На пороге Будущего

1

— Женька, подъем!

Женя несогласно замычала, завозилась, отворачиваясь к стене. Мама пощекотала ей пятку. Пришлось проснуться. Мама пританцовывая прошлась по комнате, раздвинула шторы и несколькими движениями навела порядок на столе.

— Вставай давай, скотина не кормлена, дети не собраны! — мурлыкала она себе под нос старый радиоджингл.

Женя зевнула.

— Заколка.

— А?

— У тебя платье кораллового цвета. А заколка желтая. Поменяй на красную хотя бы.

— Я тебя умоляю, кого это волнует! — отмахнулась мама, выходя из комнаты.

— И каблуки не забудь!

Вместо ответа щелкнул замок входной двери. Женя еще несколько минут полежала и пошла делать чай.

Ей до сих пор с трудом верилось, что больше не надо учить, решать задачи, переживать. Экзамены позади, и выпускной, и вся нервотрепка! Через несколько дней, в июле, все начнется заново, но пока… Пока она не желает больше об этом думать! Она пила крепкий чай, глядя с балкона в пустой двор. Было бы здорово запрыгать от радости, но сил уже не осталось. Да и чему радоваться? Впереди еще творческий конкурс, и отец до сих пор не простил, что она отказалась идти на факультет управления, где у него «все схвачено». А если она не поступит и туда, куда собралась, он еще больше огорчится.

Она даже вздрогнула, представив его реакцию. Потом сказала себе: «Плевать!» — и включила комп. Фейсбук еще больше расстроил: вся компания весело обсуждала сборы в летний поход. Жене даже не хотелось им ничего советовать. До чего обидно, что лучшие друзья закончили школу в прошлом году или закончат в будущем и поэтому спокойно уезжают из города на целую неделю!

В одном из блогов, в которые Женя регулярно заглядывала, выложили очередную порцию очаровательных картинок эпохи Галантного века. Она не удержалась и набросала на первом попавшемся книжном форзаце изящный силуэт в локонах и летящей длинной юбке, а рядом — еще один, более современный. Фантазия уже искала, какую нужно подобрать ткань и какой выбрать оттенок, какими штрихами придать современной одежде хотя бы намек на изысканность давнего прелестного века. Эти эскизы занимали в ее столе целый ящик, валялись по всей квартире, и мама, когда готовила, часто не глядя клала ложку не в специальную подставку, а на первый попавшийся листок с очередным рисунком. А папа считал женино «увлечение модой» временной блажью, которая не может и не должна помешать ей учиться на престижном факультете. Женя с ним особо и не спорила. Просто подала документы в другой вуз и твердо сказала, что сейчас ее интересует исключительно дизайн. И что вообще жизнь длинная, мама вон до тридцати лет училась, поэтому переживать нечего — она все успеет. Повозмущавшись пару дней, отец замолчал. А мама, как всегда, не сказала ни слова против. Она не мешала Жене жить по-своему. В благодарность за это Женя никогда, ни разу ничем ее не огорчила. Доверие должно быть взаимным — это они обе поняли еще много лет назад.

Вечером, прямо перед ужином, зашли одноклассницы. Родители позвали их к столу. Папе общение с юными девицами доставляло особое удовольствие. «Ну, как поживает ваш высший класс?» — осведомился он. И, слушая ответные смешки, удивлялся: его и это поколение разделяют всего-то двадцать с небольшим лет, и живут они вроде бы в одной стране и на одной улице, — а впечатление, будто с инопланетянами общаешься! Выглядят совсем по-взрослому, а ведут себя как малые дети. Щебечут о чем-то, перебрасываются названиями незнакомых музыкальных групп и фильмов, взрываются внезапными приступами смеха. И еще более удивительно, как Женя преображается, когда рядом ее подруги. Ведь сама такая же — неясно что в голове, то и дело заговаривает на странном языке о не очень понятных вещах, — но стоит появиться рядом другим девушкам, как исчезают ужимки, манеры становятся сдержаннее и даже голос звучит ниже. На своих подруг-ровесниц она посматривает свысока, покровительственно, поэтому, сама того не замечая, в такие минуты становится взрослее их. А когда они уйдут — уткнется «вконтакт», включит дурацкую музыку и будет с ними же часами обсуждать какой-нибудь неизвестный сериал.

Высший выпускной класс 84-й гимназии между тем поживал хорошо. Многие ребята подали документы в московские и питерские вузы, кто-то собрался за рубеж. Катя и Даша о своей дальнейшей судьбе не беспокоились, спасибо родителям. Астаховы тоже могли бы не беспокоиться, если бы Женя сама не смешала все карты. Ну, что теперь об этом говорить… Напившись кофе и рассказав о планах на оставшееся лето, девчонки расцеловались с Женей и распрощались.

— Сборище гламурных идиоток, — проворчал отец, собирая со стола чашки.

Он всегда так говорил, пообщавшись с Дашей и Катей. Иногда Женя в глубине души бывала с ним согласна, но каждый раз старательно обижалась.

— Да ты просто не видел настоящих гламурных идиоток, пап!

— А ты, между прочим, собираешься всю оставшуюся жизнь обшивать таких, как они!

— Нет, ты что, опять?..

— Одно радует, — сбавил он тон, — одеваешься ты и правда лучше. А главное — дешевле!

Женя могла бы рассказать наивному мужчине, чего стоит эта дешевизна. Многочасовые походы по магазинам в поисках тканей и фурнитуры, долгие обсуждения и споры с портнихой, а потом опять поиск аксессуаров, тех мелких деталей, что придают образу завершеность. И сколько ни шей, сколько ни покупай — все равно то и дело оказывается, что надеть нечего!

Если бы Жене сейчас сказали, что совсем скоро эта забота — одна из главных в ее жизни наравне с ЕГЭ и поступлением в вуз — уже завтра станет неактуальной, она бы не поверила. Каждый день лета был у нее расписан заранее. Творческие испытания, несколько минут волнения перед списком принятых на первый курс, отмечание радостного события с родителями и друзьями и, наконец, отдых перед учебой. Ну, или — разочарование, еще одна папина лекция («как это было возможно — подать документы всего в один вуз?!»), и — отдых перед осенью, когда он на год возьмет ее к себе в офис «варить кофе». В любом случае у судьбы практически не осталось места для маневра. Женя уже исчерпала свою долю безумства, решив наперекор всем пойти в институт дизайна и технологий. Теперь, в какую бы сторону ни повернула ее жизнь в ближайший месяц, казалось, что будущее известно минимум на год вперед.

И ничто, ничто в этот вечер 29 июня 2016 года не предвещало беды! В следующие несколько месяцев она раз за разом снова и снова возвращалась к последним июньским дням, пытаясь найти скрытые указания на ту страшную перемену, что случилась 30-го числа. Их не было. Коварная судьба, как правило, любит делать намеки, которые становятся понятны только тогда, когда то, на что они указывают, уже свершилось. Но в случае с Женей ее коварство превзошло все мыслимые пределы: она обошлась вообще безо всяких намеков.

…Суббота, 30 июня. Обычный летний день, теплый и облачный. С утра Женя сбегала на фитнес-аэробику, потом нарисовала еще один эскиз. Ближе к вечеру поболтала в скайпе с новым знакомым. Парень был симпатичный. На завуалированное предложение прогуляться он отчего-то никак не отреагировал — то ли не понял, то ли не испытывал взаимного интереса, решила Женя. Поэтому в семь вечера она пошла гулять с одноклассницами.

— Слушай, — говорила она Кате в кафе, глядя в телевизор, где известная спортсменка рекламировала дезодорант. — У нее же абсолютно нет голоса. Они такие красивые, но чаще всего их переозвучивают профессиональные актрисы, потому что голоса непоставленные.

Кате не было дела до чьих-то голосов.

— Все-таки ты дурочка, Женька. Как можно с такими баллами поступать на дизайнера? Я думала, мы с тобой будем вместе учиться, на нормальном факультете.

— А я хочу…

— Дурочка, — еще раз сказала Катя. — У меня будет хорошая работа, а ты что будешь делать? Платья шить? Ты для этого по три раза в год на олимпиады ездила?

Женя уже с трудом сдерживалась, чтобы не вспылить. Да когда же ее оставят в покое!

— Поживем — увидим, — сказала она и надолго замолчала.

Когда поздно вечером они вышли из кафе, погода заметно испортилась. Катя и Даша не прощаясь свернули в другую сторону — обиделись. Она села в маршрутку, кинула смску маме.

Поеживаясь, она быстро, почти бегом шагала от остановки к дому. Еще не совсем стемнело, но во дворах сгустился туман, стало холодно и сыро. Женя любила туман. В городах он не бывает настолько густым, чтобы не виднелись электрические огни. Ярко светит фонарь у крайнего подъезда; за этим зданием — ее дом. Женя моргнула, и огни чуть заметно сместились вправо. На голых плечах оседали капельки воды, и от этого было еще холоднее. Внезапный порыв ветра на секунду загородил свет клочьями тумана. Оранжевое пятно фонаря расплылось, растворилось в серой влажной мгле.

Женя не остановилась, хотя уже ничего не видела вокруг, только вынула наушники из ушей — и была оглушена тишиной. Но в городе не бывает тишины!

«Ну надо же, как в кино!» Она все еще шла вперед. И вдруг уткнулась носом в стену.

Впоследствии Евгения не раз раскаивалась, что в это мгновение не сделала шаг назад. Она была убеждена, что если б вернулась хотя бы на несколько метров — а эта мысль сразу пришла ей в голову! — то вновь увидела бы свет фонарей и попала домой. Еще долго после она не была до конца уверена, что мир, где ее так ждали, был ей настоящим домом. Но упрямство и самоуверенность пересилили, и она осталась стоять, где стояла, пытаясь убедить себя, что эта странная каменная стена могла каким-то образом, за несколько часов появиться здесь, во дворе. Через несколько секунд, когда она уже почти нашла этому объяснение, вокруг вдруг посветлело.

Туман рассеялся, растаял в воздухе — светлом, не вечернем. Женя стояла у огромного серого валуна, касаясь его рукой. Камень был шершавым и холодным. Не веря глазам, она огляделась.

Было все так же прохладно и сыро. Валун, похожий на серого слона, одиноко лежал посреди луга, окруженного зелеными и начинающими желтеть деревьями — совершенно незнакомыми, нерусскими. Метрах в десяти от себя Женя увидела нескольких сбившихся в кучу людей: женщины в длинных платьях выглядывали из-за спины высокого седобородого старика. В лесу чужими голосами пели птицы, и светлые тучи над лесом тоже были чужие. Она давно это заметила: стоит отъехать от дома на сотню-другую километров, и облака кажутся незнакомыми, и трава — другого цвета… Все кругом было настолько непонятно и нереально, что Женя не сумела ни испугаться, ни удивиться. Вместо этого она глупо порадовалась тому, что на ней тоже длинный сарафан, как и на женщинах, и автоматически отметила при этом, что ее глубокое декольте явно не соответствует здешней моде… Погода была осенняя, и ее начало колотить то ли от холода, то ли от просыпающегося испуга.

За толпой женщин цепочкой стояли мужчины. В их руках были длинные шесты с блестящими наконечниками — копья? Они кольцом окружили валун и так же, как остальные, не сводили с нее глаз, тихо переговариваясь друг с другом. В отдалении среди деревьев виднелась группа всадников в темных одеждах, с одинаковыми красно-синими щитами, подвешенными к седлам. Все вместе производило впечатление средневекового ритуала, и Женя подумала, что попала на историческую реконструкцию. Но почему же здесь день, когда только что был вечер?

Женщины вдруг одна за другой попадали на колени, не сводя с нее круглых, будто испуганных глаз. Старик шагнул вперед, ошпарил ее пронзительным взглядом, поклонился, сложив на животе руки, и произнес несколько слов на неизвестном языке. Женя поклонилась ему тоже. Он повел рукой в сторону всадников, предлагая ей пройти к лесу. Сухой неласковый голос ни на секунду не умолкал, пока он вел ее через луг. Там он склонился перед мужчиной, что вышел им навстречу. Женя на всякий случай тоже наклонила голову, в которой крутилась и крутилась вычитанная где-то фраза: «Ничто не дается так дешево и не ценится так дорого, как вежливость». Старик взял ее руку и вложил в руку незнакомца. Тот опустился на колено и поцеловал ее пальцы, а потом задержал их в ладони, с удивлением рассматривая яркий маникюр.

Всадники быстро заговорили на повышенных тонах, один замахнулся хлыстом на стоящего рядом человека в простой одежде. Подъехал на лошади красивый черноволосый мальчик лет одиннадцати-двенадцати, вмешался, затараторил что-то и вдруг уверенно соскочил с лошади, подвел ее к Евгении, почтительно обратившись с небольшой речью к мужчине. Тот задумался на несколько секунд, кивнул — и вежливым жестом предложил Жене сесть верхом. Вот и пригодятся три недавних урока верховой езды! Мужчина придержал стремя, и Женя поднялась в седло. Подбежавшая девушка подала ей шерстяную накидку. Женя с опаской наклонилась за ней. Таких крупных лошадей она никогда не видала. Мужчина вскочил на вороного коня, мальчик подхватил повод, и кавалькада двинулась в путь. Женщины остались позади, затянули песню.

— Хален, — сказал спутник Жени. Она непонимающе смотрела на него. — Хален! — повторил он с улыбкой и прижал руку к груди.

— Евгения, — ответила она и тоже прижала ладонь к солнечному сплетению.

— Егенья… — улыбнулся он, прикипая горячими черными глазами к ее пальцам — а может быть, не к ним? Жене начало недоставать бюстгальтера, который она просто-напросто забыла надеть, собираясь на прогулку.

Все было настолько буднично и вместе с тем настолько нереально, что Женя, как ни старалась, не могла собраться с мыслями, и те неслись непонятно куда. Глядя на своего спутника, она подумала, что никогда не встречала мужчин, похожих на него. Его движения, посадка в седле, выражение лица — все было незнакомо, ей было не с кем его сравнить. Внезапно он расхохотался, пришпорил коня и умчался вперед.

Когда Хален вернулся, гостья не казалась ни обиженной, ни растерянной. Она смотрела то под копыта лошади, то на верхушки деревьев и молилась. Или творила заклятья?

— Будем рассуждать логически, — вслух рассуждала логически Женя. — Есть несколько вариантов. У меня шизофрения, и все это — галлюцинация. Или в чай, который мы пили в кафе, добавили какой-то наркотик, и все это — опять же галлюцинация. Или я просто сплю…

В подобных случаях советуют ущипнуть себя посильнее. Но на Женю со всех сторон смотрело столько глаз, что она не решилась на такую глупость. Щебетали птицы. Люди вокруг негромко переговаривались. Их языка она никогда прежде не слышала. Копыта коней стучали по выложенной камнем дороге. Лиственные деревья на обочинах были абсолютно незнакомы, но кое-где в глубине леса виднелись низкорослые сосны. Взгляд цеплялся за детали, противоречащие размытой нереальности обычного сна: упавшее, но еще живое золотисто-желтое дерево у дороги, промелькнувшая над лесом зеленохвостая птица, чей-то резкий вскрик позади, свежий ветер, в котором угадывалось соленое дыхание моря… А впереди уже виднелись очертания несовременного, старинного города, окруженного высокой стеной. По всем правилам жанра сейчас появятся эльф, гном и потомок великих королей древности и поведут ее — принцессу — в дальний путь, в волшебную страну… Впрочем, кажется, потомок древних королей уже рядом, у него широкие плечи, яркая улыбка и черный чуб, падающий на глаза. На перевязи — короткий меч, и на смуглых кистях рук белеют старые шрамы.

Почему она ничего не делает? Нужно бежать, просить помощи, найти кого-то, кто говорит по-русски или на другом знакомом ей языке!

Бежать? Но куда? Просить помощи? Но никто не делает ей ничего плохого, наоборот, на нее и правда смотрят как на принцессу, разве что пылинки не сдувают! Словно прочитав ее мысли, ведущий лошадь мальчик оглянулся, улыбнулся той же светлой улыбкой, что у Халена.

В городе, где и не слышали об автомобилях и небоскребах, тысячи людей выстроились вдоль улиц, бросали цветы под копыта ее лошади, кричали и пели что-то радостное. Она во все глаза смотрела по сторонам, но позже ничего не смогла вспомнить об этой первой прогулке по городу. Хален вел галантные речи, не обращая внимания на ее молчание. Внезапно он протянул руку, указывая вперед. Женя оторвала взгляд от его загорелого лица. Перед нею простирался широкий проспект, вымощенный многоугольными плитами. Скромный серый камень домов сменился белым мрамором и красным гранитом. Ровно посреди проспекта располагалась широкая площадь. Она была пуста — выстроившиеся цепочкой люди в синих мундирах удерживали горожан у стен домов. А еще дальше, на вершине холма высился замок. Над каменной стеной возносились три башни. Определить бы стиль, но Женя ничего не понимала в архитектуре. Может быть, такие замки встречаются только в одном-единственном месте на Земле, но она слишком мало о них знает…

Она уже начала думать о своем доме, как об оставшемся в другом мире. Вдруг не врут истории на ТВ, в которых люди, попав в туман, оказываются в ином времени или в параллельном измерении?

С шумом, песнями и громкими восклицаниями кавалькада въехала во двор. Замок был стар. С серых стен свисали флаги: синее дерево на красном фоне и под ним синие силуэты остроконечных городских крыш. На высоком крыльце стояли богато одетые женщины. Одна из них, самая молодая, подошла и с улыбкой протянула к Жене руки. Хален спешился и снял ее с лошади. Еще раз поцеловав Жене пальцы и поклонившись, он передал ее подбежавшим женщинам, и ее повели… «В гарем!» — мрачно решила она. И почти не ошиблась.

Молодая женщина — ее звали Сериада — отвела Евгению в свой дом, расположенный за центральным зданием замка, знаками и улыбкой объяснила, что несколько его комнат отныне принадлежат ей. Женя нашла ванную и долго простояла у зеркала совершенно без сил и без мыслей, изумленно глядя на свое лицо и не веря уже, что это — она, Женя Астахова. Она закрыла глаза. Открыла. Потрясла головой. Нет, все то же — цветное витражное стекло в узком оконце, масляные лампы вместо электричества, темная — керамическая, что ли? — ванна, странные, в виде цветков, вентили на кране. Ну, хотя бы водопровод есть и горячая вода…

Она заставила себя вымыть руки и лицо и вышла из комнаты. Сериада и еще несколько женщин и девушек — служанки ее? — не сводили с нее глаз. Евгения решила не ждать у моря погоды и постараться выяснить, где она находится.

Что делать, если попала в непонятный мир без электричества, автомобилей и интернета, жители которого не понимают ни одного твоего слова? Она попробовала английский язык и французский — безрезультатно. Задумалась ненадолго, а потом вскочила и побежала по дому, ища книги.

В последующие двадцать минут Женя проявила чудеса фантазии в поисках карты местного мира. Призванные на помощь мужчины в конце концов поняли, чего нужно гостье, и принесли откуда-то карту.

Если в случае с ванной Жене повезло: как ни странно, в замке имелся водопровод и канализация, — то карта ее мало удовлетворила. Она была напечатана, а не нарисована от руки, но изображение на ней не заслуживало звания целого мира. Этот мир ограничивался одним материком, который, как объяснила Сериада, назывался Матагальпа — Земля людей. В то время, как девушки искали слова и уточняли, правильно ли поняли друг друга, в комнате появилось новое действующее лицо. Низенького полного мужчину преподнесли Жене с таким облегчением, будто он одним своим присутствием мог решить все затруднения. Позже она узнала, что он был школьным учителем. Пока же, безжалостно доведя его до состояния ступора, она сумела выяснить, что солнце здесь следует справа налево. Значит, ей повезло очутиться в южном полушарии? Страна, в которой она имеет честь находиться, называется Ианта и простирается примерно на семьсот километров вдоль северо-восточного побережья континента и километров на шестьсот вглубь его, ограничиваясь с востока и запада крупными реками, а с юга — горами. За ними расположены другие страны. Ей пока не удалось получить ответа на вопрос, что находится за морями, окружающими Матагальпу.

«Маленький уютный мирок, счастье для авторов фэнтези», — печально подумала Женя, потерла утомленные глаза. За высоким и узким окном наступал голубой вечер. От осенней прохлады помещение спасала круглая трехногая жаровня, на которой алели раскаленные угли. От стен тоже шло тепло. Женя подперла щеку рукой и грустно смотрела на учителя. Она так устала, что глаза закрывались сами собой. Ее собеседник встал из-за стола, поклонился, почтительным голосом произнеся несколько слов, и на цыпочках пошел к двери. Темноволосая служанка помогла гостье дойти до спальни. Евгения рухнула на кровать и сразу заснула мертвым сном.

— Я готов жениться хоть завтра, — заявил Хален.

Было раннее утро, когда в Доме провинций он встретил Ханияра Ранишади. Старик покачал головой.

— Она слишком юна, ей семнадцать лет, — сказал он.

— Она прекрасно развита, — возразил царь. — У моих ребят наложницы младше. Возраст не препятствие.

— Она не знает нашего языка.

— Научится! Она же олуди, к ней нельзя подходить с обычной меркой.

Глава иантийских священников пожал плечами.

— Она в первую очередь женщина, а по возрасту еще почти ребенок. Ты столько ждал, подожди еще немного. Следует отложить свадьбу хотя бы на полгода. Пусть девушка привыкнет. Она пришла из мира, совершенно не похожего на наш, и наши обычаи ее шокируют. Да и ее собственные привычки, как говорят женщины, несколько странны.

Хален наконец стал серьезным.

— Такое ощущение, что ты недоволен, Ханияр. В чем дело?

— Да, я обескуражен, — согласился старик. — Честно говоря, вся эта история с приходом олуди иногда казалась мне сказкой. Теперь я могу тебе в этом признаться. Я убедил тебя не жениться и ждать много лет, хотя сам сомневался, что при нашей с тобой жизни олуди явится. И вот она пришла, а я просто не знаю, что теперь делать…

— Это я должен переживать, а не ты, — возразил Хален. — Ведь это я упустил несколько прекрасных невест и испортил отношения с Шедизом. Но сегодня я не жалею об этом. Евгения понравилась мне больше, чем любая из наших девушек.

— Возможно, ты судишь слишком поверхностно… Кто знает, оправдает ли она наши надежды!

— Мне кажется, у нас теперь нет повода переживать, — сказал подошедший Венгесе, командир царской гвардии. — Осмелюсь напомнить вам, господа, что две тысячи семьсот сорок девять лет назад вместо женщины пришел мальчик, который несколько десятков лет потом не проявлял качеств олуди. Вот тогда переживать стоило. Вначале люди наверняка были очень этим разочарованы, однако он стал великим царем, и от дня его прихода цивилизованные страны ведут свою историю… А девушку народ признает, даже если у нее и не окажется силы олуди. Лишь бы…

Хален больше не улыбался.

— Я начинаю понимать, к чему вы оба ведете. Полагаете, она может отказаться стать царицей?

— Таких случаев прежде не бывало, но… — Как всегда в минуты волнения, Ханияр не мог устоять на месте и принялся расхаживать по галерее. Белые лица мозаичных воинов и дам провожали его со стен внимательными взглядами. — Если бы были правила, которым они обязаны следовать! Олуди не всегда приходят в свой день и не всегда обладают возможностями, отличающими их от простых смертных. Вспомните Нэине, что пришла шестьсот тридцать лет назад, — у нее никаких способностей так и не появилось. Но она, конечно, не отказалась стать женой царя!

— Как бы ни было, эта женщина пришла из тумана в свой день, — медленно произнес царь. — Я ждал ее много лет и женюсь на ней.

Венгесе согласно склонил голову. Ханияр ничего не сказал. Осталось объяснить все Евгении.

2

Шелест одежды — кто-то подошел к кровати. Потрескивание углей на жаровне. Непривычный запах благовоний. Женя не смогла открыть глаза.

— Нет, — прошептала она. — Нет, нет! Господи, пожалуйста, верни меня домой! Не оставляй меня здесь!

Она спрятала голову под подушку, крепко зажмурилась и стиснула зубы, так что даже оглохла на несколько мгновений. Но нежный, почти детский голос Сериады позвал ее, и она со стоном повернулась в постели.

Девушка была немного старше ее. Ее кожа была матово-бледной, будто она редко выходила на солнце. Пушистые каштановые волосы заплетены во множество косичек и скручены в толстый жгут. Круглое лицо было серьезно, но пухлые губы смыкались так, что казалось, будто она улыбается. Темно-карие бархатные глаза робко смотрели на Женю. Она была хозяйкой этого дома и приняла гостью как родную сестру, но все же с трудом справлялась со своей стеснительностью.

Женя заставила себя встать и пойти в ванную. Здесь были все удобства, и мыло — правда, коричневое и без запаха, — и деревянная зубная щетка, и зубной порошок — судя по ярко-желтому цвету, сделанный из цветочной пыльцы. Сарафан помялся за ночь. Придется попросить у хозяйки какую-нибудь одежду, хотя вряд ли Жене подойдет хоть что-то из ее вещей — Сериада была почти на голову ниже и чуть полнее.

Вернувшись в свою спальню, Евгения обнаружила, что служанки уже убрали постель и разложили на ней платья и белье.

— Это все — мне?

Сериада поняла и кивнула.

— Надеюсь, тебе понравится!

Она с облегчением вздохнула, увидев, как олуди оглядывается в поисках зеркала.

Женя присела на край кровати и перебирала нижнее белье. В нем не было ничего от функционального минимализма, к которому она привыкла, но ее восхитила красота этих льняных и шелковых панталончиков, бюстгальтеров, сорочек — нежных пастельных оттенков, украшенных вышивкой и кружевом, кокетливых и элегантных. Все это было явно очень дорогое и сделано с любовью.

Пока она охорашивалась перед зеркалом, примеряя обновки и потешаясь над своим непривычным видом, служанка вкатила в комнату круглый столик с завтраком. Здесь были разные фрукты, среди которых Евгения узнала только яблоки и персики, ореховые пирожные, сыр, яйца — явно не куриные, — горячие травяные настои и чистая вода. Жуя яблоко, Женя с куда меньшим удовольствием разглядывала предложенные ей платья. Здешняя одежда еще вчера привела ее в отчаяние. Глядя на Сериаду и ее прислужниц, гостья думала: трудно вообразить что-либо более подходящее для того, чтобы испортить самую красивую фигуру. Тяжелые и пышные складчатые юбки, объемные, перехваченные широким поясом блузы и наглухо закрытые, длинные в пол, расширяющиеся книзу платья без талии шились из плотных ярких тканей и обильно украшались вышивкой. Эти балахоны требовали соответствующих украшений — очень крупных, даже грубых. Немного облегчала силуэт обувь на толстой платформе. Впрочем, высота пятки не превышала четырех-пяти сантиметров, а каблуки она пока видала только на мужских сапогах.

— Нужно одеваться, Евгения. Выбирай, что тебе больше нравится? — спросила Сериада.

На белье надевалось облегающее нижнее платье из отбеленного льна. Потом Евгения покорно подняла руки, и девушки обрядили ее в верхнее платье из блестящей темно-синей парчи с длинными узкими рукавами, зато без малейших намеков на вытачки в талии. Застегнули на спине полтора десятка мелких пуговиц и предложили на выбор насколько пар красивых и удобных туфель. Покончив с туалетом гостьи, Сериада показала ей ларец с драгоценностями. Но с Евгении было уже довольно. Она твердо решила разобраться, куда попала и чего от нее ждут. Для этого она видела только один путь: выучить язык и задавать вопросы. Трудности на этом пути, с которыми она столкнулась вчера, сегодня ее не пугали.

— Мали! — вспомнила она. — Мали Машад!

— Он здесь, — кивнула Сериада. — Он давно ждет тебя.

Она отвела Женю в зал, ставший вчера классной комнатой. У огромного стола, на котором выстроились аккуратные стопки книг и бумаг, стоял Мали Машад — вчерашний учитель. Мали был одним из лучших в столице преподавателей грамоты и истории. Терпеливый и невозмутимый, он так же, как его ученица, был настроен добиться успеха.

Первая сложность обнаружилась сразу. К своему изумлению Евгения узнала, что письменность иантийцев не имеет фонетической основы, как у европейских языков. Здешнее письмо, идеографическое или иероглифическое — она даже не знала точно, как его охарактеризовать, — сразу поставило ее в тупик. Лишь много позже она сумела в полной мере оценить его достоинства. По всей Матагальпе народы говорили на разных языках, но их объединяла общая письменность, поскольку большая часть знаков обозначала одни и те же понятия, вне зависимости от языка, на котором их произносили. Были и другие знаки для обозначения отдельных слогов, звуков, приставок и суффиксов, а система чисел и вовсе копировала арабскую, разве что цифры выглядели по-другому.

Но пока Евгения растерянно глядела на круглые значки, похожие на фантастические смайлики. Было ясно, что, возьмись она сейчас за их изучение, и процесс учебы затянется на годы. А ей нужно было говорить, говорить уже сегодня, сейчас! Она объяснила это Мали, и они пришли к решению оставить чтение на потом.

Повторяя за Мали чужие слова: «Стол. Стул. Я сижу. Ты сидишь», — Женя думала о своем. Продолжая говорить, учитель потянулся за бумагой, взглянул на гостью и смущенно умолк. Она сосредоточенно смотрела в его лицо, но не слушала.

«Все же нужно рассуждать здраво. Путешествия во времени и пространстве — сказки! Должно быть более простое объяснение тому, что со мной случилось. Может быть… может быть, это просто розыгрыш? Спектакль, костюмированное представление! Кто-то хочет заставить меня поверить, будто я попала… а куда я, собственно, попала?»

В который раз за это утро Женя обвела глазами комнату, пытаясь найти предметы, которые могли бы иметь отношение к ее обычной жизни. На стенах из цветного кирпича — пастельных оттенков ковры с едва заметным рисунком, потолок разрисован причудливыми цветами, в которых прячутся птицы. Краски неяркие, нежные — видно, Сериада сама их подбирала. Дневной свет проникает в комнату сквозь узкие и высокие окна, расположенные по три: три ближе к двери, три у противоположной стены. Тяжелые, вросшие в пол шкафы и сундуки сплошь покрыты затейливой резьбой. На столиках красуются масляные лампы самых разных форм и размеров. Сейчас они не горят, но Женя чувствует тонкий аромат налитого в них масла. Она хочет найти в комнате предметы из пластика, но их нет — только керамика, дерево и металл. Кресло, на котором она сидит, покрыто шкурой незнакомого зверя, нежно-кремового цвета с темными подпалинами. Она протягивает руку и трогает отворот верхней одежды Мали, мнет ткань в пальцах. Стопроцентная шерсть, уж в этом она разбирается! Как назвать эту одежду? Камзол? Сюртук? Кафтан? Ни на что не похоже, даже не понять, как скроено. Она поднимает взгляд на его лицо, оглядывается на притихшую в уголке Сериаду и несколько минут переводит глаза с одного на другую. Они не русские, сразу видно, и вряд ли относятся к народам, населяющим Россию. И не немцы, не китайцы, не евреи… Отличие не в чертах лиц, а в их выражении. Женя не может найти слов, чтобы объяснить это даже самой себе. Перед нею люди, выросшие в другой реальности. Совершенно ясно, что ни Сериада, ни Мали никогда не проводили время за компьютером, не смеялись над «Томом и Джерри» и не жевали попкорн в кинотеатре. Невозможно представить их ставящими контейнер с едой в микроволновку или садящимися за руль автомобиля. Не догадаться, о чем они думают, потому что они думают не так, как она.

Хорошо, говорит она себе, можно обустроить целый дом и даже целый замок в средневековом стиле, собрать множество вещей, сделанных под старину… Можно подобрать актеров, способных создать убедительный образ. Можно даже устроить так, чтобы все эти актеры относились к нации, говорящей на языке, которого она, Женя, никогда не слышала. Но как быть с ее вчерашней поездкой по городу? Она видела тысячи людей, кричащих приветствия на этом же языке! Тысячи мужчин в камзолах, женщин в длинных платьях и детей в цветастых, ни на что не похожих одеждах! Не дороговат ли спектакль?..

Женя начала злиться — сколько на неизвестных шутников, столько и на себя. Пока ее мозг упрямо искал решение, рука привычно скользила по бумаге. Она не замечала устремленного на нее взгляда учителя, а если б и заметила, не поняла бы, что он выражает. В ее мире благоговение не встречается.

«Даже если это все — спектакль, что все-таки сомнительно, это не дает ответа на другой вопрос: как из летнего вечера я мгновенно перенеслась в осенний день?» Может ли быть, чтобы почти сутки выпали из ее памяти? Теоретически такое возможно, но даже в южном полушарии сейчас зима, а не осень! На какой широте в июле льет дождь и опадают пожелтевшие листья?..

Она вскочила так резко, что учитель вздрогнул всем телом, а Сериада вскрикнула. Подбежала к окну, дернула в сторону ажурную занавеску и прижалась лбом к стеклу. За окном почти ничего не было видно: только глухая стена ближайшего дома в подтеках дождя и притулившийся к ней дрожащий куст, на котором еще держалось несколько мелких красных листьев. Она чувствовала, как голова идет кругом. Вернулась за стол, вперила взгляд в испуганное лицо девушки. Та сложила руки, будто умоляя о чем-то.

Вспомнилось, что совсем рядом — океан. Она закрыла глаза, представляя карту мира. Южное полушарие, северное побережье… Город из дерева и камня, светлокожие и темноволосые люди… Бразилия? Австралия? Какие-то острова? Бессмыслица. Нет, сегодня ей эту загадку не разрешить, если только ее хозяева не захотят сами все рассказать. Но делать что-то надо! А что, если сбежать из замка, задумалась Женя. Если замок — часть розыгрыша, то за его пределами она встретит людей, говорящих на нормальном языке. Они объяснят, где она находится и как вернуться домой. Но смогут ли они объяснить, как она сюда попала?

Если ее действительно каким-то образом усыпили по пути из кафе и самолетом доставили сюда, это должно было занять какое-то время. Часов шесть, самое малое. За это время она должна была проголодаться, захотеть в туалет, даже успели бы вырасти волоски на бровях, которые она каждый день старательно выщипывает. Но ничего этого не было. Женя помнит, что было на самом деле: она шла по темным дворам, зябла под мелким дождем, вдруг все исчезло в тумане — и она оказалась у валуна в лесу. Она не теряла сознания. Прошло не несколько часов, а несколько секунд.

Женя придвинула к себе карту и еще раз недоверчиво посмотрела на континент Матагальпа.

— Ианта? — спросила она у Мали, указывая пальцем на север материка.

— Ианта! — ответил тот, вставая и низко кланяясь.

Она беспомощно оглянулась на Сериаду. Девушка отложила вышивание, легким шагом подбежала к столу, кивнула.

— Ианта, — сказала она, указывая на карту. — Олуди. Евгения-олуди, — сказала она, дотрагиваясь пухлыми пальчиками до плеча Жени, и поклонилась.

И вдруг, опустив глаза на тетрадь, засмеялась. Со страницы улыбалось ее собственное лицо. Женя, сама того не заметив, нарисовала портрет Сериады. Этот смех все решил. Женя поняла, что совсем не хочет уходить из теплого замка, где ее так любят, в чужой и холодный город. У нее нет местных денег, она не понимает языка, да и куда ей идти в этом дурацком платье и легких туфельках? Пусть не сегодня, но отгадка непременно найдется! Нужно просто потерпеть и постараться как можно больше узнать об этих странных людях. Она вырвала листок с рисунком, отдала его Сериаде и жестом попросила учителя сесть.

— Ло нэй. Я сижу. Лори нэ. Ты сидишь.

…С устной речью дело сразу пошло на лад. В гимназии Женя изучала английский и французский. Может быть, этот опыт в какой-то мере помог ей и теперь. В тесном общении с местным коллективом не разобраться в языке было невозможно. Это было тяжело, иногда это приводило ее в отчаяние, — но уже через три недели Евгения понимала щебетанье своих служанок и худо-бедно могла объясниться сама.

Да, чуда не произошло. Каждую ночь, ложась в кровать, Женя надеялась проснуться в своей комнате, на седьмом этаже обычной городской высотки. Каждую ночь она просила бога, судьбу и инопланетян вернуть ее домой. Порой она не могла заснуть, лежала до утра, глядя на тлеющие угли жаровни, и слушала стук дождя за окном. Бывало, вставала посреди урока и уходила в какой-нибудь угол, подальше от всех, чтобы поплакать в одиночестве.

Хуже всего была полная безысходность. Если б нашелся хоть какой-то способ спасения, Евгения пошла бы на все, лишь бы вернуться домой! Но иантийцы, которые были так добры к ней, ничем не могли помочь. Они понимали ее печаль и сочувствовали. Но, говорили они, она ведь — олуди и теперь всегда будет с ними! Женя долго не могла понять смысл этого слова, слишком беден был еще ее словарь.

Иногда тоска по дому становилась невыносимой. В иные дни она даже не вставала с кровати. Люди, вещи, запахи — все тогда было ей противно. Она ненавидела этих темноволосых женщин и мужчин, этот старый замок, всю эту странную землю, пленившую ее. И часами лежала, глядя в потолок, чувствуя, как текут по щекам слезы, не отвечая ни на чьи слова. Потом черная тоска отступала, и Евгения, как ни в чем не бывало, продолжала заниматься с учителем и задавала ему тысячи вопросов. Природная любознательность и легкий нрав помогали ей справиться с горем. К тому же, будучи для своих лет достаточной начитанной, — не зря же последние три года принимала участие в олимпиадах по истории — она с интересом изучала здешнюю жизнь и постоянно, насколько это было в ее силах, сравнивала ее с известными ей историческими фактами.

Ианта не была фикцией. Ее не разыгрывали. Она жила в столице страны, городе Киаре, в царском замке. Его нельзя было назвать дворцом — это была именно крепость, окруженная стеной для защиты, с цитаделью — просторной четырехугольной постройкой из огромных плотно пригнанных друг к другу камней, над которой возвышались две тридцатиметровые башни. Еще одна башня стояла вплотную к стене, и с ее смотровой площадки были видны окрестности на десятки километров. Замок уже давно был переделан для мирных нужд. Это снизило его ценность как военной крепости, но Женя об этом не знала. В цитадели располагался Большой зал, где проходила каждодневная жизнь его обитателей. Здесь круглые сутки было многолюдно и шумно. В одной из башен жил царь. Властелином Ианты оказался ее улыбчивый спутник Хален, а Сериада была его родной сестрой.

В другой башне трудились царские чиновники. А вокруг Большого зала и двора теснилось несколько больших и малых зданий, построенных в разное время. Здесь была кухня, хозяйственные помещения, конюшня, казарма царских офицеров, жилые дома. За замком нашлось место для спортивных площадок, где офицеры царской гвардии фехтовали, тренировались в метании дротиков и боролись друг с другом, для многочисленных мастерских, складов и домов челяди.

Придворных в привычном Евгении понимании этого слова у Халена не было. Его министры и чиновники жили в городе и приезжали в замок лишь по делу, а чаще он отправлялся в присутственные места, занимавшие в городе целый квартал. Жены гвардейцев также жили в Киаре. Небольшое светское общество группировалось вокруг Сериады, не так давно лишившейся матери. Было оно исключительно женским: эти жены и дочери достойных мужей прислуживали царевне и одновременно опекали ее. Здесь не принято было оставлять знатную женщину одну хотя бы на несколько минут. Евгения ощутила это на себе: и Сериада, и ее подруги всегда были рядом и выполняли все ее прихоти.

Однажды утром она опять проснулась в плохом настроении. Ей снилась мама. Женя представила, каково ее родителям сейчас. Сколько прошло времени — месяц? Увидит ли она их когда-нибудь? А если они встретятся, то как скоро это будет для них? Быть может, она вернется в свой мир в ту же секунду, когда исчезла. А может быть, наоборот, там пройдут столетия?

«Женя, солнышко, вставай!» — голос мамы прозвучал в ушах так отчетливо, что она заплакала навзрыд. На столике у кровати лежала ее сумка — единственное, что напоминало о прошлом. Женя протянула к ней руку, но поняла: все бессмысленно. Эта сумочка из искусственной кожи, и лежавшие в ней разрядившиеся мобильник и плеер, и кошелек с бумажными рублями — ничто не поможет. Она уже насквозь пропахла здешними цветами и кушаньями и даже по-русски наверняка говорит теперь с акцентом. Она не вернется, никогда не вернется домой!

Когда Сериада вошла в комнату, Евгения монотонно раскачивалась на кровати, прижав к груди подушку. Светлые глаза на угрюмом бледном лице смотрели сквозь царевну. Девушка хотела погладить ее по голове, но Евгения отмахнулась.

— Не трогай меня!

— Не нужно плакать, Евгения, — тихо сказала та. — Ты олуди, ты сильная. Вставай. Пойдем гулять.

Та будто не слышала. Но когда Сериада опять коснулась ее плеча, она крикнула:

— Уйди! Оставь меня в покое! — и глянула так свирепо, что Сериада, покраснев, отскочила и выбежала из комнаты.

Евгении стало стыдно. Маленькая царевна не желала ей зла. Она не заслужила упреков. Накинув халат, Женя поднялась с кровати.

Сериада тихо плакала у окна в соседней комнате. Подходя к ней, Евгения поймала себя на том, что пытается сообразить, как правильнее перевести на русский здешние титулы. Сериада — царевна или принцесса? Ее брат Хален — царь или король? Разницы, по сути, нет никакой, это всего лишь вопрос перевода. А сама она, олуди, — кто?

Царевна была на два года старше Евгении, но держалась как ее младшая подруга. Женя часто задумывалась, откуда такая робость в дочери царей. Невысокая, изящная, с милым и добрым лицом, она словно бы всегда боялась показаться неловкой и некрасивой. Даже со своими служанками она была смирна и неразговорчива. Неудивительно, что Евгения часто пугала ее своей энергичностью. И еще больше Сериада боялась этих приступов печали или коротких, но грозных истерик, которые иногда устраивала гостья. Порой у нее даже появлялась мысль переехать в другой дом. Но брат попросил ее заботиться о своей невесте, и Сериаде не хватало решимости пойти ему наперекор.

Евгения несмело протянула к подруге руки. Сериада смахнула слезинку, упрямо не поднимая глаз. Евгения обняла ее, поцеловала в висок.

— Я не буду так делать. Я плохая. Ты хорошая.

Девушка всхлипнула в последний раз и тоже поцеловала Евгению. Та попросила:

— Расскажи мне, что такое олуди?

Сериада помолчала, подбирая слова.

— Ты олуди, ты знаешь…

— Я не знаю. Расскажи.

— Олуди — это человек, — начала царевна, водя пальцем по стеклу. — Он или она приходит к Вечному камню раз в несколько сотен лет. Последняя до тебя пришла двести шесть лет назад и умерла около семидесяти лет назад.

— Откуда они приходят?

— Я не знаю. В этот день всегда туман. Мы стоим у камня и ждем. Тебя не было — и вот ты стоишь перед нами.

— Почему я пришла?

Царевна растерянно пожала плечами.

— Так надо! Олуди не такие, как мы. Олуди Динта умела предсказывать будущее…

— Она — что?

— Видела то, что будет. Она сказала, что будет мор… болезнь. И что крусы наконец уйдут с нашей земли. Динта видела это во сне. Другой олуди, мужчина, пришел очень давно, много тысяч лет назад. Тогда люди жили в мире и всем хватало земли и еды. А он научил их убивать и захватывать чужие земли. Понимаешь?

Евгения задумчиво кивнула. Пророки, завоеватели? Но она-то здесь причем? Она — всего лишь вчерашняя школьница!

— И что я должна здесь делать? Я не умею видеть будущее и не хочу никого убивать!

— Ханияр читал нам с Халеном книгу. Там сказано: «Олуди чует ветер за пять тсанов». Это значит… ммм… ну, что рано или поздно ты поймешь, что должна делать. Когда станешь царицей и хозяйкой замка, ты увидишь свое будущее. И наше тоже.

— Когда стану царицей? Что ты говоришь?!

— Ну да, станешь царицей и женой моего брата. Цари всегда женятся на олуди. Так заведено. А теперь одевайся. Сегодня нет дождя. Надо гулять.

Вдвоем — царевна в плаще с капюшоном, гостья в длинном шерстяном пальто — девушки спустились с крыльца. Сериада хотела пойти в парк, но Евгения потянула ее на двор.

Когда не было грустно, ей нравилось пройтись по широкому двору, раскланиваясь с людьми и выслушивая их приветствия. Здесь можно было встретить всех обитателей замка. Дежурные офицеры царской гвардии точили лясы у крыльца, ожидая появления царя. Приезжали и отъезжали экипажи и грузовые фургоны, суетились слуги…

Сериада не имела привычки прогуливаться по двору. Но Евгении все позволялось. Не успела она появиться из-за угла, а гвардейцы уже кинулись ей навстречу, крича что-то радостное. Отворилась дверь Большого зала, и на крыльцо вышел Хален. Офицеры затормозили и несколько секунд переминались на месте, не в силах решить, что делать: правила этикета одинаково не позволяли и отвернуться от гостьи, и оставить царя без приветствия. Евгения улыбнулась. Рассмеялся и Хален, поняв их затруднение. В конце концов мужчины отвесили гостье несколько низких поклонов и повернулись к царю. Тот уже шел к девушкам. Его сопровождали два офицера дежурного отряда, одетые в форму: песочного цвета рубашки, кожаные брюки и камзолы без рукавов длиною до колен. На перевязях висели мечи и ножи. Рядом с Халеном шел их начальник Венгесе Олейяд, мужчина лет тридцати пяти, с уже седеющими коротко стрижеными волосами и круглым мягким лицом. Его мундир был темно-красным, с красно-синей царской эмблемой на груди.

— Доброго дня, сестра. Здравствуйте, госпожа Евгения.

Новость, рассказанная Сериадой, заставила Женю более пристально взглянуть на Халена. Как ни пыталась, она не могла испытывать к нему неприязни. Он был такой… настоящий! Не смазливый гламурный юноша, не эрудированный интеллектуал и не бандит, но настоящий мужчина. Его мускулы были накачаны не в тренажерном зале, а в боях, где от смерти отделяла лишь длина его клинка. Он всегда смотрел на Евгению с восхищением и улыбался, но ей довелось видеть его лицо, когда он не видел ее. Он правил миллионом иантийцев, нес ответственность за каждого из них и ни на день не забывал об этом. Его люди дали бы изрубить себя в куски за него. Что ж, если ей суждено навсегда остаться в этом мире, то нет лучше судьбы, чем стать женой этого человека.

— Куда направляетесь? — спросил Хален сестру.

Сериаде понадобилось несколько секунд, чтобы ответить.

— Госпожа Евгения хочет побывать на кухне. А потом мы пойдем в парк.

— Пусть будет приятной ваша прогулка.

Царь двинулся дальше. Венгесе с поклоном уступил дорогу, и девушки проследовали через двор в сторону кухни.

— Почему ты мало говоришь с ним? Ты на брата даже не посмотрела!

— Он же был не один, — прошептала Сериада.

— Ты Венгесе давно знаешь?

— Всю жизнь. Он еще при нашем отце служил в гвардии.

— Почему же… как сказать?..

— Почему я его боюсь? Да нет, не боюсь… — на лице девушки, как всегда, играла легкая улыбка, но Евгения видела под ней сомнения и смущение. — Я вообще стесняюсь разговаривать с мужчинами.

— Почему? — изумилась Евгения.

Сериада быстро взглянула на нее и еще ниже опустила голову.

— Тебе этого не понять. Ты такая красивая, такая смелая. Ничего не боишься. А я всю жизнь прожила в женских комнатах. Я некрасивая, и мне не нравится, когда на меня смотрят.

Евгения долго пыталась подобрать слова.

— Ты очень, очень красивая, — сказала она твердо. — Я скоро буду говорить так же хорошо, как ты, и тогда скажу, какая ты красивая. Ты сестра царя. Ты не должна… бояться.

Сериада засмеялась и пожала ей руку.

— Знала бы ты, как я рада, что ты пришла в свой день! Теперь мы будем как сестры! Но вот и кухня! Раз ты станешь моей сестрой и женой Халена, тебе нужно знать всех поваров. Я познакомлю тебя с ними.

Остаток дня прошел бы как обычно, как многие дни до и после этого, если бы не гость. Царевна с девушками вышивала по шелку, прислушиваясь к тому, что рассказывал учитель Евгении. Ее девушки — их так и называли, это было что-то вроде должности — исполняли при Сериаде роль и служанок, и подруг. Все они были из благородных семей, и их родители приложили немало усилий, чтобы устроить им должность при царевне. Это было престижно и к тому же повышало шансы на удачное замужество. В отличие от домоседки Сериады девушки с удовольствием ходили по всему замку, придумывая разнообразные предлоги, чтобы оказаться там, где было много мужчин. С появлением Евгении штат должен был увеличиться по меньшей мере вдвое. Царевна уже пыталась заговаривать с ней на эту тему, но Женя сказала, что пока ей вполне хватает пары девушек для поручений и служанки, которую ей уступила Сериада.

