Мой враг — королева

ПРЕДАТЕЛЬСТВО

Последовали месяцы уловок и тайного ожидания. Я возвратилась ко двору, и, как бы то ни было, мы с Робертом теперь были вместе. Королева по-прежнему держала его при себе, и я была вынуждена терпеть немалую ревность, наблюдая, как мой муж изъясняется словами любви с моей сиятельной соперницей.

Конечно, я знала, что он не любовник Елизаветы и она никогда не имела действительного любовника: королева по-прежнему жила в выдуманном мире, изображая на людях то, чего не было в действительности. Роберт пытался погасить мое раздражение. Даже в присутствии королевы мы обменивались взглядами, иногда я чувствовала тепло его мимолетно прижавшегося ко мне тела, огонек желания пробегал между нами даже в Присутственном зале. Я, бывало, предупреждала его: «Ты когда-нибудь выдашь нас».

Мне было приятно, что он так рискует ради меня.

Он пожимал плечами и делал вид, что ему все равно теперь, однако я знала, что он предпочел бы сохранить все в секрете.

На Новый год я подарила королеве янтарное ожерелье с жемчугами, и она сказала, что очарована им. Впрочем, она заметила мою бледность и спросила, окончательно ли я выздоровела. Роберт решил, что в новых обстоятельствах нужно быть особенно щедрым на подарки, и я помогла ему выбрать красивейшие часы, инкрустированные бриллиантами и рубинами, а также шпильки с аналогичными камнями для прически королевы, чтобы она не почувствовала себя обделенной его вниманием. Я знала: она будет от его подарков в восторге.

Впоследствии я часто видела, как она любовно прикасается к шпилькам и ласкает их пальцами. Часы она держала возле кровати.

Был холодный тоскливый январь, когда в Лондон приехал Жан де Симье. Он был речист, наделен шармом и восхитил королеву, в особенности, когда сделал вид, что ошеломлен красотой и молодостью ее, а она и вправду была на высоте, принимая француза. Она высказала восхищение фактом предложения ей руки, она постоянно об этом думала и говорила, и уже казалось, что ничто не сможет предотвратить брак с д'Анжу.

Она танцевала с ним, играла для него на лютне. Она очень старалась, чтобы отзывы о ней были самые восторженные. Она сказала, что рада, что не вышла когда-то замуж за брата теперешнего герцога д'Анжу, потому что тот был неверен и женился на другой. По ее словам выходило, что она безумно счастлива предложением «милого Альсона», теперешнего д'Анжу.

На радостях она выглядела на десять лет моложе. Она придирчиво одевалась и постоянно ругала и щипала прислуживавших ей и причесывавших ее за то, что не угодили.

Прислуживать ей — было и тяжкое испытание, и любопытное зрелище. Она не была раздражительна, однако давала выход коротким вспышкам гнева. Я изумлялась ей, хотя она и прежде выглядела моложе, чем на самом деле, благодаря своей стройной фигуре и удивительно белой коже, о которой неустанно заботилась. Она выглядела прямо-таки как впервые влюбленная девушка. И вновь она обманывала не только официальных представителей, но и сама себя, поскольку не имела действительного намерения выходить замуж.

Она усадила Симье возле себя и всячески заботилась о его благополучии. Она задавала ему бесконечные вопросы о герцоге. Ей хотелось знать, насколько он похож на своего брата.

— Он не настолько высок ростом, — был ответ.

— Я слышала, что король Франции — красивый мужчина, и окружает себя столь же красивыми молодыми людьми.

— Но герцог д'Анжу не настолько красив, как его брат, — был ответ.

— Полагаю, король не слишком умен.

Симье ничего не ответил на это, поскольку не хотелось же ему выдавать себя за предателя интересов своего короля.

— Молодой герцог д'Анжу желает этого брака? — поинтересовалась королева.

— Он поклялся завоевать любовь Вашего Величества, — последовал ответ.

— Нелегко выйти замуж за человека, которого никогда не видела.

Симье с жаром ответил:

— Мадам, стоит Вам лишь подписать его паспорт, и он не замедлит прибыть к Вам.

Теперь начали проявляться ее истинные чувства и намерения: по опыту прошлого я знала, что всегда находилась причина, по которой паспорт так и не бывал подписан.

