Мы все утро искали эту чертову трубу. И сейчас у меня не хватает духу сказать ему, что в этих лесах я провела всю свою жизнь и что я никогда не видела никакую каменную трубу, но вполне возможно, она просто разрушилась, после того, как Уэс уехал. За тринадцать лет многое может случиться.

Черт возьми, в последнее время многое может случиться и за тринадцать минут.

— А ты уверен, что это было за «Бургер Паласом»? — тихонько спрашиваю я.

Мы обшарили здесь каждый квадратный фут земли, и либо эта дверь зарыта глубоко в землю и спрятана под сосновыми иголками, что палка тут не поможет, либо мы ищем не там.

— Да, я чертовски уверен. Я жил прямо там, — рычит Уэс, тыча пальцем в противоположную сторону от шоссе. — Я раньше каждый день проходил мимо этой чертовой трубы по пути к… — его голос затихает, и он качает головой, пытаясь избавиться от воспоминаний. — Фух! — Он бросает рюкзак на землю и садится рядом с ним на поваленный ствол дерева, потирая пальцами виски. Его недавно вымытые волосы падают на лицо, завиваясь там, где они были заправлены за уши.

Я сажусь на бревно в нескольких футах от него и расстегиваю рюкзак, делая вид, что ищу бутылку воды.

— Мне жаль, что мы пока его не нашли. Но я уверена, мы где-то рядом. Наверное, какой-нибудь глупый мальчишка разломал трубу или типа того.

Уэс даже не смотрит на меня.

Ты делаешь только хуже. Просто заткнись.

На глаза попадается пакетик «Трэил микса», поэтому я вытаскиваю его и протягиваю Уэсу.

— M&M’s? — я улыбаюсь, слегка встряхивая пакет.

Уэс поворачивает ко мне голову, и от этого движения на его левый глаз падают волосы, затем он одаривает меня легкой улыбкой. На самом деле это просто подергивание в уголке его рта. Не уверена, хотел ли он этим сказать: «Спасибо, но я не хочу», или «Я рад, что ты здесь со мной», или «Ты раздражаешь меня до чертиков, и мне приходится терпеть тебя до тех пор, пока не придумаю, как от тебя избавиться». И прежде чем понимаю, что делаю, я протягиваю к нему руку и заправляю волосы за ухо, чтобы получше разглядеть его смущенное выражение лица.

Благодаря этому намек на улыбку полностью исчезает.

Дерьмо.

Теперь Уэс одаривает меня тем же взглядом, что и вчера за «Бургер Паласом». Таким, который выбивает воздух из моих легких. Этот взгляд сосредоточен, бесстрастен и чертовски пугает меня. Интересно, о чем он думает, когда так смотрит на меня? Что он скрывает?

Затем я ловлю себя на мысли, что до сих пор смотрю на него, неловко держа руку за его ухом, поэтому опускаю глаза и отдергиваю руку назад.

— Мы найдем его, — выпаливаю я, не в силах придумать, что еще сказать.

— Да? А что, если мы не найдем?

Я снова смотрю на него из-под покрытых тушью ресниц.

— Мы умрем?

Уэс очень медленно кивает и жует нижнюю губу, изучая меня.

— Почему у меня такое чувство, что ты не слишком расстроена такой перспективой?

Потому что это так.

Потому что я с нетерпением жду этого момента.

Потому что я слишком труслива, чтобы сделать это самой.

Я пожимаю плечами и продолжаю:

— Потому что это означает, что всему придет конец?

— Нет, это не так, — резко отвечает Уэс, выпрямляясь. — Это значит, что тебе придет конец! Неужели ты этого не понимаешь? Это значит, что ты проиграла, а они выиграли!

Мне хочется сказать ему, что меня это устраивает, кем бы «они» ни были, но я знаю, что это приведет только к новым вопросам. Вопросам, на которые я не хочу отвечать. Вопросам, от которых будут трещать замки у крепости дерьма, о котором я больше никогда не хочу вспоминать, потому что все это не имеет значения, и мы все умрем. Поэтому я держу свой рот и подъемный мост своей крепости плотно закрытыми.

Кроме того, если Уэс узнает, что я просто использую его, чтобы отвлечься, и что я на самом деле не хочу выживать, несмотря на то, что нас ждет в будущем, он может запретить мне таскаться за ним. А таскаться за этим мудаком — это вроде как на данный момент моя единственная причина жить.

Я вздыхаю и осматриваю лес, в надежде получить хоть чуточку вдохновения, которое поможет мне убедить его, что у нас все получится.

Выдохнув, я наклоняюсь вперед и кладу локти на колени.

— Если бы только у нас был металлоискатель или что-то типа того.

— Точно! — Уэс щелкает пальцами и указывает на меня.

Я смотрю на него и мысленно даю себе пять, когда вижу его красивую мегаваттную улыбку, сияющую мне в ответ.

— Вот оно, твою мать! Рэйн, ты просто чертов гений! — Уэс встает и ерошит мне волосы, затем поднимает рюкзак с земли и расстегивает ремни, чтобы я смогла надеть его. — Где тут ближайший хозяйственный магазин?

Я откидываю с лица спутанные волосы и указываю в сторону шоссе.

— Поехали!

— Ладно, ладно, — ворчу я, вставая и поворачиваясь к нему спиной, чтобы он закрепил на моих плечах этого пятидесятифунтового гиганта. — Но, если и там окажется деревенщина с автоматом, мы придумаем план «Б».

Уэс смеется и разворачивает меня лицом к себе, держа за плечи, иначе рюкзак перевесит меня. И то, как он смотрит на меня, как его сильные руки ощущаются на моем теле и как на его лице сияет обнадеживающая улыбка, все это заставляет целый рой бабочек порхать в моем животе. Думаю, я бы, наверное, добровольно столкнулась лицом к лицу с пятью мудаками в красных банданах с татуировками и автоматами, если бы от этого Уэс чувствовал себя счастливым. Но я ему этого не говорю.

В конце концов, девушка должна казаться труднодоступной.




Чтобы быстрее добраться до шоссе, мне приходится срезать путь через парковку «Бургер Паласа». Вокруг здания тянется очередь из людей, огибая его, по меньшей мере, дважды, но из-за кулачных боев, устроенных этими людьми, трудно сказать точно. Его королевское высочество — «Король Бургер» улыбается, глядя вниз на кричащую, толкающуюся и пинающуюся толпу со своего трона на рекламной электронной вывеске «Бургер Паласа». Я всегда ненавидел этого ублюдка, даже в детстве. Помню, как его довольная морда смеялась надо мной, когда я рылся в его мусорных баках.

Богатенький мудак.

Я резко дёргаю руль вправо, чтобы не сбить маленького голого мальчика, стоящего посреди парковки.

Подъезжая к шоссе, я притормаживаю перед поворотом и замечаю, что выбито одно из панорамных окон библиотеки, здание которой расположено по другую сторону улицы. Техно-бит доносящийся оттуда настолько громкий, что я слышу его через рев двигателя, а разноцветные огни мелькают вокруг здания, как на рейве. Я представляю себе, как внутри кучка подростков жадно глотают сироп от кашля и передают друг другу ЗППП. Но когда выруливаю на шоссе, замечаю, как из главного входа, спотыкаясь, выходит какая-то бабуля топлесс, держа в руках то, что, клянусь Богом, выглядит как…

— Дилдо! — кричит Рэйн, указывая прямо на пожилую леди, когда мы проезжаем мимо.

Я смеюсь и качаю головой.

— Кажется это самый неожиданный «плюс один» на вечеринке, который я видел.

Не думаю, что я произнес это достаточно громко, чтобы через мой шлем Рэйн могла меня услышать, но она хихикает и хлопает ладошкой по здоровому плечу.

— Плюс один! — визжит она. — О Боже, эта штука была длиной примерно в фут!

Я выкручиваю ручку на себя, прибавляя газ, и мотоцикл взлетает, от чего она снова оборачивает свои руки вокруг моего тела, впиваясь пальцами в бока. Знаю, это чертовски глупо, но мне не нравится, когда Рэйн обращает внимание на чей-то другой член. Даже если этот член сделан из резины и принадлежит ровеснице Авраама Линкольна.

Становится все труднее и труднее ориентироваться на шоссе, не только из-за того, что через каждые десять футов стоят брошенные и разбитые автомобили, но и потому, что благодаря переполненным мусорным контейнерам и бакам по всему городу, дорога теперь тоже покрыта мусором. Мне действительно необходимо сбавить скорость и сосредоточиться на дороге, чтобы не врезаться во что-нибудь, но вместо этого я поворачиваю голову и смотрю вверх, когда мы проезжаем мимо дома Рэйн.

Он выглядит точно так же, как и вчера вечером, за исключением того, что теперь в центре окна на входной двери есть дыра размером с бейсбольный мяч.

«Сумасшедшая сука», — ухмыляюсь я.

Когда мы проезжаем мимо, я размышляю о том, что же, черт возьми, произошло там прошлой ночью. Рэйн выглядела такой расстроенной, когда вернулась из дома с вещами, но пока я спал, она туда вернулась. Может быть, она ждала, пока ее отец, наконец, окажется в отключке? А может, ее мать действительно вернулась домой? Или она просто…

БАМ!

Взрыв под колесами байка снова привлекает мое внимание к дороге, и внезапно мне кажется, что мы едем сквозь зыбучие пески. Зад мотоцикла тянет в сторону, и мне приходится крепче сжимать руль, чтобы эта чертова штука не сбилась с пути.

— Вот дерьмо!

Я съезжаю на обочину и хочу врезать кулаком себе в лицо. Именно этого я и боялся! Я знал, что рано или поздно это произойдет. Я позволил себе отвлечься на одну гребаную секунду, и теперь у меня спустило колесо. Даже не знаю, на что я наехал; вот как я был сосредоточен не на том, что важно.

Я ставлю байк на подножку, снимаю шлем и разворачиваюсь, чтобы сказать Рэйн о том, чтобы она убиралась к чертовой матери. Нет, мне хочется накричать на нее! Я хочу ткнуть пальцем в ее прекрасное маленькое личико и заставить ее плакать, чтобы слезы смыли весь этот гребаный макияж. Может быть тогда она перестанет таскаться за мной, как потерявшийся щенок, и наконец я смогу снова сосредоточиться.

Но когда я резко поднимаюсь, Рэйн теряет свою хватку на моем теле. Ее глаза широко распахиваются, а руки описывают огромные круги, в то время как она падает с сиденья моего мотоцикла, приземляясь на свой гигантский рюкзак, как перевернутая черепаха.

— Какого хрена, Уэс? — кричит она, перекатываясь с боку на бок в жалкой попытке встать.

Смех из недр моей потускневшей черной души вырывается наружу, когда я наблюдаю за тем, как она корячится на земле. Она бросает на меня «да пошел ты» взгляд, который длится всего секунду, затем тоже начинает смеяться. Когда она случайно хрюкает, как поросенок, ее покрытые толстовкой руки взлетают ко рту от унижения.

— Просто сними рюкзак! — я плачу сквозь смех, наблюдая, как она попеременно пытается встать с каждой стороны и снова поддается собственному приступу смеха.

Рэйн вынимает руки из ремней, и я наклоняюсь, чтобы поднять ее дрожащее тело с земли. Как только она встает, то прижимается к моей груди, фыркая и икая, и прячет свое свекольно-красное лицо в мою недавно постиранную рубашку.

И, как в том кошмаре, ее прикосновение — это все, что мне требуется, чтобы полностью потерять контроль над ситуацией, над моей силой воли, над моим собственным телом. Вместо того чтобы дать ей подзатыльник и отправить домой, как я должен поступить, я смотрю, запертый в своем собственном сознании, как мои руки обнимают ее крошечные плечи и притягивают ближе.

Нет! Какого хрена ты делаешь, придурок? Отпусти ее!

Я кричу на себя, обзываю всеми возможными ругательствами, но голос в моей голове заглушается эйфорией, которую я испытываю, держа эту девушку в своих руках. Она сжимает мою рубашку в своих кулаках. Утыкается лицом мне в шею. Ее дыхание учащается и становится горячим, когда она снова хихикает, прижимаясь к моей коже. У нее холодный нос. И все, что я могу сделать, это наблюдать, испытывая унижение, как мясной сосуд, в котором я живу, наклоняется вниз и вдыхает аромат ее гребаных волос.

О Боже, как же ты жалок.

Сахарное печенье. Она смеется, как дикое животное. Она похожа на выброшенную фарфоровую куклу, одетую как мальчик-подросток. И от нее пахнет чертовым сахарным печеньем.

Отпусти ее, придурок! Припасы! Укрытие! Самозащита! Вот, что тебе нужно!

Но это сообщение остается без внимания, потому что теперь мой тупой гребаный член тоже вышел из-под контроля. А почему бы и нет? Больше меня никто не слушает. Он оживает и вонзается в молнию моих джинсов, тоже ища внимания Рэйн. Я делаю маленький шаг назад, ровно настолько, чтобы удержаться от того, чтобы не пихнуть свой стояк ей в живот, как настоящий извращенец, но она отвечает мне тем же, делая свой собственный шаг назад.

Вот и все.

Момент исчез.

Смех испарился.

Мы опускаем руки и начинаем идти.

Я несу рюкзак и толкаю свой байк, чья передняя шина почти полностью спущена, когда Рэйн догоняет меня. Я все еще тверд, и, наверное, это продлится вечность, благодаря тому, как она все еще краснеет и накручивает прядь волос на палец. Я решаю сделать то, что должен был сделать в первую очередь: сосредоточиться на дороге, объезжая обломки.

— Итак… сколько нам еще идти до хозяйственного магазина? — спрашиваю я, не поднимая глаз с тротуара перед собой.

— Эмм, — Рейн смотрит вдаль, как будто отсюда может его увидеть.

В этой части города есть только старые фермерские дома, вроде ее, с неухоженными полями и дерьмовой тучей деревьев между ними. Никто ничего не выращивает. На этой земле даже нет лошадей. Только куча старых машин и ржавых сараев.

— Думаю, минут пятнадцать-двадцать. Он находится на другой стороне этого холма, сразу за катком.

Я смеюсь и качаю головой.

— Что?

— Ты говоришь, как настоящая жительница деревни.

Рэйн фыркает.

— Если ты думаешь, что я говорю, как деревенщина, то ты не слышал…

— Нет, это не из-за акцента, — перебиваю ее я. — Просто здешние жители измеряют расстояние в минутах, а не в милях, и используют ориентиры вместо названий улиц.

— О, Боже мой! — у Рэйн отвисает челюсть. — Мы действительно так делаем!

Я улыбаюсь, хотя мое пулевое ранение дает о себе знать от того, что я толкаю мотоцикл вверх по этому бесконечному холму.

