Молчание

Глава 11

Мама эммы не дождалась, что, наверное, было к лучшему. Свет в доме был погашен; единственным светом в холле был свет, падающий через маленькие декоративные окошки в парадной двери. Он погас, когда Эмма выключила свет перед входной дверью. Она постояла в холле, рассеяно гладя Лепестка по голове, пока ее глаза привыкали к темноте; подвал – единственное место, где было по-настоящему темно.

Когда все стало темно-серым, она выскользнула из туфель, взяла их за ремешки и направилась вверх по лестнице. Ступеньки были застелены, но дом был старым; они скрипели, когда она шла. Они скрипели, когда шел Лепесток, но он всегда шумел. Никто в доме Холлов не просыпался от шума, никогда, если, в самом деле, хотелось спать.

Она проскользнула в свою комнату, поставила обувь возле туалета и начала расстегивать ремни платья. Ее руки были холодными; она потерла их, но это не помогло. Кровать – и большое пуховое одеяло – помогли бы. Лепесток запрыгнул на кровать, где-то в районе ног, и ждал, опираясь на передние лапы.

– Извини, Лепесток. Я знаю, что поздно. – Она сбросила платье, взяла пижаму, одела ее и села на край кровати, почесывая его за ухом.

Что-то привлекло ее внимание. Это был не звук, точно, и не свет, но показалось, что это был и звук и свет.

Ее отец стоял в центре комнаты.

– Росток.

Она хотела вскочить и броситься в его объятия. Но не сделала этого.

Ей было слишком холодно, а она знала, что от него тепла ждать не следовало. Любовь – да, и привязанность – и холод тоже. Она натянула пуховое одеяло до плеч, опираясь руками о колени.

– Папа. – Лепесток тоже попытался залезть под одеяло, но поскольку он сидел на одном краю, ему это не удалось.

– Спи, Эм.

– Почему ты здесь?

Он покачал головой и посмотрел сквозь окно с занавесками. Что он увидел, учитывая, что занавески были плотно закрыты, она не могла сказать.

– Увидеть тебя, Эмма. Убедиться, что с тобой все в порядке.

Она улыбнулась, дрожа.

– Со мной все хорошо. – Успокоила она его.

Он в упор посмотрел на нее и скрестил руки на груди. Если руки в бока – так выглядела ее мать, когда сердилась, то скрещенные руки – и одна приподнятая бровь – так выглядел Брендан Холл.

– Ты должна позволить им уйти, Эм.

Она могла бы сделать вид, что не понимает его, но это никогда не заканчивалось хорошо.

– Я не знаю как.

– Как ты привязала их?

– Я этого не делала! Они уже были связаны.

– Они привязаны к тебе.

– Откуда ты знаешь?

– Ты моя дочь, – ответил он.

Его слова заставили ее тосковать о том времени, когда ей было четыре, ее родители жили вечно и ее отец знал все. Ее тоска была так сильна, что она выскочила с кровати и почти преодолела комнату, прежде чем одумалась и замерла. Он тоже открыл свои объятия, но в последний момент отступил, понимая, что не в состоянии ее поймать.

– Тяжело быть мертвым, – сказал он, кривя губы в незнакомой и горькой улыбке.

– Это хуже, чем быть живым, когда люди, которых вы любите, умирают и покидают тебя? – Она прервалась и отвела взгляд. Когда она смогла вновь твердо говорить, она добавила.

– Прости, папа.

– Натан? – спросил он мягко, и она вздрогнула.

– Ты знаешь о Натане?

– Дочь, помнишь?

Она попыталась с большим-большим трудом поверить, что он не видел ничего, что могло бы смутить ее. Или его.

Если что-то и было, то он не упомянул об этом. Зато он упомянул Натана. Она вернулась в свою кровать, натянула одеяло, свободное от Лепестка, который начал свое ночное расползание, и плотно завернулась в него.

– Я скучаю по нему.