Роберт был весел:

— Она никогда не выйдет замуж за француза, — сказал он.

— Если она не выйдет, то что она скажет, когда услышит о нашем браке?

— Мне все равно. Она не может ожидать, что я останусь холостяком, если она сама не желает выходить замуж.

Она пожелала, чтобы Симье танцевал только с нею; она намекнула, что желает получать чарующие письма от своего искателя руки; она открыто высказалась, что ей не терпится увидеть его — и при всем этом паспорт остался неподписанным.

Катерина Медичи, мать претендента, становилась все более нетерпеливой. Хитрая, как и сама Елизавета, она понимала, что и это брачное предложение постигнет такая же участь, как другие. Не было сомнения в том, что королева Англии была желанной добычей для ее сына, который только и прославился, что своей исключительной невыразительностью и бездарностью.

Объединившись с королем Франции, она послала тайное письмо Роберту, которое тот показал мне. В письме предлагалось, чтобы по приезде д'Анжу в Англию Роберт стал советчиком и поверенным лицом герцога. Письмо весьма впечатлило и обрадовало Роберта, поскольку показывало то, что и во Франции известно о его влиянии и могуществе.

— Она никогда не выйдет за д'Анжу, — сказал он мне, — я слышал, что он — безобразный жалкий человечек.

— А она всегда питала слабость к красивым мужчинам, — добавила я.

— Это правда, — ответил Роберт. — Стоит появиться красивому лицу, у нее сразу же возникает интерес. Я предупреждал ее, что не стоит играть с французами, и видишь — она не подписала паспорт.

— А что она говорит с тобой наедине? — спросила я. — Она объясняет свое кокетство с французским принцем?

— Это уже старо, как мир. Когда я критикую его, она говорит мне, что я ревную, и это приносит ей удовольствие.

— Я всегда удивлялась тому, как при ее уме она умеет быть так глупа.

— Никогда не обманывайся на ее счет, Леттис. Иногда мне думается, что все, что она делает, имеет какие-то скрытые мотивы. Сейчас она держит дистанцию между Англией и Францией, старательно притворяясь, что возможен союз между ними. Я видел, как она проделывает это вновь и вновь. Она твердо намерена сохранить мир — и разве она не права? Англия процветает с тех самых пор, как она взошла на трон.

— По крайней мере, если ты сейчас ей признаешься, она не станет злиться долго.

— Ты не знаешь ее! Ее гнев может быть ужасен.

— Но отчего, ведь она на словах рвется к браку с французским принцем?

— У нее не спросишь, почему. Она впадет в ярость. Это она имеет право вступить в брак, но не я. Мне предназначается быть ее преданным рабом до самой смерти.

— Она рано или поздно все равно это обнаружит.

— Я страшусь даже подумать об этом.

— Ты — страшишься?! Ты всегда умел управлять ею.

— Но я никогда ранее не ставил ее в известность о своей женитьбе.

Я взяла его под руку:

— Ты сможешь сделать это, Роберт. Всего лишь возьми на вооружение весь свой шарм, против которого не умеет устоять ни одна из нас.

Но, возможно, он не настолько хорошо понимал королеву, насколько это ему казалось.

Скрывать тайну моего нового брака от дочерей было невозможно.

Пенелопа была живой и любопытной девушкой, очень похожей на меня, в том числе и внешне, так что наша родственная связь была ясна с первого взгляда. Я не люблю ложной скромности, поэтому могу подтвердить мнение многих: мы были с нею в то время как две сестры.

Дороти была тише, скромнее, но тоже очень привлекательна. Они обе находились в том возрасте, когда живо интересует все происходящее вокруг, в особенности, когда это касается мужчины.

Граф Лейстер был частым гостем у нас; дочери видели скрытность его приходов и уходов — и их интриговала тайна.

Когда Пенелопа спросила меня, не роман ли у нас с графом Ленстером, я ответила ей всю правду, потому что, по моему мнению, это было наилучшим выходом из положения.

Девочки обе были и восхищены, и испуганы.

— Но он же — самый яркий мужчина при дворе! — закричала Пенелопа.

— И почему это должно препятствовать нашему браку?

— А я слышала, что тебе нет равных по красоте, мама, — сказала Дороти.

