Милое коварство

Анна Сергеевна брела домой. И чего не села на автобус? Она выскочила из школы такая распаренная, что даже не сразу поняла, какой на улице лютый мороз. Градусов двадцать, не меньше! Улицы будто в седой дымке, витрины в ледяных разводах, а у встречных прохожих побелели прядки волос, ворсинки меха на воротниках, брови, ресницы и усы.

Первым у Анны Сергеевны замерз подбородок. Она попыталась засунуть его в шарф, но волевым усилием и рывком головы этого ей сделать не удалось. Пришлось остановиться, поставить к ногам два огромных пакета из магазина «Пятерочка», заполненных тетрадями с диктантами и сочинениями. Надо же, как, оказывается, задеревенели руки! Анна Сергеевна сдернула свои любимые узорчатые варежки, которые ей связала мама, и подышала на красные скрюченные пальцы. Пальцам от этого лучше не стало, поэтому она решила с ними дольше не возиться, поправила на плече объемистую, как всегда, туго набитую книгами сумку, натянула поглубже тоненькую фетровую шляпчонку, вытащила из-за ворота толстый шарф и наконец с наслаждением укутала им подбородок. Дальше Анной Сергеевной были произведены те же действия, но в обратной последовательности: она еще ниже натянула шляпку, еще более комфортно уложила на плече длинную ручку сумки, натянула на красные руки варежки, подняла с тротуара тяжелые пакеты и опять довольно медленно, ввиду усталости, такой же лютой, как мороз, побрела к дому. За ее пакеты почему-то все время цеплялись люди, чертыхались, толкались, а некоторые даже весьма непечатно выражались. У Анны Сергеевны не было сил оскорбляться. Она лишь машинально бормотала «простите» и «извините».

Уже в лифте она услышала раскаты и уханье молодежной музыки в стиле самого жесткого рока, которым последнее время душил семью старший сын Игорь. Когда никого из родителей не было дома, он стучал этим роком по головам несчастных соседей, а они его за это вполне справедливо, по мнению Анны Сергеевны, ненавидели.

Стоило только лифту остановиться, молодая женщина, перекосившись на сторону от взятых в одну руку тяжеленных пакетов, бросилась к дверям, одновременно пытаясь другой рукой нашарить ключ в своей переполненной сумке. Под руку попадалось что угодно – от потерявшей свой колпачок помады до огрызка яблока, которым ее сегодня угостила Лидия Гавриловна. Ключи снова куда-то запропастились. Анна Сергеевна, в тысячный раз решив с завтрашнего дня класть ключи в строго определенное место сумки, кулаком забарабанила в двери, поскольку понимала, что птичий щебет их нового звонка Игорь не услышит.

Она оказалась права. Игорь звонка не услышал. Дверь ей открыл приятель сына по фамилии Мосин. Он очень вежливо кивнул Анне Сергеевне, произнес «Здрасьте» и уселся под вешалку на ящик для обуви, почти совершенно скрывшись за висящими куртками и пальто. Анна Сергеевна, тяжело вздохнув, угнездила между ним и стеной свои сумки и прошла в небольшую, захламленную вещами комнату, в которой проживали два ее сына: двадцатилетний Игорь и Кирюшка, которому было еще двенадцать. Запнувшись за гантель и с трудом удержав равновесие, Анна Сергеевна камнем, выпушенным из пращи, долетела до стола, на котором надрывался музыкальный центр, и выдернула вилку из розетки. Неожиданно образовавшуюся тишину теперь нарушали только электронные переливы, доносящиеся из большой комнаты. Электронные звуки заставили Анну Сергеевну сморщиться не менее болезненно, чем она только что кривилась от дикой музыки старшего сына. Игорь, который одевался у зеркала, вынырнул из ворота футболки с очень злым лицом. Когда он увидел мать, выражение его лица сменилось на виноватое, но не слишком. И даже эта чрезвычайно слабая виноватость через минуту бесследно улетучилась, уступив место бесшабашности и веселью. У сына Анны Сергеевны было очень хорошее настроение.

– А-а-а, это ты! – радостно рыкнул Игорь. – А я думал, Кирюха! Здорово!

– Здорово, – устало и раздраженно проговорила Анна Сергеевна. – Сколько можно просить, чтобы ты не врубал музыку на полную катушку? Мне стыдно смотреть в глаза соседям.

– А ты не смотри! – посоветовал Игорь, пытаясь каким-то особым образом распределить по лбу длинную челку густых темных волос. – Чего ты в их глазах не видела?

Анна Сергеевна, замедленными движениями снимая дубленку, сказала:

– Они называют меня сапожником без сапог.

Игорь, закусив губу, уже прикидывал, какие джинсы лучше надеть, и потому спросил совершенно незаинтересованно:

– Интересно, за что?

– Думаю, за то, что я, не сумевшая достойно воспитать собственных детей, имею наглость воспитывать чужих.

Игорь наконец выбрал черные штаны, а потому уже опять очень весело предложил матери:

– Плюнь им за это в самые их бесстыжие глаза! Я, например, очень достойно воспитан! Это тебе и Мосин всегда подтвердит!

Надев джинсы и серый толстый свитер, Игорь чмокнул мать в щеку и пошел в коридор. Все еще кривясь от усталости, Анна Сергеевна сняла тяжелую дубленку и направилась вслед за сыном. Она пристроила дубленку на вешалку, при этом так и сидящий под ней Мосин даже не пошевелился. Увидев длинные ноги приятеля, торчащие из-под вороха зимней одежды, Игорь расхохотался и громко сказал:

– Все, Леха! Сматываемся, пока нас не арестовал вечерний патруль!

Леха Мосин, вынырнув из-под одежды, увидел на груди у матери приятеля бэйджик с надписью «Дежурный учитель Корабельникова Анна Сергеевна» и снисходительно улыбнулся. Анна Сергеевна тут же суетливо принялась отстегивать свой опознавательный знак. Молодые люди между тем, взяв под мышки свои куртки, пошли к дверям.

– Э-э-э-э! Вы куда? – на всякий случай крикнула Анна Сергеевна, не особенно надеясь на правдивый ответ. Правдивого и не получила.

– По делам, мам! – отозвался Игорь и вытолкнул Мосина из квартиры.

Анна Сергеевна, зажав в руках бейджик, высунула голову за дверь и еще раз дежурно крикнула, по-прежнему не надеясь услышать что-либо утешительное:

– Когда придешь?

Из лифта, в котором уже отъезжали молодые люди, она услышала лишь глухое:

– Не знаю… Не поздно…

Очередной раз тяжело вздохнув, Анна Сергеевна пошла на отвратительное (с ее точки зрения) пиликанье электронной музыки, как крыса на звуки дудочки Крысолова. В большой комнате ее младший сын Кирюшка играл на компьютере в жуткую кровавую игру. Анна Сергеевна увидела, как герой, с которым явно отождествлял себя сын, огромной электрической пилой отпиливал головы другим героям, имеющим несчастье попасться ему на пути к какой-то наверняка идиотской цели. Экран заливала густая кровища, похожая на забродившее малиновое варенье. Анна Сергеевна, уже не имея сил даже на раздражение, довольно жалким голосом спросила:

– Опять, Кирилл? Сколько можно? Уроки сделаны?

Вовсе не собираясь в ближайшее время отрываться от экрана, Кирюшка самым отвратительным образом заныл:

– Ну ма-а-ам, я же только что прише-о-ол… И потом… мне только… упражне-э-э-эние-э-э-э…

Анна Сергеевна бросила быстрый взгляд на часы, висящие на стене, и с недоумением спросила:

– Уже седьмой час! Почему это ты только что пришел?

– Ну-у-у, потому что-о-о-о… – неотрывно следя за игрой, противным голосом прогундосил Кирюшка и тут же совсем с другой интонацией во все горло горестно воскликнул: – Э-э-эх!!! – и даже раздраженно пристукнул кулаком по столу, так как его герой неосмотрительно выронил пилу, и на нем мгновенно повисли несколько отвратительных обезьян с песьими мордами и лошадиными копытами.

Анна Сергеевна с угрозой, на которую только был способен ее уставший организм, протянула:

– Та-а-ак! Я-а-асно! – И выдернула из розетки вилку компьютера.

Сын взвыл еще противнее:

– Ну-у-у ма-а-ам! Что ты сделала?! Нарочно, да?! Нарочно?! Я только-только дошел до третьего уровня! Ты что, не знаешь, что компьютер так нельзя отключать! И вообще!!! Как Игорехе, так ему все можно, а как мне, так…

Кирюшка застыл на полуслове, потому что из коридора послышался звук поворачивающегося в замке ключа, потом – противный скрип открываемой двери. Анна Сергеевна, отвернувшись от сына и раздумывая над тем, чем бы смазать дверные петли, пошла в коридор. Кирилл, моментально сменив плаксивое выражение лица на сосредоточенное, тут же сунул вилку в розетку, намереваясь продолжить игру с любого уровня или, на худой конец, даже начать ее с самого начала, поскольку это гораздо интереснее, чем делать дурацкое упражнение по русскому языку.

В коридоре раздевался муж Анны Сергеевны Анатолий. Он приветливо кивнул жене, сунул ноги в кожаные шлепанцы, сразу прошел в кухню, где очень быстро сполоснул руки и открыл холодильник. На абсолютно пустой полке лежал кусочек докторской колбасы, рядом с которым притулилась бутылка кетчупа, заполненная оранжево-красной субстанцией от силы пальца на два. Анатолий с тяжелым лицом повернулся к жене, жестом трагического актера обвел рукой пустой холодильник и тем же тоном, которым Анна Сергеевна только что разговаривала с сыновьями, проговорил:

– Опять?! Это, знаешь ли, выходит за всякие рамки! Могла хотя бы зайти в магазин! У тебя все-таки дети!

Анна Сергеевна, виновато демонстрируя тяжелые пакеты с тетрадями, которые не без труда вытащила из-под одежды, жалобно пробормотала:

– Толик! Ну мне же не донести! Мог бы и сам зайти в магазин!

Анатолий с самым саркастическим выражением лица хмыкнул и сказал:

– Знаешь, я каждый день надеюсь (совершенно напрасно, конечно), что я все-таки женился на женщине! А прихожу домой и убеждаюсь, что нет! Не на женщине! На учительнице! А это, как говорят в Одессе, две большие разницы!

Еще более распалившись от собственной обличительной тирады, он заметался по кухне, напрасно открывая всяческие дверцы и ящички кухонных шкафов, за которыми (он и сам отлично знал это) совершенно невозможно было обнаружить никакой еды, кроме сухих круп, сахара и соли. Анна Сергеевна с опрокинутым лицом застыла, прислонившись к косяку кухонной двери, наблюдая за перемещениями мужа, потом вдруг с воплем облегчения бросилась к сумке и вытащила из нее сосиски.

– Вот! Видишь! – Она потрясла перед носом мужа пакетом. – Я все-таки немножко женщина! Я купила у нас в буфете сосиски. Сейчас будем есть.

Бросив презрительный взгляд на сосиски, Анатолий ушел в комнату, откуда тут же послышались вопли:

– Ну-у-у па-а-апа-а-а…

Анна Сергеевна поняла, что муж вырубил сыну компьютер, поскольку наверняка разлегся на диване перед телевизором, чтобы посмотреть выпуск новостей. Что ж! Теперь это все ее не касается! Пусть разбираются без нее! Ее дело – это макароны. Поставить бы памятник тому, кто придумал эту замечательную еду быстрого приготовления!

Несмотря на то что настоящие мужчины презирают сосиски с макаронами, Анатолий поднялся из-за стола настолько подобревшим, что даже соизволил поцеловать жену в висок. Сытый Кирюшка, буркнув матери «спасибо», бросил быстрый взгляд на отца и рысцой понесся в комнату к компьютеру. Анатолий тут же рявкнул ему вдогонку:

– Кирка! Не вздумай врубать свою идиотскую игру! Садись за уроки! Я сейчас хоккей буду смотреть!

Анна Сергеевна прикинула, что за время хоккея, пожалуй, успеет проверить диктант хотя бы у одного класса. Она быстрыми движениями убрала со стола остатки еды, вымыла посуду и притащила на кухню из коридора свою пухлую сумку с конспектами и пакеты с тетрадями. С одной стороны, проверка тетрадей – самая отвратительная учительская обязанность, с другой – возможность увидеть воочию, чему умудрилась научить младое племя, несмотря на его самое отчаянное сопротивление.

Анна Сергеевна, как всегда, настолько увлеклась проверкой и выписыванием в отдельную тетрадь, кто из ее учеников чего не усвоил, что очнулась только тогда, когда часы показывали 21.30. Охнув, она бросилась в комнату. Анатолий, расслабленно развалившись на диване и закрыв лицо газетой, дремал перед телевизором, а Кирюшка продолжал резаться в свою игру, отключив звук. Анна Сергеевна молча, чтобы не потревожить мужа, опять отключила компьютер, отвесила сыну хороший подзатыльник и потащила в маленькую комнату за уроки. Удостоверившись, что Кирилл принялся прилежно списывать в тетрадь по русскому языку предложение из учебника, вернулась в кухню, разложила по столу книги и принялась готовиться к урокам.

В 23.30 в кухню явился проснувшийся Анатолий с голым торсом и в жутко мятых спортивных штанах. Он сунул в нос Анне Сергеевне штуки четыре, не менее, мятые рубашки.

– Вот, полюбуйся! – убийственным тоном провозгласил он. – Ни одной чистой! Можно подумать, что я – холостяк!

Анна Сергеевна, стараясь не забыть, что она только что собиралась записать в свою тетрадь, вырвала у мужа рубашки и скрылась с ними в ванной. Анатолий сладко потянулся, откусил сразу пол-яблока, прошел в спальню, скинул спортивные штаны прямо на пол, забрался под одеяло и закрыл глаза. На его лице явственно читалось блаженство.

На следующее утро мороз резко спал. Лицо Анны Сергеевны, вышедшей из подъезда, ожег крупчатый мокрый снег. Отфыркнувшись, как от воды, и пригнув голову, она со своей пухлой сумкой и двумя пакетами с проверенными тетрадями побрела к остановке автобуса. Спиной к струям снего-дождя под навесом уже стояла ее сослуживица, молоденькая и симпатичная Инна Петровна в длинном бордовом кожаном пальто и с красивым фирменным пакетом в руках. Завидев Анну Сергеевну, Инна Петровна бросилась к ней и вместо приветствия возбужденно заговорила:

– Вы представляете, ко мне позавчера на урок опять завалилась Киреева! Уже после звонка! Сидела на задней парте, как сыч в дупле, а потом опять разнесла урок в пух и прах!