Она наклоняет голову набок, наблюдая за мной.

— А где ты жил до того, как вернуться? Где-то на севере?

— Можно и так сказать. — Я ухмыляюсь, смотря ей в глаза не больше секунды, прежде чем снова бросить свой смертельный взгляд на замусоренный тротуар. — Какое-то время я жил в Южной Каролине, а до этого в Риме.

— О, кажется, я была в Риме. Это ведь недалеко от Алабамы, верно?

Я фыркаю.

— Рим не в штате Джорджия. Рим, который в Италии.

— Не может быть!

Рэйн шлепает своей ладошкой по моей руке, едва не задев пулевое ранение. Я вздрагиваю и делаю глубокий вдох, но она даже не замечает этого.

— О Боже, Уэс, это просто потрясающе! А что ты делал в Италии?

— В основном я был обычным отбросом европейского общества.

Рэйн наклоняется ближе, пожирая мои слова одно за другим, как ядра попкорна. Поэтому я просто продолжаю их извергать.

— После того как я уехал из Франклин Спрингс, дольше года нигде не задерживался, обычно это было несколько месяцев, а потом меня отправляли в следующий дерьмовый дом в следующем дерьмовом городе. Как только я вышел из системы, я понял, что хочу убраться как можно дальше. Черт возьми, меня тошнило от маленьких городков. Тошнило от школы. Я устал от того, что у меня не было никакого гребаного контроля над тем, куда я попадаю и как долго там остаюсь. Поэтому в свой восемнадцатый день рождения я выбрал самое выгодное предложение из всех, предлагаемых разными авиакомпаниями, купил билет в Рим, и уже на следующее утро я проснулся в Европе.

— Из системы? — темные брови Рэйн сходятся вместе. — Системы опеки?

— Ну, да. В любом случае, — я мысленно пинаю себя за то, что проговорился. И дело не в том, что я стыжусь этого, просто сейчас я не хочу говорить о худших девяти годах моей жизни. Или вообще никогда. — Рим чертовски невероятный город. Он древний и современный, деловой и тихий, красивый и трагичный — все это одновременно. Я понятия не имел, чем займусь по приезде, но как только сошел с трапа, понял, что все будет хорошо.

— Почему? — Рэйн так увлечена моим рассказом, что спотыкается об валяющийся на дороге глушитель и чуть не приземляется на задницу.

Я стараюсь не засмеяться.

— Многие говорили по-английски. Почти все вывески были на английском языке, и меню, и даже уличные музыканты пели свои песни на английском языке. Итак, в скором времени я обменял свои доллары на евро, купил гитару у одного из уличных артистов и провел следующие несколько лет, играя классические рок-песни перед Пантеоном за чаевые от туристов.

Я оглядываюсь и вижу, как Рэйн смотрит на меня так, словно я — это гребаный Пантеон. Глаза огромные, губы приоткрыты. Я протягиваю руку и тяну ее к мотоциклу, чтобы она не ударилась головой о покрышку перевернутого микроавтобуса «Хонда», рядом с которым мы идем.

— Тебе приходилось спать на улице? — спрашивает она, не моргая.

— Нет, я всегда находил кого-нибудь, у кого можно было бы переночевать.

Это заставляет ее наконец-то моргнуть.

— Кого-нибудь, да? Ты имеешь в виду какую-нибудь девушку?

Когда я не поправляю ее, она так сильно закатывает глаза, что я почти ожидаю, как они выпадут из орбит.

— Ты тоже направлял пистолеты им в головы и заставлял платить за свои продукты?

Я поднимаю на нее бровь и ухмыляюсь.

— Только тем, кто дерзил мне в ответ.

Рэйн морщит нос, как будто хочет показать мне язык.

— Так почему же ты тогда уехал, раз тебе так хорошо жилось с твоим классическим роком и итальянскими женщинами? — дерзит она.

Моя улыбка исчезает.

— Это было уже после того, как начались кошмары. Эй, осторожнее!

Я указываю на осколок стекла, торчащий под странным углом на ее пути. Она осторожно обходит его, не спуская глаз, а затем снова обращает свое восхищенное внимание на меня.

— Туризм полностью иссяк. Я больше не мог зарабатывать на жизнь, играя на улице, а без визы я не мог устроиться на нормальную работу. И снова у меня не было выбора. Моя соседка по комнате была американкой, чьи родители предложили оплатить наши билеты на самолет обратно в Штаты, так что… вот так я и оказался в Южной Каролине.

— А ты ее любил?

Ее неожиданный вопрос застает меня врасплох.

— Кого?

— Твою соседку! — Ее большие глаза сужаются до щелочек, когда она делает саркастические кавычки вокруг слова: «соседка».

Я ненавижу то, как мне сильно это нравится.

— Нет, — честно отвечаю я. — А ты его любила?

— Кого?

Я опускаю глаза на желтые буквы, украшающие ее задорные сиськи.

— Парня, у которого ты забрала эту толстовку.

Взгляд Рэйн падает вниз, и она останавливается, как вкопанная.

Думаю, это означает — да.

Скрестив руки на логотипе группы, она поднимает голову и смотрит на что-то позади меня. Я сразу вспоминаю то, как вчера она наблюдала за той семьей в парке.

Прямо перед тем, как свихнуться на хрен.

Вот, дерьмо.

— Эй… слушай, прости. Я не хотел этого говорить…

— Это его дом.

Что?

Я следую за ее взглядом, пока не оборачиваюсь и не нахожу желтый фермерский дом с белой отделкой, находящийся примерно в сотне футов от дороги. Это место лучше, чем у ее родителей, и даже больше, но двор такой же заросший.

— Значит парень по соседству, да? — Я изо всех сил стараюсь, чтобы в моем голосе не слышалась злость, но от понимания того, что кусок дерьма, расстроивший Рэйн, находится где-то внутри этого дома, я закипаю.

Когда Рэйн не отвечает, я оборачиваюсь и вижу, что она стоит ко мне спиной. Я опускаю байк на подставку, готовясь броситься вслед за этой задницей, если она снова решит сбежать, но стук таблеток о пластиковый пузырек говорит мне о том, что Рэйн никуда не денется.

Она нашла другую форму спасения.

Рэйн проглатывает таблетку и засовывает пузырек обратно в лифчик. И все это гребаное время я практически слышу, как кровь приливает к моим ногам.

Кем бы ни был этот парень, он труп.

— Рэйн, мне нужно, чтобы ты назвала хотя бы одну вескую причину, по которой я не должен ворваться в этот дом по этим ступенькам, вытащить за горло этого ублюдка и заставить его съесть свои собственные пальцы после того, как я отрежу их своим перочинным ножом.

Она издает печальный смешок и снова поворачивается ко мне лицом.

— Потому что он уехал.

Я делаю глубокий вдох. Слава, мать его, богу!

— Он уехал со своей семьей несколько недель назад. Они хотели провести 23 апреля в Теннесси, откуда родом его родители, — усмехается Рэйн, закатывая глаза.

23 апреля. Вот как называют этот день, когда не хотят говорить об апокалипсисе. Как будто это гребаный праздник или что-то в этом роде.

Рэйн смотрит на меня со смесью горя и ненависти в глазах, и мне знакомо это чувство. Благодаря ненависти жить с разбитым сердцем становится легче. По крайней мере, так было у меня.

А теперь я вообще ничего не чувствую.

Перегнувшись через байк, я обнимаю ее за плечи и притягиваю к себе. Рэйн наклоняется через кожаное сиденье, чтобы тоже обнять меня, и мое сердце вместе с членом увеличиваются в ответ. Все, что я хочу сделать, это целовать ее до тех пор, пока она не забудет, что этот тупой деревенщина когда-либо существовал, но я этого не делаю. Не потому что она слишком уязвима, а потому что я не доверяю себе в том, что у меня хватит сил остановиться.

— Эй, посмотри на меня, — говорю я, изо всех сил стараясь снова не вдыхать запах ее гребаных волос.

Две большие голубые радужки глядят на меня из-под испачканных черной краской век, и потребность, которую я в них замечаю, заставляет мою душу болеть.

— Поверь тому, кто профессионал в том, чтобы оставаться покинутым, — я заставляю себя улыбнуться. — Все, что тебе нужно сделать, это послать их к черту и двигаться дальше.

— Я не знаю, как это сделать. — Глаза Рэйн умоляют хоть о чем-то, что сможет избавить ее от боли.

Я узнаю этот взгляд, но не могу вспомнить эти ощущения.

Потому что сейчас именно я тот, кто уходит.

Боль даже не знает моего нового адреса.

— Это очень просто, — ухмыляюсь я. — Во-первых, ты говоришь: «Да, пошли», а затем добавляешь: «они»!

Рэйн улыбается, и мой взгляд падает на ее губы. Они сухие и опухшие от того, что она чуть не расплакалась, и когда они шепчут: «Да пошли они!», клянусь, я чуть не кончаю в штаны.

— Хорошая девочка, — шепчу я в ответ, не в силах оторвать взгляд от ее губ. — А теперь пойдем и подожжем его дом.

— Уэс! — визжит Рэйн, хлопая ладошкой по моей руке с едва заметной улыбкой. — Мы не станем поджигать его дом.

Она поворачивается и снова направляется в сторону хозяйственного магазина, и я позволяю ей идти вперед. Но не потому, что не хочу поджечь дом этого маленького засранца. Я действительно этого хочу.

А потому, что из-за руля перевернутого микроавтобуса на меня смотрит мертвая женщина.




К тому времени, как мы добираемся до хозяйственного магазина «Хардвер Бак», я чувствую себя потрясающе. Солнце светит ярко, таблетки подействовали, Уэс снова хорошо ко мне относится, и я не могу дождаться момента, когда смогу нарисовать столь необходимую букву «Ф» поверх буквы «Б» на вывеске магазина.

Боже, не могу поверить, что рассказала Уэсу о Картере.

А чего ты ожидала? Ты привела его прямо к дому своего бывшего.

Я такая идиотка.

Заметка для себя: с этих пор передвигаться только по лесу.

Я киваю в знак согласия, следуя за Уэсом через парковку. Когда мы приближаемся к разбитой стеклянной двери, он замедляет шаг, становится снова серьезным и тянется за пистолетом. Боже, должно быть это очень утомительно — пытаться выжить в апокалипсис.

Я лишь стараюсь оставаться постоянно под кайфом, чтобы все время не плакать, и то, это дается мне с трудом.

Уэс останавливается рядом с входом, ставит байк на подножку и бросает на меня предостерегающий взгляд через плечо. Наблюдая за ним, я вспоминаю то, как он описывал Рим. Уэс тоже одновременно и мягкий, и грубый. Взрослый и совсем юный. Его светло-зеленые глаза обрамляют густые темные брови. Мягкие каштановые волосы ложатся на жесткую щетину. Цветастая гавайская рубашка скрывает черные татуировки. Меня тянет к нему, как парню, но мужчина в нем пугает меня, и я почти уверена, что получу пулю за них обоих, хотя даже не знаю его фамилии.

Но, честно говоря, я бы сейчас получила пулю за кого угодно. Это ожидание смерти просто убивает меня.

Стекло на входной двери выбито, и Уэс, похоже, не слишком этому рад. Он держит пистолет наготове и прислоняется к стене рядом с входом, затем дергает головой, давая понять, что мне лучше присоединиться к нему, а не стоять прямо напротив двери, как идиотке.

Ах, ну да.

Я быстро оказываюсь рядом с Уэсом и начинаю различать слабые, мужские голоса, доносящиеся из глубины магазина.

Уэс поворачивается ко мне, и наши лица оказываются в нескольких дюймах друг от друга, я задерживаю дыхание. Знаю, он не собирается меня целовать — это даже не имеет смысла, но мое тело, кажется, этого не понимает. Оно все напрягается и дрожит, когда губы Уэса касаются моего уха.

— Я отдам тебе рюкзак, чтобы мне было легче передвигаться. А ты оставайся здесь и сторожи мотоцикл.

Я яростно качаю головой.

— Нет. Я пойду с тобой.

— Нет, не пойдешь, — шипит Уэс сквозь стиснутые зубы.

Он опускает глаза, и я чувствую, как его рука касается моей. Я смотрю вниз, ощущая, как мое сердце бешено колотится в груди, затем Уэс сжимает мои пальцы на рукоятке своего пистолета.

— С тобой я не смогу нормально сосредоточиться, и поверь мне, те парни тоже. — Глаза Уэса скользят вверх по моему телу и останавливаются на лице, забирая с собой всю ту небольшую силу, которая у меня есть. — Останься здесь. Пожалуйста.

Я сглатываю и киваю, чувствуя, как тяжесть его доверия падает на мои плечи вместе с рюкзаком. Затем он поворачивается и открывает дверь.

Не знаю, как у него это получается, но когда он на цыпочках заходит в магазин, стекло под его ногами даже не хрустит. Затем Уэс совсем бесшумно закрывает за собой дверь. Я наблюдаю сквозь разбитое стекло, как он исчезает в темноте.

Все это не к добру.

Мои болеутоляющие таблетки на пике своего эффекта, поэтому я не могу точно сказать, как давно он ушел — пять секунд или пять минут назад. И еще, одна моя рука кажется тяжелее, чем другая.

Это очень странно. Сгибаю правую руку в локте и замечаю зажатый в кулаке маленький черный пистолет. Я моргаю, глядя на него. Как он тут оказался?

Где-то вдалеке гремит гром, хотя над нами светит солнце. Больше ничего не имеет смысла. Сейчас я должна учиться в колледже и подрабатывать неполный день в какой-нибудь дерьмовой забегаловке, жить с Картером в съемной квартире, взяв кошку из приюта и назвав ее Блерифейс (прим. пер.: Blurryface — название 4-ого альбома группы «Twenty One Pilots»). Но вместо этого я стою у входа в «Хардвер Бак», держа в руках пистолет и охраняя грязный байк незнакомца, пока он пробирается внутрь, пытаясь украсть металлоискатель, чтобы мы смогли отыскать спрятанное бомбоубежище, потому что согласно необъяснимым снам, которые мы все видим, через два дня придут четыре всадника Апокалипсиса.

Я снова слышу грохот, только на этот раз звук доносится из магазина.

Бах!

Мое сердце подскакивает к горлу, когда звуки борьбы, еле слышные ругательства, удары предметов о пол, вырываются наружу через разбитую стеклянную дверь. Я не думаю, я просто реагирую, дергая за ручку свободной рукой и врываясь внутрь, мой гигантский рюкзак отводит меня в сторону при каждом шаге. Место совсем не разграблено, в отличие от «Хакаби Фудс», но я замечаю, что слева опрокинута полка с удобрениями и повсюду разбросаны пластиковые контейнеры и маленькие круглые гранулы.

Я бегу туда, и через мгновение из глубины магазина до меня доносится голос Уэса.