Царевна подняла голову от вышивания, заслышав стук двери и голоса. В залу вошел священник Ханияр. Девушки все как одна вскочили, склонили головы. Он величаво повел рукой, позволяя им сесть. Евгения поступила в точности как остальные, хотя в отличие от них ни капли не боялась этого строгого старика. Она теперь воспринимала свою жизнь как бесконечный сон и была бы только рада, если б какой-то испуг заставил ее проснуться.

— Как успехи ученицы? — спросил священник у Мали.

— Великолепно. Она уже прекрасно говорит и все понимает.

— Это неправда! — возразила Евгения.

— Я слышал, вы изъявляли желание побывать в городе, госпожа?

— Да, я хочу, но Сериада не разрешает.

— Если вы позволите мне стать вашим спутником сегодня, я с радостью сопровожу вас в прогулке по городу.

Евгения не сразу поняла, что он сказал, — эта сложная изысканная фраза приличествовала скорее царю или гвардейцам, чем старому священнослужителю. Поняв, она тут же вскочила.

— Благодарю вас! Поедем сейчас?

— Хорошо. Оденьтесь.

Сериада приподнялась было, но Ханияр покачал головой. Тогда царевна велела своей подруге Эвре ехать с госпожой Евгенией.

Когда за окнами кареты замелькали городские дома, гостья обратила на святого отца напряженный взгляд.

— Я не хочу в город. Хочу туда, где… откуда я пришла.

— К Вечному камню? — уточнил он.

— Да.

Он высунулся в окно, передавая приказ сопровождавшим карету всадникам. Евгения вздохнула и стала смотреть на город.

Началась зима. На севере континента это было время ветров и холодных дождей. Глубокие каналы между мостовыми и тротуарами были полны воды. Мокрые полотнища флагов на зданиях тяжело раскачивались под порывами ветра, роняли капли. Евгения не встретила домов выше пяти этажей. Она провожала глазами узкие окна, занавешенные изнутри яркими тканями, блестящие флюгеры на башенках, красивые кованые ограды, разноцветные вывески магазинов и ресторанов.

— Сколько людей живет в городе?

— Последняя перепись была пять лет назад. Тогда было шестьдесят тысяч, — отвечал Ханияр.

— А почему на многих домах красно-синие флаги? Это же цвета Халена?

— Да, это цвета дома Фарадов. Киара — город Халена, горожане не забывают об этом и гордятся своим повелителем.

— Что значит — город Халена?

Ханияр на секунду задержался с ответом, подбирая понятные слова.

— Он его правитель. Город — его собственность.

«Наверное, в нашем средневековье было что-то подобное», — подумала Евгения, но не стала уточнять. Чем больше проходило времени, чем дальше она отъезжала от замка, тем меньше интересовала ее Киара и тем сильней билось сердце. Она еще раз выглянула в окно. Было сыро и туманно, как в тот первый день, когда она пришла сюда, и холоднее с тех пор не стало. «Пожалуйста, умоляю, пожалуйста!» — твердила она про себя. Ханияр не сводил с нее тяжелого взгляда. Наверное, он понимает, что она чувствует сейчас, на что надеется. Но ей было все равно. Она должна попытаться открыть эту дверь с другой стороны!

Свернули в лес, колеса начали увязать в грязи. Евгения откинулась на сиденье, закрыла глаза. В полумраке, скрипе и тряске тянулись минуты. Вот карета остановилась, и слуга распахнул дверь. Ханияр вышел, протянул руку гостье.

— Госпожа, ваша обувь, — сказала Эвра.

Не обращая внимания на грязь, Евгения быстро пошла за священником по тропинке. Она ничего не узнавала вокруг из того, что видела в тот свой первый день здесь. Но вот среди деревьев, еще не полностью потерявших листья, забрезжил просвет, и она еще ускорила шаг. Посреди зеленой, как летом, поляны лежал тот самый камень. Ханияр в своих низких сапожках спокойно соступил с тропы в колючий кустарник, уступая Жене дорогу. Она пошла вперед, хотя уже понимала: все зря. Горячая надежда сменилась растерянностью и унынием.

Когда до камня оставалось шагов десять, Евгения закрыла глаза и пошла вслепую, все еще надеясь вернуть ни с чем не сравнимое ощущение пустоты, охватившее ее в последние секунды прошлой жизни. Ее рука коснулась холодной поверхности Вечного камня. Она простояла рядом с ним с закрытыми глазами не меньше минуты, и еще две минуты ей понадобилось, чтобы убрать с лица разочарование и убедить себя, что это — еще не конец света.

Ханияр и Эвра молча пропустили ее вперед и не сказали ни слова, пока все трое не оказались в экипаже. Карета тронулась в обратный путь. Первосвященник вытянул шею, разглядывая что-то в верхушках деревьев. Евгения тоже подняла голову: прямо над деревьями пролетал клин гусей.

— Задержались что-то, — сказал Ханияр. — Остальные души уже заждались их в океане.

— Что? — рассеянно переспросила она. — Кто заждался?

— Лебеди, журавли, соловьи, ласточки — это все океанические птицы, в которых живут души умерших. Они проводят лето на наших озерах и в лесах, а на зиму возвращаются в подводное царство теней.

Евгения долго молча смотрела на него. Несмотря на глубочайшее разочарование и печаль, этот рассказ произвел на нее сильное впечатление.

— Расскажите еще! — попросила она. — Вы говорите, птицы — это человеческие души?

— Не все, а лишь те, которые покидают на зиму нашу землю. Там, в океане, в нескольких сотнях тсанов от берега, лежит подводное царство мертвых, — неторопливо, используя самые простые слова, говорил Ханияр. — После смерти душа человека отправляется туда и живет там до весны, как при жизни, а весной в облике птицы возвращается к нам.

— В моем мире тоже много птиц, улетающих на зиму. Мы их называем не океаническими, а перелетными. Они проводят лето ближе к полюсам, а когда приходит зима, улетают в другие земли, к экватору, где тепло.

— Ваш народ не знает про души? Наверное, глупые люди и убивают их?

— Да, — пришлось признать ей. — А у вас этих птиц нельзя стрелять?

— Это запрещено во всех цивизованных странах: в Ианте, Матакрусе, Шедизе и на островах Мата-Хорус.

— А других птиц можно?

— Споры об этом идут веками. Но нельзя же предположить, чтобы душа человеческая вселилась, к примеру, в тело домашнего гуся или утки. Есть и древнее поверье, будто души правителей обращаются после смерти благородными птицами — орлами, соколами… Поэтому сыновьям царских домов дают имена этих гордых хищников, чтобы после смерти им было легче найти путь. Хален — на древнеиантийском значит ястреб.

Было что-то изящное и чистое в этой наивной вере. Евгения была восхищена, но вернулась к тому, что сильнее волновало ее сейчас.

— Вы убеждены, что птицы осенью отправляются в океан? Вернее даже — под океан? Вы говорите об этом сейчас как служитель религии или как ученый человек?

— Религия не позволяет мне иметь два мнения. Я верю в то, что сказал вам.

Тщательно подбирая слова, чтобы не обидеть ненароком властного старика с его строгим лицом и пронзительным взглядом, Евгения продолжила:

— А есть ли другие земли в вашем мире помимо Матагальпы?

— Нам о них неизвестно.

— Но вы же знаете, что земля круглая?

Эвра не удержалась и хихикнула, и Ханияр тоже улыбнулся.

— Конечно, моя госпожа. Планета круглая, обращается вокруг солнца, как и другие планеты, а вдали от него живут множества иных солнц. Астрономы Мата-Хоруса давно обнаружили и доказали это. В своей извечной погоне за богатством и знаниями они много сотен лет назад обследовали материк, прошли все леса и горы. Они составили подробнейшие карты побережья, провели вычисления и определили размеры планеты и расстояние до солнца и лун.

— Значит, вы знаете размеры своей планеты. И вы полагаете, что на всем этом огромном пространстве нет ничего кроме вашего небольшого континента? Кто-то же должен был это проверить!

— В хрониках упоминаются две экспедиции. Первую повел олуди Абим, и было это более тысячи лет назад. Вторую организовали островитяне в две тысячи шестьсот третьем году. Обе они отправились на север. Ни один корабль не вернулся. После второй экспедиции первосвященник Мата-Хоруса запретил кораблям удаляться от берега более чем на сто тсанов. Подводный мир не любит, когда в него вторгаются живые.

— И с тех пор, вот уже больше ста лет, никто не повторил попытку? — недоверчиво спросила Евгения. Такая покорность просто не укладывалась в ее голове.

— Вы утверждаете, что за океаном есть другие земли?

— Я не могу этого утверждать наверняка, но так должно быть!

Ханияр сделал какой-то знак в воздухе.

— Мое мнение вам уже известно. Но я знаю также, что все меняется, и темнота оборачивается светом, и на смену старым знаниям приходят новые. Быть может, то, о чем вы говорите сейчас, и будет вашей миссией в нашем мире, олуди.

Светло-карие, совсем юные глаза спокойно глядели в его глаза. Уже много десятков лет ни одна женщина не смотрела на Ханияра так. Он ни за что не признался бы даже самому себе в том, что очарован. В молодых иантийцах почтительность к старшим воспитывают с первых лет, и ни один юноша, ни одна девушка никогда не посмели бы столь непринужденно общаться с первосвященником. А гостья, пришедшая в свой день из тумана к Вечному камню, вела себя так, будто имела право на все, и оставалась при этом вежливой. «Да, — думал он, повторяя в уме все, что она сказала, — она не знает еще своей силы, но она станет олуди, сомнений нет».

3

Мали Машад восхищался успехами своей ученицы, хотя сама Евгения не находила особого повода для гордости. Жизнь двадцать первого века требовала от человека умения мгновенно воспринимать информацию, интуитивно разделять главное и второстепенное, решать одновременно несколько задач. Восприятие Жени вынужденно еще больше обострилось в атмосфере, где постоянно требовалось напряжение всех сил, где каждый, казалось, пытался оценить, на что она способна.

Сумела бы она в своем мире в течение нескольких месяцев выучить новый, совершенно незнакомый язык и объясняться на нем с изысканной вежливостью? Вряд ли. Мали говорил, что никто из его учеников не способен на такое, но она — олуди и может все. Он не раз разъяснял смысл этого слова, и она наконец поняла, что это не почтительное обращение и не титул, а статус, выше которого не бывает в здешнем мире.

Она перевела это слово на русский как «богиня», хотя оно обозначало нечто иное, отличное от привычного на ее планете понятия бога или богов. Но в ее словаре не нашлось другого слова, которое в полной мере передавало бы смысл. Олуди были мужчины, а чаще женщины, которые время от времени приходили на эту землю из неизвестных миров. Как правило, они обладали сверхъестественными способностями либо давали миру нечто новое: становились царями, священниками, учителями, начинали или прекращали войны, вводили новые обычаи. Их называли детьми земли. А земля была одна из двух стихий, обожествляемых этими людьми. Земля давала пищу и кров, духи земные заботились о здоровье людей и животных и жестоко мстили, если их по незнанию или глупости обидеть. Другой стихией было небо, к которому служители храмов обращали молитвы, прося удачи и счастливого будущего для страны. Олуди — так, по крайней мере, говорили храмовые книги — объединяли силы земные и небесные и обращали их на благо Ианты, каждого из ее жителей.

Они приходили два-три раза в тысячелетие. О некоторых, не оставивших заметного следа в истории, помнили только священнослужители; имена других были хорошо известны и навечно поселились в пословицах и легендах. И все олуди появлялись в Ианте, у Вечного камня. Еще две тысячи лет назад ученые каким-то образом рассчитали хронологическую закономерность их прихода и составили график на три с половиной тысячи лет вперед. В нем было по пять-шесть дат на тысячелетие. Чаще всего в назначенный день ничего не происходило, но иногда олуди являлся у Вечного камня в точно назначенный день и час. Так здесь появилась и Евгения. В этот раз церемония была чисто номинальной: почти никто не верил, что олуди придет. Большинство ученых и служителей культа полагали, что ожидать появления олуди следует в 2770-м году, а не в нынешнем 2749-ом. Один Ханияр настаивал на тщательном соблюдении обычаев и сумел убедить царя не жениться до обозначенной даты. Сам Хален с каждым годом все меньше верил в чудесное появление невесты, и в назначенный день его с трудом убедили поехать к Вечному камню. Для гостьи даже не удосужились приготовить достойный экипаж…

Шестьсот лет назад иантийские цари додумались жениться на женщинах-олуди. Такой брак считался идеальным, а заодно давал царям возможность контролировать способности супруг и разделять их славу. При этом дети от таких браков не появлялись, и потомков олуди в Матагальпе не было.

Они жили дольше обычных людей и уходили из жизни не так, как простые смертные: одни внезапно исчезали, другие медленно умирали, погружаясь в свои грезы, третьи погибали в затеянных ими же войнах. Их биографии изучались, памяти некоторых из них поклонялись. Именно памяти: как ни искала Евгения, она не нашла данных, что ушедшие олуди становились защитниками определенных групп людей или профессий, как это бывает со святыми на Земле. Из них не делали символа и культа — по крайней мере в Ианте, — их помнили именно как необыкновенных людей, пришедших, чтобы оставить яркий след в истории этого мира, и не обожествляли в привычном землянам понятии.

Евгении ничего не оставалось, кроме как смириться с навязанной ей ролью, которая была ей непонятна и неприятна. Она никогда не считала себя особенной. В школе она была одной из лучших учениц. Многие друзья и знакомые находили ее красивой, но она придавала этому мало значения. Ей казалось, что все еще впереди, что она только вступает в жизнь и нужно пройти немалый путь для того, чтобы стать по-настоящему красивой и умной. Она часто ловила себя на мысли: «Как же глупа я была еще вчера! Сегодня я знаю больше, я стала умнее!» — и, обладая пусть пока слабо развитой способностью к самоанализу, полагала, что нужно прожить немало лет и всякое повидать для того, чтобы начать действительно уважать себя.

К тому же знакомые Жене литература и кинематограф были построены на идее пророчества, предначертания. Герой не верит в свои силы, но он вынужден стать сильным, потому что ему годами твердят, что это его судьба. Он боится совершать поступки, но постоянно слышит о необходимости их совершать, поскольку кто-то когда-то предсказал, что именно для этого он будет рожден. А совершив хоть что-то, он обнаруживает, что это уже было кем-то когда-то предсказано… В этом есть что-то неправильное, нарушающее естественный порядок событий. В реальной жизни так не бывает. К тому же ей не дали времени подготовиться. В прошлой жизни никто не ждал от нее невозможного, ей не делали одолжений, не восхищались больше, чем она заслуживала. А в замке Киары все, от царя до последнего поваренка, преклонялись перед нею и явно считали, что она способна сотворить чудо. Это с первых же минут и на долгие годы легло тяжким грузом на ее плечи.

И все же постепенно Евгения привыкала к новой жизни. Терзавшая ее черная тоска уступила место печали по каким-то конкретным вещам, оставленным в прошлом. Поразительно, от чего подчас зависит наше душевное здоровье! Евгения потеряла семью и друзей. Лишились смысла те принципы, на которых она воспитывалась с детства. Но больше всего она страдала от отсутствия бытовых мелочей, которые на самом деле и заполняют нашу жизнь. Ей не хватало джинсов и высоких каблуков. Она мечтала о жареной картошке, а мысль о чашке кофе сводила ее с ума. Она просыпалась среди ночи со стоном отчаяния, потому что ей снились бутерброды с колбасой и пиво. Засыпая, она слышала мамин голос на фоне простенькой российской попсы. Она отдала бы все свои новые золотые ожерелья за то, чтобы всего на минуту услышать шум компьютерного кулера или гудение холодильника. Одним словом, она была готова на что угодно, лишь бы вернуть хотя бы напоминание о старой жизни. Но было поздно. Ей пришлось привыкать есть незнакомую еду и носить тяжелые неудобные одежды.

Побывав однажды с Сериадой в Доме провинций, как называли ведомство, ведущее финансовые дела страны, Евгения наконец увидела там глобус. Она долго смеялась, стоя над ним, — что за глобус всего с одним континентом? Как может существовать астрономия, спросила она у царевны, если не развита география? Ну, не может на планете быть только один континент! Та пожала плечами: ей это было совершенно не интересно. Евгения все же долго изучала глобус. Она определила на глазок, что, если предположить, что размеры планеты совпадают с земными, то площадь континента Матагальпа примерно соответствует Австралии. Правда, он был другой формы — если сравнивать с земными, то больше напоминал Южную Америку. На глобусе, повернутом южным полюсом кверху, континент располагался приблизительно между тридцатым и шестидесятым градусами южной широты. Это объясняло непривычно теплую зиму и цвет кожи жителей этой земли — она была светлой, как у европейцев, но загорелой даже в эти ненастные месяцы. Для тридцатой широты зима даже слишком холодная — ну, какая зима может быть в Египте или во Флориде!

И все же, как ни удивлялась Евгения Ианте, не любить эту страну было сложно. Земля здесь была богатой и плодородной, славилась своими садами и виноградниками. Иантийцы с раннего возраста в больших количествах потребляли разнообразные вина. В здоровом приморском климате эти напитки не одуряли, а поднимали настроение и придавали сил. На лугах вдоль Гетты паслись табуны крупных коней, бесчисленные стада коров и еще каких-то копытных, похожих на антилоп. Заповедные царские леса были полны дичи. В садах зрели яблоки, груши, персики, цитрусы и другие, не знакомые Евгении фрукты, а с огородных грядок собирали самые разообразные овощи. Иантийцы выращивали несколько сортов съедобных клубней вроде картофеля и бобовые растения. Прибрежные воды в изобилии давали рыбу и морепродукты. А вот хлеба в Ианте не было. Единственный окультуренный злак, овес, шел на корм лошадям, и разве что в более холодных южных районах крестьяне употребляли его в кашах и похлебках.

Не связанная пока с этим миром никакими обещаниями, Евгения просто познавала его. Учитель рассказывал ей обо всем, что ее интересовало. Она слушала, и перед ней вставала история страны, города, славного рода Фарадов… Она узнала, что замку, служившему домом царской семье, было не менее четырехсот лет. Собственно, вокруг замка и выросла Киара. Когда-то он являлся форпостом приморского княжества. В результате длительных войн и сложных дипломатических трюков разрозненные земли сложились в государство. Определились естественные границы: река Фарада на западе, река Гетта на востоке, мощная горная система на юге. За Фарадой на тысячи квадратных километров простирались влажные тропические леса. Тамошние племена жили своей примитивной жизнью, и жители Ианты вели бесконечные военные действия с ближайшими из них, никогда не заходя вглубь тех земель. По ту сторону Гетты жили крусы — родственный иантийцам сильный народ, давно создавший мощное государство и лишь недавно оставивший попытки покорить соседей. Его столица Рос-Теора — Золотой город — была больше и богаче Киары. Это признавали даже гордые иантийцы, проникнутые к соседям и уважением, и насмешкой. По-спартански суровая Киара с трудом воспринимала утонченную изнеженность Рос-Теоры. Зато у Киары были олуди и древний замок, который не удалось взять ни одному врагу.

Учитель поднимался с Евгенией на дозорную башню, откуда были видны город, окрестные сады и леса и безбрежный океан. Глубокая бухта позволяла приставать большим кораблям, на которых торговцы с островов Мата-Хорус привозили свои товары, чтобы обменять их на плоды большой земли. Берег был высоким, и это спасало от наводнений и цунами, нередких явлений на побережье. Сеть дорог связывала столицу с шестью провинциями, и круглые сутки, с утра и до утра по этим дорогам катились дорогие экипажи, гремели грузовые обозы и скакали военные отряды.

Средневековый вид города и замка оказался в некотором роде обманом. Уровень науки в Ианте соответствовал, по прикидкам Евгении, середине девятнадцатого века. Правда, здесь не существовало огнестрельного оружия. Она пока не знала, чем это объяснить. Может быть, дело в отсталости химии на фоне вполне прогрессивных математики и физики? А возможно, небольшая территория континента ограничивает доступ к природным ресурсам…

Все реже и реже испытывала Евгения презрение и ненависть к этому миру, в котором оказалась заперта. Легкий, веселый характер помог ей переступить через себя и если не быть, то стараться стать доброжелательной к местным жителям. Тем более, что они относились к ней с почтением и исполняли все капризы. Здешняя природа была красива, несмотря на нынешнюю дождливую зиму. Повсюду были сады, виноградники, оливковые рощи, и даже в городе сквозь камень мостовых то и дело пробивались ростки фруктовых деревьев. Нравы царили простые и строгие. Ианта была богатой страной, но, несмотря на свое золото, драгоценные камни и шелка, ее правители были близки к народу и воспитывались в строгости. Они могли бы построить беломраморный дворец и окружить себя многочисленной свитой, но предпочли остаться в скромном замке своих предков. И Хален, как его отец и дед, сам занимался государственными делами, так что члены его Совета — собрания мужчин, занимающих высшие должности в государстве, — выполняли по большей части именно функции советников, оставляя во всех делах за ним последнее слово.

Однажды после обеда, едва Мали убрал книги и карандаши, в покои Евгении вошел Хален.

Она провела в замке больше двух месяцев, и за все это время царь ни разу не побывал в доме, отведенном олуди. Несколько раз он приглашал ее принять участие в торжественных ужинах, по выходным собиравших в Большом зале больших чиновников и военачальников с их женами. Порой они раскланивались при встрече во дворе или в парке и обменивались ничего не значащими приветствиями. Но, зная теперь, что предназначение олуди в Ианте — быть супругой царя, Евгения с нетерпением и страхом ждала, когда же он сам скажет ей об этом.

Крупных войн на территории страны не было уже полвека, но традиционное одеяние мужчины — это строгий мундир. Евгении нравилось, как здесь одевались мужчины. Она с удовольствием, хотя не без страха окинула взглядом высокую фигуру царя. От Халена пахло лошадьми и кожей — из мягкой матовой темной кожи были его брюки и камзол. Браслеты и кольца из золота и серебра — единственные знаки отличия. Там, откуда пришла Евгения, мужчины не увлекались украшениями. На ее взгляд, Хален в своих браслетах и перстнях выглядел непривычно, но привлекательно.

— Не соблаговолит ли госпожа Евгения прогуляться со мной? — осведомился он с подчеркнутой вежливостью.

Евгения уже понимала сложные обороты и училась сама выражаться так же изысканно. Она с улыбкой подала ему руку. Его французская галантность в сочетании с древнегреческой брутальностью возбуждали ее и слегка веселили, как и многое в этом странном мире.

Она по-прежнему жила в самых богатых покоях женской части замка. Еще не так давно, когда были живы родители Халена, в замке не было четкого деления на мужскую и женскую половины. У них была одна спальня на двоих и несколько общих комнат в башне, где росли дети. Но слуги традиционно жили раздельно, мужчины в западной части замка, женщины в восточной. После смерти старого царя мать Халена переселилась вместе с дочерью сюда, в убранный со старомодной громоздкой роскошью дом. Со временем в окружающих постройках собрались их женщины и слуги. Так и осталось, когда она умерла. Теперь дом старой царицы с его обветшалой монументальной мебелью и узкими окнами принадлежал Евгении в той же мере, что и Сериаде, и нередко, подойдя к окну и отодвинув тяжелую пыльную штору, она поднимала глаза к одной из высоких башен, где жил он, Хален Фарад, владыка Киары, царь иантийский.

Позади замка был разбит парк. Это была уступка Фарадов современной легкости нравов, просочившейся из соседнего Матакруса. С севера окружающая замок стена высилась над пустырем, который вдали обрывался над океаном, ослепительно радостным летом и таким мрачным сейчас. Барахия, отец Халена, огородил примыкающую к замку часть пустыря еще одной высокой стеной, защищающей от порывов зимнего ветра, покрыл ее слоем доброй земли и создал парк. По его дорожкам, выложенным розовым гранитом, и прогуливались сейчас Евгения и ее спутник. Вдвоем, если не считать свиты, следовавшей в отдалении. Знатные особы в Киаре никогда не остаются в одиночестве, и чем ты знатнее, тем больше людей сопровождает тебя всюду. Младший распорядитель замка, Венгесе и два гвардейца со стороны Халена и ее собственные девушки: одна с теплым плащом, другая с корзинкой, в которой лежали сладости и кувшинчики с напитками, и присоединившаяся к ним просто из интереса третья, — эта толпа на узкой дорожке смотрится комично, подумалось Евгении.

— Всем ли вы довольны в моем доме, госпожа? — спросил Хален, поворачивая к ней непривычно серьезное лицо.

Евгения не смела поднять глаз и ответила не сразу, делая вид, что ее больше заботят лужицы на гранитных плитах, через которые они легко перешагивали — он в сапогах, она в туфлях на толстой подошве.

— Мне не на что жаловаться. Ваше гостеприимство безмерно, хотя я не знаю, чем заслужила его.

— Говорят, олуди приходят к нам, ничего о нас не зная. Я вижу, что это так.

Она молча склонила голову.

— Они приходят, чтобы встать рядом с защитником народа, дать ему веру в свои силы. Будете ли вы мне доброй помощницей? Готовы ли вы стать царицей?

Не так она представляла себе предложение руки и сердца. Не удивительно, что вместо давно заготовленных слов у нее вырвалось другое:

— Есть ли у меня выбор?

Хален, похоже, изумился. Остановившись, он коснулся ее подбородка и поднял ее лицо. Евгения взглянула в его темные глаза. Здешние мужчины не привыкли слышать от женщин отвлеченные вопросы. Женщина в Ианте пользуется уважением, ее называют госпожой дома, она ведет хозяйство и порой распоряжается сотней слуг и десятком имений; но вопросы войны и мира, жизни и будущего решают мужчины.

— Мне двадцать восемь лет. Цари женятся в двадцать, чтобы успеть родить наследников, ведь никто не знает, что нас ждет через десять, двадцать лет… Так вышло с моими родителями. Я был младшим, третьим сыном, но после мора и холодной зимы выжил лишь я один. Много лет я ждал вас и надеялся, что вы придете в свой день.

— Я благодарна вам за это. Но в том мире, откуда я пришла, я не олуди. Я обычная девушка, не знатная, не богатая. Во мне нет ничего, что заслуживало бы этого имени.

Он пожал плечами.

— Неважно. Ваша прежняя жизнь была лишь тенью, ожиданием настоящего. Придя из тумана у Вечного камня, вы родились заново. То, что было раньше, уже не вернется. Теперь вы наша. Для народа вы значите столько же, сколько я.

— И поэтому мы должны пожениться?

— Да.

Он не счел нужным что-либо добавить к сказанному. Для него все было ясно и предрешено заранее, тем далеким предшественником, что первым догадался жениться на олуди. Это был обычай, освященный веками, а Евгения — третьей женщиной, пришедшей из неизвестной дали, чтобы украсить жизнь иантийцев и постель царя. Под его страстным взглядом все ее вопросы и сомнения показались вдруг мелкими, лишенными смысла, достойными лишь презрения. В эту минуту она впервые по-настоящему поверила, что ее будущее связано с этим миром. Она крепко сжала руку Халена, словно пытаясь придать себе еще большей уверенности. Ей было грустно и страшно. Но в то же время больше всего на свете она желала, чтобы этот сильный мужчина прикоснулся к ней. Она представила, что будет, если она откажется стать его женой, и неизвестность ужаснула ее меньше, чем отчаяние оттого, что его тогда не будет рядом.

— Я согласна стать вашей женой, Хален Фарад, царь иантийский, — сказала она, и эти слова не показались ей чересчур пышными, но достойными торжественности момента. — Скажите мне лишь…

Он вдруг преклонил колено прямо на сыром камне и поднес к губам ее руку. Сомнения, вопросы — этим все было решено. Евгения хотела спросить, что значит быть его женой и царицей, будет ли он любить и уважать ее. Увидев гордого царя у своих ног, она поняла, что все это не требует ответа.

Громкие крики и хлопки в ладоши показали, что свита все поняла. Все тут же окружили Халена и Евгению. Некоторые встали прямо на размокшую землю. Они смеялись, и поздравляли обоих, и желали им счастья.

— Подождите, друзья мои, — улыбнулся Хален. — Теперь нам надо определиться с днем свадьбы. О многом придется подумать!

Он распорядился позвать Ханияра и Махмели и предложил Евгении пройти в дом, чтобы обсудить предстоящее торжество.

В кабинете над Большим залом в ожидании стариков они перекусили. Когда они допивали второй бокал душистого белого вина, одновременно появились оба приглашенных.

Ханияр пришел прямо из храма, после какого-то обряда, и выглядел очень торжественно в своих белых одеждах, расшитых красным и желтым шелком. Увидев его, Евгения еще раз внутренне пожала плечами. Она пока не могла понять и примириться с этим: в Ианте не знали ни Бога, ни богов, подобных земным языческим богам. Были древние легенды, героические мифы, сказки, приметы, предрассудки. Были храмы, в которых проводились обряды, но эти ритуалы не имели отношения к поклонению божествам. Жертвы здесь приносились не идолам. Иантийцы верили в жаркое летнее солнце и благодатные зимние дожди, в плодородие земли и богатство океана. Они верили, что небом и землей управляют духи — слуги двух стихий. Обитатели верхнего мира дарят человеку душу и помогают на протяжении жизни сохранять ее в чистоте. А духи земли отвечают за ее плодородие и физическое здоровье людей. Иантийцы верили, что их земля — самая щедрая на дары, а их царь — самый сильный и умный человек в мире. И этого им было достаточно. По ночам они поднимали глаза к небу, украшенному россыпью далеких звезд, и его молчаливая красота вызывала в них не благоговейный восторг, а желание петь и танцевать. Они любили солнце и сочиняли в его честь гимны, но им давно уже не приходило в голову приносить ему кровавые жертвы. Для того, чтобы ощутить свою значимость, им вполне хватало своей трехтысячелетней истории, и Евгения пока еще не видела, не осознала, в чем искали и находили себя их духовность, стремление к свету, кроме вознесения молитв абстрактным небесным духам. Быть может, она пришла сюда затем, чтобы показать этим людям Бога? Парадоксально, но она, никогда не верившая в него, не интересовавшаяся религией, теперь чувствовала себя оскорбленной и ограбленной. Ей казалось невероятным, что можно жить в мире, в котором нет ни развитых технологий, ни веры в высшее существо, руководящее каждым из людей.

Глядя на высокого, сухопарого, седого как снег Ханияра Ранишади, Евгения в очередной раз усомнилась в реальности происходящего. Где она находится? Что это — далекое прошлое, параллельный мир, другая планета? Белые одежды священника были украшены вышивкой. При взгляде на знакомые солярные знаки Евгении пришла в голову новая мысль. Быть может, это выдуманный мир, описанный каким-нибудь земным романистом? Это объясняет, почему она, главная героиня, оказалась сразу в царском дворце и сразу царицей. Такая удача — непременный атрибут литературы подобного сорта; в настоящей жизни вероятность подобного крайне мала, ведь на одного царя приходятся тысячи простых смертных. Суровая реальность выкинула бы ее посреди городской толпы или где-нибудь у деревенского колодца. Правители достаются лишь сказочным принцессам…

Настойчивое покашливание Махмели заставило Евгению вернуться на землю. Распорядитель дворца уже дважды поклонился ей, но в ответ получал лишь отсутствующий взгляд. Улыбнувшись, девушка с легким поклоном прижала руку к груди.

— Приветствую вас, господа. Пусть будет удачен для вас этот день. Простите мне мою рассеянность. Мне кажется, сегодня я имею на нее право…

В общении с местными тузами Евгения беззастенчиво пользовалась формулами, вычитанными в сказках «Тысячи и одной ночи»: употребляла по-восточному пышные приветствия и пожелания и легко выдумывала свои, еще более торжественные. Они в ответ прониклись восхищением. Евгения не знала, какой она предстала в их глазах, и не догадывалась, что один лишь ее вид вызывает в их сердцах успокоительно-радостное чувство оправданных ожиданий. Она выглядела как уроженка этих мест: загорелая и темноволосая, — но была выше и сильнее местных женщин. Ее свободные движения, четкий голос, привычка смотреть прямо в глаза были здесь привилегией высшей аристократии. Самая плотная одежда не могла скрыть движений мускулистого тела. Любая другая женщина была бы осуждена за это, но в отношении Евгении это воспринималось как доказательство силы и грации. Спортивные танцы, плавание, дальние походы, все те занятия, что в прошлой жизни развили ее фигуру и отточили пластику, здесь привели к неожиданным результатам. Евгении достаточно было просто пройти мимо человека, бросив на него один взгляд, чтобы убедить его в своей исключительности. Иантийские девушки в семнадцать лет горячи и любвеобильны, но ребячливы и капризны. Олуди была полна достоинства и выглядела старше своих лет. Когда она улыбалась, ее красота трогала иантийцев до глубины души. Лицо госпожи Евгении вызывало в памяти лучшие образцы древнего портретного искусства. Его привычные черты при внимательном взгляде казались им более выразительными, чем у других женщин. Глаза не темные, а светло-карие, каштановые волосы яркие, с рыжиной. Их смущало выражение, что нередко появлялось на этом лице: отзвук напряженной мысли, поиска ответа на какой-то важный вопрос. В такие минуты ее сумрачные глаза под сдвинутыми четкими линиями бровей становились еще красивее. И, глядя на нее, Хален впервые откровенно задал себе тот вопрос, что подсознательно мучил его уже многие годы: достоин ли он зваться царем? Достоин ли он олуди?

Махмели был крупный рыжебородый мужчина лет пятидесяти, полный сознания собственной значимости, которое с трудом уживалось с вынужденной подвижностью. Распорядитель — это тот, на ком держится весь замок. Он управляет сотней слуг, согласует все встречи царя, организует все мероприятия. Нити общественной жизни сходятся к его рукам. Эти руки и сейчас держали толстую тетрадь с привязанным к корешку карандашом. Поблагодарив госпожу за доброе пожелание, Махмели раскрыл свой талмуд и выжидательно обратил глаза к Халену.

— Господа, я позвал вас, чтобы объявить: госпожа Евгения приняла мое предложение, согласилась стать моей женой, — выслушав все приличествующие случаю поздравления, Хален обратился к священнику. — Я плохо помню традиции. Возможно, свадьба с олуди требует каких-то особых ритуалов?

Руки служителя культа были свободны — все свои знания старик держал в голове. Из-под кустистых белых бровей на Евгению пытливо смотрели его глаза.

— Свадьба должна быть особенно богатой. Это, пожалуй, единственная необходимость, — сказал он. — Позже я побеседую с госпожой Евгенией. Если я не сделал этого раньше, то лишь потому, что за прошедшее время она уже неоднократно доказала свою царственную природу олуди, и я не видел причин смущать ее своими вопросами. Теперь, думаю, нам стоит обсудить кое-что. Полагаю, вы сможете уделить мне время после окончания совета, моя госпожа?

Ханияра смущала преувеличенная тревога, с которой смотрела на него девушка. Он не догадывался, что за гримасой она прячет истерический смех. Царственная природа! Кто же мог быть создателем такого гротеска?! Евгения с трудом подавила желание сейчас же, сию минуту сделать что-то неожиданное, непристойное — сплясать канкан на столе, выброситься в окно — что угодно, лишь бы разрушить эти чары. Нет, этого не может быть, это сон.

Почувствовав ее напряжение, Хален накрыл своей рукой ее судорожно сцепленные пальцы. От прикосновения горячей ладони Евгении стало почти больно, такая она была тяжелая, живая! Он весь был — настоящий, этот загорелый до черноты мужчина, прямой как копье, быстрый как стрела, со своими длинными ресницами, изящно вырезанными губами и черной щетиной, упрямо прорезавшейся на подбородке. Его тепло и запах манили ее как магнит. Она чувствовала, как тело само льнет к нему, и ей то и дело приходилось выпрямлять спину, иначе она упала бы в его объятья. Ни один мужчина прежде не вызывал в ней такого жара. Да и были ли раньше рядом с ней мужчины? Одноклассники, учителя, друзья отца, знакомые по клубам — все они не стоили мизинца Халена. Пусть этот мир выдумка, но Хален — настоящий, иначе не может быть.

— Давайте определимся с днем свадьбы, — предложила она.

Махмели листал свою книгу, бормоча что-то под нос.

— Некоторые провинции уже прислали мне опись подарков, они будут готовы месяца через два-три. Если будем устраивать городские обеды и раздавать вино и пищу, понадобится не меньше трех месяцев на организацию. Столько же нужно для подготовки большого пира в замке. Приданым для госпожи Евгении занимаются двадцать швей и вышивальщиц и пять ювелиров. Они могут и полгода провозиться, если их не поторопить. Свадебное платье будут шить не меньше двух месяцев, а ваш наряд, господин, потребует еще больше времени.

— Опись подарков? Что это? — спросила Евгения.

— Каждая провинция готовит подарок царю и царице на день свадьбы. Для губернаторов это возможность проявить себя, какая больше может и не представиться, поэтому они стараются изо всех сил, — объяснил Махмели. — Иногда доходит до абсурда. Помнится, на свадьбу ваших родителей, государь, Дафар прислал десять бочек живой рыбы из горных рек, и это в разгар летнего пекла; пришлось раздать горожанам, пока не испортилась. А хадаряне преподнесли настенную мозаику в пол-тсана длиной. Во всей Киаре такой стены не найти, разве что на крепостную наклеить. Она так и хранится где-то на складах.

Хален и Евгения смеялись. Махмели предложил:

— Чтобы все успеть и в последний момент не сбиться с ног, лучше всего назначить свадьбу на раатсар, второй месяц следующего года. К этому времени уже будет по-летнему жарко. Вы сможете съездить в Хадару, в ваш дом у водопада.

— Четыре месяца? Что вы скажете, госпожа? Выбор дня за вами, — взглядом Хален дал ей понять, что каждый день этих месяцев станет для него мукой.

— Пусть будет так, — согласилась она.

Царь наполнил бокалы, поднялся.

— За мою невесту, — сказал он. — За самую красивую женщину Матагальпы!

Когда Хален и Махмели покинули комнату, на ходу обсуждая порядок свадебной церемонии, Ханияр обратил к Евгении бесстрастное лицо.

— Вас что-то гнетет, госпожа моя? Быть может, я могу вам помочь?

— Во что вы верите? — решилась она.

— Что вы хотите спросить?

— В мире, откуда я пришла, есть только один великий олуди. Его никто не видел, но в него все верят. Он создал небо и землю, и он управляет ими. Миллионы людей просят его о помощи. Люди построили огромные храмы, в которых висят его изображения и где ему возносят хвалы. Они верят, что все в жизни зависит от его воли. А кто управляет вашим миром?

— Если никто не знает, как выглядит олуди, какие же изображения находятся в этих домах? — спросил Ханияр.

Евгения отмахнулась.

— Не придирайтесь к словам. Наша вера создала множество символов, которым можно поклоняться. Я хочу знать, что создали вы.

Ханияр ответил не сразу. Он долго думал, оглаживая узкую бороду.

— У нас тоже есть символы, — сказал он наконец. — Мы зависим от солнца, от моря, от смены времен года… В истории бывало, что после затмения или засухи люди начинали поклоняться солнцу и даже убивали своих соплеменников, полагая, что это ублаготворит светило и оно больше не будет их наказывать. Думаю, и сегодня есть племена — в западных землях или даже в наших южных провинциях, — которые превозносят силу солнца, лун или гор. Но в цивилизованных странах, где астрономы давно доказали зависимость затмений от взаимного положения солнца и лун, подобных фактов не зафиксировано. Мы верим в силы земли и неба, надеемся на небесную благодать и ждем, что вы, олуди, поможете нам получить ее.

— Мне так много надо узнать! — вздохнула Евгения. — Я не успокоюсь, пока не узнаю о вашем мире все… А сейчас я готова выслушать ваши наставления.

Старик поклонился ей.

— Вы олуди, госпожа, и мне нечему учить вас. Все, чего я хочу, — уверить вас, что мои познания всегда к вашим услугам. Уже темнеет, мне пора в храм. В наших домах веры много портретов олуди. И в них хранятся книги — записи о былых событиях и размышления мудрецов. Приходите и найдите среди них то, что нужно вам.

С этими словам первосвященник величаво поплыл к двери.

Вот все и решилось. Она сама определила свою судьбу. Но спокойнее ей не стало. В Халене она не сомневалась — она была в него влюблена. Но удастся ли ей принять эту страну и ее жителей? Ведь это так мало — жизнь без связи с родными, без телевидения и интернета, без автомобилей и электричества… И так много, когда огромная, размером с крупную европейскую державу страна принадлежит тебе!

4

Зима отступила. Влажный северо-восточный ветер сменился южным, дующим из глубины континента. Скоро он станет обжигающе горячим, высушит пастбища на склонах шедизских гор, заставит обмелеть даже полноводную Гетту. В Киаре белым и розовым цвели сады, и улицы украсились знаменами всех иантийских провинций. Из всех окон свешивались остро пахнущие цветочные гирлянды. Была уже расстелена голубая ковровая дорожка, по которой выйдут к народу царь и его невеста. С раннего утра люди занимали места на городской площади и с любопытством смотрели на стены замка, где виднелись темные силуэты часовых.

Евгения уже несколько дней жила на успокоительных травяных отварах. Никогда еще ей не приходилось так волноваться. Она переживала бы меньше, если бы ей позволили принять участие в предсвадебных хлопотах. Но по старому обычаю невеста не должна участвовать в приготовлениях. Весь замок уже два месяца готовился к празднованию. Сериада сбилась с ног, подгоняя мастеровых, что готовили приданое для Евгении: портних, вышивальщиц, обувщиков, ювелиров… А невеста просиживала дни в доме старой царицы, и ее развлекали певицы и танцовщицы. «Потерпи чуть-чуть, — говорила ей Сериада. — Когда ты станешь царицей, никто не сможет тебе указывать. Будешь делать все, что захочешь!» И Евгения терпела.

Для нее сшили платья на первый и второй день свадьбы. Она сочла их уродливыми, но так уж тут было принято. Вступать в брак она будет в ярко-красном платье, тяжелом от золотой вышивки. Оно глухо, как футляр, закрывало тело от шеи до пят, оставляя открытыми одни только кисти рук. Предложенное Евгенией скромное декольте было с негодованием отвергнуто как совершенно неприличное. Замужние дамы могут себе позволить носить одежду с короткими, до локтя, рукавами и свободным воротом. Но юная девушка, тем более невеста, тем более — царская невеста должна быть безупречна. К тому же, как добавляли про себя некоторые из окружавших будущую царицу женщин, даже в самой строгой одежде она выглядит чересчур сильной для женщины — просто чрезмерно до неприличия!

«Ну, погодите! — думала Евгения в ответ на их взгляды. — Вот выйду замуж и изменю эту дурацкую моду!»

К счастью, наряд знатной дамы хотя бы не требовал прятать волосы. Но женщины весьма своеобразно использовали эту поблажку: свободные локоны вышли из моды еще десятилетие назад, и гвоздем сезона нынче были косицы и жгуты. Некоторых они просто уродовали. Евгения категорически пресекала попытки девушек заплести ей пять или шесть кос и взамен научила их разнообразным французским косам, решив, что с ее стороны и это будет весомым вкладом в местную культуру.

И вот уже надето платье, в котором она чувствует себя такой неповоротливой. Заплетены в косу и уложены венком волосы. Обуты туфли. Остановив дыхание от усердия, Эвра расправила на ее плечах золотые пластины ожерелья. Евгения даже не ощутила всей этой тяжести. Она пыталась представить себе, как это будет, когда она, под руку с Халеном, выйдет в город, на глаза огромной толпы. Они ждут царицу, а кого увидят? Перепуганную девчонку, путающуюся в складках одежды.

Она еще раз повернулась к зеркалу. В нем не было испуганной девчонки. Оно показало женщину с горящими глазами на бледном лице и тревожно вздымающейся грудью, которую не могло скрыть даже свадебное платье. За дверью послышались легкие шаги, и в комнату вбежала Сериада, тоже бледная, волнующаяся, но впервые в жизни не думающая о себе. Ее светло-зеленый наряд шелестел и блестел, когда она обошла Евгению кругом, внимательно осмотрев все до мелочей.

— Амарх уже идет! — выпалила она. — У вас все готово? Пора!

На мгновение загородив весь дверной проем, вошел кудрявый, пахнущий духами Амарх Хиссан — двоюродный брат Халена, наследник правителя Матакруса. Он специально приехал, чтобы в качестве свидетеля невесты проводить ее к жениху, ожидающему у ворот замка. Ради праздника он надел парадный офицерский мундир из черной кожи. Его серые глаза с неожиданной теплотой взглянули на Евгению, и он подал ей руку.

— Пора, госпожа моя. Царь ждет.

У иантийских аристократов было не так уж много свадебных обычаев и обрядов. Уж точно меньше, чем на традиционной русской свадьбе. Свидетель невесты провел ее от дома до ворот и вложил ее руку в руку царя. Халена сопровождали мужчина и женщина, которых Евгения едва знала, — свидетель жениха и так называемая третья свидетельница. Невесте не полагалось ни фаты, ни букета цветов. Хален ободряюще кивнул ей.

— Улыбайся и маши людям.

Солнце уже клонилось к западу. Зрители на площади устали от ожидания. Многие уселись прямо на землю. В толпе шныряли продавцы вина и сластей. Но вот ворота замка распахнулись, и показался одетый в белое священник, ведущий на площадь жениха и невесту. За ними следовали свидетели, гвардейцы, министры, губернаторы провинций, все в парадных офицерских мундирах, и их жены и дочери в ярких, как весенние цветы, нарядах.

Люди вскакивали на ноги, с криками навалились на цепь, что огораживала площадь по периметру, надежно удерживаемая вбитыми в землю столбами. Полицейские с трудом сдерживали натиск толпы. Каждый старался пробиться поближе и рассмотреть олуди в ее красном с золотом платье. Царь, как и его гвардейцы, был в парадной военной форме. Черный костюм сделал его еще выше ростом. Мало кто догадывался, сколько времени и труда ушло на плетение из серебряных цепочек его жилета и на украшение вышивкой плаща, концы которого несли маленькие пажи. Справа от него шла юная, прекрасная невеста. Она улыбалась и махала рукой толпе, а та отвечала приветственными криками и пожеланиями счастья.

На площади Ханияр Ранишади провел торжественный обряд и громко провозгласил Халена Фарада и Евгению-олуди мужем и женой, взяв с них клятву заботиться о народе и оберегать его от врагов. Свидетели протянули хрустальную чашу с серебряными кольцами, которые они надели на пальцы друг другу. На кольце Халена было выгравировано имя его жены, а на ее кольце — его имя. Царь коснулся губами щек Евгении, и оба они поклонились своему замку — цитадели Фарадов, которую не взял ни один враг.

На этом публичная церемония была закончена, и супруги проследовали в замок, на протяжении всего пути пригоршнями кидая в толпу мелкие серебряные монеты. Их ждал свадебный ужин. А для народа по всей Киаре были накрыты богатые столы и выкачены бочки с вином.

По традиции вручение молодоженам подарков и большой праздничный прием с танцами должны были состояться на второй день. А в свадебный вечер их ждал легкий ужин в компании самых близких друзей. В столовой, освещенной пламенем факелов, поднимали бокалы в честь молодых Сериада, Венгесе, несколько министров, гвардейцы и почетный гость Амарх Хиссан. Это был знаменитый воин, прославившийся в боях с дикарями на защите рубежей Ианты. Матакрусу не с кем было вести войны. Династию Хиссанов связывали с самым сильным соседом родственные узы — супруга царя Джаваля приходилась Халену родной теткой. Что касается других государств — Мата-Хоруса, Шедиза и Галафрии, с ними крусы давно заключили мирные договоры. Тем не менее воинственность крусов требовала выхода, и потому их отряды участвовали в обороне границ соседних стран, в тысячах тсанов от собственной столицы.

Хален любил кузена, но сегодня не успевал уделять ему внимание. Он не мог оторвать глаз от своей красавицы-жены и ждал лишь того момента, когда все тосты будут наконец произнесены и друзья с песнями проводят молодоженов в Царскую башню. Евгения разрумянилась, ее глаза сияли, и она то и дело поворачивала к нему разгоряченное лицо. Накануне свадьбы она с каждым днем становилась все нервнее и озабоченнее. Он видел, как ее мучают сомнения, хотя не понимал их причины. Как и всем иантийцам, ему не приходило в голову, что судьба, приведшая к нему Евгению, этим самым лишила ее другого будущего, быть может, лучшего. Его не интересовало и ее прошлое, поскольку он полагал, что тогда она, как и он, жила ожиданием их встречи. Только в последние дни, видя ее колебания, он начал догадываться, что берет в жены женщину, у которой есть свои мысли и желания. Это почему-то его тревожило. Конечно, Хален знал, что в олуди должны скрываться необыкновенные способности и что они рано или поздно раскроются. Ради этого он на ней и женился. Но теперь он думал об этом с опаской. Какие мысли прячутся за ее глазами? Евгения уже не раз задавала ему вопросы, которые мог бы задать царь царю. Несмотря на молодость, она умела мыслить масштабно и интересовалась вещами, о которых девушки обычно вообще не имеют понятия: правами сословий, принципами налогообложения… Даже спросила однажды о сумме годового дохода царской казны и системе планирования будущих доходов и расходов. Хален не знал, что всего год назад она писала в школе работу по схожей тематике. Интересы Евгении оказались для него полной неожиданностью.