Анна Сергеевна не успела ответить, потому что именно в этот момент к ним подошла еще одна учительница и одновременно ее давняя приятельница, математик Лидия Гавриловна. Сумка у Лидии Гавриловны была такой огромной, что никаких дополнительных пакетов ей никогда не требовалось. Оторвать ее от стола или стула могла только она сама, некоторые ученики выпускных классов и преподаватель физкультуры Леонид Андреевич. Лидия Гавриловна приподняла воротник объемной болоньевой куртки, нахлобучила поглубже мужской кепарик и тоже забралась под навес, крыша которого никак не могла никого спасти от косо летящего мокрого снега.

– Отчего вы так возбуждены, дорогая Инна Петровна? – спросила она молоденькую учительницу.

– Представляете… – опять начала Инна Петровна и пропела математичке все то, что только что поведала Анне Сергеевне.

Лидия Гавриловна посмотрела на нее теплым материнским взглядом и ласково сказала:

– Деточка! Вы имели полное право не пускать ее к себе на урок!

– Как это не пускать? – Инна Петровна даже слегка испугалась такого странного заявления умудренного опытом педагога.

– Так это! Сказали бы, что у вас критические дни!

Анна Сергеевна громко прыснула в шарф.

Инна Петровна сначала настороженно улыбнулась, потом весело хихикнула и с прежним напором продолжила:

– Вы представляете, она мне говорит: «У вас не отработан деепричастный оборот!» А я ей говорю: «Как же может он быть отработан, если мы только что его начали!»

Лидия Гавриловна через плечо молоденькой учительницы обеспокоенно посмотрела вдаль, потом на часы и, не желая слушать про деепричастный оборот, сказала:

– Что-то автобуса нет! Опоздаем! Критическими днями не отделаешься!

Но Инну Петровну не так-то легко было сбить. Она встала перед Лидией Гавриловной так, чтобы той не видно было дорогу, и продолжила:

– Представляете, я ей говорю: «Хорошо, я бездарность и пустое место! Разрешите прийти к вам на урок и поучиться?»

Анна Сергеевна хмыкнула и спросила:

– Неужели позволила?

– Сказала, что пригласит, когда посчитает нужным! Представляете?!

Анна Сергеевна как раз хотела объяснить молоденькой учительнице, как правильно следует вести себя с завучем, но к остановке подкатил набитый под завязку автобус. Водитель попытался открыть двери, но пассажиры дружно заголосили, что в салон уже больше никто не войдет. Двери, шипя, закрылись, прищемив хвост чьего-то клетчатого пальто. Ежась от промозглой сырости, Лидия Гавриловна посмотрела на часы и сказала:

– Теперь мы точно опоздаем, а вы, Инночка Петровна, примите мои соболезнования.

– В смысле? – молоденькая учительница непонимающе уставилась на Лидию Гавриловну.

– А в том смысле, что сегодня, когда мы опоздаем, Киреева кроваво отомстит вам за то, что вы посмели попроситься на ее урок, тем самым намекая на то, что они у нее не лучше, чем у вас. Такое, милочка, администрацией не прощается!

Лицо Инны Петровны приняло испуганное выражение и цвет, близкий тону бордового пальто. Возможно, что она и возразила бы Лидии Гавриловне, но к остановке совершенно неожиданно для разговорившихся учителей подкатил не слишком набитый автобус. Инна Петровна, тут же выбросив из головы завуча Кирееву, радостно взвизгнула и первой забралась в салон. В автобусе радости у нее несколько поубавилось, потому что все сидячие места были заняты, и в основном мужчинами. Молодая учительница, скроив самое независимое выражение лица, с большим достоинством протиснулась к окну, а Анну Сергеевну прижали к одинокому сидячему месту, на котором с большим комфортом устроился мужчина в турецкой кожаной куртке с блестящими пуговицами. Пакет с тетрадями уперся ему прямо в грудь. Мужчина, брезгливо скривившись, попытался отодвинуть его от себя. Анна Сергеевна заученно извинилась, но тетради с каждым поворотом автобуса продолжали чувствительно тыкать мужчину в разные места. Его лицо из брезгливого трансформировалось в злобное, и, когда острый угол пакета уперся ему в щеку, он раскричался на весь автобус:

– Что вы меня тычете своими вещами! Я, между прочим, на работу еду, и мне надо сосредоточиться, а не… понимаешь ли… нервничать из-за ваших тычков!

Лидия Гавриловна усмехнулась и громовым голосом заявила:

– Ну до чего все-таки нынче мужик жидкий пошел! Ну-ка держи, орел! – Она выхватила у Анны Сергеевны пакеты с тетрадями, поставила их на колени раздраженному мужчине и добавила: – Довези-ка, герой, до школы!

Мужчина что-то злобно пробубнил, но тем не менее все-таки принял ручки пакетов и, продолжая еле слышно ворчать, держал их на коленях до остановки «Средняя школа».

В пустынном по причине уже начавшихся уроков коридоре у входных дверей школы абсолютно мокрых, забрызганных грязью учителей встречала завуч Киреева с победно-строгим выражением лица.

– Мы никогда не приучим учеников к порядку, если сами станем опаздывать на уроки, – командным голосом начала она. – Потрудитесь объяснить, уважаемые, почему вы сегодня опоздали!

Лидия Гавриловна уже открыла рот, чтобы сказать что-нибудь ядовитое, но неожиданно встряла Инна Петровна:

– А у нас, Галина Викторовна, сегодня критические дни!

У опешившей Киреевой челюсть отвисла до самого рубенсовского бюста, которым завуч очень гордилась. Воспользовавшись ее замешательством, учителя юркнули в гардероб для учителей. Раздевшись и на скорую руку причесавшись, они бросились в свои классы.

Уже на лестнице Анна Сергеевна услышала, как в ее отсутствие беснуется восьмой «Г». Она подбежала к двери в кабинет в тот момент, когда она распахнулась. Из нее вылетел всклоченный парнишка. Тряпка, которая наверняка была послана ему вслед, попала прямо в лицо Анне Сергеевне. Она брезгливо сморщилась, указала парнишке рукой на тряпку, а потом на класс. Тот, послушно подняв ее, пошел в кабинет. Анна Сергеевна – за ним.

После уроков Анна Сергеевна, опять уставшая до дрожи в ногах, спустилась на первый этаж, где располагалась школьная столовая. Та-а-ак… Что у них сегодня можно съесть?

– Опять вы, Анна Сергеевна, опоздали, – улыбнулась с раздачи сдобная, как булочка, повариха Наталья. – Все съели. А на вторую смену еще варится…

Анна Сергеевна обреченно кивнула, подошла к одному из столов, с которого еще не убрали порции геркулесовой размазни, которую дети есть не желали. Она взяла себе две тарелки застывшего буроватого месива и понесла к столу для учителей. Через несколько минут в дверях столовой показалась Лидия Гавриловна. Мигом оценив ситуацию, она решительным шагом подошла к столу, за которым клевала холодную кашу подруга, и возмущенно пророкотала:

– Что?!! Опять!

– Все кончилось… – пожала плечами Анна Сергеевна.

– А для второй смены…

– …еще варится…

Лидия Гавриловна кивнула на кашу и тоном, не предвещающим ничего хорошего, спросила:

– Где взяла?

Анна Сергеевна показала на детские столы.

Лидия Гавриловна презрительно усмехнулась:

– А почему не оттуда? – И показала рукой на большой бидон, куда работница столовой именно в этот момент сваливала с тарелок не съеденную детьми кашу.

Анна Сергеевна вяло отмахнулась. Лидия Гавриловна взяла со стола стакан с неприлично желтым чаем и, чеканя шаг, отправилась к раздаче. Шмякнув его об отделанное радостно-розовым пластиком окошко, она рявкнула прямо в ухо поварихе Наталье, которая выглядывала из него, будто сказочный Петушок – Золотой Гребешок:

– Мне чаю! Два стакана! И полных! И горячих! И не эту бурду… – Она ткнула пальцем в стакан. – А настоящий! Какой сами пьете! И кашу! Чтобы хотя бы теплую! Нет! Две каши!

Наталья, скривившись под девизом «Ходят тут всякие…», убрала с подоконника раздачи свои полные локотки и довольно быстро принесла две тарелки дымящейся каши, а также два стакана чая совсем другого, золотисто-янтарного цвета. Лидия Гавриловна, не глядя на Наталью, поставила одну из тарелок перед носом Анны Сергеевны и заботливо сказала:

– Поешь-ка горяченького!

– Что-то аппетит пропал… – устало ответила Анна Сергеевна и отодвинула от себя тарелку. – Ешь сама.

– Аня, я не устаю тебе твердить, что их всех… – Лидия Гавриловна описала рукой полный круг, который с равным успехом мог обозначать и школьную столовую, и весь крещеный мир, – надо брать их же оружием! Они тебе – хамски осклизлую холодную кашу, а ты им – кулаком об раздачу! Что за свинство, в самом деле! Учителя даже между сменами не могут нормально поесть! – Лидия Гавриловна придвинула к себе поближе одну из тарелок и без плавного перехода сменила возмущенный тон на задушевный: – А он, между прочим, там опять стоит!

– Кто? – испуганным шепотом спросила Анна Сергеевна, но каждому, кто слышал бы ее голос, стало бы ясно, что она точно знает, кого имела в виду Лидия Гавриловна.

– А то ты не знаешь! – отозвалась та, лукаво подмигнув приятельнице.

Анна Сергеевна трясущейся рукой поставила на стол стакан с горячим чаем, выплеснув при этом на белую чистую скатерть чуть ли не половину его содержимого, и задушенно охнула при виде отвратительного коричневого пятна, расплывающегося по снежной белизне накрахмаленной ткани.

– Аня! Я тебя прошу! Не обмирай ты над этой скатеркой! – Лидия Гавриловна приложила к груди руку, зажав в ней ложку, вымазанную геркулесовой кашей. – Скажем, что пролил Вахрамеев из твоего восьмого «Г»!

– Лида! Я сейчас выйду через спортивный зал, – начала Анна Сергеевна, даже не заметив, что ее приятельница помянула всуе ее ученика, и тут же сорвалась почти на истерику: – А ты… Лида!!! Ты скажи ему, что меня нет в школе!

Лидия Гавриловна сунула в рот ложку каши и ответила с полным ртом:

– Ничего не выйдет. Думаешь, с чего это я вдруг помянула Вахрамеева? С того! Я видела, как Дима с ним разговаривал. Наверняка про тебя спрашивал.

Анна Сергеевна затравленно огляделась по сторонам и горячо проговорила:

– Так ты скажи, что я была, но уже ушла…

– Ага! Прямо-таки вся и вышла!

– Ну, Лида!!! – Глаза Анны Сергеевны неконтролируемо наполнились влагой.

Лидия Гавриловна бросила ложку в тарелку и резко ответила:

– Ты прекрасно знаешь, что я думаю по этому вопросу! Не буду я ему ничего говорить! Если бы за мной кто так увивался целых двадцать лет…

– Восемнадцать… – перебила ее Анна Сергеевна.

– Тем более! Корабельников твой ему в подметки не годится!

– Лида! У нас дети!

– А я разве призываю тебя бросать детей? И Толика… бугая своего, можешь не бросать! Кто заставляет? Но расслабиться-то можно!! Школа – магазин – дом! Дом – школа – магазин и – опять-таки дом! Мы уже забыли, что… женщины! Мы – обучающие машины! А еще – подай, принеси, выстирай, зашей, а после – пятки почеши!

– Лидка… – жалобно проговорила Анна Сергеевна. – Он мой ученик!!!

– Это он восемнадцать лет назад был твоим учеником, да и то меньше года! А сейчас это взрослый мужик… – Лидия Гавриловна завела глаза в потолок и подсчитала в уме: – Тридцати пяти лет от роду, и это как минимум!

– Нет! Лида, нет!!! Я все равно не могу! В общем… – Она вскочила из-за стола и на бегу бросила подруге: – Я через спортзал… Если ты меня не спасешь, то я уж и не знаю…

Лидия Гавриловна осуждающе кивнула головой и с большим раздражением принялась мешать ложкой остатки своей каши, которая этого абсолютно не требовала. Потом она зачерпнула ложкой очередную порцию, но застыла, не донеся ее до рта, потому что дверь столовой опять с шумом распахнулась. В нее влетела Анна Сергеевна, сдернула со стула все такую же набитую сумку, потом нырнула почти под стол, достала неизменные два пакета из магазина «Пятерочка», полные тетрадей, и опять бросилась вон из столовой. Лидия Гавриловна в сердцах бросила на стол ложку. На этот мощный звон из всех помещений столовой выглянули испуганные служащие. Учительница математики встала из-за стола, ткнула пальцем в недоеденную кашу и программно заявила:

– Ну и дерьмо вы варите!!! Профессионалки!!! Мать вашу!!! – Потом, спохватившись, закрыла рот рукой и оглянулась по сторонам. Поскольку учеников рядом не оказалось, она облегченно вздохнула и с большим достоинством покинула столовую.

Выскочив из школы, Анна Сергеевна, не чуя тяжести своих пакетов и сумки, резвым зайцем перебежала проезжую часть и юркнула в первую же попавшую маршрутку. Разобравшись в тесном салоне, что едет не в ту сторону, она, раз уж так случилось, решила выйти возле нового универсама под названием «Рядом с домом», в котором давно собиралась побывать.

Поскольку универсам недавно открылся, его стены были еще украшены гирляндами разноцветных шаров, а каждому посетителю в подарок вручали нарядный фирменный пластиковый пакет с красной надписью по елочно-зеленому полю: «Рядом с домом». Пакет Анне Сергеевне очень понравился, потому что был гораздо объемнее, чем ее любимые из магазина «Пятерочка», и явно крепче. В него наверняка запросто войдут тетради сразу трех классов.

В торговом зале народу толпилось много, но, поскольку помещение было очень большим, Анну Сергеевну почти не толкали, что ее приятно удивило. Первым делом она направилась в мясной отдел, так как решила сегодня порадовать мужа с сыновьями свежими щами. Сочинения одиннадцатого «А», конечно, придется проверять ночью, зато Анатолий перестанет совершенно необоснованно обзывать ее учительницей. Она – женщина! Женщина! Женщина! А потому непременно приготовит сегодня отличные наваристые щи!

Мясной отдел радовал взгляд нарядными упаковками и сочными кусками мяса, очень красиво подсвеченными.

– Мне бы вот этот кусочек… – промямлила Анна Сергеевна, ткнув в витрину несколько неопределенно.

