Между нами, девочками

Девочка с грустными глазами

Сначала в класс вошла наша учительница математики, а за ней, как ни странно, наша классная руководительница Фаина Иосифовна. За руку она вела девочку. Девочка смотрела на нас и улыбалась. При этом в глазах был легкий испуг. Сама по себе девочка была не такая уж и маленькая. То есть и нам уже по шестнадцать лет, и ей вроде как столько же, но выглядела она на все 25.

Что-то там нам рассказывала Фаина про новую ученицу из Чили. Вроде бы Адриана. Значит вот она какая, иностранка из южной страны. И сразу ведь видно, что иностранка. Хотя и форма у нее, как у нас, и воротнички белые пришиты, и в руке портфель держит наш родной. Сразу видно, на 3-й Гражданской в «Культтоварах» купила. А какая-то она другая. В чем дело?

Да во всем. Первое – это прическа. Таких черных волос я не видела никогда. Они не черные, они практически синие, от черноты. И главное, они прямые и распущенные. И длинные, ниже пояса.

У нас в школе так «не моги». Даже когда я распускала свои короткие волосы до плеч, тут же историчка мне говорила:

– Ронина, тебя не видно.

– Из-за Купцова, Анна Васильевна?

– Нет, из-за волос, заколи их немедленно!

У нас в школе с моральным обликом строго.

Анна Васильевна (или для своих просто Анвас) не просто у нас учителем истории трудится, она еще и директор школы. Всех учеников у дверей она встречает лично. И вовсе не для того, чтобы сказать:

– Доброе утро, Леночка, как же я рада тебя видеть! Как ты спала? Сны какие видела?

Нет. Все совсем не так:

– Ронина! Остановилась! Сменная обувь?

– Переобулась!

– Воротнички?

– Чистые!

– Маникюр, кольца?

– Что вы, Анна Васильевна, я же не ношу!

– Иди давай, знаю я вас! – И дальше без пауз:

– Купцов, в школу не пущу! Быстро в парикмахерскую! Зверева! Вынула руки из карманов! Опять ногти намазюкала!

Очень, очень у нас в школе строго. Дисциплина – это главное, это залог всего. Как подумаешь про этот профосмотр каждодневный, так в школу идти ну совсем неохота.

Вот идешь когда по улице и школу еще не видишь, настроение, конечно, уже портится, но все-таки на что-то надеешься. А на что можно надеяться? А вот вдруг эта самая школа ночью сгорела, например? Нет, ну бывают же такие случаи! Про школу, правда, не слышала. Но про фабрики всякие. Перед углом впереди стоящего здания замедляю шаг. А вдруг выгляну сейчас из-за угла, а школы и нет вовсе. Выглядываю. Стоит. Нет, ну что ты будешь делать. Опять стоит и все тут. И опять Анвас сейчас начнет сменную обувь проверять.

Да… И как это Адриана с такими волосами (космами, по определению Анны Васильевны) мимо нашей директрисы проскочила?! Это потому, что иностранка, не иначе. То есть им все-таки можно. И кольцо у этой Адрианы на пальце.

Вот у Зверевой, у нее все кольца всегда в кармане фартука. Надеваются эти украшения в крайнем случае на переменке, чтобы старшеклассников наповал сразить. И то, надо все время прислушиваться. Анвас может подкрасться неслышно:

– Ага! Попалась! Это что у тебя? Ах, папа подарил! Вот когда с папой куда идешь, тогда и надевай. А здесь у нас школа! Здесь мы знания получаем. Быстро неси дневник!

Зверева не теряется:

– Он в немецком корпусе. Сбегать? Только я тогда на литературу опоздаю!

Анвас понимает, что ее немного дурят. И непонятно, что лучше: без Наташкиного дневника остаться, или вот так самолично ей разрешить пол-литературы прогулять, когда самый опрос идет.

– Ладно, не надо, но в последний раз. Чтобы я этого больше не видела. А с папой твоим я еще поговорю.

И потом еще долго слышим по коридору:

– Тоже мне, распустились. А родители каковы? Это зачем девочке кольца нужны? Это ж прямая дорожка!

Иссиня-черные распущенные волосы и кольцо – принадлежность совсем к другой культуре. Глаза тоже жгуче-черные, брови вразлет. Не сказать, чтобы красавица. Но яркая. А потом, иностранка же.

Фаина тем временем начинает представлять нам нашу новую одноклассницу:

– Ребята, прошу любить и жаловать! Адриана. Приехала из Чили. Будет учиться в нашей школе. Ребята, вы же знаете, какая трагедия произошла в этой прекрасной стране. Папа Адрианы – один из видных политических деятелей. Его семье чудом удалось уехать. Просто чудом. Девочка долго скиталась. Сначала семья жила в Голландии, потом в Германии, теперь вот приехали к нам. Сами понимаете, как люди измучились.

Первым не выдержал Купцов:

– Да уж скитальцы. Я бы вот тоже не отказался.

– Купцов, замолчи. К тебе вопросы отдельные. Я тебя вчера в 11 вечера у метро видела. Что это ты там делал?

– Я там, Фаина Иосифовна, бабушку из Саратова встречал. А вы что там делали? Тоже бабушку встречали?

– Купцов! Ой, ну ладно, вечно ты меня отвлекаешь. Итак Адриана. За два года Адриане пришлось выучить два языка. Это непросто. Вот вы, олухи, один язык освоить не можете. Нет, ну как вы вчера контрольный диктант по немецкому написали?! Позор! Тридцать процентов двоек. Ужас!

– Фаина Иосифовна, и у меня два?

– У тебя, Купцов, пять. Но это не значит, что ты можешь по ночам шататься так далеко от дома. Ой. Опять вы меня отвлекли. На чем я остановилась?

– На том, что мы олухи – хором подсказали мы.

– Правильно. Про языки. Короче. Адриана хорошо говорит на немецком языке. Русский язык только начала учить. Так что будете говорить с ней по-немецки. Помогать во всем. Переводить, может, на уроках. Наташа Зверева, выйди, пожалуйста, к доске. Тебя назначаю ответственной. Посади Адриану с собой, не бросай ее.

– А как же Зверева ей физику переводить будет? Или химию? Это с ее-то знаниями! – Купцов не унимался. Но на него никто уже не обращал внимания. Все смотрели на Адриану: как за парту сядет, что из портфеля вынет.

Адриана за парту села царственно. Из портфеля вынимать не стала ничего.

Просто положила голову на руку. И так просидела весь урок. Пол-урока на одном локте, глядя на Звереву, пол-урока на другом, глядя на Барчева, который сидел напротив. На доску и учительницу математики на фоне этой доски она не посмотрела ни разу. И взгляд ее не выражал ровно ничего.

– Зверева, Зверева, ты что не переводишь?

Купцову не сиделось на месте.

– Купцов! Что тебе нужно от Зверевой? Наверное, хочешь пойти к доске. Что ж милости просим. Расскажи нам, пожалуйста…

Наша математичка явно обрадовалась. Есть повод над Купцовым поиздеваться. Вообще-то правильно. Он действительно своими шуточками всем надоел. И учителям, и ученикам. Конечно, смешно, ну только если шутят не над тобой. А если над тобой, то как-то все чувство юмора разом пропадает.

На переменке Зверева не отходила от Адрианы. Та больше улыбалась и отмалчивалась. Хотя действительно говорила она по-немецки неплохо, и нам наших знаний спецшколы вполне хватало, чтобы сносно с ней объясниться.

Так потекли наши новые по статусу дни. К нам в класс ходила вся школа. Посмотреть на Адриану. Интересно же, живая иностранка. С самим Луисом Корваланом знакома. Заодно и нам почет. Сколько старшеклассников, которые нас в упор не видели, теперь всячески искали нашего расположения. И все мы, конечно, рвались к Адриане в подружки. Она же вела себя отстраненно. Приветливо, но, в основном, или кивала, или отвечала односложно: нет, да.

После уроков ни с кем не встречалась. Как-то в дом к ней прорвалась Зверева. Нужно было срочно передать какую-то книгу. Всем классом ждали рассказа Натальи, как там у Адрианы дома, чем ее будут кормить, и встретит ли она там Луиса Корвалана. Квартира у чилийских беженцев оказалась большая, четырехкомнатная. Но ничего нового Наташка там не увидела. Семья Адрианы получила квартиру со всей мебелью, никакой экзотики чилийской не было. Кормить обедом Звереву не стали, предложили черешни.

– Ну и что, много съела?

– Одну ягоду.

– Почему?! – недоумевала я

– Подумает, что у нас этого нет. Сказала ей, что дома уже этой черешней объелась. Так что она ела, у меня слюнки текли, но я испытание выдержала. Нас черешнями не удивишь.

А вот Корвалана Наташка действительно встретила. Он как раз с папой Адрианы в это время что-то в гостиной обсуждал. Знакомить Звереву с Корваланом, конечно, не стали. Но оттого, что он сидел в соседней комнате, у всего класса дыхание перехватило. Живой Луис Корвалан. Это ж какая честь!

Наверное месяца два мы носились с Адрианой. Всем было интересно, всем в новинку. Но постепенно новизна стала исчезать из наших отношений. Нужно было учиться, на переменках всем надоело развлекать Адриану, нужно было повторять уроки, списывать домашние задания, было не до нее. Тем более уж очень она лаконичной была. А мы ж так не привыкли, у нас все «охи» да «ахи». А когда все ровно, как-то это не наше все.

Стали даже забывать при Адриане по-немецки говорить, когда переведем, когда нет.

Как-то всем классом поехали на теплоходике по Москве-реке. Погода была чудесная, настроение у всех замечательное. Лето уже чувствовалось во всем, конец учебе, все уже мечтали о каникулах. Бесконечно обсуждали, кто куда поедет, что кто будет делать летом. Адриана всю дорогу была с нами. По-немецки мы в этот день не говорили вообще, в конце концов не в школе же, отдыхаем. Сколько можно мучиться? Правда, рядом с нашей иностранкой всю дорогу были или я, или Ленка Старостина, или Наташка Зверева. И как мы думали, общий смысл наших девчачьих разговоров мы до нее доносили. В какой-то момент мне показалось, что ее постоянная улыбка с грустными глазами стала еще более печальной.

Но для всех было полной неожиданностью, когда она вдруг разразилась страшными рыданиями. Мы все притихли сначала, потом начали выяснять, что случилось. Может, живот заболел, или дома что не так? Адриана плакала так горько, что отвечать нам не могла. Прибежала испуганная Фаина:

– Что вы ей сказали? С ума сошли? Это ж международный скандал!

– Да ничего мы ей не говорили. Ирка кино вчерашнее рассказывала. Смотрели, Фаина Иосифовна, Олег Видов в главной роли?

– Какой Видов?! Адриана, в чем дело, что случилось? – Фаина перешла на немецкий язык. Та только мотала головой. Невозможно было слушать эти жуткие всхлипы.

Первой нашлась Зверева.

– Так, Адриана, ну-ка пошли.

Она взяла нашу иностранку под руку и повела ее умываться.

– За нами не ходить. Сейчас все выясню.

Все оказалось очень просто. Адриана просто не понимала, о чем мы говорили. То есть суть-то ей переводили, а то, что мы хохотали беспрерывно при каждом слове, этого она понять не могла. Да и даже не в этом дело. Просто она устала, устала жить все время в чужом языке, не понимая нюансов, не понимая, когда про нее говорят, когда про ее родину, а когда все это к ней не имеет никакого отношения. Устала напрягаться.

Нам никогда не приходило в голову, что чувствует эта, по сути, еще маленькая девочка, скитающаяся уже три года по чужим домам, по чужим мирам. Все, что дорого, осталось там. Ни подруг, ни друзей. Одна, всегда одна. Для нас она была красивой игрушкой, и мы не видели за этой яркой оболочкой и всегда одинаковой улыбкой большого и израненного сердца. Нам не приходило в голову, как Адриана страдала, и эта грусть в глазах – это не просто так. А главное, ей хотелось быть с нами, зачем-то же ездила она с нами на эти речные прогулки. Но у нее не получалось. И мы не могли, или не хотели ей помочь.

Нам было стыдно. Мы не знали, как ситуацию исправить. Действительно, нас много, мы вместе, а она совсем одна. Нужно было что-то придумать. И мы придумали. Мы решили изучать испанский язык. Учительницей должна была стать, естественно, Адриана. И сразу образовался мостик между нами. Теперь уже мы что-то не могли запомнить, или неправильно произносили слова, и хохотала уже Адриана.

В итоге были выучены основные испанские выражения и любовная серенада, которую мы с упоением исполняли на всех наших школьных вечерах. Адриана, как и прежде, улыбалась, слушая наше исполнение, но уже без грусти в глазах. Петь с нами отказалась. Она была удивительно стеснительной. Но слушала нас с удовольствием, ходила с нами на все концерты. И, объявляя эту испанскую песенку, мы все время называли имя Адрианы.

