Между двух огней

3

– Как интервью? – спросил Иден Хартфилд. Прошло уже десять дней после их разговора.

Они с Ханной поднимались в лифте на седьмой этаж, в ожоговое отделение.

– Думаю, благополучно. Брюс был просто неподражаем. По-моему, он доволен и моим сообщением. Нас, кстати, засыпали вопросами.

Был вторник, холодный, дождливый вторник. Все утро директор центра доктор Рэйт и новый хирург с европейским опытом доктор Ломбард провели на встрече с журналистом солидной столичной газеты. Увлеченный молодой публицист готовил большой «подвал» аж для двух номеров. В первой части намечалось рассказать об организации и планах нового ожогового центра, о том значении, которое он имеет для национального здравоохранения. Вторая часть статьи, как предполагалось, будет посвящена профилактике ожоговых травм в быту и на производстве. Во время интервью именно об этом и говорила Ханна. Она с энтузиазмом встретила кампанию по «технике безопасности среди населения». Уж врачам-хирургам отлично известно, чем грозит пренебрежение элементарными правилами.

– Я вручила этому парню буклет, который Брюс специально привез из Сиднея для распространения, – продолжала Ханна. – Похоже, на него это произвело впечатление: статистика, фотографии… Эффектно и полезно. Если он добросовестный журналист, материал может получиться яркий. И очень своевременный.

Хирурги вышли из лифта, миновали небольшую приемную для посетителей и подошли к дверям отделения. Они имели впечатляющий вид – все были обклеены строгими предупредительными надписями: «Посторонним вход воспрещен», «Без вызова не входить» и так далее. Разумеется, к Хартфилду и Ханне это не относилось. Иден легко толкнул дверь и придержал тяжелые створки, пропуская спутницу вперед. Следующая дверь вела в комнату хирургов. Там вдоль стен стояли шкафчики, в глубине – специально оборудованные умывальники. Над каждым краном тоже висели надписи, предупреждения, а главное – подробные схемы мытья рук. Иден и Ханна даже не взглянули на все это. Ритуал предоперационного или профилактического мытья рук за годы работы они научились выполнять автоматически. Освободить руки до плеча, толкнуть ногой педаль воды, педаль дезинфицирующего мыла – и процедура начинается. Ханна намыливала руки, терла тщательно между пальцами, около ногтей, под ногтями, запястья, предплечья, смывала, снова намыливала, снова терла – столько, сколько положено по инструкции. Рядом точь-в-точь те же движения выполнял Иден Хартфилд.

И все же что-то было не так. Это «что-то» тяготило Ханну вот уже… да, седьмой день. Семь дней она уже работает в ожоговом центре. В начале прошлой недели вообще каждая встреча с Иденом Хартфилдом становилась для нее испытанием. При виде его Ханна внутренне напрягалась, ожидая очередной стычки.

Но ничего такого не случалось. Хартфилд не упоминал ни Салли, ни Стива, ни Джину. Так прошел первый день, следующий, за ним еще один. Ханна поняла, что Хартфилд твердо решил не касаться этой темы. Его занятой вид говорил, что у него масса других забот и что обсуждать Стива и Джину по меньшей мере неуместно.

Через два дня Ханне стало легче. К счастью.

С Хартфилдом они встречались на пятиминутках, на совещаниях, в буфете, в ординаторской, в палатах… В недалеком будущем им предстояло проводить совместные операции, например в экстренных случаях или в так называемые стажерские дни. Вообще по расписанию Иден оперировал по пятницам, а Ханна по четвергам. Значит, в эти дни недели они не будут видеться. Она, правда, не приступила еще к практике.

Придется наладить с ним отношения, хотя бы служебные, размышляла Ханна, иначе это будет не жизнь, а мука!

Вот почему сегодня, во время обычной для хирурга процедуры, Ханне вдруг стало неловко. С шумом текла вода из кранов, делая любой разговор бесполезным. Впрочем, они и так чаще молчали наедине, что позволяло Ханне погружаться в раздумья.