Продавщица кивнула и показала ей красивый кусок, на который, как ей показалось, попал указующий перст покупательницы. Анна Сергеевна отрицательно помотала головой. Продавщица взяла в руки другой, еще более аппетитный мясной шмат, но Анна Сергеевна замотала головой еще более отчаянно. После того как были перебраны почти все сочные куски, продавщица с брезгливой миной вытащила из-под них маленький костлявый кусочек. Анна Сергеевна радостно кивнула головой в знак согласия. Продавщица с большим сочувствием оглядела ее фетровую шляпку, которая вряд ли спасала бедолагу от зимнего холода, пестрые варежки, торчащие из кармана, взвесила мясо, а потом еще долго провожала покупательницу глазами. Но Анне Сергеевне было не до продавщицы. Она уже покупала в овощном отделе полкочана капусты, две морковины, одну луковицу и килограмм картошки.

После овощного, с изрядно потяжелевшей корзинкой, Анна Сергеевна отправилась в кондитерский отдел. Как и в мясном, и в овощном, прилавок ломился от товаров. Анна Сергеевна прилипла к витрине, как провинившийся ребенок, которого оставили без сладкого. Подсчитав в уме то, что должно было остаться в ее кошельке, она очень обрадовалась, потому что могла себе позволить купить четыре пирожных под названием «Глазированная фруктовая полоска», после чего у нее, похоже, останется еще и на помаду.

Отдел с косметикой и сопутствующими товарами был мелковат. Анна Сергеевна это сразу одобрила: в нем мало кто задерживался. Наверно, только такие же, как она, которым некогда бежать в фирменные магазины с большим выбором. Анна Сергеевна вытащила из кармана огрызок губной помады и принялась искать похожий оттенок. Продавщица, обрадовавшись покупательнице, выложила на прилавок две крутящиеся подставочки с образцами помады от 100 до 500 рублей. Анна Сергеевна, как и в мясном отделе, отрицательно помотала головой, показала на мятую картонную коробку с дешевой тайваньской помадой, стоящую у кассы. Лицо продавщицы, как и у коллеги из мясного, брезгливо скривилось. Она шлепнула перед Анной Сергеевной коробку и, скрестив руки на груди, сочувственно наблюдала, как та выбирала помаду.

Из универсама Анна Сергеевна выскочила с двумя старыми пакетами из магазина «Пятерочка», в которых лежали стопки тетрадей, и новым, глянцево нарядным – с продуктами. В автобус, который шел в сторону ее дома, отягощенная тяжелой ношей Анна Сергеевна еле забралась. Пристроившись со своими многочисленными пакетами возле водительской кабины, она, отдыхая, закрыла глаза.

После щей из свежей капусты, риса с мясом, которое Анна Сергеевна достала из бульона и смолола в мясорубке, а также «Глазированной фруктовой полоски» Анатолий даже не стал смотреть телевизор. Он по своей привычке сладко потянулся, сыто крякнул и завалился в супружескую постель с газетой, под которой моментально и заснул.

Анна Сергеевна, прошмыгнув в спальню во втором часу ночи, убрала с лица мужа «Санкт-Петербургские ведомости», стащила с него тренировочные штаны, заботливо укутала одеялом и поставила будильник на половину шестого утра. На десять последних тетрадей у нее не хватило сил.

Наутро улицу опять замело. Анна Сергеевна порадовалась, что не купилась на вчерашнюю оттепель и не надела вместо дубленки осеннее стеганое пальто. После легкой эйфории по этому поводу ей пришлось тут же огорчиться, поскольку приятельниц на остановке почему-то не оказалось. А кому, кроме них, интересен ее новый зеленый пакет из универсама «Рядом с домом»? В то время как Анна Сергеевна еще озиралась по сторонам, к остановке без всякого опоздания подошел автобус, в котором даже оказались свободные места. Анна Сергеевна, огорченно вздохнув, забралась в салон и плюхнулась на сиденье, задев новым зеленым пакетом сидящего у окна мужчину. Чертыхнувшись, он посмотрел на Анну Сергеевну.

– Доброе утро! – радостно поприветствовала его она, ибо соседом оказался тот же самый мужчина, которые вчера вез на коленях ее пакеты с тетрадями. – Вы уж извините… Тяжело, знаете ли…

Мужчина, покосившись на ее необъятную ручную кладь, раздраженно пожал плечами, сквозь зубы поздоровался и опять отвернулся к окну.

На крыльце школы Анну Сергеевну ждал совершенно занесенный снегом Андрей Вахрамеев, ее ученик и вечная головная боль. Вахрамеев всеми фибрами своей четырнадцатилетней души ненавидел школу и учителей и потому вдохновенно гадил им, как только мог. Вчера он практически подрался с учителем физики Олегом Михайловичем, после чего физик заявил директору, что в недрах школы может находиться только один из них: либо он, либо Вахрамеев, а одновременно – ни-ни. После разговора с директором Анна Сергеевна, затащив строптивого ученика в свой кабинет, прижала его профессиональным приемом под названием «локтем к доске» и заявила, что объявляет ему самую лютую войну до тех пор, пока он не перестанет издеваться над учителями.

– Ну и чего вы мне сделаете-то? – нагло ухмыльнулся Вахрамеев, несмотря на то что все-таки признавал за классной руководительницей кое-какие права.

– Все! Ты меня достал, Андрюш-ш-ша, – змеей прошипела ему в лицо Анна Сергеевна. – Ты утверждаешь, что ненавидишь школу! Так я тебя из нее не выпущу! У меня два предмета: русский и литература. Этого хватит, чтобы бесконечно оставлять тебя на второй год! Я тебя сгною в школе, Вахрамеев!

– Не сгноите, – с кривой усмешкой ответил Андрей. – На второй год оставляют с тремя двойками.

– Грамотный, да? – Анна Сергеевна сатанински улыбнулась. – Все-то ты знаешь, Вахрамеев! А математика! Забыл Лидию Гавриловну? Ай, нехорошо!

При упоминании решительной математички лицо Вахрамеева моментально сделалось испуганным. Довольная произведенным эффектом, Анна Сергеевна убрала локоть от его груди и, нежно улыбнувшись, сказала:

– Вижу, вспомнил! Иди, Андрюшенька. Ты пока свободен.

И вот сегодня этот самый Вахрамеев зачем-то ждал ее на крыльце школы.

– Ансергевна! Здрась! – при виде классной руководительницы зычно прокричал он, яростно отплевываясь от снега. – Я это… я предлагаю… зарыть топор войны!

– Надо же, как ты изысканно выражаешься! – восхитилась Анна Сергеевна. – Вот ведь можешь, Вахрамеев, когда захочешь.

– Ну так как… вы не против? – проигнорировал он ее иронию.

Анна Сергеевна обреченно вздохнула и ответила:

– Попробуем… только, смотри мне, если что – я быстренько отрою его обратно!

Вахрамеев счастливо и неожиданно красиво улыбнулся, взял у учительницы тяжелый пакет, и они бок о бок прошли через широкий дверной проем. В вестибюле школы Вахрамеев сказал:

– Ансергевна! Вас вчера какой-то мужик спрашивал.

– И что? – испуганно спросила она.

– Ничего. Просил передать, что если не дождется вас, то завтра еще придет, ну… то есть… уже сегодня.

– И что? – опять спросила Анна Сергеевна.

– Ничего. Он просил – я передал. Куда волочь пакет-то? Тяжеленный, гад…

– Отнеси, Андрюша, к моему кабинету, пожалуйста. Я сейчас приду.

Вахрамеев согласно кивнул, сдернул куртку, сунул ее своему однокласснику, чтобы тот сдал в гардероб, и потащил пакет на третий этаж. Анна Сергеевна с потерянным лицом остолбенела у дверей, мешая всем проходить в вестибюль.

…Ей тогда было двадцать два года. Она только что окончила Ленинградский педагогический институт имени Герцена. Анне Сергеевне, которая приехала поступать в институт из одного из заштатных городков под смешным названием Козьмолов, после его окончания несказанно повезло: ее распределили не в такой же медвежий угол, как родной Козьмолов, а в одну из очень неплохих ленинградских школ. В медвежьи углы направили несчастных ленинградцев, которые не имели связей для того, чтобы остаться работать в северной столице. В день своего первого Первого сентября, который она встречала уже как учительница русского языка и литературы, Анна Сергеевна ехала в школу на троллейбусе, стоя на его задней площадке. Комната, которую они снимали на пару еще с одной выпускницей ЛПИ имени Герцена, находилась у троллейбусного кольца. Для тех, кто отправляется на работу в час пик, это очень удобно – севшие в троллейбус на конечной остановке оказывались в салоне первыми. Анна тоже имела возможность сесть на сиденье, но не сделала этого, потому что очень не хотела помять надетый специально по случаю Первого сентября строгий учительский костюм темно-синего цвета, который освежала нарядная белая блузка.

По мере приближения к центру города троллейбус наполнялся пассажирами, и уже очень скоро Анна Сергеевна пожалела, что не села на сиденье. В утренней толчее ее прижали к какому-то неопрятному старику, усыпанному перхотью и крошками. В спину ей упирался букет цветов, который мог запросто осыпать ее плечи яркой пыльцой.

На одной из остановок в троллейбус втиснулась стая гогочущих старшеклассников. У них в руках не было букетов, зато от них здорово несло никотином. Один из парней, умудрившись сдвинуть с места старика с перхотью, оказался лицом к лицу с Анной Сергеевной. Вернее будет сказать, что ее глаза поначалу уперлись в его светлую рубашку, видневшуюся из расстегнутого пиджака. Она подняла глаза выше. На нее, улыбаясь, смотрел очень симпатичный кареглазый молодой человек. Если бы Анна Сергеевна уже не была учительницей, она призналась бы себе, что он ей сразу понравился. Но, несмотря на высокий рост, парень явно был школьником, а значит, не представлял для нее никакого бубнового интереса. Анна Сергеевна отвернулась. Молодой человек, который никоим образом не мог признать в нежной девушке дипломированного педагога, сказал:

– Меня зовут Димой, а тебя?

Анна Сергеевна посчитала ниже своего достоинства отвечать какому-то школяру. Она отвернулась, стараясь как можно грознее сдвинуть тонкие бровки и презрительно надуть хорошенькие губки, слегка тронутые розовой перламутровой помадой.

– Какая ты, однако, строгая! – рассмеялся Дима. – Ну… улыбнись! Сегодня же праздник! Это только завтра начнутся нудные суровые будни!

Анне Сергеевне очень хотелось сделать ему первое в своей жизни педагогическое замечание о неуместности фамильярности, но троллейбус как раз подъехал к остановке «Средняя школа». Избавиться от назойливого старшеклассника Анне Сергеевне не удалось, потому что ему, как оказалось, тоже надо было именно в эту школу.

– Я понял! Ты новенькая! – обрадовался он, когда увидел, что понравившаяся ему девушка направляется в сторону родного здания. – В какой класс тебя записали-то?

Разумеется, Анна Сергеевна продолжала упорно молчать, но чувствовала, что начинает краснеть. Парень ее компрометировал в глазах стекающихся к школе учителей, учеников и их родителей. Неугомонный Дима опять рассмеялся и сказал:

– Ну и не говори! Я и так догадался! Поскольку у нас в классе новеньких нет, значит, ты из десятого «Б»! Так ведь?

Анна Сергеевна уже хотела доходчиво объяснить ему, кто здесь есть кто, но ее окликнула завуч:

– Анна Сергеевна! Пойдемте, я провожу вас к вашему классу!

Дима остался стоять возле крыльца школы в состоянии некоторой растерянности. Конечно, их завуч – очень неплохая тетка, а потому вполне могла помочь новенькой девахе найти свой класс… Но почему она назвала ее по имени и отчеству? Неужели учительница? Нет… Не может быть… на ней и костюмчик – как комсомольская форма старшеклассниц…

Анна Сергеевна посмотрела в удивленные глаза Димы с чувством уже нескрываемого превосходства и поспешила вслед за завучем.

На торжественной линейке она стояла возле своего пятого «В» как раз напротив десятого «А», среди учеников которого возвышался длинный кареглазый Дима. Он не сводил с нее все таких же удивленно-растерянных глаз, и она не знала, куда ей деваться от его взгляда.

В конце концов, увлеченная новыми обязанностями и своими первым в жизни учениками, Анна Сергеевна напрочь забыла о долговязом десятикласснике, но уже второго сентября они опять ехали вместе с ним в одном троллейбусе. Наученная горьким опытом, Анна Сергеевна с самого кольца сидела на заднем сиденье, спиной к водителю. Дима протиснулся поближе к ней и, поймав ее взгляд, уже без всякой улыбки сказал:

– Это ничего не значит.

– Что именно? – холодно и надменно спросила молодой педагог.

– То, что вы учительница…

– Ну почему же… – снисходительно улыбнулась Анна Сергеевна. – По крайней мере, мы теперь на «вы»!

– Это ничего не значит, – повторил Дима, и глаза его холодно сверкнули.

Артикулируя как на уроке, Анна Сергеевна отчеканила:

– Это, молодой человек, значит, что мы с вами принадлежим к разным социальным группам, и я попросила бы вас не путаться в них!

Ей очень понравилась фраза, которую она соорудила мгновенно без всякой подготовки и которая сразу обезоружила беспардонного десятиклассника Диму, забывшего свое место. Еще больше Анне Сергеевне понравилось, что от лица парня как-то разом отхлынула кровь. Эк она его! Пусть знает!

Ввиду молодости и отсутствия опыта первый год своей работы в школе Анна Сергеевна преподавала только в пятых классах. С Димой Артемовым она встречалась в коридорах и столовой. После того как она ловко отбрила его второго сентября, ездить с ней в одном троллейбусе он перестал. Артемов всегда пропускал троллейбус, если видел в его салоне Анну Сергеевну, неизменно сидящую всегда на одном и том же месте. Но в коридорах школы Дима продолжал обжигать ее такими пылающими взглядами, что Анна Сергеевна каждый раз неизменно вздрагивала и спешила скрыться от него по своим учительским делам как можно быстрее.

Несмотря на то что она никак не реагировала на страстные взгляды Артемова, его одноклассники очень скоро эти самые взгляды заметили и всегда красноречиво замолкали, когда молоденькая учительница проходила мимо. Каким образом они обсуждали ее, Анна Сергеевна не знала, но подозревала, что весьма фривольно и малоуважительно. Однажды один из одноклассников Артемова, с которым тот перекусывал в столовой после уроков, довольно громко сказал вслед Анне Сергеевне:

– Да-а-а… хорош бабец… Но тебе, Димон, вряд ли что-нибудь отвалится…

После этого заявления одноклассник Дмитрия оказался на полу с расквашенной губой и весь обсыпанный яркими и глянцевыми от подсолнечного масла кусочками винегрета. Артемова отвели к директору, от которого он был отпущен ни с чем, поскольку измазанный масляной свеклой пострадавший так и не пожелал прояснить суть вопроса и ни в чем одноклассника не обвинял. Сам Дима, разумеется, по-партизански молчал.