— Возможно, это говорят при тебе, зная, что ты моя дочь.

— Нет, нет. Это правда. Ты выглядишь так молодо, несмотря на то, что у тебя четверо детей. И, в конце концов, если уж ты немолода, то немолод и граф Лейстер.

Я расхохоталась и сказала:

— Я — не старуха, Дороти. Возраст определяется состоянием души, а моя так же молода, как и твоя. Я решила никогда не стареть.

— Я тоже буду такой, — заявила Пенелопа. — Но, пожалуйста, мама, расскажи нам о нашем отчиме.

— Что тут рассказывать. Он — самый яркий, самый интересный мужчина в мире, как вы знаете. Я задумала выйти за него замуж некоторое время ранее, а теперь я сделала это.

Дороти была несколько встревожена. Очевидно, слухи достигли и ушей девочек. Мне оставалось гадать, слышали ли они о скандале с Дуглас Шеффилд.

— Мы поженились на совершенно законных основаниях, — успокоила я их. — На церемонии присутствовал ваш дед. Это говорит само за себя.

Дороти успокоилась, и я привлекла ее к себе и поцеловала.

— Не бойтесь ничего. Все будет очень хорошо. Роберт много раз говорил мне о вас, он собирается удачно выдать вас замуж.

Они слушали, затаив дыхание, а я рассказывала им, что положение их отчима настолько высоко, что самые родовитые семейства страны сочтут за честь породниться с ним.

— А вы, дочери мои, теперь его семья, потому что он — ваш отчим. Вам предстоит интересная жизнь, вы еще только начинаете ее. Но запомните — пока наш брак должен держаться в тайне.

— Да, понимаю! — вскричала Пенелопа. — Королева любит его и не допустит, чтобы он женился на другой!

— Это верно, — подтвердила я. — Так что помните: никому ни слова.

Девочки охотно кивнули в ответ, довольные тем, что им доверяют взрослые тайны.

Я начала прикидывать, сможем ли мы осуществить брак между племянником Роберта Филипом Сидни и Пенелопой, который мы с Уолтером считали очень выгодным, и я уже собиралась обсудить этот вопрос с Робертом, когда мы получили от него послание, в котором он писал, что покидает двор и направляется в Уонстед. Он хотел, чтобы я немедленно присоединилась к нему.

Путешествие это занимало только шесть миль, и я выехала без промедления, удивляясь по пути, что заставило его столь срочно покинуть двор.

Когда я прибыла в Уонстед, он встретил меня в состоянии озлобления. Он рассказал, что, невзирая на его советы, королева все-таки подписала и вручила Симье требуемый паспорт.

— А это значит, что сюда прибудет д'Анжу, — сказал он.

— Но ведь она никогда не снисходила до того, чтобы взглянуть на кого-либо из своих претендентов, не считая Филипа Испанского, хотя тот и не упорствовал в своем предложении.

— Я не могу понять этого. Единственное, что я понимаю, это то, что она смеется надо мной. Я вновь и вновь повторял ей, что будет глупостью звать его в Англию. Когда она отошлет его ни с чем обратно, это вызовет возмущение во Франции. Пока она кокетничает на словах и в письмах — совсем иное дело, хотя и опасное, как я ей не раз говорил. Но привозить его сюда… это сумасшествие.

— А что могло заставить ее так поступить?

— Она, кажется, потеряла разум. Мысль о браке и раньше вызывала в ней такое же возбуждение, но она никогда не заходила так далеко.

Я знала, о чем думает Роберт, и опасалась, что он прав. Она любила его, и если вдруг до нее дойдет, что он женился, она впадет в страшную ярость. Тот ее выпад с унизившими Роберта словами, что она не опустится до замужества со слугой, которого она подняла до себя, мог быть отзвуком ее внутренних разногласий. Она желала Роберта всецело для себя. Сама она дала себе право флиртовать с другими, капризничать и шалить, но ему предназначалось знать, что все это несерьезно. Он у нее был единственный. И теперь Роберт догадывался, что ей стали известны слухи о нашем браке, поскольку утаивать их столь долго становилось трудно.

Роберт рассказал о том, что когда он услышал о подписанном ею паспорте, он пошел к ней.