– Я все еще продолжаю надеться – я все еще хочу – увидеть его. – Сказав это, она посмотрела на отца. Подождала пока голос перестанет дрожать. Для этого понадобилось много времени. – Только поговорить с ним. Только услышать его снова. – И снова дотронуться до него, даже если ее руки онемеют от прикосновения.

– Но... что, если он такой же как другие? Что, если он на золотой цепи, и теряет свою силу, которую мог бы иметь – которая могла бы вернуть его ко мне?

– Эмма, - отец хотел сказать больше, но остановился.

Ей было холодно, холодно, холодно. Она не могла вспомнить каково это – чувствовать себя в тепле.

– Ты должна отпустить их. Хотя бы нескольких. Чейз и Эрик не сказали тебе всего. Может, потому что не понимают этого. Я вижу это в тебе, теперь. Требуется сила, чтобы удерживать мертвых. Если ты не можешь брать у них силу, то они могут взять твою.

– Как я могу отпустить их?

– Раскуй цепи, Эмма.

– Я сломала их.

– Да. И нет. Ты не можешь сломать их; ты взяла их. Ты держишь их.

– О, – она посмотрела на свои руки, ладони были пусты. – Папа?

– Да?

– Что еще ты можешь сказать мне о том, что значит быть некромантом?

Он ничего не сказал.

– Что ты можешь мне сказать о Городе Мертвых?

Его руки, опустившиеся по бокам после неудавшегося объятия, вновь были скрещены на груди; его рука потянулась – на мгновение – к курительной трубки, которую он не мог курить. Когда она была молодой, он называл ее трубкой раздумий.

– Не очень много, – наконец сказал он. – Но он есть.

– Где?

Он поднял руку – его рукава немного смялись – и показал.

– Дай мне какую-то информацию, которую я могу прогуглить.

Снова та же улыбка. Она ненавидела ее.

– Мертвые могут, по крайней мере, говорить друг с другом?

– Некоторые могут. Это зависит. .

– От чего?

– От силы, Эмма.

– Но Эрик и Чейз сказали...

– Они не мертвые.

Она дрожала, и пуховое одеяло не помогало. Его руки снова опустились по бокам, и тогда он прошел через комнату к ее кровати и опустился возле нее на колени, будто ей снова было четыре года, она была больна и не спала среди долгой ночи.

Он коснулся ее лба рукой, и она прошла сквозь нее. Или это началось.

Она потянулась и схватила руку. И да, было холодно. Но она чувствовала что-то в сердце этого льда, что-то подобное тому, как солнце дает тепло, неся свет. Она привела свободную руку в чувство и ухватилась за его, держала ее и чувствуя свою руку без болезненного покалывания, впервые с тех пор, как она показала мертвых своим друзьям.

А затем она закричала и спрятала обе руки за спину, будто тепло обожгло ее.

– Папа, нет!

– Эмма, в противном случае ты не протянешь и неделю. Я мертв, – добавил он мягко. – И в этом мире, что означает только одно – рано или поздно. Кто-то захочет получить ту силу, что есть у меня. Я бы предпочел отдать ее тебе сейчас, потому что когда я даю ее тебе, я спасаю жизнь своей упрямой и очень дорогой дочери.

– Я не смогу ничего больше дать тебе. Позволь мне дать тебе это.

– Ты можешь. Ты можешь говорить со мной. Ты можешь приходить чаще. Ты можешь сказать мне, что я вполне нормальна.

– Разговоры ничего не стоят.

– Прекрасно. Они ничего не стоят. Но это лучше, чем ничего.

Он вздрогнул.

Она бы не коснулась его руки снова, потому что поняла, что инициатором прикосновения должна быть она. Он мог коснуться ее, но контакта бы не было. Она знала это, потому что он пробовал.

– Мне не холодно теперь, – прошептала она, и это было правдой. Но она чувствовала себя как... вампир. Даже хуже. Холод был бы лучше, чем это.

Эрик и Чейз приехали в 8:30 утра.

