На лыжне попаданец Ломаев (Лыжню! – 3)

Глава 25

Вот такая у меня вдруг оказалась предновогодняя (почти рождественская) приключенческая история, в результате которой я нечаянно стал майором, кавалером ордена Ленина и переехал из Вологды в Москву в центральный аппарат ЦСКА. А тут ведь какой нюанс. ЦСКА — это не совсем армия. То есть это как бы армия. И работали там и гражданские, и военные, но не служа в армии.

А были еще некоторые избранные, которые и трудились и служили. И служба здесь, ха, не бей лежачего! Но стаж шел, а вместе с тем и армейские звания, и пенсионный военный стаж. Теперь и я вошел в их число. Хотя мне это уже от балды, честно говоря.

Больше всего я ухохатывался, когда дозвонился до тестя. Разговор, как вы понимаете, был коротким, менее минуты, но и этого хватило, чтобы понять, в каком обалдении и райскомнастроение был родственник. Сидел, перебирал бумаги, еле-еле прорвавшись в эту спортивную структуру. И тут его неожиданно вызывает сам В. А. Захаров, человек для своих подчиненных очень жесткий, если не сказать жестокий.

Милостиво говорит, что ваша долгая и эффективная работа (учтите пикантный момент — к тому моменту он работал еще менее трех месяцев) мне очень понравилась. Кроме того, на нее обратили внимание в ЦК КПСС. Так что давайте, подавайте заявление для членства в президиуме общества ЦСКА и в заведующие отделом. Я вас с удовольствием поддержу.

Он, не веря, подал, и ведь легко выбрали. Еще бы, Захаров прилюдно сказал, что ЦК поддержал, а у руководства ЦСКА ничего нет против данной кандидатуры. А… ты ничего не хочешь сказать, мой дорогой зять?

Разумеется, я мог бы, но ведь мы говорим по международной линии. Здесь ушей больше, чем ног на Кремлевской площади в полдень. Поэтому только спросил, как Маша.

— Маша? — нервно хохотнул Александр Петрович и неожиданно свернул, — с ней хорошо, заведующая отделом в том же обществе, а ты когда вернешься?

— Да где-то в январе, — пожал я плечами. И не успел дальше продолжить о себе родимом, как тесть сказал: «Ну тогда пока» и положил трубку.

Денег, что ли, ему жалко или вспомнил, наконец, что в телефоне масса сопереживателей. Ну и я пошел, у меня здесь своих забот масса. После недавнего поражения, я бы даже сказал, разгрома, счет стал один — один, если считать по событиям. И четыре — два, если считать по людям.

В общем, советские люди, вечные строители коммунизма (а потом и гнилого капитализма, добавил бы попаданец XXI века), все как один пошли по указанию нашего родного ЦК КПСС. Ну и дальше бла-бла-бла.

Понимаете, я фанат коммунистической идеи, но не советских агитаторов, особенно перестроечной эпохи, у которых из каждого отверстия видно кубло капитализма. Ну их, к лешему, пусть катятся к себе в Штаты. Меня только один вопрос мучает, та бестолковость в США, которая наступила в XXI веке, это результат приезда туда коммунистических функционеров, или американцы сами так справились?

А мне пока надо идти тренировать свою команду на паях с Ивановым. Заодно проводить психологический тренинг, а то мои ребята (опять мои!) совсем уж пали духом. Ничего орлы, хватит выглядеть пятнашками!

— Значит, так ребята, — начал я при встрече, — по поводу завтрашнего вы хорошо знаете. Пятьдесят верст с гаком или без гака, но все равно тяжело. Наше разлюбезное начальство поэтому сначала решило послать только меня на лыжню, потом послать меня куда подальше, выбрав кого-нибудь из вас. А после недавнего позора она совсем сникло и отдало право решения вопроса мне.

— О! — не только спортсмены команды, но и тренер Эдгар Иванов выразительно посмотрели на меня. А я продолжил, совсем не маясь нерешительностью и каким-то выбором:

— Я твердо и бесповоротно решил, исходя из следующих выкладок:

1. На дистанцию может идти вся команда в количестве четырех человек;

2. Зачет идет по троим спортсменам, причем, кто кандидаты на учет в комиссию оргкомитета — внутреннее дело команды, просто учитываются лишь трое. Поэтому я беру эти кандидатуры на себя, свою, естественно, и еще двоих первых.

