Мой варвар

— Когда все сделаем, ты станешь весьма красивым дьяволом, не так ли?

Рух одаривает меня грешной улыбкой. Он берет меня за руку и вместо того, чтобы сжать ее, как он всегда это делает, он притягивает ее к своим губам и прикусывает зубами мясистый холмик под моим большим пальцем. Это посылает через меня быстрые потоки желания.

— Шалун, — поддразниваю я его, затаив дыхание.

Завтра этому парню предстоит научиться, как целоваться… помимо прочего. Мне вспоминается минет, который я вчера ему сделала. Возможно, что у меня с моим личным Тарзаном все развивается слишком быстро. Этот мужчина может даже не знать, что такое резонанс, а я, и глазом не моргнув, опускаюсь на колени и ловлю его член.

— Боже, Харлоу. Самое время взять себя в руки.

— Хар-лоу, Рух, — произносит он сексуально. Мда, догадываюсь я, о чем он думает. Он снова прикусывает мою ладонь.

Я вытаскиваю свою руку из его хватки.

— Сначала, бесстыдник, я должна закончить распутывать твою шевелюру.

***

Вот только мне так и не удалось это сделать. Я засыпаю где-то посреди моей долгой, очень сложной задачи, и лишь смутно помню, как Рух вынимает из моей руки расческу и укутывает меня шкурами.

Тем не менее, когда я просыпаюсь утром, меня приветствует неожиданный сюрприз. Над вновь разведенным костром, шипя капающим на угли жиром, жариться свежее мясо, а мужчина, переворачивающий сейчас это мясо, чертовски великолепен и умопомрачительно красив.

Застыв и не веря своим глазам, я в полном шоке пялюсь на Руха, который перевоплотился в совсем другого мужчину. Пока я спала, он закончил расческой расчесывать свои волосы. На его голове больше нет буйно-лохматой дикости, его волосы гладким водопадом падают вниз по его спине, делая двойные гребни его рогов намного более вызывающими, поскольку они выгибаются дугой от его лба. Он очень похож на одного из племени Вэктала, и меня сразу же накрывает новое ощущение «дежа вю». Но на самом деле Рух не так уж и похож на кого-то, кого я помню. От него по-прежнему веет дикостью, поскольку, сидя на корточках возле костра, он абсолютно голый.

Любуясь этим зрелищем, я облизываю губы. Оно очень даже неплохое и красивое для девушки, которая, проснувшись утром, имеет удовольствие это лицезреть. Лежа под покрывалом, я потягиваюсь, чувствуя себя совершенно замечательно. Совершенно… взволнованной из-за того, что готовит нам будущее.

Потому что, есть ли вообще у нас с этим мужчиной какое-либо будущее? Только мы с ним, вдвоем, против всего остального мира?

Меня… это вроде устраивает. Очень, очень даже устраивает.

РУХ

Путешествие, когда рядом идет Хар-лоу, очень отличается от моих путешествий в одиночку. Мне, конечно же, приходиться идти более медленным темпом. Я не могу уходить и охотиться всякий раз, когда пожелаю. Я должен постоянно помнить о характере окружающей местности и существах, которые обязательно нападут, или местах, которые могут представлять угрозу для ее хрупких лодыжек.

Но… я им наслаждаюсь. Каждое мгновение бодрствования является огромным счастьем. Каждую ночь я притягиваю ее к себе и даю ей своим мягким телом крепко прижаться к моему более крупному. Каждый день преисполнен чувством огромного восторга, и рядом есть кто-то, с кем его разделить.

Я даже вообразить себе не могу возвращение к моей прежней жизни, где нет ее. Она — мое все. Постепенно я ловлю себя на том, что мне удается приспособиться угождать ей. Если она отдает предпочтение в мясе, я стремлюсь его отыскать. Я приканчиваю свою дичь с большой осторожностью, зная, что Хар-лоу захочет сохранить шкуры или мочевые пузыри для готовки. Я постоянно ношу с собой свою сумку и обеспечиваю тем, чтобы у нас было достаточно топлива для ночного костра.

Я абсолютно всегда слежу за тем, чтобы она была в тепле и безопасности.

После целого дня ходьбы пешком мы ужинаем, устроившись у костра, и она проводит штуковиной, которую называет «расческой», по моим волосам. Ей нравится их расчесывать и, когда она прикасается ко мне, то издает тихие урчащие в горле звуки. А что касается меня? Я лишь желаю быть рядом с ней. Ее маленькое личико — последнее, что я вижу перед тем, как заснуть, и первое, что я ищу, когда просыпаюсь.

Иногда то, что она здесь, рядом со мной, по-прежнему кажется мне сном, и, боясь проснуться, я прижимаю ее к себе еще крепче. Боюсь, что проснусь и снова окажусь совершенно одиноким.

По мере того, как мы идем, окружающий нас мир меняется. Поверхность земли становится более плоской, а сугробы все менее глубокими. Я начинаю ощущать в воздухе запах соли больших вод, хотя понятия не имею, заметила ли это Хар-лоу. Деревья меняются, становясь колосовидными и более высокими, а стада двисти, которые в горах в изобилии, сводятся к немногочисленным одиночкам. Здесь теплее, и даже Хар-лоу, кажется, дрожит все меньше. Я рад этому.

Я прилагаю все усилия, однако до моей пещеры этим вечером мы не добираемся. Шаги Хар-лоу все больше замедляются, а когда мы останавливаемся на отдых, от усталости она валиться на землю, и поэтому я решаю сделать здесь привал на эту ночь. Мы можем добраться туда следующим утром. Мы заползаем в шкуры, и я тут же протягиваю руку к ее маленьким складкам, ожидая обнаружить ее уже влажной и полной желания.

Вместо этого Хар-лоу отталкивает мою руку.

— Нет. Плохосебячувствую.

Я хмурю брови. Она устала? Ее лицо кажется напряженным, а обычно она приветствует мои прикосновения, и не важно, насколько она устала. Вместо этого она от меня отодвигается, ровно настолько, чтобы наша кожа не соприкасалась, и, свернувшись в своих шкурах калачиком, пытается уснуть.

Я чувствую себя… странно. Не могу подобрать слово. Все, что я знаю, так это то, что все это кажется… неправильным, и это делает меня несчастным. Я перебираюсь к костру и сажусь там, присматривая за ним в течение нескольких часов и наблюдая за ней, как она урывками дремлет. Она кажется такой же беспокойной, как и я. Моя грудь пульсирует и напевает, настолько громко, что кажется, будто она подобно землетрясению сотрясает мои внутренности.

Что-то не в порядке. Но что именно?

Следя за костром, я уже начинаю клевать носом, когда Хар-лоу начинает кричать. Это звук боли и тяжелых утрат, и я тут же вскакиваю на ноги, ужасно испугавшись за нее. Я не уследил? Что-то укусило ее? Она что, ранена?

Но когда я притягиваю ее к себе, ее веки трепещут, словно она потерялась во сне, а ее грудь дико поднимается и опускается в том же самом бешеном ритме, что и моя собственная.

— Нет, — издает она слабым голосом. Хар-лоу не смотрит на меня. Вместо этого она трясет головой, словно спорит с невидимым человеком. — Тыговорилонаневернется!

— Хар-лоу, — я похлопываю ее по щеке, потом провожу по ней пальцами. Что ж происходит?

ХАРЛОУ

Она вернулась.

Я знаю, что опухоль вернулась, потому что имеются все симптомы. Я сажусь и осматриваю лагерь, но все размыто и у меня двоится в глазах. Два костра, два Руха, два дерева, когда должно быть всего лишь по одному. Никаких красок; мир состоит из черного и белого. Это еще один признак. Голова у меня трещит, и все мое тело вибрирует.

Все точно так же, как было раньше.

Она не исчезла. Компьютер корабля солгал мне. Мой кхай не уничтожил опухоль мозга. Она пребывала в дремлющем состоянии, выжидая, когда моя защита ослабеет. Я поднимаю руку перед своим лицом. Та дрожит. Я осознаю — это еще один симптом опухоли, оказывающий давление на мой мозг.

— Нет, — кричу я, сжимая свою руку в кулак, пытаясь заставить ее перестать дрожать. — Ты говорил, она не вернется! Ты говорил, что опухоль уничтожена! Что ее там больше нет!

— Харлоу, — компьютер упрекает меня. — Существуют определенные правила, а ты их не соблюдаешь. Ты очень многое требуешь от своего кхай, но взамен ему ты не даешь ничего. Чего ты ожидала?

— Что ему нужно?

— Харлоу.

— Что?

— Харлоу, — голос компьютера окружает меня повсюду. Он в моей голове, рядом с опухолью, которая полна решимости убить меня. — Харлоу. Харлоу…

Испустив отчаянный крик, я резко просыпаюсь, словно мне плеснули водой в лицо. Пытаюсь заставить глаза сфокусироваться на лице — одном, четко очерченном лице — которое находится в считанных дюймах от моего. Нет никакой размытости. Никакого двоения в глазах. Я похлопываю языком по своему нёбу. Никакого приступа. А тряска, которую я ощущаю? Это — моя вошь, напоминающая мне, чтобы я спарилась с Рухом. Она вибрирует настолько сильно, что такое ощущение, будто внутри моей груди, как в ловушке, заперта моторная лодка.

У меня выворачивает живот, и я вырываюсь из рук Руха за секунду до того, как меня рвет.

«Это был всего лишь ночной кошмар», — убеждаю себя в то время, пока, закашливаясь, выблевываю ужин в снег перед собой. У меня всего лишь разыгралось подсознание. Интенсивные вибрации моей воши напугали мой погруженный в сон рассудок и ввели в заблуждение, что это припадок.

Вообще-то, я сама себя напугала.

Откинувшись назад, я сажусь на пятки и вытираю рукой со лба пот. После того, как меня вырвало, мне не особо полегчало. Отчего-то я чувствую себя еще хуже, если честно. Что-то мне не верится, что это был просто кошмар. Может быть, это что-то вроде предупреждения. Я избегаю резонанс с Рухом, потому что не хочу забеременеть. Неужели мое подсознание дает мне понять, что я должна принять меры и выполнить то, что требует мой кхай? За исключением того, чтобы страдать еще больше, понятия не имею, что произойдет, если буду и дальше продолжать игнорировать реальность. Кожа у меня уже настолько сверхчувствительна, что почти… неприятно прикасаться к Руху. Такое ощущение, что просто не перенесу этого.

И мой бедный Тарзан. Он ничего не понимает. Я оглядываюсь и смотрю на него, и меня пронзает чувство вины. Все, что нам нужно, так это кое-где всласть поваляться, одурманившись до чертиков, чтобы мы могли — я могла — потерять всякий контроль.

Рух подходит ко мне и убирает волосы с моего лица.

— Хар-лоу?

— Со мной все в порядке, — говорю я ему, пытаясь улыбнуться. — Серьезно.

Рух лезет в свою сумку и достает оттуда веточку со свернувшимися листьями. Я срывала их с кустов, пока мы шли, признав в нем растение из тех, что росли возле пещер. Из него получается очень хороший чай, а еще он оказывает успокаивающее действие на желудок. И, судя по всему, Руху тоже об этом известно. Я беру у него эти листья и, размышляя, пережевываю их.

Может быть, когда мы доберемся до нашей конечной цели, где-то там можно будет разыскать чего-нибудь спиртосодержащее. Или, может, мне стоит просто собраться с духом и наброситься на этого мужчину. Не то, чтобы с ним что-то не так физически. Он красив, он чистый, к тому же волосы у него больше не спутанный ужас. Он до глубины души мне предан, и совершенно очевидно, что в его глазах я — чудо из чудес.

Я просто… очень испугалась самой мысли о том, чтобы стать матерью. Мать, выживающая в дикой местности, да еще когда рядом со мной нет никого, кроме Руха. Мда, это именно та часть, которая пугает меня.

Пока я жую горькие листья, Рух берет мой плащ и, суетясь вокруг, укутывает его вокруг моих плеч. Он приводит меня обратно к тому месту, которое я провозгласила своей постелью, и я ложусь и притворяюсь, что заснула. Может, я и не хочу стать матерью, но разве у меня есть какой-то другой выбор?

РУХ

Ну вот, мы пришли.

Разволновавшись, я беру свою уставшую женщину за руку и веду ее вперед. Я хочу, чтобы она полюбила наш новый дом, куда я привел ее жить. Тут безопасно. Те, плохие, очень редко приходят к соленым водам. И потому что они так далеко отсюда, эти воды подходят нам просто отлично. Здесь неподалеку несколько больших пещер, и у меня на заметке есть одна, которая идеально подойдет для моей хрупкой женщины.

Я прикасаюсь к ее щеке, и она улыбается мне, хотя ее лицо все еще отражает беспокойство. Что бы там прошлой ночью ни случилось, пока она спала, сегодня это несколько потушило в ней ее внутреннюю искру. Ведет она себя очень тихо и менее общительна, чем обычно. Обычно я слушаю ее болтовню и стараюсь запоминать слова, но сегодня Хар-лоу молчит, и я обнаруживаю, что скучаю по нашим забавам. Я скучаю по жизнерадостному и веселому звучанию ее голоса.

Я хочу, чтобы все снова стало как раньше, но я не знаю, как попросить. Это бесконечно меня расстраивает.

Я указываю на скалы вдали. Перед нами долина, срезающая путь прямо к этим горам. Одна сторона испещрена многочисленными пещерами, огражденными высокими стенами от наиболее жестоких из ветров. В нескольких минутах ходьбы находятся бескрайние соленые воды, которые все дни напролет подкатывают и рябят на солнце. Здесь полно всякой еды. Большую часть этих вод пить нельзя, но есть ручьи, которые очень вкусные и чистые. Пещеры здесь больше.

Пещеры здесь безопасные.

Мне хочется, чтобы Хар-лоу была довольна. Так что я указываю на скалы, подыскивая в моей маленькой коллекции слов, обозначающее «дом».

— Сюда, — подбираю я. Вот это я знаю.

Хар-лоу хмурит свой плоский лоб.

— Сюда? К-куда? — она прикладывает ладонь ко лбу и пытается вглядеться в даль. — Куда?

Она выглядит очень взволнованной, так что я беру ее за руку и веду вперед. Мне хочется, чтобы она увидела пещеры и была впечатлена ими. Мне хочется угодить моей… моей паре. В моих мыслях прорываются воспоминания. Я вспоминаю слово «пара», и что оно означает. Оно означает, что она принадлежит мне, а я принадлежу ей. Хар-лоу — моя пара. Вместе мы станем семьей. И мне ведь знакома — я вспомнил — та самая песня, которая исходит из моей груди, так же как и у нее. Эта песня заявляет, что мы — пара.

