Между двух огней

5

Автомобиль был нежного серебристо-серого цвета и имел одно неоспоримое преимущество: прежний его владелец обращался с ним предельно аккуратно. Может, это даже действительно была «очаровательная пожилая леди, которая на нем только в церковь по выходным ездила» – именно этот образ был излюбленным аргументом всех торговцев автомобилями. Так или иначе машина прошла всего пятнадцать тысяч километров. Модель как нельзя лучше подходила Ханне – умеренные размеры, современная конструкция двигателя, ручная передача. Не удивительно, что, осмотрев два десятка автомобилей и прокатившись на девяти из них, она остановила выбор на этом.

Покупку оформили быстро – на фирме были старые добрые традиции обращения с клиентами. Ханне оставалось только выписать чек и вступить во владение новым четырехколесным другом. Она надеялась, что их «связь» будет долгой и прочной. Со своей стороны она не намерена была приобретать пока других машин и от своего «партнера» ждет верности, надеясь, что ломаться он не будет.

Первое свидание прошло неплохо. Ханна свернула с улицы, въехала под навес у дома. Мотор затих.

– Ну вот мы и дома, Тинкербелл,[1] – молвила она и в следующее мгновение поняла, что это прозвище ее автомобиль будет теперь носить до конца своих дней. – Тинкербелл. Тинк, значит, – повторяла Ханна, привыкая к новому имени. – Пожалуй, неплохо. Тинк.

Ханна вытащила ключи из гнезда зажигания, взяла с заднего сиденья сумочку, белый плащ и, отойдя на несколько шагов, вновь с удовлетворением повторила забавное название.

Все утро она моталась по дилерским фирмам, предпочитая держаться поближе к столичному медицинскому центру. Ханна прекрасно знала, что продавцы, особенно мужчины, способны подсунуть женщине любую развалину, уверяя, что это лучший автомобиль всех времен и народов. Поэтому она сразу официально представлялась, называя свою профессию, надеясь, что это избавит ее от несносных аргументов типа «обратите внимание на расцветку. Она как нельзя больше подходит к вашим глазам». Нашелся, правда, один особо ретивый продавец, в арсенале которого были самые пошлые методы. Излишне говорить, что у него Ханна ничего и смотреть не стала.

Девушка простучала каблучками по ступенькам и оглянулась на своего красавца. Очень мил! Ханна была вполне довольна собой, но устала при этом до изнеможения. Боже мой, уже шестой час! Весь день на ногах. Сейчас бы чашечку чаю или даже чего-нибудь покрепче…

Дверь была заперта лишь на один замок, на вешалке – какое-то пальто… Ханна вздрогнула. Кто здесь?!

– Джина! – уже в следующую секунду с невероятным облегчением вскричала она. – Надо же! Я уж испугалась…

– Ну наконец-то!

Джина улыбнулась, потягиваясь в кресле, и… вдруг расплакалась.

Ханна бросила в сторону сумочку и плащ, подбежала к сестре, обняла ее.

– Что, все кончено? – прошептала Ханна, отчаянно надеясь, что услышит «да». Она не знала, жестоко ли это по отношению к Джине. Может быть, несправедливо? Или просто в ней говорит здравый смысл…

– Нет… нет, – всхлипнула Джина, – во всяком случае… в общем, не знаю… не знаю. Я не хочу, чтобы все кончилось. Так кончилось, – говорила девушка сквозь слезы. – Всего две недели назад – две недели! – когда ты приезжала, все было так прекрасно. И вдруг… Ничего не могла с собой поделать! Села в междугородный автобус… Мне необходимо с тобой поговорить. Я так не могу. Стиву я оставила записку. Я устала, Ханна, я так устала. Да еще всю ночь в автобусе… Пока тебя не было, я пыталась уснуть, но все прислушивалась, ждала, когда ты появишься…

– Пойдем-ка на кухню, посидим да поедим, – утешала ее Ханна. – Я тебе чайку налью, а сама приготовлю что-нибудь вкусненькое. Например, сырно-грибную запеканку с сельдереем. Помнишь, как чудесно делает ее мама Элис? Ты же любишь запеканку…

– Я не голодна… – отмахнулась Джина, но Ханна все равно принялась стряпать. Сестра не обращала внимания на ее возню, пила чай чашку за чашкой и все говорила, говорила… О Стиве.

