, под вымышленным именем… и именно в этом монастыре, среди руин которого мы находимся. Пока дочь училась, мамаша занялась разными делами, весьма прибыльными, но не соответствовавшими общепринятым нормам поведения, в результате чего она оказалась в один прекрасный день на коленях перед парижским палачом, украсившим ей правое плечо королевской лилией. Но она была далека от мысли считать себя опозоренной, наоборот, она прославилась этим. Ведь на таких же лилиях она предавалась любви на королевском ложе. Вышеупомянутый цветок помог ей пройти Революцию без единой царапины и даже упрочить ловко заработанное состояние. Только Манетт, воспитанная как знатная дама, находясь на службе у другой знатной дамы, сочла естественным поступить, как подобает знатной даме. В день, когда голова ее дочери слетела с плеч на Гревской площади, Фаншон объявила Революции и ее сторонникам войну не на жизнь, а на смерть. По сей день у короля нет более верной служанки и, само собой разумеется, она соответственно ненавидит и Императора!

– Примечательная история, – заметила Марианна, слушавшая с таким же вниманием, как когда-то читала свои любимые романы. – Но при чем здесь ваши долги?

– Среди прочих земных благ у Фаншон есть тайный игорный дом, вместе с домом свиданий. Я проиграл там все, что имел, даже больше того! После такого крушения мне оставили одну рубашку, из соображений приличия, очевидно. Но Фаншон с помощью своих людей задержала меня и препроводила сюда, где я должен оставаться, пока не рассчитаюсь.

Не похоже было, чтоб это особенно волновало его, и Марианна, невольно отвлеченная от своих проблем, не могла удержаться от улыбки.

– Как же она, держа вас взаперти, надеется, что вы рассчитаетесь когда-нибудь?

– О, очень просто! – Аркадиус сделал жалобную гримасу. – Она хочет женить меня!

– Хочет… женить вас на себе? – ужаснулась Марианна.

– Нет, не совсем! У нее есть племянница, еще безобразней, чем она, но, правда, моложе. Ужасная мегера, которой я имел несчастье понравиться. Я выйду отсюда только с кольцом на пальце.

Злоключения «греческого принца» были поистине забавны. Марианна с трудом удерживалась от смеха. Ее горе отступило на второй план. Она обнаружила, что товарищ по несчастью, особенно такого рода, является лучшим утешением, ибо он был из тех, кто философски воспринимает худшие неудачи.

– И… вы уже давно здесь? – спросила она.

– Пятнадцать дней! Но я могу держаться еще, особенно в такой приятной компании! Страстная Филомена действительно слишком безобразна!

Наступило молчание, которое литератор использовал, чтобы кусочком соломы почистить ногти. Затем, заметив, что Марианна, по-прежнему стоя у жаровни, снова погрузилась в горечь своих мыслей, он осторожно кашлянул.

– Гм… Если бы я посмел… Присядьте, пожалуйста, рядом со мной и расскажите вашу историю! Клянусь, мне иногда приходят в голову хорошие идеи и затем… всегда чувствуешь себя легче, когда можно разделить с кем-нибудь бремя забот. Мне кажется, ваши юные плечи несут слишком непосильный груз! Идите сюда… Я так хотел бы быть вам полезным!

Беззаботный вид и насмешливый тон внезапно исчезли. На его забавном лице молодая женщина увидела только искреннее участие и большое желание помочь. Она медленно подошла и опустилась рядом с ним.

– Спасибо, – прошептала она, – вы правы. Я вам все расскажу.

Когда она закончила свой рассказ, Аркадиус смотрел на нее полными восхищения глазами. Он не проронил ни слова за все время, пока она говорила, не считая редких сочувственных восклицаний в особенно трагических местах, но когда она со вздохом умолкла, он сказал только:

– Вы провели больше половины ночи с Императором и жалуетесь на существование?

Марианна немного помолчала. То, что он горячий приверженец узурпатора, – одно дело, но то, что он считает происшедшее с нею невероятной удачей, было все-таки преувеличением.

– Вы находите, что я должна быть счастлива, став предметом развлечения калифа на час?

– Я, главным образом, нахожу, что вы совершенно неправильно оцениваете происшедшее с вами. Пленить Наполеона не так-то легко.

– И вы полагаете…

– Что вы пленили его так же, как и он вас? Голову даю на отсечение! Во-первых, вы обладаете тем, что он ценит превыше всего: прекрасным голосом. Подумайте хорошенько, ведь он долгое время удерживал при себе глупую, как пробка, Грассини, хотя еще любил тогда Жозефину. Во-вторых… но вы же запретили мне говорить о вашей красоте! Я все-таки считаю, что вы не знаете человека, которого любите. Такой пробел надо заполнить, не так ли?

Этот разговор, постепенно вызывавший у Марианны все больший интерес, был внезапно прерван. На белесых стенах пещеры, куда выходила дверь-решетка, затрепетали отблески света, и собеседники умолкли. Послышались волочащиеся шаги, и показалась со своей клюкой Фаншон Королевская Лилия в сопровождении детины по имени Рекен. Он нес в руке большой сверток. Громадным ключом он открыл решетку, пропустил старуху и вошел следом.

Фаншон приблизилась к жаровне и злобно посмотрела на пленников. Затем показала клюкой на Марианну.

– Встань, – грубо сказала она, – и разденься!

– Надеюсь, вы шутите, – не шевельнувшись, ответила та.

– Я так шучу, что если ты сейчас же не послушаешься, отведаешь моей палки, а Рекен сам с тебя все спустит. А ну, валяй подымайся! Такая шикарная одежда не для того, чтобы валяться в дерьме, – я продам ее за добрую цену. Успокойся, – зло усмехнулась она, – я принесла тебе другую. В мои планы не входит, чтобы ты окочурилась от холода.

– Неужели шевалье разрешил вам ограбить ее? Это меня удивляет! На вашем месте, милая дама, я поинтересовался бы его мнением на этот счет, – вмешался Аркадиус.

– Для этого, мой господинчик, мне пришлось бы скакать за ним. Он срочно уехал в Нормандию с кавалерами. Одна дама, из его друзей в Валлоне, находится в опасности. А в таких случаях повторять ему два раза не приходится. Он будет отсутствовать не один день и на это время доверил нежного ягненка моим внимательным заботам. Я должна сохранить ее в хорошем состоянии, чтобы он смог принять решение на ее счет. И я это сделаю, ибо надеюсь, что он отдаст ее мне. Что же касается остального… Давай живо!

Рекен бросил Марианне на колени пакет с одеждой. Молодая женщина стесненно посмотрела поочередно на всех троих.

– Оставьте ее в покое! – загремел Аркадиус. – Старая скупердяйка! Вы готовы и яйцо остричь, Фаншон, а?

– А ты, петушок, успокойся, иначе Рекен поучит тебя уму-разуму. С его силой из тебя только перья полетят, – ответила старуха, потрясая клюкой.

– Прошу вас, – вмешалась Марианна, – это бесполезно. Я отдам ей мою одежду. Только дайте мне возможность переодеться.

Ни Фаншон, ни Рекен не подумали уйти. Наоборот, детина засунул руки в карманы и с заблестевшими глазами стал перед Марианной. Тогда она сухо сказала:

– Если этот человек не удалится, я пожалуюсь шевалье.

Она правильно рассчитала. Угроза подействовала. Похоже было, что Брюслар оставил касательно ее весьма строгие наставления. Ей не особенно улыбалась мысль оставаться в этом погребе до его возвращения, но здесь, по крайней мере, она могла получить передышку. Да, выиграть время для нее сейчас было очень важно. Может быть, Талейран будет ее искать. А главное то, что шевалье Брюслар запретил причинять ей зло. Она сумеет воспользоваться этой ценной информацией. Фаншон тут же дала этому подтверждение.

– Выйди, Рекен! – распорядилась она.

Скрипнув зубами, верзила повиновался, в то время как Аркадиус отвернулся к стене. Марианна поспешила, с сожалением, конечно, снять манто и розовое платье. Вскоре туалет сказочной феи был в когтистых руках старухи, а молодая женщина с мнимым равнодушием облачалась в грубую одежду. Она не была ни новой, ни абсолютно чистой, но теплой и в любом случае больше соответствовала жизни в каменоломне, меблированной только соломой и мусором.

Удовлетворенная своей добычей, Фаншон собралась уходить. Прежде чем покинуть подземелье, она бросила:

– Тебе будут приносить еду утром, в то же время, что и этому подобию мула, который составляет тебе компанию! В самом деле, красавчик, ты все еще помалкиваешь! Филомена уже исходит нетерпением, знаешь?

– Пусть потерпит. Я еще не готов вступить в брак!

– Подумай, мой мальчик, хорошенько подумай!.. Если через неделю ты не дашь согласие, Филомена свободно может стать вдовой, так и не побывав замужем! Мое терпение имеет предел!

– Вот именно, – умильно сказал Аркадиус, – зато мое его не имеет.

Когда ужасная старуха и ее телохранитель ушли, новый друг Марианны подошел к ней и стал сгребать руками солому, чтобы сделать более удобное ложе.

Марианна расположилась на импровизированной постели, предложенной ее товарищем, тогда как тот подбросил в жаровню несколько сучьев, к счастью, имевшихся в избытке в одном из углов. Свернувшись калачиком под шалью, она с признательностью следила за ним. Он вернул ей мужество, он был таким дружелюбным, навевающим покой и, главное, что он вообще был здесь! Страшно подумать, что испытывала бы она, окажись в одиночестве на дне этой заброшенной каменоломни, в темноте, отданная во власть кошмарам отчаяния и страха. Она должна заснуть и во сне найти ответ на все вопросы, которые сейчас не решалась себе задать. Как признаться, не рискуя потерять рассудок, что она по уши влюбилась в человека, которого с детства привыкла бояться и ненавидеть больше всех в мире. Она была полностью истощена. Разум отказывался служить ей. Надо спать! Надо выспаться, тогда все предстанет яснее. Завтра она поищет возможность убежать отсюда.

Глава I Когда Греция, Рим и Карфаген ищут согласия

Марианна с трудом пробудилась от тяжелого, прерывавшегося кошмарами сна. Ее знобило, и она дрожала от холода, несмотря на солому, которую обеспокоенный Аркадиус навалил на нее. Болело горло, душил кашель.

– Вы простудитесь, это ясно! – причитал ее новый друг. – Вы промерзли, когда вас доставляли сюда. За вами нужен уход.

Поэтому он, когда принесли еду, а принес ее не кто иной, как Рекен, энергично потребовал согревающего питья, одеяла и успокаивающего от кашля.

– У меня такого приказа нет! – пробурчал верзила. – Если она подохнет, меня это не касается!

– Но Фаншон задаст тебе, если что-нибудь случится с этой юной дамой, за которую она головой отвечает перед шевалье! А если у тебя нет такого приказа, приди и получи его!

С явной неохотой, волоча ноги, Рекен не торопясь удалился, но вернулся довольно скоро с охапкой старых одеял, которыми небрежно укрыл Марианну. После чего вытащил из кармана бутылку.

– Лекарство, – сказал он.

– Я просил согревающее питье!

– Сейчас!

Он не спешил, в нем ощущалась какая-то внутренняя борьба. Затем, с тяжелым вздохом, он вытащил из-под блузы вторую бутылку и протянул Аркадиусу с таким душераздирающим выражением, словно отрывал от себя нечто очень дорогое.

– Ром! – проворчал он.

Аркадиус поднял бутылку против огня и рассмеялся.

– Не хватает! Ты глотнул малость, а? Но я не скажу об этом, если ты принесешь все, что я просил для нее.

– Да пусть она подохнет! – сварливо бросил тот.

– Ты это уже говорил! И хватит! Теперь давай бегом! И делай то, что я сказал, иначе я пожалуюсь!

Как заботливая мать, Жоливаль склонился над больной, дал ей выпить немного лекарства и тщательно укутал одеялами. Она покорно подчинилась, едва удерживая слезы, чувствуя пустоту в голове и приближение смерти. Она так редко болела, что против этого внезапного упадка сил у нее не оказалось ни терпения, ни выдержки. Напротив, болезнь усилила в ней желание бежать, вырваться из этого, похожего на гробницу, подземелья. И она не хотела умереть здесь, как крыса в норе… Охватившее ее недавно отчаяние исчезло. Остался только властный инстинкт самосохранения. Мысли теснились в ее возбужденном лихорадкой мозгу. Она безнадежно пыталась сообразить, кто мог бы помочь ей, ибо, хотя она и поняла, что Брюслар не грозит ее жизни, сказать это о Морване она не могла. Этот не допустит, чтобы она избежала его мести, даже если ради этого ему придется схватиться с шевалье.

Разве что он сочтет себя достаточно отмщенным, если старухе Фаншон удастся заполучить Марианну в позорное рабство, которым она ей угрожала. В настоящее время Морван сопровождал Брюслара вместе с остальными рыцарями тьмы. Но он вернется, и тогда кто знает, не удастся ли ему убедить шевалье уничтожить ее? У него была серьезная поддержка в лице барона Сен Юбера, так презиравшего Марианну. День за днем, пока она будет чахнуть в этом подземелье, они станут убеждать Брюслара, пока не сломят его сопротивление. Чем больше она об этом думала, тем ясней понимала, что выбор ее ограничен Сеной и домом в Ранеля. Надо бежать прежде! Но как?

– Не волнуйтесь так, – внезапно раздался ласковый голос Жоливаля. – Вы слишком много думаете, моя дорогая! Неужели всемогущий человек, которого вы пленили прошлой ночью, не отыщет вас?

– Надежда есть, если он пожелает увидеть меня сегодня вечером, но может пройти несколько дней, пока он обо мне вспомнит. Если вообще вспомнит!

– К чему такое самоунижение? Я уверен, что он думает о вас.

– Вы очень любезны, мой друг. Вы пытаетесь успокоить меня, но как уверовать в то, что я могу быть для него чем-то большим, чем минутное наслаждение? Разве в его жизни не было других женщин? У князя Беневентского я слышала о какой-то польской графине…

– Валевская? Действительно, она была без ума от него. Она все оставила, чтобы следовать за ним, и именно потому, что она забеременела от него, он решил расторгнуть брак с Жозефиной.

– Вот видите! – печально вздохнула Марианна.

– Валевская уехала, не так уж давно, но уехала.

– Потому что он должен снова жениться, потому что она не захотела страдать! Почему мне быть счастливей, чем она! Ее называли «польская супруга». Она молода, красива, благородна, однако он позволил ей уехать. На что другое могу надеяться я, кроме той единственной ночи?

На этот раз Аркадиус де Жоливаль промолчал.

«Он знает, что я права, – подумала Марианна, – но не хочет в этом признаться. Он боится, что я предамся отчаянию».

Приступ кашля перехватил ей дыхание. Жоливаль поспешил дать ей попить лекарство, затем попытался уговорить съесть немного теплого супа, принесенного Рекеном. Но Марианна не ощущала голода. Сам запах пищи, по правде говоря, не особенно аппетитный, вызывал у нее тошноту.

– Я хочу пить! – сказала она. – Я чувствую только жажду, причем ужасную.

Покачивая с озабоченным видом головой, он дал ей выпить согретой над жаровней воды, а затем, укутав ее получше, расположился в настороженном ожидании на своей «постели». Лежа в тишине в лихорадочном оцепенении, Марианна впервые подумала о Язоне Бофоре. Теперь она пожалела об отказе от его предложения. Очарованная приманкой блестящего театрального будущего, она не захотела внять его предостережению. И он оказался прав: предсказанная угроза стала реальностью… И он больше ничем не мог ей помочь. Когда вернется Брюслар со своей бандой, американец будет уже в открытом море. Правда, он упоминал о своем друге, некоем Паттерсоне, американском консуле в Нанте, но для узницы каменоломен Шайо Нант так же далек, как планета Марс. Марианна закрыла глаза, стараясь ни о чем не думать. От этого ей стало еще хуже, лихорадка усилилась, и она обратилась с отчаянной просьбой об исцелении к Всевышнему.

Часы, нескончаемые часы!..

Дни и ночи настолько смешались, что их уже трудно было различить! Часы, из которых составлялись дни, а может быть, и недели! Время казалось бесконечным! Для Марианны оно представлялось непрерывным рядом мучительных, тревожных пробуждений, сменяемых сном, часто приносившим такие кошмары, что она в ужасе просыпалась потом. Все это время Аркадиус, преобразившийся в заботливую сиделку, не жалея сил боролся с болезнью, заставляя Марианну глотать лекарства и настойки, которые он непрерывно требовал от Рекена. Раз в день старуха Фаншон приходила узнать, как обстоят дела. В ее поведении не было ни заботы, ни сочувствия, ничего, кроме холодного расчета барышника, опасающегося за здоровье принадлежащей ему скотины.

– Она за вами присматривает, как огородник за салатом, которому угрожает град! – сказал Аркадиус, пытаясь рассмеяться.

Но смех не состоялся. Гнетущая атмосфера подземелья давала себя знать. Остальное время они имели дело со снабжавшим пленников питанием Рекеном, всегда сварливым, всегда неприступным. Даже если бы у нее были деньги, Марианна не рискнула бы попытаться подкупить его. Он был верным псом Фаншон Королевская Лилия. И никому не удалось бы договориться с подобным стражем.

Однако мало-помалу она поправлялась. Приступы кашля ослабели, температура упала. Хриплый голос молодой женщины постепенно обрел былую чистоту. Наступил момент, когда Марианна смогла улыбнуться своему верному компаньону и сказать:

– По-моему, мне лучше… Но я уверена, что без вас я не смогла бы выздороветь.

– О, вы так юны! Я только помог природе! Вы бы отлично поправились и без меня!

Она отрицательно покачала головой, немного задумалась и прошептала:

– Нет, ибо без вас у меня не было бы желания жить.

Впервые после похищения она погрузилась в благотворный, один из тех настоящих снов, которые восстанавливают утраченные силы лучше всех лекарств мира. Ей снилось, что черная карета доставила ее к какому-то нереальному Бютару, сияющему, как гигантская звезда над искрящимся снегом, когда внезапно необычный шум разбудил ее. Она тотчас поднялась на своем ложе и заметила, что Аркадиус, спавший в углу, тоже проснулся и прислушивается. В полутьме их взгляды встретились.

– Что это было? – прошептала Марианна.

– Похоже, что упал камень… Слушайте, опять! Звук идет из глубины коридора.

Как объяснил Марианне Жоливаль, находившийся перед решеткой их тюрьмы коридор завершался немного дальше тупиком.

Теперь слышно было какое-то царапанье, затем отчетливо прозвучало приглушенное ругательство. Аркадиус вскочил. На белесых стенах коридора появились дрожащие отблески света. Затаив дыхание, Марианна тоже встала и присоединилась к своему товарищу. Кто-то приближался, в этом не было сомнения! Но кто мог прийти и каким путем?

– Должно быть, проломали стену, – прошептал Жоливаль. – Известняк легко поддается хорошему лому. Остается узнать…

Он не докончил. Источник света приближался. Стали слышны осторожные шаги, легкие, но реальные. На стене выросла тень, и Марианна непроизвольно прижалась к Аркадиусу. И внезапно она едва сдержала возглас удивления. Даже в неверном свете свечи, которую держал в руке пришелец, она узнала огненную шапку волос и черты Гракха-Ганнибала Пьоша, рассыльного, обратившего ее внимание на присутствие черной кареты… Вздох облегчения вырвался из ее груди.

– Это друг! – сказала она Жоливалю.

Впрочем, Гракх-Ганнибал уже заметил смутно освещенное жаровней запрещенное углубление. Он подошел вплотную к нему, и его обеспокоенное лицо осветилось широкой улыбкой.

– Наконец-то я нашел вас, мамзель Марианна! Ну и заставили же вы меня помотаться!

– Почему? Разве вы искали меня? Как вам удалось узнать о моем исчезновении?

В ней пробуждалась надежда. Если у неискушенного Гракха появились подозрения, они не могли не возникнуть у такого примечательного человека, как Талейран.

– О, очень просто! Черная карета увязалась за вами, а я следил за черной каретой. По крайней мере днем, потому что ночью я вообще-то сплю!

– Черт возьми! – прервал его Аркадиус. – У вас крепкие ноги! Бежать за каретой…

– По Парижу никогда быстро не ездят, особенно когда следят за кем-нибудь! И затем, это правда, у меня крепкие ноги. На чем я остановился? Ах, да… вот уже неделя, как, приходя утром на свой пост недалеко от кареты, я ее больше не находил. И чтоб вы выходили, я вроде не замечал. Это показалось мне странным. Тогда я решил подмазаться к Жорису, Талейранову портье, чтобы выведать что-нибудь. Я подмел ему снег на тротуаре, и мы поболтали. Позже я опять пришел помочь и прихватил добрую бутылку. Этого хватило, чтобы развязать язык почтенному человеку. За два дня я стал ему ближе любого родственника! Он рассказал, что вы как-то ночью уехали с князем и не вернулись. В доме даже поговаривали, что какая-то важная персона заинтересовалась вами. Но отсутствие этой кареты меня тревожило… тем более что я знал, где ее постоянная стоянка, и много раз видел человека из нее входящим в кабак «Железный Человек». Но тут что-то не ладилось, с историей о важной персоне. Тогда я начал свое маленькое расследование.

– Но как вы попали сюда? – спросила Марианна, полная восхищения находчивостью этого молодца.

Гракх-Ганнибал рассмеялся.

– Да я не сегодня узнал старые каменоломни! Я тут играл с приятелями совсем мальчишкой, и мы творили здесь забавные дела, пока люди из «Железного Человека» не заделали эту галерею, которая сообщалась со старинным склепом. Во время Террора здесь было убежище для подозреваемых, как, впрочем, и в каменоломнях на Монмартре. Но я, я знаю здесь все как свои пять пальцев.

– Мы находимся в тупике, – вмешался Жоливаль. – Как вы смогли пройти минуя склеп? Мне кажется, я слышал шум обвала!

– Почти так. Галереи по ту сторону тупика идут довольно далеко, а большой сточный желоб с правого берега, с которым они сходятся, выходит к Сене совсем близко отсюда. Затем, их кладка не такая уж замечательная. Трещин и щелей хватает, и прошлой ночью я услышал голоса. Это навело на мысль, что надо искать в этом углу… Я снова пришел с хорошим ломом, вывалил несколько камней… и вот я здесь! Я здорово обрадовался, увидев, что вы живы-здоровы, мамзель Марианна. Честно говоря, я боялся худшего.

– Но почему? Разве вы знаете этих людей?

Гракх пожал плечами и посмотрел на Марианну с искренним состраданием.

– Старуха с королевской лилией? Бедная моя барышня. Да кто же в Париже ее не знает! И кто не испытывает ужаса перед ней! Я уверен, что даже гражданин Фуше побаивается ее! Во всяком случае, надо изрядно заплатить его ищейкам, чтобы заставить их пойти после захода солнца на улицу Простаков! Тем более к «Железному Человеку» или его близнецу «Сломанному Колосу» на бульваре Темпль. Все те, кто это делал, – исчезли, так что нельзя было и узнать, что с ними сталось. Вдобавок оба кабака принадлежат Дезормо. Это такая особа, о-го-го! Королева парижского дна, так сказать!

Марианна с нескрываемым интересом как зачарованная слушала паренька, однако Жоливаль проявлял явное нетерпение. Он кончил тем, что вмешался:

– Все это хорошо, мой мальчик, но мне кажется, ты к нам добрался не для декламации панегирика Фаншон? Лучше будет постараться помочь нам выбраться отсюда! Я думаю, что дыра, которую ты так ловко проделал, достаточно широка для юной дамы?

– Дыра – да, – ответил Гракх. – Но как вытащить вас из-за этой решетки? Это же не тонкая проволока здесь! Гляньте на прутья, они толщиной с детскую руку!

– Послушай, мой мальчик, если ты не обуздаешь свой восторг перед нашей тюрьмой и тюремщиками, я просуну свою взрослую руку между этими детскими и выдеру тебя за ухо. Ты разве не видишь, что мадемуазель страдает и ее надо вызволить отсюда как можно быстрей?

– О, не сердитесь на него, – взмолилась Марианна. – Я уверена, он найдет какой-нибудь способ сделать это.

– Потому что иначе мне оторвут ухо? – пробурчал обиженно Гракх-Ганнибал. – Только этой ночью уже ничего не сделаешь. Слишком поздно! Это кажется пустяком, но ведь уже около пяти часов. И надо, чтобы я пошел найти пригодные для этого инструменты. Хороший подпилок, может быть… Если только попытаться перепилить одну или две перекладины…

– …или разрушить часть стены! – насмешливо добавил Аркадиус. – Ты, по-видимому, не силен в слесарном деле. Отыщи для меня хорошие инструменты и возвращайся завтра с наступлением ночи, если сможешь. А сейчас уже слишком поздно, ты прав!

Марианна старалась скрыть разочарование. При появлении подростка она посчитала, что свобода открывает ей свои объятия… А придется ждать еще целый бесконечный день. Гракх-Ганнибал почесал затылок под синей каскеткой.

– Слесарные инструменты? Оно бы можно достать… но где?

– Послушайте, – сказала вдруг Марианна, у которой родилась новая идея. – Если вам нужна помощь, возможно, найдется некто, кто сможет ее оказать… если он, конечно, еще в Париже.

– Ну, ну, говорите, мамзель!

– Отправляйтесь в отель Империи. Спросите господина Бофора, Язона Бофора. Он американец. Вы запомните?

– Погодите! – сказал он, вынимая из-под каскетки карандаш и листок бумаги. – Я лучше запишу. Так… готово. И что мне ему сказать?

– Что вы пришли по поручению Марианны… что она нуждается в помощи! Вы объясните ему, где я нахожусь.

– А если его уже нет там?

– Тогда вы ничего никому не говорите! – сказала она печально. – Вы просто вернетесь сюда и поставите меня в известность.

– И вы не хотите, чтобы я известил… на рю де Варенн?

– Нет! Нет… не сразу! Посмотрим, уехал ли господин Бофор.

Собственно, Марианна не могла дать себе отчет в том, что побудило ее позвать на помощь Бофора. Ведь он жестоко оскорбил ее, и она еще питала недоверие к нему, но он единственный мог дать ей шанс избавиться от всего того, что удручало ее с тех пор, как она, на свое горе, стала женой Франсиса Кранмера. С Бофором, с ним одним слово «бегство» наполнялось его подлинным смыслом. Если ей удастся бежать, покидая на его корабле берега Франции, она сбросит все цепи, в которые ее заковали. Не будет больше ни Фуше, ни рапортов, не будет Талейрана с его слишком хитроумными комбинациями, слишком гениальными идеями, слишком гибкой дипломатией… а главное, что ее унесет океан, эта непреодолимая преграда между нею и человеком, которого она не может заставить себя не любить. Она могла бы посвятить свою жизнь Шарлю Дени, но нуждался ли Наполеон, император французов, в любви девушки, подобной ей?.. Через неделю, а может быть, и раньше, он забудет ее, если уже не забыл. Разве не заняты все его помыслы этой эрцгерцогиней Австрийской, с которой он хочет сочетаться браком? Лучше уйти, не искать встречи, особенно чтобы не было заманчивой возможности снова уступить ему! А затем, попав туда, попытаться исцелиться!

Чтобы придать себе бодрости, она решила принять помощь Бофора только для того, чтобы она смогла петь. Должны же быть театры и концертные залы в той далекой стране.

– Вы хотите уехать в Америку? – раздался около нее тихий голос Жоливаля.

Возвращенная этими словами на землю, Марианна заметила, что Гракх-Ганнибал уже ушел. Из глубины галереи доносился шум передвигаемых камней. Подросток должен был хоть кое-как закрыть проделанную им дыру.

– Мне кажется, – ответила она, – что это лучший выход из создавшегося положения.

– Может быть! Итак, вы больше не хотите видеть «его»!

– Нет! Это более желательно для меня, чем для него! Не надо нам больше видеться! Ни за что!

– Почему?

Краткость вопроса поразила Марианну. Вынужденная ответить так же просто, она решила честно признаться.

– Потому что я боюсь… – сказала она совсем тихо.

– Вы боитесь, – спокойно закончил Жоливаль, – признаться, что любите Наполеона. Так же, как и Шарля Дени, может быть, даже больше! Что ни говори, а ореол славы никогда не вредил объекту любви. И даже если вы в чем-то расходитесь во взглядах, ради славы можно поступиться. Неужели вы думаете, что вам легче будет забыть его, если вас разделит океан?

– Я надеюсь на это! Кто-то, не помню кто, сказал, что в любви самой большой победой является бегство.

Аркадиус де Жоливаль рассмеялся от всей души.

– Не старайтесь вспомнить: это именно он! Наполеон твердо верит в благотворность бегства от любви. Остается только удостовериться в правдивости этого милого изречения. Во всяком случае, я рискну утверждать, что он вряд ли следовал ему на практике.

– Пусть так, а я убегу! Поймите, Аркадиус, если я останусь, я буду слишком страдать. Ведь он скоро женится.

– Ну так что же? Брак по расчету, династический брак! Подобный союз никогда не помешает мужчине следовать голосу подлинной страсти.

– Да какая же я подлинная страсть! Я только мимолетная забава в его жизни. Как вы это не понимаете?

– Допустим! Но вы могли бы с его помощью за несколько дней стать тем, о чем вы мечтаете: великой певицей. А вы предпочитаете отправиться, подобно Христофору Колумбу, открывать Америку. Возможно, это тоже хорошо, только запомните то, что я вам скажу: даже на другой стороне земли вы не забудете Императора!

– Императора…

Впервые величие титула поразило ее. Человек, которого она любила, увенчан наивысшей в мире короной. После Александра и Цезаря он был самым великим полководцем всех времен. Перед ним склонились почти все народы Европы. Словно играясь, он одерживал победу за победой, завоевал громадные территории. Словно играясь… он завоевал ее, он заставил ее склониться перед любовью, слишком необъятной для ее мечтательной души, любовью, у которой даже не было сказочных крыльев, чтобы помочь ей вынести подавляющую тяжесть Истории. Бесцветным голосом она спросила:

– Почему вы считаете, что я не смогу забыть его?

С тяжелым вздохом Жоливаль потянулся и стал поудобней устраиваться в соломе. Он зевнул во весь рот, затем невозмутимо заявил:

– Потому что это невозможно! Я пытался!

Последовавшие часы были для Марианны самыми тяжелыми из всех когда-либо пережитых. Мучительно давало себя знать отсутствие часов, без которых нельзя было определить время, тянувшееся бесконечно. Жоливаль попытался спросить, который час, у Рекена, когда тот принес еду, но в ответ услышал:

– А на кой леший тебе это?

Осталось определять время только на глаз. Чтобы уменьшить беспокойство своей опекаемой, Жоливаль напомнил ей, что зимой ночь начинается рано, но никто и ничто не могло унять тревогу молодой женщины. Столько препятствий отделяло ее от свободы! К тому же будет ли Бофор еще на месте? Удастся ли юному рассыльному найти его, или же, испугавшись предстоявших трудностей, не махнет ли он рукой на всю эту затею? Десятки всяких предположений, одно отчаянней другого, теснились в лихорадочном мозгу Марианны. Временами ей чудилось, что Гракх-Ганнибал Пьош приходил во сне…

Без сохранявшего невозмутимость Жоливаля она совсем упала бы духом. Но литератор выглядел таким непоколебимым в своем спокойствии, что это даже немного раздражало. Марианне хотелось, чтобы он разделил ее тревогу и мрачные предчувствия, вместо того, чтобы мирно ожидать развязки. Правда, ему угрожала только неприятная женитьба.

Марианна начала в сотый раз мерить шагами их тюрьму, когда шепот Аркадиуса заставил ее остановиться.

– Идут! – сказал он. – Наш рыжий спаситель не должен быть далеко. Если мои расчеты верны, сейчас около девяти часов вечера.

Шаги действительно были слышны, но они доносились не из тупика. И внезапно перед глазами растерявшейся Марианны появился Морван, закутанный в большой черный плащ, на котором поблескивали капли воды, он был без маски, являя свое изувеченное лицо. Увидев, как он возник из мрака, Марианна не могла удержать восклицание ужаса, к которому примешивался страх услышать шум разбираемой Гракхом стены. Если мальчик сейчас покажется, он, безусловно, погиб. Рыцари тьмы, не колеблясь ни минуты, расправятся с ним, как с опасным шпионом. Взглянув на Жоливаля, Марианна прочла в его глазах ту же мысль. Тогда тот подошел к решетке и воскликнул намеренно громко:

– Подумать только, к нам гость! По правде говоря, мы не ожидали, особенно такого!

Марианна сразу поняла, что, говоря громко, он надеялся предупредить Гракха, если тот уже был за стеной. В свою очередь и она повысила голос:

– Такой визитер не доставляет мне никакого удовольствия. Что привело вас сюда, господин Грабитель Потерпевших Кораблекрушение?

Недобрая улыбка растянула кривой рот Морвана.

– Хочу посмотреть, как вы поживаете, красавица! Ведь с тех пор, как мы вынуждены были покинуть вас так внезапно, я не переставал думать о вас… как, впрочем, и говорить! Я думаю, что вам непрерывно икалось, столько мы – шевалье, барон и я – спорили о вас.

– Не знаю, о чем вы могли говорить, и не горю желанием узнать, по крайней мере от вас. Шевалье де Брюслар передаст мне ваши решения, и они при этом не будут неверно истолкованы!

Морван сделал гримасу и отступил на шаг.

– Что за необходимость так кричать? Я не глухой! А от вашего крика могут лопнуть барабанные перепонки.

– Я сожалею, – продолжала Марианна, не понижая тона, – но после болезни я могу только кричать!

– Ну и кричите, если это вам нравится, скоро вы закричите по-другому! Поистине, наше небольшое путешествие было ниспослано самим Провидением. Этот дорогой шевалье, неравнодушный к любой хорошенькой женщине, проявил к вам невероятную снисходительность. У него доброе, чувствительное сердце, к сожалению, верное старым рыцарским правилам. Но мне удалось, сообщив ему некоторые сведения, изменить его отношение к вам.

Марианна почувствовала, как у нее заколотилось сердце. Произошло именно то, чего она опасалась. Морван настроил шевалье против нее. И, конечно, не мог лишить себя удовольствия возвестить ей приближающуюся смерть. Но ни за что в мире она не проявит перед этим человеком страх, переворачивавший у нее все внутри. Пожав плечами, она с презрением повернулась к нему спиной.

– Если вам удалось убедить шевалье де Брюслара отказаться от его знаменитых принципов и позволить хладнокровно убить беззащитную женщину, – я поздравляю вас! Вы могли бы сделать карьеру в дипломатии. Это было бы более почетно, чем занятие, которое вы выбрали… но, возможно, менее доходно.

Задетый за живое, Морван сделал гневное движение, словно хотел броситься на решетку, но одумался. С жестокой улыбкой он стал глумиться над молодой женщиной:

– Кто вам говорит об убийстве? Это один из непоколебимых принципов у Брюслара и ему подобных, вот вы и получите более заслуженное наказание. Мне удалось убедить его доверить вас нашей дорогой Фаншон, которую вы, по-моему, интересуете больше, чем следует. Она обеспечит вас занятием как раз по вашим возможностям… и сумеет проявить признательность человеку, способному отказаться от мести ради ее пользы, да и своей тоже!

– Я восхищаюсь, – парировала Марианна, – щепетильностью шевалье, который щадит жизнь женщины, но самым гнусным образом обрекает ее на бесчестье.

– Бесчестье? Что за слово, особенно касательно вас? Щепетильность шевалье не очень сопротивлялась, когда я рассказал ему о ваших упражнениях в моей риге с бонапартистским шпионом, которого вы выдали за слугу, а также что я встретил вас на берегу, где, раздевшись донага, вы самым бесстыдным образом пытались соблазнить двоих моих людей. Впрочем, одного из них вы убили позже… Нет, после такого, очень правдиво изложенного рассказа шевалье больше не колебался. Более того, он рассчитывает быть вашим первым клиентом!..

Задыхаясь от негодования перед этой демонстрацией жестокости и двуличия, Марианна не нашла слов для достойного ответа. Она испытывала такое отвращение, что забыла об опасности, угрожавшей рассыльному. Но тут вмешался Аркадиус де Жоливаль.

– Ну, сударь, по-моему, уже довольно! – начал он, нервно теребя свои жесткие усы. – Вы великолепно справились с вашим гнусным делом, и я прошу вас оставить мадемуазель в покое. Не знаю, какова подлинная цена совести подобного Брюслара, готового согласиться с любыми лживыми утверждениями мелкого воришки, но относительно вас могу дать точную справку: вы грязный подонок!

Морван сильно побледнел. Марианна увидела, как сжались его челюсти. Он хотел ответить, когда из глубины соседнего склепа донесся голос шевалье:

– Эй! Оставьте пленников в покое и идите сюда. Мы уладим это дело после возвращения! Сейчас у нас кое-что гораздо более срочное.

Отблески факелов плясали на стенах. Слышался близкий гул голосов. Морван, готовый броситься на решетку, отступил. Поворачиваясь, он пожал плечами:

– Я вернусь позже отрезать ваши большие уши, коротышка! Будьте спокойны – ожидая, вы не рискуете ничего потерять.

После его ухода Марианна, впав в уныние, вновь села на солому и спрятала лицо в коленях, крепко обхватив их руками.

– Это конец! – прошептала она. – Мы погибли. Если этот несчастный мальчик появится сейчас, он тоже погиб.

– Немного терпения. Мы достаточно громко кричали, чтобы предупредить его. Возможно, он ждет за стеной.

– Ждет чего? Он даже не может к нам приблизиться. Заговорщики расположились в склепе, и неизвестно, на сколько. Их слышно отсюда.

– Тс! Слушайте! – Жоливаль прижал палец к губам. Он подошел к решетке, к самому углу, поближе к склепу, где лучше были слышны неясные голоса.

– Они совещаются! – прошептал он.

– И… вы что-нибудь понимаете?

Он кивнул, с многозначительной улыбкой показав на свои большие уши, и Марианна умолкла, удовольствовавшись наблюдением за подвижным лицом своего компаньона, на котором мало-помалу появилась озабоченность, а затем тревога. Она узнала приглушенный голос, безусловно, шевалье де Брюслара, но слов разобрать не могла. Похоже, глава заговорщиков делал что-то вроде доклада. Время от времени вмешивался другой голос, но Брюслар продолжал говорить. И постепенно лицо Жоливаля превратилось в трагическую маску. Встревоженная Марианна тронула его за руку.

– Что случилось? Вы пугаете меня! Они говорили о нас?

Он сделал отрицательный знак, затем прошептал скороговоркой:

– Нет… они даже уезжают! Минутку терпения.

Он снова прислушался, но совет, должно быть, окончился. Послышался скрип отодвигаемых табуретов, шаги. Все заговорили разом, но голос Брюслара перекрыл другие.

– В седло, господа! – приказал он. – За бога и короля! Этой ночью наконец госпожа удача будет с нами!

Теперь уже не было сомнений. Они уезжали… Шаги удалились, голоса затихли, свет исчез. Через несколько мгновений Марианна и Аркадиус остались в гнетущей тишине красноватой полутьмы подземелья. Жоливаль подошел к жаровне. Марианна тщетно пыталась поймать его взгляд.

– Вы слышали, о чем они говорили? – спросила она.

Он утвердительно кивнул головой, но промолчал. Однако Марианна была слишком обеспокоена, чтобы удовольствоваться этим.

– Куда они поехали? – настаивала она с растущей нервозностью. – Что значат слова об удаче этой ночью? Что они хотят сделать?

Жоливаль наконец взглянул на нее. Вся его фигура, обычно напоминавшая веселую мышку, приняла выражение безысходной скорби. Казалось, он колеблется, затем, когда Марианна нетерпеливо схватила его за руку, с неохотой сказал:

– Я сомневался, говорить ли вам, но, удастся им или нет, вы все равно узнаете. Через одного из шпионов во дворце им стало известно, что Император собирается этим вечером в Мальмезон. Экс-Императрица страдает. Она также узнала, что эрцгерцогиня Австрийская окончательно избрана как супруга для Императора, и ей стало плохо. Решение о поездке было принято всего час назад.

– И тогда? – сказала Марианна, чувствуя, как сердце дало перебой при слове «Император», а затем болезненно сжалось при известии о близкой свадьбе.

– Тогда? Они используют старый план Кадудаля и де Невиля, старый план, который со времен консульства Брюслару никак не удавалось осуществить: приготовить западню Наполеону, когда он, без сомнения достаточно поздно, покинет Мальмезон, захватить его карету, уничтожить охрану, похитить его, наконец, и…

– …убить его! – закричала Марианна.

– Брюслар против этого. Он хочет только похитить Императора, переправить через пролив и доставить связанного по рукам и ногам в Англию, по крайней мере, если тот не согласится драться с ним на дуэли. Дуэль с Наполеоном всегда была заветной мечтой шевалье.

– Он сумасшедший?