Я поворачиваюсь к Хар-лоу и прижимаю ее ладонь к своей груди. У меня на этом месте наросты, покрывающие и защищающие самые уязвимые части моего тела, а у нее — исключительно мягкость. Я кладу свою руку на ее ладонь, что касается моей груди, затем другую ладонь к ее груди.

— Пара. Да?

Глаза Хар-лоу расширяются.

— Прямоздес? — она указывает на землю перед собой и повторяет. — Здесь?

Сейчас я совсем запутался.

— Хар-лоу пара Руха. Хар-лоу — пара. Рух пара Хар-лоу.

В ее глазах проявляется понимание.

— Ооо! Понимаеш «пара»?

— Пара, — повторяю я ей счастливо. В душе я пою от радости. Пара — это самая замечательная вещь на свете. Это означает, что я никогда больше не буду одинок.

— Пара, — с робким выражением лица она соглашается. — Вголове всееще неукладывается, — но в то же время она улыбается широкой и солнечной улыбкой. — Покажи это место.

Я веду ее вперед. Это всего лишь короткая прогулка по долине, и снежный покров здесь настолько тонкий, что снегоступы нам больше не нужны. Я перебрасываю их через плечо и несу и свои, и ее, чтобы Хар-лоу могла свободно все разведывать. Мне хочется, чтобы она здесь была довольна и счастлива. Мне хочется, чтобы она наслаждалась этим новым местом, куда я ее привел. Здесь столько всего, что хочется показать ей — где будем пить, где будем спать, дичь, которая ползает вдоль побережья, ракушки, которые лежат прямо в воде, полные вкуснейшей пищи, а еще ледяные острова в этих соленых водах, проплывающие мимо. Здесь абсолютно новый мир, очень отличающийся от заснеженных гор, которые мы недавно покинули. Много времени прошло с тех пор, как я здесь был, но мне хочется все это ей показать. Поделиться с ней своим миром.

И еще мне хочется показать ей могилу моего отца.

ХАРЛОУ

Слышится отдаленный слабый рев, и мне требуется всего пару минут, чтобы осознать, что это побережье. Рух привел меня к океану. Меня охватывает волшебное ощущение чуда. Я никогда не жила на берегу океана. Здесь теплее, ветра менее резкие, к тому же снег не такой глубокий, и это облегчает передвижение.

Пока мы идем, Рух держит меня за руку, и совершенно очевидно, что он чем-то очень обеспокоен. Может, он хочет, чтобы я была довольна этим местом? В данный момент я куда больше рада тому, что нам не придется снова путешествовать. Я готова пустить корни и обосноваться на одном месте. Понятия не имею, почему Рух, увидев другого охотника, почувствовал необходимость уйти, но я с ним согласна. Моя вошь вибрирует в моей груди, соглашаясь со мной. Это вызывает у меня странную боль, словно напоминая мне, что следует в ближайшее время сделать.

Да, знаю я, глупая вошь! Это не то, о чем я могу забыть, когда эта штука начинает пищать, словно будильник, всякий раз, стоит только ему оказаться рядом. В то время как Рух ведет меня вперед, я тру свою грудь.

Плавные склоны холмов изгибаются в глубокую долину, и я замечаю вход в пещеру, расположенный в скале.

— Сюда, — еще раз повторяет Рух и сжимает мою руку.

Должна признать, что пещера выглядит многообещающей. Вход аккуратный, большой и выше, чем мы с Рухом вместе взятые. Похоже, что в ней сразу за входом есть нечто вроде поворота, что так же хорошо — это означает, что в пещере не будет свистеть ветер ночи напролет и морозить мою жалкую человеческую задницу. Рух движениями предлагает мне ждать снаружи, тогда как сам входит с ножом в руке, чтобы удостовериться, что внутри нет никакой живности. Мгновение спустя я уже слышу шум драки, а потом появляется Рух, и с его руки свисает пара жирных пернатых зверей. Из его руки торчат несколько воткнувшихся игл, но выглядит он весьма довольным.

— По-моему, мы захватили их дом, да? — я улыбаюсь ему. Любитель животных внутри меня должен был бы быть расстроенным из-за того, что мы напали на их пещеру и забрали ее себе, однако жизнь на Не-Хоте научила меня, что здесь все очень просто: убей-или-будь-убитым.

К тому же, из пернатых зверей можно приготовить очень вкусный обед.

Проявляя осторожность, я следую за Рухом в пещеру. Там не так много естественного света, зато потолок пещеры высокий, так что, по крайней мере, мы можем поддерживать нормальный огонь и не задохнуться дымом. В пещере есть прекрасная большая комната с внутренними отделками и несколько укромных уголков, которые мы можем использовать как хранилище. Есть отличное место для костра и ниша, которая станет отличным местом для сна. Это самая лучшая пещера, которую я до сих пор видела, и это делает меня счастливой.

— Мне нравится, — говорю я Руху восхищенно, хотя вряд ли он понимает меня. Смысл он наверняка ухватит по тону моего голоса.

Он улыбается мне и жестом указывает на пол, указывая, что остаемся жить здесь.

— Да, она станет нашим домом, — соглашаюсь я. В этом месте требуется хорошая уборка и кое-что изготовить, но потенциал потрясающий. Я не могу перестать улыбаться. Дом, после столь долгого времени. Я уже люблю его. Будучи решительно настроенной, я следую за ним, пока он показывает мне расположенный рядом ручей пресной воды, который поступает откуда-то из глубин этой горы и стекает вниз по скале. Он приводит меня на побережье, и я мысленно сравниваю различия. Волны гораздо крупнее, чем легкие прибои, которые я помню у себя на родине, и каждая из них с силой разбивается о песчаный берег. Сам песок темного, блестяще-зеленого цвета, а у воды цвет зеленоватый, вместо Карибского синего. Но это же берег, и это мне знакомо. И он заставляет меня чувствовать себя как в отпуске на Земле, а не окончательно застрявшей на чужой планете.

Так и было, до тех пор, пока я не замечаю песчаных скорпионов.

Они ползают по берегу, такие странные, похожие на типаж Гигера* — нечто среднее между пауком и скорпионом. Эти многоножки стремительно носятся по песку вдоль берега, и все указывает, что это на вид колючие ракообразные, покрытые шипами. Когда волна затопляет берег, эти «ножки» закапываются в песок, резко опускаясь вниз. Когда волна откатывается назад, они отцепляются от взморья и несутся, продолжая свой путь, а щупальце (или жало) покачивается над их головой.

*Прим.: Ханс (Ганс) Ру́дольф «Рюди» Ги́гер — швейцарский художник, представитель фантастического реализма, наиболее известный своей дизайнерской работой для фильма «Чужой». Работы Гигера выполнены в жанре фантастического реализма.

Это без сомнения самые отвратительные существа, которые я до сих пор видела. Я строю гримасу ужаса и указываю на них Руху.

— Смотри! Ну и гадость!

Он окидывает меня удивленной улыбкой, а потом бежит как ошпаренный по песку. Когда он вонзает свой нож в самый центр одного из них, я корчу лицо, так как меня от этого тошнит. Чертов языковой барьер. Рух, должно быть, увидел это и подумал, что я захотела пообедать. Фуууу! Похоже, у меня на ужин крабовые ножки. Когда Рух поднимает существо, то его лапки дико дергаются.

Рух собирается съесть эти крабовые ножки. Ни при каких условиях я не позволю, чтобы мой рот оказался даже вблизи этой твари, приготовленной или нет.

Поднимается соленый ветерок, и я пристально разглядываю этот берег. Вообще-то, теперь, рассмотрев все более обстоятельно, скажу, что здесь, на этом побережье, Землю напоминает не так уж многое, за исключением воды с песком. Волны более бурные, а вдали я вижу силуэты плавающих в воде зеленых айсбергов. На далеком леднике двигаются темные фигуры, а здесь, на берегу, недалеко отсюда, нечто, похожее на страусов, ныряют головой в воду, что-то вылавливая в волнах. Как только я всматриваюсь в воду, вижу, что на поверхности воды мельком появляются и снова исчезают трясущиеся морды.

Ну да ладно. Все равно мне совсем не хотелось плавать. Мне всего лишь хочется уютный домик, а именно этот и подойдет. Когда Рух возвращается ко мне, я ему обнадеживающе улыбаюсь.

— Мне здесь нравиться, здоровяк.

— Есть? — спрашивает он, протягивая мне длинноногого песчаного скорпиона.

С трудом сглатывая, я мотаю головой.

— Позже, — намного, намного позже. Мне бы хотелось, чтобы у меня был листок бумаги, чтобы писать, потому что мне кажется, что нужно составить список всего, что мы должны сделать, чтобы превратить это место в дом. Одеяла, копья, здоровенный стог навозного топлива, а еще посадить немного тех розовых картофеле-подобных деревьев, которые росли возле старых племенных пещер, если нам удастся отыскать их… Я смотрю вдаль, мысленно систематизируя перечень дел. Даже мысли обо всем том, что необходимо проделать, уже выматывают, потому что единственные, кому тут работать, — это мы с Рухом.

Стоя рядом со мной, Рух кладет дичь в свою сумку, вкладывает нож в ножны, а затем берет меня за руку. Улыбка сходит с его лица, и он протягивает руку, чтобы коснуться моей щеки.

Ооо!

— Что случилось?

Он смотрит на океан, а на шее у него сильно пульсируют жилы. Меня охватывает беспокойство. Потянувшись к нему, я беру его за руку и сжимаю ее. То есть, я бы это сделала, не будь у него этих странных наростов, пролегающих вдоль его кожи. Но он все понял и протягивает руку, чтобы коснуться моей щеки, и на его лице снова появляется слабая улыбка.

— Вбшан место.

Я наклоняю голову и мысленно прокручиваю инопланетный язык, подыскивая соответствие.

— Мне незнакомо это слово.

— Сюда, — Рух показывает на песок, затем на отдаленные скалы. Когда я легонько трясу его руку, выражая свое замешательство, он тянет мою руку к своей щеке и поглаживает моими костяшками пальцев кожу. Тогда, печально вздохнув, он идет, потянув меня за собой.

Я подчиняюсь, но должна признать, что проявляю осторожность. Что на этот раз? Даже представить себе не могу, что он хочет мне показать. Мы идем дальше по побережью, и кажется, что Рух совершенно точно знает, куда именно мы направляемся. Он ведь уже показал мне пещеру, в которой мы остаемся жить…, неужели есть еще кто-то — или что-то — недалеко от этого места?

Однако я не готова к тому, что он мне показывает. Мы находим еще одну пещеру, и Рух крепко держит меня за руку, когда мы нагибаемся и входим внутрь. Эта пещера расположена достаточно далеко от той, другой, и она совсем маленькая. Но я понимаю что это, в тот же миг, когда моему взору предстает насыпь камней, сложенных в овал, а сверху на скалистом выступе висит ожерелье из бусин.

Это — могила.

Рух опускается возле нее на колени, крепко держа меня за руку, словно боится расставания. Через мгновение он оглядывается на меня.

— Вбшан место.

— Вбшан — твой отец? — спрашиваю я. Должно быть, это он и есть. За все время, что знаю Руха, я получила от него пару подсказок о том, что он жил со своим отцом, но потом его отец умер. Ну и, конечно же, не может же этот дикарь взяться на пустом месте.

Я смотрю вниз на могилу. Я даже не возражаю против сокрушительной хватки, которой Рух сжимает мою руку. Он нуждается в успокоении, а если и существует хоть что-то, что в моих силах ему дать, я это сделаю. Я пытаюсь вообразить, насколько душераздирающе это, должно быть, было для него: быть одному, за исключением еще одного человека, а потом этого человека потерять? После этого похоронить его, в одиночку? Я пялюсь на могильный холм из камней, размером с ладонь. Они не принесены с побережья. Сколько же времени он их собирал, чтобы похоронить своего отца?

Как давно уже Рух живет один?

Я глажу его по руке, чрезвычайно переполненная сочувствием к моему бедному варвару.

— Ты ведь был совсем маленьким, когда умер твой отец?

Печальный взгляд, которым он окидывает меня, не излучает понимание, и я не давлю на него. Это совсем не то, о чем необходимо сейчас говорить. Исходя из его дикого внешнего облика и его ошеломительного непонимания в определенных вещах, могу предположить, что он на самом деле был довольно маленьким.

Бедный, мой Рух. Неудивительно, что он испугался, увидев другого охотника. Неудивительно, что он вырубил меня ударом по голове и утащил. Он должен был почувствовать резонанс и среагировать на притяжательный всплеск чувств. Он не знает, как справиться с необходимостью в другом человеке.

Черт, сам факт того, что он заботится обо мне, скорее всего, пугает его до смерти. Мне знакомо это чувство, однако не столь глубокое, как у него. Я была оторвана от всего, что я знала и окружало меня, кроме моей семьи, члены которой уже скончались, а здесь я наслаждалась компанией других людей.

У него столь долго никого не было.

Моя грудь резонирует, и его собственная подхватывает эту песню.

Поглаживая его руку, я прижимаюсь щекой к его плечу. Моя бедная пара. В конце концов, мы ведь пара, не так ли? Я так яростно боролась против этого, потому что боялась, а увиденное здесь полностью изменило мое отношение к жизни. Как долго Рух должен еще страдать в одиночестве? И теперь, когда у него появился кто-то вроде меня — я его отталкиваю. Я игнорировала резонанс, потому что чувствовала, что еще не готова.

Все же мне любопытно, готов ли вообще кто-нибудь по-настоящему?

В этот миг я хочу дать Руху все, что в моих силах. Хочу дать ему пару, семью, научить его сексу и всему остальному, не расставаясь ни на день. Хочу, чтобы он знал, что не одинок.

Я хочу, чтобы он знал, что кто-то любит его. Кто-то здесь ради него.

Мое сердце болит, и под внушительным мурлыканьем в моей груди, я чувствую, что это хорошо и правильно.

Сейчас настало время для нас стать одним целым.

Часть 5

РУХ

Хар-лоу молчаливая, когда мы оставляем могилу моего отца. Вид этой могилы всегда навевает на меня грусть, но сегодня существует только боль утраты, что она никогда не встречалась с ним. Я не выхожу из себя от горя, сегодня нет. Сегодня мне слишком много надо показать моей Хар-лоу. Я должен развести для нее костер в пещере и устроить постель, прежде чем стемнеет.

Больше я не могу зацикливаться на своем прошлом. Я говорю своему отцу тихое внутреннее «прощай» и забираю Хар-лоу обратно на ту часть побережья, которое мы займем, как свое. Она ничего не говорит, но я вижу, что она напряженно о чем-то думает. Я распознаю этот ее взгляд, который мне подсказывает, что она многое хочет мне сказать, и позже у нас будет урок языка, наверное.

Я прикасаюсь к ее маленькой руке. Она проголодалась? Недавно она показывала на ползуна, поэтому я предположил, что она голодна.

Хар-лоу окидывает меня рассеянной улыбкой и сжимает мою руку.

