Моменты

Глава 18

До утра Элизабет так и не удалось заснуть. Она пролежала, наблюдая, как небо из черного становится темно-фиолетовым. При первых признаках рассвета она поднялась и пошла принимать душ. Когда Амадо вышел к завтраку, она уже ждала его за столом.

Полная решимости вернуть в их отношения хоть какую-то определенность, она встала и приветствовала его поцелуем. Он, правда, попытался было отвернуть щеку, но она взяла его за подбородок и заставила встретить ее губы. Он был откровенно удивлен и не вполне уверен, как ему следует реагировать на эту принудительную интимность.

Элизабет подвинула ему стул.

— Как ты спал?

— Как младенец, — ответил он. — А ты?

— Не очень хорошо, — призналась она.

— Тебя что-то беспокоило?

Она просто восхищалась его выдержкой. Он убедил себя, что их жизнь идет как и положено.

— Не могла отогнать разные мысли. Никак не могу перестать думать о том, что с нами творится.

Амадо мельком посмотрел в сторону кухни, где Консуэла гремела посудой.

— Думаю, сейчас не время и не место…

— Амадо, я больше не желаю откладывать. Наш брак, наша с тобой жизнь — это же очень важно, — она двинулась вокруг стола к своему обычному месту, напротив него, но потом передумала и села рядом с ним, придвинув стул еще ближе. — Я хочу, чтобы мы уехали вместе на этот уик-энд.

Он нахмурился и протянул руку к газете.

— Это невозможно, Элизабет. Есть некоторые…

— Ах, оставь, Амадо. Нет на свете ничего важнее нас с тобой.

— Извини, пожалуйста. В обычной ситуации я бы с тобой согласился, но господа, которые приедут в субботу повидаться со мной, — это старые друзья, я с ними познакомился в одной из поездок во Францию. Было бы немыслимой грубостью, если бы я не оказался здесь и не встретил бы их.

— Но ты не говорил мне, что ждешь гостей. А долго они здесь пробудут?

— Всего день. Это деловой визит.

— Ну, тогда поедем куда-нибудь на следующий уик-энд.

Он дотянулся до ее руки и слегка сжал ее.

— Ты же знаешь, как мы заняты в это время года.

— Амадо, я не желаю принимать от тебя никакого отказа.

Их взгляды встретились, и Элизабет увидела печаль в его глазах.

— Боюсь, на этот раз тебе придется его принять, — сказал он.

— Ну пожалуйста, а?

Она готова была расплакаться, ведь он вынудил ее выклянчивать возможность побыть рядом с ним.

В комнату вошла Консуэла с подносом. Амадо выпустил руку Элизабет и сказал ей:

— Поговорим об этом в другой раз.

— Как мы уже поговорили о твоем переезде из нашей комнаты?

Он посмотрел на нее строго и неодобрительно.

— Я же сказал: в другой раз.

— Доброе утро, — весело выпалила Консуэла. — Похоже, день будет жарким.

Она поставила поднос на стол и принялась за ними ухаживать. Элизабет резко встала из-за стола. При мысли о завтраке ее живот свело судорогами.

— Спасибо, Консуэла, но я не хочу есть.

— Но должны же вы хоть что-то съесть.

— Ну, может быть, попозже.

Консуэла посмотрела на Амадо.

— Неужели и вы не хотите есть?

Амадо развернул газету и положил ее рядом со своей тарелкой.

— Напротив. Сегодня я голоден как никогда.

Элизабет почувствовала, будто он ударил ее.

Август незаметно перешел в сентябрь, и Элизабет была рада, что вот-вот начнется подготовка к сбору урожая. Она ждала этого с нетерпением: дни, наполненные суматохой, работой помогли бы ей отвлечься от свалившейся на нее любви к самому близкому и самому доверенному другу ее мужа. Она много работала и при любой возможности уезжала в Сан-Франциско, если Майкл оставался в Сент-Хелене. А когда Майкл уезжал в Модесто, Элизабет не вылезала с винного завода в Сент-Хелене. Каждое утро она просыпалась с мыслью, что разлюбить так же легко, как и влюбиться. Так или иначе, она отыскала способ заглушить любовь к Майклу. Ей нужно время… ну и небольшая помощь Амадо.