– Нет. Он в своем роде рыцарь, искатель приключений. Он признает только честную борьбу, и можно сказать, что он стал заговорщиком только потому, что не мог поступить иначе, ибо королевской армии больше не существует. Но на дуэли Брюслар может быть убит, или, если она не состоится, остальные заговорщики заставят шевалье подчиниться. Ставка слишком высока на этот раз, и я знаю тех – в том числе вашего друга Морвана, – кто за любую цену хочет получить голову Наполеона.

– Почему?

Жоливаль улыбнулся, но улыбка его была жалкой.

– Очень просто: самый богатый из грандов Испании, герцог де Медина, жертвует половину своего громадного состояния тому, кто убьет Наполеона и предъявит доказательство его гибели.

Наступившая тишина позволила Марианне разобраться в своем состоянии. Сердце колотилось неимоверно. Она дрожала всем телом, но пыталась сохранить хладнокровие.

– Почему они сказали, что удача будет с ними?

– Потому что отъезд был решен внезапно. Будет только небольшой эскорт, чтобы не привлекать внимание. А заговорщики этой ночью насчитывают не менее двадцати пяти человек.

– Но Фуше? Всезнающий и всевидящий Фуше? Неужели он не разоблачит этот заговор, как предыдущие?

– Фуше не успеет. К тому же надо признать, что с некоторого времени бдительность Фуше немного ослабла. Причем сознательно, ибо этот человек никогда ничего не делает без оснований! Мое дорогое дитя, вполне возможно, что мы скоро будем иметь великую честь разделить нашу темницу с Его Величеством Императором и Королем, что явится одновременно и глубочайшей радостью для меня, и самым горестным сожалением.

– Но надо предотвратить это! Обязательно! Я знаю Морвана: он не даст Брюслару привести его сюда! Выстрел из пистолета во время боя в ночной тьме. Мой бог! Я должна спешить на помощь! Я не позволю убить его! Его! Они убьют его, эти отверженные! Говорю вам… они убьют его!

В слепом отчаянии она бросилась на решетку, схватилась за нее обеими руками и попыталась расшатать, но та не шелохнулась. Кожа на пальцах ободралась о массивные перекладины, но Марианна не ощущала боли так же, как не видела своей тюрьмы. Перед ее глазами была дорога в ночи, оставленная карета, лошади, бьющиеся в руках замаскированных людей, распростертые тела на запятнанном кровью снегу, безоружный мужчина в тисках заговорщиков и Морван, с мрачной ухмылкой приставляющий дуло пистолета к виску этого человека, того, кого она любила…

– Я не хочу, – закричала она растерянно, изо всех сил сопротивляясь Жоливалю, пытавшемуся оторвать ее от решетки, – я не хочу, чтобы его убили! Я люблю его! Наполеон!

В первый раз она в смятении осмелилась громко выкрикнуть имя, неотвязно преследовавшее ее с тех пор, как она узнала правду, которое столько раз повторяла про себя во время болезни. Чтобы заставить ее замолчать, Аркадиусу пришлось закрыть ей рот рукой и невероятным усилием оторвать наконец от решетки.

– Вы всполошите все это крысиное гнездо! – пробурчал он. – Вы забыли, что мы ожидаем кое-кого?

Действительно, она забыла о Гракхе-Ганнибале Пьоше! Нервный кризис миновал, и, опустившись на пол, Марианна спрятала лицо в руках и залилась слезами.

– Он больше не придет. Он должен был услышать этих людей и понять, что сегодня ночью невозможно предпринять что-либо! Если только он приходил…

– Почему бы ему не вернуться? – проворчал Жоливаль. – Я в нем уверен, в этом сорванце! У него такой чистый взгляд, который не обманет. Он сделает все, чтобы освободить вас.

– Может быть! Но на сегодня все кончено, кончено! Он не придет!.. А заговорщики уже скачут по дороге в Мальмезон! Мой бог!

Словно чтобы не слышать больше стук копыт, отдающийся у нее в голове, Марианна зажала уши руками и закрыла глаза. Никогда еще она не чувствовала себя такой подавленной. И она не увидела, как внезапно вскочил Аркадиус и подбежал к решетке, в то время как из глубины подземелья послышался шум падающих камней: одного, другого…

Мгновенно Аркадиус был возле Марианны. Он без всяких церемоний потряс ее за плечо:

– Слушайте! Да слушайте же! Он пришел! Он открывает дыру в стене.

Как гальванизированная, с расширившимися зрачками, схватив Аркадиуса за руку, она вслушивалась всей душой. И правда, доносились шаги, шаги из тупика! Не смея вздохнуть, она следила за их приближением. И вдруг показался Гракх-Ганнибал. А за ним возникла высокая фигура Язона Бофора. Марианна испустила радостный возглас:

– Вы! Слава богу, вы пришли!.. Вы еще не уехали!

Она увидела его смеющиеся глаза на загорелом лице, ощутила тепло его рук, обнявших ее через решетку.

– Все правильно, – сказал он радостно. – Я отправляюсь завтра, но ничто в мире не помешает мне вытащить вас из этой новой неприятности, куда вас втянули, маленькая дурочка! Ну, ну, перестаньте плакать! Мы вас быстро вызволим отсюда. Смотрите сюда, – добавил он, поворачиваясь к Гракху-Ганнибалу, который, вооружившись напильником, большим, чем он сам, смело атаковал с помощью Аркадиуса одну из перекладин. – Мы ждали, пока уйдут заговорщики.

– Я был наверху, – сказал тот, – тогда как мсье Бофор внизу.

– Скорей! – просила Марианна. – Нам нужно выйти отсюда как можно скорей! Хотя, пожалуй…

Новая идея пришла ей в голову. Что значит ее судьба по сравнению с Наполеоном?

– Оставьте нас здесь и поспешите предупредить его!

– Кого это? – воскликнул пораженный Бофор. – Вы, оказывается, еще безрассудней, чем я думал! Не мешайте нам работать.

– Нет, прошу вас, выслушайте меня. Это очень важно!

В нескольких словах она объяснила, что произошло и о смертельной опасности, нависшей над Императором. Нахмурив брови, он слушал ее, не переставая пилить, но когда она кончила, с досадой отбросил напильник и пожал плечами:

– И речи быть не может, чтобы уйти отсюда без вас! Я восхищаюсь Наполеоном, но не оставлю вас в руках этих дикарей. Особенно если они вернутся несолоно хлебавши! Никто не уходит, юнга, – сказал он в адрес Гракха, отложившего напильник в сторону.

Затем, обратившись к Аркадиусу, он неожиданно спросил:

– Если вы закричите, наверху услышат вас?

– Однажды, когда появилась необходимость, мне уже удалось заставить спуститься вниз лакея этой восхитительной гостиницы, подняв звериный рев.

– Тогда кричите, друг мой, кричите изо всех сил, но вызовите вашего тюремщика сюда! Я займусь остальным. Давайте, старина, смелей!

Из горла Жоливаля вырвался вопль такой силы, что Марианна вздрогнула. Бофор в это время отошел в угол коридора. Его большое тело в морской фуфайке и облегающих брюках словно растворилось в темноте, и Марианна через мгновение уже не могла его различить. Она не понимала, что он хочет сделать, а Аркадиус продолжал вопить с удивительным старанием. Его голос, о силе которого молодая женщина и не подозревала, гремел под сочащимися влагой сводами и, казалось, разносился по всему кварталу. Когда наконец он остановился для приема новой порции воздуха, послышался топот, а затем разъяренный голос извергающего брань Рекена:

– У тебя, дьявол, глотка заболела? Сейчас я ее заткну, сволочь!

Верзила появился в тот момент, когда Жоливаль бросился на землю и стал кататься, издавая отчаянные стоны.

– Скорей! – закричала в свою очередь Марианна, сообразившая, в чем дело. – Он ужасно страдает! Я просто не знаю, что с ним…

– Кровь Иисуса и Святые Дары! – бурчал Рекен, замешкавшись у замка, который никак не открывался.

Но сзади уже возник Язон. Как хищный зверь он прыгнул на тюремщика, свалил на пол и правой рукой сдавил горло. Раздался стон, хрип, и Рекен потерял сознание. Для полной уверенности Язон оглушил его ударом по голове, выхватил связку ключей, открыл решетку и, устремившись к Марианне, поднял ее на руки, как простое перышко.

– Бежим отсюда! – сказал он, отталкивая ногой загородившее проход тело Рекена. – Втащите его за решетку, заприте и дайте мне ключи. Выброшу их в канаву. А эта крыса будет без сознания минут десять. Надо это использовать.

– А если его придушить? – тихо предложил Гракх-Ганнибал. – Это не будет большой потерей, и нам поспокойней…

Язон рассмеялся.

– Мне надо было сделать это сразу, но раз я дал маху – оставим его. Я не могу убить человека, если он без сознания.

Унося Марианну, инстинктивно обвившую его шею руками, он направился к пролому в стене, где вынужден был опустить молодую женщину на землю, чтобы преодолеть проход, представлявший собой попросту узкую щель. За ним прошел Аркадиус, с усилием разминавший ноги, утратившие гибкость от долгого бездействия. Гракх-Ганнибал замыкал шествие и взял на себя труд положить на место вываленные камни.

– Никогда не знаешь, что будет! – прокомментировал он свои предусмотрительные действия.

Жоливаля разобрал смех.

– Ты рассчитываешь еще вернуться сюда? – спросил он, ласково похлопывая мальчика по плечу. – Во всяком случае, сынок, мы тебе очень обязаны, и я надеюсь, что когда-нибудь заплачу свой долг! Я обязан тебе больше, чем жизнью!

– Да ладно, – смущенно пробормотал мальчик, – стоит говорить…

– Ты думаешь? А я считаю, что да! – взволнованным тоном заключил Аркадиус.

С другой стороны оказалась короткая галерея, затем сточная канава. Отвратительное зловоние ударило в нос Марианне, которую Язон снова взял на руки со словами:

– Надо пройти немного по воде, бесполезно мокнуть обоим.

Он пошел по узкой закраине, идущей над черным потоком. Следуя указаниям, которые давал американец, Аркадиус, вооруженный факелом, зажженным от жаровни перед уходом из темницы, перешел вперед. Холод, довольно слабый в глубине подземелья, давал о себе знать по мере того, как они приближались к выходу, но Марианна его не ощущала. Крепко обняв Язона за шею, она не испытывала к нему больше ни недоверия, ни отвращения. То, что он сделал этой ночью, одним ударом уничтожило злобу и ненависть, которые она питала к нему. Наоборот, горячее чувство признательности положило конец ее страхам и тревоге. Если бы не угроза, нависшая над тем, кого она любила, она испытывала бы просто радость, почти детскую, находясь на этих, не знающих слабости руках.

Войдя по пояс в зловонную воду, Язон поднял ее как можно выше, чтобы не промочить. Теперь она могла видеть совсем рядом загорелое лицо моряка, его задорный профиль – раньше он казался хищным, – лукавинку в крепко сжатых губах. Время от времени он поглядывал на нее и ободряюще улыбался. Несмотря на окружающие тяжелые запахи, она различала легкий аромат табака, чистой кожи и одеколона, казавшийся молодой женщине прекрасным.

– Немного потерпите, – сказал он наконец, – мы у цели!

Действительно, выбравшись из широкой сточной канавы, он ступил на выщербленный тротуар. Ледяной ветер врывался сюда через черное отверстие, за которым поблескивала Сена. Язон опустил Марианну на землю и нагнулся, чтобы взять факел из замерзших рук Аркадиуса и помочь ему выбраться наверх. Юный Гракх уже был тут как тут. Еще несколько шагов – и они оказались на открытом месте. Жоливаль с наслаждением вдыхал чистый воздух.

– Какая прелесть – парижский воздух, – радостно сказал он. – Только теперь я понял, как мне его не хватало.

Промокший, замерзший, он клацал зубами, но, похоже, не замечал этого.

Но Марианна не собиралась предаваться радости по поводу вновь обретенной свободы. Время торопило. Рыцари тьмы намного опередили их, и если, к несчастью, Император покинет Мальмезон чуть раньше… Она не смогла даже в мыслях закончить эту фразу и схватила за руку Язона.

– Найдите мне карету! Быстро… как можно быстрей!

– Немного дальше, на набережной Билли, возле площади Конференции, стоит моя… Куда вы хотите ехать?

– Но я же говорила: в Мальмезон!

Он сделал протестующий жест.

– И не думайте! У Императора хорошая охрана, поверьте мне! Это не несколько фанатиков, которые бросят его в опасности. Я доставлю вас в безопасное и сухое место. А завтра увезу.

– Завтра, да, я уеду с вами, но сегодня вечером, умоляю вас, позвольте мне спасти его! Я знаю, я чувствую, что он в опасности.

Она ощутила, как под ее пальцами напряглась рука американца. Он распрямился всем телом, взгляд его ускользнул от молодой женщины и устремился вдаль, к муаровой глади Сены.

– Он… – подчеркнул Бофор с какой-то горечью. – Как вы говорите о нем! Я считал, что вы ненавидите его.

– Теперь уже нет… так же, как и вас! Вы вели себя как друг, как настоящий друг, и это изгладило из памяти все плохое. Завтра, повторяю, я уеду с вами, ибо мне нечего здесь больше делать и мне надоело попадать, как вы говорите, в невероятные ситуации. Возможно, в вашей стране я вновь обрету покой.

– Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь вам, – сказал он нежно. – Если это зависит только от меня, вы будете счастливы!

– Тогда, – с волнением начала она, – если вы действительно желаете мне счастья, сделайте то, о чем я вас прошу, Язон! Позвольте мне поехать в Мальмезон… Только скорей, умоляю вас, скорей! Мы теряем столько времени, когда дорога каждая минута.

Он вздрогнул, когда она впервые назвала его по имени, и женская интуиция подсказала Марианне, что он тронут этим. Она хотела возобновить просьбы, когда он неожиданно нагнулся к ней, взял за плечи и заглянул в глаза.

– Итак, завтра, – в голосе его слышалось неподдельное волнение, – вы уезжаете со мной? Вы обещаете?

– Да… обещаю!

– Тогда в путь! Я сам отвезу вас туда. Если понадобится, мы загоним лошадей, но прибудем вовремя. Следуйте за нами, господа! Мы поговорим по дороге. В карете есть во что переодеться.

Внезапная радость звучала в его голосе. Подхватив Марианну под руку, он увлек ее за собой по погруженной в темноту набережной. Аркадиус и юный Пьош без лишних слов последовали за ними. Они прошли мимо зданий мыловаренного завода, затем мраморных складов и, выйдя на площадь Конференции, увидели наконец стоявшую возле фонаря карету. Аркадиус обернулся к своему спутнику, бежавшему рядом. Тот окоченел от холода в мокрой одежде, но не потерял присущей ему жизнерадостности.

– Тебя действительно зовут Гракх-Ганнибал? – спросил он.

– Да, мсье, а что?

– Потому что меня зовут Аркадиус! – ответил тот без тени видимой логики. – Даешь ли себе отчет в том, что мы оба представляем одновременно Афины, Рим и Карфаген? Сын мой, мы осуществили союз, о котором не смели мечтать самые безрассудные историки. И если ты добавишь, что мы заручились поддержкой Америки, то признаешь, что никакая дипломатия в мире не сравнится с нашей!

– Да, мсье, – покорно повторил Гракх-Ганнибал, не пытаясь понять, о чем шла речь. – Но нам надо уже подбежать! Вон делают знаки.

– Это точно! – сказал Аркадиус, придя в хорошее расположение духа. – Обязательно необходимо для упрочения нашей славы спасти нового Цезаря. Да еще корсиканского Цезаря!

Глава II Мальмезон

Проходя мимо Сен-Клу и его виноградников, мрачная, пустынная дорога на Мальмезон шла по безлюдной местности среди пустырей и старых каменоломен. Снега было мало, только кое-где на черной земле виднелись белые пятна. Не доезжая до моста, на скрещении дороги на Булонь и Королевской дороги, высадили Гракха-Ганнибала, который объявил о своем желании провести ночь у бабушки, прачки, живущей на улице Восстания.

– Приходи завтра ко мне в гостиницу, – крикнул ему Язон Бофор с высоты сиденья кучера, – нам есть о чем поговорить. Часов в… одиннадцать!

– Слушаюсь, мсье! Буду.

Весело попрощавшись с теми, кого он спас, мальчик спрыгнул на ходу. Но перед этим Марианна остановила его и расцеловала в обе щеки.

– Спасибо, Гракх! Отныне мы друзья навсегда!

Ночь скрыла густой румянец, заливший лицо честного малого. Но, когда карета стала удаляться, Марианна услышала громогласное пение:

– Невероятно! – прокомментировал Жоливаль. – Он поет Моцарта и, наверно, не подозревает об этом!

Литератор удобно умостился в глубине кареты рядом с Марианной. Но в то время как угнетаемая тоской молодая женщина безуспешно пыталась успокоить свои нервы, Аркадиус полностью наслаждался комфортом и сухой одеждой, которую он получил, как, впрочем, и юный Гракх, благодаря предусмотрительности Бофора. Марианне пришлось зарыться лицом в подушки, когда ее товарищи переодевались, что было не так просто ввиду того, что Бофор из-за этого не стал задерживать отъезд ни на минуту.

Пренебрегая удобствами, моряк взобрался на сиденье и расположился рядом с кучером, не обращая внимания на мокрые брюки. Он удовольствовался тем, что опорожнил сапоги и закутался в большой черный плащ, заявив, что на море он и не такое видывал…

Время от времени доносился его голос, приказывавший кучеру подгонять лошадей.

Тем не менее Марианне казалось, что они движутся очень медленно. Не находя себе места, она выглядывала в окошко. Мимо начали проплывать деревья. Очевидно, они въехали в лес, и по ухабистой дороге стало трудно удерживать прежнюю скорость. Повернувшись к своему спутнику, она спросила:

– Вы разобрали, где они собираются напасть на карету Императора?

Жоливаль кивнул, затем добавил:

– Они должны спрятаться в местности, именуемой Фон-Луве, недалеко от Рюэйльского замка.

– Рядом с Императрицей? Какая дерзость! Но Мальмезон – это не замок Рюэйль, дорогое дитя. Он является собственностью маршала Массены, герцога де Риволи, но маршал, получивший одновременно титул князя д'Эссилинга и замок Туар, уехал посетить свои новые земли. К тому же Массена верен опальной Императрице и не хочет принимать участие в матримониальных планах Императора. Он предпочел удалиться на некоторое время и пересидеть в своих владениях.

– Откуда вы знаете все это? Слушая вас, можно подумать, что вы близки ко Двору!

– И вы не можете в это поверить, глядя на мой роскошный костюм, не так ли? – спросил он с комичной гримасой. – Вы не представляете себе, дорогая Марианна, каких только сплетен не наслушаешься, посещая игорные дома! Запомните, я один из наиболее информированных людей в Париже.

– Тогда ответьте на такой вопрос: как нам попасть в Мальмезон, я имею в виду, чтобы нас там приняли?

– Не скрою, я сейчас именно об этом думал. В Мальмезон не входят, как в гостиницу… Очевидно, надо было раньше об этом подумать!

– Нам необходимо туда проникнуть, Аркадиус! Надо же предупредить Императора. Замок хорошо охраняется?

– Как императорский дворец! – проворчал Жоливаль, пожимая плечами. – Безопасность бывшей Императрицы обычно обеспечивает отряд гвардейских стрелков, расквартированный в Рюэйле, в бывшей казарме швейцарской гвардии. Боюсь, что нам трудно будет проникнуть к Жозефине, особенно в таком виде!

– И скоро мы будем там?

Выглянув из-за занавески, Аркадиус увидел, что они проезжают мимо высокой стены.

– Мы уже почти на месте, – сказал он, откидываясь назад. – Это стена, окружающая замок Рюэйль. Мальмезон немного дальше, с левой стороны.

– Но тогда… мы проехали мимо места, где заговорщики ожидают Императора? И мы никого не видели!

– А вы полагали, они будут на виду? Как вы наивны! Они спрятались где-нибудь в укрытии, чтобы в благоприятный для них момент появиться. И не обольщайтесь тем, что они нас не заметили. Но нам следует остерегаться караульных, которых они должны были выставить между Мальмезоном и Фон-Луве.

Карета вдруг понеслась быстрей. Они проехали мимо большой решетки, протянувшейся между двумя строениями с треугольными фронтонами и четырехгранными пилястрами. Тяжелые бронзовые фонари, подвешенные на кованых железных кронштейнах, освещали сверкающие позолотой копья решетки и трехцветные караульные будки, в которых стояли на часах солдаты в замшевых мундирах с зелеными пластронами и высоких черных киверах с желтыми помпонами.

– Корсиканские стрелки! – прошептал Жоливаль. – В этот полк попадают после очень строгого отбора!

Марианна промолчала. Впервые мысль о Жозефине, увенчанной великой любовью Наполеона, пробудила в ней ревность. Конечно, креолка должна страдать, уступая место другой, но разве не она заняла лучшее место в сердце Императора? Марианна с горечью подумала, что рядом с долгими годами, прожитыми ими вместе, несколько часов в Бютаре были ничтожной малостью…

В глубине широкой аллеи она увидела небольшой ярко освещенный замок, перед которым ожидала берлина и несколько всадников в красно-зеленой униформе, в длинных плащах и высоких меховых шапках с красивыми султанами. Жоливаль схватил ее руку и сильно сжал.

– Император еще здесь! Вы видите?

– Это его карета, вы уверены?

– Во всяком случае, это конные егеря императорской гвардии. И я не могу себе представить, кого другого они будут эскортировать. Бравые молодцы, кавалеристы принца Евгения! Их мало, но я спрашиваю себя, не лучше ли будет дать им возможность разделаться с заговорщиками…

– Вы с ума сошли! Их же не больше десятка.

– Но они стоят тридцати! Впрочем, вы правы: при внезапном нападении может всякое произойти. И, по-моему, мы уже приехали.

Карета и в самом деле замедлила ход. Ограда замка выступала вперед, и дорога делала поворот; здесь можно выйти без риска быть замеченными. Язон спрыгнул вниз, открыл дверцу и помог Марианне спуститься. Они оказались на дороге, зажатой с обеих сторон высокими стенами, из-за которых выглядывали деревья. Их голые ветви были словно тушью нарисованы на чуть более светлом небе, но лежавший снег позволял различить конек стены и обочину дороги.

– Надо спешить! – сказал американец, увлекая молодую женщину к стене слева. – Карета Императора перед замком, но скоро полночь, и он не должен медлить с отъездом.

– Почему вы проехали замок? Вам следовало остановиться раньше.

– Чтобы шпион, наверняка выставленный заговорщиками, мог проследить за нашими действиями? Сразу видно, что у вас нет опыта в таких экспедициях. Теперь надо отсюда забраться внутрь.

Марианна подумала про себя, что он, по-видимому, привык к приключениям подобного рода, но воздержалась от замечаний и удовольствовалась вопросом:

– А как мы это сделаем? Вы считаете, что караульные пропустят нас?

Она увидела, как в темноте блеснули белые зубы американца, и услышала его приглушенный смех.

– Мы даже не попытаемся! Это было бы потерянным временем! Милейшая Марианна, сейчас вы мне продемонстрируете, как девушка из хорошего общества взбирается на стену! После чего нам останется молить Бога избавить нас от встречи с патрулем до того, как мы достигнем замка… где нас тогда смогут спокойно арестовать.

– Арестовать? Что вы хотите этим сказать?

– Что единственная возможность привлечь к себе внимание Императора, – это устроить грандиознейший скандал. Очутившись около замка, мы поднимем такой шум, что он захочет узнать, в чем дело. Его великолепные всадники, застоявшиеся на снегу, с удовольствием задержат нас, и все объяснится!

В сущности, это было безрассудством, но в изложении Язона смелый план казался вполне естественным. Единственное, чего хотела Марианна, – это предупредить Наполеона об ожидавшей его опасности. После чего ей было все равно, если их пошлют в тюрьму – ее и Бофора – даже в Сен-Лазар!

– Вы бесподобны! – искренне сказала она. – Вперед!

– Простите, – вежливо вмешался Жоливаль, – а какую роль вы отдадите мне?

– Вы станете лестницей, друг мой! Конечно, если вы чувствуете себя достаточно крепким, чтобы выдержать меня. После чего вы составите компанию кучеру. Полезно иметь часового снаружи.

– Кстати, кучер – вы уверены в нем?

– Насколько можно быть уверенным в человеке, которому хорошо платишь. Юный Пьош привел его ко мне. Он глух как пень. Очевидно, вам не придется много разговаривать, Жоливаль, хотя он прекрасно читает по губам. Ну, довольно терять время! Поспешим! Все-таки лучше будет, если никто не заметит, как мы перелезаем через стену. Начнутся расспросы…

Не сказав ни слова, Аркадиус уперся спиной в стену, сплел руки замком и приготовился. С гибкостью кошки Язон чуть коснулся носком сапога скрещенных рук и в один миг оказался верхом на стене.

– Теперь вы, Марианна! – шепнул он. – Если только не предпочтете, чтобы я пошел один.

– Даже за все золото мира!

Подъем для молодой женщины оказался гораздо более трудным, чем для моряка. Ослабевшая после недавней болезни и стесненная одеждой, она совершенно потеряла ту ловкость, с которой еще не так давно, словно белка, карабкались по развесистым деревьям Селтона. Но она была гораздо легче Язона и с обоюдной помощью оказалась в конце концов наверху.

– Если через два часа мы не вернемся, – снова зашептал американец, обращаясь к Аркадиусу, – возвращайтесь в Париж. Вы где живете?

– Нигде! Меня как раз собирались выселить из моей квартиры, когда Фаншон Королевская Лилия взяла на себя заботы обо мне.

– Тогда располагайтесь в моей комнате в отеле Империи и ждите меня. Кучеру заплачено.

– Так или иначе, а выйти вам придется, – проворчал Жоливаль. – Я предпочитаю подождать. Желаю удачи!

Вместо ответа Язон спрыгнул в парк и протянул руки Марианне:

– Прыгайте! Не бойтесь! Я вас поймаю.

Она закрыла глаза, сделала глубокий вздох и прыгнула. Она упала на грудь Бофору, который осторожно опустил ее на землю, на мгновение удержав прижатой к себе, может быть, чтобы продлить ласковое прикосновение ее распущенных волос к его лицу.

– Марианна! – прошептал он с неподвластным ему пылом. – Вы действительно уедете со мной… завтра?

Она освободилась без резкости, но с заметным нетерпением.

– Я уже сказала вам. К тому же сейчас не время говорить об этом! Бежим! Если он собирается уехать…

Вся ее тревога выразилась в этих четырех словах. Парк в этом месте был лесистым. Густота деревьев скрывала замок. Только несколько огоньков неясно поблескивали между стволами дубов.

– Старайтесь поменьше шуметь, – шепнул Язон.

Взявшись за руки, как заблудившиеся дети, они побежали на огоньки, указывавшие замок. Влажные ветки били их по лицам, ноги утопали в опавших листьях и подтаявшем снегу, но Марианна не замечала ни ледяной воды, ни царапин.

Занавес из деревьев поредел, и внезапно Марианна с Язоном выскочили на открытое пространство. Прямо перед ними открылся замок, белый и сверкающий под высокими шиферными крышами. Светящаяся, как большой фонарь, застекленная веранда укрывала вход в главный корпус. Карета все еще стояла там, но группа стрелков по короткой команде вскочила в седло.

– Император сейчас выйдет! – промолвил Язон. – Скорей!

Большой английский сад с газонами и кустарником раскинулся между ними и замком. На веранде появились люди, и сердце Марианны заколотилось при виде одного из них. Этой серой фигурой среди сверкающих платьев и пестрых униформ мог быть только он…

Но едва молодые люди покинули густую тень деревьев и бросились вперед, как сзади прогремел грозный приказ:

– Стой! Стой, стрелять будем!

И тут же из-за замка донесся яростный лай собак.

Оглянувшись, Марианна заметила несколько солдат, которые, должно быть, шли по опушке леса, и узнала желтые плюмажи корсиканских стрелков. В отчаянии она застонала. Замок был еще далеко… Ее рука судорожно сжала руку Язона. А там лошади уже нетерпеливо били копытами. Слуги в белых париках открыли дверцу берлины. Вокруг собралось много людей: мужчин, закутанных женщин…

– Бежим! – крикнула она. – Что поделаешь, если нас подстрелят!

– Но это безумие, Марианна!

Она не слышала его, порываясь вперед. Он пытался удержать ее. Но их колебания были недолгими. В едином порыве они снова пустились бежать. Позади послышалось щелканье взводимых курков.

– Стой! – прозвучал властный голос. – Остановитесь, черт возьми!

Раздался выстрел, затем другой. Чувствуя холодок внутри, Марианна поручила свою душу Богу. Она видела только приближающийся освещенный замок, ощущала только поддерживавшую ее руку Язона. Вокруг берлины всадники спрыгивали на землю, образуя цепь, преграждавшую бегущим дорогу. Во всю силу своего голоса, как в бурю на мостике корабля, Язон закричал:

– Император! Надо спасти Императора!

Снова прогремели выстрелы, но то ли из-за темноты, то ли из-за стремительности убегавших, солдаты стреляли плохо. Однако одна пуля, видимо, попала в Язона, ибо он глухо застонал и выпустил руку Марианны. И вслед за этим преследователи настигли их. Они были грубо схвачены и засыпаны со всех сторон вопросами: «Кто такие? Чего хотите? Вы заговорщики?..»

– Император, – задыхаясь простонала Марианна, – ради бога, пустите нас к Императору… Он в опасности!

– Женщина? Что вы тут делаете? Как попали сюда?

На этот раз вопросы задавал командовавший отрядом офицер. Надменный красавец с тонкими усиками, в надвинутой на глаза высокой меховой шапке, он сразу отвел Марианну от ее побледневшего спутника, но она смотрела только на блестящую группу мужчин и женщин, стоявших у веранды и взволнованно переговаривавшихся между собой. Посередине выделялся человек в сером рединготе, с большой черной треуголкой под рукой. Звук его голоса отозвался сладкой дрожью в сердце Марианны.

– Капитан! Тробриан! Доложите! Что происходит?

Красавец-стрелок не успел ответить. Пока он вытягивался по стойке «смирно», освободившаяся от его рук Марианна бросилась к ногам Императора.

– Сир, смилуйтесь, выслушайте меня! Вас хотят убить! Они сделали засаду в Фон-Луве! Их много, а ваш эскорт слишком мал.

Ропот недовольства дал понять Марианне, что думают стрелки гвардии о своем достоинстве. Между тем глаза Наполеона расширились при виде этой растрепанной, оборванной, грязной женщины в убогом платье, поднявшей к нему сверкающие изумрудные глаза, которые он узнал. Он не смог скрыть изумление:

– Как? Это вы… и в таком состоянии? Откуда вы?..

Прежде чем Марианна ответила, вмешалась высокая молодая блондинка в платье и плаще из синего бархата, вышитого жемчужинами, и изящной диадеме на золотых волосах.

– Сир, остерегайтесь! – сказала она со страхом. – Эта женщина может быть опасной… или безумной! Вы же не знаете, кто она.

На губах Наполеона промелькнула улыбка, на мгновение воскресившая Шарля Дени перед растерявшейся, подавленной его величием Марианной.

– Напротив, Гортензия, я знаю ее! Она не более безумна, чем любой из нас! А опасна ли она…

– Человек, который был с нею, потерял сознание, сир, – доложил капитан Тробриан. – Он ранен. Пуля попала в него.

– Язон! Он ранен! Боже мой…

В смятении Марианна хотела подняться и бежать к нему, но твердая рука Императора опустилась на ее плечо и удержала на месте.

– Минутку! – сказал он строго. – Кто этот человек?

– Язон Бофор, американец, сир! Он спас меня и привез сюда, чтобы предупредить вас! Это мужественный человек! Прошу вас, пусть о нем позаботятся… не отправляйте его в тюрьму!

– Посмотрим! А сейчас…

– Сир, – снова смешалась молодая женщина, которую он назвал Гортензией, – так ли необходимо продолжать эти объяснения здесь? Ведь холодно…

– Королева Голландии и мерзнет у нас! – засмеялся Император. – Такого никогда никто не видел!

– Может быть, но моя мать хочет увидеть эту женщину. Она очень волнуется! Вы же знаете, как она всегда чувствительна к слухам о заговорщиках.

– Хорошо! Мы идем! Дюрок, займитесь этим упавшим с неба американцем и пошлите патруль посмотреть, что происходит в Фон-Луве. Только солидный патруль! Сколько их, этих господ? – спросил он у Марианны.

– Около тридцати, я думаю.

Марианна увидела, как от группы военных отделился тот, кто принимал ее в Бютаре, только теперь на нем был расшитый золотом мундир. В его взгляде также мелькнуло изумление. Он направился к Язону, которого двое стрелков держали под руки.

– Сюда! – сказал Наполеон, довольно бесцеремонно подталкивая Марианну к отделанному мрамором и украшенному античными бюстами вестибюлю.

Стоявшие вокруг почтительно расступились перед Императором, но на его спутницу поглядывали с явной брезгливостью. Неспособная привести свои мысли в порядок, Марианна подумала только, что они представляют собой странную пару. Вдруг она услышала, как он шепнул ей на ухо:

– Будь осторожна, ни малейшего намека на ту ночь! Я не допущу, чтобы импе… чтобы она испытывала хоть малейшее огорчение! Я уже достаточно их ей сделал!

Боль, ревность и печаль пронзили сердце Марианны. Эти сухие слова, направлявшая ее твердая рука – все говорило, что она абсолютно точно определила место, которое занимала в жизни мнимого Шарля Дени: игрушка, мимолетная прихоть, тут же забытая забава, тогда как она чувствовала, острей чем когда-либо, всепоглощающую любовь к нему. Он обращался с нею почти как с преступницей, хотя она рисковала жизнью ради спасения его, хотя Язон был ранен его охраной. Единственное, чего она теперь хотела, это чтобы ее отпустили. И когда Язон решит, она уедет с ним… Она хорошо понимала, что для нее будет невозможным жить в одной стране с Наполеоном, рядом с ним, но без права приблизиться к нему.

– Твой сад хранит в себе забавные сюрпризы, Жозефина, – сказал он с напускной веселостью, – посмотри, что я нашел. Гвардейцы проморгали эту юную особу, которая просто-напросто перелезла через твою стену в компании с американцем, кстати, получившим пулю!

Возвращенная на землю голосом Наполеона, Марианна увидела, что находится в просторной, обтянутой зеленым комнате, судя по меблировке, являвшейся музыкальным салоном. Довольно полная женщина в белом кашемировом платье с пышными кружевами полулежала на кушетке, обтянутой красным шелком и обшитой черными галунами, как и все в этом салоне.

– Прошу тебя, Бонапарт, не шути так! Говорили о засаде… – сказала женщина, бывшая не кем иной, как экс-Императрицей.

Она протянула к нему дрожащие руки, которые он взял и нежно пожал.

– Если заговор существует, мы скоро в этом убедимся. Не волнуйся! Ничего не произойдет. А вы можете сказать, кто у них во главе? – добавил он, повернувшись к едва смевшей дышать Марианне.

– Да, сир. Шевалье де Брюслар.

– Опять он! – вскрикнула Жозефина, тогда как Император нахмурил брови. – Идите сюда, мадемуазель, и расскажите все, что вы знаете. Садитесь вот тут.

Жозефина указала на небольшое кресло, которое Марианна даже не заметила. Она была очарована этой женщиной, еще красивой, с ее живым лицом, пышными волосами цвета красного дерева и большими глазами креолки, по правде говоря, покрасневшими от слез, но все это ничего не стоило бы без действительно неподражаемой грации, делавшей Жозефину существом исключительным. Любовь, которую она питала к оставившему ее супругу, читалась на ее лице и в каждом взгляде, и, проникаясь к этой женщине внезапной бессознательной симпатией, Марианна забыла о ревности. Обе они любили одного человека, обе боялись за него, и это соединяло их неразрывными узами, может быть, более крепкими, чем узы крови.

– Прошу! – настаивала разведенная Императрица. – Идите сюда!

– Мадам, – промолвила Марианна с безукоризненным придворным реверансом, – я не посмею! Пусть Ваше Величество обратит внимание, как я одета и какой ущерб смогу причинить этой прекрасной мебели.

– Что за важность! – вскричала Жозефина с внезапной игривостью, присущей ее очаровательному нраву заморской птички. – Я хочу побеседовать с вами, узнать, кто вы такая! По правде говоря, вы для меня загадка: одеты в самом деле как бродяжка, делаете реверанс, как знатная дама, и ваш голос соответствует вашей манере кланяться. Кто же вы?

– Минутку! – прервал ее Наполеон. – Вот и новости! Похоже, что заговорщики были не одни на дороге.

Действительно, вновь появился Дюрок, но уже в обществе закутанного в меховой плащ тощего человека, в котором встревоженная Марианна узнала Фуше. У министра полиции, более бледного, чем обычно, нос распух и покраснел, как от холода, так и от сильнейшего насморка, вынуждавшего его неотрывно держать у лица носовой платок. Оба вошедших остановились рядом для приветствия, и Дюрок отрапортовал:

– Заговор на самом деле имел место, сир! Я встретил господина герцога Отрантского, подготавливающего ликвидацию его.

– Я вижу! – сказал Император, посматривавший, заложив руки за спину, на своих сановников. – Как это случилось, что вы не предупредили меня, Фуше?

– Я сам был слишком поздно уведомлен, сир. Но Ваше Величество видит, что я немедленно покинул постель, хотя состояние моего здоровья требовало остаться в ней… Впрочем, упрек Вашего Величества несправедлив: вы были предупреждены, сир! Разве это не мадемуазель Малерусс вижу я рядом с Ее Величеством Императрицей? Она одна из моих самых ценных и самых верных агентов!

Марианна раскрыла рот, но не смогла вымолвить ни слова. Наглость Фуше ошеломила ее. В то время как без Гракха-Ганнибала Пьоша она могла бы целую вечность оставаться в подземельях Шайо, он посмел теперь воспользоваться тем, что она сделала, и присвоить всю славу себе!

Но вот серо-голубые, невероятно суровые глаза Наполеона остановились на ней, и она ощутила, как сжалось ее сердце.

– Агент Фуше, а? Вот так новость! Что скажете об этом вы, Дюрок?

Тон его был угрожающий. Герцог Фриульский покраснел и попытался что-то сказать, но Фуше опередил его. Улыбаясь очень непринужденно, он аккуратно вытер нос и прошептал:

– Да, да, одна из лучших. Я даже дал ей соответствующий псевдоним: Звезда. В повседневной жизни мадемуазель Малерусс является лектрисой княгини Беневентской! Очаровательная девушка! Всей душой предана Вашему Величеству, как Ваше Величество могли… э, лично убедиться.

Император сделал гневное движение.

– Теперь Талейран? – Затем, повернувшись к пораженной этим гневом Марианне, он возбужденно продолжал: – Мне кажется, мадемуазель, вы должны дать мне некоторые разъяснения. Мне говорили о некой мадемуазель Малерусс, ученице Госсека, обладающей великолепным голосом, но мне не сообщили ничего больше! Я догадываюсь, что ваша деятельность не ограничивается пением… и в вашем колчане не одна стрела! Вы действительно законченная комедиантка… поистине большая актриса! Великая актриса! Хотя, чтобы быть звездой у Фуше, надо обладать многими талантами… и сердцем, сделанным по определенной мерке!

В его дрожащем от гнева голосе появился твердый корсиканский акцент. Изливая на голову несчастной Марианны этот поток оскорбительной речи, он стал разъяренно мерить шагами музыкальный салон. Встревоженная Жозефина запротестовала:

– Бонапарт! Не забывай, что она, может быть, спасла тебе жизнь!

Он резко остановился и бросил на Марианну полный такого презрения взгляд, что у нее на глазах выступили слезы.

– Верно! Я обещаю вознаградить вас по заслугам, мадемуазель! Господин герцог Отрантский охотно выплатит вам достаточную сумму.

– Нет! Нет… зачем же так!..

Это было выше того, что Марианна могла вынести. И так чего стоило решение отказаться от мечты о любви и расстаться с ним навсегда! Нельзя запретить ему высказать свое презрение, считать ее вульгарной служанкой, низкой шпионкой! Она могла уйти с этим, но она не могла согласиться с тем, чтобы он залил грязью восхитительные воспоминания о ночи их любви. Хоть это она хотела сохранить в неприкосновенности, чтобы питать свои сны на всю оставшуюся жизнь… В порыве негодования она поднялась и взглянула в лицо Наполеону. Слезы катились по ее испачканному, исцарапанному ветками лицу, но она держала голову прямо, и ее сверкающие бирюзой глаза смело встретили взгляд разъяренного Цезаря.

– Если я хотела сохранить вашу жизнь, сир, то не для того, чтобы вы бросили мне в лицо горсть серебра, как увольняемой служанке… а в доказательство моей любви… ибо я действительно ваша служанка, но не такая, какой меня представили! Вы вменяете мне в преступление сотрудничество с вашей полицией? Не думаю, что я одна такая, – продолжала она, не обращая внимания на замешательство Жозефины, неоднократно осведомлявшей любопытного министра полиции о делах и поступках своего супруга, – но я сделала это по принуждению. Я не могла поступить иначе, – закончила Марианна, слишком увлеченная, чтобы заметить предупреждающий взгляд Фуше.

