Море цвета крыла зимородка

Глава 3

Самым неприятным впечатлением от первого визита в шато была явная враждебность между Сент-Ги и Блайсом Вароном, которая резко бросалась в глаза. Ни один из мужчин не считал нужным ее скрывать.

Сильвия сделала вывод, что это просто следствие разницы в возрасте и характерах.

– Едва ли ты можешь ожидать, чтобы Сент-Ги с его высокомерием и чувством собственной значимости легко поладил с такой общительной и покладистой личностью, как Блайс, – провозгласила она, исходя из тех дружественных отношений, которые сложились у нее с Блайсом с самых первых мгновений Знакомства.

Но Роза чувствовала, что причина гораздо серьезнее, чем возрастной барьер или различия во взглядах и поведении. Крепчайшая дружба, как она знала, зачастую как раз и завязывается в силу несхожести натур и разницы в закваске материала, из которого они сделаны; а посему склонялась ко мнению, что только фундаментальная и долговременная ссора могла являться причиной частой и неприкрытой критики одним другого и наоборот.

Ей суждено было убедиться в своей правоте. В течение недели или двух, пока пришло ее разрешение на работу, их почти ежедневным посетителем был Блайс, чья неуемная готовность обсуждать дела имения, равно как и свои собственные, не оставила никаких сомнений в причине трений, омрачавших его родственные отношения с Сент-Ги.

Надо отдать ему должное: Блайс обескураживающе честно повествовал о своей роли в семейной размолвке.

– Говоря по правде, – ухмылялся он, – в свое время я был немного трутнем, хотя и не в полном смысле этого слова, если вы понимаете, что я имею в виду. У меня полно идей, просто нет средств воплотить их в жизнь. К примеру, не моя же вина, что как раз к тому времени, когда английский отель, о котором я вам уже рассказывал, казалось, готов был начать окупать себя, мой партнер взял да и смотался со всеми фондами. Конечно, помочь мне выкрутиться стоило кое-чего для Сент-Ги, а так как я не слишком горазд рассыпаться в благодарностях, сие не могло не сказаться на наших отношениях.

– У вас больше нет родни, кроме мадам Сент-Ги? – поинтересовалась Сильвия.

Блайс покачал головой:

– Только один или два дальних родственника, которые едва ли догадываются о моем существовании. Я потерял родителей во время войны, а затем перебрался в шато. У меня есть небольшой доход, но не капитал, и всеобщая идея заключалась в том, что после окончания школы мне следует заняться пробкой.

– Почему же вы не занялись? – спросила Роза.

– Да потому, – объяснил он с якобы благовоспитанным видом, свойственным детям, – что пробка невыносимо скучна. С одной стороны, для нее требуется слишком много земли – гектары и гектары. С другой – столько времени, что впору ужаснуться. После того как вы дождетесь ростка из желудя, пройдет около двадцати лет, прежде чем можно содрать хоть сантиметр коры, и еще десять, чтобы сделать это снова.

Роза засмеялась:

– Этого я не знала. Но разве такое не характерно для земледелия в целом? Вы сажаете что-то, ухаживаете и ждете, пока оно вырастет, а если любите свою работу, то не жалеете на нее ни сил, ни времени?

– Даже если на это уйдет двадцать лет? Нет, слуга покорный! Я найду лучшее применение своему времени. А что пробка? Каждый год одно и то же: вы собираете местных девушек соскребать поросль с корней, затем подрезаете, затем обдираете зрелую кору, потом кипятите, прессуете и грузите на корабль, после чего выпускаете стада свиней, чтобы те поели опавшие желуди, а в свободное время ухаживаете за подрастающими плантациями. Конечно, на этом делаете деньги. И много. Но… – Блайс снова покачал головой. – Для пробки надо родиться, чтобы быть преданным ей до такой степени, как это наблюдается у Сент-Ги. Такое не для меня. И даже для кузена могли бы найтись более легкие способы зарабатывать на жизнь.

– Но если он любит заниматься пробковыми деревьями так, как вы говорите, то не кажется ли вам, что ему вовсе не хочется искать более легких путей? – возразила Роза. Она внезапно поймала себя на мысли, что при любом споре с Блайсом на эту тему готова встать на сторону Сент-Ги!