Если бы не было отца Эммы, первой подсказкой был бы Лепесток, который соскочил с кровати, помчался вниз по лестнице и зашелся заливистым лаем. Но даже во сне она помнила о Брендане Холле, и он вернулся в 8:00. Это было хорошо, потому что в хорошие выходные дни, мать не поднималась с постели до половины десятого, а то и до десяти. Учитывая шок от созерцания своего умершего мужа, Эмма подумала, что это были бы плохие выходные. Для ее матери.

Это было бы полезно, но Эмма почувствовала вину.

Повернувшись, держась за нижнюю часть перил, она направилась на кухню, проверила молоко, яйца и хлеб, осматривая все немного тревожно и хмуро. Она также осмотрела сахар, темный сахар, кленовый сироп, корицу, кофе и чай. Покончив с этим, она накормила Лепестка, который немного нервничал, потому что она все сделала не в верном порядке. Если бы он мог говорить, он пожелал бы, чтобы его кормили в течении всего дня.

Было слишком рано, чтобы звонить кому-нибудь, и она не знала точно, когда именно появятся Эрик с Чейзом, поэтому она сидела на диване, скрестив ноги на кушетке с головой Лепестка на коленях. И думала о некромантии. О некромантах. И о мертвых вокруг нее. О вечно мертвых. Это был не очень веселый способ убить время, но таким образом она провела не одни выходные. За исключением, некромантии.

Когда Лепесток спрыгнул с дивана и направился к двери, она пошла за ним. Она не потрудилась заставить его замолчать, потому что это никогда не работало; вместо этого она стала между ним и дверью, пытаясь загородить проем, когда открывала ее.

Чейз и Эрик были почти на крыльце.

– Может вы, парни, поспешите? Я не хочу, чтобы Лепесток разбудил мою маму.

– Она может спать, не смотря на это? – Очень скептически Чейз посмотрел на Лепестка, лай которого можно было услышать через две закрытые двери и на приличном расстоянии.

– Не более десяти минут.

Они поспешили в дом, потому что Эмма выпустила молочную косточку из руки. Ротвейлер прекратил лаять и начал ее грызть. Эрик присел и погладил его по голове. Поскольку Лепесток был собакой с довольно мягким характером, он не предполагал, что Эрик захочет украсть его лакомство, и Эрику пришлось держать его за лапу.

Она была занята на кухне и была удивлена, когда вошли Эрик и Чейз.

– Мы можем тебе чем-нибудь помочь? – спросил Эрик.

– Ответь нет, доверься мне, – сказал Чейз Эмме. – Потому что я вижу, что стол уже накрыт.

Эмма, разбивая яйца, даже не взглянула на Чейза.

– Да?

– Он может накрыть стол, помыть посуду, даже вынести мусор, если на него поворчать. Но еду ему доверять нельзя.

– Потому что он ее съест?

– Потому что он все испортит. Однажды он забыл о том, что варятся яйца, они потом отскакивали от стены, как мячи.

– Это произошло только однажды, – сказал Эрик Эмме.

– Потому что мы никогда не позволяли ему попробовать еще раз.

– Чейз любит готовить, потому что это освобождает его от мойки.

Чейз усмехнулся.

– Тоже верно.

Эмма смотрела на них и смеялась. Острая зависть единственного ребенка подкралась к ней, не смотря на то, что они не были настоящими братьями. Трудно было не любить их, даже зная, что они делают. С другой стороны, если она нуждалась в реальных друзьях, то Эллисон придет в ближайшее время. Она взглянула на часы. Еще не время для звонка Майклу.

Чейз надел передник.

– Нет, правда, мне не нужно помогать.

– Не оставляй всю территорию кухни на мне, – сказал он ей весело.

– Почему нет? Это моя кухня.

Он посмотрел на нее огромными щенячьими глазами. Если бы Лепесток увидел, он бы приревновал. Волосы Чейза были намного короче – и намного менее запутаны и закопчены – чем прошлым вечером, хотя тонкая красная полоса спускалась вниз к его шее.