В один день она пропала, просто не пришла в школу. Нам сообщили, что обстановка в Чили изменилась, отца срочно вызвали обратно. Мать с дочерью решили, что их долг быть рядом с ним.

Больше мы не встречались. Все новости из Чили обсуждались всем классом. Эта страна стала для нас близкой и понятной. Мы вспоминали часто в наших задушевных беседах Адриану и те ее горькие слезы. Это было для нас еще одним большим жизненным уроком. Как можно обидеть человека, совсем не желая этого. Просто проявив маленькую нечуткость.

Будь счастлива, Адрианa. Ihasta luego!

Москва – Берлин

Неужели я все-таки еду в Берлин? Нет, это совершенно невероятно, ну прямо сказка какая-то. Я – обычная московская девятиклассница! Нет, это сон! Или все-таки не сон? Вроде не сон. Сидим на собрании с родителями. Обсуждаем предстоящую поездку. Завуч вещает про ответственность, про доверие, про то, что страну бы не осрамить и денег сколько давать. Родители лихорадочно все записывают. Вечером дома работу со мной проводить будут, чтобы никого не опозорила. Или думать, где деньги брать. Да нет, все-таки деньги это не самая серьезная проблема. Ой, сколько всего сложного-то, если нашего завуча послушать! И как одеваться, и сколько сувениров брать. Что можно, что нельзя. Что немцы любят, на что обижаются. Нет, ну это мне не постичь никогда. Даже если все мама и запишет правильно, разве ж это выучить. Обязательно где-нибудь что-нибудь ляпну. Смотрю – все присутствующие выглядят как-то напряженно, никто не улыбается. Все, видимо, начали побаиваться этой, такой выстраданной, поездки. А вдруг опозорятся? А стоило ли так за эту нервотрепку биться-то?

А битва была непростая. Шутка ли: из двух параллельных классов нужно было выбрать 25 лучших ребят! Это почти из 80 человек-то! Критерии отбора были очень строгими. Понятно, что учиться эти выбранные должны прилично, без троек. Так у нас практически все без троек. Школа-то специальная, с преподаванием ряда предметов на немецком языке. Плохо учиться невозможно, выгонят. Так что по критерию хорошей учебы выбирать было непросто. Ну, язык должен быть на уровне. Опять же, у нас у всех на уровне. Иначе просто не вытянешь эту гонку бесконечную. То тебе литература немецкая, то группа из Германии приезжает, то дети, то дяди с тетями. То есть языка было полно. И если язык не идет, в нашей школе просто делать нечего. Или пятерка, или вечный стыд и мучения. Ну в крайнем случае это четверка. Но попробуй только не ответь на вопрос иностранного гостя! Наша классная дама Фаина всех нас всегда держала в поле зрения. И только начнешь делать вид, что вроде как не понимаешь, что к тебе этот гость иностранный обращается, она тебя так буравить глазами начнет, что автоматом заговоришь.

Учили нас правильно. Выражения всякие в голову вдалбливали. Так что, даже если волнуешься, даже если живот болит, все равно что-нибудь да скажешь. Ночью разбуди, а в голове какой-нибудь оборот сразу высветится. Поэтому с иностранцами общаться не боялись. Язык был у всех более-менее активный. Ну, за некоторым, совсем незначительным исключением. Но ведь едем-то на две недели. Предполагается общение совсем другое. Не просто два часа поговорить! Шутка ли – обмен между двумя школами, московской и берлинской. Значит, будут дни русского языка, дни немецкого языка. Русской культуры, немецкой культуры, песни, пляски, выступления. Так что от нас еще требовались и таланты. И это тоже входило в критерий отбора. Неталантливых не брали. Чтобы в грязь лицом не ударить.

То есть поехать должны были способные, талантливые. Ну и, конечно, воспитанные.

Поэтому нет сегодня на этом собрании для отъезжающих моего закадычного друга Купцова с мамой. Друг Купцов отличился по случаю праздника 8 Марта. Сначала со всех деньги на цветы учителям собрал, потом на что-то их потратил; вспомнить на что не смог, а учителям сирени подарил. Лично оборвал школьный сад. Было, конечно, некрасиво. И, несмотря на всю любовь Фаины к Купцову, Купцов в Берлин не едет. Нельзя было пропустить такой жуткий факт просто так, без всякого внимания. Так что талантливый и способный Купцов, проявив верх невоспитанности, строгий отбор не прошел. Хотя, конечно, удивительно. Вообще, отношения нашей классной руководительницы Фаины Иосифовны, одновременно учительницы одной из наших подгрупп немецкого языка, с Купцовым были очень сложными. Она одновременно его обожала и одновременно жестко воспитывала. То есть о голову бедного Купцова было сломано четыре линейки, мама его сидела в кабинете Фаины регулярно, и наказывался Купцов со всей строгостью. В свою очередь, Купцов Фаиной восхищался, считал ее знание языка идеальным, выигрывал все олимпиады по немецкому языку и доводил ее до белого каления своим мерзким поведением. Вот такие сложные отношения, просто какие-то итальянские. Хотя почему итальянские? Школа вроде немецкая. Фаина – еврейка, Купцов – русский. Но страсти между ними были нешуточные! Да, пожалуй, без Купцова в Берлине будет грустно.

Итак, кто же у нас едет?

Певческий ансамбль – восемь девчонок из нашего класса. Я, между прочим, у них за руководителя. Не то, чтобы я была самая талантливая. Но я могу все организовать. Талантливая Маринка Генералова – солистка нашего ансамбля – как раз и не едет. Это наш позор, наше малодушие. До сих пор в глаза друг другу смотреть не можем. Но когда выбирали, кто поедет, а кто нет, вышла какая-то дикая ситуация. Одного человека из ансамбля нужно было выкидывать. По количеству человек мы не вписывались в рамки группы. Почему именно из ансамбля, непонятно. Но нам сказали, выбирайте, кто не поедет. Поставили нас перед выбором. Нужно было найти крайнего и это свое решение обосновать. В первую очередь для самих себя. И мы нашли причину. У Генераловой были тройки. Безусловно, это было ужасно несправедливо. У Маринки, единственной из нас, был голос, и все годы она практически одна за всех нас и пела. И мы все это очень хорошо понимали. На выступлениях ставили ее поближе к микрофону, она тянула все сложные партии. А здесь, когда надо было вступиться или ультиматум ставить – мы, дескать, только все вместе поедем, мы струхнули. Поехать было охота всем. Шутка ли – такая возможность. На дворе 1978 год. Да родители-то не у всех за границей были! И платить только за дорогу. Питание, проживание, все за счет школы. Когда еще такая удача представится? В общем, предали мы Маринку. И вот сами тут сидим, речи слушаем умные, как в Германии не опозориться, а у самих кошки на душе скребут. Переглядываюсь с девчонками. У всех настроения никакого. Все про одно думают. Ну это же понятно. Мы даже несколько раз между собой собирались, обсуждали всю эту историю. Размышляли на тему: «все-таки законченные мы сволочи, или есть нам оправдание»? Оправдание нашли, причем дружно и быстро. Главное – это честь школы и вслед за ней целой страны. Как же наши однокашники без ансамбля-то в Германии справятся? Ну никак. А так хоть и без Генераловой, а репертуар у нас просто сногсшибательный. И на русском, и на немецком. Действительно, здорово у нас все это получается. На пианино Ленка Старостина. Хорошо хоть ее не выгнали. Без аккомпанемента-то совсем нам бы было никак. А так она, если что, где погромче сыграет и все. Никто ничего не поймет. А Маринке мы решили купить подарок в Берлине какой-нибудь особо дорогущий. Хотя все равно, гады мы, конечно. Но в Германию хочется больше!

Итак, подведем итоги. Ансамбль едет всем составом минус один, несколько отличниц, наша комсорг Ирка плюс еще несколько девчонок из параллельного класса. Эти «бэшки» вредные, конечно, ну ничего, мы их массой задавим. Из нашего класса еще поедет Андрей Дрябрин. Он – интеллигентный, и у него есть балалайка. Он, правда, не знает, что с ней надо делать. Но сказал, что возьмет обязательно для антуража. Ну и, конечно, наш Кузя – Пашка Кузнецов. Он вообще-то никакой, и язык не знает, и не интеллигентный. Вообще не понимаю, из каких соображений его взяли. Думаю, его мама – чья-то там подруга. Или для количества мальчиков. И чего с этими мальчиками так носимся?! Ну и поехали бы нашим девчачьим коллективом? Еще бы даже веселее было!

Белорусский вокзал мы уже изучили вдоль и поперек. Все-таки в прошлом году и встречали такую же группу, как наша, только из Берлина, и провожали потом. Из вагона наши будущие немецкие друзья год назад сначала даже выходить боялись, когда поезд на вокзал прибыл. (И вправду страшно. Кто его знает, кто они такие, русские эти?!) Приехали, кстати, одни девчонки. Все в синих форменных рубашках. Они в свою кучку жмутся, мы в свою. Вроде слова знакомые слышим, а понять ничего не можем. Это вам не урок отвечать. Первыми очнулись наши учителя:

– Наташа, Лена, вы почему девочкам не помогаете? Давайте, берите рюкзаки.

Мы неловко начали предлагать свою помощь. Немцы тихо шарахались от нас. Спасло неловкую ситуацию то, что у одной немецкой девчонки из рюкзака на платформу посыпалась косметика. Тут уж мы дружно кинулись ее подбирать, сталкиваясь лбами и хохоча. Ну это ж совсем другое дело! Раз губы красят, значит – наши люди! Правда, им, может, это и в школе разрешено. У нас-то и думать не моги!

У одной немецкой девчонки через плечо висела гитара. Здорово, петь вместе будем!

– Играешь? Gut! А я на пианино. Меня Лена зовут, а тебя?

– Петра. Давай в автобусе вместе сядем.

– Давай! А тебе сколько лет? 16? Мне 15! А в каком классе учишься? А в Москве что больше всего посмотреть хочешь? А знаешь, у вас один день в семье будет. Давай, ты ко мне пойдешь?

Языковой барьер был преодолен, мы трещали как сороки. Учителя облегченно вздыхали, контакт состоялся. Хотя, конечно, Фаина периодически делала страшные глаза, когда мы вдруг глагол ставили не на то место или забывали правильный предлог. Но это, по сути, было уже неважно. Мы говорили. Нас понимали. И нам было ужасно интересно. Просто необыкновенно.

Неделя пролетела как один день. И вот мы опять стояли на Белорусском вокзале, уже провожая наших самых закадычных, самых любимых подруг. Обнявшись, мы сначала дружно пели немецкие песни под Петрин аккомпанемент, потом дружно ревели, потом мы бежали за вагоном, а наши немецкие девчонки, по пояс высунувшись из вагона, кричали:

– Ждем вас через год в Берлине! Приезжайте!

Учителя уже перестали нас воспитывать. Они сочувствовали нашим серьезным переживаниям. И одновременно радовались, что, слава богу, все разъехались. Все уехали живыми, с впечатлениями, никто ничего не потерял, и вроде все остались довольны.

А мы, конечно, весь год боялись, поедем – не поедем, возьмут – не возьмут, выберут – не выберут.

И вот он, наш старый знакомый – Белорусский вокзал. Нас взяли. Теперь мы не провожаем и не встречаем. Мы сами едем! На нас парадная форма – белые кофточки, красные галстуки. Провожают нас семьями. Даже моя беременная сестра Наталья пришла. Катается между нами как колобок и советы раздает направо и налево. Я, понятное дело, горжусь. Опять же, в силу ее беременности, в чемодане везу половину ее красивого гардероба. Ей все равно сейчас не надо. А она беременная добрая стала, все мне дает, бери – не хочу. Это когда кто такое видел? Нет, беременная сестра – это хорошо. Обязательно малышу куплю что-нибудь!

Ну все, по вагонам. Полтора суток песен и веселья, и мы – в Берлине.

Нам значительно легче. Мы не знаем, куда мы едем, но мы знаем, к кому мы едем.

Поезд еще не остановился, а я уже вижу бегущую по перрону Петру с цветами:

– Петра!

– Лена!

– Катя! – Это моя подруга, Наташка Зверева, свою Катрин обнаружила. Высыпаем из вагона, визжим, обнимаемся, целуемся. Никакого барьера: ни языкового, ни человеческого. Мы очень хотели приехать, а нас очень ждали. Ура! Мы в Берлине!

Едем в автобусе. Для нас все новое, все необычное. Петра по ходу все рассказывает, все показывает. Информации море, уже голова распухать начинает.

Жить будем в школе. Это на матах, что ли? Мы как-то в поход с классом ходили. Тоже в школе ночевали, правда, в деревенской, в спортзале. Спали все вповалку, на матах. Фаина почему-то спала на парте. Замерзли все ужасно, да еще и все бока отлежали. Ни согнуться, ни разогнуться. Умывались в речке. Готовили на костре. Ну не думаю, что здесь так будет. Немцы, между прочим, во время московского проживания ели в ресторане. Спали в классах немецкого языка на раскладушках. Спать, правда, было некогда, мы все время совместно веселились. Но с бытовыми условиями в Москве все было нормально.

