Мне нравится твоя ложь

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Когда мы останавливаемся, небо приобретает оттенок приглушенного синего. Я оглядываюсь. Есть только деревья, трава и извилистая дорога, которая привела нас сюда. Я не знаю, почему он привез меня в это место. Хотя причина есть. Я разгадываю секрет в напряженности его тела. У него на лице полуулыбка, которая скрывает сюрприз. Это заставляет мое сердце биться слишком сильно, ведь улыбка эта — сексуальная и невероятно сладкая.

— Где мы? — спрашиваю я, размышляя, но не надеясь, что он мне скажет.

И он этого не делает.

— В месте, которого нет на карте.

Он очень доволен собой. Я вспоминаю о Питере Пене, который улетает в Неверленд, забирая Венди с собой. Думаю о мечах и феях. Вот, что чувствуешь на поляне между деревьев — магию.

Только магия не настоящая. Улететь тоже невозможно, даже если именно это я чувствовала, сидя сзади на его мотоцикле.

— Знаешь, если бы я была другой девушкой, я могла бы побеспокоиться обо всей этой таинственности. Кто его знает, может, ты уже вырыл здесь канаву.

Его улыбка исчезает, и я сожалею о своих словах. Почему я не могу просто принять этот момент таким, какой он есть? Почему я никому не могу доверять? Все внутри меня сжимается, быстрее и сильнее. Когда я стала такой сломленной?

Он берет мою руку в свою — теплую, сухую и утешающую.

— Если ты так думаешь, почему поехала со мной?

Его слова мягкие, в них больше любопытства, чем обвинения.

— Я не какая-то другая девушка, — говорю я ему. Я всю жизнь смотрела смерти в лицо. Мой отец — убийца, а жених — монстр. — Я боюсь умереть, но еще больше я боюсь никогда не начать жить.

Понимание мерцает в его глазах. Он знает, что я имею в виду больше, чем просто воздух для существования. Больше, чем просто побег. Мне снится день, когда я смогу оказаться в безопасности, чтобы действительно наслаждаться жизнью. Начать делать что-то большее, чем только выживать.

Вот почему я поехала с ним. Он — воздух в моей жизни.

— Нет ничего страшного, — уверяет он меня. — Это… как подарок.

Мое сердце пропускает удар.

— Подарок? Знаешь, у твоих подарков есть общая черта: они пугают.

Это вызывает у него смех.

— Этот не испугает.

— Что это? — дразню его я. — Боевой топор? Меч?

Кип просто загадочно улыбается и ведет меня по траве.

Здесь нет тропинки. Мы следуем вдоль линии деревьев, проходя по пышной траве, уже сырой от росы. Затем деревья заканчиваются, открывая вид на здание на вершине холма. Это дом? Но нет, вместо стен у него — одни окна. Или, по крайней мере, раньше были. Теперь это высокие пустые проемы, в которых должно было быть стекло. Здание могло бы сойти за старую теплицу, за исключением вычурного купола сверху.

И башенок.

Это напоминает мне о женщине. Старой пышной женщине с седыми волосами и с той безмятежностью в глазах, которая приходит только с опытом. Так и здание. Я не смотрю на него и думаю: когда-то оно было красивым. Я думаю: оно и сейчас прекрасно. Как каждая морщина на лице женщины, каждая трещина в камне здания означает секрет, который оно хранит.

— Что это за место? — выдыхаю я.

Кип молчит пару секунд. Я перевожу на него взгляд и вижу, что он смотрит на меня с неуверенностью в глазах. Он изучает меня, понимаю я, и это одновременно и нервирует, и очаровывает меня тем, что он интересуется мной, хочет увидеть, что находится под гладкой поверхностью моей кожи.

— Я не уверен. Дом в двух километрах к югу отсюда. Или то, что от него осталось. А это был… отдельный бальный зал? Обсерватория? Возможно, и то, и другое.

Бальный зал. Вот, что звучит подходяще.

Я сейчас слишком возбуждена. Отпускаю его руку и бегу вперед, находя дверь, хотя все окна открыты. Нет никакой настоящей двери, просто пустой проем. Я вхожу внутрь и смотрю вверх. Потолок выцветший из-за неизвестного количества ураганов, которые он пережил. Но я все еще вижу картину с изображением херувимов.