Нельзя сказать, чтобы такое поведение его сердило. Нет, его восхищало все, что она делала. Но он был вынужден сказать себе: его супруга не из тех женщин, что проводят годы в своих покоях, вышивая скатерти и сплетничая с подругами. Это и радовало его, и пугало.

Как бы то ни было, в эту минуту перед ним была еще не царица, а всего лишь красивая девушка, ждавшая и боявшаяся предстоящей ночи. В ее глазах он видел смущение. Она с преувеличенным интересом расспрашивала Амарха об обычаях Матакруса. Кузен Халена, как и другие офицеры, праздновавшие вместе с ними, глядел на юную царицу с откровенным восторгом и под столом то и дело пинал брата ногой, не имея другого способа выразить свою зависть. Когда Халену это окончательно надоело, он решительно поднялся. На секунду повисла тишина. Но вот один из офицеров по имени Пеликен затянул песню, которую за открывшимися дверями подхватили десятки голосов. Хален повел жену в Царскую башню, а выстроившиеся вдоль коридора и лестницы люди — слева мужчины, справа женщины — осыпали их лепестками цветов и распевали свадебные гимны.

В их спальне по обычаю стояли на подоконнике три зажженные лампы, оберегавшие мужа и жену от сглаза, болезней и злых духов. Их золотой свет смешивался с проникавшим в окно белым сиянием лун. Масла в лампы было налито совсем мало, они быстро угасли, и на стене вспыхнул двойной прямоугольник лунного света. Темнота и тишина комнаты контрастировали с шумом замка. В Большом зале продолжали пировать придворные, а во дворе пели и плясали слуги.

Хален осторожно поцеловал сомкнутые веки. Евгения устала и изнервничалась за долгий день и заснула почти сразу после того, как они разомкнули объятья. От юного тела пахло яблоками. Она отвернулась, словно пытаясь и во сне спрятаться от света. Луны — это единственное, чего она боялась. Хален опустил на ее плечо одеяло, прижался теснее.

Позже Евгения не могла воскресить в памяти второй день своей свадьбы. К ней подходили десятки незнакомых важных людей, чьих имен она не могла запомнить. Голова раскалывалась от музыки и криков, сопровождавших ее повсюду. Несколько часов они с Халеном провели на площади, принимая подарки. Соседние страны, иантийские провинции, все сословия и кланы прислали делегатов с богатыми дарами. Когда ночью она наконец осталась одна и устало закрыла глаза в ожидании мужа, перед внутренним взором все еще проплывали сверкающие украшения, картины в золоченых рамах, рулоны разноцветных тканей и кож, ковры, кувшины с экзотическими напитками, мечи и щиты, породистые скакуны и охотничьи собаки, элегантные экипажи, — все, чем были богаты земли и люди.

С площади молодые отправились в Дом провинций, и начался праздник, какого не бывало уже несколько лет. Ей опять пришлось улыбаться и говорить с незнакомыми людьми. Евгению познакомили с рассами — членами Совета, крупнейшими землевладельцами и полноправными хозяевами в своих землях. Они прибыли в Киару с семьями и оруженосцами, и если бы не радостные лица и цветы вокруг, можно было бы подумать, что столица готовится к нападению, столько здесь собралось военных. Они стучали своими сапогами, цеплялись ножнами за юбки дам и потели в парадных золоченых доспехах, надетых поверх кожаных мундиров. Их жены нежно ворковали вокруг Евгении, и зазывали ее в гости, и рекомендовали ей своих служанок. Из всей толпы этой аристократии она запомнила лишь управителя провинции Хадара Рашила Хисарада и его жену Армину. Запомнила, во-первых, потому, что завтра они должны были сопровождать ее и Халена в поездке к водопаду, а во-вторых, потому что Рашил единственный из губернаторов не владел обширными землями в своей провинции, а был потомственным военным Киарского гарнизона. И он, и его жена говорили на чистом местном наречии, как и другие жители столицы, и Евгения хорошо их понимала, чего нельзя было сказать о других гостях, съехавшихся со всех концов страны и из-за рубежа.

Выезд планировался рано поутру, но, конечно же, и к девяти часам кортеж еще не был готов. Евгении это не касалось: она умела собираться быстро, и даже многократно выросший с последнего школьного похода багаж не смог этого изменить. Но ей пришлось руководить десятком бестолковых слуг, явно мучившихся похмельем, и на это ушло много времени. В конце концов вещи были упакованы и отправлены вперед, а Хален и губернаторская чета сели в экипаж, где царица уже успела соскучиться. Был полдень, десять часов.

Да, с часами у нее тоже возникли сложности. В Матагальпе не существовало двенадцатеричной системы счисления. По здравом размышлении Евгения пришла к выводу, что в этом нет ничего странного. Европейской цивилизации она досталась то ли от вавилонян, то ли от шумеров, оперировавших сложными числами еще тогда, когда их западные современники считали по пальцам. Сутки в Матагальпе длились двадцать часов. Каждый час делился на пятьдесят частей. Предположив, что длина суток равняется земной (она не могла быть в этом уверенной, но по ее ощущениям это было так), и проведя несложные подсчеты, Евгения определила, что местная минута равнялась 86 земным секундам. Все это долго не могло уложиться в ее голове, и первые недели она каждый раз надолго застывала у часов в недоумении. Хорошо, что они были привычные: с круглым циферблатом и двумя стрелками, — и их было много, почти в каждой комнате.

Открытый экипаж торжественно прокатился по городу. Иантийцы, будто и не уставшие от двух дней празднества, приветствовали царя и царицу оглушительными криками и песнями. За городской стеной гвардейцы подались назад. Евгения с интересом смотрела по сторонам. Предстояло проехать на юго-запад почти триста тсанов — около четырехсот километров. По словам Халена, если б удалось проводить в дороге восемь часов в день, к завтрашнему вечеру они были бы на месте. Ему было легко говорить: верхом и без женщин он быстро добрался бы до водопада, но со свитой в сто человек трудно придерживаться столь сурового графика.

Чем дольше смотрела Евгения вокруг, тем большей любовью проникалась к земле, на которую ей довелось ступить. Эта плодородная и ухоженная земля напоминала ей Италию. Не видно было пустырей, свалок, бесхозных углов. Ярко-зеленые луга разделялись линиями аккуратных деревьев и пышных кустарников, с весны до зимы покрытых лиловыми, розовыми и голубыми цветами. Границами частных владений служили романтические замшелые каменные стены, увитые виноградом, или каменные стелы в виде человеческих фигур. То тут, то там вдоль дороги раскинулись обширные сады и виноградники. Иногда дорога скрывалась под тень деревьев. В лесу, насквозь просвеченном солнцем, если хорошо приглядеться, можно было между светло-серых стволов заметить замерших на задних лапах крупных бурых грызунов. Сонные реки несли к океану свои синие воды. Но чем ближе подъезжали к горам, тем быстрее и холоднее становились эти речки.

Переночевали на постоялом дворе, коих вдоль дорог было множество. Хален знал по именам владельцев всех придорожных заведений, и Евгении казалось, что в каждом из них для него и его людей в постоянной готовности содержатся апартаменты. Рано утром вновь отправились в путь. Хален предложил жене пересесть на лошадь, но она отказалась, не желая задерживать путешествие, ведь она еще неуверенно держалась в седле. После долгих месяцев в замке, где единственным местом для прогулок был небольшой парк, Евгения никак не могла надышаться вольным воздухом. Дорога поднималась вверх, петляя между садами, рощами и прудами. Иногда вдали показывались высокие трубы каких-то крупных строений со столбами дыма. А впереди ждали каменистые возвышенности, за которыми вставали первые отроги гор.

В конце концов кортеж достиг цели путешествия. Если Евгения надеялась увидеть крупный водопад, то ее ожидания не оправдались. Неширокая речка, стекая с отрогов, достигала края плато, разливалась вширь, обрывалась вниз звенящими струями, образуя круглое озеро не больше двухсот метров в диаметре, и убегала из него дальше на восток. Высокий южный берег зарос лесом, а на противоположном у самой воды начинался ярко-зеленый топкий луг, еще не просохший после зимних дождей. На границе лужайки и леса стоял небольшой коттедж. Это и был царский домик: веранда, большая комната и две спальни наверху. За ним стояло еще несколько жилых и хозяйственных построек. Здесь они распрощались с губернаторской четой, дав обещание заглянуть к ним на обратном пути.

— Устала? — спросил Хален, входя в верхнюю комнату и привлекая к себе Евгению.

— Да нет, сколько можно? Теперь мы будем отдыхать изо всех сил! — отвечала она, целуя его.

Деревянный дом наполнился голосами офицеров. Слуги растапливали плиту на кухне, суетились, разбирая вещи.

— Они что, все будут жить здесь?

Халена позабавило выражение ужаса на ее лице.

— Хочешь, я всех разгоню?

— И правда, пускай все уйдут! Мы же даже поцеловаться не сможем, чтобы кто-то не помешал! — словно в подтверждение дверь без стука распахнулась, и служанка втащила корзины с одеждой и обувью. Евгения замахала на нее руками, выгоняя прочь. — Вот видишь! Прогони их в деревню!

— Завтра, — отвечал он, пытаясь расстегнуть ее блузку. — Сегодня нам нужно всех накормить и отблагодарить за приятное путешествие, а вот завтра со спокойной совестью пошлем всех к воронам.

Тридцать пять гвардейцев встали лагерем в полутсане от дома и по очереди обходили озеро караулом по тропинкам, вдоль которых росли молодые деревца, благодаря чему их любопытные взгляды не тревожили Евгению. В доме остались две пожилые женщины — готовили еду и убирались, а всех своих девушек она выгнала в ближайшую деревню.

Потянулись дни, каждый из которых потом вспоминался ей, как драгоценная жемчужина в ожерелье. Лето в этом году пришло рано, и уже стояла сильная жара. Хален учил молодую жену верховой езде, брал ее с собой на охоту. Они купались в ледяной воде озера и подолгу лежали голышом на оранжевом песке, жмурясь от солнца. Он восхищался ее силой и ловкостью. Она прекрасно плавала, могла пройти много тсанов быстрым шагом, не устав и не запыхавшись, не боялась пускать коня в галоп, а упав, не плакала, лишь бормотала что-то невнятное на своем языке. Ночью она смело отвечала на его ласки, явно получая от любовных игр столько же удовольствия, сколько и он. Единственное — она редко соглашалась выходить из дома после наступления темноты. Хален любил прогуливаться у притихшей воды, подолгу смотреть, как она плещется в корнях старых сосен, играет отражениями лун. Но его Эви, как он ласково называл ее, неохотно поднимала глаза кверху.

Она ужаснулась, когда впервые увидела местные луны, и до сих пор не могла смотреть на это зрелище без дрожи. Две луны исполняли над ее головой какой-то хаотический танец. Они медленно вращались по своим осям, точно два огромных булыжника неправильной формы, подвешенных над планетой дьявольской рукой. Их орбиты не были параллельны, и скорости движения различались, и ночь за ночью они выписывали в небе непредсказуемые зигзаги, то проходя через зенит, то едва выглядывая из-за горизонта, словно злобный желтый кошачий глаз, следящий за ней из-за угла. Ближний, Раат, был похож на стручок арахиса и казался одного размера со своей более округлой сестрой Нееоманой. Умом Евгения понимала, что их разделяют десятки, а то и сотни тысяч километров, но все равно каждый раз, когда они проходили близко друг к другу, она испытывала ужас, представляя, как они сталкиваются и огромные осколки летят на землю. У иантийцев, а возможно, и у всех народов Матагальпы было пророчество, будто однажды это столкновение непременно случится и наступит конец света. Евгения с презрением относилась к подобным предсказаниям, но этот сценарий казался ей весьма вероятным.

Луны вращались вокруг своей планеты по весьма сложным орбитам. На первый взгляд казалось, что взаимное притяжение заставляет их то и дело менять траекторию движения. Но это было не так. Полный цикл их танца составлял тридцать два дня, после чего повторялся заново. Это была длина здешнего месяца. А в месяце было четыре восьмидневные недели. Год начинался в день весеннего равноденствия, состоял из одиннадцати месяцев и еще тринадцати дней, которые ни к какому месяцу не относились, приходились на раннюю весну и звались медвежьими днями, потому что именно в это время маленькие черные лесные медведицы приносили потомство. Каждые четыре года к ним прибавлялись четырнадцатые сутки — здешние астрономы додумались до этого так же, как земные — до 29 февраля.

Из этого следовало, что год в этом мире равняется земному. Если б Евгения раньше больше интересовалась астрономией, она бы знала созвездия южного полушария и могла бы сравнить их с теми, что предстали перед нею на берегу ледяного озера. Но она помнила лишь, что направление на юг указывал там Южный крест. Здесь тоже был крест, но виднелся он лишь несколько месяцев в году. Был здесь и Млечный путь, но она не могла понять, похож ли он на тот, что она наблюдала раньше.

В конце концов Евгения решила остановиться на версии, что попала в параллельный мир, где существуют Солнечная система, Земля и люди на ней. Ей очень хотелось определить, до какого момента развитие жизни здесь шло в ногу с ее родным миром. Ведь когда-то и там, и тут все было совершенно одинаково — это очевидно! Люди средиземноморского типа, почти европейская культура, состоящий из привычных звуков язык, одни и те же животные и растения — все это было бы нереально, если б жизнь здесь зародилась независимо от Земли! Но узнать это не представлялось возможным…

Была еще одна причина, почему Евгения боялась лун. Пусть даже эта планета была копией Земли, но она двигалась по другой орбите, освещалась другими звездами, испытывала влияние других спутников. А значит, здесь, вероятно, была другая напряженность магнитного поля и радиационный фон, и спутники оказывали на живые организмы совсем иной эффект, нежели круглая Луна, под которой Евгения выросла. Это объясняло изменения, происходившие с ней с тех пор, как она сюда попала. Раньше она не знала, что такое головная боль, а теперь мигрень нередко доводила ее до тошноты. Менструальный цикл сбился и пополнился непривычными симптомами. Иногда у нее совершенно пропадал аппетит и она не ела по два-три дня. В другое время, напротив, ей казалось, что она готова съесть что угодно. А главное — она ощущала сильнейший прилив энергии, будто весь жар этого солнца вливался прямо ей в кровь, и гормональные всплески иногда заставляли ее совершать необдуманные, шокирующие местных жителей поступки.

Евгения и пятнадцати минут не могла усидеть на месте. Она настойчиво училась верховой езде, плавала с Халеном наперегонки через озеро, лазала вместе с ним по скалам у водопада и даже поехала на охоту.

Еще полгода назад она и таракана не могла прибить. Убийство беззащитных зверушек казалось ей преступлением. Но в здешних лесах, принадлежавших ее мужу, было такое количество антилоп, медведей и сурков, что добыча десятка-другого ничего не меняла. Она узнала, что такое охотничий азарт, когда преследуешь в лесу на маленькой быстроногой лошадке и настигаешь наконец неуловимую антилопу. Или когда сердце начинает колотиться от заливистого лая почуявших сурка собак… Хален подарил ей двух гончих щенков, с которыми она с удовольствием возилась. У нее было две маленьких степных кобылки для охоты и гнедой мерин для парадных выездов — огромный, но добрый и простодушный. Евгения называла его Валенком, хоть он и носил гордое имя Знаменосец. Хален долго смеялся, когда она объяснила значение этого слова, и посоветовал на всякий случай не давать подобных кличек его приближенным.

Однажды Евгения попросила его научить ее биться на мечах. Халена идея заинтересовала. Гвардейцы выточили два деревянных меча, и он показал ей основные приемы. Закончилось это неожиданно: отведя правой его замах, левой она ловко ударила его в подбородок. Рука у Евгении оказалась тяжелая.

— Если бы я не видел тебя без одежды, решил бы, что ты мужик, — сказал Хален, потирая челюсть. — Грубо дерешься. Ночью научу тебя бороться.

И ночью он действительно учил ее борьбе. Они опрокинули кровать, разбили две лампы и чуть не сожгли дом, а еще Евгения едва не сломала ему руку и сама оказалась вся в синяках и ссадинах. Для женщины она была быстра и непредсказуема.

— Это неправильно и не по традиции, но я пожалуй и правда займусь твоим обучением, — говорил он, обтирая холодной водой ее покрытую ссадинами спину. Она перевернулась, провела руками по его заросшей черным волосом груди, мягко коснулась подбородка, где растекся синяк. Хален поцеловал маленькую ладонь, а потом укусил ее. — Она меня ударила!

— Тебе же понравилось! — улыбнулась Евгения.

Он взглянул на нее из-под упавшего на лоб чуба, поправил шкуры, на которых она лежала.

— Ты необыкновенная. Страшно представить, как бы я жил, если бы ты не пришла к Вечному камню. Но ты понимаешь, что из-за тебя нам стало негде спать?

— Значит, не будем спать!

Это тоже стало для нее неожиданностью: оказалось, что секс не просто приятная, но и чрезвычайно увлекательная игра. Хален мог быть нежным любовником, но ей нравилось заводить его, заставить потерять голову. Проснувшись утром, они часто не могли вспомнить, что было ночью, потому что оба теряли контроль над собой. О своих многочисленных прошлых увлечениях Хален теперь вспоминал как о скучном сне. Он впервые встретил женщину, равную ему по силе и страстности. Он был ее первым мужчиной, но не прошло еще и месяца с их свадебной ночи, а он уже понимал: придется сильно постараться, чтобы соответствовать ее запросам.

Впрочем, были в его супруге и привычные женские качества. Эви умело зашила куртку, которую он порвал на охоте, запутавшись в ветвях. Часто она с удовольствием помогала служанкам готовить ужин.

Однажды она предложила Халену прогуляться до деревни. А там, пока он беседовал с крестьянами о видах на урожай, Эви исчезла во дворе одного из домов. Когда он уже потерял ее, она вдруг появилась с огромной корзиной в руках, полной трав, и в сопровождении деревенских женщин.

— Что за сено? — спросил он, когда она дотащила свой груз до коновязи.

— Лекарственные травы. Завтра эти женщины придут к нам и расскажут, какие травки от каких болячек помогают. Они уже многое мне рассказали, но я ничего не запомнила.

— Дорогая, в городе есть врачи. Тебе необязательно самой разбираться в лекарствах.

Евгения подозвала офицера, что все время крутился рядом.

— Пеликен, будь добр, найди повозку и вели отвезти эту корзину к нам. — Поднявшись в седло, она ответила Халену: — Мне бы хотелось научиться хоть чему-то полезному. Говорят, все олуди обладали какими-либо особыми талантами. В себе я никаких талантов пока не чувствую, но вдруг захотелось заняться травами. Может быть, это и есть зачатки таланта?

Хален свистнул, подзывая своего пса. Кони шли шагом, то равняясь друг с другом, то уступая один другому дорогу на узкой тропинке. Зеленохвостая птичка слетела с ветки на холку его Морехода, чирикнула и вспорхнула, едва не задев лицо крылом.

— Любимая, у тебя талантов больше, чем у любой другой женщины. Я согласен развивать их все. И если уж я сам взялся учить тебя драться, то против трав и подавно ничего не скажу.

И поэтому, когда на следующее утро в царский домик явились пять или шесть крестьянок, он ушел в офицерский лагерь, чтобы не смущать их. Вернувшись после обеда, он застал все ту же картину: Евгения с тетрадкой и карандашом сидела на веранде за заваленным пучками трав столом, в окружении низкорослых хадарянок с черными от загара руками и лицами, которые трясли перед нею своими вениками и наперебой рассказывали что-то. Они замолкли на минуту, чтобы поклониться Халену, но тут же забыли о его существовании. Мужчине, даже царю, здесь было не место. Он ушел в комнату, принялся точить копье и прислушивался к то и дело доносящимся с веранды взрывам смеха. Время от времени женщины принимались тараторить так быстро, что Евгения переставала их понимать. А он понимал: они хвалили ее. Им было приятно, что царица попросила их совета. Послышалось шлепанье босых ног по дощатому полу: кто-то побежал в лес за какими-то особенными листьями. Внезапно Халену стало интересно, на каком языке Евгения записывает рецепты отваров и мазей. Она еще не вполне овладела письменностью и с трудом читала и писала.

Хален вышел на веранду, положил руку на плечо Эви.

— Они не слишком быстро говорят? Помочь тебе?

Жена погладила его пальцы, улыбнулась.

— Не нужно. Позови, пожалуйста, Эвру, я попрошу ее найти коралловые бусы. Она взяла с собой целый ларец. Как раз подойдут, чтобы одарить этих милых женщин.

Хален отправился за Эврой. Она писала на смешной смеси иантийских идеограмм с русскими буквами и даже цифры использовала разные.

Почти все иантийцы умели читать и писать, но статус человека всегда можно было определить по количеству знаков, которые он использовал. Если крестьянам и рабочим хватало сотни символов, то Хален легко оперировал тысячей, а Ханияр, говорят, знал около трех тысяч и понимал даже книги, написанные в далекой Галафрии в стародавние времена. Но они-то изучали их с детства, а Евгении было очень непросто овладеть этим знанием. И еще долгое время она использовала двойную систему записи, иногда полностью переходя на местное письмо, а в других случаях предпочитая русские буквы.

…Медовый месяц подошел к концу. Халену пора было возвращаться к своим обязанностям. Путь домой для него должен был быть долгим: помимо визита в столицу Хадары, носившую то же название, он планировал проинспектировать два военных гарнизона на берегу Фарады.

До города было недалеко. Солнце слепило глаза. Белый камень дороги сверкал под его лучами, как металл. Слева, на западе, низко над землей стоял месяц Нееоманы, малозаметный в жарком мареве, почти прозрачный. Евгения давно обратила внимание, что именно в эти дни, когда дальняя спутница планеты лишь ненадолго показывалась над горизонтом, у нее сильнее всего болела голова. Вот и сейчас она боролась с желанием сойти с коня, скрыться от бьющего в глаза солнечного света в удобном фургоне. Об этом просили ее подруги, но царица пока все же держалась верхом рядом с мужем. Добрый Знаменосец нес ее мягкой иноходью, покачиваясь из стороны в сторону и прислушиваясь к малейшему натяжению повода.

На пути им то и дело попадались солдаты, а то и целые отряды, передвигающиеся между городками под знаменами своих командиров либо под царским вымпелом. Фарада была пограничной рекой. Здесь, в среднем течении, ее ширина в это время года достигала местами полутсана — около шестисот метров, — но военные утверждали, что это не мешает встретить на иантийских землях шпионов с западных территорий. Мирные жители посмеивались над ними, поскольку хорошо помнили, что последний шпион с левого берега был пойман восемь лет назад. И все же, несмотря на это, побережье на всем своем протяжении — более пятисот тсанов — тщательно охранялось. У истоков реки, там, где граница проходила по земле, стоял мощный гарнизон хадарян. А ближе к устью расположился постоянным лагерем царский полк. Между ними постоянно курсировали гонцы, а всю территорию от самого берега и на пятьдесят тсанов вглубь патрулировали вооруженные отряды.

— Не совсем понимаю, почему одни полки — твои, а другие — хадарян? Разве они все не подчиняются тебе? — спросила Евгения.

— Я главнокомандующий всеми военными силами, — согласился Хален. — Но непосредственно мне подчиняются лишь полки, набранные из моих людей, тех, что живут на моей земле. Часть иантийских земель испокон века принадлежит рассам. Ты видела сильнейших из них на нашей свадьбе.

— Расс — значит сильный. В моем мире их называли лордами или баронами. Крупные землевладельцы. Получается, что они независимы? Они не подчиняются тебе?

— Разве можно не подчиняться царю? Как офицеры они подчиняются непосредственно мне. Больше никто не имеет права отдавать им приказы. Как граждане страны они исполняют ее законы. Но, будучи владельцами крупных территорий, рассы освобождены от уплаты земельного налога. Вместо этого они обязаны вести торговлю, платить пошлины, обучать военному искусству своих людей и содержать собственные отряды, над которыми я не властен.

— Но в таком случае твои солдаты обучаются и тренируются отдельно от их воинов. Как это сказывается на качестве подготовки?

Хален рассмеялся.

— Надо же, какие неженские вопросы приходят тебе в голову! Мысль верная. Эта проблема была решена еще моим дедом. Ты этого пока не знаешь, но скоро увидишь, что я провожу в Киаре очень мало времени. Моя обязанность как главнокомандующего — проведение по всей стране военных смотров и маневров, в которых принимают участие все полки. Царские и провинциальные солдаты постоянно соревнуются между собой. Конкуренция — это то, что держит их в тонусе. Да и наглые дикари не дают ребятам расслабляться.

— Вы о них говорите, как о животных…

— Они и есть животные. Сама подумай, за Фарадой их земли простираются почти на семьсот тсанов до самого океана. А с севера на юг они и вовсе бесконечны. И вся эта земля покрыта непроходимыми лесами! На этой территории можно было бы расположить две Ианты, а живут там сотни мелких племен, которые даже между собой не могут договориться. Те, что поближе к Фараде, еще более-менее цивилизованны, но они не желают вырубить лес, развести стада и кормиться трудом своих рук, как это делают в остальных странах. Они живут охотой и грабежом, переплывая реку и нападая на наши села. Мой дед пробовал пойти на них войной, но заблудился в лесах, увяз в болотах, а их маленькие лучники с вершин деревьев закидывали воинов стрелами… Царь отступился. Потом еще долгие годы они мстили нам. Тогда иантийцы еще брали их в плен и пытались использовать как рабов. Но без толку. Эти дикари не приспособлены ни к какой работе. С полей и заводов они сбегали обратно в лес, да еще успевали прирезать своих хозяев. А в городах они сразу спивались и умирали, либо же умирали просто так, от тоски по своим деревьям, заросшим лишайниками…

Перед взором Евгении вставали эти маленькие темнокожие люди, похожие на индейцев Амазонки или обитателей экваториальных африканских джунглей. Она как наяву видела их малоподвижные раскрашенные лица… Солнце, казалось, застыло в зените, светя прямо ей в лицо. Голова гудела. Она закрыла глаза, и вокруг поплыли разноцветные круги. Она натянула повод, чтобы повернуть Знаменосца к катящемуся позади фургону. В тот же момент в рядах следовавших за ними гвардейцев зазвучали взволнованные голоса, и один из всадников, зашатавшись, завалился на бок и сполз на землю, поддерживаемый товарищами.

Хален и Евгения одновременно повернули коней. Спешившись рядом со столпившимися офицерами, она опустилась на колени рядом с упавшим мужчиной. Его тошнило. Он стонал, прикрывая обеими руками живот.

— Начинаю жалеть, что не взяли с собой врача, — сказал Хален. — Где болит, Йени?

— Живот… С ночи болит. Думал, пройдет. Но, похоже, до Хадары я не доеду…

Евгения оторвала его руки, коснулась пальцами тела. Йени застонал.

— Жар, тошнота, боль внизу живота. Скорее всего аппендицит. Здесь нужен врач, который… который сделает разрез и уберет изнутри гной.

— Хирург, — подтвердил Хален и поднялся. Приказал офицерам: — Несите его в фургон. Придется двигаться быстрее.

Девушки помогли уложить офицера на кучу одеял. Возница свистнул, фургон дернулся с места. Сидя в полутьме рядом с Йени, Евгения непроизвольно напрягала все мышцы, словно пытаясь этим защитить его от немилосердных толчков.

— Не доеду, госпожа, — прохрипел он. Его лицо посерело от боли.

— Тихо-тихо. Согни ноги. Давай я буду держать тебя за руку, вот так. Доедем. Скоро доедем.

Голова раскалывалась на части. Ей казалось, что над мужчиной висит черное облако его боли. Она даже повела рукой, пытаясь его развеять. Хотелось остаться одной, не слышать мучающих ее стонов. Но фургон в кортеже был только один, а снова выйти на солнце она была не в состоянии. На какое-то время она словно бы провалилась в забытье, из которого ее вывел луч света. Отдернув ткань, служившую повозке задней стенкой, внутрь заглянул Хален. Евгения перевела взгляд на офицера. Оказалось, он давно уже молчит — спит, и его лицо постепенно приобретает нормальный цвет.

В Хадаре, в доме губернатора, ждал врач. Евгения пришла в себя и попросилась было присутствовать на операции, но Хален так на нее посмотрел, что она сразу сникла, покорно направилась в отведенную ей комнату.

— Ну что вы, дорогая, как же можно? Ведь это мужчина, да еще и военный. Кровь, пот, крики… О чем вы только думали? — говорила Армина Хисарада, разливая по крохотным фарфоровым чашечкам чай. — Я прослышала, вы интересуетесь медициной. Это, конечно, прекрасно, — травы, листья, настои и мази… Да, я сама когда-то этим увлекалась. Но резать живое тело — это неженское дело. Попробуйте напиток, я сама заваривала. Очень ароматный, правда? Можете угадать, на каких травах настоян?

Евгения, одетая в роскошный ночной халат Армины, мелкими глотками пила чай, отдававший валерианой и мятой. Ни настоящего чая, ни кофе в Ианте не было, но травяные настои и отвары пользовались большой популярностью. Хозяйка с чашкой в руке порхала по комнате, то поправляя тюль на окне, то чуть переставляя какую-нибудь статуэтку, коих множество стояло на комодах и столах. Младшая, двенадцатилетняя дочка Хисарадов уютно устроилась в кресле-качалке с вышиванием в руках. Армина похвасталась ее работой, и разговор плавно перетек к приятным темам: новой моде на пышные, перехваченные лентами у локтя рукава и кружевное нижнее белье. С удовлетворением убедившись, что юная царица в женских вопросах разбирается все же лучше, чем в грубых мужских болезнях, хозяйка продемонстрировала ей свои юбки и сорочки и, насладившись похвалами, откланялась. «Прелестная девушка, — думала она про Евгению. — Несколько взбалмошна, но это у нее по молодости».

Хален собирался направиться из Хадары сначала в южный гарнизон, а потом доехать и до северного. Медлить было незачем; он хотел выехать уже завтрашним утром. Рашил отправлялся с ним, а его супруга со своей свитой должна была сопроводить в Киару царицу. В городе царь встретил Ханияра: как всегда в это время года, священник проводил здесь обряды, призывая милость земли и небес на сады и виноградники. Хален воспользовался встречей, чтобы посоветоваться: последняя выходка жены переполнила чашу его терпения, и он не знал, как вести себя дальше.

Они беседовали в красивом саду Армины. Ханияр не перебивая выслушал его и еще некоторое время молчал, оглаживая бороду длинными пальцами, многие годы не знавшими никакой тяжелой работы.

— Что ж, не пристало царю учить жену, — сказал он наконец. — Предания говорят нам, что олуди редко ошибаются в своих поступках. Они чуют ветер за пять тсанов — так называли это наши предки. А еще они говорили, что олуди не ходят старыми путями. Евгения, скорее всего, сама не понимает, что толкает ее на столь необычные действия. Но она следует за своей душой, а душа олуди видит свет на сто лет вперед. По крайней мере, так написано в книгах. Я понимаю, что тебя смущает. Наши женщины не отличаются физической активностью. Однако не потому ли, что мы, мужчины, ради собственного удобства убедили их в том, что это неправильно и некрасиво? Я читал, что в древности немало было славных жен, которые правили своими землями твердой рукой и не боялись давать советы мужчинам. К тому же твоя жена учится не только сражаться на мечах, но и лечить людей. Она не боится крови, ее рука тверда. Чем же ты недоволен? Кто знает, что несет нам будущее? Олуди не зря пришла именно в этот год. В нужный момент она даст нам помощь, в чем бы та ни заключалась.

Хален кивнул, ничего больше не сказал. Пройдя под яблонями, опустившими к земле кудрявые ветви, он вышел во двор, услышал за распахнутыми дверями дома нежный перебор струн. В зале слуги убирали со столов остатки ужина, и Пеликен, примостившись на трехногом табурете, наигрывал на лютне невнятную мелодию. Он не дежурил сегодня и потому был без мундира. Его белая безрукавка, казалось, светилась в темноте.

— Пойдем со мной, — велел Хален.

Пеликен был одним из гвардейцев царя — его товарищей по детским играм либо по военной школе, которую проходили в Ианте большинство мужчин. 24 года — возраст зрелого мужчины, но в Пеликене сохранилось немало юношеского задора. Кое-кто в Киаре полагал, что его отцом был сам царь Барахия. У него и правда было что-то общее с Халеном: так же весело смотрели яркие глаза, так же падали на лоб длинные черные волосы. Ни одна юная горничная и ни одна красивая дама не могли чувствовать себя в безопасности рядом с ним. Впрочем, Хален прекрасно знал, что за последние месяцы молодой офицер растерял славу опытного сердцееда. Словно тень он следовал за Евгенией, ловил каждый ее взгляд, бросался исполнять каждое приказание. Он перестал хвастаться любовными похождениями — видно, не хотел, чтобы слухи об этом дошли до юной царицы. Халена это забавляло, а теперь он решил поставить чувства товарища на службу себе.

— Я даю тебе поручение, Пеликен, — сказал он, останавливаясь в тени старой яблони. Офицер вытянул руки по швам и не сводил с него глаз. — Завтра Евгения вернется в Киару. Отправляйся с ней. Пока меня не будет, ты станешь охранять ее… — Пеликен дернулся, открыл было рот, но Хален погрозил ему. — Будешь ее личным телохранителем. Подбери пару ребят себе в помощь, если нужно. Я начал учить ее обращаться с оружием. Думаю, она захочет продолжить. Научи ее всему, о чем попросит. Только смотри…

Он снова строго погрозил Пеликену пальцем.

— Если, не приведи случай, чего себе сломает, я с тебя шкуру спущу!

Тот уже приплясывал на месте, как борзая на сворке.

— Все сделаю! Клянусь, что не подведу! Ты же знаешь, госпожа Евгения всем нам дорога, как… совсем как ты, мой господин.

— Ну, ступай, — смягчился Хален. Тут же перебил сам себя: — И смотри, Пеликен, узнаю, что ты ей песни поешь или морочишь голову своими бреднями, — я с тебя не просто шкуру спущу, а…

— Не беспокойся, — улыбнулся офицер. — Если ты что такое услышишь, можешь мне сам все кости переломать. Только я к ней не подойду и никого другого не подпущу…

5

Теперь жизнь Евгении шла по-новому, и она быстро забыла маленький дом царицы, где прожила зиму. Просыпаясь, она подбегала к окну, распахивала раму. В спальню врывалось дыхание моря. Во дворе под окном суетились люди: слуги катили огромные винные бочки, кухарки пронзительными криками подзывали поварят, гвардейцы устраивали шуточные поединки или плясали, выстроившись в круг… На крыше голубятни, что приютилась у крепостной стены, чистили перья белые голуби. В иные дни именно они будили Евгению: примостившись за окном, стучали клювами в стекло и ворковали, требуя зерна.

Царская башня была четырехэтажной, и на каждом этаже умещалось всего по одной комнате. Халену больше было ни к чему: он здесь лишь ночевал, проводя весь день в городе или отправляясь в долгие поездки по стране. И Евгения тоже в башне не задерживалась. Большую часть дня она проводила в хозяйственных хлопотах, которые в Ианте и являлись главной обязанностью царицы. После смерти матери Халена эти задачи взял на себя Махмели, но теперь он решительно переложил часть дел на плечи молодой хозяйки. Многое здесь за последние годы расшаталось, и Евгении приходилось нелегко.

В чем-то ей помог прежний опыт: ведь и раньше по какой-то причине именно на нее возлагали ответственность за проведение самых разных школьных мероприятий, да и в дружеских компаниях, в походах и дальних поездках из всех сверстников именно Евгения неизменно оказывалась лидером. Сама она никогда к этому не стремилась, даже наоборот, предпочла бы остаться на вторых ролях. Но ее характер не мог смириться с разбродом и шатанием, возникающими в любом лишенном командира коллективе, и каждый раз она, сама того не замечая, быстро устанавливала свой порядок.

Пришлось ей заняться этим и в замке. Махмели физически не мог уследить за всем, и со временем часть слуг начала отлынивать от работы. При том, что челяди в замке было больше чем нужно, на общем положении дел это вроде бы не сказывалось. Однако один вид болтающихся без работы людей приводил Евгению в состояние недовольного возбуждения. Часто эти мужчины и женщины и сами не знали, в чем заключается их функция в большом хозяйстве. Евгения проинспектировала все службы, определила, где людей больше, чем нужно, а где не хватает, и решительно занялась перераспределением сил. Не все слуги были этим довольны. Но авторитет олуди оказался для них несокрушим: стоило ей сдвинуть брови и добавить строгости в голос, как недовольные умолкали и шли туда, куда она их послала. На работу над дисциплиной должен был уйти не один месяц, но уже через несколько недель распорядитель признался, что командовать слугами стало легче, да и приказы его теперь исполнялись быстрей.

Евгения с удовольствием бывала на кухне, где готовились десятки блюд: более изысканные — для царской семьи, офицеров и гостей, и попроще — для слуг. С не меньшим удовольствием входила она в просторные конюшни, беседовала с конюхами, выезжала своих лошадей, нередко отправляясь на ближайшие пастбища, где откармливался и отращивал шерсть царский скот.

Правила этикета не позволяли ей посещать казарму, где жили гвардейцы, но все офицеры постоянно находились на ее глазах, и она была хорошо осведомлена об их делах. Нередко ей приходилось прекращать споры, а то и удерживать молодых людей от дуэлей. Иантийские мужчины, при всей галантности и доброжелательности к дамам, друг с другом были порой чересчур агрессивны, только и искали повод для драки. Евгения просто не понимала, что могло на протяжении уже сорока лет удерживать их от объявления войны какой-нибудь из соседних стран.

Бывала она и в винных подвалах, где тянулись бесконечные ряды темных, запыленных бутылей, а у стен стояли огромные деревянные бочки. Могла часами путешествовать по обширнейшим складам, составлявшим целый городской квартал. Сюда со всей страны свозились предметы, что принимались в качестве налогов: из Хадары — ткани и кожи; из Ферута — дерево и мебель; медь и серебро, стекло и стеклянные изделия — из Дафара… В другом квартале, примыкавшем к замку, в светлых высоких домах дни напролет трудились ткачихи, портные и вышивальщицы. Они работали на царскую семью, но большая часть их продукции шла на продажу, в том числе и в другие страны. Кузнецы, оружейники, ювелиры, ткачи создавали вещи непосредственно для царя; но поскольку сам он никак не мог потребить такое их количество, то они продавались с клеймом царского дома Киары, что означало высшую степень качества.

Вместе с тем такое мелкое кустарное производство стало уже не более чем отмирающей традицией. Ремесленники Ианты давно создали крупные объединения, в которых труд и сама жизнь шли по раз и навсегда определенным законам. На юге страны, в провинциях Ферут и Дафар, существовали заводы, выпускающие металлы, оружие, стекло, краски, бумагу, а в Хадаре — большие текстильные фабрики. Медные и серебряные рудники, каменноугольные шахты работали в промышленных масштабах. До паровозов здесь еще не додумались, но энергия пара все чаще применялась в промышленности и речном судоходстве. Горы, называемые в Ианте Шедизскими, а в Шедизе Иантийскими, предоставляли людям Матагальпы все основные металлы. Так, если серебро и медь достались Ианте, то железо добывали в Шедизе, а по месту расположения золотых копей проходила граница трех государств: Шедиза, Ианты и Матакруса. Собственно, все войны на протяжении последней тысячи лет сводились именно к определению владельца рудников. Но поскольку месторождения различных металлов находились в сотнях тсанов друг от друга, постольку правителям пришлось в конце концов прийти к соглашению. Золото досталось по преимуществу крусам; однако без железа золото трудно сохранить, а практически все места его добычи оказались на территории Шедиза. Ианта владела медными рудниками, где добывали также и серебро. Сорок лет назад были заключены священные договоры, окончательно определившие рубежи трех стран и систему взаимных расчетов. Они неукоснительно соблюдались всеми правителями, и ни разу за эти годы ни одна сторона не предъявила другой претензий.

Это объясняло и антипатию иантийцев к жителям северо-запада. Жаркое солнце горячит кровь, агрессия требует выхода. Ссориться с сильными соседями нельзя; религиозных распрей эти люди не знали в принципе; и воинственность нашла естественный выход в ненависти к единственному противнику, с которым можно сражаться. Можно — значит, нужно. И вот тысячи иантийцев посвящали свою жизнь военной службе, считая высшим счастьем в жизни оказаться на несколько месяцев на западной границе и вступить в бой с дикарями. Кроме того, все мужчины, от крестьян и рабочих до богатейших коммерсантов, врачей и юристов, в юности проводят два года в военных лагерях, где получают боевые навыки. Если учесть при этом, что и во всех без исключения школах мальчики ежедневно состязаются друг с другом на спортивных площадках, вывод напрашивается однозначный: Ианта — страна военных.

Здесь нет дворянства в его европейском варианте, со множеством титулов и привилегий. Крупнейшие наследные землевладельцы командуют собственными полками и считают честью, что подчиняются одному лишь царю. А любой выходец из народа может добиться почестей и богатства, удачно проявив себя на военной службе. Достойнейших царь награждает пастбищами, виноградниками и плантациями тутовых и оливковых деревьев. Если их сыновья тоже рекомендуют себя отличными воинами, земли переходят к ним; если они предпочитают связать свою жизнь с торговлей или чем-то иным, имение возвращается в царский фонд.

В последние годы, в связи с развитием промышленности, в обществе Ианты рождалась новая формация — владельцев крупных предприятий, производящих сталь, чугун, стекло, кожи, шелковые, льняные и шерстяные ткани, бумагу… Некогда правители позволили своим воинам, купцам и рассам начать новое дело, сулящее немалую выгоду. Теперь дети и внуки этих новаторов богатеют на глазах. Они платят немалые налоги деньгами и продукцией. Государство обеспечивает армию оружием, изготовленным из их металла, и мундирами, сшитыми из их кож. Остаток продукции они продают, оживленно торгуя на внутреннем и внешнем рынках, развивая банковскую систему и выпуская акции новых предприятий.

Вместе с тем в Ианте существуют и бедняки, и нищие, хотя Евгении пока еще не приходилось слышать о голодных бунтах. Поразмыслив, она поняла, что в здешнем климате практически невозможно умереть от голода или холода. Земля чересчур изобильна. В любой речке можно наловить рыбы на обед и закусить фруктами с деревьев, растущих на каждом углу. Все леса страны (которых осталось не так уж много) принадлежат царю — только это смогло защитить зверей от поголовного истребления. Большая их часть считается заповедной, однако кое-где все же имеют право охотиться все граждане страны. Недостаток дичи восполняется бесчисленными стадами домашних животных и птицы.

Скорее всего, размышляла Евгения, именно переизбыток природных богатств тормозит прогресс. Здесь выплавляют первоклассную сталь, но не знают огнестрельного оружия; строят сложнейшие мосты и дамбы, но высшие слои общества не разделены на дворян и буржуа. Развитие идет по отличному от Земли пути, и невозможно предугадать, что будет через десять, через сто лет. Она и не пыталась угадывать. Кто она такая, чтобы решать подобные задачи? Вчерашняя школьница, она через год забудет все, что изучала одиннадцать лет. Здесь от нее требовались совсем другие умения.

Ее жизнь вовсе не была легкой и приятной. По крайней мере первое время, пока она не свыклась с местными законами. А их было предостаточно! Без строгого этикета не обойтись в обществе, разделенном на господ и слуг. Интуитивно Евгения поняла это в первый же день и, не осознавая того, сразу же постаралась встать вровень с господами. Уронить свое достоинство хотя бы в какой-нибудь мелочи значило потерять лицо навсегда. Знатные иантийцы рождаются со знанием этой непреложной истины, а Евгения сначала неосознанно, а затем и намеренно перенимала манеры своих новых друзей.

К незнакомым людям следует обращаться на «вы» до тех пор, пока узы дружбы или общего дела не позволят сблизиться. Мужчины и женщины называют друг друга «мой господин» и «моя госпожа», и точно так же они обращаются к царю и царице, подчеркивая свое почтение одной лишь интонацией. Не существует никаких «величеств», «сиятельств» и «светлостей», зато есть десяток тонов и полутонов, позволяющих собеседникам сразу же определить свой взаимный статус. Мужчины безупречно внимательны к женщинам, а тем позволяется в ответ проявить легкое кокетство. При встрече мужчина обязательно целует руку дамы, та отвечает наклоном головы. Друг друга рассы приветствуют, поднимая к лицу открытую ладонь, менее знатные склоняются перед более знатными. При этом в отношении подданных к царю существует множество нюансов. Замковый слуга может крикнуть: «Господин, беги скорей в конюшню, твоя кобыла ожеребилась!» — а первый министр и близкий друг Халена Бронк Калитерад на заседании Совета с холодной учтивостью произнесет: «Смею просить вас, государь, обратить внимание на этот отчет из Дафара…»

Евгении больше ни разу в жизни не пришлось мыть полы или самой шить себе одежду. Но она имела право сама чистить денник своего коня, приготовить обед мужу и его друзьям и читать вслух документы государственной важности, пока цирюльник бреет Халену бороду. Она училась обращаться к слугам с покровительственной вежливостью, к знакомым — с приветливым интересом, а к друзьям — с той остроумной легкостью, что выше всего ценилась в среде аристократов. Однако старые привычки оказались упрямы: она продолжала смотреть на каждого прямым открытым взглядом, который очень скоро полюбили все, от десятилетнего мальчика-пажа, державшего за спиной ужинающего царя винный кувшин, до строгого первосвященника Ханияра. И два-три десятка женщин, челядинов, гвардейцев и детей неизменно следовали за царицей, когда она обходила свой большой дом, распоряжалась сотней слуг, составляла меню на двести персон и выслушивала управителей имений своего мужа, приезжавших к ней со всех концов страны.

— Ты не думаешь! Думать нужно всегда. Лучше двигайся медленнее, но постоянно оценивай, что происходит!

Пеликен в очередной раз выбил меч из ее рук. От его удара по щиту левая рука еще гудела. Евгения отшвырнула щит, засучила рукава куртки, но телохранитель сдернул их обратно.

Хален уехал в порт. Евгения решила потренироваться с Пеликеном. Сегодня они впервые сменили деревянные мечи на стальные, да и щиты взяли тяжелые, прочные, не то что плетенки, с которыми тренировались раньше.

Евгения давно уже сшила себе наряд для тренировок. Поверх нижнего льняного платья она надевала длинную кожаную юбку с разрезами и такую же куртку. Толстая кожа предохраняла тело от ударов и не сковывала движений. Стоявший напротив Пеликен был в легкомысленной безрукавке, как и всегда: свою форму он надевал только во время дежурства. Это злило Евгению, поскольку означало, что он не принимает ее всерьез несмотря на то, что от деревянного меча ему досталось уже немало царапин и синяков. Но сталь — другое дело, она тяжелее и точнее. Если Евгения его достанет — царапиной не обойдешься… Пока однако ее атаки ничем не закончились. Он легко отбивался да еще находил возможность шутить.

— Продолжаем. Не бросайся на меня, как леопард на теленка. Следи за руками и корпусом.

Они повторили, потом еще раз и еще.

— Ты дышишь, как старая бабка! — кричал Пеликен. — Бабушка, который час? Не пора ли тебе вернуться к вязанию? Попробуй зайти справа. Я открываюсь. Успеешь?

Он умел разозлить ее с полуслова, обращаясь, как с неуклюжей неумехой. Разъярившись, она безоглядно бросалась в атаку и начинала ошибаться, над чем Пеликен тут же смеялся, и Евгения злилась еще сильнее. Кончилось все печально: она заставила его сделать несколько шагов назад и наступить на забытый щит. Пеликен запнулся, и она в последний миг успела отвести меч, всего лишь зацепив его руку. Это была уже не деревяшка — лезвие распороло кожу, и на белый от старости дощатый пол площадки для фехтования закапала кровь. Оказались перерезаны вены над запястьем, те, что проходят прямо под кожей. Евгения с изумлением увидела, как Пеликен побелел и зашатался. Она приобняла его и скорее повела к скамье. Упав на мраморное сиденье, он прислонился к стене и закрыл глаза.

— Дай руку!

Одной рукой она пыталась выпрямить мышцы, словно сведенные судорогой, а другой развязывала шнурок, что перетягивал ее косу. Как назло, на площадке никого не было: в этот полуденный час обитатели замка дремали в прохладном зале или в гамаках, растянутых между деревьями в парке. Даже девушки, неизменно сопровождавшие царицу, куда-то подевались. Кровь все текла и текла, заливая белые штаны Пеликена, шнурок запутался в волосах, а сам он ничем не собирался ей помочь.

— Ты можешь хотя бы открыть глаза? Это всего лишь твоя кровь! Ты только вчера рассказывал мне, скольких дикарей убил два года назад. Тогда ты тоже на них не смотрел?

— На свою кровь я смотреть не могу, — процедил Пеликен сквозь зубы.