«Неожиданно перед лицом некоторых своих приближенных она потребовала ответа, как я осмелился явиться к ней, не испросив прежде разрешения на это. Я напомнил ей, что всегда делал это, не опасаясь порицания. Она сказала мне, чтобы я был осторожнее. Она пребывала в странном настроении. Тогда я ответил, что желал бы покинуть двор, поскольку вижу, что королева желает этого. Она ответила, что если бы таково было бы ее желание, она бы, не сомневаясь, высказала его, но, поскольку я сам предложил это, она считает, что моя отставка — неплохая идея. Тогда я поклонился и собрался уходить, и вдруг она остановила меня вопросом, отчего я так бесцеремонно врываюсь в ее апартаменты. Я отвечал, что не желал бы отвечать в присутствии ее приближенных. Она удалила их.

И тогда я сказал:

— Мадам, будет большой ошибкой приглашать сюда француза.

— Отчего же?! — закричала она. — Не думаете же вы, что я выйду замуж, даже не увидя своего будущего мужа?

Я отвечал:

— Нет, Мадам, дело в том, что я очень надеюсь и молю вас не выходить замуж за иноземца.

Она рассмеялась и выпалила целый запас ругательств. Она сказала, что прекрасно изучила мои завышенные претензии, мои амбиции и намерения, что я позволил себе возомнить, будто наряду с милостью и добротой ко мне она поделится со мной и властью.

Я сдержался и сказал, что мало кто был бы таким дураком, чтобы ожидать, что она поделится с ним властью. Все, что мог бы желать любой ее подданный — это служить ей во всех ипостасях, а если это служение она почтет за милость перенести в интимные сферы, избранник должен быть счастлив этим.

Затем она обвинила меня в том, что я чиню препятствия Симье, который лично жаловался ей на мое недружелюбие. Она сказала, что я взял на себя лишнее, что у меня завышенное самомнение, что я думаю, будто она без меня не обойдется и что если она выйдет замуж, ее муж вряд ли потерпит столь заносчивого подданного при дворе. Вследствие чего я попросил у нее отставки.

Она закричала:

— Ступайте с Богом! Ступайте и не приходите более. В последнее время при дворе слишком тесно от славы и гордыни лорда Лейстера.

И вот я в Уонстеде».

— Как ты думаешь, она, действительно, выйдет замуж за француза?

— Не могу в это поверить. Это чудовищно. У нее не будет наследника, а какой прок от замужества в таком случае? Ему — двадцать три, а ей — сорок шесть. Это несерьезно.

— Клянусь, она понимает, что это ее последний шанс сыграть в любимую игру ухаживания за ней: вот и весь ответ.

Он покачал головой, а я продолжала:

— Возможно, именно сейчас наступил благоприятный момент, чтобы обнародовать наш брак. В конце концов, она отвергла тебя и разве не естественно при этом искать утешения на стороне?

— В ее теперешнем настроении это может сгубить нас. Нет, Леттис, Бог да поможет нам, нужно подождать.

Он был в таком озлоблении против королевы, что я решила не продолжать эту тему. Он говорил еще о том, что может означать для нас потеря королевских милостей, как будто мне нужно было объяснять это. Человек, который пользовался таким расположением королевы, неизбежно будет подвергаться злобе и нападкам, будучи в опале. Зависть — это доминирующее свойство человеческой натуры, и двор Елизаветы не был исключением. Роберт был возвышен королевой до положения наиболее могущественного и богатого человека в стране. У него был великолепный дворец в Стрэнде, несравненный Кенилворт, Уонстед, земли в северных, южных и средних областях — и все это приносило богатые доходы. Когда кто-либо искал расположения королевы, он приходил к Лейстеру, потому что было известно, что королева не может отказать ему ни в чем, когда она в настроении; более того, она всегда жаждала показать, как любит и ценит его.

Но она была деспотом: ее сходство с отцом проявлялось во многом. Он так же часто царственно напоминал своим подданным:

— Я тебя поднял, я тебя и уничтожу!

Ее тщеславие было безмерно, и покушение на него непростимо.

Да, Роберт был прав, говоря, что с королевой нужно быть осторожными. Весь тот день и далеко за полночь мы толковали о нашем будущем; хотя Роберт и не верил, что королева выйдет замуж за д'Анжу даже, если он приедет в Англию, ему все равно было нелегко.

