Глава пятнадцатая

Когда Эд в конце концов проснулся, то обнаружил на краю ванны три пары болтающихся женских ног. Точнее, четыре – если считать и Онорию. Впрочем, все мы были вполне одеты.

– Держим пари, ты рад нас видеть, – завопили Дел и Флора. Обе были возбуждены, обе только что прилетели вместе с Маком на «Конкорде».

Эд встал в дверях и, взъерошив свои и без того растрепанные волосы, сказал:

– Привет.

Он любил Дел и Флору и никогда не сердился на них и поэтому просто повернулся и ушел. На языке Эда это было все равно что вытащить автомат Калашникова и перестрелять всех на месте. В ванной воцарилась испуганная тишина.

– Пошли, – сказал Пол, вытягивая себя из ванны и твердо припарковав собачонку под мышкой, как сумочку, – она лишь тихонько тявкнула. Он вытолкал меня в комнату, а потом вся троица выскользнула из номера, оставив меня с Эдом слушать музыку.

Эд паковал вещи.

– Мы летим в Мексику? – спросила я.

– Все впятером?

– Они просто заглянули.

– Я пытаюсь, – сказал Эд, – пытаюсь провести здесь медовый месяц.

– Разве я виновата, что они появились?

– Ты ни в чем не виновата, – сказал он. – Ergo, я его лишился.

– ОНИ ПРОСТО ЗАГЛЯНУЛИ! – закричала я. – ПОТОМУ ЧТО ЛЮБЯТ МЕНЯ! А ТЕПЕРЬ ОНИ УШЛИ!

– Не говори со мной таким образом, – сказал он ровным голосом, подавляя бешенство.

– Знаешь что – мне обрыдло ходить на цыпочках по твоей вонючей скорлупке в страхе, как бы ее не повредить, – завопила я.

– На цыпочках? НА ЦЫПОЧКАХ? Когда это ты ходила на цыпочках? Когда прервала свадебную церемонию? Когда опоздала на самолет?

– Ты ничего не понимаешь.

– ПО СКОРЛУПКЕ? Да ты просто слон в посудной лавке!

Я:

– Ты ничего не понимаешь!

Он: захлопывает чемодан, застегивает его, пыхтит.

– Куда ты собрался?

– Подальше от тебя.

В дверях он остановился. Он всегда останавливается.

– Скажи мне… только одно… – говорит Эд.

– Что сказать?

– Чего я не понимаю?..

Молчание. Наконец я выговариваю:

– На свадьбе ты сказал: сколько угодно. Сколько угодно. А теперь лишь из-за того, что Пол, Дел и…

– Ты слышала когда-нибудь про каплю, которая переполняет чашу?

– Я не приглашала их. Я не виновата в том, что Пол и Дел…

– Я не желаю слышать никаких оправданий. Не желаю слышать частностей. Всегда возникают какие-то особые обстоятельства. А я вижу за ними общую картину. Вижу широкие мазки. Вижу основную идею.

– Умоляю тебя, можно нам просто уехать в Мексику?

– Что такое ты говоришь? Важна сама поездка. А не пункт назначения. – Он снимает кольцо и бросает его на кровать. – Вот так! – Поворачивается. Уходит.


Я нашла Деллу наверху, под крышей, в апартаментах Мака. Или, точнее говоря, сначала не нашла ее. Поначалу квартира показалась мне пустой – такая белая, с окнами на обе стороны. Но с яркими картинами на стенах и одним из тех встроенных диванов, что обволакивают углы электрической голубизной.

Я побродила там, гадая, куда же делась Делла, пока она не высунула голову из-под кровати и не сказала, что она здесь.

Кровать стояла на небольшом возвышении в глубине комнаты. Дел лежала под ней, и ей только-только хватало места, чтобы глотать из горлышка шампанское.

– Мак пригласил на чашку чая Царину Спунер. – проговорила она, будто бы все этим объясняя, и захихикала, словно пожарный гидрант.

– Что? – переспросила я. Я всегда так делаю, когда слышу какую-нибудь короткую шутку.