На руки Хартфилда она уже неоднократно обращала внимание – сильные, ловкие, уверенные и в то же время чуткие и мягкие. Руки прирожденного хирурга. Сейчас, когда он тщательно мыл их, впечатление это усиливалось. Да нет, не впечатление – реальность. Мастер пластических операций, блестящий специалист по пересадке кожи, доктор Иден Хартфилд имел редкую специальность – пластика конечностей. Пальцев. Рук. Он возвращал людям радость движения. И это было настоящим искусством, требующим высочайшей квалификации, интуиции и чисто технического мастерства.

Ханна в последний раз ополоснула руки, ногой перекрыла подачу воды и повернулась к рулону со стерильными бумажными салфетками. Не будь она так рассеяна и задумчива, она бы заметила, что Хартфилд делает то же самое. Они столкнулись. Оба вздрогнули. Неожиданный и мимолетный физический контакт обострил чувства… Отпрянув друг от друга, мужчина и женщина пробормотали слова извинения и остановились в нерешительности.

– Пожалуйста, берите салфетку, – наконец произнес Иден.

Ханна немного резкими движениями начала промокать руки и была благодарна Хартфилду, который завел разговор о ребенке, попавшем в их отделение. Собственно, осмотреть малыша они и направлялись.

– Сведений мало. Бытовой несчастный случай. Доставлен на «скорой», – профессионально кратко сообщал Хартфилд. – С мальчиком была мать. Сейчас Элисон выясняет у нее подробности.

Элисон Стедвуд, молодая врач-терапевт, заключила с клиникой трехмесячный контракт. Все специалисты отзывались о ней очень хорошо.

Хирурги вошли в отделение интенсивной терапии. Навстречу им вышла дежурная сестра.

– Койка 702,– сказала девушка. – Я знала, что вы должны подойти, и послала вам навстречу мать мальчика. Вы встретились с ней в приемной?

– Нет, – покачал головой Хартфилд.

– Наверное, разминулись. Она жутко переживает.

– Пожалуй, мы сначала осмотрим ребенка, а потом вернемся к ней для беседы. Попросите ее подождать.

Пока ожоговое отделение было небольшим и могло принять лишь десять тяжелых больных. Дай Бог, чтобы эти палаты всегда пустовали, подумала Ханна.

Оборудование для обследования, лечения, физиотерапии было самым современным. В палатах стояли особой конструкции кровати для обожженных, каждый пациент был на виду. Учтено было все – от мониторов основных жизненных показателей до гидромассажных аппаратов, от столиков до картин на стенах.

Маленькому Шону Кэроллу отвели отдельную палату. Рядом был пост медсестры.

Ребенок лежал под капельницей. Ему вводили физиологический раствор. Поддержание водно-солевого баланса у больных с ожоговым поражением – первый и самый важный шаг на начальных этапах длительного и мучительного лечения. Шон лежал тихо, почти не реагируя на внешние раздражители. Находясь под действием сильнейших обезболивающих препаратов, он не чувствовал, как его тельце, покрытое пузырями и язвами, обрабатывают антисептиками две хирургические сестры. Ожоги были на груди, животе, на бедрах, коленках, ступнях. Лицо пострадало меньше.

Здесь же была Элисон Стедвуд.

– Мы подсчитали процент поражения. «Скорая» сказала – тридцать восемь. Но, по-моему, это преувеличение. Я даю тридцать два процента. Некоторые ожоги поверхностные, первой степени. Но есть и глубокие. К сожалению, их гораздо больше.

– Скверно, – сказал Иден.

– Да уж, – согласилась Ханна.

Конечно, им приходилось встречать и более тяжкие случаи, в которых пострадавшими были совсем маленькие дети, и всякий раз это был результат печальной родительской небрежности. Ах, если бы, если бы…

– Рассказывайте, Элисон.

– Шон обожает принимать душ. Это его последнее увлечение. Он считает, что так делают «все большие мальчики». В этот раз мама переодела его после сна. Мальчик капризничал, просился под душ. Мать не разрешила, посадила его играть в детской, сама ушла на кухню, думая, что он скоро успокоится. Вдруг услышала крик. Шон, оказывается, сам разделся, полез в ванну. На нем оставались только памперсы. Просто повезло. Они частично уберегли его от ожогов.

