Мужей много не бывает

1. ЗАВТРА — ЭТО СЛИШКОМ ДОЛГО[1]

— Амели, я позвоню тебе завтра. У тебя ведь все в норме?

— Да, — со вздохом отвечает Амели. Тон у нее не очень уверенный.

Я нажимаю красную кнопку на телефонной трубке. Связь обрывается. Разговор оставляет во мне горький осадок печали и беспомощности. Горе так одиноко. Оно пятнает все вокруг и окружает человека стеной отчуждения. Я знаю это по себе. Моя мать умерла от рака, когда мне было девять. Я всегда буду ощущать себя обманутой. Я бы очень хотела сказать Амели что-нибудь значительное и верное, что-нибудь, что могло бы ее утешить и успокоить, — но не могу. Десять месяцев я искала эти слова, но их просто не существует. Я разочарованно вздыхаю и тру глаза кулаками. Когда Амели позвонила мне, я уже закончила вечерний раунд упражнений для ягодичных мышц, отскрежетала зубами восемь подъемов корпуса для брюшного пресса и выполнила примерно половину ежедневных очищающих, увлажняющих и тонизирующих процедур. Теперь я не могу найти в себе эмоциональной энергии для того, чтобы их закончить. Вся эта суета теряет всякий смысл перед лицом той боли, какую испытывает Амели.

Любить так опасно.

Я смотрю на моего мужа Филипа. Пока я разговаривала по телефону, он уснул с «Экономистом» в руках. Я зажигаю лампу на столике у кровати, выключаю яркий верхний свет, осторожно забираю журнал и целую его в лоб. После разговора с моей овдовевшей подругой я всегда люблю его больше, чем обычно. Горе пробуждает в людях эгоизм. Я корю себя за то, что каждый раз, когда разговариваю с Амели, думаю: «Слава богу, это случилось не со мной», — и все равно каждый раз эта мысль настигает меня.

Я подхожу к своей стороне кровати, забираюсь под одеяло и прижимаюсь к большому сильному телу Фила. Мое дыхание замедляется, сердце бьется уже не так яростно.

С Филипом мне спокойно. Он на девять лет старше меня, и это играет свою роль. Он добрый, внимательный и чуткий, даже после секса. Большинство мужчин, с которыми я встречалась до Филипа, не были такими даже до секса. Мы познакомились почти два с половиной года назад. Я работала официанткой в коктейльном баре, как в песне группы «Хьюман Лиг», которую я едва помню, но которая очень нравится Филу. Возможно, это неплохая история для званого ужина, но на самом деле быть официанткой в коктейльном баре — незавидная доля. Филип — преуспевающий биржевой маклер. Он работает в Сити. Я точно не знаю, чем именно занимаются биржевые маклеры в Сити, но им платят за это ужасно много денег. Появившись в моей жизни, Филип принес с собой традиционные дары в виде ужинов в хороших ресторанах, легкомысленного нижнего белья (завернутого в тонкую бумагу и упакованного в коробки из жесткого картона), компакт-диска или книги со значением. Но он также владел и необычными для меня способами ухаживания. Он был взрослым. Он рассуждал об индивидуальных сберегательных счетах, пенсионных планах, фондах и акциях с таким же увлечением, с каким другие мужчины разговаривают о таблицах футбольных чемпионатов, игровых приставках и бутылочном пиве. Он легко удерживал в памяти то, что я в принципе не могу запомнить, — например, что пора пройти техосмотр той груды металла, которую я называю машиной, или продлить страховку на собственность. Его практическое мышление приводило меня в восторг.

Я полагаю, что, когда я познакомилась с Филипом, я мало что собой представляла. Самым стабильным явлением в моей жизни было превышение срока кредита, а самой длительной связью — отношения с моим банковским менеджером. Хотя, по правде говоря, с самим менеджером я ни разу не встречалась, так что моя самая длительная связь была с девушкой из центра телефонного обслуживания (который, возможно, располагался в Дели). Я регулярно звонила ей, чтобы оправдаться за последнюю растрату.

