На пороге Будущего

23

Разрушения войны не коснулись великого города, и весну нового, 2764 года он встречал, как всегда, блеском своих куполов. Прошедшие испытания его жители вспоминали как страшный сон. Им уже не верилось, что огромная армия стояла у Рос-Теоры, а царь Алекос был их врагом.

Джаваль и Амарх Хиссаны, Райхана и ее внук мирно почили на семейном кладбище. Все они получали приличествующие их достоинству почести. Их не забыли — но и не вспоминали. У крусов был теперь новый правитель, называвший себя великим царем. Такого титула в Матагальпе давно не было, но Алекос делал все возможное, чтобы его оправдать. Завоевав страну, он в первую очередь дал ей справедливые законы и следил, чтобы они строго соблюдались. Множество богатых и знатных крусов погибли на войне, другие разорились, и на их месте оказались выходцы из Шедиза. С этим нелегко было смириться, однако царь не делал различия между теми и другими и судил всех одинаково. Два года назад он обещал отцам города восстановить разрушенное, сохранить не потерянные еще богатства и сдержал свое слово. Тонны золота и серебра уплыли вместе с кочевниками на юг, столько же оказалось у шедизских солдат, однако они, эти солдаты, в большинстве своем осели в Матакрусе и Ианте. Царь обязал их работать, как работали прежние хозяева данных им земель.

Торговля с Островами не прерывалась за эти смутные годы ни разу. Алекос прекрасно понимал то, чему старые правители не придавали должного значения: Мата-Хорус полностью зависел от континента. При всех своих богатствах Острова не могли сами прокормить себя. Они закупали в Матакрусе и Ианте все: овощи и фрукты, скот, сахарный тростник и мед, масло и виноград, древесину, сырье для текстиля и металлы. Часть этих товаров потом возвращалась на континент совсем по другой цене в виде изысканных яств, тканей и мебели. Необычайно холодная зима шестьдесят первого года и заморозки следующих зим подкосили экономику северных стран. Плантации и сады вымерзли, для их восстановления требовалось несколько лет. Не хватало рабочих рук, так что царю пришлось законодательно разрешить женщинам трудиться там, где раньше трудились лишь мужчины. Не пострадавший в войне Мата-Хорус со своим миллионным населением требовал товаров и готов был торговаться. «Жители Матагальпы религиозны, благородны и чересчур горды — себе во вред. Ими легко манипулировать. Островитяне не такие. Они поклоняются одним лишь деньгам. А золото — товарищ, который учит хитрости. Нам предстоит очень интересное время!» — говорил себе Алекос, довольно потирая руки.

Остатки армии островитян покинули континент сразу же, как только крусы открыли перед Алекосом ворота Рос-Теоры. Уже через две недели оттуда прибыло посольство. Слава Островов старалась сохранить хорошую мину при плохой игре. Ее велеречивые посланники обвиняли нового правителя в разных грехах и набивали себе цену, однако и они, и он понимали, что Мата-Хорус будет вынужден принять любые условия дальнейшей игры. Они находились не в том положении, чтобы соглашаться или не соглашаться со сменой власти на материке, и были достаточно объективны, чтобы это осознать. Многие облеченные властью люди на Островах были связаны с Матакрусом и Иантой узами родства; однако эти связи моментально потеряли цену, стоило родичам с материка утратить свое влияние. Островитяне верили в богатство и в свой ум, который помогал им делать деньги, а более тонкие материи их мало волновали. Поэтому в конце концов с присущим себе цинизмом они приветствовали нового монарха и предложили подтвердить священные договоры.

Но Алекос при всем желании не мог дать им то, что они просили. Еды в его империи едва хватало для собственных граждан. Объем экспорта для Ианты и Матакруса пришлось снизить в два раза. Остаток должен был восполнить Шедиз, которому капризы климата не нанесли существенного ущерба. Также великий царь значительно поднял цены на продукты. Власти Мата-Хоруса то лебезили перед ним, то угрожали, но платили по счетам. Членам Славы Островов наверняка становилось дурно, стоило им представить, что может случиться, если Алекос вздумает объявить блокаду. Он действительно одно время подумывал об этом: уж очень соблазнительно было получить в свое распоряжение богатейшее государство с развитой промышленностью. Но, взвесив все за и против, он отказался от этой мысли. Теперь, после объединения стран, империи понадобится новый общий враг. Рано или поздно эта роль достанется Островам, и пусть это произойдет как можно позднее. Золота и серебра у него и без этого было довольно, а в бытность свою в Шедизе он посвятил немало времени поиску и разработке новых мест добычи драгоценных металлов. Со временем вернется на север и то золото, что было увезено кочевниками, — дикари не сумеют его сохранить. «Время на нашей стороне, — говорил он товарищам на заседаниях Совета. — Можно построить дом за неделю, но он не простоит долго. Мы с вами сейчас возводим здание, которое когда-нибудь подомнет под себя и степи, и леса, и заносчивые Острова. В таком деле необходимо терпение. Тяжелые времена закончатся, их надо пережить».

Управитель Камалонда пригласил царя посмотреть на результаты проведенного в городе ремонта. Алекос поехал в своем экипаже, в сопровождении сотни гвардейцев. Теперь, став хозяином материка, он мог позволить себе роскошь, которой раньше избегал. Самые быстрые и красивые кони стояли в его конюшне, но он предпочел карету. Степняки, его первые товарищи, не узнали бы своего сурового вождя в этом важном вельможе в богатых одеждах. И охраняли его теперь не их светловолосые братья, а родовитые шедизцы и крусы. И все же видно было, что в случае чего не они царя, а царь их защитит.

В поле у городка Лима стоял обелиск; Алекос поднял руку в приветственном салюте, вспомнив Бронка Калитерада. Этот человек стал для Алекоса олицетворением всего лучшего, с чем он столкнулся в этом новом для себя мире. Хотя он нередко смеялся над ними, все же ему нравились эти люди — сильные, гордые, умеющие любить и ненавидеть и — удивительное дело! — умеющие держать слово. Сражаться с ними было скучновато, слишком они предсказуемы, зато выгодно дружить. Он получал удовольствие, завоевывая их доверие. Правда, Ианта стала крепким орешком. Он понял, что так будет, когда познакомился с Бронком. Алекос многое бы отдал, чтобы привлечь его себе на службу, но главное достоинство Бронка стало и его недостатком: он до мозга костей был предан своей стране. И все же Бронк раньше своих земляков понял, кто пришел под видом варварского вождя, и своей смертью признал его право…

По пути великий царь не погнушался несколько раз выйти из экипажа, чтобы посетить сады и своей силой вдохнуть в них жизнь. С последствиями морозов следовало бороться всеми возможными способами, в том числе и непосредственно руками олуди. Алекос поморщился, вспомнив одну из встреч со святыми отцами. Старшины священников Матакруса и Ианты пригласили его и прямо осведомились, является ли резкое изменение климата делом его рук и как он собирается восстанавливать уничтоженное зимними холодами и летней засухой. Не желая ссориться с этими людьми, имевшими огромное влияние на народ, царь по их зову прибыл в резиденцию первосвященника Энхи и вежливо ответил на его вопросы. Ханияр говорил мало. Его откровенно ненавидящий взгляд старался прожечь Алекоса насквозь. «Я не имею прямого отношения к происшедшим катаклизмам, — сказал им великий царь. — Они мне помогли, это правда, но в то время я еще не был способен на деяния подобного масштаба. Однако полагаю, что некое косвенное отношение к моему появлению в Матагальпе эти капризы погоды все же имеют. Я видел немало крупных войн и других катастроф, и мне хорошо известно, что беда не ходит одна. Очень часто природа на человеческую жестокость отвечает еще большей жестокостью. Не знаю, чем это объяснить. Эти явления слишком тонки, а я сейчас, как вы видите, занят более прозаическими делами. Когда-нибудь я смогу узнать, какие тайны скрывает от нас небо. Но это время еще не пришло».

«Народу требуется утешение и поддержка, — сказал Энха. — И кому, как не вам, олуди, великому царю, виновнику всех бед, поддержать его сегодня? Мы просим вас принять обязанности священнослужителя и участвовать в наших обрядах». Алекос отказался, сославшись на занятость. За долгую жизнь ему много раз приходилось надевать на себя личину глубоко верующего человека и кадить богам, однако не для того он стал первым в этом мире, чтобы снова лицемерить. «Моя сила со мной, — объяснил он и в доказательство поднял взглядом тяжелый подсвечник с дальнего стола и взглядом же перенес его к ногам Ханияра. — Я могу обойтись без белых одежд, без молитв и жертвоприношений. Сделаю все возможное, чтобы страны оправились от последствий катаклизмов». «Сила нашей олуди Евгении проявилась не сразу, ей потребовалось несколько лет, — заговорил Ханияр. — Но вы в первые же годы оказались сильнее ее. Значит ли это, что сейчас ваши возможности не имеют предела?» Алекос горячо запротестовал: «Нет, нет, об этом не может быть и речи! Сегодня мои силы были бы примерно равны с нею. А еще два года назад мне нечего было ей противопоставить кроме своего жизненного опыта. И кстати, — заметил он, придав лицу как можно больше почтительности, — именно ваша олуди помогла моей силе вернуться. После битвы при Дафаре она прокляла меня. Мощь посланной ею ненависти оказалась столь велика, что умершие рефлексы были вынуждены проснуться, чтобы спасти меня. С тех пор каждый день возвращает то, что я умел когда-то. Не беспокойтесь. Через несколько лет страны получат все, что потеряли. Я обещаю это вам…»

Разрушенные стены Камалонда были отстроены заново, как и муниципальные и государственные здания, пострадавшие во время взятия города. Из своей доли военной добычи Алекос выделил деньги на помощь горожанам, потерявшим дома. Жители высыпали на улицы, провожали царя криками, закидывали цветами дорогу перед его кортежем. Их поведение не поддавалось логике: всего два года назад они проклинали жестокого завоевателя, а сегодня улыбались ему и желали успехов. Вечером на приеме в дома Матесса Тентиана местная знать интересовалась его дальнейшими планами. Женщины посмелее строили глазки. Робкие заливались краской и лепетали что-то бессвязное. Алекос высмотрел изящную зеленоглазую, пахнувшую лилиями брюнетку, утвердительно ответившую на его взгляд. Радуясь возвращению своей силы, он надеялся лишь, что она не скоро заставит его отказаться от простых человеческих удовольствий. Когда-то он мог обходиться без секса десятилетиями, а теперь считал любой день без него потерянным. Это не могло продлиться долго: поиски знания не уживаются с примитивными инстинктами. Но пока последние еще держались в нем, и это его устраивало.

За столом рядом с городским управителем сидела его дочь. Добровольно покинувший должность после взятия Камалонда, Матесс по просьбе Алекоса недавно вернулся к своим обязанностям. Напротив и слева от царя, согласно протоколу, сидел его секретарь и оруженосец Легори. Как и все в зале, весь вечер он не сводил глаз со своего господина. Однако Алекос заметил взгляды, которые юноша время от времени бросал на дочку Матесса. Та и правда была хороша и воспитана и настолько боялась царя, что не смела поднять головы. Руки ее дрожали, поднимая бокал.

Уже заполночь он вошел в отведенную ему спальню, оставил дверь приоткрытой, ожидая женщину. Через минуту зашел Легори, как делал это много раз, в нерешительности остановился посреди комнаты. Алекос взял со стола бумагу, протянул ему.

— Что это?

— Приказ о назначении вторым помощником губернатора Алемара.

Юноша резко опустил бумагу, его лицо вспыхнуло.

— Вы выгоняете меня? Чем я провинился перед вами?

— Это повышение, а не наказание. Хватит тебе терять время среди дворцовых бездельников. Пора заняться настоящей работой.

— Я не хочу этого. Позвольте мне остаться с вами!

— Ты умный парень, Легори. Можешь сделать хорошую карьеру.

— Вы не хотите меня больше видеть, — молодой человек нахмурился и, пересилив гордость и страх, спросил о том, что мучило его уже давно: — Вы не любите меня больше?

Алекос рассмеялся, обнял его за плечи, подвел к зеркалу:

— Посмотри на себя, Легори.

Но тот смотрел только на господина.

— У тебя борода, как у матерого воина, — сказал царь. — Ты уже давно не мальчик, Легори, нечего тебе около меня делать. Скоро сможешь окружить себя собственными пажами. А еще лучше — женись. Я найду тебе самую красивую девушку в стране, если захочешь. Вот хоть дочка Матесса. Понравилась она тебе?

Легори вырвался из его рук, смял бумагу в кулаке. Алекос с усмешкой смотрел на него, и под этим взглядом любовное волнение на лице молодого человека сменилось смирением.

— Вы правы, мой господин, — сказал он. — Вы говорите верно. Благодарю за высокую честь. Постараюсь, чтобы эта должность, несмотря на мою молодость, оказалась мне по силам. Я ухожу.

Алекос кивнул, и юноша, низко поклонившись на прощанье, вышел из комнаты.

Следующим утром великий царь выехал в обратный путь — в столице было назначено заседание Совета. Он едва успел к началу, вошел в зал, когда часы били пятнадцать.

Реконструкция в Шурнапале шла полным ходом, но Дом приемов почти не изменился. Все осталось таким же, как при Хиссанах: тонкие колонны, поддерживающие сводчатый потолок, синие портьеры и обитые светлым шелком стены с великолепными картинами и картами, овальный дубовый стол в глубине приемной, царское кресло с высокой спинкой, массивные стулья. Только свешивающиеся со стен штандарты поменяли цвет с голубого с серебром — цветов Хиссанов — на серое стилизованное изображение волка на красном фоне. Но и это был уже устаревший герб: война осталась позади, и царю требовалось создать себе мирный образ. Полы в зале уже обновили, как и плиты на площади, которую с трех сторон окружали Дом приемов и дома царя и царицы. Теперь вместо солнца со змеей с синих плит сияли белые многолучевые звезды.

Чиновничий аппарат в Матакрусе был чрезвычайно громоздок, и упростить его не представлялось возможным. Наоборот, объединение стран еще более усложнило государственную машину. Большинство постов сохранилось за крусами, что стояли у власти много лет. У них был опыт и связи, и Алекос предпочел оставить все на своих местах, проведя лишь незначительную ротацию, чтобы обеспечить себе поддержку давних товарищей. Самые верные его соратники заняли в новом государстве ключевые посты. Худой усатый Нурмали, прошедший рядом с царем всю войну от Галафрии до Дафара, теперь — управитель южных стран. Могучий Гарли, первый силач Шедиза — военный министр. Всегда серьезный Кафур, бывший управитель Ианты, переведенный на должность губернатора Алемара, центральной провинции Матакруса. Когда после окончания заседания Совета крусы разошлись, они остались в зале, чтобы выпить за новое назначение Кафура.

— Неплохие результаты для такого срока — всего полтора года, — сказал Алекос. — Я думал, мы провоюем в Ианте года четыре, не меньше. Наша война закончилась слишком быстро. Даже я не ожидал такого. И это заставляет предположить, что настоящая война сейчас лишь начинается.

Он развалился в кресле, взболтал коньяк в хрустальном бокале.

— Они там в Ианте дикие, совсем как степняки, если не хуже, — заметил Нурмали. — С теми мы все-таки договорились, а иантийцев не переделаешь.

— Их не надо переделывать. Если не сработала атака в лоб, придется заходить с тыла. Не кнутом, так пряником, но я заставлю их себя полюбить так же, как они любили Фарада.

Гарли прищурился, ударяясь в воспоминания.

— Хален был единственным стоящим царем из всех. Как он бился под Рос-Теорой! Я его проклинал по пять раз на дню. Это был настоящий воин. И все его люди такие же и всегда такими будут — вы, как всегда, правы, государь.

— Я благодарю вас за новое назначение, мой господин, — тяжело сказал Кафур. — Но в Ианте у меня осталось одно незаконченное дело.

— Какое же?

— Царица, Евгения Фарада.

Алекос поднял брови.

— Она же погибла во время вашего последнего карательного похода. Я помню, вы писали об этом.

— Не совсем так. Я писал тогда, что она скорее всего погибла. Установить это точно было невозможно. Но перед самым отбытием из Киары я получил сведения, что она жива. Ее видели в горах.

Царь выпрямился. Его ноздри гневно раздулись. Товарищи опустили глаза.

— И ты только сейчас говоришь мне об этом? Ведь это означает, что в Ианте опять начнутся волнения! Почему ты не послал ее убить?

— Я хотел сначала посоветоваться с вами, государь. Я уже пытался ее поймать. Положил много людей. Перебил немало ее слуг. Поскольку шансов выжить у нее тогда почти не было, то я не стал подробно описывать вам нашу встречу. Она очень сильна. Это олуди! Она умеет отводить глаза и напускать черный страх, что гонит врагов прочь, она говорит так, что ты слышишь ее в своей голове, а от ее взгляда можно ослепнуть. Если б не ваше имя и не мой топор, я тогда не выстоял бы против нее.

Он осекся: царь его не слушал. Он утонул в своем кресле с отсутствующим видом, крутя в пальцах бокал. Кафур вопросительно посмотрел на остальных. Гарли приложил палец к губам. Он уже привык к внезапным уходам царя, которые начались не так давно, как раз после взятия Дафара.

Очнувшись от задумчивости, Алекос вскочил, обвел вельмож знакомым энергичным взглядом.

— Да, она жива и находится в горах. Так ты говоришь, Кафур, что не можешь ее поймать?

Тот побагровел, сердито крякнул. Признался:

— Увольте меня, государь. Я уже пытался и едва не поплатился рассудком за это.

— Может быть, кто-то из вас, господа, возьмется за это? — спросил царь, поворачиваясь к Гарли и Нурмали.

Гарли с готовностью вскочил.

— Прикажете выезжать сегодня?

Он снова ненадолго задумался, меряя их взглядом, будто сомневался в чем-то.

— Вы поедете все трое. Если уж Кафур не смог ее победить, может, справитесь вместе. Отправляйтесь в иантийские горы и привезите мне олуди Евгению. Моя сила будет с вами и поможет одолеть ее.

Нурмали, задумчиво жевавший ус, медленно поднялся.

— Позвольте мне сказать, государь. Кафур не видел олуди Евгению до того дня, когда поднял против нее оружие. Посмотрите на него — в тот день он постарел на десять лет. А я — я провел рядом с госпожой Евгенией несколько недель. Это было черное время для меня. Каждый день я ждал смерти от руки Процеро. Олуди дала мне надежду. Она предрекла, что я умру, служа другому царю, — Нурмали встретился взглядом с Алекосом. — Я не смогу поднять на нее руку.

Алекос с трудом подавил гнев. Благородство его подданных все чаще выводило его из себя. Они смогли почти без подсказок избавиться от матакрусского царевича, но открыто пасовали перед женщиной!

— Ваша олуди глупа и труслива. Будь иначе, она давно пришла бы ко мне, как равная. Она все еще царица своей страны и все еще обладает волшебной силой. Так ответьте, почему она сидит в горах вместо того, чтобы сражаться со мной?

Они промолчали. Лица Нурмали и Кафура были просто несчастными, и только Гарли молодецки ухмылялся, всем видом давая понять, что уж он-то выполнит любой приказ с удовольствием. Алекос повторил:

— Отправляйтесь в Ианту и привезите мне царицу — живую и по возможности здоровую. Я хочу сам посмотреть на нее. Может быть, я не стану ее казнить. Если она не так глупа, как кажется, то поймет, что лучше служить мне. Будет кому исполнять храмовые обряды.

Нурмали явно не был с этим согласен, но смолчал, поклонился. Только отойдя за несколько кварталов от Дома приемов, он решился открыть рот:

— Какой дух дернул тебя вспоминать о царице, Кафур? У меня в Этаке дел невпроворот, я собирался завтра в обратный путь, а теперь придется спешить в Ианту!

— А что я должен был сделать? — огрызнулся Кафур. — Вы не были со мной в тех горах и не видели ее. Разъяренная олуди хуже злой колдуньи. Ее нельзя там оставлять, так мы никогда не успокоим иантийцев.

— Подумаешь, женщина! — хохотнул Гарли. — Она хоть красивая?

— Не знаю, не обратил внимания. Но злая и очень опасная. Это не женщина! Увидишь ее, поймешь…

Со времен осады Камалонда им не приходилось выступать в одном походе втроем. Алекос дал им сотню отборных шедизцев из тех, что не бывали в Ианте и не боялись иантийской олуди. Нурмали по совету Кафура выбрал десяток самых отчаянных в особую группу.

— Мои люди задрожали и отступили перед нею, — сказал Кафур. — Так что лучше заранее отобрать тех, которые не боятся ни смерти, ни греха.

И вот снова дорога стелется под копытами их коней. Перейден мост, и отряд повернул на юг. Кафур за время правления в Ианте успел отяжелеть и с завистью посматривал на встречные экипажи. Но он сам настоял, чтобы экспедиция была организована в старых традициях — никаких послаблений ни солдатам, ни офицерам. Нурмали и Гарли первое время посмеивались над ним, однако чем ближе подходили к Дафару, тем становились серьезнее.

Многие населенные пункты вдоль дороги так и не были восстановлены: провожали их черными провалами окон, покосившимися заборами. И все же весна пришла и сюда, увила зеленью старые каменные стены, оживила фруктовые деревья. Местные жители не обращали на посланников царя Алекоса внимания. Они привыкли, что по дорогам ежедневно перемещаются то военные патрули, то целые полки, переводимые из одного гарнизона в другой. Площадки для отдыха войск содержались в полном порядке, как и при Фарадах, и по-прежнему многочисленны были трактиры и постоялые дворы у дорог, так что начальникам похода не пришлось ночевать в открытом поле.

Пришел день, когда дорога привела их к Дафару. Знатных иантийцев здесь не осталось — полегли в памятной битве или ушли на запад. Но город был все таким же шумным и пыльным, все так же спешили на рынок крестьяне, работали мастерские, а сбежавшие с уроков школьники играли на узких улицах. Губернатор Корсали, тот самый, что был когда-то послом Шедиза в Киаре, встретил командиров у городских ворот и проводил к своему дому. Жена его была иантийка, из тех женщин, кому интересы мужа дороже чаяний своего народа. Она радушно приняла гостей, накрыла стол и распорядилась насчет бани.

— Какие вести с гор? — спросил Нурмали, когда хлопоты были окончены и все расположились за ранним ужином на крыше.

Корсали поставил на стол еще один кувшин с пивом.

— Ничего нового. Фермеры с предгорий рассказывают сказки, будто бы царица по ночам спускается с гор и скитается, зовя мужа. Но это уже народный фольклор, который к реальности не имеет никакого отношения. После того случая с охотниками-шедизцами, две недели назад, ничего больше не происходило.

— Скажи про коня, — вполголоса напомнила супруга.

— Ах, да! Ланселот! Его украли!

— Кого? — не понял Нурмали.

— Конь царицы, Ланселот, — пояснил губернатор. — Господин Кафур любезно подарил мне его…

— Это ты оказал мне любезность, забрав дикую зверюгу, — проворчал тот. — Сколько людей он покалечил за эти полгода?