Было одиннадцать вечера, когда они наконец включили телевизор, на который так и не взглянули, и собрались спать. Запеканка, кстати, отметила про себя Ханна, благополучно исчезла.

– Спасибо тебе, Ханна, спасибо за советы, поддержку, – под конец сказала Джина. – Завтра вечером поеду обратно. Путешествие не из приятных, конечно, но я боюсь, Стив будет волноваться. Ты права. Мы можем выбраться из всего этого. Останется позади его развод, весь этот ужас. Мы выдержим. Мы любим друг друга. Такими чувствами не бросаются. Ты совершенно права.

Неужели я это говорила? – в беспомощном отчаянии думала Ханна, укладываясь спать. Нет, нет и еще раз нет! Более того, она говорила вещи чуть ли не противоположные, если вообще удалось пробиться через словесный поток Джины. Но та слышала только себя и в конце концов решила, что ей надо вернуться к Стиву, терпеть, страдать, но быть с ним рядом. Осторожных попыток Ханны показать ей другую сторону ситуации она не замечала, ибо не хотела замечать. А как можно было передать словами состояние Салли, ее тревоги за детей, за дом… Стала бы Джина это слушать!

И вдруг Ханну будто ударило. Иден! Он же завтра к десяти заедет за мной! Они еще собирались перекусить рогаликами, которые Ханна вызвалась купить с утра… Все будет хорошо, начала повторять она, но постель уже не казалась уютной, сон как рукой сняло, подступила тревога.

– Нет, все будет хорошо, – решительно сказала себе Ханна. – Джина будет еще спать. Спать? Да какое там! Она услышит голоса в передней и выйдет посмотреть, кто пришел. И нельзя просто притвориться, что это случайный визит. Может, позвонить ему утром, отменить завтрак? Может, встретиться на улице?

Решение явно не из лучших, но делать нечего. Ханна кое-как успокоилась и заснула. Разочарование ждало ее утром, когда в девять часов она позвонила Хартфилду, а он не ответил.

Он уже выехал! Он же собирался купить продукты и наверняка после магазинов поедет прямо к ней, сообразила Ханна. А ведь я обещала привезти из пекарни горячие рогалики! Да и вообще в доме нет ни крошки съестного. Последние три яйца пошли на вчерашнюю запеканку. Нельзя предлагать мужчине кукурузные хлопья в качестве воскресного завтрака, сокрушалась Ханна. Нет, придется срочно ехать в лавку, решила она, в глубине души надеясь, что ей удастся сохранить за столом мир между Джиной и Хартфилдом.

Покупки заняли гораздо больше времени, чем предполагала Ханна. Во французской пекарне была толпа народу, ехать приходилось осторожно: они с Тинкербеллом еще не приноровились друг к другу. Кстати, обнаружилось, что часы на щитке отстают на одиннадцать минут. Так что Ханна подъехала к дому не без одной минуты десять, а в десять часов десять минут! Бордовый автомобиль Хартфилда уже стоял у дверей.

Она опоздала на десять минут. В сущности, не так уж это и много, но оказалось вполне достаточно… Резкие голоса, доносившиеся из дома, Ханна услышала еще на улице. Войдя в переднюю, она все поняла.

– И вообще, какое твое дело? – кричала Джина. Девушка была еще в ночной рубашке и халатике. Скорее всего, ее разбудил звонок в дверь. Она не успела ни причесаться, ни умыться. Вид у нее был юный и очень милый, несмотря на разгневанное личико.

– Это мое дело, я беспокоюсь за Салли…

– Ах, Салли! Как же, как же, слышали! Ну, ты подожди, она скоро отлипнет от Стива, перестанет хныкать и упадет в твои объятия. Может, тогда она перестанет выкачивать из Стива каждый пенни! Вот тогда все будут довольны!

– Джина!

Но возмущенное восклицание Ханны осталось без внимания.

Хартфилд, полностью игнорируя гневные Джинины сентенции, продолжал:

– И меня беспокоит Стив, хотя вам обоим, похоже, даже в голову не приходят такие простые вещи, как…

– Ханна! – бросилась Джина к сестре. – Гони его отсюда!