– Вот преимущества позднего приучения ребенка к туалету, – невесело пошутила Ханна.

– В общем, он включил кран. Оказалось, горячий. На полную мощность. Регулятор температуры у них стоит на очень высоких цифрах. Для обширных ожогов парнишке хватило двух секунд.

– Почему не отрегулирована температура?

– Миссис Кэролл объяснила, что так хочет ее муж, которому горячая вода нужна постоянно для домашней обработки древесины. У него какое-то хобби, в подвале – маленькая мастерская. Всех деталей я не уловила, это и неважно, но меня поразили родители.

– Ничего удивительного. Как раз сегодня утром я рассказывала журналисту, что ребенок за три секунды может получить ожог третьей степени, если вода нагрета выше семидесяти пяти градусов. А бытовые нагреватели у нас часто раскочегаривают и до кипятка. Вот она, опасность. И вот о чем бы написать в статье, – сказала Ханна.

– Как бы то ни было, миссис Кэролл примчалась на крик. Шон забился в самый дальний угол ванны, струи задевали только ступни. Увы, тело уже успело пострадать.

– Что сделала мать?

– В качестве первой помощи? Она молодец. Вытащила его, стянула памперсы, которые тоже пропитались горячей водой, поливала мальчика прохладной водой. Потом разглядела, насколько серьезны ожоги, и бросилась вызывать «скорую». Вообще миссис Кэролл разумная, образованная женщина.

– Это хорошо. Вы не поверите, какое количество людей при виде ожогов бросается смазывать их маслом или вазелином, что категорически противопоказано! Только единицы первым делом стаскивают с пострадавшего одежду – а ведь она усугубляет степень поражения, так как мешает терморегуляции.

– Я поверю теперь во что угодно, – мрачно усмехнулась Элисон. – На этой стажировке такого насмотрелась!

Иден Хартфилд облачился в стерильный халат, надел маску, шапочку, перчатки; в такой же наряд оделась и Ханна. Хирурги принялись изучать ожоги на теле ребенка.

– На лицо вода только брызнула, – сообщила Ханна, произведя осмотр. – Поверхностные ссадины, не более. Заживут и без нашей помощи. Даже на груди все не так страшно…

– Да, – кивнул Хартфилд. – Самое худшее начинается ниже. Напор воды был очень сильный, какое-то время ему понадобилось, чтобы выскочить из-под струй. Могу сказать определенно: кожа голеней и бедер потребует частичного иссечения и донорской пластики.

– Травматический отек кожи на груди может вызвать затруднения в дыхании, – предположила Ханна.

– Надо проследить, – поддержал ее Хартфилд. – Задета, правда, только передняя часть, опоясывающего ожога нет…

– Повезло.

Еще минут десять они обсуждали этот случай. Элисон Стедвуд показала им историю болезни мальчика. Учитывая анамнез, хирурги выбрали схему профилактики, которая включала три основных элемента: поддержание водно-солевого баланса, болеутоляющая терапия, профилактика инфекций. Три кита ожоговой хирургии.

Пробы на посев с открытых ран будут брать ежедневно, пойдут анализы и в биохимическую лабораторию, чтобы найти подходящие антибиотики. К возможной инфекции надо подготовиться заранее. Следующие двадцать четыре часа могут стать решающими. Ребенку понадобится большое количество жидкости в виде питательных растворов и суспензий, в обязательном порядке ему будет вводиться физиологический раствор, иначе не миновать проблем с почками. Именно поэтому аппараты «искусственная почка» имелись в отделении в расчете на каждого больного.

По иронии судьбы, боль для обожженного – неплохой признак. Правда, подчас она бывает мучительной, просто невыносимой. Пожалуй, только в онкологии используются более сильные лекарства. Еще одна проблема для этой категории больных – питание. Организм пострадавшего нуждается в пище высококалорийной и легкоусвояемой одновременно. К сожалению, иногда состояние человека лишает его возможности есть самостоятельно.