— Покалечил, — согласился Корсали. — Так вот еще вчера вечером он стоял в конюшне, а утром его денник оказался пуст.

Гарли оживился, переглянулся с остальными.

— И часто случается конокрадство в твоем доме, господин губернатор?

— Ни мой распорядитель, ни конюший не понимают, как это вышло. Конюхи дежурили там всю ночь, как обычно, и никого не видели. Говорят, никто крупней мухи мимо них не проскальзывал… А коня нет!

— Ну и кому же мог понадобиться этот дикий зверь? — усмехнулся Кафур. — Кроме хозяйки с ним никто не справится! А ты говоришь, ничего не происходит! Жаль, не успел я снять тебя с должности. Ну, да посоветую моему преемнику поспешить с этим. А пока позови-ка людей, что были в конюшне.

Побледневший Корсали сделал знак распорядителю, стоявшему у дверей. Тот бегом кинулся во двор и приволок, держа за шиворот, двух иантийских парней. Они плюхнулись на колени перед важными господами, вытирая носы и оправляя рубахи. Положив на колени свой знаменитый топор, Кафур спросил:

— Кто был в конюшне ночью?

— Никого не было, господин. Никого!

— Куда же делся конь?

Мальчишки переглянулись, пожали плечами.

— Мы к нему и не заглядывали. Он не такой, как другие лошади, никогда морду не протянет, сахара из рук не возьмет. Дикий совсем, только кусается да все старается разнести денник. Только поздно утром и заметили, что его нету.

— А вчера днем, вечером не терся ли кто чужой около коней?

— Да как же, господин, кто ж чужого пустит? У нас тут строго!

Кафур махнул рукой, отпуская их. Повернулся к товарищам.

— Едем?

— Придется, — ответил Гарли, неохотно отрываясь от жареной утки.

— Как же она его увела? — спросил Нурмали, когда все трое плюс десяток солдат уже сидели в седлах, ожидая, пока запрягут лошадей в повозку.

— Эта колдунья знает разные трюки. Может быть, она просто приказала конюхам отвернуться и все забыть! Про нее чего только не рассказывают, говорят даже, что она умеет летать. В это я не верю. Умела бы, не упала при мне со скалы. Но даже если она летает, конь-то все равно обычный! Так что если поспешим, догоним ее на дороге. Вряд ли она решилась гнать во весь опор — от всех встречных такого коня на скаку не спрячешь.

Они не покидали седел всю ночь, лишь пересаживались на свежих лошадей, которые, благодаря прошлым стараниям Кафура, имелись на всех постоялых дворах. Все трое с возрастающим беспокойством ощущали в себе присутствие посторонней силы, той самой, что столь явственно исходила от олуди, когда он бывал рядом. Алекос не обманул их: он был сейчас с ними. Именно эта сила не давала усталости одолеть их. Она подсказала свернуть с тракта на проселочную дорогу, уводящую на юго-запад. Она — а еще встреча с патрулем, дежурившим на перекрестке: солдаты вспомнили, что не так давно мимо них прошла старуха со старым серым мерином в поводу. «Это она им глаза отвела», — решил Кафур. Когда утреннее солнце вышло из-за облаков, растянувшихся вдоль горизонта, а дорога поднялась на холм, они сверху увидели далеко впереди всадницу на белом коне. Евгения могла обмануть других, но Нурмали, Гарли и Кафур смотрели сейчас глазами Алекоса и видели правду. Нурмали обернулся к своим людям, велел: «Не бояться. Не смотреть ей в глаза. Не лезть вперед, пока я не велю», — и первым устремился с холма вниз.

24

Она заснула на согретом последними вечерними солнечными лучами пригорке, и ей приснилось, что олуди Алекос пришел и смотрит на нее. Евгения открыла глаза, потянулась, разминая затекшие мышцы. Прислушалась: в лесу было еще по-зимнему тихо, лишь вдалеке кричала птица заунывно и монотонно, как скрипучие качели. Где-то кипела жизнь, начинался новый год с новыми радостями и печалями. Но здесь, в ее горах, прошлое и будущее перестали существовать, и каждый день вот уже полтора года повторял предыдущий. Все застыло, как и она сама, и сейчас она отчетливо осознала, что так больше не может продолжаться.

После памятного визита Кафура, когда погибли многие ее соратники и сама Евгения едва не присоединилась к ним, ей никто не докучал более. Вместе с Ильро и Эврой они похоронили Пеликена, Себарию и всех, кого смогли, уложили их в серую лесную землю и установили камень-памятник над общей могилой. Неподалеку от него и лежала сейчас Евгения, глядя в темнеющее небо и раздумывая о будущем.

Недавно офицеры-шедизцы из дафарского гарнизона зашли на ее территорию охотиться. Что им не охотилось рядом с городом, для чего было ехать в такую даль? Не иначе — хотели посмотреть, не осталось ли мятежников там, где осенью прошли люди Кафура. А их действительно почти не осталось, и офицеры в погоне за оленем застали Евгению одну здесь, на укромном пригорке. Их привлек запах печеного мяса. Она тогда пришла, чтобы принести дары покойным. Почуяв их издалека, позволила подойти вплотную, вступила в бой и убила двоих, а двум другим дала уйти. Как и следовало ожидать, они рассказали об этом всем, кто только хотел слушать. А слушали наверняка иантийцы и шедизцы, простолюдины и военачальники. Теперь следовало ждать новых визитов. Евгения поняла это только после того, как подтащила и бросила тела убитых у камня могилы, чтобы души ее друзей порадовались отмщению. В те минуты она не помнила себя и стремилась лишь к одному — наказать, запугать своих врагов. Позже, когда к ней вернулась способность думать, она пожалела о своей несдержанности.

Большинство ее людей вернулись в Ианту. Это были крестьяне и рабочие, для которых существование без труда, без дома оказалось невыносимо. Они рассчитывали найти работу вдалеке от мест, где жили раньше, и вернуться к своей привычной жизни. Евгения не стала их удерживать. С ней остались несколько воинов и, конечно, верная Эвра.

Евгения вздохнула. Что бы она делала без подруги, которая единственная понимала ее и терпела все: ее молчание, отчаяние, взрывы гнева! Однако сейчас царица жалела Эвру больше, чем та жалела ее. Ее муж погиб под Дафаром. В Киаре остались родители, сестры и братья, шестилетний сын, свой дом. Месяц за месяцем Эвра безропотно тянула свою лямку: готовила, стирала в ледяной воде, чинила одежду, вела с госпожой длинные беседы, — и ни разу не пожаловалась, не спросила, сколько еще это будет продолжаться… Это она нашла Евгению на камнях у круглого озера, лишившуюся сознания и заметенную снегом, волоком оттащила как можно дальше и укрылась в нагромождении скал, пережидая, пока люди Кафура придут и уйдут, не найдя на берегу никаких следов после снегопада. Застрелила козла и поила госпожу его теплой кровью — у озера не было деревьев, не на чем было приготовить пищу. И помогла дойти до лагеря, а потом помогала искать и хоронить убитых…

До сих пор Евгения не могла без дрожи возвращаться мыслями к тому дню. Она плохо помнила, что было после того, как шагнула с обрыва. В ту минуту она была уверена, что падение с высоты ее убьет, и не сомневалась, что перекошенное лицо шедизского военачальника — последнее, что она видит в жизни. Но в моменты между жизнью и смертью разум отступает перед инстинктом, который делает все, чтобы выжить. Тело думало само: приготовилось войти в воду и не сопротивлялось, когда та сомкнулась над ним. Евгения погрузилась так глубоко, что не знала, где верх, а где низ. Рассудок почти отключился, сохранив за собой лишь одну функцию — не допускать паники; руки сами собой затормозили погружение и взметнулись, поднимая ее к поверхности. Как она всплыла, как выбралась на берег, Евгения не знала и по сей день. Воспоминания об этом полностью исчезли. Ледяная вода и метель должны были ее убить. Наверное, духи озера помогли ей, а может, это заслуга скрытых резервов организма. Как бы то ни было, через несколько часов она очнулась от холода в крохотной пещерке и увидела Эвру.

В последний раз прикоснувшись к могильному камню, она сбежала с пригорка, побежала меж деревьев к дому. Домом ей служил все тот же шатер, уже не раз чиненный, не раз переставляемый на новое место. Ильро и остальных мужчин не было — ушли на охоту. Уже совсем стемнело. Эвра у костра варила суп; увидев Евгению, она поднялась, не выпуская из рук ложки с длинной ручкой. По лицу своей госпожи она поняла, что та скажет что-то важное.

— Я решила вернуть Ланселота, — объявила Евгения.

Чего угодно ожидала Эвра, только не такого заявления.

— Вернуть Ланселота? Как? Ты знаешь, где он?

— Он в конюшне дома Гамалирана. Там теперь живет Корсали, помнишь, тот, что был послом Красного дома. Он теперь губернатор Дафара.

— Это правда? — недоверчиво спросила Эвра. — Ты видела это?

— Я видела это во сне, это правда, — отвечала Евгения. На секунду она озадаченно замолчала: только что ей приснилось, что Алекос находится с ней рядом, — может быть, это было на самом деле? — Я пойду в Дафар и приведу Ланселота, — решительно закончила она.

Эвра снова принялась помешивать суп.

— Ты так долго скрывалась, а теперь хочешь сама идти прямо к ним в руки? Каким образом ты сможешь это сделать? Тебя узнают, как только ты доберешься до ближайшей деревни.

— А вот так? — спросила Евгения.

Эвра взглянула и отпрянула: вместо худого, черного от загара, но молодого и красивого лица на нее смотрела старуха. Забыв ложку в котелке, Эвра подошла, вплотную приблизила свое лицо к лицу Евгении, стараясь разглядеть его в пляшущем свете костра. Морок рассеялся, морщины исчезли — перед ней опять была царица. Евгения рассмеялась, запрокинув голову.

— Все равно это крайне опасная затея, — сказала подруга. — Ты очень рискуешь.

— Без сомнения. Но я больше не могу здесь сидеть. Они все у меня отобрали, ничего не оставили, только Ильро и тебя. А Ланселот мой, он зовет меня. Я украду его и приведу сюда.

Эвра покачала головой.

— Надолго ли? Где его здесь прятать? Еединственное пригодное место известно нашим врагам.

Евгения отмахнулась от этих слов. Ее глаза блестели, как в старые времена, и она больше не хотела слушать предостережений.

Горцы по ее просьбе не раз покупали внизу разную одежду и обувь. Утром Евгения вышла из шатра, закутанная в бурый плащ, скрывавший ее полностью, от сандалий до волос, с дорожным мешочком за плечами. Эвра опять не сразу узнала ее — по своему желанию олуди придала себе облик старой худой женщины. Чтобы успокоить подругу, Евгения распахнула плащ. Под платье она надела штаны, на пояс повесила ножи.

— Ох, не знаю, — сказала Эвра. — До Дафара пешком несколько дней пути, за это время тебя могут разоблачить.

— Я не буду снимать плащ. Меч не беру, его под плащом не спрячешь. Дай мне поесть, и я пойду.

— Как, прямо сейчас? Да ты с ума сошла! — в сердцах воскликнула Эвра. — Возьми с собой Сэльха, он доведет тебя до Дафара, так будет безопаснее. Одинокая женщина на дороге! Ты же не пройдешь и половины пути!

— Кому нужна старуха? Налей же мне супа и перестань волноваться.

За едой она отдала последние распоряжения.

— Ждите меня две недели. Если за это время я не вернусь, уходите.

— Куда мне идти?

— Переоденешься так же, как я сейчас, и пойдешь в Киару. Твои родители примут тебя. Пусть отправят тебя к родственникам в Готанор или Ферут, там тебе проще остаться неузнанной. И вообще, если я погибну, вряд ли тебя станут преследовать. Но я надеюсь все-таки, что вернусь и приведу Ланселота.

— Ты сумасшедшая, — сказала Эвра грустно. — Он не стоит такого риска.

Евгения отставила миску, поднялась.

— Дело не в нем, — сказала она тихо, — а во мне. Прощай.

От ближайшего селения она не прошла пешком и десяти тсанов. Крестьянин на телеге согласился подвезти старую женщину до следующей деревни. Так, где пешком, где на попутных подводах, Евгения добралась до Дафара. Она распрощалась со своими последними попутчиками неподалеку от рынка, куда те везли первые горные травы на продажу, и присела прямо на тротуар в тени ближайшего здания. Глаза бы ее этого города не видели — она никогда не простит ему смерти Халена, Нисия и Венгесе! Но ее любимый конь был здесь, совсем рядом, и, опустив накрытую плащом голову, Евгения унеслась духом к дому Гамалирана, в котором девять лет назад она пила сладкое вино в уютном ночном дворике, слала страстные взгляды своему мужу. Ланселот стоял в конюшне, в давно не чищенном деннике, и сам был неухоженный и грязный — он почти никому из окружавших его людей не позволял приблизиться. «Потерпи еще чуть-чуть, мой хороший, — подумала она, — совсем скоро я тебя освобожу!» Он будто услышал — поднял голову от кормушки и насторожил уши.

В ближайшей лавке она купила мяса и сыра, поела там же и вернулась на свое место у стены. Нужно было дождаться ночи; она сидела и смотрела на прохожих, удивляясь, как мало изменился город. Все те же люди ходили мимо нее, разве что вместо военных-иантийцев были теперь военные-шедизцы, светлее лицом и волосами. Пахло сластями и навозом, из магазина напротив доносился порой густой запах духов. Визжали носившиеся по улице мальчишки, проходили, покачивая широким подолом, женщины с волосами, заплетенными в десяток кос, со стуком и скрипом проезжали кареты и коляски. Темнело рано; в шесть вечера Евгения встала и медленно пошла вверх по улице, чтобы притаиться за дровяными сараями, — не хотела дожидаться, пока стража ее прогонит. Она ждала еще очень долго и только в полночь вновь вышла на улицу. Сандалии на кожаной подошве ступали бесшумно; редкие прохожие ее не замечали — она сказала им, что ее здесь нет.

Вот и ограда, за которой сияет огнями дом Корсали. У не запертых еще ворот стоят два стражника. Евгения сказала им, что в углу двора опрокинулась большая бочка с дождевой водой. Они повернулись посмотреть. Она толкнула ворота и спокойно прошла через двор к конюшне. Несколько челядинов, спешивших по своим делам, смотрели мимо нее. В доме были гости, было шумно, потому и ворота все еще открыты — это ей на руку… Но внутри все захолодело, и что-то мерзко дрожало под ложечкой. Она с трудом представляла, как проведет через двор коня.

Молодые конюхи только что закончили убираться, ставили в чулан вилы и тачки. Она велела им оставаться там. Парни заговорили о чем-то, заспорили. Оглядевшись, Евгения сняла со стены уздечку, нашла на двери одного из денников старое седло. Прихватила и щетку: если что и привлечет к коню внимание, так в первую очередь многослойная грязь. Ланселот дохнул ей в лицо, не веря своему счастью. Шепотом его успокоив, Евгения как можно быстрее набросила узду, затянула подпругу и повела коня к выходу. Остановилась, глубоко вдохнула. Во дворе было два человека, не считая стражников. Зажмурившись, она велела им отвернуться и громко заговорить и шагнула вперед.

Уже шагов за двести от ворот она еще раз остановилась, прислушалась. Все тихо, никто ее не заметил. Евгения улыбнулась, потрепала Ланселота по грязной шее. Остаток ночи они провели на пустыре позади бедного квартала, а сразу после рассвета двинулись прочь из города. К воротам уже тянулись отторговавшиеся фермеры, проведшие ночь в трактирах. Евгения в своем темном плаще смешалась с ними, прилагая все силы, чтобы обратить Ланселота в старого и тощего конягу, и вышла из Дафара на волю.

Еще сутки она вела коня в поводу. Старуха верхом обязательно привлечет к себе внимание, а убеждать всех подряд путников на дороге, что ее здесь нет, она уже не могла — это было выше ее возможностей. С Ланселотом полгода не работали, почти не выводили из конюшни, он одичал, и приходилось прилагать немалые усилия, чтобы с ним справиться. Отдыхали в пустом саду, а ранним-ранним утром, еще до рассвета, она ссутулившись миновала шедизский патруль и свернула на проселочную дорогу.

Из-за облаков на востоке показалось солнце, бросило вперед и вправо длинную тень. Дорога была пуста. Евгения поднялась в седло. Ланселот мотнул головой, узнавая руку хозяйки, и пошел рысью. Она засмеялась от счастья. И вдруг будто еще одна тень появилась перед ней. Тень от резкого света сзади. Оглянувшись, Евгения увидела на холме, с которого спустилась десять минут назад, нескольких всадников. Яркий столб света уходил от них в небо. В полноте своего счастья она не сразу поняла, повернула коня и смотрела, как они скачут вниз, все набирая скорость. И вдруг, осознав, кто это, ошалело ударила Ланселота коленями, разворачивая и посылая вперед.

Это ее ошеломило — именно сейчас, в минуту торжества! Нужно спасаться, бежать! Ланселоту передалось ее волнение, и он понесся, почти не касаясь копытами земли. Быстрее, еще быстрее, убежать от него, не дать ему одержать верх! Никогда еще она не испытывала такого ужаса, как сейчас, когда ее нагоняли всадники в развевающихся плащах. Сердце, и руки, и голова кричали одно: бежать, спасаться, прочь! Не осталось ни одной мысли, их вытеснил панический страх. Но потом одна мысль вернулась. «Я бегу?» Она задавила в себе панику, и место той сразу же занял гнев. Полтора года она пряталась, ожидая олуди Алекоса, и вот он пришел к ней, а она убегает! Евгения натянула поводья. Ланселот нехотя перешел на шаг и наконец остановился, повернувшись к преследователям.

Олуди среди них не было. Приглядевшись, Евгения поняла это. Но все же он был с ними, освещал их своей силой, дышал их грудью. Один из трех вскинул руку, останавливая остальных. Кони замерли в десятке шагов от нее. За ними выстроились остальные воины, а в отдалении громыхала закрытая повозка, окованная железом.

Старший из трех, Нурмали, выехал на пару шагов вперед, наклонил голову.

— Приветствую вас, госпожа, Евгения Фарада, царица иантийская.

Он помолчал, ожидая ответа. Подняв подбородок, она свысока взглянула на него.

— Мы пришли за вами. Великий царь послал нас. Он желает видеть вас в Рос-Теоре.

— Если он хочет меня видеть, пусть придет сам, — надменно ответила она.

— У него много дел, — почтительно, будто извиняясь, сказал Нурмали. — Он послал нас, первых из его слуг, чтобы вы оказали нам честь сопровождать вас.

— Ваш царь хочет слишком многого. Он мало гостил в Ианте; мне придется самой пригласить его. Я вызываю его на поединок, передайте ему это.

Нурмали покачал головой, его длинные усы обвисли, будто в печали, но смотрел и говорил он твердо.

— Это невозможно, моя госпожа. Вам придется поехать с нами. Если вы не сделаете это добровольно, нам придется вас увезти силой.

Она откинула полу плаща, вынула ножи.

— Подойдите. Но предупреждаю: тот, кто ко мне прикоснется, проживет недолго.

Нурмали в затруднении оглянулся на остальных. Гарли громко откашлялся, но не спешил ввязаться в бой. Он ожидал встретить женщину, а увидел воина с бешеными глазами и резким голосом, и видно было, что этот воин справится с врагами даже без меча. Один из солдат со свернутой веревкой в руке подъехал к Нурмали, проговорил вполголоса:

— Мы можем поймать ее в аркан, мой господин.

Тот посмотрел на него диким взором.

— Это царица, болван!

— Пожалуйста, моя госпожа, — сказал Кафур, стараясь придать мягкость своему грубому голосу, — не заставляйте нас доставать оружие. Это никому не принесет добра.

— Вы слышали, что я сказала. Ваш царь мне должен, пускай придет ко мне сам.

— Вы сможете обсудить с ним все в Шурнапале.

Она только еще выше подняла подбородок, не удостаивая их ответом. Гарли и Кафур молчали, уступая право лидерства Нурмали. Тот повернулся к солдатам.

— Обезоружьте ее и свяжите. Только не пораньте, она нужна мне живой.

Евгения смотрела, как они приближаются, скинула плащ. Повинуясь едва заметному движению, Ланселот отступил назад, давая ей больше пространства. Время начало замедлять ход, как случалось с ней всегда во время боя: движения противников становились все медленнее, их намерения можно было предугадать заранее. Дождавшись, пока воины отъедут подальше от командиров, она бросилась на них первая. Она двигалась намного быстрее них, и эта скорость передалась Ланселоту. Через несколько минут трое военачальников в замешательстве смотрели на то, что осталось от их лучших людей. Трое были убиты, пятеро корчились на земле, еще двое легко отделались и поспешили отъехать на безопасное расстояние. Ланселот был ранен, царица спешилась и дала ему команду отбежать в сторону. В ее руках теперь был меч.

— Скоро здесь будет сотня солдат. Вам не уйти, — сказал Гарли.

— Кто-то из вас тоже может остаться здесь навсегда.

Она поманила их к себе, перекинула меч в левую руку и правой намотала на нее поднятый с земли плащ. Ее движения были почти незаметны в своей стремительности. Нурмали, наблюдавший за ней с удивленно-неверящим видом, вдруг очнулся, встрепенулся.

— Господин наш Алекос, призываю тебя. Не оставь нас в эту минуту, помоги победить! Вперед! — закричал он и бросился к женщине.

Его товарищам ничего не оставалось, как присоединиться. Олуди Алекос им помог. После долгой борьбы, измучившись и измазавшись с головы до пят в дорожной пыли, они обезоружили царицу и связали ей руки и ноги. Ей мешало платье; им удалось обмотать подол вокруг ее ног. Нурмали не мог действовать правой рукой, Гарли отплевывался от пыли, зажимая рану в левом боку, а Кафур долго не мог вдохнуть воздуха после того, как Евгения едва его не задушила.

— Ну и силища, — прохрипел Гарли, пытаясь подняться на ноги и спотыкаясь.

Кучера подогнали повозку. Втроем, собрав последние силы, они подняли женщину, внесли ее внутрь и закрыли дверь на замок. Нурмали порадовался вслух, что послушал Кафура и взял самый крепкий фургон, окованный металлом, с металлической же дверью; его тащила шестерка тяжеловозов.

Двинулись в обратный путь к Дафару, оставив солдат хоронить убитых и приводить в чувство раненых, пообещав прислать за ними людей, как только встретят свой отряд. Белый конь царицы побежал за фургоном, путаясь в поводе. Гарли привязал его к скобе, торчащей из двери повозки.

— Жаль красивого коня, — сказал он. — Видишь, какой преданный, не хочет оставлять свою бешеную хозяйку. Пусть идет с нами.

В первом же селении пришлось взять повозку. Нурмали крепился, не поддаваясь боли в раненой руке, и отказался слезать с коня, но Гарли скоро стало нехорошо. Через несколько тсанов они встретили своих людей и решили сразу же, не останавливаясь в Дафаре, идти в Рос-Теору. Солдат предупредили, чтобы молчали о том, кто находится в фургоне. Узнай об этом иантийцы, не испугались бы перегородить дорогу и отбить свою царицу. И Ланселота поэтому перевели к запасным коням — неровен час кто из селян обратит на него внимание, признает.