– Но…

– Не стоит беспокоиться, Ханна. Я уже ухожу.

– Нет, Иден, пожалуйста! Дело в том… Я только…

Он не удосужился ответить, холодно взглянул на нее и вышел. В беспомощном отчаянии Ханна смотрела ему вслед, потом повернулась к сестре и отчеканила:

– Мы еще поговорим с тобой. – Она сунула девушке пакет с горячей, душистой выпечкой. – Ешь! Может, это хоть немного тебя утихомирит.

Распахнув дверь, Ханна бросилась на улицу и догнала Идена уже на тротуаре. Он садился в машину.

– Ты не говорила, что она собирается приехать, – сказал Хартфилд спокойно, что, однако, не обмануло Ханну: глаза его сердито блестели, движения были резкими, голос натянутым.

– Я сама не знала. Она приехала вчера днем, когда я таскалась по автомагазинам. Она была так расстроена, все говорила, что у них вот-вот все рухнет…

– Но тебе удалось убедить ее, что за любовь надо бороться до конца.

– Нет! Как раз напротив. Я пыталась сказать ей, что…

– Джина утверждает обратное.

– Просто она слышит то, что хочет услышать. Иден! Иден, прошу тебя…

– Нет, Ханна. Я еду домой. Так будет лучше во всех отношениях. И давай взглянем правде в глаза: не судьба нам с тобой встречаться. Хотя… в тот вечер… это было здорово.

Он помолчал. Для Ханны эта пауза заполнилась сладкими воспоминаниями об их единственном поцелуе.

– Да. Это было прекрасно, – молвила она.

– Но увидев сегодня в твоем доме Джину, я понял, что на весы брошены слишком противоречивые чувства. А ты хочешь, чтобы и волки были сыты, и овцы целы.

– Что ты мне предлагаешь? Вышвырнуть сестру из дома? – вскипела Ханна.

Гнев всегда был для нее прекрасным средством самозащиты.

– Не передергивай!

– Все ясно. Ты хотел, чтобы я отвадила Джину от Стива, рассказав ей о том, какая замечательная женщина Салли, как она мне понравилась и так далее. После этого мне лишь следовало попросить сестру об одном пустяковом одолжении и…

– Ладно, я вижу, здраво и спокойно мы на эту тему говорить не можем, – мрачно оборвал ее Хартфилд.

– Не можем, – сухо откликнулась Ханна.

– Пожалуй, я поеду.

– Конечно.

– Неплохую машину ты себе раздобыла.

– Надеюсь. Спасибо.

Улыбнуться Ханна еще сумела, а вот смотреть, как он будет уезжать, – нет. Обходя его автомобиль, она заметила на заднем сиденье корзину, полную пакетов и свертков. Неплохо он запасся на пикник: хлеб, фрукты, пластиковые коробочки с салатами, сыром, минеральная вода, термос, даже бутылка вина… Ханна не хотела растравлять себя, но не удержалась от вопроса, кому же теперь достанется это угощение. Наверное, Салли и ее мальчишкам. А может, хорошенькой рыжеволосой докторше из их отделения? Ханна еще несколько дней назад заметила, как светится диетолог Линда Йоргансен, здороваясь с доктором Хартфилдом. Вот сюрпризом станет для этой милашки неожиданное приглашение на пикник…

Закусив губу, Ханна вошла в дом.

– Неужели ты встречаешься с этим человеком? – сразу зашипела Джина.

– Почему «встречаюсь»? Просто мы собирались за город, – хмуро сказала Ханна.

– Значит, встречаешься! Господи, но как же ты могла?

– Потрудись объяснить, почему вообще тебя так волнует это! – взорвалась Ханна. Терпение ее лопнуло. – Вы со Стивом нашли свое счастье. И если я симпатизирую Идену Хартфилду, если даже я собралась с ним на пикник, заметь, на самый обычный пикник, почему это вдруг входит в противоречие с твоими понятиями о сестринской любви и преданности? Какое тебе дело до всего этого?