Рекламная кампания, задуманная ею, оказалась куда масштабнее, чем ей хотелось бы. Стало трудно самой справляться с этой прорвой работы. Элизабет решила подключить агентства и провела переговоры с некоторыми из них. И в итоге она остановилась на главном сопернике «Смита и Нобла» — агентстве «Дж. П. Хоукинс и партнеры» из Сан-Франциско.

Она провела серию консультаций с несколькими работниками этого агентства. Но прошло довольно много времени, прежде чем она решила, что они вошли в курс дела, и рекламная кампания покатится по намеченной программе без ее постоянного участия. Она же хотела проводить побольше времени с Амадо, полная решимости наладить семейную жизнь.

Они с Майклом по-прежнему делили заботу о котятах. Когда оба были в городе, их «дежурства» были поочередными, если же кто-то из них находился в отъезде, то другой полностью брал уход за котятами на себя. Общались они записочками, когда возникала необходимость. Именно из одной такой записочки Элизабет и узнала, что Майкл нашел, куда пристроить котят, и что их новые владельцы заберут малышей к последней неделе сентября.

Умом она понимала, что рано или поздно настанет день, когда ей придется отдать котят, но как ни глупо, она расстроилась из-за этой утраты. Она даже решила уехать на эти дни в Сан-Франциско, но через два дня поняла, что ее усилия бесполезны, и отправилась домой.

В тот вечер, когда она вернулась, они столкнулись с Майклом, выезжавшим из поместья. Элизабет попросила его остановиться. Он развернул свой пикап рядом с ее автомобилем и опустил стекло окошка.

В горле Элизабет стоял комок, когда она спросила его:

— Их уже нет?

— Ты только что упустила последнего, — он положил руку вдоль открытого окна, сосредоточенно разглядывая что-то в отдалении. Спустя несколько секунд он добавил: — С Говардом возникла проблема. Он укусил женщину, которая пришла забрать его.

Что ж, ее это не удивило. Говард не из тех котов, которые легко смирятся с новым хозяином. Ему нужен человек с терпением альпиниста и чуткостью спортивного судьи из малой бейсбольной лиги.

— Да как же… — пробормотала она, — почему же…

Майкл встретил этот вопрос коротким пренебрежительным смешком.

— Она, видишь ли, имела наглость приласкать его.

— А он что, спал?

Майкл повернул голову и посмотрел на нее.

— Нет, Элизабет, он сидел на подлокотнике дивана.

Она не хотела знать, что произошло дальше, но не смогла удержаться от вопроса:

— И она поняла, в чем дело?

— А ты бы поняла?

— Но она не будет с ним жестокой?

— Нечего было уезжать в Сан-Франциско. Сама бы все объяснила этим людям, — он запустил руку в волосы, а потом положил ее на руль. — Извини. Ты измучилась, я вижу. Обещаю, что эта женщина не будет жестокой с Говардом.

— Но почему ты в этом уверен?

— Дело в том, что я не отдал его. Мы чересчур долго прожили с ним, Элизабет. У Говарда есть дом, — Майкл помолчал несколько секунд. — В общем, с учетом всего, я решил… черт подери, я же вполне могу оставить его у себя.

И в тот же миг слезы признательности обожгли ее глаза.

— Но все же, почему ты решил оставить его себе, Майкл? — спросила она.

Вопрос, конечно, дурацкий, неважно, почему он взял себе Говарда, важно, что взял.

— Да потому, что я идиот, — он опустил взгляд и сдержанно вздохнул. И наконец, посмотрев на нее, сказал: — Ведь я знаю, как ты привязана к нему.

Элизабет боялась открыть рот, боялась выдать свои чувства.

— А еще я знаю, — продолжал Майкл, — что ты не станешь возражать против того, чтобы остаться с ним в коттедже, когда я буду в отъезде. Конечно, ты можешь брать его, когда пожелаешь. Только дай мне знать.

Ей хотелось рассказать, как необходим ей этот крошечный теплый комочек в ее одинокой жизни. Может, кто-нибудь и посмеется над ней, но когда твоему приходу домой кто-то радуется, когда ночью на твоей постели кто-то пытается устроиться поближе к тебе — это разрывает панцирь одиночества. Конечно, это временная мера, однако Говард был всем, что у нее осталось. Но ничего подобного она, конечно же, не могла рассказать Майклу. Такие вещи не говорят человеку, которого ты пытаешься вытеснить из своей жизни. И в итоге Элизабет просто сказала ему:

— Спасибо.

Майкл включил двигатель пикапчика и тронулся с места.