Его бритое лицо с кожей нежной, как у девушки, побледнело, и только на скулах алели пятна. Евгении оставалось лишь покрепче пережать руку ниже пореза. От его испуга ей тоже стало не по себе. Рассеянно водя пальцами над раной, она бормотала по-русски, успокаивая сама себя:

— Кровь, уймись, рана, затянись. Порез ерундовый, главное, чтобы кровь скорее свернулась и закрыла его. Наложим чистую повязку, и через пару дней ты об этом и не вспомнишь…

Она увидела рядом со скамьей кувшин. Кто-то из подруг перед тренировкой поставил его здесь, чтобы царица могла освежиться холодной водой. Евгения дотянулась до него, полила рану, продолжая уговаривать:

— Уймись, кровь, уймись! — а потом еще и закрыла ее обеими руками, словно пытаясь остановить кровь силой мысли.

Пеликен наконец открыл глаза и как-то странно взглянул на нее. Перевел взгляд на руку. Евгения отняла ладони. Линия пореза была совершенно чистая, не кровила, и края ее соединились. Припухлость на глазах спадала, и через минуту на месте глубокого пореза осталась лишь красная царапина. Пеликен вновь прижал к ней ладонь Евгении.

— Олуди, — прошептал он, — ты лечишь прикосновением.

Она отмахнулась.

— Наверное, вода какая-то… особенная. Или на тебе вообще все как на собаке заживает.

Но многочисленные шрамы на его руках и груди говорили о другом. Пеликен смотрел на нее, и на его лице все явственней проявлялся восторг.

— Йени говорил, что ты заставила его боль уйти. Мы ему не верили…

— Йени?

— Парень, которого прихватило на пути в Хадару. Помнишь? Врач вынул из него пригоршню гноя вместе с куском кишки. Он до сих пор всем рассказывает, что если б не ты, он бы загнулся в дороге.

— Но что я сделала?

— Он говорит, ты велела его боли уйти, развеяла ее руками.

Евгения напрягла память.

— Не помню, чтобы я что-то такое делала.

Пеликен осторожно поднял руку.

— Смотри!

На месте царапины остался тонкий шрам, и только кожа в этом месте еще розовела — нагрелась под ее ладонями. Евгения пожала плечами.

— Не говори об этом никому, хорошо?

— Если ты приказываешь!

Он вскочил, поклонился. Бледность ушла, и Пеликен снова повеселел. Он поднял щит.

— Еще одно правило воина: не разбрасывай оружие где попало!

— Прости меня. Я забыла.

— И еще одно правило: царицы никогда не просят прощения! — рассмеялся он. — Предлагаю на этом закончить с мечами и перейти к метанию дротиков. Начинай, а я переоденусь.

Ей давно уже казалось, что в этом мире что-то не то с красками. Метая дротики левой рукой (Евгения была правшой, и левой рукой не могла делать ничего, разве что застегивать пуговицы, а потому старалась развивать обе одинаково), она то и дело оборачивалась на Пеликена. Его силуэт всегда окружал радостно-золотистый ореол здоровья. Сейчас ей почудилось, что он заметно побледнел. Невдалеке прислонилась к чахлому деревцу ее подруга Ашутия — у нее голубое пятно на уровне солнечного сплетения, но, быть может, Евгении это только кажется оттого, что она знает про ее больной желудок?

Она опустила дротик, велела Пеликену:

— Пойдем! — и зашагала прочь.

Во дворе Евгения раскланялась с Махмели и поднялась на стену. Отсюда ей было видно и слышно все, что делалось на территории двора. Какие-то люди, искавшие распорядителя на кухне, увидели его у главного крыльца замка и бросились следом. Заметив их, старик попытался скрыться, но они поймали его прямо на крыльце. Поймали и завели бесконечный разговор о каких-то неоформленных пропусках, о танцорах, что не могут из-за проволочки попасть в замок, об излишней строгости начальника караула. Махмели горячился, размахивал руками.

— А музыканты, музыканты! По десять раз выходят из замка, а я им пропуска оформляй! Вы понатащили бездельников, а виновата охрана. Ничего не буду делать. Не просите. Пусть сидят ваши трубачи и лютнисты где положено…

— Пес с ними, с музыкантами, да как же, уважаемый, певицы? У нас с вами был уговор, певицы должны были прибыть вчера… Знаю, что у вас дела, почтенный, у меня тоже дела…

— К начальнику караула! — кричал распорядитель. — Идите и просите, а я занят. У меня царские гости, нужно устроить… Идите в караульную…

Но его хватали за руки:

— Дело деликатное. Вы понимаете, мы же не ковры поставляем и не по-суду, — началось таинственное подмигивание. — Займитесь, уважаемый. Ва┐ши солдаты недостойны…

Махмели всплеснул руками, и все трое заголосили так звонко, так быстро, что Евгения потеряла нить разговора. Махмели, забыв о делах, доказывал, что караульная служба в данном деле так же компетентна, как и он сам. В его страстный монолог вплелись и злополучные танцоры, которые весь день ходят в город и из города, и всякая шушера, которой место под мостом, и деликатные дела с певицами — с какой стати он должен ими заниматься? Он так разошелся, что в его голосе явственно проявился шедизский акцент, хотя прошло больше тридцати лет с тех пор, как он покинул свою родину.

Евгения приблизительно понимала, о чем идет речь. Мужчины были представителями Союза музыкантов — организации, объединившей всех профессиональных музыкантов, композиторов, танцовщиков и певцов страны. Они еще на прошлой неделе договорились с Махмели о выступлении в замке танцоров, приехавших из Ферута. Одновременно с этим представители музыкантов предлагали богатым жителям столицы взять на временное содержание молодых певиц. Это предложение заинтересовало некоторых гвардейцев, которые могли позволить себе такую роскошь. Певицы были, пожалуй, единственными представительницами прекрасного пола в Ианте, пользовавшимися относительной свободой нравов. Обычай был столь древний, что никто с ним не боролся. Однако царский распорядитель не желал ничего об этом знать, полагая, что один намек на участие в этом деликатном деле бросит тень на его репутацию, и решительно отсылал собеседников к начальнику замковой стражи Зенгуту.

Она так пристально вглядывалась в фигуры стоявших на крыльце мужчин, что заболели глаза. И все же она ясно видела мерцающее пурпурное облако раздражения над головой распорядителя, а когда он поворачивался к ней спиной, пунктирная линия его позвоночника пульсировала черным.

— Хорошее ли здоровье у Махмели? — спросила она своих спутников.

Пеликен пожал плечами, а Ашутия с готовностью ответила:

— Он никогда не жалуется на плохое самочувствие. Разве что ворчит иногда, что от беготни и бесконечных хлопот у него спина болит.

Евгению окликнули: ей пора было принимать работу швей, выполнивших заказ по пошиву постельного белья для гостевых домов. Как была в кожаном костюме, она быстрым шагом вышла за ворота, повернула в квартал мастериц. Между деревянными белеными домиками вились выложенные темным камнем тротуары. Окна были распахнуты настежь, и в их матово-белых стеклах отражалось солнце. Пеликен даже задержался у одного, чтобы взглянуть на свое отражение. Под окнами благоухали пышные клумбы: розы, хризантемы, лилии росли здесь до зимы, сочетая свое разноцветье в сложных узорах. Кое-где между клумбами возвышались раскидистые деревья, укрывавшие помещения от солнца. Из комнат доносилось пение, и у Евгении, как всегда, замерло сердце, настолько красивы были голоса женщин.

В этих скромных домиках жили швеи и ткачихи. Здесь же они и работали и все как одна привставали от своих станков и машинок и кланялись царице, когда она проходила мимо. Она приветствовала их ласковыми словами и улыбкой.

— Сюда, госпожа моя, — старшая мастерица провела Евгению в зал, где за длинными столами сидели девушки, и указала на дверь в противоположном углу.

Здесь стояли ряды швейных машин с ножным приводом, приводивших Евгению в умиление своей схожестью с той, которую она нашла когда-то в детстве на чердаке деревенского дома своей бабушки. В другой половине зала работали вышивальщицы. Все это были женщины разного возраста, от совсем юных до старушек. Их кожа была светлой, ведь они нечасто выходили на солнце. Черные и каштановые волосы уложены в сложные прически и перевиты лентами, глаза радостно улыбаются при виде молодой госпожи. Пеликен, конечно же, задержался в зале. Осматривая кипы шелковых простыней и наволочек в соседней комнате, Евгения слышала, как он шутит и как женщины отвечают ему веселым смехом.

Среди вышивальщиц выделялась одна девушка. Она была с юга — об этом говорили более светлые, чем у других, русые волосы и серые глаза. Развлекая разговором ее подруг, Пеликен то и дело кидал на нее взгляды, от которых она краснела и бледнела. Евгении пришлось окликнуть своего телохранителя, но и уходя он еще раз обернулся и подмигнул красивой вышивальщице. Евгения не удержалась, принялась поддразнивать его.

— Ай-ай, Пеликен, а я-то думала, что ты давно уже не смотришь по сторонам!

Но его непросто было смутить.

— Мое сердце принадлежит только тебе, госпожа моя. Но как быть с телом?

— Когда же ты успеваешь ухаживать за девушками? Ты же до ночи от меня не отходишь, да и утром, когда бы я ни встала, ты уже на ногах!

— И не говори, — вздохнул он. — Спать просто некогда!

Она рассмеялась. Роль Пеликена в замке чем-то напоминала роль шута. Любимец Халена, избалованный капризный шалопай, он всегда был готов и на шутку, и на подлость. Его мало любили другие гвардейцы: родом из обедневшей семьи, однажды он слишком стремительно выскочил на глаза царю, напомнив тому об общих школьных годах, прочно занял место под солнцем и не намерен был никому его уступать. Он был умен и знал в замке и в Киаре все подводные течения. Его слова всегда были остры, этого языка опасались даже государственные мужи. Царь любил его как младшего брата и все прощал. Большего ловеласа в Киаре нет: Пеликен не пропускал ни одной юбки и не знал, когда нужно остановиться. Даже глубокая влюбленность в царицу не мешала ему, как и прежде, в каждую свободную минуту искать развлечений. Евгения вполне могла себе представить, что ее верный телохранитель не спит ночами, обольщая вышивальщиц, или жен сановников, или каких-нибудь красивых горожанок. А утром, свежий и бодрый, он встречал ее в Большом зале и не отходил весь день.

Вот как вышло, что она продолжала упражняться с оружием даже тогда, когда интерес к этому у нее почти угас. Будучи офицером царской гвардии, Пеликен обязан был, как и все, каждый год сдавать экзамены на соответствие должности, а также принимать участие в смотрах и состязаниях. Не имея возможности покинуть царицу, он настоял на том, чтобы она занималась вместе с ним. «Иначе мое место быстренько займет какой-нибудь молокосос, и придется мне ухаживать за рыбачками, ведь жалованья-то не будет!» — говорил Пеликен. Но гораздо больше офицерского жалованья (весьма немалого!) для него значил почет, достающийся на долю царских телохранителей. Все иантийцы, от мальчишек, упражняющихся в школе на деревянных мечах, до сыновей богатейших рассов, мечтали попасть в гвардию Халена. Однако дело это было почти нереальное: каждого из тридцати пяти гвардейцев царь отбирал и назначал сам.

Хален мог бы рассказать жене, что в настоящем бою от Пеликена и раньше было немного толку. Он бросался в бой сломя голову лишь для того, чтобы доказать самому себе свою храбрость, и товарищам нередко приходилось потом его выручать. При всей своей физической силе и боевых навыках Пеликен все же был придворным, а не воином: знал толк в интригах и хитроумных речах, умел читать между строк, улавливая самые слабые изменения в атмосфере замка. Именно поэтому Хален и назначил его телохранителем Евгении. Сам он не мог проводить с женой много времени, а Пеликен всегда готов дать нужный совет, объяснить то, чего она еще не понимала.

«Мужские» привычки молодой царицы больше не приводили в ужас придворных дам, но по-прежнему восхищали офицеров. Все они готовы были подбирать за ней дротики и точить ее меч. Она даже добилась неплохих успехов в некоторых военных дисциплинах. Конечно, Евгении и в голову не приходило, что полученные навыки когда-нибудь ей пригодятся. Это был просто способ держать тело в тонусе, к чему она привыкла с малолетства. Мать не могла себе представить, чтобы Женя болталась по дому без дела, и все время после уроков та проводила то на катке, то в бассейне, то на танцполе. Теперь, глядя на размеренную жизнь богатых иантиек, Евгения не испытывала ничего кроме жалости к ним. Единственным, что помогало им растрясти жир, были танцы. Да и то, как водится, веселые пляски в богатых домах были под запретом, и дамы выписывали изысканные фигуры под медленные «приличные» мелодии.

Хален не только не мешал жене держать в руках оружие, но и сам многому ее научил. По его заказу замковые оружейники сделали ей прекрасный меч, щит и несколько арбалетов. Солдаты Киарского гарнизона уже привыкли видеть на смотрах царицу рядом с главнокомандующим и приветствовали ее отдельным кличем. Ей это льстило, хотя она никогда не пыталась вмешиваться в мужские дела.

Вернувшись во двор, Евгения застала там спешивавшихся офицеров из свиты Халена. Самого его не было видно.

— Он поехал в школу, — сказал, подходя к царице, Венгесе. — Крусский корабль зашел в порт, он везет на Острова дерево — мебель, посуду, игрушки. Хален купил у них для Нисия деревянный кораблик на день рождения. Кстати, о кораблях. Завтра обещают облака. Мы думаем уговорить Халена выйти в море. В городе уже дышать нечем. Поедешь с нами, госпожа?

— Конечно, поеду! Даже если облака не придут, я уговорю Халена съездить хотя бы в лес, подышать свежим воздухом.

Вечерело. Евгения отправилась к себе помыться и перекусить. Ашутия застегнула полсотни крохотных пуговок на ее платье и проворно переплетала косу.

Теперь у царицы было трое подруг. Первой и старшей стала двадцатилетняя Эвра, «одолженная» Сериадой, дочь одного из чиновников Дома провинций. Это была спокойная, всегда невозмутимая девушка с простыми и ясными чертами смуглого лица. Полной противоположностью ей оказалась Лива. Маленькая, загорелая до черноты, с сотней тонких длинных черных косичек, Лива была — живой огонь. Она просто-напросто заставила свою старую знакомую Эвру привести ее к царице. Она любила лошадей и охоту больше, чем многие мужчины, и быстро стала в замке первой заводилой. Ашутия была третьей и самой младшей, одного возраста с Евгенией. Ее дед и бабка перебрались когда-то на север из далекой Галафрии, и в этой высокой девушке заметно проявилась кровь иного народа. Она была светлокожая, сероглазая, с пепельно-русыми волосами, гордо и молчаливо преданная Евгении, в которой души не чаяла, как и остальные.

— Что ты подаришь Нисию? — спросила она.

— Надо будет подумать. И предположить не могу, что женщина может подарить двенадцатилетнему мальчику!

Нисием звали сына Халена. Его мать была замужем за старейшиной киарских торговцев. Обычная ситуация для царского дома, где юному принцу все дозволяется, а родители потом вынуждены подыскивать мужей его любовницам и заботиться о бастардах. Мальчика воспитывали так, как это принято было в кругу его отчима, однако царь нередко навещал его, делал подарки и следил за школьными успехами. У Халена была и шестилетняя дочь от одной из наложниц. Она жила в замке вместе с матерью, и Евгения успела привязаться к девочке.

Ничего необычного во всем этом не было. И отец, и дед Халена имели детей на стороне, но наследником все же считался сын царицы. Евгения читала книги Ханияра и знала, что из всех олуди на земле Ианты только одна стала матерью. Да и случилось это так давно, что этой истории вряд ли стоило доверять. И у нее, скорее всего, детей не будет. Еще год назад, до ее прихода, у Нисия было немного шансов на славное будущее, ведь, если бы олуди не появилась у Вечного камня, царь женился бы на обычной женщине, которая родила бы ему законных детей. Но олуди пришла, а значит, если только не случится чудо, лет через восемь-десять Хален объявит Нисия своим наследником.

Умом Евгения все понимала, но смириться было сложно. Ее волновало не столько присутствие рядом наложниц, с которыми ее муж имел полное право проводить время (она и в прошлой жизни не очень-то верила в моногамию, что уж говорить об этом мире, где по числу и красоте женщин дома определяют статус его хозяина!), сколько все усиливающееся желание родить Халену сына. В этом желании было пока мало материнского инстинкта, зато много честолюбия, много наивной веры в свою исключительность, в доброжелательность своей судьбы. Ей хотелось быть настоящей женой и настоящей царицей, однако неспособность иметь детей становилась, как ей казалось, преградой на этом пути. Именно поэтому она так серьезно относилась к другим своим обязанностям. Даже если она все-таки не даст царству наследника, она обязательно станет хозяйкой замка, настоящей госпожой дома, без которой не решаются никакие дела. Она всегда будет дарить Халену свою любовь. Если есть у нее дар исцеления, как это показалось сегодня Пеликену, и он послужит на благо ее новой родины. Она станет настоящей олуди!

6

Ужин перенесли на более позднее время из-за гостей, приехавших с опозданием. Это были очередные матакрусские родичи Халена — семья троюродного племянника царя Джаваля. Камаким Мериан занимал при дворе Хиссанов должность заместителя министра финансов. Он нередко бывал в Киаре, где, как он говорил, можно отдохнуть лучше, чем на озерах Алемара — самой красивой провинции Матакруса.

Язык крусов незначительно отличался от иантийского. Говоря каждый по-своему, все понимали друг друга. По сравнению с иантийцами гости произносили слова более медленно и манерно, растягивая гласные и проглатывая окончания.

Евгения не совсем понимала, что интересного находит этот утонченный вельможа в иантийской столице. Ей достаточно было один раз взглянуть на него, чтобы уяснить: замок Киары не может идти ни в какое сравнение с дворцом Рос-Теоры. Манеры Камакима оживляли в памяти имена Людовика XIV и Фридриха Великого. Он не скрывал, что его должность является по сути символической — получал награды он, а работали его помощники. Неудивительно, что он мог себе позволить неспешную прогулку за три сотни тсанов ради охоты в иантийских лесах.

Намного интереснее Камакима была его супруга. Евгения не могла отвести взгляда от роскошной Айнис, а Сериада была откровенно влюблена в эту восхитительную женщину. Айнис представляла собой образец человека, которому при рождении досталось все: красота, здоровье, ум и чудесный легкий нрав. Но и этим судьба не ограничилась: она безудержно одаривала свою любимицу всем, что только может пожелать женщина.

Дед Айнис некогда бежал из Галафрии в Шедиз. Из-за каких прегрешений — история умалчивает. Ее отец, занимавший важный пост в одном из шедизских городов, несколько десятилетий спустя также был вынужден стремительно покинуть страну в связи с обвинениями в безбожных поборах и взяточничестве. С комфортом устроившись на схожей должности с другой стороны границы, он ухитрился выдать шестнадцатилетнюю дочь за молодого, но подающего надежды столичного чиновника, дальнего родича царя, приехавшего к нему с инспекцией. Айнис уже тогда кружила головы всем мужчинам подряд. Освоившись в Рос-Теоре, она с толком использовала свои таланты. То и дело получая предложения руки и сердца от самых богатых и знатных мужчин, она, к своей чести, предпочла поднять по карьерной лестнице своего мужа. С помощью собственного ума и обаяния жены Камаким добился успехов при дворе и позволил Айнис наслаждаться богатством и известностью.

Двадцатичетырехлетняя голубоглазая красавица пленяла всех подряд. В числе ее любовников значились лучшие мужчины государства, включая наследника престола. Она блистала при дворе. Один ее кондитер стоил дороже, чем штат царских поваров. Важные сановники назначали друг другу встречи в ее доме. Каждый уважающий себя человек в Рос-Теоре стремился быть представленным госпоже Айнис Мериан.

Прекрасная Айнис сумела обаять и Евгению. Широко раскрыв глаза, та рассматривала гостью. Даже в строгом иантийском наряде Айнис была великолепна. Простое белое платье, отороченное по вороту и подолу красным атласом, выгодно подчеркивало белую шею и пышную грудь. Когда Айнис смеялась, русые локоны кокетливо падали на щеки, и она отводила их холеной ручкой, демонстрируя розовые ноготки. Томно раскинувшись в кресле, она ласково смотрела на Евгению, и та чувствовала, что уже любит эту добрую, нежную, волшебную женщину. Двое ее сыновей воспитанно ковыряли ложками десерт, в то время как младшая дочь уже посапывала на коленях Сериады. Айнис беззастенчиво кокетничала со всеми мужчинами за столом, начиная от Халена и заканчивая пажами. Ко всему привыкший супруг не обращал на это внимания, да и Евгению поведение важной дамы не злило, а скорее умиляло. Айнис была как дыхание сладкого восточного ветра в суровых покоях замка. И все же, распрощавшись с новыми родственниками после затянувшегося ужина, Евгения не могла удержаться и не спросить Халена:

— Она и тебя когда-то окрутила?

— Где ты слышала такие слова? — рассмеялся он.

В спальне было темно. Он наощупь снимал с нее одежду.

— Я хочу знать. Скажи мне правду!

— Не ревнуйте, госпожа Евгения. Я уже давно только ваш.

Она прижалась к его груди.

— Но ты долго жил без меня… Нет, не рассказывай ничего. Ничего не хочу знать!

Он был бы не против, если б сцена ревности продолжилась. В их любви не было места лжи и недосказанности, но Халену нравилось, когда жена вдруг начинала ревновать его к прошлому. В ней было еще много детской непосредственности, живости — того, что жены его министров называли дикарством. Но он видел, как оно сменяется спокойствием, основанным на чувстве собственного достоинства. Евгения ни перед кем не лебезила и никого не унижала. Даже к Айнис она отнеслась с искренним интересом, хотя редкая женщина была способна долго выносить столь неординарную особу.

Утро настало теплое. Белые облака сплошным шатром закрыли небо. Флаги на башнях едва шевелились. Можно было безбоязненно выходить в море — такая спокойная и нежаркая погода обычно устанавливалась на несколько дней.

Маленькое, но гордое суденышко «Белый гусь» Хален подарил сестре на восемнадцатилетие. На нем могло поместиться всего несколько человек. Венгесе и Камаким не хуже Халена управлялись с парусом — привычный навык людей, живущих на побережье. Четвертым членом экипажа стал вездесущий Пеликен.

Несмотря на облака, белокожая Айнис настояла, чтобы на корме натянули тент, и с удобством расположилась под ним в плетеном кресле. Рядом с ней устроилась Сериада. Кресло Евгении пустовало: она сразу же ушла на нос. Широкий парус поймал ветер, надулся, и корабль медленно отошел от причала.

— При таком ветре далеко не заплывем, — сказал Венгесе.

«Гусь» шел наискось от берега. Город был почти не виден, лишь темнели постройки порта, за которыми едва проглядывали в дымке замковые башни. Левее и правее берег вздымался каменистыми уступами, и над ними вились тучи чаек. Вода мерно плескала в борт.

— Евгения, идите к нам! — позвал мелодичный голос Айнис.

Евгения проскользнула под парусом, на секунду коснулась рукой плеча мужа и опустилась в ждавшее ее кресло. Женщины пили мятный ликер, а мужчинам налили настойку покрепче. Сериада протянула рюмку, но царица покачала головой. Непривычную к морской качке, ее слегка мутило. Камаким продолжил беседу, прерванную появлением Евгении.

— …Ни о каком производстве там не может быть и речи. Они получают первоклассную шерсть со своих антилоп и растят овес, который продают шедизских торговцам. Им вечно не хватает денег на содержание городов, а про селения я не буду и упоминать — туда просто не добраться, ведь дорог практически нет. Вы тут жалуетесь на своих дикарей. Но, поверьте мне, лучше иметь в соседях дикаря, который ничего от тебя не требует, чем содержать огромнейшие провинции, не дающие никакого дохода.

— Неудивительно, что они недолюбливают крусов. Им было бы намного приятнее жить по собственным законам, — заметил Венгесе.

— Без сомнения, — согласился Камаким. — Я всегда считал, что завоевания прежних царей не принесли ничего, кроме головной боли для сегодняшних чиновников. Нам приходится содержать береговые форты на протяжении тысячи семисот тсанов, в которых никто не хочет служить. А набирать солдат из местных жителей бессмысленно: отдай им форт с оружием, и они сразу же объявят его независимым от власти Матакруса. Они только и норовят заявить о своей самостоятельности. Чтобы выбить налоги, мы ежегодно снаряжаем на юг целую военную экспедицию. Когда-то крусы мечтали, что их крепости на завоеванных землях со временем превратятся в цветущие города. Но южане до сих пор относятся к нам как к агрессорам. В общем, огромная территория — это не достоинство, а недостаток.

Хален спросил:

— Что с Шедизом? Люди все так же бегут от щедрот царя Процеро? Вы закрыли границу?

— Закрыли и поставили часовых через каждые десять шагов, — засмеялся Камаким. — Иначе весь Шедиз перебрался бы на наши поля. Что, кстати, было бы неплохо — от шедизцев больше проку, чем от родных провинциалов.

— А в чем дело, почему они покидают страну? — спросила Евгения.

Камаким объяснил:

— Царь Шедиза Процеро Пятый не слишком любит свой народ. Это если мягко сказать. Он так поднял налоги, что количество нищих за последние десять лет выросло в несколько раз, и ввел такие законы, что не успевает строить тюрьмы для тех, кто их нарушил. Министр стран недавно рассказывал в салоне Айнис, что, по данным ведомства, за те же десять лет из Шедиза к нам перебралось более тридцати тысяч человек. А к тебе, Хален, много гостей пожаловало?

— Тысяч восемь. Если б не преграждающие путь горы, их было бы больше. Но я не жалуюсь. Уезжают из страны самые нищие и самые предприимчивые. Для первых у наших рассов всегда найдется работа, а вторые и в чужой стране умеют устроиться. Конечно, после протеста Процеро мы год назад тоже закрыли границу. На своей земле он тиран, но общие договоры блюдет, так что я не мог оставить без внимания его претензии. Впрочем, похоже, что долго он там не протянет. Что говорят об этом в салоне Айнис?

— Что неудачные покушения на царя уже стали в Шедизе традиционным развлечением. Как минимум раз в год там головы летят с плеч десятками. Непонятно, почему его до сих пор не отравили собственные слуги. Я слышал, даже им царь платит гроши. А сам, говорят, купается в бассейне из чистого золота.

— Как вообще вышло, что на этом немаленьком континенте всего четыре страны? — спросила Евгения. — Зачем завоевывать новые земли, которые потом так трудно удержать?

— В Ианте такой проблемы уже две сотни лет не существует, — возразил Хален. Он сменил Венгесе у руля, и посвежевший ветер развевал рукава его рубахи.

— Вам было проще, поскольку все иантийцы одного племени и легко договаривались друг с другом, — заметила Айнис. — Крусы же испокон века мечтали расселиться как можно шире. Вы дали нам отпор, с горцами Шедиза связываться себе дороже, вот и покорили кого смогли — пастухов и охотников. И гордимся теперь: самая большая страна в мире! А населения — два миллиона человек на крошечном участке в устье Гетты и двести тысяч — на остальных просторах. Наше благополучие зиждется лишь на священных договорах о дружбе с соседями. Вздумай Шедиз или Ианта пойти на нас войной, и половина страны сразу же отколется.

— Ну-ну, дорогая, не надо возмущаться, — Камаким поцеловал жену в висок, разлил очередную порцию по серебряным рюмкам. — Эти горячие головы, которых ты привечаешь в нашем доме, оказывают на тебя плохое влияние.

— Официально заявляю: ни на кого нападать я не намерен! — воскликнул Хален. — В Ианте впервые царит благоденствие, и уж я постараюсь, чтобы так продолжалось как можно дольше. Мирная торговля куда эффективней военных походов. Если будущее окажется к нам благосклонно, возможно, удастся замириться даже с дикарями. У них растут деревья, дающие сок, из которого можно делать непромокаемую обувь и другие удивительные вещи. Мы вынуждены втридорога покупать их у купцов-островитян, хотя могли бы получить намного дешевле. Я бы с удовольствием покупал этот сок у дикарей, раз уж эти деревья не растут на других почвах. Эви, выпей-ка крепкой настойки, и тебе сразу полегчает.

— Ни в коем случае. Меня тошнит даже от ее запаха!

— С каких это пор ты стал поборником мира? — удивился Камаким. — Раньше, помню, тебя с границы было не дождаться, а теперь ты дружить с дикарями намерен?

— Я не против доброй драки, — ответил Хален, поглаживая жену по руке. — И все же считаю, что следует обходиться без нее, если есть такая возможность.

— Ты повзрослел, государь, — сладко пропела Айнис, обратив на Халена ласковые голубые глаза.

— Но почему же вы не выходите в океан? — продолжила Евгения. — Ты говоришь, Камаким, что у вас множество фортов на побережье. Значит, есть и флот. Неужели вам не интересно узнать, что находится за горизонтом?

Он кивнул.

— Были смельчаки, что отплывали на поиски иных земель. Никто из них не вернулся. Где-то в океане находится подводное царство умерших душ, которые никому не дают проплывать над ним. Возможно, жители островов Мата-Хорус тоже отправляют экспедиции в дальний путь. А уж береговую линию Матагальпы они знают лучше кого-либо другого, недаром товары из Галафрии выгоднее покупать у них. На мой взгляд, госпожа, нам здесь и так всего хватает. Чего еще искать?

Пожалуй, Камаким прав, думала Евгения, наблюдая, как Венгесе управляет парусом, а Айнис заплетает косы Сериаде. Разница между землянами и жителями Матагальпы обусловлена географией. Землянам — что в глубоком прошлом, что в новое время — постоянно было мало того, что они имели. Их тянул за горизонт голос, говоривший, что где-то есть места лучше, чем их собственные. Так они дошли до самого края земли, расселившись по всем континентам и всем островам. Тот же алчный инстинкт двигал европейцами в эпоху великих географических открытий. Где-то растут деревья, дающие драгоценные пряности, где-то за тридевять земель чужестранцы ткут шелк и выплавляют огромные статуи из золота. Они жаждали завладеть всеми этими богатствами. Матагальпа же никогда не знала ничего, привезенного извне. Здесь не было алмазов, хлопка, жирафов. Появись хоть один жираф — и люди наверняка вырубили бы все леса, чтобы найти еще этих удивительных животных. А поняв, что на континенте таких нет, они выдумали бы легенду о Таинственной Земле Жирафов и непременно отправились ее искать. Но жирафов не было, зато было все, что нужно для привольной и сытой жизни…

Она с отвращением посмотрела на стол, на котором Пеликен накрывал обед. Она была голодна, но желудку определенно не нравилась качка.

— Все же попробуйте поесть, — посоветовала Айнис, понявшая ее сомнения.

Сама она кушала один лишь фруктовый салат — красивая фигура требовала жертв. И тихо внушала Сериаде:

— И ты, моя радость, не увлекайся сладостями и жирным мясом. Ты прекрасна, и чем скромнее будет твой обед, тем дольше прослужит красота.

Сериада смутилась, украдкой бросила взгляд на мужчин. Но те, собравшись у руля, рассматривали что-то на берегу, а Пеликен, пододвигавший к столу кресла, притворился глухим.

Евгения положила себе пол-котлетки и немного овощей, но через пять минут уже уплетала обед за обе щеки. Айнис оказалась права: после сытной еды тошнота прошла, голова прояснилась. И все же что-то омрачало ей настроение. Она посмотрела вокруг. Корабль уже сильно отдалился от берега, увлекаемый западным ветром. Возвращаться придется маневрируя. Для того, чтобы войти в порт, потребуется немало времени. Евгения повернулась к Халену, покойно расположившемуся рядом.

— Давай повернем к дому.

— Уже надоело? — удивился он.

— Дорога обратно займет несколько часов. Мы все еще успеем утомиться.

— Не нужно! — возразила царевна. — На берегу ждут гвардейцы, мы можем пристать где угодно, и они нас встретят. В море так прохладно и тихо, давайте останемся здесь!

Прошло еще полчаса. Женщины молчали, наслаждаясь покоем. Мужчины обсуждали, куда отправиться завтра на охоту. Шальная волна ударила в корму, окатила Евгению солеными брызгами. Она еще раз взглянула на Халена, и тот решительно переложил руль. «Белый гусь» с достоинством описал широкий полукруг и сложным зигзагом пошел к берегу.

Пристать удалось лишь через несколько часов в двадцати тсанах от Киары — резко усилившийся ветер не только не позволил кораблю приблизиться к порту, но и вынудил Халена продолжить движение на восток. Под начавшимся дождем они бросили якорь у обрывистого берега и долго искали тропу наверх. Половине ожидавших здесь офицеров пришлось остаться у корабля — следить, чтобы его не унесло начинавшейся бурей. Хален взял в седло Сериаду. Оказалось, что изнеженная Айнис прекрасно держится на лошади, хотя дождь и ветер не привели ее в восторг. Нечего было и думать добраться до города в такую погоду. Выехав на дорогу, связывавшую Киару с Готанором, они завернули в ближайший трактир. Теперь уже Евгении пришлось утешать Айнис, которая была в отчаянии из-за растрепавшейся прически и промокшего платья.

— И все же я рада, дорогая моя, что все слухи о вас оказались правдой, — вздохнула дама, протягивая руки к жаровне. От ее одежды шел пар. Трактирщик отдал женщинам лучшую комнату, выгнав оттуда других постояльцев, а его жена принесла полотенца и сухие плащи. — Вы олуди и наверняка прекраснейшая из всех, что приходили в Ианту!

— Какие слухи? Обо мне уже ходят слухи?! Но я еще и года здесь не прожила!

— Олуди чуют ветер за пять тсанов, слышали такую поговорку? Мне всегда казалось, что она имеет иной смысл, но оказывается, ее можно понимать и буквально. Вы почуяли этот ветер за целых сто тсанов, дорогая Эви.

— Если бы не ты, нас унесло бы в океан, — добавила Сериада. — Почему ты велела повернуть обратно? Что ты почувствовала?

Евгения молчала. Прося Халена о возвращении в порт, она и не думала о возможном шторме. Просто ей показалось, что пора заканчивать прогулку.

Она бы больше не вспомнила об этом, как уже забыла о залеченной вчера ране Пеликена, если бы поздно вечером в спальне Хален, раздевшись, не показал ей свои гладкие руки.

— Я лет с шести был весь в шрамах. А теперь, смотри, даже от самого глубокого рубца не осталось и следа. Помнишь, вот здесь он был.

Евгения помнила: свинцового оттенка рубец тянулся вдоль левого бедра, эта рана была получена в первой битве с дикарями. Теперь его тоже не было. Кожа стала гладкой, как будто он никогда не держал в руках оружия, не охотился и не лазал по скалам.

— Ты целительница, моя любимая.

— Но я ничего не делала для этого!

— Олуди несет благодать в себе. Что ж, готовься. В скором времени о твоих способностях прослышат все, и в замок начнется паломничество.

Хален замолчал, увидев, каким расстроенным стало ее лицо.

— Что с тобой? — он нежно поцеловал ее в губы. — Это твое призвание. Почему ты недовольна?

— Мне не нравится, что от меня ничего не зависит. Медицина — это наука. Чтобы лечить людей, врачи учатся много лет и до конца жизни продолжают узнавать что-то новое. А про меня будут говорить, что мне достаточно прикоснуться к больному, чтобы излечить его. Так не бывает. Не все болезни лечатся, и наложения рук недостаточно. Если уж это мое призвание, то я должна его развивать — знать о разных болезнях, разбираться в анатомии.

— Достойные слова, — кивнул он. — Не сомневаюсь, что гильдия врачей пойдет тебе навстречу. Они учат юношей по семь-восемь лет, прежде чем принять в свои ряды, но тебе наверняка понадобится меньше времени, ведь в чем-то ты образованнее их.

Она прижалась к его горячему плечу, провела по нему губами.

— А сегодняшний случай? Я, можно сказать, предвидела будущее. Как ты думаешь, это умение тоже со временем разовьется?

— Не уверен, что хочу этого, — произнес он задумчиво. — Большая мудрость приводит к большому горю… Я предпочел бы не знать своего будущего. Видеть завтрашний день — значит быть обреченным лишь на один вариант событий. Есть от чего впасть в отчаяние… Давай будем считать, что сегодняшнее происшествие было лишь счастливой случайностью.

Евгения уютно устроилась у него под боком. Он быстро заснул. Она скинула одеяло — рядом с Халеном ей всегда было жарко. Прислушиваясь к его тихому дыханию, она смотрела в темноту, где постепенно вырисовывались очертания резных шкафов. В распахнутое окно вливался запах мокрой земли, освеженной дождем листвы. Вокруг башен носились летучие мыши, и в ушах звенело от их писка.

Как быстро привыкает ко всему человек, думала Евгения. В это время год назад она решала задачи по высшей математике и гадала, кто из знакомых мальчиков первым пригласит ее в кино. И была уверена, что впереди — институт, знакомство с новыми мальчиками, неспешная учеба. А теперь все это кажется сном. Даже тоска по родителям притихла, отступила под грузом новых впечатлений. Хален заменил ей отца и мать. Не будь его, что было бы с ней? Его немногословная любовь поддерживала и защищала ее, как могучее дерево дает новому побегу возможность расти, прикрывая от жгучего солнца и холодных дождей. Не зря на фамильном гербе Фарадов изображено дерево, осеняющее город густой кроной. В ее прежнем мире не существовало безусловных авторитетов, людей, стоявших выше закона и критики. А здесь если что и сдерживало безудержное преклонение подданных перед царем, то лишь он сам. Евгения вспомнила рассказы Камакима и Айнис о Шурнапале — дворце Рос-Теоры. Хален тоже мог бы построить себе целый город из белого мрамора, под золотыми куполами, и принимать низко кланяющихся послов, сидя на высоком троне. Но сохранило бы это любовь его народа? Он знал, что преклоняются перед царем, но любят — человека. Его простой быт и ежедневный труд приносили больше политических дивидендов, чем любые жесты на публику. Для него правление заключалось не в председательстве на заседаниях Совета и не в подписании указов, а в самостоятельном решении всех вопросов, будь то тяжба между землевладельцами или обвал шахты в далеком руднике. Хален держал руку на пульсе страны, чувствовал каждый удар ее сердца, знал настроение своих подданных, как свое собственное.

И этот человек любил Евгению. Понимание этого заставляло ее действовать. Не такой она была женщиной, чтобы тихо жить в тени мужа, удовлетворяясь его успехами. Ее прежде по-детски не определенный характер под влиянием мужа и собственного, ко многому обязывающего титула начал формироваться, и то, что ее отец несколько лет назад неделикатно называл «шилом в заднице», на глазах превращалось в определяющую черту натуры — неспособность удовлетворяться малым. Ей недостаточно было гордиться мужем. Она желала, чтобы и он гордился ею. Это было стремление, принесенное из прошлой жизни, где женщины самоутверждались мужскими методами. Евгения надеялась, что этот мир как-нибудь смирится с ее неженской активностью. В конце концов, непререкаемый авторитет Халена распространяется и на нее.

Лежа в темноте, накручивая на палец прядь волос, она придумывала речь, которая поможет ей завтра убедить местных эскулапов взять ее в обучение.

7

Эскулапы и не думали возражать. На первом курсе медицинской школы Киары было немало женщин. Они изучали свойства различных веществ и учились готовить лекарства, познавали основы анатомии, получали навыки в выхаживании больных. К высотам медицины женщин, конечно, не допускали — и хирургия, и научные исследования были прерогативой мужчин.

Медицинская школа, называемая Домом Абима по имени олуди, исцелявшего больных и воскрешавшего мертвых, находилась на юго-востоке Киары, в Школьном квартале. Они отправились туда рано утром. Редкие прохожие кланялись и долго смотрели вслед их экипажу, охраняемому вооруженными всадниками. Город неспеша просыпался, оживал после ночи. На красных крышах щебетали птицы. Замерли в утреннем безветрии листья старых платанов. Солнце поливало золотом дороги, сверкало в непросохших после вчерашней грозы лужах. Сокращая путь, возница свернул в жилые кварталы. Здесь были улицы богатых — тихие, тенистые, не скрывавшие за коваными оградами двух- и трехэтажные каменные дома, украшенные мрамором, бронзой и резным деревом. На плоских, чуть скошенных для стока дождевой воды крышах завтракали хозяева, а расположившиеся на террасе внизу музыканты услаждали их музыкой.

Дальше шли жилища бедноты. Дети играли в узких переулках, куда еще не добралось солнце. В крохотных садиках наливались соком плоды. Слышалась женская перекличка, детский плач. Сквозь дыры в покосившихся заборах царскую карету провожали внимательные глаза.

Еще дальше от замка жили чиновники и священнослужители. Ближе к городской стене располагались улицы ремесленников с их лавками и мастерскими, и вплотную к ним примыкал Школьный квартал. Сюда горожане отводили сыновей: одних — в общие училища, других — в привилегированные школы, где за определенную плату дети получали не только хорошее образование, но и товарищей из достойных семей. У коммерсантов, военных, мастеровых, челядинов — у всех были школы, которые они считали подходящими для своих детей. В одном из лучших заведений для будущих торговцев учился и сын Халена, но всем было понятно, что после окончания учебы настоящий отец отправит его в высшую офицерскую школу.

В Доме Абима не только получали образование будущие врачи. Это был настоящий институт, сотрудники которого проводили научные эксперименты, писали и защищали перед коллегами солидные труды и преподавали в школе, где учились их собственные дети. Впрочем, немало здесь было юношей и девушек из других сословий. В обществе Ианты не существовало строгого кастового принципа, и ничто не запрещало молодым людям выбрать себе занятие по душе. Работу научных центров царь оплачивал из собственной казны. Это не ложилось на нее тяжким бременем, поскольку город Киара являлся собственностью царской семьи и его доходами Хален имел право распоряжаться лично.

Директор Дома Лепсит Себариад встретил их в своем кабинете, полном деревянных, стеклянных, резиновых макетов. Он специализировался на онкологических заболеваниях и болезнях крови и все свободное от административной работы время проводил в городской больнице, а также часто выезжал в провинции. Иантийцы в целом были здоровой нацией, практически не знавшей таких, к примеру, недугов, как аллергия или близорукость, которые у соотечественников Евгении встречались сплошь и рядом. В поисках интересных случаев ученым приходилось выезжать на рудники и заводы, где тяжелые условия жизни и труда работали к их пользе.

Лепситу было уже больше шестидесяти. Его глаза за увеличивающими стеклами очков смотрели на Евгению почтительно и не без удивления. Он казался переросшим и состарившимся ребенком. Присутствие в этой скромной обители сразу и царя, и царицы сильно смутило его.

После взаимных приветствий и общих разговоров о погоде и ученических успехах Хален перешел к главному.

— До вас, возможно, дошли слухи о том, что госпожа Евгения обладает даром исцеления. У нее было пока немного возможностей его продемонстрировать, однако одно из доказательств перед вами, — царь протянул руки, и Лепсит внимательно их осмотрел.

— Действительно, интересно, — сказал он. — Мне пока еще не приходилось слышать о существовании средства, способного полностью сглаживать рубцы и шрамы. Что вы еще умеете, госпожа?

— Пока почти ничего, — честно ответила Евгения. — Мне кажется, что иногда я вижу настроение и болезни людей, но мне сложно определить, какие именно это болезни. У вас, к примеру, что-то не в порядке вот здесь, — она смерила врача взглядом и указала рукой. — Могу предположить, что это камни в почках. И вам, конечно же, необходим регулярный массаж, потому что ваши плечи просто вопят от боли!

— Это правда, после долгого сидения за столом иногда не могу разогнуть спину, — пробормотал Лепсит, и в его круглых глазах начал медленно проявляться испуганный восторг. — Это великий дар, моя госпожа, за который многие мои коллеги отдали бы все свои звания, все доходы! Правда, сам я все же полагаю, что глубокое знание и опыт заслуживают большего уважения, чем данный свыше дар…

Поняв свою неловкость, он запнулся и покраснел.

— Именно поэтому я и пришла к вам! — воскликнула Евгения. — Немного толку в бессмысленном тыканье в место болезни. Мое видение бесполезно без знаний. Возьмите меня на первый курс школы, чтобы я представляла себе строение человеческого тела, разбиралась в лекарствах и могла оказать страждущим настоящую помощь.

Лепсит сделал согласный жест, но тут же на словах перебил себя.

— Занятия начались месяц назад. Если вам будет угодно за короткий срок нагнать остальных студентов… Или, если пожелаете, преподаватели будут заниматься с вами отдельно. Да, так будет лучше. Я назначу лучших специалистов, которые сделают для вас все, что пожелаете.

— Я предпочла бы именно такой вариант, — согласилась Евгения. — Боюсь, что другие обязанности лишают меня возможности ежедневно бывать здесь.

— Завтра же я пришлю к вам нескольких своих сотрудников. Определите график обучения и программу. Я счастлив, что вы обратились ко мне, госпожа.

Выйдя во двор, Хален и Евгения переглянулись и рассмеялись.

— Лепсит не слишком вежлив и вовсе не многословен, — сказал Хален. — Надеюсь, тебе это не грозит.

— Он не мог не пойти мне навстречу. Боюсь только, его подчиненные не будут рады. Я составлю им конкуренцию.

— Очень на это рассчитываю, — сказал он серьезно.

— Но почему? Ианта — благословенный край. Здесь уже много лет не было несчастий, не считая той эпидемии пятнадцать лет назад.

Они остановились у кареты. Хален хозяйским взглядом осмотрел недавно отремонтированное здание института. В лучах солнца блестели серебряные пластины на его поясе, проснувшийся ветер трепал волосы.

— Ианту действительно зовут благословенной землей, и в первую очередь потому, что именно к нам приходят олуди. Они — залог стабильности, непреходящей удачи. Я читал, что к олуди Динте приезжали люди даже из Галафрии только ради того, чтобы она посмотрела на них. А уж шедизцы чуть ли не всем государством переселились в Киару, чтобы постоянно лицезреть свою любимицу.

— А я когда-то читала, что в некоторых странах моего мира сотни паломников неделями ждали у ворот дворца появления царя, чтобы просто коснуться его одежд. Они были уверены, что это их вылечит. Наверное, дело в вере.

— Многие предпочитают обращаться к деревенским знахаркам и колдунам, вместо того чтобы пойти к врачу… Теперь эти люди придут к тебе. Придется нам выстроить у замка павильон для страждущих.

Евгения испуганно посмотрела на мужа и поняла, что он шутит.

— Послушай, раз уж мы здесь, давай заглянем к Нисию. Хочу посмотреть, как выглядят детские школы.

— Прогуляемся пешком, — согласился он.

Четверо гвардейцев тут же отправились вперед. Остальные ехали в двадцати шагах позади. Евгении уже свыклась с тем, что и ее, и Халена повсюду сопровождают вооруженные люди, но здесь, на узких мирных улицах, по которым они так неспешно шли, свита выглядела неуместно до нелепости.

— Неужели необходимы здесь эти люди, вооруженные до зубов? — спросила она. — Мы выглядим глупо!

— Так положено, моя радость. Я ничего не могу с этим поделать.

— Любой обычай должен чем-то оправдываться, — возразила она. — Что может грозить нам посреди твоего города?!

— Сегодня — ничего. Но были времена, когда царь даже в собственной спальне не расставался с мечом. К миру идут столетиями, но он слишком хрупок и может быть разбит в любой момент. И потом, ребята должны оправдывать свое звание. Пусть работают.

Им удалось подавить переполох, который непременно вызвало бы их появление в учебном заведении, если бы на входе Хален не погрозил пальцем охраннику, уже раскрывшему рот для радостного приветствия. Школа напомнила Евгении ее собственные детские годы. Тот же казенный дух витал внутри серых стен, такие же портреты и плакаты висели на них и так же гулко разносились по каменным полам шаги немногочисленных служителей. Занятия в школе только начались после недолгих летних каникул. За закрытыми дверями классов слышалось гудение мальчишеских голосов, громкие объяснения учителей. Здесь учились только мальчики восьми-двенадцати лет. Старшеклассники занимались в соседнем здании. На заднем дворе, разделенном на секции, тренировались в гимнастических и военных упражнениях.

Хален не хотел никого отвлекать. Он молча отправил прочь прибежавшего директора и с помощью одного из гвардейцев вызвал из класса Нисия.

Черноволосый мальчик, удивительно похожий на отца, улыбнулся Евгении, как в первый день в лесу, и пожал ей руку. Для своих двенадцати лет он был высок и силен и приветствовал ее как взрослый. Но его глаза загорелись, когда она со словами поздравления протянула свой скромный подарок. Пластиковый брелок для ключей в виде лошадки долгие месяцы пролежал в ее сумочке, прежде чем она вспомнила о нем, узнав о дне рождения Нисия. Это была всего лишь безделушка, но в Ианте таких вещиц никогда не видали, и мальчишка расцвел в улыбке, уже представляя зависть товарищей. Она пригладила растрепанные волосы Нисия.

— Ну, беги в класс, — велел отец, и мальчик припустился бегом по коридору.

Как убедилась Евгения, медицина в Ианте находилась на достойном уровне — насколько это возможно при имеющемся уровне развития химии и отсутствии привычных двадцатому веку лекарственных форм. Теоретическая медицина активно развивалась, и, как оказалось позже, Евгения немало этому поспособствовала. В практическом же применении знаний были и гениальные находки, и неожиданные провалы. Прогрессу мешал присущий иантийцам глубокий традиционализм. В Киаре люди охотно шли в больницы, но в провинциях предпочитали обращаться к знахарям, лечившим с помощью целебных растений и магических обрядов.