— Рэйн, убирайся отсюда к чертовой матери!

— Рэйн? — слышится другой мужской голос.

Я сразу же его узнаю.

— Квинт? — Я чуть не поскальзываюсь на луже пролитого удобрения, когда поворачиваю за угол и вижу Квинтона Джонса, моего друга детства, стоящего в конце прохода с отцовским охотничьим ружьем, направленным на Уэса.

Уэс стоит ко мне спиной и, кажется, использует Ламара Джонса, младшего брата Квинта, как живой щит. Я не вижу наверняка, но, судя по тому, как сгибается рука Уэса, могу предположить, что к горлу Ламара прижат перочинный нож.

— Квинт! — вскрикиваю я. — Не знала, что вы все еще в городе!

Мой одноклассник все еще держит дуло направленным на Уэса, но хмурые черты его лица расплываются в широкой улыбке, когда он видит меня.

— Рэйнбоу Уильямс! Черт возьми! Где ты пропадала?

Я направляюсь прямиком к своему приятелю, но как только оказываюсь на расстоянии вытянутой руки от Уэса, он хватает меня, толкая Ламара к брату, и вместо живого щита теперь уже использует меня. Я даже не осознаю, что он забрал у меня пистолет, пока не вижу его вытянутым перед нами и нацеленным на Квинта.

Теплое дыхание Уэса касается моей щеки, когда он говорит:

— Ты можешь передать ему привет отсюда.

Я смеюсь от неожиданности и машу рукой парню, с которым когда-то играла в «Могучих Рейнджеров» на детской площадке.

— Привет, Квинт, — я хихикаю. — Это мой новый друг, Уэс. Уэс, это Квинт и Ламар. Квинт учился со мной в одном классе. — Я поворачиваю голову к Уэсу и шепчу так, чтобы все услышали. — Он лайфер.

Квинт закатывает свои темно-карие глаза и толкает локтем брата.

— Ну вот опять это дерьмо.

Ламар разминает челюсть, которая, как я теперь замечаю, немного распухла, и сердито смотрит на Уэса. Его волосы стали длиннее, с тех пор как я видела его в последний раз. И теперь они закручены в дреды. Мне нравится.

Уэс убирает пистолет в кобуру, но продолжает левой рукой крепко обнимать меня за плечи. Это тоже мне нравится.

— Значит, ты не веришь в эти кошмары? — спрашивает он Квинта. Теперь его тон более легкий и дружелюбный.

Я знаю, что он делает. И это, кажется, работает.

Квинт опускает ружье, вонзая его в пол, как трость, и пускается в одну из своих многочисленных теорий заговора:

— Все, что нужно сделать, это просто обратить внимание на то, кто умирает, а кто богатеет, и сразу станет понятно, что творится какое-то еб*ное дерьмо. Если спросите мое мнение, то я считаю, что эти кошмары были спланированы правительством, чтобы вынудить всех бедных и никчемных людей поубивать друг друга. Пусть мусор сам себя выносит, понимаете?

— Ага, и директор «Бургер Паласа» тоже в этом замешан, — вклинивается Ламар.

Теперь его голос звучит грубее, чем я помню. Не знаю, то ли это из-за полового созревания, то ли потому, что он пытается казаться перед Уэсом более жестким. В любом случае, это довольно забавно.

Уэс фыркает в знак согласия.

— Этот ублюдок только этому и рад.

Я смеюсь.

— Это точно! Вчера они пытались взять с меня восемьдесят семь долларов за картошку фри!

— Вот видишь! — Ламар поднимает руку в мою сторону. — Именно об этом я и говорю!

Квинт опускает руку Ламара обратно вниз.

— Итак, что же привело вас в этот прекрасный день в «Хардвер Бак»? — спрашивает он, разглядывая нас с подозрением.

Уэс кивает в сторону входной двери.

— У моего мотоцикла спустило колесо.

— Еще нам нужен металлоискатель, — выпаливаю я, и тут же получаю свирепый взгляд от Уэса.

Упс.

— Металлоискатель? — спрашивает Квинт, поднимая бровь.

— Хотите отыскать клад? — Ламар смеется и, поморщившись, потирает ладонью опухшую челюсть.

— Ага, уверена, что на заднем дворе мой отец закопал много стоящих вещей. Вы же его знаете.

Квинт и Ламар ухмыляются и понимающе смотрят друг на друга. Все в этом городе считают Фила Уильямса сумасшедшим стариком и пьяницей, который не выходит из дома. Что не так уж и далеко от правды.

— А вы? — спрашиваю я, стараясь как можно быстрее увести тему разговора от моего отца.

— Зашли за моторным маслом. — Квинт бросает на Ламара тот же взгляд, что и Уэс на меня, но Ламар его игнорирует. — Мы собираемся валить из города.

— Правда? Но как? — спрашиваю я. — Дороги ведь непроходимы, мы даже из «Бургер Паласа» не смогли добраться сюда не проколов шину.

Ламар ухмыляется.

— Ох, мы не беспокоимся о проколах.

Квинт свирепо смотрит на брата, который не понимает намека, а затем снова обращается ко мне:

— Ну что ж, нам пора. — Его темные глаза сначала смотрят на меня, затем на Уэса и обратно. — Ты в порядке?

Что-то в его тоне подсказывает мне, что если я попрошу, то он без колебаний всадит пулю в этого белого парня. Люблю его за это.

Я оглядываюсь через плечо на Уэса и улыбаюсь.

— Да, все хорошо.

Уэс не отпускает меня, пока за Квинтом и Ламаром не закрывается дверь. Затем разворачивает лицом к себе и так сильно сжимает мои плечи, как будто собирается раздавить их голыми руками. Я зажмуриваюсь и готовлюсь к лекции, которая, как я уверена скоро последует: «Бла-бла-бла, ты никогда не слушаешь, бла-бла-бла, я сказал тебе оставаться снаружи и т. д.» Но вместо этого слышу, как он делает глубокий вдох через нос и также тяжело выдыхает. Я открываю один глаз и смотрю на него. Его челюсти сжаты, глаза прищурены, но он не кричит. Во всяком случае, пока.

Я приоткрываю второе веко и слегка улыбаюсь ему.

— Не сердись на меня. Знаю, ты велел…

Но прежде чем я успеваю договорить свои извинения, Уэс притягивает меня ближе к себе и прижимает свои губы к моим. Мое тело на секунду застывает, полностью захваченное врасплох, но когда он хватает меня за затылок и скользит своим теплым языком в мой задыхающийся рот, внутри меня взрывается атомная бомба отчаяния. Я приподнимаюсь на цыпочки и целую его в ответ, за моими глазами начинают вспыхивать бенгальские огни и фейерверки. Уэс срывает рюкзак с моих плеч и швыряет его на пол, затем толкает меня к полкам с отравой для сорняков, которая стоит позади меня. Я чувствую его повсюду. Его руки скользят по моей шее, обхватывают лицо, сжимают талию, хватают за задницу. Его грудь прижата к моей груди. Его нога просунута между моих ног, и когда он качает своими бедрами вперед, я чувствую, как еще одна его часть — большая и твердая — прижимается к моему животу.

— Уэс. — Моя мольба исчезает под его безжалостным ртом.

В ответ он впивается пальцами в мои бедра и еще сильнее прижимается ко мне. Я чувствую, как мое самое чувствительное место начинает пульсировать, и весь мир, как внутри моего разума, так и за пределами этого магазина, исчезает.

— Ты никогда… бл*дь… не слушаешь, — рычит он между поцелуями.

— Я знаю, — тяжело дыша, я закидываю одну ногу ему на бедро и перемещаюсь так, что теперь его твердость оказывается между моих ног. — Мне очень жаль.

Темп Уэса становится еще более мучительным. Я цепляюсь руками за его плечи, посасываю его кружащийся язык и задерживаю дыхание, когда крошечные спазмы начинают сотрясать мое тело. Мои ноги дрожат от нарастающего давления.

— Уэс…

Я наклоняю бедра вперед, принимая на себя всю тяжесть его сильных толчков. Чувствуя его там, прямо там, отделённым всего несколькими слоями одежды, и зная, что он так же отчаянно нуждается во мне, как и я в нем, я сдаюсь. Я всхлипываю у его губ и пульсирую напротив его твердости, когда земля уходит из-под ног, и, внезапно, я падаю.

Но я не падаю на пол.

А вот полка за мной — да.

И вместе с ней примерно две сотни пластиковых контейнеров с отравой для сорняков.

Я открываю глаза, когда слышу грохот, и вижу, что Уэс ухмыляется, глядя на меня сверху вниз, его губы распухли, а глаза прикрыты. Он мертвой хваткой держит мою руку, которую медленно отпускает, пока я оборачиваюсь и смотрю на разрушения позади нас.

Мои щеки начинают гореть огнем, когда до меня доходит смысл того, что только что произошло. Боже, я такая жалкая… Уэс — бог секса, а я только что кончила, оставаясь в штанах, и опрокинула полку от одного лишь поцелуя. Я даже не могу смотреть ему в глаза.

Снаружи гремит гром — на этот раз по-настоящему, — и я чувствую, как его щетина касается моей щеки.

— Как бы мне ни хотелось продолжить с того места, где мы остановились, но думаю, скоро начнется дождь, и нам лучше поторопиться. — Он шлепает меня по заднице, разворачивается и уходит, давая мне и моему свекольно-красному лицу столь необходимое время, чтобы прийти в себя.

«Итак… это все-таки произошло», — думаю я, пока смотрю вниз, оценивая ущерб, который мы нанесли.

Я жду, когда в моей голове появится следующая мысль, например: осмысление каждого аспекта произошедшего или благодарность за то, что полки расположены достаточно далеко друг от друга, поэтому при падении одной, это не вызвало эффект домино; или испуг за то, что я сделала эту неловкую ситуацию между нами еще хуже, — но в моей голове нет ничего, кроме теплого и мягкого свечения. Я снова жду и смотрю, моргая на беспорядок и улыбаясь про себя, но ничего не происходит.

Не уверена, как долго я вот так стою, восхищаясь пустотой в своем сознании, когда понимаю, что это самое близкое чувство к облегчению, которое я испытывала за последние недели.

Уэс сумел сделать то, чего не смогли сделать ни алкоголь, ни самые сильные обезболивающие таблетки в мире: только лишь своим телом и своим беспокойством он заставил все просто исчезнуть. Воспоминания. Потери. Вся эта никчемность, одиночество, безнадежность и страх. На несколько минут я освободилась от всего этого.

Боже, надеюсь, он сделает это снова.

Блуждая по проходам «Хардвер Бак», я позволяю своему разуму поразмышлять о теоретической возможности выживания. Может быть, прожить немного дольше было бы не так уж и плохо… если бы я была с кем-то вроде Уэса. Может быть, мы смогли бы сделать друг друга счастливыми, находясь вместе в бомбоубежище. Может быть, как только мы отыщем его, мы могли бы снова заняться тем, чем только что занимались, но уже без одежды.

Расплывчатый образ Картера начинает прокрадываться на цыпочках к краю моего химически вызванного блаженства. Он уехал около месяца назад, но я уже почти не помню, как он выглядел. Как звучал его голос. Каково это было, когда мы тайком сбегали из дома и занимались любовью на одеяле под звездами, спрятавшись в высокой, по пояс, траве на неухоженном дворе старика Крокера.

Это не было похоже на то, что только что сделал Уэс, я это точно знаю.

Или все-таки было? Я не могу вспомнить.

Я прохожу в оцепенении два или три круга по магазину, прежде чем замечаю Уэса, он стоит на коленях рядом со своим мотоциклом прямо перед входной дверью. Он заправляет прядь волос за ухо, пока возится с колесом, и я не могу не восхититься его великолепным профилем. Сложно поверить в то, что настолько красивый человек может быть родом из Франклин Спрингс. Я рада, что он смог уехать отсюда, когда у него появился шанс. Ему здесь не место. Здешние люди… простые. По крайней мере, так было до того, как начались кошмары. Теперь же большинство из них либо покинули город, либо покончили с собой, либо сделали так, чтобы их убили.

Но я не имею права судить. У меня не раз появлялись мысли сделать что-нибудь из всего вышеперечисленного, пока не появился Уэс.

Я делаю еще один обход по магазину, на этот раз действительно обращаю внимание на товары на полках и понимаю, что здесь нет металлоискателей. Моя надежда сдувается, как шина на байке Уэса. Как же мне сказать ему, что мы проделали весь этот путь и вдобавок заработали прокол даром? Я не могу… я не буду… мне просто нужно подумать. Я закрываю глаза и пытаюсь сосредоточиться, но ничего не получается. Ирония судьбы. Мне необходимо было только одно — чтобы в моем разуме была тишина и пустота, и теперь, когда благодаря Уэсу и таблеткам это, наконец, произошло, мне нужно чтобы мои мозги снова заработали.

Я решаю еще немного побродить вдоль рядов, и как раз в тот момент, когда я готова признать свое поражение, замечаю несколько гигантских магнитов, которые лежат в куче на полке возле входной двери. Они похожи на две круглые металлические гири с отверстием посередине, а надпись под ними гласит, что они могут поднять предмет весом до девяноста пяти фунтов.

— Спасибо тебе, Господи, — шепчу я, поднимая руки к потолку, выложенному плиткой.

В другом проходе я нахожу моток желтой нейлоновой веревки и с помощью садовых ножниц отрезаю два куска длиной в шесть футов. Сквозь отверстия каждого магнита я продеваю по веревке и завязываю на концах. Думаю, что мы с Уэсом сможем просто тащить магниты по земле, когда снова отправимся в лес. Если они могут поднять предмет весом почти сотню фунтов, то, конечно же, мы почувствуем притяжение, если будем проходить мимо большой металлической двери, спрятанной под сосновыми иголками. Ведь так? Это может сработать.

Это должно сработать.

Я выбегаю на улицу с рюкзаком на плечах и самодельными магнитами на веревке, горя желанием показать Уэсу мое изобретение. Он смотрит на меня снизу вверх, пока с помощью ручного насоса накачивает только что залатанную шину, и глядя мимо него все мое возбуждение покидает меня в один миг. Недалеко от магазина небо из ярко-голубого превратилось в темно-серое. Сверкающие желтые молнии вылетают из туч, и большие капли дождя так сильно падают на асфальт парковки, что кажется, будто он кипит.

— Ты был прав насчет дождя, — бормочу я, глядя на то, во что превратился наш прекрасный день.

Раскат грома гремит так громко и так близко, что из разбитой двери падает осколок стекла. Я подпрыгиваю от звука, когда он позади меня разбивается о бетон.

Уэс смотрит на меня через плечо.

— Мы можем… ты можешь вести эту штуку под дождем?

Он поднимает брови, как будто это был самый глупый вопрос, который ему когда-либо задавали.