Не то чтобы я швырялась деньгами, покупая дизайнерские вещи и дорогую косметику. У меня почти ничего не было. Ни хорошей машины, ни другого имущества, о котором стоило бы говорить, ни даже коллекции туфель. В это трудно поверить, принимая во внимание, что большинство женщин, выросших на диете из «Секса в большом городе» и «Друзей», полагают, что лучше умереть, чем не иметь достойного гардероба и коллекции туфель.

К тому времени, когда Фил сделал мне предложение, мы встречались с ним год и семь месяцев. Я люблю округлять и говорить, что два года; это звучит как-то более… солидно. Сам вопрос прозвучал совершенно неожиданно. Если бы у меня была слабость к заключению пари, я бы поставила на то, что такой мужчина, как Фил, непременно продумает, среди каких декораций он предложит женщине руку и сердце, и все произойдет в ресторане или на фоне какого-нибудь огромного здания или красивого заката. Я бы дала голову на отсечение, что он заранее купит кольцо, встанет на одно колено и произнесет отрепетированную речь, в которой попросит оказать ему честь и т. д. и т. п. Но он в этот эпохальный момент стоял возле раковины, и на руках у него были резиновые перчатки. Насколько я помню, он, перекрикивая шум текущей из крана воды, сказал следующее: «Нам лучше пожениться, пока ты еще чего-нибудь не натворила». Как я могла устоять?

В то время я жила в квартире подруги Амели, модного и богатого модельера, которая металась по планете, вдохновляясь на творчество марокканскими пряностями и кейптаунскими закатами (или наоборот?). Мне казалось, что она занимается как раз тем, что наилучшим образом получилось бы у меня. Я не имела ясного представления о том, что именно она делает, но это даже не казалось мне настоящей работой (вне всякого сомнения, в этом состояла большая часть ее привлекательности). Для меня настоящей работой были бесконечные, вынимающие душу вечерние смены в баре, где я должна была подавать коктейли банковским служащим.

«Жизненное пространство» модельера, которое располагалось в Клеркенвелле и за которым я должна была следить, навевало на меня тоску. Оно было настолько стильным, что описать его скромным словом «квартира» просто нельзя — и этим все сказано.

Несмотря на то, что мои обязанности нельзя было назвать обременительными, я все же — неутешительно, но вполне предсказуемо — умудрилась здорово напортачить. Я должна была включать и выключать свет, опускать и поднимать жалюзи, а уходя из дому — устанавливать сигнализацию. Собственно, я просто жила там, но даже это давалось мне с большим трудом. Меня окружали белые стены, белые простыни, белые диваны, белая посуда и белые полотенца. Все они только и ждали, когда я их задену, испачкаю, помну или оболью. Три месяца подряд я находилась в состоянии постоянного нервного напряжения, и наконец кошмар, который не давал мне спокойно спать по ночам, воплотился в реальность. Я мыла тарелку с остатками самой обычной еды из торгующего навынос китайского ресторана и засорила ими установленный под раковиной сверхсовременный блок измельчения отходов. Я умчалась на работу, забыв закрыть кран, а когда вернулась, то обнаружила в кухне настоящий потоп.

Филип приехал через полчаса после того, как я ему позвонила. Он ликвидировал засор в раковине, насухо вытер пол и заверил меня, что заменит весь пострадавший от наводнения паркет и кафельную плитку. В тот момент я согласилась выйти за него замуж.

Но не только из-за этого. Пока Филип летел мне на помощь из Восточного Лондона и его фотографировали камеры дорожной полиции, мне позвонила Амели и с нагоняющим жуть спокойствием — ничем, кроме шока, его нельзя было объяснить — сообщила мне, что Бена — мужчину, с которым она жила уже одиннадцать лет, — сбил автобус.

Как это могло произойти? Люди часто говорят: «Брось, дай мне еще кусок торта. Черт с ним, с холестерином, — кто знает, может, за углом стоит автобус, который меня переедет». Но никто ведь всерьез этого не ожидает, верно? Мы верим в это не больше, чем в то, что можем выиграть в лотерею или что нас могут похитить инопланетяне. Но с ним это случилось.

Мне кажется, я приняла предложение Филипа в основном как раз из-за этого автобуса, а не из-за засорившейся раковины — хотя я долгое время не могла признаться в этом даже себе. Печаль и страх — не слишком подходящие причины для того, чтобы выходить за кого-либо замуж.