Все это обязан учитывать персонал клиники.

Осмотр был закончен. Теперь можно поговорить и с Хелен Кэролл. Женщина была в очень плохом состоянии. Сказывался пережитый шок. Ханна подозвала медсестру Нэнси Эванс, жизнерадостную, пышную женщину, которой предстояло сутки дежурить у постели ребенка.

– Давайте предложим чаю нашей миссис Кэролл. И что-нибудь перекусить – булочку, рогалик.

– Сейчас сделаем, – весело сказала Нэнси.

– Что с ним будет? – одними губами спросила женщина. – Он выглядит все хуже и хуже.

– Это обычная реакция организма, – успокоил ее Иден. – Первичный отек, вторая стадия ожогового шока. Выглядит это жутковато, но вы себя не терзайте. Вы все сделали правильно. Дети быстро преодолевают последствия шока.

– Но он, похоже, не узнает меня…

– Он под действием сильных транквилизаторов и болеутоляющих. Реакции какое-то время будут неадекватны. Повторяю, не пугайтесь. Посидите с ним. Зная, что вы рядом, Шон быстрее пойдет на поправку.

Вошла Нэнси Эванс с подносом и взяла миссис Кэролл под свою опеку. Ханна и Хартфилд вышли. Оба они думали о том, что и мальчику, и его маме придется пройти еще через многое. Например, через операцию по пересадке кожи. Вопрос этот, правда, пока открыт: ответ на него будет получен в ближайшие дни. Все зависит от иммунной системы ребенка.

Хирургам предстояло обойти сегодня еще три палаты.

В первой лежал Гленн Эйс, молодой парень, получивший химические ожоги средней тяжести. Левая кисть, предплечье потребовали пластической операции, которую больной перенес неплохо. Множественные донорские «заплаты» приживались быстро. Организм у молодого человека был крепким. Хартфилд, однако, вполголоса сказал Ханне:

– Контрактура между большим и указательным пальцами, конечно, есть. Но сейчас этим заниматься не нужно. Пусть идет естественный процесс восстановления, а через месяц-другой мы посмотрим этого богатыря, тогда и решим, насколько рубцы отразились на двигательной функции.

Потом хирурги посетили еще одного ребенка, мальчика постарше. Звали его Крис Гарднер. Крис стал очередной жертвой домашнего фейерверка. Из-за неисправной «шутихи» пострадали правая нога и ступня. Ожоги были глубокими, но занимали небольшой участок кожи, поэтому шансы на быстрое выздоровление у парнишки были самыми реальными. Сейчас его готовили к небольшой, но важной операции, без которой шрамы будут сковывать движения ступни. Иден не сомневался, что хирургическое вмешательство пройдет благополучно.

В отделении была еще одна пациентка – Дженис Питерс. Врачам приходилось с ней непросто. «Дженис Питерс, 51 год, получила ожоги II–III степени в области рук, кистей, груди, шеи, плеч, лица. Проведены операции… лечение…» – значилось в ее истории болезни. Все это было несколько месяцев назад. Пластические операции делали в Сиднее в университетской клинике, куда ее доставила «скорая». Тогда же Дженис консультировал доктор Рэйт. Он назначил повторные операции – «косметическую реконструкцию» – и пригласил пациентку в ожоговый центр Канберры.

– Какие люди! – немного развязно воскликнула Дженис Питерс, увидев на пороге палаты врачей-хирургов. Голос ее был грубым и хриплым от многолетнего курения. Лицо женщины искажали шрамы, рот был перекошен и придавал ей трагикомическое выражение. – Вот уж не ждала вас так рано. Я и прихорошиться-то не успела.

Она натужно засмеялась. «Прихорошиться» она не смогла бы при всем желании. Слишком много было уродливых шрамов. И врачи и пациентка понимали это. Разумеется, Ханна сделает все возможное, чтобы восстановить ей лицо, но рубцы останутся. Со временем они будут бледнее, тоньше, но они будут. Увы, Дженис упорно не желала смириться с этим.