Я даже не могу догадаться, когда это место было построено или как долго оно оставалось заброшенным, но каким-то образом сохранилось несколько оконных стекол, в основном около потолка или основания, где они были частично защищены башней снаружи. Я не могла увидеть их с улицы, потому что они были слишком мутными, слишком темными, чтобы отражать лунный свет. Мрак внешнего вида совпал с замаскированным мраком внутри.

Но здесь я четко вижу окна, блокирующие вид деревьев. Изнутри я вижу все.

Кип стоит у двери, когда я оглядываюсь назад. Его руки скрещены на груди. Он прислоняется к пустому дверному косяку, его лицо скрыто тенью. Каким-то образом я оказываюсь в середине комнаты. Я забылась на мгновение, забыла о беспокойстве. Забыла о страхе.

Я медленно приближаюсь к нему, чувствуя себя немного застенчиво. Он делал грязные вещи с моим телом, и я делала их с ним, но теперь я — просто девушка, которой парень преподнес подарок.

Мгновение я смотрю на свои туфли и мраморный пол под нами, помутневший от времени.

— Не то, чтобы я не оценила, что ты привел меня сюда, но почему?

Из всего, что он мог мне дать. Он мог бы взять меня посмотреть фильм. Мог бы принести мне цветок. Вместо этого он взял меня сюда, зная, что это будет значить больше всего.

Не только почему. Как?

Он не двигается. Не прикасается ко мне. Не взымает плату моим телом, пока нет.

— Я подумал, ты сможешь танцевать здесь, — он кивает на пол. — Как тогда на крыше.

О, но это не похоже на крышу. Здесь нет неровностей, нет ржавых металлических прутьев, торчащих из бетона. Пол не покрыт мелкой галькой, куски которой крошатся под воздействием стихий. Вместо этого под ногами гладкий мрамор — почти неразрушенный пол. Ветер смел все листья. Дождь смыл грязь. Он почти блестит. Не то, что крыша.

Четко увидеть Кипа не получается. Все еще слишком темно, но я могу почти поклясться, что он покраснел. Я удивлена, что он еще знает, как это делается. Это даже не цвет, скорее чувство. Может, его щедрость — это единственное, что я когда-либо почувствую. Его тихое признание того, кем я являюсь и что я такое.

В груди становится слишком тесно, а глаза увлажняются. Я подумываю опуститься на колени и поблагодарить его. Я могла бы сделать ему хорошо.

Вместо этого поднимаюсь на цыпочки и целую его в щеку. Щетина царапает мне губы, но кожа под ней теплая.

— Спасибо.

Затем я оставляю его у двери наблюдать за мной и ждать, пока я танцую, словно здесь больше никого нет. Я начинаю медленно: плие, гранд плие. И на этот раз, когда я растягиваю свое тело в гранд арабеске, я не отдираю от себя нежеланные руки — я тянусь. К нему. К небу за окрашенным потолком, которое смотрит на нас через выбитые окна. Я тянусь ко времени и месту, где мне больше не придется прятаться.

К тому моменту, когда я заканчиваю, кожа становится скользкой от пота. Даже тогда я не хочу прекращать танцевать, но небо за вершинами деревьев окрашивается в розовый от предрассветного зарева. Мне нужно возвращаться.

Но я не хочу.

Кип встречает меня в центре зала.

— У меня есть время для еще одного танца, — говорю я ему, наводя на размышления.

— Я не умею танцевать.

Это заставляет меня рассмеяться.

— Я не это имела в виду.

Он не улыбается. Его лицо более серьезное, чем когда-либо, что означает отказ.

— Я знаю, что ты имела в виду.

Я хмурюсь, сбитая с толку.

— Кип?

Его лицо похоже на каменную стену. Я жду, когда ветки поднимутся, охраняя их крепость. Я жду, когда шипы уколят. Кип хочет ненавидеть меня. Он не хочет приближаться.

Но сорняки не появляются.

На этот раз Кип наклоняет голову. У меня слишком большой шок, чтобы я склонила свою, и я слишком удивлена, чтобы ответить на его поцелуй. Я стою там, ничего не делая, позволяя его губам давить на мои, чувствуя, как его язык скользит по моей нижней губе. У меня достаточно разума, чтобы приоткрыть их, и он тихонько стонет, принимая приглашение и требуя большего.

Его руки обвивают мои бедра, прижимаясь ладонями к заднице. Я потная, но он, похоже, не возражает. Нет, он прижимает меня к себе, вбирая каждый из моих рваных вдохов ртом, пробуя соль на моей коже.