Она рассмеялась, злясь на себя.

– Это не ответ.

Эрик прислонился к стойке и расслабился.

– Хорошо, – сказал ей Чейз. – Нам редко приходиться готовить такое.

В основном, мы сражаемся, тренируемся, покупаем уродливые пиджаки, которые переделываем, снова сражаемся, истекаем кровью и едва избегаем смерти.

– И убиваете людей?

– Это тоже.

– Чейз, – сказал Эрик, – не будь придурком.

– Что? Я прошу Эмму о шансе притвориться – хотя бы на полчаса – что я нормальный человек.

Эрик скорчил мину Эмме, когда она взглянула на него.

– Полчаса – максимум, который ему подвластен.

– Ты уверен в этом?

– Более чем. Иногда я забываю о своих манерах.

– У тебя хорошие манеры.

– Да. Часто слишком хорошие.

Она подумала минуту и кивнула.

– Хорошо. Сделайте блины. – Она пожалела об этом через пару минут, потому что у Чейза было сильное предубеждение по поводу готовой блинной смеси. Также у него возникли проблемы с отсутствием бекона, а когда Эмма сказала – Нитраты, – он фыркнул и послал Эрика в магазин.

Эмма позвонила Майклу после завтрака и попросила его дождаться Эллисон. Следующей она позвонила Эллисон и попросила ее забрать Майкла по дороге. Эрик, который стоял возле телефона, вручил ей свернутый листок бумаги. Она развернула его. Это был адрес.

– Что это?

– Адрес Марии Копис. Ее телефон отсутствует в списке.

– Как ты достал его?

– Не спрашивай.

Она почти робко записала телефон.

– Что-то не так?

– Я боюсь.

– Чего, в самом деле?

– Она взмахнула адресом в воздухе. – Мы не понимаем, что делаем, – сказала она ему, будто это было необходимо. – И если мы пойдем, позовем мать Эндрю, потащим ее на Роуэн-авеню и даже не доберемся до ее сына, это причинит ей боль без толку.

– А если мы доберемся до него как-нибудь, а ее там не будет, в этом будет толк?

– Что-то вроде того.

– Мне кажется, ты слишком много думаешь.

– Почему?

– Потому что тебе первой необходимо, чтобы она была там.

Поработай над этим. – Добавил он.

– Мне кажется, что мы сможем завлечь ее туда только единожды.

Чейз появился из кухни.

– Эрик, тарелки?

– Не беспокойтесь о тарелках, – сказала Эмма обоим.

– Что? Я готовлю, он моет. Это – правило.

– Ты не обязан готовить, а он не обязан мыть.

– Если я не хочу слушать скулеж Чейза всю неделю, мне придется помыть. – Он вернулся на кухню. Эмма последовала было за ним, но Чейз перегородил проход, став в проеме.

– Чейз, я помогла тебе приготовить, и могу помочь ему помыть.

Но выражение лица Чейза перешло в улыбку, в сопровождении шутки, делая его лицо настолько чистым, что было трудно предположить, что оно вообще что-то выражало.

– Я понимаю, что Эрик увидел в тебе. В каждом из вас.

– И что в этом плохого.

– Для нас? Ох, кое-что есть. Это напоминает нам о жизни, которой у нас нет. – Его лицо напряглось, челюсть сжалась, когда он закрыл глаза. – Моей сестре, – сказал он, все еще не открывая глаз, – ты бы понравилась. – Что-то изменилось в нем. – Эллисон напоминает мне мою сестру. Тот же непредсказуемый характер. Моя сестра сказала бы, черт, то же самое, что она сказала вчера вечером. Но, – добавил он, медленно открывая глаза, – она бы выпорола меня.

Она сглотнула.

– Чейз, – она потянулась, чтобы дотронуться до него, но остановилась. – Твоей сестры... нет в живых.

Он пожал плечами, сминая драпировку шелковой рубашки.

– Нет. – Он отвернулся, а затем снова повернулся к ней. – Ты права.

Ты не знаешь, что делаешь.