– Глядите-ка! – продолжала она. – Глядите, что я нашла. Вот такое личико я хочу. – Женщина протянула им раскрытый на вкладке журнал, откуда смотрело удивительно тонкое, красивое женское лицо – ни морщинки, ни складочки. – Тут уж Гарри от меня не отвернется. Тут уж он точно прибежит ко мне обратно.

Несчастный случай, изуродовавший ее лицо, Дженис Питерс считала причиной краха своей супружеской жизни. Каждый раз в беседах с врачами она поднимала эту тему. Ханна не знала уже, что делать. До сих пор удавалось увести Дженис в сторону, подробно рассказывая о предстоящих операциях на кистях рук или переключая ее внимание на практикантов, которые часто навещали больных в палатах. Но сегодня отвлекающих факторов не нашлось. Ханна почти в отчаянии оглянулась на Хартфилда.

Он понял ее без слов. Ханна надеялась, что этот чуткий, опытный врач найдет верный тон в разговоре с несчастной женщиной.

Хартфилд подошел к Дженис поближе.

– Послушайте, – неожиданно твердо, чуть ли не жестко сказал он, – мы с вами движемся шаг за шагом. Доктор Ломбард и я проводим постепенное лечение. На прошлой неделе мы иссекли рубцы на левой кисти и на шее. Завтра мы займемся правой рукой и, самое главное, исправим кривизну рта. Руки будут вам полностью подчиняться, вы снова заговорите внятно. Это представляет для вас интерес?

– Конечно!

– Это у вас будет. Но не надо ждать от нас чудес. Лучше подумайте, как бы вам для самой себя сотворить чудо.

– О чем это вы? – Дженис с подозрением повернула голову.

– Вы знаете о чем. Именно об этом сегодня утром говорила с вами Анна Галлахер.

– Только не надо меня в алкоголики записывать! – вдруг прошипела Дженис Питерс, отвернулась и зарылась под одеяло.

Ханна и Хартфилд больше не дождались от нее ни слова. Обход закончился. Хирурги вышли в коридор.

– Алкоголь? – удивленно переспросила Ханна коллегу.

– Да. Наша сотрудница по социальной реабилитации ручается, что…

– Анна Галлахер? Да, мы знакомы.

– Она прекрасный специалист. К тому же из Сиднея нам сообщили, что алкоголь в данном случае сыграл решающую роль.

– Ожог в состоянии алкогольного опьянения! – воскликнула Ханна. – А ведь именно это указано и в ее карточке, хотя на словах она упорно все отрицает.

– Отрицает, потому что ничего не помнит. Не помнит, как заснула на диване с сигаретой во рту. В университетской клинике нет психотерапевта. У них вообще штат неукомплектован. Анна Галлахер подробно беседовала с мужем Дженис, с ее детьми. Все они говорят, что семейная жизнь у них давно не ладилась. А Дженис теперь просто выдает желаемое за действительное.

– Есть хоть какая-то вероятность, что Гарри Питерс вернется к ней?

– Анна считает, что нет. У него давно есть другая женщина.

Взгляды их случайно встретились, и Ханна поняла, что Хартфилд сейчас думает о Салли и Стиве… и о Джине.

– Даже не знаю, что мы можем сделать, – быстро произнесла она, не желая сбиться на личные темы.

– Для Дженис? Мы – почти ничего. Мы хирурги, а не священники и не психотерапевты. Ею будет заниматься Анна. Да, хочу вас предостеречь, чтобы вы не обещали ей чудесного исцеления.

Я имею в виду пластику лица. Возможно, придется проявить некоторую жесткость, как это только что сделал я, но мечтать о красоте мы не можем ей позволить. Иначе разочарование обернется шоком. А то и судебным процессом.

– Вы правы. Мне знакомы такие случаи. Буду осторожна.

Они вышли через ординаторскую к сестринскому посту.

– Завтра перед операцией я загляну к Шону, – обратился Хартфилд к дежурной медсестре. – Доктор Стедвуд сегодня всю ночь? – Он глянул на график. – Ага, вижу. Прекрасно. Но если возникнут непредвиденные осложнения, немедленно связывайтесь со мной.