— Это грязный байк, и еще немного грязи ему не повредит.

Я улыбаюсь, впервые слыша в его голосе деревенские нотки.

Похоже, что он все-таки из Джорджии.

— Ты боишься небольшого дождя? Потому что я могу отвезти тебя домой, если…

— Нет! — выпаливаю я, меня начинает немного трясти. — Нет, все в порядке. Я не боюсь.

Уэс бросает на меня косой взгляд, а затем продолжает качать шину.

— Чем скорее мы найдем это убежище, тем лучше. У меня такое чувство, что местные жители вот-вот сожгут весь этот дерьмовый город дотла.

— Почему ты так считаешь?

— Потому что по пути сюда из Чарльстона я проехал, по меньшей мере, через двадцать таких же дерьмовых городишек, как этот, и все они горели, включая Чарльстон. Вот почему я уехал.

— Ох.

Я такая идиотка. Уэс приехал во Франклин Спрингс, не имея даже зубной щетки, и я никогда не задавалась вопросом почему.

Спасибо, гидрокодон.

— Тебе пришлось уехать из-за пожаров?

— Да, — отрывисто отвечает Уэс, трогая колесо, чтобы проверить, достаточно ли оно накачано. — Я жил в Фоли-Бич и обслуживал столики в одном небольшом местном баре. — Он не смотрит на меня, но, по крайней мере, делится своим прошлым. — Хозяева были хорошими людьми. Они позволили мне по выходным играть на гитаре, чтобы я мог заработать дополнительные чаевые.

Уэс уже рассказывал, как играл на гитаре в Риме. Не знаю почему, но мне сложно представить его музыкантом. Да, конечно, он выглядит так, будто только что сошел со сцены с этой гранж-рок прической и непринужденно крутым внешним видом, не говоря уже о его ошеломляюще великолепном лице, но все артисты и музыканты, которых я знаю, милые и чувствительные. Уэс даже близко на них не похож.

— После того, как все понемногу начало выходить из под контроля, — продолжает он, накачивая шину еще несколько раз, — они решили, что будут продолжать работать, пока не закончится еда. Мне больше ни хрена не оставалось делать, поэтому я вызвался им помочь.

Я улыбаюсь про себя, представляя, как Уэс ворчливо обслуживает столики в баре на пляже, одетый в джинсы, армейские ботинки и гавайскую рубашку — его неудачная попытка надеть пляжную одежду.

— В пятницу вечером несколько местных жителей ворвались к нам в бар, крича о пожаре. К тому времени телефонные линии уже были отключены, и когда до нас дошла эта весть, половина острова уже сгорела… включая дом, в котором я жил. — Уэс снова завинчивает колпачок, затем ветер меняет свое направление, и нас начинает поливать косой дождь.

Я прикрываю лицо рукой.

— О Господи, Уэс. Мне очень жаль. Кто-нибудь пострадал?

Он встает и вытирает грязные руки о джинсы.

— Моя соседка по комнате отделалась легкими ожогами, но я не стал тратить время, чтобы узнать о ком-то еще. Обменял свой бумажник и все, что в нем было, на мотоцикл приятеля, затем украл пистолет и кобуру из его шкафа и уехал на хрен из города. — Как по заказу, порыв ветра раздувает легкую рубашку Уэса, как красивый цветочный занавес, обнажая смертоносное оружие, которое он прячет под ней.

— Но мы же встретились в субботу утром.

Наконец Уэс смотрит на меня, щурясь из-за дождя.

— Ехал всю ночь. Я подумал, что если мир собирается сгореть, то мне лучше спрятать свою задницу под землю.

— И вот ты здесь.

Уэс оглядывается по сторонам и поднимает одну темную, выразительную бровь.

— Да, и вот я здесь.

— Знаешь, в каком-то роде я даже рада, что твой дом сгорел. — Я улыбаюсь, прижимая гири еще крепче к груди.

Уголок его ворчливого рта приподнимается, когда его яркие зеленые глаза опускаются на мою грудь.

— Что это у тебя там?

Я смотрю вниз.

— Ох! Я сделала металлоискатели! — Я приподнимаю вверх большие серые диски, показывая ему свое гениальное изобретение. Из-за болеутоляющих таблеток я почти не чувствую своего лица, но уверена, что если бы чувствовала, то мои щеки адски болели из-за дурацкой ухмылки.

Из груди Уэса грохочет глубокий смех. Я чувствую, как он вибрирует по всему моему телу, приподнимая каждый волосок. Воздух вокруг нас заряжен, и не только из-за грозы.

Скажи, что я молодец.

Скажи, что ты гордишься мной.

Скажи, что ты будешь всегда заботиться обо мне.

Уэс открывает рот, но ничего из вышеперечисленного не произносит. Вместо этого он делает два шага в мою сторону, протягивает руку, выхватывает магниты, как будто они ничего не весят, и говорит:

— Я тоже рад, что мой дом сгорел.

Моя ухмылка превращается в маниакальную улыбку. Я собираюсь обнять его, когда совсем рядом слышится сильный грохот, похожий на взрыв атомной бомбы, вынуждая нас обоих пригнуться и прикрыть голову руками. Удар молнии выбивает остатки стекла из парадных дверей и отражается от металлического навеса над нами, как камертон. У меня так сильно звенит в ушах, что я едва замечаю, как Уэс что-то кричит… Я моргаю и пытаюсь стряхнуть с себя оцепенение.

— Это была чертова крыша! Ну же!

Уэс разворачивает меня и засовывает магниты в наш уже переполненный рюкзак. Затем надевает шлем и садится на байк. В ту же секунду, как мои руки обхватывают его за талию, он заводит двигатель и погружает нас прямо в бурю. Я указываю на просвет, который виднеется в лесу через дорогу там, где начинается тропа. Затем, держась за Уэса одной рукой, я изо всех сил пытаюсь выдернуть капюшон своей толстовки из-под рюкзака и надеть на голову, пока мы мчимся через бурю, которая больше похожа на бесконечный водопад. Дождь приземляется на нас с такой силой, что я задумываюсь, не идет ли град.

Когда мы оказываемся в лесу, удары уже не кажутся такими сильными, но ливень все еще продолжает идти, заливая тропу и покрывая ее густой коричневой грязью.

— Вытри стекло! — кричит мне Уэс, не в состоянии отпустить ни рычаг газа, ни сцепление.

Я протягиваю левую руку и протираю стекло мотоциклетного шлема, но как только останавливаюсь, Уэс кричит мне, чтобы я продолжала это делать.

— Просто сними его! — кричу я, но он в ответ просто качает головой.

Еще одна молния взрывается примерно в сотне ярдов впереди нас. Я вскрикиваю, когда от сосны, в которую она ударяется, летят искры и щепки, а затем раздается громкий треск, и дерево падает на землю.

Резко повернув в сторону, Уэс останавливается и стаскивает шлем с головы.

— Я ни хрена не вижу!

— Я тоже, — кричу я, держась за него обеими руками и прижимаясь лбом к его спине. Моя толстовка промокла насквозь, но, по крайней мере, благодаря ей дождь не попадает мне на лицо.

Вокруг нас раздается еще больше грохота, разносясь эхом по всему лесу, когда еще одни деревья разрываются на части и падают с высоты.

Уэс произносит что-то, но из-за этого шума я не понимаю что именно, а затем снова взлетает вперед. Я держусь крепко, не поднимая головы, пока он набирает скорость. Поток дождя становится сильнее, давая понять, что мы больше не в лесу, поэтому я поднимаю голову.

К моему горлу сразу же подступает тошнота.

Уэс несется через поле к одному месту, где сейчас я меньше всего хочу находиться.

К единственному месту, которое, как он знает, пустует.

К желтому фермерскому дому с белой отделкой.




Я подъезжаю прямо к террасе этого маленького говнюка и использую свой шлем, чтобы выбить стекло в задней двери его дома. Надеюсь, Рэйн сказала правду, и его семья действительно уехала из города. Единственное, что деревенские жители любят больше Бога — это свое чертово оружие. И то, что мы вламываемся в их дом, может быть очень опасно.

Я просовываю руку через разбитое стекло и отпираю засов, радуясь, что это старомодный замок, не требующий ключа. Обернувшись, вижу, что Рэйн стоит на крыльце с капюшоном на голове и смотрит на дом так, словно он собирается съесть ее живьем. Я хватаю ее за локоть и завожу внутрь, в то время как еще одна молния попадает в лес и взрывается, как бомба.

Как только дверь закрывается, я убираю мокрые волосы с лица и шагаю на кухню. Просто не могу поверить в это дерьмо. Меньше чем в миле отсюда есть бетонное бомбоубежище, но сейчас во время грозы мне приходится находиться в этой деревянной коробке.

Я щелкаю по выключателю, и две люминесцентные лампы над головой оживают с глухим жужжанием.

По крайней мере, электричество еще не отключили.

Я даже не утруждаю себя проверкой наличия воды. Прямо сейчас ее столько сливается с неба, что хватит на всю жизнь.

Кухня выглядит такой же деревенской, как я и ожидал: бежевые обои с петухами, банки для печенья в форме петуха и маленькие петушиные солонки.

— Я смотрю твой бойфренд любитель петухов, — поддразниваю я, но когда оборачиваюсь, вижу, что Рэйн стоит там же, где я ее оставил — у задней двери, глядя на лужу у себя под ногами. — Ты в порядке?

Ее плечи сгорблены, а лицо полностью скрыто под мокрым капюшоном.

— Я… я не хочу здесь находиться, — бормочет она, не поднимая глаз.

— Ну, значит, нас двое. — Я открываю ближайший к себе шкаф. Тарелки. Следующий — еще тарелки. Следующий — кружки с гребаными петухами. — Как думаешь, твой парень оставил здесь хоть какую-нибудь еду?

Если бы я был уверен в том, что у меня все еще есть шанс трахнуть эту девчонку, я бы перестал напоминать ей о том, что у нее есть парень, который, возможно, все еще жив. Но, во-первых, я не могу вспомнить имя этого мелкого говнюка, поэтому мне приходится называть его «твой парень», и, во-вторых, основываясь на том факте, что сейчас мы стоим на его гребаной кухне, я могу сделать вывод: что секс исключен из меню.

Керамический петух заглядывает мне прямо в душу прямо перед тем, как я захлопываю четвертый шкаф.

Облом. Во всех отношениях.

Наверное, я мог бы проехать немного дальше и отвезти нас к дому Рэйн, но после того, как она вела себя прошлой ночью, я точно знаю, что и там она находиться не хочет.

— Пойду переоденусь, — бормочет она. Ее ботинки скрипят по линолеуму, когда она проходит через кухню в гостиную.

Ее настроение — это пример номер четыре тысячи восемьдесят пять того, почему всегда лучше уйти, чем остаться.

Обыскав все шкафы, ящики и кладовку я не нахожу ничего, кроме отравы для тараканов и другого петушиного дерьма, последняя надежда на холодильник. Понимаю, шансов мало, и я оказываюсь прав. Этот ублюдок все подчистил. Внутри только несколько пакетиков кетчупа из «Бургер Паласа» и полпачки сливочного масла. Но когда я открываю морозилку, то почти слышу пение ангелов. Мороженое, корн-доги, бисквиты, колбаски, пакеты с замороженными овощами и, как вишенка на торте, — наполовину полная бутылка водки «Серый Гусь».

Мама этого ублюдка только что стала моим новым героем… коллекция петухов и все такое.

Я откручиваю крышку и делаю глоток, когда в дверях появляется Рэйн. Она стоит с абсолютно удрученным выражением лица, одетая в длинную баскетбольную майку Франклин Спрингс и шорты, держа в руках сверток с мокрой одеждой.

— Какого хрена на тебе надето? — Я кашляю, вытирая рот тыльной стороной ладони.

— Это все, что я смогла найти, — огрызается она.

Румянец заливает ее щеки, когда она смотрит вниз на спортивную униформу, свисающую с ее изгибов. Голос у нее тихий и полный раскаяния, но мне на это наплевать.

Рэйн — моя. Я похитил ее. Я использую ее. Я заставил ее кончить меньше часа назад, и мне не нравится, что она расхаживает передо мной в майке какого-то мудака.

— Его гребаное имя написано у тебя на спине.

— Это все, что я смогла найти! — кричит она, удивляя меня своим внезапным гневом. — Он все забрал!

Складывается ощущение, что мы больше не говорим об одежде, поэтому я открываю дверцу морозилки, надеясь отвлечь ее от этой темы, пока все не стало еще хуже.

— Не все.

Глаза Рэйн округляются, а ее маленький ротик приоткрывается.

— Корн-доги? — шепчет она, переводя взгляд с меня на рай, который находится в морозилке, и обратно.

— И мороженое… Надеюсь, ты ешь овощи? — Я достаю пакет с капустой брокколи и кладу его в микроволновку. Мой желудок урчит громче, чем гроза снаружи, от ближайшей перспективы съесть горячую еду. Не знаю, сейчас ближе к обеду или ужину, но это неважно, потому что протеиновый батончик, который я засунул в себя этим утром, был единственным, что я съел за весь день.

— О, Боже, настоящий обед. — Благоговейный трепет в ее голосе заставляет меня гордиться, хотя единственное, что я делаю, это нажимаю на кнопки на микроволновке.

— Я, эм… собираюсь постирать. Хочешь, чтобы я и это постирала? — Взгляд Рэйн скользит вниз по моему телу, напоминая, что моя одежда насквозь промокла и забрызгана грязью.

— Конечно. — Я прикусываю внутреннюю сторону щеки, чтобы спрятать ухмылку. Если этой сучке нужна моя одежда, она может ее забрать.

Расшнуровав ботинки, я снимаю их и оставляю посреди кухни. Затем медленно стягиваю с себя рубашку, стараясь не вздрогнуть, когда вместе с ней снимается насквозь промокшая повязка. Но Рэйн этого даже не замечает. По правде говоря, она вообще не смотрит на мое лицо или плечо. Она смотрит прямо на мой пресс. Моя майка прилипла к груди, как будто я участвую в конкурсе мокрых футболок, поэтому я бесстыдно тяну время, снимая кобуру, затем кладу ее на стойку вместе со всем, что было в карманах.

Я же не дурак и знаю, что выгляжу как влажный сон любой девушки, и когда возможно, использую это в своих интересах. Моя внешность и моя находчивость — это единственные инструменты, которые мне были даны в этой жизни. Все остальное мне приходилось выпрашивать, одалживать или воровать. В том числе и маленькую черноволосую сучку, пускающую слюни передо мной.

Когда я расстегиваю джинсы, слышу, как Рэйн начинает смеяться. Не совсем та реакция, на которую я надеялся. Я поднимаю глаза и вижу, что она вся сияет, ее макияж испорчен из-за дождя, волосы, высушенные полотенцем, растрепаны. Она в полном беспорядке, но, когда я вижу ее улыбку, это выбивает воздух из моих легких.

