Мы странно встретились

Эпилог

Через месяц в Ярославль пришла настоящая весна. Пышной белой кипенью зацвели яблоневые сады, раскинувшиеся над Волгой, по воде великой реки засновали, заходили пароходы и барки, город утонул в молодой зелени, небо, с утра до позднего вечера синеющее ясным светом, к вечеру затягивалось легкой дымкой облаков, таяло на закате в розовом сиянии. В садах по вечерам заливались гармони, слышалось слаженное пение, вдоль высокого берега прохаживались бесчисленные парочки, воздух резали быстрые стрижи, повсюду кучками толклась беспечная, радующаяся теплу мошкара.

В один из майских вечеров в Театральный переулок вкатилась извозчичья пролетка. Экипаж остановился возле дома попадьи Свекловой, до самой крыши исчезнувшего в розово-голубой пене цветущей сирени, и молодой извозчик, обернувшись, пробасил:

— Вот, вась-сиясь, как приказывали. Он самый домик.

Из пролетки выпрыгнул Владимир Черменский. Он был в новой серой кашемировой паре, мягкой шляпе, через руку было перекинуто легкое летнее пальто. За ним выскочил Северьян в лихо заломленной на затылок фуражке, но Владимир, не обернувшись, сказал ему:

— Посиди тут пока.

Северьян обиженно дернул плечом, но спорить не стал и отошел к извозчику, разминая в пальцах папиросу. Владимир же быстро прошел через поросший травой двор, взбежал по крыльцу, несколько раз ударил кулаком в дверь.

— Эй! Есть кто-нибудь?

Ему долго не открывали. Затем из сеней послышались медленные, словно усталые шаги, дверь открылась, и Владимир увидел стоящую в полутьме сеней женщину, кутающуюся, несмотря на теплый весенний вечер, в тяжелую шаль. Ее черные волосы были непричесаны и кое-как собраны в узел на затылке, под глазами лежали сизые тени, из-под небрежно наброшенной старой кофты виднелся край ночной сорочки. Женщина молча подняла на Владимира немигающие, светящиеся тусклым блеском глаза.

— Здравствуйте, — нетерпеливо сказал Черменский. — Актриса Софья Николаевна Грешнева здесь проживает?

— Володя, ты меня не узнаешь? — не ответив ему, спросила женщина. Черменский молча, изумленно всмотрелся в ее изможденное лицо. Потом его губы дрогнули, и он недоверчиво спросил:

— Маша?.. Как?.. Ты?..

— Ну, слава богу, узнал все-таки, — слабо улыбнувшись, сказала она. — Я тебя в комнаты не приглашаю, там не прибрано. Давай на дворе постоим, я хоть подышу. Три дня не выходила, голова кружится…

— Что с тобой? — испуганно спросил Владимир, машинально шагая назад и давая Мерцаловой пройти. — Отчего ты… такая? Ты больна?

— Родила недавно, — без смущения, равнодушно сказала Мерцалова, глядя через плечо Владимира на садящееся за Волгу красное солнце. — Ох, хорошо на улице, свежо как… Двух месяцев до срока не доносила, умер он. Даже окрестить не успели. — Она вдруг странно улыбнулась, по-прежнему не глядя на Черменского. — Это меня бог наказал… Или, наоборот, помог. Опять я вольная птица. Вот только осталось в себя прийти немного.

— Как же ты… родила? — глупо спросил Владимир, безуспешно пытаясь поймать ее ускользающий взгляд. — Кто же отец? И где он?

— Не знаешь, как рожают? — Мерцалова, казалось, не услышала последних вопросов, хотя в углу ее губ Владимиру почудилась усмешка. — Как другие, так и я. Вот, сижу, письма из Тулы жду, там, кажется, ангажемент может быть.

— Но почему ты здесь?!

— Неисповедимы пути комедиантские… — с той же странной улыбкой сказала Мерцалова. — Я тут, в Ярославле, почти весь сезон отыграла. Если бы не ребенок, и с труппой бы уехала.