Блайс пожал плечами:

– Очевидно, да. Но это еще не причина с таким упорством отрицать и для меня возможность использования иных способов зарабатывания денег.

– Ну и чем же таким вы хотели бы заняться с его непременной помощью? – спросила Сильвия.

– Да почти тем же самым, чем занимался и в Англии. Понимаю, – предварил он возможные возражения, – было тактической ошибкой с моей стороны выбрать партнера, который не знает разницы между своим и чужим. Но на сей раз все, о чем я прошу Сент-Ги, – это поставить подпись на договоре сдачи земли мне в аренду и, возможно, предоставить небольшой заем на сумму, которую он вполне себе может позволить. Но не видать мне ни того ни другого, если только не случится чудо и не смягчится его сердце, а еще неизвестно – есть ли оно у него вообще.

– Вы имеете в виду, что хотите открыть мотель в здешних краях? Где именно?

– Нет, не мотель, так как здесь нет оживленных трасс. Скорее лагерь, который по мере развития может перерасти в летние виллы. Я для этого приглядел идеальный участок там, внизу. В настоящее время, конечно, он густо зарос пробковым дубом, но очистить его не составит особого труда. И потом, лично я не вижу никакой причины, почему бы Мориньи не стать вторым Сент-Эгюлем, дай только срок.

– Я всегда предполагала, что Мориньи желает стать еще одним Сент-Эгюлем, однако, по утверждению мадам Дюран, это далеко не так, – пробормотала Роза, вновь удивляясь тому, что она защищает порядок вещей, который еще неделю или две назад поверг ее в безысходное отчаяние.

– Вплоть до нынешнего дня, – резко возразил Блайс, – Мориньи желал лишь того, что указывали желать его жителям поколения Сент-Ги! Но дайте горожанам шанс работать вдвое меньше, а доход получать вдвое больше, за счет туристов, и Мориньи, подобно ветреному жениху, отвернет свои взоры от невесты-пробки… – Он прервался, чтобы бросить взгляд в окно магазина. – Никак к вам посетительница, девушки… О нет, не покупательница. Это Флор Мичелет. Я провожу ее сюда…

Сестры наблюдали в окно, как он подлетел к серебристо-серой машине с откинутым верхом, эффектно обрисовавшейся на pavè. Он протянул руку женщине за рулем и поприветствовал ее на французский манер, чмокнув в щеку, когда та открыла дверцу. Пока они стоя беседовали минуту или две, Сильвия пробормотала:

– Каждый, кто столь часто слышал упоминания о Флор Мичелет, как я, и ни разу не видел ее при этом, вправе усомниться в ее существовании и счесть ее легендой.

А та, о ком шла речь, не спеша, как бы прогуливаясь, скользнула впереди Блайса и во всех своих впечатляющих деталях предстала перед сестрами.

Флор Мичелет была красива той холодной, обезличенной красотой, что свойственна изваяниям из алебастра. В совершенный овал лица скульптор поместил продолговатые раскосые глаза, изящный нос и прелестный точеный рот. Пышный шифоновый шарф, накинутый на голову, открывал глазу лишь золотистые прядки на лбу. Туфли, сумка, перчатки – все было в тон и сделано на заказ; шелковая блузка у ворота была отделана ярко-красным, жакет с окантовкой, также ярко-красного цвета, небрежно висел на руке.

После взаимных представлений она бросила жакет на прилавок и слегка прикоснулась к руке каждой из сестер. Ее наметанный глаз сразу оценил их, а вопрос к Блайсу: «Говорят ли они по-французски?» – прозвучал так, будто бы она спросила: «А оно кусается?» – об образчике странного представителя фауны в зоопарке.

– Роза говорит не хуже любого из нас. Настолько хорошо, что собирается вести часть обширной корреспонденции моей тетки, – ответил Блайс. – А Сильвия усиленно изучает, ведь так, chérie? Кому же об этом знать, как не мне, раз она удостоила меня чести быть ее репетитором, – специально для Сильвии добавил он на английском и продолжил: – Подойдите, дорогая… окажите мне услугу, как преподавателю: Флор хочет знать, как хорошо вы говорите на французском.