– Почему?

Вопрос прозвучал так резко и сурово, что Марианна снова ощутила боль в сердце. Взгляд его был беспощаден. Это конец. Она потеряла его навсегда. Итак, она разрушила все своими собственными руками! Все уже сказано! Теперь он может сделать с нею что угодно: бросить в тюрьму, отправить на английскую виселицу… какая разница! Она безвольно опустилась на колени.

– Сир, – промолвила она, – узнайте же все, чтобы вынести справедливое решение…

Фуше хотел вмешаться, заметно обеспокоенный оборотом событий.

– Все это нелепо… – начал он, но резкое «Тихо!» Императора оборвало его речь.

Молодая женщина продолжала:

– Меня зовут Марианна д'Ассельна де Вилленев. Мои родители погибли на эшафоте, и меня воспитала в Англии тетка, леди Селтон. Несколько месяцев назад я сочеталась браком с человеком, которого, как мне казалось, любила. Это была ужасная ошибка. В ночь после свадьбы Франсис Кранмер, мой муж, проиграл в карты все мое состояние. Он проиграл также и мою честь! Тогда… я убила его!

– Убила? – с заметным восхищением воскликнула пораженная Жозефина.

– Да, мадам… убила на дуэли! Я знаю, это может показаться странным: женщина и дуэль, но меня воспитывали как мальчика… и кроме того, некому было защищать мое имя и мою честь. Тетка умерла за восемь дней до того… Я должна была бежать. Мне удалось покинуть Англию, где меня никто и ничто, кроме веревки палача, не ожидало! Я попала на судне контрабандистов во Францию… и тут господин герцог Отрантский, чтобы спасти меня от действия сурового закона об эмигрантах, предложил поступить на службу к мадам де Талейран в качестве лектрисы и одновременно…

– Оказывать ему некоторые услуги! – закончил Император. – Это меня не удивляет. Вы ведь никогда ничего не делаете даром, не правда ли, Фуше? Интересно будет узнать, как вы объясните свою протекцию нелегально прибывшей эмигрантке…

– Очень просто, сир, – начал Фуше с улыбкой облегчения, не ускользнувшей от Марианны, – дело обстояло так, что…

– Потом, потом!..

Император возобновил хождение, но гораздо медленнее. Заложив руки за спину и опустив голову на грудь, он, по всей видимости, размышлял. Добрейшая Жозефина воспользовалась этим, чтобы поднять Марианну и снова усадить. Она вытерла собственным платком полные слез глаза молодой женщины и, обратившись к своей дочери, Гортензии, единственной из ее приближенных, находившихся при этой сцене, попросила найти что-нибудь теплое для Марианны.

– Прикажи, чтобы приготовили ванну, одежду и комнату… Я оставляю у себя мадемуазель д'Ассельна!

– Ваше Величество так добры, – с печальной улыбкой сказала Марианна, – но мне лучше уйти отсюда. Я хотела бы присоединиться к моему раненому спутнику. Мы должны завтра утром вместе отплыть в Америку. Его корабли ожидают в Нанте!

– Вы сделаете то, что вам прикажут делать, мадемуазель, – сухо оборвал ее Наполеон. – И мне кажется, не вам решать вашу судьбу. Мы еще не кончили с вами! Перед отъездом в… Америку вы должны объясниться.

«Объясниться, но в чем, мой бог?» – подумала Марианна. Как она была глупа, впутавшись в эту историю, чтобы спасти его, особенно чтобы снова хоть на минутку увидеть его, ибо она еще надеялась, собственно, не зная, на что. Может быть, на проявление мимолетной нежности, память о которой хранилась с той ночи?.. Но нет, этот сухой, резкий тон ясно говорил, что она никогда ничего не значила для него! Но почему тогда он очаровал ее до такой степени?

– К услугам Вашего Величества! – пробормотала Марианна с тоской в душе. – Приказывайте, сир, я повинуюсь.

– Надеюсь! Занимайтесь ванной и одеждой, которые Ее Величество в своей доброте вам дает, только делайте это быстро! В течение часа будьте готовы следовать со мною в Париж.

– Сир, – учтиво предложил Фуше, – я охотно побеспокоюсь о мадемуазель. Я еду в Париж и могу отвезти ее на рю де Варенн.

Эта любезность стоила ему разъяренного взгляда и сухого:

– Когда мне потребуется ваш совет, Фуше, я спрошу сам. Идите, мадемуазель, и поторопитесь!

– Могу я хотя бы узнать, что случилось с моим спутником? – осмелилась она спросить довольно решительно.

– В присутствии Императора, мадемуазель, – быстро возразил Наполеон, – надо думать не о других, а о себе! Ваше положение и так довольно шаткое, не усугубляйте его!

Однако требовалось что-то большее, чем гнев Наполеона, чтобы Марианна согласилась оставить друга в беде.

– Сир, – устало сказала она, – даже приговоренный к смерти имеет право беспокоиться о своем друге… Язон Бофор был ранен, желая спасти вас, и…

– И, по-вашему, я проявляю черную неблагодарность? Успокойтесь, мадемуазель, ваш американский друг ранен несерьезно: пуля попала в руку, и для него это пустяк. В эти минуты капитан Тробриан послал его за каретой, которую он якобы оставил на дороге. Он спокойно уедет в Париж.

– В таком случае я хочу его видеть!

Кулак Наполеона обрушился на хрупкий лакированный столик, разбив его на куски.

– Кто смеет говорить «я хочу» в моем присутствии? Довольно об этом! Вы увидите этого человека только по моему разрешению и когда я сочту это нужным! Фуше, поскольку вы любите сопровождать людей, возьмите на себя этого Бофора.

Министр полиции поклонился и, бросив иронический взгляд в сторону Марианны, скромно пожал плечами, простился и вышел.

Молодая женщина посмотрела, как он, смиренно согнув спину, исчез за дверью. Это должно было бы доставить ей удовлетворение, если бы не гнев человека, так отличающегося от очаровательного Шарля Дени. Теперь она поняла, почему его называли Корсиканским Людоедом! Но, несмотря на его нынешнюю злость, Марианна не могла не признать, что ей нравится этот властный тон. Ей вдруг стало легко.

Экс-Императрица присутствовала при этой сцене, ни во что не вмешиваясь. Но когда Фуше ушел, она встала и взяла застывшую на месте Марианну за руку.

– Подчинитесь, малютка! Никогда не следует противоречить Императору, что бы он ни приказывал.

Их взгляды – пылающий возмущением Марианны и нежный, горестный Жозефины – скрестились. Несмотря на любовь к Наполеону, ее влекло к этой беззащитной женщине, проявившей доброту к ней, даже не подумав удивиться странности ее положения… Она попыталась улыбнуться ей, затем порывисто нагнулась и припала губами к бледной руке отвергнутой государыни.

– Это вам я подчиняюсь, мадам.

Император не шевельнулся. Возможно, он даже и не расслышал этот вызов его авторитету. Повернувшись спиной к женщинам, он смотрел в окно, нервно теребя пальцем бахрому муаровой портьеры. Не добавив ничего больше, Марианна сделала реверанс Жозефине и последовала за присланной королевой Гортензией камеристкой, спрашивая себя, придет ли наконец день, когда она сможет сама выбирать себе одежду и одеваться, не оставаясь обязанной чем бы то ни было и кому бы то ни было.

Спустя полчаса, одетая в платье и плащ фрейлины экс-Императрицы м-м Ремюза, которая была почти одного роста с нею, Марианна с поникшей головой и тяжестью в сердце села в императорскую берлину. Она даже не способна была оценить оказанную ей невероятную честь. Для нее это ничего не значило, как и то, что севший рядом с нею раздражительный человек невысокого роста был Император. Раз он не любил ее, она предпочла бы увидеть на его месте кого угодно. Между ними, теперь такими далекими, оставались жгучие воспоминания о Бютаре, усиливавшие ее смятение и страдания. Человек, которого она любила, вдруг превратился в какого-то судью, холодного и безразличного, как сама Юстиция. И если она страшилась предстоящей дороги, то только потому, что хорошо знала, какой властью заставлять страдать обладает этот безжалостный человек.

Когда она прощалась с Жозефиной и благодарила за все, нежная креолка взяла у нее обещание снова навестить ее и бросила на Императора умоляющий взгляд, который тот оставил без внимания. Но даже эта заботливость не утешила Марианну. Ей, без сомнения, придется до конца нести свой крест. Завтра она попытается отыскать Язона и наконец уехать с ним. А о том, что предполагал Наполеон сделать с нею этой ночью, она и не спрашивала себя.

В момент, когда должны были закрыть дверцу, в карету просунулась голова Дюрока:

– Мы едем… в Трианон, сир?

– Вы с ума сошли? Ни в Трианон, ни в Сен-Клу, а в Тюильри! Пошлите гонца предупредить, что я приеду!

– Слушаюсь, Ваше Величество!

Дверца защелкнулась. Карета покатилась к освещенной решетке. Вокруг послышался ритмичный стук копыт лошадей конвоя. Марианна сразу заметила, что, спрашивая у Императора место, куда они должны ехать, Дюрок не упомянул о Бютаре и тем самым подсказал ей одну истину. Без сомнения, это название никогда, никогда не следовало произносить. Даже одно напоминание о том, что произошло между ним и шпионкой Фуше, должно быть крайне неприятным для хозяина Европы.

Проехали ворота, раздалось клацанье взятого «на караул» оружия, и дорога начала разматывать свою бесконечную ленту. Марианна закрыла глаза, чтобы удержать подступающие слезы и одновременно лучше насладиться ароматом испанского жасмина и тонкого табака, наполнявшим карету, обитую зеленым бархатом. Этот приятный запах она вдыхала тайком, как воровка, ибо он будил в ней сладкие и мучительные воспоминания, которые она так хотела бы изгнать из памяти. Это была последняя крупица счастья… Вдруг она услышала:

– Этот американец, кем он является в действительности? Вашим любовником?

Не глядя на него, она ответила, пытаясь скрыть свою боль:

– Только другом, не больше, верным другом! Сегодня ночью он освободил меня из тюрьмы, где меня держали с той… – Она запнулась, затем внезапно повернулась к нему, охваченная инстинктивной потребностью бороться, ответить ударом на удар. – Вы задали мне множество вопросов о моей прошлой жизни, сир, почему же вы ни разу не спросили, что я делала последнюю неделю?

– Нет необходимости. Я все знаю!

– Вы знаете? Откуда?

– Пока вас приводили в порядок, я выяснил некоторые обстоятельства… Я очень огорчен тем, что произошло, но дело идет не об этом. Где вы познакомились с этим американцем?

Его настойчивость, подчеркивающая безмерный эгоизм, возмутила Марианну. Неспособная больше сдерживаться, она бросила, как вызов:

– Это с ним играл Франсис Кранмер, когда потерял все, что я ему принесла… и меня в заключение!

– Итак, я был прав: он ваш любовник!

– Следовательно, вы считаете меня способной согласиться на подобную сделку? И вы верите, что юная девушка, к которой в свадебную ночь приходят и говорят: «Твой муж не придет, это я займу его место, я выиграл тебя в карты», – способна безропотно открыть свои объятия и постель? Мне кажется, я говорила вам, что убила лорда Кранмера?

– Но, насколько я знаю, вы не убили Язона Бофора?

– Он уехал. Я выгнала его! И встретилась гораздо позже… уже здесь, у князя Беневентского! О, разве все это имеет какое-нибудь значение?.. Для чего может вас интересовать моя прошлая, настоящая и будущая жизнь? У вас есть Империя, подданные, столько женщин, которые сочтут за счастье отдать вам свою любовь…

Марианна испытала какое-то болезненное наслаждение, выкладывая все, что скопилось у нее в сердце, к ногам этого бесчувственного человека, перед которым все трепетали. Она одна не ощущала страха, потому что даже если бы ему пришла фантазия убить ее, он не причинил бы ей большего зла, чем уже причинил. Она нашла удовлетворение в том, чтобы спровоцировать его гнев. Но, странное дело, Наполеон, казалось, и не слышал ее. Отвернувшись к дороге, он пробормотал с отсутствующим видом, словно думая вслух:

– Хотел бы я знать, не замешан ли этот дьявол Талейран[4] в истории с похищением?

Неожиданно он обернулся к ней.

– Ты знаешь, – сказал он насмешливым тоном, – что устроить сцену Императору – это государственное преступление?

– Сцену?.. Я?.. Но я…

– Если не хочешь быть наказанной, как ты этого заслуживаешь, поторопись попросить у меня прощения.

Резким движением он задернул занавески на дверцах. Но только когда губы Наполеона отыскали рот Марианны, она осознала, что он держит ее в своих объятиях.

Глава III Бывшая щеголиха

Слегка высунув голову за кровать, Марианна разглядывала сверкающего позолоченной бронзой орла с распростертыми крыльями, который увенчивал круглый, покрытый белой эмалью герб наверху гигантского балдахина. Несмотря на треволнения этой безумной ночи, несмотря на пережитые долгие минуты любви, ей не хотелось спать. Она заснет позже, даже трудно сказать когда, но она знала твердо, что ей не найти сна в этой роскошной постели. Длинный полог из пурпурного бархата с золотым узором, крылатые Победы, чьи бронзовые ноги попирали глобусы из ляпис-лазури, возвышение, на котором стояла императорская кровать, – все это вызывало ощущение, что она лежит на троне самой Франции. Это было одновременно впечатляюще, лестно и… довольно забавно! Положив голову на плечо Марианне, Наполеон спал, умиротворенный. Свет вермелевого ночника придавал кротость его расслабившимся во сне волевым чертам, открывая в них что-то детское… Охваченная глубокой нежностью, молодая женщина не могда оторвать от него глаз. Она хотела просмаковать до последней капли это нежданное счастье.

Между кроватью и высокими окнами на большом пушистом ковре виднелись ее нетерпеливо сорванные платье и белье, его брошенная как попало одежда, которую он привык, раздеваясь, всегда оставлять в беспорядке. За окнами заканчивалась холодная ночь, слышались мерные шаги часовых, напоминавшие Марианне, что она находится в Тюильри. Но в помещениях второго этажа, которые занимал несчастный Людовик XVI, эта комната была теплой, уютной, еще хранящей звуки их поцелуев, любовных признаний, стонов наслаждения. Как он любил ее те два часа, что они здесь, с той поры, как он ввел ее через потайную дверь прямо в эти апартаменты! Казалось, он не может насытиться ею! Он заставил ее поклясться, что она никогда не расстанется с ним, что она всегда будет принадлежать ему. И когда она робко упомянула о грядущей свадьбе, о которой говорят все, он расхохотался.

– Я женюсь на брюхе! – с солдатской грубостью воскликнул он. – Мой род нуждается в наследнике, но ты – ты дашь мне все то, что никакая другая женщина не сможет мне больше дать.

Тогда перед нею раскрылось, как трудно любить Императора. Ее ревность, желание все знать о нем вызывали массу вопросов, которые она не смела задать. Как заговорить с ним о всех женщинах, чьи имена, насколько она слышала, связывали с его именем? Как заговорить с ним о польской графине, уехавшей в снега своей далекой страны, чтобы произвести на свет ребенка, зачатого им? Она догадывалась, что ему пришлось бы не по вкусу ее любопытство. Все, что было бы естественным с обычным человеком, с ним представлялось невозможным.

Словно расстроенный видением неведомой невесты, Наполеон прижал Марианну к себе. Нежно, чуть касаясь, он ласкал ее обнаженное тело, умело пробуждая в ней жажду наслаждения. И затем, когда с неистово бьющимся сердцем она забыла все, ощущая только ошеломляющий бег крови, он сплелся с нею в страстном объятии.

– Я люблю тебя и только тебя! – с силой сказал он. – И этого тебе достаточно!

– С меня достаточно, если ты и дальше будешь любить меня. Но я боюсь, что это окажется невозможным. Если я должна вернуться на свое место у мадам де Талейран…

– Невозможное – это удел боязливых и убежище малодушных! Что касается возвращения к этой старой шлюхе… У меня есть кое-что получше для тебя… моя милая, моя красавица… моя восхитительная певчая птичка!

Он больше ничего не объяснил, ибо они не могли долго противиться требовательности их плоти, и в пароксизме желания слова уже были не нужны… И теперь он уснул, он оставил ее наедине с минутами теплого счастья, которые она перебирала, как скупец свои сокровища. Она прекрасно понимала, что ей нельзя будет остаться во дворце, что необходимо сразу уехать, но она даже не задавалась вопросом, куда поедет. В этом она полагалась на него, всемогущего человека, которому она полностью отдалась. Как он решит, так и будет.

В ближней церкви часы пробили семь. С дворцовой площади доносились резкие команды, щелканье каблуков, стук копыт по брусчатке, далекий сигнал трубы. Марианна вздохнула. Сказочная ночь, начавшаяся в глубине каменоломен Шайо и капризом судьбы перенесшая ее в императорскую постель, заканчивалась.

Дверь комнаты тихо отворилась. На цыпочках вошел мужчина. Марианна живо натянула одеяло до глаз. Это был камердинер Императора, Констан, которого она уже видела тем вечером в Бютаре. В одной руке он держал зажженный канделябр, в другой – небольшое блюдо с двумя дымящимися чашками. Он поставил все на столик с выгнутыми ножками, быстро собрал разбросанную одежду и аккуратно сложил ее по принадлежности на одном из кресел. Сквозь полусомкнутые ресницы Марианна наблюдала за уверенностью его движений, их искусной легкостью. Только приведя все в порядок, он приблизился к кровати.

– Сир, – сказал он громко, – пробило семь часов. Честь имею разбудить Ваше Величество.

Словно только и ждал этого сигнала, Наполеон потянулся, сел и широко зевнул.

– Уже? – промолвил он. – Ночь была коротка, Констан. Какая погода?

– Гораздо теплее, чем вчера, сир. Идет дождь! Могу ли я спросить, как чувствует себя Его Величество?

– Чудесно! Чаю! Ну-ка, лентяйка, просыпайся!

Конец фразы явно адресовался Марианне, притворившейся спящей, чтобы скрыть свое смущение. Наполеон схватил ее за плечи, сильно встряхнул и закатал в одеяло, смеясь, как дитя.

– Ну же! Открой глаза! Кстати, ты сможешь выпить это! Каждое утро я начинаю свой день с чашки чая или апельсинового сока! Подай ей чаю, Констан.

Улыбаясь, слуга повиновался, любезно приветствуя Марианну:

– Надеюсь, мадам хорошо спала… – За что она поблагодарила его улыбкой.

Она с наслаждением окунула губы в горячий напиток, затем насмешливо заметила:

– Вот уж не думала, что у вас могут быть английские привычки, сир!

– А ты знаток их, не так ли? Да, у англичан есть чему поучиться, ты знаешь! Даже такой их враг, как я, вынужден чистосердечно признаться в этом. Что нового, Констан?

– Дама, которую Ваше Величество изволили вызвать, ожидает в приемной.

– А, прекрасно! Проводите ее в мой кабинет и попросите обождать. Я приду. Подайте мою домашнюю одежду и также найдите халат для сей юной дамы! Живо!

Когда Констан исчез, Наполеон, ничуть не смущаясь своей короткой рубахи, вскочил с постели и стянул с Марианны одеяло, полностью открыв ее.

– Дай мне еще немного посмотреть на тебя, прежде чем идти заниматься своим ремеслом! Знаешь ли ты, что из-за твоей прелести я проклинаю мой императорский титул? К несчастью, я не могу сделать тебя императрицей, но я сделаю тебя королевой, королевой красоты и таланта. Я положу к твоим ногам всю мою империю!

Он погрузил руки в укрывавшие ее пышные волосы и спрятал в них лицо. Затем он горячо обнял ее и вдруг… внезапно бросил на постель и осыпал градом простынь и покрывал.

– Спрячьтесь теперь, сирена! Даже Констан не имеет права созерцать мои сокровища.

Когда слуга вернулся, Император надел панталоны, халат из белого мольтона[5] и комнатные туфли.

– Ваше Величество не надели свой мадрас[6], – заметил Констан.

Это стоило ему мрачного взгляда хозяина, который тем не менее удостоил его ответом:

– Ванну через четверть часа. Да… и скажите Корвисару, что я чувствую себя хорошо и не нуждаюсь в нем сегодня утром. Дайте мадемуазель все необходимое. Я повидаюсь с мадам Гамелен.

Марианна даже не успела ничего спросить о таком раннем визите. Наполеон исчез. Она воспользовалась этим, чтобы встать и пройти в туалетную комнату Императора, которую ей открыл Констан. Само собой разумеется, он дал ей все необходимое, в том числе большой флакон одеколона.

– Его Величество употребляет его в невероятном количестве! – заметил он с доброй улыбкой.

Марианна отметила, что ей нравится этот доверенный слуга. Его лицо северянина было честным, открытым и внушало симпатию с первого взгляда. С другой стороны, она чувствовала, что понравилась Констану, что проявлялось в мелких услугах, которые он оказывал без всякого притворства.

Когда минут через пятнадцать Наполеон вернулся, она уже была одета в бледно-голубое платье, которое дала мадам де Ремюза.

– Браво! – воскликнул он. – Люблю, когда не возятся с одеванием. Ты была бы хорошим солдатом! Теперь идем, я представлю тебя той, кому решил доверить тебя, пока не найду дом, достойный того, чтобы ты в нем жила.

– Это… мадам Гамелен? – спросила Марианна с легким колебанием. – Мне знакомо это имя, и я, кажется, уже видела ту, кто его носит.

– Ты, безусловно, видела ее у Талейрана. Она – одна из его больших друзей, но разница состоит в том, что к ней я питаю полное доверие, а к дорогому князю Беневентскому – никакого! Женщине, которую я люблю, не место у него.

– Очевидно, это дама высокой добродетели? – заметила Марианна, подумав о мадам Фуше и представив себя запертой в жилище таком же строгом и унылом.

Взрыв смеха Наполеона тотчас успокоил ее.

– Она? Фортюнэ? Ах, конечно, нет, это не добродетель! Да ее прозвали «первая распутница Франции». Со времен Директории, когда она была одной из самых сногсшибательных «merveileeuses»[7], она не считала любовников, но, хотя ее добродетель только далекое воспоминание, она обладает качествами надежными и прочными: честным сердцем, искренностью, верностью в любых испытаниях, преклонением перед дружбой… Знаешь ли ты, что она бросилась к моим ногам, умоляя не расторгать брак с Жозефиной? Да, это верный друг. Ее острый язык, состояние и дом всегда к услугам тех, кого она любит… и я хочу, чтобы она полюбила тебя. Ты никогда не сможешь найти лучший оплот, чем она, против злобности высшего общества, которое она знает как никто. К тому же она живет недалеко от Монмартра в очаровательном доме, достаточно скромном, чтобы ночные визиты не привлекали внимания и чтобы укрывать кого-нибудь…

– Укрывать кого-нибудь? Кто должен там прятаться?

– Ты, Марианна! Я решил спрятать тебя до того момента – уже недалекого, будь спокойна, – когда ты станешь блистательной очевидностью. Разве я не говорил, что хочу сложить к твоим ногам Париж, Рим, Милан, Брюссель?.. Нет, никаких расспросов, сама увидишь. Теперь пойдем.

В кабинете Императора, строгой комнате, заставленной высокими книжными шкафами красного дерева, ожидала женщина, и Марианна сразу же вспомнила ее. Можно ли забыть такую своеобразную внешность темнокожей креолки? Благодаря чисто экзотическому типу Фортюнэ Гамелен и в тридцать четыре года оставалась необыкновенно соблазнительной. Великолепные черные волосы, очень белые, словно выточенные зубы, красные, немного полноватые, может быть, из-за какой-то капли черной крови, губы. Все это подчеркивалось изысканной грацией подлинной островитянки, на которую одна Жозефина могла претендовать. Одна была родом с Мартиники, другая – из Сан-Доминго, но их всегда связывала крепкая дружба. Марианне нравился прямой взгляд и улыбка мадам Гамелен и даже обволакивавший ее всегда очень резкий запах розы.

При виде молодой женщины, явно смущенной ее присутствием, Фортюнэ живо поднялась с маленького канапе, покрытого зеленым с золотом полосатым атласом, на котором она сидела в роскошной меховой шубе, и внезапно обняла ее, воскликнув с певучим креольским акцентом:

– Дорогая милочка, вы не представляете себе, как я рада взять вас под свое крылышко. Уже давно я мечтала утащить вас от этой дурехи княгини! Как вам удалось освободить ее, сир? Дорогой Талейран охранял ее, словно Язон – Золотое Руно.

– Откровенно говоря, у меня не было трудностей. Старый плут попался в собственную ловушку! Но я не против, если вы сообщите ему о том, что я доверил ее вам… при условии, что он сохранит молчание. Я не хотел бы, чтобы о ней говорили сейчас. Когда он узнает, что произошло, он вынужден будет сочинить какую-нибудь историю. И мне кажется, – добавил с насмешливой улыбкой Наполеон, – что это потреплет ему нервы! А теперь уходите. У меня дела. Ваша карета у маленькой двери, Фортюнэ?

– Да, сир. Она ждет там.

– Прекрасно! Я буду у вас сегодня вечером часов в одиннадцать. Чтобы не было посторонних! Что касается тебя, птичка певчая, займись собой, но думай только обо мне.

С заметным нетерпением он начал нервно складывать и раскладывать бумаги и папки, лежавшие на большом письменном столе. Марианна даже и не подумала обидеться на это. Она была озабочена другим. Упоминание м-м Гамелен о мифологическом завоевателе Золотого Руна напомнило ей о товарище по приключениям, и это воспоминание было не из приятных. Он ранен, он, может быть, ожидает ее, а она должна нарушить данное ему слово. Это была тягостная мысль, но ведь она так счастлива! Разве не предпочтительней эти угрызения совести тому сожалению, которое она испытала бы, покинув Францию? Язон быстро забудет ту, кого он выиграл той безумной ночью.

– Ты могла бы, по крайней мере, поцеловать меня вместо того, чтобы предаваться мечтам! – упрекнул Наполеон, шутя потянув ее за ухо. – Время до вечера будет так тянуться, ты знаешь? Но сейчас надо тебя прогнать.

Стесняясь присутствия Фортюнэ, предупредительно отошедшей к окну, Марианна с некоторой робостью поцеловала его. Хотя он и был в халате, Наполеон оставался Императором. Она выскользнула из его объятий, чтобы сделать глубокий реверанс.

– К услугам Вашего Величества… и более чем когда-либо ваша покорная служанка!

– Я готов поклониться тебе, когда ты принимаешь вид настоящей герцогини, – смеясь, воскликнул он. Затем, изменив тон, он позвал: – Рустан!

Немедленно появился мамелюк в белом тюрбане, одетый в великолепный костюм из расшитого золотом красного бархата. Это был высокого роста грузин, когда-то проданный в рабство турками и освобожденный с сотней своих собратьев генералом Бонапартом во время Египетской кампании. Хотя он и проводил все ночи у дверей Императора, два года назад он женился на дочери дворцового привратника, Александре Дувиль. Едва ли можно было найти человека более миролюбивого, но Рустан со своей смуглой кожей, турецким тюрбаном и большим ятаганом произвел такой экзотической внешностью сильное впечатление на Марианну.

Наполеон приказал ему проводить дам до кареты, и после очередного реверанса Марианна и Фортюнэ покинули императорский кабинет.

Спускаясь за Рустаном по малой дворцовой лестнице, м-м Гамелен взяла под руку свою новую подругу, обдав ее ароматом розы.

– Предсказываю вам завоевание мира, – весело сказала она, – если только Его Величество не вздумает изобразить султана и не запрячет вас надолго. Вы любите мужчин?

– Я люблю… одного! – ответила озадаченная Марианна.

Фортюнэ Гамелен рассмеялась. Смех у нее был необыкновенно теплый, искренний и заразительный, открывавший за алыми губами сверкающие миниатюрные зубы.

– Конечно, вы в этом ничего не смыслите! Вы любите не мужчину, вы любите Императора! С таким же успехом можно сказать, что вы любите Пантеон или новую Триумфальную арку Карузеля!

– Вы считаете, что это одно и то же? Я не нахожу. Знаете, он совсем не такой внушительный. Он…

Она попыталась найти слово, которым могла бы выразить свое счастье, но, не найдя ничего достойного, ограничилась вздохом:

– Он удивительный!

– Я это прекрасно знаю, – воскликнула креолка. – Я знаю также, что его способность обольщать, когда он берет на себя труд заняться этим, ошеломляет, но когда он становится противным…

– Разве он может быть таким? – перебила ее искренне удивленная Марианна.

– Вы бы услышали, как он в разгар бала говорит какой-нибудь даме: «У вас отвратительное платье! Почему вы всегда носите одно и то же? Я видел вас в нем раз двадцать!»

– О нет! Это невозможно!

– Наоборот, вполне возможно, и даже, если хотите, чтобы я была до конца откровенна, именно это придает ему особое обаяние. Какая женщина – настоящая женщина – не хотела бы узнать, каков в любви этот царственный грубиян со взглядом орла и улыбкой ребенка? Какая женщина не мечтала хоть часок побыть Омфалой этого Геркулеса?

– Даже… вы? – с лукавым видом спросила Марианна.

– Да, разумеется, признаюсь в этом… по крайней мере, одно время. Но я быстро излечилась.

– Каким образом?

Снова под сводами дворца разнесся переливчатый смех.

– Да потому, что я слишком люблю мужчин! И в этом, поверьте мне, я глубоко права. Что касается Его Величества Императора и Короля, то то, что я ему отдала, вполне стоит, я думаю, любви.

– Что же это? Дружба?

– Мое заветное желание, – вздохнула молодая женщина с мечтательным видом, – мое заветное желание – стать его настоящим другом! Он знает, впрочем, что я люблю его, и особенно, что я восхищаюсь им. Да, – продолжала она с внезапной горячностью, – он достоин восхищения больше, чем кто-либо в мире! Да прости меня Бог, но, по-моему, Он ему в подметки не годится!

Взошло робкое солнце, окрасив венецианских лошадей на новой Триумфальной арке. День обещал быть хорошим.

М-м Гамелен жила на улице Тур-Овернь, между старинной заставой Поршерон и новой – Мучеников, за стеной Откупщиков налогов, в очаровательном доме с садом и дворцом, где до Революции графиня де Жанлис воспитывала детей герцога Орлеанского. Соседом был главный ловчий императорской охоты, а визави – некий финансист – снимал дом для танцовщицы из Оперы, Маргарит Вадэ де Лиль. Построенный в прошлом веке, дом напоминал чистые линии Трианона, и, если в усыпленном зимой саду царила тишина, в бассейне посреди двора играли струи фонтана. В целом, особенно из-за немного необычного расположения этой улицы на склоне, здесь Марианне понравилось. Несмотря на снующих взад-вперед слуг, несмотря на крики и шум просыпающегося Парижа, в доме Фортюнэ с его белыми стенами было что-то успокаивающее, мирное, что ей импонировало больше, чем показная роскошь отеля Матиньон.

Фортюнэ поместила гостью в очаровательной, обтянутой розовым китайским шелком комнате, с кроватью из светлого дерева, с большим муслиновым пологом. В этой комнате, находившейся рядом с ее собственной, жила ее дочь Леонтина, которая в данный момент была воспитанницей знаменитого пансиона м-м Кампан в Сен-Жермене. И тут же Марианна убедилась, что беззаботность креолки была только видимостью, ибо она сразу развила бурную деятельность. В мгновение ока перед нею появились: просторный батистовый пеньюар с кружевами, синие бархатные комнатные туфли, горничная для нее, – принадлежавшие Леонтине Гамелен, – и солидный завтрак, за который она уселась вместе с успевшей переодеться хозяйкой против ярко пылающего огня. Марианна с интересом убедилась, что бывшая «щеголиха», которая когда-то отваживалась выходить на Елисейские Поля в одном муслиновом платье на голом теле, в своей уютной квартире вернулась к прежним привычкам. Ее воздушное, украшенное лентами дезабилье не скрывало превосходное сложение, а, наоборот, подчеркивало смуглую прелесть дочери островов.

Обе молодые женщины с аппетитом поглощали тартинки, варенье и фрукты, запивая их горячим крепким чаем с молоком, заваренным по английскому рецепту в тончайшем розовом фарфоре Индийской компании. Закончив, Фортюнэ с удовлетворением вздохнула:

– Поговорим! Чем вы хотите теперь заняться? Принять ванну? Поспать? Читать? Я бы хотела написать несколько слов господину де Талейрану, чтобы поставить его в известность о том, что с вами произошло.

– Прошу вас, – возразила Марианна умоляющим тоном, – есть дело, которое мне кажется более срочным… Один из моих друзей, тот, что помог мне бежать из каменоломен Шайо, был ранен. Это американец, моряк, человек необыкновенный, и я не знаю, что с ним случилось. Император…

– Испытавший уколы ревности, как простой смертный корсиканец, не захотел ответить на ваши вопросы! Но расскажите мне об этом американце. Я всегда восхищаюсь людьми оттуда, может быть, потому, что родилась недалеко от них. В них живет дух авантюризма и эксцентричности, который я нахожу увлекательным. Расскажите мне этот роман, ибо я чувствую, что мне сообщили только краткое изложение, а я так люблю романы!

– Я тоже, – улыбаясь, сказала Марианна, – но именно от этого я не в особенном восторге!

С блестящими от возбуждения глазами слушала Фортюнэ рассказ о том, что произошло с вечера 21 января, когда молодая женщина покинула отель на улице Варенн, чтобы поехать в Бютар. Она рассказала о Брюсларе и Морване, чья судьба ей неизвестна, о ее друге Жоливале, тоже вызывавшем у нее беспокойство, о рассыльном Гракхе-Ганнибале Пьоше и, наконец, о Язоне Бофоре, с которым она сегодня должна была уехать в Америку.

– Я, не колеблясь, уехала бы с ним, – сказала Марианна в заключение, – если бы Император не взял с меня обещание остаться.

– И вы действительно уехали бы… несмотря на то, что произошло этой ночью в Тюильри?

Марианна немного подумала, затем вздохнула.

– Да… Если бы он не уверил меня, что нуждается во мне, и я не пообещала остаться, я, несомненно, уехала бы сегодня!

– Но… почему?

– Потому что слишком люблю его! Теперь, когда я знаю, кто он и что должно произойти в ближайшие месяцы, этот… этот брак с эрцгерцогиней заставит меня страдать. Что бы там ни говорили, я знаю, что мне будет плохо, так как я даже не смогу ревновать к ней. Вот почему лучше было бы уехать сразу после восхитительных часов любви. Я увезла бы немеркнущие воспоминания. И даже в эту минуту, когда я говорю с вами, я жалею, что осталась, ибо страшусь того, что меня ожидает. Я спрашиваю себя: не лучше ли будет пойти против его воли?.. Я ведь еще даже не знаю, что он сделает со мною, какова будет моя жизнь!

– На вашем месте я доверилась бы ему и проявила немного терпения. Что касается бегства, то это не в ваших силах, – помрачнев, сказала Фортюнэ. – Он не даст вам уехать. За вами погонятся, схватят и силой привезут к нему. Наполеон никогда ничего не упускает из своих рук. Вы принадлежите ему! И рано или поздно вам придется терпеть муки из-за него, даже если его не в чем будет обвинить. Любить такого человека – дело ненадежное. Но если вы смиритесь с этим, надо так устроиться, чтобы потерять поменьше, а получить побольше! Вот почему я недавно спросила: любите ли вы мужчин? Когда голова занята несколькими сразу, их возможности причинять страдания намного уменьшаются. Лично я предпочитаю сделать двоих счастливыми, чем заставить страдать одного.

– Любить сразу нескольких? – воскликнула ошеломленная Марианна. – Я не смогу никогда!

Фортюнэ встала, потянулась всем своим гибким золотистым телом и одарила Марианну насмешливой и одновременно дружеской улыбкой.

– Вы слишком юны, чтобы все понять. Мы еще поговорим об этом. А сейчас набросайте быстро записку вашему американцу и пригласите его навестить вас. Он где живет?

– В отеле Империи на улице Серутти.

– Это недалеко. Я сейчас пошлю слугу. Возьмите на секретере все, что нужно для письма.

Через несколько минут, когда Марианна решила более серьезно, чем в Тюильри, заняться своим туалетом, калитка хлопнула за посланцем Фортюнэ. Не желая самой себе признаться в этом, Марианна была счастлива при мысли, что вновь увидит Бофора вместе с Жоливалем и Гракхом, которых она просила взять с собой, поскольку он назначил им свидание утром в своем номере. Все трое прочно заняли место в ее сердце, показав, какой должна быть настоящая дружба. Отослав слугу с письмом, Фортюнэ спросила, действительно ли Язон любит ее, и Марианна честно ответила:

– Нет, это маловероятно! Он считает себя в неоплатном долгу передо мною, и поскольку он человек порядочный – теперь я это понимаю, – он хочет возместить мне утраченное по его вине. Он будет разочарован, что я не еду с ним, но не больше.

– Он никогда не требовал того, что… стало предметом недостойной сделки с вашим супругом?

– О, нет! Просто мне кажется, что я немного нравлюсь ему, вот и все. Вы знаете, это удивительный человек! Прежде всего он любит море, свой корабль и команду. При том образе жизни, какой он ведет, для любви остается мало места.

Фортюнэ не настаивала. Она удовольствовалась тем, что со снисходительной улыбкой пожала плечами, но когда час спустя зазвенел колокольчик, возвещая приход гостя, она как по волшебству возникла в салоне, одетая с ног до головы. Видимо, американец возбудил ее любопытство.

Но гостем оказался не Язон. В то время как две молодые женщины вошли в салон, в противоположных дверях показался одетый как с модной картинки Аркадиус де Жоливаль. Пока он приветствовал их с грацией XVIII века, демонстрируя одновременно изящество и хорошее настроение, радость на лице Марианны смешалась с разочарованием.

– Вы видите меня, сударыни, не только счастливым, но и приведенным в восторг от гордости быть допущенным засвидетельствовать мое почтение у столь прелестных ножек.

– Кто это? – шепнула Фортюнэ, с любопытством глядя на новоприбывшего.

– Мой греческий князь, Аркадиус де Жоливаль, о котором я вам говорила, – рассеянно ответила Марианна. – А где же Язон, мой дорогой друг? Почему он не с вами?

Жоливаль широко улыбнулся.

– Но он здесь, милое дитя, он здесь! Но только в виде письма. Я не смог склонить его прийти. Он сказал, что это бесполезно. И как раз, когда я последовал за вашим слугой, сударыня, он садился в карету, чтобы ехать в Нант.

– Он уехал! Не повидавшись, не попрощавшись со мною?

Голос слегка изменил Марианне, что заставило Фортюнэ внимательно взглянуть на нее. Видно, не все так просто с этим американцем! А Аркадиус неторопливо подошел к молодой женщине и вручил ей письмо, извлеченное из-под пышного жабо.

– Я полагаю, что в нем он прощается с вами, – сказал он кротко. – Он посчитал, что ему здесь больше нечего делать. Корабль и дела зовут его к себе.

– Но… а как же его рана?

– Пустяк для такого человека, как он. Император прислал к нему сегодня утром своего личного врача с выражением его благодарности и… подарком на память. И затем, что может быть лучше морского воздуха для раны! Всякий знает, что на море раны затягиваются гораздо быстрее, чем на суше. Таково же и мнение императорского врача, который несколько раз повторял это… Но, – добавил литератор после легкого колебания, – разве вы по-прежнему рассчитывали уехать с ним?

– Нет, – смущенно сказала Марианна. – Конечно, нет… Это стало невозможным.

От нее не ускользнуло упоминание о настойчивых советах императорского врача. Решительно Наполеон не оставлял без внимания ни одну мелочь.

– Тогда вам виднее. Прочтите же это письмо, оно объяснит вам все лучше, чем это сделал я.

Марианна сломала черную печать, украшенную изображением корабля с поднятыми парусами, развернула письмо и прочитала несколько строк, написанных размашистым властным подчерком: «Почему вы не сказали, что принадлежите «ему»? Вы избавили бы меня от опасности попасть в смешное положение. Я понимаю, что вам невозможно отправиться жить в мою страну. Хотелось бы только знать, искренне ли вы желали этого? Желаю вам все счастье мира, но если когда-нибудь вы почувствуете в этом счастье привкус горечи, вспомните, что существую я… и что я в долгу перед вами… потому что опасность, которую я вам предвещал, еще не миновала. Правда, отныне вы будете лучше защищены, чем это мог бы сделать я. Будьте же счастливы! Язон».