После долгого спора начальники решили снять с Евгении веревки и надеть кандалы, которые предусмотрительный Кафур захватил с собой. Удалось это со второго раза — из фургона пришлось вынести солдата со сломанной рукой.

— Ты бы подумала, царица, — укоряюще сказал Кафур. — У этих ребят есть родичи и друзья, они будут ненавидеть тебя.

Она ничего не ответила. В фургоне было темно и душно, он подскакивал на ухабах, так что Евгения то и дело стукалась головой о доски.

На второй день в фургон, покачиваясь от слабости, поднялся Гарли, постоял над ней, попросил:

— Говорят, вы умеете исцелять раны. Может быть, залечите ту, что нанесли? Мы быстрее доберемся до Рос-Теоры, едем медленно только из-за меня.

Она изумленно на него посмотрела и хотела спросить, не сошел ли он с ума. Но она ведь решила молчать и поэтому отвернулась к борту. Он еще пару минут посмотрел на нее сверху вниз, морщась от боли, и ушел. Фургон снова дернулся, тронулся. Во время остановок она старалась призвать к себе кого-то из солдат, чтобы заставить снять кандалы, но все они, все девяносто с лишним, были окружены броней, созданной олуди Алекосом, и она не сумела сквозь нее пробиться.

Она не могла ни есть, ни спать, только лежать в полузабытьи. Дороге, казалось, не будет конца. Но вот снаружи донеслись едва слышные крики чаек, и ветер застучался в дверь фургона. Ступили на мост через Гетту. О том, что въехали в столицу, Евгения поняла по частым остановкам и поворотам. Еще одна остановка. Загремел снимаемый замок, и дверь распахнулась. Она подняла руки, заслоняясь от нестерпимо яркого после долгой темноты света. Кафур вошел, помог ей встать и спрыгнуть на землю. Евгения едва успела оглядеться и понять, что перед ней белая стена Шурнапала, восточная, судя по положению солнца. Кафур и Нурмали подхватили ее под руки, повели через низенькую дверь, по узкой лестнице куда-то вниз. Круглый двор, наполовину освещенный солнцем, наполовину в тени высокого строения без окон, с одной-единственной металлической дверью. Рядом с ней сквозь камень уложенных на земле плит пробился нежный росток вишневого дерева; Евгения удивилась и обрадовалась ему и все пыталась на него оглянуться, когда мужчины втащили ее в эту дверь. Это была тюрьма, она слышала о ней, дворцовая тюрьма для знатных преступников. Бесконечный темный коридор, освещенный редкими факелами, закрытые двери… У одной из них шевельнулось темное пятно. Завидев их, охранник загремел ключами. Евгению толкнули через порог. Кафур на секунду задержался, бросил ей под ноги ключи от оков. Дверь захлопнулась.

Евгения опустилась на пол. Он все еще качался под ней, как в фургоне. Нескольких минут хватило, чтобы прийти в себя. Первым делом она подобрала ключи, освободилась от кандалов, вскочила и ногой отшвырнула их в угол. Огляделась. Небольшая комната выглядела уютно, и мебель была дорогая. Здесь была мягкая кровать, застеленная пестрым покрывалом, тяжелый деревянный стол, на котором горело несколько свечей, и стул. Стены обиты толстой простеганной тканью. Окон нет, лишь под потолком отверстие вентиляции в две ладони шириной. В стене напротив кровати была еще дверь, за которой Евгения к своей радости обнаружила ванную и туалет. Она повернула вентиль, и из крана пошла горячая вода. Забыв обо всем не свете, она принялась стаскивать с себя одежду.

Через пятнадцать минут она с отвращением заставила себя ее надеть. Прикосновение грязной, пропыленной и пропахшей потом ткани к чистой коже было неприятно, но ничего другого ей не предложили, да она и не надела бы чужое. Только сейчас она заметила, что на столе стоит еда: еще теплый суп, тушеное мясо и вино в кувшине. На секунду она засомневалась, но не почуяла в пище яда. Насытившись, она уселась на стуле поудобнее и стала ждать.

Прошло несколько часов. Евгения все также неподвижно сидела у стола, ожидая лязга ключа в двери. И все же она вздрогнула, когда заскрежетал замок. Из темноты коридора глянули мрачные глаза.

— Великий царь желает вас видеть. Идемте.

Она вышла за Кафуром, едва не налетела на дротики, что выставили перед собой два охранника. Они расступились, острия уперлись в спину. Сами охранники старались держаться на безопасном расстоянии. Видимо, наслушались рассказов товарищей. Еще несколько вооруженных до зубов мужчин не сводили с нее глаз все время, что ее вели по коридору.

Пригнувшись, она переступила порог и опять оказалась в круглом дворе. Вдоль кирпичных стен стояли замерев стражи. Они на нее даже не взглянули. Кафур остановился позади, рядом с Нурмали. Гарли не было. Уже настала ночь, факелы кидали красные блики на белые плиты и стены. В небе сближались друг с другом продолговатый Раат и наполовину освещенная полукруглая Нееомана, и их белый свет перебивал всполохи факелов. Евгения была рада их видеть. Еще она увидела, что помимо узкой лестницы, по которой ее привели сюда днем, напротив есть другая, широкая, ведущая из дворца. Люди, что охраняли пленницу в коридоре, сгрудились на узких ступенях. Все чего-то ждали.

На широкой лестнице появился человек и стал спускаться вниз, поправляя браслеты на обнаженных могучих руках. Стало так тихо, что треск факелов показался оглушительным. Евгения не могла отвести взгляда от его лица, которое она столько раз представляла себе, но которое оказалось не таким, как она ждала, — моложе и равнодушнее. Это было лицо зверя, как леопарда или орла, красивое, безжалостное. Да, это был олуди. Она возликовала и едва не улыбнулась ему. Теперь ничто ее не страшило. Он здесь, и она убьет его. Она еще выше подняла голову и встретила его взгляд.

Алекос остановился в нескольних шагах и некоторое время молча смотрел на нее.

— Вот мы и встретились наконец, Евгения, олуди иантийская.

В низком голосе звучала насмешка. Она не обратила на это внимания.

— Столько смертей, столько крови… А ведь ты ненавидишь не моих воинов, а меня. Нам нужно было решить это вдвоем еще в Дафаре. Почему ты не вышла ко мне тогда?

— Я была там в тот день, когда мой муж прорывался к городу, видела тебя и звала. Почему ты не ответил?

Он поднял брови, вспоминая.

— А! Тогда я еще не видел и не слышал. Это умение вернулось ко мне чуть позже. Но ты могла принять участие в следующей битве, вместе с Халеном.

Она нахмурилась.

— Я не смогла этого сделать, о чем до сих пор жалею. Но мы встретились сейчас.

— Я никогда не сражался с женщиной, — сказал он. — Ты не царица больше, царь и его наследник мертвы, и в Ианте теперь другой закон. А ты — преступница, виновная в неповиновении этому закону.

— А твою вину перед моим народом кто оплатит? — воскликнула она. — Ты убил его царя!

— И дал царя лучше!

Она задохнулась от возмущения, шагнула вперед… Двое стражей тут же отделились от стен, ткнули копья ей под ребра. Алекос глянул на них, и они отступили. Несколько минут он молча смотрел на нее. Наконец его лицо разгладилось.

— Что ж, моя госпожа, давайте решим это сейчас. Нурмали сказал, вы вызвали меня на бой. Я принимаю ваш вызов. Вы уже моя пленница, и это вы меня вызвали, поэтому условия поединка назначаю я. Бьемся до первой крови. Если я раню вас, вы останетесь в Шурнапале как моя наложница, — Евгения хотела возразить, но он поднял руку, останавливая ее протест. — Если вы окажетесь быстрей, я отпущу вас с миром, верну Ианту и никогда не переступлю ее границ без вашего позволения.

Она долго не могла найти слов и обнаружила, что ее возмущение само собой угасло.

— Что за чушь, — сказала она наконец. — Я должна вас убить.

— У вас будет такая возможность, — согласился он.

— Ваши условия неприемлемы.

— Других не будет. Если вы не согласны, вас сегодня же казнят. Тяжкий груз упадет с моих плеч. Решайте быстро.

Евгения смотрела на него в сомнениях. Он сделал движение, будто собирался уйти.

— Хорошо! — сказала она, поняв, что другого шанса у нее не будет.

Внутри вновь рождалась поющая легкость обреченности. Она хотела сказать что-то еще, но Алекос перебил:

— Нам необязательно сражаться сейчас. Вы утомлены долгой дорогой. Мы встретимся, когда вы пожелаете.

— Никогда еще я не чувствовала себя лучше, — возразила она. Кровь запела в ушах, и ей приходилось пересиливать себя, чтобы слышать, что он говорит. — Тянуть долее некуда! Пусть мне дадут меч.

— Дайте ей меч, — велел он, и Кафур тут же вытянул свой.

Знакомая тяжесть стали наполнила ее силой. Царь взял себе оружие Нурмали. От щитов они отказались. Настала минута клятв. Протянув руку ладонью к небу, Алекос произнес:

— Я, Алекос, великий царь Матагальпы, перед небом, землей и своими людьми клянусь тебе, олуди Евгения, биться с тобой честно. Если ты ранишь меня, ты будешь свободна, я верну тебе трон Ианты и независимость и обещаю никогда ничем не вредить тебе. Если я раню тебя, ты останешься со мной как моя гостья и будешь верна мне.

Евгения тоже подняла левую руку, устремила взор к ослепительной Нееомане.

— Я, Евгения Фарада, олуди и царица Ианты, перед небом, землей и твоими людьми обещаю тебе, великий царь Алекос, биться честно. Если ты окажешься сильнее, я останусь с тобой и буду тебе верна. Если ты проиграешь, обещаю уйти и никогда не делать тебе зла.

Конец своей речи она уже не слышала. Воздух разредился, пламя факелов застыло, и негромкий говор зрителей зазвучал ниже и глуше. Но лицо Алекоса оставалось подвижно: он был так же быстр и шагнул сюда следом за ней. Они улыбнулись друг другу и подняли мечи.

Что случилось дальше, никто из зрителей не сумел рассмотреть толком. Противники двигались так стремительно, что глаза людей видели лишь смазанные силуэты. Можно было понять только, что царь защищается, не сходя с места, в то время как меч олуди Евгении отбрасывает блики, поднимаясь и падая со скоростью и силой, невозможной для женской руки. Кафур до крови прокусил себе палец. Нурмали полез в карман за часами, чтобы засечь время, но его рука так и замерла на полпути. Кто-то из стражей выронил копье.

Прошло не более минуты. Внезапно сражавшиеся замерли — картина, достойная быть запечатленной лучшим скульптором. Движением, которого никто не заметил, Алекос перехватил руку с мечом, так прижав Евгении горло, что она не могла дышать. Она захрипела, железные пальцы тисками сдавили плечо, и он легко вынул меч из раскрывшейся ладони.

— Кровь! — сказал он, сделал шаг назад, оттолкнув ее.

Евгения упала на колени. Алекос нагнулся, откинул кусок ткани на плече, показывая вертикальную рану, разрубившую мышцы едва не до кости. Кровь лилась на белые плиты. Алекос протянул оба меча Кафуру, распорядился:

— Отведите ее к врачу, — и побежал вверх по ступеням. Миг — и его уже не было.

Евгения подняла глаза к небу, где в торжественном танце вращались луны, такие же далекие и равнодушные, как великий царь. Она не чувствовала боли, лишь пустоту, словно бы вместе с кровью из нее вытекла последняя гордость. Она закричала, взывая к небу, но тому было все равно — у него теперь был другой любимец.

Кафур подошел, низко поклонился.

— Пойдемте, госпожа.

Она с трудом встала с колен, покачнулась. Он подхватил ее на руки, не обращая внимания на заливающую мундир кровь, и понес по лестнице к ожидавшему паланкину.

25

Она очнулась от галдежа. Не меньше шести женщин окружили тахту, на которой она лежала без одежды. Раненное плечо болело, но не настолько сильно, чтобы мешать ей слушать. Не открывая глаз, Евгения постаралась оценить обстановку.

— Ты правильно поняла, сам царский врач придет?

— Я правильно поняла, придет царский врач.

— Что-то долго.

— Его же с постели подняли. Сейчас придет.

— Шарра, а ты зачем здесь?

— Меня Лела позвала.

— От нее пользы может быть больше, чем от врача!

— Да что она может, она из гарема не выходит, а здесь такая рана!

Евгения открыла глаза. Женщины сразу замолчали, глядя на нее с ожиданием и безо всякого страха. Над нею склонилось милое девичье лицо, темнобровое и темноглазое, но в ярких веснушках.

— Как вы себя чувствуете? Вам очень больно?

Политика молчания может принести плоды с мужчинами, но с женщинами она бесполезна. Евгения приподняла голову, и услужливые руки тут же подложили под нее еще одну подушку. Она попросила воды.

— Ты посмотри, какая худая, — вполголоса сказала пожилая женщина. У нее был голос, привыкший командовать, и суровый вид.

— Ничего, откормим, — отозвалась другая, с молодым лицом и седыми волосами.

— Идет, идет! — шепотом закричала девушка от двери.

Веснушчатая накинула на тело Евгении покрывало, оставив открытой раненую руку. Вошел врач, молодой, лет тридцати крус с открытым добрым лицом, неглядя нашарил позади себя стул.

— Где рана?

— Да вот же, — показала пожилая, — у вас перед глазами.

Он посмотрел на рану, поднял взгляд на пожилую женщину.

— Что вы мне показываете? Этому ранению дня два, не меньше, уже затягивается.

Веснушчатая сказала:

— Когда ее принесли полчаса назад, отсюда море крови вылилось.

— А других ран нет?

— Нет, — твердо сказала седая. — Только эта, и она свежая.

Врач еще раз наклонился над плечом, потрогал его пальцем.

— Хм. Очень странно.

— Олуди! — благоговейно сказала веснушчатая.

Врач посмотрел Евгении в глаза.

— Что ж, это объясняет, почему мой господин поручал мне лечить его товарищей, но никогда не подпускал к себе. При такой скорости регенерации медицинская помощь не требуется. Надо же! — он еще раз осмотрел плечо, которое заживало на глазах. — Если б кто рассказал такое, не поверил бы!

Евгения не выдержала и улыбнулась. Спохватившись, врач вскочил со стула и поклонился ей.

— Простите мою рассеянность, госпожа! Я счастлив приветствовать вас в Шурнапале! И, пользуясь случаем, хочу выразить вам свое восхищение. Пять лет назад я ездил в Ианту к коллегам и был поражен системой медицинских учреждений, которую вы создали. Это великолепно! Невероятно! Сколько пользы она принесла людям! А ваши ученые? Их открытия стали для всех нас светочем, указали путь, к которому нужно стремиться! Это настоящее…

Он осекся. Евгения закрыла лицо здоровой рукой, на которой отчетливо синели следы пальцев Алекоса, и заплакала, прошептав:

— Уйдите!

Женщины с возмущенным ворчанием повели врача к двери. Он извинялся, сильно смущенный.

— Промойте обеззараживающим раствором и наложите нетугую повязку, — успел посоветовать он, прежде чем его вытолкали из комнаты.

Успокоившись, Евгения повернула голову. Пожилая и седая женщины сидели на диване напротив, терпеливо ожидая, когда она перестанет плакать. Она подняла на них беспомощный взгляд.

— Дайте мне снотворного. Надо поспать, а я не смогу.

— Уже готово, — сказала седая и протянула ей чашку.

Осушив ее до дна, Евгения завернулась в покрывало и уснула прямо на узкой жесткой тахте посреди комнаты.

Утром веснушчатая Лела, старшая над служанками новой наложницы в царском гареме, подала Евгении халат и туфли и уговорила поесть.

Отведенные ей покои были роскошны. Широкие окна выходили в сад. Евгения прислонилась к стеклянной двери, погладила лепестки цветов, выросших под окном гостиной. «Я не смогла отомстить за тебя, любимый. Я сражалась, как никогда, но он оказался сильней. Он сильнее меня. Он олуди». Еще пару недель назад поражение убило бы ее. Но, видно, столь сильным страданиям положен свой предел. Ей было жаль любимых людей, но ничуть не жаль себя. Она даже не могла почувствовать себя униженной, ведь Алекос победил честно. Ей осталось лишь сдержать свою клятву. Вот что заставляло ее принимать ухаживания служанок и отвечать на их вопросы — гордость. «Царица умерла в поединке, но гордость моя живет. Я принесла клятву и буду верна ей, сколько бы унижений это мне в дальнейшем ни принесло!»

Она предпочла бы никого не видеть, никому не быть обязанной жить, разговаривать, двигаться. Но суета огромного дворца не давала забыться ни на минуту. Лела и ее девушки болтали без умолку, и Евгения сама не заметила, как многое рассказала им о своей жизни в Киаре, привычках и вкусах. Они готовы были выполнить малейший ее каприз и в то же время ласково уговаривали ее делать то, что здесь, в гареме, было принято. Ни одна из них не относилась к высшему сословию; это были дочери людей, что на протяжении нескольких поколений прислуживали в Шурнапале. Авторитет иантийской олуди, как и царицы, значил для них не слишком много, к Евгении они относились с живым интересом, но без благоговения.

Евгения окончательно пришла в себя, когда Лела попросила ее присесть у зеркала.

— Господин в любой момент захочет вас увидеть, а вы непричесаны, и одежду мы вам еще не подобрали…

Сердце от неожиданности остановилось, а в следующую секунду забилось как сумасшедшее. Целые сутки она гнала от себя эту мысль, которая теперь произнесена вслух. Она — наложница, и этот ужасный человек, разрази его гром, может в любую минуту призвать ее к себе! «И вот тогда я точно умру!» — подумала она. Одна мысль о том, что Алекос к ней прикоснется, заставляла ее замирать от ярости и страха. И она не сможет ему отказать, не сможет сопротивляться — она же дала клятву! Ее ум лихорадочно рыскал в поисках выхода, но выход был только один: молчать. Покориться. Она отдала себя во власть врага и пообещала сносить его прихоти. Он победил в честном поединке, и теперь остается лишь терпеть…

Она закрыла лицо руками. Лела расчесывала ей волосы, пальцы перебирали длинные пряди, тянули, ласкали — Евгения уже забыла, как это приятно.

— Вы очень красивая. Но вам еще рано. Я попрошу госпожу Кардину передать господину, что вы не готовы. Нужно никак не меньше месяца, чтобы вы стали самой красивой из женщин гарема. Простите за грубость, но руки у вас как у крестьянки, лицо обгорело на солнце, да и худоба страшная. Масло для кожи, маски для лица, пинцет, ножницы, наряды — и вы будете лучше всех, обещаю!

Преодолев соблазн промолчать, Евгения решила хоть что-то разузнать… нет, не об Алекосе, — о гареме.

— Сколько наложниц здесь живет?

— Сейчас десять, — перехватив в зеркале удивленный взгляд, Лела энергично закивала. — Да, десять. При прежнем царе было около пятидесяти. Но господин Алекос, поселившись здесь, велел оставить только самых красивых, а остальных отдал в жены своим офицерам. И сейчас женщины тут часто меняются. Когда ему надоедает очередная, он выдает ее замуж за достойного человека и дает богатое приданое.

— Неожиданное поведение для такого мужчины, — пробормотала Евгения.

— Господин говорит, что предназначение красивой женщины — радовать мужа и растить детей, а не скучать в гареме человека, у которого все равно нет на нее времени.

— А у него есть дети?

Лела покачала головой.

— Вы совсем ничего не знаете! У великого царя нет детей. И никогда не было. Он же олуди.

— Но женщин он любит?

— Ой, слишком любит! — девушка рассмеялась, разрумянилась. — В гареме он редко бывает, потому ему и неважно, сколько здесь женщин, зато за его пределами развернулся вовсю! Думаю, в Шурнапале не осталось ни одной симпатичной дамы моложе пятидесяти, которая не побывала бы в его постели. И когда он только успевает, у него ведь так много дел!

Сдвинув брови, Евгения рассматривала свое отражение в зеркале. Она так давно не видела зеркал, что не могла бы сейчас сказать, красива она или нет. Похудела сильно, кожа огрубела, пальцы в заусенцах, ногти криво пострижены… Ну и что, говорила она себе, чем страшнее я буду, тем лучше!

Но даже перед врагом женщина не может предстать некрасивой!

— Наполни-ка ванну, Лела, — приказала она. — Начнем превращать эту страшную простолюдинку в достойную даму.

После обеда пришла госпожа Кардина — начальница гарема, та, что вчера командовала остальными. Это была крупная, худая, немолодая уже женщина, привыкшая повелевать, не слыша в ответ возражений. Но с Евгенией она заговорила вежливо, и Лела с удивлением услышала в ее голосе вопросительные интонации.

— Я видела сегодня Найшу, слугу господина, и говорила с ним о вас. Он передал, что о вас спрашивали. Покажитесь-ка мне.

Она бесцеремонно распахнула на Евгении халат.

— Ну, придется царю потерпеть. Скажу Найше, что вы не готовы. Вас хорошо устроили? Есть вопросы или претензии?

— Благодарю вас, нет.

— Я вам дала самых воспитанных служанок. Но если вдруг что — сразу обращайтесь ко мне. Как ваша рана?

— Зажила.

Кардина посмотрела на плечо, на котором не осталось никаких следов.

— Наконец-то счастье пришло и в гарем, — вздохнула она. — Говорят, господин лечит одним своим присутствием, но здесь он редко бывает. Вы благословенны, как и он, это сразу видно. То-то Шарра все рвется к вам.

— Кто это?

— Она вчера давала вам успокоительное — наша знахарка. Если велите, я прикажу ее к вам не пускать.

— Почему же? Я буду рада, если смогу принести здесь хоть какую-то пользу.

Кардина обошла комнаты, проверила все углы, в поисках пыли даже провела пальцем по поверхности статуэток. За что-то отчитала служанок. Свернувшись калачиком в мягком кресле у окна, Евгения внимательно следила за ней. Осторожные движения, как будто она опасается расплескать в себе воду, землистый цвет лица, мешки под глазами, глубокая морщина на переносице, словно женщина постоянно сдерживает боль…

— Подойдите-ка сюда, — велела Евгения.

Начальница гарема обернулась, насупилась было — не привыкла слышать приказания от наложниц, — но смолчала и подошла ближе.

— Лела, выйдите все! Вы мужественно переносите боль, — она смотрела куда-то сквозь Кардину, той казалось — изучала что-то на стене позади нее. — Опухоль уже слишком большая, не уверена, что смогу помочь…

Кардина как завороженная приблизилась вплотную. Евгения положила руку на ее живот, закрыла глаза.

— Слишком большая, — с сожалением повторила она. — Но попробуем…

Кардина всхлипнула, судорожно сжала протянутую руку.

— О госпожа моя! Вы действительно сможете мне помочь?!

— Я постараюсь.

Женщина упала на колени рядом с креслом и стала целовать руки Евгении. Та с трудом смогла успокоить ее рыдания. Кардина направилась к выходу, у дверей обернулась, вытирая лицо.