Сильвия очаровательно вспыхнула.

– О, seulement un petit peu,[6] – уверила она.

– Так мало? Ну, в скором времени вы преуспеете, – отрезала Флор с холодной улыбкой, чтобы переключить внимание Блайса на себя. – Знаешь, дорогой, не увлекайся особенно, чтобы не научить девушку чему-нибудь нехорошему, и, если такое возможно, не слишком злоупотребляй своим шармом в процессе обучения. – Тут она повернулась к Розе и вновь изобразила улыбку. – Вы знаете, мадемуазель, кто-то должен вас решительно предостеречь насчет мужчины, в обществе которого мы сейчас находимся… Он начисто лишен принципов, и за это его любят девушки. А впрочем, как говорится, не учи ученого. Возможно, вы обе предубеждены против мужчин подобного типа, предпочитая более серьезных людей. А посему держитесь настороже и следите за каждым своим шагом, как это делаю я.

Прежде чем Роза смогла ответить, а Блайс – разразиться протестами, Флор вновь переключилась на молодого человека:

– А сейчас, mon ami, ты знаешь, почему я здесь? Чтобы забрать тебя и отправиться на ленч.

Засунув руки в карманы, Блайс прислонился к прилавку:

– Вот как, на ленч? Но только не меня. Я довольствуюсь тем, что жую здесь сухую корку вместе с девушками.

Даже не взглянув на него, Флор деловито разгладила перчатки.

– Ты отправишься на ленч. В Сен-Тропез. Со мной и Сент-Ги, который встретит на нас в L'Ermitage после того, как покончит там с некоторыми делами.

Блайс сделал большие глаза:

– На вашем первом свидании за ленчем после твоего возвращения из Танжера? В качестве третьего лишнего? Боюсь, это не добавит мне популярности в глазах Сент-Ги!

– Нет, не третьим лишним, – холодно возразила Флор. – Тебе не стоит тревожиться на сей счет. Когда мы с Сент-Ги захотим остаться tête-à-tête, то организуем это и без твоей помощи. Нет, речь идет о четверых, и это моих рук дело – ты будешь сопровождать Мари-Клэр Одет, которую я пригласила.

– Мари-Клэр Одет?! Та самая… с лицом как… пудинг с изюмом, да и фигурой ему под стать? Нет, я этого не сделаю! – решительно заявил Блайс.

Флор нахмурилась:

– Сделаешь, и при этом еще не станешь никому докучать. И если ты достаточно умен, ни в коем случае не будешь невежливым с Ла Одет… Папаша Одет, как тебе известно, едва ли не самый богатый парфюмер в Грасе. Сблизившись с ним через его простушку дочь, ты можешь подвигнуть его помочь в осуществлении своих планов.

На миг Блайс стушевался, затем сказал:

– Если ты имеешь в виду деньги, то само по себе это мало поможет, если Сент-Ги не позволит мне владеть землей.

Флор взглянула на часики:

– Не высасывай трудности из пальца. Заинтересуй монсеньора Одета и предоставь Сент-Ги мне.

– Желаю удачи, – пробормотал Блайс и тут же добавил: – Я не одет для ленча, и к тому же у меня здесь мопед.

Флор оглядела его сверху донизу:

– Сойдешь вполне. L'Ermitage – это не бог весть что, и ты сможешь оставить там мопед. На этой стадии мне не обойтись без Мари-Клэр, и ты составишь ей компанию. Поэтому поехали, и прямо сейчас, пожалуйста.

Судя по тону, это был скорее приказ, нежели просьба. Блайс, пожав плечами, неохотно подчинился и уже из набиравшей скорость машины помахал девушкам рукой и послал воздушный поцелуй.

Был уже полдень. Настало время закрывать магазин до половины третьего. Пока Сильвия запирала кассу, она нерешительно обратилась к Розе, которая опускала ставни:

– Он не хотел ехать… ведь верно? – Сестра явно нуждалась в подтверждении. – Но он все же уехал. Не отказался наотрез взять на себя роль – отвратительно, но точнее не скажешь – лизоблюда в угоду своим амбициям.