Во время эпидемии гриппа заболела учительница литературы, которая преподавала в десятых классах. Анну Сергеевну попросили заменить ее на двух уроках и именно в 10-м «А». Она попыталась отказаться, но директриса сказала:

– Вам ничего особенного не предстоит. Они будут два часа писать сочинение, а вы – только осуществлять общее руководство, ну… и потом, конечно, придется их писанину проверить, поскольку результаты надо будет срочно представить в методический кабинет. Думаю, с проверкой-то уж вы справитесь?

– Справлюсь, – пролепетала Анна Сергеевна, и вопрос был решен.

Дима Артемов писать сочинение не мог. Анна Сергеевна не знала, куда ей деваться от его взгляда. Она взяла с собой тетради своих пятиклассников, чтобы не терять времени зря, но так и не смогла толком проверить ни одной. Мысли путались, суть текстов ускользала. К концу второго урока от перенапряжения у нее жутко разболелась голова. Одноклассник Артемова, который был бит им в столовой, сказал Анне Сергеевне, отдавая в руки тетрадь с сочинением:

– А что я такого сказал в столовке? Прав был, как никогда!

Анна Сергеевна жутко покраснела, а 10-й «А» радостно заржал.

Дома она первым делом открыла тетрадь ученика 10-го «А» класса Артемова Дмитрия. Сразу после числа было написано:

«Я люблю вас».

Данной фразой сочинение Артемова Дмитрия, на которое он потратил ровно два урока, начиналось и заканчивалось. Анна Сергеевна поставила ему за этот титанический труд «2/2», дав необходимые пояснения: первая «двойка» – за то, что тема не раскрыта, вторая – за бедность единственной синтаксической конструкции.

Директриса долго полоскала Анну Сергеевну за то, что она «потеряла» тетрадь очень хорошего ученика Дмитрия Артемова, которому наверняка совершенно необоснованно влепила «2/2». Хороший ученик Артемов потом все же представил своей выздоровевшей литераторше новое сочинение, тему которого раскрыл с большим количеством богатых синтаксических конструкций. Он получил за него «4/4», и вопрос с повестки дня был снят.

После реабилитации и с двумя четверками в кармане Артемов неожиданно материализовался перед Анной Сергеевной в темном подъезде того дома, где она с подругой снимала комнату. Он загородил ей дорогу к квартире и, сверкая влажными карими глазами, глухо сказал:

– Я люблю вас.

Анна Сергеевна, которая, казалось бы, вовсе не должна была удивиться этому заявлению, поскольку уже ознакомилась с ним в письменном виде, замерла на ступеньках в тяжелейшем потрясении. Она вдруг осознала до душевной боли, что если бы он не был учеником ее школы, то она бы, пожалуй…

– Я люблю вас, – повторил он, – и ничего не могу с собой поделать… Я прикинул, что вы старше меня всего на четыре года… Это же пустяки, Анна Сергеевна… Разве нет?

Она была согласна с тем, что даже в масштабах не слишком длинной человеческой жизни четыре года действительно можно посчитать пустяком. Но его несовершеннолетие, его ученичество со счетов сбросить никоим образом было нельзя.

– Вы… вы ученик десятого класса, Артемов, а потому я не имею никакого морального права даже обсуждать с вами этот вопрос, – сказала чистую правду Анна Сергеевна.

– Я не нравлюсь вам? – спросил он, пропустив мимо ушей заявление об ее моральных правах.

Она почувствовала, что кафельный пол старого дома уходит из-под ее ног. Он не мог не нравиться… Анна Сергеевна знала, что по нему сохнет половина девчонок их школы, начиная с седьмых классов. Яркоглазый, буйноволосый Дима был очень хорош собой.

– Что же вы молчите, Анна Сергеевна? – подстегнул он ее очередным вопросом. – Молчание работает против вас…

Она и сама понимала это, а потому рванулась к квартире, чтобы побыстрей скрыться от него, но Артемов обеими руками сграбастал ее в объятия. Анна Сергеевна не успела и вздохнуть, как уже почувствовала на своих губах его губы. До чего же дорого дала бы она, чтобы этот поцелуй никогда не кончался, но все же вынуждена была резко прервать его, отвесить Артемову звонкую оплеуху и скрыться в квартире. Она рухнула на продавленный диванчик жалкой съемной жилплощади прямо в плаще и полусапожках, закрыла глаза, и в ее сознании продолжился этот дивный поцелуй. Потом она представляла, как сама целует Диму в яркие щеки, а после еще раз в губы… Юной Анне Сергеевне делалось то сладко, то страшно, хотелось то смеяться, то горько-горько по-бабьи выть. Она понимала, что теперь всегда будет мечтать о его поцелуях, но никогда не сможет позволить себе сдаться воле его губ и уже по-мужски сильных рук.

В честь окончания первой четверти старшеклассникам была устроена дискотека, на которой Анне Сергеевне пришлось дежурить. Она пыталась отказаться от этой обязанности всеми возможными способами, но директриса была неумолима. Она утверждала, что стоит только один раз нарушить график дежурства учителей, как потом этот процесс выйдет из-под контроля. У одного больна мама, у другого – ребенок, третий – ждет сантехника, а ей, директору, отдувайся! Нет! Во вверенной ей школе учителя должны твердо знать, что график дежурства – вещь святая и нарушать его никому не позволено!

На один из медленных танцев Анну Сергеевну пригласил Артемов. Она застыла, оглядываясь по сторонам. Его одноклассники с ядовитым интересом наблюдали за происходящим. Анна Сергеевна поняла, что если сейчас откажет ему, когда рядом со своими учениками весело и непринужденно танцуют другие учителя, то тем самым даст понять окружающим, что их связывают какие-то ненормативные отношения. Она с самым независимым видом положила руки на плечи десятикласснику Дмитрию Артемову и чуть не вскрикнула, когда его горячие руки обняли ее за талию. Актовый зал, в котором проходила дискотека, поплыл у нее перед глазами. Она не видела ничего, а чувствовала только жар его рук и легкое дыхание у виска. Потом вдруг дыхание сделалось горячей, и его губы коснулись ее кожи. Анне Сергеевне и хотелось бы отпрянуть, но она по-прежнему не могла позволить себе привлечь к их паре повышенное внимание общественности. Дима теснее прижал ее к себе, и она поняла, что разрыдается от переизбытка чувств, если музыка наконец не закончится. Ей повезло в том, что музыка все-таки закончилась. В остальном не повезло страшно. Поцелуй зафиксировали не только одноклассники Артемова, но и директриса, которая на этой дискотеке была дежурным администратором.

– Как учитель средней школы может позволить себе целоваться с учеником в принципе?!! – истерично вопрошала директриса. – Я уже не говорю о том, что непристойно делать это на виду у всей школы!

– Я не целовалась, – вяло возражала Анна Сергеевна, потому что уже сто раз целовалась с Артемовым в мечтах.

– Если бы я не видела этого собственными глазами, тоже не поверила бы, что такое возможно в детской школе! – визжала директриса. – Как вы могли, Анна Сергеевна?! А если это дойдет до гороно?! А если до родителей Артемова?! Да меня же затаскают по инстанциям, а с вас что? Как с гуся вода!

– Я… я уволюсь… – прошептала Анна Сергеевна.

– Да, милочка, пожалуй, это будет наилучшим выходом для всех! – Директриса очень постаралась, чтобы Анна Сергеевна не уловила нот торжества в ее голосе. Как она ловко все устроила! Эта сопливка уволится сама, и все будет шито-крыто! А после увольнения пусть целуется с Артемовым где хочет и сколько угодно! Ее как директора средней школы это уже касаться не будет.

Домой после злополучной дискотеки Анна Сергеевна ехала в своем троллейбусе слепой от слез. В подъезде ее ждал Артемов. Она жалко и некрасиво разрыдалась при виде молодого человека. Он обнял ее и прижал к себе, приговаривая:

– Я кретин… нельзя было… Я видел, как подпрыгнула директриса… Но никак не смог сдержаться…

– Я… я должна уво-о-оли-и-и-ться… – прорыдала она.

– Ну… простите меня… простите… Я не хотел ничего такого… Вы же знаете… Я люблю вас… Я люблю… тебя… Анечка…

Он приподнял ладонями ее мокрое несчастное лицо и принялся целовать куда придется: в щеки, в глаза, в нос и, конечно же, в опухшие соленые губы. Она не могла сопротивляться. У нее не было сил. Она не знала, как ей жить дальше. Ей казалось, что ее теперь не примут на работу ни в одну из школ, потому что на ней клеймо порочной женщины. Еще бы! Ее целовал ученик! Он и сейчас ее целует! Какой позор! Какой стыд! Она попыталась вырваться, но Дима прижал ее к себе еще тесней и горячо зашептал в ухо:

– Анечка, милая… Ну… не надо так плакать… Не отталкивай меня… Все равно уж… Какая теперь разница… Если ты… Если я тебе хоть чуть-чуть нравлюсь, то все равно ведь, что будет думать наша директриса… и вообще… все остальные…

В этот момент «милой Анечке» казалось, что теперь действительно ничего не имеет значения. Ее жизнь все равно кончена, а потому почему бы и не поддаться чувствам? И ее губы приоткрылись, тело расслабилось, и она отдалась поцелуям Димы и даже целовала его сама в полном соответствии со своими постыдными мечтаниями.

– Я… я поступлю на заочное отделение, и мы поженимся… – жарко шептал он, продолжая покрывать поцелуями ее лицо, на котором уже давно высохли слезы.

– Тебя заберут в армию, – отвечала она и запускала пальцы в его длинные густые волосы.

– А ты… ты родишь мне ребенка… маленького такого… смешного… и меня не заберут… А если и заберут, то я все равно вернусь к тебе и нашему ребенку…

– С ума сошел, да? – тихо смеялась она и целовала его в шею, до которой только и могла достать, если он не наклонялся.

Слава совратительницы несовершеннолетних бежала по городу впереди Анны Сергеевны. Ее не захотели взять не только ни в одну из детских школ, но отказали даже в двух вечерних школах рабочей молодежи. Она осунулась, побледнела и подумывала о том, не наложить ли своевременно на себя руки, пока о ее подвигах не сообщили по центральному телевидению. Ее приятельница, вместе с которой они на двоих снимали комнату в коммуналке, вдруг неожиданно выскочила замуж и съехала к молодому мужу. Голодная Анна Сергеевна целыми дням просиживала на продавленном диванчике и с ужасом ждала, когда хозяйка комнаты придет к ней за деньгами. Первым пришел Артемов. Он принес пакет еды, сварил ей пельменей и сказал, что все непременно образуется, что он не допустит, чтобы она страдала. Анна Сергеевна даже не стала возражать. Ясно, что ничего не образуется. Что может сделать Дима, ученик средней школы?!

Дима же кормил ее пельменями, тут же ел их сам, острил, смеялся, целовал пельменно-сметанными губами, и Анна Сергеевна, оттаивая, начинала улыбаться и обнимала его сама. Ни он, ни она не заметили, как перелились своими существами в один долгий затягивающий поцелуй. Дима осторожными движениями расстегнул пуговки на ее халате. Анне Сергеевне надо было бы возразить, но она не захотела. Она и так порочна в глазах общественного мнения, так почему бы по-настоящему не испытать того, в чем ее обвиняют? Она сама расстегнула на груди замочек бюстгальтера. Пусть все сегодня будет для Димы. Он говорит, что любит… Она верит ему… Он действительно любит… Да и она… Разве же она не любит…

И Анна Сергеевна, и Дима были одинаково неопытны, но любовь, которую они испытывали друг другу, помогла им все сделать правильно и красиво.

– Ты выйдешь за меня замуж? – спросил Дима, целуя ее тело, которое только что дрожало от страсти, сливаясь с его собственным.

– Ты же несовершеннолетний, – ответила Анна Сергеевна и вдруг испугалась до колотья в боку. Что она делает?! Он ведь действительно несовершеннолетний!

Она от страха съежилась в комок и потянулась за валяющимся на полу халатом.

– Ты напрасно так испугалась, – рассмеялся Дима. – Мне уже есть восемнадцать. Я пошел в школу с восьми, потому что перед этим долго болел и родители побоялись отдавать меня в школу неокрепшим. Да и вообще! Какая разница, сколько мне лет, если ты меня любишь… Ты ведь любишь?

Разве могла она ему ответить «нет»? Она действительно любила впервые в жизни.

А потом ей все-таки повезло. Ее взял на работу директор одной из школ, несмотря на то что тоже был оповещен о ее «художествах». Юрий Евгеньевич сказал Анне Сергеевне, что берет ее вопреки тому, что о ней слышал, но не из благотворительности и отнюдь не из сочувствия. У него не хватает квалифицированных кадров, а потому он надеется на благоразумие уже умудренного жизненным опытом человека, который не станет второй раз наступать на те же грабли. Анна Сергеевна опять наступила. Она думала, что после того, как вполне совершеннолетний Дима окончил школу и с ходу поступил в институт, она имеет полное право любить его, ни от кого не скрываясь. Мама Димы, Ольга Константиновна Артемова, так не считала. Она явилась к Анне Сергеевне все в ту же комнату, которую девушка теперь снимала одна, и потребовала, чтобы та немедленно отказалась от ее сына. На законный вопрос молодой учительницы: «Почему я должна от него отказываться?» Ольга Константиновна ответила:

– Потому что только дураку Димке не ясно, на что нацелилась приезжая из…

Анна Сергеевна зажмурилась от унижения. Любые провинциальные городки, из которых молодые люди приезжали учиться в столицы, коренные столичные жители часто называли весьма неблагозвучно и непечатно. В устах красивой, дорого одетой женщины это слово прозвучало настолько отвратительно, что Анна Сергеевна с трудом удержалась от возмущения. Хотя чего уж возмущаться, когда…

– Я люблю вашего сына, – тихо сказала она, – и мне ничего от него не надо.

Ольга Константиновна зло расхохоталась:

– Чего ж тогда на малолетку позарилась? Небось никто больше и вслед-то не смотрит!

– Ваш сын тоже любит меня, – еще тише произнесла Анна Сергеевна.

– Любит! – с угрозой в голосе повторила за ней Димина мать. – Еще бы! Когда неопытного юношу впервые укладывает в постель особа, на которой… на которой… клеймо негде ставить, так ему тут же кажется, что он ее очень любит! Ведь была же постель! Была! Ты не посмеешь сказать, что не было!

Анна Сергеевна не могла отрицать того, что было. Но и разговаривать дальше в таком же духе смысла не видела. Она встала со своего продавленного дивана, на котором сидела, и все так же тихо сказала разъяренной женщине:

– Уходите, Ольга Константиновна.

