Глава 22

САЛЛЕН


У меня ноет спина; боль сковывает нижнюю часть позвоночника. Я не знаю ее первопричины. Штейн, конечно же, часто устраивал мне медицинские осмотры из-за проблем, которые прямо или косвенно сам и создавал, а нанятый им врач делал мне только… хуже. Но сейчас мне нужно низко наклониться, коснуться ладонями пола, чтобы немного облегчить боль в пояснице. Но я не могу, потому что прижимаю к груди неподвижную Карию. Она под действием снотворного и не в состоянии за меня держаться, поэтому ее руки свисают вдоль моего тела.

У меня затекли плечи и бедра. Я весь взмок и даже в холодном тоннеле чувствую пот под одеждой и перчатками.

Но я сворачивал куда только можно, пытаясь вспомнить, как добраться до дренажного туннеля за воротами отеля, и все это время шел запутанным, извилистым путем, чтобы ни Штейн, ни его охранники не смогли нас обнаружить. Больше не было ни выстрелов, ни шагов, ни проблесков фонарика. Только капающая с низкого потолка вода и снующие вокруг крысы или что похуже.

Я ходил по этому тоннелю всего пару раз и никогда в нем не бегал по причинам, в которых мне стыдно признаться. С моего последнего визита в этот отель прошло более двух лет, и тогда я все еще цеплялся за надежду, что Кария увидит во мне нечто большее.

Я знал, что если убегу, то никогда больше не смогу ее найти.

И я сказал ей чистую правду. Когда я, наконец, набирался смелости, чтобы попытаться оставить эту жизнь позади, боль, которую мне потом приходилось терпеть, была… адской.

Я делаю еще один резкий поворот налево, затем направо, тоннели под этим отелем представляют собой причудливый лабиринт, к созданию которого я не имею никакого отношения. Я мог бы проникнуть в отель № 7 из этого облюбованного привидениями места, но побоялся, что капающая вода и крысиные экскременты сделают меня в глазах Карии абсолютно непрезентабельным.

Крепче сжав ее в объятиях, я немного замедляю шаг. Мои глаза, похоже, начали привыкать к темноте настолько, что мне удается различить тени дверных проемов, и когда я поворачиваю голову, чтобы посмотреть на лицо Карии, то вижу в полумраке ее светлые пряди.

Ее волосы ниспадают мне на руку и спину, скользят по моей груди. Ее лицо повернуто ко мне, ноги вокруг моей талии.

Одной рукой я обхватываю Карию за спину, другой придерживаю ей голову.

В тишине я медленно опускаю подбородок и прикасаюсь губами к ее носу.

Я чувствую на коже ее дыхание, а под ней свой учащенный пульс.

По телу разливается тепло, не имеющее ничего общего с дорогой и моими утомленными мышцами. Нетвердой рукой я медленно провожу ладонью по спине Карии и, миновав край ее топа, чувствую кости позвоночника.

Мне не следует опускаться ниже.

Она меня спасла.

Наверное, так нельзя.

Но, сидя в кресле, она меня умоляла. Дразнила меня. И мне просто нужно отдохнуть.

Держа в руках Карию, я, спотыкаясь, отступаю и прижимаюсь спиной к мокрой стене. Сквозь толстовку просачивается влага, и у меня по коже бегут мурашки. Я не хочу думать о том, что произойдет после этого. Если мы найдем, где спрятаться, мне придется переодеться, иначе я стану ей противен еще больше, чем сейчас. Смогу ли я там что-нибудь купить? Я не могу вспомнить, когда в последний раз заходил в магазин. И как нам при этом оставаться незаметными? Я не умею водить машину; я приехал сюда на поезде. Знаю, что Кария умеет, но где нам найти автомобиль? У меня в карманах лежат деньги, которые я хранил в импровизированном сейфе, украденном из «Хаунт Мурен», но их недостаточно для покупки тачки. И когда Кария придет в себя, вспомнит ли она все это? Мидазолам это седативное средство, но помимо этого он также ухудшает память. Что, если она подумает, что это я её им накачал? Просто так притащил в этот склеп? Я же в ней усомнился, она так же усомнится во мне. Мы не можем позволить себе доверять друг другу.

«Так зачем тогда мучиться и сохранять то, чего нет?», — шепчет мерзкий голос у меня в голове.

Я скольжу рукой ниже, чувствуя, как при каждом ударе сердца вибрирует мое тело. По краю ее юбки, затем по изгибу попки. Пока…кончики моих пальцев не прижимаются к ее обнаженному бедру.

У нее холодная кожа, нежная и упругая одновременно. Держа Карию, я впиваюсь ей в мышцы и мог бы продвинуться еще на дюйм, к теплу, которое почувствовал, когда в кресле она раздвинула передо мной ноги.

Я откидываю голову назад, капюшон смягчает удар о стену.

Когда она такая, каждая частичка меня хочет взять от нее по максимуму. Кария не может меня остановить, содрогнуться от отвращения или заплакать от того, какой я мерзкий.