Нас привезли к школе. По дороге мы буквально вываливались из окон. Шутка ли дело, в шестнадцать лет попасть за границу! Да еще и в Берлин! И вот она, Унтер ден Линден, и вот они, Бранденбургские ворота, и башня телевизионная на Алксандерплац.

Состояние тем не менее было больше не восторга, а страха, как бы не осрамиться, как бы не сделать что-нибудь не так. За что бы потом не было бы стыдно. Как бы впросак не попасть. Хотя все было сто раз говорено, отрепетировано. На какие темы говорим, какие темы стороной обходим. Чем гордимся, о чем вообще умалчиваем. И главное – мы живем в лучшей стране мира. Ни на что ее никогда не променяем. Что бы ни увидели. У нас все равно все значительно лучше. А главное – душевнее. Нас в этом по сто раз убеждали наши учителя:

– Вот помните, у Хайке приступ аппендицита был, когда они в Москве были? И что? Кто к ней в больницу ездил? Только мы.

Это и вправду было так. И всех нас тогда это немного покоробило. Странно как-то, товарищ все-таки в беду попал, и никто не позаботится, как у него дела.

– Вот у нас все друг за друга горой. Вот у нас если кто заболеет, мы всегда все рядом! – продолжали напоминать наши учителя.

Вот это уж точно. Тут далеко за примером ходить не надо. Заболела как-то наша учительница русского языка и литературы Софья Ефимовна. Сначала в больнице лежала. Мы туда немалыми делегациями ходили, про ее здоровье справиться. Лежала она в большой палате на двадцать человек. И вот мы этаким табуном будили все эти двадцать человек. Сидели подолгу. Как потом понимаю, бедным лежачим женщинам ни в туалет было сходить, ни медсестру позвать. Когда Софья Ефимовна на поправку пошла, и ее домой долеживать отправили, мы к ней на дом пришли. Никак не могли выбрать самых достойных для посещения больной. Решили жребий не тянуть и идти всем классом. В классе у нас, между прочим, учится 38 человек. Квартирка у Софьи маленькая, хрущевская. Бедная женщина заметалась, не знала, куда нас посадить, чем накормить. Мы, чтобы ее не разочаровывать, съели все, что нашлось в доме, каждый рассказал про школьную жизнь. Получилось не очень коротко. Но мы остались посещением довольны. А уж как было нашей Софье – не знаю. Но это было в пятом классе. Сейчас уже понятно, что попроведать больного это – что-то немного другое. И все равно приятно, когда к тебе кто-нибудь приходит, и ты не чувствуешь себя брошеным. Поэтому в случае с Хайке, безусловно, это был 1:0 не в пользу немецкой державы. Так что на красоты смотрим, но не завидуем. Все время в голове держим бедную Хайке с ее аппендицитом.

Завидовать, безусловно, было чему. И стерильной чистоте, и завтракам с пятью сортами колбасы, который нам каждое утро подавали немецкие девчонки в школьной столовой, и постельному белью, которым были застелены наши раскладушки, в красно-белую клеточку. Все, все было не так. Все было по-другому. И все вызывало у нас не то что удивление, а даже легкое оцепенение. Но сказать, что нам это все очень нравилось? Конечно, нравилось, но на самом деле мы очень уставали. Уставали от напряжения, от того, что уже мешались слова немецкие и русские, от того, что постоянно вслух надо было восхищаться, улыбаться. Но при этом надо было не забывать:

– Вот у вас какая башня телевизионная необыкновенная, прямо чудо. Но у нас в Москве тоже башня есть. – И дальше вспоминать изученную в 6-м классе тему – «Останкинская башня – чудо современной архитектуры».

То есть напряг постоянный. А уж с этой башней вообще некрасиво вышло. Ну невозможно же все время все помнить и из образа не выходить. Вот мы со Зверевой и оплошали слегка. То есть оплошала-то, конечно, я, она только так, поддакивала слегка, да головой кивала. Но все равно.

– Смотри, смотри, вон Бранденбургские ворота!

– А вон школа, где мы живем! Как же все видно отлично, хоть и высоко. Практически все, как на нашей башне, на Останкинской, или все-таки пониже здесь?

– А иллюминация-то вечером в Берлине какая, мама дорогая!

– Ну восторг!

– Девочки, а вы из Союза?

Рядом с нами стояла женщина средних лет в больших темных очках.

– Да, по школьному обмену приехали. А вы тут что делаете?

– А я у дочери в гостях тут. Вот за немца замуж вышла, теперь в Берлине живет, – вдруг тетенька начинает на наших глазах шмыгать носом, жалеть свою бедную дочь и ее загубленную жизнь.

– Да, ладно, ну что же горевать-то. Она же не в деревню глухую уехала. Посмотрите, как тут здорово. Уж не сравнить с тем, как у нас! – пыталась я как-то тетю успокоить. Ну что же бедная женщина все плачет и плачет. – И еда, и в магазинах вещи там всякие.

В общем, забылась я как-то. Все рассказываю, рассказываю в основном об отличиях нашей советской деревни от всего, мною тут увиденного. Чувствую, меня кто-то за локоть тянет. Это уже Зверева опомнилась. Тут меня прямо пот холодный прошиб. Это что же я тут рассказываю-то? Как же я забыть-то могла, где я нахожусь? Быстро перестраиваюсь, пытаюсь вспомнить, что в нашей деревне зато воздух свежий, а тети-то и след простыл. Настроение было испорчено. К нарастающей усталости добавился еще и животный ужас. Что теперь будет-то?! Наверное, меня посадят в тюрьму. Или, что еще страшнее – просто выкрадут. Вот прямо дернут за руку, и окажусь я по другую сторону Берлинской стены.

Ночью рассказали шепотом эту душераздирающую историю нашим девчонкам.

– Да, ну вы даете! И кто вас за язык тянул? Ведь было же сказано, говорено-переговорено. Про Родину ничего плохого не говорить. Мы своим СССР только гордимся. Только. У нас все замечательно.

– Ой, да уж знаем! Что вы нас еще больше расстраиваете?

– Все, девчонки, не переживайте. Ходим только вместе. На всякий случай к стене близко не приближаемся. Может, и обойдется, – как всегда правильные выводы сделала Ирка. Не зря она у нас уже который года комсорг класса.

Все равно уснуть спокойно не удалось. А ведь на следующий день еще одно испытание – день в семье.

Когда Петра была у нас, все было значительно проще. Все-таки я была на своей территории. Задействована на это мероприятие была вся моя семья в полном составе. Долго выбирали меню. В итоге остановились на нашем фирменном блюде – пельменях. Лепили заранее, дружно, все вместе. Культурная программа – ходили в Пушкинский музей. Развлечения – Парк Горького. Тихий отдых – просмотр дома всей семьей фотографических альбомов. Устала я от напряжения, как собака. Потому что одно дело просто говорить на немецком языке, а совсем другое – еще и переводить, что хотят спросить мои любознательные родственники и что отвечает воспитанная Петра. Петра осталась довольна: и фотографии наши понравились, и американские горки, и пельмени. А то у Кузи мама окрошку сделала. И что? У немецкой девчонки потом живот разболелся. Вся культурная программа свелась к туалету. И объясниться она с Кузей не смогла. Он же не понимает ничего. И как его в нашей школе держат?!

Что преподнесет мне семья Петры? Теперь-то я понимаю, что самым лучшим бы для меня было, если бы просто где-нибудь в углу комнаты посадили и одну бы на целый день оставили.

Семья Петры Линдт так не думала. Видимо, они хотели не ударить в грязь лицом и программу подготовили еще более насыщенную. Причем о том, что будет следующим номером их обширной программы, они заранее не рассказывали. То есть один сюрприз должен был идти за другим. Пока я не ошалею от их изобретательности. И действительно, как мне удалось не ошалеть? Не понимаю сама.

Начнем с того, что у Петры большая семья. Папа, мама и еще два младших брата. Четырнадцати и четырех лет. Так, вшестером, и провели целый день. Общались они со мной без пауз, эти разновозрастные и разнополые граждане далекой мне национальности. Да, да, это очень непросто. Есть языки немецкий мужской и немецкий женский, они разные! А мальчик четырех лет – он картавит и коверкает слова, но тоже хочет мне что-то сказать, и услышать ответ. А мальчик четырнадцати лет – он, видите ли, подросток. Он говорит сквозь зубы, слова не договаривая и смотря все время куда-то мимо меня. Типа видал я этих русских! А отвечать все равно ему надо! Предварительно поняв, хотя бы приблизительно, о чем это он? Перенервничала, придумывая, что он от меня хочет, до дрожи в коленках.

Дальше – совместные трапезы. Это отдельный разговор, это не наши пельмени ложками. Здесь и четырехлетний Торстен ест ножом и вилкой! Ужас уже начался с завтрака, когда дали вареное яйцо в подставке.

По этому поводу у нас перед поездкой было специальное занятие для отъезжающих – «Хорошие манеры, и как правильно вести себя за столом». Проводила занятие Нина Павловна, наша учительница по техническому переводу. Почему она преподавала у нас технический перевод, было непонятно. Нам, во всяком случае. Что это за перевод такой, кому он нужен? Все-таки мы все были очень гуманитарными, поэтому и в технике-то слабо разбирались, а уж техника, оплетенная в немецкий язык, нам была точно недоступна. Нинпаллна это прекрасно понимала, головы нам наши молодые не дурила, и просто учила нас приемам. Как что-то понять из того, про что вообще ничего не понятно. С какой стороны ко всему этому подойти. И как совсем идиоткой не выглядеть, когда переводить уже надо, все от тебя что-то ждут, а ты вообще не понимаешь, на какую это тему. Надо сказать, что занятия ее были необычайно полезны. Не молчали мы в дальнейшем никогда, даже если совсем ничего не понимали. Пытались тянуть время, искали знакомые слова, улыбались. То есть вели себя достойно. И никто, понимаете, никто и никогда не соображал, что мы пока еще не в теме! И что мы ищем знакомые глаголы и однокоренные слова. Нинпаллна, огромный Вам поклон. Но в основном на этих уроках по техническому переводу мы беседовали о жизни. Нинпаллна у нас женщина далеко «за». Думаю, это «за» уже исчисляется цифрой 50. И вот как это в этом самом «за» так хорошо выглядеть? Она нас учила маленьким женским и просто житейским хитростям, которые должны были нам, молодым девчонкам, помочь перейти все эти разные жизненные «за». И первое, и главное, правило, которое мы все уяснили – свой возраст надо любить, ему соответствовать и его не стесняться. Но тем же временем стараться для окружающих его не подчеркивать.

– Первое, что мы снимем, почувствовав морщинки, это украшение с шеи. Потому что шея стареет у женщины раньше всего. Зачем нам на этом акцентировать внимание? И кольца. Как только вы почувствуете, что руки стали не теми, которыми всю жизнь любовались мужчины, все кольца сразу же раздариваете племянницам. Сразу и без сожаления. Нам не нужно, чтобы видели наши старые руки. Руки должны быть ухоженными, с маникюром, но уже без колец. Колени не открываем никогда, если вам уже за сорок. Даже если они у вас идеальные. Даже если очень охота этим похвалиться. Сдержанность и еще раз сдержанность.

Из этих лирических отступлений мы узнали много более для себя полезного, чем из всего услышанного про технический перевод, вместе взятого.

Так что «хорошие манеры» – это была тема, специально созданная для Нинпаллны. И как правильно разговаривать, и с какими интонациями, и что чай только вечером пить надо, а после обеда только воду, или сок, или пепси. То есть чай на обед просить не надо. А на завтрак просить только кофе и обязательно с молоком. Но главная проблема, это как правильно съесть яйцо. Про это Нинпаллна говорила долго и подробно. Первое, это как его разбить. Нельзя яйца бить об стол, об яйцо соседа и тем более об его лоб. И вообще ни обо что нельзя его бить. Нужно аккуратно срезать верхушку ножом. И потом, вопрос второй и очень важный, куда девать скорлупу?! Не в тарелку, не на скатерть рядом с собой, а вот в эту самую подставку для яйца. Поскольку Нинпаллна рассказывала про эти яйца подробнее всего, мы поняли, что, наверное, это из этикета самое важное и есть. Или самое сложное.

До последнего момента я все-таки надеялась, что на завтрак дадут просто кусок ветчины. Нет, дали яйцо. И как я напряглась с самого начала, это яйцо увидев, так и расслабилась только уже под вечер, когда в парке аттракционов вдруг услышала истошный крик:

– Ленка!

Господи, неужели ж моя подруга Зверева? Нет, этого не может быть! Родное лицо! Родной голос. Мы кинулись друг другу, обнимались, целовались, как будто бы расстались не утром, а год назад, и не отдыхали целый день, а были на исправительных работах. Сопровождающие нас немцы еле успели в сторону отскочить, чтобы мы их с ног не сбили, ринувшись в объятия друг другу:

– Лен, ну ты как?