– Да потому, что он целиком на стороне Салли! Значит, и ты за нее. Или вот-вот будешь…

– О каких сторонах ты говоришь, Джина? – возмущенно воскликнула Ханна. – В вашей истории нет ни сторон, ни фронтов. Разве я не права? В вашей войне нет победителей! Иди разогревай себе рогалики. Я не буду есть. Не хочу. Пойду в душ.

Ханна была уже не в состоянии мусолить эту тему. Еще десять минут назад она собиралась выяснить, с чего началась стычка Джины и Хартфилда, но сейчас это ей уже было все равно.

– По-моему, ты всего час назад была в душе, – поддела ее сестра.

– Была. А сейчас собираюсь сделать это еще раз. И скорее всего, я использую всю горячую воду, – сухо сообщила Ханна.

Она так и поступила. Но легче от этого не стало. Потянулся вялый день. Обе женщины были раздражены и угнетены одновременно.

Джина позвонила на городской автовокзал, заказала билет на трехчасовой рейс. Автобус шел на Брисбен, минуя Сидней.

Сестры сели перекусить, без особого удовольствия съели по рогалику. Они избегали разговора, да и вообще пора было ехать на автовокзал. Почти вся поездка прошла в молчании.

– Хорошая машина, – заметила Джина. Они проезжали по мосту над озером. По берегам расположились компании отдыхающих, пестрые яхты и лодочки скользили по голубой глади. Но женщины не были расположены к умиротворенному созерцанию пейзажа.

Они проехали указатель на автостанцию. Ханна чувствовала, что замечание Джины относительно машины было жестом примирения. Сестры устали от напряженной атмосферы этого дня, и Ханна с удовольствием и облегчением пошла Джине навстречу.

– Да, – согласилась она. – А знаешь, как я его назвала? Тинкербелл! Нравится?

– Его? – удивилась Джина. – Ты говоришь в мужском роде? Странно, кораблям и машинам по традиции дают женские имена.

– Неужели? Значит, я ломаю традиции. Во всяком случае, у меня – он. У него есть все мужские качества.

– Имечко с претензиями.

– Так уж вышло. Для своих он, конечно, просто Тинк.

– Ну-ну, – хмыкнула Джина. – Так, а какие мужские качества ты имеешь в виду?

– Он сильный. Надежный. Ответственный.

– Можно подумать, ты о себе говоришь, а не о своем автомобиле.

– Но…

– Послушай, я же вижу – ты обиделась, что я испортила тебе поездку с Хартфилдом, – неожиданно сказала Джина, положив сестре руку на плечо. – Но поверь, ты еще вспомнишь меня с благодарностью, когда познакомишься с этим человеком поближе.

– Ты так думаешь?

– Да! Стив говорит, он обручен со своей работой. Всерьез он женщин вообще не воспринимает. Так, поразвлечься только… Тебе будет очень больно, если ты по-настоящему увлечешься им.

– Неужели?

– Честное слово! Но я уверена… Ханна, ведь такой опасности нет? Скажи мне!

– Такой опасности нет. И никакой – тоже нет.

– Ты просто хотела отдохнуть за городом? Ну, слава Богу!

Через полчаса Джина махала сестре на прощание. За окном автобуса сияло лучезарной улыбкой ее личико. Ханна махала в ответ и думала: совсем не в себе девчонка… но добрая и ласковая, как прежде. Вот, полетела к Стиву… впереди у них последний раунд… А я ничем не могу помочь им… Я и себе не могу помочь… ведь Иден… Ах, ладно! Я так устала!

Но хирургу уставать не положено. В тот день Ханна получила веское тому доказательство.

Направляясь на автостоянку, Ханна услышала доносящийся из сумочки монотонный сигнал пейджера. Сначала она подумала, что он сработал ошибочно, но взглянув на кодовый номер сигнала, поняла, что ее вызывает столичный Центр скорой помощи. Мгновенно повернув, Ханна бросилась на автовокзал в поисках телефона. Хорошо бы еще он был исправен, стучало у нее в голове.

К счастью, почти сразу ей удалось связаться с клиникой.

Трагедия произошла всего десять минут назад: в аэропорту Канберры на взлете потерпел аварию легкий самолет. Жертвами стали по меньшей мере шесть человек, но, возможно, и больше.

