ОПАЛА

…Милорд Лейстер по-прежнему возле королевы, и она по-прежнему благоволит к нему… Есть при дворе теперь две сестрицы: они обе влюблены в него. Это миледи Шеффилд и Фрэнсис Говард; соперничая между собой за его любовь, они ведут войну друг с другом. Королева возмущена обеими и недовольна милордом. По этой причине к нему приставлены шпионы.

Джилберт Талбот — своему отцу, лорду Шрюсбери.

Рождение сына круто поменяло обстановку у нас дома. Сестры обожали его, так же, как и вся прислуга; отец был неизмеримо горд им, и, что самое странное, я в то время не желала ничего иного, кроме как заботиться о нем и любить его. Я не хотела оставлять его на нянек — они забирали часть его любви.

В то время Уолтер был очень доволен своим браком и домом и имел для этого причины. Я часто с тоской вспоминала Роберта, однако вдали от него мне легче было спокойно посмотреть фактам в лицо: они были не слишком лестны для женщины с моим самолюбием.

Роберт Дадли, вне сомнения, сделал меня своей любовницей в собственных целях и на короткое время, обиженный королевой. Как только она призвала его вновь к себе, он как бы сказал мне: «Прощай, Леттис. Теперь нам неразумно будет встречаться».

Гордость во мне была не слабее силы страсти. Я собиралась со временем забыть эту историю. И моя семья, в особенности обожаемый мной сын, должны были помочь мне в этом. Я вновь с головой окунулась в управление домом и стала на время образцовой женой. Некоторое время я проводила одна в своем кабинете. Я увлекалась выращиванием различных трав — прислуга по моему повелению употребляла их в кулинарии — и постоянно разнообразила их ассортимент. Я сама изготовляла ароматические масла из лаванды, розы и гиацинтов, я смешивала соки диких цветов с соком рогоза для изготовления того чудесного запаха цветущего луга, моду на который ввела при дворе королева: она говорила, что этот запах напоминает ей места ее детства. Я посылала за модными тканями: бархатом, парчой, что заставляло удивляться моих портних, знакомых лишь с бумазеей и шерстью. Портные мои умели многое, но, конечно, не могли уловить модного стиля, бытовавшего при дворе. Не страшно! Я все равно была королевой в нашей провинции, и соседи сплетничали обо мне. Они болтали о том, как я была одета, о столе, за которым я принимаю гостей, об изысканных мускатах, которые я выписывала из Италии и настаивала на травах, выращенных мною. Особенно я старалась впечатлить гостей, приезжавших из столицы. Я страстно желала, чтобы они и там распространяли слухи обо мне: пусть он поймет, что я прекрасно обхожусь без него.

В этой тихой домашней атмосфере было неудивительно забеременеть вновь. Двумя годами позже рождения Роберта я родила второго сына и тогда уже решила, что справедливо будет назвать его в честь отца. Таким образом, он стал Уолтером.

В тот период в мире происходили великие события. Дарнли, муж королевы Марии Шотландской, умер при таинственных обстоятельствах в Керк-о-Филде под Эдинбургом. В дом был заложен заряд пороха, очевидно, Дарнли пытались убить. Вероятно, несчастный получил сведения о готовящемся покушении, потому что пытался убежать. Однако далеко бежать ему не удалось: он был найден в саду мертвым, но не поврежденным взрывом. Так как на его теле не было обнаружено признаков насилия, было решено, что его задушили мокрой тканью, которую держали у его лица. Убийство было несомненно. Подозрения пали на Марию, влюбленную в графа Ботвелла и ненавидевшую своего мужа, и самого Ботвелла, который незадолго до того развелся со своей женой.

Должна сознаться, что, когда вести об этом дошли до меня, я испытала сильное желание быть немедленно при дворе, чтобы самой видеть и слышать реакцию Елизаветы. Я представляла, как она изобразит притворный ужас при этой вести, и как будет ликовать внутренне, так как Мария оказалась в щепетильном и даже ужасном положении. В то же самое время Елизавета должна была ощущать себя не слишком комфортно, ибо люди обязательно станут проводить параллели между нею, когда она вместе с Робертом Дадли встала перед той же дилеммой, и королевой Марией. Жена Роберта также была умерщвлена при таинственных обстоятельствах и найдена под лестницей.

