Между строк и лжи. Книга I

ГЛАВА 1

Бостон

октябрь 1908 года

Туман, словно дым от потухших паровозных топок, обволакивал Бостон, превращая переулки в лабиринт теней. Фонари на Корт-стрит едва пробивали пелену, их желтый свет, смешиваясь с запахом гниющих водорослей, ложился на мостовую, как позолота на старинной раме. Вивиан Харпер прижалась к холодной стене аптеки доктора Морриса, казалась частью этого пейзажа – ее зеленое шерстяное платье сливалось с сумраком, а каштановые волосы, выбившиеся из строгого пучка, были влажны от вечерней сырости. Холод пробирался сквозь перчатки с дыркой на указательном пальце – след неравной борьбы с охотничьим псом в подворотне.

За углом, под вывеской склада «Кроули и сыновья», двое мужчин стояли, как фигуры из театра теней. Один, в котелке и пальто с бархатным воротником, жестикулировал тростью с набалдашником в виде змеиной головы. Другой, в кожаной куртке докера, курил трубку, дым от которой смешивался с туманом, создавая призрачные кольца.

– Поставка завтра в третьем доке… Если газеты прознают… – голос в котелке звучал хрипло, будто пересыпан пеплом.

Вивиан прижала к груди блокнот, обтянутый кожей с потертыми уголками. Перьевая ручка, подаренная тетушкой Агатой, замерла в воздухе.

– Мы не мальчишки, чтобы бояться чернильных крыс, – проворчал докер, швырнув окурок под ноги.

Ветер донес запах гавани – соленый, с примесью гниющих водорослей. Вивиан шагнула ближе, и каблук ее ботинка стукнул о булыжник. Звук эхом прокатился по темному переулку.

– Крысы? – котелок резко обернулся, и свет фонаря выхватил его лицо – бледное, с бородкой-эспаньолкой, как у Рузвельта на предвыборных плакатах.

– Харпер, вы охотитесь за сенсациями с грацией фокстерьера, – раздался за спиной голос, от которого по спине побежали мурашки.

Дэш Уиттакер, вынырнувший из темноты как джинн из лампы, напоминал героя дешевых романов из витрины книжной лавки. Его светлые волосы, вечно взъерошенные, напоминали пшеничное поле после урагана, а в серых глазах плескался азарт, словно он только что поставил последний доллар на скачках.

Рубашка из грубого льна, закатанная до локтей, обнажала жилистые руки, контрастировала с жилетом в клетку, где чернильное пятно напоминало очертания Австралии. Расстегнутый на три пуговицы, он свободно болтался на его широких плечах, словно брошенный вызов строгому дресс-коду «Бостон Глоуб».

Он сделал шаг вперед, и луна высветила шрам над бровью – тонкую белую нить, словно поставленную редакторской рукой на полях его биографии. Его трость с набалдашником в виде совы – подарок некой мадам из Скоули-сквер – уперлась в булыжник с легким звоном.

– Вы кое-что забыли в редакции, – Он протянул Вивиан ее любимый карандаш с надкушенным кончиком, который она систематически грызла, размышляя над интригами в статьях. – Уверен, им можно не только писать, но и выколоть глаз любопытному репортеру.

В его ухмылке читалось все: и восхищение ее упрямством, и досада конкурента, и тень чего-то, что он никогда не назовет вслух. Дэш Уиттакер был живым воплощением заголовка на первой полосе – броским, дерзким, и всегда на грани скандала.

– Черт возьми, Дэш! – Вивиан вжалась спиной в промозглую стену аптеки, сжимая блокнот так, будто он мог защитить ее. – Вы решили поиграть в Шерлока Холмса?

В темноте щелкнула зажигалка, и дрожащий огонек на мгновение вырвал его лицо из мрака: насмешливо приподнятые брови, чуть прищуренные серые глаза, полуприкрытые губы, в уголке которых затаилась лениво-хищная улыбка.

– А что, разве не похож? – Он склонил голову набок, разглядывая ее с тем самым ленивым вниманием, с каким игрок оценивает возможные ходы в еще не начавшейся партии. – Зато вы, Харпер, в роли испуганной девицы – зрелище столь редкое, что я даже заинтригован.

– Ах, оставьте эти ваши шуточки, Уиттакер, – пробормотала Вивиан, сердито его оглядывая. – Что вы здесь делаете?

– Тоже самое я хотел спросить у вас: с каких пор порядочные журналистки предпочитают встречать рассвет не в теплой редакции, а в холодных доках?

– В отличие от вас, я здесь по делу.

– По делу? – он фыркнул. – Ваше «дело» сейчас выбежит из той двери с револьвером. И, поверьте, ему совершенно безразлично, как вы собирались озаглавить свою новую статью.

Грохот сорвавшейся с петель двери разрезал тишину.