– Я-то уйду! – тут же согласилась Димина мать. – Но если узнаю, что ты по-прежнему спишь с моим сыном, то… – И она громовым голосом произнесла по слогам: – Из-ни-что-жу!!

Этим же вечером Анна Сергеевна рыдала на груди своего юного возлюбленного. Он гладил ее по волосам, целовал в мокрые щеки и опять уверял, что все непременно и в самом же скором времени образуется. Не образовалось. После следующей же ночи, которую Дима Артемов провел вне дома, Ольга Константиновна нанесла целевой визит Юрию Евгеньевичу, директору школы, где трудилась Анна Сергеевна. Ему было доходчиво объяснено, что таких дураков, как Дима, в любой школе навалом, а поскольку родители ни за что не дадут в обиду собственного сына, то можно представить, на кого переключится провинциалка из… Ольга Константиновна опять употребила не очень приличное слово. Юрий Евгеньевич брезгливо сморщился, но тем не менее сразу после ухода темпераментной посетительницы предложил Анне Сергеевне написать заявление об уходе по собственному желанию, несмотря на то что квалифицированных кадров в его школе по-прежнему не хватало.

После очередного увольнения дела Анны Сергеевны, вместо того чтобы образовываться, пошли из рук вон плохо. Во-первых, с Димой, которого в институте с места в карьер загрузили учебой по самое горло, она виделась теперь гораздо реже. Кроме учебы, у него появилась масса других интересных студенческих мероприятий, на которые являться со своей женщиной было так же глупо, как (в соответствии с известной присказкой) ехать в Тулу со своим самоваром. Анна Сергеевна теперь довольно часто проводила выходные и даже престольные праздники одна. А работать она устроилась в Дом детского творчества преподавателем лепки у дошкольников, то есть ваяла вместе с ними многочисленных Колобков из пластилина. Из них по желанию можно было собрать кого угодно, начиная от снеговика и заканчивая человеком, если, конечно, суметь приделать к нижнему из двух слепленных друг с другом кривобоких шариков четыре продолговатые колбаски.

Однажды, зайдя после вечерней лепки Колобков в продуктовый магазин, Анна Сергеевна увидела там Диму, который в составе веселой группы студентов и студенток покупал в винном отделе алкогольные напитки. Отоварившись, Дима пошел прямо на остолбеневшую Анну Сергеевну, одной рукой обнимая бутылку портвейна, другой – белокурую прелестницу в очень модной серебристой коротенькой курточке. Увидев ту, с которой в этом месте никак не собирался встречаться, Дима улыбаться перестал, чуть оттолкнул от себя прелестницу в серебристой курточке и, взяв Анну Сергеевну под локоток, отвел ее к окну.

– Аня… – начал он. – Я зайду… Потом… Позже… думаю, что завтра… Мы, понимаешь, сегодня зачет скинули… Труднейший… Ты даже не представляешь, чего это стоило… В общем…

Анна Сергеевна вырвала свою руку из его пальцев и, стараясь не дрожать голосом, сказала:

– Перестань, Дима. Я же тебе не жена. Ты вовсе не должен передо мной оправдываться.

– Да… – явно обрадовался он. – Это хорошо, что ты сама все понимаешь… Ну… я тогда пошел… да?

– Конечно, – согласилась она.

Артемов не пришел к ней ни завтра, ни через месяц. Анна Сергеевна поняла, что его мать, Ольга Константиновна, по большому счету, была права. Когда неопытный юноша первый раз попадает в постель, ему и впрямь кажется, что он полюбил. Когда же разнообразные постели становятся обычной составляющей частной жизни мужского индивидуума, слово «любовь» сознательно изживается из лексикона, как сама любовь – из души. Анна Сергеевна запретила себе плакать. Она лепила и лепила Колобков до тех пор, пока не вышла на пенсию директриса, которая велела ей уволиться из той самой школы, где она познакомилась с Артемовым. Анна Сергеевна, конечно, и не узнала бы, что она ушла, если бы случайно не встретилась в автобусе с Лидией Гавриловной, которая в той же самой школе преподавала математику.

– Слушай! – схватила ее под руку темпераментная Лидия Гавриловна. – Бросай своих любителей колобковой лепки и дуй к нам! Ты даже не представляешь, до какой степени у нас не хватает русаков! Пятиклашкам преподают десятиклассницы! Срамота! Тебя непременно возьмут!

– Меня не возьмут, – вздохнула Анна Сергеевна. – Ты же знаешь…

– Брось! Кто сейчас вспомнит Диму Артемова! Хотя, конечно, он был хорош!!! – И Лидия Гавриловна хитро подмигнула.

В общем, Анну Сергеевну действительно взяли. Пластилиновые Колобки канули в Лету. Лидия Гавриловна постепенно сделалась лучшей подругой. Они с Анной Сергеевной были почти ровесницами, хотя крупная телом и громкоголосая математичка всегда казалась старше своего возраста. На ее свадьбе с Михаилом Анна Сергеевна и познакомилась со своим будущим мужем Анатолием. Она почти сразу согласилась стать его женой, потому что раз уж не Дима, то какая разница кто!

– А я тебе говорю, что ты торопишься! – пыталась образумить ее Лидия Гавриловна.

– Тебе-то какая разница? – равнодушно отзывалась Анна Сергеевна.

– Так ты мне подруга или кто?!

– Подруга, но замуж я буду выходить за кого хочу!

Когда до свадьбы Анны Сергеевны с Анатолием Корабельниковым оставалось три дня, к ней все в ту же комнату с продавленным диваном, в которой она доживала последние деньки (поскольку было уплачено вперед), явился вдребезги пьянющий Дима. Он самым натуральным образом валялся у нее в ногах и просил прощения. Будь Артемов трезвым, возможно, они до чего-нибудь и договорились бы, но пьяных слез Анна Сергеевна не приветствовала. Через день Дмитрий Артемов пришел трезвым, как стекло.

– Прости меня, дурака, Анечка, – покаянно попросил он. – Ну… слетел с катушек… вкусил свободы… Только не нужна она мне больше. Тебя одну люблю, поверь… Я и не пришел бы, если бы это было не так.

Анна Сергеевна ему отказала, даже не объявив, что уже завтра выходит замуж. Отказала, и все. Он ушел в довольно спокойном состоянии, потому что видел: она по-прежнему любит его. А если пока не может простить, так это только вопрос времени. Уж он вымолит ее прощение. А поцелуи примирения, они самые сладкие и есть.

На Диме Артемове не было лица, когда он увидел выходящую из подъезда Анну Сергеевну в длинном белом платье и кружевной фате. Почему его принесло к ее дому именно в этот момент, он объяснить бы не мог. А Анна Сергеевна уже не была той наивной дурочкой, все чувства которой любой мог бы запросто прочитать по глазам. Она с ослепительной улыбкой кивнула Артемову, как доброму, но мало значащему для нее знакомому, и взяла под руку своего жениха в строгом темном костюме и с нервным румянцем на щеках.

– Ну вот!!! Я же говорила!!! – зашипела ей в ухо Лидия Гавриловна.

– О чем? – как можно равнодушнее отозвалась Анна Сергеевна.

– Ни о чем, а о ком!!! Об Артемове!!! Да он же задушит твоего Корабельникова!

– Кишка у него тонка!

Кишка Артемова оказалась не слишком тонкой. Во всяком случае, ее хватило на то, чтобы, взяв такси, рвануть в загс вслед за женихом и невестой, и даже для того, чтобы чуть ли не в самый последний момент вынырнуть перед брачующимися и выкрикнуть:

– Аня! Опомнись!! Что ты делаешь!!!

– Это кто? – спросил будущую жену Корабельников, который в отличие от Артемова был в этот момент не слишком адекватен и несколько тонок той самой кишкой. Великолепие Дворца бракосочетаний на набережной Красного Флота почему-то подействовало на Анатолия удручающе. Ему вдруг чуть ли не до слез стало жаль безмятежной холостой жизни. И если бы Анна Сергеевна ответила ему, что перед ними появился ее любимый человек, Корабельников, что называется, умыл бы руки, выбросив в урну парадный галстук-бабочку. Но его невеста холодно сказала:

– Это всего лишь мой бывший ученик.

– Ничего себе… ученичок… – буркнул Анатолий и понял, что хочешь не хочешь, а придется вести Анну Сергеевну в зал бракосочетаний, входные двери в который уже призывно распахнулись, окатив его с ног до головы знаменитым маршем Мендельсона.

Через неделю, когда супруги Корабельниковы вернулись из свадебной поездки по Прибалтике, Артемов встретил Анну Сергеевну возле школы, где когда-то учился и где она снова работала.

– Аня! Еще все можно повернуть назад! – выпалил он. – Вас разведут, потому что… в общем, понятно почему…

– Слишком поздно, – ответила она.

– Неужели ты его любишь? – надрывно спросил он. – Этого…

– У меня будет ребенок, Дима…

Анна Сергеевна сказала это, не глядя на Артемова, и сразу же побежала к остановке троллейбуса. Догонять ее он не стал.

Через полгода Дима тоже женился. На той самой белокурой прелестнице, которая одно время ходила в коротенькой серебристой курточке.

Игорю Анатольевичу Корабельникову шел седьмой год, когда в жизни его матери опять появился Дима Артемов. Он терпеливо поджидал Анну Сергеевну у стен родной школы и, увидев ее, опять попытался уговорить развестись с мужем.

– Я люблю тебя, Аня, – твердил ей он.

– Ты женат, Дима, – отвечала ему она.

– Да я с тоски женился! И ты знаешь это! Жену я не люблю, и она тоже прекрасно это знает!

– У меня сын! – кричала ему Анна Сергеевна.

– А у меня дочь! – отвечал ей он.

– Вот и надо жить для них!!!

– А самим что же? Мучиться, да?!

– Просто жить, – каждый раз отвечала ему она.

Лидия Гавриловна, которая была в курсе всех дел Анны Сергеевны, каждый раз советовала ей бросить придурка Корабельникова и ответить на чувства Артемова, который уже всяко искупил свою вину перед ней многолетней преданностью. Анна Сергеевна только упрямо качала головой. У нее была семья: сын и муж, который совершенно не виноват в том, что у жены до брака были неуставные отношения практически с собственным учеником.

Однажды Дима Артемов пришел в школу на традиционный вечер встречи выпускников. Как потом выяснилось, именно Лидия Гавриловна дала ему наводку, как пройти в кабинет преподавателя русского языка Корабельниковой, в котором она в тот момент находилась совершенно одна. При виде Димы Анна Сергеевна схватилась рукой за горло, потому что ей вдруг стало трудно дышать. Он решительно прошел к ее столу, взял с него ключ и закрыл дверь кабинета.

– З-зачем? – запинаясь, проговорила она, показывая на дверь.

– Нам надо поговорить, – ответил он.

– Все уже сто раз переговорено, Дима!

Анна Сергеевна с мученической гримасой отвернулась к окну. Ей не надо было этого делать, потому что руки Артемова тут же сомкнулись на ее груди, а губы принялись целовать ее шею.

– Ди-и-има-а-а… – простонала она, пытаясь освободиться, – ну не надо…

Но он не стал ее слушать, развернул к себе и впился губами в ее губы. Сразу стоит отметить, что сопротивлялась Анна Сергеевна недолго. Это было выше ее сил. Только его одного она любила, один только он снился ей. Его образ стоял у нее перед глазами, когда она отвечала на законные ласки мужа.

– Ты же любишь меня, любишь… – приговаривал Артемов, прижимая ее к себе. – Ну скажи же, что любишь…

– Люблю… – отвечала обессиленная Анна Сергеевна. В конце концов, всякому терпению ведь есть предел.

– Давай уйдем из школы, – предложил он. – Я знаю одно место…

– Нет!!! – истерично выкрикнула она. – Я не могу! Я замужем!!!

– И что?! Ты меня любишь, а не мужа своего!

– Ты… ты сам все испортил… а теперь пытаешься разрушить…

– Что я пытаюсь разрушить?! – грубо оборвал он ее. – То, как ты живешь, – не жизнь!

– Зато мой сын живет полноценной жизнью! У него есть мать и… отец, которого он любит… и который любит его…

В тот вечер они так и не договорились. Взбешенный Дмитрий Артемов ушел ни с чем. Анна Сергеевна, исступленно целовавшая его в собственном кабинете, казалась себе грязной, безнравственной и даже более того – преступной. Этой ночью она особенно активно исполняла супружеские обязанности, за что была несколько раз похвалена восхищенным мужем. Через месяц после этой бурной ночи Анна Сергеевна поняла, что опять беременна. Именно так появился на свет младший Корабельников – Кирюшка.

В детской поликлинике, куда Анна Сергеевна возила на профилактические приемы своего второго малыша, она однажды увидела и жену Димы Артемова. Тоже с крохотным грудничком. Прижав к себе сына, Анна Сергеевна неудержимо разрыдалась, отчего была вынуждена пропустить этот врачебный прием. Она целый вечер катала коляску с маленьким Кирюшкой по улицам, только чтобы подольше не возвращаться домой к мужу.

Потом все как-то утряслось и устаканилось. Артемов, видимо, решил жить той семейной жизнью, которая у него образовалась, а Анна Сергеевна с головой ушла в работу, как только Кирюшка подрос настолько, что перестал требовать ее неусыпной заботы. Очень скоро она поняла, что Анатолий в качестве мужчины ее совершенно не интересует, и супружеские обязанности исполняла, закусив губу и только после его длительных уговоров. Постепенно уговоры Корабельникова почти сошли на нет. Анна Сергеевна подозревала, что у него появилась другая женщина, но не только не волновалась по этому поводу, а даже наоборот, была рада. Еще она радовалась тому, что видимость семьи сохраняется, что безотцовщина не плодится и что у нее все, в общем-то, ничуть не хуже, чем у других.

…Год назад Дима Артемов опять встретил Анну Сергеевну возле школы и с надрывом сообщил, что жизнь без нее для него не имеет никакого смысла. Поскольку это теперь уже прояснилось окончательно, он ни за что не оставит ее в покое. Так как собственным детям они уже почти воздали необходимое должное и по-прежнему станут воздавать, как только придет в том нужда, теперь пришла самая пора подумать наконец и о себе. Жизнь – она штука вовсе не бесконечная.

Анна Сергеевна как могла уклонялась от встреч с Артемовым, но он с каждым днем становился все настойчивей и настойчивей. Уже и Вахрамеева завербовал в агенты. Совсем с ума сошел!

Насущные дела Андрея Вахрамеева и его одноклассников в конце концов, как это всегда случалось с Анной Сергеевной в школе, вытеснили из ее сознания думы о Диме. Она все перемены пробегала по предметникам, собирая данные о своих учениках к вечернему родительскому собранию.