— Пустйаки. Простозадумалас.

Снова ее лицо принимает безучастное, отдаленное выражение, и это меня тревожит. Неужели что-то случилось?

Когда мы возвращаемся в нашу новую пещеру и принимаемся за дела, я очень обеспокоен. Я делаю яму для костра и разжигаю огонь, тогда как Хар-лоу на побережье находит сухую ветку и подметает пол пещеры. К тому времени, когда я ставлю жариться над огнем насаженного на вертел ползуна, чтобы его приготовить, она уже сняла свой внешний слой шкур и создала из них постель. Меня терзают душевные муки из-за того, что я заставил ее бросить остальных. Здесь, в этих местах, теплее, а ей все равно холодно? Может, я подвергаю ее страданиям?

Я не хочу, чтобы она умерла как мой отец. Мое сердце сжимается от одной только мысли об этом и мне трудно дышать. Что мне тогда делать, если Хар-лоу заболеет так же, как мой отец? Я подхожу к ней и, дернув ее, тесно-тесно прижимаю к себе. От прикосновения к ней мне становится легче, вот только, похоже, этого… недостаточно. Так что же мы упускаем? От беспомощности из моего горла вырывается рык отчаяния.

Словно ощутив мою тревогу, Хар-лоу обнимает меня своими маленькими ручками.

— Знайю, — на мгновение она прижимается ко мне и вздыхает. — Этоеда? Пахнетвкусно, — она показывает рукой на костер. Когда я снимаю многоногого ползуна с огня и предлагаю его ей, она морщит нос. — Боженуистрашилище.

Я срываю одну из ног и внутри его жесткой оболочки видно сочное бледное мясо. Я никогда не ел их приготовленными, однако выглядит и пахнет он намного лучше, чем в сыром виде. Но так как Хар-лоу — самое важное для меня на свете, я не стану есть, пока она не насытится.

Принимая от меня кусочек, она корчит личико и осторожно подносит его к своему рту. Она высовывает язык, чтобы проверить его на вкус, и, откликаясь на это зрелище, мой член пробуждается. Мгновение спустя глаза у нее загораются, и она удивленно смотрит на меня.

— Эташтукавкуснайа!

Ей нравится? Я отрываю еще одну ногу и предлагаю ее ей.

— Йешь, — указав на меня, Хар-лоу ковыряется в своей ножке, удаляя твердый панцирь, прежде чем извлечь мясо. Я делаю то же самое, а еда в таком виде, и впрямь, вкуснее. Моя Хар-лоу столько всего знает. Она невероятная. Моя грудь напевает, и ее кхай тут же подхватывает эту песню. Хар-лоу поворачивается ко мне и улыбается, затем откусывает еще кусочек.

И я успокаиваюсь, а затем тоже ем.

К тому времени, когда мы обглодали с костей все мясо, Хар-лоу уже сыта и моет руки и рот водой из кожаного мешка. Я делаю то же самое, поскольку чистота, кажется, для нее очень важна. Однако вместо того, чтобы сесть рядом со мной возле костра, она направляется к постели.

Хар-лоу похлопывает по шкуре возле себя.

— Иди ко мне, Рух.

Движимый любопытством, я иду к ней и приседаю на корточках. Она что, устала и хочет лечь спать пораньше? Или она хочет, чтобы я крепко ее обнял и ласкал ее складки? От одной лишь этой мысли мой член начинает сильно пульсировать, и я сопротивляюсь желанию его ублажить. Мне все равно больше нравится, когда к нему прикасается она.

Ее руки тянутся к моим волосам и, отведя их с моей груди, она отбрасывает их мне за плечи.

— Рух пара Хар-лоу, да? — она прикасается к своей груди, которая напевает песню. — Пара, — тогда она похлопывает по груди меня. — Рух пара. А это мур — мур — мур? Это означает «пара». Нет мур — мур — мур, значит нет пары.

Всех ее слов я не понимаю, однако то, что она говорит, мне понятно. Моя грудь ведь не начинала напевать — мурлыкать, как она это называет — пока не появилась она. Если это означает, что она принадлежит мне, я с удовольствием позволю своей груди мурлыкать все время.

— Мур — мур — это «резонанс». Тынезнаешь этослово? — она смотрит на меня с широко раскрытыми голубыми глазами. Когда я не отвечаю, она вздыхает и снова повторяет свои слова. — Мур — мур — это резонанс, — заодно их повторяю и я. И тут меня осеняет. Ага! Именно так называется это напевание.

— Резонанс, — говорю я и похлопываю по ее груди, а затем по своей.

Она кивает головой.

— Резонанс… пары. Пары… — она приподнимает лицо, а затем показывает жест пальцами. — Пары делайут детеи. Комплекты.

— Комплекты? — почему-то мне знакомо это слово. Оно напоминает мне о том, как раньше мой отец называл меня, когда я был совсем маленьким. Комплекты… это малыши, так ведь? Какое это имеет отношение к резонансу? Мой член ноет, и уже давно я задеваю им ее живот. Если она ляжет на шкуры, я восприму это, как послание, что она этого хочет, но сейчас она сидит, а лицо у нее сосредоточенно. То, что она говорит, важно, и я не должен зацикливаться на своем ноющем члене или на том, как сильно хочу прикоснуться к ней и ласкать ее до тех пор, пока она не издаст тот хриплый гортанный вопль.

Выражение ее лица смягчается, и взгляд, которым она смотрит на меня, излучает жар.

— Резонанс делает комплекты.

Я уловил, о чем она говорит, но я все никак не пойму того, каким образом это осуществляется. Мое хмурое лицо, наверное, указывает на это, потому что она протягивает руку и гладит мой член.

Он тут же начинает бить струей, острое освобождение сотрясает все мое тело, и я кончаю, забрызгивая ее руки.

Хар-лоу выглядит пораженной, а затем она окидывает меня лукавым взглядом.

— Делаетсявоттакойструей, — она показывает на влажность, которой я забрызгал ее руку и которая теперь покрывает мой член. — Тыделаеш комплект спомощьюэтойштуки.

Ей требуется несколько минут на то, чтобы объяснить и жестами показать на собственное тело, прежде чем я улавливаю, о чем она говорит. Когда я выпускаю освобождение,… это должно попасть внутрь нее? Она берет мою руку и подводит ее к своим складкам, и я чувствую открытие — горячее и влажное — и ее бросает в легкую дрожь, когда я там к ней прикасаюсь.

Я наблюдаю за ее лицом, так как хочу сделать все правильно. Поэтому я поглаживаю ладонью свой покрытый следами освобождения член, а затем складываю вместе два скользких пальца и проникаю ими в ее вход. Она там такая мокрая, а ее тело всасывает внутрь мои пальцы. Я сдерживаю стон, вызванный пронзившими меня неимоверными ощущениями, и тогда я поднимаю голову и смотрю на нее.

Она прикусывает губу и выглядит… недовольной. Тогда она тихонько качает головой. Хар-лоу берет небольшой кусочек шкуры, который у нее всегда с собой, и вытирает дочиста мою руку и нас обоих от следов моего освобождения.

— Лучшея тебепокажу, — шепчет она, отшвыривая шкурку в сторону. А после она обхватывает мое лицо ладонями и тянет меня вперед.

Ее губы касаются моих.

Полностью оцепенев, я остаюсь неподвижным, так как понятия не имею, что происходит. Это что, часть резонанса?

— Поцелуй, — говорит она нежно. После этого она еще раз накрывает мои губы своими. — Поцелуй.

— Поцелуй, — повторяю я и прикладываюсь своими губами к ее.

Она с довольным видом кивает головой. Ей, кажется, нравятся поцелуи, поэтому я даю еще один, повторяя это слово. Мне немного щекотно, когда мой рот легонько касается ее губ. И именно тогда, когда я уже привыкаю к этому ощущению, она резко высовывает язычок и набрасывается на прорезь моего рта.

В полном потрясении ахнув, я резко отрываюсь. Мой разум наполняется невыносимо жаркими, совсем недавними воспоминаниями о ее языке на моем члене, и мой член оживает, снова становясь твердым. Моя грудь начинает мурлыкать — резонировать — а улыбающиеся губы Хар-лоу лишь растягиваются все сильнее.

— Поцелуй, — говорит она своим сладким голоском, а потом облизывает губы.

Я очарован этим язычком. Хочу опять его почувствовать. Я наклоняюсь вперед, призывая ее ответить, и ее губы снова накрывают мои. На сей раз ее руки обвиваются вокруг моей шеи, и она прижимается ко мне своим телом. Проявив чрезмерное рвение, я повторяю за ней и тоже ее обнимаю. Я крепко прижимаю к себе Хар-лоу, и когда ее язык снова касается моих губ, я их приоткрываю, чтобы понять, что она будет делать дальше.

Ее язык прокрадывается мне в рот и набрасывается на мой, а в ответ на это мой член тут же реагирует. Кажется, она лижет меня во всех тех местах, где я наиболее чувствителен, и я рывком подтягиваю ее к себе еще ближе. Очень осторожно я скольжу по ее язычку своим, и тогда, когда она испускает тихий стон удовольствия, я становлюсь еще смелее и решительнее. Значит так ее люди проявляют свои чувства? А если так, то мне это нравится. Вскоре я забываю обо всех своих переживаниях, что не знаю, как себя вести, и просто сосредотачиваюсь на том, чтобы лизать ее сладкий ротик. Мои руки блуждают по ее телу, лаская ее спину, руки, — везде, где только могу.

К тому времени, когда она отрывается от моего рта, мы оба тяжело дышим и задыхаемся. В ее глазах я вижу тот одурманенный желанием взгляд, который я узнаю. Он такой же, как тогда, когда по ночам я ее ласкаю. Возбуждает ли это столь же сильно и ее? Мне хочется протянуть руку между ее ног и проверить, мокрая ли она, но мне не терпится узнать, что она станет мне показывать дальше. От потребности я дрожу всем телом, а грудь у меня грохочет резонансом. Она покажет мне, как вместе с ней сделать комплект. Я вспоминаю животных, которых видел в дикой природе. Как правило, самцы всегда забираются на самку, при этом слышны пронзительные крики. Неужели это именно то, что мы намерены делать? И тут я начинаю понимать. Ну, конечно же, будет недостаточно, если я рукой направлю свое семя на ее тело. Я должен каким-то образом попасть внутрь нее. Я опускаю взгляд на свой ноющий и напряженный член.

— Всенрмльно, — тихонечко шепчет мне Хар-лоу. Ее пальцы, лаская меня, скользят по моей коже. И тут она снимает с себя одежду, выставляя себя напоказ. Я уже видел ее обнаженной, вот только на сей раз есть что-то загадочное, поскольку она садится прямо передо мной. Быть может, это изгиб ее спины, из-за которого ее груди подаются вперед. А может, это — предвкушение, которое написано у нее на лице. Я хочу ласкать все ее тело.

Она откладывает в сторону свою одежду и, быстренько перевернувшись на постели, откидывается на спину. Ее соски, оказавшись на воздухе, напрягаются в маленькие тугие пики. Местечко между ее бедрами покрыто тенью, но я чувствую ее возбуждение, и от него у меня уже текут слюнки. Мой член вздрагивает, и мне стоит большого труда не приняться ласкать его самому.

Я… хочу, чтобы к нему прикоснулась она. Хочу, чтобы она показала мне, как эта штука работает. Хочу всему этому научиться ради нее.

Хар-лоу протягивает ко мне руку, и я наклоняюсь к ней, не зная, что делать дальше. Она притягивает меня к себе, требуя, чтобы я присоединился к ней, но вместо того, чтобы уложить рядом с собой, она тянет меня до тех пор, пока я не оказываюсь фактически на ней. Опираясь по обе стороны от нее, я поддерживаю свой вес руками, не желая раздавить ее маленькое тело своим более крупным.

Плавно проводя рукой по моей груди, она ласкает меня.

— Рсслабься, — ее ласкающие ладони скользят вверх по моим рукам. Мне так хорошо, что все мое тело дрожит от этих легких ласк, и я борюсь с желанием покрепче прижиматься к ней до тех пор, пока не кончу.

Как будто она может читать мои мысли, Хар-лоу поднимает одну ногу, а затем закидывает ее вокруг моих бедер. Ее лодыжка впивается мне в ягодицу, и Хар-лоу толкает меня вниз. Одно мгновение я противлюсь, но потом укладываюсь бедрами у нее между ног. Когда я соприкасаюсь с ее кожей, мой член начинает пульсировать, и мне приходится бороться с безумным побуждением… толкаться в нее? Нет, наверное, я ошибаюсь.

Хар-лоу стонет, ее тело под моим двигается. Я очарован ее видом, особенно тогда, когда ее руки перемещаются, чтобы ласкать кончики ее грудей. Затем она указывает на один из них.

— Поцелуй.

Мне что, приложиться туда губами? Или языком? В обоих случаях я в восторге. Я наклоняюсь и провожу там губами по ее коже. Она такая мягкая, ее запах там, в ложбинке между ее грудями, теплее. Я вдыхаю ее, а затем высовываю язык, чтобы прикоснуться к ее бледной коже.

Она стонет, ее руки зарываются в мои волосы, а потом двигаются к основанию моих рогов. Она поглаживает их, и в ответ на это мой член резко увеличивается. От ее прикосновений я становлюсь диким от потребности. Я облизываю и покусываю мягкую округлость ее груди, но меня притягивают те розовые кончики. Я провожу губами поверх одного, и дыхание с шипением срывается с ее губ. Они чувствительны? Тогда я хочу поиграть с ними подольше. Я дразню их так, как она научила меня целовать — ласкаю языком, покусываю губами — и слежу за ее реакцией. Я выясняю, которые из них вызывают тихие вздохи, а которые заставляют ее дико корчиться подо мной.

Тогда мне на ум приходит то, что она творила со мной у ручья. Она взяла меня в рот и играла со мной. Интересно, могу ли я сделать то же самое с ней? Я двигаюсь вниз по ее мягкому животу, губами прокладывая путь, и тогда я касаюсь пальцами завитков ее складок.

— Поцелуй? — спрашиваю я.

Ее губы приоткрываются, и с них соскальзывает тихий стон. На ее раскрасневшемся лице я вижу радостное оживление, и она кивает головой. Ее руки сжимают основания моих рогов, и у меня такое чувство, будто она этими руками сжимает мой член. Я подавляю свой стон.

— Рух, — задыхаясь, говорит она, однако не похоже, что ей хочется остановить меня. Что ж, это хорошо, потому что я умираю от нетерпения скорее исследовать ее своим языком и руками. Я скольжу вниз по ее телу и погружаюсь носом в ее завитки. Ее аромат там сильный и мускусный, и от него все мое тело накрывает похотью. Моя грудь тяжело громыхает, и, откликаясь на это, мой член подергивается. Ему хочется большего, всего остального.