— И тут цветы? — Она хихикает, глаза прикованы к моей промежности.

Я смотрю вниз и понимаю, что на мне надеты боксеры с цветочным принтом, те самые, которые моя соседка подарила в шутку на Рождество.

— Они шли в комплекте с рубашкой. — Я ухмыляюсь, стягивая джинсы до колен. Это заставляет ее полностью замолчать.

Глаза Рэйн расширяются, когда она замечает очертание моего полутвердого члена, облепленного мокрой тканью боксеров.

Может быть, его имя и красуется у нее на спине, но именно из-за меня ее соски напрягаются под тканью его майки.

Я снимаю джинсы и засовываю большие пальцы под пояс трусов. Когда начинаю стягивать их вниз, Рэйн зажмуривает глаза и визжит. Бросив ком с мокрой одеждой на пол, она хватается за края баскетбольных шорт и дергает их вниз. Майка достаточно длинная, чтобы прикрыть ее задницу, но, когда она наклоняется, чтобы выйти из шорт, мне открывается отличный вид на ее полные, идеальные сиськи.

— Вот! — пищит она, протягивая мне с закрытыми глазами блестящую голубую ткань. — Надень это!

Я смеюсь, бросая свою мокрую одежду в кучу у ее ног. И когда иду ей навстречу, на мне нет ничего, кроме самодовольной ухмылки, я на сто процентов уверен, что она даже не помнит лицо этого гребаного говнюка. По крайней мере, сейчас. Черт возьми, судя по тому, как она краснеет и кусает свою пухлую нижнюю губу, когда я подхожу, она, возможно, забыла даже свое собственное имя.

Забираю шорты из ее рук и не торопясь надеваю их, наслаждаясь моментом. Как только они оказываются на месте, прочищаю горло, побуждая Рэйн открыть глаза. Я вторгся в ее пространство, подойдя слишком близко, поэтому ей приходится запрокинуть голову, чтобы посмотреть на меня. Микроволновка издает сигнал о готовности, но никто из нас не обращает на это никакого внимания.

— Спасибо.

Ее взгляд падает на мою грудь. И я понимаю, на что она смотрит. Я вижу, как она считает.

— Тринадцать?

Это моя первая татуировка. Тринадцать рваных отметин, прямо над сердцем. Обычно, когда девушки спрашивают о ней, я просто выдумываю какую-нибудь хрень. Типа, тринадцать — мое счастливое число. Или день рождения моей мамы тринадцатого августа. Или это количество пасов, которые я бросил, и благодаря чему наша школьная команда выиграла в чемпионате штата.

Но Рэйн не будет трахаться со мной, что бы я ей не ответил, по крайней мере, не в этом доме, поэтому я решаю сказать ей правду.

— Это количество приемных семей, в которых я был.

Услышав мое признание, она никак не реагирует. Просто продолжает дальше рассматривать мое тело.

— А что насчет этой?

Она смотрит на изображение розы и кинжала на моем правом плече, как раз над пулевым ранением. Я смеюсь.

— Ты когда-нибудь слышала песню «Eurotrash Girl»?

Рэйн кивает и смотрит на меня снизу вверх.

— В одном куплете поется о том, что парень, находясь в Берлине сделал татуировку розы и кинжала, так что однажды в выходные, когда мы с друзьями приехали на поезде в Берлин на Октоберфест, мы все сделали такие татуировки.

— Ну, я почти уверена, что еще в Берлине он подцепил лобковых вшей. — Рэйн морщит нос и смотрит на меня косым взглядом. — Или это было в Амстердаме?

— Нет, кажется, в Амстердаме он продал свою плазму.

— Точно. — Она усмехается. — И потратил все деньги на трансвестита.

— Это случается с лучшими из нас. — Я пожимаю плечами, вызывая у нее очередной смешок.

— А что за история кроется здесь? — Ее взгляд скользит вниз, к моему локтю.

Я переворачиваю руку, показывая рисунок целиком, и фыркаю от смеха через нос.

— У меня был приятель, который не позволял своему татуировщику и близко приближаться к локтю, потому что где-то услышал, что это самое болезненное место. Поэтому как-то раз мы были вместе в салоне, и пока он набивал татуировку на бицепсе, я нанял другого художника, чтобы он набил мишень прямо на моем локте. Мне просто захотелось побыть мудаком.

Рэйн смеется, и наконец-то улыбка достигает ее глаз.

— Тебе было больно?

— Как суке.

Вода с одежды, лежащей на полу, стекает к моим босым ногам, пока глаза Рэйн пожирают истории, запечатленные на моей коже. Я хотел использовать свое тело, чтобы поиздеваться над ней и подразнить, но вместо этого она читает меня, как открытую книгу. Когда ее взгляд скользит к татуировке, на которой изображен увядающий цветок лилии, я понимаю, что никогда не чувствовал себя более уязвимым.

— А здесь больно? — Она дотрагивается до него кончиком своего холодного пальца и проводит им вниз по стеблю, набитом на моем боку.

— Да. — Я сглатываю. — Каждый гребаный день моей жизни.

Ее брови сходятся вместе, когда она осматривает мою кожу на наличие каких-либо шрамов или отметин. Нежные пальчики скользят по опущенным розовым лепесткам, по одному на каждый месяц ее короткой жизни.

— Лили была моей сестрой. — Я даже не знаю, зачем ей это говорю. Может быть, для того, чтобы она, бл*дь, перестала меня так трогать.

Рэйн поднимает голову, но пальцы не убирает. Вместо этого она прислоняет ладонь к рисунку, закрывая его словно бандаж.

— Мне очень жаль. — В ее больших голубых глазах читается неподдельная искренность, а в голосе слышится боль. И я понимаю, что она не просто мне сочувствует. Она мне соболезнует.

Микроволновая печь снова издает сигнал о готовности, и я не могу быть более благодарным за то, что нас прервали.

— Шоу окончено, — бросаю я через плечо, направляясь к пищащей технике.

Когда открываю дверцу, мое лицо обдает облаком пара. Положив пакет с разогретой капустой брокколи на стол, я разворачиваюсь, чтобы достать из морозилки остальные составляющие нашего ужина.

— Ты же будешь корн-дог?

Я беру упаковку сосисок в кукурузном тесте, пару колбасок и несколько яично-сырных бисквитов. Затем разворачиваюсь к Рэйн и вижу, как широко открыт ее рот, мне сразу хочется что-нибудь в него засунуть. Еда подойдет. Мой язык подошел бы гораздо лучше. Мой член был бы гребаным идеалом.

— Приму это за «да», — ухмыляюсь я.

Она моргает, и все эмоции сходят с ее лица, затем она сгребает кучу мокрой одежды с пола, невольно снова краснея передо мной. Я смеюсь, наблюдая, как она убегает в дальний угол кухни, где находится прачечная.

Возвращая свое внимание к микроволновке, я стараюсь не думать о покалывании, оставшемся на моей коже в том месте, где только что Рэйн касалась меня своими холодными пальчиками. Глухой металлический лязг и жужжащие звуки, доносящиеся из стиральной машины, дают мне понять, что Рэйн вернулась. Она молча становится рядом со мной, наши желудки урчат в унисон, пока мы наблюдаем за тем, как мясные полуфабрикаты вращаются под галогенными лампами.

Затем один громкий раскат грома, сотрясающий стены, останавливает весь процесс. Под яркую вспышку и грохот дом погружается в темноту. Вращение прекращается. И когда-то мигающие цифры на микроволновке исчезают навсегда.

— Дерьмо. — Я открываю дверцу и достаю нашу еду. Она все еще холодная, но, по крайней мере, кажется размороженной.

Через разбитую заднюю дверь в дом врывается поток ветра, заставляя Рэйн вздрогнуть и скрестить руки на груди.

Я собираюсь спросить, есть ли у ее парня камин, но в последний момент останавливаю себя.

— В этом доме есть камин?

Она кивает, глядя на свой корн-дог так, словно это ее любимый член семьи, который подключен к аппарату жизнеобеспечения.

— Все наладится, — поддразниваю я, сжимая ее плечо. За что получаю шлепок по руке.

Черт, как же больно. Я делаю мысленную заметку позже попросить ее снова залатать меня. Пулевое ранение начинает пульсировать, как сумасшедшее.

Схватив зажигалку, брокколи и бутылку водки, я выхожу из кухни вслед за Рэйн, сосредоточив свой взгляд на ее круглой попке, а не на имени, что красуется на ее спине. Гостиная со сводчатым потолком обставлена клетчатой мягкой мебелью и украшена головами животных. Не совсем в моем вкусе, но камин хороший. Он большой, каменный, и внутри лежат настоящие дрова. Это вам не липовый камин с газовой горелкой.

Освобождаю руки, ставя на него все содержимое, и беру со столика журнал «Филд и Стим» (прим. пер. — журнал об охоте и рыбалке). Вырвав несколько страниц, я скручиваю их в трубочку и поджигаю конец. Рэйн садится, скрестив ноги, на ковер рядом со мной, старательно пряча майку между ног. В одной руке она держит корн-дог, а в другой — бисквиты.

— Просто, чтобы ты знала… — говорю я, поднося самодельный факел к самому маленькому полену, пока оно не загорается. — У меня больше.

Она хмурит свои тонкие брови, глядя на меня, и когда я перевожу свой взгляд с ее лица на сосиску в тесте, которую она держит в руке, Рэйн разражается смехом.

Черт, мне нравится этот звук.

— Почему у тебя такое хорошее настроение? — Она улыбается, когда я забираю из ее рук нашу еду и кладу на очаг, чтобы разогреть.

— Потому что я собираюсь съесть все это!

И потому, что сейчас никто не пытается меня убить.

И еще потому, что сегодня я буду спать в настоящей кровати.

И потому, что я видел твои сиськи… дважды.

— Все это время я думала, что ты придурок, а оказалось, ты просто был голодным?

— О, я все еще придурок. — Я хватаю бутылку водки с камина и прижимаю ледяное стекло к внешней стороне ее бедра, просто чтобы подчеркнуть свою точку зрения.

— Аааа! Ладно, ладно! Ты все еще придурок! — кричит она, уворачиваясь от бутылки.

Я смеюсь, откручиваю крышку и горлышком отдаю ей честь, затем делаю глоток. Водка плавно стекает вниз по моему горлу, притупляя тяжелые моменты этого дня.

Я протягиваю бутылку Рэйн, но в последнюю секунду отдергиваю ее обратно.

— Только глоток, ладно? Ты сидишь на этом гидро-дерьме, и последнее, что мне нужно, это чтобы тебя стошнило или ты умерла.

Она улыбается, соглашаясь с моим условием, и в моей груди разливается что-то теплое, не имеющее ничего общего ни с огнем в камине, ни с алкоголем. Когда я наблюдаю, как ее веки, трепеща, закрываются, а пухлые розовые губы обхватывают обледеневшее стеклянное горлышко, я чертовски мечтаю о том, чтобы это был я. Любая часть меня. Каждая частичка меня.

— Довольно, — рявкаю я, вырывая бутылку из ее рук.

Она смеется, затем начинает кашлять, прикрывая рот тыльной стороной ладони.

— Господи, как же я ненавижу водку!

— А что еще ты ненавидишь? — спрашиваю я, удивляясь тому, насколько действительно хочу побольше узнать о своем недавно приобретенном ресурсе.

Разрываю пакет с капустой брокколи и кладу его на ковер между нами. Ее рука ныряет внутрь, вытаскивая горсть небольших зеленых овощей.

— Я чертовски голодна, — бормочет она, запихивая один кусочек в рот.

— Ты не ответила на мой вопрос.

Она пожимает плечами.

— Я не знаю… Все? — Она поворачивается и смотрит на огонь, и я замечаю, как радость покидает ее лицо. — Все это. Этот город, кошмары, то, что они заставляют людей делать и ждать своей смерти. Я ненавижу все это.

— Хочешь знать, что я ненавижу? — спрашиваю я, подталкивая ее локтем. — Вообще-то, точнее, кого?

— И кого же? — она хрипит, прочищая горло от нахлынувших эмоций.

— Тома Хэнкса!

— Тома Хэнкса? — Рэйн визжит и пинает меня ногой. — Все любят Тома Хэнкса! Он же самый хороший парень Америки!

— А я считаю, что это чушь собачья, — говорю, наклоняясь вперед, чтобы помешать поленья кочергой. — Это всего лишь притворство. Я на это не куплюсь.

Рэйн фыркает, как поросенок — снова, — отчего начинает смеяться еще сильнее, и я ловлю себя на мысли, что впервые за долгое время мне по-настоящему весело. Достаю один из бисквитов и решаю, что наш ужин уже достаточно разогрелся.

Где-то вдалеке гремит гром, когда я протягиваю Рэйн «член-на-палочке». Она ухмыляется и откусывает самый кончик.

— Ты — варвар, — я съеживаюсь.

Мы оба замолкаем, вдыхая аромат пищи. По мере того, как тянутся минуты, я почти что вижу, как наши мысли оседают на ковре между нами, тяжелые и темные.

Самые грязные — мои.

Мне интересно, сколько мелких придурков из старшей школы засунули свой член в этот идеальный ротик? Сколько из них добивались ее, а сколько — просто воспользовался этой хорошенькой маленькой сучкой. Интересно, чем бы она сейчас занималась, если бы я не вытащил ее из «Бургер Паласа»? Что бы она делала, если бы кошмаров никогда не было? Интересно, вернется ли она к себе домой посреди ночи или проведет ее здесь, вместе со мной?

Набитые едой щеки Рэйн, розовеют, когда она ловит мой пристальный взгляд.

— Что? — спрашивает она в защитном тоне, затем смахивает невидимые крошки со своих губ.

— Я просто пытаюсь тебя понять.

— Удачи. Я уже много лет пытаюсь это сделать. — Она снимает с палочки последний кусочек корн-дога и кладет себе в рот.

— А какая ты была в старших классах?

— Ну, не знаю. — Она пожимает плечами. — Блондинкой.

— Блондинкой? — фыркаю я.

— Это было единственное, в чем я когда-либо была хороша. Быть блондинкой. Быть красивой. Быть идеальным маленьким трофеем. Я не была особо общительной, поэтому большинство людей просто считали меня заносчивой сукой, но я получала хорошие оценки. Я сделала все, чтобы мама гордилась мной. Я встречалась с баскетбольной звездой и каждое воскресенье ходила в церковь. Ну, знаешь, все это дерьмо маленького городка.

Пока она говорит, я начинаю замечать проблески этой девушки в той, на которую смотрю. Под глазами размазана тушь. Полдюйма отросших светлых корней, которых я раньше не замечал. Убийственные гребаные изгибы, которые она прятала под всей этой мешковатой одеждой. Школьная красотка Рэйнбоу превратилась в задиру Рэйн.

