Глава 5

Станислав Алексеевич резко побелел и посмотрел на Машу, как на насекомое, словно она не достойна знать ответ на простой вопрос.

Больно надо.

Она еще раз кинула взор туда, где только что стояла дама и перевела на мужчину. Он отвел свой острый взгляд и без слов открыл передо ней двери. Рукой он направил её движение, чтобы проходила быстрее. Подчинилась. Быстрее начнем, быстрее кончим.

Нет, об этом точно думать нельзя.

А он смотрел так, словно знал каждую мысль, что проскакивала в её глупой голове, каждое желание, что обуревало молодое тело.

Откуда?

Он отвернулся, дав возможность Маше вздохнуть спокойно и стал выполнять простые, привычные для него действия: вымыл руки, вытер, натянул латекстные перчатки, начал готовить раствор для обработки шва. Ничего особенного. Обычные действия, обычного врача. Вот только у Маши прошла дрожь по телу от того подспудного эротизма, что сквозило в каждом его мерном движение рук. Он словно выполнял наисложнейшие па из соблазнительного, но такого порочного балета «Кармен». Она увидела, что голова его чуть повернулась, в взгляд зацепил, трясущие руки, которые она заламывала, не зная куда их деть. Он хмыкнул, не громко, но словно не сомневался в причине её волнения.

— Синицына, если вы так и будете продолжать на меня смотреть, то я быстро переквалифицируюсь из вашего врача в…

Кого? Кого?!

Он не успел закончить фразу, а Маша заметила медсестру, только когда худосочное тело оказалось перед покрасневшим от стыда лицом.

— Станислав Алексеевич, я отходила.

— Вы можете… — Он раздраженно дернул головой и замолчал. Медсестра стояла не жива не мертва. Очевидно же, что он тоже был раздражен тем, что его перебили. Вздохнул, сдержав в себе едкий ответ, и посмотрел на свои руки, затянутые в латекс.

— Принесите со склада коробку перчаток. Это будет полезнее, чем ваш лепет, — произнёс он, возвращаясь к методичной подготовке раствора.

Маша, смотрела как кивнула девушка, а сама так и не смогла определиться с дальнейшими действиями, только убрала руки за спину.

Невысокая, темненькая медсестра ушла, так и не сказав ни слова. Судя по всему, они все здесь привычные к подобному обращению со стороны молодого врача. Так и хочется напомнить ему о вежливости.

— Это было грубо, — не стала она себя сдерживать, хотя в голове так и крутился вопрос: «В кого?»

— Вежливость сродни лицемерию, — произнес Станислав Алексеевич, наконец, поворачиваясь к Маше лицом и погружая в неё, острый как скальпель, взгляд. Маша ощутила кожей, как глубоко он входит, раскрывая внутренний мир желаний, о которых она не подозревала.

Глаза в глаза. Воздух в стерильном помещении стал густым и терпким, как туман в горах. Захотелось открыть окно, вдохнуть воздуха, получить хотя бы пару секунд свободы. Маша отвернулась, прерывая сладостный гипноз. По телу пронеслась дрожь стыда от того, как Маша пела дифирамбы Станиславу Алексеевичу, пока лежала без сознания. И судя по наметившейся на губах усмешке, он об этом знал.

Что он там сказал?

— Я не согласна, — всё-таки проговорила Маша, осматривая белые стены, стеклянные шкафчики, стараясь отвлечься от его мужественности, от которой тело немело, а чувства обострялись. Но даже стойкий запах дезинфекторов, не заглушал острого аромата мужчины, что сделал шаг по направлению к ней.

— Ложитетесь, Синицына, посмотрим, как скоро вы покините эти благословенные стены.

Насмешливое слово, которое не показало сути его отношения к своей профессии.

Он подошел совсем близко, набрасывая тень своим крепким сильным телом, а Маша не могла сдвинуться с места, чтобы выполнить элементарное распоряжение и закончить уже эту пытку. Он был выше её почти на голову, и это подавляло.

Была бы Маша на пуантах. В своей рабочей обуви она всегда чувствовала себя увереннее, словно взбираясь на некий безопасный пьедестал.

Подняв взгляд Маша посмотрела на него снизу вверх и мгновенно задохнулась от того желания, что плескалось на дне его глаз. Они потемнели еще больше и стали похожими на грозовое небо перед долгоиграющим дождем.