– Несколько обожженных, – сообщили ей. – Взорвался бак с горючим.

– Еду!

Хорошо, что Джина отказалась от самолета сегодня, мелькнуло у нее. Впрочем, это была мысль мимолетная и несуразная. В следующую секунду Ханна уже думала о том, что ждет ее в предстоящие часы, а может, даже дни. Обширные ожоги плюс внутренние повреждения, кровотечения, переломы… да, тут никакая узкая специализация не поможет. Придется начинать комплексное лечение. Больным ведь нет дела до медицинских тонкостей.

А ведь меньше двух месяцев назад таких пациентов приходилось отправлять в Сидней. Теряли время, теряли людей. Теперь у канберрских медиков свой ожоговый центр. Но хватит ли у них опыта?

Отделение скорой помощи столичной травматологической клиники напоминало взбудораженный улей. Переодеться Ханна не успела, но вряд ли кто-то обратил внимание на ее домашний наряд – розовато-серые брюки и пестрый джемпер.

Одна за одной подъезжали к терминалу машины скорой помощи. На шоссе ревели сигнальные сирены приближающихся машин. Отовсюду бежали санитары с носилками и каталками, медсестры с капельницами и шприцами, фельдшеры с аптечками и трубками. Врачи давали указания, принимали больных, обменивались информацией, которая просто носилась в воздухе.

– …Десятиместный самолет, да еще два члена экипажа…

– …Один погибший, двое неопознанных…

– …Трое амбулаторных. Легкие повреждения. Один с тяжелыми ожогами…

– …Да, доктор Хартфилд здесь. Доктор Рэйт должен сегодня приехать, но по пейджеру его не нашли, так что об аварии он не знает. Правда, радио и телевидение сообщат, тогда…

– …Мы вызываем его каждые пять минут…

– …Доктор Джеймс вот-вот будет. У нас двое со множественными переломами, да один из них обгоревший к тому же…

– …Есть еще респираторы?

– …Что сообщает станция переливания крови? В двух операционных уже полным ходом шла работа: в одной работали травматологи-ортопеды, в другой – специалисты различного профиля. У них был пациент и с переломами, и с разрывами внутренних органов, и с сотрясением мозга. Ханну вызвали срочно оценить степень ожогового поражения четырех пострадавших. Каждый из них уже лежал под капельницами, в сети дренажных и дыхательных трубок. Первый этап лечения – введение большого количества жидкости – начался.

– Этого надо срочно оперировать. Большой берцовый перелом, – заявил стажер-ортопед, также осматривавший пациентов.

– Нет, – коротко отрезала Ханна.

– Но…

– Никаких операций в течение сорока восьми часов, а то и дольше. Взгляните на ожоги! Вторая-третья степень, болевой шок, возможна интоксикация. Операция погубит его.

– Но…

– Я не шучу! Иммобилизация – безусловно, но мы должны вывести его из шока, мы должны иметь доступ ко всем обожженным участкам, мы должны проконтролировать почки.

Подошел еще один хирург – из молодых. Он внимательно слушал, как Ханна давала указания: катетеризация по Сван – Ганцу, болеутоляющие средства, водно-солевые капельницы. Медсестре она велела немедленно снять с больного всю одежду, ибо отек уже начался. Увидев недоумение на лице стажера, молодой хирург поинтересовался, в чем дело.

– Она говорит, что операции не будет.

– Не будет, – повторила Ханна.

– На берцовой-то? Нет, конечно. Будет другая операция. У него, возможно, пострадали внутренние органы, что, скорее всего, повлечет летальный…

– Ваше «скорее всего» против нашего «наверняка», Харрисон, – услышала Ханна за спиной глубокий уверенный голос Идена Хартфилда. – Посмотрите на больного внимательнее, коллега. Ожоги третьей, даже четвертой степени, поражен мышечный слой вплоть до кости! Взгляните. Вот здесь, на левой руке.

– Ладно, ваша взяла, – сказал Харрисон. А стажер, сознавая свою некомпетентность, предпочел не вмешиваться. – Если парень умрет, это будет на вашей территории.