Очень осторожно я прикасаюсь к ней рукой. Спустя прошедшие несколько дней, проведенные нами в ночных ласках, я уже знаю, какие прикосновения ей нравятся, тем не менее, приложиться туда рукой и сунуться туда лицом, — это две совершенно разные вещи. Я хочу доставить ей удовольствие такое же, какое она доставила мне, поэтому я раскрываю ее складки и провожу языком, желая найти тот самый маленький комочек, обласкивание которого она очень любит.

Хар-лоу практически отрывается от шкур. Она испускает громкий и пронзительный вопль, однако ее руки сжимают мои рога настолько крепко, что удерживают меня прижатым на месте.

Не то, чтобы мне хотелось оставить ее — я бы с радостью остался там навсегда. Там у нее вкус мощный, и там я могу доставить ей удовольствие. Я пробегаюсь языком по ее бутону, после чего провожу вверх-вниз по ее шелковистым складкам. Я обнаруживаю маленькое отверстие, которое у нее скрыто под этими складками, отверстие, которое горячее и влажное, и я вспоминаю, как толкал туда пальцы.

Я исследую это местечко языком, и кажется, что именно там она наиболее истекает соком. Ее аромат наполняет мой рот, и я обожаю его. Я заталкиваю язык в это местечко, и Хар-лоу начинает вскрикивать, ее ноги судорожно подергиваются. Удивленный этим, я поднимаю глаза.

— Тымолодец, — задыхаясь, говорит она и изо всех сил тянет меня за рога вниз, указывая, что я должен вернуться. — Целуй. Целуй! — она начинает покачивать бедрами, словно своими движениями ей удастся убедить меня вернуться.

Хотя меня не нужно убеждать. Я люблю ласкать ее. Я возвращаюсь обратно и целую ее, прикасаюсь к ней языком, облизываю и покусываю повсюду, где только могу. Ее движения становятся все более неконтролируемыми, а голос все более требовательным, и я уже это видел по нашим ночам в шкурах. Она сейчас впадет в судороги от своего освобождения. Мой член ноет, напоминая мне, что я тоже жажду освобождения, однако ее удовольствие гораздо важнее, чем мое. Я люблю наблюдать, как моя Хар-лоу теряет голову. Ее бедра поднимаются все выше и выше, прижимаясь к моему лицу, и ее слабые выкрики становятся все более частыми. Ее ноги дрожат, и я облизываю ее еще сильнее, ожидая, что она вот-вот потеряет над собой контроль.

Но к моему огромному удивлению, она отталкивает мою голову.

— Стоп, — выдыхает она. — Погоди.

Я поднимаю голову.

— Поцелуй?

— Ещелучше, — отвечает она. Я хмурюсь, потому что не знаю этого слова. Я жажду вернуться к ее складкам и продолжать лизать ее. Но она тянет меня за рога, указывая, что мне следует остановиться.

Я рычу на нее.

Она дотягивается до моих бедер и тянет меня, при том она поднимает ноги, чтобы обернуть их вокруг меня. Мой член снова прижимается к ее скользким складкам, и Хар-лоу начинает тереться о меня вверх-вниз.

Я стону, глаза у меня закрываются, потому что чувствовать ее вот так — невероятно хорошо. Мне хочется залить ее тело своим семенем, но я в полном замешательстве. Я хочу, чтобы она показала мне, как сделать с ней комплект.

Хар-лоу скользит рукой между нами и обхватывает мой член своими пальчиками. У меня с шипением вырывается дыхание, но она меня не ласкает. Вместо этого она, похоже,… направляет меня. Через мгновение я чувствую, как головка моего члена надавливает на ее теплое, мокрое открытие, и тут до меня доходит, что я упустил.

А-а! Я ввожу мое семя внутри нее, и оно создаст комплект. Это то, что она пыталась мне сказать.

Проявляя осторожность, я продвигаюсь немного вперед. Ее жар будто втягивает меня внутрь, и вся моя выдержка уходит на то, чтобы не погрузится в нее полностью. Вместо этого я слежу за ее реакцией. Как только я начинаю в нее погружаться, она снова стонет и обнимает меня за шею.

— Воттак, — выдыхает она. — Именотак.

— Хорошо? — мой голос походит на рычание, но я ничего не могу с собой поделать. Требуется весь мой самоконтроль, чтобы сдержаться и не кончить прямо сейчас.

— Хорошо, — отвечает она голосом, от которого мой напрягшийся мешочек в предвкушении подтягивается.

Мое тело двигается резкими толчками, и я ничего не могу с этим поделать. Я делаю выпад вперед, и Хар-лоу резко втягивает воздух.

Ее ногти впиваются в мою спину.

— Да.

Я едва слышу ее. Я слишком погружен в борьбу, изо всех сил стараясь не потерять над собой контроль. Это именно то, что я упустил в этой жизни. Это именно то, о чем должны были откровенно подсказать мне мои ночные лихорадочные тычки в ее живот. Я должен был утвердить свою пару, толкнув свой член в нее и наполнив ее чрево своим семенем. Это именно то, что кажется правильным. А то, что ее тело столь туго сжимает мое? А то, что ее стенки стискивают мой член настолько плотно? Это ощущается гораздо лучше и острее, чем все то, что я мог бы когда-либо вообразить.

Я мог бы оставаться тут, похороненным глубоко внутри нее, навсегда.

Я двигаюсь медленно и замечаю, что моя шпора наталкивается на ее маленький комочек наслаждения, что у нее между ног. Когда это происходит, она испускает хрип, однако мгновение спустя прижимается к нему, поэтому я знаю, что ей нравится. Словно я идеально сложен для нее, а она для меня. Я врезаюсь сильнее.

Хар-лоу, подмятая подо мной, стонет, и я чувствую расходящуюся по ее телу дрожь. Она до невозможности туго сжимается вокруг моего члена.

— Божеякончаю, — стонет она.

Я снова врезаюсь в нее, желая ощутить, как она напрягается и трепещет вокруг меня.

— Хорошо? — это вопрос, но выходит скорее похоже на приказ. Голос у меня дрожит, так как изо всех сил пытаюсь сохранить контроль. Мне приходится прилагать все имеющиеся у меня силы, чтобы не потерять самообладание и не дать наслаждению поглотить себя.

Я хочу, чтобы сперва удовольствие получила Хар-лоу.

— Хорошо, — стонет она. Когда я делаю очередной толчок, она выгибается дугой. — Хорошо! — воплем повторяет она.

Я врезаюсь в нее еще сильнее, подталкивая ее, и ее вопли превращаются в лепет слов, которых я не понимаю. Ее тело сжимается вокруг меня, а ноги скрещиваются у меня на бедрах.

Я чувствую, когда она кончает, так как все ее тело трепещет. Ее грудь мурлычет настолько громко, что мне кажется, что она вполне может вытрясти сердце Хар-лоу на свободу. Ее рот открывается и закрывается, но она не произносит ни слова. Она лишь ахает, а ее стенки стискивают меня с такой силой, что чувствую себя, будто это кулак сжимается вокруг моего члена.

И тогда я теряю контроль над собой; сквозь сжатые зубы прошипев ее имя, я взрываюсь, и мой член до последней капли извергается моим освобождением. Мне кажется, будто я кончаю целую вечность, а мои напрягшейся шары подтягиваются. Когда уже больше ничего не осталось, что можно выдоить из моего тела, я падаю, тяжело дыша и запыхавшийся, и лишь мои локти удерживают меня над ней. Я стараюсь не раздавить ее, но в этот момент мне хочется коснуться ее, спрятаться лицом между ее грудей и просто окружить себя ее запахом.

Как будто ощущая мою потребность, ее руки обвиваются вокруг меня, и она тянет меня вниз на себя.

— Какжехорошо, — шепчет она, откидывая волосы с моего лица. — Мой Рух.

— Хар-лоу, — проговариваю я хриплым голосом. Теперь она моя пара. Я ввел в нее свой член и отдал ей свое семя. Мы заведем общего малыша. Я кладу ладонь на ее живот, задумываясь, как она будет выглядеть, когда внутри нее будет расти мой ребенок. Двисти становятся толстыми и лохматыми, и их бока выпирают наружу. Даже не представляю, как это произойдет с моей хрупкой Хар-лоу.

Она начинает хихикать и кладет свою руку поверх моей.

— Рановатоеще. Наэтонужно уймавремени.

— Моя, — говорю я ей нежно. — Моя пара. Моя Хар-лоу, — я поглаживаю ее нежную кожу и упиваюсь чувством ощущать ее под собой. Это кажется правильным. Это — то, чего я так долго был лишен.

Она испускает тихий, довольный вздох.

— Хар-лоу пара Руха.

И в это одно мгновение, впервые за всю свою жизнь я счастлив, как никогда.

Часть 6

Год спустя…

ХАРЛОУ

Я стягиваю сапог с одной из моих опухших ног, после чего сбрасываю его на скалистый берег. Туда же отправляется и второй сапог, и холодный воздух начинает кусать мне кожу. Я встаю на ноги — задача не из легких, учитывая размер моей талии, после чего осторожно ступаю в мчащийся поток. Он холодный, как лед, и меня бросает в дрожь. Хотя далеко я не захожу. Но достаточно далеко, чтобы покрылись пальцы моих ног.

А потом я шевелю ими и жду.

Ждать приходится не долго. Ни разу не приходилось. Стремительно вперед, извиваясь телом, змеятся длинные, белые щупальца, направляясь к моим ногам. Я принуждаю себя стоять совершенно неподвижно, так как одно из них прикасается к моему шевелящемуся пальцу, а затем еще одно. Я вижу, как в воде, устремляясь вперед, к моей ноге несется большое существо. Копье, которое держу в руке, я тихонечко переворачиваю направлением вниз, а затем втыкаю его прямо в глаз монстру, когда оно открывается, чтобы посмотреть на меня.

Существо в воде крутится и судорожно бьется, и я надавливаю на копье, чтобы прочно его удерживать. Мгновение спустя вода успокаивается, а щупальца обмякают.

Ужин пойман.

Дрожь сотрясает меня насквозь, и я выбираюсь из воды, таща за собой только что убитого «спагетти-монстра». Понятие не имею, как называется эта тварь, но у нее много змееподобных конечностей и тело, похожее на фрикадельку, поэтому я ее так и называю. А еще это самая любимая еда из морепродуктов Руха, так что я не могу дождаться увидеть выражение его лица, кода, вернувшись домой, он увидит, что она готовится на костре. На мой взгляд, он прямо-таки влюблен в добрую порцию спагетти на ужин… и начинаю хихикать этой своей шутке.

У меня скручивает спину, как это происходит в последнее время, и я испускаю стон, потирая поясницу. Ребенок, похоже, давит на что-то в верхней правой стороне живота, поскольку в последнее время именно там у меня постоянно болит. Я то и дело перескакиваю от потирания правой стороны живота к поглаживанию поясницы. Внезапно мне кажется, что надевание сапогов требует чересчур много усилий, особенно потому что жду ребенка, поэтому я поднимаю их и запихиваю в свою сумку, которая у меня перекинута через плечо. В другую сумку отправляется моя добыча, а свое копье я использую как трость, когда, возвращаясь домой, иду по песку.

Удивительно, что это странное побережье теперь мой «дом», однако это так. Вешая сумку на одно из скалистых выступов, которое служит крючком для одежды, я напеваю себе под нос детскую песенку. Я хочу помассировать свои ноющие, опухшие ноги, но в последние дни я едва могу до них дотянуться, поэтому вместо этого я направляюсь к костру и разжигаю его.

После того, как костер разгорается и горит буйным, ревущим пламенем, я разрезаю «спагетти-монстра», сдираю с него кожу и насаживаю на вертел над огнем. К тому времени, когда я заканчиваю и вымываю руки, я измотана. Массируя свою ноющую поясницу, я направляюсь к шкурам, чтобы прилечь. Беременность отнимает у меня много сил, и у меня такое ощущение, что это беременность длится бесконечно, конца и края которой не видно.

Я опускаю свое тело на толстую кучу шкур и, закрыв глаза, расслабляюсь. Мои отекшие ступни подняты на подушку, наполненную перьями одной из птиц, с виду хищников, которые охотятся на береговой линии. Под головой у меня другая, а шкуры подо мной такие гладкие, мягкие и теплые, даже если с виду они не такие уж и симпатичные. Я не самая лучшая на свете мастерица в дублении, но с каждым днем у меня получается все лучше и лучше.

Я смотрю на свой «календарь». Сегодня первое декабря.

Ну ладно, сегодня не первое. И не декабрь, как было указано. У нас нет бумаги и дерева не так уж много, поэтому я взяла несколько реберных костей от разных существ и в каждом из них вырезала месяцы в году, затем повесила их в ряд как ксилофон (прим. ударный музыкальный инструмент с определённой высотой звучания). Это модифицированный календарь, в котором я сделала пометки для дней, только я во всех месяцах поставила по тридцать дней независимо от того, какой длины он на самом деле. Для меня это просто возможность в общих чертах считать время, так как здесь, на Не-Хоте, какая-то ерунда со всеми сезонами, а Рух не обращает на них никакого внимания.

Я потираю живот и размышляю о том времени, которое прошло. Я создала этот календарь в «январе». Это была произвольная дата, но я устала от того, что время бежит, а я даже не имею представления о том, какое сейчас время года. С ребенком на подходе мне хотелось обеспечить хоть какой-то контроль. Я не сомневаюсь, что прошел уже год с тех пор, как мы с Рухом впервые спарились и зачали этого малыша.

И еще я не сомневаюсь, что мне целую вечность придется ходить беременной. Нахмурившись, я провожу рукой по животу. Он большой, но не происходит ничего из того, о чем говорится в рассказах о беременности. Я уже беременна примерно на два месяца дольше, чем это бывает у человеческой женщины. Мне нравится шутить, что мы уже в четвертом триместре, хотя нельзя сказать, что Рух понимает мои шутки.

Ребенок толкается, а затем у меня в животе переворачивается, и я успокаивающе провожу по нему рукой.

— Несмотря ни на что, все пройдет нормально, правда?

Шевеление в моем животе наполняет меня мыслями о смехе. Детском смехе. Подумывая о том, как все будет, когда малыш родится, я засыпаю среди шкур. Рух будет очень замечательным папочкой.

РУХ

Я раздраженно рычу на семейство пернатых хищников, которые пронзительно голосят вдоль побережья. Весь день я отсутствовал, занимался поиском их малышей, так как их перья мягче, чем у взрослых, и Хар-лоу хочет их для постели нашего комплекта. Сегодня я скитался вдоль и поперек, выискивая самых идеальных, и мне удалось найти лишь одного, когда я уже был на грани срыва. А теперь, когда я вернулся домой, то вижу трех этих существ сразу, резвящихся среди волн. Ну, это просто возмутительно! Им придется прожить еще один день, потому что у меня уже есть то, за чем шел.