Если королева Мария выйдет замуж за Ботвелла, она рискует троном. Будет ясно, что она принимала участие в заговоре против своего мужа. Кроме того, позиции ее были уже значительно более шатки, чем позиции Елизаветы. Не могу скрыть улыбки и сейчас, вспоминая неизменный хор низкопоклонников при появлении Елизаветы, и даже умные люди типа Сесила и Бэкона тогда полагали, что наша королева божественна. Иногда я думаю, что она не пресекала выражений грубой лести только оттого, что понимала, что никогда не будет так красива, как Мария, даже при всех своих накладках, шиньонах, румянах и пудре и экстравагантно сверкающих драгоценностях.

После этого события разворачивались стремительно.

Сначала я не могла поверить вести, что королева Мария не замедлила сразу же выйти замуж за Ботвелла. Глупая женщина! Отчего бы ей было не последовать примеру мудрой Елизаветы, когда та находилась в подобной ситуации? Теперь же Мария и при желании не смогла бы более громко на весь свет заявить о своем участии в убийстве. Даже если она и не была замешана в нем, сплетни о том, что при живом Дарнли Ботвелл был ее любовником, теперь полностью подтвердились.

Вскоре последовало поражение в битве при Кэрберри Хилл. Я почувствовала острую необходимость быть при дворе. Я страстно желала вновь увидеть огромные рыжеватые глаза королевы, которые выражали столь многое, одновременно еще больше скрывая. Я не находила себе места. Она будет возмущена оскорблением королевской крови. Она, с ее темным тюдоровским происхождением, всегда рьяно отстаивала мысль, что королевское достоинство не должно быть попрано темными делишками. Честь для нее была превыше всего.

Она весьма порицала тот факт, когда королеву Шотландии провезли по улицам Эдинбурга верхом на лошади, одетую в красную юбку торговки, в то время как толпа кричала ей: «Шлюха и убийца!» В то же время она вспоминала с едкой иронией, что Мария претендовала на звание королевы Англии, а также помнила, что в стране еще осталось немало католиков, которые пожертвуют своими жизнями ради того, чтобы увидеть Марию на троне и восстановить в Англии католицизм.

Да, Елизавета не забыла и не забудет, что эта глупая женщина за шотландской границей — великая угроза трону и короне, которой она не желала поделиться даже с любимым человеком.

А что же Роберт? Что думал он? То была женщина, которой он когда-то был предложен в мужья и которая презрительно отозвалась о нем как о «королевском стремянном». Он был столь горд, что, я полагала, он не мог не испытывать теперь удовлетворения — теперь, когда его обидчица пала столь низко.

Затем последовали заключение в Лохлевене, побег из него, вновь страшное и окончательное поражение при Лэнгсайде и — о, глупейшее создание! — Мария позволила себе так заблуждаться, что ожидала, будто может получить помощь от «своей дорогой сестрицы из Англии».

Представляю нетерпение и восторг Елизаветы при мысли, что ее самая ярая соперница отдает себя в ее руки.

Вскоре после того, как Мария прибыла в Англию, нас навестил мой отец. Он был в настроении и настороженном и горделивом одновременно, и, услышав о причинах его приезда, я поняла это настроение.

За ним послали королева и сэр Уильям Сесил — они имели для него поручение.

— Это поручение — знак моего доверия и веры в вашу преданность, кузен, — сказала ему королева.

Страшно гордясь этим, отец продолжал:

— Мне поручено сопровождать и охранять королеву Шотландии. Я собираюсь приехать в Кэрлисл Кэстл, где ко мне присоединится лорд Скроуп.

Уолтер сказал, что ему не нравится кандидатура лорда Скроупа.

— Отчего же? — спросила я. — Королева поручила это только самым доверенным людям.

— Это так, — отвечал Уолтер, — но задание очень опасно. Там, где Мария Шотландская, — там всегда беда.

— Но не теперь, когда она уже в Англии, — отвечал мой отец, и весьма наивно, как я тогда подумала.

— Но она станет вашей пленницей, — продолжал Уолтер. — Достаточно предположить…

Он не докончил своей мысли, но мы поняли, что он имел в виду. Если Мария соберет под свои знамена достаточное количество сторонников и одержит победу, то что же будет с теми, кто были ее стражниками по приказу соперницы — Елизаветы?

Более того, что если ей удастся бежать? Уолтер думал, что не хотел бы быть на месте ответственных за Марию.

Да, задание было опасным, а ответственность — велика.

Но даже упоминать о возможности свержения Елизаветы с трона было бы предательством. Однако мы все не могли не представлять себе такой возможности.

— Мы будем осторожны, — сказал отец. — Нужно не дать ей понять, что она — пленница.

— Вы ставите перед собой невыполнимую задачу, отец, — сказала я ему.