После этих слов все посмотрели на меня оцепенело, мол, а что и так тоже можно? Мы не ведь знали!

— Товарищи, можно все, что не запрещено. Такого рода изменения запрещены? — не мог не стебануться я над коллегой и подчиненными.

Спортсмены продолжали зевать ртами, тренер, наоборот, судя по физиономии, уже был готов ответить. Ноя не хотел болтать и только сказал:

— Кстати, вы не радуйтесь, вот особого радостных участников ралли для уточнения еще один важный пункт специально от меня:

3. Среди первыхучитываются все спортсмены, не только советские. Только немцы, конечно, не идут для зачета в комиссию. Не зачем! Для чего опоздавших считать?

Если что, я вообще могу войти один в число избранных.

И вышел побыстрее, ибо язык без костей, болтаться может без конца и во все стороны, а мне некогда. Долго они решали, быть или не быть. Я уже прошел тренировочный круг в три километра, когда из здания высыпали мои сотоварищи. Теперь уже Иванов угрюмо молчал, а спортсмены очень хотели меня опровергнуть. Или, хотя бы, спросить чего-нибудь хотя бы минуток на двадцать — тридцать.

Но я их обломал, объявив о пяти кругах молчания. Кто что-то скажет, то дурак. Разговоры как отрезало, ведь дурак по умолчанию тянул наряд вне очереди. Даже офицеры, должность во взоде у них все равно рядовая.

Ну а что болтать, ничего уже не переиграешь, нечто подобное я изложил в руководстве общей спортивной команде СССР. Там вздохнули, но согласились. Любимцу Горбачева (совсем не так) лучше не перечить.

Вечером я снова дал установку и на этот раз ответил на все вопросы, даже на очень глупые. Основой всего был тезис — прийти вторым и вам все проститься. Не смотрите по сторонам, идите как можно быстрее, но с учетом своих сил. И еще метко стреляйте, и будет вам господень рай.

Ссылки на бога были восприняты уже спокойно, тем более от командира, майора Ломаева, кавалера двух высоких советских орденов — Трудового Красного Знамени и Ленина. Он лучший — это все понимали, и были бы не прочь прицепится к нему хоть на полчаса, дальше все равно не хватит сил.

Лишь один негромко спросил, даже не самый глупый, а рассудительный — лейтенант Костя Ситдиков:

— Я так понимаю, товарищ майор, первое место вы оставили себе, да? — и лукаво посмотрел на меня.

Разумеется, я не стал его разочаровывать, прямо ответил на такой вопрос, благо его и так все знали:

— Совершенно верно, товарищ Ситдиков. Но вы прекрасно понимаете, что на лыжне нет никаких званий. Рискни, голубчик, если уже забыл, как висел на моем хвосте, аж потом не скопытился?

— Не-не, господи упаси! — перекрестился стойкий атеист Ситдиков, — я просто так спросил, да и то, разве медленная черепаха за быстрым гепардом угонится?

В общем поговорили. Я их твердо убедил, что немощь моя была по политической причине, а сегодня, как никогда стоек. И все должны понимать — Ленин и теперь живее всех живых, это я вам, и как коммунист говорю, и ваш командир.

Против такого никто не возразил, не было таких дурней в Советской Армии. А уже серьезно добавил:

— Каждый из вас на лыжне должен беспокоиться только о себе и не жалеть об отставших. Но, и запомните это твердо, в случае необходимости вы можете всегда опереться на меня. Многого я, разумеется, не могу, я не волшебник, но хоть что-то.

Биатлонисты согласились и как-то очень радостно, словно я им по волшебной палочке феи раздал. С этим и разошлись. Впереди была новая дистанция, опять трудная, но ничего сложного не обещающая.

Утром подъем, привычная зарядка, такая же обычная, как дыхание. Командирский завтрак, в общем-то, ничем от обычного не отличающийся. Только сладкое какао вместо чая. Обозлился, я бы лучше чай попил!

Перед выходом на лыжню проверил не только свой спортинвентарь, но и команды, между делом приободрил народ, где наша не пропадала.

Выходя на лыжню, обратил внимание на радостных немев. Ха я вам ухудшу-то настроение.