– Я знаю.

– Разве ты не знаешь? Это может убить тебя.

Вспоминая жар огня, она кивнула.

– Это также может убить всех, кто будет рядом с тобой. Твоих друзей.

Майкла, Эллисон.

– Эми?

– Я не думаю, что что-нибудь может убить Эми. – Он поморщился. – Послушай, ты – та, кто ты есть. Я не могу говорить о тебе вне этого – и я не Эрик. Я не буду даже пытаться, потому что, в отличие от Эрика, у меня нет надежды. Но Майкл и Эллисон не такие, как ты. Ты втягиваешь их в это, а у них нет защиты. Ты должна подумать об этом, – добавил он, – потому что ты, кажется, заботишься о своих друзьях.

– Они... они хотят мне помочь. – У нее пересохло во рту.

– Малыш тоже хочет играть посреди дороги. Я не говорю, что тебе делать, Эмма. Я указываю, что это сопровождается потерями.

– Но ты и Эрик не некроманты, а ты делаешь это все время.

– Эмма, что ты собираешься попробовать? Мы никогда не пробовали такого. И кто мы? Это наша жизнь. Если бы Майкл и Эллисон прожили бы наши жизни, они бы не были твоими друзьями. – Он выругался. – И, так или иначе, это не стало бы менее опасным для них.

– То есть... ты хочешь сказать, что ты и Эрик подвергаетесь опасности?

– Каждый там находится в опасности. – Он взглянул так, будто хотел сказать больше, но не сделал этого, и в этот раз, когда он повернулся и пошел на кухню, он больше не оборачивался.

Майкл и Эллисон прибыли менее чем через полчаса. Лепесток был во власти Майкла через две секунды, после того как входная дверь открылась – Эмма знала это, потому считала. Она могла бы оттолкнуть их двоих от дверей для того, чтобы Эллисон могла полностью войти в дом, не переступая через руки-лапы Майкла и ротвейлера, но Эмма воспользовалась минутой, чтобы понаблюдать за ними. У Майкла, вероятно, была бы истерика, если бы кто-то подошел к нему и лизнул в лицо, но он только поморщился, когда ротвейлер сделал это. А Эллисон знала, что дыхание собаки пахло неприятно.

Тем не менее, наблюдение за Майклом и Лепестком было хоть чем-то нормальным. А она нуждалась хоть в сколько-то нормальном.

Она вручила Эллисон кусочек листочка, который дал ей Эрик; Эллисон сразу поняла, что это. У нее были те же проблемы, что и у Эммы. Но она верила в Эмму больше, чем Эмма верила в саму себя в данный момент.

– Ты волнуешься по поводу ее присутствия там?

– Нет. Я могу сделать это.

Эллисон не спросила как.

– Это не только из-за Эндрю, ведь так?

– В основном.

– Эм.

Эмма скривилась. Она поняла за эти годы, что может врать Эллисон в мелочах, возможно потому, что Эллисон не беспокоилась, что бы разбираться в них – но никогда в серьезном.

– Из-за нас. Так ведь?

– Это представляет опасность для жизни.

– Эмма Холл, даже не думай о том, чтобы остановить нас. Ты обещала Майклу, что не будешь, – добавила она.

– Я знаю. Я просто... я не должна была обещать ему это. Я не подумала.

– Да, возможно. Ты думала, что сделаешь все в одиночестве, как есть.

Тебе никому ничего не нужно доказывать. Ты не знаешь, что делать, но никто из нас не знает – но мы всегда что-нибудь придумывали, когда работали вместе. Кроме того, ты собираешься позвонить Эми и сообщить, что не нуждаешься в ее помощи?

– Чейз сказал, что ничто не сможет убить Эми.

Эллисон рассмеялась.

– Вероятно, нет.

Эми позвонила в 10:00. Она подъехала к дому в нагруженном внедорожнике и посигналила, громко. Эмма отодвинула занавески и увидела большой серый автомобиль, который они ласково называли Танк, и жестом пригласила всех начинать.