Я слегка скольжу пальцами, приближаясь к тем частям ее тела, к которым еще не прикасался. Другой рукой в перчатке я, словно в утешение, слегка массирую ей голову. Я поворачиваюсь и прижимаюсь носом к ее носу.

— Ш-ш-ш, — шепчу я, хотя она не шевелится. Седативный эффект может длиться от часа до шести, в зависимости от введенной Штейном дозы. — Я не причиню тебе вреда, Кария.

Я уже говорил ей это, и я не врал. И даже сейчас не вру. Я знаю, как причиняют вред, и это не то.

— Обещаю, что всегда буду оберегать тебя, Солнышко.

Я закрываю глаза в этом темном туннеле. До меня доносится звук, похожий на шипение крысы, и я застываю, обняв Карию и все еще прижимаясь носом к ее носу.

Я ни на дюйм не приближаюсь к тому месту, которого мне не следует касаться.

На мгновение притворяюсь, что я не такое уж чудовище.

Я даже не знаю, так ли мерзко то, что я хотел сделать, но, может, и впрямь так.

Как бы там ни было, я только крепче прижимаю ее к себе, застряв на этой границе добра и зла. Но что они такое? Я больше не вижу разницы между ангелом и демоном.

Я вдыхаю ее запах, и у меня перехватывает дыхание.

Это самый спокойный момент, что выдался у меня за… очень долгое время. Знаю, звучит невероятно, поскольку сейчас мы в бегах, но это правда.

Откуда-то капает вода.

Снова шипит крыса.

Я не позволю себе стать монстром по отношению к Карии.

Не хочу. Не буду.

Еще один звук, который, как мне кажется, издает крыса.

Затем слышится другой шум.

А потом… возникает ощущение падения.

Я падаю назад с Карией в руках.

В попытках найти опору, я понимаю, что стена позади меня сдвинулась, и оступаюсь.

Нет, не стена.

Дверь. Под весом моего тела она распахивается и ударяется о стену.

Я снова проваливаюсь в непроглядную, гнетущую темноту, как будто туннель был свободой, а здесь все наоборот. Но я не отпускаю Карию и ловлю себя на том, что еще сильнее прижимаю ее к груди.

Дверь с громким, оглушительным в тишине стуком захлопывается, и я оглядываюсь через плечо, сканируя глазами пространство, но абсолютно ничего не вижу. Воздух здесь более влажный и холодный, а запах плесени и гнили настолько сильный, что даже я морщу нос.

Мне хочется закричать, но это человеческий инстинкт, из-за которого нас с Карией могут прикончить. Я опускаю голову и прижимаюсь носом к волосам этой девушки, одной рукой все еще придерживая ее бедра, а другой касаясь светлых локонов. Их аромат успокаивает намного лучше, чем крик, поэтому сейчас она необходима мне так же сильно, как и я ей.

Стоя в тишине, я начинаю понимать, что мне следует просто пойти вперед, отыскать дверь и вернуться на прежнюю дорогу, которая выведет меня из этого ада. Я явно каким-то образом открыл неизвестный мне до этого тайный вход, но у меня нет никаких причин здесь задерживаться. Я и так уже, похоже, слышу, как в иле снует целая стая крыс, постукивая крошечными коготками по цементу.

Я делаю один-единственный шаг туда, откуда явился, но тут откуда-то позади меня раздается голос, и по спине проносится дрожь:

— Оставь ее.

У меня перехватывает горло, я усиливаю хватку, обмякшее тело Карии на мгновение выскальзывает из моих объятий, но я быстро ее подхватываю и прижимаю к себе.

Я не оборачиваюсь, даже когда мне кажется, что сзади по шее ползут пауки.

У меня горят легкие, лихорадочно сжимаясь с каждым вдохом. Я не знаю, может, это кто-то из Райта, может, у Штейна здесь была охрана, и так он пронюхал о моей лаборатории, или…

— Отдай ее мне, Саллен. Облегчи свою ношу. Там, куда ты идешь, и так одна темнота.

Это мужской голос, и в моем воображении возникает образ кого-то намного старше Штейна, не привыкшего к разговорам, совсем как…я.

Я по-прежнему не оборачиваюсь. Там и так ничего не видно.

Но я с трудом сглатываю, затем просовываю язык в щель между зубами, где должен быть резец, и пытаюсь думать.

«Что происходит? Что это? Кто это?»

Я слышу, как откуда-то капает вода, создавая еще больше ила в заброшенных лабиринтах этих тоннелей.

И хотя мне жутко хочется выйти в эту дверь, я уже знаю, что ничего не дается легко. Я всю жизнь пытался уйти от собственного несчастья, но это оказалось невозможным.

— Отдай ее мне.

Снова мужской голос, но он звучит скорее, как мольба, а не как приказ.

— Нет, — говорю я, и это слово дребезжит в темноте.

Больше я ничего не добавляю. Это все, что ему нужно знать.

— Я знаю тебя, Саллен Брэм Рул.

Когда я слышу свое второе имя, у меня сводит легкие. Никто не произносил его вслух с тех пор, как умерла моя мать. Она единственная так меня называла, но при этом ее голос излучал нежность.