— Думаю, все в руках Господа нашего, — был ответ. — Может быть, я избран для того, чтобы разуверить ее в католицизме, который, я полагаю, и есть корень ее бед.

Да, отец мой был весьма наивным и простым человеком. С годами его вера в протестантизм укреплялась, и он приходил к заключению, что все, кто не придерживается этой веры, обречены на проклятие.

Я не стала разуверять его. Он был достойный человек, и я любила его, так же, впрочем, как и мать, и не желала, чтобы они узнали, как далека я от их веры, от их понятий о жизни. Я часто предполагала, что бы они почувствовали, если бы узнали о моей краткой связи с Робертом. Одно можно было сказать наверняка — они были бы потрясены.

Отец по поручению Елизаветы вез с собой несколько платьев для Марии. Я попросила разрешения посмотреть на них и, к моему немалому удивлению, отец разрешил. Я ожидала увидеть королевские наряды, украшенные камнями, кружевом, вышивкой, шелковое белье и прочее изысканное платье, однако все, что я увидела, были несколько пар обуви, довольно изношенной, отрез черного бархата для платья и совсем не новые нижние юбки.

И то был дар от королевы Елизаветы королеве Марии Шотландской, которая славилась во всей Европе своей элегантностью! Да такие наряды осмеют даже кухарки.

Мне стало жаль Марию, я ей сочувствовала. И вновь я ощутила сильную потребность быть при дворе, видеть все происходящее, узнавать все из первых уст, а не в пересказе визитеров, которые привозили нам новости неделями позже, чем произошли события.

Я была не такой натурой, которая могла смотреть на все сущее со стороны.

Вскоре после рождения моего сына Уолтера произошли два события.

Королева Шотландская была переведена из Кэрлисла в Болтон. Отец мой был очарован Марией, как, впрочем, и все мужчины, которые видели ее. Но в случае с моим отцом дело обстояло иначе, так как он горел желанием не насладиться ее телом, а спасти ее душу. Я слышала, что он предпринимал попытки обратить ее в свою веру.

К тому времени Мария поняла, как она обманывалась, доверясь Елизавете и сдавшись прямо в руки своему врагу. Правдой было и то, что вряд ли она поступила бы разумнее, отправившись во Францию, но кто может знать заранее? Она не слишком любила свою нареченную мать, королеву Екатерину Медичи, а та была женщиной столь же хитрой, как и Елизавета, и, несомненно, гораздо более опасной. Бедняжка Мария! Она имела право выбирать пристанище из трех стран: Шотландию, откуда она бежала, Францию, где она нашла бы прием у своих родственников — Гизов, и Англию, которую она предпочла. Она предприняла попытку бегства, весьма романтичную, но не эффективную: спустилась со стен крепости на связанных простынях и тут же была схвачена приспешниками лорда Скроупа. После этого ее стражники, конечно же, усилили секретность, предосторожности и строгости ее содержания. Леди Скроуп, спутница своего мужа, была сестрой графа Норфолка. Она так живописала Марии достоинства своего брата, что та заинтересовалась и увлеклась графом Норфолком, и таким образом недальновидный Норфолк был втянут в интригу, которая и стала началом его падения.

В то время поднялось восстание северных графств, и моего мужа призвали на службу. Он присоединился к силам графа Уорвика и стал маршалом.

Через некоторое время заболела моя мать, и затем она написала нам, сколь внимательна была к ней королева.

— Ее доброте и милости нет предела, — писала мать. — Как счастливы мы, что имеем Ее Величество своей повелительницей.

Это правда, что королева не забывала старых и преданных ей друзей. Она отвела специальные апартаменты для бедной верной леди Мэри Сидни, где та могла оставаться без посторонних лиц, поскольку после болезни она не желала показывать на людях свое обезображенное оспой лицо. Елизавета регулярно ее навещала и подолгу разговаривала с ней. Она ясно давала понять, что помнит, как леди Сидни заразилась оспой, ухаживая за ней, Елизаветой.

А затем я получила послание.

Мне предписывалось вернуться ко двору.

Я была в восторге. И как я только могла вообразить, что удовольствия провинциальной жизни затмят в моем воображении блестящую жизнь при дворе?! Когда я говорила себе «двор», я, конечно, в первую очередь имела в виду тех двоих, кто полностью занимал мои мысли. Сама перспектива возвращения щекотала мои нервы. Я едва смогла дождаться этого момента.

Я явилась прямо к королеве. Я не была готова к такому приему, который она мне оказала. Я хотела было присесть в глубоком поклоне, но она подняла меня и поцеловала. Я была ошеломлена, но вскоре причина этого открылась.