На следующий день пришел вызов от королевы: Роберту предписывалось явиться ко двору без промедления.

Мы обсудили этот поворот событий.

— Мне все это не нравится, — сказал Роберт. — Боюсь, когда я униженно и покорно явлюсь к ней, она не преминет показать мне, как сильно я от нее завишу. Я не поеду.

— Непослушание королеве?!

— Я использую тактику, которой она сама так успешно пользовалась в юности — притворюсь больным.

Так Роберт сделал вид, что готовится к отъезду, но перед самым отъездом пожаловался, что чувствует неодолимую боль в ногах и что они сильно опухли. Предписанием его докторов всегда в таких случаях было оставаться в постели; так он и сделал, однако послал к королеве с уведомлением, что получил предписание, но просит его извинить, поскольку он прикован болезнью к постели и не может в эти несколько недель предпринять путешествие из Уонстеда.

Пришлось оставаться и в самом деле в постели, ибо со стороны злопыхателей была опасность, что они донесут королеве совсем не те сведения. А какие могли быть у нас надежные друзья?

К счастью, я была в доме, когда вдали показалась кавалькада. Королевский штандарт реял в воздухе: я в ужасе поняла, что она на всех парах скачет к новоявленному инвалиду.

Оставалось время как раз только на то, чтобы убедиться, что из спальни убраны все предметы, которые могли бы изобличить присутствие женщины, и постараться самому «больному» принять возможно более болезненный вид.

Зазвучали трубы: королева прибыла в Уонстед.

Я услышала ее голос: она потребовала, чтобы ее незамедлительно провели к графу. Она желала убедиться в его состоянии, поскольку очень волновалась за него.

Я закрылась в одной из небольших комнат, откуда могла слышать, что происходит. Я волновалась, что будет значить в нашей жизни сей визит, и одновременно была очень зла: я, хозяйка дома, сидела взаперти и не могла появиться.

У меня было несколько доверенных слуг, и я послала одного из них за новостями.

По сведениям, королева была с графом, выражая большую печаль по поводу его болезни. Она не могла доверить никому ухаживать за ее дорогим другом. Она решила остаться в комнате больного и велела приготовить ей Королевский кабинет на случай, когда он ей понадобится.

Я была в отчаянии: так то не был краткий визит!

Какая странная ситуация: я, хозяйка, не имела права показаться в своем собственном доме.

Прислуга забегала. Я слышала, как королева кричала какие-то приказания. Полагаю, Роберту более не было необходимости изображать что-либо, так как он в самом деле сделался больным из-за волнения. Он не знал, что со мной и будет ли раскрыто мое присутствие в доме.

Я благодарила Бога за то, что Роберта так многие страшились, по крайней мере, они остерегались выдать королеве истинное положение дел. Так же, как королева могла сбросить его с пьедестала, так же и он мог свершить страшную месть над виновником.

Более того, у Роберта была зловещая репутация. Люди до сих пор помнили Эми Робсарт и скоропостижно скончавшихся графов Шеффилда и Эссекса. Я знала, что некоторые даже шептались о том, что врагам и недругам графа Лейстера лучше не обедать с ним за одним столом.

Оказалось, я не напрасно боялась предательства.

Но более всего меня в тот момент мучила проблема, небезопасно ли мне оставаться спрятавшейся в доме или лучше уехать. А если я уеду и буду замечена, то поднимется буря.

Я решила оставаться и молила Бога, чтобы визит Елизаветы оказался кратким. Теперь я часто смеюсь, вспоминая те времена, но тогда мне было не до смеха. Еду мне приносили, так как я не могла выйти. Моя преданная горничная постоянно подсматривала и подслушивала.

Елизавета оставалась в Уонстеде две ночи и два дня, и лишь когда из крошечного окошка верхней комнаты я увидела удаляющуюся кавалькаду, я решилась выйти.

Роберт был в постели и в превосходном настроении. Королева была внимательна и настаивала на том, чтобы самой ухаживать за ним, и заверяла его в своей неизменной любви. Она пожурила его за то, что он не заботится о своем здоровье.