На собрание, как всегда, пришли одни женщины, если не считать папу Вовы Иванова, находящегося в состоянии приличного подпития. Пока Анна Сергеевна рассказывала родительницам, как обстоят дела с успеваемостью их ненаглядных чад, Вовин папа осоловело смотрел мимо нее на чисто вымытую к собранию доску и периодически сочно икал. Очень скоро весь кабинет наполнился запахом самого отвратительного перегара. Осуждающе взглянув на пьяного папашу, Анна Сергеевна сказала:

– Вот, пожалуй, и все, что касается успеваемости наших детей. Вопросы есть?

Папа Вовы вдруг неожиданно очнулся и успел с вопросом вперед всех.

– Дык… я так и не понял… – начал он, для помощи размахивая заскорузлой коричневой рукой, – почему у моего Вовки никада…. ни-ка-да в дневнике ничего н-ни-че-го… н-не записано… Как вы объясните мне эдакий парадокс?

Анна Сергеевна, изо всех сил стараясь не раздражаться, сказала:

– Виктор Петрович, я предлагаю вам пойти домой, поскольку вы сегодня… не совсем… в форме… А о Вовином дневнике я с вами охотно поговорю в другой раз.

– Ага! Щас! – Вовин папа так круто кивнул головой, будто шея у него была совершенно бескостной, показал учительнице коричневый кукиш, потом сделал рукой другой всем понятный неприличный жест и добавил: – Вот вам! Нате-ка выкусите! Й-яя-а-а отец или н-н-не отец? Хто Вовку еще защитит, когда всякие тут… – он опять сделал неприличный жест в сторону классной руководительницы и, шатаясь, начал пытаться выбраться из-за стола, – делают вид, шта-а-а у-у-учут…

Две женщины тут же бросились на защиту учительницы, но посадить обратно разбушевавшегося папашу было невозможно. Он уже вошел в раж и непременно жаждал сатисфакции у тех, которые «делают вид, шта-а-а у-у-учут». Анна Сергеевна в лихом прыжке схватила стоящую в углу кабинета швабру, постучала палкой в стену, сообщающуюся с соседним кабинетом, и бросилась на помощь бедным женщинам, одна из которых уже потеряла в схватке свой беретик, а вторая яростно дула на вывихнутый палец. Папа Вовы очень обрадовался пополнению в стане врага и моментально вцепился крючковатыми пальцами в нарядную блузку Анны Сергеевны, которую она надела специально к родительскому собранию. Тут же на пол с гороховым стуком посыпались мелкие перламутровые пуговки. Анна Сергеевна попыталась выдернуть полу блузки из цепких лап пьяного родителя, но сделала себе только хуже. Вовин папа сделал ловкий перехват рукой, и в его кулаке оказался вырванный с мясом декоративный карманчик. В этот драматический момент в кабинет вбежал учитель физики Олег Михайлович, который мгновенно оценил ситуацию. Он сунул в руки Анне Сергеевне свой мобильник и, бросившись к совершенно распоясавшемуся папе Вовы Иванова, радостно потрясающему трофеем в виде кармана от блузки классной руководительницы горячо любимого сына, крикнул:

– Звоните охраннику!

После этого завязалась нешуточная драка между школьным физиком, Вовиным папашей и несколькими женщинами, которые не могли упустить шанса внести свою лепту в борьбу с пьянством хотя бы на школьном собрании.

– Никита! – крикнула в трубку Анна Сергеевна. – Это Корабельникова! Быстро на третий этаж, в кабинет 310! – Поскольку охранник принялся возражать, ей пришлось повысить голос: – А я говорю, Никита Владимирович, срочно оставьте свой пост – и бегом сюда! Хуже того, что уже случилось, вряд ли сегодня еще случится!

Через некоторое время в класс вбежал молодой парень в синей форме вневедомственной охраны и профессиональными приемами скрутил уже прилично ослабевшего папу Вовы. Вместе с физиком они в четыре руки вывели его из кабинета. Женщины окружили Анну Сергеевну, сочувственно оглядывая ее растерзанный туалет.

– Хорошо, что теперь в школах охранники есть! А то что бы мы делали? – начала одна из родительниц.

– Да, вы правы, – согласилась Анна Сергеевна. – Нам еще повезло, что рядом кабинет Олега Михайловича. В школах мужчин-то – полтора человека! И отцы на собрания почти не ходят, разве что вот в таком виде…

– Нам, наверно, лучше пойти домой? – не очень уверенно спросила еще одна мамочка.

Анна Сергеевна, пригладив одной рукой волосы, а другой – сжимая на груди блузку без пуговиц, с оторванным нагрудным карманом, сказала:

– Если вас не слишком смущает мой вид, то я готова ответить на все ваши вопросы.

Женщины продолжали мяться у ее стола с виноватыми лицами. Анна Сергеевна поняла, что вопросы у них еще есть, и сделала жест рукой, приглашая их на свои места. Родительницы, все так же виновато пряча глаза, расселись за столы.

…После собрания Анна Сергеевна вышла из школы с неизменными пакетами в руках и в окружении родителей. Она уже еле стояла на ногах, но вопросы у дотошных матерей никак не кончались. В конце концов Анна Сергеевна вынуждена была извиниться и юркнуть в темную арку двора перед школой. Когда она выбежала на освещенный тротуар, прямо перед ее носом из-за дерева выступил темный силуэт. Анна Сергеевна ахнула, выронила свои пакеты, из которых веером рассыпались тетради.

– А-а-аня… Ну можно ли так пугаться? Это же я! – проговорил Артемов и бросился поднимать ее вещи.

– Опять ты… – устало произнесла она. – Сколько можно, Дима? Твое поведение переходит всякие рамки! Зачем ты коварно впутываешь в наши отношения моих учеников?

– Я всего лишь попросил одного пацана кое-что тебе передать, и все!

– Ну и напрасно!

– Не напрасно! Мне необходимо с тобой серьезно поговорить!

– Дима! – голос Анны Сергеевны нервно зазвенел. – Мы уже сто раз все обсудили! Уже, наверно, девятый час, а я из дома вышла в семь утра! Я есть хочу, Дима!

– Я долго не задержу! Не волнуйся! Знаю, что ты устала, а потому донесу до дома твои чертовы пакеты! Будь они неладны!

– Дима! Ну что ты можешь мне сказать! Твои синтаксические конструкции по-прежнему слишком бедны! Да и мне нечего тебе ответить! Ничего не изменилось!

– Сегодня придется кое-что решить и тем самым, возможно, наконец изменить, – сказал он и увлек ее к скамеечке возле одного из подъездов.

– Ну что еще? – выдохнула Анна Сергеевна, которая подумала о том, что потом не сможет подняться с этой скамейки, и садиться не стала. Только поставила на нее свою сумку. Дима пристроил рядом пакеты.

– Понимаешь, – начал он. – Моя жена, потеряв наконец терпение, выдвинула мне ультиматум. Или я убираюсь к тебе, а она разводится со мной и увозит от меня к чертовой матери детей, или я кончаю, как она выразилась, таскаться за тобой и делаюсь примерным семьянином.

– Неужели ты еще сомневаешься в том, что тебе выбрать? – вскинулась она.

– Я не сомневаюсь, Аня. Я давно уже тебя выбрал. Я пытался устроить свою жизнь без тебя – не получилось… Да и ты несчастлива, я же вижу…

– Ошибаешься, Артемов… У меня все есть: дом, дети, любимая работа… А то, что у тебя что-то там… так я в этом не виновата!

– Конечно, я один виноват в том, что происходит, но, согласись, я успел повиниться во всем еще до твоей идиотской свадьбы!

– Почему это она идиотская?! – истерично выкрикнула Анна Сергеевна.

– Да потому что и ты всю жизнь любишь меня. Я это знаю точно! Ты меня любила уже тогда, когда мне едва исполнилось восемнадцать и я только еще смотрел на тебя с восхищением! И не вздумай отрицать этого! Когда я впервые поцеловал тебя, уже знал, что ты меня любишь!

Анна Сергеевна молчала с совершенно несчастным лицом. Конечно же, он прав. Она всю жизнь любила и продолжает любить только его одного, но благополучием собственных детей рисковать ни за что не станет. Чужие дети никому не нужны, тем более что Дмитрию и свои-то… А он между тем опять опасно приблизился к ней. Она резко отпрянула. Пакеты накренились, и из них опять посыпались тетради. Прямо в подтаявшие сугробы. Анна Сергеевна хотела броситься их собирать, но Артемов не дал. Он схватил ее за плечи, хорошенечко тряхнул и спросил:

– Ну что же ты скажешь мне, Аня?!

Собрав последние силенки, Анна Сергеевна вырвалась из его рук и принялась яростно заталкивать в пакет мокрые тетради, которые подбирала с земли. Артемов вынужден был присоединиться к ней. Когда последняя тетрадь была уложена в пакет, Анна Сергеевна схватила их в одну руку, сразу перекосившись на один бок, отчаянно крикнула:

– Я еще раз скажу тебе нет, нет и нет!!! – и, как могла быстро, пошла в сторону остановки автобуса.

Артемов остался стоять у скамейки. Он смотрел не на уходящую женщину, а себе под ноги, но не видел ничего.

В автобус Анна Сергеевна забралась с трясущимися губами и с глазами, полными слез. Салон был не слишком заполнен пассажирами, но все сидячие места, как обычно, заняты. Перекошенная на один бок под тяжестью своих пакетов, Анна Сергеевна хотела приткнуться где-нибудь на задней площадке, но со своего места вдруг неожиданно встал постоянный ее утренний попутчик. Потрясенный ее несчастным видом, он даже забрал у нее пакеты и предложил присесть. Анна Сергеевна хотела поблагодарить, но вместо слов из горла вырвалось нечто нечленораздельное, а из глаза выкатилась слеза. Вытерев ее тыльной стороной ладони, она хотела забрать на колени свои пакеты, но мужчина, качнув головой, дал ей понять, что готов везти их в руках столько, сколько нужно. И действительно держал их до остановки, где Анне Сергеевне надо было выходить. Он терпеливо подождал, пока она спустится со ступенек автобуса на тротуар, и только тогда подал ей пакеты. Анна Сергеевна жалко улыбнулась. Двери автобуса закрылись, и она осталась на остановке одна. Идти сразу домой Анна Сергеевна не могла. Как объяснить Анатолию свои слезы? Конечно, можно рассказать про пьяного папу Вовы Иванова и даже предъявить в качестве доказательства разодранную блузку, но мужа давно и стойко раздражает все, что связано с профессией Анны Сергеевны. Он даже как-то заявил, что всем выпускницам педагогических институтов надо сразу при получении диплома давать обет безбрачия и оформлять его юридически не менее чем при трех свидетелях, поскольку ни один нормальный мужчина не сможет без постоянных нервных срывов выдерживать постоянные отлучки жены-педагога и пустоту кастрюль и полок холодильника.

Анна Сергеевна еще немного постояла на остановке, стараясь дышать глубоко и ровно. Потом поставила прямо на мокрый тротуар свои пакеты, отщипнула от грязного ноздреватого сугроба, окаймляющего остановку, клок серого снега и приложила его к разгоряченным щекам. Потом вытерла влагу своей пестрой варежкой и попыталась улыбнуться. Улыбка вроде бы ничего, держалась… Анна Сергеевна подхватила пакеты и пошла по направлению к дому.

Уже на лестничной площадке Анне Сергеевне не понравилось, что ее не оглашает музыка Игоря. Бросив на грязный кафель пакеты, она начала судорожно рыться в сумке. Ключи опять не желали находиться. Нет, похоже, она никогда не научится класть их в одно и то же отделение сумки. Продолжая шарить в ней одной рукой, другой рукой она нажала кнопку звонка. Похоже, открывать ей дверь никто не собирался. Это более чем странно. Кирюшка, конечно, у бабушки, но Игорь с Анатолием просто обязаны быть дома. Со все возрастающим беспокойством Анна Сергеевна подскочила к мусоропроводу и вывалила на его крышку содержимое своей сумки. На пол полетели какие-то смятые бумажки, чеки, заколки, пустые стержни от шариковых ручек, вывалившиеся из кошелька монеты и прочая нужная и ненужная мелочовка. Последними звякнули ключи. Анна Сергеевна схватила их и бросилась открывать дверь, совершенно не заботясь о разбросанных по лестничной площадке вещах.

В квартире почему-то было темно и тихо. Не было ни Игоря, ни Анатолия. Анна Сергеевна включила свет в коридоре. И тут же ее взгляд наткнулся на записку, прилепленную скотчем к двери комнаты сыновей: «Ма! Уехал с Лехой на три дня на лыжную базу в Серово. Игорь». Та-а-ак… По крайней мере, со старшим сыном все прояснилось. Это хорошо. Но куда же делся Толик?! Может быть, какой-то аврал на работе? Анна Сергеевна почувствовала, что начала успокаиваться. С Игорем все в порядке, а Анатолий – взрослый человек. Мало ли где пришлось задержаться. Он бы, конечно, и позвонил бы ей на мобильник, если бы не знал, что в школе она его всегда отключает.

Анна Сергеевна вздохнула с явным облегчением, сняла с двери записку и отправилась обратно на лестницу за вещами, потом неторопливо разделась в прихожей и прошла в комнату. Не включая света, сняла рваную блузку и, брезгливо скривившись, решила спрятать ее от мужа. Конечно же, она не станет рассказывать Анатолию про папашу Вовы Иванова. Все равно не пожалеет. Скажет: «Сколько раз я тебе предлагал уволиться из школы! Вот наши бабенции в отделе только и делают, что чай пьют да вяжут, а получают в три раза больше тебя, и дети у них всегда накормлены и обстираны!» Слышала она уже это сто раз! Сто первый что-то не хочется…

Анна Сергеевна открыла дверцу шкафа и тут же наткнулась на пустую полку. Она в растерянности пошарила по ней рукой, ничего там не нашла и метнулась к выключателю. При свете пятирожковой люстры, залившем комнату, пустая полка показалась ей еще более отвратительной и даже устрашающей. Уже в состоянии настоящего испуга Анна Сергеевна открыла другую створку шкафа и увидела ряд пустых качающихся вешалок. Ее собственные вещи были на месте. Не хватало рубашек, пиджаков и курток Анатолия. Неужели украли?.. Нет, не может быть… Даже если предположить, что вора интересовали исключительно мужские вещи, то должны были бы взять и новую дубленку Игоря, а она висит себе, живая и невредимая. Молодец сын, не надел ее на лыжную базу…

Анна Сергеевна удивилась тому, какая ерунда лезет ей в голову, и, нервно сглотнув, оглядела комнату в поисках других вещей мужа. Ее тревога усилилась, когда на стуле не оказалось домашнего спортивного костюма Анатолия, а на журнальном столике – стопы его любимых компьютерных журналов. Придавленный же к столику ключами от квартиры клок бумаги вызвал у Анны Сергеевны настоящий ужас. Она взяла его дрожащими руками. На листке из Кирюшкиного блокнота, в углу которого был изображен вооруженный до зубов робот-трансформер, ее муж написал: «Больше так жить не могу. Прости. Анатолий». С остановившимся взглядом, сжимая в кулаке ключи, Анна Сергеевна опустилась в рядом стоящее кресло. Она даже еще не успела толком понять, что произошло, а тишину уже разорвал телефонный звонок. Слава богу! Это Толик! До чего же дурацкие у него шутки! Анна Сергеевна, расплывшись в радостной улыбке, схватила трубку и что есть силы крикнула в нее:

– Толик, ты?! Как хорошо…

– А что, если не Толик, то плохо? – перебил ее громкий голос Лидии Гавриловны.