— Я убита горем, Леттис, — проговорила она. — Твоя мать очень серьезно больна. — В глазах ее появились слезы. — Я очень опасаюсь… — Она покачала головой. — Ты должна сейчас же пойти к ней.

Я ненавидела ее за то, что она лишила меня всего, чего я наиболее страстно желала. Но в тот момент я почти любила ее. Вероятно, из-за этой ее черты быть верной и любящей по отношению к преданным ей людям. А главное — она любила мою мать.

— Скажи ей, — вслед мне проговорила она, — что она постоянно в моих мыслях. Скажи ей это, Леттис.

Она проводила меня до дверей, взяв за руку. Было похоже, что она позабыла все, в чем меня подозревала, разделяя мое горе.

Когда мать умирала, я была возле ее одра вместе с братьями и сестрами. Я встала на колени возле нее и передала ей слова королевы. По выражению, пробежавшему по ее лицу, я поняла, что она услышала меня.

— Служите Господу… и Королеве, — прошептала она последние слова. — Дети мои, помните…

И все было кончено.

Елизавета была тронута горем семьи. Она настояла, чтобы мать была похоронена за счет казны в часовне Святого Эдмонда. Она послала за мной и сказала мне, что нежно любила свою старшую кузину и что для нее это потеря. Она была нежна со всеми нами… но недолго. Думаю, что в то время она даже простила меня за Роберта.

После похорон она долго говорила со мной о моих родителях: как она любила мать и как высоко ценит отца.

— Между мною и твоей матерью была родственная связь, — говорила Елизавета, — и она была нежной и доброй душой. Я надеюсь, ты будешь такой же.

Я сказала ей, что скучала по королеве и служению ей, и она ответила:

— Но у тебя есть кое-что взамен. Так сколько же теперь детей —…четверо?

— Да, Мадам, две девочки и два мальчика.

— Ты счастливая мать.

— Я считаю себя счастливой, Мадам.

— Это хорошо. Было время, когда мне показалось, ты пошла по неверному пути.

— Мадам!

Она похлопала меня по руке:

— Это только показалось. Я глубоко ценю Уолтера Деверо. Это человек, заслуживающий только хорошее.

— Он будет очень счастлив, услышать о себе мнение Вашего Величества.

— Счастливец — у него есть теперь наследник. Как вы назвали первого сына?

— Робертом, Мадам.

Она быстро и проницательно взглянула на меня. Затем сказала:

— Хорошее имя. Мое любимое.

— И мое — теперь, Ваше Величество.

— Я вознагражу твоего мужа за верную службу. Лорд Уорвик очень тепло о нем отзывался, и я придумала способ доказать ему свою благодарность.

— Можно ли мне спросить, что же это за способ, Ваше Величество?

— Конечно. Я отсылаю его любимую жену обратно в Чартли, чтобы, вернувшись домой, он нашел ее ожидающей его.

— Но он теперь служит на севере.

— Пока. Но ситуация с восставшими улаживается, и к тому времени, когда он вернется, я не разочарую его и не позволю ему скучать без жены.

Это была отставка. То дружелюбие, что она выказала мне при нашем совместном горе, прошло. Итак, я не была прощена за краткое увлечение Роберта мною.

Дети мои подрастали. Пенелопе было почти десять лет, а Роберту — пять. Домашняя жизнь, однако, никогда не удовлетворяла меня полностью. Я уже не была влюблена в мужа и не ощущала радости во время его приездов домой. Я становилась все более и более беспокойной и неудовлетворенной: жизнь казалась мне скучной. Я любила детей, в особенности Роберта, но пятилетний ребенок не может компенсировать женщине моего темперамента все радости жизни.

Когда приезжали гости, до меня доносились отзвуки другой жизни, чаще всего о лорде Лейстере, который по-прежнему занимал важное положение при дворе. Я жадно слушала новости. Годы проходили, а Роберт все был любим королевой. Теперь вовсе казалось невероятным, чтобы Елизавета вышла замуж. Еще недавно она флиртовала с кандидатом на ее руку герцогом д'Анжу, но, как и все ее прошлые соискатели руки, он был отвергнут. А Елизавета скоро должна была достигнуть сорокалетия, что было чуть многовато для рождения детей.

Роберт по-прежнему был любимцем, но ни на йоту не приблизился к возможности брака с королевой по сравнению с прошлым. С каждым же новым годом эта возможность все более и более таяла.