Именно в это время перед Евгенией впервые встал вопрос: должна ли она делиться со своей новой родиной достижениями, сделанными в ее родном мире? Чем дольше она раздумывала над ним, тем более сложной казалась ей эта проблема.

Вначале ей и не приходило в голову придерживать язык, общаясь с учителями. Лепсит отрядил к ней двух молодых ученых и такого же молодого, подающего большие надежды хирурга. Позже Ханияр высказал ему свое недовольство: по его мнению, обучать царицу должны были надежные, опытные люди. Однако к тому моменту, когда он этим озаботился, Евгения уже привыкла к своим учителям и отказалась их менять. В итоге вышло, что иантийцы получили от нее больше, чем она от них. Они много общались, вместе посещали городскую больницу, проводили операции, принимали роды и, конечно, вели долгие беседы, в которых медики передавали царице свои знания, а она походя делилась своими. Не видя в этом ничего дурного, она могла упомянуть о генах, хромосомах и прочих понятиях, хорошо знакомых ей по российской школе, но неизвестных в Ианте. Ученые друзья оказались единственными, кто внимательно слушал ее воспоминания о прошлой жизни и задавал вопросы. До появления Евгении генетика и многие другие отрасли науки находились здесь в зачаточном состоянии. Конечно, многие явления не требуют доказательств: даже в самом примитивном обществе понимают, что загрязненную рану следует промыть, что частые простуды ведут к осложнениям, а питаться овощами и мясом полезнее, чем орехами и сиропом. Однако, несмотря на наличие мощных микроскопов и отличных инструментов, иантийские ученые еще не постигли причин многих заболеваний. Нередко то, что для Евгении было понятно и привычно, им оказывалось совершенно не знакомо. Старшее поколение врачей, возможно, просто не стало бы ее слушать, тем более, что ее речи были бездоказательны. Но молодежь слушала, и запоминала, и требовала подробностей. Услышав, к примеру, от царицы об одной пациентке: «Посмотрите, какая она худая и бледная и как раздута у нее шея. Явный переизбыток гормонов. И ей не помешало бы принимать больше витаминов», — врачи немедленно спрашивали, что такое гормоны и витамины. Она рассказывала о строении клетки и принципах ее деления, объяснила, что такое ДНК, и вспомнила, что первый сильный антибиотик был создан на основе обычной плесени. Она дала им химические формулы многих веществ, объяснила отличие вирусов от бактерий и в красках описала функции мозга и нейронов.

Конечно, ее знания ограничивались школьными учебниками и воспоминаниями о собственных немногочисленных болячках. Но на то и ученые, чтобы, зацепившись за тоненькую ниточку, разрабатывать новые теории. Через несколько лет все трое наставников Евгении получили ученые степени, защитив новаторские работы, появление которых стало поворотным моментом в научной жизни Ианты и Матакруса.

Возможные последствия своего просветительства она осознала лишь через полгода после знакомства с врачами, когда обнаружила, что в их повседневной речи появилось множество новых терминов — адаптированных к местному языку понятий, которые дала им она, — и что они стали уделять намного больше времени своей научной деятельности. Тогда-то она впервые спросила себя: имеет ли она право передавать этому миру чужой опыт? Матагальпа развивалась по иным законам. Эта цивилизация, ограниченная географически, тем самым вынужденно оказалась ограничена и в историческом разнообразии. Наблюдая за ней, Евгения все более изумлялась Земле, перебравшей за одну только последнюю тысячу лет невообразимое множество сценариев развития общества. Средневековье, Возрождение, Новое время, двадцать первый век. Религиозные войны между христианами и мусульманами, католиками и протестантами, старообрядцами и последователями Никона. Монархии и республики, социализм и фашизм. Великолепная живопись Европы и исламский запрет на изображение живых существ. Христианский гуманизм и целенаправленное уничтожение целых народов… По сравнению с этим бурлящим котлом идей Матагальпа казалась застывшим болотом. Ее письменная история насчитывала три тысячи лет. Три тысячи лет — тридцать веков веры в земных и небесных духов! Тридцать столетий войн на мечах! Евгении хотелось дать аборигенам хорошего пинка. Но вот она нечаянно запустила некий новый процесс, и теперь при мысли о его последствиях у нее замирало сердце. Олуди несет в мир новое знание — об этом ей говорили с самого начала. Но к добру ли это знание? Что оно дало ее родной цивилизации? Сотни новых болезней, повторение религиозных войн и ядерное оружие. Не приведет ли ее откровенность к тому же и Матагальпу?

«Перестань. Все это глупости, — говорила она себе. — Один человек не в состоянии повернуть историю целого мира. Вот если бы я знала состав пороха, тогда стоило бы переживать!» Она никому и словом не обмолвилась об огнестрельном оружии, автомобилях и самолетах, даже о паровозах и пароходах предпочла не рассказывать, чтобы не спровоцировать изменений в привычном укладе жизни. И все же это очень ее мучило: ведь, раз она олуди, почти богиня, то имеет право на все! Как понять, что ей делать? Как определить, что можно, а что нельзя? Как узнать, в чем же заключается ее миссия на этой земле?!

Много дней и ночей она провела в главном храме Киары за чтением книг об олуди в поисках ответа на свои вопросы. Потрескивало масло в лампах, из-за дверей доносились песнопения младших священнослужителей. Портреты ее предшественников висели в одном из помещений храма, где взглянуть на них могли все желающие. Но то были копии — а оригиналы, в том числе написанные при жизни некоторых из олуди, находились здесь, в кабинете Ханияра, и, читая тексты, Евгения то и дело поднимала глаза к фигурам, застывшим в богатых золоченых рамах.

Когда она впервые вошла в этот кабинет, робея при виде полок с толстыми книгами, Ханияр снял с одной из них несколько томов, положил перед нею на стол. Она раскрыла верхний том, коснулась пальцами шершавой бумаги.

— Лучшие книги об олуди были написаны в Шедизе, — сказал Ханияр. — Ты ведь уже учишь шедизский язык?

Евгения пожала плечами.

— Зачем? Чтобы понимать вашу письменность, мне не обязательно знать другие языки.

Его кустистые брови неодобительно сошлись на переносице. Сверкнуло крохотное зеркало в перстне, когда он задумчиво потер подбородок.

— А как же ты собираешься читать шедизские стихи? Или романы островитян? Неужели ты до сих пор не знаешь, что каждая знатная дама обязана говорить на языках Шедиза и Мата-Хоруса! Если в замок приедет посол Процеро или посланник Островов, ты опозоришь нас на весь континент. А если однажды на торжественном обеде речь зайдет о новой книге писателя-шедизца — не станешь же ты говорить о ней на иантийском!

Лицо царицы страдальчески сморщилось.

— Хален однажды сказал что-то об этом, но я надеялась, что он шутит.

Ханияр продолжал стоять над ней, как старый возмущенный филин.

— Это возмутительно. Легкомыслие царя я еще могу понять — ему не до тонкостей этикета, — но поведение Сериады в этом смысле непростительно. Я завтра же побеседую с ней. И пришлю тебе учителя.

Евгения хмуро смотрела на него снизу вверх. Ей ни капли не хотелось изучать еще два языка.

— Но послушай, отец мой, это же напрасная трата времени. Ваша прекрасная письменность позволяет мне читать любые книги и понимать все, кроме имен, а с ними я как-нибудь разберусь. Мне льстит, что ты считаешь меня способной на интеллектуальные подвиги, однако вынуждена признаться, что мои возможности не безграничны.

Осекшись под его непреклонным взглядом, она поняла, что придется подчиниться. А пока Ханияр решительно переставил книги обратно на полку.

Со временем у нее вошло в привычку, открывая книгу автора-иностранца, мысленно переходить на его язык. И самые подробные сведения об олуди Евгения почерпнула из шедизской литературы в кабинете Ханияра. Чтение было тяжким трудом. Шедизские писатели и слова не могли сказать в простоте. Однажды вечером, после нескольких часов, проведенных за столом, она в изнеможении отодвинула тяжелый фолиант.

— У нас была сказка о царевне, на которую злая колдунья наслала чары, так что та заснула и проспала сто лет, — сказала она священнику. — За это время вокруг замка вырос густой лес, и когда один царевич попытался до него добраться, колючие кусты изорвали ему одежду в клочья. Я чувствую себя этим царевичем: пока доберешься до смысла, весь ум изранишь. Почему бы тому, кто это писал, не рассказать просто и ясно, как все было? К чему все эти авторские отступления, заводящие в тупик размышления, сравнения, от которых мне хочется плакать? Почему каждый писатель старается по-своему интерпретировать поступки своих героев? Они будто соревнуются между собой, у кого богаче фантазия!

— Шедизская литература — сложное искусство, — отвечал Ханияр, трудившийся над проповедью, которую ему надлежало прочесть завтра. — Никуда не годится писатель, способный всего лишь рассказать о том, что видел или слышал. Жизнь для них — это сложнейший узор, в котором события — только узловые точки, а вокруг них рисуется картина сбывшихся пророчеств, судьбоносных намеков, философских открытий, и чем дальше отстоит событие во времени, тем шире и ярче эта картина. Ничто не происходит случайно; каждое движение мира было предопределено другими, произошедшими тысячи лет назад, и в свою очередь рождает новые явления, которые можно предугадать, если знать правила судьбы.

— Получается, они поклоняются судьбе?

— Они убеждены, что мир полностью пребывает под рукою судьбы, а потому следует знать и чтить ее законы. На этом зиждется и их искусство, и их наука. Неподготовленному разуму сложно оценить красоту этих многослойных картин. Но ты, моя госпожа, сумеешь уловить самые тонкие нюансы их мудрости. Пусть не сейчас, пусть позже… А пока просто читай о деяниях олуди, не обращая внимания на комментарии.

Ханияр кивнул на одну из картин и вернулся к проповеди. Это был портрет Хасафера, великого царя, третьего из посланников судьбы, пришедших к Вечному камню. Год его прихода стал первым годом новой эпохи. Он совершил невозможное: объединил полсотни царств и княжеств в одно государство и правил им сто десять лет. Сколько крови было им пролито? К чему он стремился? Почему, создав великое царство, на сто восемьдесят восьмом году жизни исчез без следа? Книги не давали ответов на эти вопросы, вернее, давали их столько, что вычислить верный не было возможности. Слишком много прошло времени! Евгения лишь скользнула мимолетным взглядом по портрету и повернулась к следующему. В той древности портретного искусства еще не существовало, висевшая на стене картина была создана много позже. Не определить, не догадаться, откуда пришел этот человек, каким был.

Следующая темная фигура — Хараан. Темная во всех смыслах, по прозвищу Черная Колдунья. Темно-коричневое, почти черное лицо, толстые губы. Художник не знал о существовании африканской расы, в изображенном им лице эти черты оказались сглажены, но Евгения по словесному описанию в книге понимала, что Хараан пришла из какого-то африканского племени. Она появилась в Матагальпе уже немолодой, в расцвете своей волшебной силы и прожила здесь почти сто лет. Хараан принесла в этот мир одно лишь злое колдовство, и время ее власти звали веком тьмы. Это она научила иантийцев магическим ритуалам, она нашла первые дома духов, она приносила им кровавые жертвы. До сих пор ее именем пугают непослушных детей. Умирала она страшно: вздумала покорить темных духов земли, но они не приняли ее и наслали свое проклятье.

Вот вечно юная Тха-Нофру; от этого искаженного временем имени все еще веет Египтом, недаром все книги спешат рассказать, как хрупкая красавица пыталась заставить свой народ поклоняться то ли некоему человеку, символизирующему собой солнце, то ли солнечному диску, символизирующему какого-то человека, и еще каким-то несуществующим людям с головами животных… Евгения понимала, в чем дело, но для жителей Матагальпы призывы Тха-Нофру оказались полной бессмыслицей. Олуди отступилась, уединилась в своем городке в центре Ианты, и ее слуги сначала шепотом, а потом открыто рассказывали о творящихся в доме чудесах: летающей мебели, разговаривающих голосом хозяйки деревьях, полупрозрачных тенях, что днем и ночью бродили по комнатам, блуждающих ночных огнях… Олуди не старела, но словно бы становилась все прозрачней, исчезала в каком-то незримом мире… Последние девять лет она провела, зависнув над ложем, — между небом и землей, между жизнью и смертью. Говорили, что сквозь ее тело можно увидеть свет окна, что ее не накрывали одеялом, потому что одеяло проскальзывало сквозь нее, опадая на постель… Она изчезла на глазах своих слуг, так и не выйдя из грез, и навсегда осталась тайной для иантийцев, которые и по сей день вспоминали ее с благоговейной нежностью.

Шестая олуди — Сорашт была понятна Евгении. Это имя тоже навевало какие-то слабые ассоциации, но, поскольку в школе история древних цивилизаций ей не была интересна, она так и не смогла вспомнить, что же оно напоминало ей. Сорашт выглядела как коренная иантийка и с самого начала приняла иантийскую религию и свою роль. Она стала целительницей, но заставляла людей подолгу добиваться своей благосклонности. Пыталась захватить власть в одном из княжеств и погибла от руки врагов. Та же участь постигла Нэине. Портрет был написан с натуры, и Евгения словно старую знакомую приветствовала эту женщину с тюркскими скулами и необычным для Матагальпы разрезом глаз. У Нэине не было никаких сверхестественных способностей. Это была просто умная, хитрая и честолюбивая женщина, что заставила царя жениться на себе и постоянно толкала его к новым завоеваниям.

Больше всего Евгению впечатлила история Абима, пришедшего в 1572 году. Было в нем что-то от христианского святого и даже от самого Христа. А еще — от Асклепия; недаром он почитается как величайший целитель. Там, где он проходил, зацветали зимние деревья. Ему достаточно было взглянуть на умирающего, чтобы поставить его на ноги. Он оживлял мертвых, не приемлил смерти, зависти, коварства — зла в любом виде, не ел мяса, питаясь одною травою, и пил лишь чистую воду. Евгения подолгу простаивала у портрета этого прекрасного мужчины, похожего на златокудрого Аполлона. Возможно, художник преувеличил его красоту, но одно он передал совершенно точно — глаза, взыскующие Бога, те же глаза, что глядят с православных икон, полные печали о несовершенствах мира и прощения ему. Люди любили Абима, поклонялись ему, как духам небесным, шли за ним по пятам, молили о любви, которой и без того было достаточно… И терзали, неотступно терзали его. Всю свою недолгую жизнь он скитался, и, куда бы ни пришел, везде люди умоляли его стать их правителем. Он проповедовал подчинение существующей власти, но повсюду рассы и цари ненавидели его, потому что, стоило ему появиться, как народ отворачивался от них, превознося своего олуди. Абим ушел в горы, скрылся от мира, но любящие нашли его и там. В конце концов, разрываемый чужой любовью и ненавистью, он призвал своих последователей отправиться на поиски иных земель, надеясь найти покой вдали от Матагальпы. Священнослужители прокляли его за это, а цари с радостью снарядили флотилию. В 1602 году Абим в сопровождении нескольких сотен человек покинул континент. С тех пор о нем не слышали.

Не узнать, сыном какого народа, какой эпохи был он. Да и был ли он с Земли? Он воскрешал мертвых и призывал к миру, но о самом себе не сказал ни слова. Он пришел и ушел, как волшебный сон, что переворачивает душу и развеивается, оставляя долгий привкус тоски. Отголоски этой грусти ощущала и Евгения. С трудом она отрывала взгляд от прекрасного лица. Ее терзало чувство вины. Тысяча лет разделяла ее и Абима, но при взгляде в его глаза она чувствовала и себя виноватой в том, что он так и остался непонятым.

Она делала шаг к последней героине в этой божественной колонне. Динта, ее предшественница, умершая от старости совсем недавно, всего семьдесят лет назад. Вот почему Евгению не ждали: слишком мало прошло времени. Динта была пророчицей. Будущее было ей открыто, как перед Евгенией открыта сейчас эта книга, повествующая о блестяще угаданных событиях, о наложенных проклятиях, которые и не были проклятиями, а всего лишь предвосхищали то, что должно случиться. Читая, царица хмурила брови. Ей было трудно смириться с тем, что будущее предопределено заранее. Почему? Она и сама не знала. Потому ли, что Хален заметил, как ему это неприятно? Или потому, что она сама желала создавать будущее? История Динты к тому же ставила точку в поисках, что вела Евгения, — точку, подтверждающую, что ответа на ее вопросы нет. Девять олуди жили здесь до нее, и ни один не может подсказать ей, как себя вести! Будто бы, попав в Матагальпу, они лишались прошлого, характера и стремлений, что были им присущи на Земле, и начинали жить в соответствии с местными правилами. Анализируя историю олуди, Евгения осознала, сколь долгой и разнообразной была история землян. Столь разнообразной, что в ряду пришельцев не нашлось места европейцу! Ни один олуди не проявил идейности, присущей жителям той цивилизации, которую в мире Евгении называли западной: ни жажды постижения единого бога, ни стремления к техническому прогрессу, ни желания узнать, что лежит за горизонтом, — ни одного из тех качеств, что отличают ее современников! Похоже, она, Евгения, первая и единственная представительница мира, который ничем не похож на Матагальпу. И потому судьба континента в ее руках. Она может перевернуть его, изменить его будущее! Этот процесс уже начался благодаря ее общению с врачами. А если она расскажет иантийцам о поездах, самолетах, нефти, электричестве…

Нет, иантийцы не станут ее слушать. Они слишком преданы своему давно сложившемуся укладу и с трудом поддаются переменам. Не зря же все технологические новшества в Ианту и Матакрус приносят, практически навязывают островитяне. Вот кто прислушается к олуди и азартно примется воплощать в жизнь ее воспоминания!

Евгения застонала, закрыла руками лицо. «Как ты смеешь думать такое?! — спросила она себя. — Ты, пришедшая в Ианту, чтобы быть защитницей ее народа! Ты лишь одна из многих. Не искушай судьбу. Если будет нужно, судьба сама призовет тебя!»

Никто не даст ей совета. Нет над нею никого, даже призрачного Бога. Как бы она хотела обратиться с просьбой к высшим силам, раз уж олуди оказались не способны помочь! Будь она в такой ситуации на Земле, могла бы просто взмолиться к небесам: «Господи, подай мне знак, и я сделаю так, как велишь!» Но в Матагальпе не было Бога. Она видела это так же ясно, как собственное отражение в зеркале. Сама мысль о том, чтобы взывать к нему, казалась здесь бессмыслицей. Высшие силы Ианты это духи — верования, распространенные среди народа и в некоторой степени упорядоченные религией. Они даже не были антропоморфными, не имели облика и имени. Но они существовали на самом деле — Евгения столкнулась с ними во время своих путешествий по стране.

Чем более обширны и упорядочены становились ее знания, тем шире оказывались и возможности. Уже на втором году жизни в Ианте она одним взглядом могла определить недуги стоявшего перед ней человека и его настроение. Она чувствовала присутствие тайных сил в воздухе и земле и, пока еще не понимая как, училась ими управлять. Ей казалось теперь, что духи существовали и на Земле, но лишь воздух Матагальпы открыл ей их. Они не имели телесного облика, не обладали разумом и волей. Она видела их скорее как энергии или поля — светлые и темные, сильные и слабые. В некоторых местах она особенно ясно ощущала их присутствие.

На западе провинции Киара, в дельте Фарады, были обширные плантации сахарного тростника. Они принадлежали нескольким рассам и соседствовали с царскими землями, на которых трудились мелкие арендаторы. А на морском берегу стоял красивый дом, построенный Халеном для сестры. Сериада любила проводить здесь самое сырое зимнее время года. На этом северном побережье сложился особенный климат. Евгении, впервые приехавшей сюда с Сериадой в середине лета, показалось, что она очутилась на тропическом райском острове. Лазурный океан и зеленый берег разделяла белая полоса пустынного пляжа. Здесь никогда не бывало чужих людей, лишь несколько человек, работавших в царском доме, да и тем было не до прогулок. Дом был окружен яркой зеленью кустов и разноцветьем клумб, которые летом постоянно требовали полива. Узкая дорожка выводила меж кустов на пляж, ступив на который, Евгения зажмурилась. Белый, чистый, ровный песок, несколько высоких деревьев, изогнувших стволы, как пальмы на вспомнившихся ей картинках. Стояла здесь и ажурная беседка, бросающая на песок пятнистую голубую тень, и между двумя деревьями был натянут гамак.

Сериада не пошла с ними. Для нее летний полдень был слишком жарок. Пока Евгения оглядывалась, Эвра и Лива побежали к воде, на ходу скидывая одежду. Это было одно из редких мест, где женщины вырывались из тисков этикета.

— Пойдем к нам! — закричала, оборачиваясь, Лива.

Ее крепкое маленькое тело оказалось почти таким же смуглым, как лицо. Она с визгом забежала в воду. Ашутия, оставшаяся рядом с царицей, сказала:

— Я взяла для тебя платок, если не захочешь загорать. Но раздеться надо. На этом песке можно суп варить.

Евгения не загорала уже больше года, с медового месяца, а в море не купалась… она уж и не могла вспомнить, как давно!

Позже, с трудом расставшись с ласковыми волнами, она накинула на плечи платок и пошла вдоль воды, с наслаждением погружая ступни в раскаленный мелкий песок. Рядом легко шагала Ашутия, на ходу расплетая русую косу и распуская волосы по плечам, чтобы высохли.

Позади весело кричала Лива, затаскивая Эвру в воду. Солнце опаляло кожу жаром, а теплый ветер мгновенно высушил на ней белесую соленую пленку.

— А что там? — спросила Евгения, указывая вперед, где среди зарослей виднелись странной формы столбы.

— Там чьи-то участки, не царские. Вот и охранители стоят.

Деревья и травы выросли посреди голого пляжа, будто бы притянутые сюда охранителями — каменными стелами с человеческими лицами, выстроившимися цепью от воды до дальнего забора, за которым виднелись какие-то строения. Она уже встречала их раньше. Эти грубые статуи в Ианте отмечали границы владений. Осторожно ступая среди травы и сухих веток, Евгения вошла в рощу. Стих шум волн и крик чаек. Здесь было тепло, влажно и очень тихо: не жужжали насекомые, не пели птицы. Она подошла к одной из статуй, положила ладонь на камень. Он оказался очень холодным.

— В ближайшей деревне живет старушка, которую местные считают колдуньей, — сказала Ашутия. — Она говорит, что здесь дом духов. Она водит сюда больных и читает заклинания, чтобы быстрей выздоровели. А повар дома рассказывал, как однажды она прокляла человека, который отравил ее собаку. Он прожил потом еще несколько месяцев, пока не пришел сюда зачем-то, вышел из рощи и умер прямо на пляже.

Евгения кивнула. Она тоже видела, что это дом духов — место, где выходит на поверхность энергия земли. Некоторые люди могли это чувствовать, а некоторые и использовать в своих интересах. Олуди была не одинока в этом в стране, где колдуны и ведуньи пользовались не меньшим уважением, чем священники.

— Это выдумки, наверное? — вопросительно закончила Ашутия.

— Вряд ли. Это место похоже на бьющий из-под земли родник. Если долго стоять в его водах, можно или заболеть, или излечиться. Та женщина знает, как обратить эту воду на пользу себе.

— А если здесь остаться надолго? Если я останусь тут ночевать, что будет?

— Придешь одна — наверно, ничего не будет. Придешь с разозленной колдуньей — выйдешь состарившейся! — засмеялась Евгения.

— А если с тобой остаться? Помолодею?

— Лет через десять проверим!

Обратно они бежали, обжигая пятки, переговариваясь и смеясь. Не добежав до беседки, Евгения остановилась. Что-то испортило ей настроение, как темное облачко посреди синего неба. Она издалека почуяла, в чем дело.

Лива, которая еще недавно скакала и веселилась, встретила их в беседке с кислым лицом.

— Зуб… — протянула она, с мольбой глядя на Евгению.

— Послушай, ну сколько можно? Вырви его наконец!

Девушка затрясла головой, скорчила гримасу.

— Боюсь! Не решусь ни за что!

— А если тебя среди ночи прихватит? Побежишь ко мне прямо в спальню?

Прижимая к челюсти руку и шмыгая носом, Лива с надеждой смотрела на госпожу.

— Вот возможность проверить, — сказала царица Ашутии и поманила всех троих к роще. — Я ничего не буду делать, — говорила она, вводя Ливу под полог листвы. — Просто постою рядом, боль должна пройти сама.

Лива покорно остановилась у куста. Ашутия сказала:

— Колдунья при этом произносит заклинания.

— Ей заклинания нужны, чтобы настроиться и поймать исходящую снизу волну. А я не колдунья, могу обойтись и без них.

Ашутия не поняла, но не стала переспрашивать. Эвра прислонилась было к охранителю, но сразу же отпрянула от ледяного камня.

— Мне не помогает, ничего не проходит, — ныла Лива. — Лучше ты приложи руку, госпожа!

— Жди! И имей в виду, это в последний раз. Вернемся в Киару, пойдем дергать зуб.

— Ты пойдешь со мной?

— Придется, иначе ты потеряешь сознание, как только увидишь врача.

— Ой, не говори! Даже думать об этом не хочу!

Сквозь завесу узких серебристых листьев Евгения смотрела на океан. В Киаре он был совсем не такой. В Киаре он был лишь частью порта и резервуаром для слива отходов. Здесь же это было необъятно большое живое существо. Оно дышало, весело играло солнечными бликами, любовно облизывало берег. Оно было прекрасно настолько, что невозможно оторвать глаз, а отвернуться — будто совершить преступление. Ей хотелось навсегда сохранить в себе и прозрачно-зеленую воду, и песок, и воздух, и солнце… Эта жадность была бессмысленна. Тысячи, а может, и миллионы лет солнце раскидывало сверкающие блики по волнам, а те разглаживали пляж невзирая на то, что этой красотой некому было любоваться. Пришел человек, но все здесь осталось по-прежнему. Может быть, когда-нибудь люди закуют в камень этот берег, и уничтожат белый песок, и будут бросать в океан свой мусор. Но пройдет еще несколько тысяч лет, и истинные хозяева вновь отвоюют свое. Не стоит даже заглядывать так далеко. На жизнь Евгении этой красоты хватит с избытком. И все же даже отворачиваться от нее ей было жалко.

Лива сама не заметила, как опять начала улыбаться и шутить. Эвра спросила:

— Полегчало тебе?

— Ой! — удивилась она. — А ведь и правда! Больше не болит! Госпожа, зуб не болит!

— Духи тебе помогли. Теперь можно возвращаться в дом.

На следующий день к ней пришла та ведунья и попросила поговорить с духами, чтобы они стали к ней благосклоннее. Олуди выполнила ее просьбу: они вместе сходили в рощу и Евгения пошептала, обратив к земле ладони. Она знала, что живущая здесь сила не имеет ушей. Но доброта олуди поддержит колдунью, и та увереннее станет с этой силой обращаться, а именно это и требуется.

В те годы она часто беседовала с людьми, которые умели обращаться с духами. Эти женщины и мужчины сами подходили к ней в столице и в провинциальных городах, куда она приезжала с мужем или Ханияром. Среди них попадались и шарлатаны, и самонадеянные невежды. Но встречались и те, в ком Евгения действительно чуяла добрую или злую энергетику. Настоящая природа этих сил оставалась ей непонятна, но очень скоро она узнала, что намного могущественнее любого из тех, кто общается с ними уже много лет.

Однажды в Феруте по дороге в местную больницу она остановилась как вкопанная, ощутив, как кто-то наводит на нее порчу. Мутное смрадное облако злобы надвинулось на нее сбоку. И прежде, чем оглянуться и найти в толпе пославшую его женщину, Евгения увидела ее внутренним взором: высохшую старуху, что решилась проверить мощь олуди. Она остановилась и несколько секунд простояла, закрыв глаза. Затем направилась прямо к колдунье: той не было видно среди зевак, столпившихся на улице, чтобы поглазеть на царицу, но ненависть висела над ней темно-серым столбом.

Люди поняли, расступились: колдунья была здесь известна, ее боялись, мечтали избавиться и все же шли к ней за помощью. Оставшись одна, старуха не отступила, протянула к Евгении крючковатые пальцы. Ее бледные губы шептали заклинания, и олуди видела, слышала, ощущала всем телом, как окутывает ее мрачное облако проклятия. Но оно было бессильно; она повела рукой, и облако развеялось, а колдунья в ярости затряслась, брызгая слюной. Пеликен преградил ей путь, когда она кинулась к олуди, воздев над головой руки и визжа. Евгения отвела оружие, играя на публику, обратила на старуху материнский добрый взор.

— Ты! Ты! — кричала колдунья и все никла, никла под спокойным взглядом, пока наконец не упала на землю, принялась кататься в пыли, кусая пальцы.

Привыкшая к экзальтированности простолюдинов Евгения молча наблюдала за неожиданной соперницей. Ее сила к этому дню была уже столь велика, что она не колеблясь мысленным повелением загасила этот костер злобы, и женщина стихла на земле, продолжая тихо скулить. Не шевельнув и пальцем, Евгения погасила в этом теле все отрицательные эмоции. Оказалось, что кроме них в нем ничего нет. Чтобы оставить о себе в Феруте долгую память, она протянула колдунье руку. Та приняла ее и поднялась. Сжимая горячую сухую кожу на тонкой кости, Евгения на несколько секунд проникла в ее душу, полную страха перед смертью и ненависти к жизни. Этой женщине от рождения было дано мало доброты, а обратившись к магии, она сама убила в себе ее остатки.

— Ты сильнее меня, — пробормотала старуха, будто все еще не веря, что такое возможно.

— Ты скопила немало денег. Не делай больше зла, оставь колдовство, и твоя смерть будет легкой. Я вижу это, — сказала ей Евгения.

Колдунья вырвала руку, заковыляла прочь. В ее насильно очищенном мозгу не было мыслей. Люди расступались, отбегали от нее, а она ничего не замечала, ошеломленная непривычной тишиной внутри себя.

Сила, которой не было названия, вливалась в олуди вместе с солнечным светом и каждым вдохом. Евгения быстро училась ею управлять. Мир вокруг нее цвел красками, которых больше не видел никто — разве что некоторые из знахарей, что при встрече признавали ее власть и подчинялись ей. Теперь Евгения понимала, что уже во время медового месяца именно эта сила помогла гвардейцу Йени пережить приступ аппендицита. С тех пор каждый день открывал ей что-то новое. Настроение и болезни людей имели свой цвет. Каждого человека в ее глазах окружал сияющий ореол. Сосредоточившись, она могла различить цвет и пульсацию каждого внутреннего органа, почувствовать боль, ощутить запах болезни, ибо каждая болезнь пахла по-своему. Настроение людей звучало в ее ушах нежной музыкой или какофонией нестройных звуков. Иногда она слышала произносимые ими мысли. Но это случалось редко и только при большой степени сосредоточенности; обычно же она просто видела. Просто? Она не смогла бы этого объяснить. Не было ни в иантийском, ни в русском языках таких слов, чтобы передать синтез красок, звуков и запахов, что создавал изумительный по красоте и сложности рисунок ее жизни. Порой это оказывалось неприятно. Нередко ей было трудно справиться с собственными эмоциями, будучи одновременно атакованной переживаниями множества других людей. Но в конце концов она сжилась и с этим. Теперь она понимала, что страшные головные боли, донимавшие ее в первое время, были следствием приспособления организма и психики к новым условиям.

Пророческие видения посещали ее крайне редко. Бывало, она внезапно становилась невольной свидетельницей событий, происходящих в соседней комнате или за сотню километров и имеющих к ней непосредственное отношение. Она знала, что происходит с Халеном, как бы далеко он ни находился. А случалось, что по какому-то не понятному ей самой наитию она отдавала приказания либо запрещала что-то — и ближайшее будущее показывало, что она была права. Ее люди знали Евгению лучше нее самой. Она желала понимать причины своего поведения, им же это не требовалось — они просто верили.

И все же она оставалась человеком. Помимо сомнений философского толка ее одолевали естественные человеческие чувства: тоска по родным, зависть, злость, страх за близких. Отпустив мужа в очередную поездку, она порой с отчаянием думала, что ничем не сможет помочь, если с ним что-то случится в пути, — ее сила не действовала на расстоянии. Иногда ей снилась русская зима, и она просыпалась вся в слезах, готовая отдать свои способности за десять минут морозного снежного дня. Глупость и дурость людей порой приводили ее в ярость. И по-прежнему сильной, непреходящей, неменяющейся оставалась любовь к Халену. С годами они срослись будто бы не только душами, но и телами. Он был частью ее сердца, знакомый, родной и всегда притягательный. Как в день свадьбы, у Евгении холодело в груди, когда она слышала его голос. Хален был настолько близок, что она не могла его «видеть», как других людей. Но зато она его чувствовала. Смогла бы она прочитать его мысли? Возможно; но она никогда не пыталась этого сделать. Он был мужчина и царь, и только с ним ей удавалось быть слабой женщиной, — а ведь даже царице хочется ощутить себя слабой рядом с мужчиной, который защитит и поможет!

8

Со дня прихода олуди Евгении прошло три года. Опять настала зима, сухая и теплая. Дожди шли редко. Крестьяне в селениях собирали оливки, делали масло, а города пропахли дымом от многочисленных жаровен, печей и костров.

Через несколько дней Хален отправлялся на западную границу, где уже больше трех месяцев находился Амарх Хиссан. Его отец царь Джаваль прислал письмо, в котором просил племянника воздействовать на Амарха. Наследника матакрусского царя ждали многочисленные дела на родине, и его любовь к кочевой жизни раздражала отца. У Джаваля не было других детей, и он не желал рисковать единственным наследником даже в вялотекущей войне с дикарями. Хален только и ждал подобного предлога, чтобы выехать к Фараде. Его, как и кузена, манил лес, а больше того — мужское общество. Жена не стала ему перечить, хотя прекрасно понимала, что не родственные узы и не чувство долга влекут его на границу, а мальчишеская страсть к трудностям солдатской жизни.

Но до отъезда было еще два дня, а сегодня царская чета отправилась на скачки. Хален покинул замок раньше — собирался заехать по пути в Дом провинций.

Одетая в черное с серебром платье, Евгения оглядывалась в поисках Пеликена. Она нашла его в конюшне, где он проводил экскурсию для матакрусского посланника, привезшего письмо Джаваля. Его звонкий голос доносился из глубины помещения.

— Вот этого красавца прислал ваш правитель на свадьбу нашего государя. А этот стоял в конюшне богатого торговца. Венгесе увидел его на скачках, где он взял второй приз, и заключил с хозяином пари, что в следующий раз он придет третьим. А скакун пришел первым, и Венгесе отдал купцу пятьсот росит. Недурное пари, хотел бы и я так шикануть, но государь одаривает меня больше вниманием, чем деньгами. А затем конь раз за разом приходил первым, и Венгесе поспорил с хозяином, что на следующих скачках он не выиграет. В случае проигрыша он обещал перековать коня и заплатить за достойную его красоты амуницию. Но он выиграл пари, и купцу пришлось расстаться с красавцем. Правда, за амуницию все равно платил Венгесе… А эта кобыла из Шедиза. Царь Красного дома прислал ее в ответ на дары моего господина. Да, он высоко себя несет, этот царь, но его время прошло, и в Красном доме распри. Придет день… но об этом только шепотом и не здесь.

— Пеликен, нам пора! — позвала Евгения.

— Иду, — тут же откликнулся он.

Она невольно улыбнулась. Как обычно, выходя в свет, Пеликен навесил на себя килограмм золотых украшений. Толстые цепи и широкие браслеты звенели и стучали поверх строгого кожаного мундира, а на растопыренных пальцах переливались кольца с разноцветными камнями. Длинные черные волосы падали на плечи завитыми локонами, подбородок и верхняя губа были тщательно выбриты.

— Ты похож на куклу из тех, что маленькие девочки причесывают и наряжают в своих детских комнатах, — сказала она.

Он хмыкнул, покосился на нее, хотел смолчать, но все же не удержался:

— Видела бы ты, какую куколку я раздел вчера вечером…

— Ох, Пеликен, когда-нибудь мужья твоих куколок поймают тебя в темной подворотне и все тебе припомнят!

Он лишь пожал плечами. Слухов о его похождениях было так много, что их не стесняясь обсуждали даже в покоях Сериады. Удивительно, но до сих пор все приключения сходили Пеликену с рук, и это притом, что в числе его жертв называли весьма известных особ.

Он подсадил Евгению и Эвру в карету, сам сел напротив. Глядя на его сытое холеное лицо, на которое занавесь окна бросала розовый отсвет, Евгения спросила:

— Почему ты не женишься? Тебе ведь уже двадцать шесть.

— Если я женюсь, госпожа, мне придется оставить тебя, — ответил он серьезно.

— А если не женишься, еще через пару лет на тебя будут показывать пальцем, и уже ни один приличный человек не захочет отдать тебе свою дочь.

Пеликен усмехнулся.

— Это меня мало волнует. Все, что мне нужно, — защищать тебя и служить Халену. Ну, и видеть рядом побольше новых красивых женских лиц.

— Вас, неженатых, в гвардии осталось всего двое, ты и Венгесе, — сказала она задумчиво. — А ему ведь уже под сорок… Ему тоже служба дороже личного счастья?

— Наверное. Мы, гвардейцы, не знаем, о чем думает командир. Он замкнутый человек и ни с кем не делится мыслями.

Ипподром располагался за городом неподалеку от замка. По старому закону вблизи городских стен нельзя было возводить каменные здания, а только деревянные, чтобы сжечь их в случае осады. Евгения бывала в других городах и везде видела одно и то же: каждое крупное поселение Ианты окружали высокие стены с башнями и металлическими воротами. Люди до сих пор не забыли о войне. Управители городов строго следили за тем, чтобы их обороноспособность сохранялась, как если бы в любой момент прямо под стеной могло начаться сражение. Поэтому и громада ипподрома отстояла от Киары километра на полтора.

Появился Хален, еще через несколько минут подъехал экипаж Сериады, и вся семья в сопровождении многочисленной свиты степенно вошла под арку.

Скачки были одним из любимых развлечений иантийцев. Каких только состязаний они не проводили! Но самыми популярными были открывавшиеся сегодня соревнования Большого круга. На ипподроме собралось не меньше десяти тысяч человек. Скаковой круг был длиной полтора тсана и шириной тридцать локтей. Внутри него находились беговой круг и площадка для выездки. Когда Фарады показались в своей ложе, трибуны взревели. Хален поднял руку, приветствуя зрителей, и показал им призы: маленький и большой золотые кубки, инкрустированные изумрудами. Женщины устраивались в креслах, разглаживая складки платьев и туже завязывая свои шерстяные тюрбаны, чтобы защититься от ветра. Вокруг расселись их дамы. Пеликен облокотился на перила справа от царицы, завел беседу со знакомым чиновником, сидевшим в соседней ложе. Венгесе в темно-красном мундире неподвижно стоял за креслом Халена. На трибунах справа и слева сидели аристократы и чиновники, похожие в своих ярких нарядах на стаю павлинов.

Сегодня скакунов выставлял клуб «Черный всадник». Состояли в нем по большей части крупные столичные торговцы, а возглавлял его Нетагор Масурад, которого Хален в шутку называл свои родичем. Отчим Нисия был одним из богатейших людей страны. Ему принадлежало в Ианте больше заводов, а в Киаре больше магазинов и трактиров, чем кому-либо другому, и фаворита нынешних состязаний тоже выставлял он.

Это было начало Большого круга, первые скачки нового сезона. Заявки на участие подали десять крупных иантийских клубов, четыре мелких, а также клуб-победитель прошлого сезона из Матакруса. В начале круга члены каждого клуба проводили испытания собственных лошадей. Летом победившие скакуны соревновались между собой. И в конце круга, осенью, на заключительных скачках выявлялся победитель. Владелец лучшей лошади получал денежный приз от союза клубов, а также особый приз из рук царя — чашу для вина. Клуб-победитель имел право выставить лошадей в середине Большого круга в Матакрусе. Последние скачки сезона были одним из любимейших праздников в Киаре. Если же победа в них доставалась провинциалам, то и все шесть провинций страны ликовали следующие несколько дней. Вино лилось рекой, сотни телят и гусей подрумянивались на вертелах, установленных прямо на улицах.

Для того, чтобы привлечь внимание к самым первым в сезоне забегам, Хален много лет назад ввел правило начинать круг с выступления клуба, занявшего в прошлом сезоне второе место. Сам он не всегда мог присутствовать на скачках, но первое и последнее состязание старался не пропускать. Сегодня к тому же выступал клуб, за который традиционно болела царская семья. Поэтому Фарады были в черном с серебром — цветах «Черного всадника». Трибуны членов клуба находились напротив царской ложи, и оттуда повелителям беспрестанно махали черными флажками.

Хален был заядлым болельщиком. Но по традиции царь не может принадлежать ни к какому клубу, выставлять в Большом круге своих скакунов и делать ставки. Он выступал арбитром и спонсором состязаний, преподнося владельцам лошадей-победительниц малые кубки, а в конце круга торжественно вручал хозяину лучшей лошади года большой кубок. Каждый год эти чаши были разными. Их изготовлением заведовал особый мастер.

В перерыве между забегами в ложу поднялся Нетагор. Высокий, толстый, краснолицый, он степенно поклонился присутствующим. Прищуренные глаза внимательно оглядели малый кубок. Нетагор рассчитывал сегодня получить его. Обсудив с Халеном свои шансы, он еще раз раскланялся и удалился.

— Говорят, он купил несколько кораблей и намерен заняться торговлей с Островами, — сказал Пеликен.

— Так и есть, — подтвердил Хален.

— Видно, ему надело слышать прозвище «царь харчевен»! Решил подняться выше!

— Он предприимчивый человек. Посмотрите только, какого коня нашел! — восхитился Венгесе. — Говорят, отдал за него двадцать тысяч росит!

— Ты поставил на него? — поинтересовался Пеликен.

— Выигрыш невелик, семь из десяти зрителей уверены в его победе. Я поставил на номер двадцать восемь.

— Сериада, а ты на кого бы поставила? — Хален повернулся к сестре.

Царевна пожала плечами.

— Как бы ты посоветовал?

Хален с завистью смотрел на своих телохранителей, обсуждавших достоинства коней.

— Отдал бы что угодно за возможность поставить хотя бы десять монет на самого бесперспективного скакуна. Венгесе, хоть с тобой поспорим на сто росит! Говоришь, выиграет номер двадцать восемь? Тогда я болею за… Назови же номер, Сериада!

Венгесе обратил к царевне бесстрастный взгляд. Она опустила глаза.

— Номер тридцать один, — прошептала она. За ревом трибун командир гвардейцев не расслышал, наклонился к ней ближе. — Тридцать первый! — повторила она, взмахнув ресницами.

— Принято, государь. Двадцать восьмой против тридцать первого, сто росит.

Очередной удар гонга. Лошади помчались по кругу. Маленькие жокеи в разноцветных куртках приникли к их шеям. Трибуны неистовствовали. Хален и его друзья, наклонившись вперед, впились глазами в лидирующую тройку — номера двадцать пятый, двадцать восьмой и тридцать первый. Глядя на Венгесе, стучавшего кулаком по перилам, Евгения вспомнила свой разговор с Пеликеном. Венгесе не стар, богат, его положение при дворе прочно. Почему же он не женится, ведь в Ианте холостой мужчина получает меньше уважения, чем женатый!

Вскрикнула Сериада: на самом финише тридцать первый на полкорпуса обошел фаворита! Евгения удивленно оглянулась: ей еще не приходилось видеть, чтобы золовка радовалась так открыто. Лицо царевны раскраснелось, она смеялась и целовала брата. Ей следовало бы выразить сожаление командиру гвардейцев, но царевна даже не повернулась в его сторону.

И тут до Евгении начало доходить. Она смотрела на Сериаду и с трудом верила своим глазам. Но глаза редко ее обманывали, и оставалось только поразиться, почему они так долго держали ее в неведении! Ибо в эту минуту олуди ясно увидела, как умела видеть только она, что царевна любит Венгесе, любит давно и безнадежно. Вокруг ее изящной полной фигурки вился хоровод страстей: кроваво-красное желание, восхищение цвета раннего рассвета и темно-зеленая, унылая тоска по несбыточному. Этим чувствам было уже много лет. Евгения ругала себя последними словами. За два года она помогла сотням чужих людей, прилагала все силы, чтобы доказать свои новые способности, но ни разу ей не пришло в голову посмотреть на тех, кто был с ней рядом каждый день! Не поворачиваясь к Венгесе, она уже знала все и про него: он тоже любил, тоже желал и тоже смирился с тем, что у этой любви нет будущего.

За несколько минут Евгения прочла всю их незамысловатую историю. Это была любовь не только без обещаний — даже без слов. Всего один или два раза Сериада и Венгесе имели возможность послать друг другу взгляд, полный тайного смысла. Девушка никогда не оставалась в одиночестве, а он большую часть жизни проводил, стоя рядом с царем. Они знали, что любят, но не сделали ни шага друг другу навстречу…

Хален что-то спросил, она ответила невпопад. Он внимательно на нее посмотрел. Евгения уже привыкла к такому взгляду — нередко ей приходилось ловить его, когда родные, друзья и слуги ожидали от нее очередного предсказания. Она улыбнулась и изъявила желание принять участие в очередном пари. Ее тормошила Сериада, пришедшая в сильное возбуждение лишь оттого, что Венгесе наклонился к ней и посмотрел в глаза. Для нее и это было огромным счастьем. Евгения присоединилась к разговору, заставила себя забыть о сделанном открытии. Но после окончания скачек она велела Эвре и Пеликену ехать в карете царевны с ее девушками, а Сериаду позвала к себе.

Сериада уже успокоилась. Всматриваясь в ее круглое личико с приподнятыми будто в улыбке уголками губ, Евгения пыталась понять, как смогла царевна столь надежно спрятать свое чувство.

— Я все знаю, — сказала она. — Ты любишь Венгесе.

Сериада вскрикнула, закрыла лицо руками. Евгения обняла ее, отняла руки и сжала их в своих теплых ладонях. Под ее пальцами на запястье девушки часто-часто бился пульс.

— Ты никому не скажешь? Ты не скажешь… ему?

— Ему?.. Халену?

— Не говори ему!

Сериада впилась глазами в ее глаза, по ее щекам текли слезы.

— Но почему? — воскликнула Евгения. — Венгесе тоже любит тебя, я это видела! Почему ты не хочешь сказать Халену?

Царевна покачала головой, смахнула слезу.

— Так, — решительно сказала Евгения. — Вытри слезы и успокойся. Сейчас пойдем к тебе, и ты мне все расскажешь.

Пеликен увязался было за ними, но царица вытолкала его прочь. Попросила выйти и девушек, по привычке вошедших вместе с ними в спальню царевны. Оставшись одни, они сели на кровать.

— Так объясни же, в чем дело? Венгесе богат, он лучший друг Халена. Чего ты боишься?

— Неужели ты не понимаешь? Он же из бедной семьи, он незнатен, у него даже нет своего дома. А Хален ищет для меня царевича в золотом плаще!

— Принца на белом коне… — пробормотала Евгения. — Мне кажется, твои страхи безосновательны. Хален вовсе не такой жестокий, чтобы лишить счастья единственную сестру. Хочешь, я с ним поговорю?

— Нет! — вскричала Сериада. — Не смей этого делать! — Она снова заплакала — горько, безнадежно, упиваясь своим горем. — Пожалуйста, Эви, умоляю тебя, Хален ни о чем не должен знать. Он прогонит Венгесе… это в лучшем случае.

Евгения кусала губы, напряженно размышляя.

— А сам Венгесе что думает? Ты говорила с ним?

Сериада покачала головой.

— Я знаю, что он меня любит. Однажды Хален велел ему проводить меня в храм, и мы получили возможность поговорить. Правда, я не смогла и рта раскрыть, так испугалась. А он…

— А он?

— Он сказал, что его жизнь принадлежит мне.

— И все? — разочаровано протянула Евгения.

Сериада обиженно посмотрела на нее.

— Что еще он мог сказать? Он же не знал тогда, что я… Но я… В общем, мы поняли друг друга.

— И что вы намерены делать? — насмешливо спросила Евгения. — Так и будете молча мучиться, пока Хален не найдет тебе какого-нибудь царевича в плаще?

Сериада не ответила. Она рыдала, упав лицом в подушки. Продолжать разговор было бессмысленно. Евгения ушла к себе, решив вечером все же побеседовать с мужем.

Поднявшись после ужина в спальню, она нашла там только шапку Халена. Взбежав на самый верх башни, она распахнула дверь, ведущую на дозорную площадку. Он был здесь, стоял у парапета. Сильная рука обняла ее, окутало облако любимых запахов — кожи, вина и благовоний. Светились внизу факелы на стене замка, а дальше ничего не было видно — все скрыл моросящий дождь.

— Знаешь, о чем я подумала? О Сериаде.

— Ммм? Что-то случилось?