– Нет… ну-у-у… почему-у-у… – разочарованно протянула Анна Сергеевна.

Лидия Гавриловна расхохоталась:

– Ладно! Согласна, что Толик, возможно, и лучше, но я звоню по делу. Что-то я так и не поняла, в котором часу завтра совещание. Опять после пяти? И вообще, где шляется твой Толик, если ты первого же позвонившего за него принимаешь?

– На этот раз совещание будет после первой смены, – тускло проговорила Анна Сергеевна.

– Ну так это ж хорошо! – радостно провозгласила Лидия Гавриловна. – А потому совершенно непонятно, отчего у тебя такой похоронный голос?!

– У меня такой голос, Лида… потому что… в общем, меня бросил муж… Вот так…

Анна Сергеевна рассчитывала, что подруга ей хоть как-нибудь посочувствует, но в трубке вместо трубного гласа Лидии Гавриловны раздались гудки зуммера. Вообще-то, зуммер можно было легко объяснить. Решительная математичка терпеть не могла Анатолия Корабельникова и даже чувствовала себя виноватой перед Анной Сергеевной, поскольку та познакомилась со своим будущим мужем на ее свадьбе. Анатолий приходился довольно дальним родственником Михаила, совершенно случайно вовремя оказавшимся в Ленинграде и нечаянно попавшим на его свадьбу с Лидией Гавриловной.

Анна Сергеевна зачем-то еще некоторое время послушала гудки, потом шлепнула трубку на аппарат, съежилась в кресле и мгновенно заснула от усталости и переизбытка впечатлений. Ее разбудил звонок в дверь. Сначала Анна Сергеевна решила, что прозвенел будильник, и с неприязнью подумала о том, что сейчас опять надо тащиться с тяжелой ношей на работу. Потом удивилась, что спала в кресле в парадной узкой юбке и бюстгальтере. После этого, оглядевшись в комнате, вспомнила все, что с ней произошло, на всякий случай еще раз перечитала записку с трансформером и бросилась открывать дверь, все еще надеясь, что вернулся Анатолий.

– Ну, наконец-то открыла! – гаркнула Лидия Гавриловна, вихрем ворвавшись в прихожую. – А то я уж было подумала, не руки ли ты на себя наложила! Фу-у-у-у… Ты не представляешь… Всю дорогу бежала…

На ящик для обуви, на котором обожал сидеть Леха Мосин, она сбросила свое пальто. Мощную фигуру математички плотно облегал короткий фланелевый халатик интенсивно фиолетового цвета, перевязанный пояском от другой одежды, ярко-зеленым в желтый горошек. Под халат были надеты видавшие виды, вытянувшиеся на коленях ярко-бирюзовые леггинсы. Скорее всего, Лидия Гавриловна натянула на ноги то, что первым попалось под руки.

– Аня, а ты ничего не перепутала? – вкрадчиво спросила она.

– Что я могла перепутать? – буркнула Анна Сергеевна.

– Ну-у-у… в том смысле, что Толик твой… того… этого…

Анна Сергеевна протянула ей записку, которую так и комкала в руках.

Разгладив ее на мощном колене, Лидия Гавриловна прочитала написанное вполголоса вслух и заявила:

– Так! Только не паниковать! В сущности, ничего плохого не случилось! А даже наоборот!

У Анны Сергеевны на лице отобразилось абсолютное непонимание. Потащив подругу из коридора в комнату, Лидия Гавриловна приказала:

– Вот только не надо делать мне такого лица! Уж я-то знаю, кто такой твой Толик! Свалил – и слава богу! Он же на тебе паразитировал, инженер занюханный! Ты почти две ставки волокла, да кружки, да репетиторство! А он? Как ни приду, он все у телевизора храпит, газеткой прикрывшись.

– Ну… Лида… он же уставал… – бесстрастно возразила Анна Сергеевна.

– А ты? Ты не уставала?! Да еще как уставала!!! А он небось за всю жизнь за собой тарелки не вымыл?

– Нет… ну почему… Он ведро выносил… регулярно… Я даже не напоминала…

– Ведро! – презрительно провозгласила Лидия Гавриловна. – Сам он… натуральное ведро! И глаза у него… алюминиевые!!! Я же знаю, зачем ты за него замуж вышла!

– Зачем? – испуганно спросила Анна Сергеевна.

– Затем чтобы от Димки Артемова спрятаться! Дура!

По вмиг закаменевшему лицу Анны Сергеевны потекли слезы.

Лидия Гавриловна усадила подругу на диван, ласково обняла за голое плечо и сказала:

– Анька! А может, все к лучшему, а? – Она оглядела квартиру и спросила: – Кстати, где твой герой-любовник?

– Какой еще любовник? – сквозь слезы выдавила из себя Анна Сергеевна.

– Какой-какой… Игореха, спрашиваю, где?

– А-а-а… Игорь… Он на лыжной базе… Уехал на три дня.

– С Наташкой?

– Сказал, что с Лехой.

– И ты веришь! – Лидия Гавриловна всплеснула руками. – Ой, гляди, Анька, принесут они тебе в подоле! А Кирюшка где?

– Попросился у бабушки неделю пожить, – вытирая кулаком слезы, ответила Анна Сергеевна.

– Нет, ты гляди, как все хорошо устраивается! Ты столько лет наступала на горло собственной песне, а теперь и муж сам свалил, и хата свободна, и от детей прятаться не надо! Хочешь, я Димке позвоню?

– Лида!!! – встрепенулась Анна Сергеевна, у которой мгновенно высохли слезы. – Что ты такое говоришь? От меня только что муж ушел, а ты!!!

– Так не умер же! – опять хохотнула Лидия Гавриловна. – К тому же, ты меня прости, конечно, но не под кустом же он собрался ночевать! К какому-нибудь боку обязательно прислонится!

– Лида!!! – еще истеричнее крикнула Анна Сергеевна.

Рациональный математик остановила ее жестом и спокойно сказала:

– Не кричи. Давай взглянем правде в глаза: ты своего подлеца Корабельникова терпела, пока… разумеется, только с твоей точки зрения… была в том нужда. Ну а теперь-то, когда он сам от тебя отказался, какого рожна прикидываться? Зовем Димку, и он утешает тебя здоровым, задорным и юным сексом!

– Что ты несешь?! – задохнулась от возмущения Анна Сергеевна. – Каким еще сексом? И почему юным? Ему уже больше тридцати пяти!

– Хорошо! Слово «юным» беру назад, зато здоровым и задорным – остается!

Анна Сергеевна удрученно замолчала.

Лидия Гавриловна развернула ее за поникшие плечи к себе и, пристально глядя в глаза, произнесла очень четко, так, как объясняла на уроках геометрические теоремы:

– Вот если ты мне сейчас же поклянешься на Библии, что никогда не видела эротических снов с участием Артемова, то я больше никогда о нем не заговорю! Ну! Клянись! – И Лидия Гавриловна сняла с полки и положила на журнальный столик яркое издание детской Библии.

Анна Сергеевна продолжала упорно молчать с самым несчастным выражением густо покрасневшего лица.

– Вот! Что и требовалось доказать! – провозгласила Лидия Гавриловна и с победным видом скрестила руки на могучей груди.

Анна Сергеевна заерзала на диване, пытаясь на что-то решиться, потом подняла на подругу глаза и тихо сказала:

– Ничего не выйдет, понимаешь…

– Не понимаю! Почему вдруг не выйдет! Да Димке стоит только свистнуть!

– Дело в том, Лида… что как раз сегодня я сказала ему окончательное «нет»…

– Ага! Прямо последнее триста тридцать третье китайское предупреждение!

– Зря ты… – пролепетала Анна Сергеевна и разрыдалась. Ей было жалко Анатолия, которого всякая другая женщина может неправильно понять, как его совершенно не понимает и не принимает Лидия Гавриловна. Она жалела детей, которые страшно огорчатся, когда узнают, что отец от них ушел. Ей было жаль Диму, которого она напрасно прогнала. Ну почему все получилось именно так, а не иначе?!! Почему он пришел к ней за окончательным ответом именно сегодня?!! Почему не завтра?! Завтра она могла бы все решить по-другому… Она обязательно все решила бы по-другому… Если уж Анатолий ушел сам, то и она вправе…

– Да не реви ты, Ань! – с большим сочувствием в голосе проговорила Лидия Гавриловна. – Если тебе не нравится, когда с тобой говорят с юмором, так я могу и совершенно серьезно. Артемов любит тебя. Это ясно, как дважды два. И на твое «окончательное „нет“» он с большим удовольствием наплюет! Уж поверь! Давай я ему все-таки позвоню, расскажу, что да как…

Анна Сергеевна шумно высморкалась и насморочно прогнусавила:

– Лида, я не могу так вот… сразу. Мне надо подумать…

– Вот это уже совершенно другой разговор! – удовлетворенно заметила Лидия Гавриловна и встала с дивана. – Ладно, я пока пошла. Мишка там, наверно, с ума сходит. Я выскочила из дома, как ошпаренная кошка. А ты, Ань, думай! И чтобы завтра выдала решение, пока Игорехи дома нет! И Кирюшки тоже!

На следующее утро питерские улицы, которые вчера вечером истекали подтаявшим снегом, опять заморозило. Тротуары покрылись коркой льда, и Анна Сергеевна по дороге на остановку несколько раз упала. Хорошо, что с ней на этот раз не было пакетов с тетрадями, а то все помяла бы. Придется, конечно, объясняться с десятиклассниками, почему не проверила их зачетную работу. Ну ничего… Они же знают, что вчера по школе прошли родительские собрания и учителя освободились поздно.

На остановке Анну Сергеевну уже дожидалась Лидия Гавриловна, у ног которой стояли два пакета с тетрадями.

– Представляешь, после разговора с тобой никак не могла заснуть! С тоски все тетрадные залежи проверила! Все даже в сумку не влезли! То-то радости моим охламонам сегодня будет! В общем, Аня, как совершенно справедливо говорится, нет худа без добра! – Она поправила разъезжающиеся в стороны пакеты и спросила: – Ну? А как ты? Решилась?!

Анна Сергеевна ответить не успела, потому что к остановке подкатил автобус. Учительницы подхватили тяжелые пакеты Лидии Гавриловны и не без труда взгромоздились с ними на ступеньки автобуса. На одном из сидений расположился все тот же мужчина в турецкой кожанке с чрезмерно блестящими пуговицами. Он радостно улыбнулся Анне Сергеевне, как старый знакомый, и даже встал, уступая ей место. Лидия Гавриловна посмотрела на них с большим удивлением. Анна Сергеевна, поблагодарив мужчину, села. Лидия Гавриловна тут же поставила на колени подруге свои пакеты и, презрительно оглянувшись на мужчину, шепнула ей в ухо:

– Аня! Это не вариант! Даже и не думай!

На одной из перемен Анна Сергеевна, держа под мышкой журнал, корячилась, пытаясь запереть свой кабинет, в замке которого ключ гадким образом проворачивался. К ней подошла самая пожилая учительница их школы Елизавета Семеновна, согнутая временем в крючок, с жиденьким пучком седых волос на голове и с сумкой-кошелкой в руках.

– Анночка Сергевна… – Елизавета Семеновна постучала согнутым пальцем по спине мучившейся с замком учительницы.

Анна Сергеевна, вздрогнув, обернулась. Пожилая учительница, просительно заглянув ей в глаза, начала снова:

– Анночка Сергевна! Я посмотрела наше расписание и увидела, что у вас вместо четвертого урока «окно». Не могли бы вы меня опять слегка заместить? Последний разочек, честное слово!

– Что значит «слегка заместить»? – недовольным голосом отозвалась Анна Сергеевна.

– Это значит, что вы ничего делать не будете! Дадите им упражнение побольше, и пусть себе пишут. А вы только за порядком последите, и все! – радостно проговорила Елизавета Семеновна. – У меня, понимаете ли, давление с утра зашкаливает… Мне бы прилечь…

Анна Сергеевна почувствовала, как внутри ее закипает раздражение, но заставила себя сдержаться и ответила очень спокойно:

– Если вам нужно, чтобы просто последили за порядком, попросите посидеть на уроке библиотекаря или… еще кого-нибудь.

– Видите ли, Анна Сергевна, библиотекаря они не послушаются, – сморщилась в виноватой улыбке Елизавета Семеновна. – Это же седьмой «В»!

– Тогда пусть охранник Никита у них посидит! – В голосе Анны Сергеевны все-таки послышалось раздражение.

– Ну что вы такое говорите, Анна Сергевна?! Никита же не может оставить свой пост!

– Никита все может! Я его вчера застукала, когда он с Таней Марецкой из одиннадцатого «А» целовался в гардеробе, за вешалками!

Елизавета Семеновна еще больше сморщилась и жалобно, со слезой, произнесла:

– Значит, Анночка Сергевна, мне на вас лучше не рассчитывать?

– Да схожу я в ваш седьмой «В», – безнадежно махнув рукой, ответила Анна Сергеевна и торопливой походкой пошла в сторону учительской, чтобы Елизавета Семеновна не успела выпросить у нее еще чего-нибудь.

В учительской она поставила в стойку журнал, взяла другой, села на мягкий диванчик и углубилась в список класса. Через пару минут в учительскую вбежала Лидия Гавриловна, шумно плюхнулась рядом с подругой и сказала:

– Аня! У нас с тобой вместо четвертых уроков «дырки», так что сходим в соседний строймаркет! Ты поможешь мне с унитазом! Наш ведь совсем раскололся. Так надоело, знаешь ли, с ведерочком… Сейчас такой выбор, прямо глаза разбегаются: и тебе белый, и тебе розовый, и тебе черный! – Она оглянулась по сторонам и доверительно прошептала Анне Сергеевне в ухо: – Кроме того, мне совершенно непонятно, почему у них разные… это… отверстия… куда все… ну… того… в общем, ты понимаешь…

Анна Сергеевна, улыбнувшись, но не отрываясь от отметок в журнале, сказала:

– Я не могу, Лида. У меня урок.