– Бежим, – Дэш резко схватил ее за руку. Его шершавые, пахнущие типографской краской пальцы обожгли кожу, как раскаленный свинец линотипа.

Чугунная лестница, ведущая на крышу старого табачного магазина, скрипела под их ногами, будто протестуя против этой безумной затеи. Ржавые перила оставляли на ладонях Вивиан красноватые следы, а ветер, пахнущий соленой гаванью и дымом фабричных труб, рвал с ее шляпки вуаль, запутываясь в спутанных каштановых прядях. Вокруг валялись ящики с выцветшими этикетками «Virginia Tobacco», их деревянные бока, потрескавшиеся от времени, источали горьковатый аромат махорки, смешанный с морской солью. Над головой скрипел флюгер в форме ангела с облупившейся позолотой – его крылья, изогнутые порывами ветра, словно указывали на небо, где кружились чайки, их пронзительные крики сливались с отдаленным стуком молотков из доков. Где-то внизу, у причала, мальчишки в залатанных штанах гоняли кожаный мяч, их крики – «Эй, передай сюда!» – сливались с гудками пароходов и звоном трамвайных колокольчиков.

– Вы с ума сошли! – вырвалось у Вивиан, когда ее ботинок зацепился за рытвину в прогнившем полу. Она едва не упала, но его рука резко обхватила ее талию, притянув так близко, что сквозь тонкую шерсть платья она почувствовала тепло его тела. Его дыхание, с примесью бренди и табака, коснулось ее виска, а пальцы, сжимающие ее бок, на мгновение замерли – будто он сам не ожидал этой внезапной близости.

– Безумие – единственное оправдание этой прогулки, – он усмехнулся, поправляя галстук, съехавший набок. Его голос звучал спокойно, но в глазах, серых как свинцовые тучи над гаванью, читалось напряжение. – Вы же хотели правды, Харпер? Правда редко прячется в гостиных.

Он отпустил ее, и холодок ноябрьского воздуха снова пробрался под ее одежду. Вивиан, стараясь скрыть дрожь в коленях, шагнула к краю крыши. Отсюда, сквозь дымку, виднелись мачты кораблей, будто иглы, протыкающие небо.

Дэш вытащил из кармана серебряную фляжку, протянул ей:

– Бренди? Для храбрости.

– Я предпочитаю храбрость без ваших провокаций, – она отстранилась, чувствуя, как дрожь в коленях сменяется жаром гнева.

– Какой утонченный идеализм, – он пригубил, не сводя с нее глаз. – Но идеалисты редко доживают до финала второго акта.

– А циники не дожидаются антракта, – парировала Вивиан, замечая, как его взгляд скользнул к ее губам.

Он рассмеялся – низко, глухо, как гул паровоза в туннеле.

– Вы хоть знаете, за кем охотитесь? – внезапно спросил он, доставая из портфеля конверт с восковой печатью в виде лилии.

– За правдой, – она выхватила конверт, но он не отпускал.

– Правда – дама капризная. Любит приносить неприятности.

– А вы, Уиттакер, любите опасные игры? – она дернула конверт, и печать лопнула с тихим хрустом.

– Обожаю, – он отпустил, улыбка медленно расползалась по лицу. – Особенно в вашем обществе.

Гудок парохода на Чарльз-Ривер разрезал ночь. Вивиан сунула конверт за корсет, где уже лежали ключи от редакции и медальон с потертым портретом матери.

– Встретимся в «Глоуб»? – спросил он, ухмыляясь.

– Только если вы не сунете нос в мою статью, – бросила она через плечо, уже спускаясь по лестнице.

***

В доме на Маунт-Вернон-стрит рассвет прокрадывался в комнату, как незваный гость, окрашивая стены в перламутровые тона. Лучи солнца, пробиваясь сквозь тяжелые шторы цвета выгоревшего бархата, золотили пылинки, кружащиеся над письменным столом. Воздух был насыщен терпким ароматом чернил «Паркер» и воска от догоревшей свечи, чей огарок застыл в бронзовом подсвечнике в форме лиры.

Вивиан, уткнувшись лицом в подушку из дамасского шелка, вздрогнула от крика чайки за окном – пронзительного, как нож сквозь марлевую завесу сна.

Спальня, заставленная реликвиями прошлого и настоящего, напоминала кабинет ученого-затворника: стопки газет громоздились на письменном столе, испещренные заметками и чернильными кляксами. На дубовом секретере, инкрустированном перламутром, в беспорядке лежали блокноты, перья, вырезки из статей. Между страниц «Бостон Глоуб» виднелись вырезки из «Женского журнала» – тетушкина попытка привить племяннице изящные манеры. У стены, под портретом матери в платье с высоким воротником и рукавами-буфами стояла фарфоровая кукла в платьице цвета чайной розы – единственная уцелевшая игрушка из детства. Напоминание о доме, которого больше нет.