Это основательно подпортило его имидж веселого шалопая, и Роза совсем не удивилась, что Сильвия обратилась к ней за поддержкой.

По поводу Флор Мичелет их мнения не слишком отличались – как по части умопомрачительного шика, так и той вызывающей уверенности, с которой она управляла Блайсом. Так же как и Роза, Сильвия была возмущена, что ими заинтересовались лишь на самое короткое время, а затем отмели в сторону как нечто не заслуживающее внимания.

– Тебе не кажется, – рассуждала Сильвия, – что она услышала о нас от… ну, не важно, от кого… такое, что заставило ее опасаться конкуренции? И ей сразу стало легче, когда она уверилась, что страхи напрасны?

На что Роза ответила излишне резко:

– Наоборот, думаю, столь блистательной особе конкуренция не так страшна.

Что побудило ее дать такую лестную оценку, возможно незаслуженную, Роза и сама толком не знала – скорее всего, собственный страх, о природе которого она предпочитала не задумываться.

Через день или два пришло разрешение на работу. По договоренности с шато – помимо особых случаев, когда она могла понадобиться мадам Сент-Ги, – Роза должна была являться по понедельникам, когда все магазины в Мориньи закрываются с середины дня до вторника.

В тот первый понедельник мадам пригласила ее на ленч, и они разделили его вдвоем. Это была трапеза, совершенная с точки зрения сервировки: столовое белье, хрусталь, серебро и китайский фарфор – словом, все, что Роза и ожидала встретить в таком доме. Только содержание было жалким: крошечные чашечки бульона, лепесток жареного мяса почти филигранной толщины, гарнир из намазанных маслом молодых картофелин величиной с мраморные шарики. Они выпили графин красного вина, а на десерт вообще ничего не было – просто чашка кофе с бисквитом.

Хозяйка вполне довольствовалась этим, но для молодого, здорового аппетита Розы, которая любила плотно закусить и еще не утратила английского интереса к пудингам, съеденного хватило на один зубок.

Позже они обосновались в студии мадам. Та извинилась за груды писанины, что ожидали Розу в ее первые часы работы секретаршей.

Мадам призналась, что не очень умеет печатать на машинке, но не будешь же вести деловую переписку от руки? Деловыми письмами пришлось заняться в первую очередь, так как многие из них требовали срочного ответа. Затем были чеки, подлежащие выписке в ответ на просьбы в письмах, счета на просмотр самому Сент-Ги и, наконец, наброски речей, которые мадам не собиралась произносить («в моем возрасте я уже не могу путешествовать с такой скоростью, как хотелось бы»), но их должны были прочитать по бумажке в ее отсутствие на благотворительных собраниях.

Роза уселась за письма, решив подшивать их просто в папки с указанием даты и ссылками на более ранние документы. Затем под диктовку мадам выписывала чеки и счета, которые потом занесла в гроссбух, использовав его, в свою очередь, в качестве пресс-папье для чеков, дожидающихся рассмотрения Сент-Ги.

Последние поразили Розу размахом и щедростью. В течение получаса мадам Сент-Ги отобрала просьбы о пожертвованиях на сотни франков, и, когда девушка осталась одна, чтобы заняться черновиками речей, то быстро пробежала глазами содержание писем. Она была изумлена широтой и многообразием благотворительных интересов своей работодательницы.

«Призыв французских фалидомидов»… «Пособия раковым больным»… «Пожертвования садоводам»… «Детские фонды для каникулярного отдыха»… «Защита животных»… И целая дюжина других обществ и организаций.

Что там Блайс говорил о возделывании пробки? «На этом делают деньги… и много!» «Эта кубышка должна быть размером со сказочный кувшин Али-Бабы, чтобы выдержать столько выброшенных на ветер счетов. Просто уму непостижимо, – не могла не задуматься Роза. – Не говоря уже о роскошном образе жизни, который влетает в такую копеечку, что нам с сестрой и не снилось!»

Она уже закончила и проверяла напечатанное, когда дверь отворилась и вошел Сент-Ги.

– Мама сказала, что у вас есть для меня чеки на подпись. Где они? – поинтересовался он.