Но они обе только маскировка.

Я щелкаю пальцами, когда до меня доходит смысл.

— Ты же хамелеон!

Рэйн бросает на меня оскорбленный взгляд.

— Ты думаешь, я притворяюсь?

— Нет. Ты просто приспосабливаешься. Ты меняешь свой внешний вид, соответствуя окружающей среде, чтобы выжить, как хамелеон.

Она закатывает глаза и смотрит на меня.

— А ты кто тогда?

— Я? — спрашиваю, показывая на себя бутылкой водки, которую держу в руке. — Я тот, кто хорошо разбирается в людях. — Я подмигиваю ей и делаю еще один глоток, морщась от того, как жидкость обжигает мое горло. — Наверное, это побочный эффект от смены домов каждые шесть-двенадцать месяцев.

Я ставлю бутылку на пол рядом с собой, но, когда снова поворачиваюсь к Рэйн то вижу, что она больше не смотрит на меня. Она смотрит на палку от корн-дога, которую держит в руках.

— Уэс? — спрашивает она, перебирая деревяшку пальцами.

— Да…

Она бросает палку в огонь. Пламя вспыхивает синим, вероятно, от всех этих гребаных химикатов и консервантов.

— Что случилось с твоей сестрой?

Бл*дь.

Я сглатываю и решаю сорвать пластырь.

— Она умерла от голода.

Вот. Я это сказал. Теперь двигаемся дальше.

Рэйн поворачивается ко мне, ее глаза округляются от шока.

— Что? — она качает головой, морща лоб от непонимания. — Но как?

— Пренебрежительное отношение. — Я пожимаю плечами. — Ей было всего восемь месяцев. Наша мать была наркоманкой и едва могла позаботиться о себе, а наши оба отца оказались вне игры. Я сам добирался до школы и искал еду в мусорных контейнерах позади «Бургер Паласа», но я ни разу не подумал о том, чтобы накормить свою сестру. Она ведь была совсем крошкой, понимаешь? Я даже не мог подумать, что она ест пищу.

— О Господи, Уэс…

Рэйн открывает рот, как будто хочет сказать что-то еще, но я перебиваю ее:

— Она постоянно плакала. Все гребаное время. При каждом удобном случае я убегал играть в лес или к друзьям, чтобы не слышать этого. А потом в один прекрасный день плач просто… прекратился.

Я помню облегчение, которое испытал, а затем ужас, когда обнаружил ее безжизненное тельце, лежащее лицом вверх в своей кроватке.

— Я позвонил в 911, и приехали копы, это был последний раз, когда я видел свою мать. Мой куратор сказал, что я смогу навестить ее в тюрьме, но…

Я качаю головой и смотрю на Рэйн, ожидая, что из ее приоткрытых губ вот-вот польются типичные сочувствия: «Мне очень жаль. Это просто ужасно. Бла, бл*дь, бла». Но она даже не смотрит на меня. Она снова смотрит в огонь, находясь за миллион миль отсюда.

— Моя мама тоже забеременела, когда мне было около девяти.

Мой желудок падает. Рэйн никогда не упоминала о том, что у нее есть младший брат или сестра, так что я почти уверен, что у этой истории нет счастливого конца.

— Я была так взволнована. Я любила играть со своими куклами, и скоро у меня должна была появиться настоящая живая кукла, с которой я могла бы играть каждый день.

— У нее случился выкидыш? — спрашиваю я, надеясь, что ответ будет положительным.

Она отрицательно качает головой.

— Мой папа становится очень злым, когда выпьет. Ко мне он никогда не прикасается, но иногда, когда сильно напьется, моя мама…

Вдруг Рэйн становится очень тихой. Как будто ее кто-то выключил. Она замолкает и перестает дышать. Она даже не моргает. Просто смотрит на этот проклятый огонь, и все краски уходят с ее лица.

— Рэйн…

Она закрывает свой рот и нос ладонями, и я знаю, что в любую минуту она начнет трястись и выдергивать волосы.

Вот черт!

— Эй. — Я кладу руку на ее обнаженное плечо, но она отшатывается от моего прикосновения. — Рэйн, расскажи мне, что происходит?

Она качает головой, по-моему, чересчур сильно.

— Ничего, — лжет она, заставляя себя встретиться со мной взглядом. — Я просто… мне очень жаль твою сестру. — Печаль в ее голосе такая искренняя, но, когда она зевает, это выглядит чертовски фальшиво. — Я так устала, наверное, пойду спать, хорошо? — Она выбегает из комнаты, даже не дождавшись моего ответа.

Какого хрена?

Я слышу, как дальше по коридору захлопывается дверь, но плача не слышно. По крайней мере, пока. Уверен, она слишком занята тем, что достает маленькую белую таблетку из маленького оранжевого пузырька.

Ну и наплевать. Я не собираюсь преследовать эту сумасшедшую задницу. Я планирую остаться прямо здесь, выпить всю эту бутылку водки, наслаждаясь огнем, и затем вырубиться на хрен.

Я делаю большой глоток ледяной жидкости, когда из коридора до меня доносятся звуки, похожие на музыку.

Ну и что с того? Может она решила послушать музыку перед сном?

Затем я узнаю песню — «Stressed Out» группы Twenty One Pilots.

Twenty One, бл*дь, Pilots.

Она в его комнате, слушает его музыку, носит его одежду, как будто все еще принадлежит ему. Но это совсем не так, и ей чертовски давно уже пора это понять.

Подпитываемый тремя, четырьмя или шестью большими глотками водки и странным поведением Рэйн, которое, очевидно, заразительно, я встаю и шагаю по темному коридору, в котором она недавно исчезла, злясь, что мои босые ноги не издают ни единого звука на этом потертом ковре. Хочу, чтобы она слышала, как я иду. Хочу, чтобы мои шаги сотрясали стены всего этого гребаного дома.

Это дерьмо сейчас же прекратится.

Моим глазам требуется секунда, чтобы привыкнуть к темноте. Из коридора выходит три двери, но только одна из них закрыта. Я подхожу прямо к ней и сильно толкаю. Дверь распахивается, и музыка становится громче, затем я вижу, как там, сидя со скрещенными ногами в центре голого матраса, Рэйн раскачивается вперед-назад, глядя на светящийся MP3-плеер в руках.

— Вставай! — кричу я.

Она вздрагивает от неожиданности, ее голова поворачивается ко мне, но Рэйн продолжает сидеть.

— Я сказал, вставай на хрен! — Мой голос гремит в крошечной спальне Как-его-там чувака, но я даже не пытаюсь быть тише. Я даже не уверен, что прямо сейчас мне это по силам.

Я в бешенстве оттого, что вижу в ее потерянных глазах версию девятилетнего себя, и мне хочется выбить из нее это. Я в бешенстве от того, что ей что-то причиняет боль, а она не позволяет мне уничтожить это. Но больше всего меня бесит то, что я не встретил ее раньше, чтобы предотвратить то, что ее так убивает.

Рэйн резко поднимается и встает рядом с кроватью со светящимся плеером в руках и пристально смотрит на меня. Она не плачет и не убегает. И впервые с тех пор, как я ее встретил, она ждет следующего приказа, как послушный маленький солдат.

— Мне нужно, чтобы ты сейчас же кое-что вбила в свою хорошенькую головку. — Я делаю два шага в ее сторону и тычу пальцем ей прямо в лицо. — Все… бл*дь… уходят. Я не знаю, что происходит с твоей семьей, и, честно говоря, это не имеет значения. Потому что люди непостоянны. Все, кого ты любишь, все, кто причиняет тебе боль, — все они, бл*дь, так или иначе уйдут. Они могут умереть, их могут посадить за решётку или они могут просто избавиться от тебя, как только узнают, как ты облажался. В конечном итоге они все… оставят… тебя! — Я опускаю руку и делаю глубокий вдох через нос, пытаясь успокоиться.

Качая головой, я сокращаю расстояние между нами одним шагом и продолжаю чуть менее злобным тоном:

— Наша задача состоит в том, чтобы послать их к черту и выжить, несмотря ни на что. Вот и все, Рэйн. Это наша единственная работа. Мне потребовалось двадцать два года, чтобы это понять, и я хотел бы, чтобы у тебя было достаточно времени, чтобы разобраться во всем самой, но у тебя нет этих лет. У тебя только два гребаных дня. Так что возьми себя в руки, мать твою, потому что я не смогу выполнить свою задачу без тебя. — Эмоция, которую я не чувствовал с детства, душит меня, обрывая голос перед последним слогом моего признания.

Она качает головой, когда начинает играть новая песня.

— Это не совсем так, — ее голос тихий, но твердый. — Потому что я не собираюсь тебя бросать.

Певец из динамика умоляет ее спасти его чертовски грязную душу, но вместо этого она бросает плеер на кровать и зарывается лицом в мою чертовски грязную душу.

Благодаря ее объятиям на моей обнаженной груди, я чувствую себя так, словно с меня заживо содрали кожу. Я всего лишь сырое красное мясо в ее руках. Моя чешуя, моя шкура, моя кожа… все это было сорвано. Ее прикосновения проникают сквозь каждый защитный слой, который, как мне казалось, я смог создать, достигая такого места, которое никогда не видело солнечного света. Я ненавижу это чувство. Каждый мускул моего тела напрягается, ощущая боль, но я все равно прижимаю Рэйн к себе.

Обхватив руками ее теплое, соблазнительное тело, я провожу ладонью вверх по ее спине и запускаю пальцы в короткие влажные волосы.

— Ох, я знаю, что ты меня бросишь, — рычу я, дергая ее голову назад, чтобы она видела мои глаза в этой темной комнате. — Поэтому до тех пор я буду использовать… тебя…

Рэйн приподнимается на носочках в тот самый момент, когда я прижимаюсь к ее приоткрытым губам, и наши рты сталкиваются, как два товарных поезда. Я наклоняю свою голову в сторону и погружаю язык в ее рот, не в состоянии насытиться. Я слишком сильно сжимаю в руке ее волосы, но не в силах отпустить. Вместо этого я просовываю другую руку под это печальное подобие одежды и сжимаю ее пухлую, округлую задницу. Мое сердце стучит в груди отбойным молотком, когда я проглатываю ее ответный стон.

Ее руки скользят вверх по моей спине, затем обхватывают плечи, спускаются на грудные мышцы и замыкаются за моей шеей. Я чувствую, как ко мне прижимаются ее соски, твердые, как камешки под майкой этого недостойного придурка, поэтому я стягиваю одежду через голову и бросаю на пол. Я едва могу разглядеть Рэйн в темноте, но мне это и не нужно. Мои руки читают изгибы ее тела, скользя по каждому квадратному дюйму плоти, покрытой гусиной кожей. Она дрожит, когда я сжимаю ее идеальные сиськи, а когда я прерываю наш поцелуй, чтобы втянуть в свой рот один дерзкий и нуждающийся сосок, ее рука тянется ко мне.

Она обхватывает меня через шелковую ткань спортивных шорт, которая уже давно натянута, и изо всех сил пытается сдержать то, каким она меня сделала. Мой член находится в полной готовности, набухший и пульсирующий в ее руке. Затем она мягко прижимает мою голову к своей груди. Ее прикосновение такое нежное; оно вызывает еще одну волну эмоций, сжимающих мое горло. То, как она прикасается ко мне, причиняет боль. Это убивает меня к чертовой матери.

И я собираюсь позволить этому случиться.

Рэйн скользит своей рукой вверх и вниз по моему члену через гладкий материал, пока я посасываю, облизываю и поклоняюсь ее другому соску. Каждое мое дыхание на ее коже вызывает реакцию, и когда я возвращаюсь к ее рту и целую его, когда провожу обеими руками по ее круглой заднице и дразню гладкие складочки сзади, эта реакция — мурлыканье, оно такое сладкое, отчего каждый нерв в моем теле вибрирует, как гитарная струна.

Она просовывает пальцы под пояс моих шорт и стягивает их вниз, осторожно освобождая меня. Затем ее губы с такой же осторожностью перемещаются от моего рта к подбородку, прокладывая дорожку из долгих поцелуев вниз по шее и груди. Затем Рэйн делает шаг назад и наклоняется, продолжая свой спуск. Все, что я могу делать, это неподвижно стоять и позволять ей резать меня заживо. Вот, на что похожа дорожка из ее поцелуев — на гребаный скальпель. Она отрезает слой за слоем, обнажая мое отвратительное нутро, и делает вид, что ей нравится то, что она видит.

Но это не так, никому никогда это не нравилось и никогда не понравится.

В ту же секунду, когда она опускается на колени, как раз перед тем, как взять в свой лживый рот мой член, я хватаю ее за волосы и тяну назад, чтобы встретиться с ней взглядом.

— Ты не должна этого делать, — хриплю я, и в кои-то веки с ужасом осознаю, что говорю это всерьез.

Я хочу оказаться внутри нее, но не так. Так всегда стараются угодить завсегдатаи баров. Пьяные туристки, студентки и разведенки. Они опускаются на колени и смотрят в глаза, как порнозвезды, пока отсасывают, практически умоляя влюбиться в них.

Проблемы с отцами у всех до единой.

У этой сучки тоже есть проблемы с отцом, и вот она смотрит на меня своими большими, отчаянными глазами, собираясь засунуть мой член себе в рот, чтобы завоевать мое признание… как и все остальные.

— Ты… не хочешь? — ее голос затихает, и я тоже падаю на колени.

Схватив Рэйн за бедра, я тяну ее вперед, пока она не оказывается верхом на мне. Ее сиськи вплотную прижаты к моей груди, ее губы снова касаются моих, и я держу ее пухлую круглую попку обеими руками.

— Идеально, — шепчу я.

Она улыбается мне в рот и начинает скользить своей влажной киской по всей длине моего члена. Я съедаю эту улыбку, жую и проглатываю. Затем я чувствую, как она горит внутри меня, словно огонь, освещая что-то, что, как мне казалось, исчезло навсегда.

Что-то, что, как я надеялся, больше никогда не вернется.

Я не хочу давить на Рэйн и заставлять заниматься сексом. Черт, я даже не знаю, делала ли она это раньше. Но когда она запускает пальцы в мои волосы и со стоном опускается на меня, внезапно неопытным я ощущаю именно себя. Это не секс. Это что-то, что настолько далеко за пределами секса, что я даже не понимаю, что происходит.

Все, что я знаю, это то, что мне больно. Я везде ощущаю давление. Мне кажется, что моя грудь вот-вот взорвется. У меня раскалывается голова. Мои глаза горят, как будто их опрыскали перцовым баллончиком. А мои яйца уже сжимаются в ответ на ее теплый прием.