Кончиками подрагивающих пальцев Марианна протянула письмо Фортюнэ. Ее радость померкла под флером печали не столько из-за таинственной опасности, о которой он снова напомнил, сколько из-за того, что он уехал, даже не пытаясь увидеть ее, лишив ее возможности объясниться, извиниться и сказать ему наконец, какую признательность и дружеское участие питает она к нему. Ее разочарование было бесконечно более жестоким из-за его неожиданности. Правда, один Бог знает, на что она надеялась. Что рана Язона заставит его остаться еще на некоторое время в Париже, что у них будет время увидеться, поговорить и, таким образом, лучше узнать друг друга? Ей так хотелось упорядочить их взаимоотношения, странно хаотичные до сих пор, направив их в русло верной дружбы. Но Язон, очевидно, не хотел этой дружбы, может быть, потому, что она была возлюбленной Наполеона и скрыла это от него. Тон письма показывал, что его мужское самолюбие задето. Совершенно незаметно он стал вдруг для Марианны кем-то значительным и дорогим, чье отсутствие могло причинить боль.

Подняв глаза, она поймала взгляд Жоливаля, и ей показалось, что в нем промелькнуло сочувствие. Но в этот момент ее жизни она просто не могла вынести чьего-нибудь сочувствия. Она вскинула голову, переплетя пальцы, сильно сжала руки и заставила себя, улыбаясь, говорить о чем угодно другом, чтобы скрыть то, что она испытывала.

– Вы великолепно выглядите, – начала она, прерывая затянувшееся молчание. – Как вам это удалось? Что же вы стоите, садитесь, прошу вас!

Жоливаль сел и заботливо подтянул на угловатых коленях бледно-голубые панталоны, заправленные в изящные ботинки с длинными носками.

– Наш друг Бофор ссудил мне немного денег, благодаря чему я смог выкупить свою одежду и вновь занять комнату на горе Святой Женевьевы. Теперь дело в том, чтобы найти место, где я смог бы добывать средства к существованию. К тому же карточная игра меня больше не привлекает, ибо у меня нет ни малейшего желания вновь очутиться лицом к лицу с Фаншон Королевская Лилия и ее Филоменой.

– Вы считаете, что у нас еще есть основания бояться ее? – спросила Марианна, испуганная вызванным в памяти образом ужасной старухи и думая об опасности, о которой упоминал Язон.

– Откровенно говоря, я думаю, что в данный момент нет. Пока мы не рискнем показаться в ее территориальных водах, она не станет плавать в наших. И я не представляю себе, что за дела могут быть в «Сломанном Колосе» или «Железном Человеке»? К тому же хотя Брюслару и Сен Юберу удалось ускользнуть, остальные заговорщики арестованы. Наш друг Морван сидит за решеткой. Я думаю также, что полиция занялась кабаре на улице Простаков. Правда, Фаншон слишком хитра, чтобы ее поймали.

Тем временем Фортюнэ, прочитав письмо и даже получив возможность поразмыслить над ним, вернула его подруге.

– Что это за опасность, о которой он говорит?

– Не могу вам сказать. Он просто неоднократно предупреждал меня, вот и все. Да, к слову, что вы думаете об этом письме?

– Если этот человек не любит вас, пусть меня повесят! – попросту ответила м-м Гамелен. – Что касается меня, то я очень жалею, что он уехал. Я охотно повидалась бы с ним.

– Почему же?

– Скажем… потому, что мне нравится его почерк, – заключила креолка с насмешливой улыбкой. – Я уже говорила вам, что люблю мужчин! Что-то подсказывает мне, что этот – один из них. Если он возвратится, не забудьте представить его мне. Но позвольте, – добавила она, поворачиваясь к Жоливалю, – а вам он не говорил об этой загадочной опасности?

– Да, – ответил литератор. – Я знаю, в чем дело, но… лучше, если Марианна не будет знать! И никогда не узнает! То, о чем идет речь, может помешать ей проявить себя. Зачем же напрасные мучения? Не думайте больше об этом. Если ваш американец однажды вернется, я лично позабочусь, чтобы представить его вам, милая дама! – добавил он учтиво.

Решительно отвергнув идею увидеть когда-нибудь Фортюнэ, увлеченной Язоном, или наоборот, Марианна пустилась в пространные рассуждения о том, что она надеется сделать для тех, кто помог ей, и пообещала Жоливалю заняться им. Она поговорит с Императором, который, безусловно, найдет применение многочисленным талантам этого неисправимого бездельника.

– Я охотно занял бы место при вас! – сказал он со вздохом. – Вы не отказались от мысли сделать карьеру в бельканто?

– Это зависит не от меня! – ответила она, порозовев одновременно от счастья из-за объявленной ею зависимости.

– Тогда в случае, если вы вернетесь к пению, подумайте обо мне. У меня есть все данные, чтобы стать необыкновенным импресарио.

Незаметно подошло время завтрака, и Фортюнэ пригласила Жоливаля разделить его с нею и ее новой подругой. Она любила оригинальные характеры, и этот понравился ей. Несмотря на огорчение, причиненное Марианне отъездом Язона, завтрак прошел оживленно. Фортюнэ и Аркадиус составляли для их юной подруги множество планов, основой которых был почти везде театр. Фортюнэ, как и все креолки, обожала театр и музыку, а узнав, что у Марианны исключительный голос, обрадовалась, как ребенок.

– Императору надо обязательно дать ей возможность петь! – вскричала она, в пятый раз наполняя шампанским бокал Жоливаля. – Если понадобится, я сама ему об этом скажу.

Марианна едва слушала, словно все это ее не касалось. Жизнь сделала слишком резкий поворот. И это оглушило ее. Она еще не привыкла к тому, что необыкновенная сила захватила ее существование, чтобы руководить им. Каждому вольно высказать мнение о ее будущем, но ведь, в конце концов, и она имеет право голоса! И пока друзья переговаривались, у нее созрело решение.

«Я буду петь, – повторяла она себе, – я буду петь, и он должен позволить мне это! Только с пением смогу я жить в его тени без особенных страданий. У него есть слава… у меня будет своя!»

После полудня она получила возможность увидеть пришедшего с визитом самого Талейрана. В темном костюме, элегантный, как всегда, опираясь на трость с золотым набалдашником, князь приложился к руке м-м Гамелен, затем поцеловал в лоб Марианну с таким отеческим теплом, что она удивилась.

– Я рад снова видеть вас, дитя мое, – сказал он непринужденно, словно они расстались вчера вечером. – Княгиня шлет вам самые теплые пожелания, а мадам де Перигор, которая очень беспокоилась о вас, сказала мне, как она счастлива узнать, что вы живы и здоровы.

– Монсеньор, – ответила смущенная Марианна. – Ваша светлость слишком добры. Я боюсь, чтобы ваша светлость не остались недовольны.

– Чем же? Тем, что наша милая птичка расправила крылья и полетела, чтобы петь в чистом небе? Но, дорогая, я никогда не желал ничего другого. Как вы думаете, почему я отвез вас к… господину Дени? Ведь ничего не произошло, чему я не радовался и чего не предвидел, за исключением, конечно, интермедии в Шайо. Сохраните привязанность к нам – вот единственное, чего мы просим. Кстати, пока я не забыл, мой дорогой друг, – поворачиваясь к хозяйке, – пошлите людей забрать багаж из моей кареты. Княгиня приказала, чтобы все вещи этого ребенка были немедленно доставлены сюда.

– Княгиня бесконечно добра, монсеньор! – вскричала Марианна, порозовев от радости. – Ваше сиятельство сможет передать ей мою признательность… а также то, что я остаюсь, как и прежде, к ее услугам?..

– Я скажу ей обязательно!.. Вы знаете, дорогая, я получил сегодня утром письмо от Казимира. Оно заполнено комплиментами в ваш адрес, – добавил он, поворачиваясь к хозяйке.

– Разве он не мог адресовать их прямо мне? – недовольно проговорила Фортюнэ. – Или голландки занимают его до такой степени, что он больше не находит времени для письма?

– Заботы о приумножении богатства занимают его гораздо больше, чем женщины, поверьте мне!

Казимир де Монтрон, самый близкий друг Талейрана, был также и любовником Фортюнэ. Обворожительный, остроумный, временами злобный, но большой вельможа до кончиков ногтей, он томился неутолимой жаждой к деньгам и вел дьявольскую игру, полностью погрузившись в пучину финансовых комбинаций, не встречавших одобрения исполнительных властей. Фортюнэ обожала его таким, каким он был, скверного гражданина, которому Талейран дал прозвище «Иисусик из преисподней». Но, как верная подданная Императора, она слова не вымолвила, когда тот изгнал в Анвер ее неугомонного возлюбленного под предлогом, что в его присутствии добродетель не может существовать при Дворе Франции.

– По правде говоря, – объяснила она Марианне немного позже, когда Талейран после краткого визита удалился, – бедному Казимиру просто не повезло. В конце прошлого года на улице Серутти была дуэль. Дрались на заре в саду королевы Гортензии. Шарль де Флао и Огюст де Кольбер обнажили шпаги из-за прекрасных глаз, а Казимир в качестве соседа вмешался в эту историю. Наполеон не мог свалить вину ни на Гортензию, ни на Флао. Он удовольствовался тем, что послал Кольбера убивать испанцев и отправил Монтрона в Анвер без права уезжать оттуда.

– Справедливо ли такое строгое наказание?

– А я же вам говорила, что Император очень строг. Но я должна отметить, что дело было не только в этом. Прошлым летом этот дьявол Казимир встретился в Котре с герцогиней д'Абрантэ, которая оплакивала отъезд Меттерниха, и, как говорят, немного утешил ее. В сущности, Наполеон сделал правильно! В каком-то смысле он сослужил службу Монтрону, который без этого мог быть замешанным в скандале Абрантэ.

– Каком скандале?

– Да вы что, с неба свалились?

– Наоборот, поднялась из каменоломен Шайо, и вы это хорошо знаете.

– Совершенно верно! Ну, ладно! Знайте же, что в прошлом месяце при выходе с бала у графа Марескальчи Жюно, постоянно обманывавший свою жену, устроил ей ужасную сцену, во время которой в припадке ревности едва не убил ее… ножницами. Если бы не вмешательство мадам де Меттерних, я думаю, он убил бы ее совсем. Император пришел в ярость. Он снова послал Жюли в Испанию и его жену вместе с ним, чтобы заставить их помириться. По-моему, ему следовало бы также покарать эту каргу Каролину.

– Каролину?

– Его сестру, мадам Мюрат, герцогиню Берг и уже полтора года королеву Неаполя. Очаровательная пухленькая блондинка, розовая и аппетитная, как конфетка… и шлюха, каких свет не видел! Это она донесла на бедную Лауру д'Абрантэ Жюно, который, кстати, был ее любовником!

Столь подробное знакомство с нравами высших придворных сановников заставило Марианну сделать большие глаза, чем она доставила немалую радость Фортюнэ.

– Вы об этом и понятия не имели, а? Но пока я здесь, хочу дать вам добрый совет: любите Императора сколько хотите, но остерегайтесь его благородной семейки. Кроме его матери, неприступной мадам Летиции, хранящей непримиримые принципы старого корсиканского рода, и Люсьена, который согласился на изгнание ради любви, остальные представляют собой клубок змей, высокомерных, жадных, тщеславных, как павлины, на мой взгляд, недостойных того, чтобы с ними общаться. Избегайте их, как чумы, ибо они возненавидят вас настолько, насколько Император вас полюбит!

Марианна приняла совет к сведению. Но она и не собиралась знакомиться с императорской семьей, а тем более вступать с нею в борьбу. Она хотела любить Наполеона тайно, не привлекая внимания, ибо только вдали от света и шума толпы их любовь может достичь своего полного расцвета.

Впрочем, по мере того, как день уходил, она становилась все более рассеянной, слушая только вполуха сплетни Фортюнэ. Ее глаза все чаще обращались к большим бронзовым часам с изображением спящей Психеи. Никогда еще она так не радовалась наступлению ночи, ибо эта ночь приведет «его» к ней. Кровь живей побежала в жилах при мысли об ожидавших ее часах любви. У нее уже есть столько всего сказать «ему»! А время тянулось все медленнее и медленнее…

Фортюнэ, распорядившаяся никого не принимать под предлогом ее недомогания, зевнула по меньшей мере в тридцатый раз, когда в церкви Нотр-Дам де Лоретт пробило 10 часов. Едва прозвучал последний удар, как послышался шум кареты. Она замедлила ход, въехала в оставленные консьержем открытые ворота и остановилась во дворе, согласно приказу погруженном в темноту. Марианна с сильно бьющимся сердцем подбежала к окну, в то время как Фортюнэ встала, чтобы уйти в свою комнату. Но она не успела. В одну минуту Наполеон был тут.

– Не убегайте далеко, сударыня! – бросил он хозяйке, склонившейся в реверансе. – Я ненадолго…

Он бросил треуголку на канапе, обнял Марианну и поцеловал, не обращая внимания на ее протест:

– Почему ненадолго?

– Император часто делает не только то, что хочет, mio dolce amor! Мне надо возвратиться в Тюильри, где ждут важные депеши и где я должен принять кое-кого. У меня мало времени, но я должен сообщить тебе о некоторых вещах, которые не могут ждать. Прежде всего это, – он извлек из кармана сюртука свернутую в трубку бумагу с большой красной печатью и отдал ее в руки Марианны. – Я обещал тебе дом, – сказал он, улыбаясь. – Даю вот это. Надеюсь, он тебе понравится. Посмотри!

Марианна развернула свиток, но едва прочла первые строчки акта введения в собственность, как сильно побледнела. С полными слез глазами она бросилась в объятия своего возлюбленного.

– Благодарю… О! Благодарю! – бормотала она, прижимая к груди драгоценную бумагу, возвращавшую ей особняк д'Ассельна на Лилльской улице, фамильный дом, где были арестованы ее родители, где аббат де Шазей нашел ее, всеми покинутую.

Наполеон нежно погладил уложенные короной густые темные волосы.

– Не плачь. Прежде всего я хочу, чтобы ты была счастлива. Я уже отдал распоряжения. С завтрашнего дня Персье и Фонтен отправятся на Лилльскую улицу, чтобы заняться необходимым ремонтом, ибо с 1773 года дом был заброшен. Фортюнэ поможет устроить все по твоему вкусу. Погоди, не плачь больше, у меня есть еще кое-что для тебя! – добавил он грубовато-нежно.

Сделав усилие, она осушила глаза.

– Я больше не плачу.

– Лгунишка! Но тем хуже для тебя, а я продолжаю: завтра Госсек придет сюда. Он получил приказ подготовить тебя для прослушивания у директора Оперы. Через месяц весь Париж охрипнет, приветствуя нового кумира: Марию-Стэллу. У тебя дивный голос, и он принесет тебе славу!

– Мария-Стэлла? – спросила молодая женщина, слишком изумленная, чтобы иметь хоть малейшее желание плакать.

– Это имя, которое я тебе выбрал. Ты же не можешь выйти на подмостки под своим настоящим именем; что же касается выбранного тобой – Малерусс – оно ужасно. Наконец, итальянка немедленно получит благосклонность публики. Ты не имеешь понятия о снобизме парижан! Они будут вполуха слушать свою соотечественницу, но итальянку сразу же ждет всеобщее признание. Итак, ты знаменитая певица с полуслова. Что ты предпочитаешь выбрать себе родиной: Венецию, Рим, Флоренцию?

Он предлагал на выбор города, как предлагал одежду у торговца.

– Венецию! – воскликнула восхищенная Марианна. – Я так хотела бы повидать Венецию!

– Увидишь! Ты будешь петь в Венеции, потому что вся Империя станет добиваться чести принять тебя. А венецианский паспорт тебе выдадут.

Перед Марианной внезапно открылись необъятные перспективы, но, увы, они предвещали разлуку! Разлуку неизбежную! Когда он не сможет больше удерживать ее около себя, для нее же будет лучше проводить время в путешествиях. С музыкой все будет легче…

– Мария-Стэлла, – прошептала она, как бы отчеканивая в памяти это новое слово.

– Тебя так окрестил не я, а Фуше. Звездой ты была, звездой и останешься, только совсем в другом смысле. И еще: великая певица нуждается в менторе, своего рода импресарио, чтобы составлять программы, обсуждать контракты, защищать ее наконец от назойливых посетителей. Я думаю, что нашел то, что тебе нужно. Как насчет того добряка с большими ушами, который, боясь замерзнуть, топтался на дороге у Мальмезона в компании с глухим кучером? Судя по полученному днем донесению, он меня удовлетворяет. Это забавный субъект, но, по-моему, он с делом справится. И, если я правильно понял, ты в долгу перед ним.

– Однако, – сказала изумленная Марианна, – каким образом вы узнали все это? Ведь прошло так мало времени!

– А у меня превосходная полиция. Разве ты не знаешь? И Фуше пришлось кое в чем попросить прощения, – заметил он с такой лукавой улыбкой, что Марианна не могла удержаться от смеха.

Резким движением он схватил ее за ухо и потянул к себе. Ошеломленная этой неожиданной выходкой, она потеряла равновесие и упала на стоявший рядом шезлонг.

– Ты довольна?

– Как же я могу быть недовольной? У меня слов нет! Все это так внезапно, так неожиданно. Прямо страшно!

– Я предупредил, что у меня новости. Теперь поцелуй меня и иди спать! Тебе это необходимо. После больших переживаний нет ничего лучше крепкого сна. А я уезжаю.

Чувствуя, что запаздывает, он поспешно поцеловал ее, схватил треуголку и направился большими шагами к двери. Но, переступая порог, он остановился и с недовольным видом хлопнул себя рукой по лбу.

– Какой же я бестолковый! Совсем забыл!

Вернувшись к замершей на месте Марианне, он протянул ей объемистый ларчик из зеленого сафьяна, с императорским вензелем, словно по волшебству извлеченный из одного из его бездонных карманов.

– Возьми, – сказал он, – наденешь на свой дебют! Таким образом я буду уверен, что ты подумаешь обо мне.

Как во сне Марианна открыла ларчик. На черной бархатной подкладке сказочный убор из изумрудов и алмазов сверкал в пламени свечей мириадами огней. Никогда она не видела подобной роскоши, даже у Талейрана! Но когда она подняла к Наполеону ослепленные глаза, то увидела его уже в проеме двери.

– Только не говори, что они тебе не к лицу. Они такие же зеленые, как и твои глаза! Прощай, мое сердечко!

Когда немного позже обеспокоенная царившей в салоне тишиной м-м Гамелен вошла туда, она нашла Марианну сидящей на ковре перед камином с грудой сказочных каменьев на коленях, с бумагами в руках и рыдающей навзрыд.

Глава IV Призрак Лилльской улицы

Серым ненастным днем, под давно забывшим, как выглядит солнце, небом портал особняка выглядел особенно мрачным между полинялыми, выщербленными стенами. Из всех щелей торчали пучки жухлой травы, семена которой были занесены ветром, а внизу, у входа, даже камни мостовой разошлись под напором буйной растительности.

Опираясь на руку Фортюнэ, с закрытым густой вуалью лицом, Марианна полными слез глазами разглядывала старый дом, где вспыхнул огонек ее жизни, откуда рука об руку ее отец и мать ушли на смерть. Она решила посетить его сама, до того как его захватят архитекторы, потому что ей казалось, что только она имеет право нарушить тишину, уже столько лет царившую в особняке д'Ассельна. Прежде чем он по мановению волшебной палочки обретет новую жизнь, Марианна хотела увидеть его в запустении и одиночестве, но оказалось, что это зрелище стало для нее мучительным. Оно о стольком говорило!..

Не будь Террора, вся ее юность прошла бы в этой старой обители, в чьих благородных пропорциях, в полуразбитых гербах на арке портала ощущалось великолепие времен Короля-Солнца, или в старом замке в Оверни, который она, возможно, никогда не увидит. Ее жизнь потечет по иному руслу, но будет ли она более счастлива? Кто может знать сейчас, что произойдет с Марианной д'Ассельна де Вилленев, если… Но таких «если» предстояло еще слишком много!

Позади себя Марианна услышала Аркадиуса де Жоливаля, дающего распоряжения кучеру. Она сделала несколько шагов к дому, не решаясь воспользоваться ключами, которые она обнаружила после пробуждения. Напротив безмолвного портала величественный, роскошный особняк отличался кипучей деятельностью, резко контрастирующей с запущенностью его соседа. Повсюду виднелись слуги, челядь подметала двор и тротуары, чистила посуду, выбивала ковры. По просторному двору, в глубине которого возвышалось внушительное строение в египетском стиле, взад-вперед сновали люди, особенно военные, пешие и конные. Когда Марианна, раздраженная непрерывным шумом, обернулась с нахмуренными бровями в ту сторону, Аркадиус заявил:

– Вам попались шумные соседи, по крайней мере, пока они в Париже. Этот особняк принадлежит Богарне. Принц Евгений, вице-король Италии, в данный момент находится здесь. Вчера, 29 января 1810 года, тут был прием и бал. У принца Евгения двери всегда широко открыты, и Император тоже был. А сегодня у прислуги есть работа! Отсюда и шум. Но когда он вернется в Милан, у вас будет спокойней. Император очень любит его! – добавил он, прекрасно зная, что это лучший способ успокоить его юную приятельницу.

И действительно, улыбка тронула ее губы.

– Бог с ним, раз Император так любит его. Однако войдем. Здесь холодно!

Она вынула из муфты большие ключи и протянула Жоливалю. Тот подошел к маленькой калитке недалеко от главного входа.

– Не так-то просто будет открыть ее, – сказал он. – Если эту дверь не открывали столько лет, набухшие створки и заржавевшие петли окажут серьезное сопротивление.

Вставив ключ, он напряг все силы, чтобы провернуть его, но он пошел как по маслу, замок щелкнул, и калитка легко и бесшумно отворилась.

– Похоже, что кто-то позаботился смазать замок, – заметил он удивленно. – Во всяком случае, дверь ходит так, словно ею пользовались каждый день… Кто мог ходить сюда?

– Не знаю! – заметно нервничая, ответила Марианна. – Войдем!

Парадный двор открылся во всем своем запустении. В глубине, окруженный замшелыми служебными постройками, высился классический фасад благородных форм с темными проемами выбитых окон, с позеленевшими камнями, хранящими кое-где следы пуль, и полуразрушенной лестницей. В траве валялись без голов охранявшие ее когда-то каменные львы. Всевозможные обломки устилали землю, а почерневшая с правой стороны часть стены с пилястрами безмолвно поведала о начинавшемся пожаре, безусловно, том, который учинил аббат де Шазей перед бегством. Запущенная растительность, предоставленная себе, постаралась по возможности укрыть нищету этого выпотрошенного дома. Робкий плющ оплел резную дубовую дверь, словно сама природа, даря это хрупкое украшение, пыталась утешить разрушенные камни. Вдруг из-за погнутой решетки выскочил черный кот, промчался по двору и исчез в зияющем проломе ворот бывшей конюшни.

Суеверная, как истинная креолка, Фортюнэ вздрогнула, крепче сжала руку Марианны и вздохнула:

– Персье и Фонтену будет над чем потрудиться! Какой разгром! Я начинаю думать, что Наполеон сделал вам довольно странный подарок!

– Никакой другой не мог бы доставить мне большей радости! – резко ответила Марианна. – Даже… изумруды – ничто перед этим старым особняком.

– Не будем преувеличивать, – успокаивающим тоном заметил Аркадиус. – Потребуется не так уж много стараний и труда, чтобы очень скоро привести все в порядок. Повреждения производят впечатление, но они не глубоки. Заглянем внутрь.

Он подал руку Марианне, чтобы помочь подняться по выщербленной лестнице, затем оказал такую же услугу следовавшей за нею м-м Гамелен.

Резная дверь открылась с такой же легкостью, как и калитка. Аркадиус нахмурил брови.

– Кто же мог ухаживать за замками, когда все в таком запустении? – пробормотал он.

Но Марианна не слышала его. С бьющимся сердцем она вошла в просторный пустынный вестибюль. Мебели не осталось никакой. Побитые плитки пола были усеяны осколками украшавшего стены цветного мрамора. Сорванные с петель драгоценные расписные двери позволяли взгляду проникнуть в глубины этого дома, где все носило следы слепого, бессмысленного вандализма.

В столовой с оборванными обоями строгие поставцы, высокие лари и другая громоздкая мебель, которую не смогли вынести, являли обозрению свои проломленные ударами прикладов, заплесневелые от сырости панели и филенки. Часть барельефа с профилем Людовика XVI виднелась над камином из красного мрамора, наполненным золой, в которой поблескивали кусочки позолоченной бронзы, – остатки мебели, очевидно сжигавшейся здесь.

С порога следующего зала открылся еще больший разгром. Все лежало вверх тормашками. Клавесин с его драгоценной лакировкой представлял собой бесформенную груду, из которой торчали сломанные ножки и несколько клавиш из слоновой кости, шелковая обивка превратилась в грязные лохмотья, прилипшие к сохранившим позолоту кусочкам дерева. Только побитые деревянные панели… но внезапно Марианна вздрогнула. Ее расширившиеся глаза замерли. Выше камина, великолепный и необычный в своем одиночестве, чудесный мужской портрет царил над этим разором. Со смуглой кожей под напудренными волосами, темными жгучими глазами и волевым лицом, с рукой на бедре, гордый и изящный в пышной форме полковника королевских войск на затянутом дымом фоне поля битвы, он убеждал в том, что моделью художнику мог быть только мужчина редкого обаяния, и Фортюнэ, следовавшая за Марианной, воскликнула:

– О, какой красавец!

– Это мой отец! – выдохнула Марианна севшим голосом.

Все трое замерли, с ногами в пыли, с глазами, прикованными к насмешливому, необыкновенно живому взгляду портрета. Для Марианны в этой встрече было что-то мучительное. До сих пор отец оставался в ее представлении только обрамленной жемчужинами потускневшей миниатюрой, изображавшей элегантного мужчину со скептической улыбкой, немного пресыщенного, очень изысканного, на которого она смотрела с затаенной нежностью, как на любимого героя романа. Но надменный воитель с портрета растрогал ее до самых сокровенных глубин души, потому что в его смелых чертах она узнавала свои. Как она походила на него выдающимися скулами, несколько вытянутым разрезом насмешливых глаз, в которых читался вызов, чувственным, несколько большим ртом с упрямо выдвинутым вперед подбородком! Как он стал внезапно близок ей, этот отец, которого она по-настоящему никогда не знала! Жоливаль нарушил очарование.

– Вы действительно его дочь, – сказал он задумчиво. – Он не мог быть намного старше вас, когда писался этот портрет. Я никогда не встречал такого красивого мужчину и к тому же такого мужественного! Но кто мог повесить портрет здесь? Смотрите… – И Жоливаль провел затянутым в серую замшу пальцем по позолоченной раме. – Ни грамма пыли! А между тем все здесь…

Он хотел закончить свою мысль круговым движением руки, демонстрирующим опустошение большого зала, но остановился на полпути. На верхнем этаже раздался треск паркета под чьими-то шагами.

– Но… там кто-то есть? – прошептала Марианна.

– Пойду посмотрю, – ответил Аркадиус.

Он подбежал к открывавшей свой широкий пролет лестнице и с легкостью танцора взлетел через две ступеньки наверх. Оставшиеся в зале женщины переглянулись, но нарушить тишину не решились. У Марианны было странное ощущение. Она чувствовала, что этот израненный опустелый дом, где властвовал только портрет, несмотря на все, продолжал жить жизнью непонятной, может быть, скрытной. Она разрывалась между двумя противоположными желаниями: усесться здесь, прямо на пыльном полу, чтобы ожидать бог знает чего, или же убежать, закрыть за собой легко открывшуюся дверь и никогда не возвращаться сюда. Мысль о том, что скоро рабочие своим шумом нарушат тишину этого своеобразного святилища, угнетала ее, как дурной поступок. Однако никто, кроме нее, не имел права пересечь этот порог, разбудить спящее эхо старого особняка. Этот дом, о котором она еще вчера даже не думала, вошел теперь в ее душу и плоть, и она хорошо понимала, что не сможет безболезненно расстаться с ним. Ее взгляд снова встретился со взглядом портрета, который, казалось, следил за нею с момента ее прихода, и она из глубины сердца направила ему немую молитву:

«Вы действительно хотите, скажите, вы действительно хотите, чтобы я вернулась сюда?.. Я уже так полюбила его! Я возвращу ему былое великолепие, вас снова будет окружать обстановка, достойная вас…»

Вдруг, словно дом захотел ответить ей, единственное целое в этом зале окно распахнулось под порывом ветра, Марианна подошла к нему, чтобы закрыть, и увидела, что оно выходит, как и другие, в небольшой сад, разбитый вокруг бассейна с позеленевшей стоячей водой, в центре которого задумался каменный амур с почерневшим носом, обнимавший большого дельфина, уже много лет не испускавшего воды. И вот, именно в этот момент, изливавшиеся дождем тучи разошлись и пропустили бледный, нежный луч солнца, который приласкал щеки амура, обнаружив его полную тайн улыбку.

И не зная, собственно, почему, Марианна почувствовала себя умиротворенной и ободренной. К тому же и Аркадиус вернулся.

– Никого нет, – сказал он. – Без сомнения, это крыса.

– Или треснула деревянная панель, – поправила его Фортюнэ, дрожавшая от холода под своими мехами. – Здесь так сыро! Вы уверены, что хотите тут жить, Марианна?

– Конечно, – радостно воскликнула молодая женщина, – и чем скорее, тем лучше. Я попрошу архитектора сделать все по возможности быстрее. Они должны скоро прийти, я думаю.

В первый раз она возвысила голос, словно официально утверждая свое право нарушить тишину. Его теплый звон торжествующе разнесся по анфиладе пустых комнат. Она улыбнулась Фортюнэ.

– Возвратимся, – предложила она, – вы до смерти замерзли. Ветер гуляет здесь, как на улице…

– А остальные этажи вы не будете смотреть? – спросил Жоливаль. – Должен сказать, что там полнейшая пустота. За исключением стен, которые не могли уворовать, и золы в каминах, не осталось абсолютно ничего!

– Тогда я предпочитаю не смотреть. Это слишком печально. Я хочу, чтобы этот дом вновь обрел свою душу.

Взглянув на портрет, она замолчала, чувствуя, что сказала глупость. Душа дома была здесь, перед нею, горделиво улыбаясь на фоне апокалиптического разгрома. Надо было только залечить его тело, воссоздать прошлое.

Снаружи доносился стук копыт лошадей, нетерпеливо приплясывавших на мостовой. Крик разносчика, в свою очередь, разбудил эхо прежней улицы Бурбон. Это был зов самой жизни и настоящего, сулившего Марианне столько радости. Под защитой любви Наполеона она будет жить здесь единственной хозяйкой, свободной поступать по своему усмотрению. Свободной! Прекрасное слово!

Тогда как в это же самое время она могла быть похороненной деспотичным мужем в глуши английской деревни, имея единственными подругами скуку и сожаление! Впервые у нее мелькнула мысль, что ей, пожалуй, повезло.

Она нежно взяла под руку Фортюнэ и увлекла ее к выходу, не забыв бросить ласковый прощальный взгляд портрету.

– Пойдемте, – сказала она с оживлением. – Выпьем по большой чашке горячего чая. Это единственное, чего я в данный момент хочу. Вы хорошо запрете, мой друг, не так ли?

– Будьте спокойны, – смеясь, ответил «греческий князь». – Было бы очень жаль, если бы у вас украли хоть один порыв ветра!

В хорошем настроении они покинули особняк и сели в карету, чтобы возвращаться к м-м Гамелен.

Шарль Персье и Леонар Фонтен, которых можно было назвать близнецами императорского декорирования, долгие годы демонстрировали такой прочный союз, что по сравнению с ними Кастро и Поллукс или Орест и Пилад показались бы смертельными врагами. Они познакомились в мастерской их общего учителя, Пейра, но после того, как Шарль Персье получил в 1785 году Гран-при в Риме, а Леонар Фонтен Вторую премию в 1786-м, они встретились под приморскими соснами виллы Медичи и с тех пор не разлучались. Это именно они вдвоем затеяли реконструкцию Парижа по вкусу Наполеона и, как не было ни одного ордера Персье без грифа Фонтена, так не было и ни одного акта Фонтена без печати Персье. И поскольку, не считая двухлетней разницы, они были ровесниками, хотя один родился в Париже, а другой увидел свет в Понтуазе, они в повседневной жизни прекрасно играли роль неразлучных братьев.

И вот этот в высшей степени представительный тандем французского искусства времен Империи появился вскоре после полудня в дверях салона Фортюнэ, салона, никогда не бывавшего таким пустынным. Наполеон хотел этого, любезная хозяйка сочла должным не протестовать. Кроме Госсека, никто в этот день не переступил ее порог.

Оба архитектора приветствовали дам с изысканной вежливостью и сообщили Марианне, что они были сегодня на Лилльской улице, чтобы посмотреть, как обстоят дела.

– Его Величество Император, – добавил Шарль Персье, – поставил нас в известность, что работы должны быть произведены таким образом, чтобы вы, мадемуазель, могли войти во владение домом в кратчайший срок. Так что нам нельзя терять времени. Тем более что особняку нанесен большой ущерб.

– Мы также, – взял слово Персье, – позволили себе уже сейчас принести вас несколько проектов планировки, которые мы подготовили на всякий случай, просто ради удовольствия запечатлеть некоторые идеи, на наш взгляд, отлично подходящие этому старому дому.

Глаза Марианны во время выступления этого хорошо спевшегося дуэта перебегали с одного на другого, с малыша Персье на великана Фонтена, пока не остановились на свитке бумаг, одна из которых уже была развернута на столе. Она мельком увидела мебель в римском стиле, помпейской фризы, алебастр, позолоченных орлов и победные эмблемы.

– Господа, – начала она мягко, стараясь подчеркнуть легкий иностранный акцент, который мог бы подтвердить ее венецианское происхождение, – можете ли вы ответить на один вопрос?

– Какой?

– Существуют ли какие-нибудь документы, устанавливающие, каким был особняк д'Ассельна перед Революцией?

Оба архитектора переглянулись с плохо скрытым беспокойством.

Они знали, что должны будут работать для одной итальянской певицы, пока еще неизвестной, но ожидающей самого высокого признания, певицы, которая могла быть только последним любовным капризом Императора. И они ждали встречи с особой капризной, может быть, взбалмошной, которую нелегко будет удовлетворить. Начало беседы, похоже, подтверждало их опасения. Персье покашлял, чтобы прочистить горло.

– Для внешнего оформления мы, безусловно, найдем документы, а вот для внутреннего… Но почему, мадемуазель, вас так интересуют эти документы?

Марианна прекрасно поняла, что кроется за этими словами: чего ради первозданное состояние старого французского особняка может интересовать эту дочь Италии? Она поощряюще улыбнулась им.

– Потому что я хочу, чтобы мой дом был по возможности таким, как до беспорядков. Все, что вы мне тут показываете, очень красиво и соблазнительно, но это не то, чего я желаю. Пусть особняк обретет свой прежний вид, и больше ничего!

Персье и Фонтен дружно воздели руки горе, как танцоры в тщательно отделанной фигуре балета.

– Восстановить стиль Людовика XIV или XV? Но, мадемуазель, позвольте заметить, что это вышло из моды, – сказал Фонтен укоризненным тоном. – Такого больше не делают, это старье в обществе не ценится. Его Величество Император считает необходимым…

– Его Величество прежде всего считает необходимым удовлетворять мои желания, – мягко прервала его Марианна. – Я прекрасно понимаю, что восстановить внутреннее убранство в первозданном виде невозможно, так как мы не знаем, как оно выглядело, но я думаю, что вам достаточно сделать все в соответствии со стилем дома и особенно, особенно в духе висящего в зале портрета.

Наступило молчание, такое глубокое, что Фортюнэ зашевелилась в своем кресле.

– Портрет? – спросил Фонтен. – Какой портрет?

– Да как же, портрет мо…

Мариана спохватилась. Она чуть не сказала «портрет моего отца», а певица Мария-Стэлла не могла иметь ничего общего с семьей д'Ассельна. Она глубоко вздохнула и быстро заговорила:

– Великолепный портрет мужчины, который мы видели сегодня утром – мои друзья и я – над камином в зале. Мужчина – в костюме королевского офицера.

– Мадемуазель, – хором ответили оба архитектора – уверяем вас, что мы не видели никакого портрета.

– Но ведь я еще не потеряла рассудок! – теряя терпение, вскричала Марианна.

Она не понимала, почему эти люди не хотели говорить о портрете. В волнении она обернулась к м-м Гамелен.

– Подтвердите, дорогая, что вы тоже его видели.

– Действительно, я его видела, – встревоженно сказала Фортюнэ. – И вы утверждаете, господа, что в том зале не было никакого портрета? Я ясно вижу его перед собой: удивительно красивый и благородный мужчина в форме королевского полковника.

– Клянемся честью, сударыня, – заверил Персье, – мы не видели его, поверьте, если бы мы там что-нибудь увидели, мы обязательно сказали бы вам. Все это достойно удивления. Подумать только: портрет один в опустошенном доме.

– Однако он был там, – упрямо настаивала Марианна.

– Да, он был там, – раздался позади нее голос Жоливаля, – но теперь его нет!

Аркадиус, исчезнувший сразу после полудня, вошел в салон. Персье и Фонтен уже спрашивали себя, не попали ли они к помешанным, облегченно вздохнули и с признательностью обернулись к этой неожиданной поддержке. Тем временем Аркадиус, как всегда любезный, поцеловал руки хозяйке дома и Марианне.

– Очевидно, кто-то унес его, – беззаботно воскликнул он. – Господа, вы уже договорились с… синьориной Марией-Стэллой?

– То есть… гм… Еще нет! Эта история с портретом…

– Не принимайте ее во внимание, – печально сказала Марианна.

Она поняла, что Жоливаль желал бы поговорить без посторонних свидетелей. И ей хотелось только одного: увидеть, как уходят эти двое, впрочем, очень симпатичные, и остаться одной с друзьями. Она заставила себя улыбнуться и сказать беззаботным тоном.

– Учтите одно: мое желание увидеть особняк в его прежнем облике неизменно.

– В стиле прошлого века? – пробормотал Фонтен с притворным ужасом. – Вы действительно настаиваете?

– Да, я настаиваю безоговорочно. Я не хочу ничего другого. Постарайтесь вернуть особняку д'Ассельна его первоначальный вид, и я буду вам бесконечно признательна.

К этому нечего было добавить. Оба архитектора попрощались, заверив, что они сделают все возможное. Едва они исчезли за дверью, как Марианна бросилась к Аркадиусу.

– Что вы узнали о портрете моего отца?

– Что его больше нет на том месте, где мы его видели, бедное дитя. Ничего не сказав вам, я вернулся на Лилльскую улицу, где поджидал, пока не уехали архитекторы. Я хотел осмотреть дом снизу доверху, потому что кое-что показалось мне странным, в частности, эти легко открывавшиеся замки. И вот тогда я заметил, что портрет исчез.

– Но, в конце концов, что с ним могло случиться? Это же бессмысленно!.. Невероятно!

Горькое сожаление охватило Марианну. У нее появилось ощущение, что она действительно потеряла в эту минуту отца, которого раньше не знала и которого с такой радостью обрела сегодня утром… Оно было таким ужасным, это внезапное исчезновение.

– Я должна была сразу же забрать его, а не оставлять там, раз уж так неслыханно повезло. Но мне и в голову не приходило, что кто-то может прийти и забрать его! Ибо именно это и произошло, не так ли? Его украли!

Ломая руки, она металась по салону. С виду невозмутимый, Аркадиус не сводил с нее глаз.

– Украли?.. Может быть…

– Как это «может быть»?

– Не сердитесь. Я думаю, что особа, поместившая его в зале, просто забрала его назад. Видите ли, вместо того чтобы искать похитителя, надо, по-моему, попытаться найти того, кто повесил портрет среди подобного разгрома. Потому что, когда мы узнаем это, мы узнаем также, кто хранил его все эти годы.

Марианна ничего не ответила. Жоливаль сказал правду. Забыв огорчение, она размышляла. Ей вспомнился блеск полотна и рамы, их абсолютная чистота, резко выделявшаяся среди окружающей грязи… Да, в этом была какая-то тайна.

– Хотите, я поставлю в известность министра полиции? – предложила Фортюнэ. – Он проведет расследование и, ручаюсь, очень скоро вернет вам этот портрет.

– Нет… благодарю, я не нуждаюсь в этом.

В чем она особенно не нуждалась, так это во вмешательстве слишком дотошного Фуше в близко касающееся ее дело. Ей представилось, как его ищейки бросаются на портрет отца и грязными ногтями калечат прекрасное изображение. Она повторила:

– Нет… действительно, я не нуждаюсь в этом. – Затем добавила: – Я предпочитаю вести розыски в одиночку.

Внезапно она приняла решение.

– Дорогой Жоливаль, – сказала она спокойно, – этой ночью мы вернемся на Лилльскую улицу… по возможности тайно.

– Ночью на Лилльскую улицу, – запротестовала Фортюнэ, – что за выдумки? Что вы хотите там делать?

– Можно подумать, что в этом старом особняке завелось привидение. А привидения предпочитают появляться ночью.

– Вы думаете, кто-нибудь придет в дом?

– Или прячется в нем!