Роза указала на стопку бумаг и ждала, пока он, оперевшись рукой на стол подле нее, ставил свою подпись на каждом чеке. Затем, аккуратно сложив их, передал ей:

– Приложите их к сопроводительным письмам, и они еще успеют к вечерней почте. И если на сегодня это все, то я отвезу вас обратно на машине. Когда будете готовы, найдите мою мать в холле, а я подожду снаружи.

Хотя был еще ранний март, в округе уже наступила весна. Воздух был нежен, вечернее небо на горизонте окрасилось в нежно-желтый цвет, обещая и завтра такой же безоблачный день. Роза помедлила перед тем, как забраться в машину, и Сент-Ги, наблюдавший за ней, предложил:

– Если вы не слишком спешите домой, то, может, захотите ознакомиться с тем, что составляет источник нашего существования? Не думаю, что у вас уже сложилось полная картина, что такое пробка.

– Могу судить о ней лишь на основе того, что поведал нам Блайс о предстоящем вам ежегодном цикле.

– До тех пор, пока он не принимает в нем участия… – пробурчал Сент-Ги, приводя машину в движение, – ему… Ну да ладно. Как я и предполагал, за последнее время вы вдоволь насмотрелись на Блайса, не так ли?

– Да, он часто заглядывает к нам.

– Слишком часто?

– О нет! – Чувствуя, что должна защитить Блайса от невысказанного скептицизма, таящегося за сухим вопросом, Роза добавила: – Он на всех парах обучает Сильвию французскому. Вы бы только посмотрели, как он ведет себя с нашими покупателями! Он не столько продает, сколько заставляет их чуть ли не упрашивать себя позволить сделать покупку.

– Да, язык у Блайса хорошо подвешен. Могу себе представить… – В тоне Сент-Ги явственно проскользнуло желание не говорить больше о Блайсе. Но Роза ради справедливости решила все же продолжить тему.

– Вряд ли это честно по отношению к нему. Ведь вы сами и предложили, чтобы Блайс помогал Сильвии в магазине, – напомнила она. – Он помогает нам обеим, и мы благодарны ему.

– Если вы находите, что дела и впрямь идут так плохо, то почему бы не расширить немного поле деятельности? Например, найти общий язык с поставщиками, чтобы торговать тем, что обеспечило бы более широкий покупательский спрос?

Роза покачала головой:

– Вы не представляете, как мало возможностей в Мориньи и сколько людей пытаются ухватиться за них, чтобы свести концы с концами. Я сомневаюсь, сможем ли мы найти хотя бы одну надежную ниточку, за которую могли бы потянуть, не ущемив при этом чьи-то интересы. А ставить подножку соседям – это нечестно.

– А между тем ваше отношение к моему предложению – не платить пока арендную плату – остается прежним?

– Благодарю, но тем же самым.

– Но почему?

– Потому что, – она перевела дыхание, – так или иначе, все равно придется платить. – Затем, вздрогнув от быстрого взгляда в ее сторону, значение которого она не поняла, неуверенно добавила: – О боже, какими помпезными, должно быть, вам кажутся мои слова?

– Нет! Просто… очень уж детскими, – ответил он, усилив паузой значение последней части фразы, и она не нашлась что возразить.

Повисло молчание, которое продолжалось, пока они ехали по дороге, ведущей к одной из пробковых плантаций. Ворота были открыты, и возле бревенчатой хижины стояла очередь девушек с короткими изогнутыми косами.

– Монсеньор…

– Монсеньор!.. – Они неловко поклонились Сент-Ги и заулыбались Розе.

– Наши резчицы поросли получают свою плату. Они работают сдельно, – объяснил он и посмотрел на ноги Розы в сандалиях на толстой подошве. – Обувь у вас подходящая. Это хорошо, – заявил он. – Мы можем прогуляться, поэтому оставим здесь машину, и я покажу вам, что эти девушки делают на плантации.

Часом позже Роза воочию увидела порядок, созданный из хаоса поросли и кустарника ловкими и опытными руками девушек. Ствол за стволом очищался, обнажая узловатые корявые корни, а срезанная поросль и все лишнее или сжигалось, или складывалось в аккуратные пирамиды для уничтожения на следующий день – с принятием всех необходимых противопожарных мер предосторожности.

