Моя (не)любимая бывшая

Глава 36. Та самая ночь

Барсег

Я вышагиваю по двору, напряженно вслушиваюсь в гул движения автомобилей. В частном коттеджном поселке, где я снял двухэтажный дом, движение более чем спокойное, почти нет проезжающих мимо, на въезде охрана. И все же иногда слышу шум работающего мотора.

Все жду, жду…

Когда же ее привезут.

Ежусь от морозного ветра и все равно не ухожу в дом, продолжаю вглядываться в освещенную фонарями ночную улицу.

Хочу увидеть Снежану в ту же секунду, когда мои люди ее доставят.

Я все понимаю.

Наши отношения превратились в такое дерьмище, что их уже ничто не исправит. Уж конечно, я не улучшаю их, отправив за ней телохранителей.

Но будь я проклят, она вынудила меня сделать этот шаг!

Не позволю… Не допущу, чтобы из-за глупой гордости или бабской дурости она пошла на аборт.

Она его не сделает!

Я ей не дам…

Не позволю, и все тут.

И если Снежана думает по-другому, то она плохо меня знает.

Это же мой первенец!

Она на святое покусилась — на моего первого ребенка. Больше того, первого ребенка в роду. Она вообще соображает, что мне сегодня наговорила? Какую жуть несла своими красивыми губами, за которыми прячет ядовитый язык?

Меня аж всего перекосило, когда Снежана нагло заявила, что не станет мне рожать. Как будто я — самое мерзкое животное на земле, которое недостойно даже смотреть на нее, не то что делать ей детей и ожидать, что она выносит потомство, а потом — о боги! — будет его любить.

Вот только я — не животное.

Я человек, который вполне в состоянии обеспечить своего ребенка всем, что только может понадобиться. Абсолютно всем! В том числе и наличием матери, которая его выносит.

Наконец я слышу звук подъезжающего автомобиля.

Жужжат автоматические ворота, открываются во всю ширь. В ярко освещенный двор въезжает черный затонированный внедорожник.

Оттуда выскакивают два охранника.

И…

Все.

— Где она? — рявкаю, подлетев к машине.

Один из телохранителей указывает на заднее сиденье.

Только сейчас замечаю в окне верхушку головы. Подхожу, заглядываю в распахнутую дверь.

Снежана и вправду там.

Забилась в самый угол, обняла себя руками и, кажется, плачет.

— Барсег? — стонет она со всхлипом.

У меня от ее жалобного голоса сжимается сердце.

В эту минуту она кажется мне такой беззащитной и трогательной, что я теряюсь, не знаю, как реагировать. Весь гнев, какой еще минуту назад испытывал, куда-то исчезает. Становится просто нестерпимо ее жаль.

Запугал девчонку! Она ж, наверное, и не поняла ничего. Схватили, привезли… Хоть и велел действовать с максимальной осторожностью и сказать, что от меня. Раз от меня, значит по умолчанию безопасно. Она ведь это понимает? А если нет?

Все, чего хочу, — защитить.

— Снежана, девочка, — зову ее ласково. — Иди сюда, все хорошо. Позволь, помогу вылезти…

С этими словами маню ее к себе, подаю руку.

О чудо! Действует.

Она хватается за мою ладонь ледяными пальцами, позволяет помочь выйти.

А потом это случается…

Снежана неудачно подворачивает ногу, а я подхватываю ее за талию, прижимаю к себе, чтобы не дать упасть. Удивительно, но она… позволяет мне себя обнять.

Тягучее, сладкое удовольствие мгновенно расползается по груди. Меня будто обдает изнутри коктейлем гормонов. Так приятно, что я готов сделать что угодно, лишь бы это продлить. Еще хоть чуть-чуть, хоть минуту, хоть крошечную секунду.

Снежана не требует, чтобы отпустил. Наоборот, доверчиво кладет голову мне на грудь, прямо как она делала раньше. Это вообще какой-то крышеснос. У меня, кажется, уши начинают шевелиться от удовольствия.

В этот момент я готов безоговорочно простить ей всю ту ересь, какой наслушался от нее сегодня. Да что там, в эту секунду я на что угодно готов.

А потом я снова слышу ее всхлипы.

Как ножом по сердцу.

— Девочка моя, не плачь, пожалуйста, — прошу ее сдавленным голосом. — Я тебе обещаю, ничего плохого с тобой не будет. Никогда! Тебя никто не обидит. Я не позволю… Я сам всю жизнь буду тебя охранять, как мать моего ребенка. Ты слышишь меня? Ты веришь мне?