В конце своего пути я закидываю дичь на плечо, уставший и весь в мыслях о спокойном отдыхе со своей парой после столь утомительного дня. Тяжелый снег почти полностью исчез, соленые воды покрывают разломившиеся куски толстого льда, а погода стала настолько теплой, что моей хрупкой Хар-лоу не понадобятся ее самые тяжелые плащи. Она обрадуется. Ей совсем не нравилось, что этот самый холодный сезон длился более десяти «месяцев». Я представляю, как ее маленькое личико начинает лучезарно улыбаться от восторга, что я нашел детеныша хищника с пушистым оперением, и я ускоряю шаг.

Когда я захожу домой, в пещеру, улыбающийся пара меня не встречает. На костре готовится еда, но огонь уменьшился до язычков пламени, облизывающих угли, а запах, витающий в воздухе, подсказывает мне, что мясо сгорело и уже несъедобно. Я сужаю глаза, от ужасного запаха у меня раздуваются ноздри.

— Хар-лоу? — я направляюсь в сторону постели.

Моя пара там, свернулась калачиком в шкурах, и под ее одеждой выступает ее большой живот. Она положила ладонь под щеку и так сладко спит. Увидев ее, мой кхай начинает грохотать и мурлыкать, и меня накрывает сильнейшее чувство удовлетворения. Она моя, и в себе она носит моего ребенка. Плевать на сожженную еду.

Я снимаю отвратительную еду с костра и отношу ее на берег, где падальщики могут ее съесть на безопасном расстоянии от нашей пещеры. Когда возвращаюсь обратно, Хар-лоу все еще спит, так что я веду себя как можно тише и аккуратно выщипываю все перья у детеныша хищника, откладывая их в сторонку для моей пары. Я съедаю несколько кусочков мяса, хоть оно и сырое, а затем поджариваю остальное, потому что с тех пор, как Хар-лоу стала вынашивать внутри себя моего малыша, ей больше не нравится вкус сырого мяса.

Лишь одна лишь мысль о Хар-лоу и что-то изнутри тянет меня вперед, к ней. Я уже не в силах противостоять желанию и сдерживать себя от соблазна своей пары. Я опускаюсь на колени рядом с постелью и глажу ее по щеке. Ее глаза, трепеща, открываются, и она одаривает меня сонной улыбкой.

— Привет, детка.

— Устала? — спрашиваю я. Глаза у нее запали, и это мне не нравится, однако она мне клянется, что с ней все в порядке. Она кивает головой и начинает подниматься, но я осторожно подталкиваю ее обратно в шкуры. — Ты устала. Тебе надо отдохнуть.

Она начинает морщить свой носик и пытается заглянуть вокруг меня, чтобы посмотреть на костер.

— О нет, я сожгла твой ужин? Я поймала для тебя спагеттииманстр.

Она называет это существо странным словом на своем языке, но я узнаю его по форме и, конечно, понимаю ее проявленное внимание.

— Не важно.

Хар-лоу выглядит расстроенной.

— Прости. Просто… я очень устала, — она зевает, как будто чтобы подчеркнуть это. — В последнее время я постоянно чувствую себя уставшей.

Моя рука сама тянется к ее округлившемуся животу. Она так же разрослась, как и двисти самки прямо перед тем, как разрешиться от бремени своим детенышем. Нет, конечно, я не говорю об этом. В прошлый раз, когда я это сделал, она заплакала, а потом она свалила вину за это на что-то, что называется гор-моонами.

— Ты же вынашиваешь ребенка. Это утомительно.

— Утомительно? О да, так и есть, — она ложится на постель и снова потирает спину.

Я знаю, что на самом деле нужно сделать, чтобы она почувствовала себя лучше. Я двигаюсь к подножию нашего гнездышка, где ее ступни подняты на одну из этих странных наполненных штук, которые она настоятельно хочет класть себе под голову. Я беру ее холодную ступню в ладони и начинаю ее растирать. Моя Хар-лоу, любит, кода ее ноги растирают.

Она испускает стон и откидывается в шкурах на спину.

— Боже, какой же ты отличный парень.

Мне приятна ее похвала и, растирая ее маленькую ножку, я прилагаю усилий еще больше, прежде чем переключиться на другую. В то время как я продолжаю тереть, ее стоны становятся все громче, и мой член в свою очередь отвечает тем же. В очередной раз, когда она издает стон, он совпадает с моим.

Из ее горла вырывается тихое хихиканье, и она вытаскивает ногу из моей хватки, чтобы потереть ею мой член. Я ношу набедренную повязку, как она предпочитает, и в этот момент я ненавижу эту штуку, потому что не могу чувствовать соприкосновение ее кожи с моей.

— Сдается мне, что кто-то сегодня по мне скучал.

— Я всегда скучаю по тебе, — отвечаю я ей. Естественно, скучаю. Она — моя пара. Самое лучшее время — это дни, которые круглыми сутками мы проводим здесь вместе. Теперь, когда она носит наш комплект, она должна держаться поближе к пещере. Время от времени тяжело не обижаться на моего ребенка, потому что он уже отнимает у нее очень много времени. Но тогда я вспоминаю о той семье, которая меня ожидает, и моя обида угасает. Я прошел долгий путь от полного одиночества до обладания замечательной пары, и вскоре у нас будет малыш.

Я ничего не стал бы менять. Ради этого даже хвостом бы не взмахнул.

Я заползаю в постель позади Хар-лоу и утыкаюсь носом ей в шею. Поскольку ее живот такой большой, мы не можем спариваться лицом к лицу, как обычно. За прошедшую луну мы проявляем творческий подход с нашим спариванием, и я притягиваю ее к себе, оценивая перепады ее настроения.

Она издает вздох и тянется к моим волосам.

— Я люблю тебя, Рух.

— И я люблю тебя, моя пара, — говорю я ей и прикусываю ее мягкое ушко. Мои руки скользят к передней части ее туники, к ее чувствительным, набухшим сиськам. Грудям — как она их называет. Я прикасаюсь к одной, и Хар-лоу начинает стонать, дергая свою одежду. Это говорит мне о том, что она так же сильно хочет, чтобы мои руки прикасались к ней, как я хочу ее. Я помогаю ей развязать шнурки впереди ее туники, и, как только та распахивается, ее спелые груди уже в распоряжении моих рук. Я нежно провожу по соскам, потому что знаю, что для гораздо бόльшего они чересчур чувствительны.

Хныкая, моя пара прижимается ко мне и наматывает мою гриву узлом на руку. Я стягиваю ее юбку вниз по ее бедрам, и она отбрасывает ее ногой в сторону, пока я срываю с себя набедренную повязку. А затем мы уже прижимаемся друг к другу, плоть к плоти, тело к телу. Ее кхай у нее в груди громко напевает, и мой откликается.

Шепча ее имя, я раздвигаю ее бедра и вхожу в нее сзади. Она тихонько вскрикивает и крепко держится за мои руки, когда я начинаю врезаться в нее, и моя шпора с каждым толчком нажимает на крошечный бутон ее задницы.

Такие, как сейчас, мы — я с моей Хар-лоу — само совершенство.

***

Следующим утром Хар-лоу, проснувшись, перемещает в своем кал-ун-дуре маленькую стрелку от первой отметки ко второй.

— Второй ди-ка-берр, — объявляет она. Моя пара потирает бок, сморщив личико. — Этот малыш должен скоро родится, верно?

— Не знаю, — хотелось бы мне иметь для нее ответы. У нее так много вопросов, и у меня тоже. Глаза у нее, похоже, сегодня запали еще сильнее, несмотря на то, что всю ночь она проспала глубоким сном. Но здесь нет никого, кого можно было бы спросить, и я не знаю, нормально ли это. Мои воспоминания об отце теперь такие бледные, и с каждым днем они тускнеют все больше. В своих снах вместо его лица я вижу улыбку Хар-лоу, ее веснушчатую кожу, ее мягкое тело. — Пойдем кушать, — говорю я своей паре и указываю на ее стул перед костром. Я даже положил одну из ее пушистых наполненных перьями «подушечек», чтобы ей было помягче сидеть.

Она садится и одаривает меня благодарной улыбкой.

— Малыш сегодня очень уж активен.

Я кладу руку на ее живот и ощущаю там трепетания, легкие движения. Широко улыбаясь, я поднимаю на нее глаза, и тут резко отдергиваю руку, поскольку малыш сильно взбрыкнул.

Хар-лоу содрогается.

— И еще он сегодня сердится.

— Он проголодался. Ему просто нужно поесть. И тебе самой тоже, — я достаю кусок сухого, копченого мяса и предлагаю его ей.

Она морщит нос от одного его вида и кажется подавленной.

— Это все, что у нас есть?

— Нет, — я достаю одну из корзин, которую она сплела, и вынимаю оттуда еще и куски мяса, которое она засолила и закоптила. — Это хищник, вот это — спагейтиимаунстр, а это — …, — поднеся его к носу, я нюхаю. Поджаренный кусок двисти. — Двисти.

— Думаю, я просто попью воды, — говорит она и снова потирает свой живот.

— Ешь, — указываю я ей, не обращая внимания на терзающее беспокойство, которое начинает меня пугать. Я даю ей кусочек копченого двисти, так как оно самое нежное из всех, и она принимает его с моей руки и игриво его кусает. Я замечаю, что она пьет воды больше, чем когда-либо, и ест медленно, растягивая трапезу.

Мои страхи угрожают целиком поглотить меня, и поэтому этим утром я остаюсь с ней в пещере. Я говорю ей, что у меня есть шкуры, которые хотелось бы привести в порядок, но у нас уже больше шкур, чем могут использовать двое. Она наполняет перьями одну из ее кожаных «подушечек» для ребенка, а затем зашивает край.

Когда я делаю перерыв, она находит свои сапожки и радостно мне улыбается.

— А теперь мы можем сходить и раздобыть устрицы? Я прям изголодалась по ним.

Нашу пещеру просто распирает от сушеного мяса, и кажется расточительным еще больше охотиться. Но ради моей Хар-лоу я сделаю, что угодно. Кивнув головой, я помогаю ей надеть сапожки и зашнуровываю их вместо нее, в то время как она сетует о том, что не в состоянии видеть собственные ноги. Я говорю ей, что они опухшие и очень мягкие, точно такие же как любая из ее «подушечек».

Она фыркает.

Тогда мы отправляемся на побережье. Погода сегодня чудесная. Я вижу, что пока мы идем, Хар-лоу становится лучше. Ее лицо порозовело, и это позволяет мне предположить, что она здорова, а она улыбается, когда оба солнца, перестав прятаться, выходят из-за облаков.

Я беспокоюсь из-за пустяков, убеждаю я себя. Я легонько похлопываю ее по животу, когда мы подходим к берегу, к самой воде.

— Устрицы? — я взял с собой копье, которое могу использовать в качестве палки для рытья.

— Да, будь добр, — Хар-лоу сжимает руки перед собой и выглядит такой взволнованной. — Желательно, те огромные и темные.

Она мне уже раньше рассказывала, что в ее родных местах есть существа, очень похожие на эти устрицы, однако отличаются они меньшими размерами. Я слежу за поверхностью прибойных волн, выискивая на ней совсем крохотную струйку воды, появляющейся из песка, как только волны откатывают назад.

Я замечаю одного и вбиваю конец моего копья в песок, затем толкаю этот конец назад, пытаясь его раскопать. Я мельком вижу отблеск темной раковины, прежде чем та погружается еще глубже в песок. Рыча от разочарования, я забываю о копье и принимаюсь копать песок голыми руками, твердо намеревавшись его поймать для своей пары и заставить ее улыбнуться. Харлоу заливается смехом, так как я пытаюсь разгребать песок быстрее, чем существо успевает зарыться вглубь, поэтому песок разлетается во все стороны.

Наконец-то успех! Я хватаю существо в руку и резко поднимаю его в воздух.

— Для тебя!

— Ура! — она хлопает в ладоши. — Итак, одна есть! Давай, найдем еще, а потом пойдем домой и сварим их.

Я киваю головой ее животу, словно обращаюсь к нему.

— Твоя мамочка сегодня очень голодная.

— Она аж умирает с голоду, — Хар-лоу отвечает с особой теплотой в голосе, потирая живот.

— Тогда твой папочка накормит вас, — заявляю я ее животу и встаю на ноги.

У меня все покрыто песком — руки, грудь и ноги. Даже хитросплетенный узел из заплетённых косичек, во что Хар-лоу превратила мою гриву. Она подходит и своими маленькими пальчиками стряхивает с меня песок.

И вдруг она останавливается. Ее пальчики на моей руке начинают подрагивать, а потом ее ногти впиваются в мою кожу.

Я поднимаю взгляд на нее. Она побледнела, и ее веснушки выделяются темными пятнами по сравнению цветом кожи ее щек.

— Что случилось?

Ее губы сжимаются в тонкую линию, и она кивает, глядя вперед, мне за спину. Она бросает на меня обеспокоенный взгляд и затем сжимает мою руку.

— Только не психуй.

Иногда, когда она волнуется, то незаметно проскальзывает на свой родной язык, и когда я не признаю слово, это вызывает в моих чувствах обеспокоенность. Я поворачиваюсь, твердо решив «не психовать», и смотрю.

Наше побережье окружено каменистыми, высокими скалами. На верхушке одной из высоких гор вдалеке видны движущиеся силуэты существ. Сначала я подумал, что это мэтлаксы, долговязые, волосатые существа, живущие в горах. Но это не их территория, и по мере того как я наблюдаю за их передвижением, мое сердце наполняется страхом. Один из них несет копье, а на другом я могу рассмотреть рога. И их очень много.

Плохие.

Они нашли нас.

Часть 7

ХАРЛОУ

Вид людей на горном хребте приводит меня в чувство, что посильнее беспокойства. Почему их всех принесло сюда именно сейчас? Я не хочу видеть эту компанию. Я беременна, вся опухла, слегка не в себе, и последнее, чего мне хочется, так это то, чтобы в аккуратное гнездышко, которое мы так долго и кропотливо обустраивали, ворвались нежданные гости.

Рух, однако, реагирует совсем не так, как я.

Он начинает тяжело дышать, из его горла вырывается шипение, и он хватает меня за руку. Оставив на песчаном берегу копье и устрицу, о которых мы забыли, он торопливо тащит меня вперед, устремляясь в направлении нашей пещеры. Я придерживаю рукой свой живот и пытаюсь не отставать от него, но мчаться со всех ног с младенцем в животе? Не так-то просто. Сделав несколько шагов, запыхавшись и свистяще хрипя, я вырываю свою руку из его хватки. У меня такое чувство, как будто моя поясница в огне, а тот ужасный спазм с правой стороны моего живота снова возвращается.