— Если что-то будет нужно, госпожа Евгения, зовите меня. Я для вас все сделаю.

Как и предсказывали женщины, царь не отличался терпением. На пятый день после того, как Евгения оказалась в Шурнапале, к ней зашел Найша — один из самых приближенных к царю слуг.

Евгения в своей уютной гостиной беседовала с Шаррой. На столе между ними лежал атлас лекарственных трав Матакруса. Начинало темнеть, и девушки зажгли лампы, скромно присели в сторонке. Раздался тихий стук в дверь, и на пороге возник невысокий миловидный юноша. Его костюму позавидовал бы любой дворцовый щеголь. Найша чуть наклонил спину в поклоне. Узкие томные глаза мельком оглянули Евгению. Он пробормотал:

— Прелестно, превосходно. Вы красавица. Завтра встаньте в шесть утра и приведите себя в порядок. Сильно не старайтесь, вы приглашены на завтрак. Я вас заберу. Лела, подготовь ее.

Лела кивнула. Найша ушел. Прошло несколько минут, прежде чем Евгения смогла пошевелиться. Шарра скромно опустила глаза. Девушки посмеивались.

— Не бойтесь так, он не кусается! — сказала одна.

— А я слышала, что кусается, — возразила Лела.

Евгении не хотелось показывать им свое замешательство, но справиться с ним оказалось сложнее, чем с десятком головорезов. В эту минуту она искренне жалела, что согласилась на поединок. Уж лучше бы Алекос ее казнил!

Пришлось опять принять снотворного, иначе она не сомкнула бы глаз. Лела подняла ее скоро после рассвета. Евгения ожидала долгих приготовлений, но сборы оказались короткими. Волосы ей заплели в свободную косу и надели кружевную сорочку и шелковый желтый халат. Бормоча что-то под нос, Лела натерла кремом ногти, все еще не вернувшие красивую форму, и отступила, любуясь результатом своих трудов.

— Это все? — спросила Евгения.

— Утренний наряд, как обычно. Господин и сам еще не одет. Рановато, конечно, вам бы еще недельку-другую покушать как следует, а то одна кожа да кости! Ну, да ему ведь не прикажешь… Ступайте же!

Найша уже ждал у дверей, попросил ее сесть в паланкин. От дома, в котором жил царь, гарем отделялся садом. Извилистая аллея была обсажена невысокими деревьями, настолько густыми, что даже зимой переплетенные ветви скрывали тех, кто двигался по ней. Евгения вспомнила, что видела эту аллею из окон дома Джаваля, когда гостила здесь шесть лет назад, но тогда она и подумать не могла, что находится за ней.

Аллея привела в крохотный дворик, где за несколькими дверями скрывались ведущие в царский дом служебные коридоры. Быстрым шагом Найша вел ее по узким коридорам и лестницам. Наконец они вышли в один из залов на третьем этаже, где в этот ранний час никого не было. Найша тихо постучал в резную дверь. Алекос открыл, и провожатый с поклоном дематериализовался. Евгения вступила в кабинет.

— Проходи к столу.

Он тут же ушел на террасу и, перегнувшись через балюстраду, продолжал разговор с кем-то, стоявшим внизу на крыльце. Евгения замерла посреди зала.

Это был рабочий кабинет царя Джаваля. Она с трудом его узнала — вся мебель была другая. Обширный письменный стол завален бумагами и книгами. Вдоль стен выстроились высокие шкафы красного дерева. Пол покрывали мягкие, с густым ворсом ковры. С потолка спускались пышные золоченые люстры. Терраса отделялась от кабинета раздвижными стеклянными дверями, и на ней был накрыт на две персоны круглый столик. Евгения упала на стул.

Она помнила другой образ Алекоса — суровый воин, одетый по-солдатски просто. Орлиный профиль, мощные руки, которые едва не задушили ее. Сейчас это был хищник на покое, вальяжный, добродушный, но даже шелковый халат не уменьшал впечатления силы и агрессии, окружавших его видимым ей ореолом. Злобы в нем не было, как не было злорадства и ненависти, — только редкостная самоуверенность. Закончив разговор, он сел рядом, налил ей чаю. Казалось, его забавляет ее напряженный вид. Отламывая ложечкой кусочек пирожного, он со знакомой усмешкой спросил:

— Почему ты не сражалась тогда?

Не поднимая глаз, не давая понять, сколь оскорбительна для нее эта тема сейчас, Евгения ответила:

— Мой муж велел офицерам отвезти меня в горы. Это сделали насильно, я не хотела оставлять его.

— Шедизцы сказали бы, что он взял на себя роль судьбы…

— Что вы хотите сказать?

— Если бы ты оказалась тогда на поле боя, не пила бы здесь чай сейчас.

— Разве это не было бы лучше?

Он не ответил, рассматривая ее отстраненно и равнодушно, как картину, в то время, как все ее силы уходили на то, чтобы сдерживать дрожь. Она не смела поднять глаз и пристально рассматривала рисунок на своей чашке, крутя ее в руках, чтобы незаметно было, как эти руки трясутся. И все же она подскочила от неожиданности, когда Алекос резко отставил свою тарелку. Пристально посмотрев на нее, он сказал:

— Пойдем.

Как завороженная, она шла за ним в соседнюю комнату — спальню, где у дальней стены стояла широкая кровать. Она знала здесь каждый уголок, много дней провела она в этой комнате, выхаживая Джаваля. Но от того времени не осталось ничего. Когда-то полутемная, теперь комната была ярко освещена. Вместо старости и лекарств пахло мужчиной в расцвете лет — такой знакомый с юности запах! И еще пахло чем-то особенным — свежим дыханием иного света, мира олуди.

Глядя ей в глаза, Алекос снял с нее халат. Евгения зажмурилась. Зайдя ей за спину, он осторожно провел рукой по онемевшему плечу. Кожа покрылась мурашками, когда она почувствовала его губы на своей шее. Он спустил с плеч рукава сорочки, и та упала на ковер. Алекос рывком поднял Евгению на руки и опустил на кровать. Она позволяла ласкать себя и лишь все сильней сжимала, комкала рукой покрывало. Но когда он склонился над ней, ее охватила паника. Она пыталась подчиниться ему, но тело сопротивлялось. Она уперлась руками ему в грудь, лицо исказилось. Он перехватил руки и шепнул прямо в приоткрытые губы:

— Расслабься. Я не хочу причинять тебе боль. Дыши глубже… Закрой глаза!

Она подчинилась, но тело еще долго содрогалось в ужасе. И все же он был настроен и в этом бою с первого раза одержать победу. Когда, очень нескоро, они наконец откатились друг от друга, она уже почти смеялась. Она с трудом сдержала улыбку, когда он сказал:

— Ну что ж, для первого раза неплохо.

Когда он начал одеваться, Евгения приподнялась было за своим халатом. Алекос остановил ее:

— Нет-нет, не двигайся! Я хочу показать тебе дворец, — вдруг объявил он. — Через час жду тебя на главном крыльце.

Алекос ушел. Через несколько минут появился Найша. Евгения медленно одевалась, не отвечая на его вопросы, да она и не слышала их.

— Господин сказал, чтобы через час вы были на крыльце, — напомнил он. — У нас мало времени, вам ведь еще надо переодеться и покушать! Я видел, вы совсем ничего не съели за завтраком!

Сас спустя она шагала рядом с Алекосом по улицам дворца. Следом шли ее девушки и его секретари и адъютанты — все как в старые добрые времена. Но она вспоминала прежний Шурнапал и не могла не признать, что теперь дворец стал еще прекраснее. Ослепительно белые стены домов оттенялись зеленеющими кустарниками, уже распускавшими розовые, голубые и сиреневые цветы. В прозрачной воде синих и желтых бассейнов плескались крохотные рыбки, а разлитый в воздухе щебет птиц напоминал девичье пение. Золотые купола сверкали так, что больно было смотреть. Вдоль тротуаров появились изящные кованые фонари, скамьи и беседки, шпили башен украсились замысловатыми флюгерами. А над дворцом, на небольшой высоте, парил огромный темно-серый воздушный шар, с которого дозорный оглядывал город.

— Ты бывала здесь прежде?

— Бывала. Помню, дворец показался мне сказочно красивым. Но теперь он… еще прекраснее!

В прежнее посещение Шурнапала Евгения видела лишь покои царя и царицы и всего несколько раз выходила на улицы. Тогда у нее не было ни времени, ни желания осматривать дворец. «Зато теперь времени с избытком», — подумала она.

Став хозяином Рос-Теоры, Алекос расселил два прилегающих к Шурнапалу квартала и расположил на их месте военный городок. Здесь же появились конюшни, кузни и разнообразные мастерские, потребовавшиеся обновленному дворцу. Сейчас он вел Евгению к конюшням, где в отдельном помещении стояли его собственные лошади и те, которых запрягали в кареты самых знатных особ.

Войдя в прохладный полумрак, она с наслаждением вдохнула запах, забытый за проведенные в горах годы, и повернулась к первому же коню, тянувшему к ней морду. Но Алекос поманил ее дальше. Ступая по усыпанному соломой земляному полу, Евгения издалека увидела в одном из денников светлый силуэт. У нее застучало сердце. Она сама не заметила, как подбежала и распахнула дверь, за которой ее ждал Ланселот.

Алекос молча смотрел, как она шепчет ласковые слова, прижавшись лицом к шее коня. Тот довольно фыркал, обнюхивал волосы хозяйки, вздергивал голову, так что она повисала на нем, не в силах разнять рук. Она повернула к Алекосу мокрое от слез, счастливое лицо.

— Он почти никому не дается. Конюхам пришлось звать меня, чтобы его почистить. Придется тебе самой выезжать его, я при всем желании не смогу этого делать, — сказал он.

Ланселот переступил крепкими ногами, ухватил губами ее руку, будто боялся, что она уйдет.

— У меня больше никого нет, — сказала Евгения, с нежностью глядя в глаза друга.

Она не знала, сколько прошло времени, прежде чем она решилась наконец отступить от любимого коня. Алекос ушел, и Евгения была благодарна ему за это. Ей не хотелось выходить из полумрака конюшни на свет дня. И еще долго она простояла рядом с Ланселотом, разговаривая с ним, обещая, что теперь его опять, как в прежние времена, ждут внимание и почет.

По пути в гарем Евгения с удовлетворением ответила на несколько поклонов и пожеланий доброго дня. Крусы и шедизцы, занимающие разные должности при дворе, и их супруги провожали ее внимательными взглядами. Коль великий царь столь ясно выразил отношение к своему бывшему врагу, его приближенным оставалось лишь подчиниться. Евгения поняла, что Алекос не собирается мстить и унижать ее, и последняя тяжесть упала с плеч. Быть может, это лишь уловка с его стороны? Протянув ей сегодня руку, завтра, чтобы было больнее, он ее оттолкнет. Но, поразмыслив, она решила, что такого не случится. Что бы ни говорили об Алекосе, какими бы эпитетами ни награждали — варвар, беспощадный и коварный убийца, — его никогда не обвиняли в мелочности. Оказав ей уважение, он поднял ее над остальными наложницами. И все же, напомнила она себе, не стоит забывать, что здесь она — не царица и даже не гостья, а фактически рабыня, пусть и с привилегиями.

Она была еще не готова анализировать последние события и строить планы на будущее. Слишком привыкла жить одним днем, когда важно лишь то, что рядом: верные друзья, привычное оружие, знакомый как пять пальцев лес. Необходимость обживаться на новом месте, общаться с незнакомыми людьми, которые скорее всего ее не любят, обдумывать каждый шаг вызывала в душе Евгении уныние. Она умела, когда требовалось, действовать быстро, не раздумывая, на инстинктах, но сейчас чувствовала, что спешить не нужно. Тень гарема даст ей время оглядеться, понять, кто ей друг, а кто враг, и выстроить правильную линию поведения.

Но — Алекос? Как и раньше, каждая мысль о нем вызывала бурю эмоций. Ей пришлось честно признаться самой себе, что после сегодняшнего утра она уже не может питать к нему ненависти. Евгения попыталась сказать себе то, что твердила каждый день в течение этих полутора лет: «Этот человек убил Халена. Своей рукой он убил моего мужа и царя. Он лишил народ Ианты властелина, а меня обрек на вечную печаль и унижение. Пока он жив, я не найду покоя…» Но слова, столь долго поддерживавшие в ней гнев, на этот раз упали в пустоту. Словно бы опять перед нею выросла стена, сгустился туман и, сделав очередной шаг, она еще раз вступила в новую жизнь, в которой прежние правила ничего не значили. Четырнадцать лет назад из ничего она стала олуди, а теперь другой бог, выбив из ее руки меч, низвергнул ее обратно в ничто. Евгения давно не сомневалась, что Алекос — олуди. Никогда прежде в этом мире не встречались сразу двое небесных избранников. Значит ли это, что она отныне — не олуди? Но сила ее не покинула, она по-прежнему видит и слышит!

Что ж, даже сомнение в собственной божественности ее уже не волнует. Пускай Алекос отнял то, что та ей дала: царскую власть и любимого мужа, — но он не покушался на ее гордость. А ведь именно гордость, чувство собственного достоинства и составляли весь ее багаж в тот день, когда она появилась в Ианте, у Вечного камня. Он и не сможет лишить ее самоуважения. А если попытается — жизнь в ее руках, и она без сожаления покинет этот мир, в котором для нее ничего не осталось. И все же ей хотелось думать о нем справедливо. Она еще раз представила его лицо: твердое, словно вырезанное из камня, с глубоко посаженными глазами, прямыми линиями бровей и отстраненной улыбкой, как у статуй древнеегипетских фараонов. Лицо истинного царя, доказавшего свою силу всему миру и потому имевшего право на легкую усмешку. Он вел ее по дворцу, задавал вопросы, он вернул ей единственного друга — Ланселота, — но одновременно не переставал думать о чем-то еще. Евгения вдруг осознала, что все это время считала, будто для Алекоса нет мысли важнее, чем о том, как схватить ее. Ведь сама она ни о чем кроме него не могла думать. А он, за шесть лет ставший из никому не известного варварского вождя властелином всей Матагальпы, теперь был вынужден охватывать своим взором сотни вещей и явлений. Иантийская царица с ее горсткой мятежников была для него не больше, чем крохотная заноза в пальце. Просто удивительно, что он не отмахнулся от меня, как от вытащенной занозы, подумала она.

Зачем он оставил ее при себе? Хотел унизить, не иначе, шепнуло уязвленное самолюбие. Правительница некогда славной державы, сломленная, насильно приведенная на ложе нового царя, — это должно произвести впечатление на завоеванные страны и особенно на иантийцев. Это кара изощреннее, чем казнь. Но, может быть, все проще? Он любит красивых женщин, и Евгения для него — лишь трофей. Ему нет дела до ее переживаний, он вообще не задумывается, что это для нее значит — быть наложницей.

Евгения почувствовала, что краснеет. Это ужасно, это предает все, что составляло смысл ее жизни, но это следует признать: она хочет, чтобы Алекос прикоснулся к ней еще раз. «Он убил Халена!» — снова попыталась она напомнить себе, но вместо привычной злобы по телу в который уже раз за сегодня пробежала волна возбуждения. Она вспомнила его голос, запах, прикосновения — эти воспоминания пьянили, кружили голову. Она помнила каждое свое и его движение, и то, что несколько часов назад едва не лишило ее сознания, сейчас рождало томление, лихорадочное стремление пережить эти минуты еще раз. Только вчера она думала, что ее тело больше не способно к любви. После смерти Халена ни разу ни во сне, ни наяву она не испытала желания, и сама мысль о прикосновении к мужчине казалась ей отвратительной. Близость с Алекосом потрясла ее. Она вспомнила, как одеревенели мышцы, как ее колотило от страха. Он говорил, что не хочет делать ей больно, но застывшее тело приняло его с болью и запаниковало еще сильней. И вдруг она осознала, что все самое страшное уже случилось, и почувствовала жар его кожи, его дыхание на своей щеке, увидела, как красивы ласкающие ее руки. Тело вспомнило движения и рождаемое ими возбуждение, которое оно когда-то так любило, и Евгения ощутила знакомое наслаждение. Прежде ей не приходилось сопротивляться ему, ведь у нее был только один мужчина, любимый и любящий. Теперь она и хотела бы воспротивиться, но не смогла. Она стыдилась своего удовольствия и упивалась им.

А потом все кончилось, и она обнаружила, что Алекос уже поднялся с кровати и одевается. Ей пришлось сделать усилие, чтобы вспомнить, где она находится и что нужно делать дальше. И вот она опять в комнатах гарема, а в зеркале напротив — женщина с горящим лицом, пунцовыми губами и вздымающейся в тревоге грудью. Тело уже разбужено, и она знает, что укротить его теперь невозможно. Она все это уже переживала раньше. Когда-то Хален подарил ей мир любовных наслаждений. Вместе они сделали его богаче, открыли бесчисленное множество игр, которые дарят радость, заставляют поверить, что только ради них и стоит жить. Сегодня другой мужчина не пытался играть с ней — он просто осмотрел ее тело и удовлетворил свои потребности. Но в нем была та же способность, что в ее муже, — способность отдаваться любви с такой же страстью, как битве или спору, от которого зависит вся жизнь. Увидев себя в зеркале, она поняла, что прежней Евгении, вдовы Халена, больше нет. Прежняя Евгения должна умереть прямо сейчас, иначе она потеряет себя.

Она оглянулась в поисках ножа, ножниц, чего угодно, что могло бы лишить ее жизни и предотвратить бесславное будущее. Но растерянно опустила руки: ей не хотелось умирать. Непонятно в какой именно момент, но она уже совершила повторно тот шаг в неизвестность, что когда-то привел ее из российского лета 2016 года к Вечному камню. Ей придется еще раз начать все заново.

Евгения вернулась к зеркалу, внимательно всмотрелась в свое отражение. Что ж, даже у столь сомнительной ситуации она сумеет найти положительные стороны. Например, теперь наконец можно одеваться так, как ей нравится, и пусть только кто-нибудь посмеет ей помешать! По комнатам разнесся звонкий и мягкий голос царицы, которым она когда-то, в другой жизни, призывала своих подруг:

— Лела! Позови ко мне лучших дворцовых портных!

26

Алекос пришел еще до заката, а Евгения и не рассчитывала на его появление. Разобравшись в себе, она успокоилась, решила постараться не из-за чего больше не переживать и встретила его с холодной учтивостью.

Быстро накрыв стол в гостиной, девушки удалились. Алекос сел напротив, налил вина в высокие хрустальные бокалы. Он любил изредка, в свободный вечер поужинать в компании одной из своих наложниц, погулять с ней по саду, слушая глупое женское щебетанье. Евгения щебетать не умела. Но она выглядела спокойной и довольной, совсем не такой, как утром. Неизвестно в какой момент они перешли на ты, не сговариваясь отказавшись от обязательного крусского этикета. Этим они словно дали друг другу понять, что увидели и приняли могущество, возвышавшее их обоих над простыми людьми.

Впервые увидев Евгению, он был искренне удивлен. Несмотря на то, что она ничем ему не мешала, Алекос сразу после воцарения в Шедизе озаботился узнать о ней побольше. Все — и его друзья, и Бронк Калитерад, и шпионы — говорили по большому счету одно и то же: царица красива и добра. Алекос так и не смог понять, кто может скрываться за такой маской: то ли обычная женщина, то ли колдунья, такая же эгоистичная, как он сам, умеющая к тому же выжидать время для ответного удара. А во дворе тюрьмы его ждал ребенок. Она была прекрасна и невинна — истинное дитя иантийцев, впитавшее лучшее, что в них было: отчаянную честность, запредельную гордость и преданность прошлому, которого уже не вернуть. Сами они считали эти качества своими достоинствами, в то время как для Алекоса это были слабости, на которых он не раз успешно играл. Однако одно дело сразить в честном до приторности бою царя, и совсем другое — убить девочку, которая была никудышным врагом, в то время как могла бы стать сильной союзницей. Глядя в свете факелов на ее усталое упрямое лицо, он готов был отечески пожурить ее. Надо же было додуматься полтора года просидеть в диких горах, стараясь отомстить ему уничтожением крохотных военных отрядов! Кому она этим сделала хуже, кроме себя самой? Если б она пожелала встретиться с ним, он бы принял ее как царицу и просил ее поддержки. Он бы даже отдал ей Ианту! Но Евгения слишком юна, жизнь еще не научила ее гибкости. Она не знает, что иногда, чтобы получить больше, нужно вовремя отступить. Она искренне его ненавидит, не догадываясь, насколько легко обратить эту ненависть в любовь. Нет, Алекос не станет ее убивать. Сейчас это просто красивая женщина. Небольшое унижение пойдет ей на пользу, и рядом с ним она станет настоящей олуди.

— Тебе удобно здесь живется? — спросил он.

Она с великолепным безразличием окинула взглядом комнату, пожала плечами. Он знал, что в ее замке в Киаре никогда не было такой роскоши, но понимал также, что ей важно совсем другое. Он был восхищен: это была достойная противница, которая не потеряла бы самообладания, даже оказавшись на самом дне жизни. Но Алекос вовсе не собирался подвергать ее таким испытаниям. Только глупец швыряет драгоценный камень в грязь! Мудрый находит ему достойную оправу. И еще он был очень доволен: ожидал встретить львицу, которую придется держать в клетке, а вместо этого получил прекрасного лебедя, что украсит и дом его, и постель. Данная клятва заставит Евгению держать себя в рамках приличия. Ему больше нечего опасаться.

— А каким ты представляла себе мой Шурнапал? — поинтересовался он, когда они перешли к десерту.

Она пожала плечами.

— Я не думала об этом. Но уж точно не таким, каким он оказался! Пожалуй, я ожидала увидеть огромную казарму. Как это ни странно, дворец стал красивее, чем был при Хиссанах. Как тебе это удалось?

— Пригласил Сактара Орана.

— Великого Сактара? — изумилась Евгения. — Но ведь он очень стар, и характер у него не сахар!

— Он был счастлив опять получить в свое распоряжение целый дворец! — рассмеялся Алекос. — С тех пор, как его работа в Шурнапале была окончена, он создал немало новых архитектурных проектов, но никак не мог решиться обнародовать их. Мое предложение его обрадовало. Согласись, что он оправдал звание лучшего художника Матагальпы?

— Без сомнения. Но меня многое удивляет здесь. Объясни, откуда у тебя взялись воздушные шары?

— Очень удобный инструмент для наблюдения, не правда ли? Ты должна была оценить его у себя в горах. Эта идея родилась у меня в степи, а уже в Галафрии я получил возможность сделать опытные образцы. Нужно было только объяснить капитанам кораблей с Островов, какая ткань мне нужна. Они у себя шьют непромокаемую одежду и обувь из этой ткани, пропитанной соком деревьев из западных лесов. Сейчас шары используются вместо пожарных вышек. Это, конечно, дорогое удовольствие, но людей впечатляет.

Приоткрыв рот от удивления, Евгения смотрела на него.

— Ты сам их придумал?

Алекос усмехнулся.