Эми, однако, была не одна. На пассажирском сиденье, высунувшись из окна, сидел Скип. Он выглядел немного лучше, чем в прошлый раз, когда они его видели – по крайней мере, он был в сознании – но не очень хорошо.

– Это не чертово барбекю, – пробормотал Чейз шепотом.

– Привет, Скип, – сказал Майкл. Он был весел, отчасти потому, что комментарий Чейза и присутствие Скипа, казалось, не имели к нему никакого отношения. – Эмма, мы возьмем Лепестка?

– Нет, – Эмма направилась в сторону водителя авто и внимательно посмотрела на Скипа. Эми пожала плечами.

– Он не дал бы мне ключи от машины, если бы я не взяла его с собой.

– Если бы мы были секретной службой, – сказала Эмма, – страна была бы обречена. Что он знает?

– Достаточно, – ответил Скип раньше Эми – и, учитывая какой была Эми, это было впечатляюще, – не нужно говорить обо мне в третьем лице.

Будто специально игнорируя Скипа, Эмма сказала:

– Мы всегда говорим о Скипе в третьем лице. – Она, однако, не стала показывать язык.

– Я иду для того, чтобы удержать вас, ребята, от беды.

– О, как будто это когда-нибудь работало.

Он скривился.

– Хорошо. Я иду для того, чтобы иметь доказательства того, что моя сестра потеряла остатки своего ума. У меня есть камера. Я все сниму.

– Когда Эмма заколебалась, он добавил. – Я иду, или машины и лестницы не будет. Ты можешь взять Эми.

Эми в зеркале выпучила на него глаза.

–Ты закончил? Он может помочь с лестницей, – добавила она. – Куда мы поедем в первую очередь?

Эмма поморщилась.

– Мы поедем к Марии Копис.

– Это мама?

Эмма кивнула. Она дала Эми адрес, подождала пока она введет его в бортовой компьютер, и забрала обратно.

Мария Копис жила довольно далеко от центра, в районе двухквартирных домов с одинаково опрятными газонами и деревьями, которые выросли до нормальной высоты, затеняя бульвары. Эмма смотрела на них, пока машина замедлялась, и Эрик сказал:

– Дом его матери. Номер шестьдесят два.

– О.

– Куда, ты думаешь, она могла поехать? – спросил Чейз.

Эрик оторвал одну руку от руля, чтобы хлопнуть его по плечу.

– Нет, – сказала Эмма Эрику. – Это справедливо. Я не подумала.

– Послушай Эмму, – сказал Чейз Эрику. Эмме он сказал. – Ты подумала, что будешь говорить?

Когда Эмма не ответила, Чейз вздохнул. Поскольку автомобиль остановился, он открыл дверь.

– Нет, не ты. – Эрик схватил его за рубашку. – Ты близко не подойдешь к дому. Эмма, Эллисон, это ваше дело.

Эмма кивнула и посмотрела на Эллисон, которая тоже кивнула и открыла дверь. Она вышла первая, ожидая Эмму, чтобы пойти вместе.

Рука Эммы дрожала на ручке автомобиля, когда она открывала дверь.

Выходила она медленно.

Я не хочу делать этого.

– Эмма?

Эмма посмотрела на Эллисон.

– Я думаю, мы должны взять Майкла.

– Мы выглядим более безопасными без него.

Эллисон ничего не сказала, и через мгновенье Эмма кивнула. Она почти пожалела об этом, но это дало ей время. Я не хочу делать этого.

Эллисон вернулась к автомобилю Эми, когда он остановился, и через минуту вернулась с Майклом.

– У нее есть дети, – сказала ему Эллисон. – Один восемнадцати месяцев и совсем младенец. Нам может понадобиться твоя помощь с ними, пока мы будем разговаривать.

Майкл кивнул и посмотрел на Эмму, которая не шевелилась.

Эмма встряхнулась, глубоко вдохнула и вышла на дорогу. Да, она не хотела делать этого.