— Ты всегда хотел покинуть это место. Лаборатория, кресло, твои глаза, глядящие с надеждой и мольбой об этой девушке? Она проснется и будет бояться. В этой жизни у тебя никого не может быть.

Я ничего не говорю. Ничего не делаю.

Вода все капает. Крысы подбираются все ближе.

У меня мурашки бегут о коже, но я не могу даже моргнуть. Я невольно замираю, как вкопанный.

Ноша у меня в руках теперь кажется необычайно тяжелой.

Я не вижу не только этого человека, я вообще ничего не вижу. Ни темноты, ни тоннеля, ни светлых волос Карии у себя под пальцами.

Сам того не желая, я снова думаю о маме. Единственное, что у меня осталось, — это проблески и обрывки связанных с ней воспоминаний; все остальное искорежено временем и Штейном. Как будто последние шестнадцать лет без нее я всеми клеточками своего тела только и делал, что… выживал. У меня не было места ни для чего другого. Только для того, чтобы дышать, по возможности есть и цепляться за сон, когда я знал, что мне ничего не угрожает.

Моей единственной несбыточной мечтой была Кария, потому что она жива и невредима и… у меня в руках.

— Я ухожу, — коротко говорю я.

Я понятия не имею, кто со мной говорит, и мне нет до этого дела. Я давно научился не тратить время на несущественные детали. Только на то, что имеет значение. Кария Вен, доверившая мне свое находящееся в бессознательном состоянии тело — вот что сейчас для меня важнее всего.

Она меня спасла.

Не знаю, когда она это решила, но важно то, что она это сделала.

Я делаю шаг вперед.

Раздается какой-то звук, как будто скольжение. Змея на полу.

У меня ёкает сердце, в ушах стучит кровь, и я поворачиваю голову в одну сторону, затем в другую.

Я знаю о змеях все.

Они — символ Райта, и поэтому все змеи, что хранятся у меня в стеклянных банках, изувечены. Райт по-своему обрек меня на ад. Возможно, Штейн и родился жестоким, но именно Райт дал ему возможности для максимально варварского проявления его бездушия.

Я не боюсь змей, но я их ненавижу.

Они приближаются, словно шуршащая по камню чешуя.

Я напрягаюсь всем телом.

И еще сильнее прижимаю к себе Карию. Она такая теплая, ее руки и ноги безвольно свисают из моих объятий, и я целую ее в волосы, как будто это все. Конец, которого я так долго ждал. Горько-сладкое завершение жизни, полной тоски и горя. Она и я умрем вместе.

Я закрываю глаза.

Шорох становится ближе.

Я дрожу.

«Это что, новый ад, созданный Штейном? Говорящая змея? Выполняющая его приказы? Бог вообще установил для него хоть какие-то лимиты?»

Шум стихает.

Наступает тишина.

Затем совсем рядом с моим ухом раздается голос того же самого мужчины:

— Штейн Рул обрек на вечные муки не только тебя, Саллен Брэм. Но ты на него не похож, так ведь?

Я не отвечаю.

И не двигаюсь.

От меня не ускользает то, что он ни разу не назвал Штейна моим отцом, как все остальные.

— Я предупреждал твою мать, когда она еще только познакомилась с ним в колледже. Я пытался сказать ей, что внутри него темнота, хотя и не так буквально. Я знал, что сделал его отец, титул, который он получил по наследству, и который никогда бы не передал тебе, и, воистину, это большая удача. Все, состоящие в Райте, прокляты, Саллен. Не забывай об этом.

Я вдыхаю. И не выдыхаю.

И тогда я чувствую это. Как у меня с головы соскальзывает капюшон. Мне в уши ударяет воздух.

Все такое холодное и грубое, словно впившиеся мне в спину гвозди, но я не двигаюсь и даже не знаю почему.

Он говорил о моей матери.

Никто никогда не говорит о Мерси Рул. Когда Штейн убил ее у меня на глазах, она не стала призраком. Она превратилась в ничто. В кучку пепла. Я не мог ни горевать, ни вспоминать, ни скучать по ней.

— Мне известно, почему ты это носишь. Когда ты был маленьким, я пытался это остановить. Прости, что не смог его одолеть. Такова уж моя судьба, но здесь у меня появились свои друзья.

Я думаю о звуках ползающих змей. Может, я зря их ненавидел?

Мне на плечо ложится чья-то рука.

Я вздрагиваю от ее прикосновения, но оно легкое и не причиняет боли.

— Девочке будет страшно, — продолжает мужчина, прикасаясь ко мне так, как не прикасался никто со смерти моей матери. — Но она ведь тоже искала тебя, знаешь?

Я крепче зажмуриваю глаза. В них что-то нарастает. Давление, на которое я уже перестал реагировать.

— Позаботься о ней. Она привыкла получать желаемое, и это хорошо, потому что для нее это ты.

Мужчина убирает руку.

— Пойдем. Я покажу тебе более быстрый и безопасный путь.

Загрузка...