Она увидела также за работой подрезчиков ветвей, которым только годы практики позволили добиться такого мастерства.

– Пробка, к несчастью, упрямое дерево и всячески сопротивляется людям. Оно стремится разрастись в ширину, искривляется и желает быть заскорузлым и суковатым. Мы не можем позволить ему расти так, как вздумается, поэтому приходится с особым искусством заниматься подрезкой, чтобы стволы были высокими и прямыми.

Затем они подошли к краю огороженного пространства, где находились деревья, готовые к обдирке коры.

Положив руку на шишковатый ствол, Сент-Ги сказал:

– Вот здесь, как можно ниже, мы делаем горизонтальный надрез. Затем то же самое – как можно выше. Потом несколько вертикальных надрезов, стараясь по возможности придерживаться естественных трещин коры. Мастерство состоит в том, чтобы срезать слой достаточно толстый, чтобы он имел товарную ценность, и настолько тонкий, чтобы не повредить клетки дерева для роста в будущем новой коры. Затем кору кипятят и спрессовывают для отправки морем в ближайший порт на аукцион. Наша пробка по большей части отправляется в Сен-Тропез или Тулон.

– Вы только выращиваете пробку и продаете? Ничего из нее не изготовляете?

– Нет. Мы просто растим на продажу. – Он хлопнул рукой по стволу. – Деревья на этом участке предназначены для второй обдирки и дадут нам кору лучшего качества, чем та, что была снята первый раз семь лет тому назад. Для третьего раза деревья будут готовы не раньше чем лет через десять: они живут и дают кору двести лет, а лучший съем – приблизительно в сто лет.

– И это при том, что вы начинаете снимать кору, только когда они достигнут двадцатилетнего возраста или что-то около того. Выходит, чтобы дождаться полноценного урожая, надо потратить на это целую жизнь?

– Точно. Но ведь ничего не случается по мановению руки, и никто не начинает на пустом месте, дожидаясь, пока деревья на плантации дорастут до зрелости.

– Кто-то когда-то должен же был начать с нуля, – улыбнулась Роза.

– Конечно. Применительно к нашему случаю, род Сент-Ги восходит ко временам еще до крестовых походов. Факт, который помогает, как вы понимаете, если счет идет уже не на года, а на поколения. И не вызывает сомнений, что тот, кто заложил первую плантацию, рассчитывал, что его сын дождется, когда из желудей вырастут полноценные деревья, а уж внуки и правнуки – тем более.

– И что, в роду Сент-Ги всегда были сыновья?

– Вплоть до нынешнего дня – всегда, да и сейчас нет причины бояться, что их больше не будет. Если не сыновья, то хотя бы внуки.

– Да, пожалуй, – согласилась Роза.

Когда они возвращались к машине, она поймала себя на том, что размышляет – каким он может оказаться жестоким, если его сын, подобно Блайсу, выкажет полное пренебрежение к наследственному выращиванию пробкового дуба. В это не хотелось верить, и Роза не могла не пожелать, чтобы Сент-Ги относился терпимее к такому вопиющему нарушению вековых традиций, как бы больно ему ни было, и вообще был добрее к людям, чьи взгляды на жизнь отличаются от его собственных.

На обратном пути в Мориньи, возле самого въезда в шато, на склоне холма им встретился другой автомобиль. Обе машины остановились. Флор Мичелет, сидя за рулем, наклонилась, чтобы протянуть руку Сент-Ги, и вопросительно вскинула бровь в сторону Розы.

Сент-Ги объяснил, что Роза находится в командировке.

– Пробка для нее – дело новое, поэтому я предпринял ознакомительный тур под моим руководством по своим владениям. Конечно, я не забыл, что ты обедаешь с нами, хотя надеялся вернуться к твоему прибытию, – сообщил он Флор.

Ее глаза прищурились вслед томной снисходительной улыбке.