По телу пробежала дрожь – не от утреннего холода, а от горьких воспоминаний. Этой ночью ей снился один и тот же кошмар, который вновь и вновь повторялся на протяжении восемнадцати лет: крик матери, сливающийся с треском балок, объятый пламенем дом, чьи безжалостные языки уничтожали все на своем пути – в том числе и обои с розами в ее крошечной детской с пианино – те самые обои, которые тетушка Агата называла «вульгарными».

Вивиан вскочила с кровати, босые ступни погрузились в ковер с узором из маков. Ее взгляд скользнул по отражению в зеркале туалетного столика. Серо-зеленые глаза, унаследованные от матери, под гордыми темными бровями, сегодня казались цветом штормовой воды. Лоб пересекала тонкая морщинка – следствие вечного сосредоточенного выражения. Упрямый изгиб губ – отцовское наследие. И тот же волевой подбородок с ямочкой, который выдавал в ней характер.

Вивиан подошла к умывальнику, тщательно умылась, быстро провела расческой по длинным, слегка вьющимся волосам и уже практически машинально заколола их на затылке шпилькой с жемчужиной – единственная изящная вещица в ее сдержанном образе, – но несколько прядей тут же выбились, создавая неряшливый вид. Девушка раздраженно пригладила их ладонью, но вскоре махнула рукой. Все равно выбьются.

Быстрым, отточенным движением Вивиан застегнула ряд пуговиц на высоком вороте платья – глубокий изумрудный оттенок подчеркивал бледность ее кожи, а тонкая вышивка на манжетах добавляла строгости. Ее гардероб не отличался разнообразием – она предпочитала практичность женственности, чем доводила до отчаяния свою тетушку.

– Вивиан! – голос тетушки Агаты, строгий, как удар по клавишам расстроенного пианино, раздался с первого этажа. – Опаздывать – дурной тон!

Вивиан вздрогнула, торопливо схватила с тумбочки блокнот, рассыпав несколько карандашей, и бросилась к двери. В этом доме нельзя было быть ни слишком медлительной, ни слишком шумной. Все здесь – от тиканья винтажных часов и фарфоровых статуэток на каминной полке в гостиной до ровных складок на тяжелых, цвета мха, портьерах – требовало порядка. Даже завтрак был расставлен на белоснежной скатерти так безупречно, словно его сервировали для натюрморта, а не для живых людей.

В столовой, где портрет прадеда-адмирала в парадном мундире наблюдал за каждой ложкой, воздух был насыщен ароматами свежесваренного кофе и корицы. Тетушка Агата, облаченная в платье из шелковой тафты цвета воронова крыла, сидела за массивным дубовым столом, выправив спину с таким достоинством, словно ее поза являлась последней линией обороны перед хаосом мира. Ее руки в кружевных митенках перебирали столовое серебро с гербом Харперов – два скрещенных пера на щите.

– Опять не выспалась? – спросила она, окидывая племянницу цепким взглядом, который, казалось, видел ее мысли и грехи, и даже количество чашек кофе, выпитых за ночь. – Эти темные круги под глазами… Я все же считаю, что женщинам не пристало так усердствовать в мужской профессии.

Вивиан, наливая кофе в любимую чашку с трещинкой – ту самую, с розочками, из которой пила еще в детстве, – фыркнула:

– Мистер Грэм ценит преданность делу, а не белизну кожи.

Тетушка вздохнула так тяжело, будто ей только что сообщили, что все бостонские мужчины разом утратили желание жениться. Она в сердцах отодвинула тарелку с поджаренным тостом:

– Журналистика… – произнесла она с той же интонацией, с какой другой дама ее возраста сказала бы «гибель нравов». – Ни одна уважающая себя леди не станет марать руки в газетных чернилах. Ты была бы куда счастливее, если бы думала не о преступниках, а о хорошем муже.

Вивиан лишь пожала плечами, машинально отломив кусочек свежеиспеченного хлеба. Вопросы тетушки давно стали рутиной, но сегодня она чувствовала себя особенно уязвимой. Может, из-за того, что ночью ей снова снились родители.

– О, тетя, – Вивиан провела ножом по маслу, оставляя борозды, как на поле сражения, – боюсь, мужчины интересуются не тем, как я сплю, а тем, что я пишу.

Тетушка Агата поставила фарфоровую чашку на блюдце с таким звоном, будто это был приговор. Солнечный луч, пробивавшийся сквозь кружевные занавески, дрожал на ее черном платье, словно боясь коснуться морщин вокруг строгих губ.

– Все это так… но молодая леди должна интересоваться не преступниками, а хорошими партиями для замужества, – заметила тетушка, отставляя чашку с чаем.