Пока она говорила, у нее промелькнула интересная мысль. Скорее воспоминание, очень смутное, но с каждым мгновением обретавшее четкость. Несколько фраз, услышанных тогда, в детстве. Тетка Эллис неоднократно рассказывала одиссею, пережитую совсем маленькой Марианной с аббатом де Шазеем после того, как он нашел ее брошенной в особняке, где секционеры арестовали ее родителей. Аббат тогда жил на Лилльской улице в одном из тайных убежищ, которые принято было устраивать во многих особняках и замках аристократов, чтобы укрывать там непокорных священников.

– Это так! – закончила она вслух свои размышления. – Кто-то должен скрываться в доме!

– Да не может быть! – возразил Жоливаль. – Я все осмотрел, как уже говорил вам, от подвала до крыши.

Однако он очень внимательно выслушал историю аббата де Шазея.

К несчастью, Марианна не знала, где именно находится тайник, о котором шла речь. Был ли он в подвале, или на чердаке, или просто в одной из стен? Аббат никогда, то ли по рассеянности, то ли сознательно, не уточнял этого.

– Раз так, нам, возможно, придется долго искать… Некоторые из таких убежищ, бывшие на волосок от разоблачения, так и остались ненайденными. Надо будет простучать стены и потолки.

– В любом случае никто не мог бы долго жить в таком тайнике, не получая помощи извне. Ведь надо же есть, дышать, удовлетворять все требования повседневной жизни, – сказала Марианна.

Фортюнэ со вздохом вытянулась на покрытом муаром шезлонге и, позевывая, стала расправлять свое красное кашемировое платье.

– А у вас нет ощущения, что вы сочиняете роман, вы оба? – с легкой иронией сказала она. – Я думаю, что из-за долгого запустения особняк мог стать убежищем какого-нибудь горемыки, нашедшего приют в его стенах, и наше вторжение, а затем архитекторов, спугнуло его, вот и все!

– А портрет? – по-прежнему серьезно спросила Марианна.

– Возможно, он нашел его на чердаке, где-нибудь в углу, что объясняет, почему он избежал уничтожения. Поскольку это была единственная сохранившаяся красивая вещь, он делил с ним свое одиночество, и, когда сегодня его владения оказались под угрозой, он попросту убрался, захватив то, что он привык считать своей собственностью. Я искренне верю, Марианна, что единственно правильный путь, если вы хотите вернуть вашу картину, – уведомить Фуше. Нельзя незамеченным разгуливать по Парижу с картиной таких размеров под мышкой. Так я обращусь к нему? Мы с ним добрые друзья.

Можно было бы поинтересоваться, а кто не имел чести быть другом очаровательной Фортюнэ, но Марианне было не до этого. Она и теперь отказалась от помощи Фуше. Внутренний голос убеждал ее, против всякой очевидности, что дело здесь в другом, что такое простое и разумное объяснение подруги в данном случае не подходит. В особняке она чувствовала чье-то присутствие, которое она прежде связывала с магнетической силой портрета, а теперь убедилась в противном. Она вспомнила услышанные на верхнем этаже шаги. Аркадиус пришел к выводу, что там была крыса. Но крыса ли?.. Она не могла избавиться от мысли, что жилище ее отца таит в себе тайну. И эту тайну она должна раскрыть только сама. Или, в крайнем случае, с помощью Аркадиуса. И она снова повернулась к нему:

– Я повторяю: хотите вы пойти со мной этой ночью понаблюдать, что там происходит?

– Что за вопрос? – пожал плечами Жоливаль. – Я не только не позволю ни за что в мире идти вам одной в этот склеп, но и сам заинтригован этой необычной историей. Если вам угодно, мы отправимся в десять часов.

– На здоровье! – вздохнула Фортюнэ. – Мне кажется, дорогое дитя, вы обладаете неумеренной склонностью к авантюрам. Что касается меня, я, с вашего позволения, преспокойно останусь здесь. Во-первых, потому, что у меня нет никакого желания замерзать в пустом доме, во-вторых, кто-то должен же уведомить Императора, если вы попадете в одну из тех ловушек, к которым у вас, мне кажется, особое пристрастие… И я даже боюсь представить себе ту сцену, которую он мне закатит, если с вами когда-нибудь что-нибудь случится! – закончила она с притворным ужасом.

Конец вечера прошел сначала за ужином, затем в приготовлениях к ночной экспедиции. Марианна подумала было о той таинственной опасности, относительно которой предупреждал Язон Бофор, но сейчас же отвергла эту мысль. Ведь никто не мог предугадать, что Наполеон вернет ей жилище ее родителей. Нет, ничто, касающееся особняка, не может быть связано с опасениями американца… Но, видно, уж свыше было начертано, что Марианна не пойдет вечером с Аркадиусом искать приключений. Пробило три четверти десятого, и она встала с кресла, чтобы пойти переодеться в более подходящую для их предприятия одежду, когда Жонас, черный лакей Фортюнэ, появился и торжественно возгласил, что «монсеньер герцог Фриульский» просит принять его. Увлеченные разговором, ни Фортюнэ, ни Марианна, ни Аркадиус не услышали, как подъехала карета. Все трое растерянно переглянулись, но Фортюнэ тотчас спохватилась.

– Проси, – сказала она Жонасу, – милейший герцог расскажет нам новости из Тюильри.

Но главный церемониймейстер сделал больше того. Едва войдя в салон, он поцеловал руку Фортюнэ и радостно объявил Марианне:

– Я прибыл за вами, мадемуазель. Император требует вас.

– Неужели? О, я иду, я сейчас буду готова.

Она так обрадовалась возможности увидеть его сегодня вечером, – хотя никаких надежд на это не было, – что совершенно забыла об истории с исчезнувшим портретом. Торопясь поскорей увидеться с Наполеоном, она поспешила надеть красивое вышитое серебром платье из синего бархата, с глубоким декольте и отделанными кружевами короткими рукавами, натянула длинные белые перчатки и набросила сверху отороченный голубым песцом плащ с капюшоном. Она любила этот ансамбль и, посмотрев в зеркало, послала воздушный поцелуй своему сияющему от радости отражению. Затем она вприпрыжку побежала в салон, где Дюрок мирно пил кофе вместе с Фортюнэ и Аркадиусом. Он как раз говорил, и, поскольку речь шла об Императоре, Марианна приостановилась на пороге, чтобы услышать конец фразы.

– …после того как он побыл у Вандомской колонны, которую уже закончили, Император осмотрел Уркский канал. Он не останавливается ни на минуту.

– И он доволен? – спросила м-м Гамелен.

– Этими работами – да, но война в Испании остается его главной заботой. Дела там идут плохо. Солдаты терпят мучения, король Жозеф – брат Императора – беспомощен, маршалы устали и занимаются склоками между собой, в то время как гверильясы тревожат войска непрестанными стычками с помощью жестокого, враждебного населения… и англичан Веллингтона, которые прочно обосновались в стране.

– А много там наших войск? – нахмурившись, спросил Аркадиус.

– Около восьмидесяти тысяч. Сульт заменил Журдана на посту генерал-квартирмейстера. Себастьяни, Виктор и Мортье находятся в распоряжении короля Жозефа, тогда как Сюше и Жюно в настоящий момент вновь соединяются с армией Нея и Монбрена, которая готова вступить в Португалию…

Приход Марианны положил конец военному докладу Дюрока. Он улыбнулся молодой женщине и оставил чашку.

– Едем, раз вы готовы! Если я позволю втянуть себя в разговор, касающийся моей профессии, мы просидим до завтра.

– Я бы с удовольствием послушала дальше! Это очень интересно.

– Для таких очаровательных женщин – вряд ли. К тому же Император не любит ждать.

Марианна почувствовала себя немного неловко, поймав взгляд Жоливаля и вспомнив об их намеченной экспедиции. Впрочем, нельзя сказать, что дело так уж не терпит отлагательства.

– В другой раз, – с улыбкой сказала она ему. – Мы можем ехать, господин герцог.

Жоливаль криво усмехнулся, не переставая сосредоточенно помешивать ложечкой в голубой севрской чашке.

– Само собой разумеется, – ответил он. – Спешить некуда.

Когда невозмутимый Рустан отворил перед Марианной дверь кабинета Императора, Наполеон работал, сидя за большим письменным столом, и не поднял голову, даже когда дверь закрылась. Озадаченная молодая женщина смотрела на него, не зная, что ей делать. Ее порыв сразу угас. Она пришла с радостным нетерпением, увлеченная желанием, загоревшимся в ней при одном упоминании о возлюбленном. Она думала найти его в своей комнате, с таким же нетерпением ожидающим ее. Она готовилась броситься в объятия. Одним словом, она была готова к встрече с любимым человеком, а нашла… Императора!

Пытаясь скрыть свое разочарование, она присела в глубоком реверансе и ждала с опущенной головой.

– Поднимитесь, мадемуазель. Сейчас я буду к вашим услугам!

О, этот безликий, отрывистый и холодный голос! Сердце у Марианны болезненно сжалось, и она робко присела на канапе справа от камина, где она впервые увидела Фортюнэ. Там она и оставалась неподвижной, не смея шелохнуться, даже затаив дыхание. Тишина была такой глубокой, что скрип стремительного императорского пера по бумаге, казалось ей, создавал необычайный шум. Наполеон писал среди хаотического нагромождения раскрытых и закрытых папок. Вся комната была завалена бумагами. Свернутые карты лежали грудой в углу. Первый раз Марианна увидела его в форме. Первый раз ее пронзила мысль о тех громадных армиях, которыми он командовал.

На нем был короткий зеленовато-оливковый мундир полковника Стрелков Гвардии, которых он очень любил, но высокие форменные сапоги заменяли белые шелковые чулки и комнатные туфли с серебряными пряжками. Как всегда, его панталоны из белого кашемира носили чернильные пятна и следы от пера. Алая лента Почетного Легиона пересекала белый жилет, но особое внимание Марианны привлекли короткие пряди волос, прилипшие к влажному лбу, – свидетельство напряженного труда, и, несмотря на беспокойство, ее залила волна нежности к нему. Ее внезапно пронзило такое острое чувство любви, что она с трудом подавила желание обнять его за шею. Но, решительно, император не такой человек, как другие. Необходимо по его усмотрению сдерживать порывы, которые были бы такими естественными и приятными с простым смертным… «Нет, нелегко любить гиганта Истории!» – с ребяческим сожалением подумала Марианна.

Внезапно «гигант» бросил перо и поднял голову. Его ледяной взгляд впился в растерянные глаза молодой женщины.

– Итак, мадемуазель, – сказал он сухо, – похоже, что вам не нравится стиль моей эпохи? Вы желаете, судя по тому, что мне передали, воскресить роскошь века Людовика XIV?

Она ожидала чего угодно, кроме этого, и на мгновение потеряла способность говорить. Но гнев быстро вернул ей речь. Случайно, не собирается ли Наполеон диктовать ей не только поступки, но и вкусы? Однако, прекрасно понимая, как опасно вступать с ним в открытую борьбу, она сдержалась и даже улыбнулась. Это смешно, в конце концов: она приходит к нему, вся трепещущая от любви, а он говорит об архитектурном оформлении… Словно его раздражало главным образом то, что она не пылала восторгом перед введенным им стилем!

– Я никогда не говорила, что мне не нравится ваш стиль, сир, – сказала она тихо. – Я просто выразила пожелание, чтобы особняк д'Ассельна принял свой прежний вид.

– Кто вас надоумил, что, отдавая его вам, я имел в виду подобное воскрешение? Это должен быть дом знаменитой итальянской певицы, всецело преданной существующему строю. И речи не было о том, чтобы сделать из него храм ваших предков, мадемуазель. Вы забыли, что вы больше не Марианна д'Ассельна?

О, этот резкий, безжалостный тон! Почему в этом человеке уживаются два таких противоречивых существа? Почему Марианна полюбила его так страстно? Вся дрожа, с побелевшими губами, она поднялась.

– Какое бы имя Вашему Величеству ни угодно было мне дать, оно не заставит меня забыть, кто я. Я убила человека, защищая честь своего имени, сир. И вы не можете запретить мне сохранить любовь и уважение к родителям. Но, если я принадлежу вам телом и душой и вы не сомневаетесь в этом, это касается меня одной, – мои близкие принадлежат только мне!

– И мне тоже, представьте себе! Все французы в прошлом, настоящем и будущем принадлежат мне. Я имею в виду, что они все мои подданные. А вы слишком часто забываете о том, что я Император!

– Как забыть мне это? – с горечью сказала Марианна. – Ваше Величество не дает такой возможности! Что касается моих родителей…

– Я никоим образом не собираюсь мешать вам сдержанно оплакивать их, но вы должны понять, что у меня нет никакого снисхождения к подобным фанатикам королевского режима. Я испытываю большое желание отобрать у вас этот дом и дать взамен другой.

– Я не хочу никакого другого, сир. Пусть Ваше Величество отзовет архитекторов, если они считают себя оскорбленными такой старорежимной реставрацией, но оставьте этот дом мне. Особняк д'Ассельна, какой он есть: жалкий, разоренный, изуродованный, нравится мне больше самого роскошного жилища в Париже! Что же касается подданных короля, его дворянства… по-моему, Ваше Величество принадлежали к ним!

– Не дерзите, это не принесет вам никакой пользы, наоборот. Мне кажется, вы слишком переполнены кастовой гордыней, чтобы быть верной подданной! Я надеялся найти в вас больше почтительности и послушания. Знайте, что прежде всего я ценю в женщине кротость. Качество, которого вам так недостает.

– Моя прежняя жизнь не приучила меня к кротости, сир! Я глубоко сожалею, что могу этим разочаровать Ваше Величество, но я такая, какая есть. Я не могу переделать свою натуру.

– Даже для того, чтобы понравиться мне?

Он повысил голос. Какую игру играет Наполеон, откуда этот сарказм, почти враждебное отношение? Неужели он был до того деспотичен, что ему требовалась такая покорность, которая сделает ее слепой, глухой и немой? Ведь то, чего он хотел, было рабской покорностью наложницы из гарема! К несчастью, Марианна перед этим слишком много боролась за свое чисто женское достоинство. Она не покорится! Даже если придется разбить сердце, она не уступит. Не опуская глаза под пронзительным взглядом, она сказала с бесконечной нежностью:

– Даже ради этого, сир! Бог мне свидетель, однако, что я ничего больше не желаю так пламенно, как нравиться Вашему Величеству!

– Вы явно выбрали не ту дорогу, – усмехнулся он.

– Но только не ценой собственного достоинства! Если бы вы соблаговолили, сир, сказать мне, что вы желаете найти во мне покорное существо, простую рабыню, всегда согласную со всем, всегда трепещущую перед Вашим Величеством, я молила бы вас позволить мне покинуть Францию, как это намечалось. Ибо для меня подобная любовь – уже не любовь.

Он сделал два шага к ней и резким движением распустил бархатные завязки, удерживающие ее плащ. Тяжелая ткань соскользнула на пол. С минуту он созерцал ее, замершую перед ним. В мягком свете свечей ее прекрасные плечи и полуприкрытые груди золотились, как зрелые плоды в белокружевной корзине. Лицо ее под тяжелой копной темных волос было бледно, а расширившиеся зеленые глаза сверкали от мужественно удерживаемых слез. Ему достаточно было сделать одно движение, чтобы взять ее в свои объятия и избавить от мучений, ибо она была так прекрасна, что дух захватывало. Но в данный момент он находился в таком злобном состоянии, что никакое человеческое чувство не могло заставить его уязвленное самолюбие уступить. Она посмела противоречить ему! И это породило в нем жестокое желание сломить ее.

– А если я все-таки хочу, чтобы вы любили меня так? – спросил он, сверля ее безжалостным взглядом.

– Я не верю вам! Вы не можете требовать любви коленопреклоненной, испуганной, униженной… Только не вы!

Он пренебрег ее протестом, в котором было столько любви. Его горячие пальцы жестко охватили ее горло и поднялись вверх по тонкой шее.

– Что мне нравится в вас, – язвительно сказал он, – так это голос, равно как и красота. Вы великолепная певчая птичка с телом богини. Я хочу наслаждаться и тем и другим, оставив чувства в покое. Подождите в спальне. Раздевайтесь и ложитесь в постель. Я скоро приду.

Высокие скулы Марианны запылали, словно ей надавали пощечин. Она резко отступила, укрывая руками грудь. Мгновенно пересохшее горло не могло издать ни звука. Глаза горели от стыда. Она сразу вспомнила слышанные на улице Варенн сплетни: историю м-ль Дюрденуа, которую он отослал без единого слова после того, как заманил ее в свою постель; приключение маленькой невесты из Марселя, отправленной резким письмом восвояси под лживым предлогом; наконец, эта знаменитая польская графиня, которую он так помял, что она потеряла сознание, и он воспользовался этим, чтобы изнасиловать ее. К тому же спустя время он отправил ее в родную Польшу, чтобы произвести на свет божий ожидаемого ребенка. Неужели все это могло быть правдой? Марианна начала предполагать, что да. Во всяком случае, она ни за какую цену, даже за его любовь, не позволит так обращаться с нею. Любовь не дала ему такого права!

– Не рассчитывайте на это! – едва прошептала она сквозь сжатые, чтобы лучше удержать гнев, зубы. – Я отдалась вам, не зная, кто вы, потому что была поражена любовью, как ударом молнии. О! Как я вас любила! Как я была счастлива принадлежать вам! Вы могли требовать от меня что угодно, потому что я верила в вашу любовь! Но я не рабыня из гарема, которую ласкают, когда есть желание, и прогоняют ударом ноги, когда желание удовлетворено.

Заложив руки за спину, Наполеон выпрямился во весь свой рост. Челюсти его сжались, ноздри побелели от гнева.

– Вы отказываетесь принадлежать мне? Одумайтесь! Это тяжкое оскорбление!

– И тем не менее… я отказываюсь! – с усилием произнесла Марианна.

Она вдруг почувствовала себя беспредельно усталой. У нее было только одно желание: как можно скорей бежать из этой тихой, уютной комнаты, куда она совсем недавно пришла такой счастливой и где ей пришлось так страдать. Она хорошо понимала, что сразу поставила на карту всю свою жизнаь, что он имел на нее все права, но ни за что на свете она не согласилась бы на унизительную роль, которую он пытался ей навязать. Для этого она еще слишком любила его… Совсем тихо она добавила:

– Я отказываюсь… больше ради вас, чем ради себя, потому что я хочу еще иметь возможность любить вас! И затем… какое удовольствие получили бы вы от обладания инертным телом, до бесчувствия измученным печалью?

– Не ищите оправданий. Я полагал, что имею достаточно власти над вашими чувствами, чтобы вы согласились со мною!

– Да, но тогда нас объединяла любовь, которую вы сейчас убиваете!

Она прокричала это, ожесточенная разрывавшим ее сердце страданием. Она теперь пыталась найти его уязвимое место. Он не мог быть таким безжалостно гордым чудовищем, таким лишенным всякой чувствительности деспотом! У нее еще звучали в ушах его слова любви.

Но вдруг он отвернулся от нее, подошел к книжному шкафу и остался там стоять с руками за спиной.

– Хорошо, – сказал он сухо, – вы можете идти домой!

Мгновение она колебалась. Невыносимо, если они так расстанутся, поссорившись из-за пустяка! Слишком тяжело! У нее появилось желание подбежать к нему и сказать, что она отказывается от всего, чем он ее одарил, чтобы он взял обратно особняк и сделал с ним то, что хочет, но только пусть оставит ее при себе! Все, что угодно, только не потерять его, иметь возможность видеть и слышать его. Она сделала шаг к нему.

– Сир! – начала она упавшим голосом.

Но внезапно ей показалось, что полки с книгами исчезли и на их месте с потрясающей четкостью возник большой портрет на потрескавшейся стене. Она вновь увидела его гордые глаза и дерзкую улыбку! Дочь такого человека не может унизиться до того, чтобы вымаливать любовь, в которой ей отказывали. К тому же она услышала:

– Вы еще здесь?

Он по-прежнему стоял спиной к ней. Тогда Марианна медленно подняла свой плащ, перекинула его через руку и склонилась в глубоком реверансе.

– Прощайте… сир! – выдохнула она.

Когда она вышла, то пошла, глядя прямо перед собой, как сомнамбула, не заметив Рустана, озадаченно смотревшего на нее, даже не подумав укрыть плащом обнаженные плечи. Она была слишком оглушена горем, чтобы по-настоящему ощутить боль. Шок окутал ее покровом милосердия, постепенно уступавшим место подлинному страданию, острому и жестокому. Она совершенно не думала о том, что ей делать, что теперь произойдет… Нет, все стало ей абсолютно безразличным, все, кроме болезненного ожога, скрытого в глубине ее естества.

Она спускалась по лестнице, не отдавая себе в этом отчета, даже не обернувшись на зов чьего-то запыхавшегося голоса. Только когда Дюрок взял ее плащ, чтобы накинуть ей на плечи, она заметила его присутствие.

– Куда вы так спешите, мадемуазель? Не собираетесь же вы, я думаю, ехать одна глубокой ночью?

– Я?.. О, не знаю! Это не имеет значения.

– Как это «не имеет значения»?

– Я хочу сказать… Я могу спокойно вернуться пешком. Не беспокойтесь!

– Не говорите глупости! Вы даже не знаете дорогу. Вы заблудитесь. Постойте, возьмите это!

Он насильно всунул ей между пальцами платок, но она им не воспользовалась. И только когда главный церемониймейстер осторожно осушил ей щеки, она поняла, что плачет. Он заботливо помог ей сесть в карету, укрыл ноги меховой полостью и, после того как дал какие-то распоряжения кучеру, сел рядом с молодой женщиной.

Карета тронулась, но Марианна не шелохнулась. Она съежилась среди подушек, как раненое животное, ищущее только тишины и темноты. Глаза ее смотрели, не видя, как проплывает за окошком кареты ночной Париж. Дюрок долго наблюдал за своей спутницей. Заметив, что слезы снова начали медленно катиться по ее щекам и она не пытается их удержать, он сделал неловкую попытку утешить ее.

– Вам не стоит так отчаиваться, – прошептал он. – Император часто бывает строгим, но он не злой… Надо понять, что представляет собой Империя, которая раскинулась от Уэсана до Немана и от Дании до Гибралтара и держится на плечах одного-единственного человека.

Слова доходили до Марианны как сквозь туман. Для нее в понятии «гигантская империя» заключался только один смысл: она сотворила из своего хозяина спесивое чудовище и безжалостного самодержца. Тем временем Дюрок, возможно, ободренный глубоким вздохом Марианны, продолжал:

– Видите ли, пятую годовщину Коронации праздновали два месяца тому, а спустя пятнадцать дней Император развелся, чтобы укрепить эту корону, которая кажется ему еще недолговечной. Он пребывает в постоянном беспокойстве, потому что один, силой своей воли и гения, удерживает в единении неправдоподобную мозаику из народов. Его братья и сестры, поставленные им правителями, – бездарности, думающие только о своих собственных интересах и пренебрегающие интересами Империи. Подумайте о числе побед, потребовавшихся, чтобы скрепить все это, после того как итальянские походы сделали его Императором французов! Солнце Аустерлица взошло всего четыре года назад, а с тех пор, не считая битв в Испании, шесть грандиозных сражений: Йена, Ауэрштэд, Эйлау, Фридланд, Эсслинг, где он потерял маршала Ланна, своего лучшего друга, Ваграм, наконец, где он победил человека, на дочери которого теперь женится, потому что для сохранения Империи необходим наследник… даже если ради этого пришлось поступиться своим сердцем, ибо он любил жену. Император одинок против всех, между кокетничаньем одержимого странными идеями царя и ненавистью Англии, хватающей его, как злая собака, за ноги. Так что… прежде чем осуждать его, когда он пробудил в вас чувство возмущения, надо подумать обо всем этом! Он нуждается в понимании, а это не легко!

Он наконец умолк, может быть, устав от длинной тирады. Однако его защитительная речь, если она и нашла тропинку к сердцу Марианны, только отягчила ее печаль. Понять Наполеона? Но она только этого и хотела! И ему надо было позволить ей это. А он прогнал ее, вернув в безликую массу его подданных, из которой так недавно извлек.

Она взглянула на своего спутника, который, нагнувшись к ней, похоже, ожидал ответа, покачала печально головой и прошептала:

– Я хотела бы иметь право понять его, но он не желает этого!

Она снова забилась в угол, чтобы предаться своим грустным мыслям. Поскольку она упорно молчала, Дюрок вздохнул, поудобней устроился в своем углу и закрыл глаза. Должно быть, время остановилось. Оцепеневшая и неспособная здраво рассуждать, Марианна не обращала никакого внимания на дорогу. Тем не менее до ее сознания постепенно дошло, что они слишком долго находятся в пути. Нагнувшись к окошечку, она обнаружила, что карета едет по полю. Ночь была достаточно светлой, чтобы не вызвать у нее сомнения в этом. Повернувшись к Дюроку, Марианна спросила:

– Будьте добры, куда мы едем?

Внезапно разбуженный наперсник Наполеона вздрогнул и бросил на молодую женщину растерянный взгляд:

– Я… Что вы сказали?

– Я спросила, куда мы едем?

– Да, да, но… туда, куда я получил приказ вас отвезти!

Она поняла, что о разъяснении не могло быть и речи.

Он, возможно, и хотел сказать, но не смел. А вообще-то, это было совершенно безразлично Марианне. Очевидно, Наполеон решил убрать ее из Парижа, чтобы избавиться от нее навсегда. Ее, без сомнения, отвезут в какой-нибудь отдаленный замок, в тюрьму, где его легче будет забыть, чем в Париже. К тому же Император должен был решить, что женщина, удостоившаяся его внимания, не может быть заключена в обычную тюрьму. Но она не строила никаких иллюзий относительно своей участи, которая, впрочем, ее даже не интересовала. Позже, когда она немного оправится, она попытается взвесить свои возможности и желание продолжать борьбу.

Карета пересекла решетчатую ограду, попала, похоже, в парк и, проехав по мощеной аллее, остановилась наконец у ярко освещенного входа. Ошеломленная Марианна мельком увидела величественный перистиль с колоннами из розового мрамора, соединенными высокими витражами, великолепную планировку большого приземистого дворца, увенчанного мраморной балюстрадой, несколько комнат, пышно обставленных в лучшем стиле Империи, через которые ее провожал слуга в напудренном парике, с тяжелым канделябром в руке. Дюрок исчез еще в вестибюле, но она даже не заметила этого. Открылась дверь, за которой оказалась комната, обтянутая атласом цвета беж и фиолетовым бархатом. И… внезапно Марианна оказалась перед Наполеоном.

Сидя в кресле с ножками в виде львиных лап, он с насмешливой улыбкой смотрел на нее, явно забавляясь ее изумлением, тогда как она безуспешно пыталась собраться с мыслями. У нее появилось ощущение, что она сходит с ума. Только теперь она почувствовала, как смертельно устала: все тело ломило, ноги подкашивались. Даже не подумав о реверансе, она прислонилась к двери.

– Я хотела бы понять, – прошептала она только.

– Что? Как я смог оказаться здесь раньше тебя? Очень просто: Дюрок получил приказ подольше повозить тебя, прежде чем ехать в Трианон.

– Нет. Я хотела бы понять вас! Что вы от меня хотите в действительности?

Он поднялся, подошел к ней и хотел обнять, но она воспротивилась. На этот раз он был далек от того, чтобы рассердиться и только слегка улыбнулся.

– Испытание, Марианна, простое испытание! Я хотел знать, что ты за женщина в самом деле. Подумай, ведь я тебя едва знал. Ты упала мне с неба однажды вечером, как прекрасная звезда, но ты могла быть кем угодно: ловкой авантюристкой, куртизанкой, агентом принцев, преданной любовницей нашего дражайшего Талейрана… и ты должна признать, что последняя возможность была наиболее правдоподобной. Отсюда и испытание. Я должен был узнать, каков в действительности твой характер.

– Испытание, во время которого я могла умереть, – промолвила Марианна, еще слишком потрясенная, чтобы испытать облегчение.

Однако слова Дюрока мало-помалу пришли ей на память. Она поняла, что они нашли путь в ее сознании, и теперь она видит новыми глазами этого необыкновенного человека и в особенности его подлинное величие.

– Ты сердишься на меня, не так ли? Но это пройдет. Ты должна понять, что я имею право знать все о той, кого люблю.

– Значит вы… любите меня?

– Не сомневайся в этом ни на мгновение, – сказал он мягко. – Что касается меня… ты не представляешь, сколько женщин пытались послать с корыстными целями в мою постель. Все, кто меня окружает, пытаются подсунуть мне любовницу, чтобы иметь какую-нибудь выгоду. Даже члены моей семьи! Особенно члены моей семьи и особенно с тех пор, как я вынужден был развестись с Императрицей. Моя сестра Полина презентовала мне несколько недель назад одну из своих фрейлин, некую мадам де Мати, впрочем, очаровательную.

– И… она имела успех?

Он не мог удержаться от смеха, и, странное дело, именно его смех, молодой и задорный, развеял ревнивые подозрения Марианны лучше всяких слов.

– Да, – признался он, – вначале! Но я не знал тебя. Теперь все изменилось.

Он осторожно положил руки на плечи Марианне и привлек ее к себе. На этот раз она позволила это сделать, однако еще с некоторой напряженностью. Она изо всех сил стремилась постичь его, уловить стремительный ход его мыслей, восхищавший и пугавший ее. Она чувствовала, что ее любовь к нему не только не ослабела, но, наоборот, вышла из этого кошмара еще более сильной. Только он причинял ей такую боль!..

У нее было ощущение, словно она постепенно возвращается к жизни после тяжелой болезни. Она попыталась улыбнуться.

– Итак, – едва промолвила она, – я выдержала экзамен?

Он прижал ее к себе, сделав ей больно.

– Бесподобно! Ты заслужила быть корсиканкой! Хотя нет, ведь у тебя не рабская душа, гордая маленькая бывшая! Ты не двуличная, не корыстолюбивая, а только прямолинейна, искренна, честна. Если бы ты была такой, как я одно время опасался, ты капитулировала бы по всем пунктам, но ты не уступила ни на волосок! Между тем… ты не могла догадаться, как я прореагирую… именно ты, совершенно не знавшая меня! Я люблю тебя, Марианна, можешь быть уверена в этом и во всем остальном.

– Не только мой голос и тело?

– Дурочка!

Тогда наконец она сдалась. Наступила нервная разрядка. Вся дрожа, она плотно прижалась к нему, спрятав лицо в его плече, и зашлась в рыданиях, рыданиях наказанной и прощенной маленькой девочки, принесших ей облегчение. Наполеон терпеливо ждал, пока она успокоится, поглаживая ее поистине с братской нежностью. Он подвел ее к маленькому канапе и усадил, не отпуская от себя. Когда рыдания немного утихли, он стал шептать по-итальянски нежные слова, которые в первый раз произвели на нее такое впечатление. Мало-помалу его ласки и поцелуи успокоили ее. Наконец она освободилась от удерживавших ее рук и выпрямилась, вытирая глаза платком, которым наделил ее Дюрок.

– Простите меня! – пробормотала она. – Я такая недотепа.

– Может быть, если ты так думаешь. Но ты так прекрасна, что даже слезы не портят тебя.

Он подошел к маленькому сервированному к ужину столику и, достав из серебряного ведерка бутылку шампанского, наполнил два хрустальных фужера. Затем подал один Марианне.

– Теперь надо скрепить наше примирение. Мы снова начнем все сначала. Только на этот раз мы знаем, кто мы и почему любим друг друга. Пей, mio dolce amor, за наше счастье!

Они выпили, не спуская друг с друга глаз, затем Марианна со вздохом откинула голову на спинку канапе. Впервые она обратила внимание на то, что ее окружало: драгоценные обои, мебель из позолоченной бронзы или красного дерева, – все это убранство, великолепное и незнакомое. Как он сказал ей только что?.. Что это Трианон?

– А почему здесь? – спросила она. – К чему это путешествие, вся эта комедия?

– Тому есть особая причина. Я устроил себе небольшие каникулы… относительно, конечно. И остаюсь здесь на восемь дней, а ты будешь со мною.

– Восемь дней!

– Да, да. Тебе это кажется слишком долго? Успокойся, потом у тебя будет время на прослушивание у директора Оперы. Ты ангажирована авансом. Репетиции начнутся после твоего возвращения. Что касается твоего дома…

Он сделал паузу, и Марианна, не смея прервать ее, затаила дыхание. Что он скажет? Неужели повторится их недавний бессмысленный диспут? Он посмотрел на нее, затем, поцеловав кончики ее пальцев, спокойно закончил:

– Что касается твоего дома, Персье и Фонтен абсолютно не нуждаются в твоем присутствии, чтобы осуществлять работы. Будь спокойна, они получили приказ сделать все точно согласно твоим желаниям. Ты довольна?

Вместо ответа она подставила ему губы и, впервые осмелившись перейти на «ты», прошептала:

– Я люблю тебя!

– У тебя будет время повторить это, – заметил он между двумя поцелуями.

Поздно ночью треск обрушившегося в камине полена пробудил дремавшую Марианну. Приподнявшись на подушках, она отбросила назад мешавшую ей тяжелую массу волос и оперлась на локоть, чтобы посмотреть на спящего возлюбленного. Сон сразил его мгновенно, сразу после любви, и сейчас он раскинулся в постели в наготе греческого воина на поле битвы. В первый раз Марианну поразило совершенство его тела.

Вытянувшись так, он казался более высокого роста, чем был в действительности[8]. Под матовой, цвета слоновой кости кожей, придававшей ему вид старинной мраморной статуи, рельефно выступали крепкие мускулы. У Наполеона были широкие плечи, почти безволосая грудь, очень высокая, руки и ноги соответствовали самым строгим канонам, а кисти, которым он уделял больше всего внимания, не могли не вызвать восхищения. Марианна осторожно нагнулась к его плечу, чтобы вдохнуть легкий аромат одеколона и испанского жасмина, и нежно потерлась о него щекой, стараясь не нарушить сон.

Большое венецианское зеркало над камином вернуло ей изображение. Она увидела себя, розоватую в мягком свете свечей, полуприкрытую блестящими локонами волос, и нашла прекрасной. Это наполнило ее ощущением счастья, словно она стала такой этой ночью. Счастье казалось ей бездонным, как небо, она никогда не испытывала такого, и оно вселило в нее одновременно и радость, и смирение. В тишине этой комнаты, еще трепетной от их ласк, Марианна явила любимому человеку покорность более безоговорочную и более полную, чем он недавно требовал, покорность, в которой она отказала ему накануне.

– Я отдам тебе в любви все, что ты пожелаешь, – прошептала она едва слышно, – я буду любить тебя до последнего удара моего сердца, до последней капли крови, но я всегда буду говорить тебе правду! Ты можешь все требовать от меня, любовь моя, вплоть до страданий и самопожертвования, все… кроме лжи и подлости.

Огонь в камине угасал. В комнате становилось все прохладнее. Марианна поднялась, открыла ограждавшие кровать белые с золотом перила, босиком подбежала к камину и, помешав уголья, подбросила несколько поленьев. Затем стала ждать, когда пламя разгорится.

В зеркале отразился ее обнаженный торс, и она улыбнулась, подумав, что бы она сделала, если один из четырех[9] спавших согласно этикету в прихожей человек посмел открыть дверь. В соседней комнатушке дремал верный Констан, всегда готовый ответить на зов, а величественный Рустан преграждал вход своим могучим телом.

Слегка нагнувшись, Марианна внимательно рассматривала новую женщину, в которую она превратилась. Быть возлюбленной Императора – это что-то значило! Служители, офицеры, так же как и главный церемониймейстер, будут относиться к ней с величайшей почтительностью во время ее краткого пребывания здесь. Пребывания, которое, может быть, будет единственным, так как новая императрица…

Но она отгоняла скорбные мысли. Она достаточно пострадала ради этой ночи! И затем, на протяжении восьми дней он будет принадлежать ей одной. В каком-то роде… это она станет императрицей! И она намеревалась извлечь из этих блаженных восьми дней все возможное счастье до самой последней малости. Она уже сейчас не хотела терять ни секунды.

Вернувшись легкой походкой к кровати, она осторожно натянула покрывала, укрывая спящего властелина, затем с бесконечными предосторожностями скользнула к нему и прижалась всем телом, чтобы унять его теплом лихорадочную дрожь. Во сне он повернулся к ней и обнял одной рукой, бормоча непонятные слова. Со счастливым вздохом она умостилась у его груди и мгновенно уснула, удовлетворенная соглашением, заключенным с самой собой и со спящим владыкой Европы.

Глава V Такое короткое счастье

Большой Трианон, отделанный розовым мрамором и хрусталем, переливающийся всеми цветами радуги, как гигантский мыльный пузырь, спрятавшийся среди вековых деревьев; нереальный и великолепный, словно сказочный корабль, пришвартовавшийся на краю неба, укутался в последние ночные часы мягким снежным покрывалом. Для Марианны он был воплощением, больше, чем строгая роскошь Тюильри или очарование чуть легкомысленного Бютара, идеальной обители, прежде чем стать в дальнейшем символом утраченного рая.

Однако ей скоро пришлось узнать, каким странным образом Наполеон понимал то, что он назвал каникулами, ибо когда лучи холодного зимнего солнца озарили окна императорской спальни, выходившей на восток, как и другие помещения, занимаемые Императором во дворце, она заметила, что осталась одна в большой кровати, а Наполеона нигде не видно. В камине весело потрескивали дрова, кружева утреннего капота вспенились на спинке кресла, но никого не было.

Опасаясь появления Констана или другого слуги, Марианна поспешила снова надеть ночную рубашку, принадлежавшую сестре Императора, Полине Боргезе, которая часто жила в Малом Трианоне, совсем рядом, рубашку, впрочем, почти не потребовавшуюся накануне. Затем она набросила на себя капот, сунула ноги в розовые бархатные шлепанцы и, отбросив на спину тяжелую массу темных волос, с детской радостью подбежала к окну. В ее честь парк оделся в белоснежное великолепие, замкнувшее дворец в ларце безмолвия. Словно само небо захотело отделить Трианон от остального мира и задержать в золоченых решетках парка гигантскую машину Императора.

«Мне одной! – подумала она радостно. – Он будет принадлежать мне одной все восемь дней!»

Решив, что он, может быть, занят туалетом, она поспешила к ванной комнате. Как раз в этот момент оттуда вышел с привычной безмятежной улыбкой Констан и учтиво поклонился.

– Что желает мадемуазель?

– …Где Император? Он уже одевается?

Констан улыбнулся еще шире, вынул из жилетного кармана большие часы с эмалью и установил:

– Скоро девять часов, мадемуазель. Император работает уже больше часа.

– Работает? Но я думала…

– Что он здесь на отдыхе? Конечно, но мадемуазель еще не знает, как отдыхает Император. Попросту говоря, он работает немного меньше. Разве мадемуазель никогда не слышала от него любимое выражение: «Я рожден и создан для труда»?

– Нет, – в замешательстве сказала Марианна. – Но тогда чем должна заниматься я в это время?

– Завтрак будет сервирован в десять. У мадемуазель достаточно времени приготовиться. Наконец, Император имеет привычку оставлять некоторое время на то, что он называет «переменка». Тогда он обычно гуляет. Потом он снова запирается в своем кабинете до шести часов. После чего обед, и вечером бывают различные занятия.

– Боже мой! – промолвила пораженная Марианна. – Но это ужасно!

– Да, действительно, вынести это не легко. Но, может быть, ради мадемуазель Император внесет некоторые изменения в распорядок дня. Должен добавить, что обычно по вторникам и пятницам Его Величество председательствует в Государственном Совете, однако сегодня среда и мы, слава богу, в Трианоне!

– И выпал глубокий снег, а Париж далеко! – воскликнула Марианна с пылкостью, заставившей заблестеть глаза верного слуги. – Я надеюсь, что Государственный Совет потерпит до следующей пятницы.

– Будем надеяться! В любом случае пусть мадемуазель не волнуется. Император не допустит, чтобы она скучала во время пребывания здесь.

В самом деле, это было одновременно чудесно, мучительно, бессмысленно, душераздирающе и невероятно возбуждающе для существа, подобного Марианне, в которой бурлили все силы молодости. Для нее открывался Наполеон в его реальности, к тому же повседневная жизнь рядом с ним была достаточно необыкновенным приключением, даже когда протокол и этикет действовали в полную силу. Так, например, первая же трапеза вдвоем с ним стала для нее ошеломляющим откровением.

Она не совсем хорошо поняла, почему Констан, открывая перед нею дверь столовой, прошептал:

– Когда мадемуазель сядет за стол, пусть она не тратит время на созерцание Его Величества, особенно если она чувствует голод, в противном случае она рискует встать из-за стола, так ничего и не проглотив.

Но, когда они уселись друг против друга за большой стол красного дерева, сервированный синим севрским фарфором, граненым хрусталем и вермелем, и Наполеон с такой яростью, словно дело шло об английском редуте, атаковал еду, Марианна буквально оцепенела. Сначала набросился на превосходный сыр бри и моментально съел большой ломоть его, затем на любимую им запеканку по-милански, перешел на миндальный крем и закончил крылышком цыпленка а-ля Маренко. Все это, плюс два бокала шамбертена, заняло около десяти минут, причем сопровождалось летевшими во все стороны брызгами и объедками, что неизбежно при таком темпе. Но едва Марианна, которая была вне себя от ужаса, увидев, как он схватил цыпленка руками, полагая, что при французском Дворе принято, как в Китае, есть плотные кушанья в конце, на всякий случай попробовала миндальный крем, как Наполеон вытер губы, бросил салфетку на стол и воскликнул:

– Как? Ты еще не кончила? Какая же ты копуша! Ну-ка пойдем быстрей, сейчас подадут кофе.