— В том-то и дело, что ничего не случилось и не случается. Сериаде ведь уже двадцать два года. Давно пора замуж!

— Это моя постоянная головная боль, — сказал Хален мрачно. — Еще в двенадцать лет ее помолвили с юным Калитерадом, сыном Бронка, начальника Дома провинций. Это единственный брак, который я готов был одобрить. Калитерады — самый древний род в стране, они веками служат царям, это по-настоящему благородная семья. Но пять лет назад парень умер. Погиб по-глупому, на тренировке. Жалко Бронка, у него остались только дочери. С его смертью род прервется. С тех пор я все ломаю голову, но не вижу подходящего жениха.

— Может быть, — предложила Евгения, — стоит спросить саму Сериаду?

Хален непонимающе посмотрел на нее.

— В смысле?

— Это же ее жизнь. Ей, а не тебе выходить замуж. Возможно, у нее есть свое представление об идеальном женихе! Почему бы тебе не позволить ей выбирать самой?

— Да что она может выбрать! Она же такая домоседка, из замка не выходит, мужчин не видит! Совсем не знает жизни. Нельзя ей доверять столь важное решение.

Евгения постаралась как можно деликатнее сформулировать следующий вопрос.

— Кое-каких мужчин она все же видит и наверняка представляет, каким должен быть ее будущий муж… У тебя же столько друзей и за границей, и по всей стране, и даже здесь, в замке. Неужели ни один из них не достоин ее?

— Нет, — твердо сказал Хален. — Царевны Ианты достоин только расс, безупречный во всем. А таких нет.

— Но что же делать? Ты хочешь, чтобы она всю жизнь прожила старой девой?

Хален сделал знак от сглаза.

— Даже тебе не стоит так говорить, любимая. Я что-нибудь придумаю. А с чего ты вообще завела этот разговор? Ты что-то видела?

— Видела, — призналась она. — Видела, что лучшие годы твоей сестры проходят впустую в то время, как где-то наверняка есть человек, который станет ей хорошим мужем. Что тебе важнее, в конце концов, династические капризы или счастье Сериады?

— Ты рассуждаешь удивительно легкомысленно! — возмутился Хален. — То, что ты называешь династическими капризами, есть обычаи, проверенные веками. В неравном браке Сериада не будет счастлива. Она росла в роскоши, все ее пожелания выполнялись, и я не могу допустить, чтобы ее будущее оказалось хоть чем-то хуже прошлого. Кроме того, нельзя мешать кровь Фарадов непонятно с чьей. Чем упрекать меня в жестокости, ты бы лучше предложила решение.

— У меня нет решения, раз предложенные варианты тебя не устроили, — смиренно сказала Евгения. — Мне просто по-женски жалко Сериаду. Она ничего не говорит, но я вижу, что она одинока и несчастна.

— Что ж, значит, будем искать жениха там, где еще не искали. Ведь есть еще острова Мата-Хорус, где немало древних и славных родов. Ну, вот что, пойдем-ка вниз. Ты совсем замерзла!

Больше они об этом не говорили. Сериада была права: при всей любви и уважении к Венгесе Хален никогда не отдал бы ему свою сестру. В этом деле происхождение значило больше личных заслуг. Командир же царских гвардейцев был из простой семьи. Его отец кормился рыбной ловлей в крохотной деревне на берегу Гетты в провинции Ферут. В десять лет Венгесе сбежал из дома, добрался до Киары и устроился помощником конюха в доме важного чиновника. Его взяли в общую бесплатную школу, окончив которую, он поступил на постоянную службу в царскую армию. Там он подружился со старшим братом Халена, наследником престола, и тот сделал его одним из своих гвардейцев. В году 2734-м эпидемия унесла сотни тысяч жизней. Тогда погибла почти четверть населения страны, и удар пришелся в первую очередь по молодым мужчинам и юношам. Умерли и оба старших царевича. Гвардейцы присягнули на верность Халену. Семь лет назад, после ухода на покой старого командира царь передал эту должность Венгесе.

Хален любил его, как брата. Но Евгения понимала: узнай он о дерзости своего телохранителя, тому недолго осталось бы жить в замке. Семейные узы и семейная гордость были Халену дороже дружбы. Но он, к счастью, ни о чем не догадывался. Ему и в голову не могло прийти, что между гвардейцем и царевной возможны какие-то отношения. Даже когда они оба одновременно находились рядом с ним, казалось, что они — в разных вселенных. Для Венгесе Сериада была — как думал Хален, вернее, он подумал бы так, если б ему вообще пришло в голову об этом думать, — была всего лишь символом, объектом, который нужно оберегать и защищать, но на который необязательно смотреть. А он для царевны, — как подумал бы царь, — и вовсе не существовал, ведь она, казалось, не замечала мужчин.

Какие-то вещи, как бы они ни были естественны, проходят мимо нашего взгляда, размышляла Евгения утром. Ее зимний паланкин из белого войлока плавно покачивался на плечах дюжих носильщиков. Как всегда вдоль пути, которым она следовала в больницу, ее то и дело останавливали молчаливые фигуры людей, пришедших в Киару за помощью. Носильщики послушно замирали у каждой группы просителей и терпеливо ждали, пока царица поговорит с ними. Иногда Евгения прикасалась к телам этих женщин, детей, калек и, закрыв глаза, прислушивалась. Некоторым она просто говорила несколько добрых слов. А кому-то велела идти в больницу. Паланкин снова трогался в путь. Евгения возвращалась к своим мыслям. Они с Халеном женаты уже два с половиной года, и за это время не было почти ни одной ночи, если только их не разлучали дела, чтобы они не занимались любовью. Мужу нравится ее пылкость, и он расстраивается и даже обижается, когда она из-за усталости или нездоровья отказывает ему в близости. Но при этом ни Хален, ни сама Евгения ни разу не подумали о том, что другим любовь тоже нужна как воздух. Сериаде двадцать два, она в самом соку. Наверняка она видит по ночам картины, которые днем назвала бы неприличными, наверняка у нее мурашки бегут по коже, когда она смотрит на красивых мужчин или слушает баллады о любви древних царей. Ее замкнутость и боязливость могут лишь спрятать эти чувства, но не в силах их подавить. Почему Евгения раньше не понимала этого? Собственная любовь и многочисленные обязанности заслонили ей простые истины. А Хален? Желая сестре лучшего, он истязает ее. Правильно говорила Айнис: чтобы красота служила долго, нужно ее правильно питать. Любовь — пища не только для души, но и для тела!

Но Евгения не знала, чем помочь царевне. По зрелом размышлении она пришла к выводу, что Венгесе — действительно не подходящая партия для Сериады. Она далеко и не худшая, имея перед глазами не самый богатый ассортимент мужчин, девушка выбрала, безусловно, лучшего. Что ее привлекло в командире гвардейцев? Он был еще не стар, силен и, пожалуй, красив. Его простое, мягкое лицо с серыми глазами и мыском коротко стриженных темно-русых волос на лбу облагораживалось выражением постоянной сосредоточенности. Несомненно, на чувствах царевны сказалась и его близость с братом, которого Сериада обожала. А главное — его молчаливость, сдержанность, строгое достоинство, которое должно было казаться неопытной девушке таинственным и притягивать как магнит. Для Сериады Венгесе был надежным щитом, защищающим от всех опасностей. Она знала его как доброго человека с внимательными глазами, всегда готового выслушать и помочь. Но Евгения видела Венгесе не только в теплых царских покоях и прекрасно осознавала, что у этого верного пса есть острые клыки. Она никогда не забывала ни хорошего, ни плохого, и потому помнила все: как телохранитель выбил зубы крестьянину, выкатившемуся со своей телегой наперерез скачущему во весь опор царю; как он жестко, отрывисто разговаривал с рассами-полководцами; как равнодушно наблюдал за сломавшей ноги лошадью, бьющейся на земле. Евгения знала, какими холодными могут быть его глаза и пронзительным — голос. Венгесе был солдатом, для которого существует только одна задача: защищать своего господина. Если б ради этого ему понадобилось лично зарезать сотню детей, он сделал бы это не моргнув глазом. Его доброта и тактичность проявлялись лишь тогда, когда требовалось, в остальное же время это был просто солдафон. Нет сомнений, что он любит Сериаду и готов ради нее на подвиги. Но, стань она его женой, Евгения не дала бы гарантии, что столь сильное и чистое чувство сохранится надолго.

Носильщики остановились в больничном дворе. Шел проливной дождь. Подбежала Лива с раскрытым зонтом. По заведенному порядку Евгения сначала прошла в главное здание больницы. Ее встретила старшая медсестра.

— Здравствуй, Серима. Как наш последний пациент? Все еще кричит?

— Успокоился, госпожа. Если вы разрешите, сегодня отправим его домой выздоравливать.

Рабочий упал со стены строящегося здания и сломал руку и обе ноги. Когда его привезли в больницу, он кричал так, что Серима сразу послала за царицей. Евгению настолько разозлили его матерные вопли, что она сумела сделать то, о чем прежде и не мечтала: отключить сознание буйного пациента. Пока рабочий спал, врачи вправили кости и наложили на сломанные конечности гипс. Подойдя к его койке, Евгения осмотрела переломы. Пока было рано судить о том, правильно ли они заживают. Больному хватило ума молчать, пока царица стояла над ним.

— Ну что ж, кажется, все нормально. Отправляйте домой. Через месяц напомни мне о нем и вели ему показаться в больнице. А как наша бабушка?

— Бабушке лучше не стало. Но ведь ей семьдесят лет, госпожа, тут уж многого не сделаешь, — отвечала Серима, проводя Евгению на женскую половину, в палату к больным с онкологией.

Помимо рака горла старушка страдала от катаракты, гипертонии и отказа почки. Евгения несколько месяцев поддерживала жизнь в ее усталом теле. Взглянув в очередной раз в растерянные глаза, она опустила голову и долго сидела на краешке кровати, поглаживая морщинистую, в пигментных пятнах руку. Силы одной олуди мало для того, чтобы вытянуть больного из темного омута, в который он погружается. Нужна и его собственная воля. У старой женщины ее не было. Евгения могла бы и дальше держать нить, связывавшую ее с жизнью, но она понимала: сейчас нужно позволить природе взять свое. Люди не живут вечно. Она еще не знала, что находится по ту сторону жизни, но уже научилась различать на лицах своих пациентов клеймо, накладываемое загробным миром. Эта призрачная маска уже была на лице женщины, когда Евгения впервые увидела ее. Движимая не только состраданием, но и желанием узнать границу своих возможностей, она отчаянно боролась с болезнью, и иногда ей казалось, что маска смерти исчезает и кровь начинает быстрее течь по старому телу. Но сейчас Евгения наблюдала ее снова: светлую печать, что накладывает смерть на приглянувшихся ей людей. И Евгения отступила. Пожав неответившую руку, она отвернулась от старушки, осмотрела других обитательниц палаты и отправилась дальше.

После она заглянула в построенный недавно флигель, где лежали «ее» пациенты — те, что приходили к ней со всех концов страны и оказывались настолько больны, что она не могла справиться за один раз. Евгения сама оплачивала их содержание и работу медперсонала из тех доходов, что приносил ипподром. Хален не без усмешки переписал на нее право управления и распоряжения этим крупным предприятием. Заработанные на азарте деньги послужат здоровью народа — в этом есть какая-то высшая улыбка судьбы, заметил он. Ипподром приносил большую прибыль. С помощью чиновников Дома провинций Евгения готовила проект создания в стране новой сети больниц и школ для детей-сирот и надеялась выпросить у Халена еще несколько крупных предприятий, приносящих стабильных доход.

Из больницы она направилась в храм, где ей надлежало принять участие в обряде освящения первых даров зимы: только что отжатого оливкового масла и молодого вина прошлогоднего урожая. Хлеба в списке священных даров земли не было. На теплом севере зерновые каши и похлебки считались грубой пищей бедняков, а булок, пирогов и лапши здесь совсем не знали. Зато вино почиталось как драгоценный символ здоровья и силы, а масло использовалось везде, от кулинарии до промышленности.

Будучи царицей, первой дамой государства, Евгения обязана была участвовать и в религиозных обрядах. Эта ее роль была почти полностью представительской: она молча выполняла указания Ханияра и его помощников и не испытывала желания влиять на своих подданных еще и в этом качестве. И все же храмовые ритуалы задевали какие-то древние языческие струны ее души. Вот и сейчас, исполняя свою роль, она чувствовала, как в самой глубине сознания рождается темный, неясный восторг. Большой зал храма был освещен сотнями ламп и свечей. Они расплывчатыми круглыми пятнами озаряли мраморные стены, и их свет терялся в высоте, среди мозаичных орнаментов. В теплом золотом воздухе был разлит горько-сладкий, бодрящий и одновременно одуряющий запах благовоний. У дальней стены, в темноте за балюстрадой выстроились певцы. Их высокие голоса перекликались, звеня поднимались ввысь и опадали с едва слышным шелестом к каменному полу. Многочисленные прихожане дисциплинированно стояли на отведенном им месте, окружая приподнятую над полом центральную площадку. Блестели глаза, молящие руки вздымались к невидимому куполу и вытягивались параллельно земле ладонями вниз, призывая силы верхнего и нижнего мира к снисхождению и помощи. Ханияр в белом платье, расшитом круглыми серебряными бляхами, поднимал сосуд с вином, и прозрачная жидкость сверкала в огнях ламп. Олуди — темно-красная фигура в высокой короне — золотым ковшом поливала из своей чаши оливковое деревце в кадке, а потом обрызгивала вином толпу, и люди подавались вперед, чтобы на каждого попали животворные капли. Двигаясь в такт пению, Евгения наслаждалась единым дыханием сотен людей, их восторженным благоговением, которое было чуждо ей, но все-таки отзывалось трепетом в сердце, — так громкий голос заставляет звенеть тонкостенный сосуд. Как хотела она уверовать, подобно им! Однако безликие, лишенные человеческого или хотя бы животного образа природные стихии, которым поклонялись иантийцы, не могли еще получить власть над душой человека, пришедшего из иного мира. Олицетворяя в этот момент саму мать-землю, она понимала, что прихожане видят в ней не образ той, кому они возносили молитвы, а всего лишь женщину, которая ближе к матери и чьи призывы та не сможет проигнорировать. Ее высочайший титул не делал ее саму объектом поклонения. Она была рукой божества, но не божеством. Этим людям не приходило в голову, что можно поклоняться стихии в образе человека, и уж тем более их фантазия не способна была изобрести богов, подобных древнегреческим.

И все же… Произнося слова молитв, очарованная прекрасными голосами певчих, восхищенная величавостью первосвященника, Евгения ощущала непривычное возбуждение, страстное желание отдаться во власть сил, что правили душой ее народа. И долго еще, сняв ритуальные одежды, она будто бы чуяла запах священных благовоний, слышала чудесное пение, призывающее небесную благодать и щедрость земли объединиться для блага человека.

9

Хален уехал в свой гарнизон в устье Фарады. Вместе с ним покинули замок Венгесе и тридцать гвардейцев. Остались Пеликен и еще трое — телохранители царицы.

— Ты знаешь, что моя любовь к тебе безмерна, госпожа, но это несправедливо, — жаловался Пеликен. — Прошло уже четыре года с тех пор, как я последний раз видел врага. У меня прямо руки чешутся схватить меч, бежать в бой!

— Бери меч и тренируйся, — отвечала Евгения.

— Никакая тренировка не сравнится со сражением, в котором я могу убить или быть убитым!

— Муж твоей последней пассии только и ждет, чтобы ты дал ему повод вызвать тебя на поединок. Думаю, достаточно будет поцеловать ей прилюдно руку, и у тебя появится возможность подраться!

Пеликен смеялся, качал головой. Его товарищи помалкивали, но и им страстно хотелось на границу.

Шли холодные дожди, зимний ветер гудел на городских улицах, сносил с труб дымки. Корабли редко выходили в море, где один за другим прокатывались мощные штормы. По вечерам в Большом зале выступали танцоры и певцы, которых очень любила царица. Приходила Сериада со своими девушками, они рассаживались в кресла с вышиванием и вязаньем. Евгения подолгу смотрела в пылающее жерло камина и иногда вздрагивала — ей чудился голос мужа у дверей. Сериада тоже молчала, пряча за улыбкой привычную тоску. Потом музыканты расходились, царевна отправлялась к себе, Пеликен отвешивал последний поклон, уходя в город на поиски приключений, а Евгения медленно поднималась наверх и ложилась в постель. По стене, освещенной лунами, мчались двойные тени облаков, и она видела перед собой лицо Халена.

Он слал письма, в которых рассказывал, что обстановка на границе осложнилась из-за какого-то конфликта, вызвавшего ярость дикарей. Прежде редкие схватки случались теперь то и дело на протяжении нескольких сотен тсанов вдоль иатийского берега, и атаки врагов якобы вынуждали иантийцев переплывать Фараду для ответных ударов. За этими рассказами читалось намерение царя задержаться на границе как можно дольше. Тем временем в Киаре все больше требовалось его присутствие. Пора было созывать Совет для подведения итогов уходящего года. Десятки бумаг пылились в Доме провинций, ожидая подписи царя. Среди них были и распоряжения относительно проекта Евгении — организации больниц и школ. Уже был определен бюджет, выбраны места для строительства новых зданий и заключены договоры на передачу в фонд царицы имеющихся домов, уже подбирался персонал для заведений, но без подписи царя и одобрения Совета дело не могло сдвинуться с мертвой точки. Евгения еженедельно писала мужу, призывая его в столицу. В ответ она получала сначала обстоятельные письма с описанием текущей обстановки на побережье, а потом — лишь короткие отписки. Пеликен с затаенной радостью наблюдал, как после каждой очередной почты лицо царицы становится все мрачнее.

Когда Хален не вернулся и к празднику Нового года, она окончательно рассердилась.

— Твоя кольчуга еще не заржавела? Собирайся, мы едем на границу.

— Слушаюсь!

Пеликен едва не в припрыжку кинулся в казарму. Евгения передала свои дела Бронку Калитераду. Побывав в последний раз в больнице и обойдя замок, где ничто не могло укрыться от ее хозяйского взора, она отправилась в путь. Ее сопровождали девушки, гвардейцы и пятьдесят солдат Киарского гарнизона.

Ни одной царице до Евгении и в голову не приходило посещать гарнизоны. Война — грязное и опасное занятие, а у повелительницы страны и в столице хватает дел. Однако солдаты не роптали, а напротив, восхищались своей госпожой. Отъехав от Киары на полсотни тсанов, Евгения покинула карету. В экипаже остались ее служанки и подруги, без которых невозможно отправиться в дальний путь, а сама она скакала верхом, не чувствуя усталости. До царского гарнизона было двести тридцать тсанов. Она торопила спутников. Они были этим не очень-то довольны — никому не хотелось оказаться рядом, когда царь увидит, что жена приехала за ним, как за непослушным мальчишкой. Евгения тоже понимала, что муж не придет в восторг от ее появления. Именно поэтому она и спешила: легче встретиться с разъяренным Халеном лицом к лицу, чем постоянно думать об этом.

— Я пошлю вперед гонца, моя госпожа! — крикнул Пеликен.

— Не нужно. Мы появимся без предупреждения.

— Не советую. Халену это не понравится!

Евгения пришпорила коня, ускакала вперед. Пеликену пришлось сделать то же самое. Дороги были недавно отремонтированы и безопасны, и он мог позволить своей подопечной на пол-тсана опередить отряд, но сам не отставал ни на шаг. Когда он вновь догнал Знаменосца, Евгения натянула поводья. Она смеялась.

— Знаю, чего ты боишься. Думаешь, Хален заставит тебя отчитываться за мое плохое поведение.

— А кого же еще? На тебя он кричать не станет, зато мне достанется на орехи!

— Я постараюсь тебя выгородить. В конце концов, он же должен понять, что у нас не было иного выхода! Мы просрочили Совет уже на два месяца!

— Ты сказала «у нас»? Я польщен. Что же до заседания, нужно издать приказ, уполномочивающий тебя вести Совет в отсутствие царя.

Евгения усмехнулась.

— Это не женское дело. Рассы никогда не подчинятся такому приказу.

— Губернатор Готанора точно не подчинится. Он спит и видит, как бы самому стать заместителем главы Совета.

— Уверена, Маталан примчится в Киару, как только услышит о моем отъезде, и будет сутками дурить Бронку голову, внося свои бесконечные предложения.

— Я сказал ему однажды: «Если ты такой умный, езжай в Рос-Теору, там любят честолюбивых политиков. А нам хватает одного царя». После этого мне, пожалуй, не стоит больше бывать в Готаноре…

— Хален сумеет поставить его на место. Если, конечно, мы сумеем вернуть Халена в город.

На второй день пути сады сменились лугами, потом — плантациями тростника. Северо-западные земли были мало заселены и пустынны. Под сизыми тучами парили крупные хищные птицы. Зима подняла уровень бесчисленных рек и речушек, породила множество новых ручьев, которые теперь, с возвращением летнего солнца, должны были исчезнуть. Но великолепная дорога на высокой насыпи была сухой. Евгения сняла с головы платок, подставляя лицо теплому весеннему ветру. Ее руки в кожаных перчатках уверенно держали повод. Оглядывая просторы, она видела вдали стада, медленно перемещавшиеся по склонам холмов. Облака то спускались к ним, то поднимались высоко в небо. Кое-где стояли крохотные хижины пастухов, и мальчишки с длинными, длинней их самих, посохами в руках бежали наперерез отряду, выкрикивая боевой клич царя. Солдаты не обращали на них внимания, а они замирали с открытыми ртами, провожая глазами всадницу, ведущую за собой мужчин.

Впервые за долгое время Евгения чувствовала себя свободной от уз, которыми сковала ее жизнь в замке. Ей дышалось легко и хотелось смеяться от беспричинной радости. Она всегда любила путешествовать. Ей нравилось смотреть, как убегает прочь земля под ногами, оставляя далеко позади родной дом и приближая новые, неизведанные края.

Вечером отряд остановился на ночлег на утрамбованной площадке рядом с дорогой. Такие площадки располагались через каждые двадцать тсанов и предназначались для отдыха путников. А еще до обеда следующего дня отряд достиг цели.

До устья Фарады отсюда было около шестидесяти тсанов. Царский гарнизон располагался на высоком берегу, свободном от деревьев и кустарников. Просторные шатры и многочисленные палатки выстроились кругами вокруг сложенного из камня центрального здания. На его крыше трепетал вымпел с гербом Фарадов, означавший, что царь находится здесь. Пеликен все же рано утром отослал гонца, и навстречу отряду выехал командир гарнизона Эрия Рашарад. Сузившаяся дорога вела мимо шатров прямо к центральной площади. Свободные от караула и тренировок воины выстроились вдоль дороги, салютуя царице.

— Сначала — задобрить реку, — напомнил Пеликен.

Следом за гвардейцами Евгения подъехала к самому берегу, спешилась и спустилась по скользкой тропинке к воде. Пеликен достал из заплечного мешка стальные рюмки, протянул одному из гвардейцев.

— Подержи, Себария.

Вынув из мешка фляжку, он разлил по шести стаканчикам водку.

— Даруй нам удачу в бою и в охоте, — сказал он и вылил содержимое одного из стаканов в воду.

Мужчины и Евгения повторили за ним эти слова и осушили свои рюмки. Евгения поморщилась. Здешняя водка была не очень крепка, но с непривычки у нее перехватило дыхание. Она слышала об этом обряде ублаготворения реки. Иантийцы почитали Фараду и знали сотни историй о том, как река отнимала удачу в рыбной ловле и охоте на берегах, как она переворачивала лодки, топила купальщиков, позволяла дикарям незамеченными перебираться на правый берег. Поэтому каждый, приезжая к Фараде, спешил в первую очередь выпить с рекой и таким образом заручиться ее дружбой. Не забывал об этом и сам Хален, несмотря на то, что они с рекой были в некотором смысле родичами. Основатель династии Фарадов четыреста лет назад создал здесь сильное княжество, которое его потомки удерживали и расширяли еще полторы сотни лет.

Исполнив ритуал, царица вернулась в гарнизон. Эрия сдержанно приветствовал ее и провел в штаб. Здесь было тепло и пахло жареным мясом. В единственной комнате стоял большой стол, заваленный картами и бумагами с донесениями разведчиков. Деревянная стенка отделяла часть помещения. За ней стояли две кровати, на которых спали командир и царь. Евгения оглядела топчаны вдоль стен, почти скрытые под одеждой, доспехами и оружием. Это откровенное пренебрежение комфортом было вполне в духе Халена. Жесткий лежак и отсутствие элементарных удобств нравились ему больше дорогих одежд и теплых покоев.

— Размести женщин, — велела она Пеликену и обратилась к Эрии. — Где царь?

— Я велю принести обед, — хмуро бросил старый вояка.

Он вышел за дверь, по площади разнесся его зычный голос. Ему было уже сильно за пятьдесят. Седой, заросший бородой до пояса, он напомнил Евгении постаревшего Илью Муромца. Кольчуга, казалось, срослась с его мощным торсом, а сапоги он последний раз снимал еще летом. Эрия служил в царском гарнизоне Фарады уже лет двадцать. Он знал все деревья на побережье на двести тсанов в каждую сторону, знал по имени каждого своего солдата и терпеть не мог никаких перемен. Неожиданное появление царицы настолько его поразило, что он не сумел даже рассердиться. Когда он вернулся, Евгения подумала, что сейчас, стоя рядом, он похож на старого злобного пса, увидавшего своего хозяина в непривычном, чужом ярком наряде: вроде и рычать хочется, а нельзя. Он был наслышан о ее целительском даре — среди воинов гарнизона было немало тех, к кому прикасались ее волшебные руки, — и эта помощь не помешала бы ему сейчас. С другой стороны, появление царицы среди мужичья, давно отвыкшего от хороших манер, было даже не неприличным — шокирующим! Шокирующим настолько, что полководцу ничего не оставалось, как смириться…

Еда была самая простая: печеное на углях мясо и сырые овощи. Царица ела молча, давая Эрии время прийти в себя. Появился Пеликен, преспокойно положил себе в тарелку мяса с горкой, налил пива. Воевода грозно засопел, но смолчал. Право обедать в штабе имели только он сам, царь и начальник царской гвардии, а этому столичному хлыщу, видно, никакой закон не писан!

Евгения открыла было рот, чтобы еще раз осведомиться, где Хален, но тут на нее, как выражался Пеликен, «нашло». Перед внутренним взором замелькали картинки. Воспоминания старого командира наложились на них почти связным текстом. Разобравшись в них, она поняла, что положение на побережье еще хуже, чем писал муж. Он сейчас находился далеко от гарнизона, вверх по течению, и Эрия беспокоился о нем.

Евгения со стуком отложила ложку, сурово глянула на полководца.

— Рассказывайте, что тут у вас случилось. Что угрожает царю? Почему рядом с ним сейчас никого нет?

— Позвольте сесть, царица, — прогудел тот. Опустившись грузным телом на табурет, он налил в деревянную кружку пива, положил на стол обветренные, словно бы тоже вырезанные из дуба руки. — Дела у нас и правда не такие бодрые, как думаете вы в Киаре…

— Хален писал мне, что случился какой-то конфликт с дикарями.

— Царь все сказал верно, только умолчал о подробностях. А случилось вот что. Четыре месяца назад прислали пополнение. Ребята с юга, молодые, да ранние. Гонору много, мозгов не хватает. Захотелось им… как вам сказать? Женской компании. Закон у нас тут железный: никаких женщин. Они и поспорили меж собой, что приведут дикарок с того берега, — Эрия мотнул головой в сторону стены. Впечатление было такое, будто шевельнулась железная статуя. Его лицо медленно темнело — видно, он до сих пор не мог говорить о случившемся без ярости. — Трое взяли лодку и поплыли через реку.

— Привезли? — не удержался Пеликен.

— А вы как думаете?! — разозлился воевода. — Эти, мать твою, идиоты — прошу прощения, царица, — ухитрились похитить четырех женщин, причем среди них были дочь и жена вождя племени. Да не прибрежного племени — они забрались на двадцать тсанов вглубь леса! Со времен основания гарнизона о таком и не слыхивали! Они ж горцы, здешних лесов не знают. Как их мошкара не съела? Лучше б съела… — он шумно вздохнул. Евгения и Пеликен догадывались, что услышат дальше, и все же с трудом сдерживали улыбки, глядя на удрученное лицо командира. — В общем, привезли девок, спрятали в кустах на берегу и несколько дней развлекались. А потом не нашли ничего лучше, как задушить их и кинуть в воду. Хоть бы камни привязали, придурки…

Эрия употребил гораздо более сильное слово и еще раз извинился перед царицей.

— Дальше ясно, — сказала она. — Соплеменники их нашли.

— Нашли, конечно. Нашли бы раньше, если б искали лучше. Ну и началось. Война войной, но такого беспредела еще ни один иантийский солдат себе не позволял! Это ж позор на все страны! Ребят мы расстреляли, но поправить ситуацию это уже не могло. Дикари стали мстить. Царь несколько раз пытался договориться с ними, отправлял послов к их главным вождям. Головы этих послов мы нашли на берегу. Дикари как озверели. Они и раньше не отличались изысканными манерами, а теперь и вовсе спасу нет. И из-за чего? — возмущенно возопил он, поднимая глаза к потолку. — Из-за баб, на которых и глядеть-то страшно!

Пеликен не выдержал и выбежал за дверь, давясь от смеха. Но Евгении было не смешно.

— Я вижу, — медленно произнесла она, глядя сквозь Эрию, — Хален был ранен.

— Когда вышел на воду навстречу вражеским лодкам. Хотел еще раз поговорить. Ничего страшного, стрела задела руку.

— Она была отравлена!

Эрия долго молча смотрел на нее.

— Да, — наконец нехотя признал он. — Но к этому яду мы, кто давно воюет, привычные. Рука его уже зажила. А теперь, коли вы здесь, от раны и следа не останется.

— Где он сейчас?

— На десятом посту, это в десяти тсанах вверх по течению. У нас тут посты через каждые пять тсанов. Раньше на пост приходилось по пятьдесят воинов, а теперь по двести. Что ни день люди гибнут. Мы уже едва ли не живой цепью выстроили ребят вдоль берега, но дикари проникают сквозь все заслоны, будто призраки. Они нападают ночью, когда их не видно и не слышно. Летом их хотя бы можно обнаружить по запаху жира, которым они натираются от мошкары. А сейчас они и правда как призраки, целые стаи призраков, невидимые в темноте.

— Он там слишком долго. Что он делает?

— Сам хотел бы знать, госпожа моя. Если б не ваше появление, я уже был бы на пути туда.

— Я поеду с вами.

— Не может быть и речи, — отрезал воевода. — Здесь чересчур опасно.

Евгения усмехнулась, положила руку на его широкое плечо.

— Спорим, я увижу опасность раньше, чем вы. Дайте мне десять минут.

Вместо Знаменосца ей дали маленькую послушную степную лошадку. И она оделась по-мужски, в кожаные штаны, сапоги и легкую кольчугу, взяла свой меч. Недовольно оглядев ее, Эрия вручил ей маленький круглый щит и пояс с притороченными ножами. Евгения заметила: здесь у каждого воина помимо меча и арбалета было при себе не меньше трех ножей, и все были одеты в темное, чтобы не выделяться в ночи.

Пятеро всадников выехали вперед. Дальше шли царица с Эрией, за ними четверо ее телохранителей и еще около десятка воинов. Тучи начали темнеть. Когда отряд доберется до поста, уже настанет ночь.

— Какое у них оружие? — спросила Евгения.

Эрия ответил:

— Маленькие мощные луки — их главная сила. Они прячутся в траве или в ветвях деревьев и посылают стрелы одну за другой. А когда дело доходит до рукопашной, приходится иметь дело с мечами. Со стороны посмотришь — короткий тесак, а не меч, но в деле они страшны. И вот еще что. Если вдруг случится заварушка, спрыгивайте с коня. Дикари наловчились кидаться прямо под ноги и резать коням жилы. Они же маленькие, юркие, верхом их не достать. А пока вы будете падать, они и вас успеют полоснуть по горлу. Говорят, вы умеете обращаться с оружием? Надеюсь, мне не представится случая в этом убедиться.

— Вы недовольны, понимаю, — мягко сказала она. — Но я должна была поехать с вами. Я знаю, что ничего плохого с нами сегодня не случится.

— Вашими бы устами… — проворчал он.

— Откуда у них металл?

— Говорят, далеко за рекой, в самом центре лесов живут более цивилизованные племена. Они умеют добывать железо и выплавляют неплохую сталь. Однако я не исключаю, что это островитяне в обход всех договоров продают им шедизский металл.

Правый берег был низкий и на несколько полетов стрелы от самой линии воды зарос высокой, в человеческий рост, травой. Здесь не было песка — трава на черной земле уходила глубоко в воду. Деревья не росли, зато противоположный берег вздымался кручей: вековые великаны стояли у самой кромки, вцепившиеся в землю корни кое-где виднелись в отвесных обрывах. Но разглядеть это было непросто — до западного берега было метров шестьсот. Копыта лошадей месили жирную черную грязь. Этой тропой ежедневно проезжали десятки, а то и сотни человек, и все же она непрерывно зарастала, угрожая всадникам высокими стенами осоки, за которыми могли прятаться враги.

Тяжелый чужой взгляд Евгения почуяла издалека. Картина была четкая: несколько маленьких людей притаились справа от тропы, там, где трава метров на пятнадцать отступила в сторону. Темнокожие, почти голые дикари были незаметны в ней. Они держали свои короткие луки натянутыми и ждали момента, когда отряд иантийцев поравняется с ними.

Ранними сумерками это случилось с ней впервые. Впоследствии Евгения не могла полностью вспомнить то, что произошло. Когда до засады оставалось метров десять, она крикнула: «Стойте! Поберегись!» — и бросила лошадь наискосок от тропы. Солдаты натянули поводья. Застучали тетивы, и перед их глазами пронесся рой стрел. Они должны были утыкать царицу и ее лошадь, но случилось чудо, которое потом обсуждали много дней, — все пролетели мимо и упали далеко за тропой. Эрия еще только натянул повод, а Пеликен и остальные, выхватив мечи, уже бежали в заросли.

Евгения на скаку спрыгнула с седла. Вышколенная лошадь отбежала в сторону и остановилась. Еще две стрелы она приняла на щит. Высокие, полные воды стебли приминались под ее ногами и тут же выпрямлялись. Впереди за этой колышущейся стеной она видела злые глаза на разрисованных лицах. Она не слышала их эмоций. Эти маленькие голые люди были как животные: равнодушные и беспощадные. Они родились с ненавистью к иантийцам и желанием гибели каждому из них. Короткий загнутый, утолщенный на конце меч молнией сверкнул у ее ноги. Вместо того чтобы отскочить, она прыгнула навстречу и рубанула наугад туда, где сквозь траву виднелся чей-то силуэт. Ее меч окрасился кровью. Она шагнула назад, обманным движением сбила с ног и добила второго дикаря и остановилась, разглядывая его. Жители леса определенно относились к другой расе: это было видно по их сложению и разрезу глаз. Вокруг раздавался лязг оружия, пыхтение и тихие проклятия. Евгения выбралась на тропу. Солдаты прочесывали участок в поисках спрятавшихся врагов. Из зарослей вывалился Пеликен. По его клинку стекали темные струйки. Откуда-то издалека раздался зычный окрик Эрии:

— Где царица? И где ее прихвостень?

— Здесь мы, здесь! — крикнул Пеликен.

Воины вернулись к тропе, подзывали разбежавшихся лошадей. Эрия взгромоздился в седло, сверху вниз окинул Евгению тяжелым взглядом.

— Больше так не делайте. Вас ж могли… Эй, а что это? На вашем мече кровь?

— Не знаю откуда, — коротко ответила она и стала, подобно остальным, вытирать клинок узкими шершавыми листьями осоки.

Эрия больше не произнес ни слова до тех пор, пока они не подъехали к посту. Это было небольшое кольцевое укрепление, сложенное из крупных камней, высотой в полтора человеческих роста. Внутри стояли те же солдатские шатры, дымили костры и журчал родник. Трава вокруг стен была выкошена. Навстречу Евгении прихрамывая вышел бледный, бородатый Венгесе. Она уже знала, что произошло.

— Когда Хален обещал вернуться? — спросила она.

— Должен был приплыть еще сутки назад. Я жду его сегодня ночью. В темноте проще переплыть реку.

— Где он? — осведомился Эрия, усаживаясь на камень.

Венгесе скрестил руки на груди, разглядывая встрепанные волосы и испачканную одежду приехавших.

— Хален и Амарх позавчера ночью переправились на тот берег. Дикари настолько обнаглели, что перелезли через стену, перерезали целый шатер и утащили оружие. Наши цари решили совершить рейд мщения.

— И где это, интересно, они собираются искать свои мечи? — проворчал воевода. — Скажи уж прямо: им стало завидно, что те смогли так их провести. Как дети, честное слово!

Венгесе хмыкнул, выразительно посмотрел на него. Показал кулак Пеликену, беззаботно скалящему зубы.

— Я был против ее приезда, правда! — затараторил тот. — Согласись, было бы хуже, если б она приехала без меня!

— Что ты еще видишь, госпожа? — вежливо осведомился начальник гвардейцев. — Хален не ранен?

— Кажется, они оба здоровы и собираются через несколько часов переплыть реку. Больше ничего не могу сказать.

— Я выйду их встречать. Хотя в такую темень и непогоду ничего не разберешь. Расскажите-ка, что с вами случилось. Попали в засаду?

Эрия засопел и отвернулся. Пеликен с удовольствием рассказал о встрече с врагами.

— Ты правда кого-то убила, госпожа? — невозмутимо поинтересовался Венгесе.

Евгения пожала плечами.

— Одного точно. Про другого не уверена, он свалился в какую-то яму, и я не стала его искать.

— Это удивляет меня меньше, чем странное происшествие со стрелами. Дикари обычно не промахиваются. Как же так вышло, что ни одна стрела в тебя не попала?

— Сама не знаю, Венгесе. И думаю, что мне стоит задержаться у вас хотя бы на несколько дней. Это даст мне новых сил.

— Только через мой труп, — коротко сказал Эрия.

Венгесе его не поддержал.

— Я не против, моя госпожа. Ты бы подлечила солдат, и мы бы заодно убедились, действительно ли ты неуязвима. А если твоя сила и правда защищает от ранений, то в следующий раз Хален наверняка возьмет тебя с собой за реку.

Пеликен захохотал во весь голос. Евгения погрозила Венгесе пальцем:

— Я приехала не для того, чтобы заниматься глупостями. Ваша беззаботность просто преступна! В Киаре полно важных дел, а вы между тем рискуете жизнью, соревнуясь с дикарями, кто ловчее.

Венгесе смолчал. Он и сам отправился бы в этот рейд, да не пустила раненая нога.

Царица устроилась на ночь в шатре Халена. Вместо кровати здесь была охапка сухой травы, и, упав на нее, Евгения почувствовала запах его тела. Спать не хотелось, она была слишком возбуждена и зла. Ей не было жаль людей, которых она убила, да и раскаяния она не испытывала. Она заглянула в их души и поняла, что в них почти ничего нет. Это действительно были дикари, и раз уж их за все столетия войны не истребили, значит, и будущее ничем им не грозит. Намного сильнее волновал сам факт того, что она совершила убийство. Перед нею опять вставал тот же вопрос: имеет ли она право решать судьбы жителей этого мира? Но на этот раз Евгения отмахнулась от него, слишком раздраженная поведением мужа, чтобы отвлекаться на что-то еще. У нее просто не было слов, чтобы выразить свою злость. Он не имел права так легкомысленно рисковать своей жизнью! О да, он царь и обязан во всем опережать своих поданных, и в отваге тоже. Но отправиться на вражескую территорию в компании одного лишь (правда, такого же сумасшедшего) Амарха, который, кстати, тоже несет ответственность за себя перед целой страной!.. И ради чего? Чтобы утереть нос дикарям, украв у них несколько мечей!

Ворочаясь на своей жалкой постели, Евгения вела про себя диалог с мужем. «И все бы ничего, если бы у тебя был родной брат или взрослый сын, — внушала она ему. — Что будет со страной, если ты погибнешь? Нисий еще слишком мал, у меня нет достаточного авторитета и опыта, чтобы справиться с оравой обнаглевших рассов, которые набросятся на трон. О чем ты думал, когда отправлялся в путь? Тебе давно не двадцать лет, пора быть серьезнее!..»

Она прекрасно понимала, что никогда не произнесет этих слов вслух, и надеялась лишь, что Хален сумеет все понять по ее лицу.

Была уже полночь, когда Евгения наконец осознала, что не сможет заснуть. Она выглянула из шатра. У ее ног на медвежьей шкуре, брошенной на землю, спал Пеликен, и во сне сжимая рукоять меча. Ярко горели костры, вокруг вповалку лежали воины. Несколько человек негромко беседовали, сев в кружок и отвернувшись от огня. Ни Эрии, ни Венгесе не было видно. Она осторожно переступила через Пеликена, шагнула в тень и направилась к воротам. Сторожа заметили ее, вскочили. Евгения приложила палец к губам, подняла руку, давая понять, что сейчас вернется. Створка ворот неслышно закрылась за спиной. Она постояла минуту, привыкая к темноте. Шел мелкий дождь, трава оглушительно шелестела. Ночь была — хоть глаз выколи. Но пока Евгения пробиралась вдоль стены, приближаясь к берегу, глаза привыкли к темноте, и скоро она уже различала отдельные камни в стене и далекую черную полосу прибрежных кустов. Отойдя от стены на несколько метров, она снова замерла, прислушиваясь и оглядываясь. Теплая весенняя ночь была полна жизни. Люди озаряли ее огнями своих эмоций. Евгения увидела Венгесе. Он шел вдоль берега вниз по течению, то и дело останавливаясь. Метрах в ста выше видно тусклое пятно — это два или три дикаря на своей крохотной лодчонке переплыли реку и намеревались подобраться к лагерю. Евгения оставила их на сторожей и пошла следом за Венгесе. В шуме травы, ветра и воды не слышно было бы даже разговора, и он никак не мог обнаружить ее шаги. Она внимательно оглядела воду, чуть светящуюся меж черных берегов, и нашла Халена намного выше у противоположного берега, почти на пределе видимости. Она долго стояла и смотрела, как он пересекает реку, борясь с течением. Она не знала, на чем он плывет, чувствовала лишь, что он очень устал, очень голоден, но крайне доволен собой. Рядом с ним был Амарх, излучавший мощный свет, — он был сильнее и не так измотан.

Поняв, что мужчины наверняка не сумеют пристать прямо у лагеря — течение снесет их ниже, — Евгения пошла за Венгесе. Он тоже стоял в траве, затаившись так, что даже дикари не нашли бы его в темноте. Оглянувшись, Евгения увидела и их: они добрались до стены и испускали красные волны алчности. Наверное, любовались на большие мечи и арбалеты.

Не дойдя метров трех до гвардейца, Евгения предупредила:

— Венгесе, это я, опусти оружие.

Он подпрыгнул от неожиданности, круто повернулся, но взведенный арбалет опустил к земле. Его глаза заметили ее лишь тогда, когда она подошла вплотную.

— Видишь их?

— Никого нет. Не кричи так, тут могут быть враги.

— Враги сейчас глазеют через стену на ваше оружие. Их двое или трое, не больше. А Хален и Амарх уже проделали половину пути. Сейчас ты их увидишь, они должны пристать где-то рядом.

Венгесе дрожал от возбуждения, что было сродни охотничьему азарту.

— Где они?

Она указала рукой.

— Смотри туда, где вода рябит мелкими волнами.

Лодка казалась крохотным пятнышком на просторе реки. Венгесе вытянул шею, выглядывая силуэты людей. Евгения вздрогнула: где-то рядом был кто-то еще.

— Встречай их, я сейчас приду, — шепнула она и растворилась в воздухе прежде, чем он успел возразить.

Оказалось, метрах в пятидесяти ниже поджидал царя Эрия. Он умел прятаться даже от самого себя. В своих высоких непромокаемых сапогах, с заплетенной в косицу, чтобы не цеплялась за стебли, бородой он выбрал удобную позицию на топком мыске, с которого линия берега просматривалась на добрые три сотни метров, замер как истукан и даже мысли отключил, отчего Евгения его сразу и не заметила. Но лодку он увидел намного раньше Венгесе и теперь ждал, словно собака в стойке, когда та подойдет поближе. Как и командир гвардейцев, — да что греха таить, как и сама царица, — он хотел первым встретить царя, вернувшегося из опасной экспедиции. «Детский сад. Лагерь для скаутов!» — ворчала про себя Евгения. Но она понимала мужчин. Понимала настолько, что не смогла удержаться от соблазна подкрасться к Эрии, осторожно переступая по чавкающей грязи, и вытащить нож из его кармана. Он ничего не заметил, хотя был, как она видела теперь, очень, очень внимателен и опасен.

Она вернулась к Венгесе, но не стала подходить к берегу. Затаившись, наблюдала, как лодка с плеском капающей с весел воды ткнулась в кусты. Двое мужчин спрыгнули в воду, с тихой руганью проломились сквозь ветви. Венгесе пожал им руки. Оба они были от корней волос до пяток измазаны черной грязью и кровью. Повязанные на головах платки придавали им сходство с пиратами. У каждого на поясе помимо меча висело два ножа, еще два лежали в карманах штанов на бедре и под коленом, и еще один болтался на груди на шнурке. В руках они держали охапки дикарских закругленных мечей и луков.

— Пошли скорей в лагерь. Умираю — есть хочу, — сказал Хален.

Венгесе что-то промычал, беспомощно оглянулся в поисках Евгении. Она насмешливо улыбалась прямо ему в лицо, но он не мог об этом знать. Рядом с мужчинами возник Эрия.

— От вас шума, как от семьи медведей, — прорычал он. — Надо возвращаться, пока нас не хватились.

Венгесе благоразумно решил не упоминать вслух о царице, но, пропустив царей вперед, прошептал Эрии:

— Где Евгения? Ты ее видел?

— Только не говори мне, что она тоже здесь шатается!

— Шатается! Я видел ее. Она сказала, что двое или трое дикарей подобрались к самой стене. А потом она исчезла. Что делать?

Эрия даже остановился.

— Да в чем дело? — прошипел Хален. — Потеряли что-то?

— Потеряли, государь, — тяжело сказал полководец. — Жену твою потеряли.

Хален открыл было рот, но тут темноту разорвал свет из распахнувшихся ворот лагеря и послышались громкие голоса. Хален побежал туда, Амарх устремился за ним. Венгесе остался стоять рядом с неподвижным Эрией. Евгения с трудом удерживалась от смеха, рассматривая их растерянные лица.

— Если это шум из-за дикарей, то есть шанс, что они не нашли царицу, — сказал воевода.

— Но возможно, что нашли и убили, а потом полезли на стену. Искать тут в темноте бессмысленно. Пошли в лагерь. Если ее там нет, придется все рассказать и идти с факелами на поиски.

— Вот почему я не выношу женщин, — мрачно прокомментировал Эрия. — Одни проблемы от них.

Одного из дикарей подстрелили, когда он слишком высунулся над стеной, облизываясь на мечи, каждый из которых был едва ли не длинней него. Двое других сбежали. Евгения видела, как они убегали на юг. Тут обнаружилось ее отсутствие: Пеликена насторожило, что она не вышла из шатра на шум, он заглянул внутрь, не нашел ее и поднял тревогу. С воплями «Где царица?!» он бросился навстречу Халену и Амарху. К тому моменту, как те поняли, что случилось, появились Венгесе и Эрия. При виде их хмурых лиц глаза Халена грозно засверкали.

— С вами я потом разберусь, — пообещал он, — а сейчас все взяли факелы и пошли на поиски.

Было бы неплохо заставить их побегать, думала Евгения, но, как ни жаль, пора заканчивать представление.

Она вошла в распахнутые ворота. Хален упер руки в бока, набычился. Она подошла, отвесила шутливый поклон.

— Понравилась моя шутка? А я так живу уже несколько месяцев, — сказала она ему и окликнула Эрию: — Эй, воевода! Держите свой нож!

Тот с опаской подошел, взял нож с маленькой ладони так осторожно, как будто она была намазана ядом.

— Где вы его нашли?

— В вашем кармане, когда вы стояли на берегу.

— Вы не женщина. Вы темный дух в человеческом обличье, — решил он. — Можете остаться с нами.

На Халена было страшно смотреть. Его радость по поводу удачно проведенной операции погасла. Он готов был убить жену за то, что она явилась сюда, устроила эту шутку и выставила их всех дураками. Даже Пеликен не осмелился ничего ему сказать, поспешил скрыться за шатрами. Евгения вернулась на свою травяную лежанку. Хален пришел через час. Он помылся и переоделся, от него пахло вином и мясом. Улегшись, он подгреб Евгению к себе, обхватил тяжелой горячей рукой и тут же заснул, уткнувшись носом ей в волосы.

На следующий день Хален увел Евгению из лагеря и наедине устроил ей головомойку. Она смиренно выслушала его и тихо спросила, когда они вернутся домой. Он помолчал, вздохнул и поцеловал ее.