— По-твоему, я умею только махать мечом? Я потратил на это глупое занятие чересчур много времени. Теперь у меня наконец есть возможность вернуться к науке…

— Что еще ты изобрел? Над чем сейчас работаешь? Постой, постой! — она наклонилась вперед, впилась в него глазами. — Пушки у стен Этаки! Это тоже твоих рук дело?

— Много времени ушло на то, чтобы найти в Шедизе ингредиенты для взрывной смеси, и еще больше на разработку технологии, чтобы ядра взрывались не при выстреле, а при попадании в стены.

— Тебе знаком порох, — пробормотала Евгения. — Но откуда? Как ты узнал о нем?

— Я сам изобрел его, еще в прошлой жизни, — хмуро ответил Алекос. — И уже экспериментировал над составом сверхпрочного металлического сплава, когда меня вышвырнуло в этот мир.

Евгения напряженно соображала.

— Может быть… — неуверенно произнесла она, — может быть, мы с тобой с одной планеты? Расскажи мне о своем мире! Назови его страны!

Он произнес несколько названий, которые ничего ей не говорили, но вот между ними промелькнуло знакомое слово «Рома».

— Рома… Рим! Ты бывал в этом городе? В каком году?

— Смотря по чьему счету. Последние десятилетия я мало интересовался делами империи, я жил тогда в горах далеко к северо-востоку от Рима. Там почти не было людей, и никто не мешал мне думать.

— Кто правил тогда в Риме?

Он пожал плечами.

— Правители там сменялись слишком часто, а я никогда не следил за этим. Помню имя Тибериуса из рода Клаудиос, но это было задолго до того, как я перебрался на восток.

— Император Тиберий… — Евгения напрягла память. — Но ведь это, кажется, первый век от Рождества Христова. Ты разыгрываешь меня?

— Ты мне не веришь?

— Расскажи еще. Кто правил в странах, через которые ты шел на восток? Какой там был государственный строй, какие деньги?

— Я не шел пешком, — снисходительно объяснил Алекос. — Тогда я умел летать. Моя сила была велика как никогда. Я знавал многие цивилизации, многие народы, имена которых давно забыты. Мне приходилось уже завоевывать страны и давать им свои законы…

Она перебила:

— Александр Македонский — неужели это ты?..

Он не сразу понял, о ком она спрашивает, а поняв, польщено приложил руку к груди.

— Увы, это не так. Его я не застал.

— Но Алекс — твое настоящее имя?

— Почти, — поколебавшись, ответил он. — Когда я родился, ни этого имени, ни известных тебе языков еще не существовало… Я живу на свете четвертую сотню лет. Но чем дольше я жил, тем меньше меня интересовала власть. Я хотел постигнуть тайны мироздания. Столь многого удалось добиться! Думалось, что я был тогда истинным олуди, видел суть вещей, и моя сила казалась бесконечной. Возможно, ошибка как раз в том, что вещи слишком меня увлекли. Вместо того, чтобы продолжить познавать собственные возможности, я начал создавать то, чего еще не существовало. Мне хотелось изобрести гибкий и прочный металл, усовершенствовать оружие, создать эликсир, способный убивать и оживлять. Я мог бы это сделать… но вместо этого оказался здесь.

— И предпочел опять стать завоевателем.

— По-твоему, у меня был выбор? Первые люди, которых я встретил, хотели меня убить. А убив их, я уже не мог вернуться к прежней отшельнической жизни. В степи не спрячешься. Чтобы выжить, мне пришлось покорить несколько племен. Они кричали: «Веди нас дальше!» И чем больше я узнавал о мире, в который попал, тем больше хотел завоевать его и создать собственную империю, с новыми законами.

Евгения со стуком отставила стул и забегала по комнате, возбужденно размахивая руками.

— Ты смеешься надо мной. Так не бывает! Хочешь убедить меня, что мы из одного мира, но между нами две тысячи лет и я пришла из времени более позднего чем ты. Говоришь, что уже тогда изобрел порох, и сверхпрочные металлы, и какие-то эликсиры… Я многое видела, но это уже слишком! Кстати, — вспомнила она, — еще ты сказал, что научился видеть и слышать лишь после Дафарской битвы. Мне и в это нужно поверить?

— Эта способность долгое время оставалсь мне недоступна. Но потом, — он усмехнулся, — ты прокляла меня, и это разбудило силу.

— Это невыносимо, — сказала она тихо. — Ты уничтожил все, все, что я делала. Я обещала Халену победу под Рос-Теорой, но ты прогнал его. Я хотела вместе с ним разбить тебя под Дафаром, а вместо этого оказалась одна в горах. Прокляла тебя — и сделала сильнее. Жаль, что я не погибла тогда, у круглого озера. Это лучше, чем видеть, как все мои старания пошли прахом.

— Ребенок, — сказал Алекос и поманил ее к себе. — Я думал, в Ианте правит колдунья с опытом столетий, как я сам. А ты всего лишь дитя, не знающее своей судьбы. — Он притянул ее ближе, обнял тонкую талию. — Тебе повезло, что мы встретились. Я не встречал раньше таких, как мы с тобой. Видно, чтобы получить эту силу, надо пройти через туман. И многие ли имеют после этого шанс выжить? Тебе уже повезло один раз, когда ты вышла из тумана здесь, на твердой земле. А теперь повезло повторно. Я смогу уберечь тебя от опасностей… хотя бы на несколько лет.

Она оттолкнула его.

— Ты убережешь меня от опасностей? Из-за тебя я уже десятки раз могла погибнуть!

— Тут ничего не поделаешь. Путь олуди в Матагальпе — это путь войны. Когда-то я тоже пытался бороться с этим, но есть вещи сильнее меня. Мы могучи, но даже собственной жизнью мы не управляем. Запомни это, это лучший совет, который я могу тебе дать.

Он подошел к двери в сад, откинул колыхавшуюся на ветру прозрачную занавесь.

— Прогуляемся? Накинь шарф — солнце садится, и уже посвежело.

Комнаты наложниц были расположены таким образом, что у каждой имелся свой выход в сад. Увитые плющом шпалеры отделяли участки сада друг от друга, так что, прогуливаясь, Алекос и Евгения были надежно укрыты от взглядов других обитательниц гарема. Солнце слало последние чуть теплые лучи, окрашивая розовым белые волосы царя.

Евгения долго молчала, и по ее лицу было видно, как она раскаивается, что сказала слишком много.

— Ты говоришь, что завоевал весь мир. Но ведь это не так. Матагальпа — лишь один континент, и кто знает, сколько их всего. Быть может, в нескольких тысячах тсанов от нас есть другие земли, где тоже живут люди. Быть может, они намного опередили нас и уже создали то, что ты только пытаешься создать.

— Я думал об этом, но решил не отвлекаться на то, что мне пока недоступно. Возможно, ты права. Итак, мы с тобой действительно из одного мира?

— Похоже, что так. Но нас с тобой разделяют две тысячи лет. Ты упоминал римского императора — он жил в первые годы той эпохи, от которой мы ведем отсчет времени, а я пришла из две тысячи двенадцатого года ее.

— И у вас есть воздушные шары и пушки? — заинтересованно спросил он.

— О да! — рассмеялась она. — У нас есть оружие, способное поражать цель за десятки тысяч тсанов, корабли, перевозящие по воздуху тяжелые грузы, и свет, зажженный не от огня. Мы овладели силами природы, о которых в твое время и не догадывались. Но все это произошло не так давно. Если бы ты не ушел из нашего мира, его история, вероятно, пошла бы по другому пути.

— Это поразительно. Вот так и поверишь в судьбу, подобно шедизцам! Видишь, как права была она, не дав мне убить тебя под Дафаром. Ты можешь помочь мне.

— Я помогу тебе, насколько это в моих силах. Но я покинула тот мир четырнадцать лет назад и помню очень мало. И уж конечно, я никогда не знала, из чего делают порох и как отливают высококачественную сталь!

Евгения опустилась на сиденье качелей. Прислонившись к их опоре, Алекос задумчиво смотрел на нее. Солнце село за золотые крыши. На Шурнапал опустилась вечерняя прохлада. В стремительно темневшем небе одна за другой зажигались крохотные точки звезд. Они одновременно вздохнули, вернувшись из воспоминаний в настоящее. Этот мир опять довлел над ними. Какие бы узы ни связывали их в прошлом, сейчас они были по разные стороны баррикад. На ее лице угасло оживление, она опять замкнулась в себе. Ее молчание взволновало его больше, чем красота. Он сел рядом. Кресло тихо раскачивалось под скрип держащих его цепей. Она подалась навстречу и ответила на поцелуй. Ее смелость еще больше его возбудила. Алекос потянул ее в спальню.

Он поднялся как всегда очень рано. Евгения спала глубоким сном, рассыпав по подушке ярко-каштановые кудри. Она не проснулась бы, даже если б Алекос попытался ее разбудить. Он вышел через сад, знаком вернув на место служанок, дремавших в гостиной и вскочивших при его появлении.

Главный распорядитель Бахтир и первый секретарь Мальрим по заведенному порядку ждали его в приемной. С этого начиналось каждое утро: они докладывали царю о выполненных поручениях, напоминали распорядок дня и записывали новые распоряжения.

— Экипажи уже готовы, и люди вас ждут.

Алекос поинтересовался:

— В каком состоянии дом царицы?

Бахтира невозможно было ничем удивить.

— За то время, что вы правите, господин, в нем никто не жил. Там убираются и стирают пыль, и…

— Госпожа Евгения будет жить там. Пусть она сама решит насчет ремонта и вообще делает все, что решит нужным, и не считает денег. Передай ей, что она может свободно перемещаться по дворцу. Все ее приказы — выполнять, — продолжал Алекос, собираясь в дорогу. — Пусть делает, что хочет… в рамках приличия, разумеется. Хотя что касается приличий, нашим придворным дамам впору у нее поучиться. И вообще, Бахтир, помоги ей освоиться.

— Понял, мой господин, — распорядитель на мгновение прикрыл глаза, — все сделаю.

Евгения собиралась выйти в сад, когда Лела доложила о приходе главного распорядителя. Они поздоровались как старые знакомые, но ни слова не было сказано о прежних временах. Учтиво ее поприветствовав, он торжественно возвестил:

— Наш господин приказал предоставить вам для жительства дом царицы. Не соблаговолите ли посетить его прямо сейчас? Мы его осмотрим и подумаем о ремонте.

Услышав новость, Евгения не выразила удивления. Она уже поняла, что от Алекоса можно ждать чего угодно.

Бахтир был не против прогуляться пешком. Разговорчивый и доброжелательный, он за несколько минут рассказал Евгении больше, чем она узнала бы за неделю.

— Большой штат сейчас у вашей службы, уважаемый Бахтир? — поинтересовалась она.

— Двадцать два человека, и то мало. Притом, что я занимаюсь исключительно вопросами хозяйства, а дела господина отданы другой службе. После объединения стран появилось множество новых учреждений, и в Шурнапале круглые сутки ждут царя сотни людей. Вот позавчера прибыло посольство Мата-Хоруса. Они там здорово перепугались, когда великий царь ограничил выезд с материка. Помните, в прежние времена нам нужно было месяцами добиваться в их службе иностранных дел разрешения посетить Острова. А полгода назад наш господин взял и без объяснений запретил своим подданым поездки на Мата-Хорус. Там и возмутились, и перепугались. Шлют одну за другой делегации, а царь все не может найти времени их принять. Вы в Ианте вряд ли могли бы себе представить, сколько обязанностей у великого царя! — Евгения поняла, что, как и многие в Матакрусе, вельможа предпочитает не вспоминать династию Хиссанов. — Господин Алекос к тому же взвалил на свои плечи множество обязанностей, которые могли бы исполнять другие люди. Казалось бы, покорил весь мир — почивай на лаврах! Но его работа, похоже, только начинается, и конца-краю ей не видно. Ему мало профессиональных юристов — он желает сам разрабатывать законы. Ему мало генералов, он чуть не каждый месяц сам руководит военными учениями. А его лаборатория? Страшно подумать, чем он там занимается и сколько времени ей посвящает! Да еще разъезжает по всей стране, дай только повод! Сегодня умчался в Летт, где случился шторм и затопило полгорода, и он, конечно же, уверен, что без его личного присутствия там ничего не починят.

— Так он уехал… — уточнила Евгения.

— Не меньше чем на пару недель. Будем надеяться, что за это время вы успеете перебраться в новый дом.

Но эта надежда растаяла, стоило им вступить в здание. Евгения обошла все три этажа царицыного дома и внимательно все осмотрела, сокрушаясь при этом, что ее заветной мечте — жить в доме, построенном специально для нее, — похоже, никогда не удастся осуществиться.

Если снаружи здание выглядело прекрасно, недавно оштукатуренное, с изящными окнами, просторными балконами, то внутри оно все же требовало серьезного обновления. Первый этаж был отведен под кухню, кладовые и помещения для слуг. На втором располагался большой зал приемов, гостиная, столовая, комнаты для игр и для гостей. На третьем были личные покои хозяйки. Евгения помнила, что спальня соединялась коротким коридором со спальней царя, и ванные комнаты находились рядом. Везде было чисто, но даже Евгения, отставшая за последние годы от жизни, видела, что все убранство устарело. Закончив осмотр, она вернулась в парадную гостиную. За ней следовали Бахтир, несколько его секретарей и Лела с девушками.

— Ну что ж, будем работать, — решила Евгения. — Сегодня я, пожалуй, останусь здесь до вечера и намечу план мероприятий. Мне нужен толковый помощник.

— А он уже есть, — Бахтир подозвал одного из юношей. — Это Глар, он будет вашим секретарем. Я также велел вечером пригласить к вам царского ювелира и лучших портных и обувщиков. Они сделают все, что вы прикажете.

— Благодарю вас. Вы очень добры, — Евгения одарила распорядителя улыбкой, от которой он окончательно растаял и принялся бормотать что-то о высокой чести и своем уважении к царю.

Когда главный распорядитель откланялся, чтобы вернуться к другим своим обязанностям, Евгения повернулась к новому помощнику. Глару было лет восемнадцать, это был ловкий и сообразительный юноша, выросший при дворе. Несомненно, он знает свое дело, что он сразу же и доказал, догадавшись вызвать бригадира рабочих, которые должны были заняться ремонтом. Это позволило в течение нескольких часов составить план необходимых работ. Пока Евгения определялась с будущими стенами и полами, Глар сбегал в мебельные мастерские и приволок кипу рисунков — она и не подозревала, что умельцы Рос-Теоры додумались выпускать каталоги своей продукции!

Разве могла она подумать много лет назад, переселяясь из дома старой царицы в башню своего мужа, что когда-нибудь у нее появится возможность самой решать, каким быть, пусть хотя бы только изнутри, ее дому! В Киаре она была скована по рукам и ногам цепями традиций, которые не могла нарушить даже царская чета. И сейчас Евгения была искренне благодарна Алекосу, хотя и подозревала, что для него это просто забава. Чем бы дитя не тешилось, лишь бы не плакало. Она сумела ублажить его в постели, и в ответ он одарил ее новыми покоями, одеждами и драгоценностями — игрушками, важными для женщины, но для него самого не имеющими ценности. Как бы то ни было, он дал ей шанс устроить жизнь так, как она сама хотела. Евгения тут же ухватилась за эту возможность, пренебрежительно отмахиваясь от возражений бригадира, то и дело заявлявшего, что «так не делают» и «это вряд ли можно считать красивым».

Первый этаж она полностью поручила Глару, который должен был подобрать и штат для нового дома — эконома, дворецкого, поваров, горничных, прочих слуг… Евгения даже не стала вслушиваться в подробности. После Киары расточительность Шурнапала показалась ей чрезмерной. Неужели нужно заводить целый дом прислуги? Ведь она сама тут как бы в услужении… Надо — авторитетно ответили ей. Непременно, раз уж она поселилась в Шурнапале, то обязана соответствовать ему.

Евгения так увлеклась, что не заметила, как наступил вечер. Вернувшись в гарем, она застала там портних и ювелира, уже разложившего золотые и серебряные украшения. Драгоценности Матакруса преследовала та же грубость, аляповатость, что и в Киаре. Быть может, поинтересовалась она, у мастера есть старинные вещицы, те, что носили еще прабабки современных модниц? Он с готовностью раскрыл очередной сундучок, в котором нашлось то, что она искала: тонкие цепочки, змеящиеся браслеты, скромные кольца с дорогими камнями и серьги, не грозящие оторвать уши.

Больше всего Евгения опасалась непонимания со стороны женщин, которые должны быть одевать ее. Но швея Вайла, обшивавшая первых дам страны, неожиданно быстро поняла, чего хочет госпожа. Оказалось, ей и самой давно надоели платья-клумбы. До поздней ночи женщины, склонившись над широким столом, рисовали эскизы и рассматривали образцы тканей. Евгения чувствовала себя счастливой и немного стыдилась этого. В юности она любила шить, изучала журналы мод, придумывала себе экзотические костюмы, часами ходила по магазинам в поисках какой-нибудь мелочи, необходимой для законченного образа. В Ианте за многочисленными обязанностями ей пришлось забыть об этом, также как пришлось надолго смириться с неудобными нарядами. А в горах у нее и вовсе ничего не осталось, кроме пары юбок и кожаных штанов. И сейчас, обсуждая с Вайлой свои идеи, рисуя на бумаге изящные силуэты, она чувствовала, как в ней просыпается кокетка, которой никогда не давали показать себя.

Дух Райханы давно покинул этот дом, и все же олуди попросила у старой царицы прощения. Она не могла выйти из Шурнапала, чтобы принести дары на ее могилу, и послала туда Лелу. Стоя посреди парадного зала, Евгения еще раз подняла глаза к висевшему над аркой дверей портрету супруги царя Джаваля. Из резной рамы выступал горделивый силуэт женщины в черных шелках, с белым, серьезным и значительным лицом, презрительно смотревшим на новую владелицу дома. «Нелегкой была твоя жизнь; пусть же в царстве теней тебя встретит покой», — сказала ей Евгения и отвернулась, оглядывая залу. Велела снять тяжелые портьеры с двух рядов окон. На паркетный пол хлынули потоки света, солнечные лучи насквозь прошили залу. Тускло переливалась старая парча диванов цвета лесного мха, массивные цветочные вазы отражались в полировке столиков, и мириады пылинок плясали в зажегшемся воздухе. Евгения отошла к дальней от входа стене, соизмеряя размеры зала с имевшейся мебелью. Слуги раскрыли оконные рамы, и с улицы донеслись мужские голоса. Она выглянула в окно. У ее крыльца стоял паланкин нежно-желтого шелка, носильщики рассаживались по скамьям. Ни на царицыном, ни на царском крыльце никого не было, зато в глубине дома послышался шум, женский голос где-то вдали произнес ее имя. Раздался стремительный перестук каблуков, и в арке возникла запыхавшаяся Айнис, словно вызов висевшему над ней портрету Райханы, — полная жизни пышная красавица в развевающихся светлых одеждах.

— Эви! О, Эви! — вскричала она и полетела через залу, раскинув руки.

От радости Евгения не смогла сделать ни шагу и только припала головой к душистой груди Айнис. Они обнялись, расцеловались, поглядели друг на друга, засмеялись и заплакали, и еще раз поцеловались, и опять засмеялись и заплакали.

— Родная моя! Эви, любимая, как же я счастлива! — щебетала красавица и все не могла наглядеться на подругу, забывая вытирать слезы, что лились и лились из ее прекрасных голубых глаз. — Все это время мне не было покоя, не проходило и дня, чтобы я не горевала о тебе! Какое счастье, что ты здесь!

С трудом они успокоились. Не выпуская руки Евгении, Айнис упала на ближайший диван, приняв одну из своих безвольно-соблазнительных поз. Евгения присела рядом, еще раз поцеловала пахнущие духами волосы. Ее подруга ничуть не изменилась и в свои тридцать восемь была по-прежнему восхитительно хороша. Айнис вытерла щеки, высморкалась в крохотный платочек и радостно вздохнула.

— За это нужно выпить. Эй, кто там, девушки!

Деликатные слуги успели покинуть зал. На зов из задней двери выглянула Лела.

— Подойди. Как зовут?

— Лела, моя госпожа.

— Это твоя служанка? Хорошая. Принеси-ка нам, Лела, белого вина с кухни царя. Скажи повару, что это я велела, — он знает, какого прислать. Бегом, пока у нас не случился сердечный приступ!

— От радости не умирают, Айнис, — улыбаясь сказала Евгения.

— Ох, не знаю! Я точно чуть не умерла, когда услышала, что ты здесь. Я только вчера вернулась, и Камаким сразу сказал, что ты в Шурнапале, и с трудом уговорил меня дождаться утра. Моя дорогая, это лучшая новость за последние годы. Теперь все у нас пойдет по-другому. Мне было так страшно за тебя!

— Где ты была? Откуда вернулась?

— Откуда же, как не с Островов!

— Но я слышала, туда никого не пускают!

— Так и есть, и мне пришлось приложить немало усилий, чтобы получить разрешение на выезд.

— Ты видела Сериаду? — спросила Евгения с замиранием сердца.

Айнис кивнула, обмахнулась платочком.

— Видела Сериаду, и Алию, и Джед-Ара. Он, возможно, скоро приедет сюда. Они все здоровы. Я бы сказала, что они шлют тебе привет, но — увы! — они могли лишь горевать о тебе! Сколько мы переговорили с Сериадой, вспоминая тебя и строя догадки, где ты и что с тобой! Но мы не верили, никогда не верили, что ты умерла!

Она снова обняла подругу. Казавшиеся слабыми руки сжали Евгению так, что та вскрикнула. Обе не смогли удержаться от слез, хотя имена тех, кого они вспомнили в эту минуту, так и не были произнесены вслух.

Вернувшаяся Лела подкатила к дивану столик, поставила две бутылки вина, приняла в дверях у слуги блюдо с фруктами. Айнис только взглянула на нее, и девушка неслышно убежала прочь.

— Хорошая служанка, сообразительная, — заметила Айнис. — А я уж задумалась, кого из своих тебе подарить. Что-то нет у меня доверия к обслуге гарема. Все кажется, что там одни наушницы и сплетницы. Какая ты молодец, что выбралась оттуда!

Они чокнулись, выпили сразу по целому бокалу и еще раз поцеловались в губы. Откинувшись на подушки, дама внимательно осмотрела залу. Она успокоилась, и в ее голосе появились низкие грудные нотки.

— Итак, Эви, ты здесь, с царем… — голубые глаза с сочувствием обратились на Евгению. — Что же теперь?

Та пожала плечами, разливая по второму кругу вино.

— Ничего не знаю, Айнис. И не желаю знать. У меня такое чувство… Как в ту минуту, когда я покинула мир своего детства и оказалась в тумане. Мне страшно и странно, и я не хочу ни о чем думать!

— Я тоже страшно испугалась в ту минуту, когда Камаким сказал, что тебя поймали и ты в гареме… Я подумала тогда, как мог наш господин сделать такую необдуманную глупость, — ты же не станешь там жить, не станешь это терпеть, покончишь с собой, и все… Но он не бывает неправ. Вот ты и в доме царицы и скоро вернешь все, чего достойна.