Я обнимаю Рэйн за талию и стараюсь принять все, что она мне дает, хотя это режет меня до костей. Я пытаюсь ей вернуть все с той же силой, но чувствую себя неуклюжим и неловким. Я не знаю, как делать то, что делает она. Я даже не уверен, осталось ли у меня хоть что-нибудь, что можно было бы отдать.

Она не боится и еще сильнее прижимается ко мне, принимая меня глубже и обжигая своими страстными поцелуями. Как будто она делала это уже сотню раз. И вот тут я понимаю… что это действительно так.

В этой самой комнате.

С кое-кем другим.

Рэйн не занимается со мной любовью. Она занимается любовью с ним.

Давление, которое я чувствовал, внезапно исчезает. Я снова могу дышать. Мне ничего не угрожает. Я в безопасности. Это просто сделка — секс в обмен на небольшую ролевую игру в бойфренда.

Что ж, чертовски жаль. Если Рэйн хочет трахнуть кого-то определенного, ей придется довольствоваться мной.

Я хватаю ее за задницу обеими руками, перекатываюсь на колени и смеюсь, когда она визжит и обхватывает меня руками и ногами. Я поднимаюсь на ноги и бросаю ее на матрас, забираясь вслед за ней, как хищник, когда плеер падает на пол. Певец скулит о девушке, которая оставила слезу в его сердце. Мне очень жаль этого парня. Он действительно не должен был позволять себе так привязываться.

Я нависаю над телом Рэйн, осторожно, чтобы не коснуться ее, и пристраиваюсь рядом с ее узкой маленькой щелкой. Это все, что она получит от меня. Я — тот, кто использует эти отношения, и сегодня вечером я буду использовать ее для секса. Ролевая игра в бойфренда не включена.

В тот момент, когда я погружаюсь в нее, она обвивает свои мягкие бедра вокруг моей талии и переплетает пальцы вокруг моей шеи.

— Иди сюда, — шепчет она, притягивая меня ближе, и хрипота в ее голосе заставляет меня опуститься на локти, чтобы поцеловать ее.

Губы Рэйн чертовски мягкие. И ее прикосновения тоже. Я грубее толкаюсь в нее, надеясь, что она поймет намек и перестанет притворяться, но она полна решимости воплотить свою фантазию в жизнь. Я собираюсь перевернуть ее и взять сзади, когда один-единственный звук останавливает меня на пути.

— Уэс…

Уэс.

Не тот Как-его-там.

Уэс.

— Да? — хриплю я, и эта чертова петля снова затягивается вокруг моей шеи.

Рэйн обхватывает мое лицо руками.

— Как тебя зовут? Я имею в виду твое полное имя?

Жаль, что я не вижу ее лица. Мне бы хотелось увидеть, как в ее больших голубых кукольных глазах сияет искреннее любопытство, которое я слышу в ее голосе.

— Вессон Патрик Паркер, — я сглатываю, но петля затягивается только сильнее.

— Я думала о том, что возможно ты Вессон. — Она прижимает свои маленькие ножки к моей заднице и поднимает бедра выше, увлекая меня в свой расплавленный рай.

— А твое? — ухитряюсь спросить на вздохе, погружаясь в нее по самые яйца.

— Рэйнбоу Сон Уильямс.

Я медленно выхожу из нее, сразу скучая по каждому дюйму, и затем снова врываюсь внутрь.

— А что это значит?

Она тихо стонет и обнимает меня за спину. Я просовываю руки под ее плечи и ложусь сверху, гадая, чувствует ли она, как колотится мое сердце.

— Так называется песня группы «America», она 70-х годов. — Рэйн прижимается к моей шее и целует ее. — Вообще-то это довольно грустно. Там поется о девушке, которая заснула на радуге, пока пряталась там от падающих листьев и разбитых надежд.

Я приподнимаюсь на локтях и смотрю в сверкающий омут ее глаз.

— Это очень похоже на тебя. — Я замечаю, как ее глаза морщатся в уголках, когда она улыбается, и прежде чем Рэйн успевает сказать еще хоть слово, я удивляю себя, садясь на корточки и подтягивая ее к себе. Она снова садится на мой член, и мы возвращаемся в наше прошлое положение: ее задница в моих руках, ее приоткрытые губы на моих, и ее пальцы, пробегающие по моим волосам.

Чертовски идеально.

Только ее движения стали не такими нежными. В них больше отчаяния. Мои в свою очередь не такие неловкие, они стали более уверенные. Рэйн покусывает мой язык, скользя вверх и вниз по моему члену. Я шлепаю ее по заднице и ухмыляюсь, когда в ответ она дергает меня за волосы. Это не то, чем она занималась в темноте с этим Как-его-там. Это то, что она делает в темноте со мной. И когда она снова стонет мое имя, я, бл*дь, уверен в этом.

— Уэс, — нараспев произносит она, и в ее голосе слышится хриплая мольба. Ее задница шлепает о мои бедра, а узкая маленькая щелка сжимает меня еще сильнее. — Уэс…

Ощущение Рэйн, кончающей на моем члене с моим именем на губах и моими волосами в руках, не похоже ни на что, что я когда-либо испытывал раньше. Это разбивает меня вдребезги. Слезы разрывают мое сердце, когда я сжимаю ее дрожащее, задыхающиеся тело — точно так же, как пел тот ублюдок из Twenty One Pilots, — потому что мне нужно это. Мне нужна она. Но как я смогу удержать ее, когда все, бл*дь, уходят?

Мои бедра дергаются, а яйца напрягаются, когда я сильнее толкаюсь в нее. Я знаю, что мне пора выходить. Я всегда выхожу. Но когда мой член набухает и напрягается внутри ее пульсирующей киски, я просто… не могу. За всю свою гребаную жизнь мне ничто не казалось более правильным, поэтому я позволяю этому случиться. Я эгоистичный ублюдок, и это то, чего я хочу. Я хочу Рэйн.

В последнем рывке я крепче обхватываю ее за талию и вливаю все, что у меня есть, в девушку, с которой только вчера познакомился. Когда мой член дергается и выплескивает горячую сперму внутрь все еще дрожащего тела, давление в моей груди и петля вокруг горла исчезают, заменяясь чем-то теплым, мягким и совершенно чужим.

Надеждой.



22 апреля


— Это похоже на кексик. — Я улыбаюсь, щурясь в послеполуденное небо.

Мы с Уэсом лежим на красно-белом клетчатом пледе посреди заросшего поля старика Крокера и наблюдаем, как мимо нас проплывают облака. Он притягивает меня ближе и целует в макушку. Прикосновение его губ пронзает меня до самых кончиков пальцев, словно удар молнии.

— Ты очаровательна… потому что это явно эмодзи какашки.

— О, Боже мой! — смеюсь я. — Ты совершенно прав!

— Конечно. — Уэс пожимает плечами, и моя голова, лежащая на его плече, поднимается и опускается в такт этому движению. — Я всегда прав.

— А это, по-твоему, на что похоже? — спрашиваю я, указывая на проплывающее мимо облако в виде человека.

Уэс срывает травинку и начинает вертеть ее между пальцами.

— То, что похоже на парня, держащего топор над плюшевым мишкой? Должно быть, Том Хэнкс. Гребаный мудак.

Я фыркаю и прикрываю рот рукой.

— Ты ведь знаешь, что похожа на поросенка, когда так делаешь? — дразнит меня Уэс.

— А ты знаешь, что похож на свинью, когда ешь? — поддразниваю его в ответ.

— Похоже, мы созданы друг для друга. — Он поднимает со своей груди мою левую руку и надевает на безымянный палец закрученную в кольцо травинку, которую смастерил минуту назад.

У меня перехватывает дыхание, я поднимаю руку и шевелю пальцами в воздухе, ожидая, что кольцо сверкнет на солнце, будто в нем есть настоящий бриллиант.

Приподнимаюсь на локте и улыбаюсь, глядя на его прекрасное лицо и задаваясь вопросом, как парень, выглядящий так, будто он только что сошел с плаката в комнате девочки-подростка, может считать, что создан для меня?

Уэс копирует мою позу и оставляет сладкий поцелуй на моих ухмыляющихся губах.

— Не могу дождаться, когда это дерьмо закончится, и мы останемся только вдвоем.

Он снова целует меня, медленнее и глубже, на этот раз посылая электрический заряд прямо между моих ног. Не знаю, утаскиваю ли я его за собой или это он опускается на меня сверху, но каким-то образом я снова оказываюсь на спине, а Уэс нависает надо мной. Его волосы падают вниз, как занавес, защищая нас от солнца.

— Я тоже не могу дождаться, — отвечаю я, уверенная, что мои губы распухли, а щеки покраснели. — Когда все закончится, мы найдем дом на холме… и разрисуем его стены ужасными портретами друг друга.

Уэс прикасается губами к моей шее, чуть ниже уха, и шепчет:

— Что еще мы будем делать?

Он целует меня, затем опускается ниже и еще ниже. Мягкость его губ в сочетании с колючей щетиной заставляет пальцы моих ног зарываться в плед.

— Эмм, — мне сложно мыслить, когда его язык скользит вдоль моей ключицы. — Мы найдем кабриолет… расчистим шоссе… и будем ехать на нем так быстро, как только сможем.

Уэс целует мое плечо, стягивая вниз тонкую лямку сарафана, преграждающую путь его поцелуям.

— А что еще? — бормочет он, прикасаясь своими губами к моей разгоряченной коже.

Он слегка касается меня кончиками пальцев, когда подхватывает вторую лямку и тянет ее вниз. Тонкая желтая ткань моего сарафана сползает с груди, и Уэс следует за ней дорожкой поцелуев.

— Я… — даже не помню, о чем хотела сказать. Мысли путаются, и все внимание сосредоточено на ощущениях от прикосновений этого прекрасного мужчины. Я протягиваю руку, чтобы провести по его мягким волосам и говорю первое, что приходит на ум:

— Я хочу, чтобы ты научился управлять самолетом, — отвечаю я, задыхаясь, когда его любопытный язык начинает кружить вокруг моего обнаженного соска, — и отвез меня туда, где я никогда не была.

— Например, куда? — спрашивает он, продолжая спускаться вниз, забирая с собой мое платье и все запреты, когда его губы начинают ласкать мой живот.

— Куда-нибудь, где есть… ветряные мельницы… сады… и… и маленькие домики с соломенными крышами. — Я непроизвольно выгибаю спину, чувствуя, как Уэс проводит пальцем вдоль моей щелочки поверх кружевных трусиков.

Ощущая на своей коже солнечное тепло и нежное прикосновение Уэса до самой глубины души, я думаю, что попала в рай. Это единственное объяснение. Я умерла, и это моя награда за то, что я все эти годы позволяла маме таскать меня в церковь.

— А чем бы ты хотел заняться, когда останемся только мы вдвоем? — спрашиваю я, опуская взгляд вниз по своему телу.

Уэс поднимает на меня свои прикрытые дерзкими темными бровями зеленые глаза, в которых мелькает игривость.

— Вот этим, — говорит он, прежде чем исчезнуть у меня под юбкой.

— Рэйнбоу! — где-то неподалеку слышится голос, столь же знакомый, как и имя, которое он произносит.

Мама?

Я сажусь и всматриваюсь вдаль поверх высокой травы. Через дорогу, на крыльце нашего дома, стоит мама, сложив ладони рупором у рта.

— Рэйнбооуу! Пора домооой!

— Мама! — Изо всех сил стараюсь натянуть на себя сарафан, сгорая от желания быстрее оказаться рядом с ней. Я так по ней соскучилась.

Но когда поднимаюсь, земля под ногами начинает дрожать. Я хватаюсь за Уэса, пытаясь удержать равновесие, как вдруг трава вокруг нас, которая была до колен, в считанные секунды становится размером с Уэса и загоняет нас в клетку. Звук рвущейся ткани привлекает мое внимание к пледу, который разрывается посередине, когда из земли вырывается еще больше травинок, разделяя нас, как прутья тюремной камеры.

— Нет! — кричу я, хватая Уэса обеими руками и рывком притягивая его на свою сторону как раз перед тем, как еще больше травинок вырываются из земли.

Тяжело дыша, я смотрю на его лицо, ожидая увидеть гнев или замешательство, или взгляд сосредоточенной решимости, который он напускает на себя, когда пытается скрыть от меня свои чувства, но вижу просто… пустоту.

Его лицо бесстрастно, как у восковой фигуры, а глаза смотрят прямо сквозь меня, когда он открывает рот и говорит:

— Рэйн, тебе пора домой.

Он медленно поднимает руку и указывает на что-то позади меня. Я оборачиваюсь и вижу, как с одной стороны нашей шестифутовой клетки из травы появляется тропинка.

Я облегченно выдыхаю и тяну Уэса за все еще протянутую руку, но такое ощущение, что его ноги приросли к земле.

— Ну же! — кричу я, снова дергая его за руку. — Я тебя здесь не оставлю!

— Все уходят. — Его голос монотонен, когда он произносит свою личную мантру.

Чувствую себя так, будто нахожусь в Стране Оз, где Уэс словно растерянный Страшила, бездумно указывающий мне путь.

— Рэйнбоооу! — голос моей мамы отдаляется.

Нам нужно торопиться.

— Ну же! — Я снова дергаю его за руку, на этот раз достаточно сильно, чтобы сдвинуть его с места.

Мы ступаем на узкую тропинку, и мне приходится с каждым шагом прикладывать усилия, чтобы тащить его за собой.

Пока тропинка не раздваивается.

Вот дерьмо!

Я окидываю взглядом обе тропы, замечая, что каждая из них ведет к новой развилке.

— Подними меня, — указываю я, становясь позади Уэса и опираясь руками на его плечи.

Он машинально выполняет мою просьбу, протягивая руку, чтобы я могла взобраться ему на спину. Когда я оказываюсь наверху и смотрю поверх травы, мой желудок сжимается. Поле старика Крокера превратилось в гигантский запутанный лабиринт. Я все еще вижу маму, стоящую на крыльце нашего дома, но теперь мне кажется, что она находится гораздо дальше. Она прикрывает глаза от солнца, пытаясь меня найти.

— Мама! — кричу я, размахивая руками над головой. — Мама! Я здесь!

Что-то другое привлекает ее внимание. И когда я поворачиваюсь, чтобы проследить за ее взглядом, земля снова начинает дрожать. Я с изумлением смотрю, как из центра поля вырастает зеленый стебель. Он толстый и высокий, как телефонный столб. И как только он достигает максимальной высоты, начинает расцветать.

Я ожидаю увидеть бархатистые лепестки цветов или пальмовые листья размером с водные горки, но вместо этого стебель раскрывается и выпускает одно единственное черно-красное знамя, которое разворачивается до самой земли.