Он был уже уверен, что она не выйдет замуж за француза, а также в том, что его позиции при дворе останутся, как прежде, твердыми.

Я подчеркнула, что она могла бы быть оскорблена и уязвлена, услышав о его женитьбе, так как не утеряла своего чувства к нему, но он был настолько доволен тем, что он все еще в фаворе, что отказался быть подавленным.

Теперь, когда опасность миновала, как мы вместе с ним смеялись над происшествием! Но проблема осталась: однажды она узнает.

Роберт был все еще в Уонстеде, когда до нас донеслась весть, что в Гринвиче произошел случай, который мог бы стоить королеве жизни.

Оказалось, что Симье препровождал королеву к ее баркасу, когда один из стражников произвел выстрел. Королевский капитан баржи, стоявший всего в полутора метрах от Елизаветы, упал, раненный в обе руки, обливаясь кровью.

Стрелявший немедленно был схвачен, а королева обратила все свое внимание на капитана. Когда она убедилась, что ранен он не смертельно, она сняла с себя шарф и приказала перевязать ему руку, так чтобы кровь не хлестала потоком. Сама она склонилась к нему и просила у него прощения за невольную свою вину: она была уверена, что пуля предназначалась ей.

Стрелявший — некий Томас Эпплтри — был оттащен в сторону, а королева продолжила, как ни в чем не бывало, свою беседу с Симье.

Случай обсуждался по всей стране; когда Томаса Эпплтри посадили, он заявил, что не имел намерения стрелять и что выстрел произошел по несчастной случайности.

Королева, как всегда, милостивая к самым униженным, сама посетила его в камере и провозгласила, что верит Томасу и тому, что он говорит. Он пал при ней на колени и со слезами на глазах молил ее о том, чтобы иметь возможность послужить ей, ибо только одно это желание он и имел за всю жизнь.

— Я верю ему, — сказала королева. — Это был несчастный случай. Я велю твоему хозяину, мой верный Томас, взять тебя на службу обратно.

Затем королева позаботилась о том, чтобы случайно простреленный капитан ни в чем не нуждался, а так как он вскоре поправился, то инцидент вскоре был забыт.

Забыли, но не все. Многие помнили, что граф Лейстер ссорился с королевой из-за паспорта герцога д'Анжу. Симье пожаловался, что Лейстер сделал все, чтобы миссия провалилась, и ввиду дурной репутации Роберта вскоре стали намекать, что именно он организовал покушение на Симье.

Симье полностью поверил в это и решился на месть. Мы поняли, какого рода будет месть, когда граф Сассекс приехал в Уонстед.

Томас Рэдклиф, третий граф Сассекс, не был другом Роберта. На деле между ними существовало ярое соперничество, так как Роберту было известно, что Сассекс порицает отношения его с королевой и те блага, что она Роберту даровала.

Сассекс был столь же честолюбив, как и все мужчины, увивавшиеся вокруг королевы, но любил говорить о том, что единственным его мотивом было желание служить ей и он будет ей служить, даже если для этого придется принести ей определенные неприятности. У него не было ни воображения, ни шарма и он, конечно, не входил в число фаворитов Елизаветы. Но она ценила его за честность, так же, как ценила Берли за его мудрость. Она не расставалась ни с тем, ни с другим, и, несмотря на частый гнев на Рэдклифа и брань, обращенную на Берли, она принимала советы и того, и другого.

Сассекс торжествовал: он привез новости о том, что Симье, взбешенный предполагаемым покушением на его жизнь со стороны Лейстера (в котором, впрочем, он был совершенно убежден), сказал королеве, что лишь ей одной все еще неизвестно о браке Роберта со мной.

Роберт попросил меня выйти к ним, ибо теперь не было никакой причины скрываться. Я вышла к Сассексу.

— Вы попали в большую беду, Лейстер, — сказал Сассекс. — Я еще не видел королеву в таком бешенстве.

— Что она сказала? — спокойно спросил Роберт.

— Сначала она не могла поверить. Кричала, что это ложь. Она говорила: «Роберт никогда не сделает этого. Он не посмеет». Потом назвала вас предателем и сказала, что вы предали ее.

Роберт запротестовал:

— Она отвергла меня. В этот самый момент решается ее вопрос с замужеством. Почему моя женитьба представляется ей столь важной?