Но она не могла позволить себе остановиться.

Пока она шла, она пыталась представить, что она чувствовала бы, если бы у ее дверей появились два незнакомца – любого возраста и любого вида – с обещанием, что могут отвести ее к Натану. Говоря ей, что если она не верит и не пойдет с ними, Натан будет пойман в мини-

версии ада в течении чертовски долгого времени.

Она знала, что стояла бы в дверях, Лепесток был бы почти под ее ногами, уставившись на них так, словно они безумцы или невероятно жестокие. Знала также, что в то время как основная ее часть хотела бы захлопнуть дверь перед ними, другая ее глупая часть хотела бы верить им. Не в ад, а в необходимость ее участия.

И какая часть ее?

Та глупая эгоистичная часть ее хотела бы верить в это, что бы увидеть его снова. Только раз. Только еще один раз. Она могла бы попрощаться. Она могла бы сказать, что любила его. Она не успела сделать этого. Он не дожил до того момента, когда Эмма приехала в больницу.

– Эм?

– Прости. – Она остановилась. Обхватила себя руками и снова пошла.

Она знала, пока шла, что это глупая, эгоистичная часть себя, была нужна ей, чтобы осознать здесь – часть, которая надеялась перед лицом наихудшей потери, даже когда известно, что любая надежда бессмысленна.

Эмма приблизилась к ярко красной двери. Следы очищения краски свидетельствовали, что дверь не всегда была красная, и это был тот тип мелочей, которые она замечала, когда нервничала. Она откашлялась, протянула руку к дверному звонку и на мгновенье заколебалась.

Эллисон ничего не сказала. Эмма была очень рада, что Эллисон была рядом; если бы на ее месте была Эми, она бы уже нажала на звонок и отошла назад.

– Извини, Элли, – сказала бы она. – Я просто... я не уверена, что говорить.

Эллисон кивнула. Потому что она тоже не знала, но у нее было столько веры в Эмму, что Эмма нажала на звонок. Слышный с другой стороны двери звонок, был жестяным и электрическим.

Они ждали вместе, прислушиваясь к звукам шагов. Они услышали крик вместо этого, и он становился громче, пока дверь не открылась.

Женщина с краснолицым ребенком на бедре стояла в дверном проеме, темная прядь волос, выбившаяся из "конского" хвоста падала ей на глаза. Она была моложе матери Эммы, она выглядела младше тридцати. Голос ребенка выдал посторонних и она – Эмма вспомнила о полуторагодовалой дочери – сунула сжатый кулак себе в рот.

– Мы сожалеем, что побеспокоили вас, – сказала Эмма спокойно, – но нам нужна Мария Копис.

Темные глаза женщины немного сузились.

– Зачем?

– Мы ничего не пытаемся продать, – быстро сказала Эмма. – Вы Мария Копис?

Ребенок потянулся и схватил в горсть волосы матери, для чего понадобилась определенное усилие, и стало понятно, почему большую часть из них не удалось сколоть.

– Не делай этого, – сказала женщина, поймав маленький кулачок и попытавшись освободить волосы, не разжимая его. – Да, я Мария Копис. И как вы видите, – добавила она, – я немного занята. Чем я могу помочь?

– Мы только хотели... минуту вашего времени, – ответила Эмма. – Я – Эмма Холл, а это Эллисон и Майкл. Не возражаете, если мы войдем?

Ответ был явно положительным. Мария опустила свою дочь внутрь холла. Малышка тут же ухватила край рубашки матери и попыталась оттащить ее от двери.

– У меня действительно нет времени, что бы говорить прямо сейчас, – сказала Мария. – Может быть, вы могли бы вернуться, когда моя мама будет дома после работы.

– Я боюсь, что нас тогда не будет здесь, – сказала ей Эмма.