— А где Софья Николаевна? Вы знакомы, живете вместе?

Мерцалова вдруг порывисто повернулась к нему. В черных, сузившихся глазах мелькнула хорошо знакомая Владимиру яростная искра.

— Да уехала, уехала твоя Софья Николаевна! — с нескрываемым презрением сказала она. — Еще месяц назад с каким-то купцом в Москву укатила. Ты бы, голубь мой, еще бы годик-другой подождал с визитом…

— С… купцом? — Владимир неловко провел рукой по лбу. Для чего-то спросил: — С каким же?

— Я у него документов не смотрела, — отрезала Мерцалова. — Мне и дела никакого не было. Он подкатил, Соня твоя села к нему в коляску — и уехала.

— Но… как же так? Я же столько писал ей… Просил подождать… — Владимир сел прямо на немытые доски крыльца, добела стиснул рукой перекладину. — У меня умер отец, навалилось столько дел по имению, по наследству… Как только смог вырваться, сразу помчался…

— А ей-то что до того? — пожала плечами Мерцалова. — Разве ты не знаешь, какой она тут сразу примой стала? Почти все главные роли переиграла, с Режан-Стремлиновой прямо судороги делались… А девочке восемнадцати нет! Приехал купец московский, деньгами помахал, бриллиантами посыпал, как курочке, цып-цып — она и кинулась… Обычное дело. Уж кто-кто, а ты знать должен.

— Маша, замолчи, — тяжело сказал Владимир, глядя себе под ноги в черную сырую землю. — Так… Так не может быть. Ты могла не знать всего, ты могла не так понять… Не знаю, рассказывала ли она тебе что-нибудь, но… Это ошибка, недоразумение, чья-нибудь грязная интрига, но… Господи, Софья…

— Да что тут понимать?! — с сердцем, зло бросила Мерцалова. — Искали золота в навозе… Да ты не мучайся, друг сердечный. Другую найдешь. При твоих-то доходах теперешних… Батюшка-то много ли оставил? Или другие наследники имеются?

Владимир не ответил ей. Некоторое время он сидел неподвижно, сгорбившись и о чем-то сосредоточенно думая. Затем быстро вскочил, вытащил из портмоне несколько сотенных билетов, не глядя, положил на доски крыльца и, бросив Мерцаловой: «Прощай…», пошел к калитке.

Мерцалова молча проводила его глазами, в которых стояли тяжелые, недвижные слезы. Она дождалась, пока Черменский запрыгнет в пролетку, пока извозчик басом крикнет: «Тр-рогай, мертвая!», пока скрипнут рессоры и зачмокает под копытами еще влажная дорожная земля, — и вдруг птицей метнулась через двор к калитке, вылетела на улицу, истошно, по-бабьи заголосила вслед:

— Володя!!! Господи-и-и!!!

Но пролетка уже скрылась за углом: только качались сплошь фиолетовые от пахучих соцветий ветви сирени, перевешивающиеся через заборы. Мерцалова дико оглянулась по сторонам, словно ожидая от кого-то помощи, — но переулок был пуст, только посреди дороги лениво чесался рыжий лохматый пес. Покосившись на Мерцалову, он не спеша поднялся, лениво брехнул и потрусил вдоль забора. Женщина закрыла лицо руками и, шатаясь как пьяная, медленно побрела к распахнутой калитке.

— …Куда ехать теперь думаете, Владимир Дмитрич? — решился спросить Северьян, когда извозчик остановился на привокзальной площади. Черменский, за всю дорогу не промолвивший ни слова, медленно обернулся к нему:

— Едем в Москву. Ступай, бери билеты.

Сказано это было спокойно и твердо, но, глядя в серые, ставшие холодными, как наледь на мостовой, глаза своего друга, Северьян больше не задал ни одного вопроса и молча побежал в сторону кассы.