– Ты присоединяешься или нет?

– Не сходи с ума, – сказала я.

– Он вернется с минуты на минуту. Или забирайся сюда, или уходи.

Я задумалась над ее предложением. Уйти было некуда. Кроме того, мой мозг напоминал одну из тех компьютерных заставок, где картинка рассыпается и мелкими точками оседает вниз. И я залезла под кровать.

– Эд ушел от меня, – сообщила я.

– У Царины Спунер – тело века.

– Я знаю, кто такая Царина Спунер, – сказала я.

Какое-то время мы помолчали. Потом Дел проговорила:

– Мак признался мне в любви.

– Вот как?

– По телефону.

– Поздравляю, – сказала я, хотя не уверена, что в этом случае нужны поздравления, как не принято поздравлять со свадьбой невесту, а только жениха. Когда поздравляют невесту, то, по-моему, возникает мысль, что она отчаянно стремилась замуж.

– Мак считает, что всякие признания в любви – это ложь, – сказала Делла.

– Думаешь, он способен тебе изменить? – спросила я, изображая сарказм, но Дел сарказма не заметила.

– И еще как. Просто чтобы доказать это.

– Кому?

– Себе.

Мака по-прежнему не было, и я повторила:

– Эд от меня ушел.

Молчание. Вероятно, Делла размышляла, что бы ей такое сказать. Потом я проговорила:

– Медовый месяц – такая противная штука!

– Он вернется, – сказала Делла.

– Он швырнул мне кольцо, – сказала я. – Так что, наверное, брак расторгнут.

– Не в первый уже раз, – сказала она.

– Нет, в первый, – возразила я. – Раньше мы еще не были женаты.

– Свадьба не состоялась – вот что я хочу сказать.

Делла как будто отвлеклась.

– Помнишь, как мы частенько впадали в панику и говорили: «Нет на свете мужчин»? – сказала я. – До того, как появился Эд.

– Да, – ответила Дел.

– И думали: может быть, оттого, что нам уже под тридцать, хотя говорили так с тех пор, как нам стукнуло двадцать один.

– Да.

– Но на самом деле мы имели в виду: «Нет достойных мужчин». Потому что… да, есть он, он и он, но все они не идут в счет.

– Да, – сказала Дел, – но мы расстраивались. Думали, что можно заполучить парня как в рекламе – этакого симпатягу в шикарном костюме. Ха!

– Ну, не уверена, что нас следует за это упрекать, – сказала я. – Когда идешь покупать диван в мебельном салоне, все-таки ожидаешь, что он выглядит как в журнале.

– Что? – воскликнула Дел, как мне показалось, несколько грубовато.

– Ну, над тобой ведь не смеются, когда ты заходишь купить диван, верно? Не предлагают изменить всю свою жизнь. Не ухмыляются в лицо со словами: «Не будь наивной, детка! Таких диванов в действительности не бывает!» Я хочу сказать – представь, что они покажут тебе кучу ломаных неуклюжих диванов с порванной обивкой; ведь ты даже не сочтешь их диванами, верно? Ты скажешь: «И вы называете это диванами?» – Я помолчала. – Ты понимаешь, к чему я?

– Я ухватила суть, – ответила она. – Сказка о мягкой мебели.

– И вот, зайдя сегодня сюда, я вспомнила то, что всегда забывала: что в свое время Адам просил меня выйти за него.

С Адамом мы учились вместе в колледже. Задним числом его вполне можно было назвать симпатягой, и, хотя в шикарном костюме он в то время не ходил, его можно было назвать вполне подходящим.[48]

– Если бы я вышла тогда за него, – сказала я, – у меня бы уже наверняка было две целых четыре десятых ребенка[49] и я бы ни за что не говорила, что мужчин на свете нет.

– Что ж, есть ты, и есть диван, – проговорила Делла.

– Именно. Но он не в счет.

– Почему?

– Потому что он хотел меня.

– Понятно.

– Но если бы я вышла за него, я бы никогда не сказала: «Мужчин на свете нет» – ни разу. Потому что здесь подразумевается один.