Прижимаюсь телом к нему, чувствуя его толстую каменную эрекцию под джинсами. Я раскачиваю бедрами, обещая облегчение.

Кип тут же отпускает меня и отворачивается. Я смотрю на высокую линию его широких плеч, которые двигаются вверх и вниз от его тяжелого, возбужденного дыхания.

Какого черта? Почему он остановился?

Я беспомощно кладу руку на его предплечье, но он отдергивает его.

Страх наполняет меня.

— Что я сделала не так?

— Ничего, — говорит он, но я слышу ложь.

— Кип? — Я ненавижу робость в своем голосе, ненавижу страх. Я никогда не позволяла моему отцу или Байрону видеть меня такой. С ними я всегда показывала свою сильнейшую сторону. Они могут причинить мне боль и унизить меня, но они никогда не увидят, как я плачу. Но с Кипом это кажется неизбежным. Он срывает мою храбрость, оставляя только надежду.

— Я не тот, кем ты меня считаешь.

Нет. Я хочу отмотать назад последние пять секунд и притвориться, что он этого не говорил.

— Я не просто клиент, — говорит он, и мне очень хочется, чтобы это была ложь. Возможно, случайный парень в стриптиз-клубе — плохой вариант для отношений с любой другой. Но для меня это все, чего я могла хотеть. Я не думала о том, как мы сможем быть вместе после этой ночи или следующей. Но я надеялась.

И теперь он говорит мне что-то серьезное, что-то темное, своим настолько суровым голосом, что я знаю, что это должно быть плохо.

— Тогда кто ты? — произношу я только потому, что он ожидает моего вопроса. Я не хочу знать.

Кип качает головой, и именно по этому жесту я знаю, что он собирается рассказать мне правду. Кажется, хуже быть не может, потому что я не могу ответить.

Он поворачивается ко мне и поддевает пальцем прядь моих волос.

— Хани.

Я сглатываю, чувствуя стыд.

— Это не мое настоящее имя. Это ложь.

— Это то, кто ты для меня, — бормочет он, и в этом одном предложении я слышу все, кем я являюсь для него — кем-то, кого можно трахнуть, кем-то, кого можно защитить. Кем-то, о ком нужно позаботиться. Выражение на его лице не принадлежит человеку, который хочет убедить меня в чем-то. Его челюсти напряжены, глаза прищурены от сожаления. Он предпочел бы рассказать мне что угодно, лишь бы не правду.

Я помню, что Кенди сказала мне. Опасен. Да, он опасен. Нужно только взглянуть на него, чтобы понять это. Он — смертоносная энергия в кожаных сапогах. Он — сила природы на проклятом мотоцикле. Вопрос не в том, опасен ли он. Вопрос — опасен ли он для меня?

— Ты собираешься причинить мне боль?

— Нет, — говорит он абсолютно уверенно. Настолько уверенно, что это ударяет по мне. Конечно, я знаю, что он решил сделать именно это. — Я собираюсь помочь тебе выбраться из этого.

Подозрение скатывается по моему горлу кислотой.

— Помочь выбраться мне из чего?

Его лицо темнеет.

— Я знаю, от кого ты убегаешь.

— Что, прости? — Мой смех лишен уверенности. Я не хочу ему верить. — Все равно, я убегаю не от одного человека. Их целая армия.

— Тем более — говорит он. — Я солдат.

Дом в двух километрах к югу, сказал он, когда мы приехали сюда. Так бы сказал военный. Я представляю его с подстриженными волосами, чисто выбритой челюстью. Представляю его без кожаной куртки или мотоцикла, и вместо этого вижу его в форме. Он бы хорошо смотрелся.

Предполагаю, что он и выглядел так хорошо, и мне становится плохо.

— Ты был военным?

— Служил в армии, — подтверждает он.

Вспоминаю чувство, в ту первую ночь, когда мне казалось, что в зале сидит полицейский. Человек с военной подготовкой. Именно такие люди, которых мой отец и Байрон нанимали в качестве силы.

Опасный вид.

Я делаю шаг назад.

— Ты полицейский?

— Нет, — мрачно говорит он. — У меня есть другие вещи, связанные с Байроном, но не это.

Имя мужчины, слетевшее с его уст, ударяет по мне как пощечина. Теперь оно становится реальностью.

Я пялюсь на него. Человек с военной подготовкой, который появляется в клубе. Первое, что он делает, это просит меня. Частный танец. Он не просто смотрит или трахает. Он хочет поговорить. Хочет узнать меня. Я думала, что это мило, но все оказалось ложью. Как и мое имя.