– Еле держусь. А ты?

– Тоже. Ну ничего. Осталось каких-нибудь два часа и нас опять в школу вернут.

– Наташка, я, наверное, не выдержу. Не могу больше улыбаться, не могу больше восхищаться!

– Ленка, не хнычь! Смотри, как они стараются. Ничего, дотерпим.

И мы понуро пошли каждая к своей семье, все время оглядываясь на подругу, оставшуюся позади.

Вечером все делились впечатлениями, что, где и как.

У меня, по впечатлениям, было – со многими не сравнить. Меня и на катере по Шпрее возили, и на даче я под Берлином пироги с ревенем ела, и на аттракционах каталась, и по Берлину пешей прогулкой ходила. И мне куртку подарили, которая Петре мала стала. И главное, про все это уже можно было рассказывать с удовольствием. Напряжение прошло, я была уже среди своих, бояться было нечего, и можно было со смехом вспоминать:

– Ну вы представляете, у них на этой даче все в клеточку. Все в цветочек. Веселенькое такое. А где, говорю, у вас тут туалет? А вот, говорят, иди. И на дверь мне деревянную указывают. А на двери окошко такое в форме сердечка. Ну да, думаю, туалет, через окошко как раз унитаз виднеется. Тоже весь в цветочек. И как, думаю, я туда пойду? Или их предупредить, вы сейчас в ту сторону не смотрите? Да нет, говорю, это я так спросила, вдруг, когда захочу. В общем, еле-еле до их квартиры берлинской дотерпела.

– Ну ты, Ленка, дурочка. Это же окошко с обратной стороны наверняка как-то закрываться должно было!

– Не додумалась! Все равно, а вдруг нет. И что тогда? Позор?

– Ой, девчонки, ну как же домой охота. Все-таки у нас гораздо лучше.

– И не говори. Яйца можно есть, как тебе только вздумается.

– Все, спим. Нужно еще завтра праздник советско-немецкой дружбы пережить. С утра встанем пораньше, еще слова надо выучить успеть. И все, и уже можно чемоданы собирать!

Праздник прошел весело. Мы плясали народные танцы, Андрюшка ходил между нами с балалайкой. В Кузю влюбилась немецкая девчонка.

– Ленка, иди сюда!

– Чего тебе?

– Ну-ка переведи, что она мне говорит?

– Немецкий язык надо было учить, а не с Барчевым в морской бой на уроках играть!

– Ну ладно тебе. Я все выучу. Но сейчас-то уж что? Надо же выяснить, что девушке надо. Может, у нее проблема какая?

Проводы были из Берлина в Москву, как и в предыдущий год, шумными и суматошными. Мы обменивались адресами, дописывали слова новых немецких песен. Плакали и смеялись одновременно, ведь неизвестно, как жизнь сложится. И увидимся ли? Кузина Марьон пыталась что-то объяснить Кузе знаками. Кузя глупо улыбался и разводил руками. Да, видать, это все-таки не любовь, иначе было бы понятно без слов.

И вот звучит гудок паровоза, и мы рассаживаемся по вагонам. Жалко ли нам уезжать? Конечно, где-то там екнуло. Ну вот и еще одна страничка перевернута. Но как же хочется домой. Как же хочется к маме с папой и моей беременной сестре. Как же я по ним соскучилась. И как же хочется им все-все скорее рассказать. И ничего не забыть.

До свидания, Берлин. И, думаю, это свидание обязательно когда-нибудь состоится. Рано или поздно. И мы все еще обязательно встретимся. Но сейчас домой. В родную Москву! В чемодане у меня лежал комбинезон для моего будущего племянника, Петрина куртка и берлинский мишка для Маринки Генераловой.

Проходной балл

– Наверное, я тебя расстрою. Вывесили проходной балл, – Тимур немного помолчал, – 20. Ты только подожди, не начинай переживать раньше времени. Это же только балл пока, списков-то нет. Может, и ничего еще.

В груди у меня все оборвалось. Я не набрала вступительный балл. У меня было 19,5. Я дышала в трубку и молчала.

– Ну что ты молчишь? Ты там меня слышишь? Ну же не конец света! Ну подумаешь. Может, на вечерний еще пройти сможешь.

У меня больше не было сил слушать эти успокоительные речи, и я горько разрыдалась:

– Не хочу я на вечерний. Ничего я вообще не хочу. Я студенткой хочу быть! Неужели ты не понимаешь?! Меня же просто из общества теперь выкинут. Со мной общаться никто не будет. Кто я теперь? Ну вот скажи, кто?!

– Ну, Лена Ронина, – нерешительно произнес Тимур.

– И что? Лена Ронина, это что, профессия?

– Ну и студентка тоже еще не профессия?! И потом больно ты сюда поступать хотела? Сама же говорила, что экономика – это не твое призвание, что хочешь языками заниматься. Вот и давай. Готовься на следующий год в Иняз!

– Чего?? – Я на другом конце провода аж заикаться начала. – На следующий год? То есть я уже всех старше буду. Такая мать-героиня? Кто со мной общаться-то будет? Да и через год, что я вспомню? И что, теперь мне на работу идти устраиваться? Кем? Швеей-мотористкой? – Я заплакала еще громче.

– Ну, перестань. Я тебя и мотористкой буду любить.

– Все ты врешь, мотористку любить никто не сможет. Вот ты сам же студент. Надеялся, что и я поступлю, а теперь тебе просто стыдно будет друзьям своим сказать, с кем ты общаешься!

– Так, Ленка, возьми себя в руки, прекрати истерить и завтра к 9-ти приезжай в институт. Может, еще что-то можно сделать. Во всяком случае, посмотрим вместе списки.

На следующее утро я на полусогнутых ногах подходила к институту. Уже не хотелось ничего. Все время в голове прокручивались вступительные экзамены. Ну что, что можно было изменить? Где я не доделала? Ну почему судьба так круто обошлась со мной? На курсах весь год занималась. Дополнительно с педагогами тоже. Родители истратили кучу денег, я – сил и нервов. И что теперь? Аттестат 4,5. Ну куда ж больше? И так замечательно. Ну «тройка» была по первой вступительной математике. Так я ж счастлива была абсолютно! Главное было не завалить. И хорошо, что экзамен устный был, и экзаменатор парень такой молодой – аспирант. Мне казалось, все было сделано абсолютно верно. Вовремя улыбалась, старательно писала формулы, совершенно не понимая, что они означают. Просто писала все подряд, что-то же будет правильно! Многозначительно кивала головой и смотрела аспиранту в рот. Тяжело вздохнув, аспирант поставил «3» и отпустил меня с богом. Сияя и радуясь, я выбежала из аудитории.

– Девчонка, наверное, пятерку получила, смотри, как светится, – раздался шепот за моей спиной.

– Ну? –Тимур напряженно ждал меня у выхода.

– Три! – счастливо выпалила я.

– Позор! Но главное – самое страшное позади. Остальное сдашь!

И действительно, остальное было все предсказуемо. Но с чего такой высокий бал? Ну почему?

Как же я мечтала быть студенткой. Глядя на старшую сестру, всегда понимала, вот она – настоящая человеческая жизнь. Наташа могла спать сколько хочет. Со словами «На первую пару не пойду, там нудно» она спокойно поворачивалась на другой бок. Потом неторопливо вставала, красилась, долго разговаривала по телефону, красиво выговаривая слова: «конспекты, семинары». И потом бежала куда-нибудь в кино. Ну да, надо было напрячься два раза в год и сдать сессии. Но все остальное-то время ты же – человек! Это ж совсем другая жизнь. Это ж практически сказка. Ну неужели у меня такой не будет?! Ну за что такая несправедливость?!

– Ленка! – навстречу бежал Тимур. – Ты студентка! Ты в списках! Они балл перепутали. Это на товароведном 20, а на экономике 19,5. Бежим, я тебе твою фамилию покажу!

Я села прямо на асфальт и заплакала.

– Лен, ну не плачь, ну все же хорошо! Хотя, может, из тебя бы получилась замечательная швея?! Эх, жалко, такая идея пропала!!

Студентки

Мы студентки. Самые, что ни на есть настоящие. Сколько стоило сил нам это поступление, не знает никто. Но мы-то знаем. Выжатые как лимон, но счастливые. Ура! Это все про нас. Начинается совсем другая жизнь. Всё, что было раньше, – это просто детство. Можно вычеркнуть или зачеркнуть карандашом, чтобы, если что, можно было бы карандаш стереть ластиком и посмотреть, что там у нас было в детстве. Что изменилось. И что можно взять вот в эту новую жизнь.

– Девушка, ваш билетик!

Ужас, я забыла купить билет. Понятное дело, мысли сейчас совсем не о том. Какой билет? Потом от метро до кинотеатра «Октябрь» всего одна остановка на троллейбусе. И ехать я не собиралась, хотелось по Калининскому пешком пройтись. Нет же, этот троллейбус прямо передо мной остановился. И главное, парень, который контролером оказался, сам же меня и спросил:

– Вы будете садиться, или нет?

Так меня еще заботливо в троллейбус запихнул. Народу миллион, мы с ним на подножке всю остановку вместе простояли, и тут – на тебе! Контролер, видите ли! Ну что за люди, лишь бы настроение испортить?!

Но мне сегодня настроение не испортишь. Уж если меня экзаменаторам добить не удалось, здесь уж дудки.

– Это вы про что?

– Про то, что вы целую остановку на троллейбусе ехали.

– Вот вы сейчас сами себе, молодой человек, противоречите. В троллейбусе! Чувствуете разницу! Я в ваш троллейбус даже не входила. Вот эта лесенка – это не троллейбус. Это подножка. Опять же если бы не вы, я бы на этой ступенечке никогда бы даже и не удержалась. Так что извините, билета у меня нет, ну это вы и сами видите, а если штраф, то давайте пополам. Только очень прошу, давайте побыстрее, я на кинофестиваль опаздываю. Меня там подруга ждет, а приглашения у меня. И вообще, я в институт поступила! Верите?

Парень рассмеялся:

– Ладно, иди, студентка!

Я спрыгнула с подножки и бегом понеслась к «Октябрю». Свою подругу Наталью Звереву заметила издалека.

– Ну где ты ходишь? Ленка, нам повезло. Смотри сколько народа. Сегодня фильм, говорят, сногсшибательный – Франция, «Спасите “Конкорд”»!

– Ух ты, вот это да. Повезло.

Абонемент у нас один на всю семью. Но как сестра с мужем идут, так какой-нибудь фильм или кубинский, или чешский, как я – так обязательно что-нибудь достойное. Просто мне последнее время везет. И в институт поступила, и вот в троллейбусе не оштрафовали!

– Расскажи, как ты на свидание-то с Витиным другом сходила, пока до фильма время есть?

– Не, Наташ. Вариант не наш. Ну он же Витин ровесник, старше нас, представляешь, на двенадцать лет.

– Ну и что?

– Ничего. Про что с ним разговаривать?

– Ну и про что ж ты говорила?

– А ни про что. Он же меня тоже в кино пригласил. Спасибо Московскому кинофестивалю. Я специально пришла к самому началу. Ну чтобы особо говорить некогда было. Оставалось до начала 15 минут. Он говорит: «Мороженого хочешь?» – Кто ж откажется. Ну вот пока то да се. Как говорить-то с набитым ртом? Потом кино было. Кстати сказать, кино было так себе. Еще всякие места были не очень приличные, не знала куда себя деть, чуть под стул не залезла. А потом он и говорит: «Давай, Лена сходим в ресторан». – Ну ты можешь себе представить?

– Практически не могу. Ну ты, я надеюсь, отказалась?

– Конечно! А то мало что ему после ресторана в голову взбредет?! И потом, честно тебе скажу, я в кино пока с ним сидела, вся перенапряглась. Думаю, на кой он мне сдался? Дядька здоровый, 30 лет. Ну его!

– И то верно. Мы девочки из приличных семей. Вот так запросто с первого свидания в рестораны не ходим. Пусть сначала поухаживает.

– Да, вот именно. Слушай, у меня вообще череда пошла какая-то. Завтра еще с одним типом встречаюсь из Красноярска. Правда, тоже старше, лет на пять, по-моему.

– Ну, пять лет – это ничего.

Фильм оказался действительно хороший. Такого мы еще не видели. Самолеты взрывали, руки пилой под водой отпиливали, террористов рассекречивали. Дома рассказывала всей семье в лицах. Сестра сетовала:

– Ну что нам-то не везет, почему нам все время фильмы неинтересные попадаются, и фестиваль практически заканчивается!

– Ладно, теперь вы по абонементу ходите, так и быть, посижу с вашим младенцем.

– Лен, что с тобой, или завтрашнее свидание на тебя действует?

– Ой, Наташ, ну при чем тут свидание? Я ж в институт поступила!

– Это здорово, поступила уже как целую неделю, а до сих пор такая добрая. Может, у тебя характер изменился?

Я задумалась. Нет, наверное, все-таки нет. Или это действительно завтрашнее свидание? Тоже думаю, что все-таки нет, хотя, наверное, будет интересно.