– Он не умрет, Харрисон, – сурово произнес Иден Хартфилд. Хирурги смотрели друг другу в лицо. Потом Харрисона позвали в другую палату. Он молча вышел.

– Его надо срочно поднять к нам на этаж, – сказал Хартфилд, указывая на пострадавшего. – Будь там, Ханна, дел очень много, а я останусь пока внизу. Посмотри, в порядке ли процедурная, узнай, как скоро мы можем ввести в работу «искусственные почки». Возможно, понадобятся сразу три аппарата. Двоим сегодняшним острая почечная недостаточность угрожает на семьдесят пять процентов. А там ведь еще есть Шон Кэролл. Его только недавно подключили.

– Меня беспокоит первичный струп у этого парня со сломанной ногой, – сказала Ханна. – Наверное, придется удалять, а то ожоги не пройдут.

– Скорее всего, скорее всего. Возможно, прибегнем к иссечению.

Удаление струпа, иссечение, даже резекция непременно находились в арсенале хирургов ожоговых отделений. Только так можно было снять давление на пораженные ткани, избежать осложнений. К этим необходимым операциям придется приступить уже через несколько часов. Под местной анестезией, конечно.

Домой сегодня не попасть, подумала Ханна.

Первого пациента доктор Ханна Ломбард лично сопровождала в отделение. Едва перешагнув порог, она поразилась напряженно-возбужденной обстановке среди персонала. Ожоговый центр немедленно вызвал всех своих сотрудников; особая нужда в медсестрах, так как на первом этапе лечения каждый пораженный должен находиться под индивидуальным присмотром. Тем не менее Нэнси Эванс сообщила Ханне, что завтра утром некому будет выйти на смену. Некому, потому что далеко не все медсестры в госпитале имеют опыт работы в ожоговых отделениях. А Сэнди О'Рурк вообще до вторника в отпуске…

– Тогда обратитесь в интенсивную терапию, – отрезала Ханна. – Но найти народ необходимо. Мы прекрасно умеем распоряжаться, но забываем, что в наших руках четверо тяжелейший больных. Да, коллектив у нас новый. Тем более мы не имеем права потерять кого-нибудь из пациентов лишь потому, что не справились с оргвопросами и не укомплектовали штат!

Конечно, все понимали это. Прошло всего несколько часов, и бестолковая суета сменилась четким, даже жестким порядком. Прибыл наконец Брюс Рэйт. Наладили и подключили третью «искусственную почку». Младший медперсонал следил за капельницами, периодически обрабатывал пораженные участки кожи, фельдшеры готовили результаты экспресс-анализов, при необходимости меняли внутривенные растворы. Каждый работал на своем месте.

Приняв в отделении скорой помощи последнего больного, поднялся на седьмой этаж и доктор Хартфилд. Обойдя больных, он нашел Брюса и Ханну и выложил им свои соображения:

– Бог знает, что творится. Все толкуют о травмах, об угрозе сердечной недостаточности, но забывают, что обожженные прежде всего нуждаются в обильном введении жидкости! А они свое: жидкость – это лишняя нагрузка на сердце! Приходится вступать в дискуссию, доказывать, отстаивать…

– Не горячитесь, – посоветовал Брюс. – Знаю по опыту, что непросто найти оптимальное решение. Каждый пациент – это особый случай. Не может быть унифицированной схемы.

– Да, конечно, – вздохнул Иден. – Так или иначе троих я уже отправил в операционную. Обширные ожоги плюс проникающие ранения, кровотечения… В реанимации с ними будут наши специалисты. Придется и капельницы держать, и дренажи… Ладно. Как здесь дела?

– Хорошо, – кратко сообщил Брюс.

– Народу не хватает. И тесновато, – подсказала Ханна. – Кстати, Дженис Питерс, по-моему, уже можно переводить в общую хирургию. Передадим им наши инструкции, сами будем делать перевязки, а с остальным они справятся.

– А что? Это идея! – согласился доктор Рэйт.

– Да уж, вот не думали, что все восемь коек понадобятся в один день. Я бы еще кого-нибудь перевел в общую, но сомневаюсь, что у нас есть еще кандидаты.