— Домой хочу, можно домой? — просит она жалобно.

У меня от ее тона все внутри вибрирует.

— Конечно можно. Пойдем, милая…

Я обнимаю ее за плечи, подталкиваю в направлении коттеджа.

А Снежана вдруг становится на дыбы:

— Я к себе домой хочу, не сюда!

С этими словами она отпихивает меня, а потом отскакивает на пару метров.

Показушница! Секунду назад была кроткая, как ягненок, теперь же — дикая, словно рысь.

— Снежана, будь благоразумна, — я выставляю вперед ладони. — Пойдем в дом, там все обсудим.

— Я никуда не пойду! — фырчит она.

И бросается в сторону калитки.

Вижу, как один из телохранителей разводит руками, бурчит:

— Она неуправляема!

Только сейчас замечаю, что у него левая сторона лица здорово расцарапана. Готов поклясться, что этого не было, когда я его за ней отправлял. Это дело рук Снежаны?

— Дамочка, хватит дурить, — басит второй охранник, вставая на пути Снежаны.

Она норовит его обойти, а он — схватить. И мне категорически не нравится, как он это делает.

— Не трогать! — рявкаю зло. — Никому не трогать!

Только мне можно. Лучше бы я сам за ней поехал.

Я бросаюсь к ней, подхватываю на руки.

Пушинка моя.

Вредная, брыкающаяся пушинка.

— Барсег, отпусти! — верещит она. — Барсег, поставь меня!

— Не испытывай мое терпение, женщина! — рычу на нее. — У тебя только один способ покинуть эту территорию! Через загс…

***

Барсег

Я стою в коридоре, прислонившись к стене возле спальни.

Тру крепко оцарапанную левую щеку. Что там щека, Снежана умудрилась оцарапать мне даже шею. Теперь мою кожу украшают четыре бордовые полосы.

Обалдеть, какая взбалмошная тигрица.

Я запер ее в спальне на втором этаже во избежание членовредительства. Но разве это помогло? Хоть немного заставило ее присмиреть? Куда там! Она методично разрушает комнату и… мой мозг.

— Гад! — слышу ее крик. — Подонок!

А потом что-то тяжелое врезается в массивную деревянную дверь, которая отделяет ее от меня. Врезается и, судя по звуку, разбивается вдребезги.

Что она швырнула на этот раз? Вазу? Статуэтку? Слава богу, не стул.

Я сделал критическую ошибку, не велев предварительно вытащить все бьющееся из комнаты. Хорошо хоть, обстановка дома застрахована.

Кажется, Снежана совсем сходит с ума. Я не услышал от нее ни одного членораздельного предложения, после того как занес в дом. Только и делает, что буянит.

— Негодяй! — снова орет она и швыряет очередной снаряд в несчастную дверь. — Сволочь! Падлюка!

Внутренне морщусь от каждого ее оскорбления.

Не того я добивался, не на то надеялся.

Ничего не отвечаю. Да и что тут ответишь? Если уж на то пошло, я согласен быть для нее последней сволочью, лишь бы ребенок остался жив.

Она что, не понимает, что плод внутри нее живой? Что у него есть душа, что убивать его — грех?

Я по природе своей реалист и прагматик, далек от религии и прочей ерунды. Но даже для меня есть в этом мире что-то святое.

Пусть многие считают, что в начале беременности ребенок — сгусток клеток. Это не так! Достаточно вспомнить тот факт, что во время оплодотворения яйцеклетка озаряется светом. Это ли не доказательство зарождения чистой, безвинной души? И пусть ученые хоть триста раз объясняют этот феномен выделением цинка на поверхности яйцеклетки, лично я уверен — душа!

Если мне уже так жаль маленькое существо, хотя я мужчина, почему ей не жаль? Где ее материнский инстинкт? Не успел проснуться? Я не понимаю, как Снежана может переносить ненависть, какую испытывает ко мне, на ребенка. Как вообще смеет даже думать о каком-то аборте?

— Не притворяйся, что тебя нет, Барсег! — вдруг кричит она. — Я слышу, как ты дышишь.

О как закрутила… Слышит она.

— Успокойся, прошу тебя, — отвечаю ей через дверь. — Хватит сходить с ума.

— А ты иди сюда, Барсег. Что ты там прячешься? Иди, иди… — она зовет меня приторно-сладким голосом.