Ходили «темные» слухи о его амурных делах. Конечно, тщетно было бы ожидать, что такой мужчина, как Лейстер, будет согласен находиться в вечно подвешенном состоянии. Доносились слухи, что две придворные леди (одна из них Дуглас, жена герцога Шеффилда, а другая — ее сестра, леди Фрэнсис Говард) были влюблены в него и враждовали друг с другом из-за его внимания.

— Ему они нравятся обе, — поведал мне информатор, придворный человек, остановившийся в Чартли на два дня, и добавил с лукавой улыбкой: — но королева заметила их глупость, и они попали в опалу.

Я ожидала, что они под любым предлогом будут отправлены прочь, как была отправлена я. Я была удивлена тем, что все еще ощущала ревность. Я вспомнила, что кто-то говорил, будто в женщинах семьи Говард есть что-то очаровывающее. Анна Болейн была родственницей Говардов по матери, Катерина Говард, пятая жена Генри VIII, обладала этим очарованием. Бедняжка! Очарование стоило ей головы, хотя, если бы она была хоть чуточку более проницательна, она могла бы избежать этого. Они не были хитры и проницательны, Говарды. Они привлекали к себе мужчин, но не в силах были просчитать свои выгоды от союза с ними.

Я так желала знать новости, что удивлялась, как я подумала, что навсегда позабыла Роберта Дадли. Я понимала, что стоит мне встретиться с ним вновь, и я так же воспылаю к нему страстью, как и раньше.

Я спросила гостя, что он знает об этих сестрах.

— Ходят слухи, — сказал он мне, — что леди Шеффилд стала любовницей Лейстера во время их пребывания в замке Бельвуар.

Я вполне могла представить это: любовная связь должна была развиваться стремительно, как и моя, поскольку Роберт был нетерпелив, а холодность и осторожность королевы должны были довести его до отчаяния, которое он не намерен был терпеть в отношениях с другими женщинами.

— Есть также сведения, — продолжал мой гость, — что Лейстер написал любовное письмо Дуглас, в котором неосторожно обмолвился о том, что сожалеет о существовании мужа миледи и что он женился бы на ней, если бы она была свободна. После этого стали циркулировать намеки на то, что Шеффилд недолго будет еще мешать им.

Я в ужасе выдохнула.

— Но не имел же он в виду…

— После смерти его жены про него ходили зловещие слухи. Глупая Дуглас, а возможно, она не столь глупа и сделала это намеренно, оставила письмо на виду, и оно было найдено ее золовкой и показано мужу-рогоносцу. Они рассорились, и Шеффилд поехал в Лондон организовать развод. У него есть письмо, которое может рассматриваться как угроза его жизни, учитывая его автора.

— Все настоящие мужчины в этой жизни бывают оклеветаны, так как им завидуют, — начала вдруг я, яростно встав на защиту Роберта. — И уж, конечно, мишенью для клеветы всегда являлся граф Лейстер.

— Видите ли, у него есть знаменитый врач-итальянец…

— Вы имеете в виду доктора Джулио.

— Да, так, кажется, его имя. На самом деле он — Джилио Боргерини, но людям трудно было произносить итальянское имя. Говорят, он большой знаток ядов, и его хозяин использует эти знания.

— И вы верите этому?

Он пожал плечами:

— Была таинственная смерть жены. Люди этого не забыли. Когда происходит что-то подобное, такие вещи всегда вспоминаются.

Когда он уехал, я стала думать о Роберте. Мне было больно думать, что он желает жениться на Дуглас Шеффилд.

Вернулся Уолтер. Он раздулся от гордости, услышав об оценке своей службы королевой, и начал строить какие-то грандиозные планы завоевания Ольстера. Королева вознаградила его титулом кавалера Гэртера и герцога Эссекса — титулом, который и ранее был в их роду благодаря браку с Мэндвиллами.

Возвращение титула явилось знаком милости королевы. Теперь я была герцогиней и очень желала сопровождать мужа для вознаграждения ко двору, однако приглашение было, слишком очевидно, послано ему одному, и мне пришлось остаться.

Вернувшись, он начал рассказывать о последнем скандале. Как и следовало ожидать, в нем был замешан Роберт Дадли.

— Говорят, что граф Шеффилд, раскрыв измену жены с Лейстером, решился на развод. Но вообрази себе скандал, который обещал бы бракоразводный процесс. Не думаю, что это понравилось бы королеве.

— А она все так же любит его?

— Очевидно, да. Когда его нет возле нее, она становится сварливой и капризной и всюду следит за ним.

— Расскажи мне о скандале с Шеффилдом.

— Теперь это неважно. Он умер.

— Умер?!

— Да, как раз вовремя, чтобы избежать этого скандала. Нетрудно вообразить гнев королевы, если бы она узнала о связи Лейстера с леди Шеффилд.