— Она не слушает доводов. Говорит, что посадит вас в Тауэр. Она сказала, что вы сгниете в Тауэре, и она будет рада этому.

— Она больна, — сказал Роберт. — Только ненормальная женщина может вести себя подобным образом. Она сама предлагала меня королеве Шотландии и желала, чтобы я женился на принцессе Цецилии!

— Милорд Лейстер, она никогда бы не позволила этим бракам состояться, если бы они не были политическими браками. Она была взбешена тогда, когда услышала, на ком вы женились! — Он с извинением обернулся ко мне. — Я бы не желал, мадам, оскорблять ваш слух теми эпитетами, которыми вас вознаградила королева. Думается, ее гнев против вас еще более силен, чем против графа.

О, я могла поверить этому. Она должна была знать о страсти между нами. Я не ошибалась, когда видела, как пристально она за мной наблюдает. Я знала: во мне была притягательная для мужчин сила, которой она, при всей своей власти и славе, была лишена. Она представляла меня с Робертом и знала, что нас соединяет нечто такое, чего она никогда в жизни не познает. И она ненавидела меня за это.

— Нет, никогда я еще не видел королевы в такой страсти, — продолжал Сассекс. — Она была на грани сумасшествия. Она твердила, что заставит вас обоих пожалеть о вашем поступке. Вас, Лейстер, она в самом деле собиралась сослать в Тауэр. С большим трудом я отговорил ее от приказа об этом.

— В таком случае я должен поблагодарить вас, Сассекс, за это.

Сассекс кинул на Роберта неприязненный взгляд.

— Я сразу же понял, что королева навредит сама себе, отдав такой приказ. Она позволит эмоциям победить разум. Я указал ей на то, что во вступлении в брак нет состава преступления, и если она покажет своим подданным состояние аффекта, в котором она тогда находилась, это будет ими распространено на все ее поступки и нанесет ее репутации значительный ущерб. Таким образом, после моих доводов она утихла, однако ясно дала понять, что не желает вас видеть, и чтобы вы впредь не смели показываться при дворе. Вам предписывается, лорд Лейстер, быть помещенным в Башню Майерфлор в Гринвичском парке и оставаться там. Она ничего не сказала относительно взятия вас под стражу, однако вы должны считать себя пленником.

— Могу ли я сопровождать своего мужа? — спросила я.

— Нет, Мадам, ему нужно ехать одному.

— Королева отдавала какие-то приказания относительно меня?

— Она сказала, что не желает никогда более видеть вас и даже слышать ваше имя. И должен сказать вам, мадам, что когда теперь она слышит ваше имя, она впадает в такую ярость, что, будь вы там, она сразу же послала бы вас на плаху.

Итак, случилось наихудшее. И теперь нам предстояло расхлебывать последствия.

Роберт не терял времени, он сразу же послушался королевского приказа и поехал в Майерфлор. Я поехала к семье в Дюрхэм Хауз.

Было совершенно ясно, что все мы попали в опалу, и наше имя будет опорочено. Спустя несколько дней, впрочем, королева остыла и послала Роберту уведомление, что он может оставить Майерфлор и вернуться в Уонстед, где я вскоре и присоединилась к нему.

На пути в Пеншерст нас навестила леди Мэри Сидни.

Она чувствовала, что ей нужно оставить двор, поскольку королева была настолько настроена против ее брата, и в особенности против меня, что все это сильно расстроило ее. Когда она выразила королеве сожаление, что семья Дадли более не пользуется ее расположением, и она просит на этом основании позволения удалиться в провинцию, разрешение было тотчас дано.

Елизавета отвечала, что испытала на себе столь дурное отношение каждого члена этого семейства, поэтому предпочла бы, дабы ей даже не напоминали об этой фамилии. Но она сказала, что никогда не забудет, что сделала для нее леди Мэри, и поэтому готова дать ей позволение.