Не реагирую на ее провокации. Мне кристально ясно, что стоит открыть дверь, как она швырнет в меня чем-нибудь тяжелым.

— Хватит портить имущество! — ругаюсь на нее.

— Жалко? — издевается она. — Я тут даже стены обдеру, так и знай!

— Дура! — Уже не могу сдержаться. — Я не о вещах беспокоюсь, а о тебе! Себе хоть не навреди…

— Много ты обо мне думал, когда решил насильно на мне жениться? Иди ты знаешь куда со своей заботой, Барсег!

Новый тяжелый снаряд летит в дверь, с глухим грохотом падает на пол.

Я морщусь. Молча сползаю по стенке, сажусь на корточки.

Когда-то она должна успокоиться, так? Выслушать доводы разума…

Внезапно все затихает.

Снежана прекращает меня оскорблять, швыряться вещами. Просто молчит… Однако это пугает еще больше.

А потом я слышу от нее жалобную просьбу:

— Хоть кормить в этой тюрьме будут? Я есть хочу!

Моя девочка хочет есть.

Это ведь хорошо, да? Это признак того, что она успокаивается?

Я тут же подскакиваю с места, достаю телефон и пишу домработнице: «Цахик, неси ужин».

Домработница непростая, она давно служит в семье. Когда я жил в родном городе, она заботилась о моей квартире.

Вот и теперь я решил воспользоваться ее помощью. Вызвал ее в Москву первым же рейсом, устроил здесь.

Оно будет всяко надежнее, если за Снежаной станет приглядывать та, кому я всецело могу доверять.

Интересно, в этой жизни наступит момент, когда я смогу доверять и Снежане тоже? Ведь она стопроцентно что-то задумала…

***

Снежана

Это просто невыносимо.

Уму непостижимо!

Мы не на Кавказе, между прочим. А даже будь мы там, разве это в порядке вещей похищать людей? Давно не норма, давно противозаконно. Тем более это противозаконно в столице.

Я так зла на этого вероломного психа, что у меня перед глазами красные мушки.

И главное, ничего поделать не могу.

Только и придумала, что попросить еды, в слепой надежде на помощь извне. Может, удастся передать записку через горничную или что-то такое…

А что если Барсег сам принесет еду?

Я уже так отчаялась, что готова взвыть.

Чувствую, как в висках начинает стучать от переизбытка напряжения.

В этот момент я слышу за дверью шаги.

— Добрый вечер, — тянет дородная смуглая женщина в коричневом платье, которая проходит в комнату.

На вид ей лет пятьдесят, а то и больше. На ней красный платок, лицо круглое, доброе. Самое удивительное — она будто бы и не замечает того ужаса, что я натворила в комнате. Лишь невзначай морщится, когда ступает по осколкам, обутая в домашние туфли на черной подошве.

Осколки крошатся под ее ногами, напоминая, сколько всего я разбила о дверь.

— Надо подкрепить силы, Снежана, милая, — обращается она ко мне.

Смотрит ласково, в то же время с неким укором.

И в этот момент я ее узнаю.

— Цахик? Это вы? — Я настолько удивлена, что открываю рот.

— Я, милая, — кивает старая домработница Барсега. — Принесла твои любимые кушанья.

С этими словами она подходит к окну, ставит на стол поднос и манит меня:

— Садись, поешь, да послушай, что тебе скажу…

Она расставляет на столе блюда с салатом, ароматным пловом, чайник и чашку.

Я бросаюсь к ней, цепляюсь за рукав ее свободного платья, прошу жалобно:

— Цахик, помогите мне! Барсег совсем сошел с ума, он меня похитил. Он совершает преступление, держит меня против воли. Вы должны позвонить в полицию! Или просто дайте мне телефон, дайте…

Лицо домработницы резко меняется. Еще недавно такая приветливая, она строго на меня смотрит и отвечает:

— Не дам телефон, не велено.

— Как не велено? — я не верю тому, что слышу. — Вы что, не поняли, что я сейчас сказала? Он похитил меня, он…

— Он зла тебе не желает, — качает она головой. — Ни тебе, ни ребенку твоему.

Я снова не верю своим ушам. Эта женщина раньше казалась мне благоразумной, доброй, отзывчивой. Как она может такое говорить?

— Он меня замуж насильно взять решил! — я трясу перед ней руками. — Вы что, не понимаете, что это ненормально?

— Ненормально вести себя, как ты ведешь, — качает она головой.