Три их старых пациента – Шон Кэролл, Крис Гарднер и Гленн Эйс хотя и пошли уже на поправку, но до сих пор требовали внимания специалистов. Нельзя было бросать их на произвол судьбы, поэтому пока отделение ограничилось переводом Дженис Питерс – к большой ее радости. Ханна лично повезла больную.

– Двое-то очень тяжелые, а? – опасливо спросила ее Дженис в лифте.

– Да, очень…

– Я сразу поняла. Столько шума… Вы не подумайте, что я… Просто себя я не помню в первые часы после несчастья, не помню, не хочу помнить и не хочу знать, как это бывает…

– Конечно, не нужно вам этого знать, – поторопилась успокоить ее Ханна. Какой бы ни была эта женщина – приятной, неприятной, обаятельной или угрюмой – она человек. Она имеет право на сострадание.

– Не волнуйтесь, – продолжала Ханна. – В хирургии у вас будет прекрасная компания. Я слышала, там после операции лежит одна актриса с телевидения. К сожалению, фамилии не помню.

– Да? – оживилась Дженис. – Интересно, кто же?

Спустя час, а может и больше (трудно уследить за временем в такой запарке), старшая сестра Гретхен Олдер сообщила Ханне:

– Больной Джон Юбэнкс будет в операционной через пять минут. Доктор Хартфилд уже готовится, ему начинать. А вы, если хотите, можете задержаться еще немного. Вы не голодны? Мы заказали пиццу. Хотите кусочек?

– Нет, спасибо, не хочется, – рассеянно отказалась Ханна, отправляясь готовиться к операции.

А ведь я должна быть голодна, подумала она, и, наверное, я устала. Но все это не имело сейчас значения. Неважно, что на часах уже одиннадцать. Пациенты ждут. Джон Юбэнкс, сказала Гретхен Олдер. Значит, его фамилию выяснили… А того, другого? Кто-то еще не знает, что муж, сын, брат попал в такую переделку. Кто-то еще не знает, какой тяжкий период начинается в его жизни. Срочные операции, шок, перевязки – это только начало. Главные страдания больного впереди…

Ханна Ломбард сбросила за этот день уже шестой комплект стерильной одежды, умылась и вышла из отделения в вестибюль седьмого этажа, с наслаждением вдыхая свежий, прохладный воздух. Светлый зал ожидания не был пуст: в креслах сидели несколько человек. Все они разом обратили на Ханну тревожные, выжидающие взгляды. Она заставила себя проигнорировать их. Общение с родственниками взяли на себя Брюс Рэйт и Нэнси Эванс. А у доктора Ханны Ломбард и доктора Идена Хартфилда сегодня другая задача – оперировать. Они больше ни о чем не имеют права думать. Пока.

– Как Юбэнкс перенес иссечение? – спросил Хартфилд.

Со дня аварии прошло уже больше недели. В понедельники Ханна по графику не оперировала, но при таких обстоятельствах, когда она не отходила от своих пациентов ни днем, ни ночью, и речи не было о том, чтобы перепоручать тончайшую операцию кому-либо еще. Точно так же вел себя всю неделю и Иден. Он выглядел осунувшимся и усталым. Наверное, я на вид еще хуже, подумала Ханна. Они встретились случайно в маленькой комнате отдыха возле ординаторской. Войдя, Ханна рухнула в кресло. Ноги не слушались ее.

– Надеюсь, нормально, – одними губами молвила она.

– А я сегодня занимался с Шоном, – негромко сказал Хартфилд. – Тоже закончилось благополучно. Да, за эти десять дней мы неплохо попрактиковались в лечении тяжелых ожогов. Тут тебе и консервативные методы, и хирургические, и физиотерапевтические. Брюс должен быть доволен.

– Ты видел сегодняшнюю газету?

– Нет, а что? – поднял брови Хартфилд.

– Тот журналист снова выступил со статьей. Авария стала поводом продолжить материал. Поет дифирамбы нашему центру.

– А у тебя есть этот номер.

– Увы, нет, мне в ординаторской показали.

– Ничего, я получаю газету на дом. Вечером прочитаю.

– Если не заснешь раньше!

Иден рассмеялся. Неожиданно в дверь постучали.

– Кто это? – встрепенулась Ханна. – Опять вызывают?