Евгения с любовью смотрела на нежно-румяное лицо подруги. Айнис, встрепенувшись, обратила к ней виноватый и в то же время лукавый взгляд.

— Я должна в кое-чем тебе признаться, Эви. Ты об этом все равно узнаешь, если уже не знаешь, и лучше я скажу сама, чем эти сплетни достигнут тебя через гаремных банщиц. Действительно, никто не может теперь уехать на Острова без разрешения, подписанного министром стран или лично государем. Я получила такое разрешение… Мне это было не очень сложно, потому что господин Алекос благоволит ко мне. Я… Он… Он ко мне очень добр.

— Это нисколько меня не удивляет, — засмеялась Евгения, сжала ее пальцы. — Скорее удивило бы, если б он не поддался твоему очарованию.

Они расхохотались и снова зазвенели бокалами.

— Но я обещаю тебе, что больше не пойду ему навстречу. Когда здесь олуди, все остальные должны уступить.

— То есть, — не удержалась Евгения, — ты обещаешь мне, что больше не будешь спать с Алекосом?

— О! — воскликнула Айнис, краснея и смущаясь. — Если он захочет, как я могу сказать нет? Но по своей воле — обещаю, что никогда!

Евгения покачала головой.

— Мне это не нужно, дорогая. Я здесь никто и не имею права требовать таких обещаний.

— Не прибедняйся, Эви, тебе это не идет. Ты не можешь быть никем. Ты царица, и многие это уже поняли. Правда, тебе придется постараться, чтобы доказать это особо непонятливым, а здесь и таких немало. Ну ничего, я помогу тебе.

— Я не собираюсь никому ничего доказывать. Для чего? Меня привезли сюда против воли и держат как игрушку. Пусть так и будет.

— Это Шурнапал, Эви, — мягко сказала Айнис. — Здесь всегда нужно быть первой, если ты опоздаешь, тебя съедят. И ты прекрасно это поняла, раз уже после второй встречи сумела убедить Алекоса подарить тебе этот дом.

— Откуда ты знаешь, что две?! И потом, я ничего не сделала для того, чтобы его убедить! Он сам этого захотел.

— Ой, Эви, с тех пор как ты приехала, здесь ни о чем кроме тебя не говорят. И в министерских приемных, как у моего мужа, и в спальнях, и в каретных только и разговоров, что о тебе! Во дворце все всегда все знают. И не нужно притворяться, что тебе все равно. Каким бы способом ты не добилась своего, но ты сейчас в доме царицы, и тебе придется соответствовать этому статусу. Жаль, конечно, что господин никак этот статус официально не определил. Многие мои знакомые не преминут этим воспользоваться.

Она сладко потянулась, с наслаждением понюхала вино — ее беззаботный вид никак не вязался с серьезностью голоса.

— Знаешь, я догадываюсь, для чего он так поступил. Он хочет вернуть двору блеск, который исчез вместе с Хиссанами. С тех пор здесь появилось слишком много новых людей, в основном шедизцев. Они и сами не подарок — совсем не такие блестящие кавалеры, как старая придворная гвардия. Красный дом в этом не мог сравниться с Шурнапалом, да и Киара, и Мата-Хорус в подметки не годятся той жизни, что была здесь до Алекоса. Все эти шедизцы не то чтобы грубые и неотесанные, но у них нет той галантности, которой так славились благородные крусы. А их жены! — Айнис закатила глаза. — Эви, небом клянусь, я то и дело боюсь, что кто-нибудь из них меня отравит. Чванливые толстые курицы, напрочь лишенные такта и остроумия! Им и во сне не снились те изысканные поединки, которые вели здесь дамы в прежние годы. О, как я скучаю по своим бывшим соперницам, которые теперь разъехались по провинциям или просто удалились от двора! Поверишь ли, расцеловала бы каждую и до конца своих дней не сказала бы ни одного плохого слова — лишь бы они были здесь! Но их нет, а есть эти туповатые, жестокие выскочки. Они не привыкли решать свои обиды в умных спорах и тонких интригах. Они мстят жестоко, как простолюдинки, — мне даже не хочется рассказывать тебе, на что они способны!

— Мне сложно все это понять, — сказала Евгения. — Ваш дворец — этот какой-то особенный мир, со своими законами и обычаями. Я поняла это еще в свой прошлый приезд, и мне совсем не хотелось тогда с ним сближаться. И сейчас не хочется. Думаю, мне очень повезло, что я нахожусь здесь на неофициальном положении и никому ничего не должна.

— Какая наивность! Ты должна, моя госпожа, уже тем, что была царицей Ианты! А теперь ты фаворитка, и тебе этого не простят. Так всегда бывает, если правитель не женат, — все женщины считают, что имеют на него равные права. И если мне простили близость с ним, то лишь потому, что почти каждая из придворных дам тоже может этим похвастаться. Но тебя он так возвеличил — не жди, что это сойдет тебе с рук!

— Зачем ты мне угрожаешь?

— Я тебя предупреждаю! Впрочем, наверное, я зря это делаю, — смягчилась Айнис. — Ты же читаешь в человеческих сердцах и увидишь зло своими глазами. Просто поверь мне заранее, что зла этого будет много. Но я еще раз повторю: вдвоем мы сможем с этим справиться. Признаюсь, мне всегда казалось, что строгая обстановка Киары многого тебя лишает. Ты красавица, Эви, и должна блистать! В Киаре тебе было тесно, а здесь ты предстанешь во всем блеске! Пусть многое изменилось, но я сохранила старые связи, и мы заставим Шурнапал вспомнить былое величие! О, какая жизнь у нас теперь начнется! Трепещите, дамы!

Она вскинула руку с бокалом, так что вино плеснуло через край. Евгения с улыбкой смотрела на нее, ничего не говорила — все это казалось ей ненастоящим. Снова с удобством устроившись на диване, Айнис попросила:

— А теперь расскажи, как же ты жила в горах? Хотя нет! Нет, не говори! Я слишком счастлива сейчас и не хочу опять расстраиваться. В другой раз расскажешь. Есть более интересные темы для беседы. Какие у тебя планы на ближайшее будущее?

— По-твоему, такие планы уже есть?

— Я же знаю тебя, Евгения. У тебя всегда было несколько козырей в рукаве. Стоит только вспомнить твои больницы, школы, поддержку многодетных семей, ипподром, галерею… Ни за что не поверю, что ты изменилась! Наверняка опять задумала какую-нибудь сногсшибательную хитрость, от которой великого царя бросит в пот. Ну, признавайся!

— Нет, нет! — запротестовала Евгения. — Единственный мой план — нашить красивых платьев.

Айнис вскричала:

— Прекрасно! Ты уже познакомилась с Вайлой? Да? Только не вздумай одеваться так, как в Ианте! Я не могу без дрожи вспоминать эти ваши жуткие балахоны. У Вайлы прекрасный вкус, хотя мало кто этим пользуется. С нею ты станешь самой красивой. А теперь покажешь мне дом? Я тут всего несколько раз бывала. Старая царица меня не любила, знаешь ли.

Они поднялись, в который уже раз расхохотались, обнаружив, что опьянели от вина и радости, и, взявшись за руки, отправились по комнатам. Айнис весело давала советы, обещалась помочь Глару набрать хороших слуг. Они и не заметили, как день перевалил за половину. Дама стала прощаться. Евгения проводила ее на первый этаж, задержала в ладони теплую руку. Ее глаза откровенно взглянули в глаза Айнис.

— Знаешь, — сказала она шепотом, — мне иногда кажется, что все это — просто сон. И что я вот-вот проснусь и все окажется как раньше — Киара, моя спальня в башне, и Хален где-то рядом, и Сериада… Не может быть того, что сейчас. Это невозможно, невыносимо, нелепо… Не по-настоящему, потому что настоящее осталось в прошлом.

Айнис ласково погладила ее по щеке, поцеловала в лоб.

— Мне бы тоже хотелось, чтобы было как раньше. Мы не властны над настоящим, надо смириться. Однако в наших силах сделать так, чтобы будущее стало таким, как мы хотим. Пожалуйста, не горюй больше. Я верю, что впереди у тебя еще много хорошего!

27

Алекос пробыл в Летте дольше, чем планировалось. Привлеченные новостью о прорыве дамбы, в город съехались лучшие инженеры, и он воспользовался этим, чтобы провести давно задуманное совещание, а заодно показать специалистам свои проекты и пригласить их участвовать в создании новых училищ, которые готовили бы инженеров и архитекторов. В Матагальпе было немало подобных школ, однако в послевоенном мире все острее ощущалась нехватка профессиональных строителей. Он помнил разбитые дороги южных стран и планировал построить новые, которые связали бы земли до самых дальних пределов. Ему хотелось видеть в своих городах развитую водопроводную систему и уличное освещение. Алекос считал, что жизнь меняется слишком медленно. В его голове роились сотни идей; если бы сбылась хотя бы десятая их часть, мир стал бы совсем другим! Но он понимал, что спешить нельзя. Изменения должны происходить исподволь, поселяться в умах и сердцах, а это требует времени.

Если бы изменения с другими происходили так же быстро, как с ним! Всего менее двух лет назад он был обычным человеком. Ловкий выстрел из лука мог его убить. Он не ведал, что творится на расстоянии каких-нибудь нескольких тсанов, не знал, что случится завтра. Не умел без слов управлять своими людьми. Не смог бы уклониться от опасности и потому вынужден был любую опасность встречать лицом к лицу. Но вдруг — неожиданный удар, который едва не сбил его с ног. Олуди Евгения послала сильнейшее проклятие. Будь на месте Алекоса другой человек, оно уничтожило бы его в считанные дни. Однако инстинкт самосохранения оказался сильнее тех, кто прислал его сюда. Прежняя сила проснулась, чтобы противостоять проклятию, и отразила его. А затем Алекос понял, что может вернуть все утерянное. Он покинул завоеванный Дафар и заперся в царском доме Шурнапала, откуда через несколько дней вышел настоящим богом.

Сегодня он мог, как в давние времена, подняться выше облаков и лететь быстрее ветра. Мог услышать то, что говорят на другом конце города. Мог прозреть предстоящие события и в подробностях наблюдать то, что случилось много лет назад. Мог — но не делал этого.

Сердясь на настоящих бездушных богов, он вспоминал, как был счастлив еще десять лет назад, в своем замке на неприступной скале. Тогда он неделями не ел, не пил и не спал. Мозг работал на полную мощность, и взор погружался в самую суть вещей, на глубину, где пред ним начинали мельтешить мельчайшие атомы. Его давно не устраивало, что он не понимает истинных причин своих удивительных возможностей. Почему он летает, а другие нет? Почему видит то, что не доступно остальным? Истинные родители Алекоса, те, кого люди называют богами, никогда не снисходили до того, чтобы давать ответы. Значит, они его боятся. В ответах не волшебство, не магия, — это физика, и он способен ее понять! Он намерен был любым способом найти ключ к тайне мироздания, пусть бы это потребовало еще трех сотен лет. Ничего не существовало, кроме этой цели, и какое же ликование охватывало его при каждом удачном шаге на этом пути! О, как он был тогда счастлив! До конца времен он будет тосковать по этому не замутненному ничем счастью!

«Но я не был человеком тогда», — говорил себе Алекос, испытывая по этому поводу некое сожаление. Вернувшиеся способности позволяли прямо сегодня, сейчас вновь обратиться к исследованиям, и было непросто отказаться от соблазна. Все же пришлось: не время было уходить в науку. Он с самого начала понимал, какой груз взваливает себе на плечи; понимал еще тогда, когда его верные степняки разоряли Галафрию. И как тогда у него не было другого пути, так нет и теперь: он должен поднять все человечество к тем сверкающим вершинам, что прежде манили его одного. Эта задача посложнее разгадки тайн мироздания! Но по-иному нельзя — не мог же он зайти так далеко только ради того, чтобы его флаг поднялся над дворцом чужих царей! А значит, следует создать новое государство, новых людей. Это работа на много лет, это изматывающий монотонный труд, не имеющий ничего общего со счастливым постижением законов природы. Но и он ведет к прогрессу; и кто знает, быть может, этот путь окажется короче!

Вот почему Алекос отказался от того, что в глазах подданных подняло бы его на недосягаемую, но слишком хорошо всем здесь известную высоту. Олуди не ходят старыми путями. Пускай все другие олуди остаются в прошлом вместе со своим волшебством, предвидением и целительским даром. Он же — один! — управляет будущим. Посему ему необходимо пока оставаться человеком, с человеческими недостатками, слабостями и привязанностями. Он будет вкусно есть, много пить, заниматься любовью, скакать верхом, махать мечом — словом, потакать увлечениям простых людей, и чем успешнее он в этом окажется, тем больше они ему будут доверять.

Не сказать, чтобы это так уж его утомляло. Примитивные развлечения даже нравились ему, но душа все же тосковала по иному.

Алекос с удовольствием задержался бы в Летте, где к его проекту моста через Гетту отнеслись с большим интересом. Мост должен был связать матакрусскую провинцию Дароа с иантийским Ферутом и облегчить сообщение между странами. Но из столицы летели письма с призывами, и он в конце концов покинул самый восточный город империи, где теплое море лизало низкий берег, покрытый ковром водорослей, и с трудом верилось, что это оно разбило мощные каменные укрепления, призванные защищать город от ярости штормов.

Он въехал в Рос-Теору в обеденное время, но даже поесть ему не дали. Как был в пропыленном и мятом дорожном костюме, царь отправился инспектировать управление вновь созданной почтовой службы. Система должна была обслуживать население; в каждом мало-мальски крупном населенном пункте от северного побережья до Галафрии появились учреждения для приема и отправки писем и посылок, были устроены дворы для содержания лошадей и фургонов.

Когда великий царь покидал здание, во дворе к нему подошел первосвященник Энха. Мальрим и телохранители не посмели остановить уважаемого святого отца, и он беспрепятственно прошел к повелителю. Его прислужники в коричневых одеждах оттеснили гвардейцев. Алекосу ничего не оставалось, кроме как учтиво поприветствовать старика.

— И я рад приветствовать великого владыку, — отвечал Энха. Его глаза светились лукавством, он был в прекрасном настроении, хоть и старался хмурить брови. — Не стану скрывать: сегодня я вдвойне счастлив видеть вас, мой господин. Вы доставили такую радость всем моим братьям, больше того — всем вашим подданным!

— Неужели вас так обрадовало мое трехнедельное отсутствие? — осведомился Алекос. — В таком случае я буду чаще покидать столицу!

— Вы знаете, о чем я говорю. Я хотел поблагодарить вас еще до вашего отъезда, но даже мне не удается встретиться с великим царем, когда это необходимо. Пришлось, как видите, перехватывать вас здесь.

Алекос поклонился, смиренно сказал:

— Прошу прощения, что так случилось. Отныне такое не повторится. Мальрим, если отец пожелает меня видеть, проводите его ко мне в ту же минуту.

Громко, чтобы слышали все, от царского распорядителя до выглядывавших из окон клерков почтовой службы, Энха сказал:

— От имени священного братства Матакруса и Ианты я благодарю вас, государь, за то, что вы вернули нам нашу олуди. Час, когда мы услышали о ее приезде в Шурнапал, стал для всех нас часом радости. Благослови вас небо за это! С тех пор дни стали ярче, а ночи светлее. Я горю желанием увидеться с олуди Евгенией. Надеюсь, она прогостит у вас достаточно долго, и все мы сможем насладиться лицезрением ее святой красоты.

Алекос рассмеялся. Матакрусские священники владеют искусством галантной беседы не хуже придворных, но с ними трудно спорить! Энха добавил:

— Я ждал приезда моего брата Ханияра, который также желает выразить вам свою благодарность. Увы, он не смог встать с постели. Ему семьдесят семь лет, и с тех пор, как олуди Евгения покинула Киару, ему не хватает здоровья для долгих путешествий… Он прислал мне письмо. Если позволите, я…

— Не стоит, — перебил Алекос, протягивая руку за бумагой. — Я прочту его вечером. Передайте почтенному отцу, что его радость — лучшая награда для меня.

— Сможет ли он повидать ее, как того желает его сердце?

Царь на секунду задумался.

— Насколько я в курсе, госпожа Евгения до сего дня лишь однажды гостила в Рос-Теоре, и тогда она была занята и не выходила к народу. Нужно просить ее исправить эту оплошность. Уверен, она с радостью примет участие в обрядах вашего храма. А иантийцы, если пожелают, могут приехать к ней сюда, как когда-то крусы ездили в Киару за ее помощью.

Олес, командир гвардии Алекоса, усмехнулся в бороду: приедут, как же! Кто их пустит? А Энха поклонился, не очень-то и пряча улыбку:

— Это прекрасная новость. Мне казалось, что наш народ вряд ли может любить вас больше, чем любил до этого дня, однако сегодня ваша доброта наполнит его сердце горячей благодарностью.

— Не думали же вы, что я настолько жаден, чтобы наслаждаться присутствием олуди Евгении в одиночестве, — сказал Алекос, который сам до этой минуты так и думал. — Позвольте же мне передать госпоже Евгении, что она вольна посещать храмы Рос-Теоры в любой день, когда этого потребуют ритуалы.

— Еще раз благодарю вас, государь, за мудрость и доброту.

Не скрывая удовлетворения, Энха откланялся. Алекос перевел дух. Да, в Матагальпе даже священники считают себя воинами. А вызвать их на поединок нельзя!

Потянулись дни и месяцы, наполненные разнообразными событиями. Ремонт был полностью закончен, и в доме царицы стало многолюдно. Евгении опять почти никогда не удавалось остаться одной. Всюду ее сопровождали несколько девушек. Сначала это были дочери дворцовых слуг — уважаемого в городе сословия. Все они были красивы и хорошо воспитаны, умели составить компанию, поддержать разговор и вовремя удалиться. Евгения забрала из гарема Лелу, сделав ее своей компаньонкой. Леле было уже двадцать пять, с замужеством не складывалось, и она с радостью ушла с незаметного места служанки гарема, рассчитывая, что уж теперь будет на виду. Под ее началом оказалось больше десятка компаньонок и горничных. Кроме них, в доме служили четверо поваров и дворецкий. Глар хотел найти еще и эконома, но Евгения убедила его самого взяться за ведение хозяйства. В конце концов, говорила она, у нее не так много дел, и юноше не придется постоянно сопровождать ее, а работа по содержанию большого дома послужит на пользу его карьере.

Перебравшись на новое место, она продолжала бывать в гареме. Сначала она приходила к Кардине. Казалось, ей удалось победить опухоль, во всяком случае, начальница чувствовала себя намного бодрее. Заходила она и к Шарре, отвечавшей за здоровье царских наложниц.

Шарре было около сорока, она была незаконной дочерью известного в столице хирурга, у которого многому научилась. В серьезных случаях к наложницам, конечно, приглашали царского врача, но чаще всего обходились помощью ведуньи, которая сочетала медицинские знания с традиционными приемами — готовила травяные отвары, умела заговаривать боль. За помощью и советом к ней приходили многие дворцовые служащие. Вот и сейчас в ее комнатке под лестницей Евгения нашла двух молодых беременных женщин — горничную госпожи Никресаи Рам, супруги Кафура, и жену офицера, жившую вместе с мужем при местном гарнизоне. Все трое встретили госпожу приветливо.

Евгению интересовало, где можно достать лекарственные травы, которые она когда-то применяла в своих отварах и мазях. Она показала ведунье заранее подготовленный список. Просмотрев его, Шарра направилась к полкам, заставленным керамическими и деревянными банками.

— Кое-что я могу дать вам прямо сейчас. А скоро отправлюсь собирать травы по берегам Гетты и в лесах Алемара. Придется взять в два раза больше мешков, чтобы набрать и на вашу долю. Пустырник и шалфей у нас не растут, приходится заказывать в Ианте. А вот этих трав, — она указала несколько названий, — я не знаю.

— Они тоже растут в Ианте. Закажите и их. Я научу вас делать обезболивающий отвар.

Шарра окинула Евгению внимательным взглядом.

— Давно хотела спросить, сколько же вам лет? Наверное, чуть больше тридцати, но выглядите вы моложе. Несомненно, при такой цветущей красоте у вас должно быть прекрасное здоровье.

— Не жалуюсь, — рассмеялась Евгения.

— Это правда, что у олуди не может быть детей? — спросила горничная и тут же покраснела, поняв свою бестактность.

— В моем случае, похоже, так и есть, — ответила Евгения. — И, думается мне, никакая красота не стоит этого счастья. Мне остается лишь завидовать вам.

Шарра вмешалась, задав вопрос, который давно ее беспокоил:

— Кардина говорит, вы ее вылечили. А сама вы как думаете?

— Не уверена. Пока болезнь всего лишь ненадолго отступила, с ней быстро не справиться. Я буду по-прежнему следить за ее здоровьем. Но, пожалуйста, не нужно думать, что я могу исцелять одним прикосновением! Это требует больших затрат времени и сил.

— Но это правда, что вы видите людей насквозь? — воскликнула жена офицера. Она была молода и, пожалуй, хороша собой, но ее лицо казалось утомленным и чересчур бледным.

— Вижу, — призналась Евгения.

— И нас видите? — развеселилась горничная. — Я не больна, надеюсь? С ребенком все в порядке?

— Все в полном порядке. Мальчик здоровый и сильный.

Теперь настала ее очередь смущаться. Она забыла, что есть матери, которые не хотят знать пол своего младенца. Женщина заметно расстроилась.

— Мальчик! А я так наделась, что будет девочка!

Она еще несколько минут беседовала с Шаррой. Горничная ушла. Вторая женщина переминалась у порога, видимо, не решаясь обратиться к олуди. Но все же попросила:

— Посмотрите и на меня, госпожа Евгения. У меня тоже здоровый ребенок?

— Вам вовсе не стоит беспокоиться. А вот если будете зря волноваться, он может родиться раньше срока.

Эти слова не успокоили женщину. Она покачала головой и заплакала.

— Я боюсь, так боюсь! Мне все кажется, что что-то не так.

Когда женщина вышла, Евгения повернулась к Шарре.

— Она доведет себя до выкидыша. Слишком нервничает. И ребенок слабенький, хилый.

Ведунья махнула рукой.

— У нее уже был выкидыш, и все потому же: постоянно чего-то боялась и твердила, что не выносит. Не удивлюсь, если и в этот раз будет так же. Послушайте-ка, госпожа Евгения. Такими способностями, как у вас, пренебрегать нельзя. Вы можете оказать большую помощь многим женщинам. С тех пор, как здесь расположился гарнизон и царь переженил своих солдат на наших женщинах, мне чуть не каждый день приходится принимать роды. Я была бы очень благодарна вам, если б вы помогли мне осматривать женщин и давали им советы.

— Не боитесь, что я украду ваш хлеб? — улыбаясь спросила Евгения.

— Наоборот, клиенток станет намного больше. Но вам вряд ли интересно пропадать в гареме с простыми людьми…

— Отчего же? Должна же и от меня быть какая-то польза. Я с удовольствием стану помогать вам.

— Вот это дело! — обрадовалась Шарра. — Я принимаю здесь каждый день, с полудня до семи вечера. Присоединяйтесь ко мне хотя бы раз в неделю на пару часов.