Мы тихо сидели с леди Мэри вместе и разговаривали о будущем. Я была беременна и настолько сильно желала сына, что старалась не обращать внимания на бурю над моей головой. Я была совершенно уверена, что путь ко двору для меня отныне заказан и что мы с королевой враги пожизненно, ибо, как бы ни сложилась жизнь, даже если она выйдет замуж за герцога д'Анжу — втайне я знала, что это никогда не случится — я отобрала у нее любимого человека. Более того, моя вина состояла в том, что я настолько влюбила его в себя, что он пошел на страшный риск ради того, чтобы жениться на мне. Этого она никогда мне не простит. Несмотря на ее самообольщение относительно ее женского обаяния, она хорошо знала, что из двух женщин он выберет меня. Знание этого всегда будет разделять нас с нею, и она всегда будет ненавидеть меня.

Но я вышла замуж за Роберта, я носила его ребенка, а, следовательно, это я теперь нанесла пощечину королеве.

Леди Мэри полагала, что пришел конец славе и процветанию ее фамилии при дворе, и ей казалось весьма вероятным, что королева, в пику Роберту, выйдет замуж за герцога д'Анжу.

Я не была согласна с нею. Я хорошо знала королеву, а это соперничество между нами дало мне еще большее в ее понимание. Во многих поверхностных вопросах она была истерической, лишенной логики женщиной, однако в существенных проблемах она была тверда, как сталь. Не думаю, что она когда-либо могла совершить поступок, который показался бы политически недальновидным. Она подписала паспорт на въезд д'Анжу в Англию, но народ был в массе своей против союза с Францией. Единственным доводом в пользу брака было рождение наследника, однако возраст королевы ставил это под сомнение. Более того, она вызвала бы насмешки над собой, выйдя замуж за молодого человека, почти юношу.

И все же, желая развлечений и ухаживаний, а может быть, из-за того, что ей была нанесена рана поступком Роберта, она продолжала этот фарс с брачными играми. Было ли то поведением умной и осторожной женщины? Вряд ли. И все же я усматривала под внешней игрой железную руку хитрой и проницательной правительницы, которая знала, как заставить умнейших мужчин в королевстве склонять перед нею головы и служить ей всеми их талантами.

Я полагала, что отдаленность от жизни двора внесет пустоту в мою собственную жизнь, однако, сколь бы долго мы с королевой ни существовали на этом свете, между нами всегда будет связь. Связь эта может даже упрочиться от ненависти. Наконец-то я доказала ей свою значимость и важность в ее жизни. Я выиграла тогда, когда настолько прибрала Лейстера к рукам, что он пожертвовал карьерой, чтобы жениться на мне. Ничего более определенного в расстановке сил в нашем треугольнике нельзя было придумать.

Я полностью доказала, что моя фигура не была незначительной пешкой в этой тройной игре.

Мэри поехала в Пеншерст, и вскоре по ее отъезде Роберт получил распоряжение от королевы явиться к ней.

Полный дурных предчувствий, он уехал и вскоре явился обратно в Уонстед в противоречивых чувствах.

Она унижала его, назвала предателем и неблагодарным, она перечислила все, что сделала для него, не забыв еще раз напомнить, что, возвысив его, она может так же легко и сбросить вниз.

Он протестовал и сказал, что после многолетних ожиданий с его стороны он понял, что она не выйдет за него замуж и что он имеет право на семью и сыновей, которые унаследовали бы его имя и титулы. Он сказал, что желал бы служить ей всей своей жизнью, но полагает, что любой подданный имеет право наслаждаться семейной жизнью, не жертвуя при этом службой королеве и родине.

Она угрюмо выслушала его доводы и посоветовала ему держаться настороже:

— Послушайте меня, Роберт Дадли, — прокричала она ему, — вы женились на Волчице, и вы вскоре обнаружите это ценой собственной шкуры — но поздно!

Так мне присвоено было звание Волчицы. Это было ее обычаем — раздавать всем клички и имена. Роберт был назван «Глазами», Берли — душой, а Хэттон — овечкой.

Я понимала, что кличка закрепится за мной навсегда, так как в ее представлении я была хищницей, рыскающей в поисках жертв для своих диких страстей.

— Кажется, она решилась выйти за д'Анжу, — сказал Роберт.

— Клянусь, она не сделает этого.

— В ее теперешнем настроении она способна на все. Она кричала и осыпала меня проклятиями таким голосом, что он был слышен во всем дворце.

— И все же, — повторила я, — я сомневаюсь, что она выйдет за д'Анжу.