— Вы любите свою работу? — снова задала она вопрос, пытаясь отдалить хоть на миг свое неизбежное падение. Отвести взгляд и сделать шаг назад, оказалось сложно, словно Станислав Алексеевич был светом в окне, а она мотыльком. Получилось и из горла вырвался вздох облегчения. Они и не заметила, как наткнулась на препятствие в виде кушетки и ноги подогнулись, вынуждая её сесть.

— Это работа, — пожал он плечами, и прикрыл глаза, делая глубокий прерывистый вдох.

Она медленно опустила на медицинское ложе, а он кину взгляд сначала на её порозовевшее лицо, на часто вздымающуюся грудь, а потом на ступни ног. Значит, заметил. Ну, ещё бы, на операции потребовали снять все, хотя она и долго ревела, отказываясь показывать ноги. Ей не было стыдно, просто в тот момент хотелось оставить хоть что-то своё, и не объяснять любопытным медсёстрам, почему под некоторыми ногтями запекшаяся кровь, а косточка рядом с большим пальцем выпирала так сильно.

Станислав Алексеевич склонился и сам отогнул край серой футболки, рукой медленно ведя по коже, пока его палец слегка не коснулся полушария груди. Маша облизнула внезапно пересохшие губы, со стыдом ощущая как простые врачебные действия заставляют ее намокать между ног, а соски твердеть. Не в силах скрывать своих чувств, она опустила глаза и наблюдала как его пальцы, даже сквозь барьер обжигаю ей кожу. Невыносимо.

Она лежала, не двигаясь, руки по швам, готовая к тому, что он продолжит задирать футболку и коснется жаждущих ласк сосков своими руками, сожмет грудь, нависнет и сделает своей. Боже, невероятно! Она готова отдаться практически незнакомому человеке здесь в этом маленьком помещении, пока за дверью шумели голоса зарождающегося рабочего дня.

— Я выполняю ее хорошо, как и ты, судя по твоим пальцам.

Пульсация в крови, отдающая стуком в голове, только спустя несколько секунд дала понять, что он вообще что-то сказал. Его пальцы уже подцепляли край пластыря и аккуратно отклеивали его.

— Они ужасны, — со вздохом согласилась она.

Станислав Алексеевич обрабатывал шов и проникал взглядом в её синие глаза, захватывая в плен и не отпуская. Безумие. Его лицо находилось в непозволительной близости от плоского живота, и Маша чувствовала горячее дыхание на коже. Трепетала всем телом и сквозь пелену похоти, услышала низкий бархатный голос:

— Они не портят общего впечатления от твоей красоты.

Произнеси это кто-нибудь другой, в другом месте, в других обстоятельствах, тогда это было бы просто фразой, означавшей вежливость и воспитанность. Сейчас же было ясно слышно: «Я все равно тебя хочу». И этот невольный переход на «ты», подтверждал мысли Маши.

Вот только ей хотелось сбежать от него, от своих желаний, от неизбежности падения в бездну, в которую хирург утягивал её, но вместо этого чуть улыбнулась, сглатывая ком в горле, и ответила на комплимент:

— Спасибо.

Губы пересохли, и она облизнула их неловким движением, за которым он наблюдал как коршун.

— Готово. Можешь вставать, — слишком резко сказал он и отошел к стеклянному столику, на котором принялся убираться. Она даже и не заметила, когда он завершил процедуру, которую скорее всего делал на автомате.

И тут, Маша вспомнила, что шва-то на животе и не было.

— А вы разве не достали аппендикс? — спросила она, спуская футболку и усаживаясь на кушетке.

— Разумеется, достал, просто немного иначе. Процедура называется прокол, делается проще, чем оперативное вмешательство, тем самым снижая риск занесения инфекции.

— Это дорого стоит? — испуганно прошептала она, уже прикидывая, как сказать матери о лишних тратах. Собственно, какое он вообще имел право решать такие вещи без письменного согласия?

— И почему вы не спросили разрешения? Ведь у пациентов может не быть нужной суммы. Вообще. — лепет прервали резким высказыванием:

— Синицына никто с тебя ничего не требует, если тебе станет от этого легче, — вытер Станислав Алексеевич стол и взял стакан из стеклянного шкафа. — Воспринимай это, как процедуру в рамках поддержки студентов.

Он налил в стакан воды и равнодушно протянул Маше. Её руки затряслись от негодования, и она зажала их в кулаки, чтобы не выбить злосчастную воду из его рук. Пить уже не хотелось, желудок ныл от голода.