Они задержались еще на несколько дней. Олуди подлечила раненых воинов. Несколько раз по вечерам она выходила к воде, пристально всматривалась в высокий лес на дальнем берегу. Ей чудилось, что кто-то зовет ее оттуда. Ветер с запада доносил до нее зловещий шепот, рычание и дикие вопли. Никто кроме Евгении их не слышал.

Накануне отъезда, когда они с Халеном возвращались с охоты и опередили товарищей, из травы на них вдруг выскочило чудовище. Хален увидел дикаря в рваных шкурах, с раскрашенным лицом и в ожерелье из клыков и когтей медведя. Но для Евгении это было страшное существо, какой-то гибрид человека и зверя с медвежьей мордой и огромными когтями на покрытых шерстью лапах. Завывая, оно вперевалку бежало к ней. Прежде чем Хален успел поднять меч, а солдаты позади натянуть луки, Евгения с криком вскинула руки, отражая угрозу сгустком своего испуга. Он ударился в чудовище, остановил его и повернул вспять. С человеческим визгом существо кинулось обратно в траву. Воины поспешили было за ним, но Евгения вернула их.

— Что это было? — спросила она, не успев еще прийти в себя.

— Их колдун. Колдун рода медведя, судя по шкуре. Мог бы и поновее шкуру надеть, дыра на дыре, даже стыдно, — говорил Хален, держа жену за руку.

Она взглянула на него расширенными, как у надышавшихся дурного дыма дикарей, зрачками.

— Я не видела шкуру. Это был медведь, огромный злобный медведь.

— Почему же ты не дала нам его догнать?

— Он пришел ко мне. Хотел напугать меня и выгнать отсюда. Они меня боятся, — заключила она, силясь улыбнуться бледными губами.

— Да они о тебе даже не знают.

— Знают! Теперь я понимаю: их колдуны все это время разговаривали со мной, заставляли уйти. Я пока еще не готова с ними встретиться. Давай уедем!

Через несколько дней они в сопровождении Амарха Хиссана въезжали в Киару.

10

Хален не забыл о том, что сказала Эви о Сериаде. Однажды он вызвал Нетагора в Дом провинций.

Он встретил главу торговцев во внутренней галерее, что протянулась вдоль Зала заседаний, отделенная от него рядом тонких колонн. На настенных мозаиках были изображены сцены охоты и битв, пиров и заседаний Совета, а в простенках висели прекрасные карты стран. Свет из окон в концах галереи, проходя сквозь витражные стекла, бросал разноцветные отсветы на белые стены и рождал блики в красно-золотых пластинах ожерелья на груди Нетагора.

— Торговля с Островами — дело нелегкое, — сказал Хален после взаимных приветствий. — Островитяне предпочитают держать инициативу в своих руках. Непросто было с ними договориться?

— Они уважают деньги, государь, и я предоставил им все возможные доказательства моей благонадежности, — ответил Нетагор.

— Ты ведь не так давно вернулся оттуда?

— И трех месяцев не прошло.

— Был на Западном острове?

— Там.

— Расскажи, какие там новости, чем живут люди. Мы почти ничего не знаем о том, что происходит на Островах, хотя от них до Киары всего-то полторы сотни тсанов по морю.

— Они не любят распространяться о своих делах, это верно. Островитяне многим похожи на крусов, что живут в Рос-Теоре. Но тем и не снилась такая надменность. Нам сложно их понять, господин мой. У них давно уже нет царей, свою форму правления они называют властью народа и гордятся ею. Но вся разница с нами заключается лишь в том, что они избирают правителя из ограниченного числа аристократов, входящих в Славу Островов, — так называется их Совет. Он правит шесть лет, после чего уступает место другому. В эти годы он пользуется всеми царскими привилегиями. Такого подобострастия и такой роскоши больше нигде не увидишь. На Островах даже мастеровые едят с золотых тарелок. Крестьян у них, как ты знаешь, давно нет — все продукты они закупают на материке. У них даже лесов не осталось. Оба острова — это огромные города, с миллионами домов, и в каждом доме, я уверен, под полом хранятся сокровища. А их инженеры! Это настоящие волшебники! Если бы ты видел их водопроводы! А арочные мосты, перекинутые через каналы, прямые как полет стрелы, заключенные в черный гранит! Здания в десять этажей, украшенные драгоценным деревом, мраморные и бронзовые статуи на улицах, великолепные бани, огромные стадионы, торговые галереи, что тянутся на несколько тсанов… А их публичные дома…

Смех Халена прервал этот поток воспоминаний.

— Давай на этом остановимся, друг мой, — предложил царь.

Нетагор извинился.

— Что именно ты хочешь узнать, мой господин? Скажи, чем я могу тебе помочь!

Они дошли до конца коридора, остановились у окна. Царь посмотрел во двор, где в ожидании его прохаживался Венгесе.

— Я скажу тебе, о чем думаю. Это между нами. Острова Мата-Хорус в давние времена славились храбрыми людьми, что отважно проникали вглубь континента, не боясь ни джунглей, ни горных вершин, ни даже южных заснеженных степей. Было немало благородных родов, чьи представители и сегодня считаются цветом нации. Конечно, они давно уже не берут в руки меч и преуспевают лишь в накоплении богатств, но ведь во многом благодаря им все страны нынче забыли распри и объединились для выгодной торговли. Скажи мне, есть ли среди этих семей такие, с кем мне не стыдно было бы породниться?

Нетагор важно кивнул, наморщил лоб.

— Нужно подумать, государь. Я не встречался лично с членами Славы Островов и лишь слышал о них от своих товарищей. Знать там держится очень обособленно, заключает браки только между собой и с недоверием относится к собственному народу. Многие из них не устают напоминать, что ведут свой род от героев, живших пятьсот-шестьсот лет назад. Люди там мелковаты, вроде наших дикарей, но аристократы — высокие и светлокожие, как мы с тобой. Там не обошлось без иантийской крови, что бы они сами не говорили.

— Сестра моего деда была замужем за островитянином, и до нее не одна женщина из рода Фарадов дала свою кровь этим гордецам, — сказал Хален. — Но это было слишком давно, и сегодня эти династии потеряли свое влияние.

— Если пожелаешь, когда я в очередной раз отправлюсь на Острова, попробую по своим каналам разузнать, кто из аристократов достоин стать тебе родней.

— А я отправлю на разведку кого-нибудь, к кому они прислушаются. Это важное дело, Нетагор, и нам придется десять раз все взвесить, прежде чем принять окончательное решение.

Расставшись с торговцем, царь прошел в кабинет Бронка Калитерада, главы Дома провинций. Тот выслушивал доклад управителя царских земель в Феруте. Хален сел в кресло, задумался. Других вариантов у него не было — посылать в Мата-Хорус нужно Бронка.

Калитераду было за пятьдесят. В нем, как и в царе, чувствовалась порода. Даже сейчас на него заглядывались женщины, а мужчины завидовали его здоровью. Морщины смогли лишь украсить это благородное лицо со спокойными глазами и ухоженной серебристой бородой. Годы взяли свое, добавив крупному телу лишнего веса и выбелив волосы, но когда Хален смотрел на Бронка, он видел не стареющего чиновника, а воина в расцвете сил, каким тот был еще десять лет назад. Калитерад был из тех немногих харизматичных мужчин, что одинаково выигрышно смотрятся на боевом коне и за письменным столом. Один из самых знатных сыновей Ианты, Бронк начал военную карьеру сразу командиром полка. Быстро поняв, что в отсутствие крупных военных действий невозможно проявить свои таланты на этом поприще, он предпочел искать им применение в других областях. Много лет он исполнял обязанности посла царского дома Фарадов в Шедизе и Матакрусе. Джаваль Хиссан даже предлагал ему должность личного советника, от которой тот гордо отказался. С годами его все больше привлекала административная деятельность, и на посту первого министра он оказался как нельзя кстати. Хален с полным доверием передавал ему полномочия на время своих отлучек из столицы, и ему доставляло особое удовольствие наблюдать, как вытягиваются лица гостей — придворных щеголей из Рос-Теоры, когда эти изнеженные франты, считающие себя лучшими людьми континента, встречали мэтра международной дипломатии.

Отпустив управителя, Бронк еще несколько минут продолжал просматривать привезенные им бумаги.

— Похоже, в этом году мы получим за аренду процентов на пять больше, государь. Мы могли бы увеличить жалование солдатам.

— А можем найти этим деньгам другое применение. У меня есть к тебе поручение, Бронк. Мне жаль, что оно вынужденно огорчит тебя, напомнив о твоей потере. Однако я не вижу никого другого, кто мог бы справиться с делом, которое необходимо выполнить как можно скорее.

— Слушаю тебя, государь.

— Я хочу, чтобы ты отправился на Острова. Подходящий предлог мы с тобой придумаем, но истинная цель этой поездки — найти человека, достойного войти в семью Фарадов.

Бронк откинулся на спинку кресла, соединив перед грудью кончики пальцев.

— Вот как, — сказал он через минуту. — Ты все же решился на это. Но почему бы не поискать жениха в Матакрусе? Девушке будет легче жить среди людей, чьи обычаи она понимает, да и родные у нее там есть.

— А Джаваль выдал племянницу за островитянина и считал это своим личным достижением. С тех пор общая сумма контрактов Мата-Хоруса с Рос-Теорой в пять раз превысила торговый оборот Островов с Иантой.

— С каких пор ты стал считать, у кого из вас больше денег? Поверь мне, Хален, наша страна еще никогда не переживала такого расцвета, как сейчас. У нас доходы на душу населения выше, чем в Матакрусе.

— Лукавая статистика, — усмехнулся царь. — Там сотни тысяч человек знать не хотят о властях, не имеют ничего кроме хижины и пары гусей и деньги держат в руках не чаще раза в год. Дело не в этом, Бронк. Ты прав, страны в расцвете. Я уверен, что в ближайшие десятилетия нам не грозят конфликты с Матакрусом, тем более, что его наследник мне друг и брат. Поэтому следует использовать возможность породниться с другими нашими партнерами. Пожалуйста, не обвиняй меня в цинизме. Ты знаешь, как я мечтал о браке твоего сына с Сериадой и как горевал о его гибели…

— Я помню это, мой друг. Твоя поддержка немало помогла мне в те дни, — сказал Бронк. — Значит, выбирая между Шедизом и Мата-Хорусом…

— О Шедизе и речи быть не может, ты сам понимаешь. Я скорее предпочту, чтобы Сериада осталась старой девой, чем оправлю ее в этот гадюшник. До сих пор не могу забыть, как злился Процеро, когда я отказался жениться на его родственнице, пока не придет время олуди. Я тогда опасался, что дойдет до войны. Он успокоился лишь с приходом Евгении. Нет, от Шедиза надо держаться подальше, как от заразной болезни. А Острова нам выгодны, как не посмотри. Что до обычаев, выходили же за островитян мои прабабки, и ничего, жили долго и счастливо. Думаю, нам и не снилась роскошь, которая ждет сестру в их дворцах. Главное — найти подходящего претендента.

— А поводом может стать день рождения нынешнего главы их Совета. Нетагор говорил, что он будет праздноваться в начале лета. Я в качестве твоего посланника отвезу подарки и осмотрюсь там.

— Только смотри, никаких намеков! Они пока не должны догадываться, что мы замышляем.

Бронк пробыл на Островах почти месяц. На следующий вечер после возвращения он отправился с докладом к царю.

Вся семья собралась в уютно обставленных покоях над Большим залом. Хален играл в шашки с Ливой. Евгения, забравшись с ногами в глубокое кресло, читала работу Лепсита Себариада о кроветворных органах. Эвра и Ашутия склонили головы над книгой кулинарных рецептов, а Сериада вышивала платок. Венгесе и Пеликена не было — они ушли к друзьям в город.

— Девушки, прикройте окно, дует, — сказала царевна.

Ашутия поднялась с дивана, затворила раму. Ветерок последний раз пошевелил ее светлые волосы и замер. Дверь отворил слуга.

— Пришел господин Бронк Калитерад.

Хален с облегчением оторвался от доски, на которой Лива в очередной раз загнала его в угол.

— Проси.

Вошел Бронк — высокий, представительный, в темно-синем камзоле. В одной руке он держал несколько маленьких букетов, в другой — темную бутыль. Поцеловав руки дамам и одарив их цветами, он уселся напротив Халена за шашечный столик. Лива, отходя, погрозила царю пальцем.

— Эта партия опять осталась за мной!

— Я неважный игрок. Завтра же проведем шашечный турнир и посмотрим, справишься ли ты с такими мастерами, как Зенгут и Венгесе. — Хален пожал руку Бронку, потянулся за бокалами. — Однако ты задержался, дружище! Неужели на Островах дни рождения празднуют целый месяц?

Бронк рассмеялся.

— Даже островитяне не способны на такое, хотя таких праздников, как там, я больше нигде не видел.

Сериада отложила вышивание.

— Расскажите! Это правда, что по праздникам у них поют фонтаны?

— Чистая правда. Струи разной высоты шумят по-разному, и когда идешь мимо фонтана, кажется, что слышишь музыку.

— Что еще там есть такого, чего нет у нас? — спросила Евгения и в знак внимания закрыла книгу.

— С чего же начать? — задумался Бронк. Его рука с бокалом замерла в воздухе. — Меня встретили в порту, который сам по себе заслуживает отдельного рассказа, и препроводили во дворец. Я думал, это дом правителя Островов Шер-Раата, но оказалось, что этот прекрасный дом из розового камня предназначен для одного меня. Вот когда я порадовался, что взял с собой свиту в пятьдесят человек! Привез бы меньше — островитяне решили бы, что я мелкая придворная пешка. Там позолоченные стены, люстры из хрусталя, украшенная драгоценными камнями ванна, а вокруг — прекрасный парк с редкими деревьями. Но мне не хватит слов, чтобы описать дворец главы Славы Островов, куда я отправился со своими подарками. Я даже засомневался, достаточно ли хороши для него те безделушки, что я привез. Но оказалось, что в их домах почти все привозное. Их мастера создают вещи уникальной красоты, а предпочтением пользуются все же антикварные аналоги с континента. Я захватил оттуда несколько интересных статуэток, при случае покажу тебе, Хален.

— А нам? — закричали девушки.

— А вам нельзя на такое смотреть.

— Надеюсь, ты не начнешь сейчас, как Нетагор, восхвалять их дома свиданий? — спросил Хален.

— Не бывал, хотя звали. Так вот, меня встретили очень любезно. Шер-Раат и его приближенные вообще добры к тем, кто на них похож. Выглядят они точно так же как мы и не имеют ничего общего с простолюдинами. Те невысокие, крепкие, курчавые и очень темнокожие. Аристократы отличаются от них, как лебедь от воробья. Только одеваются они не так как мы. Женщины ходят почти обнаженными, а мужчины завивают бороду и красят глаза.

Лива и Эвра переглянулись, громко фыркнули и, не удержавшись, расхохотались.

— Но это мелочи. Нравы у них достаточно строгие. По крайней мере, я не заметил особой распущенности. Я подружился там с членом Совета Джед-Аром. Ты должен помнить его, государь, он приезжал на твою свадьбу.

Хален поднял брови, вспоминая.

— Высокий, с длинной кудрявой бородой, одетый в зеленое? Больше ничего не могу вспомнить. Тогда мне было не до гостей.

— Джед-Ар моложе всех в Совете — ему всего тридцать один год. Ему принадлежат земли на севере Западного острова, десятки кораблей, которые ходят в Галафрию и Матакрус, два банка, огромный дворец на Западном и несколько домов на Восточном острове. Он из древнего рода, основатель которого в незапамятные времена пересек насквозь леса от самой северной точки Матагальпы до Фарады, а потом проследил течение великой реки Элиус от истока до самого океана, пройдя пешком больше тысячи тсанов. Да, в то время, как иантийцы дрались между собой за каждый холм, островитяне обследовали континент. И это они составили лучшие карты Матагальпы!

— Как же развлекал вас этот потомок великих первооткрывателей? — поинтересовалась Евгения, протягивая Халену свой бокал.

— Теперь я знаю пять новых азартных игр. Островитяне на этот счет большие выдумщики. Они любят и умеют развлекаться. Они устраивают великолепные спектакли и строят театры с большими залами для зрителей. У них есть певцы и танцоры, которые пользуются народной любовью. Каждое их выступление собирает тысячи зрителей. Люди часто отправляются в огромные амфитеатры, чтобы посмотреть на травлю быков, или на укрощение диких коней, что привозят с крайнего юга, или на поединки специально обученных воинов. Во всех городах работают общественные бассейны, бани, стадионы, библиотеки. А города эти отделяются друг от друга небольшими лугами, где пасутся прекрасные кони.

— Островитяне хорошие мореходы. Они отправляют экспедиции в океан на поиск новых земель? — задала Евгения свой извечный вопрос.

— Они не могут, госпожа моя. Они, как и мы, верят, что под водой за горизонтом лежит страна мертвых, и никогда не решатся оскорбить предков, направив корабли, чтобы те прошли прямо по их душам.

— Получается, эта страна окружает Острова с трех сторон света, так что весло опустить некуда — обязательно попадешь в какого-нибудь предка? И не страшно им жить в такой компании?

— Своеобразный у вас юмор, госпожа Евгения.

— Будьте же логичны, Бронк. Вы имеете дело с реальными людьми и с цифрами, которые не врут. Неужели несмотря на это вы тоже верите, что совсем рядом под водой находится царство мертвых?

Он отщипнул кусочек пирожного, пожал плечами.

— Я, конечно же, не верю в это, когда говорю с вами. Но когда Ханияр при большом скоплении народа начинает рассуждать о духах и предках, о прошлом и будущем, — я верю в загробный мир.

Евгения усмехнулась.

— Это называется «двойные стандарты». Для себя одно, а для всех — другое.

— Что делать, такова жизнь. Каждый из нас, может, и хотел бы знать, действительно ли души умерших живут под водой, но никто не станет это проверять — иначе на что нужна вера?

— Эви, оставь уже его в покое со своими мертвецами! — вмешалась Сериада. — Расскажите лучше про этого Джед-Ара, Бронк. Какой у него дом, какая жена? Он сам занимается делами, или все делают помощники, а он отдыхает?

— Его дом из черного гранита и белого мрамора, с колоннами-охранителями по фасаду, с просторной террасой, широкими окнами и удобными балконами на верхних этажах. На полах там цветастые циновки — от ковров во влажном климате одна морока, — мебель дорогого дерева, много статуэток из драгоценных металлов и прекрасных картин. В одной комнате сделан бассейн с подогревом. Вокруг дома разбит чудесный сад. За ним следит его мать, очень приятная пожилая дама. Джед-Ар не женат.

— Это в тридцать-то лет?

— Они вообще не спешат с этим делом. Считают, что мужчина должен заработать торговлей и прочими способами на капитал для семьи, получить жизненный опыт и только тогда вступать в брак.

— Как это — заработать на капитал семьи? — удивилась Сериада.

— Видите ли, у них достаточно странные с нашей точки зрения обычаи. Женщины там имеют равные права с мужчинами и даже голосуют на выборах главы Совета. Имущество знатной женщины родители отписывают ей при рождении и затем до ее замужества стараются его преумножить так же, как имущество сыновей. А помимо этого каждый взрослый мужчина и каждая женщина должны со дня своего совершеннолетия копить отдельный капитал, который они в день свадьбы перепишут на свою семью. Таким образом, помимо общего имущества семьи каждый ее член продолжает владеть и управлять собственным капиталом.

— Зажрались, — констатировал Хален. — При таком отношении к деньгам у них должна быть чудовищная инфляция.

Бронк развел руками.

— Должна быть. Некоторые аналитики уже на протяжении десятков лет предрекают обвал системы. Мне не совсем понятно, каким образом островитяне, давно имея дело не с золотом и серебром, а с векселями и акциями, ухитряются сдерживать последствия работы столь сложной финансовой машины.

— Зато когда их система рухнет, никому из нас мало не покажется, — мрачно предрек Хален. — Надеюсь, я не доживу до этого дня.

— А будь они порасторопней, давно бы обнаружили где-нибудь земли, в которых есть алмазы, и тогда могли бы меньше этого опасаться, — вздохнула Евгения.

Бронк спросил:

— Что такое алмазы?

— Это драгоценный камень, самое твердое, что есть на планете. Он прозрачен как хрусталь и сверкает как солнце. В моем прежнем мире алмазы стоили дороже золота, дороже всего. Будь у нас помимо золота в качестве обеспечения хотя бы с десяток приличных алмазов, кризисы были бы не так страшны. Если бы мы выходили в океан, все было бы по-другому!

— В Матагальпе нет алмазов, Эви, значит, они не существуют, — мягко сказал Хален. — Ты наш алмаз, и если, не приведи случай, что-нибудь случится, мне придется рассчитывать на тебя. Но если обвалится финансовая система островитян, ничто нас не спасет, даже алмазы.

Она еще раз вздохнула, посмотрела на свет сквозь свой бокал с золотисто-коричневым напитком. Иантийцы додумались до коньяка, но даже если они найдут алмаз, то не догадаются его огранить.

Сериада продолжила расспрашивать Бронка.

— А на ком же они женятся? Если, как вы говорите, знать держится обособленно, то они все, должно быть, уже давным-давно породнились между собой!

— По большому счету так и есть. Но они с удовольствием женятся на знатных крусках, не брезгуют даже брать жен из шедизского Красного дома. Впрочем, вырождение им не грозит. Только подумайте, площадь двух островов в десятки раз меньше, чем любая из наших провинций, а живет там больше миллиона человек! Аристократии — несколько тысяч. В Совете вот уже лет тридцать как не было людей со стороны — все представители одних и тех же семей. Отец и дед Джед-Ара не по разу исполняли обязанности правителей государства, да и ему уже сейчас предрекают победу на следующих выборах. Поэтому, государь, я взял на себя смелость пригласить его в Киару с ответным визитом. Он обещал приехать осенью.

— Прекрасно, — одобрил Хален, разлил остатки коньяка по бокалам. — Давайте выпьем за наших новых друзей!

— Им ведь даже не о чем будет друг с другом поговорить, — грустно сказала Евгения час спустя, когда они поднялись в спальню и она, сидя у зеркала, расчесывала свои длинные волнистые волосы.

— Кому? — удивился Хален.

— Сериаде и этому Джед-Ару.

— Ах ты моя умница! — восхитился он. — Все поняла с полуслова!

— Какое уж тут слово! Бронк разве что стихи в его честь не прочел!

— А Сериада поняла, к чему он клонит, как тебе кажется?

— Вряд ли. Ты скажешь ей?

— Пока не решил. Я люблю ее, но совершенно не понимаю. Не могу представить, как она отреагирует, если заранее сказать, что Джед-Ар — ее потенциальный жених. К тому же мне бы не хотелось обнадеживать его раньше времени. Может быть, он окажется неподходящей партией. Бронку, конечно, можно доверять, но все же завтра я выясню у него всю подноготную этого парня, а потом посоветуюсь с Нетагором, который, по-моему, тоже упоминал в своих рассказах его имя. Поэтому пока мы ничего говорить Сериаде не будем. Но позже, перед приездом этого господина стоит ей сказать, как ты думаешь?

Евгения отложила гребень, повернулась к мужу. Он опустил взгляд с ее лица на глубокий вырез ночной рубашки и через минуту уже забыл, о чем спрашивал.

Рекомендации Нетагора Халена удовлетворили, и потому, когда гость с Островов прибыл в Киару, семья приняла его с обычным, не обремененным церемониями радушием.

Поскольку визит был дружеским, Джед-Ар явился без огромной свиты, что сопровождала его три с половиной года назад, когда он привез подарки Мата-Хоруса на свадьбу царя и олуди. Евгения, как ни старалась, не смогла вспомнить и признать его лица, но Хален без угрызений совести изобразил при встрече дружескую радость. На дворе стояла прекрасная золотая осень. Деревья только начали желтеть. Тучные стада антилоп лениво жевали траву на пастбищах, пока над ними с печальными криками летели в сторону океана первые журавли и гуси. Было так безветренно, что облака с утра до вечера висели на одном и том же месте, будто нарисованные на выцветшей небесной простыне. Хален возил Джед-Ара охотиться и выходил с ним в море на веслах. По вечерам устраивали большие приемы. В столицу уже начали съезжаться на зиму лучшие музыкальные ансамбли, которых привечали Евгения и царевна, и в замке каждый день наслаждались музыкой и танцами.

Гость был — сама вежливость. Он владел иантийским языком в достаточной мере, чтобы в первые же дни по-дружески доверительно поведать Халену, как отец перед смертью взял с него обет не жениться и не заключать помолвки до тридцати трех лет. «Батюшка был большим оригиналом. Он нашел свое счастье лишь в третьем браке, с моей матерью, и с тех пор до самой смерти питал уверенность, что лишь к этому возрасту мужчина способен ясно представить, какая жена ему нужна. Я не могу поддержать его в этом убеждении, — по тонким губам Джед-Ара скользнула улыбка, — однако данная в присутствии всех родственников клятва вынуждает меня еще два года оставаться одиноким».

Хален был раздосадован тем, как легко гость разгадал его планы, однако с понимающим видом кивнул: ему тоже пришлось ждать жену много лет. Историю с обетом он слышал от Нетагора. Отец Джед-Ара действительно был личностью незаурядной, и даже через много лет после его смерти о годах его правления и семейных историях по Островам ходили легенды. Все же это признание сняло ту неловкость, которую испытывали Хален и Евгения в присутствии гостя.

К Сериаде Джед-Ар был очень внимателен. Его усилия пропадали даром. Она заливалась краской при каждом его взгляде и упорно не поднимала глаз. Казалось невозможным вытянуть из нее хоть слово. Его это не смущало, и, рассказывая очередную байку о великолепном городе Иль-Бэре, он обращался одновременно и к царице, и к царевне, не забывая одарить снисходительной улыбкой их девушек. Он особенно благоволил к Пеликену, который заслужил его расположение умением стильно одеваться и тонко шутить, и оба они подчас куда-то исчезали по ночам.

Евгения не могла определить своего отношения к Джед-Ару. Он был представителем совершенно иной культуры и к тому же казался ей чересчур взрослым, серьезным, опасным. Хален и Бронк с пониманием относились к его жеманной речи и привычке не называть вещи своими именами, а красиво ходить вокруг да около. Ее же каждый раз напрягало несоответствие между вкрадчивыми манерами островитянина и брутальностью, которая назойливо била в глаза. Он тщательно, как женщина, следил за своим лицом, и его кожа была нежна, словно у ребенка. Всегда чистые блестящие волосы падали ниже плеч, а борода была разделена на две части и завита мелкими кольцами. Специальный слуга ухаживал за его руками и ногами, красил ногти в красный или черный цвет. Одевался Джед-Ар так роскошно, что царица не удержалась и спросила, где ткут его шелка, подобных которым она не видала в Ианте. Но его тихому голосу удручающе не соответствовал острый, все подмечающий взгляд, а мягкость движений слишком контрастировала с развитой мускулатурой. Под обличьем домашнего кота прятался хищник, и если Евгения поняла это только через несколько дней, то Халену все было ясно с самого начала. И хотя дружба с Джед-Аром у него так и не завязалась, Хален быстро решил, что гость достоин его сестры.

Наконец настал день отплытия островитянина на родину. Евгения и Сериада вышли во двор проститься. Хален уже сел в карету — он хотел проводить гостя до корабля. Царевна была молчалива, однако Евгения заметила, что она, как и в предыдущие дни, оделась и причесалась более тщательно, чем обычно. Увидев их, Джед-Ар с поклоном приблизился, поцеловал руку царице. Его прищуренные глаза хитро ей улыбнулись.

— Отныне, госпожа, я буду жить в ожидании в свою очередь принять вас у себя как почетную гостью…

В его последних словах слышалась недосказанность, предназначенная не столько Евгении, сколько ее спутнице. Сериада поняла это и, не удержавшись, взглянула на Джед-Ара. Он осторожно прикоснулся к ее пухлым пальчикам, поднес их к губам.

— Мне жаль с вами расставаться. Ваше присутствие украсило нашу мирную жизнь. Я буду счастлива вновь видеть вас — и здесь, в Киаре, и, если будет судьбе угодно, на вашей прекрасной родине, — произнесла Евгения стандартные слова прощания, и он не замедлил подхватить их:

— Льщу себя надеждой, что у нас еще появятся поводы для встреч!

Она не выдержала и усмехнулась, глядя в его смуглое веселое лицо. «Я бы сумела с тобой справиться, — подумала она. — Но бедная Сериада вряд ли найдет подход к такому сложному человеку…»

Ощущение исходящей от островитянина опасности возбуждало ее. Все эти дни она боролась с желанием включиться в игру, которую он то и дело ей предлагал. У нее и мысли не было изменять Халену, Джед-Ар ей даже не нравился, но его сдерживаемая сила будила в ней азарт, распаляла фантазию. Евгения была рада, что он уезжает. Да и Сериада станет спокойней — в последнее время она была сама не своя.

Мужчины покинули замок. Выезжавший последним Венгесе оглянулся, будто бы проверяя, не задержался ли во дворе кто-либо из спутников островитянина, и бросил взгляд на царевну. Сложив перед собой руки, опустив подбородок, она проводила его глазами, повернулась к Евгении. Они молча прошли в дом старой царицы и уединились в гостиной.

— Ты его не боишься, — сказала Сериада со вздохом.

— А ты боишься?

— Он чем-то похож на Халена, — произнесла она задумчиво. — Если бы я не знала Халена с рождения, я бы его боялась. Он слишком стремительный и непредсказуемый. Говорит одно, а делает другое. Жестокий мужчина.

— Ты говоришь о Джед-Аре или о брате?

— О них обоих.

— Джед-Ар, возможно, такой. Но Хален?..

— Ты просто не знаешь, каким он бывает с женщинами. Ты сильная, Эви, очень сильная. Хален понимает, что с тобой шутить нельзя. Как бы тебе объяснить… Раньше, до тебя, он относился к женщинам как к безделушкам: увидит красивую, возьмет в руки, подержит и выкинет. А ты — как перстень с царской печатью, который нужно ценить и беречь. И Джед-Ар такой же. Я для него только безделушка, а на тебя он смотрел, как антилопа на леопарда.

— Кто же тогда для тебя Венгесе — леопард или антилопа?

— Нет, он — верный друг, что идет рядом, готовый защищать от любой опасности. Я не умею играть в такие игры, как ты, Эви.

— Может быть, ты просто не пробовала?

— И не хочу пробовать!

— Значит, Джед-Ар тебе совсем не понравился?

Сериада пожала плечами, потянула за браслет на запястье.

— Возможно, он понравился бы мне, если б я не была уже влюблена. И я хотела бы увидеть Острова… — произнесла она мечтательно, и ее бархатные глаза обратились к окну, за которым, где-то далеко-далеко, сверкали под солнцем прекрасные города Мата-Хоруса. — Но я всегда буду любить Венгесе.

Евгению выводила из себя ее меланхолическая покорность.

— В таком случае, быть может, кто-нибудь из вас все же что-то сделает, как-то разрешит эту ситуацию? Сколько можно обмениваться взглядами и таиться от всего света? Разве тебе не хочется, чтобы он обнял тебя, поцеловал? Когда ты лежишь тут одна ночью, ты не хочешь, чтобы он оказался рядом?

Царевна вспыхнула и, поколебавшись, призналась:

— Хочется! Иногда мне снится, что он лежит в моей постели, и его руки касаются меня. Я просыпаюсь оттого, что ощущаю тяжесть его тела и слышу его шепот… А позавчера, — она подняла на Евгению умоляющие глаза, — мне приснился Джед-Ар… И это не было неприятно!

— Давай скажем себе правду. Выбор у тебя небольшой: либо ждать два года, пока истечет срок обета Джед-Ара, либо — признаться Халену и попросить в мужья Венгесе.

Но девушка замотала головой.

— Хален его убьет.

— Он мужчина! Пусть решает свою судьбу по-мужски!

— Он несколько раз собирался рассказать Халену. Но я его отговорила.

— Значит, выйдешь за Джед-Ара?

Сериада вскочила и принялась ходить по комнате, ломая руки.

— Не мучай меня, Эви! — взмолилась она. — Из-за твоей красоты тебе все кажется просто, и ты не понимаешь, не можешь понять, каково мне!

— Действительно, не могу понять! Зачем ты мучаешь и себя, и его? И меня, между прочим, тоже! Рано или поздно Хален обо всем узнает, и тогда он в первую очередь спросит меня, почему я молчала.

— Тебе он ничего не сделает, — с мазохистским презрением отмахнулась Сериада. — Мы с тобой слишком разные. Ты — как весенний ветер, как солнце, безупречная и уверенная в себе. А я…

Эти разговоры повторялись неоднократно. Прошло много лет, прежде чем Евгения научилась понимать таких, как ее золовка. Ей действительно были неведомы сомнения женщин, не уверенных в своей привлекательности. Многие из них успешно борются с собой, порой через силу делая шаг навстречу жизни со всеми ее соблазнами и опасностями. Но кто-то так и стоит до старости на ее краешке, сама себя лишая возможности проверить свои силы. Сериаду слишком оберегали, слишком баловали, в ней не воспитали волю, а сама она была слишком пассивна, чтобы решиться хоть на какой-то поступок. Она и Евгения стояли словно бы на разных полюсах: первая умела лишь плыть по воле волн, в то время как вторая смело вела свой корабль туда, куда ей хотелось. Сериаде казалось — будь она красивей, это решило бы все ее проблемы, но в то же время она догадывалась, что Евгения осталась бы для всех красавицей, даже не обладая своей яркой внешностью, и это заставляло ее окончательно опустить руки. При всей любви и такте олуди подавляла ее, затмевала, как солнце затмевает луны при свете дня. Евгения была еще слишком неопытна, чтобы завоевать доверие подруги и убедить ее шагнуть вперед. И она была чересчур занята своими книгами, больницами, детскими домами, общением с министерскими клерками, учеными, святыми отцами, музыкантами, своей любовью к Халену и его детям… Впоследствии она не раз гадала, было ли в ее силах изменить будущее Сериады и надо ли было это делать. Она отпустила ее, как отпускала людей, которых призвали духи. В конце концов все обернулось к лучшему, думала она годы спустя, и судьба без ее помощи выбрала для маленькой царевны самый удачный путь.

11

Каждый месяц в Киаре проходили заседания верховного суда, где председательствовал сам царь; на них съезжались истцы и ответчики со всей страны. Тем не менее несколько раз в год Хален проводил выездные заседания в столицах провинций, заодно принимая прошения своих подданных и посещая с инспекцией самые разные учреждения. Совет давно предлагал снять с царя судейские полномочия и учредить должность верховного судьи, как это еще сто лет назад было сделано в Матакрусе. Царские обязанности были весьма многочисленны и обременительны, к тому же он по собственной воле брался за решение вопросов, которые вполне можно было оставить другим. Однако Хален не желал отказываться ни от одного из своих обязательств, которые помогали ему знать все, что происходит в стране, от настроений в кругу высшей знати до происшествий в самых далеких селениях.

В этот раз он поехал в Дафар, и Евгения поехала с ним. С годами они все меньше времени проводили вместе, потому что она, следуя его примеру, не сидела в столице, а путешествовала по всем провинциям. Дафар никогда ей не нравился, и все же она отправилась туда, отчасти для того, чтобы побыть рядом с мужем, отчасти же по своим надобностям. Как раз в это время, в зените лета, в горах входили в силу несколько видов лекарственных трав, и Евгении хотелось самой их собрать.

Древний город Дафар стоял меньше чем в сотне тсанов от южной границы страны. Впрочем, само понятие границы здесь было размыто: горные пики к югу от символического, обозначенного парой селений рубежа до сих пор считались ничьей землей. Шедиз был далеко за хребтом, что тянулся с запада на восток на сотни тсанов, а его отдельные вершины поднялись на три тсана ввысь. Все горные дороги из Шедиза в Ианту пролегали восточнее, обходя неприступные высоты, однако сходились они именно у Дафара. Неудивительно, что первые укрепления в этом месте были воздвигнуты еще четыре тысячи лет назад. С тех пор не раз менялись климат, населяющие край народы и само название крепости. Высохли когда-то обильные реки, земля поднялась на несколько сотен метров, и сегодня светлые, сложенные из песчаника и галечника городские постройки возвышались посреди пустой равнины с многочисленными выходами камня. Солнце и ветер высушили скудную растительность плато. Но ниже зеленела обширная долина, окаймленная горами. Все южные пути испокон веков вели с гор в эту долину, и Дафар господствовал над ней, перекрывая выход к побережью и Киаре. Не счесть битв, отгремевших на склонах этих холмов, под которыми нашли последний приют сотни тысяч воинов и мирных землепашцев. Город перестраивался десятки раз, и даже сейчас, в мирное время, старую крепость ремонтировали и укрепляли.

Евгении каждый раз было тяжело здесь находиться. Ей все казалось, что в этом месте когда-то произошло — или когда-то произойдет — нечто страшное. Не меньше десятка героических легенд было связано с долиной и городом, и любая из них оправдывала то ощущение безысходности, которое она испытывала при взгляде на пустынную равнину, на которой, словно окаменевшие великаны, подымались один за другим белые скальные уступы.

Хален отбыл в суд. Евгения не захотела оставаться в пыльном городе и велела запрягать экипажи. Скоро открытые двуколки в сопровождении всадников катились вниз, в долину. Каменные дома здесь скромно прятались за раскидистыми деревьями и цветущими кустами. В воздухе пряно пахло смолой. Фермерши поливали свои грядки с овощами, жирные оранжево-серые утки важно шествовали к прудам, а на лугах коровы с длинными загнутыми рогами провожали путников флегматичным взглядом. Издали доносился стук топора. Но вот дорога снова пошла вверх, остались позади деревья и сочная трава, и на склонах гор теперь бродили лишь мохнатые антилопы, да кое-где на пригорке можно было заметить вытянувшегося, словно часовой, сурка. Проехав несколько тсанов, экипажи остановились. Их пришлось оставить на дороге, и компания продолжила подъем пешком по тропам, что бежали вверх среди трав и камней. Кругом не было ни души, лишь откуда-то, будто бы прямо с раскаленного белого неба, доносилась грустная песня пастушьей дудки. Гвардейцы шли в отдалении, и кто-то уже натягивал тетиву на лук в расчете подстрелить горного козла или зайца.

Нужная трава нашлась у подножия скалы. Евгения сорвала покрытый пушком стебель, растерла его в руках, вдыхая аромат. Велев девушкам собрать травы как можно больше, она пошла дальше, к тому месту, где на пологой подошве скалы, среди юных вечнозеленых деревец виднелись ярко-голубые цветы. Она поднялась еще выше, легко перепрыгивая камни, нарвала охапку цветов, но впереди их лепестки были ярче и привлекательнее. Евгения продолжала медленно подниматься, зажав букет подмышкой и сплетая нежные сочные стебли в венок. Позади раздались оклики. Она махнула девушкам рукой. Подняться выше было нельзя — не позволяли отвесные склоны скалы, заросшие колючим кустарником. Евгения остановилась, вглядываясь в знаки, возникшие перед ней на камне, подошла ближе, обломала несколько веток, расчищая участок скрывавшего расщелину скального выступа. На нем отчетливо виднелись символы, грубо вырубленные или выточенные в камне. Они казались древними, как сама скала, и так же, как она, покрылись слоем рыжего мха. Евгения заглянула в расщелину — воздух там был прохладней и свежее, чем на раскаленном склоне. Рядом бесшумно возник Пеликен. На его голой груди выступили капельки пота, волосы растрепались. Она украсила их венком и жестом велела Пеликену первым вступить в пещеру.

Это действительно была небольшая сухая пещера. Они прислонились к холодной стене, прижали к ней разгоряченные ладони. Глаза привыкали к полумраку, и вдруг напротив выступили яркие, будто лишь вчера созданные картины. Евгения оттолкнулась от стены, пошла вглубь пещеры, разглядывая рисунки. Ей приходилось видеть такие когда-то давно, по телевизору, — наивное и прекрасное творчество древних людей. Ближе к выходу красная краска почти стерлась, оставив лишь неясные следы, но в глубине грота изображения сохранили четкость, словно бы ожили и задвигались. Здесь были сцены охоты, летящие в прыжке антилопы и преследующие их мужчины с луками и копьями; женские фигурки с торчащими грудями, в высоких головных уборах; люди со странными инструментами в руках; волнистые линии и солярные знаки. Древний художник запечатлел и животных, которые уже давно не водились в этих краях: львов и огромных кабанов, оленей с раскидистыми рогами, хищных птиц и волков. Восхищенно осматривая эту галерею первобытного искусства, Евгения пожалела, что у нее нет фотоаппарата и она не может сделать копию чудесных картин. Кто знает, что случится с ними завтра? Пещеру может разрушить землетрясение, или сами люди из глупости и суеверного страха уничтожат наследие прежних времен…

Под ногой что-то хрустнуло. Это были угли костра. Вздрогнув и внимательнее присмотревшись, Евгения поняла, что местные жители время от времени бывают здесь. Среди углей можно было различить несколько почерневших костей. Охотники, живущие на горных склонах, приносили здесь жертвы, прося у духов удачи. У стены лежало несколько больших камней, также покрытых рисунками — более свежими и выполненными в иной технике. Евгения присела на корточки, провела пальцами по камню. Она будто бы видела сейчас тех людей, что решились присоединить к предшественникам свой голос, обратиться к духам на языке рисунка. Они и сегодня бродили по склонам гор, не интересуясь жизнью долины: охотники из мелких племен, одетые в шкуры, не знающие, что такое расческа и столовые приборы, проводящие свою жизнь между добычей дичи в ущельях и редкими возвращениями в кособокие хижины, где ждут их пугливые жены. И все же у них было воображение, были память и сложная мифология, которую они постарались передать в рисунках. Евгения была с ней знакома. Большая часть мифологических и религиозных историй давно стала общей для всех племен и провинций Ианты и Матакруса, но в то же время у жителей гор сохранилось немало собственных представлений о жизни и смерти. Вглядываясь в рисунки, она без труда понимала все, что хотел рассказать художник. Вот человеческие фигурки, заключенные в спирали: это те духи, что из-за своей злобы были изгнаны со второго неба — прекрасного края, куда нет входа существам из плоти. Они были так злы, что отяжелели и при падении на землю к ним прилипла грязь. Так из небесного света и праха земного появились первые люди. Вот бегут друг к другу две группы человечков, потрясая копьями и натягивая луки, а ломаная линия над ними изображает горы — это племена сражаются за свои земли. Некоторые фигурки лежат, раскинув руки и ноги, — это погибшие воины, и дальше неизвестный охотник показал, как товарищи кладут на костер их тела и освободившиеся души — двойные круги — по своей дороге подымаются на первое небо, где горы бесконечны, никому не нужно сражаться за территорию и можно охотиться вечно.

Мотив загробного пути, дороги души присутствовал не только в религии иантийцев и горцев. Намного ярче он проявлялся в дикарских верованиях жителей запада. Бывая на Фараде и непрестанно слыша их призывы и угрозы, Евгения невольно познакомилась с их примитивным, но все же очень красивым отношением к смерти. Дикари вели свое происхождение от животных, с которыми каждый день встречались в лесах. Помимо вождя в каждом их племени большую власть имел колдун, которого называли братом зверя-прародителя. С одним из них, братом медведя, она встретилась в свой первый приезд на Фараду. После смерти души дикарей ступали на тропу предков, по которой уходили в старый край, или страну истинных сновидений, как называли ее шаманы. Они и сами часто бывали в ней, используя для перехода порошок каких-то грибов. Эта страна была почти реальна — Евгения сама пару раз оказывалась в ней, завороженная их чарами.

Отголоски этих древних верований оставались живы в цивилизованных странах и сегодня. Недаром на континенте и на Островах благородным людям по сей день дают имена птиц, чтобы после смерти они быстрей нашли дорогу в подводное царство теней.

А вот на камне появилась современность: художник нарисовал самого себя, оставив рядом с фигуркой автограф в виде отпечатка собственной ладони. Он убьет оленя и принесет его к хижине. Рядом с его силуэтом парит спиралевидный круг, обозначающий благосклонного духа, что окажет помощь в охоте. В благодарность за это охотник обещает оставить духу оленью ногу — она изображена под кругом, и, возможно, именно ее остатки лежат сейчас в углях костра.

Ни предки Халена, ни он сам не трогали жителей гор, не требовали с них уплаты налогов. Их было не так уж много — во всех племенах не насчиталось бы и пяти тысяч человек. Но они охраняли горные пути, сообщали властям провинции о подозрительных путниках и нередко показывали забредшим в их владения жителям равнин хорошие места для охоты. Прежде они казались Евгении грубыми варварами, немногим лучше западных дикарей. Камни с их рисунками восхитили ее больше, чем творчество древних людей. Она тихо отступила к выходу, где сияло солнце и шуршали колючие ветки кустов. Пока в этих горах живут люди, что охотятся с примитивными луками и возносят молитвы древним духам земли, с пещерой ничего не случится.

Вечером царица продолжила знакомство с местным искусством.

Губернатор Гамалиран Хариад устроил прием в честь гостей. Все три этажа его дома были ярко освещены, и толпы зевак стояли у ограды в надежде увидеть царя и царицу. Этот дом был построен недавно, по столичному образцу: с высокими и узкими окнами, верандой и плоской крышей, на которой так славно пьется вино летним вечером. Но сейчас гости и домочадцы собрались во внутреннем дворике. После захода солнца стало прохладно, однако нагретый за день камень зданий отдавал тепло, и, если присмотреться, можно было увидеть, как над двором дрожат струи поднимающегося воздуха. Играла музыка, слуги разносили вино, а от столов доносился аппетитный запах жареного мяса и рыбы. Гости сидели на уютных диванчиках и в изящных плетеных креслах, брали еду серебряными вилками и ставили бокалы на маленькие круглые столики. Хозяин дома предложил мужчинам кальяны со смесью ароматных дурманящих трав, а его супруга угостила женщин сладкой настойкой из яблок и чернослива.

Хален с губернатором лениво продолжали обсуждать дела. У него не было претензий к работе Гамалирана. С шелковичных плантаций весной собрали как никогда много листа. Лесопилки работали круглосуточно, и длинные караваны сосновых, ореховых и дубовых бревен спускались к Гетте, отправлялись по реке на север Матакруса и на Острова, без устали поглощавшие все — дерево, металлы, ткани и драгоценности. В Матакрусе дерево обменивалось на каменный и бурый уголь для металлургических заводов, на которых из привозного шедизского железа выплавляли сталь, — сами шедизцы ценили ее выше своей и с удовольствием покупали. Это породило сложную систему взаимных финансовых обязательств, условий и уступок, в которой хорошо разбирались Хален и Гамалиран, в то время как их жены предпочитали обсудить сравнительную стоимость дафарского шелка и лучшего, тончайшего льна, что ткут на фабриках Матакруса.

Пеликен и тут не изменил себе, строил глазки дочери Гамалирана, в то время как ее муж обменивался тостами с Венгесе. Но она нашла благодарных слушательниц в лице подруг царицы и рассказывала им бесконечные истории о проделках своих сыновей-сорванцов.

Евгения любила такие вечера куда больше торжественных столичных приемов. Она чувствовала себя своей в кругу этих людей — давно знакомых, надежных, как сам этот край, где под добрым слоем плодородной почвы скрывалось твердокаменное основание континента. Громко рассмеялся Хален; она повернулась к нему и попыталась посмотреть на него взглядом семнадцатилетней девочки, только что оказавшейся в незнакомой стране. Он изменился за эти годы. Ему было уже тридцать три. Долгое время он не брил усы и бороду, и теперь чисто выбритая кожа на подбородке оказалась светлее верхней части лица. Появились морщинки у глаз, от носа к уголкам губ пролегли тонкие складки. Но все тот же яркий огонь горел в глазах, когда он поднял кубок, посылая Евгении страстный взгляд. На пальце сверкнул царский перстень с рубином. Рядом с ним скромно блестело серебряное обручальное кольцо, на котором было имя жены, записанное пятью знаками слогового письма, — короче его нельзя было отобразить на иантийском языке. На кольце Евгении повторялся лишь один знак — заключенная в круг голова ястреба, ибо Хален носил имя этой гордой птицы.

Она никогда не пыталась «читать» своего мужа, как читала желания других людей. Даже не обладая вовсе даром ясновидения, она знала бы, о чем он думает. Со временем они стали меньше говорить друг с другом, но не потому, что говорить было не о чем, а потому, что не нужны стали слова. Евгения знала Халена лучше, чем саму себя. Иногда ей казалось даже, что она понимает глубинные причины его поступков, в которых он сам не отдает себе отчета. Его обостренное чувство долга, стремление везде успеть, все предусмотреть — чем оно вызвано, как не затаенным сомнением в собственных силах? А оно возникло еще в юности, когда один за другим, с разницей в три дня, скончались от болезни два старших брата, и он, тринадцатилетний подросток, остался единственным наследником царя. До того его воспитывали как будущего простого офицера. Родители были к нему не так строги и внимательны, как к старшим сыновьям. Отныне же ему пришлось стать самым строгим судьей и себе, и другим. И хотя с тех пор ни один человек не посмел бы усомниться, достоин ли Хален царства, но сам он, не зная о том, постоянно опасался оказаться в чем-то несостоятельным. Отсюда шло и его лихачество в военных подвигах, и чересчур ответственное отношение ко всем царским обязанностям. Он должен быть лучшим среди своих людей — именно эта цель двигала им. К счастью для него и для страны, Хален обладал врожденным чувством меры и умел сдерживать свои порывы. Будучи самым молодым монархом Матагальпы, он почитался среди остальных царей как жесткий, но осторожный правитель. Он мог рискнуть собственной жизнью, чтобы доказать товарищам свое превосходство, но не стал бы без веского повода рисковать своими полками и мнением народа о себе. У него было достаточно примеров для сравнения. Кровавая деспотия Процеро Шедизского, избыточная роскошь и раздутый чиновничий аппарат Шурнапала — дома Джаваля Матакрусского, непреходящая бедность и отсталость далекой Галафрии — он был хорошо знаком со всеми монархиями Матагальпы и предпочел свой путь. Евгения уважала его за это и любила, любила так, что замирало сердце.