— Пожалуйста, — ответил он.

Сентябрь сменился октябрем. Все рабочие винного завода работали по четырнадцать часов в сутки. К концу месяца начались приготовления к зиме, и снова воцарилось относительное спокойствие. По полям ползали трактора, внося удобрения в предвидении надвигающихся дождей. А когда эта работа завершилась, виноградники оставили в покое до следующего года. Техника отправилась на склады, а для рабочих устроили праздник. Элизабет и Амадо пытались поддерживать видимость нормальных отношений. За завтраком и обедом они обменивались одними и теми же словами, были неизменно вежливы друг с другом и наедине, и на людях, а на званых вечерах демонстрировали безукоризненную и любящую семейную чету.

Между тем на винном заводе в резервуарах из нержавеющей стали шли последние недели ферментации, и уже стояли наготове бочонки и большие бочки, чтобы принять в себя вино. Эти емкости изготавливались из самых разнообразных пород дерева — беспрерывные эксперименты Майкла, сути которых Элизабет никак не могла постичь. Но именно эти эксперименты и должны были определить будущий результат и высокую репутацию коллекционных вин Монтойя.

А в ноябре начались дожди.

За две недели до Дня Благодарения Амадо внезапно объявил о своем желании встретить приближающийся праздник со всей своей семьей. Когда Фелиция сообщила ему, что она никак не сможет уехать из дома, он на следующее же утро отправился в Нью-Йорк, чтобы переубедить ее.

Он прилетел в Нью-Йорк ненастным зимним днем. Заказанная машина прибыла с опозданием. До города добирались несколько часов. Было почти десять вечера, когда Амадо наконец постучал в парадную дверь Фелиции.

Она была не очень-то рада видеть его.

— Что ты здесь делаешь? — спросила она вместо приветствия.

— Ну, если гора не идет к Магомету, то… — он переложил свой чемоданчик из одной руки в другую. — Я могу войти?

— А ты намерен остановиться здесь? У меня?

— Всего на одну эту ночь, Фелиция. Я подумал, что такой вариант будет проще.

С неохотой отодвинувшись в сторону, она пропустила его в свою квартиру.

— Если ты явился уговорить меня приехать в твой дом на День Благодарения, то не трать сил попусту. Я же тебе говорила, — у меня уже есть планы, и я не намерена их менять.

Все еще стоя спиной к Фелиции, Амадо обвел взглядом комнату. Мебель скромная, в подчеркнуто испанском вкусе Портрет Софии, который он сам написал к первой годовщине их свадьбы, висел над камином. У одной из стен широкого коридора стоял длинный узкий стол. На нем — фотографии Софии в окружении свеч. Что-то похожее на алтарь.

Амадо почувствовал, как кровь отхлынула от его лица. Он всегда знал, что Фелиция привязана к матери, но у него не было ни малейшего представления о том, сколь глубоко зашла эта привязанность. Да разве мог он надеяться на успех в состязании с женщиной, любящая дочь которой поклоняется ей как божеству? Разве может он рассказать дочери свою версию их жизни, не назвав жену лгуньей?

Он поставил чемоданчик рядом с дверью в гостиную и подошел к камину, чтобы рассмотреть портрет. Воспоминания унесли его далеко. Да, они с Софией тогда были счастливы или по крайней мере, происходившее между ними могло сойти за счастье.

Затем он подошел к черному кожаному дивану и сел. Он рассчитывал поговорить с Фелицией, облегчить душу, но она ясно дала понять, что любая попытка сближения только усилит ее раздражение, вызванное его приездом к ней.

— Да, — сказал он, — твоя мать была прекрасной женщиной. Ты ее так почитаешь…

Фелиция подошла к портрету и коснулась его угла, проделав какое-то микроскопическое и совсем ненужное выравнивание, а заодно и подчеркнув свои собственные права.

— Я признательна ее отцу за то, что он написал этот портрет, пока она была в Испании, — она повернулась и посмотрела на Амадо пристальным проницательным взглядом. — В противном случае мы с Эланой никогда бы и не узнали, как она выглядела, когда была по-настоящему счастлива.

— Хосе не имеет никакого отношения к этому портрету, — сказал Амадо.

— О? Так кто же тогда…

— Ты взгляни на фон, Фелиция: окно, вон та картина на стене… Это же домик для гостей при винном заводе.

Она недоверчиво разглядывала картину.

— Это совпадение, — упрямо сказала она.