Как и вся моя долбаная жизнь.

Я делаю еще один шаг назад. Снова убегаю, но в замедленном движении. Часть меня не хочет уходить. Я помню, что Блу сказал о нем — игра на выживание.

— Ты… кто? Охотник за головами? Наемник?

— Что-то вроде того.

Отправленный, чтобы найти меня и схватить. Выследить, как животное.

— Вот почему ты встал перед Иваном? Ты не хотел, чтобы кто-то получил твой приз?

— Нет, — в его глазах блестит мучение.

— Скажи, что ты не трахнул меня, чтобы подобраться ближе. — В горле дерет. По всему телу прокатывается боль. — Скажи мне, что я ошибаюсь.

— Ты не ошибаешься, — говорит он все таким же хриплым голосом.

Боже. Я чувствую порыв наброситься на него, оттолкнуть его. Как он подобрался так близко?

— Это то, что ты всегда делаешь? — Мой голос тонкий, словно хлыст. Я собираю всю силу в своем теле, каким бы маленьким оно ни было. — Ты каждую девушку трахаешь, прежде чем наебать ее? Может, если подаришь им достаточно хороший оргазм, они с большей вероятностью пойдут с тобой, когда настанет время тащить их обратно?

— Меня никогда прежде не отправляли за женщиной. Прежде мне не доводилось делать подобного.

— Тогда почему пошел в этот раз?

Кип не отвечает. Его глаза прищурены, губы сжаты.

— Почему я? — Теперь я кричу в истерике. — Как мне так повезло?

— Из-за Байрона, — грубо говорит он. — Я знал, что он охотился за тобой. И я должен был убедиться сам. Я должен был… Не ради какого-то сраного вознаграждения. Он мой брат. Вот, блядь, почему.

Мое сердце вырывается из груди. Не орган, а истинный дикарь. Нет.

Конечно. Мать Кипа, неизлечимый романтик, любитель поэзии. Она назвала одного сына в честь лорда Байрона, а второго — в честь Рэдьярда Киплинга. Один причинил мне боль и оскорбил. Второй помогал мне.

Или так я думала. Но на самом деле Кип — всего лишь часть семейного бизнеса, заключающегося в том, чтобы наебывать меня.

— Какая у тебя фамилия? — спрашиваю я сухо.

— Адамс.

Конечно. Это была бы моя фамилия, если бы я вышла замуж за Байрона.

Теперь становится ясно, почему я так и не сблизилась с Кипом. Не сблизилась с ним настолько, чтобы узнать его фамилию. Он никогда бы не позволил мне. Он должен был оттолкнуть меня. Все это время, когда его жар сменялся холодом, все те разы, когда сорняки и шипы выталкивали меня, у него была цель.

— Есть сестры, о которых я должна знать? — спрашиваю я, реальность все еще спускается на меня. Кип и Байрон. Братья. — Какие-нибудь Эмили или Сильвии, о которых мне стоит узнать?

Он отворачивается, но я все равно замечаю, как он вздрагивает. Теперь есть только его профиль, каменный и очерченный бледным светом позади него.

Когда он опять смотрит на меня, то снова держит себя под контролем, накрепко запечатав все под слоем решительности и безрассудности. Под неукротимой силой и похотью. В глубине души есть та часть его, которая чувствует боль. Та часть, которой я нравлюсь. Но не эта часть сейчас пялится на меня в ответ.

— Он послал тебя? — спрашиваю я, голос звучит слабо.

— Не совсем.

— Но ты собираешься отвезти меня к нему.

Он делает паузу.

— Да.

Теперь моя очередь вздрагивать. Я не скрываю своего лица, не смотрю в сторону. Я позволяю ему увидеть, как сказанное делает меня дешевой и пустой. Я — пластиковая кукла с макияжем и настоящими волосами, предназначенная для мужчин, которые будут мною играть. Мне больно больше, чем я могла подумать. Я представляла, как меня поймает Байрон, или один из его людей. Я никогда не думала, что все будет вот так. Не думала, что это будет предательством.

— Так что теперь будет? — спрашиваю я безучастно. — Ты приведешь меня к Байрону, и что? Вы трахнете меня вдвоем? Это конец игры?

— Я не собираюсь причинять тебе боль, — говорит он с такой спокойной решимостью, что я почти верю ему.

— Ты уже это делаешь.

И вот тогда на нас сыпется град из пуль.