Бред. Я как будто в параллельной вселенной, где, оказывается, не Барсег, а я неправа.

— И как же я не так себя веду? — спрашиваю у нее. — Меня в машину запихали, сюда насильно привезли, а я спасибо должна сказать? Или радостно замуж побежать за самодура, которому вожжа под хвост попала?

Цахик кривит губы и отвечает:

— Ты не знаешь его разве, не догадываешься, как надо себя вести с мужчиной? Гонор свой убери да ласково поговори. Сделай, как он просит. Ведь он добра тебе хочет. А то придумала тоже мне — по абортам бегать… Неразумная…

Ты ж посмотри, какие все вокруг добрые, разумные. Одна я злая, неадекватная ведьма.

Положим, по абортам я бегать и не собиралась.

Но какое она имеет право меня в таком упрекать? При всех имеющихся данных на моем месте любая бы задумалась об аборте.

— Это мое тело, и мне решать!

— Правильно Барсег тебя запер. — Она упирает руки в боки.

— Ну так и проваливайте отсюда со своим подносом!

С этими словами я со всей дури пихаю стол в сторону. Посуда звенит, блюдо с салатом съезжает на самый край, пару секунд балансирует и с громким дзиньканьем падает на пол. Помидоры черри разлетаются в разные стороны, а зеленый салат плюхается рядом с тарелкой.

— Что ж ты творишь, глупая! — охает Цахик, прижимая ладони ко рту. — Зачем гробить чужой труд?

Ах, разбитое блюдо с салатом, по ее мнению, это ужасно, а то, что меня сюда насильно притащили, то так мне и надо. Обалденная логика.

— Вон идите! — рычу на нее.

И она уходит, причитая.

Нормально это, а? Все в этом доме ополоумели, что ли? Что Цахик, что телохранители эти, больше на дуболомов похожие. Они же преступнику помогают! И никого это ровным счетом не колышет…

Что ж это делается, а?

В полном расстройстве я сажусь на пол прямо возле разбитой тарелки с салатом. Прикрываю лицо руками, готовая разрыдаться.

Когда я выберусь из этого дома? Что мне сделать, чтобы все это кончилось?

В добавление ко всему мой желудок начинает отчаянно бунтовать. Очень скоро понимаю почему.

Плов обалденно пахнет.

Тарелка с едой все еще стоит на столе и манит, манит.

Не удерживаюсь, подскакиваю с места. Хватаю со стола вилку, ныряю ею в блюдо. Стараюсь собрать все ингредиенты разом: мясо, побольше риса.

Отправляю все это в рот.

Вкусно до одури. Говядина, нежнейший рис, мягчайшая морковь…

Но я выплевываю все это в ладонь, толком не прожевав. Хватаю салфетку, перекладываю в нее то, что отправила в рот, вытираю руку.

Это Барсег готовил плов! Сто процентов он.

Как я определила? Очень просто! Ведь он — единственный человек на моей памяти, кто кладет изюм в это блюдо. Он угощал меня им не раз и не два, говорил, что научит, как надо варить настоящий армянский плов, но не случилось.

Приготовил для меня? Зачем так стараться для той, кого не погнушался приказать привезти к нему силой?

Мне эта его забота непонятна, как и все остальное, что он делает.

— Ненавижу! — кричу что есть силы.

А потом хватаю тарелку с пловом и скидываю ее на пол, чтобы, не дай бог, не съесть больше ни рисинки.

Но разве это помогает мне успокоиться? Совсем нет, даже наоборот. Только еще больше хочется плакать. И есть!

Я спешу к кровати, что стоит у дальней стены, сажусь на нее, тру лицо руками.

Как же мне выбраться отсюда?

Как скоро Аня поднимет тревогу, поймет, что меня нет? Не раньше завтрашнего дня, ведь она остается на ночь у своего парня. А даже когда она поднимет тревогу, разве меня найдут по щелчку пальца? Ну заподозрят они Барсега, а дальше что? Откуда полиции знать, где меня искать? Этот дом — совсем не то место, где Багирян обитал все эти дни.

Как же выкрутиться? Что делать?

Хотя по большому счету понятно что.

Последовать совету Цахик.

Барсег не оставил мне другого выбора, кроме как притвориться, что я подчинюсь ему. Стать с ним ласковой, как кошка, усыпить его бдительность. Фиг с ним, пусть в загс отвезет. А там-то я найду способ позвонить в полицию. Его арестуют!

Мне нужно только немного потерпеть, только притвориться, что я подчинилась…