— Рух, постой, — с невероятным усилием выговариваю, судорожно хватая ртом воздух. — Не могу бежать…

Вместо того, чтобы дать мне отдохнуть и прийти в себя, он хватает меня на руки и продолжает мчаться в направлении пещеры так, будто побережье охвачено огнем.

Я цепляюсь за его шею, опасаясь, что он уронит меня. Я хочу поговорить с ним, образумить, но в его глазах мне уже однажды довелось видеть этот дикий взгляд. Когда он видит других инопланетян, здравый смысл у него отшибает напрочь. Он становится неуправляемым.

Хвала небесам, мы добираемся обратно до пещеры целыми и невредимыми. Я отпускаю дыхание, которое задерживаю, когда он бережно опускает меня на пол, поставив на ноги.

Рух прикасается к моей щеке.

— Оставайся здесь, Хар-лоу. А если войдут плохие, спрячься.

«Плохие» — так он называет членов племени. Понятия не имею, почему в его глазах они плохие. У него сохранились воспоминания о том, как его отец велел ему их избегать, прятаться от них, поскольку они были «плохими», и это единственное, что он о них знает. В отличии меня. И еще беспокойство, что они собираются отнять меня у него. Мой собственный опыт общения с ними был хорошим, но тогда я вспоминаю Аехако, Хэйдена и Кайру, что они все погибли. После всего этого времени и гибели их соплеменников им вряд ли понравилось бы узнать, что я все еще жива. Меня очень это беспокоит.

Но я все равно не хочу, чтобы Рух нападал на них. Их больше, чем нас. Я беру его за руку, чтобы попытаться остановить его.

— Постой. Куда ты собрался?

— Я пойду попробую увести их подальше от тебя. Попытаюсь запутать. Скрою путь к пещере, — он вытаскивает костяной нож из ножен, висевших на стене, и оглядывается вокруг в поисках своего копья, да вот только оно до сих пор на побережье. Я иду вперед и отдаю ему свое, потому что мысль о том, что он уходит почти безоружным и не сможет за себя постоять, пугает меня больше, чем остаться тут без оружия.

Я напоминаю себе, что они нам не враги. Но прошел уже год, и за этот год много чего могло произойти. Мой живот и то, что Рух научился говорить, — явные свидетельства этому.

Он смотрит на меня сверху вниз, и его глаза излучают столько нежности и любви, что у меня начинает дрожать нижняя губа.

Отныне и впредь теперь все изменится. Мы с ним были так счастливы…, и боюсь, что этому придет конец.

— Не плачь, деет-каа, — говорит он на ломанном английском, имитируя мою речь.

— Пожалуйста, будь осторожен, — мне хочется схватить его за волосы и удержать его здесь, но не могу. Многие из племени пришли сюда, однако должна быть причина, почему они здесь. — Просто… что бы ни было, оставайся спокойным, хорошо? Внимательно выслушай, что они скажут, и не нападай первым. Пообещай мне.

Он кивает головой и быстро, свирепо меня целует.

— Я буду, как тень. Они не увидят меня.

— Ммм, — не думаю, что в это поверю, но я доверяю ему, и мне становится спокойнее, когда он подходит к одной из корзин для хранения вещей, где у меня аккуратно хранится содержимое нашей пещеры, и вытаскивает свой белый меховой плащ. Он замаскирует его среди снега, как камуфляж.

Тогда Рух уходит, направляясь к выходу из пещеры, а я борюсь с возникшем желанием впасть в панику. Поэтому я занимаю себя работой. Я тушу костер (чтобы вьющиеся струйки дыма не приманивали любопытных гостей), привожу в порядок пещеру, затачиваю мой маленький нож, съедаю немного мяса, потираю живот, и жду.

Ожидание кажется бесконечным.

Спустя столько времени, что кажется, что прошла уже целая вечность, я направляюсь к входу в пещеру и выглядываю наружу. Я внимательно разглядываю заснеженные горы вдалеке в поисках хоть какого-то мелькания синей кожи или темных волос, но я его не вижу. Это и хорошо, и плохо. Переживая, я вышагиваю у самого входа в пещеру…

А что, если они обнаружат его и он на них нападет? А что, если случится что-то страшное?

А что, если мой Рух больше не вернется?

Спазмы жгучего ужаса пронзают меня до дрожи, и я руками охватываю живот. Ребенок пинается, сильно, словно чувствует мои страхи.

Они не станут его убивать. Ведь они не убийцы. Вэктал и его народ очень славные люди.

Но не известно, какой из Руха воин, а он испытывает потребность защищать меня. От волнения я покусываю зубами нижнюю губу, пока у меня в голове стремительно прокручивается все то, что может пойти не так. Я настолько зацикливаюсь на своих мыслях, что становлюсь не настолько внимательной, какой должна была быть. Я стою, уставившись в землю, и когда на это место падает тень, это привлекает мое внимание. Я поднимаю глаза и смотрю вверх, но на расположенном рядом выступе горы никого нет.

У меня аж мурашки по коже начинают бегать. Потирая руки, я направляюсь вглубь пещеры, не забывая о том, что мне велел Рух. Если кто-то войдет, я должна спрятаться. С чувством беспомощности я окидываю взглядом нашу удобную пещеру. Здесь очевидна яма для костра и обустроенное уютное гнездышко из шкур. Вдоль стен аккуратно расставлены корзины ручной работы, мною сплетенные из высушенных морских тростников. Не будет никаких сомнений, что здесь кто-то живет.

Но я не хочу быть обнаруженной. Не хочу быть обнаруженной и обвиненной в гибели остальных троих.

Больше всего на свете я хочу, чтобы меня не забирали у моей пары. Я люблю Руха и с ним я счастлива. Мне плевать, что приходится чистить зубы жесткой веточкой, а мои трусики изготовлены из кожи, а не шелка. Я люблю своего мужчину и не хочу с ним расставаться. Поэтому я иду в дальний конец пещеры, продвигаясь еще глубже, чем обычно я хожу. Там есть место для укрытия, которое мы с Рухом отметили еще до этого, — осколок выступающей скалы, достаточно большой, чтобы скрыть кого-то с помощью эффекта оптической иллюзии в то время, как сам наблюдатель остается на расстоянии в паре футов от него. Я пытаюсь проскользнуть на то место и морщусь всякий раз, когда острые камни обдирают мне кожу.

Но в итоге, испустив тяжелый вздох, я бросаю это дело, потому что живот у меня выпирает намного больше, нежели завеса стены может укрыть. Этот укромный уголок был бы полезным около восьми месяцев и двадцать фунтов назад. Скорчив недовольную гримасу, я выбираюсь обратно, после чего снова потираю спину. Сегодня болит сильнее, чем обычно. Скорее всего, из-за стресса.

— Эй? — зовет чей-то высокий, женский и человеческий голос. Он доносится от входа в пещеру. — Харлоу? Ты здесь?

Пойманная врасплох, от неожиданности я выпрямляюсь в полный рост, рукой защитно обхватив свой живот. Кажется, это Лиз. Я узнаю ее Оклахомский выговор. Как она меня нашла? Тогда я вспоминаю тень со стороны выступа горы. Ну, конечно. Какая же я дурочка. Должно быть, она видела, как я сюда входила.

Теперь уже нет смысла прятаться, не так ли? Проявляя осторожность, я захожу в главное помещение пещеры.

Все в порядке, это — Лиз, и выглядит она потрясающе. Она такая красивая. Не-Хот определенно пошел ей на пользу. Ее щеки румяные и розовые, а лицо у нее свежее и похорошевшее. Ее светлые волосы каскадом струятся по плечам, убранные с лица парой симпатичных косичек. На ней длинное платье, сшитое из декоративно окрашенной кожи, что делает мою собственную, собранную из лоскутов тунику попросту позорной. Пушистым мехом отделанный капюшон откинут назад и обрамляет ее плечи. Она похожа на принцессу викингов, вплоть до лука, перекинутого через плечо. И она удивленно разглядывает мою пещеру.

Я молчу, жду, когда она сама меня заметит. Чтобы оценить мою пещеру, ей достаточно пары секунд, после чего она поворачивается, и ее взгляд падает на меня.

Вместо подозрительности, которую я ожидаю, ее глаза загораются, и она, широко раскинув руки, бросается вперед, чтобы обнять меня.

— Боже мой! Это и впрямь ты! Харлоу! Нихрена ж себе, девочка. А мы-то подумали, что ты умерла!

Я обнимаю ее в ответ и почему-то начинаю плакать. Все дело отчасти из-за того, что нервничаю, отчасти из-за облегчения, отчасти из-за одиночества. До сих пор я не понимала, насколько замечательно встретить другого человека. Я люблю и обожаю Руха, но эта встреча с другой женщиной немного притупляет переживания того, что живу здесь одна.

Обнимая меня, она визжит и подпрыгивает, но, осознав, что мой живот врезается в нее, отступает назад.

— Господи ты, Боже мой! Ты только посмотри на себя! — ее глубоко потрясенный взгляд перескакивает от моего живота к моему лицу. — Ты чертовски беременна!

— Боюсь, что да, — заявляю я, вытирая немало слез. — Что ты здесь делаешь?

— Я? — шипит она в ответ. — Что ты, девочка, здесь делаешь, сучка ты этакая? Мы ведь думали, что ты умерла!

Я начинаю смеяться. Лиз невыразимо грубая, но она такая откровенная и любящая. Я соскучилась по ней. Я сжимаю ее руку.

— Это долгая история.

— Не то слово, — соглашается она и поглаживает мой раздувшийся живот. — Ты выглядишь готовой вот-вот разродиться. У меня совсем не такой.

Мгновение я пытаюсь осмыслить ее сбивающие с толку слова, а затем до меня доходит, что живот Лиз под струящейся, красочной кожаной туникой слегка округлен. Разумеется, она тоже беременна. Они с Рáхошем спарились лишь незадолго до того, как Рух похитил меня с того корабля. Такое впечатление, что я напрочь забыла все, что знала.

Могу поспорить, что в племенных пещерах сейчас много беременных девушек. Я прикусываю губу, ненавидя печальную зависть, которая зарождается во мне. Я люблю Руха и хочу остаться здесь, все же… мысль о том, чтобы снова обзавестись подружками? Подружками, которые проходят через такую же пугающую, неизведанную беременность, что и я? Это наполняет меня тоской.

— Беременность довольно тяжелая, — говорю я, улыбнувшись, и снова потираю поясницу.

Она опускает брови, как будто ей не хочется со мной согласиться. Затем она берет меня за локоть и направляет к одной из пухлых кожаных подушек, которые я сделала.

— Сюда. Почему бы тебе не присесть? Ты чертовски плохо выглядишь, девочка.

— Вот спасибо, — сухо заявляю я. Славная Лиз. Но мне и правда охота присесть, поэтому я позволяю ей себя направить к одной из мягких подушек. Схватив другую, она тянет ее поближе к себе, затем плюхается на нее.

Глаза у нее загораются.

— Ух ты, класс. Почему за весь прошедший год мне ни разу в голову не пришла мысль об этих дурацких подушках? Эта штука просто офигительная! — она принимается ерзать по ней задом. — Рáхош пытался сделать для меня гамак, но я из него вывалилась, и на этом все закончилось.

Я улыбаюсь ей.

— Так значит, у вас с Рáхошем все хорошо?

— Под словом «хорошо» ты подразумеваешь «трахаемся как кролики», и я ругаюсь всякий раз, когда он доходит до снисходительности, чтобы объяснять мне, как надо охотиться, после чего я доказываю ему, что я такая же способная и не менее опытная, чем он, просто без пары яиц? А потом примирительный секс и обнимашки? Ага, у нас все хорошо, — от одной мысли об этом она выглядит веселой и жизнерадостной. — Предполагается, что мы еще, как минимум, в двухлетнем изгнании, но все беременности протекают намного быстрее, чем предполагала Мэйлак, поэтому этой зимой, наверное, нам придется остаться дома. Последняя была холодной, как титьки снеговика, — она имитирует дрожь, а затем снова осматривает мою пещеру. — А это местечко очень даже миленькое. И погода тут гораздо мягче.

Я киваю головой.

— Здесь на побережье можно найти такие скорпионо-подобные существа, которые на вид чертовски страшные, но вкус у них, как у омаров.

Ахнув, она притворяется, что вытирает подбородок.

— У меня уже слюнки текут, я серьезно. Нам определенно нужно добраться до нескольких из них.

Расплывшись в улыбке, я подпираю руками свою ноющую поясницу.

— Конечно, я с радостью передам… — я прерываюсь, не будучи уверенной, что хочу называть Лиз имя Руха. — Эээ…

Она наклоняет голову и ждет, что я продолжу.

Я колеблюсь. Не знаю что и делать. Признаться в том, что произошло? Мне кажется, это было бы предательством по отношению к Руху. Несомненно, он ударил меня по голове и похитил, когда была нужна моя помощь, тем самым предрешив смертельный исход остальным троим, но… он просто не знал, что делал. Он вырос диким. За это я на него зла не держу, но боюсь, что другие будут.

Поэтому я улыбаюсь Лиз едва заметной улыбкой.

— Я выгляжу ужасно, да?

Она окидывает меня беспокойным взглядом, вцепившись пальцами рук в свои колени.

— Ты просто выглядишь очень уставшей. И очень беременной. Даже больше, чем я, — она приглядывается ка моему животу, а рукой тянется к собственному животу. — Я так рада, что нашла тебя, — говорит она. — Когда мы отправимся обратно, ты можешь вернуться домой и провериться у целительницы.

Я снова колеблюсь.

— Ой, да ладно, — стоном выдает Лиз. — Ну, ты-то конечно не могла сама забеременеть. Это же очевидно, что с тобой здесь живет парень. И, судя по отсутствию плазменного телевизора и дивана, подозреваю, что он — инопланетянин, я права? Кто он? — она наклоняется вперед. — Один из охотников, да? Поверить не могу, что какой-то ублюдок умыкнул тебя и никому ни слова не сказал. Абсолютно неправильно держать тебя здесь.

Я отклоняюсь назад, будучи немного встревоженной злобой, что слышалась в ее голосе.

— Он не из племени.

Она хмурится.

— Как это нет? Он что, не ша-кхай?

Вот, черт, теперь я точно загнала себя в угол.

— А я и не говорила этого.

Она снова устремляется вперед.

— Харлоу, я же тебе не враг. В чем дело? Почему ты так странно себя ведешь?

Разволновавшись, я облизываю свои пересохшие губы. В этот момент резкая боль направляется от моего бока по всему животу, и я сдерживаю себя, чтобы не вздрогнуть.

— Прошел уже год, Лиз. Мне просто нужно время, чтобы ко всему приспособиться.

У нее глаза расширяются.

— Это Стокгольмский синдром, да? Ты только не волнуйся, хорошо? Я не дам тебя ему в обиду.