На том и договорились. С тех пор Евгения дважды в неделю заглядывала в гарем, и месяц от месяца все больше становилось женщин, беременных, больных и здоровых, которые терпеливо дожидались ее прихода, как это было когда-то в Киаре.

Больше никаких обязанностей у нее не было. Не считая посещений храма, за пределами дворца она бывала всего несколько раз, когда Алекос брал ее с собой на охоту и прогулки. Нередко ей передавали его просьбу присутствовать на званом обеде или ужине. Она сидела рядом с ним на приемах, и он всегда обращался с ней с подчеркнутым уважением. Это вызывало раздражение у многих придворных дам. Как и предсказывала Айнис, эти женщины не любили ее и боялись. Их раздражала неприличная, по их мнению, симпатия, которую выказывал повелитель своей наложнице, и излишняя вежливость к ней со стороны их собственных мужей. Они единодушно осудили ее наряды несмотря на то, что сами тут же начали ей подражать.

Немногие из этих женщин могли похвастаться хорошей фигурой. Малоподвижный образ жизни и обильная еда к тридцати годам превращали их в толстушек. И еще меньше было тех, кто мог позволить себе драгоценности, как у Евгении. Алекос беспрекословно оплачивал колоссальные счета за украшения и наряды, созданные специально для нее, и нередко сам делал ей великолепные подарки. С того вечера, когда она впервые появилась рядом с ним на людях, она без сомнения стала самой красивой из дам Шурнапала. Но свободные жены не приняли ее. Они изо всех сил притворялись, будто ее не существует.

Это были уроженки Шедиза и Матакруса, чьи мужья присоединились к Алекосу после того, как были завоеваны эти страны. Многие из этих мужчин были отнюдь не благородного происхождения и выдвинулись исключительно за счет собственной смелости и ума. Но сегодня их жены уже не помнили этого, искренне считая себя ровней старейшей местной аристократии, остатки которой сумели удержаться в Шурнапале после всех перипетий войны. Все эти люди получили должности при дворе или посты в министерствах, а за их заслуги великий царь наградил их земельными наделами, отобранными у прежних владельцев. Но жены, конечно же, предпочли провинциальной скуке светскую жизнь столицы, тем более, что их правитель был одинок. Те, что помоложе, мечтали с ним спать, и кому-то это удалось. Другие лелеяли надежду увидеть своих дочерей в царской короне. Но никому из последних не пришло бы в голову отдать дочь в наложницы царю.

Прежде Евгении редко приходилось задумываться об этом странном обычае, явном пережитке древности. У ее мужа тоже были наложницы, и она догадывалась, что иногда он посещал их. Это мало ее волновало. Идея супружеской верности вообще была чужда сильным этого мира. Красивые женщины — символ успешности мужчины, как туго набитый кошелек или трофейное оружие. Она постаралась воспринять это как должное и не интересовалась судьбами девушек, попавших в гарем. Теперь же, оказавшись на их месте, она была возмущена положением этих несчастных пленниц.

Наложницы были самыми бесправными людьми в государстве, где уже два столетия не существовало рабства, в государстве, правитель которого поставил целью разработать справедливое законодательство и равные для всех права. В гаремы попадали женщины, захваченные в военных стычках, а также местные жительницы из беднейших слоев населения, которых продавали их родные. Понятно, что к первой категории до последнего времени относились лишь дикарки дальнего юга, поскольку на территории цивилизованных стран никаких войн уже давным-давно не бывало, а обитательницы северо-западных лесов просто не выживали вдали от родины. После великого завоевания гаремы военачальников Алекоса обогатились скромными горянками и изящными иантийками. Но в них было немало и коренных крусок. Бедные простолюдины не брезговали возможностью пристроить дочерей и сестер в богатый дом, хозяин которого письменным договором брал на себя обязательство содержать наложницу и ее детей, обещал оказывать ей уважение и заботиться до самой смерти. Вместе с тем мало кто знал, что происходит в гаремах. Наложницу могли продать или подарить. Закон в общих чертах оговаривал этот момент: мужчина, взявший наложницу, несет ответственность за ее жизнь и здоровье и не имеет права выгнать ее или убить. Этот закон крайне редко нарушался, поскольку было вообще немного людей достаточно обеспеченных для того, чтобы содержать женщин помимо собственной семьи. Тем не менее многие красавицы оказывались на всю жизнь прикованы к чужому дому.

В неблагородных сословиях им было проще. Наложница могла исполнять обязанности служанки, воспитывать хозяйских детей, как-то устроить свою судьбу. Но бедняжки, попавшие в аристократические кварталы, оказывались обречены на одиночество и презрение. Мужчины относились к ним как к игрушкам. Их жены, сестры и дочери смотрели на них свысока. Они не имели никаких прав за пределами своих комнат и проводили долгие годы в надежде или в страхе, что их посетит хозяин.

Впрочем, в Матакрусе насчитывалось не больше нескольких десятков человек, имеющих наложниц, да и у тех жили одна, две, максимум три женщины. Традиция касалась в первую очередь царского двора. У Джаваля Хиссана, по слухам, было то ли пятьдесят, то ли все сто законных любовниц, поэтому Евгения удивилась, услышав, что новый царь оставил себе лишь десятерых. Среди них были и местные жительницы, и женщины из Галафрии и Шедиза. Служители гарема относились к ним уважительно, поскольку каждая могла лично пожаловаться царю на плохое обращение. А он изредка проводил с ними время, но забывал о них, выйдя за порог. Он даже не помнил, как их зовут, и уж подавно ему не приходило в голову вывести кого-то из этих красавиц в общество. Свет никогда не видел наложниц своего царя. Вот почему появление Евгении возмутило законных хозяек Шурнапала. Они не хотели вспоминать о том, что еще недавно она была неизмеримо выше их, и видели в ней выскочку, которой мало спальни Алекоса.

Она тоже не забывала свое место. И если мнение других людей ее мало беспокоило, то в глазах Алекоса Евгения предпочитала оставаться всего лишь спутницей его ночей. Она никогда ни о чем его не просила, не капризничала, не обижалась. Выполняла его распоряжения, являясь туда, где он хотел ее видеть, и будто не замечала, что каждый раз невольно оказывается в центре внимания. Она вела себя скромно, не беседовала с его людьми, если они сами к ней не обращались, и не утомляла приказами его слуг. Царь не знал об этом, но Бахтир мог бы рассказать ему, что за место при госпоже слуги дрались чуть ли не с кулаками. Алекос щедро платил ее людям, и потом, госпожа Евгения все же олуди, а ее доброта и внимательность и не снились другим дамам. Все сразу узнали, что она вылечила начальницу гарема и назвала двум женщинам пол их еще не рожденных детей. Сила и красота олуди перешли, казалось, и на ее служанок. Не прошло и трех месяцев, как все они нашли достойных женихов, и скоро их место при Евгении заняли аристократки. Знай об этом Алекос, он бы от души посмеялся. Но великий царь не интересовался такими мелочами. Собственно, и для Евгении у него было не так уж много времени. Даже если он никуда не уезжал из Шурналапала, его дни и ночи были заняты встречами и работой в лаборатории. Тем не менее он заметил, что разговор с Евгенией бывает подчас полезней, чем со сподвижниками, прошедшими с ним полмира. В чем-то она понимала его лучше. Нередко после длительных любовных баталий они до самого утра беседовали: он расспрашивал о мире, из которого она пришла, а она, как могла, описывала технику, оружие, транспорт двадцать первого века. Только сейчас она поняла, как мало из этого сохранилось в ее памяти. Евгении казалось, она все помнит, но ей постоянно не хватало слов, чтобы восстановить свои воспоминания, а те, что к ней вернулись, оказывались сглаженными, отлакированными временем и имели мало общего с действительностью.

28

Однажды Секретарь доложил, что начальник службы протокола настойчиво добивается встречи с царем. Занятость Алекоса была так велика, что мало кто из придворных имел возможность сразу получить аудиенцию или подойти к царю где-нибудь на территории дворца. Даже главный протоколист был вынужден три дня ожидать своей очереди, хотя именно он являлся ответственным за лиц, приближенных к государю.

Это был Пасесерт, тот, что раньше руководил дворцовой канцелярией. В толстой тетради, с которой он не расставался, были записаны сотни имен и должностей. Секретарь Энци подозвал его после заседания юристов, на котором обсуждались поправки к нескольким законам. В наполовину опустевшем кабинете было все еще шумно. Не разошедшиеся участники собрания и после его окончания продолжали разговор. Алекос все еще сидел в председательском кресле, подписывая бумаги, подаваемые младшим секретарем Бенио. Не взглянув на Пасесерта, он проворчал:

— Говорите быстрей, что опять не так?

— Я по поводу госпожи Евгении, государь, — послушавшись едва заметного знака, протоколист присел на соседний стул, раскрыл свой гроссбух.

— А что такое?

— Видите ли, она часто появляется рядом с вами, а ведь все места в вашем ближайшем окружении расписаны, и каждый раз, когда вы берете ее с собой на прогулку или приглашаете к столу, возникает путаница.

— Кто-то этим недоволен?

— Нет-нет, ваша воля! Однако я позволил себе предложить вариант решения всех недоразумений, вписав госпожу Евгению в ежедневный протокол. Извольте ознакомиться. В случае присутствия на мероприятиях она будет сидеть по левую руку от вас, и также слева будет ее место, если вы отправитесь из дворца. В случае, если она не принимает участия в мероприятиях, место по левую руку занимает по-прежнему второй распорядитель Мальрим, и все остальные соответственно сдвигаются.

Алекос бегло просмотрел таблицу и поставил под ней подпись.

— Вот кто мутит воду — Мальрим. Все ему мало. На голову бы мне залез, если б мог.

— Было бы крайне сложно его кем-то заменить, — осторожно сказал Пасесерт — тот, о ком они говорили, в нескольких шагах от них беседовал с верховным судьей Рос-Теоры.

— Ни в коем случае. Он расторопен и в этикете разбирается лучше всех. Жаль, что без этой сложной системы нам не справиться. С другой стороны, ваша работа ограждает меня от надоедливых просителей, — Алекос потрепал протоколиста по плечу, так что тот расцвел от удовольствия. — Сообщите об этом госпоже Евгении, да скажите заодно, чтобы была на приеме вечером. Сейчас островитяне? — обратился он к Энци. Тот кивнул. — Ну, пойдем.

Пасесерт вышел из Дома приемов и пересек двор, поднявшись на крыльцо дома царицы.

— Госпожа у Мерианов, — предупредил швейцар.

Пришлось садиться в паланкин и ехать по узким улочкам к дому, подаренному еще прежним царем Камакиму и Айнис Мериан. К счастью, носильщики заметили обеих женщин в беседке у фонтана. Пасесерт получил под таблицей подпись Евгении, пригласил ее на прием и оправился дальше по своим делам. Айнис тоже распрощалась, и Евгения пешком вернулась домой.

Через несколько часов она вступила в огромный зал Дома приемов, ярко освещенный и наполненный гудением сотен голосов. Волны теплого воздуха над головами гостей колыхали огни люстр, переносили по залу густые запахи цветов и духов. От накрытых столов к дверям сновали молчаливые слуги, сопровождаемые ароматом жареного мяса.

Она все еще не могла привыкнуть к тому, что ее появление неизменно привлекает всеобщее внимание. Не успела Евгения сделать нескольких шагов, как к ней устремились мужчины и женщины из тех, что сразу приняли ее, — все в богатых, переливающихся золотом одеждах. На фоне этого великолепия особенно выделялось ее темно-синее платье с глубоким декольте и открытыми плечами, плавно и гибко качающееся на бедрах, и украшения с рубинами в высоко уложенных волосах. Она взмахнула веером, тут же приковавшим взгляды всех дам. Ей даже стало немножко стыдно: пожалуй, это удар ниже пояса — использовать уловки соблазнительниц прошлых земных веков. Она знала, что уже на следующем приеме половина дам по ее примеру вооружится веерами самых разных форм и расцветок.

Подошел Кафур, предложил руку. При встречах с Евгенией он каждый раз умудрялся балансировать на тонкой грани между протокольной вежливостью и панибратством. Ей следовало бы ненавидеть его, свидетеля не одного ее позора. Но вместо того она с досадой признавалась себе, что именно благодаря этому излишнему знанию Кафур стал одним из немногих в Шурнапале, кому она может по-настоящему доверять.

— Проводите меня к Мерианам, — попросила она.

Его полные губы тронула усмешка.

— Жаль, что мы не встретились так мирно в день нашего знакомства, госпожа!

Камаким и Айнис беседовали с гостями-островитянами в глубине зала. Подруга приветствовала Евгению громким радостным возгласом, как будто они и не виделись всего несколько часов назад. Евгения поздоровалась с гостями, узнавая лица, встречавшиеся ей во время давних визитов в Иль-Бэр. Сегодняшний вечер был посвящен успешному окончанию переговоров между Алекосом и Джед-Аром, который по-прежнему входил в состав Славы Островов и приехал в Рос-Теору, чтобы покончить с дипломатическими разногласиями. Их двоих и ждали собравшиеся. Разговаривая, Евгения то и дело ощущала на себе тяжелые взгляды. Особенно усердствовала жена Кафура Никресая, которая исходила ядом, видя, как внимателен ее супруг к едва не убившей его женщине. Были здесь и другие дамы, испытывавшие к гостье Алекоса неприязнь. Все они считали царя в некотором роде своей собственностью и были возмущены тем, что он достался другой. Их злила ее красота, ее неяркое платье, за которое явно были плачены огромные деньги, ее веер, прическа и та простота, с которою она обращалась с их мужчинами и самим правителем. Алекос однажды сказал ей: «Если вдруг что-то тебе покажется, если кто-то будет тебя обижать, сразу же скажи мне». Конечно же, она ничего ему не говорила. Не дело мужчине вмешиваться в женские склоки, да она и не считала эту неприязнь опасной для себя, полагая, что время все расставит по местам.

Звонко пропели трубы: появился царь. Прием был неофициальным, и все остались на своих местах. Попросив Мальрима проводить своего гостя Джед-Ара к столу, Алекос прошел по залу, приветствуя знакомых и останавливаясь у некоторых кружков, чтобы сказать несколько слов. Подошел он и к Мерианам, кивнул мужчинам, поцеловал пальчики Айнис и предложил Евгении руку, приглашая к своему столу. Проходя меж расступившимися гостями, она слышала шепот за своей спиной. Никогда еще ей не приходилось испытывать подобного. Евгения начинала понимать, в чем для Айнис и подобных ей заключался смысл существования при дворе. И все же эта погоня за завистью казалась ей мелкой.

Будто угадав ее мысли, Алекос взглянул на нее и снова перевел взгляд туда, где ждал Джед-Ар. Островитянин сидел прямо напротив царя, так что Евгения оказалась отделена от него всего лишь метром богато накрытого стола. Осознавая двусмысленность своего присутствия здесь, она могла лишь, сухо улыбнувшись своему зятю, протянуть ему руку для поцелуя. Но ей было радостно видеть его. Он постарел, ухоженные волосы и борода поредели и потускнели. Когда-то она считала его очень умным и боялась его коварства, но теперь, рядом с Алекосом, Джед-Ар, как и все местные политики, казался ей несмышленышем. Алекос видел их насквозь, со всеми интригами и расчетами. Для этого ему необязательно было заглядывать к ним в души. Сколько таких людей он встречал за свою бесконечно долгую жизнь, сколько из них пытались его напугать или обмануть! Он знал все оттенки лжи и без зазрения совести использовал ее в своих интересах.

Но сегодня об этом уже не следовало беспокоиться. Оба они всем своим видом давали понять, что переговоры окончены ко всеобщему удовлетворению. Джед-Ар встал, прося внимания, и гости за столами притихли, с интересом глядя на смуглого островитянина с его завитой бородой и синими ногтями.

— Господин мой великий царь! Друзья мои! Я счастлив сказать, что последняя беседа завершилась удачно и мы пришли к соглашению, которое, уверен, принесет пользу нашим странам. Отныне все запреты сняты, и порты Матагальпы и Мата-Хоруса открыты как для торговли, так и для дружеских визитов, как в прежние времена. Благодарю за это вашего господина, великого царя Алекоса, которого я отныне считаю своим другом. Поднимем же первый кубок за его мудрость!

Гости вскочили, грянули «ура». Дамы зааплодировали. Не успели все осушить первый кубок, как царь поднялся, чтобы сказать ответный тост. Вслушиваясь в низкий голос, вглядываясь в его лицо, Евгения удивлялась силе его обаяния. Теперь ей было понятно, почему все, и шедизцы, и крусы, пошли за ним и признали его величие. Влияние его на людей было гипнотическим, она ощущала это на себе и еще раз поразилась Халену, который сумел устоять перед олуди Алекосом, не поддался его чарам. Благодаря этому устояла и Ианта. Увы, благодаря этому их страна была теперь поставлена на колени, в то время как остальные процветали! Уже не в первый раз за эти три месяца Евгения задумалась над тем, что же принес Алекос в ее мир.

Ее вывел из задумчивости взгляд Джед-Ара. Алекос вскоре пересел за соседний стол, чтобы побеседовать с министрами, и они могли говорить спокойно.

— Нужно ли мне выразить тебе мое сожаление, или лучше поздравить тебя? — спросил он, оглядывая ее лицо.

— И то, и другое.

— Я не рискнул привезти жену, хотя она очень просилась. Она переживала за тебя, да и я тоже. Но теперь, — Джед-Ар наклонился вперед, и она тоже невольно приблизилась к нему, отодвинув мешающиеся тарелки и вилки, — теперь за твою жизнь можно быть спокойным. Я вижу, он хорошо к тебе относится… пока.

Он многозначительно замолчал, как всегда не говоря вслух, а лишь намекая на ее сомнительное положение. Евгения пожала плечами.

— Ты должен понимать, что я делаю лишь то, что он хочет. Он умеет поставить в безвыходное положение.

— Я это запомню. Но ты сражалась храбро, а о твоем муже у нас теперь складывают песни!

— Ваши воины тоже были молодцами под Рос-Теорой.

Обменявшись комплиментами, они ненадолго замолчали, не находя сразу тем для разговора. Евгения попросила рассказать о Сериаде и детях.

— Она очень волновалась за вас с Халеном, даже слегла после того, как стало известно о его гибели. Мы думали, что тебя взяли в плен. Я собрался уже ехать в Рос-Теору просить за тебя по-родственному.

— Ты в самом деле мог так поступить? — удивилась она, и впервые в ее душе шевельнулось что-то похожее на признательность к Джед-Ару.

— Сам не знаю. Возможно, я действительно пошел был на такую глупость ради жены, если бы не пришли известия, что ты скрылась в горах. Сериада места себе не находила, даже про детей забыла на какое-то время…

Евгении стало тепло на душе при мысли о том, что кто-то беспокоился о ней все то время, что она считала себя одинокой в горах. Здесь, при сотне свидетелей, она не могла ни обнять, ни даже взять за руку своего зятя и просто одарила его ласковой улыбкой.

— Нет, за тебя теперь переживать нечего, — сказал он. — Ты так красива, что даже этот жуткий человек ничего плохого тебе не сделает.

Через час, когда веселье было в разгаре и тосты за столами следовали один за другим, Евгения незаметно покинула зал. Было еще не очень поздно, и она не стала переодеваться, а села в смежной со спальней маленькой гостиной с томиком стихов матакрусского поэта прошлого века. Две девушки с лютней и флейтой устроились в уголке, третья запела. Не прошло еще часа, как появился Алекос, неслышно войдя через спальню. Девушки замолкли было, но он велел им продолжать.

— Твой зять не такой дурак, как могло бы показаться, — сказал он, вытягивая ноги в кресле рядом и заглядывая в ее книгу. — Мягко стелет, да жестко спать. Я хотел вырвать у него разрешение на строительство колоний на северо-западном берегу, где никто не бывает кроме их собственных мореплавателей. Он мило улыбался, но продолжал твердить, что такое важное решение может принять только Слава Островов в полном составе.

— А обаять их всех на расстоянии ты не сможешь, и они вряд ли захотят сюда наведаться, — согласилась Евгения. — Зачем тебе колонии в тех диких местах?

— Там растения, каких у нас нет, а главное — залежи железа и других металлов. Чем продираться туда через Фараду и Элиус, намного дешевле будет укрепиться на побережье. Но по священному договору островитяне считают его своим!

— Что же ты намерен делать?

— Боюсь, что у меня еще очень много времени впереди, — произнес он медленно. — Возможно, умрут поколения, а я все еще буду править здесь. За такой срок я успею сделать все, что только пожелается, даже изменить священные договоры. Пока же выбор у меня небольшой. Продолжать давить на власти Островов, чтобы получить послабления для моего флота, либо искать подход к дикарям.

— Так ты не собираешься нападать на Острова?

Алекос засмеялся, погладил ее по бедру.

— А ты ждешь, что я буду бросаться на все, что сопротивляется?

— Ты мог бы блокировать их со всех сторон, лишить продовольствия и через год-два собрать урожай.

— Какая кровожадность, госпожа Евгения! А ведь там живут ваши родственники!

— Я просто рассуждаю. Конечно же, я не хочу, чтобы такое случилось.

— Нет, — сказал он твердо. — Мои военачальники тоже хотели бы пойти на Мата-Хорус за сказочными богатствами. Но у нас пока нет флота для такой операции, да и вообще выгоднее торговать с ними, чем воевать. А вот бояться — пусть боятся.

— У них прекрасные ученые и инженеры. Уверена, очень скоро у них тоже появятся пушки, шары и другие твои изобретения.

— Да! — воскликнул Алекос. — Ты совершенно права. На это я и рассчитываю. Война вынуждает прогресс ускоряться. Через пятьдесят лет мы с тобой не узнаем этот мир. Все будет по-другому!

Она покачала головой.

— Не понимаю тебя. Зачем прогресс, когда мир и так у твоих ног? Ты обладаешь волшебной силой. Почему же не хочешь ею пользоваться?

— Да ведь и ты используешь ее едва ли на десятую часть. Умеешь ли ты останавливать сердце? Часами плавать под водой? Поднимать предметы взглядом? Мыслью приказывать людям и животным?

Она перебила:

— А ты — можешь?

— Когда-то я умел все это. Первые сто пятьдесят лет жизни я потратил на то, чтобы познать свое тело и научиться им управлять. Подумай, наш разум заперт во плоти, но даже над нею человек не властен. Его одолевают болезни и старость, он не способен ни отрастить утраченную конечность, ни даже укротить голодный желудок. А мог бы, если б захотел! Я захотел и научился тому, о чем другие не смеют и мечтать.

— Как собака на сене: и сам не пользуешься, и не даешь другим. Ведь ты можешь поделиться этим знанием с людьми, дать им здоровье… дать совсем другую жизнь!

Алекос покачал головой.

— Это путь одиночек. Подумай, что будет с обществом, когда каждый начнет летать куда вздумается и менять обличья! Если не будет смерти и боли, то не станет и страха. Как тогда управлять людьми?

— Люди обретут свободу! — воскликнула Евгения.

Он посмотрел на нее со снисходительной усмешкой.