— Эй, фрицы, я пришел! — обратился я ко всем ним и одновременно ни к кому на неплохом немецком, — кто будет ответ держать за эту дурацкую шутку с меняющими правилами биатлона?

Вроде бы ничего такого угрожающего не сказал, правда, тон был не очень хороший, честно говоря, но ведь я им не угрожал и даже тон не повышал!

Немцы же приутихли, будто я им твердо обещал двадцать дет расстрела. Ничего ведь, гады, даже не мяукнули, но тихонечко вызвали полицию, которая прибыла, когда я уже стоял на лыжне. Полицейский попросил пройти к их легковой машине, разъяснить им некоторые нюансы русского поведения.

Тон был в целом вежливый, но отдельные выражения подчеркивали, что он нас ни в грош не ставит и совсем не считает за людей. Почти как фашисты в 1941 году в оккупированном Советском Союзе. Еще бы по морде дал, вообще бы полная аналогия.

— Господин полицейский, — холодно заговорил я, — стою на лыжне, уже включили секундомер, и тут вы отвлекаете меня от бега по какому-то дурацкому поводу. Господа, вам, кажется, понравились такие неспортивные методы добывания победы?

Эти громкие экспрессивные слова на немецком языке, также как и сами полицейские на Старте, и без того очень привлекшие к себе внимание, взбудоражили всех, особенно судей и журналистов. Первых потому, что они здесь за все отвечали. Хотя и командовали, конечно. А журналисты, они этим кормились. Скандалы — это хорошие деньги, на них и живет демократическая пресса!

Быстро подошедший судья Старта Иоганн Келлер был профессионалом и поэтому сразу во всем разобрался. Первым ушел на дистанцию советский спортсмен, такой же скандальный, как и победоносный. А вот глупый полицейский будет обязательно за все отвечать. Мало ли что на него донесли его немецкие камрады. Это вообще был внутренний профессиональный спор, куда полиция не должна вмешиваться.

А я быстро шел. На счет затянувшегося старта не горевал — все видели, если что так завою, сами прибежите. Нет, тут на лыжне вообще, как-то легко потянуло вперед. Который раз уже. Как встанешь на лыжи, так и как с моторчиком несешься, Карлсон, который на крыше, хе-хе!

Приходится даже придерживать себя, а то позади ребята, хоть чуть-чуть поддержать, обещал ведь. Да и самому надо, это тоже важно.

Что-то я оторвался, а ведь полчаса всего бежим. И, на всякий случай, помни, это не шухры-мухры, это длинная дистанция пятьдесят километров, неправильно рассчитаешь силы, самого потом будут тащить к Финишу с перекошенным ртом.

Ну это я так, типа вспомнил юность. Давно уже не надрывался даже на этой дистанции. Именно не надрывался, а не уставал. Устаю-то почти каждую гонку. Не знаю, кто как, а у меня на каждой дистанции есть такой момент, когда я иду кое-как, перемогаю себя. Другое дело, уже с Вологодского отрезка жизни кризисы все легче и короче.

Оп-па, кто это лихачит, как пьяница за стеклотарой. Не спеши, каждому достанется, посуды много. Ха. а ведь это наш, более того, ведь это Алеша Орехов собственной персоной! То есть, прошу пардону, лейтенант А. К. Орехов рулит.

— Не сильно ли разогнался, лейтенант, сил потом хватит? Пятьдесят километров все же. Считай, всю Москву перемотали, — сказал и прикусил язык. Москву XXI века точно, а ХХ столетия не знаю. Она ведь гораздо меньше, даже в конце века. На всякий случай добавил: — ну почти прошли, только окраины остались.

Алеша, простая русская душа, ничего не заподозрил, только улыбнулся, несмело возразил:

— Не-а, товарищ майор, я, как вы учили, контролирую свой физический потенциал, сопоставляю его с предшествующими гонками. Вроде пока ниче.

— Ну хорошо, если ниче, — слегка подколол я. Поинтересовался: — остальные как, тоже идут нормально?

— Нормально, товарищ майор, — успокоил меня Орехов, — Токменев просил передать, чтобы не беспокоились и не дергались — они идут экономичным ходом, но, судя по всему, немного опережают немцев. Я тоже смотрю — хилые они какие-то, сначала разбежались, а теперь потихоньку сдают, хотя надо бы наоборот.