В девять часов Хален поднялся. Близилась полночь, нужно было выспаться, чтобы с утра с новыми силами взяться за дела. Гамалиран пошел провожать царскую чету. В просторном холле Евгения остановилась у висевшей на стене картины. На масштабном полотне с фотографической точностью был запечатлен момент битвы при Дафаре 2418 года. Она не могла оторвать взгляд, восхищаясь рукой художника, его владением законами перспективы, обилием мелких деталей, которые делали эту работу удивительно достоверной. Ее пафосность искупалась реалистичностью. Сотни выразительных лиц, развевающиеся знамена, блеск оружия, страшные раны, взвивающиеся на дыбы кони — все восхищало Евгению.

— Кто ее автор? — спросила она.

— Его имя Галькари, он известный в Дафаре художник, — ответил Гамалиран. — Это одна из лучших его работ, по крайней мере на мой взгляд. Я заплатил за нее десять тысяч росит.

Евгения изумилась. Ей прежде не приходилось слышать о художниках, чьи картины стоили бы таких денег.

— Я бы хотела встретиться с ним завтра. Он в городе?

— Утром я узнаю, моя госпожа. Вы хотите увидеть его работы?

— Обязательно!

— В таком случае я устрою вам встречу в его мастерской. Если, конечно, он в городе. Он не сидит на одном месте. Несколько лет назад я заказал ему портрет жены, он взял задаток и исчез на год — уехал в Матакрус учиться у великого художника Сактара Орана. Они не сошлись характерами, разругались, и Галькари пришлось вернуться в Дафар. У него непростой характер, моя госпожа.

Евгения усмехнулась.

— По-моему, это означает, что он действительно хороший художник. Буду ждать известий от вас. Спасибо за прекрасный вечер.

— Вы озарили мой дом свой красотой, госпожа. Я поспешу с утра выполнить вашу просьбу.

На следующий день Евгения стояла в мастерской Галькари. Он действительно хорошо зарабатывал, раз мог позволить себе две стеклянные стены, обеспечивающие помещение ровным светом. В хаосе мольбертов, подрамников, банок с красками и тряпок двигался высокий нескладный черноголовый человек. Добрую треть его лица занимали брови, а из-под них на царицу неприязненно смотрели круглые черные глаза. Ради нее он оторвался от работы, но не счел нужным переодеться, и Евгения имела счастье любоваться заляпанным всеми красками холщовым балахоном. Галькари был немногословен и надменен. Он показал свои работы, скупо отвечая на вопросы, не выказывая любезности. Среди его картин были как очень хорошие, так и откровенная халтура, сделанная на заказ, — портреты, пейзажи, исторические и мифологические сцены.

— Над чем вы работаете сейчас?

— Ничего особенного. Не думаю, что вам это понравится, моя госпожа, — уклончиво ответил художник.

— Мне любопытно посмотреть. Ваша работа, что находится в доме губернатора, меня восхитила. Она великолепна! Хотелось бы знать, каков диапазон таланта такого художника.

Галькари принял комплимент и с достоинством поклонился. На его красных губах даже мелькнула улыбка. Он подвел царицу к закрытому мольберту, осторожно снял тонкую ткань.

Эта картина изображала Сета, персонажа столь же классического, как Вакх у художников эпохи Возрождения. Сет был одним из героев народной мифологии — юный пастух, прекрасный как весеннее утро, прославившийся любовью к девушкам и игрой на флейте, которой он заманивал их на свой луг. Никто уже не помнил, существовал ли Сет на самом деле. Его имя стало символом юности и плотской любви, и художники не уставали тиражировать сюжеты с участием этого хрестоматийного героя. Однако Евгения поняла, почему Галькари опасался, что его картина ей не понравится. Он изобразил юношу, почти мальчика, сидящим на камне посреди луга. Луч света, точно от луны или лампы, освещал его сбоку. Плащ не столько скрывал, сколько подчеркивал красоту обнаженного молодого тела, на темных кудрях кокетливо лежал венок из листьев. В откинутой руке Сет держал блюдо с фруктами, а другую, с чашей красного вина, протягивал к зрителю. На втором плане резвились антилопы и сливались силуэты пляшущих юношей. Лукаво склоненная голова юноши, его загадочная манящая улыбка, тщательно выписанные фрукты и стыдливо размытые фигуры второго плана — все в картине, будто смеясь над классикой сюжета, было пропитано сексуальностью, в которой девушкам не нашлось места.

Художник не сводил глаз с царицы, и его бледные щеки вспыхнули, когда она высказала свое мнение.

— Он прекрасен. Это шедевр, по-своему не хуже «Битвы 2418 года». Но найдется ли на него покупатель?

— Найдется ли? Картина еще не окончена, но уже сейчас я получил не меньше пяти предложений на нее. Думаю, что смогу продать ее за пятнадцать тысяч росит.

— Пятнадцать тысяч росит! — Евгения была потрясена. — Неужели есть люди, готовые заплатить столько за… за этого Сета?!

Галькари рассмеялся, потер руки.

— В Дафаре таких немало, моя госпожа. Да и в Киаре такое искусство пользуется популярностью. Может быть, вы захотите его купить? — с усмешкой спросил он.

Евгения ответила такой же усмешкой.

— Я бы с радостью, но, боюсь, муж не одобрит.

Художник, продолжая тихонько посмеиваться, провел царицу в соседнюю комнату и показал свои лучшие работы.

— Что поделаешь, в наших краях мало настоящих знатоков. Эти картины не оценили по их достоинству, поэтому они хранятся здесь вместо того чтобы украшать дворцы. Я буду счастлив, если вам что-либо приглянется.

Его беззастенчивая манера говорить о деньгах несколько коробила, однако талант Галькари не подлежал сомнению. Евгения равнодушно прошла мимо полотен, на которых торжественно, подобно земным мадоннам, восседали и вздымали руки олуди прежних времен. На взгляд царицы, Галькари лучше всего удавались батальные сцены, а также изысканные и реалистичные картины городской жизни. Она долго любовалась панорамой городского рынка, что начиналась справа с фигур двух философов, ведущих диспут под зависшим над ними утренним облаком, и заканчивалась слева группой уставших и довольных торговцев, несущих толстые кошельки в освещенный факелами трактир. Это было масштабное полотно, с сотнями действующих лиц. Оно понравилось Евгении своим жизнелюбием и многозначностью.

— Вот то, что я хочу купить.

— А как же ваши сестры-олуди? Они вам не понравились? В каждую из них я вложил немало труда.

— Простые люди нравятся мне гораздо больше. Сколько вы хотите за эту картину?

— Столько же, сколько за «Битву под Дафаром», — тринадцать тысяч.

Евгения подняла брови, но не стала возражать.

— Пусть будет тринадцать, но с условием. Вы ведь работаете по фреске? Я приглашаю вас в Киару сделать роспись входного коридора на ипподроме.

Галькари казался заинтересованным.

— У вас уже есть идея для такой работы?

— Это полностью на вашем усмотрении.

— Я буду счастлив прибыть в Киару, как только закончу Сета. И быть может, мы еще встретимся на днях в долине, госпожа. Вы ведь останетесь на праздник?

Евгения в досаде щелкнула пальцами. Она совсем забыла, что послезавтра начинался веселый праздник Сета. Ей никогда еще не приходилось встречать его в Дафаре. И пусть город ей не нравился, но внизу, в долине, эти праздничные дни должны быть особенно хороши.

Только иантийцы, которым природа подарила прекрасный климат и взяла на себя основные труды по облагораживанию земли, могли позволить себе в разгар лета неделю праздного веселья. Это было время всенародных гуляний. Горожане семьями выезжали на природу, раскидывали шатры по берегам рек и озер. Крестьяне забрасывали свои мотыги, доставали припасенные несколько лет назад бочонки с вином и закалывали теленка. Даже рабочие и мастеровые прекращали трудиться и вместе со всеми отправлялись пить и плясать. Не везло в дни Сета только полицейским, обязанным удвоить усилия по охране городов и селений от воров, которые, конечно же, не сидели без дела. Это был праздник лета и любви. Многие обрученные подолгу ждали его, чтобы сыграть свадьбу. В любой роще можно было наткнуться на обнимающуюся парочку, и никто в эти дни не смотрел косо на открыто целующихся влюбленных. Во фруктовых садах под Киарой Ханияр со своими помощниками возносил благодарственные молитвы духам земли, приносил им в дар фрукты и ягоды, и по всей стране служители культа делали то же самое, отдавая в жертву земле то, что она щедро дарила людям.

Хален и Евгения обычно проводили это время в царском домике в Хадаре либо на вилле неподалеку от столицы. Общий праздник был вместе с тем и глубоко личным, семейным торжеством для большинства иантийцев, и пока одни пировали и плясали в большой компании, другие предпочитали уединиться с близкими людьми.

Было бы прекрасно задержаться здесь хотя бы на первые пару дней, к тому же Евгении казалось, что уезжать из такого красивого места накануне важного события просто невежливо. Наверняка жители Дафара уверены, что царская чета останется праздновать с ними.

— Возможно, мы и впрямь еще увидимся, — сказала она. — Сегодня я пришлю за картиной. Да, еще кое-что, — вспомнила она. — За долиной, слева от дороги, есть пещера с древними рисунками. Посоветуйте мне художника, который мог бы сделать с них копию.

— Зачем вам это убожество? — удивился Галькари.

— Это не убожество, а творчество наших с вами предков. Вы же учились своему мастерству на образцах, оставленных вашими предшественниками. Вся наша живопись в каком-то смысле вышла из этих наскальных рисунков.

Галькари поцокал языком.

— О каких предках вы говорите? Те дикари, что оставили примитив в темной пещере, не имеют ни ко мне, ни тем более к вам никакого отношения. И зачем копия? Неужели вы, — он сделал большие глаза и даже театрально закрыл лицо испачканной в краске рукой, так что остались видны одни брови, — неужели вы хотите и эти первобытные каракули перенести на ипподром?

— Не будем спорить об этом, — сказала царица. — Прошу вас, пошлите кого-нибудь из своих учеников в пещеру с наказом перерисовать все изображения, что там есть, включая и современные рисунки на камнях. Если мы уедем к тому времени, как они будут готовы, перешлите их в Киару через губернатора.

Галькари молча поклонился, проводил ее к двери.

Оказалось, у Халена и в мыслях не было уезжать до начала праздника. На следующий день Евгения встретила Сериаду, Айнис и Камакима — они присоединились к Фарадам специально в честь праздника Сета. Через день рано утром шумная кавалькада всадников и украшенные лентами экипажи отправились в загородную резиденцию губернатора. Чтобы дать проезд царскому кортежу, полиции пришлось разгонять толпы горожан, которые тоже спешили покинуть город.

Губернаторская вилла находилась на противоположном от города склоне долины. С балконов дома долина казалась чашей, края которой обрамляли невысокие, наполовину выветрившиеся горы. Внизу были беспорядочно разбросаны сады, виноградники и луга. Над ними парили орлы, и иногда облака опускались ниже уровня скалы, окутывая долину дымчатым одеялом. Несколько деревьев, уцепившихся корнями за край обрыва, возносили над домом искривленные стволы, и в их кронах круглые сутки шумел ветер. С другой стороны дома простиралась ровная лужайка, а дальше начинался густой лес, поднимавшийся в горы. Через лужайку струился быстрый холодный ручей, обогнув ограду, падал с обрыва вниз и разбивался о камни сверкающими брызгами. Вскоре на темно-зеленой траве расцвели расписные шатры. Их полотнища надувались под ветром, вокруг кивали синими, желтыми, алыми головками цветы.

Все здесь — гвардейцы, придворные дамы, Гамалиран и члены его семьи — забыли о чинах и рангах и были одинаково беззаботны и веселы. Ничего не было лучше, как упасть в траву и грезить, глядя в небо, где, неподвижно раскинув крылья, чертили круги большие птицы. Веселые голоса постепенно стихали, уступая другим звукам: стрекоту цикад, пению птиц, шуму леса и звону ручья. Потом рядом появлялся кто-нибудь с бокалом, полным игристого белого вина. Евгения то и дело недосчитывалась кого-то из подруг, да и гвардейцев, сколько она ни считала, никогда не оказывалось семнадцать. В замке за один слух об адюльтере между телохранителем Халена (а ведь все они, кроме Пеликена, были женаты!) и дамой из свиты царицы обоих выгнали бы с позором, но здесь даже Венгесе смотрел на творящееся беспутство сквозь пальцы. На фоне всеобщего веселья расслабился и он, и все могли наблюдать необычайно редкое явление — командир гвардейцев улыбался! Рядом была дама его сердца, и иногда, когда Хален скрывался в шатре с женой, он имел возможность коснуться мимолетным поцелуем руки царевны. Как ни были они оба осторожны, за прошедшие годы уже все, кроме царя, догадались об их тайне. Пеликен иногда при госпоже позволял себе едко пошутить на этот счет, но Евгения каждый раз резко его обрывала. Всем хватало ума молчать. Однако в один прекрасный день тайна раскрылась.

День и правда был прекрасным, и Хален находился в отличном расположении духа. Он только что вышел из шатра, куда его заманила Евгения, оправил одежду и оглянулся в поисках кого-нибудь из адъютантов. Пора было подумывать о возвращении в Дафар и далее в столицу, и он хотел отослать слугам в городе распоряжение начать сборы.

Гвардейцы играли в мяч у ручья. Девушки азартно болели за них. Гамалиран исполнял роль арбитра, выкрикивая счет. Его дочь и Айнис с мужьями о чем-то беседовали в сторонке. Ни Сериады, ни Венгесе не было видно. Хален настолько привык к постоянному присутствию друга, что сразу пошел его искать. О сестре он не беспокоился: скорее всего она сидит одна-одинешенька, по обыкновению мечтая о чем-то несбыточном. Но, проходя мимо ее шатра, он заметил, как шевельнулась рядом ветка молодого бука, и подошел ближе. Под деревом на брошенной на землю подушке сидела Сериада. Распущенные пушистые темные волосы падали ей на грудь, а маленькие ручки были сжаты в руках Венгесе, смотревшего на нее глазами преданного пса. Они не заметили Халена, а он, уязвленный в самое сердце, отшатнулся и зашагал обратно к своему шатру.

Евгения еще не оделась и даже не поднялась с покрывал. Когда бледный, разъяренный Хален влетел в шатер и остановился, потрясая сжатыми кулаками, она в тревоге приподнялась на ложе. Дрожащей рукой он налил вина, опрокинул чашу в рот и налил снова.

— Они у меня узнают! Они узнают, что я об этом думаю! — бормотал он.

Сразу все поняв, Евгения инстинктивно постаралась переключить внимание мужа на что-нибудь другое.

— Что случилось, любимый? — спросила она, принимая обольстительную позу.

Но Хален не заметил ее попытки. Упав на постель рядом с ней, он сжал руками лоб и упрямо повторил:

— Они у меня узнают! Им не быть вместе! Я накажу Венгесе.

— Накажешь Венгесе? Что с тобой?

— Слушай, Эви, я видел их. Его и Сериаду. Они были вместе, он держал ее за руки…

— Ну и что? — мягко спросила она. — Сейчас праздник, здесь все держатся за руки.

— Это другое. Это было, как будто… как будто они любят друг друга.

Он наконец посмотрел на нее, но лицо Евгении сказало ему больше, чем она хотела. Его брови снова сдвинулись.

— Ты ведь знала! — обвинил он. — Ты знала и не сказала мне!

Жена отобрала у него кубок, налила себе вина.

— Они давно любят друг друга, много лет.

— И ты молчала об этом!

— Я не могла раскрыть их тайну. Они знают, что тебе не понравится такая новость, но преданы тебе и потому скрывают свои чувства.

Хален застонал.

— И как далеко у них зашло? Говори мне правду!

— Как ты можешь спрашивать об этом? Ты же знаешь Сериаду — она без твоего разрешения не посмеет из собственного дома выйти! Между нею и Венгесе ничего нет, кроме взглядов и фантазий.

— Но я же видел, как они смотрели друг на друга, — возразил он. — Теперь понятно, почему она оказалась равнодушной к чарам островитянина. Ей хватило ума понять, что я буду опозорен, когда обнаружится, что моя сестра не девственна.

Евгения толкнула его.

— Не смей так думать! Она так же девственна, как в свой первый день рождения. Говорю же, они оба слишком боятся тебя, чтобы решиться на такое. Уверена, они даже ни разу не целовались.

— Мне не нравится, что он крутится около нее, — твердо сказал Хален, стукнул кулаком по колену. — Это нужно прекратить.

Она взяла его руки, поцеловала обе ладони и сказала как можно спокойнее:

— Любимый, откажись от этой затеи. Не сердись. Они ни в чем не виноваты перед тобой. В Сериаде нет ничего скверного, она полна любви и не способна на дурные поступки. А Венгесе — один из самых благородных людей в стране, ты же сам много раз это говорил. Он предан тебе всей душой. Если ты велишь, он бросится в огонь или даст изрубить себя в куски. Но кто заменит его рядом с тобой, если ты его прогонишь? Ты действительно готов потерять друга? Подумай, только по-настоящему сильное чувство могло заставить его пойти против твоей воли. Неужели ты убьешь эту любовь и лишишь сестру и лучшего друга счастья?

Ответом на эту страстную речь был скептический взгляд.

— Женщины, — вздохнул Хален. — Одно упоминание о любви лишает вас остатков разума. Я не собираюсь выгонять Венгесе. Он действительно мой лучший друг, и он действительно проявил немало такта, скрывая эту нелепую привязанность. Они ему еще понадобятся, когда Сериада отправится на Острова. Я сегодня же напишу Джед-Ару и пообещаю за сестрой такое приданое, что он примчится сюда сломя голову.

— Как ты можешь? — возмутилась Евгения. — Разве не…

— Замолчи, Эви. Пора сворачивать лагерь и возвращаться в город. У вас тут у всех на вольном воздухе мозги отказали. Ты, как и твои подружки, думаешь сейчас другим местом.

— Я просто хочу сказать, что…

Хален, морщась, поднял руку.

— Все, Эви, хватит. Мы с тобой однажды это уже обсуждали, и не думай, что твои прелести заставят меня изменить решение. Одевайся и иди скажи Сериаде, чтобы собиралась в дорогу. Можешь не рассказывать ей, что я все знаю. Пусть это будет моим первым подарком на ее свадьбу.

Он действительно сразу же написал письмо и позвал Венгесе. Тот вошел светлый и радостный, бодро поклонился. Хален протянул ему конверт.

— Вели сейчас же отправить это письмо.

— Кому оно предназначено? — осведомился Венгесе.

— Джед-Ару, повелителю Островов. Я предлагаю ему брак с Сериадой.

Рука ошеломленного Венгесе остановилась на полпути. Молча он стоял напротив царя. Хален побарабанил пальцами по поясу, хмуро глядя на побледневшего друга.

— Тебе ясно? — спросил он.

Венгесе сглотнул, перевел дыхание.

— Мне ясно, государь, — тихо сказал он. — Позволь мне самому отвезти это письмо в Дафар.

Держа конверт в вытянутой руке, Венгесе покинул шатер. Это был первый раз, когда он больше чем на сутки оставил Халена. Командир гвардии стойко выдержал бы его гнев, но не смог бы взглянуть в глаза царевне и предпочел, воспользовавшись неприятным предлогом, покинуть ее.

12

Когда кортеж въехал в ворота замка, на крыльцо выбежал Нисий. На плече он держал сестру. Нисий был уже красивый семнадцатилетний юноша. Алии сровнялось двенадцать, и она тоже была хороша, словно певчая птичка, — тоненькая и сероглазая, как ее мать, с выбившимися из прически вьющимися пепельно-русыми волосами, светленькая, но легко загоравшая под жарким солнцем. Хален раскинул руки, и она со смехом полетела в его объятья. Евгения тоже поцеловала ее, поздоровалась с Нисием. Их разделяло всего пять лет, и они легко находили общий язык. Последний год парень провел в ферутском гарнизоне, но теперь царь перевел его в Киару. Пора было знакомить его с делами и учить управлять людьми.

Мать Алии по-прежнему жила в доме наложниц при замке. Она отказалась выйти замуж и проводила время за вышиванием и сплетнями.

Несмотря на мир в семейной жизни, Хален и не думал отменять этот обязательный для его статуса институт. Обычай был настолько древний и привычный, что люди не поняли бы, если б царь по собственной воле отказался от наложниц. Евгения никогда не пыталась узнать, бывает ли Хален в этом доме. Ей не давали это сделать гордость и страх боли, которую она непременно испытает, узнав, что муж не довольствуется одной ее любовью. Впрочем, она полагала все же, что он верен ей. Как часто бывало, раздумывая об этом, она обнаруживала, что смотрит на ситуацию с двух точек зрения. Субъективно, как самовлюбленная женщина и любящая жена, Евгения не могла не испытывать обиды при мысли, что муж спит с кем-то еще. Но взглянув на ситуацию со стороны, объективно, она признавала: связь с законными наложницами нельзя считать изменой. Любовь любовью, но бывает, что они с Халеном не видятся по месяцу и больше, а он физически не может долго обходиться без женщины. Это ему удается разве что в гарнизоне при Фараде. И, как правило, объективность у нее всегда одерживала верх — она забывала свою ревность.

Еще несколько лет назад, взявшись наводить в замке свой порядок, она без особых усилий поставила на место четырех царских наложниц, которые были чрезвычайно горды своим привилегированным положением. С тех пор она старалась как можно реже бывать в их жилище и прилагала немало усилий, чтобы не замечать, как время от времени на месте покинувшей гарем женщины, которой Махмели подыскал мужа, появляется новое милое личико. «Ну, что ж делать, так положено», — говорила она себе и шла дальше. Они вели себя скромно, работали вместе со швеями и вышивальщицами и нередко оказывали царице мелкие услуги. Иногда Евгении приходила в голову мысль, что в стране, где вот уже двести лет нет рабства, владение наложницами является каким-то архаизмом, пережитком давно забытых диких времен. Но не ей было с ним бороться! И она махала рукой, отбрасывая эту мысль.

Как бы там ни было, а вкус на женщин у Халена был хороший, и дети у него росли всем на загляденье. Несмотря на собственную молодость, у Евгении сердце заходилось от материнского страха при виде Нисия — этого сочетания юности и силы, грации и мужественности. Ей было жаль каждого дня, приближавшего пору его взросления, и в то же время она мечтала увидеть его в расцвете мужества, зрелым офицером, подобным отцу. Он, как и Хален, легко сходился с людьми, умел пользоваться своим обаянием, скрывать антипатии и к делам относился столь же вдумчиво. Несмотря на юные годы и службу, отнимавшую почти все время, он старался при любой возможности бывать рядом с отцом, смотрел, как тот судит, беседует с людьми, решает самые разные вопросы. Нисий с уважением относился к членам Совета, но много внимания уделял и собственным знакомствам, выбирая для дружбы и общения лучших молодых людей страны. Уже сейчас он собирал команду, с которой придется работать в далеком будущем. Их с отцом взгляды не всегда совпадали, нередко они ссорились, не понимая и не желая понять друг друга. Евгения упрекала Халена, что он чересчур давит на парня, не дает ему проявлять себя. Хален шутливо отвечал, что матери положено жалеть детей, а отцу — учить, так что он и дальше будет с сыном суров, зато Евгения имеет полное право его защищать. Она не спорила, находя удовольствие в подчинении мужу, а если иногда коварные духи (на Земле бы сказали — бесенята) и подначивали ее бросить Халену вызов и проверить кто сильнее, они решали это в постели и никогда не выносили свои конфликты за пределы спальни.

Один из гвардейцев, достигнув пятидесяти лет, вышел на пенсию, и Хален взял на его место Нисия. Юношу теперь называли царевичем. У него появились свои комнаты при замке. Теперь он повсюду сопровождал отца, и вскоре все привыкли видеть за спиной царя рядом с Венгесе молодого офицера.

Через пару недель после возвращения из Дафара Нисий, встретив Евгению во дворе, потянул ее за собой в конюшню.

— Ты видела жеребенка, что принесла моя Игрунья? — спросил он.

— Видала мельком.

— Хочу тебе его показать. Ты такого больше не увидишь нигде! Белый, как снег на вершинах гор, и такой резвый!

Игрунья с жеребенком ждали в леваде: кобыла стояла спокойно, а малыш прыгал вокруг, задирая длинные ноги. Он поскакал навстречу людям и попытался, как щенок, забросить передние копыта Евгении на плечи. Смеясь, она едва успела увернуться, и он тут же принялся жевать и дергать ей подол.

— Красавец! Какой большой уже! И очень бойкий! Как ты его назвал?

— Я хочу подарить его тебе, Эви, — улыбнулся Нисий.

Она удивилась, взглянула на него.

— Ты серьезно? Такого редкого красавца?

— Твой Знаменосец тоже хорош, но ведь он уже стар. Представь, каким будет этот, когда вырастет. Снежно-белый конь с серебристой гривой. Представь, как ты будешь смотреться на нем!

— Спасибо, Нисий. Мне нравится твой подарок! Придется теперь проводить в Киаре больше времени, чтобы самой воспитать его. Но как же мы его назовем?

Он пожал плечами.

— Тебе решать.

Евгения примолкла и задумалась. Казалось, она погрузилась в воспоминания о далекой жизни, которую он не мог себе и вообразить. Но вот длинные ресницы поднялись, и глаза нашли резвящегося на траве жеребенка.

— Его будут звать Ланселот. В моем мире так звали могучего расса, который верно служил одному из сильнейших царей древности. Ланселот! — окликнула она жеребенка, и тот, будто признав имя, сразу примчался на ее зов.

— Ты не забываешь прошлого, Эви, — сказал ей Нисий, когда они возвращались в Большой зал.

— Нельзя забывать, — произнесла она серьезно. — Я очень боюсь, что если забуду, то упущу что-нибудь сейчас… Если бы не мое прошлое, то не было бы и настоящего — такого, каким я его создала.

Как и предсказывал Хален, его послание возымело эффект: Джед-Ар прислал ответ сразу же. Он к этому времени уже стал главой Славы Островов. Срок его безбрачия истекал через два месяца, и он, поступившись клятвой, поспешил заключить помолвку с иантийской царевной. Узнав об этом, Сериада устроила первый в своей жизни бунт, ворвавшись в кабинет Халена в Доме провинций и сказав свое решительное нет.

— Чего же ты хочешь? — спросил брат.

Раскрасневшаяся, запыхавшаяся, девушка в ярости смотрела на него. Она словно бы стала выше ростом, и на ее всегда таком добром лице Хален впервые прочел вызов. Он даже гордился ею в этот момент. Если она сумела пойти наперекор брату, то и мужа при случае сможет поставить на место.

— Я хочу остаться здесь, с вами. Я вообще не хочу выходить замуж!

— И что я, по-твоему, скажу Джед-Ару? Он наверняка уже примеряет свадебный костюм.

— Меня это не касается. Не я придумала эту свадьбу и не желаю в этом участвовать! Ты мог бы спросить меня, прежде чем решать мою судьбу!

— Дорогая, а ты могла бы хотя бы изредка открывать рот и говорить, чего тебе хочется.

— Я и говорю! Не пойду за него замуж!

В ее глазах уже стояли слезы. Хален отбросил перо, выбрался из-за стола.

— Если ты останешься, то скоро проклянешь меня за то, что я загубил твою молодость. Ты и так потеряла много лет, пока я медлил, — сказал он. Она закрыла глаза и, все еще тяжело дыша, вслушивалась в мягкий, ласкающий голос. — Джед-Ар будет тебе хорошим мужем. До Островов всего два дня плавания. Ты будешь часто приезжать в Киару, а мы станем навещать тебя в твоем дворце в Иль-Бэре. У вас родятся дети…

— Выдай меня замуж здесь, в Киаре, — сказала она.

Он не выдержал ее молящего взгляда, отвернулся.

— Езжай домой и займись свадебным платьем. Джед-Ар приедет через полтора месяца, у нас очень мало времени.

Он вернулся за стол, развернул бумаги. Сериада молча смотрела на него. Хален боялся, что она заплачет и окончательно его разжалобит. Но вот она шевельнулась. Тихо стукнула затворенная дверь. Где-то в коридоре был Венгесе. В нем Хален не сомневался. Оборотившись к окну, он видел, как командир гвардии проводил царевну до кареты, низко поклонился и быстро, почти бегом, вернулся в дом. Еще почти целых две минуты Сериада изумленно, неверяще смотрела ему вслед. Но вот ее плечи опустились. Она забралась в карету, задернула шторку и поехала прочь.

Через полтора месяца в замке сыграли свадьбу, а потом еще одну в Иль-Бэре. Джед-Ар получил благородную супругу с капиталом почти в десять миллионов росит, а царская провинция Киара — новые контракты на поставку в Мата-Хорус элитного леса и продуктов и на закупку оборудования для заводов. На Островах своих продуктов не было: всю еду они покупали в Ианте и Матакрусе. Чтобы не оказаться в зависимости от континента, взамен Мата-Хорус развил промышленность и технику. Специалисты-островитяне строили в Матагальпе металлообрабатывающие и стекольные заводы, ставили на них свои паровые машины, далеко обогнавшие технику других стран. Также островитяне, каким-то непостижимым образом задобрив дикарей, закрепились на северо-западной оконечности континента и получали оттуда сок деревьев, из которого делали резину, и фрукты, которые больше нигде не росли и потому очень повсюду ценились. Благодаря новому родству Хален получил возможность покупать и эти товары дешевле, чем раньше.

Первое время Сериада отчаянно тосковала по дому, живя лишь мечтой о весне, когда установившиеся ветра сделают разделявший Острова и континент пролив максимально безопасным, — муж не соглашался отпустить ее в плавание по непредсказуемому зимнему морю. Но визит на родину пришлось отложить. Ровно через год после бракосочетания Сериада родила сына, а еще через полтора года — девочек-близнецов. Все вышло именно так, как и надеялся Хален: семья и домашние хлопоты полностью завладели душой царевны. Джед-Ар относился к ней уважительно и со временем по-настоящему привязался к к своей изящной, скромной супруге, никогда не повышавшей голоса и придавшей тепла его красивому дому.

Каждый год, по весне, Евгения отправлялась к ним в гости. Иногда к ней присоединялся Хален. Она с любовью и скрытой завистью следила, как растут ее племянники, и от всей души одаряла их здоровьем. В Киаре дети тоже выросли. Алия стала очаровательной веселой девушкой, и Евгения взяла ее в свою свиту взамен вышедшей замуж и уехавшей в Готанор Ашутии. Эвра и Лива тоже нашли мужей — офицеров из Киарского и Готанорского гарнизонов, но остались при царице и по-прежнему звались «девушками». Венгесе, разменяв пятый десяток лет, наконец решил остепениться, женился на девушке из столицы, купил дом в Киаре и получил один выходной день в неделю, который проводил с семьей. Но даже через несколько лет он с явной неохотой сопровождал своего царя в Иль-Бэр и старался не видеться с Сериадой, которая навсегда осталась в его памяти прекрасной несбывшейся мечтой.

Бронк Калитерад на старости лет вдруг решил вспомнить молодость и сменил царского посла в Шедизе. Его место в Доме провинций занял Рашил Хисарад, вернувшийся в столицу после многих лет губернаторства в Хадаре. Теперь там управлял Нисий, и царь спрашивал с него так же строго, как с других глав провинций. Когда юноше исполнилось двадцать, Хален официально объявил его своим наследником и начал подыскивать ему жену.

Годы бежали, словно переворачивались страницы книги, исписанной убористым почерком. Жаркое лето сменяла сырая зима, а за ней опять приходила весна, и опять дули с южных гор теплые ветра. Ианта расцветала и богатела. Олуди подарила здоровье тысячам людей. В стране работали два десятка учреждений, занятых воспитанием и обучением сирот, и Евгения назначила пособие семьям, готовым взять детей к себе. Она открыла в столице галерею искусства, продолжала покупать для нее картины и статуи и разыскивать творения прежних веков. Через несколько лет число больниц в стране удвоилось. Припомнив структуру здравоохранения в своем прежнем мире, царица открыла поликлиники, где вели бесплатный прием самые разные специалисты; учредила гранты за медицинские открытия и исследования, которые можно было быстро внедрить в жизнь на благо людей. Она сама пытливо вникала во все детали, от хозяйственных нужд своих заведений до новых методов лечения и теоретических выкладок ученых. Хален был не слишком доволен ее затеями, поскольку ему приходилось оплачивать расходы и выделить в бюджете несколько статей на обещанные царицей выплаты. Он предпочел бы поднять жалование армии или нанять побольше специалистов с Островов для открытия новых, современных заводов. Но и он понимал, что неслыханные идеи его жены, которые многие бюрократы принимали в штыки, со временем принесут и ему лично, и казне, и всей стране большую прибыль, и помогал ей сражаться с чиновниками. Товарищи, стоявшие у руля с ним вместе, считали, что все возможные успехи уже достигнуты и пора бы притормозить. В стране царили мир и благоденствие, а действия олуди подняли престиж Ианты на континенте на небывалую высоту. Давно забыты войны между кланами и между странами; новые дороги связали не только города, но и самые малые и отдаленные селения; что ни год — все выше урожаи. Долгий мир приобретен благодаря сложной системе родства, связавшей дом Фарадов с сильнейшими государствами. Дети выросли и родили своих детей — здоровых, сильных, оберегаемых олуди. Самое время с облегчением вздохнуть и, сложив руки, наслаждаться жизнью, вкушая плоды своих трудов. Именно об этом на каждом собрании Совета намекали рассы царю. Но он продолжал мчаться вперед, и всегда рядом было прекрасное лицо жены, увлекающей его — все дальше, дальше…

И вот уже первые белые нити появились в густых волосах, и верный Мореход больше не выходит дальше манежа при конюшне, и все пристальней надо следить за дочерью — озорная глазастая девчушка того и гляди натворит дел! Прошедшие годы изменили и любимую. Она выросла в высокую полногрудую красавицу, и когда она в царском платье входит в Большой зал, по нему проносится общий тяжелый вздох, будто само солнце спустилось с неба, чтобы ослепить всех, кто может видеть. Тем, кто не может, она дарит прозрение. Хален сам был свидетелем, как во время разговора с ней обрели дар видеть два слепца. Она справляется почти с любой болезнью, недаром ради одного ее взгляда в Ианту идут люди даже с берегов Моруса, преодолевая тысячи тсанов равнин, стремительных потоков, горных ущелий и хребтов. Она видит человека насквозь, со всеми болячками, худыми и добрыми мыслями. Ее руки несут исцеление. Он, бывало, задумывался, могут ли они поразить бедой. Евгения не использовала свой дар во зло. Потому что не могла или потому что не хотела? Она не рассказывала, но он знал, как однажды на Фараде, куда она в очередной раз приехала размяться и помахать мечом, ее своим тайным колдовством позвали на тот берег женщины-дикарки. Даже они прослышали о ее силе и попросили о помощи, когда сын одного из вождей заболел и не мог ходить. Евгения отправилась к ним. Пеликен пытался преградить ей путь и рассказывал потом царю, как она обездвижила его одним взмахом руки. Он уж не ждал ее, был уверен, что дикари ее прикончат. Но, похоже, никто из мужчин не узнал о том, что на их земле побывала олуди. Она вылечила мальчика и вернулась. Узнав все от Пеликена, Хален не стал ее ругать. Этот дар ему неподвластен; только ей решать, что с ним делать.

И все же для него Евгения оставалась хрупкой, как статуэтка из тонкого стекла, и слабой, как первый весенний цветок. Она всегда будет на десять лет младше, и его сердце всегда будет замирать при взгляде на нее. Он любил просыпаться рядом с ней и наблюдать, как свет утра играет на ее коже. Он мог часами смотреть, как она озабоченно бегает по замку, разговаривает, ест, как она танцует и пестрые одежды летят за ней следом, открывая красоту сильного тела. Он с улыбкой наблюдал, как она замирает, увидев что-то красивое: здание, лошадь, картину; вытирал со щек слезы, когда она слушала певцов с их древними сагами и речными плачами; сжимал узкие запястья, и теплые ладони касались его лица. Она была как крепкое вино, что бодрит и наполняет силой, но, если он не видел ее много дней, она превращалась в сон-траву, от сока которой люди уходят в грезы и готовы на все ради еще одного глотка. Олуди живут долго, дольше, чем простые смертные, и Хален был рад этому, ибо он не смог бы жить без нее.

Иногда, когда они сидели где-нибудь на склоне холма, любуясь горящим в полнеба летним закатом, или стояли обнявшись на площадке дозорной башни, он замечал в ее глазах тоску. Это была не та тоска, которой она страдала много лет назад, — по дому, по прежней жизни. И не сомнение в правильности выбранного пути — Хален хорошо помнил выражение лица, которое так пугало его тогда, до свадьбы. Это не было и сожаление о настоящем, о том, что при всей силе так и не далось ей в руки, — о детях. Нет, то была печаль о чем-то, от чего Евгения сознательно отказалась, но продолжала тосковать. Она никогда не рассказывала ему, что для нее значило быть олуди, а он боялся спрашивать, и лишь в такие редкие минуты ему казалось, он ощущает грусть, которая, словно нить, связывала для нее два мира — грубый мир людей и призрачное небесное царство, которое настойчиво звало ее к себе.

Раздвоенность, необходимость существовать одновременно в двух мирах — видимо, Евгения будет обречена на это до конца своих дней. Долгое время она не могла отказаться — и так никогда не отказалась полностью — от земного прошлого, и первые ее годы в Ианте прошли в сравнении и сопоставлении двух культур. Ходя под новым солнцем, дыша сладко-соленым воздухом древней, но все же такой молодой земли, она постепенно становилась иантийкой, в то время как полагала, будто ей удается по-прежнему взирать на чужой мир сверху вниз. Давно забылся шум миллионных городов. В другой жизни остался русский язык, и даже голос ее изменился, произнося ставшие родными иантийские слова. Лишь во сне она порой вновь видела снег, укутывающий асфальтовые дороги и вереницы автомобилей, и слышала речь людей, что навсегда ушли из ее жизни. Если она теперь грустила, то по своему замку и новым родным, а все ее мечты отныне были связаны с этой щедрой землей, что привольно раскинулась, омываемая теплым океаном и охраняемая горами. Эта новая родина была добрее и изобильнее прежней, она любила Евгению и давала ей все, что только можно пожелать.

Читая книги Ханияра, написанные его предшественниками, жившими сотни лет назад, Евгения узнавала, что с нею происходит то же, что пережили некогда другие олуди. Может быть, сочетание земной физиологии и здешних природных условий воздействовало на них. А может, дело было в самых глубоких слоях сознания и подсознания — им не дано было этого знать. Но все они под солнцем Матагальпы менялись, открывая в себе возможности, которых не было у остальных жителей обеих планет.

Потеряв мир своего детства, Евгения одновременно вошла в третий мир, где чувства сливались с предчувствиями и переливались тысячами цветов, имен которых не знал никто кроме нее. В этой стране не было волшебства. Ее материей правили те же строгие законы, что в мире действительности заставляли камни падать на землю, а птиц — летать. Но сама эта материя была иной, прозрачно-тонкой, призрачной как туман и могучей как гроза. Этот тонкий мир не просто открылся глазам Евгении — он позволил ей управлять собой. Его легкое дыхание донеслось до нее еще тогда, когда, измучившись под светом чужого солнца и лун, она впервые протянула руку страдающему человеку и изгнала его боль, думая, что это не больше чем сон. Она открывала этот мир, словно раздвигая ставни на окне, и чем смелее заглядывала в это окно, тем шире оно становилось, заливая ее и все вокруг потоками ослепительного света. За ним сверкали возможности, ради надежды обрести которые многие отдали бы все, что имеют…

Общаясь с царицей, видя ее неизменную уверенность в себе, иантийцы и не подозревали, какие грезы таятся за спокойным лицом. Они не знали и не узнали никогда, от чего отказалась ради них Евгения. Ибо ей пришлось сделать непростой выбор между царской властью и божественным всевластием, и она сумела отказаться от соблазна.

Она сделала это не из страха, хотя многих на ее месте испугала бы собственная сила.

Это началось во сне. Днем она видела людей насквозь и могла лечить их. Этого уже было достаточно, этого было даже много — но оказалось, что мир духов способен одарить ее кое-чем еще. Ей и раньше приходилось летать во сне, и эти видения со временем становились все отчетливее, все реальнее. Она поднималась к облакам, парила над лесами и горами, проносилась над караванами, что неторопливо шествовали по дорогам, заглядывала в окна городских домов. Невидимая, она проходила сквозь стены и слушала разговоры, трогала вещи, которые потом обнаруживала и узнавала, попадая в эти дома наяву. Долгое время она относилась к этим снам как к развлечению и при дневном свете не вспоминала их. Но однажды она проснулась оттого, что постель под нею плыла и пропадала. Голова закружилась, мозг не мог осознать положения тела. Оказалось, Евгения парила над кроватью, и между нею и простыней было около десяти сантиметров пустоты.

Это повторилось еще раз; тогда она стала спать одна на крыше храма. Его купол — один из самых высоких в городе — опирался на восемь стен. Поздно вечером она поднималась по приставной лестнице на окружающую его площадку и укладывалась на одеяле в его тени. Иногда она засыпала, но чаще часами смотрела в черное небо, на сверкающие лики звезд. И наступал момент, когда оно будто раскрывалось, и звездный свет проливался на нее, открывая свои тайны. Самое сложное было — находиться одновременно в двух мирах, управлять своим телом, видя в то же время вторую призрачную реальность вокруг себя. Люди на земле тогда казались ей беспомощными, презренными существами. Даже муравьи сильнее их, ведь они могут безо всякой помощи подниматься высоко вверх по деревьям и стенам, в то время как людям для этого нужны лестницы. Земля, по которой они ходили, была лишь дном жизни, а сама жизнь кружилась и шумела на километры ввысь, играя ветрами, качая на своих руках птиц, рождая облака. Осознав ее трехмерность, Евгения поняла, что может летать. Для этого требовалось усилие тех мышц, что не существовали в физическом теле, но были развиты в его тонком двойнике. К тому моменту, когда она осознала это, полет уже не казался ей фантастикой, и, впервые оторвавшись от земли и поднявшись на пару метров вдоль купола, она не испытала священного восторга — лишь задумалась, стоит ли экспериментировать в открытом небе. Дождавшись самого глухого часа, когда все заснули и никто не мог увидеть парящего над городом человека, Евгения вновь взлетела над крышей и, вытянув руки, нырнула в пустоту. Остановилось сердце, она провалилась вниз. Но тут же включились неизвестные ранее рефлексы, и тяжелое тело взвилось ввысь. Отсюда все выглядело по-другому, объемным и непривычно освещенным: круглые густые кроны деревьев, тянувшие к ней ветви, стены и крыши домов, далекие дрожащие огни параллельных улиц, отражающие свет поверхности и плотные тени. Это было ни с чем не сравнимое чувство. Ее ничто не держало — она сама держала себя. Неожиданные порывы холодного ветра мотали ее из стороны в сторону, ставшие неуклюжими ноги мешались и мерзли. С окрестных крыш с возмущенным криком взлетели голуби и кружились вокруг нее, не веря своим глазам. Евгения повернула обратно, борясь с ветром и ошалевшими птицами, с трудом ориентируясь в воздушных потоках, кое-как дотянула до храма и неловко упала на крышу с обратной стороны купола. Голуби еще долго кружили над ней, словно убеждая не покушаться больше на их воздушные рубежи.

Позже она попробовала еще несколько раз. Вспомнив свои сны, она поняла, что могла бы научиться становиться невидимой. Свернувшись комочком на крыше храма, зажмурившись, замерев настолько, что будто бы и переставала существовать, она начинала слышать все голоса и мысли, что витали вокруг, в густой городской массе человеческих эмоций. Протянув руку или просто послав безмолвный сигнал, она сумела бы изменить настроение человека, что скрывался за толстой каменной стеной, заставить его говорить и делать то, что хотелось ей. Окно иного мира распахивалось все шире, маня и дразня нечеловеческой мощью. Но Евгения почти без сожаления захлопнула ставни, и теперь сквозь их щели на нее падало лишь несколько тонких лучей волшебного света. Она сознательно и решительно отказалась от божественной силы, оставив себе лишь крохи. Почему? Тому было несколько причин.

Нельзя было не принять во внимание опыт предыдущих олуди. Книги бесстрастно описывали совершаемые ими чудеса и подвиги, среди которых были воскрешения мертвых, мгновенные перемещения из города в город, применение в качестве оружия грома и молний и многое другое, что указывало на масштаб божественных возможностей. И столь же бесстрастно книги повествовали о последних днях этих великих, когда они нелепо погибали от непредвиденного коварства врагов либо же, осознав свое отличие от людей, медленно умирали, еще до смерти высыхая подобно мумиям или растворяясь в воздухе. Евгения понимала: тот, другой мир затянул их, заманил своими тайнами и они ушли по его дорогам так далеко, что уже не смогли вернуться. Он и ей обещал сокровища, которые она пока не в состоянии была понять. Именно поэтому они не привлекали ее, а пугали. Ведь были среди олуди и те, что однажды просто исчезли…

Во-вторых, воспитанная на принципах научного познания, Евгения опасалась пользоваться силами, источника и механизма действия которых она не понимала. В стране ее детства тоже существовали невидимые, но реальные энергии, такие как электрическая или атомная. Все люди, когда-либо ходившие в школу, знали их природу и хотя бы теоретически, в самых общих чертах представляли, как ими управлять. Однако никто не мог познакомить ее с законами тонкого мира, а ведь они требовали не меньшей эрудиции и интеллекта! Пожалуй, ей хватило бы самонадеянности, чтобы попытаться самой открыть и записать эти законы, — но это значило бы рискнуть своей жизнью, а к такому Евгения не была готова. Слишком многое связывало ее с реальным миром, слишком крепки были узы, приковавшие ее к грубой и прекрасной земле Ианты.

И это была третья причина, по которой Евгения отказалась от божественных способностей. Ей не было еще тридцати лет. Это мало даже для простого смертного, и это всего лишь секунда на часах вечности, по которым живут призрачные силы. Ее мужчина был первым среди людей, самым сильным, красивым и умным, и она любила его почти так же сильно, как себя. У нее была власть над сотнями тысяч жизней, которой она с удовольствием пользовалась и не желала терять. Сильное молодое тело тоже дарило наслаждение. Она радовалась всему, что ее окружало, от вкусной еды до прекрасных летних закатов, озаряющих небо красками не хуже тех, что открывались ее божественному взору. Жизнь еще только начинается, так нужно ли менять плотские радости на высоты духа, которые, возможно, она в силу молодости и малого опыта не сможет постичь? Она еще придет в тот мир позже, когда здесь ей все приестся, когда познает все радости простой человеческой жизни.

Свет продолжал настойчиво стучаться в ее окно, и иногда она чуточку приоткрывала ставни, чтобы глотнуть волшебного эфира. Но некоторые способности оставались для нее утеряны, пока окно не распахнется во всю ширь. Она не видела будущего, за исключением самых примитивных ситуаций, подобных той, что случилась давным-давно на морской прогулке. Она не могла отныне в подробностях читать чужие мысли, однако образы, рождающиеся у ее собеседников, оставались ей доступны. Она не могла летать, но приобрела способность двигаться абсолютно бесшумно, видеть в полной темноте и отводить глаза наблюдателям. Мускулы и суставы были ей послушны, руки сильны, глаза зорки. Животные слушались ее без слов, и те же уличные голуби, что когда-то восстали против нее в воздухе, теперь слетались к ее ногам и позволяли себя гладить. Это было прекрасно, и Евгения не желала ничего большего. Лишь одно пугало ее: мысль о том, что когда-нибудь может прийти расплата за этот дар, которая будет столь же безмерно жестока, сколь он безмерно велик.

Но, возможно, расплата уже наступила, думала она, глядя на закат со склона холма и терзаясь оттого, что сама, по собственной воле отказалась от полета, — а ведь могла бы парить сейчас в этом небе наравне с птицами, с безумной скоростью мчаться вслед за уходящим солнцем, купаться в волнах ветра! Многие люди познали эту тоску по несбыточному, но ни с чем не сравнить боль того, кто уже побывал в высоте и знает, каково это — быть свободным лететь куда угодно!