Прежде чем она смогла ответить, ее дочь отпустила край ее рубашки и пошла весьма сомнительным способом, наполовину наклонившись вперед, будто насмехаясь над силой тяжести. Она достигла края крыльца и указала вверх – на Майкла. Майкл мгновенно опустился на колени, расположив руки возле нее, а она прыгнула со ступеньки под тихий вопль ее матери. Майкл поймал ее, а она поймала его нос. Он рассмеялся и сказал ой-ой-ой, но не достаточно громко, чтобы помешать ей.

– Кэти, не хватай людей за носы, – сказала ей мать.

– Я не возражаю. Это не больно, – сказал ей Майкл. Кэти схватила его за ухо вместо носа, а он стоял, держа ее над землей. Он даже позволил потянуть свою голову в сторону, пока ей не надоело, что произошло быстро, так как ей было всего полтора года. Она продолжала искать ручки, которые он носил в карманах, если был одет в рубашку, в которой были карманы. Она схватила одну, и они начали перетягивать ее как канат.

Мария Копис с минуту постояла в дверях, наблюдая за Майклом и дочерью. Ее плечи немного расслабились и она посмотрела на двух девочек, удивленно покачивая головой.

– Она переживает период застенчивости. Она не позволяет даже моей матери брать ее.

– Майкл любит детей, – сказала Эллисон. – И они любят его. Даже стеснительные дети.

– Наверное. – Она вздохнула. – Ну, тогда и вы входите. Тут не будет тихо, – добавила она. – И здесь не очень чисто.

Внутри, как она и сказала, было не очень чисто, и им пришлось искать путь между обломками детских игрушек, только чтобы отойти от двери.

Майкл попытался опустить Кэти на пол, но она схватила его за волосы.

Так он присел в зале в окружении, вероятно, ее игрушек. Он подобрал чучело оранжевого динозавра и попытался обменять его на свои волосы.

Когда она проигнорировала это, Майкл изобразил крик молодого динозавра, который был замечен, и Кэти рассмеялась, когда молодой динозавр попытался облизать ее лицо. Эмма посмотрела на Марию Копис, которая наблюдала с улыбкой, притаившейся в уголках губ. Это была тяжелая улыбка, которая переросла во что-то еще, как заметила Эмма.

Тогда ей захотелось уехать, потому что она знала, что означает эта улыбка, а ей не хотелось встревать в личную жизнь этой женщины – и ее горе. Но, тем не менее, наблюдение за игрой дочери с Майклом проходило спокойно, а Эмма не преминула заметить, что Майкл точно так же играет с Лепестком. Жизнь продолжалась.

Некоторые жизни.

Она позволила этому продолжаться некоторое время, потому что была трусом и все еще не хотела делать этого. Вызвать Эндрю, ее покойного сына. Доставить ей боль.

Но Эндрю ждал, и он ждал свою мать. Эмма где-то нашла храбрость и заговорила.

– Я знаю, что это покажется плохим, – сказала она спокойно, а Мария начала медленно поворачиваться к ней лицом. – И я хочу прежде извиниться. Я бы ни за что не приехала сюда.

Женщина выглядела смущенной. Еще не подозрительной, но это будет. Эмма посмотрела на гостиную, тоже заваленную игрушками и, после паузы, она направилась туда, вынуждая Эллисон и Марию следовать за ней. Майкл, поглощенный короткими взрывами смеха, в конце концов, тоже последовал, а если и нет, то Мария все еще могла наблюдать за ними, если ей хотелось.

– О чем ты хочешь со мной поговорить? – Ее глаза сузились. – Вы не журналисты, не так ли?

– Нет, я имею в виду, нет, конечно. Мы еще учимся в школе, – добавила Эмма.

– Я извиняюсь. – Сказала женщина. – Единственные незнакомцы, которые хотели поговорить со мной, были журналистами. Или, преследующие машину скорой помощи, юристы. – И нет, – добавила она, снова смотря на Майкла или, точнее, на лицо своей дочери, – вы действительно не похожи ни на тех, ни на других.

Эмма прикусила губу.

– Мы возможно, как и они, – спокойно ответила она. – Потому что мы сейчас поговорим о вашем сыне.