– Так какого же черта ты за него не вышла? – спросила Дел, очевидно подумав, что ее это спасло бы от многих печалей.

– Потому что я бы скорее умерла. Вот что я думала об этом – я бы скорее умерла.

Дел внимательно посмотрела мне в лицо.

– Скажу тебе: по-моему, это бессмыслица, – проговорила она.

– Видишь ли, я сама только что начала это понимать, – ответила я, снова растянувшись на полу. – Дело вовсе не в них – не в мужчинах, дело во мне самой.

Мы снова погрузились в молчание. Через какое-то время я довольно отчужденно проговорила:

– Я видела Его.

– Кого «его»? – спросила Делла.

– Его, Его, – ответила я. – Его с большой буквы.

– Кого? – раздраженно спросила она.

– Любовь-Всей-Моей-Жизни, – проговорила я все в той же отчужденной манере, хотя на этот раз испытывала удовлетворение от того, что заставила Дел довольно громко стукнуться головой о кровать.

– Что-о-о-о-о-о? – протянула она, беря с меня пример в реакции на короткие блестящие фразы.

– Это был он, – сказала я и, несмотря на уныние – глубокое уныние, – широко улыбнулась. Нет ничего лучше, чем сообщить кому-то сногсшибательную новость. – Можно повторить еще раз, – спросила я, – чтобы ты еще раз стукнулась головой?

– Где-что-когда-как? – спросила она, стараясь повернуться на бок, чтобы лучше видеть мое лицо.

Но в этот момент мы услышали, как открылась дверь и вошел Мак со своей красоткой.

Мак что-то громко вещал про блестящее будущее Царины Спунер. Сама же Царина, не проявляя особого интереса к своему блестящему будущему, прямиком направилась к холодильнику, отыскала там «Хааген Даз» и, набрав в рот мороженого, принялась бродить по квартире в туфельках от Маноло Бланика (насколько я могла рассмотреть). Худенькую женщину нетрудно распознать по тому, как она поглощает «Хааген Даз».

– Вот почему ее зовут Спунер,[50] – шепнула я Дел, которая шикнула на меня в смысле: отнесись к этому серьезно! И когда Царина подошла и села на кровать, по-прежнему работая ложкой, мы с Дел смогли поближе полюбоваться – сквозь кружевную бахрому – ее прелестной крохотной татуировкой в виде сердечка над прелестной левой лодыжкой.

– Иди сюда, сладкий, – позвала она Мака. Дел смотрит на меня так, словно говорит: как можно, мы ведь здесь! Мак подходит и садится рядом с Цариной. Несколько мгновений проходит в молчании, и мы думаем, что они целуются, но потом слышится звяканье ложки о зубы, и понимаем, что она набила ему рот мороженым. После чего раздается ее голос – как будто с ложкой во рту:

– Хочешь, я угощу тебя, сладкий?

Следует еще более долгая тишина, и я думаю: черт возьми, она снимает с него брюки.

Но тут Мак говорит:

– Нет, спасибо. – И мы с Дел переглядываемся, выпучив глаза, как блюдца, и чуть не умирая в ожидании. Потому что это «нет, спасибо», по-видимому, относилось к еще одной ложке мороженого.

И тут Мак медленно, запинаясь, говорит – как иной сказал бы: «Отведите меня к вашему вождю», приземлив свой звездолет в прекрасном новом мире:

– У меня есть женщина.

Царина хохочет:

– У меня тоже. Тебе придется придумать что-нибудь поинтереснее, сладкий. Ты расскажешь мне о ней? Тебе нравится ее трахать? Хочешь, я расскажу тебе о своей?

Мы с Дел смотрим друг на друга так, словно спрашиваем: под каким кайфом эта баба? Да она просто проститутка!

Снова возникает пауза, и снова мы думаем, что сейчас упадут брюки, но тут Мак неожиданно вытаскивает из шляпы кролика.

– Ты не поняла, – говорит он. – Я влюблен.