Лидия Гавриловна завела глаза под потолок и начала вслух соображать:

– Нет, я не могла перепутать: сегодня четверг… первая смена… четвертый урок… Мы с тобой всегда куда-нибудь бегаем! Это святое наше время! На прошлой неделе твоему Игорехе, извините, трусы искали!

– Я обещала «слегка заместить» Елизавету Семеновну, – виновато объяснила ей Анна Сергеевна.

– Опять?!! – взвилась Лидия Гавриловна. – Старая курица!!!

– Тише ты! – одернула ее Анна Сергеевна. – Не за горами то время, когда и мы с тобой такими же станем.

– Нет! Ты мне рта не затыкай! Такой, как эта… – математичка специально повысила голос, – КУРИЦА, я никогда не буду! Неужели ты не видишь, что она нагло села тебе на шею и поехала! Который раз ты уже ее замещаешь?

– Я не считала.

– Зато седьмой «В» все посчитал. У них там растет и ширится движение народного сопротивления против тебя! По-моему, они уже формируют партизанские отряды!

– Ничего! – усмехнулась Анна Сергеевна. – Победа все равно будет за мной!

Лидия Гавриловна посмотрела на нее с выражением восхищения, смешанным с состраданием, и сказала:

– А знаешь, я седьмой «В» понимаю! Они уже который год ловят кайф на бабулиных уроках, а ты каждый раз вползаешь в их класс, как какой-нибудь жук-короед! И точишь их, и точишь! А они уже и писать-то почти разучились! Вот скажи, зачем тебе это надо? Ну, заставишь ты их пару уроков землю носом рыть, а потом что? Потом опять притрюхает бабуля, заснет за своим столом у доски, а седьмой «В» опять впадет в нирвану.

– «Бабуля», как ты ее называешь, совершенно не виновата, что на пенсию прожить невозможно, – со вздохом ответила Анна Сергеевна. – Она с удовольствием поспала бы дома, я тебя уверяю! Она этого седьмого «В» боится, как диких зверей, потому меня и просит замещать.

– Знаешь, Аня, ты всех бедняков не накормишь и всем нищим не подашь, тем более что у тебя и самой-то ничего нету, кроме… проблем! – Лидия Гавриловна опять наклонилась к уху подруги и шепотом спросила: – Корабельников-то не явился?

Анна Сергеевна отрицательно покачала головой.

– Это хорошо, – удовлетворенно кивнула Лидия Гавриловна, подвинулась к Анне Сергеевне еще ближе и прошептала практически беззвучно, что далось ей очень нелегко: – А что ты все-таки решила с Димкой?

Анна Сергеевна вздрогнула и еще выразительнее качнула головой.

– Э-э-эх! – протяжно вздохнула Лидия Гавриловна. – Вот если бы кто ко мне так…. то я бы…

Анна Сергеевна с хлопком закрыла журнал и нервно спросила:

– Ну и что ты? Что ты сделала бы?!

Лидия Гавриловна опять завела глаза под потолок и мечтательно произнесла:

– Я послала бы своего Михаила ко всем чертям… вместе с унитазом! Даже и не подумала бы его покупать!

Именно в этот момент прозвенел звонок на урок. Учительницы мгновенно поднялись с дивана, поменяли журналы и бросились в классы.

Анна Сергеевна пристроилась на задней площадке автобуса. Сегодня хороший день. У нее нет второй смены. Пожалуй, она сейчас перестирает все белье, которое скопилось недели за три, а потом испечет пирог с капустой. Тот самый, который чем дольше хранится, тем вкуснее становится. Как раз дети вернутся, а у нее пирог! Вот обрадуются! Хотя… Чего им радоваться? Как узнают про отца, никакой пирог в горло не полезет. Может быть, тогда его и не печь? Чего зря мучиться, если корм будет не в коней! Правильно. Она ничего не станет печь. Она лучше проверит тетради этих паразитов из седьмого «В». «Бабуля» их уже сто лет не проверяла. Совсем детишки распустились. Ну ничего… она им покажет, где раки зимуют!!!

Анна Сергеевна представила себе растерянные лица семиклассников, когда они неожиданно получат проверенные тетради, и улыбнулась своим мыслям. В это время автобус затормозил, потом, шипя, раскрыл двери, и по ступеням в салон взлетел молодой мужчина, продолжая разговаривать с тем, кто остался на остановке. Двери захлопнулись, и мужчина обернулся. Анна Сергеевна и так узнала его со спины. Когда ее взгляд встретился со взглядом Артемова, на глаза учительницы набежали слезы. Она и хотела бы их сдержать, но они почему-то неудержимым горохом посыпались с ее ресниц, оставляя серые бороздки потекшей туши. Анна Сергеевна не могла понять, откуда взялись слезы. Она ведь только что думала о семиклассниках и даже улыбалась…

Дмитрий сначала отвернулся от нее и даже хотел пройти в глубь салона, но все-таки не выдержал. Он подошел к ней вплотную, достал из кармана не очень свежий платок и вытер ей слезы. Потом сказал:

– Я сейчас на работе… Еду в арбитраж, поэтому… В общем, сегодня я жду тебя на нашем месте в семь часов вечера.

– Я… я не приду… – прошептала Анна Сергеевна.

– Придешь, Аня… Нам не жить друг без друга… – сказал он и выскочил на следующей же остановке.

Ровно в семь часов Анна Сергеевна победно посмотрела на настенные часы и сказала себе: «Ну что! Сказала: не пойду – и не пошла!» Очень довольная собой, она разложила по столу тетради седьмого «В» и даже одну проверила. Потом бросила красную ручку на стол и начала судорожно одеваться. На станции метро, где они обычно встречались с Димой, она была уже в половине восьмого. «Только бы не ушел! Только бы не ушел! – билось у Анны Сергеевны в мозгу. – Если уйдет, то все…» Что означало это «все», она не знала, но оно ощущалось ею как конец света.

Дима не ушел. Он с потерянным лицом стоял возле киоска с сувенирами и нервно кусал губы. Анна Сергеевна пулей вылетела ему навстречу и сразу угодила в объятия. Они неприлично долго целовались в людном месте, рискуя попасться на глаза знакомым и не в силах оторваться друг от друга. Первым отпрянул Дмитрий, схватил ее за руку и потянул за собой:

– Пошли…

– Куда? – еле выдохнула Анна Сергеевна.

– Поймаем такси.

– З-зачем? – Она, дернув его за руку, остановилась.

– Ань… Поедем… пожалуйста… – просительно сказал Артемов. – У меня есть ключи от одной квартиры… В общем, друг дал… Он там сейчас не живет…

– Вроде как… в номера… – невесело усмехнулась Анна Сергеевна.

– Ну и что в этом плохого? – жестко спросил он.

– Да все плохо, Дима… Но я… я все равно поеду… – И она посмотрела на Артемова с такой любовью, что у него нервно задрожала щека.

…Димин друг, видимо, давно не был в собственной квартире. На полу и на всех горизонтальных поверхностях мебели лежал слой махровой пыли. Анна Сергеевна подошла в комнате к столу и пальцем написала на пыльной столешнице: «Что нам делать, Дима?» Дмитрий обнял ее со спины за плечи, поцеловал в шею и ответил:

– Любить…

– И как ты себе это представляешь? В этой пылюге? – с отчаянием в голосе спросила она.

– А разве у нас есть выбор?

Анна Сергеевна обернулась, положила руки ему на плечи и, глядя в глаза, сказала:

– Дима, ты был прав… вчера… Я только тебя всю жизнь любила и… люблю… Я устала делать вид, что у меня все хорошо. Мне кажется, я могу наконец разрешить себе сделать то, что… хочу… тем более…

– Что случилось?! – сразу насторожился Артемов.

– Дело в том… что от меня вчера ушел муж…

– Как ушел?

– Ну… Совсем… Написал записку, что больше так жить не может, собрал вещи и… ушел…

Артемов с недоверчивой полуулыбкой покачал головой и проговорил:

– То есть… что же получается… Получается, что ты теперь свободная… Анька!!!

Имя Анны Сергеевны он уже прокричал громко, свободно и радостно, потом схватил ее на руки и закружил по комнате, вздымая ногами бурунчики мохнатой пыли.

– Ты теперь только моя, моя, моя… – приговаривал он, спуская ее с рук и пытаясь сразу найти ее губы.

– Я всегда была твоя… – отозвалась она и ответила на его поцелуй.

Отстранившись от нее, Дмитрий оглядел комнату, подбежал к широкой двуспальной тахте, застеленной куском полиэтиленовой пленки, содрал ее и бросил на пол. Пленка застыла грязно-серым полупрозрачным айсбергом. Артемов вернулся к Анне Сергеевне, взял ее за руку и потянул к тахте. Она нехотя двинулась за ним. Ей было неловко. Ей не нравилась эта насквозь пропыленная комната, в которой, казалось, было даже трудно дышать. Ей был отвратителен тусклый айсберг на полу и чужая постель, которая наверняка пропахла сырой плесенью, которая не могла не развестись под пленкой. Но она так истосковалась по Диме, по его рукам и губам, что, пожалуй, можно и пренебречь некоторыми неудобствами. Она же любит его! Кто бы знал, как она его любит! Сейчас Анна Сергеевна уже не понимала, как могла жить столько лет с совершенно чужим человеком, как могла ложиться в постель с другим мужчиной.

Она села на эту чужую постель и сама стянула через голову толстый зимний свитер, потом черную маечку с короткими рукавами. Снимать джинсы и колготки на Диминых глазах было как-то неловко, но, решительно тряхнув головой, она справилась и с этим. Ну почему… почему в нужный момент эта одежда не может сама куда-нибудь пропасть? Почему ее любимый человек должен так нервно путаться в собственных брюках и тугих петлях рубашки? Анна Сергеевна посмотрела в ставшие вдруг виноватыми Димины глаза и, чтобы дать ему понять, что все хорошо, что все идет, как надо, как и должно быть между людьми, которые любят друг друга, сняла бюстгальтер, потом трусики, отбросила их от себя и легла на чужое покрывало, чуть поеживаясь от его холодной шершавости. Дима накрыл ее тело своим, долгим и тоже прохладным, и таким родным, что у Анны Сергеевны перехватило дыхание. Она обняла его за шею и опять зашептала в ухо слова любви. Но он не хотел ее слушать. Он хотел ее любить. И он закрыл ее шепчущий рот поцелуем, его руки легкими движениями пробежались по сразу напрягшемуся женскому телу.

– Да расслабься же, Анечка… – тихо сказал он и провел рукой по ее груди. – Мы одни… и никто не может помешать нам… Во всяком случае, сегодня…

Анна Сергеевна смущенно засмеялась и, чтобы действительно расслабиться, завела руки за голову, будто бы она вовсе и не предается преступной связи с любовником в чужой квартире, а всего лишь отдыхает на морском берегу.

– Вот это совсем другое дело, – похвалил ее Дима.

Но она не смогла долго изображать из себя купальщицу на отдыхе. Его прикосновения заставляли ее вздрагивать. И она сама стала подставлять его рукам самые потаенные участки собственного тела. Ей хотелось, чтобы его губы могли поспеть всюду одновременно, и, как ни удивительно, он умудрялся справляться с этим, казалось бы, невыполнимым заданием. Анна Сергеевна задыхалась от счастья и с трудом выносимого физического удовлетворения, которого никогда не знала с мужем. Она раскраснелась, разлохматилась, ее тело покрыла испарина, но она знала, что именно это приводит и его в чувственный восторг, потому что только он мог довести ее до такой неземной истомы. Поблагодарив своего мужчину длительным поцелуем, Анна Сергеевна, отбросив наконец в сторону всякое стеснение, принялась целовать тело своего возлюбленного сама.

– Аня! Я сейчас разорвусь на куски! – крикнул Дима, легко повалил ее на спину, и они слились в единое целое и уже вместе воспарили над своим пыльным убежищем в немыслимом восторге удовлетворенной любви.

– Неужели это все-таки случилось? – весело сверкнув глазами, решила еще раз удостовериться Лидия Гавриловна.

– Ну… да… да… Да, Лида, да! – ответила Анна Сергеевна, и ее щеки окрасил яркий румянец.

– Ой! Ну надо же! Краснеет, как юная девушка! – всплеснула руками математичка, чуть не выронив при этом классный журнал. – Нет! Все-таки я была права! Из Корабельникова – любовник никакой!!!

– С чего ты взяла? – почему-то обиделась за мужа Анна Сергеевна.

– Потому что, если бы он не держал тебя на голодном сексуальном пайке, ты сейчас не краснела бы, как маков цвет!

– Он и не держал… Я сама не хотела…

– Не хотела она! – возмутилась Лидия Гавриловна. – Да если бы он был в постели хорош, так захотела бы! Никуда не делась! Вот я тебе честно скажу: своего Михаила я иногда готова удавить голыми руками, но как до постели дойдем… Все! Балдею и прощаю ему… ну… хоть что! А он, гад, это знает и пользуется!

– Мама! Не надо! – на весь узенький коридорчик, в котором находился кабинет Анны Сергеевны, раздался голос ее ученицы Тани Солдатенковой.

Две учительницы, мигом забыв про свои сексуальные проблемы и удовольствия, остолбенели от увиденного. Мама Тани за ухо тащила в их сторону Дениса Семенова. Подросток пытался вырваться, но Танина мама, похоже, готова была оторвать ему ухо с мясом, но не выпустить добычу.

– Вера Владимировна! Что вы делаете?! – крикнула Анна Сергеевна и бросилась к этой живописной группе. – Немедленно отпустите Дениса!

Денис между тем вырвался сам, но Танина мама, ловко извернувшись, ухватила его за джемпер и подтянула к классной руководительнице. Лидия Гавриловна тут же вытащила джемпер подростка из рук разъяренной мамаши.

– А вы… – выдохнула в сторону математички Танина мама, – лучше бы шли по своим делам…

– Ладно, – согласилась Лидия Гавриловна. – Я пошла… Только, если что, Анна Сергеевна, я в соседнем кабинете!

Лидия Гавриловна одарила на прощание озверелую мамашу тяжелым взглядом и скрылась в соседнем кабинете, предварительно загнав туда детей, которые, несмотря на прозвучавший звонок на урок, высыпали посмотреть на обещавшее быть интересным представление. Анна Сергеевна с возмущением спросила:

– Вера Владимировна! Как вы можете?! Что случилось?

– Имейте в виду! – дурным голосом опять закричала Танина мама. – Я этого так не оставлю! Этот негодяй… – и она ткнула наманикюренной лопаточкой ногтя в живот Денису, – сбивает мою девочку с пути!