– Конечно, доктор, – отозвалась старшая сестра.

Иден был лечащим врачом мальчика, хотя занимались им все специалисты отделения. Завтра на обходе будет Брюс Рэйт, вспомнила Ханна, завтра – традиционный «большой консилиум», на который приглашают всех, вплоть до практикантов. А сейчас в отделении их больше ничего не задерживало.

– Сегодня погрелись дольше обычного, – заметил Иден, когда они оказались в прохладном и просторном вестибюле седьмого этажа. В ожоговых отделениях всегда поддерживается повышенная температура воздуха, так как пациенты очень чувствительны к холоду. Ведь в организме нарушается терморегуляция.

– Да, задержались мы. Время для посещений. Родственники уже здесь, – сказала Ханна.

– Ого! Тогда пора исчезать. Матушка нашего юного пиротехника проявляет излишнюю настойчивость. От врачей не отходит, задает по нескольку раз одни и те же вопросы, ответов не слышит.

Я знаю, что это нервы, но никак не могу приспособиться к такому поведению. Стоит проявить слабость, и завязнешь с ней на полчаса. Вчера я именно так и попался. Самое нелепое, что после этой «обстоятельной» беседы она едва успела к сыну!

– А не она ли приехала на том лифте? – тихонько спросила Ханна.

– О небо! Она! Все, я пропал.

– Спокойно! Другой лифт идет вниз. Успеем! Ханна и Хартфилд почти вбежали в пустой лифт.

Иден, торопясь нажать кнопку, случайно задел Ханну рукой. Прикосновение было мимолетным, но почему-то вызвало у женщины трепет, который она постаралась скрыть. Впрочем, Хартфилд и так ничего не заметил бы. Двери лифта бесшумно замкнулись; нежелательной встречи с миссис Гарднер удалось избежать. Смятение Ханны, удивившее ее саму, рассеивалось.

– Вообще я не любитель сторониться общения с родственниками своих пациентов.

– Конечно, только…

– А вы ловкий конспиратор, как я заметил. Что, приходилось уже встречаться с ней?

– Лично – нет. Но я была свидетельницей, как в прошлую пятницу она вцепилась в Элисон. Вы правы. Хватка у нее мертвая. Сама ничего не слушает и не слышит. Только хуже делает и себе, и сыну.

– Даже лифт, оказывается, согласен с нами. Хотя это транспорт своенравный. Ни разу не видел, чтобы он открылся перед тобой без вызова! Нам сделали исключение!

Ханна засмеялась.

Оба постепенно сбрасывали с себя напряжение трудового дня.

– Ну что, по домам? – неторопливо спросил Иден, когда они проходили через фойе первого этажа.

– Да. Надо еще такси найти.

– Такси? Значит…

– Значит, машины у меня до сих пор нет, – подхватила Ханна, но тон ее был невеселый. – На городском транспорте добираться ни времени, ни сил не хватит. Так что в ближайшие выходные я во что бы то ни стало должна раздобыть себе средство передвижения. На такси я уже целое состояние проездила.

– А сестра не оставила вам свою машину?

– У нее был мопед. На нем было удобно ездить из дома в районную поликлинику, где она работала. Но она продала его, когда…

Ханна запнулась.

– …Когда они уехали в Куинслэнд, – закончил вместо нее Хартфилд.

– Да.

Щекотливая тема все-таки всплыла. Ханна мысленно упрекнула себя, что не почувствовала «опасности», не увела заранее разговор в нейтральную сферу. Но Хартфилд промолчал. Неожиданно Ханна увидела на улице, прямо у стеклянных дверей, такси. Пассажир расплачивался. Она бросилась к машине, пока ее не перехватили.

– Подождите! – остановил Ханну голос Хартфилда.

– Ой, что вы, такси уйдет!

– Ну и пусть. Я вас подвезу. Вам в Мелроуз, так? Мне это почти по пути.