— Постой, о чем это ты? Да нет, все совсем не так, — она тянется к моим рукам, но я отрываюсь от нее и поднимаюсь на ноги. У меня мучительно болит бок, и я потираю его в то время, как расхаживаю. — Я счастлива здесь. Я люблю… моего парня. Я не хочу возвращаться в племенные пещеры, понимаешь?

— Наверное, не понимаю, — говорит Лиз медленно. — Так ты сбежала? Именно это и произошло, когда ты бросила Аехако, Хэйдена и Кайру?

Бросила. Боже, похоже, я и вправду это сделала, разве нет? Ведь я была такой ошеломленной и увязшей в своих собственных проблемах, что больше никогда не возвращалась, даже чтобы похоронить тела.

— Все они умерли, Лиз. Я ничего не могла сделать.

Полнейшее безмолвие. И, вдруг:

— О чем ты говоришь, Уиллис?*

*Прим: «О чем ты говоришь, Уиллис?» (англ. Whatchoo talkin’ bout, Willis?) — популярный мем из очень старого телешоу под названием Diff'rent Strokes с Гари Колманом в главной роли. Первое известное использование этого мема было в 1978 году. Мем (англ. meme) — единица культурной информации. Мемом может считаться любая идея, символ, манера или образ действия, осознанно или неосознанно передаваемые от человека к человеку посредством речи, письма, видео, ритуалов, жестов и т. д. Фразой «О чем ты говоришь, Уиллис?» подразумевается, что кто-то доводит другого до безумия, и ему просто указывает на его глупость.

Я начинаю фыркать от смеха, услышав это изречение. Оно напоминает мне о моем доме, накрыв меня очередной волной безудержной тоски, плавно перетекающей в еще один приступ боли в моем животе. Я потираю его, пытаясь массажем унять боль.

— Не вижу ничего смешного, Лиз. Я оставила их не по своей воле, и я их не бросала, — я с трудом сглатываю. — Ненавижу себя за то, что из-за меня они поплатились жизнью. Постоянно об этом думаю.

— Э… ненавижу обламывать твои рассуждения великомученицы и все такое, но никто не умер, — ее сухой голос пронзает меня, словно нож.

Я поворачиваюсь так быстро, что у меня начинает кружиться голова.

— Что?

Брови у Лиз сведены, а на ее выразительном лице читается замешательство.

— Да, но я вот ума не приложу, с чего ты решила, что все умерли? Аехако с Хэйденом в порядке. Я имею в виду, что с Аехако все нормально, а Хэйден такой же раздраженный, как всегда, так что, думаю, что это можно охарактеризовать как «хорошо».

Даже не знаю, что думать. От облегчения мне хочется смеяться, но у меня слишком много вопросов.

— Кайра, космический корабль…

— О да, — Лиз встает на ноги, в первый раз неуклюже, и пока она двигается, я смотрю на выпуклость ее живота, выступающую под ее одеждой. — Кайра повела себя с ними как крутая. Разбила эту чертову штуковину о стену горы, а сама выбралась оттуда в спасательной капсуле. Кто бы мог подумать, что наш ушастик способен на такое, правда? — она выглядит такой гордой.

— Не понимаю.

Лиз, которая всегда рада открывшейся шансу почесать языком, пользуется возможностью, чтобы прожужжать мне все уши, рассказывая мне обо всем, что произошло после того, как Рух меня похитил. Судя по всему, мрачное происшествие того, как Кайра лихо и эффектно спаслась — весьма популярная история, рассказываемая вокруг костра, и она расписывает события, рассказывая о том, как Кайра героически в одиночку всех спасла и убила злодеев. Я восхищена ее смелостью, но больше всего я рада.

Я не стала причиной смерти трех людей. Никто из племени не ненавидит меня.

Я… могу вернуться, если мне вдруг придется. Не знаю почему, но это вселяет в меня чувство облегчения. Мне не переносима сама мысль о необходимости постоянно жить в бегах, прячась от всего мира, поскольку чувствовала я себя так, что всякий раз, как только меня увидят, они впадут в ярость и точно меня убьют. Но узнать, что там у меня все еще есть друзья? Это такое замечательное чувство.

Я медленно расхаживаю, пока Лиз заканчивает рассказ. Никто не умер. Ни один из них. Аехако с Кайрой, отказывается, тоже ждут ребенка. Видимо, после того, как я исчезла, они стали резонировать.

— А теперь, — заявляет Лиз, шагая в мою сторону. Она подталкивает меня обратно к подушкам. — Почему бы тебе не поведать мне о себе? Что с тобой случилось? Из того, что рассказал Аехако, он отправил тебя за шестами для волокуши, а ты так и не вернулась. Они сочли, что ты попалась дикому животному или что-то типа того. Ну, на мой взгляд, вполне очевидно, что кому-то ты все же попалась, — она гладит меня по животу. — Но в этой истории есть кое-какие огромные пробелы, которые не помешает заполнить, и я не уйду отсюда до тех пор, пока не получу ответы.

— Разве никто уже не ищет тебя? — спрашиваю я.

— О, я сказала Рáхошу, что мне нужно пописать. Беременным дамочкам вечно нужно писать, — она делает взмах рукой в воздух. — Он решит, что я заблудилась, и прочитает мне лекцию о том, как идти по следу и бла-бла-бла, — ее губы растягивает улыбка, полная любви и обожания. — Я дам ему чуток поговорить, ну, чтобы ему полегчало, конечно. А теперь расскажи мне о себе.

— О себе? — все эти новости, должно быть, подействовали на меня. Я чувствую слабость и головокружение, и мне трудно сосредоточиться.

— Ну да, как ты оказалась на этом побережье? Мы очень далеко от тех гор, если ты не заметила.

— А что вы тут делаете? — я не могу удержаться и не спросить.

— Народ после долгой зимы заскучал и захотел устроить охоту по-крупному. К тому же, запасы соли опустели, поэтому кто-то предложил отправиться к океану, вот мы и собрали группу охотников. Это охота за солью, — подшучивает она. — Я заявила Рáхошу, что если у меня не будет соли к моему утреннему картофельному корнеплоду, покатятся головы.

Я пытаюсь вымучить из себя смех, но ничего не получилось. Слишком много на меня навалилось.

— Так вы здесь за солью? — она осторожно ведет меня вперед. — Вы с твоей парой?

Нахмурившись, она смотрит на меня. Вдруг краем глаза я замечаю, что ее движения начинают размываться в неясные очертания.

— Харлоу? Ты в порядке? Только что ты реально побледнела.

— Просто голова закружилась, — что само по себе уже странно, учитывая, что я сижу. Но у меня кружится голова. Я покрываюсь холодным потом, и вверх по моему горлу прокрадывается тошнота.

— Не прикасайся к ней! — рычащий голос Руха прорывается сквозь мои затуманенные мысли.

Я вскидываю голову и вижу, как моя шикарная, дикая пара врывается в нашу пещеру, держа копье, нацеленное на Лиз.

— А ты, видимо, ее муженек, — говорит Лиз, как только он появляется. А потом, когда он приближается к ней, она изумленно вскрикивает. — Нихрена себе!

О чем это она? Так и хочется спросить, но я прижимаю пальцы к губам. Я чувствую себя… отвратительно. Что-то неладно. Ребенок сильно пинается, и сейчас это меня совсем не радует. Меня это очень беспокоит. На задворках моего сознания все медленно погружается во мрак.

— Не прикасайся к моей паре, — рычит Рух, направляя копье все ближе к Лиз, острием прямо под ее подбородок. — Хар-лоу, иди ко мне.

Я пытаюсь встать, но Лиз толкает меня обратно вниз.

— Ей нездоровится, болван ты этакий. Посмотри на нее! По-твоему, она выглядит здоровой?

— Со мной все хорошо, — выдыхаю я, но тьма подкрадывается ко мне все сильнее, и мне очень, очень плохо. Вдруг у меня возникает такое ощущение, словно моя голова весит миллион фунтов, и меня на подушке, на которой сижу, начинает пошатывать. Лишь поддерживающие руки Лиз удерживают меня от падения.

И вот Рух уже рядом со мной и прикасается к моему лицу. Меня знобит, и в то же время чувствую себя сильно вспотевшей, и ощущаю, как тошнота подкатывает к горлу и не отступает. Его лицо плывет перед моими затуманенными глазами, и мне он кажется таким красивым и таким обеспокоенным, что у меня слезы наворачиваются. Мне хочется его успокоить, просто мне… ужасно плохо.

— Я в порядке, — говорю ему еще раз, но его испуганное выражение лица — последнее, что я вижу, перед тем, как мир вокруг меня погружается во мрак.

РУХ

От страха у меня бешено колотится сердце, как у пернатого зверя, которого выслеживают. Хар-лоу, потеряв сознание, безвольно лежит в моих руках. Ее кожа покрыта блеском пота, словно ей жарко, но руки и щеки у нее холодные.

По моей пещере суетится еще один человек, женщина. Мне хочется прорычать ей, чтоб она убралась, вернулась обратно к плохим, но она достает кожаный мешок с водой, увлажняет кусочек шкуры и проводит им по лицу Хар-лоу. И еще она выглядит расстроенной. Она хочет помочь.

Лишь поэтому я позволяю ей остаться.

Моя Хар-лоу заболела. Прижимая ее к себе, я поглаживаю ее подбородок и шею, жду, когда она очнется. Женщина, находящаяся рядом с ней, прикладывает влажный меховой лоскут к ее щеке.

— Раньше с ней уже бывало такое? — спрашивает меня женщина.

Мне хочется прорычать ей, чтоб она убралась, но я не знаю, что надо делать, чтобы помочь. Она может знать. Так что в ответ я мотаю головой.

— У нее есть какие-нибудь затруднения из-за ребенка? Кровянистые выделения? Тошнота?

Я не знаю, что означают некоторые из этих слов, и скалю зубы, прижимая Хар-лоу к себе покрепче.

— С ней все в порядке.

— Херня полная, — она не останавливается, чтобы объяснить эти слова. — Посмотри на ее лицо. У нее ужасные круги под глазами. Она выглядит усталой, и даже я вижу, что она страдает от боли. Она постоянно трет бок.

— Она вынашивает ребенка, — рычу я.

— Так же, как и я! И в отличие от нее, я совершенно здорова. С ней явно что-то не в порядке, — женщина практически орет на меня. Движением руки она указывает на свой живот, и в первый раз я замечаю у нее округлую выпуклость. Она права — выражение ее лица совсем не такое измученное, как у моей Хар-лоу.

Обеспокоенный этим, я притягиваю Хар-лоу в колыбели своих рук еще ближе к себе. Она… такая бледная. И иногда по утрам ей крайне трудно проснуться. Я заметил, как сильно она пытается, но я не знаю, как ей помочь. Меня беспокоит, что эта женщина сразу все разглядела. Я что, намеренно смотрю на свою пару сквозь пальцы, потому что боюсь того, что увижу? Что потеряю ее?

Терзаясь нестерпимыми душевными муками, я обнимаю ее покрепче. Я погибну, если потеряю ее. Она — единственное, ради чего стоит жить. После того, как у меня появилась Хар-лоу, я уже не смогу вернуться к прежнему одиночеству. Мне невыносима сама мысль о том, чтобы провести хоть день, не видя ее улыбки, не чувствуя ее прикосновений, не вдыхая ее запах. Не чувствуя ее маленьких, холодных ручек на моей коже, когда я просыпаюсь.

— Что мне делать? — слова слетают с моих губ, прежде чем успеваю сдержаться.

Женщина сжимает губы, и в этот момент она выглядит до жути похожей на Хар-лоу, и это наполняет меня тоской. Я снова провожу рукой по вспотевшему личику моей пары.

— Ей придется вернуться обратно в племя.

Оставить меня? Бросить здесь и уйти с плохими? Я скалюсь на женщину за то, что она это предложила.

— Нет!

— Ты думаешь, тут, в глуши, посреди нигде, будет для нее безопасно? — маленькая женщина шлепает меня по руке, словно пытаясь вбить в меня смысл своих слов. — Что ты будешь делать, если ребенок родится раньше срока? Что ты будешь делать, если она начнет истекать кровью и кровь не остановится? Я не знаю, заметил ли ты, приятель, но у нас между людьми и ша-кхайами произошло не так много размножений. Все это дерьмо в новинку, и никто из нас не знает, что может произойти.

Я провожу рукой по мягкой щеке Хар-лоу. Мы из разных рас. Я и не думал, что от этого моя пара может пострадать, но теперь мое сердце сжимается от беспокойства. Мой инстинкт выживания борется с необходимостью обеспечить безопасность Хар-лоу. Всю свою жизнь я предостерегался и никогда не приближался к плохим. А теперь эта маленькая женщина, у которой те же плоские черты лица, что и у Хар-лоу, заявляет мне, что я должен отпустить ее в их логово?

Я даже не могу осмыслить эту мысль.

Через мгновение голос женщины становится нежным.

— Послушай, кто вообще ты такой? Где твои люди?

— У меня нет людей.

— Не мог же ты взяться на пустом месте, — она наклоняет голову и в глубокой задумчивости рассматривает меня. — А у тебя случайно нет брата? Потому что ты мне кого-то сильно напоминаешь.

Я вообще не отвечаю, потому что она задает слишком много вопросов. Вместо этого я вырываю лоскут из ее руки и прижимаю его к лицу Хар-лоу.

— Приведи вашу целительницу сюда, — спустя мгновение заявляю я женщине. Я потерплю присутствие целительницы, если это будет означать, что о Хар-лоу позаботятся, но кроме нее никто больше не должен приходить.

Женщина испускает полный раздражения рык.

— Целительницы тут нет. Она осталась дома, с остальными, потому что там живут несколько беременных женщин, и некоторым из них сейчас приходится нелегко.

Неужели в их племени есть и другие, которое могут страдать так же, как и моя Хар-лоу? Они ведь наверняка бы знали, что нужно делать? Я поднимаю на нее глаза, разрываясь между надеждой и отчаянием.

Она поднимает вверх свою плоскую, пятипалую ладонь.

— Поняла. Вижу, ты не из тех, кто так легко начинает доверять. Ты разрешишь мне кое-кого привести сюда? Мою пару?

Резко присев на корточки, я наклоняюсь над Хар-лоу, защитно закрыв ее своим телом, и протягиваю руку к своему ножу.

— Никто сюда не зайдет!

Мне ненавистна сама мысль о том, что хотя бы один из плохих найдет наш дом в пещерах. Скверно уже то, что эта женщина знает о нем. Нам придется покинуть его, если она все выболтает. Нам следует избегать плохих…

За исключением имеющейся у плохих целительницы.

Не знаю, как быть, я в полной растерянности.

— Моя пара, наверное, страшно переживает за меня так же, как ты за Харлоу, — говорит она, еще раз бросив озабоченный взгляд на мою лежащую без сознании женщину. — Прошу тебя. Позволь мне привезти его, и я уверена, что, как только ты поговоришь с ним, ты почувствуешь себя гораздо спокойнее.