Хотя у Марианны и подвело животик, она вынуждена была последовать за ним, в то время как Дюма, метрдотель, – привыкший за долгое время к императорской гастрономической акробатике, – постарался спрятать улыбку. Кофе, очень крепкий и горячий, огненным шаром прокатился по горлу Марианны, но этот героический поступок стоил сияющей улыбки Наполеона.

– Браво! Я тоже люблю очень горячий кофе! – сказал он, взяв за руку молодую женщину. – Теперь поищи пальто и выйдем. Нельзя не воспользоваться такой чудесной погодой.

В своей комнате она нашла Констана, который с невозмутимым видом подал ей подбитое белкой пальто, шапочку и муфту из такого же меха, заимствованные из гардероба княгини Боргезе, а также сапожки для снега. Помогая молодой женщине надеть душегрейку, Констан прошептал:

– Я же предупреждал мадемуазель. Но не переживайте. Когда Император вернется в рабочий кабинет, я подам вам сюда что-нибудь солидное, потому что за обедом будет то же, что и за завтраком, и мадемуазель вполне может умереть от голода.

– И это всегда так? – вздохнула Марианна, с невольным восхищением представив себе грациозную Жозефину, которая долгие годы вынуждена была терпеть подобную жизнь.

Затем, спрятав руки в муфту, она добавила, изменив тон:

– Кстати, Констан, что скажет сестра Императора, если узнает, что я ношу ее одежду?

– Да ничего. Ее светлость это ничуть не беспокоит. У нее столько платьев, пальто и всякой другой одежды, что она толком и не знает, что именно ей принадлежит. Император не без оснований прозвал ее Богоматерь Безделушек. Так что можете судить сами! А теперь поторопитесь. Император не любит ждать.

«Решительно, – подумала Марианна, спеша к Наполеону, – верный слуга – это благословение небес!» Она по достоинству оценила сдержанную дружескую помощь, оказанную ей императорским слугой. Один Бог знает, в какие нелепые ситуации она могла бы попасть без него!

Наполеон ждал ее под перистилем в широком плаще с брандербурами, делавшими его почти квадратным, так нервно расхаживая по цветным плиткам, что Марианна спросила себя, не будет ли их прогулка похожа на несколько энергичных военных маневров. Но при ее появлении он остановился и взял ее под руку.

– Идем, – сказал он тихо, – ты увидишь, как это прекрасно.

Поддерживая друг друга, они медленно пошли по покрытому снегом громадному парку, заселенному неподвижными печальными фигурами статуй. Они прошли мимо замерзших прудов, где когда-то каталась на коньках королева и где теперь бронзовые морские божества и тритоны в одиночестве забытых вещей постепенно покрывались зеленью, такие же заброшенные, как амур в саду особняка д'Ассельна. По мере удаления от Трианона появилось ощущение, что они проникли в зачарованное царство, где само время остановилось.

Марианна и Наполеон долго шли молча, просто наслаждаясь счастьем быть вместе, но мало-помалу мрачная неподвижность парка, где все было создано во славу и великолепие самого блестящего из королей Франции, похоже, подействовала на Наполеона. Он остановился у большого замерзшего бассейна, в центре которого упряжка Аполлона словно делала бесплодные усилия вырваться из ледового плена. В конце длинной, обсаженной могучими деревьями аллеи вырисовывались благородные очертания величественного строения. Марианна невольно сжала руку своего спутника.

– Что это? – спросила она совсем тихо, инстинктивно догадываясь, что там было владение смерти.

– Версаль, – ответил он кратко.

Марианна затаила дыхание. Солнце, словно отказываясь озарять своими лучами опустелую обитель того, кто взял его своей эмблемой, исчезло. В серости зимнего дня гигантский заброшенный дворец спал, окутанный туманом, тогда как природа постепенно вторгалась, заливая безжалостной волной разрушения его чистые линии, зеленые террасы и запущенные сады. Так трагичен был этот призрак королевского достоинства, что, когда Марианна повернула голову к Императору, глаза ее были полны слез. Но его лицо в этот момент показалось высеченным из того же камня, что и статуи.

– Я не могу ничего сделать с ним! – пробормотал он, грустно глядя на грандиозный униженный дворец. – Если я только попытаюсь восстановить его, народ может восстать. Требуется время… Французы не поймут…

– Как жаль!.. Он так подошел бы вам.

Он благодарно улыбнулся и крепко прижал ее руку к себе.

– Я иногда мечтаю об этом! Но придет время, и я тоже построю дворец, достойный моего могущества. И, без сомнения, на холме Шайо. Чертежи уже готовы. А с этим вот связано слишком много воспоминаний… воспоминаний, еще вызывающих ненависть народа.

Марианна промолчала. Она не посмела сказать, что близящееся прибытие племянницы королевы-мученицы будет, может быть, для французского народа более ощутительным напоминанием о гибели нескольких сотен рабочих в Версале. Впрочем, и ее воспоминания тянулись сюда. Там, в дворцовой капелле, не видной отсюда, ее мать вступила в брак, когда Версаль казался незыблемым на века. Но она даже не попыталась попросить его пройти туда и взглянуть на эту капеллу. Она слишком боялась вновь ощутить ту боль, которая пронзила ей сердце, когда она вошла в свой разоренный дом. Она удовольствовалась тем, что прижалась к Наполеону и предложила вернуться.

В глубоком молчании, погруженные в свои мысли, они дошли до Трианона, откуда конные курьеры отправлялись в разные стороны с утренними письмами. Как раз была смена караула, и вокруг дворца царило оживление.

Но вместо того, чтобы, как предсказал Констан, вернуться в свой кабинет, Наполеон увлек Марианну в ее комнату и запер изнутри дверь. Без единого слова он овладел ею с таким отчаянным пылом, как еще никогда не делал раньше. Казалось, он хотел позаимствовать у юного тела своей подруги всю свежую силу и энергию, которые оно таило в себе, чтобы легче было бороться со вторгшимися тенями прошлого. А может быть, чтобы отвратить невысказанную тревогу, томившую его при мысли об этой неизвестной венке, в жилах которой было несколько капель той же крови, что и Короля-Солнца.

Затем, без всяких объяснений, после долгого поцелуя и краткого «До скорого…», он исчез, оставив ее одну на этом островке тишины посреди дворца, жужжащего, как улей, от военных команд, топота копыт и беготни слуг. Однако, когда несколько минут спустя вошел Констан, торжественно неся уставленный блюдами поднос, Марианна уже оделась, причесалась и даже застелила постель, боясь того, что мог бы подумать достойный слуга. Она была еще далека от проявления непринужденного бесстыдства императорской фаворитки.

Это ничуть не помешало ей живо расправиться со всем, что принес Констан. Свежий воздух и любовные усилия обострили ее и без того хороший аппетит. Закончив, она с признательностью посмотрела на слугу.

– Благодарю, – сказала она. – Это восхитительно, но теперь я вряд ли смогу проглотить за обедом хоть кусочек.

– Пусть мадемуазель не будет так уверена в этом. Обычно обед сервируют на шесть часов, но если Императору придет фантазия продолжить свою работу, его могут перенести на три-четыре часа позже.

– Но тогда он будет несъедобным.

– Ничуть. Повара должны держать готовым, по меньшей мере, жареного цыпленка. Для этого они каждые четверть часа насаживают на вертел одного, чтобы всегда иметь готового, когда Император сядет за стол.

– И много приходится жарить таким образом?

– Однажды вечером мы достигли двадцати трех, мадемуазель, – сказал он гордо. – Таким образом, в любое время мы готовы. Я добавлю, что почти все сановники, которые имеют честь быть приглашенными к императорскому столу, заранее принимают некоторые предосторожности. Пройдет десять минут, и им уже больше нечего будет поесть. Тем более что Маленький Капрал, то есть Император, говорит без остановки, но не пропускает ни одного глотка.

Внезапно Марианна рассмеялась. Как это интересно, узнать о причудах и маленьких странностях Наполеона! Конечно, это удивило ее, но скорей позабавило, чем шокировало, так как она слишком любила его!

– О, это не имеет никакого значения, Констан, – сказала она. – О еде не думаешь, когда находишься с Императором. Это настолько восхитительно!

Широкое лицо камердинера вдруг стало серьезным. Он покачал головой.

– Мадемуазель говорит это, потому что она действительно любит Императора. Но не все думают так, как она.

– Неужели существуют люди, которые не любят его? Правда, я не могу этого понять.

– А как может быть иначе? Он так велик, так могуществен, настолько выше простых смертных! Но он родился не на ступенях трона. И есть люди, сто раз предпочитающие видеть под короной скорее какого-нибудь тупого королевского отпрыска, чем гения, который пугает их и подчеркивает их собственное ничтожество. Никогда не бывает приятно чувствовать себя ниже кого-то. Некоторые отвечают на это завистью, злобой, честолюбием. Он ни на кого не может рассчитывать: его маршалы завидуют ему и в большинстве своем думают, что были бы лучшими правителями, чем он, семья осаждает его постояными упреками, его друзья, или те, кто называет себя так, только и думают о том, как бы извлечь возможную пользу из его доброты… И только солдаты с их чистыми сердцами обожают его… Да еще несчастная очаровательная Императрица, которая ухаживает за ним, как за ребенком, но ребенка так и не смогла ему подарить.

Констан теперь говорил, больше не глядя на Марианну. Она поняла, что это, может быть, впервые за долгое время он дал выход своим чувствам. И он это сделал, потому что ощутил в Марианне настоящую любовь к почитаемому хозяину. Совсем тихо, почти шепотом, она промолвила:

– Я знаю все. Дюрок уже говорил мне об этом, и я познакомилась и беседовала с Императрицей. Но что вы думаете о той, что приедет?

Похоже было, что порыв откровенности прошел и Констан вернулся к действительности. Он покачал головой, взял поднос и сделал несколько шагов к выходу, словно боялся ответить, но перед дверью он обернулся к Марианне и печально улыбнулся:

– Что я думаю, мадемуазель? Кроме почтения, которое я должен к ней испытывать, то же самое, что болтают об этом служаки его Старой Гвардии, сидя у походного костра: «Тондю не должен был отказываться от своей старухи! Она принесла ему счастье… и нам тоже!» Они его так называют: «стригунок», а также Маленький Генерал. И Император в ответе перед ними за ту, кого они нарекли Фиалкой. Я уже говорил вам, что они обожают его. И они редко ошибаются, эти старые плуты, с кожей, продубленной в сотнях сражений! Боюсь, что и на этот раз они правы! Императрица с Дуная – это не то, что требуется.

Этой ночью, когда Марианна, чувствуя во всем теле блаженную усталость, начала засыпать, она с удивлением увидела Наполеона, вскочившего нагишом с постели так стремительно, словно его обожгло. Он проворно натянул халат, шелковый колпак, нашел шлепанцы и, схватив канделябр, направился большими шагами к кабинету. Она приподнялась на подушках и спросила, как заправская супруга:

– Ты куда?

– Работать! Спи!

– Снова работать! А который же час?

– Половина второго. Спи, говорю тебе.

– Только с тобой! Иди сюда.

Она протянула к нему руки, уверенная во власти своей красоты над его ненасытной чувствительностью. Но он нахмурил брови и сделал движение к выходу. Однако передумал, поставил канделябр и вернулся к кровати. Но вместо того, чтобы поцеловать подставленные полуоткрытые губы, он сильно потянул ее за ухо.

– Я уже говорил тебе, что ты умопомрачительная сирена, mio dolce amor, но не злоупотребляй этим! Мне надо написать важные депеши для графа Нарбона, которого я отправляю в Мюнхен послом к королю Баварии. Кроме того, какие-то бродяги распространили фальшивые деньги среди солдат одного из моих ирландских полков, расквартированного в Лиможе, и я забыл этим заняться.

– Политика, всегда политика! – пожаловалась Марианна со слезами на глазах, настолько он ее огорчил. – Ты так редко бываешь со мною и такое короткое время! Ты же обещал мне восемь дней.

– И ты их имеешь. Если бы ты была Императрицей, ты находилась бы со мною только несколько минут в день… или того меньше. Я образовал пустоту вокруг нас, чтобы любить тебя в свое удовольствие. Не говори больше об этом.

– Я хотела бы помочь тебе. Я хочу сказать – быть тебе полезной в чем-нибудь. Ведь я для тебя только инструмент наслаждения, своего рода одалиска при нетерпеливом султане!

Он перестал улыбаться. Взяв в обе руки голову Марианны, он осторожно заставил ее опуститься на подушку, затем нагнулся к ней так близко, что видел только ее расширившиеся глаза, вокруг которых любовь оставила синие следы.

– Ты в самом деле так думаешь?

– От всего сердца. Разве ты не знаешь, что я принадлежу тебе и телом и душой?

Он страстно обнял ее и быстро зашептал:

– Однажды я напомню тебе эти слова! Когда я буду нуждаться в тебе, я скажу так же откровенно, как говорю сегодня, что люблю тебя! Но в данный момент мне нужны: твоя любовь, твое присутствие, твой восхитительный голос… и, наконец, тело, которым я никогда не смогу пресытиться! Спи теперь, но не очень крепко. Я скоро вернусь и разбужу тебя.

Впоследствии Марианна станет часто вспоминать эти дни в Трианоне, прерываемые ошеломляющими трапезами в выходящей на обнаженный зимой лес очаровательной столовой, долгими прогулками пешком и на лошадях, позволявшими установить, что Наполеон держится в седле хуже ее, задушевными беседами у камина и ненасытными желаниями любви, которые бросали их в объятия друг друга в самое непредвиденное время, оставляя затем обессиленными и трепещущими, словно потерпевших кораблекрушение, выброшенных волнами на берег.

В те часы, когда Наполеон отдавался своему изнуряющему тяжелому труду, Марианна тоже не сидела без дела. Уже на второй день Император увлек ее в музыкальный салон и напомнил ей, что она скоро предстанет перед парижской публикой. И она с новым пылом погрузилась в работу. Может быть, потому, что она чувствовала его здесь, совсем рядом, и иногда он неслышно появлялся, чтобы послушать ее несколько минут.

Безусловно, ей пришлось заниматься самой, но она открыла в своем возлюбленном искушенного знатока сокровеннейших тайн музыки. Этот удивительно разносторонний человек мог бы стать таким же известным маэстро, как Госсек, или знаменитым писателем, или необыкновенным актером. По мере того как шло время, восхищение, которое он внушал своей юной подруге, росло и делалось все более пылким. Ей безумно хотелось стать когда-нибудь достойной его, проникнуть в недоступные, загадочные сферы, где он царил над всем.

Чувствуя, возможно, сколько эта обворожительная Марианна ему дала, мало-помалу Наполеон все больше проникался доверием к ней. Он обсуждал с нею некоторые проблемы, может быть, и второстепенные, но это дало ей возможность прикоснуться к сложности и необъятности его дела.

Каждое утро она могла видеть Фуше собственной персоной, Фуше, ее бывшего мучителя, ставшего самым галантным и дружелюбным из ее поклонников. Ежедневно он доставлял Императору подробный рапорт о всех событиях, происшедших в огромной Империи. Будь то в Бордо или Анвере, Испании или Италии, самых глухих местечках Польши или Палатина, созданная герцогом Отрантским фантастическая полицейская машина, словно гигантская гидра, следила за всем недремлющим оком. Если какой-то гренадер был убит на дуэли, пленный англичанин бежал из тюрьмы Оксона, американский корабль прибыл в Марлэ с депешами или колониальными товарами, вышла в свет новая книга или бродяга покончил жизнь самоубийством, Наполеон узнавал об этом на следующий день.

Среди прочего Марианна узнала также, что шевалье де Брюслар все еще не пойман, что барону де Сен Юбер удалось добраться до острова Хеди, откуда он отплыл на английской шхуне, но, откровенно говоря, это ее уже особенно не интересовало. Единственную тему, на которую она хотела бы говорить, никто не решался затрагивать: будущая императрица. Все, что касалось эрц-герцогини, было под покровом молчания. Однако, по мере того как шло время, ее зловещая тень все ниже опускалась над счастьем Марианны. Дни становились словно короче и пробегали так стремительно! Но всякий раз, когда она пыталась перевести ручеек разговора в болезненно интересующее ее русло, Наполеон уклонялся с приводившей ее в отчаяние ловкостью. Она понимала, что он не хочет говорить о своей будущей супруге, и боялась увидеть в этом молчании интерес, который он не хотел показать. А часы убегали, упоительные часы, и невозможно было удержать их стремительный бег.

Но вот на пятый день Трианон преподнес Марианне малоприятный сюрприз, из-за которого конец ее пребывания в нем едва не был испорчен. Прогулка в тот день была непродолжительной. Марианна и Император собирались дойти до деревушки, где некогда Мария-Антуанетта забавлялась сельским хозяйством, но неожиданный сильный снегопад вынудил их повернуть назад с полдороги. За несколько минут густые плотные хлопья укрыли землю так, что ноги погружались в снег по щиколотку.

– Нет ничего опаснее для голоса, чем замерзшие ноги, – заявил Наполеон. – Ты посетишь деревушку королевы в другой раз. Но взамен, – добавил он с лукавым огоньком в голубых глазах, – я обещаю тебе завтра устроить чудесную баталию в снежки!

– В снежки?

– Только не говори, что ты никогда не увлекалась этим приятным занятием. Разве в Англии больше не бывает снега?

– Конечно, снег идет там! – ответила Марианна, смеясь. – Но если игра в снежки – подходящее времяпрепровождение для простого смертного, Императору…

– Я не всегда был Императором, carissima mia, и снежки стали моими первыми боеприпасами. Я расходовал их в невероятном количестве, когда учился в Бриенне. Ты увидишь, какой я меткий стрелок!

Он обнял за талию отставшую Марианну и увлек ее к розовому дворцу, где уже приветливо зажглись огни. Но поскольку предназначенное для «переменки» время еще не вышло, они нашли убежище в музыкальном салоне. Констан подал чай по-английски с гренками и вареньем, которыми они наслаждались, «как добропорядочные старые супруги», – подчеркнул Наполеон, после чего он попросил Марианну сесть за большую позолоченную арфу и сыграть что-нибудь.

Наполеон обожал музыку. Она была для него отдыхом и успокоением, и он любил, погружаясь в размышления, слушать ее звуки, питавшие его вдохновение. К тому же облик Марианны, сидящей за изящным инструментом, по которому порхали ее тонкие руки, казался ему каким-то волшебством. Сегодня, в муаровом платье того же цвета, что и ее глаза, игравшем отблесками при каждом движении ее стройного тела, с высоко поднятыми черными локонами, с грушевидными жемчужинами в ушах и большим кабошоном, окаймленным молочно-белыми жемчужинами на золотой цепочке, выделявшимися на округлостях груди, в ней было нечто неотразимое. И она прекрасно сознавала это, ибо, наигрывая незатейливую пьеску Керубини, она могла видеть, как является в глазах ее возлюбленного знакомое ей выражение. Сейчас, когда прозвучат последние ноты, он встанет и, не говоря ни слова, протянет к ней руки, чтобы увлечь в свою комнату. Сейчас… да, она снова познает те минуты ослепляющего счастья, которыми он умел так щедро одарять ее. А пока она уже млела в сладостном ожидании.

К несчастью для Марианны, она не смогла насладиться до конца. Она еще не кончила играть, как раздался робкий стук и дверь отворилась, пропуская щуплую фигурку пунцового от смущения пажа.

– Что случилось? – сухо бросил Наполеон. – Неужели нельзя ни на минуту оставить меня в покое? По-моему, я запретил входить в эту комнату?

– Я… я знаю, сир, – объяснил несчастный мальчик, которому для этого поступка потребовалось больше смелости, чем для штурма вражеского бастиона, – но прибыл курьер из Мадрида! Срочный курьер!

– Как и все курьеры из Мадрида! – ядовито заметил Наполеон. – Хорошо, пусть войдет!

Марианна, переставшая играть при первых же словах, быстро поднялась, готовая уйти, но Наполеон жестом дал ей знак остаться. Она повиновалась, догадываясь, что он раздражен этим неожиданным беспокойством, что ему так уютно было сидеть в своем углу у огня и он ничуть не собирается менять его на сквозняки большой галереи, ведущей в его кабинет.

Паж исчез с многозначительной быстротой, но тут же вернулся и придержал дверь открытой, чтобы пропустить солдата, настолько покрытого пылью и грязью, что невозможно было разобрать цвет его мундира. Сдвинув каблуки, с кивером под рукой, он замер посреди салона, вскинув голову. Пробивающаяся рыжеватая бородка окаймляла лицо, которое пораженная Марианна узнала с первого взгляда, еще до того, как он отчеканил по-уставному, глядя перед собой на обтянутую серым с золотом стену:

– Старший унтер-офицер Ледрю, чрезвычайный курьер его сиятельства монсеньора герцога Далмации, к Его Величеству Императору и Королю. К услугам Его Величества!

Это был действительно он, человек, сделавший ее женщиной, кому она обязана своим первым, таким невероятным любовным опытом. Несмотря на изможденное лицо, два прошедших месяца почти не изменили его, однако Марианну не покидало ощущение, что перед ней совсем другой человек. Каким образом за такое короткое время моряк Сюркуфа смог превратиться в подобного солдата с окаменевшим лицом, в облаченного доверием герцога гонца… С изумлением она заметила на его зеленом мундире совсем новый Крест Почетного Легиона, но с тех пор, как она попала во Францию, Марианна свыклась со своего рода волшебством, окружавшим Наполеона. То, что казалось бессмысленным, абсурдным или просто странным другим, было обычным для этой удивительной страны и исполина, стоявшего во главе ее. В ничтожно короткий срок оборванец моряк, только что бежавший из английской тюрьмы, преобразился в героя войны, скачущего, как кентавр, из одного конца Европы в другой.

В то время как Наполеон, заложив руки за спину, прохаживался и, не говоря ни слова, внимательно рассматривал мертвенно-бледного новоприбывшего, в котором гордость и почтение боролись с усталостью, заставляя оставаться неподвижным, Марианна невольно спросила себя, что произойдет, когда взгляд Ледрю упадет на нее. Она достаточно знала вспыльчивый характер бретонца, чтобы опасаться этого. Кто может знать, как он прореагирует, узнав ее? Не лучше ли будет уйти украдкой, предпочтя встретить позже недовольство Наполеона, недовольство, против которого она чувствовала себя достаточно вооруженной.

Она тихо встала, чтобы направиться к боковой двери. Как раз в этот момент Император остановился перед Ледрю и пальцем приподнял сверкавший на его груди крест.

– Судя по этому – ты храбрец. Где ты получил его?

Румянец гордости вспыхнул на изможденном лице солдата.

– Под Сьюдад-Родриго, сир! Из рук маршала Нея!

– И за что?

– За… за пустяки, сир!

Необычно радостная улыбка осветила лицо Императора. Подняв руку, он потрепал за ухо юношу, глаза которого тотчас наполнились слезами.

– Я люблю такие пустяки, – сказал он, – и я люблю скромность!.. Твое донесение, друг мой!

Невольно очарованная этой картиной, Марианна осталась на месте. Собственно, зачем бежать? Император не знает ничего о том, что с нею произошло. Даже если бы Ледрю посмел выступить против нее, он не сможет ничего доказать. И затем, непреодолимое любопытство толкало ее приглядеться получше к этому юноше, вызвавшему недавно в ней такой страх, но в чувствах к которому она не могла толком разобраться. Так же тихо она опустилась на свое место за арфой.

Дрожащей рукой Ледрю вытащил из-под мундира большой запечатанный пакет. Его румянец сменился бледностью, и у Марианны появилось ощущение, что он готов потерять сознание. Страдальческая гримаса на его лице в момент, когда он протянул письмо, подтвердила ее предположение. Она решилась заговорить, находя удовольствие пойти навстречу опасности.

– Сир, – сказала она спокойно, – этот человек едва держится на ногах. Ручаюсь, что он ранен.

При звуках ее голоса Ледрю повернул к ней голову. Ей доставило удовольствие видеть, как расширились глаза бывшего моряка.

– Похоже, что так… – начал Наполеон. – Разве ты…

Шум падающего тела оборвал его слова. Ледрю держался на ногах только невероятным усилием воли. Но внезапное появление Марианны подкосило его, и курьер из Мадрида потерял сознание буквально у ног Наполеона.

– Ну вот, теперь мои драгуны лишаются чувств, словно девушки!..

Но сам он уже опустился на колени и поспешил расстегнуть мундир, высокий тесный воротник которого затруднял дыхание. На сорочке, на высоте плеча, расплывалось кровавое пятно…

– Ты права, – сказал он Марианне, – этот человек ранен. Помоги мне.

Она взяла со столика хрустальный графин и полила водой свой носовой платок. Затем, в свою очередь опустившись на ковер, начала смачивать виски Ледрю, но это не принесло заметного результата.

– Надо какое-нибудь укрепляющее лекарство, – сказала она, – а также врача. Здесь найдется немного бренди?

– У нас «бренди» называется коньяк! – проворчал Наполеон. – Что касается врача…

Он подбежал к камину и дернул за шнур звонка. Появился испуганный паж и замер, увидев, что человек, которого он привел, лежит навзничь на ковре.

– Немедленно врача, – приказал Наполеон, – носилки и двух слуг, чтобы отнести его в людскую!

– Вынести потерявшего сознание раненого на такой холод? – запротестовала Марианна. – Ваше Величество не подумали об этом?

– Возможно, ты права, но, знаешь, у моих солдат кожа дубленая. Ну, все равно! Пусть ему приготовят комнату здесь. Как, вы еще тут? Бегите же, несчастный!

Беспамятство Ледрю было глубоким. Очевидно, он дошел до последней черты истощения. Он оставался без сознания и когда пришел придворный врач и слуги, чтобы перенести его в постель.

Пока медик производил поверхностный осмотр, Марианна наблюдала, как Наполеон разорвал конверт и торопливо пробежал письмо. Она с беспокойством отметила, как он нахмурил брови и сжал челюсти. Должно быть, новости были плохими… Действительно, кончив читать, Император нервно скомкал плотную бумагу.

– Бездарности! – пробормотал он сквозь зубы. – Одни бездарности! Неужели не найдется ни одного в моей семье, кто смог бы если не придумать дельный проект, то хотя бы точно осуществлять мои?

Марианна промолчала. Она поняла, что эти слова адресовались не ей. В эту минуту Наполеон забыл о ней, озабоченный новой проблемой, поставленной этим письмом. Он говорил сам с собой, и если бы она рискнула ответить, то непременно услышала бы грубый окрик. Тем временем врач поднялся.

– Можно перенести раненого в постель, сир, – сказал он. – Я окажу ему самый лучший уход.

– Хорошо! Но постарайтесь, чтобы он поскорее был в состоянии говорить и слышать. У меня есть к нему некоторые вопросы…

В то время как слуги под руководством врача осторожно укладывали Ледрю на носилки, Марианна подошла к Императору, который с письмом в руке, вероятнее всего, собирался идти в свой кабинет.

– Сир, – спросила она, – не разрешите ли вы мне сейчас пойти узнать новости об этом раненом?

– Ты боишься, что за ним будут плохо ухаживать? – сказал Наполеон полусердито-полушутливо. – Уверяю тебя, что моя медицинская служба действует безукоризненно…

– Дело не в этом. Меня беспокоит его состояние… потому что я знакома с ним.

– И с ним? Вот это да! Ты, видно, вроде Талейрана, который близко знаком со всей Европой? Может быть, ты скажешь мне, где познакомилась с этим мальчиком, только что прискакавшим из Испании, тогда как ты прибыла из Англии?

– Именно там: в Англии. Я познакомилась с ним в Плимутском заливе, бурной ночью на борту судна Никола Малерусса: он убежал с понтонов. Это был один из моряков Сюркуфа, и мы вместе попали в плен к береговым пиратам.

Наполеон поморщился. Видимо, в этой истории ему не все было ясно.

– Я вижу, – сыронизировал он, – вы старые товарищи по оружию! Но что я хотел бы знать, это как он оказался среди драгун, твой друг? На море бои идут непрестанно, и Сюркуф более чем когда-либо нуждается в людях. Добавлю также, что все моряки обожают его и предпочтут потерять руку, чем покинуть его. Тогда почему этот оказался на земле? У него морская болезнь?

Марианна уже пожалела, что заговорила. Язвительный тон Наполеона не предвещал ничего хорошего, и, кроме того, у нее появилось ощущение, что он совершенно не верит ей. Но теперь уже слишком поздно отступать. Надо идти до конца.

– Он обожал Сюркуфа, действительно, но он гораздо больше любил Императора, – начала она осторожно, спрашивая себя, может ли она рассказать, не поднимая бури, об эпизоде в «Золотом Компасе» и особенно об унизительном происшествии в риге…

Откровенно говоря, она не предполагала, что он обрушит на нее град вопросов, и, пытаясь придумать продолжение своему рассказу, умолкла, ожидая сухое: «Это недостаточное объяснение», или что-либо в этом роде. Однако, к ее величайшему удивлению, угрожающие складки на императорском лбу разгладились, и на губах Наполеона расцвела снисходительная улыбка.

– Они все такие! – сказал он с удовольствием. – Ладно, душенька, иди к своему товарищу по бегству, я разрешаю. Юный Сен-Жеран – дежурный паж – проводит тебя. Но не забудь об ужине! До скорого свидания.

Через несколько мгновений он, к великому облегчению Марианны, исчез. Молодая женщина услышала его быстрые удаляющиеся шаги по галерее. Она не могла удержать вздох удовлетворения. Волнение еще не улеглось, и, чтобы лучше собраться с мыслями, она присела и стала обмахиваться номером «Монитора», лежавшим на столике. К тому же она вовсе не торопилась к Ледрю. Прежде она хотела хорошо обдумать, что сказать ему.

В сущности, ничего не обязывало ее к посещению этого юноши, с которым не связывались никакие приятные воспоминания. Если она не пойдет к нему, он, может быть, подумает, придя в себя, что стал жертвой заблуждения и ему привиделось ее внезапное появление… Но, вспомнив о его характере, она отбросила эту мысль. Хотя он был суеверным, как истый бретонец, Ледрю не мог особенно верить в галлюцинации. По меньшей мере, он спросит у врача, была ли женщина в зеленом возле Императора видением или реальностью. И кто может утверждать, что, узнав правду, он не решится на какое-нибудь безумство, чтобы вновь увидеть ее? Безумство, из-за которого Марианне придется давать гораздо более подробные объяснения, чем только что… Нет, она правильно сделала, попросив разрешения проведать раненого. Таким образом, у нее были все шансы поладить с ним и покончить с этим недоразумением, не посвящая в него Императора.

Приняв такое решение, Марианна накинула на плечи кашемировую шаль и пошла попросить Сен-Жерана проводить ее к ложу раненого.

Паж, убивавший время на галерее, разглядывал часовых, которые прохаживались по снегу, надвинув до бровей медвежьи шапки, услужливо встретил Марианну.

– Вы знаете, куда отнесли раненого курьера? – спросила его молодая женщина. – Император желает, чтобы я узнала, как его здоровье. Проводите меня к нему.

– Это большая честь для меня, мадам! Его положили в одной из маленьких комнат второго этажа.

Он был явно в восторге от этого поручения, и Марианна удержала улыбку, перехватив восхищенный взгляд, которым он ее окинул. Ему могло быть лет четырнадцать-пятнадцать, но в этом возрасте уже умеют ценить красоту, и Анри де Сен-Жеран моментально посвятил себя в ее рыцари. С большим достоинством он проводил ее по лестнице, открыл дверь одной из комнат и, посторонившись, чтобы дать ей пройти, учтиво спросил, не желает ли она, чтобы он подождал ее.

– Нет, благодарю. И пусть никто мне не мешает.

– К вашим услугам, мадам!

Повелительным жестом он позвал служанку, которая дежурила у постели, и вышел с нею, закрыв за собой дверь. Марианна осталась одна с раненым, не решаясь подойти к нему, возможно, смущенная царившей в комнате глубокой тишиной.

Ночь уже наступила, персидские занавески в экзотических цветах были задернуты. Только ночник, горевший на столике у изголовья рядом с севрской чашкой, и огонь в камине едва освещали комнату.

С того места, где стояла кровать, раненый не мог видеть входящего, и Марианна пошла на цыпочках, думая, что он спит. В этом не было ничего удивительного, учитывая долгую дорогу верхом, которую он одолел, будучи к тому же раненым, и успокаивающее, безусловно, полученное от врача. Но донесшиеся звуки вывели ее из заблуждения: она услышала частые всхлипывания, какие издает плачущий. Не колеблясь больше, она подошла к кровати и в свете ночника увидела, что моряк Сюркуфа и солдат Наполеона… плакал, как ребенок.

Однако, обнаружив перед собой Марианну, Жан Ледрю немедленно прекратил плач, а в его глазах вместо изумления вспыхнула ненависть.

– Чего вам надо? – грубо спросил он.

– Узнать, как вы себя чувствуете… и, может быть, узнать, как обстоят дела между нами. Не кажется ли вам, что пришла пора признаться, что вы были введены в заблуждение относительно меня… и что мы оба служили одному делу, только вы сознательно, а я – не отдавая себе в этом отчета?

Она говорила очень ласково. Прежде всего потому, что имела дело с раненым, человеком изнуренным, а также потому, что искренне хотела устранить печальное недоразумение, порожденное вероломной выдумкой Гвен, мстительной любовницы Морвана.

Но явная подозрительность, читаемая Марианной в глазах Жана, не исчезла. Даже ее мелодичный голос не подействовал на юношу, видевшего в ней только врага. Он горько усмехнулся.

– Одному делу? Когда знаешь, откуда вы взялись?

Марианна пожала плечами и плотнее укуталась в шаль.

– Когда вы наконец сможете понять? Или вы действительно настолько тупы, что не можете разобрать, где правда? Когда мы встретились, я бежала от английской полиции, а вы – с понтонов. Мы были в равных условиях. У меня не было ничего, кроме моей жизни, и я постаралась ее сохранить.

– И вам это, как мне кажется, удалось великолепно. Когда я спросил, кто та женщина в зеленом платье, которую я видел рядом с Императором, никто не смог назвать ваше имя… но мне сказали, что вы его последняя любовь, что здесь, во дворце, вы живете с ним… и если я плакал сейчас, то только от ярости и бессилия сделать что-нибудь, чтобы спасти его от вас!

Марианне уже приходилось слышать, что бретонцы отличаются особым упрямством, но она не могла и предположить, что до такой степени. С тяжелым вздохом она присела на кровать.

– Побеседуем, если хотите… если вы в состоянии.

– По меньшей мере, сейчас сознание я терять не собираюсь.

– Тогда постарайтесь не терять его подольше. Продолжим с того, на чем мы остановились: когда по вашему доносу меня бросили в тюрьму, вы были убеждены, если память мне не изменяет, что я английская шпионка, специально посланная, чтобы погубить корсара Робера Сюркуфа? Правда или нет?

– Правда, – с недовольной миной признал Ледрю.

– Итак, меня бросили в тюрьму, а вышла я оттуда при посредничестве того же самого Сюркуфа, который должным образом оценил ваше участие в этой истории.

– Он выгнал меня!.. – прорычал бретонец. – Выгнал, как злоумышленника, меня, одного из лучших его моряков, меня, любившего его больше всего на свете, за исключением Императора, конечно!

– И я понимаю, что вам несколько затруднительно простить мне это. А у меня сразу появилась возможность сделать с Сюркуфом все, что я захочу. Вы были изгнаны, я же могла совершенно спокойно приступить к выполнению своей, как вы считали, миссии?..

– Действительно!

– Теперь скажите, случилась ли какая-нибудь неприятность с человеком, которым вы так восхищаетесь? Я больше не видела барона Сюркуфа, но знаю, что в настоящее время он находится в Сен-Мало и, кроме моря, ему никакая другая опасность не угрожает… Что же, по-вашему, произошло? Я изменила хозяевам и отказалась от своей миссии? Или вы признаете наконец, что я была английской шпионкой только в вашем воображении?

– Ваше присутствие рядом с Императором – лучший ответ: по сравнению с ним Сюркуф – мелкая добыча! С вашей стороны было бы ошибкой преследовать второго, когда можно заполучить первого.

Она издала гневное восклицание, охваченная внезапным желанием разбить в кровь это упрямое лицо с окаменевшими чертами, но усилием воли ей удалось сдержаться и заговорить спокойно и отчетливо, словно ничего не произошло:

– И какую, по-вашему, роль я должна сыграть перед ним? Убедить его бросить Империю и подданных, чтобы последовать за мною в Англию и там заняться любовью, дав мне возможность выдать его британскому правительству и Его милостивому Величеству королю Людовику XVIII? Или темной ночью открыть двери замка перед шайкой заговорщиков? Если я, по меньшей мере, прячу под платьем кинжал, ожидая случая им воспользоваться…

По всей видимости, ирония была недоступна Жану Ледрю. Это был чистокровный бретонец, упрямый и совершенно лишенный фантазии. Он ответил злобно:

– Не знаю. Но я считаю вас способной и на то, и на другое…

– …просто потому, что я не ответила взаимностью на ваше чувство, – спокойно закончила Марианна. – Видно, вам и в голову не могло прийти, что я тоже смогу полюбить Императора, причем так, как вы никогда не сможете, что я буду принадлежать ему не только телом, но и душой?

Ни слова в ответ. Жан Ледрю закрыл глаза, и Марианна могла бы поклясться, что из-под его ресниц выкатилась слеза.

– Но если, однако, так случилось? – настаивала кротко она. – Не считаете же вы, который служит ему с таким слепым доверием, что у него недостаточно привлекательности и обаяния, чтобы свести любую женщину с ума? Это и произошло со мною. Верьте мне или не верьте, Жан Ледрю, но я люблю Наполеона, как никто, кроме, может быть, Императрицы Жозефины, его не любил. Добавлю еще, что, если вы считаете меня на вершине счастья, вы заблуждаетесь, ибо мое теперешнее счастье отравлено. Проводимые здесь мною дни не сулят мне ничего в будущем, так как это будущее принадлежит той, что явится сюда, чтобы сочетаться с ним браком, неизвестной австриячке, которая украдет у меня, да и у вас тоже, часть его сердца! И вы не можете знать, как я страдаю от этого!

Словно ему бесконечно трудно говорить, Ледрю медленно цедил слова. Чувствовалось, что он застигнут врасплох.

– Вы любите его… до такой степени? – Затем, словно обращаясь к самому себе, он продолжал: – Конечно! Иначе быть не может! Даже если бы вы были последней из последних, вы не смогли бы избежать этого! Я знаю, что он околдовывает женщин почти так же, как подчиняет себе мужчин. Ни одной женщине до сих пор еще не удалось изменить ему. Почему вы должны были стать первой? Его нельзя не любить.

– Однако есть люди, в которых он вызывает отвращение и даже ненависть. Правда, это мужчины…

Марианна замолчала, давая возможность бретонцу разобраться в своих мыслях. Тонкая женская интуиция подсказывала ей, что она продвинулась вперед, что предубеждение мало-помалу рассеивается. Выждав немного, она коснулась горячей от лихорадки руки бретонца.

– Раз мы любим… раз мы служим одному повелителю, возможно, мы станем друзьями, Жан Ледрю?

– Друзьями? Вы и я? – сказал он медленно, словно выдавливая слова. Затем с внезапным гневом он бросил: – Нет! Это невозможно!

– Но почему?

После небольшой заминки последовал взрыв:

– Потому что вы – это вы… и между нами остается то, чего я не могу забыть! Бог свидетель, однако, что я делал все возможное для этого! Когда я поступил на военную службу, я знал, что меня пошлют в Испанию, но я был счастлив уехать туда, потому что это было далеко и я надеялся больше не думать о вас в подобной стране. Но вы не оставили меня в покое… несмотря на все пройденные дороги и битвы, несмотря на солнце и снег, на кровь и все ужасы, что мне пришлось увидеть! Вы даже не можете представить себе, что такое обледенелая сьерра, где, кажется, отсутствует всякая жизнь, где страдают от холода и голода, но где, однако, за каждой скалой, в каждой расселине скрывается смерть… и какая смерть!

Видя перед глазами недавние ужасы, Жан Ледрю забыл о присутствии Марианны. Молодая женщина затаила дыхание, затем очень тихо, чтобы резко не прервать его трагичные переживания, спросила:

– Это было… так ужасно?

