Моя дорогая Марта…

4

– Так что же хотел сказать нам Иван Сергеевич Тургенев в своем романе "Отцы и дети"? – обводя взглядом класс, спросила Ольга Константиновна. – Кто хочет высказать свое мнение?

Она ожидала увидеть лес рук, но вместо этого желающих было всего двое. Все те же отличники Катя и Гоша. Ольга Константиновна понимала, что они знают ответ, но ей хотелось, чтобы заинтересованных в литературе учеников было гораздо больше. Она влюбилась в книги, когда еще училась в начальных классах и теперь не могла представить жизни без них. В них скрывалось так много историй и ответов на вопросы, которые тревожат каждого человека. И каждый раз видя, как молодое поколение страдает, пытаясь осилить тот или иной роман, она чувствовала укол в сердце.

– Неужели больше никто не хочет сказать? Евгеньев, что ты нам можешь сказать?

В четвертом ряду из-за средней парты встал худой юноша с рыжей копной волос.

– Ну…

– А без "ну"?

– Роман Тургенева рассказывает нам не только о конфликте отцов и детей, но и о столкновении старого уклада со взглядами молодого поколения.

– Потрясающе. Это правильно, да. Но я хотела, чтобы ты сам сказал то, что думаешь, а не то, как это написано там, где ты читаешь с телефона Жданова.

– Но я так и думаю, – обидевшись заявил Евгеньев.

– Ладно. Садись. Кто еще? Ларионова.

Марта нехотя встала, одергивая рубашку.

– Ты тоже начнешь говорить про общественный уклад, сложившийся в стране?

– Нет.

– Уже хорошо.

– Мне не понравилась книга.

– Почему? – заинтересовалась Ольга Константиновна.

– Мне кажется, что противостояние отцов и детей происходят не так, – чувствуя, как пересыхает в горле, произнесла Марта.

– А как?

– Никто не хочет никого слушать. Каждый говорит только о том, что верит и ему безразлично мнение другой стороны.

– Не очень понимаю, что ты хочешь сказать.

– Никто не будет вести себя так, как они.

– Ты прочитала ее целиком?

– Да, – запнувшись ответила девушка.

– Или краткое содержание?

– Извините, – Марта села на место, ощутив, как у нее горят щеки.

– Ладно, – вздохнула Ольга Константиновна. – Евгеньев правильно прочитал общую суть произведения. И Марта тоже в чем-то права. В реальной жизни дела обстоят несколько иначе. Тем более, в наши дни, но мы не должны забывать о какой эпохе идет речь, и что главной целью Тургеневы было не стремление описать реальный быт во всех его приятных и не приятных подробностях, а показать противостояние сторон, а потому он следовал принципам художественной литературы.

Марта поняла, о чем говорит Ольга Константиновна, и к своему удивлению осознала одну простую вещь: она видела не истинный смысл произведения, а перекладывала на него то, что переживала сама. Когда она читала книгу, то вместо того, чтобы следовать по страницам за Аркадием Кирсановым и Евгением Базаровым, перед ее взором всплывали образы отца и матери. Марта мысленно обругала себя, хотя совершенно зря. Она не знала, что такова человеческая природа, и людям свойственно искать отражение самих себя в окружающих предметах. И ведь, в конце концов, это не она упрямо насаждала свою точку зрения, не желая слушать о том, что в мире могут существовать и другие варианты. И не она молча жалела свою дочь, стоя в дверях. Марта была всего на всего девочкой пятнадцати с мягким характером и со своими мечтами и желаниями, которые по непонятной ей причине то и дело пытались втоптать в грязь, как нечто абсурдное и глупое.

– Сегодня пойдем гулять? – Снежана придвинула к подруге тетрадь.

– Да. Только не долго, – написала в ответ Марта.

– Отлично! – вывела большими буквами подруга и несколько раз подчеркнула.

Едва уроки закончились, девочки через парк направились к торговому центру. Парк был усыпан золотыми и бардовыми листьями, а с деревьев то и дело отрывался очередной листок, как символ того, что лето безвозвратно ушло.

– Как же я не люблю осень, – вздохнула Марта.

– Да, почему? Ты постоянно это говоришь, но не объясняешь.

– А что хорошего в смерти?

– Смерти? – Снежана остановилась и удивленно захлопала глазами.

– А как это еще назвать?

– Так весной же все вернется. Причем тут смерть? Посмотри, как красиво. Хочешь тебя сфотографирую? – не дожидаясь ответа, она полезла за мобильным телефоном.