Он говорит это так, словно ему всего четырнадцать лет, словно он легко раним, испытывает сомнения, в чем-то нуждается и все такое прочее, и до меня вдруг доходит, что он тоже человек. Это открытие меня потрясает.

Но прежде чем переварить все это, я замечаю, что Дел как будто схватила судорога, и мне, вероятно, нужно оттащить ее в «скорую помощь» с сотрясением мозга от верности Мака. А Царина топает своей маленькой ножкой в маноло прямо у головы Дел. Царине не нравится это признание в любви. Совсем не нравится.

– С тобой скучно, – говорит она раздраженно. – Ты скучный!

Это оказывается для Дел уже чересчур: она высовывает руку из-под кровати, хватает маленькую татуированную лодыжку и, пока Царина плюется, лягается, визжит и дергается, просто держит эту лодыжку, а потом вылезает из-под кровати вся, как мальчишка на дельфине, и, поднявшись, заявляет Царине:

– Это с ним тебе скучно? Это мне с тобой скучно! Ты самая скучная зануда, какую я только знала!

Мак извинился за Дел, но, по-моему, он одурел от всего этого. Он, как только увидел Дел, повалил ее на кровать и обнял – об этом я могла судить по исчезновению их ног.

– Ха! – говорит Царина.

– Ха! – говорит Дел.

– Счастлива? – говорит Царина.

– Как свинья в навозе, – говорит Дел.

– Это уж точно, – говорит Царина и вдруг переключается совершенно на другой канал. – Ты куришь травку? – спрашивает она и плюхается на кровать вместе с ними. – Мне нравится твое платье. От кого это? Симпатичное. – Просто ночь и день.

А я тем временем лежу под кроватью, пытаясь сочинить сценку своего выхода. Ничего не получается. Но мне не стоит беспокоиться, потому что наверху слышится шепот и в проеме между кружевной бахромой и полом появляется лицо Мака.

Он несколько мгновений смотрит на меня, и я говорю:

– Медовый месяц – чертовски трудная штука. Столько ожиданий, но нередко он приводит к определенному… напряжению.

Мак спрашивает:

– Где твой возлюбленный?

И я вдруг подумала, что он имеет в виду Алекса. Я подумала, что он имеет в виду Алекса!


Пол и Флора выследили меня у Мака и заявились вместе, чтобы посадить в такси и вернуть в отель. В такси я поведала Флоре о дезертирстве Эда. Я ожидала, что она начнет свое «О! Боже! Мой!», но она лишь нахмурилась.

– Что? – спросила я.

– Это он из-за Алекса сбежал?

– Нет, – сказала я. – Он не знает.

– Подсознательно наверняка знает. На это мне нечего было ответить. Пол с некоторой тревогой проговорил:

– Послушайте, послушайте, девочки. – Пол терпеть не может ничего реального.

Я сказала:

– С Эда хватило и так, поскольку я опоздала на самолет, а тут еще вы все нагрянули и… Эта история с Маком и все прочее. Я просто останусь в отеле, и он, вероятно, когда-нибудь вернется. Он не мог далеко уйти. Он не мог запрыгнуть в самолет и вернуться в Лондон. В нем нет такой свободы духа. Он дождется даты обратного вылета.

– Он здраво относится к деньгам, – заметила Флора.

– Упаси меня бог от всякого, кто здраво относится к чему-либо, – сказала я.

– Ты ужасна, – сказала Флора.

– Тебе не приходится жить с ним.

Пол перевел взгляд с одной на другую и проговорил:

– Близкие отношения – это кошмар.

– Значит, все эти клятвы, что мы выслушали, – они ничего не значат, так получается? – спросила Флора.

– Я не из тех, кто все бросает на полпути, – сказала я. – Я собиралась в Мексику. И клятвы кое-что для меня значат, но, когда доходит до дела, оказывается, что реальный мир – это одно, а бумажка – совсем другое. Этого-то все и не хотят признать, так? Вот почему столько браков распадается от первого дуновения ветра. Я хочу сказать, что люди полны благих намерений, но благие намерения – это одно, а… Знаете, благими намерениями вымощена дорога в рай – или как там говорят.