— А кто сказал тебе что этот портрет написал Хосе?

— Моя мама.

Огонек надежды вспыхнул в груди Амадо. Может быть, у него появился шанс убедить свою дочь, что он все-таки не был таким чудовищем, каким его живописала София.

— Я написал этот портрет и подарил Хосе в первую годовщину нашей свадьбы. Если ты посмотришь повнимательнее, то разглядишь обручальное кольцо у нее на…

— Она мне про это рассказывала. Это кольцо — фамильное наследство.

— А как же она тебе объяснила все остальное?

— А я никогда и не спрашивала, — призналась Фелиция. — Но я уверена, что есть какое-то логическое…

— Ну, разумеется, есть — истина.

Ее глаза полыхнули холодной яростью.

— Никто не может приходить в мой дом и говорить что-то дурное о моей матери. Особенно ты.

Амадо поразила ненависть в ее голосе, но он не собирался отступать, нет. Слишком уж много раз он делал это раньше.

— Почему же особенно я?

— После всего того горя, которое ты ей причинил, не смей даже вспоминать о ней.

Ну вот, снова обвинения, которыми она уже много лет оскорбляет его.

— А что же конкретно я сделал?

— Она покончила с собой из-за тебя.

Злобность этого обвинения настолько поразила его, что он сразу и не нашелся, что ответить. Его растерянность подстегнула Фелицию.

— Ты знал, что у нее не было денег и что если ты перестанешь присылать чеки в счет алиментов, когда мы с Эланой подрастем, она останется нищей. Но разве тебя это волновало? — Этот вопрос она подчеркнула едким смехом — Ты даже не побеспокоился позвонить или написать, чтобы узнать, как она будет обходиться, когда ты перестанешь…

— Мы с Софией никогда официально не разводились. И никаких алиментных чеков никогда не было. Каждый месяц я посылал достаточно денег для нее и для вас, да и ее семье много перепадало. — Амадо встал и подошел к дочери. — А кто, по-твоему, за платил за похороны?

Фелиция попятилась от него.

— Это в тебе говорила больная совесть.

— Мне не в чем упрекнуть себя. Твоя мать сама оставила меня.

— Потому что ты ее к этому вынудил!

— Каким же интересно, образом я это сделал?

— Ты обещал любить ее, заботиться о ней, а потом привез в Калифорнию и перестал обращать на нее внимание. Ты знал, что она не говорит по-английски и потому чувствует себя одинокой, только тебе на это было плевать. Тебе, вероятно, даже нравилось это. Она, по твоим понятиям, должна была спать с тобой, убирать твой дом, рожать детей, а ты тем временем занимался своей проклятой винодельней! Тебя, должно быть, просто с ума свело, что она уехала, так и не родив тебе сына.

— А тебя никогда не интересовало, почему я много лет оставался один, не развелся с твоей матерью и не женился на другой, если уж мне так важно было иметь сына?

— Потому что ты католик.

Да, на все у нее готов ответ Мамочка хорошо ее обучила.

— А если я смогу показать тебе чек, отправленный мной, скрепленный подписью твоей матери и реализованный всего за несколько дней до ее смерти, то ты, по крайней мере, выслушаешь мою версию всей этой истории?

Фелиция помолчала несколько секунд, прежде чем ответить.

— Не существует ничего, что изменило бы мое мнение.

— Ну, если это так, то хотя бы выслушай.

— Ты прекрасно знаешь, какие чувства я к тебе испытываю. С чего это вдруг сейчас ты пытаешься наладить отношения?

Да, именно этого вопроса и ждал Амадо.

— Когда мужчина переваливает за семидесятый рубеж, — ответил он — то время становится его врагом. Есть много проблем, с которыми я хотел бы разделаться. Но среди них нет ни одной, более важной, чем эта.

Фелиция прикусила нижнюю губу и довольно долго рассматривала его.

— Ну, хорошо, — сказала она наконец. — Я поеду туда вместе с тобой, но только если Элана тоже приедет.

Амадо ни на минуту не поверил, что он убедил Фелицию, возбудив у нее любопытство. Нет, обыкновенная жадность читалась в ее взоре. Ведь с появлением Элизабет сладкий пирог уже не разрежешь на щедрые порции. Фелиции никак нельзя отказать в прагматизме. Какой бы ни оказалась доставшаяся ей доля его состояния, она была куда соблазнительней, чем вообще ничего.