Вивиан молчала, пальцы ее непроизвольно сжали край скатерти с вышитыми розами – теми самыми, что когда-то украшали обои в ее детской. За окном гудел трамвай, разнося по городу заголовки ее статей, но здесь, в гостиной с портретами прабабушек в кринолинах, время застыло, как чай в забытой чашке.

Ее путь в журналистику был похож на восхождение по лестнице с оборванными ступенями: годы в роли «девочки на побегушках» в душной редакции, где потолок был низок, а взгляды мужчин – полны похабства. Ночи, проведенные за переписыванием чужих заметок при тусклом свете керосиновой лампы, когда пальцы немели от чернил, а глаза слипались от усталости. И тот день – душный, как перед грозой, – когда редактор газеты, строгий, но справедливый мистер Грэм, бросил на ее заваленный корреспонденцией стол записку с размашистым «Харпер, хочешь попробовать что-то стоящее? Найди мне историю», словно кидал кость голодной собаке.

Она нашла. Не историю – бомбу, всколыхнувшую весь Бостон. Первая полоса с ее именем пахла свежей типографской краской и победой. Но здесь, в столовой с портретом прадеда-адмирала, смотрящего на нее через века с немым укором, эта победа казалась пеплом.

– Ваша прабабушка Элеонора, – тетушка провела пальцем по краю блюдца, оставляя след на позолоте, – вышла замуж в шестнадцать. А вы в двадцать пять все еще играете в репортера.

В воздухе повис запах лаванды из букета на камине – аромат, который Вивиан ненавидела. Он напоминал ей о похоронах.

– Возможно, тебе стоит задуматься о более спокойной жизни, – с нажимом произнесла Агата. – Например, выйти замуж.

– Как только преступность в этом городе исчезнет бесследно, обещаю пересмотреть свое отношение к балам и шляпкам, – улыбнулась Вивиан, наслаждаясь тем, как едва заметно дрогнули уголки губ ее тетушки.

– Рано или поздно тебе придется сделать выбор, дорогая, – ровно произнесла Агата, откладывая ложечку. – Или ты выйдешь замуж за приличного человека и будешь жить достойной жизнью… или закончишь в одиночестве, зарабатывая себе на хлеб статьями о пьяных политиках.

– Что ж, если выбора всего два, я возьму третий, – отозвалась Вивиан, откидываясь на спинку стула.

– Третий?

– Да. Стабильный доход, приличное имя в газете и независимость.

Тетушка покачала головой, словно та женщина, что впервые увидела светское платье с глубоким декольте.

За окном прогрохотала конка, нарушив паузу. Вивиан быстро доела свой тост с маслом, допила кофе и, встав из-за стола, аккуратно отодвинула стул.

– Благодарю за завтрак, тетя, – сказала она, чмокнув пожилую женщину в морщинистую щеку. – Было как всегда вкусно.

Агата кивнула, по-прежнему внимательно разглядывая ее.

– Постарайся хотя бы сегодня не вляпаться в очередную авантюру, – наконец сказала она, аккуратно промакивая губы накрахмаленной салфеткой

– Я? Никогда, – лукаво улыбнулась Вивиан. – А сейчас меня извините – опаздываю на встречу с полицейским инспектором. Он обещал рассказать о кражах в порту.

– Инспектор? – тетушка побледнела, будто услышала слово «бордель». – Ты же не пойдешь одна в тот… вертеп?

– В участок на Корт-стрит? – Вивиан надела шляпку с узкими полями и шелковой лентой, смягчающей взгляд. – Не волнуйтесь. Мистер Уиттакер любезно обещал меня сопроводить.

Имя Дэша прозвучало, как пощечина. Тетушка Агата замерла, словно пытаясь решить – успокоиться от мысли, что Вивиан под каким-никаким, но присмотром или ужаснуться тому, как много в жизни ее племянницы этого жалкого репортерешки.

На пороге Вивиан обернулась, ловя собственное отражение в зеркале-псише: она поправила пояс платья из шерсти – темно-зеленого, как хвоя в декабре, убрала непокорную прядь с лица.

«Ну что, Вивиан, ты готова к очередной борьбе за место в мире, где журналистика все еще считается занятием не для женщин?» – подмигнула она себе.

На улице ее встретил ветер, «заигрывающий» с подолом ее выглядывавшего из-под пальто платья, и крики разносчика:

– Устрицы! Свежие, как слезы невесты!

У булочной, где витрины запотели от тепла свежих булок, мальчишка в залатанных штанах тыкал пальцем в свежий выпуск «Бостон Глоуб» с ее вчерашней статьей:

– Читайте про аферу в мэрии! Не пропустите! Только в «Бостон Глоуб»!

Вивиан сунула ему монету и натянула перчатки, пряча довольную улыбку в воротник.