— А как он умер?

— Говорят, его отравили.

— Люди всегда говорят такие вещи.

— Во всяком случае, он мертв, а это означает, что Лейстер может спать спокойно.

— А леди Шеффилд? …он женился на ней?

— Об этом я ничего не слышал.

— Какова из себя леди Шеффилд?

Уолтер пожал плечами. Он никогда не обращал внимания на женскую внешность. Он более интересовался политикой, чем частной жизнью, и только из-за важности положения Лейстера в политике он проявил интерес к скандалу с ним, и то это было важно для него в связи с возможностью отчуждения королевы от Лейстера.

Уолтера более всего интересовал план брака между Норфолком и Марией Шотландской, который пыталась привести в исполнение леди Скроуп, когда Уолтер вместе с моим отцом охраняли пленницу.

Норфолк всегда был дураком. Он был трижды женат, и все его жены умерли. Ему было за тридцать. Репутация королевы Марии и королевская кровь покорили его. Ее считали красивейшей женщиной в мире, и ее три умерших мужа соответствовали количеству его умерших жен.

Для такого глупого и тщеславного человека представлялось большой честью стать супругом королевы. Таким образом, план развивался. Норфолк был протестантом на словах и католиком в душе. Думаю, он всерьез мечтал стать королем Англии, он никогда не забывал, что его род выше и древнее, чем Тюдоры.

План не держали в секрете, и, когда он стал известен королеве, она послала за Норфолком. Все почувствовали в этом зловещее предупреждение Норфолку.

Королева при встрече сказала, что до нее дошла весть, будто Норфолк желает сменить свой титул графа на титул короля. Норфолк был настолько перепуган взглядом больших коричневато-рыжих глаз королевы, что начал все отрицать. Он утверждал, что королева Шотландская недостойна его руки и заподозрена в убийстве, а он привык спать спокойно. Когда королева сказала в ответ, что мужчина должен быть готов на риск ради короны, Норфолк ответил, что ему так же подобает быть принцем Норфолком в его родовом имении, как королеве — быть королевой в самом сердце Шотландии. Это опасное замечание с равным успехом могло быть отнесено к самой Елизавете — в отношении Гринвича. Затем он еще более вовлек себя в опасную игру, сказав, что не может жениться на Марии, зная, что она претендует на корону Англии и что, сделай он это, он станет соискателем короны Англии также.

Королева резко оборвала его.

Бедный глупый Норфолк! В тот момент он подписывал себе смертный приговор, не подозревая об этом.

Было удивительным слышать от гостей, приезжавших к нам, что граф Лейстер позабыл о стычке с Норфолком и принял его сторону.

Бог знает, что было тогда на уме у Роберта, но позже я обнаружила, что он может быть таким же хитрым и коварным, как и сама Елизавета. Полагаю, что он со страхом предвидел ее смерть — а Елизавета часто болела, и несколько раз в период болезни со времени восшествия на престол жизнь ее была в опасности — и, если бы это случилось, к власти пришла бы Мария Стюарт.

Роберт был такого типа человеком, который мог казаться мягким и услужливым в то самое время, когда замышлял злодейство. На первом месте у него всегда была личная выгода. Замыслив поддержать Норфолка, он пообещал ему организовать встречу с королевой, чтобы она оценила Норфолка по достоинству.

По опыту своей предыдущей встречи с королевой Норфолк должен был бы поостеречься. Елизавета, без сомнения, предупрежденная Робертом, поскольку для Роберта было характерным перебегать из одного лагеря в другой, задушила инициативу Норфолка изначально, и, как только он принялся излагать ей преимущества своего брака с Марией, ущипнула его за ухо и не отпустила до тех пор, пока он не застонал от боли.

— Советую вам, — сказала она, — позаботиться о своей подушке.

Она напоминала ему его же слова о том, что он любит спать спокойно на мягкой подушке, и, предлагая ей свой брак с Марией, он рискует поменять мягкую подушку на жесткое бревно, которое будет лежать у него под головой, пока топор палача не опустится на нее.

Сердце Норфолка, должно быть, упало в пятки; он опустился на колени и клятвенно заверял королеву, что не имел в мыслях жениться, а желал только послужить королеве.

К несчастью, он был неискреннен, а позже обнаружилось, что он состоял в тайной переписке с королевой Шотландской, более того, еще позже он опять втянулся в интригу с женитьбой на ней и пытался вызволить ее из заключения.