— Я не доверяю плохим, — шиплю я сквозь стиснутые зубы.

— Плохие? — судя по голосу, она кажется растерянной. — Ла-адно. Это неожиданно. Все же, поверь, он совсем не плохой. Честно говоря, он… во многом похож на тебя, — в один миг выражение лица озаряется улыбкой. — Я скажу ему, чтоб он был без оружия, хорошо?

Я колеблюсь, но в этот момент Хар-лоу в моих руках зашевелилась, издавая стоны. Если эти люди знают, как доставить Хар-лоу к целительнице, я должен сделать все, чего бы это не стоило, чтобы защитить мою женщину и ребенка, которого она вынашивает.

На меня нахлынули воспоминания о моем отце, показывающем рукой на охотников, которые видны вдали. «Этих плохих, сынок, ты всегда должен избегать. Не доверяй никому из них. К ним нельзя приближаться».

Но ведь люди Хар-лоу живут вместе с ними. А Хар-лоу такая прекрасная, такая добрая. К тому же, этот человек, кажется, хочет помочь.

— Только его одного, — говорю я бесцветным голосом, пронизанным недоверием и подозрением. — Без оружия.

Она кивает головой и встает на ноги, потом тихонько выскальзывает из пещеры.

Я не доверяю ей, но разве у меня есть выбор?

Какое-то время спустя, уже после того как женщина уходит, глаза Хар-лоу, трепеща веками, открываются, и она изумленно смотрит на меня.

— Рух?

— Я здесь, — шепчу я, хриплым от беспокойства голосом. Я нежно ласкаю ее лицо. — Моя Хар-лоу, тебе плохо?

— Да нет, со мной все в порядке, — отвечает она, однако голос у нее дрожит. Она отталкивает мои руки, но я отказываюсь ее отпускать. — Просто у меня вдруг закружилась голова.

— Та женщина говорит, что ты плохо себя чувствуешь из-за ребенка.

Она хмурит свои рыжие брови.

— Лиз?

Я киваю головой.

— Сейчас тебе больно?

Она поглаживает свой живот и, облизав пересохшие губы, медлит. Это вселяет в мое сердце беспокойство. Лииз не так уж и не права.

— Ну, в общем, у меня спину ломит, и в боку все время болит. Но это ведь в порядке вещей, разве нет?

— Я не знаю. Она ушла за своей парой. Чтобы поговорил со мной.

— Рáхошем? — Хар-лоу снова хмурится. — Обо мне? Говорю тебе, я в порядке.

— Нет, не в порядке, — я помогаю ей сесть и передаю кожаный мешок с водой, чтобы она могла утолить жажду. Я замечаю, что, когда она пьет, у нее дрожит рука, и от этого у меня такое ощущение, будто копьем пронзили меня в живот. Осуждающие слова Лииз снова и снова крутятся у меня в голове. «Ты думаешь, тут будет для нее безопасно?»

Я специально привел Хар-лоу сюда, потому что знал, что сюда никто не приходит. Знал и все ровно забрал ее оттуда, из-под контроля целительницы, которая могла бы помочь ей выздороветь. Чувство вины вот-вот поглотит меня целиком.

Она кладет свои маленькие ручки поверх моей руки, и они дрожат.

— Рух,… ты не причинишь им вреда, да? Я знаю, что тебе не нравятся… незнакомцы.

— Не хочешь, чтобы я навредил плохим?

На какое-то мгновение Хар-лоу выглядит несчастной. Обеспокоенной.

— Я люблю нашу жизнь здесь. И ты это знаешь. Но те, другие… некоторые из них — мои друзья. Я не хочу, чтобы они пострадали.

Я ничего не говорю.

— Лиз просто беспокоится обо мне, — Хар-лоу продолжает тихим голосом, между глотками воды. — Я считала… ладно, неважно.

— Скажи, что хотела сказать.

Она выглядит встревоженной.

— Одной из причин, почему я никогда больше не попыталась вернуться обратно к ним, связана с тем, что я думала, что они винили меня в смерти остальных троих. Лиз сказала мне, что они выжили. Меня никто не ненавидит.

В глубине моей души вновь рождается то болезненное ощущение. Так она отправилась вместе со мной в путь только потому, что боялась, что у нее не было другого выбора? Я никогда не думал о том, почему Хар-лоу не делала новых попыток сбежать. Я по своей глупости считал, что это потому, что мы стали парой, что она испытывает те же чувства ко мне, что и я к ней. Видимо, с самого начала это была лишь моя фантазия.

Возможно, Хар-лоу хочет вернуться к плохим. Если да, то, как мне тогда жить?

— Не мог бы ты принести мне чего-нибудь поесть? — просит Хар-лоу, приложив руку ко лбу. — Возможно, это поможет успокоить головокружение.

Мое горе тут же отодвигается на задний план. Моя пара нуждается во мне. Не имеет значения, чего хочется мне.

— Оставайся здесь, — говорю я ей, направляясь к одной из корзин с вяленым, засоленным мясом. Я выбираю несколько кусков с самым нежным ароматом, те, что она ест по утрам, когда ее тревожит желудок, и возвращаюсь к ней. Наблюдая, как она ест, я убеждаюсь, что она пьет много воды. Когда она заканчивает, я беру ее на руки и несу — возмущенно протестующую — к нашему гнездышку из шкур, чтобы она полежала и спокойно отдохнула.

Впервые я осознаю, что больше мы не можем тут оставаться. Ни в коем случае, раз Хар-лоу больна. Я и представить не могу, чем все обернется, когда появится малыш, если Хар-лоу не здорова. Я справлюсь заботой о ней, но я понятия не имею, как ухаживать за комплектом. От волнения у меня желудок в узел скручивается.

Мы должны вернуться обратно.

ХАРЛОУ

Меня беспокоит Рух. Ведет он себя неестественно тихо, и чувствую, что у него есть ко мне вопросы. Однако он молчит, просто сидит рядом и кормит меня маленькими кусочками вяленого мяса и следит за тем, чтобы у меня в кожаном мешке было достаточно воды. Я очень устала и хочу просто немного вздремнуть, но должны прийти Лиз с ее парой, и мне на душе неспокойно от того, как воспримет их появление Рух. Сразу видно, что он на грани срыва.

Я похлопываю по краю постели, приглашая его прилечь рядом со мной. Мне ужасно не нравится, как складывается этот день. Новость о том, что Кайра и остальные выжили, потрясающая, но, как ни странно, я немного возмущена, что сюда заявилась Лиз с охотниками и перевернула мою жизнь. Мне и тут хорошо, с Рухом. Я люблю наше маленькое гнездышко возле самого океана.

Ребенок у меня в животе пинается, словно соглашаясь со мной.

— Эййй! — выкрикивает Лиз у входа в пещеру, и Рух тут же вскакивает на ноги. Всякие мысли о том, чтобы полежать со мной, в присутствии этих вторгшихся чужаков уже забыты. Извлекается его длинный костяной нож, и его лезвие выглядит зловещим, в то время как он крепко сжимает рукоятку.

Мое сердце стучит так громко. Рух быстрым маневром встает передо мной, прикрыв меня своим телом, и в то время, когда он это делает, я разрываюсь от любови к этому здоровяку. Мой кхай начинает мурлыкать, и я слышу, что его кхай откликается. Не знаю почему, но это меня успокаивает. Как бы события не развивались дальше, мы с ним неразлучны.

На цыпочках входит Лиз, и я замечаю, что лука у нее уже нет. За ее спиной следует довольно крупная тень и манера, как этот мужчина входит… на мгновение напоминает мне Руха. Потом я вижу один оставшийся изогнутый вверх рог, обрубок второго и покрытое шрамами лицо Рáхоша, когда он появляется в поле зрения. Он выше ростом, чем Рух, и стройнее, но в тот же миг улавливается поразительное сходство между этими двумя.

И не только я одна замечаю это. Пещера затихает, а эти двоя мужчин только и делают, что ошеломленно пялятся друг на друга.

Рáхош прищуривает глаза и переводит взгляд с меня на Руха.

— Ты кто такой? И откуда у тебя Харлоу?

— Хар-лоу моя, — заявляет Рух надрывистым, неровным голосом. Я вижу, что его рука сжимает рукоятку ножа еще крепче, и он пододвигается поближе ко мне, пытаясь прикрыть своим телом меня от глаз Рáхоша. Мне кажется, он готов напасть, его аж трясет от напряжения. А минутой позже он выпаливает: — Ты похож на отца.

— Так же как и ты, — ноздри Рáхоша раздуваются, а тело напрягается. — У меня был младший брат Мáрух. Это ты, да? Ты сын Вáшана?

У меня даже дыхание перехватывает от удивления. Мáрух? Рух?

В это же время Лиз приглушенно вскрикивает.

— Вот черт, — выдыхает она, и ее взгляд встречается с моим. — То-то мне показалось, что вы, ребята, выглядите очень похожими.

Но ни один из мужчин не двигается с места. Выглядят они оба окоченевшими и, похоже, им явно неловко. Через некоторое время Рáхош говорит.

— После твоего рождения отец бросил меня в племени, — он рукой тянется к лицу и касается своих памятных шрамов. — Много лет спустя, когда я стал достаточно взрослым, чтобы присоединиться к охотникам, я вернулся, чтобы найти его, но его пещера была разгромлена. Там не было ни единого признака жизни. Я решил, что вы оба погибли. Это опасные земли для малыша и мужчины-одиночки.

Рух хранит молчание. Беспокоясь о том, как он справится с этим, я прикасаюсь к его ноге и нежно ее поглаживаю. Всего за одну ночь весь наш мир перевернулся с ног на голову, а теперь еще и узнать о том, что у него есть брат? Должно быть, это не так-то просто.

— У вас есть целительница? — резкие слова Руха вселяют в меня тревогу. Ни единым словом он не обмолвился о семье.

— Да, но с нами ее нет, — глаза Рáхоша снова сужаются, и он выглядит готовым вот-вот рассердиться на Руха. — Она не покидает пещеры. Слишком многие там нуждаются в ее помощи.

— Тогда мы доставим Хар-лоу к ней. Уходим немедленно.

У меня широко распахиваются глаза, и застигнутая врасплох я в полном потрясении таращусь на Руха.

— Мы… что?

Он поворачивается ко мне и, положив руку мне на голову, нежно ласкает волосы.

— Ты — моя пара. Мы пойдем проверимся у этой целительницы.

— Я в полном порядке, — возражаю я, игнорируя фырканье Лиз.

— Нет, ты не в порядке, — решительно заявляет Рух. — Мы пойдем.

РУХ

Мне во все это не верится. Сомнения разъедают меня изнутри, несмотря на то, что у моего отца, оказывается, есть еще один живой сын, и этот мужчина выглядит как его покрытая шрамами версия. Мой отец часто о нем вспоминал, хотя я был слишком маленьким, чтобы представить его себе. Но у меня нет никаких сомнений в том, что Рáхош сын моего отца. Вероятно, что в его глазах я выгляжу очень похожим. Встреча с ним заставляет меня тосковать по своему отцу, давно умершим, но это не его внешний вид, из-за которого я все-таки определяюсь с решением.

Это нежная ручка Хар-лоу на моей ноге напоминает мне о том, что она не здорова.

Ради своей пары и своего комплекта я готов отказаться от всего. Теперь уже неважно, чего хочется мне. Все, что имеет значение, это Хар-лоу. Так что я забуду обо всех своих переживаниях и верну ее обратно в те пещеры, чтобы целительница смогла снять боль в ее животе и помогла ей почувствовать себя лучше.

А потом мы вернемся сюда, в наш дом, и будем самостоятельно растить наш комплект.

Я не хочу оставаться там и жить вместе с плохими. Это не изменилось.

В сторонке Рáхош спорит со своей болтливой человеческой парой. Они спорят о том, когда отправляться в путь и кому возвращаться обратно. Я заполняю свой изношенный наплечный мешок вяленым мясом и всякой другой мелочью, чтобы устраиваться с удобством, в то время как Хар-лоу тихонько складывает шкуры нашего гнездышка. Я не позволяю ей вставать, поэтому она старается, как может, в пределах своей досягаемости. Все это время остальные двое продолжают ругаться, и я все никак не могу понять, то ли они и вправду злятся друг на друга, то ли это что-то вроде того, когда Хар-лоу подтрунивает надо мной словами, а потом — тянется к моему члену. Сдается мне, они обожают спорить по любому поводу, даже в шкурах.

— Мы все можем идти обратно, — снова повторяет Лииз. — Вместе безопаснее. Рано или поздно всем нам придется вернуться, разве нет? И все остальные тоже захотят встретиться с Мáрухом и увидеться с Харлоу.

Мужчина, которого зовут Рáхош — мой брат — скрещивает руки на груди и, хмурясь, смотрит вниз на свою пару.

— Она больна. Мы должны идти быстро, а остальные по-прежнему хотят охотиться и собрать соль для приготовления пищи. Еще многое нужно сделать.

Она корчит рожицу. Никто меня не спрашивал, хочу ли я идти вместе со всей группой охотников. А я не хочу.

— Позже они могут вернуться, — парирует Лииз. — Никто не умрет из-за того, что у них не будет соли, чем посолить их еду. Все равно большинство здесь едят пищу в сыром виде. Харлоу важнее.

— Но маленькая группа будет передвигаться быстрее.

— А вот и нет, если у нас будет волокуша!

Понятия не имею, что такое эта вол-куша. Мне просто хочется, чтобы они немедленно прекратили эту болтовню, они оба. Мне хочется, чтобы они убрались из моей пещеры. Я впиваюсь в них обоих свирепым взглядом, но они, вовлеченные в своей ссоре, по-видимому, не обращают никакого внимания на выражение моего лица. Очевидно, что все дело явно в сексе. Грудь Лииз вздымается от тяжелого дыхания, и выглядит она так, словно готова улыбнуться, несмотря на ее резкие слова.

— Я сам понесу свою пару, — заявляю я, прерывая их любовную ахинею. — Не хочу я идти вместе со всеми. Рáхош прав. Маленькой группой мы сможем передвигаться быстрее.

При мысли о том, чтобы идти вместе со многими плохими, меня чуть не выворачивает.

— Я согласна, — высказывается Хар-лоу, присоединяясь к разговору. — Пусть остальные останутся и продолжают охотиться. А мы можем отправиться обратно. И я могу ходить сама, честно.

Повернувшись, я впиваюсь взглядом в свою пару.

— Я понесу тебя на руках.

Она показывает мне язык.

— Ну хорошо, — говорит Лииз и скрещивает руки у себя на груди. От этого выпирает вперед ее округлый живот. — Но мы должны обсудить это с остальными. Они будут волноваться, куда мы пропали.