Олег Львович занимал в Красноярске достаточно большой пост, и про своего сына Юру рассказывал всегда, когда бывал у нас в гостях. Сначала рассказывал в общем, потом более подробно, а потом начал интересоваться усиленно мной. Что я, да как. Как учусь, помогаю ли по хозяйству. Как-то даже попросил меня сыграть на пианино. Я девушка была не из робкого десятка. Раз надо, и сыграла. Попросили бы, я бы и сплясала. Но не попросили. А вот фотографии дать попросили. Я выбрала поприличнее и дала. Мне не жалко.

Когда я начала сдавать вступительные экзамены в институт, Олег Львович звонил после каждого экзамена. Вместе с нами переживал из-за трояка по математике, радовался за пятерку по географии. И вместе с нами же пил сердечные капли, когда был неправильно посчитан проходной балл.

Тогда нам в голову особо не приходило, с чего бы это. У нас были другие задачи, мы всей семьей поступали в институт.

Ну а уж когда поступили, папа изрек:

– Да, Алена, по-моему нам светит второй жених из Красноярска. Ты только погляди, как Олег Львович тобой интересуется. Думаю, в невесты своему сыну тебя готовит. Если бы ты в институт сейчас не поступила, шансов бы у тебя было ноль. А так, того и гляди, посчитают тебя достойной для ихнего сынка Юры.

– Ха! Я теперь студентка, папа! Видала я теперь ихнего Юру. На кой он мне теперь, интересно, сдался?! Потом у нас Наталья уже породу сибирскую укрепила. Я выйду замуж только за москвича. И то не сейчас, и не потом. А когда сама захочу.

– Ну-ну, поглядим. Олег Львович, он ведь человек настойчивый.

– Значит, поглядим!

Олег Львович оказался не просто настойчивым. А почему, собственно, и нет? Хотел ввести сына в приличную семью.

Юру он прислал в Москву ровно через неделю после моего поступления.

Со словами «Юрочка у нас очень искусством интересуется, особенно древнерусским, не могла бы Леночка его в Третьяковскую галерею сопроводить? Юрочка будет проездом. Сейчас он как раз древнерусское искусство в Ленинграде в Русском музее изучает».

Все было шито белыми нитками. Я, конечно, попыталась было отказаться. Что это там за Юрочка такой, которого так все усиленно пристроить пытаются? Видать, совсем никому не нужный. Почему он тогда должен быть нужен мне? Да ни за что!

Родители начали давить на жалость, потом на совесть. Припомнили мне сапоги, в которых я уже вторую зиму хожу. Сапоги действительно подарил мне Олег Львович. Настоящие сибирские унты. Таких ни у кого в школе не было.

Ладно, решила, схожу. Время есть, а потом я, после того как студенткой стала, заметила, что какая-то доброта во мне появилась. Вот права ведь сестра. И не надо мне вроде бы, и не собиралась, а вот попросили родители по-хорошему, и я пойду. Пойду и помогу мальчику из глухой сибирской глубинки. Расскажу ему и про Третьякова и про Андрея Рублева. Мне не жалко.

Про Юру я слышала, что он заканчивает в Красноярске мединститут. Фотографий мне на просмотр его не предлагали. Видать, показывать было нечего. На вопрос, как мы друг друга узнаем, мне было сказано: «Он же твои фотографии видел».

Ну хорошо, хотя мне казалось, что я страшно изменилась. На фотографиях я была кто? Просто школьница, а сейчас – студентка, это ж огромная разница. И потом родители Натальи Зверевой мне джинсы из Австрии в подарок сногсшибательные привезли. Безусловно, они кардинально поменяли мою внешность.

Ну и ладно, не узнает, его проблемы.

Мне из условных примет сказали, что Юра будет с другом. Я уж, грешным делом, подумала, может, инвалид какой, в сопровождении ездит. Ну не будем о грустном.

Утром напялила новые джинсы и поскакала к метро «Новокузнецкая». Сначала я даже ничего не поняла. То есть даже не обратила внимания на двух прикинутых молодцов. Все искала каких-нибудь допотопных в очках и костюмах.

Поэтому когда именно они подошли ко мне слегка приседающей походкой, я и не поняла, что это ко мне.

– Ты что ли, Лена?

– Я, – заикаясь, ответила я.

– Ну давай, показывай, где там твоя Третьяковка.

И парни, практически не оборачиваясь, направились вперед.

– Вы не в ту сторону идете!

– Ну покажи, куда в ту! А то у нас времени мало!

– Может, познакомимся сначала?

– А, действительно, давай. Я Юра, это Игорь. У нас два часа. Ты иди вперед, чтобы мы с пути не сбились.

Вот это да! Я от удивления так вперед и пошла. Два удальца шли всю дорогу сзади меня, громко разговаривая, чем обращали на себя всеобщее внимание. И потом, как они были одеты? Из моих друзей так не одевался никто. И вообще я таких парней только на экранах кинотеатров видела в зарубежных фильмах. Джинсы, яркие рубахи, на ногах сапоги на каблуках, на шеях золотые цепи. Вульгарно? Наверно. Выпендрежно? Говорить нечего. Но… Да здорово они выглядели-то! И мне, конечно, с такими парнями вместе пройтись очень бы было даже охота. Тем более что я в новых джинсах смотрелась бы рядом совсем даже неплохо! И потом они были оба очень симпатичные. Особенно Юра. Правда, он был не очень высокого роста, но так одет, и с такой фигурой, что это его не портило.

Вот только им со мной пройтись было не просто неохота, но они даже вид для приличия не делали. Они что-то бурно обсуждали друг с другом, не обращая на меня никакого внимания. Я шла рядом, но чуть впереди, как они просили, чтобы они не заплутались, и глупо улыбалась. Я чувствовала себя полной дурой и никак не могла понять, как мне из этой ситуации выйти. Периодически я задавала им какой-то вопрос. Они даже приостанавливались от моей нескромности. Почему это я вклинивалась? Они меня, по-моему, воспринимали как водителя такси, идет впереди, путь указывает, и хорошо. Но с какой стати это я рот-то раскрываю? Ну дела!

Так дошли до Третьяковской галереи.

Игорь начал вслух сомневаться, а нужно ли им в эту галерею вообще ходить. Да и времени не очень много свободного. Лучше, может, пивка где-нибудь выпить? Больше толку будет?

– Нет, батя обидится.

Юра решил проявить сознательность.

– На тебя билет брать? – Это они любезно обратились ко мне.

– Да, – выдавила из себя я, все также глупо улыбаясь.

Они купили билеты и пошли вперед, я еле успевала за ними бежать. Так же быстрой приплясывающей походкой они передвигались из зала в зал, что-то обсуждая друг с другом и не глядя по сторонам. Иду я сзади, или нет, они не проверяли. Я побегала за ними минут 15.

– Молодые люди! – Я не выдержала. – Вы собственно сюда зачем пришли?

Они ошалело смотрели на меня. Я посмела прервать их беседу. Причем, как до меня доносилось, обсуждали они постоянно каких-то теток.

– Лена, ты что хотела? – наконец спросил Юра.

– Юра! Я ничего не хотела. Мне сказали, что лично ты хотел со мной познакомиться. Или твой папа хотел, я не знаю. Только почему-то выбрано для нашего знакомства было вот это странное место. И я уже полдня тут за вами бегаю. Юра, я зачем сюда пришла? Объясни мне, пожалуйста. Может, ты и не хотел со мной знакомиться?

– Если честно, то нет, Лена, не хотел.

– Может, я тогда уже пойду?

Парням стало вдруг неудобно, но не настолько, чтобы меня задерживать. Они тяжело вздохнули, и Юра сказал:

– Иди, Лена.

Я повернулась и пошла прочь. Сначала я, конечно, расстроилась. И расстраивалась я ровно столько времени, сколько мне надо было дойти до метро. А в метро я рассудила так. Да зачем мне сдался этот понтовый Юра? Это ж ужас какой-то. Разговоры только о тряпках, о тетках. Да и вообще, как можно дружить с парнем, который видит только себя? И всех людей оценивает с той стороны: все упали наповал от его неземной внешности, или кто-то жив остался. Нет, это так дело не пойдет. Конечно, охота, чтобы парень был и модный, и одет со вкусом. Но я, то есть девушка, это я в тот раз поняла очень хорошо, должна быть всегда чуточку лучше. И уж если мы идем вместе, либо он смотрит на меня, либо мы вместе не идем. И вообще, я же студентка теперь! У меня такая радость. И все мне в жизни удается. Просто это было совсем не мое.

Дома я всем рассказала, что этот Юрка что-то мне не понравился. Особо в подробности не вдаваясь. Ну не понравился, значит, не понравился.

Олег Львович все так же продолжал дружить с моими родителями и бывать в нашем доме. Тема Юры больше не затрагивалась.

Про картошку, Франcуазу Саган и Лесную школу

Жара. Страшная жара. Мозги просто плавятся. Хорошо, что сессия позади. И как же это я ее лихо в этот раз сдала?! Особо не напрягаясь. Ну, правда, и дней таких жарких не было. Ну просто там кто-то сверху стоит и смотрит, и делает все, чтобы нам приятнее было. Как экзамены, так дождь. Как закончились, так солнце. Только теперь вот и не знаю, что все-таки лучше. Дождь или солнце. Хорошо, что есть балкон. Хотя это не спасает. И в квартире жарко, и на балконе, как в парилке. Воздух липкий и тягучий. Сижу, пью лимонад и читаю Франсуазу Саган. Зверева почитать дала. У них в Инязе нынче все Франсуазу Саган читают. Модно. Может, конечно, и модно, но только как-то очень уж у нее все грустно. И потом, сколько можно пить спиртных напитков? В книге все пьют беспрестанно. Туда пошли выпили, сюда пошли выпили. Домой пришли, опять выпили. А потом про любовь начали говорить. А мы должны верить. Ну какая на пьяную голову может быть любовь?! Ну врут же! Причем бессовестно. Вот у меня тоже был случай на картошке с этим самым «туда пошли выпили, и оттуда выпили».

Картошка – это мероприятие совершенно жуткое. Холод, грязь, все в бараках неотапливаемых по шесть человек живут. Антисанитария. Ходим в кирзовых сапогах и в телогрейках. Ну вот после первого рабочего дня я поняла, что нужно выпить. Или просто у меня такое стойкое впечатление было, что на картошке студенты должны вроде пить. Я как раз и студент, и на картошке. Значит, пора уже начинать. Что пить? В соседней палатке была только водка. Ну водка так водка. Даже лучше. Заодно попробуем, что это такое. Сбегали в ларек, купили бутылку. Продавщица при продаже немного напряглась, все-таки вид у нас не очень чтобы взрослый, но товар продала.

Тут у нас в бараке как раз еще и свет отключили, поэтому сколько наливали, видно не было, но решили выпить все, что налито. Мне как-то сразу не понравилось, что когда пила, уж больно глотков много сделала. Ну ничего, думаю, белым хлебом закусили, да пошли к мальчишкам в гости. Спрашиваем:

– А что это вы так сидите, не пьете? Может, у вас нечего?

Они, конечно, удивились очень нашему боевому настрою, вообще-то мы девочки тихие, домашние. С чего это нас на выпивке зациклило?

– Ну почему нечего. Вон бутылка стоит.

– Так что ж вы ждете? Наливай!

Короче, нас понесло. Как я успела выбежать во двор, чтобы не опозориться передо всеми, не знаю. Но выворачивало меня за бараком наверное полчаса. Как у себя на койке очутилась, не помню. Стыдно было потом непереносимо. Мальчишкам на глаза показаться не могла. Они, правда, ситуацию просекли быстро. Девчонки решили попробовать запретного плода. Но отговаривать нас не стали. Решили, лучше пусть все случится под их присмотром. Мы люди свои, знаем друг друга хорошо. Зато будет нам уроком. И при других уже себе такого никогда не позволим. И действительно, с того самого дня, только от запаха водки меня уже мутит. А у Саган, видите ли, любовь. Или выдержка у них, или напитки какие особенные.

Ну как же жарко. Ничего в голову не лезет. А это что за запах? Как будто сигареты. Так, теперь смех, если это можно так назвать. Скорее лошадиное ржание. Вроде с нижнего балкона. Этого еще не хватало, мало того, что и так воздух как в масле, теперь еще этот сигаретный дым. Понятно. На балконе, этажом ниже, собралась молодежная компашка. Ага, теперь мальчики начали еще и истории всякие рассказывать. Вроде рассекречиваться неохота, но слушать это тоже как-то неловко.

– Эй, молодые люди, поаккуратнее. Вы здесь не одни.

Внизу замолчали. И тут же с нижнего балкона показались три головы.

– Девушка, простите. Ну что же вы раньше себя не обозначили? Я – Александр, а это мои друзья, Олег и Вадим.

– Очень приятно, вы можете не курить? И вообще, что это у вас так громко? Не видите, девушка после сессии отдыхает.