– Не должно быть. Надеюсь, это моя пицца.

– Пицца?

– А что? Только на ней и живу вот уже неделю. Дома пусто… почти пусто; каждый раз открываю холодильник и понимаю, что там кое-что еще есть. Не решаюсь только посмотреть внимательнее, больно уж скверный от него запах.

Ханна чуть не прыснула со смеху. Хартфилд расплатился.

Почему мне не пришло в голову заказать обед на работу, подумала Ханна, тщетно пытаясь отвлечься от дразнящего пряного запаха. Ей давно хотелось есть, но только не в душной, шумной столовой. Она специально пришла сюда, в эту комнатушку, чтобы отдохнуть от людей. И застала здесь Хартфилда. Скорее всего, он тоже пришел сюда ради этого.

Ханна машинально следила за Иденом: вот он поставил коробку на стол, полез в шкаф за тарелкой, салфетками…

Хартфилд заметил взгляд девушки, взял вторую тарелку, отрезал один огромный кусок, потом второй. Ханна так устала, что не сразу сообразила, что он собирается ее угощать.

– Нет, Иден, не стоит, что ты… – слабо возражала она, а Хартфилд с иронией поглядывал то на нее, то на румяную, ароматную пиццу.

– Ты хочешь, чтобы тебя полдня откачивали нашатырем и холодной водой? – наконец сказал он с притворной строгостью.

– Нет, но…

– Тогда ешь!

Оба сидели и молча уплетали пиццу. Наедине они не встречались уже восемь дней, с тех пор как довольно натянуто расстались после его встречи с Джиной.

Несколько раз за это время Ханна ловила себя на том, что думает, чем бы обернулся этот несостоявшийся выезд на природу. Но всякий раз что-нибудь, в зависимости от обстоятельств, отвлекало ее: то брал свое сон, то лифт приезжал на нужный этаж, то входила медсестра и вызывала к больному… Наверное, это было к лучшему. Не стоит сосредоточиваться на пустых предположениях. Тем более что Хартфилд не возвращался к этому, да и ей не мешало бы поскорее все забыть.

Они работали бок о бок, виделись ежедневно, ежечасно, с того дня как авиакатастрофа перевернула размеренную жизнь клиники. Общения им было вполне достаточно. Оказалось, у них одинаковый подход к медицине, много общих идей, несмотря на то что опыта они набирались в разных концах земного шара, он – в Америка, она – в Европе. У операционного стола они понимали друг друга с полуслова.

Хартфилд отрезал себе второй кусок пиццы, а Ханна вдруг вспомнила слова Джины, которые прозвучали как приговор: Иден Хартфилд навеки обручен со своей работой, личная жизнь для него не существует.

Очень может быть, размышляла она, возможно, это относится и ко мне, у меня личной жизни просто нет, всякие патрики не в счет. У меня есть только работа…

А что касается нашей с Иденом попытки сблизиться… С неизбежностью она вспомнила сладость того единственного поцелуя, вспомнила пьянящее предвкушение совместной поездки… Слава Богу, все это кончилось без последствий, не успев начаться. Я рада, твердо сказала себе Ханна. Теперь мы просто коллеги и единомышленники, нам ничто не мешает в работе… И чтобы утвердиться в этой мысли, она непринужденно окликнула Хартфилда:

– Дай мне, пожалуйста, вон тот журнал. Хочу десять минут повитать в стихии голливудских скандалов.

– Неплохая затея, – с серьезным видом пролистав журнал, заметил Иден. – Светская хроника всегда пригодится хирургу. Завести в операционной разговор о пластических тайнах Элизабет Тейлор, и анестезия не понадобится даже на ампутации! Пожалуй, я воспользуюсь этим приемом. Итак, что там красотка Лиз надевала на церемонии вручения Оскара?

Ханна шутливо замахнулась на него журналом, он увернулся, и оба рассмеялись весело и беспечно, хотя для этого и не было особого повода. Неожиданно вошедшая секретарша Аннет Кенион была явно заинтригована… А у Ханны стало легко на сердце.

Но она думала сейчас, что если захочет «озадачить» свое сердце каким-нибудь романом, то это будет роман не с Иденом Хартфилдом.