— Ничего не хилые они, нормальные немцы, — осмотрительно защитил я немецких хозяев, — это вас я воспитал, как лосей. Теперь вон сам не могу отбиться.

Сказал и мимолетно бросил хитрый взгляд назад. Ведь если вы думаете, что мы в этот разговор неспешно катимся, то крупно ошибаетесь. Мы ускоренно шли. Орехов, талантливый парнишка, на ходу перехватил у меня коньковый ход еще в Вологде. Стоило только один раз показать и перечислить его преимущества, даже учить не пришлось в отличие от остальных.

И я смотрел, иногда заглядывая Алеше через плечо, что немцы, вернее их небольшая группа, не фига нас не догонят. Даже более того, наша основная группа присоединила к ним пелетон. И теперь из трех частей — мы, немцы и пелетон, остались две — наша группа из двух человек и пелетон.

При этом надо сказать успокоительно для нас (или язвительно для немцев), что, несмотря на все передвижения внутри основной группы, мы — два шальных советских спортсмена — все более отрывались от нее. И несмотря на еще приличное расстояние — три десятка километров — мне почему-то твердо показалось, что мы не соединимся до финиша.

Так, в конце концов, и получилось. Но зато обострилась другая проблема — место-то одно, а нас двое. И кому получать золотую медаль пятидесятикилометровой дистанции мировых соревнований?

Я посчитал, что лейтенанту Орехову, нашему Алеше. А он почему-то стал настаивать, что только мне. Начал молотить всякую ерунду, мол, я его командир, и что на глазах всего мира мне положено быть первым. Ибо субординация!

Хе-хе, а спорить с командиром — не нарушение субординации. Вот ведь эта макрель до чего обнаглела, не пожалела уступать командиру, чтобы он уступал зеленому лейтенанту. Ха, сказанул! Ну вы меня поняли, друзья, разжевывать не надо?

Пришлось пойти на хитрость — в преддверии Финиша разбежался на приличной скорости, втянул в эту так сказать, гонку Алешу, тот упорно шел вторым, не обоняя, но и не отставая. И на каких-то сантиметрах от финишной черты резко отвернул в сторону.

Лейтенанта Орехова, не ожидавшего такого западла, просто занесло за финишную черту. Он, разумеется, тормозил, как мог, даже упал, но все это было уже там, за чертой, около остолбеневших немцев. Ну а потом тихонечко зашел я с видом триумфатора. И ничего, что на этой трассе у меня лишь серебряная медаль.

В ФРГ я уже получил одну золотую спортивную награду. Более того, этот щегол Горбачев так запутался в своих грязных политических играх, что вынужден, ха, мне — присвоить внеочередное звание, дать (sik!) орден Ленина, перевести служить в Москву. Тестя — сделать членом президиума спортивного общества ЦСКА, заведующим отделом, жену — просто заведующей отделом.

Так что Алеша не надо злиться и строить на лице детские обиды, мы уже давно взрослые люди. Тем более, на командира не обижаются, а бодро выполняют его команды.

На этом, мои дорогие друзья, мы расстанемся на страницах этого романа. Нет, мне еще долго жить и, кто его знает, я доживу до современности, хотя и довольно пожилом виде. У меня довольно приличные планы, кто-то скажет, просто гигантские, бог весть, у каждого свои ранжиры:

— В плане общественно-политическом все-таки попытаться воздействовать своими почти волшебными знаниями. Пусть удмуртский бог Инмар, скорее всего, не разделит мои чаяния, но я все же попытаюсь сделать «черные 1990-е годы» не столь черными и кровавыми;

— В личной карьере, прежде всего, спортивной, не только завевать мировые и олимпийские медали, но и возглавить еще в 1990-е годы борьбу и с нашими глупыми либералами и с самим Западом в спорте. Политики не должно быть я спорте, это должны усвоить все и не надо играть спортсменами, как пешками, в своих грязных политических играх;

— В семейной сфере мы с моей женой Машенькой захотим троих, а, может быть, и четверых детей. Я только ЗА, но рожать ей и решить, по большому счету, тоже ей. А так, пусть делает карьеру, я даже сам буду сам играть нянечку и, если что, сам стану сидеть с детьми.

Все, следите за современной жизнью, Ломаевы еще себя покажут!