– Никак защищаетесь, mon ami? С чего бы это? – Еще один взгляд в сторону Розы. – Нам с вами, мадемуазель, следует держать в тайне секрет нашего пола: пока мы в себе уверены, не стоит особенно тревожиться по поводу соперницы. А вот если не уверены в себе, то надо знать, как никому другому, какие женщины нравятся нашим мужчинам и кого следует опасаться в первую очередь. – Затем Флор вновь обратилась к Сент-Ги: – Поэтому я могу позволить себе заявить, что не против и обождать, пока ты проводишь мадемуазель домой. Каюсь в том, что явилась ранее назначенного срока. В случае, если у тебя будут и другие кандидатуры, хочу заранее показать тебе список гостей, которых думаю пригласить к себе на вечеринку, когда открою виллу в конце месяца. Полагаю, ты сочтешь нужным добавить к моему списку имена тех, кого бы тебе хотелось видеть в числе приглашенных.

– Да, возможно… – Сент-Ги посмотрел на часы. – Еще четверть часа – и я присоединюсь к тебе.

Он вскинул руку в приветственном салюте, Флор напутственно улыбнулась в ответ и слегка кивнула Розе со словами «Au revoir».[7]

Затем машины разъехались.

Две недели спустя Роза в одиночестве сидела за прилавком, когда в магазин вошла Флор Мичелет, оказавшаяся в тот день единственной посетительницей, хотя и не покупательницей.

От Блайса девушки уже знали, что она совершает сезонный тур из Граса в Мориньи. На Флор было менее формальное одеяние, нежели виденное Розой до сих пор: штаны в обтяжку, свободного покроя рубашка, сандалии на босу ногу, а длинные волосы подхвачены лентой в конский хвост. Она сняла темные очки, предложила сигарету и справилась о местонахождении Сильвии.

Роза объяснила, что та отправилась к морю, поплавать вместе с Блайсом.

– Выходит, она в состоянии плавать после случившегося с ней?

– О да. Хирурги говорят, что ей это только на пользу, хотя Сильвия быстро устает и боится плавать одна.

– Ну, с Блайсом она будет в безопасности… до тех пор, пока они в воде.

Роза слегка нахмурилась.

– Разве это справедливо по отношению к Блайсу? – возразила она. – Он сама доброта по отношению к Сильвии… к нам обеим.

Флор охотно согласилась:

– О, он, конечно, добр… к Сильвии. Доброта ему ничего не стоит, а он ловкий малый, этот Блайс. От него не могло ускользнуть, что нежность к вашей младшей сестре завоюет ему вашу благосклонность, а именно это, насколько могу судить, сейчас у него на уме…

Смущение мешало Розе связно выговаривать слова.

– Блайс не питает ко мне ни малейшего интереса… в этом смысле, – начала она отрицать. – И если бы я думала, что он неискренен в своих симпатиях к Сильвии…

– Вы бы в негодовании наморщили свой хорошенький носик? Не стали бы поощрять его поползновения забирать ее с собой, когда вы заняты здесь и не можете сделать этого сами? Ну и как это выглядело бы – мудрым… или же добрым с вашей стороны? Не говоря уже о том, что для самой Сильвии подобное поведение могло бы показаться ревностью?

– Я? Ревность? К Блайсу? Да он самый последний, кого я…

В глазах Флор вспыхнуло и тут же погасло некое выражение, из-за своей мимолетности не поддающееся анализу.

– Итак… выходит, уже есть самый первый, кого вы ревнуете больше прочих? – Ее смешок был коротким и обезоруживающим. – Но надеюсь, не здесь? О, я в некотором роде слежу за вами, что – не могу не признаться – является бестактностью с моей стороны. И конечно, только неподдельный восторг Блайса, с которым он отзывается о вас – не о Сильвии, заметьте, – заставил меня сделать вывод, к кому он питает подлинный интерес. Хотя, возможно, я и ошибаюсь…

– Вы сказали, что он говорит с вами обо мне?

– Да, всякий раз, когда может перевести разговор на вас. Даже в ущерб собственным интересам. Например, говорил ли он вам о своих трудностях из-за отсутствия капитала и земли, мешающих осуществлению его проекта?

– Да, говорил.