Уолтер был поглощен своими планами о колонизации Ольстера, поэтому, когда он бывал при дворе, до него долетало очень мало из новостей. Он был обеспокоен, так как угроза со стороны католиков нарастала, а отказ королевы выйти замуж еще более осложнял ситуацию. Пока королева была жива, страна была в руках протестантов, но с ее смертью страна вновь была бы втянута в гражданскую войну. Он рассказывал мне, что министры постоянно обсуждали между собой серьезность ситуации, без законного наследника королевской власти страна была уязвима, в особенности из-за содержащейся в плену королевы Шотландской. Уолтер соглашался с планами женитьбы Норфолка и передал мне, что его поддерживает даже сам Лейстер, полагая, что королеве Шотландии подобает взять в мужья англичанина. В таком случае, по плану, Норфолк уговорит Марию принять протестантизм, и, в случае смерти правящей королевы, религия в Англии не поменяется.

Уильям Сесил был против этого брака, но в стране было много влиятельных людей, которые хотели бы сместить его. Так как Лейстер присоединился к заговорщикам, те поручили ему объяснить королеве, в какую опасность ввергает страну Сесил. Его нынешняя политика была направлена на отчуждение Англии от влиятельных католических стран, Франции и Испании, а, чтобы заручиться их союзом, нужно было убрать Сесила.

Из нескольких источников я слышала, что случилось на встрече в Совете: королева никогда еще так открыто не показывала своего характера, как в тот день. Я вполне могла представить ее во всем грозном величии. Она встала на защиту Сесила против заговорщиков. Плаха для Сесила! Она обрушила весь свой гнев и поток оскорблений на тех, кто осмелился предложить такое.

Она напомнила, что прошли кровавые времена ее отца, когда министров посылали на плаху только для того, чтобы освободить место для других. Сесил — против брака Марии и Норфолка, не так ли? Так пусть же знают, что королева согласна с позицией Сесила, и пусть укротят свою прыть, иначе окажутся там, куда они так хотят послать Сесила. Она поручает им передать своей подруге, королеве Шотландской, чтобы она получше приглядывала за своими доброжелателями, иначе некоторые из них окажутся ниже ростом на голову.

Когда Уолтер пересказал это мне, я предположила, что заговору против Сесила — конец, однако Уолтер покачал головой и сказал, что теперь, скорее всего, они будут составлять свои планы втайне.

Я была обеспокоена тем, что в заговор был вовлечен Роберт. Что сказала бы королева, если бы узнала, что он был против нее? Его предательство причинило бы ей больше боли, чем чье-либо. Я не могла разобраться в самой себе: я желала отомстить ему за то, как он поступил со мной, и часто в горечи и запале молодости говорила себе, что искренне желаю отставки Роберта от двора. Отставки — в отместку за мою отставку. А теперь я была в беспокойстве: ему грозила опасность.

Но даже при том, что он стоял чуть ли не во главе конспираторов, я была уверена, что он вывернется при любой ситуации. Я уже знала, как королева любит его: когда Роберт почти умирал от болезни, она бросила все и была у его постели. Ее любовь к нему была более сильна и всепрощающа, чем любовь Марии к Ботвеллу. Для Марии это было сильное физическое влечение, ради которого она рискнула короной, но она никогда не испытывала столь преданной и продолжительной любви, какую питала Елизавета к Роберту. Елизавета просто желала власти более сильно, чем любимого человека. Однако любовь ее от этого меньше не стала.

Вступая в заговор, Роберт надеялся, что любовь к нему королевы спасет его и на сей раз — и он был прав.

Я могу себе ярко представить, как Роберт разыграл с большим мастерством предсмертную сцену и как королева стояла у его одра. Вся ее любовь к нему проявилась в тот миг. Она умела быть очень преданной тем, кого любила, так же, как не могла прощать тех, кого ненавидела.

Представляю себе также, как Роберт облекал в слова свою преданность королеве. Как он говорил, что боялся за нее и поэтому дал себя убедить, что для Елизаветы будет лучше, если состоится брак Марии с Норфолком, и именно по этой причине он поддержал заговор… только лишь из любви к ней… а теперь он не может простить себе, что действовал без ее ведома, хотя и для ее блага.

Он был умен в обхождении с женщинами. Он знал, в какой момент и в каком количестве нужна лесть, он был искусен в своей безыскусности. Неудивительно поэтому, что женщины любили его, и Елизавета в том числе.

Королева пролила слезу. Она сказала, что ее милому Робину не нужно беспокоиться, он должен поправляться, потому что величайшим горем для королевы будет потерять его. Она приказывала ему выжить. И, конечно, он выживет: разве он когда-либо ослушался ее приказаний? И как же характерно все это было для нашей королевы, когда, простив Роберта, она одновременно послала за Норфолком.