– В ад, – проговорил Пол. Мы обе взглянули на него.

– Дорога в ад, – сказал Пол. – Думаю, вы сами убедитесь, что в ад.

– Ну, хватит об этом, – сказала я, откидываясь на сиденье.

– А что за история с Алексом? – довольно враждебно спросила Флора.

– С Алексом никакой истории. Ничего не случилось. Он уехал.

– Он посеял в ней смятение, – сказал Пол.

– Эй! – воскликнула я. – Клише.

– Королевам позволяется использовать клише сколько заблагорассудится,[51] – возразил он. Флора посмотрела на меня.

– Смятение – довольно точное описание, – проворчала я. – Слушайте: бегство Эда не имеет к Алексу никакого отношения. Но это правда – снова увидеть Алекса представляется невероятным. – Мне вдруг захотелось, чтобы она поняла. – Я не чувствовала такого… Не знаю как долго. Не могу толком описать. Я чувствовала… Что-то вроде «Слава богу, теперь со мной это случилось». Теперь я понимаю, на что это похоже. И для чего все это было.

– Ах да, когда все эти маленькие экзистенциальные замысловатости разглаживаются – наступает счастье, – сказал Пол.

– Ни с чем несравнимое, – согласилась я.

– Как же, как же, – возразил он, – а наркота?


Вы когда-нибудь ощущали, как ваш внутренний регулятор яркости скользит от плюса к минусу? Как он выключает все прекрасное многообразие цветов, сводя его к безжалостному и страшному черно-белому? Когда я и впрямь очнулась в той реальной куче дерьма, в какой оказалась, то обнаружила, что стою в спальне для новобрачных и гляжу на нью-йоркский пейзаж. Одна.

Лихорадка кризиса прошла, и я осталась с тихим жужжанием боли и неспособная возбудить в себе хотя бы малейший интерес к происходящему – фактически неспособная даже говорить. Мне вполне нравилась моя жизнь – до прошлой ночи. Все шло неплохо – до прошлой ночи. Я была благодарна судьбе, ну, понимаете, за ее маленькие радости: здоровье, работу, друзей, ожидания звонка – за все такое.

А если говорить правду – действительно правду, то главным источником моей боли был не Эд, а Алекс.

Алекс был моим наркотиком, я непроизвольно подсела на иглу и теперь блуждала по плоской равнине отвыкания. У меня был отходняк отрезвления, который рано или поздно поражает влюбленных с первого взгляда, и я думала: ведь не случайно Алекс оказался на балконе в отеле, а это значит, что он – Тот Единственный. Типа того: мы оба любим арахисовое масло, и это значит, что он – Тот Единственный. Двоюродная сестра подруги его сестры ходила в ту же школу, что и я, и это значит, что он – Тот Единственный. Он согласился со мной, что Роджер Мур – лучший Джеймс Бонд, и это значит, что он – Тот Единственный.

А если бы его почему-то не оказалось на балконе – что ж, это значила бы, что все в жизни случайно, все лишено смысла, и – гм, на этом действительно можно поставить точку.

Но если он все-таки оказался там по какой-то причине – что ж, говорил мой внутренний голос, значит, я облажалась. Упустила великий случай. Опоздала на лодку. Потому что он ушел. Я переживала в своей душе такую же панику, как в тот момент, когда увидела Красного Теда, пожираемого мусоровозом, и всем своим существом поняла – вероятно, впервые, – что в жизни бывают вещи, которых уже не вернуть. Что время нельзя повернуть вспять и вся королевская конница, вся королевская рать не может Шалтая-Болтая собрать.

Я не знала, что делать с этой мыслью. Казалось, она никуда меня не приведет. Я думала, что мне, вероятно, нужна помощь. Возможно, если я буду ждать в отеле достаточно долго, Эд вернется. И я просто расскажу ему про Алекса, а потом отправлюсь в психлечебницу, и мне вправят там мозги, а потом мы с Эдом будем лет пятьдесят ходить на консультации для пар, а потом начнем все сначала.

Загрузка...