– Хуже некуда!.. Туземцы – настоящие дикари! Больше, чем дикари, ибо дикарей я видел, плавая по морям; у них никогда не было такого искаженного ненавистью облика и отвратительной жестокости. Но они… эти демоны с оливковым оттенком, подвергавшие наших бедняг бесконечным мучениям, прежде чем казнить их!.. Они хуже зверей! И горе мелким отрядам, одиночкам, отставшим! Гримасничающие бандиты, зачастую возглавляемые потрясающим распятием священником, отводят их в глухие места, где подвергают чудовищным пыткам. Даже раненым нет пощады, а мертвым покоя, ибо демоны оскверняют трупы самым гнусным образом. Мы часто встречали у дороги этих растерзанных несчастных: одних – полуобгоревших, других – четвертованных, третьих – прибитых гвоздями к деревьям или подвешенных за ноги с вырванными глазами и ногтями…

Повергнутая в ужас, Марианна закрыла лицо руками.

– Ради бога… замолчите! – закричала она. – Не говорите о таких вещах.

Ее крик заставил его вздрогнуть. Он повернул голову и посмотрел на нее с большим удивлением.

– Почему? В салонах как будто рассказывают, что мы варвары, что мы сжигаем деревни, расстреливаем испанских гверильясов… но как, если ты мужчина, можно удерживать свой гнев после подобных зрелищ? Единственное желание, это хоть немного отомстить им за подобные дела, заставить их расплатиться… вот и все. – Неожиданно изменив тон, он спокойно добавил: – Бывали моменты, когда я чувствовал, что схожу с ума в этом аду… Однако мне так и не удалось забыть вас. Я даже думаю, что… да, что я был согласен со всем ради вас.

– Да, словно это была цена, которую надлежало заплатить.

Он вдруг взглянул на Марианну, и в его голубых глазах было такое простодушие, что она невольно почувствовала волнение.

– Я хорошо знаю, что мы далеки друг от друга по рождению, что вы аристократка, но на службе Императора это не имеет особого значения, потому что имеются возможности сокращать подобные дистанции. Можно встретить детей трактирщика или кузнеца, завоевавших чины, награды, титулы и женившихся на герцогинях. Тогда, отправляясь туда, я сказал себе, что забуду вас… Но на самом деле я надеялся стать кем-нибудь… кто сможет обращаться к вам на равных. Но теперь крышка… Всему крышка! Не стану же я выступать против Императора! Я даже не имею права ревновать к нему…

Словно обиженный ребенок, он отвернулся в сторону и спрятал лицо в ладонях. Расстроенная Марианна могла теперь видеть только обтянутое полотном рубашки тощее плечо и растрепанные светлые волосы.

Некоторое время она размышляла. Наивное и горестное признание бедного юноши, который пытался возненавидеть ее и только еще сильней полюбил и ради этой любви перенес столько мучений, невольно заставило болезненно сжиматься ее сердце. Она вдруг ощутила непреодолимое желание раз и навсегда покончить со всеми их недоразумениями и вновь ощутить то теплое товарищество, возникшее между ними на борту барка Блэка Фиша, когда они оба были простыми беглецами. Это и в самом деле было открытием, какое значение имели для нее те часы и что этот неотесанный, странный и простодушный юноша был для нее более дорог, чем она могла думать.

Нагнувшись к нему, она услышала бормотание:

– Я не могу бороться против моего Императора, нет!.. Единственное, что я могу сделать, это вернуться туда, когда поправлюсь. И, надеюсь, на этот раз меня прихлопнут!

Тогда, со слезами на глазах, она положила руку на его жесткие волосы и нежно погладила их.

– Жан, – прошептала она, – прошу вас, не плачьте! Я не хочу быть для вас причиной такого горя! Я не хочу видеть вас несчастным.

– Да, – сказал он из-под ее руки, – но вы ничем не можете помочь! Это не ваша вина, что я помешался на вас… а вы любите Императора… Я сам виноват, что такой невезучий.

Внезапно он открыл лицо и устремил на Марианну взгляд мокрых от слез глаз.

– По крайней мере, это правда, что вы любите его? Это не очередная ложь?

– Это действительно правда, клянусь памятью моей матери, и также правда, что мы с вами почти одинаково несчастны, так что вы будете не правы, если позавидуете мне. Я боюсь, что скоро потеряю право любить его. Поэтому я хочу, чтобы отныне мы стали друзьями: вы и я.

Поднявшись на постели, Жан сел и, взяв за руки Марианну, заставил ее придвинуться к нему. Он грустно улыбнулся, и от его гнева не осталось и следа.

– Друзьями? Вы меня жалеете, не так ли?

– Нет. Это не жалость. Это другое чувство, более глубокое и более теплое. С тех пор как мы расстались, я встречала много людей, но никто не вызывал у меня желания добиться его дружбы. Вы – да!.. Я… я думаю, что привязалась к вам.

– Несмотря на… все, что произошло между нами?

Марианна не успела ответить. Резкий голос, исходивший, казалось, из-за занавесей, буквально оглушил ее:

– Я хотел бы знать, что же произошло между вами?

Увидев появившегося Наполеона, Жан Ледрю вскрикнул от ужаса, но, странное дело, Марианна не проявила ни малейшего волнения. Быстро встав, она поправила на груди шаль и скрестила руки.

– Сир, – отважно заявила она, – я уже по горькому опыту неоднократно убеждалась, что никогда не бывает хорошо, если перехватишь чей-нибудь разговор, ибо отдельные фразы искажают подлинный смысл.

– Черт возьми, мадам, – загремел Император, – вы обвиняете меня в подслушивании под дверью?

Она улыбнулась и сделала реверанс. Собственно, дело обстояло именно так, но надо было его успокоить, чтобы предотвратить взрыв, от которого мог пострадать раненый.

– Никоим образом, сир. Я только хотела дать понять, Ваше Величество, что, если Ваше Величество пожелает узнать более подробно о моих прошлых взаимоотношениях с Жаном Ледрю, я буду счастлива изложить все сама… немного позже. Было бы жестоко допрашивать человека, так преданного своему Императору, прошедшего через такие испытания. Я не могу поверить, что Император пришел сюда сам только ради этого.

– Конечно, нет! Просто мне надо задать этому человеку несколько вопросов…

Тон его был недовольный и не оставил сомнений в его намерении.

Марианна почтительно склонилась в глубоком реверансе, затем подарила улыбку Жану Ледрю, сопроводив ее дружеским «До скорого свидания», и покинула комнату.

Вернувшись к себе, она не имела много времени, чтобы приготовиться к защите от предстоящего нападения. На этот раз ей не избежать строгого допроса. Придется рассказать все, кроме, конечно, происшествия в риге, в котором никакая человеческая сила не заставит ее признаться. Не из страха за себя – сама она достаточно страдала от ревности, чтобы поддаться искушению честно сказать Наполеону, что Жан Ледрю был ее первым любовником. Но если она пробудит императорскую ревность, недовольство обрушится не только на нее, и бедный Ледрю ощутит на себе все последствия этого. Ничего, впрочем, не обязывало ее упоминать о чувствительном эпизоде, о котором ей так хотелось забыть. Достаточно будет… но уже вошел Император, и размышления Марианны были прерваны.

С подозрением поглядывая на нее, Наполеон стал нервно вышагивать по комнате, заложив руки за спину. Стараясь сохранить спокойствие, Марианна присела на кушетку у камина и стала ждать, разглаживая складки на платье. Главное – не проявить беспокойства! Не показать, что ее охватывает противный страх и то ощущение дурноты, которое всегда вызывал в ней его гнев!.. Вот он остановился и сейчас строго задаст первый вопрос.

У Марианны едва хватило времени собраться с мыслями, когда Наполеон повелительным тоном заявил:

– Я думаю, что теперь вы готовы объясниться?

Официальное «вы» кольнуло в сердце Марианну. На обращенном к ней мраморном лице не было и следа любви… как, впрочем, и гнева, что больше всего тревожило. Но ей все же удалось нежно улыбнуться.

– По-моему, я уже говорила Императору, при каких обстоятельствах я встретилась с Жаном Ледрю?

– Верно, но ваши сообщения не проливают свет на события более захватывающие, которые… имели место между вами. Так вот, именно это меня интересует.

– Право, это не стоит времени, потраченного на рассказ. Грустная история, история юноши, при обстоятельствах трагических и чрезвычайных полюбившего девушку, не ответившую ему взаимностью. С досады, без сомнения, он поверил клевете, представлявшей ту, кого он любил, непримиримым врагом его родины и всего, что было ему дорого. Озлобление его дошло до такой степени, что однажды вечером он донес на нее в полицию, как на агента принцев, пробравшуюся тайком эмигрантку… Вот более-менее все, что произошло между Жаном Ледрю и мною.

– Я не люблю более-менее! Что было еще?

– Ничего, если не считать того, что он сменил любовь на ненависть, потому что Сюркуф, человек, восхищавший его больше всех после вас, выгнал его из-за этого доноса. И тогда он вступил в армию, уехал в Испанию и… дальнейшее Ваше Величество знает.

Наполеон хохотнул и машинально продолжил свою прогулку, но уже в более спокойном темпе.

– История, в которую трудно поверить, если судить по тому, что я видел! Если бы я не вошел, клянусь, он обнял бы вас. Интересно, какую бы басню вы тогда сочинили для меня.

Оскорбленная пренебрежением, сопровождавшим слово «басня», Марианна побледнела и встала. В ее устремленном на Императора изумрудном взгляде загорелся безотчетный вызов.

– Ваше Величество недосмотрели! – бросила она заносчиво. – Это не Жан Ледрю хотел обнять меня, а я его!

Маска слоновой кости стала такой бледной, что Марианна ощутила злобную радость от сознания того, что и она может причинить ему боль. Она даже не обратила внимания на угрожающий жест, который он сделал, направляясь к ней. Императорский взгляд стал непереносимым, и, однако, Марианна не попятилась ни на пядь и не шелохнулась, когда Наполеон железными пальцами схватил ее за запястья.

– Рег Вассо! – прогремел он. – Ты смеешь?

– А почему нет? Вы хотели знать правду, сир, я вам ее говорю. Я действительно собралась обнять его, как обнимают нуждающихся в утешении, как мать свое дитя.

– Комедия!.. В чем ты могла его утешить?

– В ужасном горе. Горе человека, встретившего ту, кого он безнадежно любил, только для того, чтобы узнать, как она любит другого… и еще хуже: единственного человека, которого он не может возненавидеть, ибо тот является для него божеством! Осмелится утверждать Ваше Величество, что это не заслуживает некоторого утешения?

– Он делал тебе только зло, а ты испытываешь к нему только сочувствие?

– Он причинил мне зло, да… но я знаю, что сделал он это по недоразумению! Я не хочу помнить о зле, а только о наших совместных страданиях и особенно о том, что Жан Ледрю спас мне жизнь, даже больше, чем жизнь, когда я оказалась на берегу в руках полуголых грабителей.

Наступила тишина. Прямо перед собой Марианна видела раздраженное лицо Наполеона. Он с такой силой сжимал ее запястья, что у нее выступили слезы на глазах. Его учащенное дыхание доносило до нее легкий запах ириса.

– Поклянись мне, – прогремел он, – поклянись, что Ледрю не был твоим любовником!..

Вот и настала трудная минута, настолько трудная, что Марианна почувствовала слабость. Она не умела лгать, а сейчас необходимо солгать тому, кого она любила превыше всего. Если она откажется дать требуемую клятву, он безжалостно отвергнет ее. Через несколько минут она покинет Трианон, изгнанная, как наскучившая невольница, ибо она знала, что в нем не будет места для снисхождения… Он уже терял терпение и грубо встряхивал ее.

– Давай! Клянись!.. Клянись или убирайся!

Нет, с этим она не могла согласиться. Нельзя же требовать от нее, чтобы она сама вырвала свое сердце. Мысленно попросив прощения у Бога, она закрыла глаза и простонала:

– Клянусь! Никогда он не был моим любовником.

– Этого недостаточно. Поклянись той великой любовью, которую ты якобы ко мне питаешь!

Сильная боль в запястьях вырвала у нее стон.

– Помилосердствуйте! Вы делаете мне больно!

– Тем лучше! Я хочу знать правду…

– Клянусь, что между нами никогда ничего не было. Я клянусь в этом любовью к вам!

– Берегись! Если ты лжешь, наша любовь умрет…

– Я не лгу! – закричала она в смятении. – Я люблю только вас… и никогда не любила этого юношу… У меня к нему только сострадание… и немного привязанности.

Наконец-то ужасные пальцы разжались, освобождая их жертву.

– Это хорошо! – только и сказал Император, глубоко вздохнув. – Помни, что ты поклялась!

На суеверной Корсике клятвам придают огромное значение и боятся мщения судьбы клятвопреступникам. Но испытание оказалось слишком сильным для Марианны. Лишившись поддержки жестоких рук, она беспомощно опустилась на пол, сотрясаясь от конвульсивных рыданий. Она была совершенно разбита и от пережитого страха, и от стыда за ложную клятву. Но она должна была так поступить как ради Наполеона, так и из-за бедного Ледрю…

С минуту Император оставался неподвижным, словно в оцепенении, возможно, прислушиваясь, как успокаивается беспорядочное биение его собственного сердца. Рука, которой он провел по лбу, слегка дрожала. Но внезапно до его сознания, очевидно, дошли раздававшиеся в комнате отчаянные рыдания. Опустив глаза, он увидел молодую женщину, почти распростершуюся у его ног, плакавшую так безнадежно, так жалобно, что овладевший им демон ревности вынужден был уступить. Он живо нагнулся, обнял ее, приподнял голову и принялся покрывать поцелуями залитое слезами лицо.

– Прости меня… Я грубиян, но я не могу вынести даже мысли, что кто-то другой касался тебя!.. Не плачь больше, mio dolce amor!.. С этим покончено! Я верю тебе…

– Это правда? – промолвила она. – О! Мне надо верить… иначе я умру от горя! Я не смогу вынести…

Внезапно прозвучал его смех, такой юный, такой радостный, какой иногда следовал за приступами гнева.

– Ты имеешь право умереть только от любви. Пойдем… Надо загладить все это.

Он помог ей подняться, затем, крепко прижав к себе, тихонько увлек к кровати. Марианна почти бессознательно подчинилась. Он был, впрочем, прав: только в любви они вновь станут такими, какими были до прибытия курьера из Мадрида. Глубоко вздохнув, она закрыла глаза, когда спина ее коснулась шелка стеганого одеяла.

Позже, выплыв из блаженного оцепенения, Марианна увидела, что Наполеон, опершись на локоть, внимательно рассматривал широкий синяк, окружавший ее запястье. Догадавшись, о чем он думает, она хотела убрать руку, но он удержал ее и прижался губами к пострадавшему месту. Она ожидала услышать слова сожаления, но он удовольствовался тем, что прошептал:

– Обещай мне, что ты никогда больше не будешь пытаться увидеть этого юношу!

– Как! Вы еще опасаетесь…

– Нисколько! Но я не хочу, чтобы ты его видела… Есть вещи более могущественные, чем самая глубокая любовь.

Она печально улыбнулась. Какой он ужасный человек и как трудно по-настоящему понять его!.. В то время как он сам готовится к новой женитьбе, он требует от своей возлюбленной, чтобы она порвала все связи с мужчиной, виновным только в том, что любит ее. Она уже готова была примириться с этой мыслью, как вдруг у нее возникла одна идея. Ничто даром не дается! На этот раз она согласится, только пойдя на сделку.

– Я обещаю, – сказала она очень ласково, – но при одном условии…

Мгновенно насторожившись, он слегка отодвинулся.

– Условии? Каком?

– Чтобы вы исправили зло, которое я невольно причинила. Воспрепятствуйте его возвращению в эту ужасную Испанию, где он будет убит ни за что на земле, которую он не знает и не может понять. Пошлите его к барону Сюркуфу. С одним словом, написанным вашей рукой, корсару не составит никакого труда простить его и принять. Он вновь обретет море, любимую жизнь, человека, которому он служил с такой радостью, и гораздо скорее забудет меня!

Наступила тишина, затем Наполеон улыбнулся. Медленно и нежно он потянул Марианну за ухо.

– Бывают моменты, когда мне стыдно за себя, carissima mia, и когда я говорю себе, что не достоин тебя. Конечно, я обещаю! Он не вернется в Испанию.

Садясь двумя часами позже ужинать, Марианна обнаружила около своего прибора зеленый кожаный футляр с императорским гербом, в котором лежали два широких браслета чеканного золота, украшенных тонкой сеткой мелких жемчужин, но на другой день, когда она осторожно попыталась получить какие-нибудь новости о Жане Ледрю, она узнала, что он на рассвете покинул дворец в закрытой карете и в неизвестном направлении.

Она почувствовала легкую грусть, но ведь она связана обещанием, да и, в сущности, это было в ее интересах: единственное облачко, угрожавшее омрачить считаные дни счастья, растаяло. Она могла спокойно смаковать последние восхитительные часы. А их осталось так мало!

Прощальным вечером убитой горем Марианне ценой невероятных усилий удавалось улыбаться. К обеду, который они в последний раз проведут вдвоем, она одевалась с особой тщательностью, стараясь как никогда подчеркнуть свою красоту. Бледно-розовое шелковое платье сидело как влитое. Грудь и плечи, подобно роскошному букету, возвышались над расшитым серебром корсажем. Ни одно украшение не портило чистой линии шеи, над которой высокий шиньон удерживался серебряной лентой. Но под ее потемневшими веками сверкали с трудом удерживаемые слезы.

В первый раз еда продолжалась дольше обычного. Наполеону, похоже, самому хотелось растянуть уходящие мгновения близости. Когда наконец они поднялись из-за стола, он взял руку Марианны и нежно поцеловал.

– Ты споешь для меня? Только для меня одного?

Она взглядом выразила согласие и, опираясь о его руку, направилась к музыкальному салону. Там он заботливо усадил ее перед золоченым клавесином, но вместо того, чтобы расположиться в кресле, остался позади нее, положив руки на плечи молодой женщине.

– Пой! – приказал он тихо.

Почему же в эту мучительную минуту Марианна выбрала печальный романс, которым Мария-Антуанетта в этом же самом Трианоне выражала свое томление по тайно любимому красавцу-шведу?

Передаваемые ее теплым голосом слова сожаления и любви наполнялись такой пронизывающей болью, что на последней ноте мелодия оборвалась… Марианна опустила голову. Но руки на ее плечах сделались твердыми, властными.

– Не плачь! – скомандовал Наполеон. – Я запрещаю тебе плакать!

– Я… не могу удержаться! Это сильнее меня.

– Ты не имеешь права! Я тебе уже говорил об этом: мне нужна женщина, которая народит мне детей!.. Будь она прекрасна или безобразна, не имеет значения, лишь бы она подарила мне упитанного мальчишку! Я дам ей то, что полагается и подобает ее званию, но ты… ты останешься моим убежищем. Нет, не оборачивайся! Не пытайся посмотреть на меня! Я хочу, чтобы ты верила мне, как я верю тебе!.. Она никогда не получит того, что я дал тебе и дам еще. Ты будешь моими глазами, моими ушами… моей звездой, наконец!

Взволнованная Марианна закрыла глаза и прижалась к Наполеону.

Его руки на ее плечах оживились. Они стали нежно ласкать обнаженную кожу, спускаясь к груди… Глубокая тишина, прерываемая только взволнованным дыханием Марианны, окутала хорошо натопленный уютный салон.

– Пойдем, – севшим голосом проговорил Наполеон. – Нам осталась одна ночь!

На другой день ранним утром закрытая карета покинула Трианон, галопом отвозя Марианну в Париж. На сей раз молодая женщина ехала одна, но во избежание риска повторения недавнего приключения у Сен-Клу взвод драгун сопровождал ее до заставы Пасси.

Никогда еще у Марианны не было так тяжело на сердце. Плотно укутавшись в свое просторное манто, она отсутствующим взглядом провожала проплывавший мимо зимний пейзаж. Утро было таким холодным, таким серым! Казалось, что из мира исчезла всякая радость.

Она прекрасно понимала, что между Наполеоном и ею не все кончено, наоборот, он поклялся, что связывающие их узы стали отныне слишком крепкими, чтобы что-то могло их разорвать, даже вынужденный брак, в который он должен вступить. Однако Марианна не могла избавиться от мысли, что больше никогда не придется провести время, как в эти несколько дней. Их любовь, разгоревшаяся на свободе ярким пламенем, должна будет уйти в подполье. Ибо как бы ни сильна была страсть, соединившая их с Наполеоном, отныне над ними нависли еще неясные очертания женщины, которая официально получит все права на Императора. И Марианна, охваченная страхом и ревностью, невольно дрожала при мысли о том, как пойдут дела, если у Марии-Луизы окажется хотя бы часть неотразимого очарования несчастной Марии-Антуанетты. Что, если она похожа на красавицу-тетку, высокомерную и обворожительную, из-за которой столько мужчин готовы были принять смерть? Если он полюбит ее? Он так чувствителен к женскому очарованию. Марианна раздраженно вытерла слезы, сами собой катившиеся по лицу. Теперь ей захотелось поскорее увидеть Фортюнэ Гамелен и своего друга Жоливаля. В данный момент они были для нее единственной реальностью. И сейчас она как никогда чувствовала потребность в тепле и участии. Вызвав в памяти уютный светлый салон Фортюнэ, где скоро для нее задымится ароматный утренний кофе, умело приготовленный Жонасом, Марианна почувствовала, что у нее немного отлегло от сердца.

Карета спустилась с холма Сен-Клу в направлении моста. За ртутной лентой Сены, за деревьями леса молодая женщина увидела возникающие из тумана синие крыши Парижа, над которыми вздымались султаны беловатого дыма. Впервые ее поразила необъятность великого города. Париж распростерся у ее ног, как большое послушное животное. И внезапно ее охватило непреодолимое желание покорить это молчаливое чудовище, заставить его кричать от восторга сильней, чем оно будет кричать при появлении на его улицах ее соперницы.

Победить Париж, пленить Париж, а после него и всю Францию и гигантскую Империю, разве это не вдохновляющая перспектива, способная заглушать самое жестокое горе? Через несколько недель Марианна даст свой первый бой восприимчивому и ожесточенному городу, в котором она ощущала кипение жизни, как крови в собственных жилах. Она не может терять ни минуты времени, так необходимого для подготовки к этой битве.

Охваченная внезапной торопливостью, она нагнулась и постучала в маленькое окошко, позволявшее общаться с кучером.

– Быстрей! – бросила она ему. – Я спешу!

На мосту Сен-Клу лошадь перешла в галоп, а за заставой Пасси, когда драгуны исчезли в утреннем тумане, карета с императорским гербом во весь опор понеслась к Парижу, словно дело шло о начале штурма.

Этим же вечером на всех стенах столицы было расклеено объявление:

«Состоится бракосочетание Его Величества Императора Наполеона, короля Италии, протектора Рейнской и Швейцарской Конфедераций, с Ее Императорским и Королевским Высочеством госпожой эрцгерцогиней Марией-Луизой, дочерью Его Величества императора Франца, короля Богемии и Венгрии».

Не было больше возврата к прошлому. Судьба вступила в действие, и, в то время как Марианна в компании с Госсеком бесконечно репетировала арию из «Нина, или Безумная от любви», те, кто должны были отправиться в Вену, чтобы сопровождать невесту: сестра Наполеона, Каролина Мюрат, королева Неаполя, великая герцогиня Берг и маршал Бертье, уже готовили чемоданы в дорогу.

Глава VI Время повернуло вспять…

Носком атласной позолоченной туфельки Марианна подтолкнула откатившийся от очага уголек. Она взяла щипцы, чтобы поправить обвалившиеся поленья, и снова свернулась клубочком в стоявшем у камина кресле, чтобы вернуться к своим грезам. Сегодня, во вторник, 13 марта 1810 года, она вступила во владения особняком д'Ассельна, восстановленным в рекордный срок каким-то чудом, какие умел творить один Император. И вот она первый вечер проводит дома. Впервые за долгое время Марианна осталась совершенно одна.

Она так захотела. При этом первом интимном соприкосновении с воскресшим старым жилищем она не могла позволить, чтобы кто-нибудь находился между нею и семейными призраками. Завтра двери широко распахнутся для нескольких друзей: Аркадиуса де Жоливаля, снявшего квартиру в соседнем доме, Фортюнэ Гамелен, с которой Марианна хотела достойно отпраздновать свое новоселье, Талейрана, оказывавшего ей на протяжении последних недель особое внимание, Доротеи де Перигор, пообещавшей собрать у нее лучшее общество, мэтра Госсека, наконец, который, как и каждое утро, придет готовить ее к близкой встрече с парижской публикой, для лиц знакомых и незнакомых, которые мало-помалу станут близкими.

Но сегодня вечером она хотела в одиночестве ощущать тишину дома. Ни один посторонний, как бы близок он ни был, не должен мешать встрече, отданной ее воспоминаниям.

Тщательно отобранная м-м Гамелен прислуга придет только завтра. М-ль Агата, молодая горничная, займет после восьми часов предназначенную ей небольшую комнату рядом со спальней Марианны. Один юный Гракх-Ганнибал Пьош, совсем недавно возведенный в ранг кучера, был в особняке, вернее, в людской. Он получил приказ ни по какому поводу не тревожить Марианну.

Для молодой женщины было не так просто избавиться от своих друзей. Фортюнэ в особенности возмущалась тем, что Марианна хочет остаться одна в этом большом доме.

– Я умерла бы от страха, я! – уверенно заметила она.

– А чего мне, собственно, бояться? – ответила Марианна. – Здесь я действительно нахожусь дома.

– Вспомните, однако, портрет, затем те загадочные шаги…

– Приходится поверить, что он исчез, чтобы больше не вернуться! А замки поставлены новые.

Действительно, все поиски таинственного гостя были напрасны. Портрет маркиза д'Ассельна остался ненайденным, несмотря на бурную деятельность, развитую Аркадиусом. И Марианна спрашивала себя порой, не пригрезился ли он ей. В отсутствие Фортюнэ и Аркадиуса она сомневалась в своей памяти. Закутанная в длинный халат из белого кашемира, с узким воротником и широкими рукавами, Марианна оглядывала большую, светлую и уютную комнату, ставшую сегодня ее пристанищем.

Ее взгляд по очереди переходил с бледно-зеленых обоев, очень неясного тона, на драгоценные лакированные шкафы по углам, маленькие кресла в ярких цветах от д'Обюссона, большую кровать с пологом, чтобы остановиться наконец на широкой вазе из селадона, заполненной сиренью, ирисами и громадными тюльпанами. Она улыбнулась этому великолепному сочетанию свежести и красок. Эти цветы были единственным посторонним присутствием, «его» присутствием у нее!

Утром садовники из Сен-Клу доставили их целыми охапками, и они заполнили весь дом, но самые прекрасные были отобраны для спальни Марианны. И они составили ей компанию лучше любой людской, потому что не требовалось смотреть, чтобы ощутить их присутствие.

Марианна закрыла глаза. Дни Трианона уже постарели на многие недели, но она все еще жила под их очарованием. И много воды утечет, прежде чем сотрется сожаление об их кратковременности. Это был кусочек рая, который она хранила в самой глубине сердца, как маленький цветок, хрупкий и благоуханный.

Со вздохом Марианна встала с кресла, потянулась и направилась к одному из окон. По пути она зацепила ногой какую-то газету. Это был последний номер «Вестника Империи», и Марианна уже знала, о чем в нем говорится. Перо Фьевэ сообщало французам, что сегодня, 13 марта, их будущая Императрица, с которой маршал Бертье, князь Невшательский (а также Ваграмский, но в связи с обстоятельствами последний титул предпочли обойти молчанием), сочетался дипломатическим браком от имени Императора, покидает Вену со всем своим двором. Через несколько дней она будет в Париже, через несколько дней Марианна больше не будет иметь права переступать порог большой комнаты в Тюильри, где после Трианона неоднократно бывала и кончила тем, что стала чувствовать себя там, как дома.

Когда она мысленно представляла себе неопределенную внешность этой Марии-Луизы, которая скоро сольется в одно целое с жизнью Императора, Марианна дрожала от гнева и ревности, тем более неистовой, что она не имела ни права, ни возможности ее проявить. Наполеон женился исключительно в династических интересах. Он не хотел слышать ничего, что противоречило его желанию отцовства. Его же ревность к ней была активной и неусыпной, и он неоднократно допрашивал Марианну о ее подлинных взаимоотношениях с Талейраном и особенно с Язоном Бофором, воспоминание о котором неотступно преследовало его. Но он не допускал попыток воздать ему тем же, по крайней мере в том, что касалось его будущей супруги. И в Марианне мало-помалу росла участливая привязанность к разведенной Жозефине.

Однажды в середине февраля она отправилась с Фортюнэ Гамелен отдать визит экс-Императрице. Она нашла ее по-прежнему печальной, хотя и покорившейся необходимости, но глаза ее всегда были на мокром месте при упоминании имени Императора.

– Он собирается отдать мне новый замок, – сказала Жозефина задумчиво, – наваррский замок у Эвре, и хочет, чтобы я радовалась. Но я знаю прекрасно почему: ему надо, чтобы я была далеко от Парижа в момент, когда она прибудет… другая!

– Австриячка! – со злобой поправила Фортюнэ. – Французы скоро прилепят к ней эту кличку. Они не забыли Марию-Антуанетту.

– Я знаю. Но теперь они чувствуют угрызения совести. И они постараются с племянницей забыть Голгофу тетки.

К Марианне Жозефина была особенно внимательна. Она очень обрадовалась, узнав о соединявшей их дальней родственной связи, и обняла молодую женщину с материнской нежностью.

– Я надеюсь, что вы, по меньшей мере, останетесь моим другом, хотя ваша мать и пожертвовала собой ради покойной королевы.

– Думаю, что вы в этом не сомневаетесь, сударыня? У Вашего Величества не будет служанки более преданной и любящей, чем я. Вы можете полностью располагать мною.

Жозефина грустно улыбнулась и погладила Марианну по щеке.

– Это правда… вы любите его, вы тоже! И я слышала, что он любит вас. Тогда я попрошу позаботиться о нем, пока это возможно… Я предчувствую печаль, разочарование! Как эта юная особа, воспитанная в традициях Габсбургов и ненависти к победителю под Аустерлицем, сможет любить так, как я, человека, еще шесть месяцев назад занимавшего дворец ее отца?

– Однако говорят, что Ваше Величество одобряет этот брак?

Действительно, ходили слухи, что Жозефина сама позаботилась о заместительнице.

– Из двух зол надо выбирать меньшее. Для блага Империи австриячка лучше, чем русская. И ради этого блага я готова поступиться всем. Если вы действительно любите его, кузина, поступите так же.

Марианна долго размышляла над ее словами. Имеет ли право она, собственно, новичок, думать о каком-то протесте и ссылаться на свои страдания, когда эта женщина беспрекословно зачеркнула долгие годы любви и славы? Жозефина теряла трон, супруга… Требовавшаяся от Марианны жертва выглядела ничтожной по сравнению с этим, но не менее горькой в ее собственных глазах… Правда, перед нею открывалось будущее и надежда на блестящую карьеру певицы, которую она собиралась сделать: это колоссально!

Внезапно молодая женщина, стоявшая прижавшись разгоряченным лбом к стеклу заиндевевшего окна, выпрямилась. Сквозь туман окутавшей ее меланхолии явственно пробились звуки чьих-то осторожных шагов, доносившихся с маленькой деревянной лестницы, соединявшей второй этаж с антресолями и чердаком.

Мгновенно насторожившись, Марианна задержала дыхание и подошла к двери. Она не испытывала страха. Ее поддерживало сознание, что она находится дома. Она подумала, что, может быть, Гракх-Ганнибал вошел в дом, но зачем он это сделал? Впрочем, если бы это был он, шаги доносились бы снизу, а не сверху. Нет, это не Гракх. Тогда она подумала о таинственном посетителе в тот вечер и о так и не обнаруженном тайнике. Не вернулся ли неизвестный бродяга? Но тогда как и откуда? Он, безусловно, не мог оставаться в известном аббату тайнике, чтобы мастеровые, которые на протяжении недели работали в особняке, не обнаружили его. Очень тихо, с бесконечными предосторожностями Марианна открыла дверь, выходившую на широкую площадку большой мраморной лестницы, как раз вовремя, чтобы увидеть свет канделябра, исчезающий в глубине зала. На этот раз сомнений не было: кто-то проник в дом!

Марианна глазами поискала вокруг себя какое-нибудь оружие. Если это бродяга, надо быть готовой к защите. Но она не увидела ничего, так как стоявшая на комоде статуэтка из нефрита или японская ваза – предметы, малопригодные для борьбы. И вдруг ей что-то вспомнилось, и она направилась к драгоценному венецианскому бюро, которое Фортюнэ раздобыла и подарила ей, заявив, что такая мебель необходима для создания «местного колорита». Она достала из него инкрустированную серебром длинную плоскую шкатулку красного дерева. В ней находились два дуэльных пистолета великолепного исполнения. Наполеон сам сделал в числе других этот необычный подарок.

– Такая женщина, как ты, должна всегда иметь под рукой средство защиты, – заявил он. – Я знаю, что ты знакома с оружием. Это, может быть, пригодится тебе когда-нибудь. Время, в котором мы живем, не настолько безопасно, чтобы женщина могла жить в своем доме без оружия.

Уверенным движением она взяла один из пистолетов и зарядила его. Затем, спрятав оружие в складках халата, она снова вышла на площадку. Желтый свет по-прежнему виднелся, медленно передвигаясь из стороны в сторону, словно тот, кто его нес, искал что-то. Не колеблясь, Марианна ступила на лестницу.

Прежде чем покинуть комнату, она сбросила туфли. Ступая босыми ногами по плиткам, она не чувствовала холода и не производила ни малейшего шума. Ее ощущение нельзя было назвать страхом. Сжатое в руке оружие делало ее равной с любым бандитом. Это была скорее своеобразная экзальтация, обостренное любопытство, которое испытываешь, когда долго бьешься над разгадкой тайны и вдруг неожиданно находишь ключ к ней. Для Марианны не было ни малейшего сомнения в том, что прогуливающийся в этот час со свечой по залу неизвестный – тот самый, кто забрал портрет.

Спустившись до конца лестницы, она ничего не увидела из-за открытых двойных дверей зала, ничего, кроме теперь неподвижного света канделябра и камина, где догорали последние поленья, обновленного камина, над которым большая панель из желтого дама[10] оставалась пустой, ибо, по мнению Марианны, никакое украшение не могло заменить исчезнувшую картину.

Она подумала, что вор, если это был вор, занят осмотром зала, несомненно, оценивая находившиеся в нем произведения искусства, и отказалась от мысли войти через парадный вход. Дверь находившегося рядом музыкального салона была полуоткрыта. Марианна подумала, что оттуда она сможет, оставаясь незамеченной, увидеть ночного посетителя. Она тихонько вошла в небольшую комнату, благоухавшую поставленными там туберозами. Проникавший из зала свет позволил ей пройти, не задев мебель. Она заметила на фортепиано ноты, приготовленные для завтрашней репетиции, обогнула большую позолоченную арфу, добралась до двери, укрылась за бархатной портьерой и заглянула в зал… Она едва не вскрикнула от изумления: ее гостем была женщина!

Со своего места Марианна могла видеть только ее спину, но серое платье и растрепанный шиньон не позволяли ошибиться. Женщина была небольшого роста, хрупкая, но держалась прямо, как шпага. Вооруженная тяжелым серебряным канделябром, она и в самом деле обходила большой зал, а сейчас остановилась перед камином. Марианна увидела, как она подняла свой светильник, осветив пустующую верхнюю часть. Раздался короткий сухой смех, такой издевательский, что у молодой женщины исчезло всякое сомнение, что она видит воровку. Но кто эта женщина и что ей здесь нужно?

Ужасная мысль промелькнула у нее в голове. А что, если незнакомка принадлежит к шайке Фаншон Королевская Лилия, напавшей на ее след? Кто может поручиться, что остальные бандиты не находятся в особняке, что перед Марианной не возникнет сейчас ужасная старуха с дьявольской ухмылкой и со своими приспешниками: отвратительным Рекеном и трупообразным Кисляком? Ей уже почудилось постукивание клюки по плиткам вестибюля.

Но внезапно Марианна отбросила раздумье и рванулась вперед, движимая более сильным побуждением, чем рассудочность. Женщина отошла от камина и приблизилась к занавесям с явным намерением поджечь их! Перебежав зал, Марианна направила пистолет на неизвестную, затем холодно спросила:

– Вам помочь?

Поджигательница с криком обернулась. Марианна увидела лицо неопределенного возраста, без следов красоты, которое, вернее, могло бы быть красивым без вызывающе огромного носа, затмевавшего все остальное. Сухая темная кожа туго обтягивала скулы. Густые пепельные волосы казались слишком тяжелыми для маленькой головы, а глаза чистой синевы округлились с таким выражением страха, что у Марианны сразу исчезли всякие опасения. Таинственная авантюристка точно походила на испуганную курицу. Спокойно, но не переставая держать ее под угрозой оружия, Марианна подошла к ней, но, к ее величайшему удивлению, та в ужасе попятилась, отталкивая дрожащей рукой что-то устрашившее ее.

– Пьер! – пробормотала она. – Пьер! О… мой Бог!

– Вам плохо? – приветливо осведомилась Марианна. – Да поставьте же этот канделябр, вы подожжете дом!

Женщина подчинилась. Не сводя с Марианны почти вышедших из орбит глаз, она поставила канделябр на какую-то мебель настолько дрожащей рукой, что дерево прорезонировало. Зубы у нее буквально щелкали, и Марианна подумала, что это довольно странное поведение для человека, одержимого такими свирепыми идеями. Она в замешательстве разглядывала незнакомку. Эта женщина, должно быть, безумна.

– Не будете ли вы любезны сказать мне, кто вы и почему хотели устроить здесь пожар?

Вместо ответа та, в свою очередь, спросила, но таким дрожащим голосом, что ее с трудом можно было понять:

– Ради… всего святого! Кто… кто вы, вы сами?

– Хозяйка этого дома.

Незнакомка пожала плечами, по-прежнему не отрывая глаз от лица Марианны.

– Это невозможно! Ваше имя?

– У вас нет ощущения, что вы перепутали роли? Мне кажется, что это скорее я должна спрашивать. Но я охотно отвечу вам. Меня зовут Мария-Стэлла. Я певица и через несколько дней выступаю в Опере. Вы удовлетворены? Не двигаться!..

Но странная женщина, не обращая никакого внимания на направленный на нее пистолет, закрыла глаза и провела по лбу дрожащей рукой.

– Я сошла с ума! – прошептала она. – Мне пригрезилось. Я подумала… но это только оперная певичка.

Ее невыразимо презрительный тон пробудил в Марианне гнев.

– Вы переходите всякие границы! В последний раз спрашиваю: кто вы и что искали здесь? Ведь портрет уже украден.

Пренебрежительная улыбка пробежала по губам незнакомки, таким бледным и узким, что, казалось, будто их совсем не существует.

– Откуда вы знаете, что это сделала я?

– А больше некому. Куда вы его спрятали?

– Это вас не касается. Портрет принадлежит мне. Он является семейным сувениром!

– Вот как? – на этот раз пришел черед удивиться Марианне. – Какой же семьи?

– Моей, конечно! Я толком не пойму, почему это может интересовать итальянскую певичку, но этот особняк принадлежит моей семье. Я подчеркиваю «принадлежит», потому что долго вы его не удержите. Говорят, что в честь своей скорой свадьбы с племянницей Марии-Антуанетты Наполеон помышляет вернуть награбленное у эмигрантов имущество.

– И из-за этого, без сомнения, вы хотели сжечь этот дом?

– Я не хотела, чтобы жилище, где д'Ассельна жили и страдали, служило сценой для кривляний девки из театра. Что касается моего имени…

– Я вам его сейчас назову, – оборвала ее Марианна, поняв наконец, кто перед нею. – Вас зовут Аделаида д'Ассельна. И я скажу вам еще кое-что: сейчас, когда я вошла, вы смотрели на меня с каким-то суеверным ужасом, потому что были поражены сходством.

– Может быть, но это было заблуждение.

– Ну ладно! Смотрите же лучше!

И Марианна, в свою очередь, схватив серебряный канделябр, поднесла его к своему лицу.

– Посмотрите на мое лицо, губы, цвет кожи. Принесите портрет, который вы забрали, и поставьте со мной. Вы ясно увидите, что я его дочь!

– Его дочь? Но как…

– Его дочь, говорю я вам, дочь Пьера д'Ассельна, маркиза де Вилленев и Анны Селтон! Меня зовут не Мария-Стэлла, это только псевдоним. А зовут меня Марианна-Елизавета д'Ас…

Она не успела договорить. Для м-ль Аделаиды в этот день впечатлений, без сомнения, было больше, чем она могла вынести. С легким вздохом она без сознания соскользнула на покрывавший пол ковер.

Не без труда удалось Марианне перетащить старую деву на одну из кушеток у камина. После чего она поворошила огонь, зажгла несколько свечей, чтобы лучше видеть, и направилась на кухню, поискать чего-нибудь подкрепляющего для кузины. Вечернюю меланхолию как ветром сдуло. Разве не подлинным чудом было встретить эту необыкновенную Аделаиду, которую она считала заточенной в глубинах Оверни под бдительным оком имперской полиции, оком, оказавшимся отнюдь не бдительным. Правда, она обещала себе походатайствовать перед Императором об изгнанной кузине, но волшебные дни Трианона сделали ее эгоисткой, как и всех влюбленных, и она забыла об этом. Тем более она была рада, как праздничному подарку, этой д'Ассельна, серой и запыленной, как паук, внезапно упавшей ей с неба.