– Так и мы после сессии! И тоже отдыхаем! – радостно сообщили мне юноши с нижнего этажа. – А давайте отдыхать вместе!

– Давайте, только мне кажется, что вместе мы уже и так отдыхаем. Уже, наверное, целую минуту.

– А может, вы к нам спуститесь, чтобы нам как-то удобнее отдыхать было? А то так же голову можно свернуть.

– Ну что вы, мне лень. А вы не напрягайтесь, разговаривать можно и не глядя друг на друга. Так даже поэтичнее. Какая-то загадка. Вроде бы мужской голос, а кому он принадлежит неважно.

– Нет, вы знаете, мы парни простые, третий курс военного училища закончили, нам бы как-нибудь без всяких загадок чтоб. А давайте мы к вам придем. Или вам дверь входную тоже открывать лень?

– Конечно, лень. Ой, как вы мне нравитесь. Вы, по-моему, уже все про меня поняли. И дверь открывать лень, и бардак у меня страшный. Но вы меня заинтриговали, то есть кто-то из вас старший сын тети Вали?

– Это я – Александр попытался неловко поклониться. При этом все так же не меняя положения.

Очень, очень интересно.

Я про этого Александра слышала уже давно. Более того его мама всю дорогу прочила мне своего сына в женихи. Я его никогда в жизни не видела. По рассказам тети Вали, парень должен был обладать незаурядной внешностью и завидным умом. Но кто ж поверит этим сумасшедшим мамашам. Для них все их сыновья красавцы. Хотя как знать? Но с моего седьмого этажа разобраться было тяжело.

В семье у тети Вали сыновей было трое. Саша был старшим. Еще имелся подросток Миша и замыкал тройку маленький пятилетний Вова.

– Я всех своих сыновей отдам государству. Так надежней. И у них всегда копейка будет, и мне за них не волноваться, по какой дорожке пойдут.

Тетя Валя была женщиной властной, работала завучем в школе. Видимо, старший сын ее ослушаться не мог. Когда они переехали к нам в дом, этот самый отданный государству Александр уже учился в военном училище. Я его никогда не видела, но, честно говоря, любопытно мне было посмотреть на этого паренька, который беспрекословно повиновался своей матери. Мне он представлялся таким маменькиным сынком. И, несмотря на красочные описания тети Вали, в очках, сутулым и в прыщах. Его младшие братья были еще такими неоперившимися, и по ним никакого впечатления о старшем брате составить было нельзя. А папа у Александра был видный. Правда милиционер, и очень молчаливый. Ну да это хорошо. Это ужасно, когда в семье одинаково много разговаривают оба супруга, крича и перебивая друг друга. Но так бывает редко. Обычно кто-то взахлеб рассказывает, а другой в это время вежливо улыбается. Даже не вникая в то, о чем собственно речь.

Глядя сверху вниз на Александра, я подумала, что он даже очень ничего. Может, действительно, пойти познакомиться. Что я теряю? Ничего.

– Ну хорошо. Сейчас я спущусь. Открывайте замки.

Опять же любопытно было, как люди живут.

Люди у нас живут одинаково. Квартира у них как раз под нами. И мебель расставлена тоже, ну точно, как у нас. По одной стене стоит «стенка из мебели», по другой диван. Посреди стол, над диваном ковер. Ничего нового. Ну только цвет у диванов разный.

Рядом с диваном стояли три бравых молодца, вытянувшись, как на присяге. Ну надо же. Удивительно. Вот к этому мы не привыкшие. Наши мальчишки, в лучшем случае, привстанут немного.

– Значит, вы и есть Александр, Олег и Вадим?

– Так точно! – с широкой улыбкой отвечают молодцы.

– А почему вы не спрашиваете, как зовут меня?

Вопрос показался им каким-то странным, или неважным, может. Только они все так же стояли и улыбались.

– Меня Лена зовут, – сказала я. Ну мне как-то некомфортно, когда люди со мной разговаривают, причем уже минут сорок, а мной совершенно не интересуются.

Еще минут через сорок я поняла, что ситуация не меняется. Мной так никто интересоваться и не стал. Друзья наперебой рассказывали про учебу, про случаи всякие интересные из их военной жизни.

– А давайте вы мне предложите сесть.

– Да садись, я думал тебе так нравится больше. Ты вроде все ходишь, смотришь.

– Я уже все посмотрела. У вас книг много. Кто читает?

– Все читают. И у нас в училище мы тоже читаем, и вечера литературные у нас, знаешь, какие интересные. Вот вы про нас, военных, что думаете? Что мы – солдафоны?

Мы лично про военных вообще никогда не думали.

– Мы не только на полигонах. Да, оружие разбирать, собирать учимся. У нас, знаешь, как высшая математика преподается? Как на мехмате в МГУ.

– А вот вам зачем, как на мехмате? Вы ж не на мехмат поступали.

– Ты не понимаешь! Мы же будущие офицеры. Мы должны быть примером. Вот ваши ребята из института, они чем интересуются? А мы, как в Москву приехали, так сразу в Пушкинский музей.

– А… А в Мавзолей?

– Что в Мавзолей?

– Ну тоже можно сходить, еще в планетарий. – Мне как-то эти разговоры уже поднадоели. Ну сколько можно слушать про их бравые подвиги и награды. Пытаюсь сменить тему. – Нет, наши ребята точно никуда не ходят. Ну разве что в кино. А вот я…

– Лен, подожди, – тут уже завелся Вадим, – а вот действительно, в планетарий! Может, рванем завтра?

– Нет, я не могу, – ответила я. – И потом у нас весь 10-й класс уроки по астрономии в планетарии проходили. Так что я туда находилась!

Чувствую, разговариваю сама с собой. То есть в планетарий это они друг друга звали. Мои слова просто услышали как идею, как им еще свой моральный облик будущего офицера укрепить.

– Саш, как туда проехать? Далеко это? – не унимался Вадим. То, что я с ними туда не иду, его не смутило. А собственно почему это должно было его смущать, он же меня туда не звал.

– Да это рядом с зоопарком, Москву знать надо, – снисходительно ответил Саша, – только я завтра не могу, мне за братишкой в Лесную школу надо. Можем вместе поехать, – неожиданно Саша повернулся ко мне.

Ну надо же, первый раз за весь вечер обратили на меня внимание. Просто удивительно. Сколько я всего выслушала про ратные подвиги и про моральный облик. И хоть бы один вопрос мне задали, хоть бы немного про меня поинтересовались. Ничего! Никакого интереса! Может, я им не понравилась? Да, вряд ли. Они же девчонок-то вообще не видят, поэтому для них, наверное, любая хороша. А я явно не любая. Даже очень из себя ничего. Просто они никого не видят кроме себя. Мы – будущие офицеры. И все. Тоска. Пора отсюда сваливать. Другой темы, видимо, не будет. А рассказы их нескончаемы. Хорошо, что хоть этот Саша меня там куда-то пригласил. Правда, «куда», – за братом в какую-то дыру ехать. Не поеду, конечно. Ну как-то для чувства собственного успокоения.

– Ну не знаю, надо подумать, – потянула я. Но всем было уже не до меня. Ребята склонились над картой Москвы и водили по ней пальцем.

– Ну ладно, ребята, я пойду, а то мне еще дома убирать.

Тут ребята как-то оживились. Видимо, как слушатель я их устраивала. Друг другу-то неинтересно речевками рассказывать. А тут человек новый, неискушенный. Как ведь здорово, что есть, кого убеждать в том, что главная задача мужчины – это Родину защищать.

– Может, еще побудешь? – неуверенно протянул Вадим. Два его друга тоже смотрели на меня вопрошающе.

– Не, не могу, приятно было познакомиться. Маме привет.

И я подалась восвояси.

Вечером с подругой Зверевой обсуждала происшествие по телефону.

– Представляешь, они два часа рассказывали про себя. Два часа! О том, что страна может ими гордиться.

– Ну а если это правда?

– Ну а при чем здесь я?

– Ну ты что, в другой стране живешь?

– Это верно. Все равно как-то некомфортно было.

– Ой да забудь. Проехали уже. Лучше расскажи, как тебе Саган.

– Ты знаешь, тоску навела. Ну такую тоску.

– По-моему, ты сегодня не в настроении. И курсантики тебе не понравились, и Саган не угодила. Может, жара?

– Точно, жара.

Утром следующего дня я проснулась от того, что кто-то лупил в дверь. Видимо, звонить уже перестали, начали стучать. Пол шестого утра. Не слабо! Я, как была, понеслась в пижаме к двери. Посмотрев в глазок, с удивлением обнаружила там нордического Александра.

Приоткрыв дверь, спросила:

– Тебе чего?

– Чего, чего! К Вовке же в Лесную школу ехать надо.

– А ко мне-то в дверь стучать зачем? Доложить, что ли? Поезжай, раз надо.

– Я ж тебе сказал, что вместе поедем.

Тут я проснулась окончательно. Открыла дверь. Плевать, что в пижаме. Тем более он все равно меня не видит, только себя. А сам он хорош, подтянутый такой, в джинсах, в футболке. Но несмотря на свою фактурную внешность, разозлил Александр меня страшно.

– Да. Ты мне сказал. А что я тебе ответила, ты слышал? Ты вообще умеешь с кем-нибудь разговаривать, или только сам с собой?

– А ты что, ехать не собираешься?

– Представь себе, и не собиралась я этого делать. Потому что я с тобой познакомилась и поняла, что мне с тобой не интересно. И не хочу я ни в какую школу ехать. Что у меня, дел больше нет? Хотя, собственно, ты ж про меня ничего не спросил, ничего не узнал. Что мне в этой жизни интересно? И по каким я планетариям в свободное время хожу?

Александр стоял как вкопанный и хватал ртом воздух. И даже не пытался перевести ситуацию в шутку. Или как-то из нее красиво выйти.

– Я привык совсем к другим отношениям. Отказов у меня быть не может.

– Этому вас тоже в училище научили? Точно тебе говорю, может. Приедешь из Лесной школы, приходи, я тебе факультатив устрою на тему «Различие между словом и делом».

Александр повернулся четко на каблуках, хоть был в кроссовках, и строевым шагом, не оглядываясь, пошел прочь.

Я захлопнула дверь и пошла досыпать.

От тети Вали узнала, что перед окончанием училища Саша женился на какой-то местной девушке и по распределению попал в Венгрию. Что-то, безусловно, шевельнулось в моей душе. Это ведь и я могла бы быть. Вот поехала бы тогда в эту Лесную школу и жила бы сейчас в «загранице» офицерской женой. И все бы мне завидовали.

Но мне удалось быстро справиться с этими малодушными мыслями. Зачем мне нужно было проживать чужую жизнь, даже если это жизнь защитника Родины? У меня и своя неплохая будет. Может, правда, и не такая героическая.

Достойно жить

– Представляешь, совсем сегодня наша Семеновна озверела. Катька отвечает, а эта ей: «Немедленно уберите со стола сумку!»

Ну ты же знаешь, Катя всегда перед собой сумку ставит, баул такой огромный, и из-за него отвечает. А Семеновна: «Что вы себе позволяете! Совсем обнаглели! И вообще, что это за манера отвечать с места? Немедленно выходите к доске! Филиппова, это я к вам обращаюсь!»

А Катька ровно так: « Я к доске выйти не могу. Я буду отвечать с места».

Моя институтская подружка Света Емельянова рассказывает мне эту историю захлебываясь, выпучив глаза. Мне все это немного непонятно:

– А почему она не выходит к доске-то? И действительно, Семеновна права. За Катькиной огромной сумкой медведя спрятать можно. И читай с выражением ответ на любой вопрос. Лишь бы зрение хорошее было. А у Катьки оно отличное. В очках ее никогда читающей не видела. Только ей зачем читать-то? Вроде она и так все учит.

– Лен, я же тебе про Катю сейчас рассказываю, – Света внимательно смотрела на меня.

– И я о Кате.

– О Филипповой!

– Ну я поняла. Что я Катьку не знаю? Мы же с ней часто по утрам вместе ездим. Вот я и говорю, ей «шпоры» не нужны, она же отличница.

– Конечно, отличница! В том-то и дело.

– Свет, я вообще не понимаю, что вот мы сейчас с тобой обсуждаем? Елизавета Семеновна возмутилась, что у Кати Филипповой во время ответа стояла на столе огромная сумка, и она отказывалась ее оттуда убирать. Правильно я поняла? Я, кстати, тоже удивляюсь, и чего Катька в этой сумке носит?

Светлана смотрела на меня, не мигая, раскрыв рот от удивления.

– Лен, ты что? Ты ничего не знаешь что ли?

– Про что?

– Не про что, а про кого? Про Катю?

– Про Катю я все знаю. В Лобне живет, в институт ездит черте откуда. Поэтому иногда в общаге остается. Брат у нее еще старший. Говорит, красавец, семья, вроде, дружная очень. И учится Катька хорошо, школу с медалью закончила.

Света молчала.