— К тому же ты проведешь в больнице всего три дня, не считая этот. Разве тебе не хочется поскорее вернуться к своим танцам.

Вау?

С плеч словно спрыгнула еще она балерина, ем самым делая тело невесомым. Облегчение. Она широко распахнула глаза, ропускаю мимо ушей очередное занижение искусства балет.

— Правда?

— Правда, — склоняет Станислав Алексеевич голову. — Выпей и иди, поешь, скоро полдник.

— Спасибо, — поблагодарила Маша за все и взяла стакан из его руки. Пальцы крупные, длинные мужские соприкоснулись с тонкими, изящными женскими и мир на мгновение остановился, вызывая в Маше бурю чувств и эмоций. Она резко разрывает зрительный контакт, чтобы спросить:

— Зачем вы это сделали? Зачем помогли мне?

В помещение стал прогуливаться, ласкающий разгоряченную кожу, свежий воздух, из-за ветерка, заглянувшего в приоткрытое пластиковое окно. Жалюзи лишь слегка били по подоконнику, словно отчитывая удары сердца, пока Маша ждала ответа. Тук. Тук. Она поднесла стакан с водой к губам, принимаюсь увлажнять пересохшее горло, отрывая, наконец взгляд от его лица с твердым подбородком, острыми скулами и серьезными глазами, в которых секунду спустя она заметила насмешку.

Насмешку?

— Я кстати не женат, — ответил он на самый первый вопрос. Маша, не ожидавшая такого подвоха, захлебнулась и закашлилась, проливая пол стакана ледяной воды, которая тут же намочила футболку, под которой ясно проступили очертания груди и съежившихся от резкого холода сосков.

— Вы это специально, — возмущенно вскричала она, пока Станислав Алексеевич пожирал её тело взглядом.

— Да, как бы я посмел, — приподнял он уголок губ и отвернулся, чтобы сорвать бумажное полотенце. — На, вытрись, повязку мочить не стоит.

Маша тяжело и часто выдыхая воздух, чувствовала, как в ней заиграла подобно резким звукам контрабаса, злость. Она отставила стакан на стеклянный столик и уже протянула протянула руку за полотенцем, как он резко одёрнул его и улыбнулся шире.

— Хочешь, давай я, чтобы убедится, что ничего не промокло.

Двусмысленность его фразы поражала своей бестактностью и Маша, заглушив в себе восхищение от его улыбки, сделала шаг вперед и вырвала полотенце из рук.

— Я ведь могу на вас и нажаловаться.

— Давай, — указал он на запертую дверь, — Заведующую ты видела.

Маша смолчала, хмуря идеально гладкий лоб и отвернулась. Больно надо общаться с женщиной, которая при всех заявила на него свои права. Прижимая, тут же намокшее полотенце к груди, девушка направилась к выходу.

— Спасибо, — снова проговорила она, чувствуя на спине горячий взгляд и отворила двери. — Обойдусь. У меня дядя ФСБшник, — с намёком бросила Маша через плечо и захлопнула двери.

Обычно это служило хорошей проверкой на решительность и настойчивость. Посмотрим, пройдет ли её он.

За спиной послышался гортанный короткий смешок и скрип открывающейся двери. Маша усмехнулась и тут же замерла, окунувшись в какофонию звуков больничных будней, от которых она столько времени отвыкала. Они с братьями слишком много времени проводили у палаты отца и ждали, когда же, наконец, он вернется домой. Не дождались.

Повсюду бродили люди в белых одеждах и пациенты — некоторые сидел на диванчиках, кто-то ждал врача. Медсестра из процедурной шла прямо на Машу, держа в руках синюю запечатанную коробку. Она кивнула Маше и получила ответную улыбку, которая резко словно кто-то оборвал струну, сошла на нет.

Она открыла рот, чтобы закричать, но из горла вырвался лишь хрип, когда она увидела это:

Взгляд бешеной собаки и раскрытая пасть, прямо за спиной медсетры. Мужчина бежал от санитаров по длинному коридору с занесенной вверх рукой, в которой мелькнула сталь.

Он кричал что-то, а Маша так и не смогла произвести ни звука. Все произошло слишком быстро.

Скальпель, вонзился в шею медсестры, которой до Маши было всего несколько шагов.

Загрузка...