Норфолк был арестован и брошен в Тауэр.

Мы все ждали, что будет объявлено о смертном приговоре Норфолку, но королева не торопилась подписывать его. Как это бывало и прежде, она уклонилась от жестокого шага и под приличествующим предлогом Норфолк был освобожден, хотя ему и предписывалось жить в вечной ссылке в своих владениях.

Однако, казалось, он создан был для самоуничтожения. Говорили, впрочем, что одно имя Марии Стюарт уже завораживало. Возможно, это случилось и с Норфолком, поскольку он не видел Марию. Возможно, его интриговала личность королевы, которая совершила супружескую измену и была заподозрена в убийстве. Сейчас трудно сказать определенно, но вскоре после освобождения Норфолк вновь был втянут в заговор — заговор Ридолфи.

Ридолфи был флорентийским банкиром, который задумал свергнуть Елизавету, возвести на трон Марию после ее замужества за Норфолком и вернуть в Англию католицизм.

Заговор был обречен на провал. Агенты были схвачены и подвергнуты пытке, и в скором времени раскрылось участие в заговоре Норфолка. Положение его было безнадежно. Уильям Сесил, теперь уже лорд Берли, высказал Елизавете, что Норфолка опасно далее оставлять в живых, и был поддержан Тайным Советом и Палатой общин.

Но королева опять не желала подписывать смертный приговор. Она была настолько опечалена необходимостью сделать это, что вновь заболела одной из своих таинственных хворей, которые выражались в мучительных болях. Боли в желудке можно было бы отнести за счет отравления, и, поскольку только что был раскрыт заговор, за жизнь королевы опасались. Но это оказалось одно из расстройств организма королевы, которое постигало ее всегда, когда ей предстояло совершить нечто неприятное. Я даже предполагала, что, глядя на принесенный ей на подпись смертный приговор, она, наверняка, вспоминала свою погибшую мать. Факт оставался фактом: королева не любила смертей и убийств, даже тогда, когда ее жизнь перед этим подвергали опасности.

Министры предполагали, что Елизавета воспользуется этим случаем, чтобы избавиться от Марии, замешанной в заговоре, но этого не случилось.

Однако смертный приговор Норфолку все-таки был подписан, и для его исполнения была сооружена специальная плаха на Тауэр Хилл, поскольку с начала правления Елизаветы казней там не производилось.

Все это произошло за годы моей ссылки.

Вскоре Уолтер уехал в Ирландию, исполненный решимости осуществить план колонизации Ольстера. Ему понадобилось менее года, чтобы признать свое поражение. Но он не пал духом и, посоветовавшись с королевой и министрами, вновь уехал в Ирландию.

Он хотел бы, чтобы я уехала вместе с ним, но я умолила его оставить меня с детьми. Я не желала ехать в эту дикую страну и испытывать лишения. Я была почти убеждена уже, что и эта экспедиция обернется неудачей, как и большинство из тех, которые предпринимал Уолтер.

Я была несказанно рада тому, что осталась, поскольку как раз в период отсутствия Уолтера королева дала понять мне, что я могу вернуться ко двору.

Я была преисполнена радости и возбуждения. В то время моему сыну Роберту было восемь лет, а Уолтеру — шесть. Девочки подрастали, но время выдавать их замуж еще не пришло.

Жизнь при дворе в то время для меня была всем, в чем я нуждалась.

Так я оказалась на празднике в Кенилворте и на пороге своей новой, радостной жизни. Я была уже немолода, мне шел тридцать четвертый год, и в Чартли я ощущала, что жизнь проходит мимо меня.

Возможно, поэтому я так безудержно бросилась во все удовольствия и радости, которые жизнь предоставляла мне, не задумываясь над тем, куда это может привести. Моя опала длилась слишком долго и за это время я убедилась, что не в силах забыть Роберта Дадли и что без моей тайной внутренней связи с королевой жизнь моя пресна и безлика.

В то время были две вещи, которых я жаждала — страстной любви с Робертом и сражения за превосходство с королевой — и жаждала отчаянно. Вкусив это однажды, я уже не могла прожить без них и была готова на все, чтобы достичь желаемого. Я должна была доказать себе и Роберту — и, однажды, королеве — что моя физическая красота неодолима, что она имеет большую власть, чем власть королевы.

Я ступила на опасный путь. Но я не сожалела. Я была беспечна и полна жизненных сил, была убеждена, что завоюю то, чего желаю.

Загрузка...