– Ну что ты молчишь?!

– А то, что у Кати рук нет, ты что, не знала?

Тут уже замолчала я.

– Это как это? – прохрипела я через какое-то время.

– Ну не совсем рук. На правой руке кисти нет совсем. А на левой – кисть есть, но без пальцев.

– Да нет, Свет, ты что говоришь? Мы же все время под ручку с Катей с электрички бегаем. Особенно зимой, холодно же. А так – прижмешься друг к другу, и бегом до наших корпусов.

– Правильно, со стороны и на первый взгляд действительно и незаметно ничего. А ты никогда не обращала внимание, почему у нее на одной руке сумка, на другой платок намотан, или рукав длинный?

– Да, все так.

Я задумалась. Да нет, не задумалась. Я соображала. Возможно ли это? Ну конечно же, невозможно. Катю я видела почти ежедневно. У нас с ней было много общего. Одинаково любили подшутить над однокурсниками, одинаково любили мальчишек обсудить.

– Нет, Свет, не вяжется. Если человек инвалид, то у него печать на лице есть. Или выглядит он старше своих лет. И главное, есть отметка скорби у этих людей. А Катька, она – хохотушка известная. И все про какие-то свидания рассказывает, про каких-то ухажеров. Да мне в голову прийти ничего такого не могло. И потом, с ней интересно всегда так. Не человек, а фонтан эмоций. И там-то она была, и туда-то она ездила. Нет, ну надо же. Подожди, а что, никто про это не знает?

– Лена, про это вся наша группа знает. Ну, наверное, на потоке не знают, как и ты. А в группе, конечно, знаем, пытаемся ей помогать, когда необходимо. Не всегда так лучезарно все получается. Иногда у нее что-то не выходит. И сумка с руки падает, и со стола что-то взять не может. Катька злится на себя ужасно, не хочет она ни от кого зависеть. Все ей надо самой. И чтоб ее не жалели. Ни в коем случае!

– И главное, никому вы про это не рассказываете. У нас же девчонки сплетницы страшные.

– А про это сплетничать невозможно. Вот ты теперь узнала. Что, всем подряд рассказывать пойдешь? Мы ее уважаем очень. За мужество ее. И потом она себе внушила, и нам внушила, она не инвалид. Она такая же, как и мы. Только, может, еще лучше. Ты же знаешь, она у нас в группе заводила. И в кино сбегать, и лекцию прогулять. Всегда первая.

– Ну а на политэкономии-то, чем дело кончилось? Что Семеновна-то?

– Ужасно все кончилось. Катька побелела вся, сумку убрала, и платки свои намотанные сняла. Семеновна чуть в обморок не упала. Прощения просила. У всех у нас просила. Потом видела, как она в перерыве таблетки глотала. А на второй паре просто давай за жизнь рассказывать. Она же фронтовичка. Зенитчицей, оказывается, была. Восемнадцать лет ей было, Москву защищала с такими же девчонками. И про то, как трудно им было и страшно до жути, и про то, как подруг теряли. И про то, как у самой ее близкой подружки в одном из боев снарядом руку оторвало. Прямо у Семеновны на глазах. Спасти ее не смогли. Видимо, этими своими рассказами она по-своему Катю поддержать пыталась. Что, дескать, живет Катя Филиппова теперь свою жизнь и вот за ту самую ее подружку. И живет ее достойно. И очень ей Семеновна за это благодарна. Так что такой урок мужества у нас сегодня получился. А ты, Ленка, по сторонам-то смотри! Вникай!

Буду вникать. Постараюсь.

Прощальные гастроли

– Ну чего, в Ленинград рванем?

– Думаешь, надо? Я сессию только-только сдать успею, если сдам еще…

– А ты как будто когда-то не сдавала или стипендию не получала?

– Ну это да…На сколько поедем-то, дня на три?

– Да уж давай на пять. Летом замуж обе выходим, нужно же, в конце концов, устроить себе прощальные гастроли!

– У нас вроде летом были прощальные гастроли, в Геленд­жике?

– Это была генеральная репетиция прощальных гастролей.

– А, ну это меняет дело. С одним условием. Зарядку не будешь заставлять меня делать!

– Ленка, ну что ты такая ленивая! Тебе бы поспать да поплясать!

– Вот! Танцы – это и есть зарядка.

– Зарядка – это когда мышцы работают, и вообще, ты в бассейне давно была?

– Ну ладно, ладно, что мы о грустном? Давай про веселое. Тебе-то Игорек предложение уже сделал, а мне-то Руслан нет еще! То есть он-то, конечно, себе по другому не мыслит, но родственники про это ни сном ни духом, ни мои, ни его. Со своими я всегда разберусь. А с его Кавказом? Начнут угрожать: приедем, зарежем. Но все равно, думаю, замуж выйти все-таки надо. А то четыре года коту под хвост. Должен же быть какой-то логический конец?!

– И то верно. Потом, две свадьбы – не одна. Представляешь, повеселимся как! Билеты какие будем брать? Купе, плацкарту?

– В купе страшно, в плацкарте противно. Давай купе.

Про «страшно» мы не ошиблись. На верхние места пришли два мужика абсолютно дикой наружности и сразу начали пить водку. Пили, пока все не выпили, потом с трудом затолкали друг друга на верхние полки и дружно захрапели. Уснули мы только благодаря нашей безмятежной молодости и крепкой нервной системе.

Проснулась я среди ночи от того, что рядом со мной, можно сказать, прямо на меня, что-то упало. Тьма кромешная, на мне лежит что-то тяжелое и вздрагивает. Понимаю, что на меня упал мужик с верней полки. (То, что он ко мне пришел по доброй воле, я исключила сразу. Когда вечером его друг пытался утолкать его спать, он уже ничего не соображал.) От ужаса я завизжала тонким нечеловеческим голосом. У меня такого голоса нет, поэтому я визжала и удивлялась одновременно, кто это так противно орет. Через секунду к моему визгу примкнул еще один. Понятно, подруга Наташка Зверева проснулась; в чем дело, она, конечно, не поняла, но в целях поддержки, на всякий случай, закричала в унисон. Причем еще тоньше, чем я.

От наших высоких нот проснулся мужик (тот, который к тому времени со мной лежал; тот, что сумел удержаться на параллельной полке, так и не проснулся). Мужик, видимо, испугался больше всех и заорал громким басом. Понятное дело, бедный, со сна понять вообще ничего не смог: темно, лежит неизвестно где, но поза явно неудобная, и вокруг все кричат. Может, он подумал, что уже в аду.

На голос прибежала проводница. Сначала долбила в дверь, но мы самозабвенно втроем кричали, нам было некогда реагировать на посторонние звуки! Она открыла дверь своим ключом и быстро включила свет. Вместо того чтобы нас спасать, она начала сползать по двери вниз, корчась от хохота. Мы еще немного покричали при свете, поняли, что все живы, ничего страшного не произошло, и начали заталкивать мужика обратно на его полку с помощью проводницы. Мужик тихо извинялся. Мол, он не нарочно. Потом до утра что-то бормотал себе под нос. Мы уж свет выключать не стали, решили, если что, при свете его ловить легче будет.

В Питер приехали ни свет ни заря, злые, не выспавшиеся, на улице холод собачий. Что-то наши гастроли начинаются не очень весело. Дней всего пять, надо много чего успеть. А впечатление складывается, что сегодня весь день отсыпаться будем.

Поселиться мы должны были в общежитии ПТУ, мой папа по линии своей работы сумел договориться. Лишь бы это общежитие побыстрее найти – и в койку. Полчаса тряслись по Литейному в неотапливаемом трамвае и минут двадцать еще бежали на негнущихся от холода ногах до проходной нашего будущего жилья. Бабулька на входе нам объяснила, что селят у них с 10 утра.

– Бабуль, а что ж нам еще полтора часа-то делать? Мы устали, не спали, хоть сумки возьмите!

– Некогда мне тут за вашими сумками глядеть, у меня тут свои правила, и вы мне тут не указывайте!

Ну понятно, у нас каждая гардеробщица большой начальник. Если она хотя бы полчаса в день над кем-нибудь не поиздевается, у нее аппетит на целый день пропадет. А здесь ведь, что за удача, мы прямо с утра подвернулись. Жалкие, невыспавшиеся, из другого города! И податься нам больше некуда. Вот ей раздолье!

– Ладно, Наташка, давай вот на этот диван в коридорчике приляжем.

– А как, он же двухместный?

– Уж как-нибудь.

Мы девушки непритязательные, прямо в пальто сели посередине диванчика, одна упала головой в одну сторону, другая в другую. Под голову сумки с деньгами, под ноги с вещами. И все, ничего не помним.

Через час нас растолкала, причем с трудом, наша приветливая бабулька:

– Вставайте давайте, вы мне тут весь интерьер своим видом портите!

И ничего мы не портим, наоборот даже. Мы обе очень даже ничего себе. А на Зверевой вообще дубленка красивая. У нее родители в Австрии работают, и всякие ей вещи экзотические шлют. Наташка, правда, не всегда относится к этим вещам с должным пиететом. Недавно постирала свитер из ангорки, какой-то очень редкий. Для убыстрения процесса сушить повесила его на батарею. Свитер можно теперь надеть только на мою годовалую племянницу.

Дубленку она еще постирать не успела, так что это наша одна основная гордость на двоих.

В Питере вообще люди одеты как-то странно, очень мрачно.

Как мне кажется на первый взгляд – просто в телогрейках ходят.

А тут мы – у меня пальто красивого зеленого цвета, модного силуэта, отделанное светлой норкой, и Наташка в фирменной дубленке с капюшоном. Это какой такой интерьер мы можем испортить?! Мы можем только украсить!

Общежитие-то, я так поняла, при ПТУ. Так, глядишь, мы и студентов своей экзотической для города внешностью привлечем. Может, ПТУ план по набору наконец сделает. Как раз мимо нас уже народ начал ходить. Заинтересованно так смотрит, почему это тут две девчонки в обнимку со своими пожитками спят?

Все оказалось гораздо проще. Из Москвы позвонил мой папа, поинтересоваться, поселили нас или нет. Бабушка заверила его – «уже давно поселили, уже отдыхают на чистом белье». И быстренько препроводила нас из коридора.

Голова тяжелая, внешность мятая, но, дойдя до чистого белья, мы решили, что уже выспались. Времени действительно для загула остается мало, надо начинать действовать.

– Как действовать будем? Сначала давай план разработаем. Для порядка надо культурки запланировать. Много не потянем, надорвемся, потом – у нас все-таки каникулы, тоже, между прочим, последние. Надо и отдохнуть. Поэтому по музеям ходить будем, но умеренно. Так, примерно, один музей в день. Ну Эрмитаж – это нужно, это все спрашивать будут. Русский музей под вопросом. Про него спрашивать никто не будет. Но музей-то хороший, в него как-то даже и сходить тянет.

– Если тянет, отказывать себе ни в чем не будем!

– Посмотрим по времени. Потом на уродцев посмотреть, я лично в Кунсткамере еще не была. Это давай обязательно. Ну и достаточно, наверное, из культурки-то!

– А про театр?

– Наташ, давай ограничимся концертом, причем чем-нибудь современным. Я в их Мариинском в прошлом году была. Там все то же, что в Большом, но только голубого цвета. Давали «Дон-Кихота». Причем героиня была местная, ну, из их театра, а партнер из Москвы из нашего Немировича-Данченко. Так вот они когда по отдельноcти, ну все у них было просто замечательно, а как что совместно надо станцевать – ну никак. То он ее поднять не может, то она ему на ногу наступает. Может, они, конечно, мало тренировались, не знаю, но я вся за них изнервничалась. Короче, давай на что-нибудь полегче. Не будем себя травмировать. Но в первый вечер обязательно надо сходить в ресторан.

– Лен, а в ресторан нам зачем?

– А мы там с кем-нибудь познакомимся, чтобы нам гастролировать веселее было.

– Может, завтра в ресторан, а то мы сегодня немножко мятые.

– Ты что, завтра, дней же мало!

– Верно, Лен, ничего, подберемся как-нибудь. Как финансы делить будем?

– Как всегда, скидываемся по 10 рублей в день и ни в чем себе не отказываем!

Мы с Наташкой обе Тельцы, обе твердо стоим на ногах, умеем все распланировать, никуда не опаздываем.

Нам дружить легко, у нас одинаковые взгляды на жизнь. И на деньги тоже. И с маленькими тратами можно все сделать весело и красиво.

Поэтому принимаем решение обедать ходить только в самые дорогие рестораны Ленинграда и брать по полтарелки супа, а хлеба по два куска. Рестораны наметили. Сначала, конечно, гостиница «Европейская», потом «Астория», потом еще что-нибудь придумаем. Так что нам по 20 рублей в день за глаза должно хватить. Главная трата – это, конечно, вечерний ресторан, здесь супом не обойтись, это будет странно, нужно будет по горячему заказать. Ну и лимонаду, конечно. Вина пить не будем. Просто не умеем, неизвестно же, как на нас спиртное подействует, рисковать не стоит.