Мое сердце падает вместе с ним, приземляясь в кислоту, наполняющую мой желудок, без единого всплеска.

Еще три стебля вырастают из дрожащей земли, расцветая тремя зловещими знаменами, на каждом из которых изображена фигура в капюшоне верхом на лошади.

И дата, написанная сверху жирным шрифтом.

— Уэс, какой сегодня день? — восклицаю я, уже зная ответ, но молясь о чуде.

Его тело все еще неподвижно, когда он отвечает мне бесстрастным голосом:

— Сегодня 23 апреля, а что?

— Быстрее! — кричу я, схватив его за плечо и указывая на свой дом. — Бежим, Уэс! Бежим! — Я наблюдаю за тем, как моя мама, увидев зловещие знамена, пятится назад в дом и недоверчиво качает головой. — Она сейчас уйдет, Уэс!

— Все уходят, — повторяет он снова, его ноги не двигаются.

— Замолчи! — кричу я и бью его изо всех сил. Мой удар приходится на левую сторону его головы. По ощущениям похоже, будто я ударила подушку, но, когда я снова смотрю на Уэса, то замечаю, что его голова лежит у него на плече, а из огромной дыры на шее торчит солома.

— О, Боже, Уэс, — всхлипываю я, пытаясь засунуть соломенную набивку обратно. — Прости меня. Мне так жаль. — Я возвращаю его голову на место и крепко держу руками, когда понимаю, что его когда-то блестящие каштановые волосы превратились в солому, а кожа — в мешковину.

Земля вновь содрогается.

Я боюсь того, что могу увидеть, но все равно поворачиваю голову. Там, на краю поля, стоят четыре огромных черных коня, из их раздувающихся ноздрей клубится дым, а верхом сидят безликие всадники в плащах. Однако, не похоже, чтобы они нас преследовали, и на мгновение я позволяю себе понадеяться, что, возможно, каким-то образом, это поле недоступно для них. Я вздыхаю с облегчением. Но через секунду из моего горла вырывается крик, когда один из всадников подносит к траве свой пылающий факел.

— Беги! — удается выкрикнуть мне, когда я пытаюсь заставить Уэса двигаться, подталкивая ногами и руками его наполненное соломой тело, но он продолжает стоять, уставившись на траву, как пустое пугало, которым он и является.

Я слезаю с него и тяну за безжизненную руку. Позади него начинает клубиться дым и подниматься к небу пламя, когда слышу, как вдалеке ревет мотоцикл моей мамы.

— Она уезжает! А ты сейчас сгоришь! Ну же, Уэс! Пожалуйста, пойдем со мной!

Слезы застилают мой взор и обжигают щеки, когда я смотрю в неживые пуговичные глаза бездушного человека.

— Все уходят, — бездумно повторяет он. Его набитый соломой мозг не может прислушаться к голосу разума.

Огонь пожирает траву позади Уэса, затемняя небо дымом, когда я начинаю сильнее тянуть его и полностью отрываю его руку. Солома вылетает из разорванного рукава, когда я бросаю ее в огонь и обнимаю его за горящую талию.

— Ты ошибаешься, — всхлипываю я, прижимаясь к его рванной клетчатой рубашке, как раз перед тем, как она вспыхивает пламенем. — Я тебя не оставлю.

Жар опаляет мои руки, но я не отпускаю его.

Пока не просыпаюсь.

Я медленно открываю глаза, ожидая, что сильный жар исчезнет, но этого не происходит. Тело, которое я обнимаю, такое же горячее, как и в моем кошмаре.

— Уэс? — Я принимаю сидячее положение и осматриваюсь.

При свете дня спальня Картера выглядит еще более удручающе, чем прошлой ночью. Открытый шкаф забит спортивным снаряжением, баскетбольными наградами и множеством вешалок для одежды. Пустые ящики комода выдвинуты на беспорядочную длину, напоминая городские небоскребы. А мужчина, с которым я переспала на голом матрасе Картера, спит рядом со мной, свернувшись калачиком, дрожа и обливаясь потом, пока убегает от своих личных всадников.

Мои глаза блуждают по обнаженному телу Уэса. Его лоб покрыт крошечными капельками пота, сильное тело дрожит, несмотря на исходящие от него волны жара, а пулевое ранение выставлено на показ во всем своем кроваво-влажном великолепии.

Вот черт!

Я должна была промыть и перевязать рану, но как обычно, обо всем забыла.

«Вчерашний день так быстро пролетел, — успокаиваю себя я. — Это было настоящее безумие: сначала спущенная шина, потом шторм и этот дом, а затем…»

Чувствую, как вспыхивают мои щеки, а уголки губ приподнимаются, когда в моей голове всплывает воспоминание того, чем еще мы вчера занимались. Как он страстно меня целовал, словно я была его последней едой. Как он обнимал меня и считал это идеальным. Как он изливался в меня, заполняя пустоту, которую я когда-то считала бездонной. Прошлой ночью Уэс показал мне глубины, о которых я и не подозревала, и я с радостью в них утонула.

Вессон.

Моя улыбка становится шире при мысли о его полном имени. Но я не хочу чувствовать себя счастливой из-за того, что сделала. Из-за того, что мы сделали. Я должна ощущать вину и отвращение, потому что изменила единственному парню, которого когда-либо любила… или думала, что люблю… в его собственной постели. Ради всего святого! Но говоря словами Вессона Патрика Паркера…

Да пошли они все!

Картер оставил меня здесь умирать.

Уэс — это единственная причина, по которой я этого больше не хочу.

Я встаю с кровати и, скрестив ноги, сажусь на пол рядом с рюкзаком. Тихонько роюсь, пока не нахожу аптечку первой помощи, которую упаковала накануне днем. В ней оказываются мазь и бинты, но Уэсу нужны антибиотики и, возможно, обезболивающие. Кровавое месиво на его плече выглядит так, будто причиняет больше боли, чем он показывал.

Я вытаскиваю оранжевый пузырек из переднего кармана рюкзака, куда спрятала его, когда переодевалась из своей мокрой одежды. Поднеся его к свету, с удивлением обнаруживаю, как много таблеток у меня еще осталось. Оглядываясь назад, понимаю, что со вчерашнего дня не приняла ни одной таблетки. Мне и не нужно было. Поцелуи Уэса — мой новый наркотик и способ стирания воспоминаний, и, если мне действительно повезет, — а это, скорее всего, не так, — они никогда не закончатся.

Я оставляю пузырек рядом с аптечкой и на цыпочках иду в сторону коридора. Не знаю, почему чувствую необходимость быть такой тихой. Может, потому что не хочу будить Уэса? А может, потому что последние несколько лет старалась не попадаться голой в доме Картера Реншоу?

Проходя через гостиную, я бросаю взгляд на камин и вдруг вспоминаю, что перед сном мы оставили огонь гореть. Но пламя давно погасло, стеклянные двери плотно закрыты. Я улыбаюсь и качаю головой. Уэс — чертов выживальщик. Я должна была догадаться, что посреди ночи он вернется сюда, чтобы обо всем позаботиться.

Очевидно, обязанности бойскаута были не единственным делом, которое он выполнил прошлой ночью. Я захожу на кухню и направляюсь в сторону прачечной, но возвращаюсь назад, понимая, что наша одежда разложена на поверхности мягкой мебели, стола и даже на полу перед камином. Я вспоминаю, как вчера отключилось электричество, и смеюсь, представляя себе голого Уэса, вытаскивающего нашу мокрую одежду из стиральной машины и проклинающего бурю, когда до него дошло, что сушилка в машине не сможет выполнить своего предназначения.

Надеваю клетчатую фланелевую рубашку и рваные черные джинсы, приятно удивляясь тому, насколько они сухие, и складываю остальную одежду в небольшую стопку, помещая сверху, конечно же, гавайскую рубашку Уэса.

Прижимая к груди мятую ткань, я бегаю по дому и поднимаю жалюзи, впуская дневной свет. Затем проверяю шкафчики на наличие антибиотиков, которые нахожу в аптечке и практически в каждом ящике гостевой ванной комнаты.

«Если 23 апреля мы не умрем, то устойчивость к антибиотикам все равно нас погубит. А теперь возьми это».

Я смеюсь, когда в глубине сознания всплывает остроумный комментарий моей мамы, сделанный несколько месяцев назад. Я лечилась от синусита, и она проследила, чтобы я приняла все чертовы антибиотики, которые мне прописали. Она даже наблюдала, как тюремный надзиратель, как я глотаю их.

Внезапное воспоминание стирает веселую ухмылку с моего лица.

Чертова память!

Отмахнувшись от воспоминаний, я бросаю четвертый начатый пузырек с антибиотиками поверх стопки с одеждой и захожу в главную ванную комнату, чтобы открыть здесь жалюзи. Клочок неба, который виднеется поверх сосен, все еще хмурый и серый, но дождь прекратился. Я думаю об этом крошечном чуде, как о проблеске надежды, что сегодня мы сможем найти бомбоубежище.

Мы должны найти его сегодня.

Сегодня — это все, что у нас осталось.

Когда я поворачиваюсь, чтобы пойти проверить Уэса, у меня вырывается крик. Пузырьки с таблетками падают в ванну, гремя, как камушки о керамическую поверхность.

— Черт, — выдыхаю я, прижимая сверток с одеждой к груди. — Ты меня до смерти напугал!

На пороге, загородив выход и прислонившись невредимым плечом к дверному косяку, стоит высокий мускулистый татуированный мужчина.

— Сначала ты меня напугала.

Он совершенно не стыдится своей наготы, но я слишком озабочена его бледным, потным лицом и синеватыми, тяжелыми веками, чтобы оценить открывшийся передо мной вид.

— Один из всадников забрал тебя у меня. Вытащил прямо из моих объятий и… — он замолкает и качает головой, избавляясь от воспоминаний о мучительной судьбе, которую я только что пережила в его кошмаре. — И когда я проснулся, тебя не было рядом.

— Мне очень жаль, — я хмурюсь, убирая стопку одежды на край ванны.

Подхожу и обнимаю такого милого, сонного и голого мужчину. Уэс притягивает меня к себе и целует в макушку, и я вспоминаю, какой он горячий. Очень горячий.

— Я ушла, чтобы найти тебе антибиотики, — бормочу ему в голую грудь.

Его кожа влажная и пахнет потом.

— Я допустила, чтобы в твоей пулевой ране возникло заражение, — произнеся вслух эти слова, чувствую, как на меня наваливается тяжесть вины. — Мне очень жаль, Уэс. Я буду лучше заботиться о тебе, обещаю. Вот, смотри, — я выскальзываю из его объятий и подхожу к ванне, надеясь уйти от разочарованного взгляда, который, как я уверена, он на меня сейчас бросает, — я нашла тебе лекарство.

— Так вот почему я чувствую себя так дерьмово? Думал всему виной водка. — Его шутка обрушивается на меня, как пощечина, заставляя гореть от стыда.

— Да, именно поэтому ты чувствуешь себя дерьмово.

Мои внутренности сжимаются, когда я беру пузырьки с таблетками в руки и начинаю изучать их этикетки. Два из них с антибиотиками «Кефлекс», вместе они смогут составить полный курс. Я подхожу к раковине и начинаю перекладывать таблетки в один пузырек, читаю инструкцию, в общем, делаю все, что угодно, лишь бы не смотреть ему в глаза.

Затем я ловлю себя на мысли, что вместо этого смотрю в открытые, безжизненные глаза двух парней, которые стреляли в Уэса. Передо мной мелькает образ того, как они лежат на земле, видение такое же четкое и ужасающее, как фотография с места преступления. Их застывшие лица, кровь, повсюду разбросанные осколки стекла. Я убила их. Я убила двух мужчин меньше сорока восьми часов назад и с тех пор даже не вспоминала об этом. Я вздрагиваю и крепко зажмуриваюсь, цепляясь за край раковины, пока пытаюсь отогнать от себя эти воспоминания.

Когда это, наконец, происходит, я надеюсь вздохнуть с облегчением, но не могу. Мое сердце бешено стучит, а ладони потеют. Два воспоминания менее чем за десять минут.

А что, если всплывут другие? А что, если…

Мне нужно принять еще одну таблетку. А лучше две. Я не смогу пройти через это…

Затем я смутно замечаю, как ко мне подходит обнаженная фигура Уэса и становится рядом со мной, пока я смотрю на свое отражение в зеркале над раковиной.

— Ты в порядке?

Выпрямившись, я натягиваю фальшивую улыбку и смотрю на отражение его бледного лица.

— Да. — Я вытряхиваю на ладонь белую таблетку и протягиваю ему. — Просто принимай по одной таблетке каждые шесть часов, пока они… — Уэс закидывает ее в рот и глотает, прежде чем я успеваю закончить фразу, — …не закончатся. Еще я нашла мазь для заживления и бинты, но сначала нам нужно промыть твою рану.

Чувствую, как Уэс пристально смотрит на меня, пока мой взгляд блуждает по комнате, пытаясь отвлечься. Чувствую жар, исходящий от его тела, пока оно пытается бороться с инфекцией, которую вызвала я. И чувствую, как на его губах формируется вопрос, прежде чем он произносит его.

Мои подмышки начинают потеть.

Отлично. Теперь мы оба вспотели.

Душ. Нам нужно принять душ.

Я бегу к нему и открываю кран.

— Давай прямо здесь промоем твою рану, — бросаю я через плечо. — Так будет проще, заодно можем принять душ, пока еще есть горячая вода и пока не отключили газ… в бомбоубежище, наверное, вообще не будет водопровода… — бессвязно бормочу я. Но ничего не могу с этим поделать, я даже смотреть на него не могу.

Он все равно все узнает. Разгадает все мои секреты и все поймет. Я не могу этого допустить. Ведь он сам говорил, что люди уходят, когда понимают, как кто-то облажался, а мне нужно, чтобы он остался. Мне нужно, чтобы он отвлекал меня, а для этого он должен поправиться…

Я расстегиваю две верхние пуговицы на своей рубашке, прежде чем мои руки начинают дрожать, поэтому потом просто стягиваю ее через голову. Мой лифчик становится следующим испытанием, и я чувствую, как Уэс наблюдает за мной, пока я борюсь с застежкой.

— Эй, — говорит он. Его голос нежный и такой же осторожный, как и шаги, которыми он пересекает комнату, чтобы мне помочь.

Как только он подходит ко мне, я опускаю руки в знак поражения и позволяю ему заняться застежкой, сосредоточившись на том, как его пальцы касаются моей кожи.

— Дыши, хорошо? — шепчет он, стягивая мой расстегнутый лифчик вниз по рукам и бросая его на пол у моих ног. — Просто дыши.

Я делаю так, как он говорит, вдыхая влажный воздух через нос, пока мои легкие полностью не наполняются. Все мое тело расслабляется, когда я выдыхаю.

Загрузка...