Она замешкалась в растерянности. Это очень любезно с его стороны, только…

Вопрос решился сам собой: в такси проворно уселась дородная дама, а пелена, которую Ханна сначала приняла за туман, оказалась стеной проливного дождя. Он так и не прекратился с утра. Резкие порывы ветра довершали картину. На тротуаре в ожидании такси стояли еще два человека. Присоединяться к этой компании не было никакого желания.

– Подвезете? Прекрасно. Большое спасибо, – улыбнулась Ханна.

– Тогда ждите здесь. Мокнуть обоим нет никакого смысла.

– Вы забыли, что я восемь лет прожила в Лондоне? Дождь для меня родная стихия.

– В случае дождя каждый лондонец как фокусник вытаскивает зонт – кто из портфеля, кто из кармана, кто из рукава. Теперь зонты складываются до размера карточной колоды. Только самые консервативные граждане ходят с зонтом-тростью. У нас, в Канберре к таким фокусам не привыкли. Ну что, есть у вас зонт?

– Нет, я…

– Так я и думал. Тогда стойте и ждите.

Он ушел так быстро, что Ханна не успела что-либо возразить. Она стояла в нерешительности, поджидая, когда из плотной дождливо-сумеречной завесы появится бордовый автомобиль. Ее разрывали противоречивые чувства. С одной стороны, была опасность разговора о Стиве и Джине, с другой… С другой стороны, Ханне почему-то приятно было думать, что еще пятнадцать—двадцать минут она проведет в обществе этого человека, в теплой, комфортной машине, беседуя на отвлеченные темы. В больнице они говорили сугубо профессионально. Интересно, что представляет собой Иден Хартфилд как человек, а не как врач, мелькнуло у нее в голове, и она вздрогнула:

– Черт возьми, уж не увлеклась ли я… Подъехал Хартфилд. Ханна быстро вскочила в машину, но за эти несколько секунд дождь успел покрыть ее пышные темные волосы сеткой мелких серебристых бисеринок.

– Надо же, как поливает! Вы, наверное, промокли, пока ходили на стоянку, – заметила девушка, покосившись на влажные следы дождя на его пиджаке, который он снял и повесил на плечики в глубине салона.

– Я сейчас включу «печку». Высохнем и согреемся, – отозвался Хартфилд.

Ханна поежилась, сознавая, что действительно замерзла: легкий жакет – не лучшая одежда при такой погоде, а тонкая черная юбка не закрывала и коленей. Она пыталась ее одернуть, но безуспешно.

Когда автомобиль выезжал на автостраду, в салоне было уже совсем тепло. Ханна расслабилась, уселась поудобнее… и вдруг поняла, что голодна.

– Я сегодня забыл про ленч, – признался Иден, будто угадав ее мысли.

– Очень плохо, – притворно строго сказала девушка.

– Да? А вы, наверное, съели обед из трех блюд? – недоверчиво улыбнулся он.

– Ну… я… вообще-то я ограничилась яблоком и парой печенюшек, – пришлось сознаться ей.

– Оно и видно. Вы бледны, и у вас голодные глаза – так же, как у меня.

– О Господи!

– Извините, если это прозвучало грубо. Но бледность идет к вашим глазам. Антрацит на бледном фоне, в ореоле черных волос… м-м!

– Ого! Тогда, пожалуй, я вообще отменю все дневные трапезы. Красота требует жертв.

– Умоляю, не делайте этого! – засмеялся Иден. – А теперь, чтобы убедиться, что вы сегодня вечером не забудете поесть – да-да, я вижу, сколько литературы вы набрали! – я сначала отвезу вас в ресторанчик, где мы оба сможем нормально подкрепиться, и только потом доставлю домой.

– Это что – официальное заявление или все-таки приглашение?

– Это приглашение, которое вы обязаны принять. Я же слышу, как у вас в желудке урчит!

– Боже, да что вы такое говорите! – Ханна не знала, смеяться или негодовать.

Хартфилд снова засмеялся.

– Ничего-ничего, может, это у меня. Тем более вы должны проявить милосердие. В холодильнике у меня шаром покати, а ходить в ресторан в одиночестве я ненавижу.

Отказаться? Но почему? Зачем?

– В таком случае с удовольствием присоединюсь к вам.