Обедаем в «Европейской», вокруг нас, склонившись с уважением, стоят три официанта. Ждут, что мы еще после супа заказывать будем. Удивляются, наверное, что это мы на хлеб так налегаем. А мы после того, как весь хлеб съели, говорим небрежно:

– Счет, пожалуйста!

Они, конечно, нам предлагают хотя бы чай или кофе с десертом взять. ( Ну откуда им знать, что у нас в общежитии и кипятильник, и чай, и конфеты. Да и наелись мы.) И потом, нам же было, главное, на историческое место посмотреть и себя в этом месте продемонстрировать.

Нам место понравилось, мы в нем, судя по всему, не очень.

А нам и не надо, мы завтра в «Асторию» пойдем.

Хотя понимаем, что на вечер столик-то заказать надо, и в принципе здесь было бы не плохо начать наш праздник жизни. Даем по-барски на чай и заказываем столик на вечер. Официанты тяжело вздыхают и принимают заказ.

– Ну что, давай все-таки в Русский музей сходим. Здесь рядом, очередей туда никаких, а потом, неизвестно же, как пойдет, может, только Русский и удастся посетить.

– Нет, Лена, уж давай хоть по музею в день посещать будем!

– Хорошо, ты, главное, не расстраивайся.

Русский музей не похож ни на какой другой. Здесь потрясающая атмосфера. Это не Эрмитаж. Никакой роскоши, но ничто и не отвлекает от картин великих мастеров. Картины развешаны очень правильно, все можно рассмотреть, никто не мешает подумать, что-то осмыслить, посмотреть внутрь себя. Питер и я – это в первую очередь всегда Русский музей и я.

Глотнули духовного, и теперь можно готовиться к вечеру. По дороге купили билеты на концерт венгерской рок-группы на завтра в концертный зал «Октябрьский». Надо уже бежать в нашу общагу, успеть чаю нашего московского до ресторана напиться. Все-таки денег у нас не очень много. А потом, мы еще с Наташкой любим экономить, перераспределить что-нибудь на завтра и получить какие-то новые возможности. Каждые лишние пять рублей могут открыть перед нами новые горизонты.

Ресторан при гостинице «Европейской» поражает вечером своей шикарностью. Сплошное золото и бархат. Вышколенные официанты криво улыбаются, увидев нас, но пытаются сделать вид, что рады.

Мы их сегодня и не подведем!

– Пожалуйста, меню.

Они, конечно, нам слабо верят, и меню им нам нести неохота – что на нас добро разбазаривать, – они же думают, мы опять по супам пойдем, а супа у них всего два, мы их и так знаем. А мы им так небрежно:

– Котлеты по-киевски, пожалуйста.

Добавляем гордо:

– Две порции.

Чтоб они не думали, что мы одну на двоих делить будем. У нас сегодня праздник. – «И бутылку боржоми».

Все-таки лимонад как-то несолидно.

Официанты смотреть стали веселее, хотя недоверие в глазах угадывается, а вдруг у нас денег не хватит. Нашу шикарную дубленку мы оставили в гардеробе и выглядим мы обычно, без бальных платьев, но, как нам кажется, все равно достаточно нарядно. И деньги мы хорошо рассчитали, мы же это меню уже в обед изучили и все запланировали. И еще лишних пять рублей из завтрашнего дня взяли на непредвиденные расходы, чтобы, если что, не опозориться.

У меня был неприятный случай в жизни по этому по­воду.

Есть у меня еще одна школьная подружка. Естественно, тоже Наташа, но уже Морозова. Она меня все время на что-нибудь подбивала. Когда я первую пару получила, она тут же дала совет дневник спрятать и про двойку не говорить. Если захотят увидеть документ, сказать, что в школе забыла.

Ну я все сделала, как Морозова велела. В школе, говорю, все прекрасно, не получила ничего. И тут мама как почувствовала:

– А покажи дневник!

Ну я так беззаботно:

– В школе забыла.

– Вот возвращайся в школу и принеси.

Пришлось лезть под ванну, доставать дневник, извиняться. Не помню, чтобы мама меня ругала, но больше я не врала никогда в жизни.

Но что-то не договаривала, потому что у Морозовой постоянно возникали новые идеи, и никогда бы мои родители с ними не согласились. По выходным Морозова говорила, что скучно гулять вокруг дома, мы здесь уже все исходили.

– Поедем в центр, на улицу Горького!

– Зачем?

– Пойдем в кафе-мороженое.

– Сами?! на метро?! а деньги?

– Да, сами, на метро, там не дорого, денег накопим, – твердо говорила Морозова.

И так где-то с четвертого класса мы начали делать наши тайные вылазки.

Было страшно, но интересно. Ходили всегда в одно и то же кафе-мороженое «Космос» и брали самое дешевое мороженое «Солнышко». Очень вкусно – с медом.

Фантазии Морозовой шли дальше.

– Тут мы уже все попробовали, давай пойдем в кафе «Север»!

В кафе «Север» мороженое оказалось только одно.

– Берем, – бодро сказала Морозова. А мы давно никуда не выходили, так что денег должно было хватить. Смотрим – приносят мороженое, а там и печенье, и шоколадка. Чувствуем, что-то не то, а ну как денег не хватит.

– Ленка, ты печенье и шоколадку не ешь, если денег не будет хватать, так и скажем, а мы вот это не ели.

– Ты чего, печенье уже все намокло от мороженого!

– Ну шоколадку хотя бы не ешь.

Морозова уже чувствовала свою ответственность, что втянула меня в авантюру, и пыталась просчитать дальнейшие ходы. Мороженое ели уже без аппетита, все время думали про деньги. Волновались мы, как выяснилось, не зря, на счете стояла сумма явно большая, чем было в наших кошельках. Меня прошиб пот, я уже представляла, что нас сейчас заберут в милицию, позвонят домой, и моя мама узнает, что я совсем даже не хожу вокруг дома, а нахожусь в другом районе Москвы, причем, пытаясь что-нибудь бесплатно съесть. Позор, какой позор! Морозова так не нервничала, она все время радовалась своей находчивости по поводу сэкономленных шоколадок. Ей казалось, это должно решить все проблемы.

– Тетя, у нас тут 50 копеек не хватает, но мы шоколадки не ели. Мы их сразу отложили. Отпустите нас, пожалуйста.

Официантка, немолодая, полная женщина, смотрела на нас с немым укором и жалостью:

– Идите, и больше так никогда не делайте.

Я больше так не делаю никогда. Все время все счета предварительно калькулирую в голове. Привычка осталась на всю жизнь.

Оглядываемся по сторонам. Публика какая-то простоватая. Это же мы здесь на побывку приехали, и то туфли взяли, переобулись. А у них тетки все в стоптанных сапогах. Все-таки из дома же идут, могли бы блузку надеть нарядную. Не знаю я!

И танцуют они как-то не так. Вон тетка, ей явно уже сороковник. Что ж так прыгать-то, народ пугать. Аж слышно, как топает. В зеркало надо смотреться периодически!

За нами сразу стала ухлестывать пара военных. Но тоже в таком же преклонном возрасте, за сорок. Ну нет, с ними никакого праздника не получится! А пока уж что есть, то и есть. Пляшем от души, всем довольны.

Смотрю, Звереву парень молодой приглашает. Худой, очень высокий, немножко неопрятный, но в модных джинсах. Зверева моя раскраснелась, развеселилась, в мою сторону руками машет.

Паренек ее тоже смеется, тоже на свою компанию кивает. Зверева после танца бежит ко мне:

– Ну, все устроилось. Это – студенты финны, тоже здесь на каникулах. Мы им сразу приглянулись, они нас издалека приметили. Предлагают встретиться завтра вечером. Он придет со своим другом.

Смотрим в сторону Наташкиного долговязого кавалера. Рядом с ним уже стоит паренек, приятный такой, в очках, тоже руками машет.

– У них с утра программа своя, а вечером они могут оторваться от своего финского коллектива.

– Мы же завтра на концерт идем!

– Вот я их на концерт уже и пригласила. Договорились встретиться у концертного зала в 6-30.

– Как же ты их пригласила? У нас же билетов только два!!

– Купим еще.

– А если не найдем?

– А мы постараемся!

– Ну, Зверева, молоток! Вот это я понимаю, приключение.

Теперь главное отвязаться от наших пожилых военных.

С утра прямиком на Васильевский остров, уродцев смотреть. Очередь в Кунсткамеру огромная, холод страшный. Периодически бегаем греться в соседнее парадное. Стоим часа полтора. Вот в Русский музей без всякой очереди прошли. Неужели здесь что-то такое, что того стоит?

Музей оказался типа краеведческого, весь в чучелах древних людей и животных. Так все неспешно, просторно, народу, главное, никого, подходи, любуйся, никто не мешает. Ага, понятно, все сгрудились в одной круглой комнатушке на колбы с уродцами смотреть. Зрелище не очень приятное. Все, уйти и забыть, и помнить про чучела древних людей в разнообразных национальных одеждах и без.

Ну хорошо, культура на сегодня есть, нужно теперь финнам билеты купить. А билетов-то и нет. Но народ очень отзывчивый в Питере. Одна кассирша сразу другой звонит, та еще другой. Короче, нашли два билета, но нужно на другой конец Питера ехать. А что, и поедем! Сначала вот только свой суп в «Астории» съедим.

Подходя к «Октябрьскому», наших финнов увидели издалека. Они нас тоже увидели, обрадовались. Видимо, обе стороны сильно сомневались, что мероприятие состоится, но все пришли. Мы-то вообще сколько сил на это положили. Умная Зверева сразу предложила:

– Не будем рассказывать, что по всему городу за билетами бегали. Скажем, что билетов навалом в любой кассе.

Познакомились. Имена у них оказались одинаковыми. Оба Тойво. Но почему-то предложили звать их на английский манер Тео. Мне без разницы. И вообще, как нам с ними общаться-то? Выясняется, что по-немецки они не разумеют, только по-английски. Наташка заканчивает Мориса Тореза, английский язык у нее второй, так что справимся. Хотя, конечно…

В зале места у нас не рядом, билеты же отдельно покупали. Решили сесть парами. Зверева-то со своим беседует, а мы только улыбаться друг другу и можем!

Но ощущение того, что происходит что-то хорошее, есть. Какие-то флюиды дружбы и желания общаться пробегают между нами, и я думаю: не зря мы со Зверевой полгорода оттоптали, чтобы билеты купить.

Вышли после концерта. Что дальше-то? На улице холод дикий, гулять не будешь. Решили поехать в центр на троллейбусе. Пока доехали, аж заиндевели все, поняли, что куда-то надо идти греться. Музеи все закрыты, остается ресторан.

У нас с Наташкой на суп, конечно, хватит, а у наших иностранцев-то как? Они тоже, как мы, бедные студенты, или еще хуже?

Пытаемся прорваться в первый попавшийся ресторан, но наших иностранцев видно издалека, они хоть и без смокингов, но в дутых куртках ярких цветов.

– Не, ребята, мест нет! Хотя… можем, конечно, и договориться…

Чувствуем, наши ребята жмутся, между собой шепчутся, видать, у них тоже только на суп, а в ресторан сходить денег уже нет.

Наташкин Тойво отводит ее в сторону.

– Понимаешь, у нас только финские деньги, мы же завтра рано утром обратно уезжаем, решили больше не менять. Может, вы у нас финские марки купите?

Вот странные, зачем это нам ихние деньги финские, и потом на наши 10 рублей много не поменяешь. И вообще, тоже мне, на свидание пришли без копейки денег. Ничего себе!

Пока мы со Зверевой возмущаемся между собой, но тихо, конечно, культурно так, наши горячие финские парни уже потихоньку к прохожим с подобными вопросами начали обращаться. Смотрим, с одним в телефонную будку зашли.

– Ну все, Наташка, или сейчас в ресторан пойдем, или нас в милицию загребут.

– Не трусь, если что, скажем, что первый раз их видим!

В ресторане было тепло и весело. Мы плясали до упада под морские песни Юрия Антонова, ели икру, пили шампанское и обменивались многозначительными взглядами с нашими новыми друзьями.

Расставались мы на троллейбусной остановке абсолютно счастливые, обменивались телефонами, давали обещание писать друг другу и помнить это приключение всегда.

– Да, Наташка, повезло же нам…

– И не говори! Здорово все получилось! Жалко, конечно, что им так уезжать рано было надо.

– Ой, все равно и на концерт сходили, и в ресторан, столько всего успели!

– И то правда!

В оставшиеся дни мы гуляли по холодному Питеру, наслаждались шедеврами Эрмитажа и нервировали официантов дорогих ресторанов своим супом, одним на двоих. Настроение было отличное, наши прощальные гастроли, по обоюдному мнению, удались.

Наших финнов мы больше никогда не встретили.

Летом мы обе вышли замуж. С разницей в неделю. Естественно, мы друг у друга были свидетельницами.

Я развелась через 5 лет, Наташа через 10.