– Не надо, – моментально ответила Марта, представив свой ужасный вид на фотографии, которую и не покажешь никому.

– Почему? Давай! Красиво будет. Только давай челку уберем. Тебя совсем невидно из-за нее, – Снежана потянулась, чтобы откинуть волосы с лица подруги.

– Нет, – Марта сделала шаг назад, и пальцы Снежаны пролетели по воздуху.

– Ладно. Не буду, – тихо ответила подруга. – Ты чего?

– Ты сама знаешь чего.

– Ну это же ерунда.

– Никакая не ерунда, – разозлилась девушка.

– Еще какая! Ты думаешь у меня с кожей все хорошо? Ничего подобного!

– Это другое. Давай не будем об этом.

– Ты вечно не хочешь говорить. Хочешь я тебе свой крем дам тональный?

– Я не хочу им пользоваться.

Каждый раз, когда Снежана встречала столь яростное сопротивление, у нее опускались руки, и она не знала, что сказать.

– Почему…

– Что почему? – человек, который не знал Марту, никогда по ее тону не определил бы, что она огрызается, приняв защитную стойку, но лучшая подруга могла уловить разницу.

– Почему ты так себя стесняешься?

– Ты сама знаешь.

– Нет. Я не знаю!

– Потому что я страшная, – сама того не заметив, Марта рукой поправила волосы.

– Ничего подобного! Ты красивая.

– Еще бы ты сказала по-другому.

– А это что значит?

– Ты моя подруга.

– И что же я теперь не человек и не вижу?

– Ты просто привыкла и не можешь сказать. Почему мы все еще об этом говорим? – если бы Марта умела, то у нее непременно из носа уже шел бы дым, а то и во всем огонь.

– А я говорю, что ничего подобного! Просто ты постоянно начесываешь волосы вперед и… эти дурацкие рубашки. Они же тебе велики. Если тебе сделать прическу…

Снежана увидела, как по щеке подруги скатилась одинокая слеза, и тут же оборвала фразу.

– Прости. Я не хотела тебя обидеть.

– Ты не виновата.

– Виновата, – не спрашивая разрешения, Снежана изо всех сил обняла Марту. – Ты очень красивая. А если не хочешь фотографироваться, то и не надо! А мне сфоткаешь?

– Хорошо.

Пока Марта фотографировала подругу на фоне деревьев и листвы, она думала о том, что Снежане легко говорить, когда не она сама тощая, как палка. У нее то все прекрасно, и ей не понять каково это каждый раз смотреть на себя в зеркало и видеть, что на тебя смотрит какое-то чудовище. Но она действительно не обижалась, хотя и не понимала, почему кому-то достается все, а ей ничего, ведь она не сделала ничего плохого.

Марта сделала еще одну фотографию и тут заметила на заднем фоне размытые очертания человека. Она подняла взгляд и ей на секунду показалось, что в глубине парка рядом с высоким кленом стоит молодой человек в длинном черном пальто. Его образ с ясностью выплыл из сна. Но стоило ей моргнуть, как там никого не было. Возможно, он попал на фотографии? Марта открыла галерею и принялась листать кадры в поисках незнакомца. Никого. Только улыбающаяся Снежана.

– Что случилось?

– Ничего. Показалось, что кто-то влез в кадр.

– Ладно. Хватит. Пойдем! А то сейчас скажешь, что тебе пора домой.

– Да, пойдем, – отдавая телефон, сказала Марта, а сама вглядывалась в кривые стволы деревьев, надеясь увидеть того, чье имя все еще было забыто.

Девочки пару часов бродили по торговому центру. Заглядывали в магазины, смеялись над странной одеждой, предлагая друг другу ее купить, и шли дальше. Прогулка закончилась двумя шариками мороженого. Снежана взяла ванильное, а Марта клубничное. Их выбор всегда был одинаковым. А если бы вдруг произошло наоборот, то обе девочки не стали бы его есть. Отношение Снежаны к ягодам было настолько же ужасным, как и у Марты к ванили. Никто не вспоминал да и не хотел вспоминать разговор, произошедший в парке.

Когда они расстались на перекрестке дорог, ведущих к их домам, на улице было еще светло. Время, когда зима укроет ледяным одеялом город, а ночи будут длиннее дня, не спешило раньше назначенного часа.

– Как погуляла? – с кухни раздался хорошо знакомый голос мамы.

– Привет. Хорошо, спасибо.

– Ой, да. Привет. Мой руки и иди есть.