– И вне всякого сомнения, вы помните, как я чуть ли не из-под палки вынуждала его быть милым с девушкой, чей отец мог бы оказать существенную помощь в реализации этих дорогостоящих планов? За месяц, за неделю, даже за несколько дней до вашего прибытия в Мориньи он буквально зубами бы вцепился в такой шанс. А вы знаете, как он вел себя за ленчем в тот день? Рассыпался в панегириках… вашим взглядам, предприимчивости, чувству юмора и лишь изредка упоминал о Сильвии. После чего вряд ли у кого-либо вызовет удивление, если Клод Одет покажет ему кукиш. Что, по сути дела, оставит Блайса с тем, что у него сейчас есть, – то есть ни с чем.

Роза покачала головой.

– Я огорчена этим, но просто никак не могу поверить. Если он и был бестактным за ленчем с вашими друзьями, то это случилось не из-за меня, – возразила она.

– Тогда вам придется, – парировала Флор, – поверить в его маленький шантаж в отношении меня. Еще до того, как он узнал, что я сама намерена пригласить вас, он начал угрожать – простите за выражение, – что его ноги не будет на открытии моей виллы, если я не пошлю вам приглашение.

Роза чуть заметно улыбнулась:

– Он, конечно, шутил. Или же имел в виду нас с сестрой.

Флор пожала плечами:

– Упор был сделан именно на вашем имени, и у меня есть свидетель в лице Сент-Ги, который присутствовал в обоих случаях. Между тем могу я надеяться, что вы воспримете все это как приглашение? Вы будете?

Что Роза могла ответить? Чутье ей подсказывало, что она должна остерегаться Флор Мичелет. Но предложение было сделано, а если Сильвия узнает, что будет Блайс, то и сама непременно захочет пойти.

Поэтому Роза ответила:

– Премного благодарна. Думаю, что могу ответить и за Сильвию: нам бы очень хотелось посетить вас.

– Хорошо. Тогда в восемь. Блайс будет только рад доставить вас до места. Одежда неформальная: удобная и простая – будет буфет и все такое. – Флор помедлила, кинув вокруг себя оценивающий взгляд. – Я слышала от Сент-Ги, что вы разочарованы сделкой с вашей тетей? Что вы ожидали встретить здесь нечто вроде boutique Диора или Чиапарелли? – В ее голосе проскользнул иронический оттенок.

Роза поспешила внести ясность:

– Ну, мы определенно рассчитывали, что в Мориньи есть такая вещь, как туристический сезон, и поначалу пришли в отчаяние, узнав истинное положение вещей. Но год на солнце для нас обеих и шанс, что Сильвия полностью поправит свое здоровье, в любом случае делает сделку выгодной, и даже очень.

– И когда вы поняли, что не сможете долго протянуть на этой торговле крашеными циновками – по сути дела, единственного, что ваша тетя сбывала местным жителям, – на выручку пришла служба спасения Сент-Ги?

– Служба спасения?.. Боюсь, что не понимаю.

– О, полноте! – небрежно воскликнула Флор. – Сколько времени ушло у Сент-Ги, чтобы высосать из пальца ту работу, что вы получили у мадам? И если вы управляетесь с ее счетами так же хорошо, как и с корреспонденцией, то поинтересуйтесь при случае, какую ничтожную часть составляют расходы на вас в общей сумме дорогостоящей благотворительности.

Чуть помедлив, Роза протянула:

– В числе прочего я веду и счета мадам. Но все же не улавливаю никакой связи между моей работой и…

– …и огромными расходами на благотворительность, к которой Сент-Ги поощряет мадам и себя самого во имя своих «обязательств» перед Мориньи? Уверяю вас – эти обязательства чистая фикция. Веками поколения Сент-Ги щедро раздавали милостыню всем страждущим в округе – это стало традицией. Каждая хромая собака в пределах слышимости своего лая, а то и за пределами должна была получать помощь от Сент-Ги, в то время как сами они жили как простые крестьяне, довольствуясь в своем хозяйстве услугами экономки, уборщицы и садовника, – и все по вине своих бесчисленных протеже, – с издевкой закончила Флор.

Затем, тщательно водрузив на нос солнечные очки; она не спеша продефилировала к двери, явно ничуть не тревожась о тех семенах недоверия и беспокойства, которые посеяла в душе Розы.