После обсуждения достоинств итальянской пиццерии, китайского и тайского ресторанов они остановили выбор на последнем, хотя это означало еще десять минут езды в противоположном направлении. Ресторанчик им очень понравился. В этот будничный вечер в нем было пусто и тихо. Кроме Ханны и Хартфилда в зале сидела только еще одна пара. Ужин проходил на редкость приятно. Десять дней назад Ханна не поверила бы, что с таким спутником можно чувствовать себя уверенно и естественно. Иден без слов дал понять, что не хочет обращаться к тяжелой теме отношений Стива и Джины. А когда Ханна вдруг заговорила о работе, он нахмурился, не желая углубляться в служебные дела.

– Ну и отлично! – обрадовалась девушка. – Просто я привыкла постоянно думать о клинике.

И оба с удовольствием принялись болтать обо всем на свете. О национальной кухне, об архитектуре Канберры, о машинах, о загородном коттедже на берегу океана… Иден с невольной гордостью сообщил, что совсем недавно стал владельцем прекрасной виллы.

– Побережье! Океан! – с восхищением воскликнула Ханна. – Как же я вам завидую! Я уж позабыла, как выглядит настоящий австралийский пляж!

– Так вспомните! Вот приезжайте… – начал он, осекся и закончил – …на любой приличный курорт этим летом.

– Обязательно. Песок, прибой…

– Теперь множество хороших мест, можно выбирать между четырехзвездочными отелями и скромными туристскими комплексами. Было бы желание.

Сначала Хартфилд хотел сказать совсем другое. И он видел, что Ханна поняла это. А Ханна видела, что Иден нарочно растягивает полбокала вина, которое они заказали, стремясь отсрочить конец трапезы, и удивляясь самой себе, делала то же. Обоим было не по себе от безмятежного чувства, которое захватило их сегодня вечером; захватило настолько, что он только что чуть было не пригласил ее погостить у него на вилле, а она чуть ли не огорчилась, что он этого не сделал, ибо его приглашение она приняла бы с восторгом. Такое возможно только в холодный дождливый вечер, только в стенах уютного ресторанчика… Они еще ощутят неловкость, которая придет позже, при свете дня.

Ханна следила глазами за Иденом, смотрела, как он собрал вилкой остатки риса в тарелке, потом подцепил последний кусочек цыпленка. Даже в том, как он ест, Ханна не увидела ни одной неприятной черточки. Он нравился ей каждым движением, каждым словом… и это ее беспокоило.

Хартфилд положил приборы, глянул на тарелку своей спутницы и сказал:

– Пожалуй, надо было выбрать пиццерию. Честное слово, я не хотел вас так долго задерживать. И вот нарушил вам спокойный вечер. Завтра операция к тому же.

– Это из-за вина наш ужин затянулся, – ответила Ханна. – Одного маленького бокала хватает, чтобы застрять в ресторане на час. Впрочем, я готова. Пойдемте.

– Да что вы! Вы обязательно должны доесть.

– Нет, в самом деле…

В общем, они просидели за столиком еще минут пятнадцать, потом со смехом бежали под дождем к машине… Ханна размышляла, жалеет ли Хартфилд о том, что этот ужин закончился. Она вдруг вспомнила, что собиралась вечером просмотреть кипу медицинских журналов и бюллетеней, и это вызвало в ней досаду. С большим удовольствием она отправилась бы сейчас потанцевать. Но осуществить эту сумасбродную идею в Канберре вечером среди недели было невозможно, к тому же Ханна приказала себе сдерживаться. Как справедливо напомнил Иден, завтра с утра операция. Завтра они примутся латать лицо Дженис Питерс.

Но оказалось, что вечер еще не закончен. Не успели они сесть в машину, как раздался звонок. Хартфилд взял трубку радиотелефона.

– Неужели из клиники? – успел проговорить он и замолчал, слушая далекого собеседника.

Ханна вдруг увидела, как напряглась его спина, заметила, как изменился голос, как пальцы нервно забарабанили по приборному щитку, потом пригладили густую, темную шевелюру.

– Да, Салли, конечно. Я еду.