Проходя мимо родительской спальни Марта слышала звук работающего телевизора, но из-за закрытой двери не смогла разобрать ни слова. Отцовские вечера никогда не отличались оригинальностью. Он всегда приходил с работы, говорил, как он устал, после чего ел под новости и уходил в комнату, где сидел почти безвылазно, глядя первые попавшиеся фильмы. Марта не могла сказать, когда именно он стал таким, да и был ли вообще другим. Ей казалось, словно в ее детстве папа был гораздо более… Девушка задумалась о том, какое слово лучше всего подойдет в данном контексте. Удовлетворенным жизнью. Пожалуй, так. Вроде бы он любил проводить время за общением с семьей, играл с дочкой, куда-то ходил. Но когда это было? Трудно сказать. Может быть, она все придумала, слушая истории своих одноклассников. Тогда это было еще печальнее.

На столе стояла тарелка с макаронами и тертым сыром, а венчала ужин вареная сосиска. Только сейчас увидев горячую еду, Марта поняла, как проголодалась. Мама сидела напротив и пила чай с бергамотом, перелистывая свободной рукой какой-то канал с картинками и видео в телефоне.

– Со Снежаной ходила?

– Да. Мам, я же писала.

– Ну, мало ли вы еще кого-то встретили. Других подружек или мальчиков, – ее взгляд так и не отрывался от экрана телефона.

– Нет. Мы были вдвоем.

– А как в школе?

– Нормально, – макаронины одна за другой исчезали с тарелки.

– У тебя всегда все нормально, – рассмеялась мама. – Мне кажется, если начнется конец света, то у тебя опять все будет нормально.

Мама либо не понимала, либо не хотела понимать, что дело вовсе было не в том, что все нормально, а в том, что дочь не хочет с ней делиться. Но ситуация ее устраивала. Не отнимала много энергии, не требовала вести долгих разговоров. Вполне хватало рядовых заученных фраз, чтобы верить в то, что она пообщалась с дочерью. Контакт поддержан, заинтересованность проявлена. Все свободны.

И Марта, сама не осознавая этого, привыкала, что так все оно и должно быть. Она получала отрицательный жизненный опыт, который ложился в фундамент ее формирующейся личности. Мама, которую она любила, не произнося ни слова, преподносила ей жестокий урок: между людьми (даже родными) пролегает огромная пропасть, и ее не преодолеть. Ты можешь видеть того, кто стоит на другой стороне, можешь улыбнуться ему и помахать рукой, но на этом все.

Жаль, Марта не знала, что пропасть создают сами люди. Стоит сделать шаг вперед, и ты увидишь, как под ногами вместо пустоты появляется клочок земли, и если другой человек пойдет к тебе на встречу, то вы окажетесь лицом к лицу, а от пропасти останутся только воспоминания.

Допив чай, мама поставила чашку в раковину и собиралась уйти, но дочка успела ее окликнуть.

– Мам?

– Да, солнце.

– Я завтра к бабушке съезжу? Вам же с папой ничего помочь не надо?

– Нет, не нужно. Я думаю мы будем дома. А ты ей звонила? Может она занята, – мать не любила, когда Марта одна едет через полгорода.

– Да, мы с ней договаривались. Она просила помочь со шторами и что-то еще.

– Ладно, только держи меня в курсе. Хорошо?

– Хорошо.

Мама исчезла в коридоре, а потом послышался звук открывшейся и тут же закрывшейся двери в родительскую спальню. На часах едва стукнуло девять вечера, но в квартире Ларионовых наступила тишина свойственная для ночи.

Марта помыла посуду и, погасив на кухне свет, ушла в свою комнату. Ее крохотный мирок пересекался с родительским только по необходимости. Они были чужими людьми, жившими под одной крышей, но с возложенной на них обязанностью быть семьей.

Марта сделала уроки, собрала рюкзак и только тогда, обессиленно рухнув на кровать, надела наушники и включила музыку. Хорошо знакомая мелодия заполнила собой пространство ее маленькой вселенной. Она снова вспомнила дом из сна и незнакомца. Деталей стало больше, но они все еще представляли собой разрозненные обрывки. Девушке хотелось вернуться назад, чтобы в этот раз запомнить все, как следует, обойти каждую комнату и, может быть, выйти за пределы дома. Лежа в темноте с закрытыми глазами, она не заметила, как уснула. Да только, к ее огромному сожалению, в эту ночь ей не приснилось ровным счетом ничего. Словно по щелчку пальцев она открыла глаза, когда за окном было уже светло.