Расставляя на подносе бутылку вина, стаканы, найденные в буфете, миску с паштетом и небольшой хлебец, она напевала арию из «Весталки», которую готовила для выступления. В то же время она вспомнила, что ей говорили – сначала герцог д'Авари, а затем Фуше, – относительно этой неугомонной родственницы. «Старая сумасшедшая, – сказал первый, – приятельница Мирабо, Лафайета…»

«Маложелательное знакомство в вашем положении», – заметил второй. Из всего этого и из того, что она сама увидела, она сделала вывод, что Аделаида действительно особа незаурядная, и это ей нравилось.

В любом случае, будь она даже безумна или опасна, Марианна непоколебимо решила привязать к себе этот уцелевший побег их фамильного древа. Когда она с подносом вернулась в зал, то заметила, что несколько шлепков, сделанных ею перед уходом, возымели действие. М-ль Аделаида сидела с открытыми глазами на краю кушетки и оглядывалась вокруг с растерянным видом человека, недавно повстречавшего привидение. Она с подозрением остановила взгляд на приближающейся к ней фигуре в белом.

– Вы уже чувствуете себя лучше, кузина? – спросила Марианна, ставя поднос на небольшой столик.

Старая дева машинальным движением убрала упавшую на глаза прядь волос и потянулась к вину. Она выпила полный стакан с легкостью, указывавшей на несомненную привычку, затем облегченно вздохнула.

– Теперь да, гораздо лучше! Итак, вы его дочь? Собственно, я не должна спрашивать об этом: вы так похожи на него! Кроме глаз. У Пьера они были черные, а ваши…

– Я унаследовала глаза от матери.

Холодное лицо Аделаиды исказила гневная гримаса.

– От этой англичанки! Я знаю!

– Разве… вам не нравилась моя мать?

– Я ненавижу англичан. И я не захотела познакомиться с ней. Какая у него была необходимость выбрать супругу среди наших извечных врагов?

– Он любил ее, – сказала Марианна тихо. – Разве это не кажется вам достаточным основанием?

М-ль Аделаида не ответила, но выражение ее лица рассказало Марианне больше, чем самые долгие объяснения. Она догадалась о драме девушки-дурнушки, тайно влюбленной в красавца кузена, узнавшей однажды, что он увлечен девушкой, настолько очаровательной, что всякие надежды отныне стали бессмысленными. Она поняла, почему с тех пор Аделаида ушла из семьи, почему искала друзей в кругах интеллигенции, где рождались великие революционные идеи. Блеск Версаля, который был так к лицу юной паре, оскорблял эту ночную птицу, вдыхавшую новые веяния, как жаждущий странник пьет свежую воду случайно найденного источника. Но не принимала ли она участия…

– А что вы делали во время Террора? – внезапно спросила охваченная ужасным подозрением Марианна.

Не толкнула ли ее несчастная любовь в общество тех, кто устроил кровавую баню революции, находя в этом удовлетворение?.. Но в глядевших на нее простодушных синих глазах не промелькнуло никакой тени. Аделаида пожала плечами:

– Что я могла делать? Я укрылась в Оверни. Великие умы, столько сделавшие для народа, стали врагами Конвента. Для людей Робеспьера я была только аристократкой, следовательно, добычей гильотины. Но я вовремя успела унести ноги. Мой дом в Марэ отдали кузнецу из Сент-Антуанского предместья, и тот сделал в нем конюшню. К тому же я знала, что мне нечего бояться наших крестьян из Вилленева, непоколебимо преданных д'Ассельна. Я намеревалась спокойно провести там остаток своих дней, но когда Бонапарт стал Наполеоном Первым, мне захотелось посмотреть, что же представляет собой на самом деле этот человек, который волочит за собой победу, как послушную собаку. И я вернулась жить в Париж.

– В этом особняке?

– Нет, конечно. Это было невозможно. Но я часто сюда приходила, чтобы помечтать о… тех, кого нет больше. Так, например, я нашла в одном закоулке тот замечательный портрет. Очевидно, ваш отец спрятал его, потому что эта слишком воинственная картина не могла не вызывать в памяти вашей матери бесконечные битвы с Англией. И я любила приходить сюда. Несмотря на царившее здесь запустение, я чувствовала себя дома.

– А где вы жили?

– У одной подруги, умершей три месяца назад, что заставило меня искать другое пристанище. Но у нее я познакомилась кое с кем, кто живет в соседнем доме и охотно согласился сдать внаем две комнаты…

Она остановилась, и неожиданно лицо ее озарила улыбка, невероятно молодая и настолько лукавая, что Марианна буквально разинула рот. В одно мгновение невзрачная кузина помолодела лет на двадцать!

– …и я должна вам сознаться, – продолжала она, – что моя хозяйка – англичанка! Это та знаменитая мадам Аткинс, которая тоже пыталась спасти королевскую семью и особенно несчастного малыша – короля Людовика XVII. Мое имя привлекло ее ко мне, а ее невероятная доброта заставила забыть о ее национальности.

– Но, в конце концов, вы же бывали в этом доме. Не только сегодня. Я слышала, как вы спускались с чердака. Полагаю, вы должны знать секрет тайника.

– Конечно, я его знала. Он был сделан так давно! И я часто маленькой играла в нем. Ассельна не всегда были покорными и иногда могли что-нибудь не поделить с королем… или регентом, смотря по обстоятельствам. Польза тайника не вызывала сомнений. Я спряталась в нем, когда вы первый раз пришли сюда с сопровождавшими вас людьми. Но я не видела ваше лицо. Вы были под вуалью. Как я страдала при мысли, что это старое жилище, полное воспоминаний для меня, будет принадлежать певице из Оперы!

Внезапно она замолчала, и ее некрасивое лицо густо покраснело. Марианна поняла охватившее ее замешательство и невольно забеспокоилась. Эта женщина, бывшая до сих пор только существом неопределенным, стала ей неожиданно дорога. То ли из-за текущей в их жилах одинаковой крови, а может быть, из-за ее удивительной жизни, лишенной условностей, которая могла привести ее в тюрьму. Они должны найти общий язык. И Марианна решила разом покончить со всякими увертками.

– Я не оперная певица, – сказала она ласково. – Я еще никогда не пела перед публикой, за исключением нескольких салонов. Если я решила стать певицей, то только потому, что я хочу иметь возможность жить свободной. Через несколько дней состоится мой дебют. Это вас очень шокирует?

Аделаида немного подумала, но облачко на ее лице не рассеялось.

– Нет, – сказала она наконец. – Я думаю, что могу понять это. Но говорят, что новая владелица этого дома находится под особым покровительством Императора и…

– Я люблю его! – решительно прервала ее Марианна. – И я его возлюбленная. Надо, чтобы вы и это поняли. Если только это не будет слишком трудно.

– Ну хорошо! По крайней мере, можно сказать, что вы выложили все, как есть! – сказала Аделаида, обретая дыхание, потерянное при заявлении Марианны. – То, что вы любите его, меня не удивляет. Я была такой же, как вы, до этого дурацкого развода. Но я не могу простить ему его эрцгерцогиню.

– Раз так понадобилось, я прощаю ему ее! Ему нужен наследник!

– Он мог иметь его другим путем. Кровь Габсбургов ничего не стоит. Во Франции следовало бы об этом помнить. Но этому глупцу вскружили голову. Какого он надеется получить отпрыска, смешав свою прекрасную, чистую и молодую кровь благородного корсиканца с этой старой кровью, ослабленной браками между родственниками и наследственностью? То, что принесет ему Мария-Луиза, будет наследием Жанны Безумной и Филиппа II. Действительно, есть чему радоваться! Но объясните мне все же, каким образом вы, француженка с английской кровью, стали итальянкой?

Марианна вздохнула и, в свою очередь, наполнила стакан вином. Ей необходимо было прийти в себя не только от того, что Аделаида с такой непринужденностью обозвала Наполеона глупцом.

– Вы знаете, это длинная история.

– Ба!.. – парировала старая дева, устраиваясь поудобней. – Все мое время – со мною. И если вы позволите попробовать этот паштет… Я всегда голодна! – торжествующе добавила она. – И я обожаю истории!

Словно они были знакомы целую вечность, женщины уселись за столик и занялись одновременно и ужином, и историей Марианны. Никогда еще фаворитка Императора не чувствовала себя так легко и свободно. Теперь она спешила высказать все этой странной старой деве, чьи полные лукавства голубые глаза смотрели на нее с неподдельной симпатией. Слова сами текли рекой. Ей казалось, что, рассказывая все пережитое Аделаиде, она сообщала это также и духам, обитавшим в старом доме. Это всем прошлым Ассельна исповедовалась она, одновременно ощущая, что вся накопившаяся желчь и злоба уходят, как болезнь после приема лекарства. Единственное опасение: Аделаида посчитает ее не в своем уме. Но старая дева была другого мнения. Она удовольствовалась тем, что, когда Марианна закончила, похлопала лежащую на столе руку своей юной кузины и вздохнула:

– А я еще думала, что прожила увлекательную жизнь! Если вы и дальше будете так продолжать, мое дорогое дитя, я не знаю, куда вы дойдете! Но как интересно будет следить за вами.

Почти боязливо Марианна подняла глаза и спросила:

– Вы не возмущены? Вы не осуждаете меня? Я боюсь, что не очень дорожила своей честью!

– Вы не могли поступить иначе! Впрочем, в действительности пострадала честь леди Кранмер. Марианна же д'Ассельна довольствовалась влечением своего сердца. Вы не хотите, чтобы я оплакивала честь англичанки? Или особенно ее унылого супруга?

Она встала и отряхнула с платья прилипшие крошки. Затем, задумчиво глядя на молодую женщину, спросила:

– Этот американец… вы уверены, что не любите его?

Что за глупость взбрела в голову Аделаиде? Откуда этот явно нелепый вопрос? Неужели она не поняла того, что говорила Марианна, или у нее какое-то особое представление о Язоне? На мгновение в уютном салоне возник образ моряка, принесший неистовое дыхание океана, но Марианна отогнала его прочь.

– Любить его? Как я смогла бы? Теперь я чувствую к нему дружеское расположение, даже признательность, но я же вам сказала, кого люблю.

– Конечно, конечно! Когда долго смотришь на солнце, потом не видишь ничего, даже в самой себе!.. Я не знаю, отдавали ли вы себе отчет в этом, но вы описали мне человека невероятно соблазнительного. И если бы я была на вашем месте…

– Ну и что?

– Ну и что? Я думаю, что я заплатила бы карточный долг вашего тупого супруга! Только ради того, чтобы ощутить его близость! Он должен уметь любить, этот ценитель моря, и он, безусловно, безумно влюблен в вас!

Внезапно она разразилась смехом, увидев ошеломленное лицо Марианны, спрашивавшей себя, не ослышалась ли она, и вскричала:

– Не смотрите на меня так! Можно поклясться, что вы увидели дьявола! Узнайте же следующее, моя красавица: я вовсе не та старая дева, какой вы меня представляете… и в смутные времена было много хорошего, поверьте мне! Без Революции я была бы еще канониссой одного очень благородного монастыря, но, возможно, умирала бы от скуки! Благодаря ей я смогла открыть, что в добродетели совсем не столько очарования, как это принято говорить, и у меня осталось несколько благоухающих воспоминаний, о которых я поведаю вам на досуге, когда мы лучше узнаем друг друга. Запомните только одно: у членов нашей семьи всегда была горячая кровь. И вы не составляете исключение!.. На этом желаю вам доброй ночи!

Прогреми гром над головой Марианны, он не ошеломил бы ее больше. Ей открылось, что ее представление об Аделаиде соответствовало только половине правды и что нужно все начинать сначала. Простого упоминания о Бофоре оказалось достаточно, чтобы он укоренился в сознании Марианны, которая, однако, упорно старалась избавиться от этого наваждения. А, собственно, почему?.. Удивительное сомнение овладело Марианной. Смогла ли бы она полюбить американца? Решительно, она была еще слишком молода и ей многое предстояло узнать!.. Но когда м-ль д'Ассельна направилась уверенным шагом к ведущей на кухню лестнице, она остановила ее:

– Позвольте… куда вы идете?

– В подвал, дитя мое. Я забыла сказать вам, что он сообщается с подвалом дома мадам Аткинс. Обстоятельство, которое я открыла совсем недавно, но нашла весьма удобным с тех пор, как вы поменяли замки! Спокойной ночи.

Она снова двинулась в путь, но Марианна остановила ее криком:

– Кузина!

Это было только одно слово, но оно содержало в себе целый мир. В Аделаиде Марианне почудилось что-то от тетки Эллис, и крикнуть ее побудила потребность в утраченной семейной теплоте. Аделаида, словно ее что-то ударило, резко остановилась на пороге и медленно повернулась с напряженным лицом.

– Ну?

– Почему… зачем вам жить у знакомой, когда есть этот дом, наш дом… такой большой для меня? Я так… нуждаюсь в присутствии, в вашем присутствии! Я попрошу Императора простить вас, и мы сможем…

Она почувствовала, что не может больше вымолвить ни слова. Наступила тишина. Голубой и зеленый взгляды скрестились и впились друг в друга с силой, сделавшей лишними слова. То ли почудилось, то ли в самом деле блеснула слеза на ресницах старой девы? Она вытащила носовой платок и энергично высморкалась.

– А ведь верно, почему бы мне не переехать? – пробормотала она. – По-прежнему ничего нет над этим камином и это ужасно печально!

Повозившись с развалившимся шиньоном, может быть, для вида, чтобы привести в порядок чувства, мадемуазель Аделаида твердым шагом направилась к подвалу.

Оставшись одна, Марианна бросила вокруг себя торжествующий взгляд. Ей показалось, что внезапно дом действительно возродился, что стены его наполнились жизнью и приняли наконец их новое убранство. Круг замкнулся, дом вновь обрел свою душу, а Марианна – очаг.

Шесть дней спустя, 19 марта, проезды у театра Фейдо были заполнены каретами, извергавшими под высокие старинные своды необычно элегантную толпу: женщин, укутанных в дорогие меха, под которыми то тут, то там вспыхивали драгоценности, с головами, увенчанными цветами, перьями и алмазами, мужчин в просторных плащах, скрывавших пышные мундиры или усыпанные орденами черные фраки. Несмотря на непрерывный дождь, уже несколько дней заливавший Париж, все, что считалось достойным по чину или богатству, спешило к дверям знаменитого театра.

Выбор пал на театр Фейдо недавно, главным образом из-за размеров зала, более вместительного, чем в Опере или театре на улице Луа. К тому же оказалось, что итальянская певица лучше чувствует себя на такой сцене, которая по традиции сохранилась в Итальянской Комедии и Комической Опере, чем на сцене Оперы, где балетные номера составляли главную сущность спектакля. Танцоры и танцовщицы не особенно любили, когда кто-нибудь предшествовал им на сцене, тогда как театр Фейдо был действительно храмом бельканто. И Пикар, директор Оперы, если и испытывал некоторое сожаление при мысли о потерянном им сказочном сборе, находил утешение, представляя себе ту массу неприятностей, которые ему пришлось бы претерпеть от невыносимого Огюста Вестри, «бога» танцев, не изменявшегося с возрастом к лучшему и деспотично царствовавшего в театре, считая его своей вотчиной.

Члены товарищества Фейдо, такие, как знаменитая Дегазон, красавица Фили или м-м де Сент-Обен вместе с мужской частью в лице неотразимого Эльвиу и его друзей Гаводана, Мартена, Солье и Шенара, проявили большое внимание к императорским распоряжениям, заявив, что они с радостью встретят певицу Марию-Стэллу, чья громкая слава, обязанная умелой рекламе, полностью выходившей из-под пера Фуше, предшествовала ее появлению.

Надлежащим образом наставленные, четыре ежедневные парижские газеты – «Монитор», «Вестник Империи», «Газетт де Франс» и «Котидьен» – поместили хвалебные статьи о новой звезде бельканто, хотя ее еще никто не видел. В это же время улицы Парижа украсились многочисленными афишами, возвещавшими о большом концерте в театре Фейдо, где выступит «…впервые во Франции знаменитая венецианская дива, синьорина Мария-Стэлла, золотой голос полуострова». Теперь в Париже о загадочной певице говорили столько же, сколько о новой Императрице, которая не спеша приближалась к Франции. Салонные сплетни сделали остальное. По секрету передавали, что Император безумно влюблен в красавицу Марию, что она тайно живет в маленькой комнатке в Тюильри, что он тратит на нее колоссальные средства, осыпая ее драгоценностями. Из-за нее почти забыли о пышных приготовлениях к свадьбе: рабочие, которые готовили квадратный зал Тюильри для церемонии, портнихи, кружевницы и занятые репетициями торжественных построений войска. И даже плотники, возившиеся с временной Триумфальной аркой из дерева и полотна, имея в виду со временем возвести настоящую, бастовали каждые пять минут, добиваясь большей оплаты. Весь этот Содом и забавлял и пугал Марианну. Она ясно отдавала себе отчет в том, что в вечер выступления глаза всего Парижа будут прикованы к ней, ее фигуру и туалет будут безжалостно разбирать по косточкам и малейшая фальшь в голосе может оказаться смертельной для нее. Поэтому она работала до полного изнеможения, что даже вызвало тревогу ее друзей.

– Если вы истощите себя, – сказала ей Доротея де Перигор, каждый день приходившая на Лилльскую улицу подбодрить подругу, – вы будете в понедельник такой слабой, что не выдержите вечером напряжения и волнения.

– Кто хочет далеко ехать, бережно обращается со своей лошадью, – наставительно повторяла ей кузина Аделаида, ухаживая за нею с материнской заботой, тогда как каждое утро Наполеон присылал Корвисара, своего лейб-медика, чтобы проверить состояние ее здоровья. Император приказал, чтобы м-ль Мария-Стэлла и сама внимательно следила за собой.

Но Марианна, теряя голову от страха, не хотела ничего слышать. Госсеку пришлось самому объявить ей, что он запрещает репетировать больше одного часа в день и поручает Аркадиусу де Жоливалю запирать в остальное время пианино на ключ, чтобы она наконец согласилась хоть немного отдохнуть. Надо было также запереть арфу на чердаке, а гитару в шкафу, чтобы не вводить ее в искушение.

– Я умру, – вскричала она, – или буду иметь успех!

– У вас для этого даже не хватит времени, если вы будете так продолжать, – ответила ей Фортюнэ Гамелен, которая постоянно заставляла Марианну глотать таинственные антильские настойки для поддержания тела и духа и вела ежедневные бои с Аделаидой, ратовавшей за гоголь-моголь. – Вы умрете до того!

Особняк д'Ассельна, такой тихий несколько недель назад, превратился в своеобразный форум, где каждый высказывал свое мнение и давал советы и куда каждый день приходили белошвейки, сапожники, меховщики, модистки и торговцы безделушками. Пронзительный голос портного Леруа, распоряжавшегося всем, раздавался непрерывно. Великий человек провел три ночи без сна, чтобы подготовить туалет для выхода Марианны на сцену, и между делом прохаживался по комнатам с таким отсутствующим видом, что три княгини, пять герцогинь и с полдюжины маршалов думали, что умрут от ужаса… За пятнадцать дней до императорской свадьбы Леруа занимался исключительно красавицей певицей!

– Этот вечер будет моим триумфом, или он не состоится, – повторял он, перематывая километры тюля, атласа, парчи и золотого сутажа к величайшему изумлению бумагомарателей из газет, расписавших в своих статьях, что у Марии-Стэллы будет туалет, перед которым померкнут женские уборы сказочно богатых султанов Голконды.

Говорили, что она будет усыпана алмазами, что на ней будут даже драгоценности Короны, что Император приказал вделать «Регент» – его самый большой алмаз – в колье, которое она выставит напоказ, что он пожаловал ей разрешение носить диадему, как принцессе, и тысячу других безумств, о которых парижане болтали с такой уверенностью, что обеспокоенный австрийский посол тайно посетил Фуше, чтобы точно узнать, что из этого всего является достоверным.

В это же время артисты Оперы плакали с досады у дверей Пикара, их директора, запершегося на три оборота в своем кабинете, тогда как труппа театра Фейдо ликовала, словно победители. Не было никого, вплоть до самой захудалой хористки, кто бы не чувствовал себя безмерно польщенным и значительно выросшим в собственных глазах, участвуя в событии подобного размаха.

Последние дни Марианна в сопровождении Госсека и Аркадиуса, очень серьезно относившегося к своей роли импресарио, несколько раз приходила репетировать на сцене и там познакомилась с Жаном Эльвиу, модным тенором, который должен был подать ей реплику в первой части выступления. Молодой женщине не хватало времени, чтобы выучить всю оперу и выступить в ансамбле, поэтому решили, что она представит в первом отделении сцену из «Весталки» Спонтини, одного из любимых Наполеоном произведений, ибо он очень ценил все, связанное с Римом. Сразу после поднятия занавеса будет спет дуэт Юлии и Лициния, после чего Марианна выступит сама с арией Зетульбы из «Багдадского Калифа»; затем последует большой отрывок из «Пигмалиона» Керубини. Второе отделение полностью отдавалось Марианне. Она споет различные арии Моцарта – все австрийское теперь было в моде.

И для молодой женщины все складывалось удачно. Ее очень приветливо встретили новые товарищи, а особенно галантным был Эльвиу, несмотря на свои многочисленные победы, не оставшийся нечувствительным к очарованию новенькой. Он приложил все усилия, чтобы она чувствовала себя уверенно на просторной сцене, размеры которой привели ее в ужас, когда она первый раз на нее вышла.

– Едва зажгутся огни рампы, – поучал он ее, показывая внушительный ряд кинкетов с рефлекторами, – вы уже ничего не увидите в зале. К тому же сначала вы будете на сцене не одна, а вместе со мною.

Чтобы она поскорее привыкла к театру, он поводил ее по нему от подвалов до крыши, показал декорации, ложи, оформленный по вкусу XVIII века зал с розовым бархатом, золоченой бронзой, жирандолями на балконах и громадной люстрой из сверкающего хрусталя. Большая императорская ложа находилась в центре яруса, и Марианна решила, что во время всего представления будет смотреть только на нее.

Она дала себе слово быть спокойной в этот решающий вечер, от которого зависела ее жизнь. Большую часть дня она провела в своей, погруженной в полумрак комнате под наблюдением Аделаиды, уже взявшей в свои руки управление домом и приготовление для Марианны легкой пищи в этот нелегкий день. Никто, кроме Фортюнэ Гамелен, почти такой же измученной ожиданием, как и Марианна, не имел права приблизиться к молодой женщине. А из Тюильри пришли три или четыре нежные и подбадривающие записки.

Несмотря на это, несмотря на заботливость друзей, у Марианны по дороге в театр заледенели руки и пересохло в горле. Она дрожала, как лист на ветру, в подаренной Наполеоном подбитой соболем, великолепной шубе из белого атласа, несмотря на грелки, которыми Агата, ее горничная, заполнила карету. Никогда еще она так не нервничала.

– Я ни за что не смогу, – повторяла она непрерывно Аркадиусу, в своем черном фраке почти такому же бледному, как она, – я ни за что не смогу… Я слишком боюсь!

– Это обычное волнение перед выходом на сцену, – ответил он, демонстрируя спокойствие, которого и близко не было. – Все великие артисты его испытывают. Особенно при первом выходе на сцену. Это пройдет!

У дверей ее уборной Марианну поджидал Эльвиу с громадным букетом алых роз в руке. Он протянул их ей с поклоном и вкрадчивой улыбкой.

– Вы – самая прекрасная! – заявил он своим звучным голосом. – Сегодня вы станете самой великой, и мы, может быть, станем друзьями навсегда, если вы этого захотите…

– Я уже ваш друг, – сказала она, протягивая руку певцу. – Благодарю за вашу поддержку. Я в ней очень нуждаюсь.

У этого светловолосого красавца, в сорок лет сохранившего стройность, уже стало привычкой назойливо разглядывать ее в упор, особенно ее декольте, но он был симпатичным и по-хорошему старался ей помочь. К тому же Марианна привыкла к характерным особенностям этой среды, резко отличавшейся от той, в которой она до сих пор вращалась и где она хотела не просто занять место, а царствовать.

Предоставленная ей уборная превратилась в сад, столько цветов туда принесли. Можно было подумать, что не осталось ни одной розы, ни гвоздики, ни тюльпана во всем Париже, так постарались ее друзья. Там были громадные букеты, присланные Талейраном, Фортюнэ и ее другом банкиром Увраром, Фуше, Дюроком и многими другими. Был и малюсенький букетик от имени застенчивого г-на Феркока и целая охапка фиалок, присланная Наполеоном, содержащая внутри и другой букет: из алмазов, с запиской, удваивающей его цену: «Я люблю тебя, в чем и расписываюсь: Наполеон».

– Все будет хорошо, – нашептывал ей Аркадиус. – Разве можно бояться, когда все вас так любят? Подумайте, что он будет там. Пойдем посмотрим.

Пока Агата принимала во владение уборную и прокладывала себе дорогу в цветах, Аркадиус взял Марианну за руку и увлек за кулисы. Хористки, машинисты сцены, осветители и прочий люд метались взад-вперед, взволнованные последними приготовлениями. В оркестровой яме музыканты настраивали инструменты, а в это время постепенно зажигались огни рампы. Из-за гигантской бархатной стены доносился шум зала.

– Смотрите! – едва выдохнул Аркадиус, слегка раздвигая складки.

Под бесчисленными светильниками большой люстры театр буквально сверкал. Все иностранные послы были там, все советники Империи в полуфантастических костюмах, введенных Наполеоном. С бьющимся сердцем Марианна увидела м-м де Талейран, сидевшую в ложе с несколькими друзьями, Талейрана с дамами – в другой и узкое лицо Доротеи – в третьей. Принц Евгений был тоже здесь, и королева Гортензия, его сестра. Вполголоса Аркадиус назвал присутствующих: старый князь Куракин, канцлер Камбасере, красавица м-м Рекамье в серебристом газовом платье, Фортюнэ Гамелен, конечно, сияющая и яркая, как райская птичка, рядом с пролазой Увраром. В одной из боковых лож восседала Аделаида д'Ассельна, великолепная в фиолетовом платье и тюрбане из белого атласа, которые ей подарила Марианна. Через невероятный лорнет старая дева посматривала на всех и вся. Она переживала сегодня день своей славы одновременно с возвращением в парижскую жизнь. Бесстрастный лакей охранял дверь ее ложи, где она царила в гордом одиночестве, тогда как вокруг все ложи были переполнены.

– Здесь вся Империя… или почти вся, – вздохнул Аркадиус. – Ясно, что Император должен прибыть… Еще немного, и все эти люди будут влюблены в вас!

Но взгляд молодой женщины приковался к большой ложе, еще пустой, где должен был занять место Наполеон с сестрой Полиной и несколькими сановниками.

– Завтра, – прошептала Марианна с пронзительной грустью, словно обращаясь сама к себе, – он уезжает в Компьен! Он будет ждать будущую Императрицу. Какое мне дело до других влюбленных! Мне нужен только он, а он меня покидает!

– Но этой ночью он будет принадлежать вам! – резко оборвал ее Жоливаль, понимая, что, если позволить Марианне поддаться меланхолии, она пропала. – А теперь скорей идите готовиться. Оркестр уже настраивается… Быстро!

Он был прав. У Марианны больше не было ни времени, ни права думать о себе. В эти последние минуты она должна слиться с театром. Она действительно станет артисткой и как таковая должна сделать все, чтобы не разочаровать тех, кто оказал ей доверие! Марианна д'Ассельна исчезнет, Мария-Стэлла займет ее место. И Марианне хотелось, чтобы место это было блестящим.

Отвечая на несущиеся со всех сторон дружеские приветствия, она дошла до своей уборной, где ее ждала Агата. С легким реверансом субретка протянула ей большой букет камелий чистейшей белизны, обернутый и перевязанный зеленой лентой.

– Рассыльный принес его, – сказала она.

С неподвластным ей чувством прочла Марианна приложенную карточку. На ней было два слова: «Язон Бофорт». Больше ничего.

Итак, он тоже подумал о ней? Но как? И откуда? Неужели он вернулся в Париж? У нее вдруг появилось желание побежать на сцену и из-за занавеса поискать в зале загорелое лицо и высокую фигуру американца. Но это было невозможно. Внизу скрипки начали увертюру. Хористки должны были уже собраться на сцене. Через считаные мгновения занавес поднимется. Марианне оставалось времени, только чтобы переодеть платье. Тем не менее, устанавливая на туалетный столик букет, она не могла избавиться от ощущения волнующей растроганности, заставившей ее почти полностью забыть о своих страхах. Своим простым именем, спрятанным среди цветов, Язон словно взорвал узкую, заполненную букетами уборную, принеся с собой морские ветры, терпкий аромат приключений и ежедневной борьбы… И Марианна открыла, что ни одно изъявление привязанности не подействовало на нее так ободряюще, как эти несколько букв.

В то время как Агата подправляла ей прическу и украшала алмазными звездами густые локоны, Марианне вспомнился нелепый вопрос, который ей задала Аделаида:

– Вы уверены, что не любите его?

Какая глупость! Конечно, она в этом уверена! Разве может она хоть мгновение колебаться между Наполеоном и американцем? Она честно признавала обаятельность моряка, но Император… тут не может быть никакого сравнения. К тому же он любил ее всем сердцем, тогда как ничто не подтверждало утверждения Аделаиды. Она решила, никогда не видев его, что Язон любит ее. Марианна же думала иначе. По ее мнению, американец испытывал угрызения совести и – что бы ни думала она о нем тогда – был человеком чести и хотел возместить причиненный ей ущерб, вот и все! Однако Марианна призналась себе, что с большой радостью увидела бы его снова. Как чудесно, если бы он был здесь сегодня вечером, чтобы разделить ее триумф!

Итак, она готова полностью, и зеркало подтвердило ее неотразимость. Знаменитое платье Леруа было действительно шедевром простоты: из плотного перламутрового атласа, с длинным шлейфом, подшитым золотой парчой, расширяющееся только книзу, оно плотно облегало фигуру со смелостью, которую могла позволить только женщина, обладающая подобной грудью и ногами. Если добавить сюда головокружительное декольте с подаренным Наполеоном украшением из изумрудов и алмазов, то вполне можно было сказать, что платье больше раздевает Марианну, чем одевает, но то, что на другой выглядело бы неприлично, на ней стало образцом элегантности и красоты. Леруа предсказывал, что со следующего дня сотни женщин будут добиваться подобного платья.

– Но я всем откажу, – заверил он. – Я дорожу своей репутацией и даже на тысячу не найдется одна, которая смогла бы так царственно носить подобное платье.

Медленно, не переставая смотреть на себя, Марианна натянула длинные перчатки из зеленых кружев. Отражение в зеркале очаровало ее. Она видела в своей красоте залог успеха. В ее черных волосах алмазы горели тысячами огней.

Некоторое время она колебалась, какой из букетов выбрать: фиалки, камелии? Последний лучше гармонировал с ее платьем, но можно ли из-за этого отказаться от цветов любимого человека?.. Стремительно, бросив последний взгляд на белые цветы, она схватила фиалки и направилась к двери, в то же время как из-за кулис донесся голос режиссера:

– На сцену, мадемуазель Мария-Стэлла!

Дуэт из «Весталки» закончился под гром аплодисментов, причем Наполеон первым, с необычным восторгом, нарушил тишину зала. Дрожащей рукой, крепко сжатой покрасневшим от гордости Эльвиу, Марианна с чувством триумфа посылала приветствия и низко склонялась в реверансах. Но они главным образом адресовались не неистовствующему залу, вставшему со своих мест, а человеку в мундире полковника егерей, который наверху, в уставленной цветами большой ложе так нежно улыбался ей рядом с юной брюнеткой с классическим профилем, принцессой Полиной, его младшей сестрой, самой любимой, к которой он время от времени наклонялся, словно спрашивая ее мнение.

– Победа! – прошептал Эльвиу. – Теперь пойдет. Вы их захватили! Смелей! Это вам одной…

Она едва слышала. Триумфальная музыка аплодисментов наполнила ее уши восхитительным шумом бури. Существует ли в мире более опьяняющий шум? Устремив взгляд к смотревшему сверху человеку, она видела только его и ему от всего сердца посвящала этот оглушительный успех, который он предсказывал и хотел. Он парил над бесформенной бездной, при виде которой она недавно, только выйдя на сцену, едва не потеряла сознание. Но головокружение прошло.

Она чувствовала себя уверенно. Страх покинул ее. Эльвиу был прав: ничто больше не могло ее задеть.

Вновь наступила тишина, более живая, может быть, чем недавние овации, потому что она была полна ожидания. Словно весь зал затаил дыхание… Сжимая в руке букет фиалок, Марианна начала арию из «Багдадского Калифа». Никогда еще ее голос, справившийся теперь с тяжелейшими трудностями вокала, не был так послушен ей. Он летел над залом, мягкий, теплый, и в его чистых нотах драгоценности Востока сменялись то горячим ароматом пустыни, то буйной радостью детей, плескавшихся у фонтанов. И Марианна, как магнитом прикованная к большой ложе, пела только для одного, забыв о других, которых она тем не менее увлекала за собой по волшебной дороге музыки.

И снова был триумф – шумный, неистовый, неописуемый. Театр, казалось, взорвется от бешеных оваций, в то время как на сцене бушевала цветочная буря. Позади оркестра сияющая Марианна могла видеть оглушительно аплодировавших, поднявшихся на ноги зрителей.

– Браво!.. – неслось со всех сторон. – Бис! Бис!

Она сделала несколько шагов, чтобы выйти на авансцену. Глянув на дирижера, она сделала знак, что готова начать арию. Она опустила глаза, слушая, как постепенно успокаивается зал и раздаются первые звуки оркестра. Музыка снова начала ткать свое волшебное полотно.

Но внезапно какое-то движение в одной из лож первого яруса привлекло внимание Марианны. Туда вошел мужчина, и взгляд молодой женщины сразу остановился на его фигуре. Ей показалось, что это Язон Бофор, которого она тщетно искала среди обращенных к ней лиц. Но это был не он, а другой, чей вид заставил застыть кровь в жилах Марианны. Очень высокий, широкоплечий, в костюме из темно-синего бархата, с высоким муслиновым галстуком, над которым выступало надменное лицо в обрамлении густых светлых волос, подстриженных по последней моде. Мужчина был красив, несмотря на узкий шрам, рассекавший щеку от губы до уха, и Марианна смотрела на него с недоверием, перешедшим в ужас, который испытывают перед призраками.

Она хотела закричать, чтобы этим усмирить охватившую ее панику, но не могла издать ни звука. Это было как в дурном сне или припадке безумия. Неужели это возможно? Неужели этот кошмар был наяву? Она видела, как к ее ногам падают осколки ценой таких мучений созданного удивительного, но хрупкого мира, теперь разлетевшегося вдребезги. Ее губы раскрылись в поисках воздуха, но ощущение кошмара становилось все более давящим, и вскоре зал, императорская ложа в пунцовых розах, вышитые золотом занавеси, светильники рампы и испуганное лицо дирижера смешались в адском калейдоскопе. Безвольным жестом Марианна пыталась оттолкнуть пришедший из ночи призрак. Но это не помогло! Он не хотел исчезать! Он смотрел на нее!.. Он улыбался!..

Тогда со стоном отчаяния Марианна рухнула на рассыпанные цветы, в то время как среди поднявшегося шума Франсис Кранмер, недостойный муж, человек, которого она считала убитым, нагнулся к сцене, где распростерлась белая фигура, сиявшая алмазными звездами. Он не переставал улыбаться.

Открыв несколько минут спустя глаза, Марианна увидела на фоне цветов кольцо склонившихся к ней взволнованных лиц и поняла, что находится в своей уборной. Здесь были Аркадиус и м-ль Аделаида, Агата, растиравшая ей виски чем-то свежим, и Корвисар, который держал ее за руку. Были здесь также Эльвиу и Фортюнэ Гамелен, за которыми возвышалась раззолоченная фигура маршала Дюрока, без сомнения, пришедшего по поручению Императора.

Увидев, что она открыла глаза, Фортюнэ завладела свободной рукой своей подруги.

– Что с тобой случилось? – спросила она, очевидно от волнения впервые обращаясь к ней на «ты».

– Франсис! – прошептала Марианна. – Он был там… Я видела его.

– Ты хочешь сказать… твой муж? Но это невозможно! Он мертв!

Марианна едва заметно покачала головой.

– Я видела его… высокий блондин в синем костюме… в ложе князя Камбасере.

Ее умоляющий взгляд остановился на Дюроке. Тот понял и тут же исчез. Поднявшись было, она вновь опустилась на заботливо подложенные Корвисаром подушки.

– Вам надо прийти в себя, мадемуазель. Его Величество очень волнуется из-за вас. Надо, чтобы я смог поскорей его успокоить.

– Император так добр, – сказала молодая женщина, – и мне стыдно за эту слабость.

– В этом нет ничего зазорного. Как вы себя чувствуете? Сможете ли продолжать концерт или лучше будет передать публике извинения?

Сердечные капли, который дал ей выпить придворный врач, понемногу стали действовать, и Марианна почувствовала, как возвращается в ее тело тепло и оживают силы. Она ощущала только общую ломоту и легкую головную боль.

– Пожалуй, я смогу продолжать… – начала она с некоторым колебанием.

Она действительно считала себя в силах вернуться на сцену, но в то же время боялась вновь увидеть в зале так испугавшее ее лицо. Заметив его, она мгновенно поняла, почему Язон Бофор делал все, чтобы увезти ее с собой и какова была та таинственная опасность, которую он так не хотел открыть. Он знал, что лорд Кранмер остался в живых… Но он не хотел говорить ей об этом. Через минуту, может быть, когда Дюрок отыщет его, Франсис переступит порог этой комнаты, подойдет к ней… Он уже идет… В коридоре слышны шаги. Шаги двух человек.

– Не оставляйте меня… ни за что!

Раздался стук, дверь отворилась. Показался Дюрок, но тот, кто его сопровождал, был не Франсис. Это был Фуше, министр полиции, мрачный и озабоченный. Одним движением руки он отстранил всех столпившихся вокруг Марианны, кроме Фортюнэ, которая осталась, крепко держа за руку подругу.

– Я боюсь, мадемуазель, – сказал он, отчеканивая слова, – что вы стали жертвой галлюцинации. По просьбе маршала я лично побывал в ложе канцлера. Там не было никого, отвечающего данным вами приметам.

– Но ведь я же видела его! Клянусь, я не сошла с ума. Он был одет в костюм из синего бархата… Мне достаточно закрыть глаза, чтобы снова увидеть его. Не может быть, чтобы сидевшие в ложе не заметили его.

Фуше поднял бровь и сделал беспомощный жест.

– Герцогиня де Бассано, находящаяся в ложе князя Камбасере, утверждает, что единственный синий костюм, который она видела вскоре после начала, был на виконте д'Обекур, молодом фламандце, недавно приехавшем в Париж.

– Надо найти этого виконта. Франсис Кранмер, англичанин, не осмелился бы приехать в Париж под своим именем. Я хочу видеть этого человека,

– К сожалению, его не могут найти. Мои люди перерыли весь театр в поисках его, но до сих пор…

Три быстрых резких удара в дверь прервали министра. Он сам пошел открыть, и в дверях показался человек в вечернем костюме.

– Господин министр, – сказал он. – Никто в театре не смог сказать нам, где находится виконт д'Обекур. Похоже, что он испарился во время суматохи, вызванной нездоровьем мадемуазель.

Воцарившаяся после этого тишина была такой глубокой, что даже не слышалось ничье дыхание. Марианна снова побледнела.

– Не могут найти!.. Испарился! – сказала она наконец. – Но это невозможно! Это был не призрак…

– Больше я не могу вам ничего сказать, – сухо оборвал ее Фуше. – Кроме герцогини, которая считает, что заметила его, никто, вы слышите меня, никто не видел этого человека! Теперь скажите, что я должен доложить Императору? Его Величество ожидает!

– Император достаточно ждал. Передайте, что я к его услугам.

С усилием, но решительно, Марианна встала и, сняв шерстяную шаль, в которую была закутана, направилась к туалетному столику, чтобы Агата привела в порядок ее прическу. Она старалась не думать больше о призраке, который возник из прошлого и внезапно показался на фоне красного бархата ложи. Наполеон ждал. Ничто и никто никогда не помешает ей пойти к нему, когда он ждет. Его любовь была ее единственным подлинным богатством в мире!

Один за одним ее друзья покидали уборную: Дюрок и Фуше первыми, затем артисты, затем, не без колебаний, Аркадиус. Только Аделаида д'Ассельна и Фортюнэ Гамелен остались до тех пор, пока Марианна не будет готова.

Несколько минут спустя гром аплодисментов потряс старый театр до самого основания.

Марианна вышла на сцену…