— Удивительно, как в тебе уживаются деспотичный консерватизм и неестественная для правительницы демократичность. Очень по-женски. Не пора ли определиться?

— Я на стороне людей!

— Теперь ты можешь себе это позволить, — согласился он. — Хорошо, будешь моим голосом совести. У меня его никогда не было, вдруг окажется полезен.

Евгения насупилась, но Алекос, не обращая на это внимания, продолжил:

— Ты с удовольствием рассказываешь о своем времени. О машинах, вытеснивших ручной труд. Об огромных судах, перевозящих тысячи пассажиров. О самолетах и космических кораблях, об энергии атомов… Но есть ли в этом удивительном мире люди, подобные нам с тобой? Многие ли исцеляют одним взглядом? Многие ли видят прошлое и будущее? Сколько человек заглядывало за занавес, что скрывает тайны неба?

— Единицы, в лучшем случае, если такие вообще там есть, — признала она.

— Значит, я прав. Я иду верным путем. Люди — это только люди. Нельзя им всем стать олуди. Но можно взять у природы все, что получится, и подняться над нею. Нам нужны ровные дороги, удобные дома, в которых есть свет и горячая вода, безопасные улицы. Нам нужны машины, технологии, новые знания. Они поднимут людей быстрее и выше, чем небесные духи, которые снисходят к одному из миллиарда.

— Но…

В дверь постучали. Одна из девушек пошла открывать, пошепталась там с кем-то и подошла к Евгении с каким-то известием. Та провела рукой по лицу, будто просыпаясь от сна, и попросила:

— Прости меня, мой господин, и позволь мне уйти.

Алекос поднял брови.

— Куда на ночь глядя?

— В гарнизон, к одному из твоих офицеров. У его жены начались роды, они будут сложными, а я обещала ей помощь. Она может умереть, если меня не будет рядом.

Он кивнул, и Евгения, взяв с комода свою сумку с лекарствами, вышла вместе с Лелой и еще двумя девушками. Алекос подозвал третью.

— И часто госпожа Евгения посещает больных?

— Она принимает их в гареме, мой господин.

— Беременных?

— И беременных, и больных. После того, как она вылечила от рака госпожу Кардину, к ней очереди выстраиваются. Ее все очень любят, мой господин.

Он покачал головой, пошел к себе, в рассеянности захватив книжку, которую читала Евгения. Надо же, он много раз говорил с Кардиной, но не додумался увидеть, что она больна, хотя мог бы увидеть и помочь. А Евгения поняла сразу, чуткая, как большинство женщин. Он вспомнил систему здравоохранения, созданную ею в Ианте. Ему пришлось приложить немало усилий, чтобы по такому же образцу строить работу в других странах. Знает ли она об этом? Вряд ли. Она слишком горда, чтобы интересоваться делами теперь, когда от ее власти ничего не осталось. Но она продолжает помогать людям — делать то единственное, что еще может. Да, она не сдается. Несколько часов назад Алекос наблюдал обращенные к олуди Евгении взгляды: половина собравшихся в зале людей смотрела на нее с восторженной любовью, а вторая половина — с плохо скрытой враждебностью. Этим вполне хватало царя, всех затмевавшего собой, и им не нравилось, что появился еще один человек, столь же харизматичный. «Она сумеет за себя постоять», — сказал себе Алекос. Сменил праздничный костюм на домашний и прошел в кабинет.

Последние ночи он писал работу об электричестве, имея целью изложить свои знания об этой практически не используемой в Матагальпе силе и привлечь к ее покорению новых последователей. В своей лаборатории на берегу Гетты он получил постоянный ток и раздумывал над его практическим применением. Из рассказов Евгении он знал, что электричество может использоваться в быту и для связи; но от его экспериментов до электролампы было пока как от примитивного плота — парома через ручей до огромного, сложнейшего моста, что по его велению должен был в скором времени перекинуться через широкую реку. Создать проект грандиозного сооружения было несложно по сравнению с трудностями, возникающими на каждом шагу в работе с новой энергией. Не хватало материалов, не хватало знаний, а главное — помощников. Благодаря интуиции и опыту Алекоса эта работа продвигалась достаточно быстро, и все же он испытывал настоятельную потребность в команде специалистов. Рядом с ним трудились трое ученых-крусов. Это были одаренные и смелые люди, на лету подхватывавшие его идеи, но их было всего трое, в то время как масштаб работы требовал больше.

Однажды поздно ночью, одеваясь, чтобы идти в лабораторию, он продолжал весело смеяться с Евгенией, фантазировавшей, как через два-три года в Шурнапале вспыхнут желтые электрические фонари, а из Рос-Теоры в Этаку отправится первый поезд. Эти фантазии будоражили Алекоса, они были как вызов, от которого он не хотел уклоняться. Но, заметил он, для воплощения этих идей нужен коллектив профессионалов, нужны сподвижники. «Собери ученых, брось клич по всем странам, чтобы съехались пообщаться друг с другом, обменяться опытом, — предложила Евгения и произнесла незнакомое слово «конгресс». — Кто знает, может быть, где-то одиночки делают то же, что и ты, или кто-то уже пытался проводить подобные опыты, но отчаявшись бросил». Через минуту она забыла свои слова и опустила голову на подушку, но Алекос продолжал раздумывать об этом. Идея с конгрессом была хороша. Он поручил Мальриму найти толкового человека, который смог бы успешно организовать подобное мероприятие. Мальрим такого нашел — молодого сотрудника дворцовой канцелярии по имени Тирнен, известного и уже надоевшего товарищам своей неуемной активностью. Он с энтузиазмом взялся за дело и обещал, что начальная подготовка к мероприятию будет завершена не позднее последнего месяца осени. Именно для конгресса Алекос и писал труд о своих экспериментах, упоминая параллельно сделанные им в ходе этих опытов открытия в химии.

На рассвете он заглянул в спальню Евгении. Она еще не вернулась. В двухместном паланкине Алекос отправился в гарнизон. Солдаты жили в казармах, вытянувшихся длинными рядами параллельно стене дворца, а для офицеров были построены небольшие двухэтажные домики. Начальник царской гвардии Олес уже выяснил, о каком офицере шла речь, и провел носильщиков прямо к нужному дому. Не успел царь ступить на землю, как в дверях второго этажа появилась Евгения. Постояла вверху лестницы, приложив ладонь к виску, и стала медленно спускаться. На ней было все то же, уже помятое синее платье, обнаженная рука не отрывалась от перил, будто она боялась упасть. Темные распущенные волосы вспыхнули красным в первых лучах летнего солнца. Утомленным жестом она отвела их со лба, подняла голову, увидела Алекоса. Следом за Евгенией спускались ее девушки, такие же усталые и бледные. Он помог ей сесть в паланкин. Она упала на сиденье, голова бессильно запрокинулась.

— Так плохо? — спросил он.

— Плохо. Но я это сделала. Могу собой гордиться, — сказала она сухим серым голосом, глядя на улицу.

— В чем дело? О чем ты думаешь?

Она долго молчала, будто ей стоило большого труда разлепить губы.

— Я думаю о том, правильно ли поступила.

— Разве помощь человеку — это не то, что ты считаешь своим призванием? — спросил Алекос серьезно.

Она стала говорить, все так же глядя в сторону.

— Ночью я раздумывала о том, что ты сказал вчера, и вдруг поняла, что этот ребенок не должен был выжить. Если б не я, он не дожил бы до этого дня, а если б и дожил, то умер вскоре после рождения. Его мать тоже должна была умереть. Теперь они будут жить и родят еще детей, таких же хилых и больных, а те родят еще… Природа беспощадна к слабым, она их быстро убивает, но я — я их спасаю. В Ианте сотни и сотни людей благодаря мне живут и передают свои болезни следующим поколениям. Это ли — та помощь, которая действительно нужна? — она повернула голову, взглянула ему в лицо усталыми глазами. — Ты говоришь, через пятьдесят лет мир будет не узнать. Я была в том мире, к которому ты стремишься. В нем миллиарды людей, миллионы преступлений, тысячи болезней, о которых здесь и не слышали, и тысячи способов уйти от жизни в туман собственного бреда. Отсутствие трудностей делает людей слабыми. Лишения, опасности, тяжелые условия жизни закаляют и придают стойкости. Поэтому, помогая одному, я лишаю достойного будущего многих других. Да и ты стремишься к тому же — хочешь отнять у людей собственные ноги и дать взамен костыли. Сколько их было в том моем мире, этих костылей, самых разных, самых сложных, но они только лишают умения стоять самостоятельно…

Носильщики остановились у северных ворот.

— Мы поговорим вечером. Отдыхай, — сказал Алекос, выходя.

В воротах его ждала коляска. Евгения махнула рукой — носильщики зашагали к ее дому.

Она поела и поспала, сходила в баню и потом просто лежала на диванчике в гостиной, с конфетницей в одной руке и книгой в другой. Алекос пришел еще до ужина, удивив ее: ей не часто приходилось видеть его у себя два дня подряд. В одиночестве она обошлась бы без ужина, но теперь пошла вместе с ним в столовую, заново отделанную в золотистых и светло-зеленых тонах, с веселыми занавесками там, где при Райхане мрачно свисали в постоянном желто-красном свете ламп тяжелые шторы.

— Вот что я хочу тебе сказать, Эви, — заговорил Алекос после ужина, когда они еще сидели за столом, допивая остатки мятного ликера. — Ты слишком серьезно ко всему относишься. Стоило ли всю ночь возиться с этой женщиной? Тем более, что ты не была уверена, достойна ли она этого. Могу предположить, что если б она действительно была достойна, ты вытащила бы ее с того света, даже если б пришлось самой измучиться до полусмерти. Догадываюсь, что ты во все вкладываешь столько сил. Я помню, какой увидел тебя впервые, — мне давно не приходилось встречать человека на таком пределе душевного истощения.

Евгения растерянно смотрела на него, не зная, что сказать.

— Для чего же дан мне этот дар, если я не стану использовать его по назначению? — спросила она наконец.

— Что ты можешь знать о его назначении? Тебе всего тридцать лет. Ты учишься очень быстро, не могу это не признать, — сам я в тридцать лет и не догадывался, на что способен. Но ведь это только начало, — он откинулся на высокую спинку стула, пристально взглянул на нее. — Еще столько всего тебе предстоит постичь — возможность мыслью управлять тысячами людей, летать подобно птицам, видеть сокрытое! И вместо того, чтобы развивать свои способности, ты наизнос работаешь ради людей, которые этого не стоят. Когда Кафур сказал мне, что ты жива, — вспомнил он, — я попытался найти тебя и нашел спящей в лесу. Я заглянул в тебя и увидел одну лишь боль. Нужно больше ценить себя, Эви. Не ты для мира — мир для тебя!

Она взглянула на него все с той же болью — неужели он думает, она так мало любила своих близких, что могла не горевать по ним? И сказала другое:

— Но я умела летать. Это случилось давно, еще лет семь назад. У меня неплохо получалось — я летала над Киарой и над полями… Но решила, что это плохо сочетается с… с тем, в чем ты меня сейчас упрекаешь, и отказалась от полетов.

Алекос едва не поперхнулся ликером.

— О небо! — воскликнул он, поднимая к потолку глаза и руки. — Зачем ты столь щедро одарило эту женщину, которая вытирает о твой дар ноги? Ты дало драгоценность ребенку, а он закинул ее подальше и забыл о ней! Эви, когда я понял, что могу полететь, я десять лет ничем больше не занимался, ни о чем не мог думать, пока не облетел все континенты, не поднялся так высоко, что солнце и холод прожгли мне мясо до костей! Вот женщины, — продолжал он, силясь улыбнуться, видимо, пораженный до глубины души. — Может отправиться куда пожелает, открыть себе мир до самых дальних пределов — а вместо этого сидит в горах, оплакивая несколько лет своей бескрайней жизни…

— Это моя жизнь, не твоя, — сказала она звенящим голосом, уже со слезами на глазах. — У меня был муж и царь — это было все для меня. Вся моя жизнь была в служении Ианте, и с твоим приходом она окончилась. Куда я могла уйти от Ианты?

— Ну конечно, тебе же с первого дня твердили, что олуди приходят ради того, чтобы вытирать носы иантийцам. Эта страна — лишь часть мира, крохотная часть, и весь он лежит перед тобой, только протяни руку! Ты же много раз говорила мне о том, как хочешь увидеть неведомые земли. Значит, ты и сама понимаешь, что твоя судьба не прикована к Ианте.

Он повел ее к креслу, стоявшему между окон. Евгения устроилась на его коленях, прижалась к груди, и густой голос загудел ей в ухо:

— Давай представим, что я остался на Земле, чему я сам был бы очень рад. И ты жила бы в мире и покое в своей Ианте, лечила людей, привечала художников, радовала всех своею красотой и мудростью. Твой муж мирно почил бы в своем замке в седой старости, успев задолго до того передать бразды правления сыну. Тот еще прислушивался бы к твоим советам, но его жена и дочери посматривали бы на тебя косо, как многие наши дамы сейчас. Ведь несмотря на годы ты осталась бы такой же молодой и красивой, и с опытом твоя сила — а красота это тоже сила, я вижу это глядя на таких как ты и Айнис — только росла бы. Лет через пятьдесят-семьдесят тебя из зависти и страха прогнали бы из любимой страны. Или, может быть, тебе самой все настолько к тому времени прискучило, что ты с радостью ушла бы сама. Или, предположим и такое, ты взяла бы власть в свои руки и стала еще одним Процеро. Какой из этих вариантов ты сама себе готовила, будучи царицей?

— Я не задумывала так далеко, — сказала она. — Не была уверена, что проживу очень долго. И потом, я рассчитывала развивать свои способности, только позже. А тогда у меня было слишком много обязанностей, и развлечений, и Хален… Мне не хотелось все это оставлять, а пришлось бы оставить.

— Пожалуй, я слишком требователен. Пройдя через все это, мне теперь кажется, что это было легко и быстро, но на самом деле не так, — задумчиво произнес он. — Ты действовала по-женски неспеша и осмотрительно, тогда как я рвался в бой, то и дело расшибая лоб. Что ж, все правильно. Я никому не был ничем обязан, а на тебе с самого начала лежала большая ответственность. Тут еще и любовь, и простое человеческое счастье… Да, не стоит тебя судить. Ты все делала правильно. Могу лишь пожалеть, что не появился тут позже, не дал тебе времени…

Она снизу вверх посмотрела на его тяжелый подбородок, на глаза, устремленные в неведомые дали.

— А как ты попал сюда? Так же как я, через туман? Где и как это случилось?

Он ответил не сразу, и голос его изменился, став глуше и тише.

— Я был тогда в замке на горе, который сам построил, один. Вокруг на сотни стадий простирались горы, и никто не мешал мне работать. Себе в помощники я похитил нескольких человек из дальнего селения, приручил их и заставил исполнять черную работу. Они считали меня богом, вроде Зевса-громовержца, — в моих опытах постоянно что-то блистало и взрывалось… Бывало, я месяцами не раскрывал рта, а рабы исполняли мои мысленные приказы. Я был счастлив тогда.

Алекос замолчал, притянул Евгению еще ближе. Она положила руку на его мерно вздымающуюся, твердую как камень грудь.

— Однажды ночью в моем окне возник свет. Свет, от которого я давно отвык, будто звезда приблизилась к замку. Я увидел в комнате их и ощутил забытый восторг, как в детстве, когда они еще были ко мне добры.

— Кто — они?

— Те, кому многие тысячелетия молятся люди, забывая и искажая их подлинный облик. Ты не видала их? Очень высокие, много выше нас, дивные… Они смотрят мудрыми глазами и молчат, а ты слышишь их голоса внутри. Они разговаривали со мной, как я со своими рабами. Они сказали, что я в своей гордыне перешел все пределы, отведенные человеку на этой земле, и покусился на тайны, которые еще надолго должны остаться недоступны его пониманию. Поэтому, сказали они, было решено, что я продолжу свое дело в другом месте. Именно так сказали, не больше, не меньше. И вызвали туман. Я провалился в тот мир, который ты называешь иным, а очнулся от холода и воя волков, посреди заснеженной степи… Я пытался согреться, но внутри не было энергии. Хотел подняться в воздух, но не смог… Не почуял даже людей, что шли ко мне целый час по открытой равнине.

В комнате долго висела тишина, тяжелая как тучи. Наконец Евгения пошевелилась, подняла голову с его груди.

— Ты оказался человеком, одиноким в незнакомом мире. Но очень скоро ты стал первым здесь. Думаешь, они этого от тебя хотели?

Алекос раздраженно передернул плечами.

— Правила их игры мне известны, но я давным-давно отказался в ней участвовать. Все равно, чего они от меня ждут. Хотя, конечно, они не оставили выбора: только став главным здесь, я смог вернуться к своим прошлым занятиям. Власть, войны, богатство — это лишь способ достижения цели, а цель — знание.

— Возможно, именно этого они и не хотят!

— Если они читали в моей душе, то поняли, что остановить меня даже им не удастся. Я хочу воплотить все то, о чем ты рассказываешь, что в нашем с тобой мире появилось лишь через две тысячи лет. Я знаю, что могу это сделать.

— Мой мир для тебя — лишь площадка для опытов.

— Таких миров много, — засмеялся он. — Испортим один — найдем другой. И в конце концов сделаем какой-то из них красивым и счастливым!

Она тоже засмеялась — невесело, тревожно.

— Но тебе нужен наследник. Рано или поздно ты отсюда уйдешь, и кто после тебя останется?

— Ни в коем случае! Я рад, что не могу иметь детей. Сама подумай, появление наследника будет означать, что всего лет через сорок мне придется передать ему власть. К этому времени я не осуществлю и половины своих планов, а новый правитель, не имеющий моего опыта, развалит все в несколько лет. А несколько детей — еще хуже, это обязательные склоки и новые войны. Нет, об этом и речи быть не может!

29

Обычно Алекос просыпался и уходил задолго до рассвета, но сегодня слугам пришлось их будить. Они заснули всего пару часов назад. Их поединки в постели бывали подчас не менее неистовы и беспощадны, чем первая встреча, но здесь он нередко позволял ей одержать над собой верх и сейчас спал, совершенно измотанный.

Лела поскреблась в дверь, шепотом позвала:

— Госпожа! Госпожа Евгения!

Евгения с трудом приподняла голову с подушки.

— Уже восемь часов! Господин Бахтир говорит, в половине девятого у государя прощальный завтрак с островитянами!

Дверь закрылась. Евгения повернулась к Алекосу, погладила по заросшему светлой щетиной подбородку. Он открыл глаза.

— Через полчаса у тебя завтрак с островитянами.

Одеваясь, он сказал:

— Вот что я еще подумал. Помнишь нашу идею с ученым конгрессом? Затея эффективная, если правильно взяться за дело. Нашелся человек, готовый приняться за организацию этого собрания. Однако надежды на него у меня нет. Займись-ка конгрессом сама.

— Я? — изумилась она. — Как я могу?..

— Будет тебе серьезное занятие вместо того, чтобы лечить глупых женщин и сплетничать обо мне с Айнис. Ну, счастливо.

Он ушел. Евгения недоуменно посмотрела на закрывшуюся дверь, откинула с лица спутавшиеся локоны, пожала плечами.

Она подумала, что Алекос неудачно пошутил, однако уже через несколько часов прибежал помощник Бахтира с просьбой прийти в дворцовую канцелярию. Там Евгению встретил молодой Тирнен, тот, что занимался подготовкой к конгрессу. Она впервые услышала об этом.

— Царь хочет дать вас мне в помощницы, — без обиняков сказал Тирнен. — У меня, честно говоря, и на основной работе хлопот невпроворот, а такое крупное дело в одиночку просто не осилить. Поэтому я считаю, надо нам с вами действовать вместе. Составим план, подготовим смету и начнем работать. Моя помощь вам необходима, поскольку формально все будет организовываться по моему распоряжению. Но и вы мне очень нужны, госпожа. С этим собранием ученых людей столько трудностей и непонятностей на каждом шагу, что у меня голова кругом! А вы ведь уже делали что-то подобное в Ианте, да и вообще у вас управленческий опыт побольше моего. Поможем же друг другу, — говорил он с кокетливой улыбкой молодости, сознающей свое обаяние.

— Все это хорошо, и я готова вам помочь, — ответила Евгения. — Но есть одна трудность: я сама. У меня нет никакой должности. В каком качестве я буду организовывать конгресс? Меня же никто не станет слушаться!

Тирнен лишь отмахнулся.

— Великий царь изволил повелеть, чтобы этим занялись вы. А больше ничего не требуется! Распоряжайтесь.

Евгении это не очень понравилось, но выбора у нее не было, и в любом случае она была довольна, что наконец появилось настоящее дело.

Идею с конгрессом в ту ночь она предложила Алекосу спонтанно, просто потому, что вдруг вспомнила это слово. Сейчас же проведение такого мероприятия казалось ей само собой разумеющимся. Без угрызений совести удалось отмахнуться от мысли, что когда-то она сознательно запретила себе влиять на матагальпийскую науку. Признав победу своего соперника, Евгения тем самым признала его право изменять жизнь и мировоззрение людей, как он посчитает нужным. Если Алекос полагает, что Матагальпе пора шагнуть в двадцатый век, она поможет ему. Да, их взгляды во многом не совпадают, и ей бы не хотелось, чтобы Матакрус стал подобием промышленной Европы… Но как она может тому помешать?! У нее нет такой власти. Зато есть, оказывается, очень важное — влияние на Алекоса. Он прислушался к ее мнению, готов осуществить ее предложение и — о чудо! — доверил ей эту работу! Если она справится, его доверие возрастет. И тогда можно будет надеяться, что будущее они создадут вместе!

В любом случае перемены уже не остановить. Не остановить, пока Алекос здесь, в Матагальпе.

Теперь Евгения видела все свои ошибки. Прожив несколько месяцев в Шурнапале, рядом со своим бывшим врагом, она осознала, насколько оказалась беспечна. Ей следовало всерьез обеспокоиться сразу же, как только Бронк назвал нового шедизского царя — олуди! Нужно было вернуться в тот, второй мир, чтобы он дал ей силы летать и быть невидимой в этом мире. Тогда она тайком отправилась бы в Этаку. Увидела Алекоса, прочла его мысли и убедилась, что он опасен. Убила бы его. Да, его нужно было убить в первые же месяцы после взятия Этаки! Забыть о честности, в которой воспитали ее иантийцы, о доброте… о чем там положено помнить благородным людям? Он был как плесень, грозящая задушить выращенный ею цветущий сад. Как пущенная в карповый пруд щука. Нет, больше — он был словно метеорит, способный разрушить все по обе стороны гор! Его следовало любой ценой остановить на подлете! И сколько было способов это сделать! Убить его своими руками. Если б не хватило на это воли — усыпить и выкинуть в океан в сотне тсанов от берега. Ради такой угрозы стоило даже отправиться в океан самой, найти другую землю, пусть даже в десятке тысяч тсанов от Матагальпы, и перенести Алекоса туда. Пусть бы завоевывал другие континенты!

Вот что следовало сделать. Евгения знала, что каждый из предшествующих ей олуди поступил бы именно так. Ликвидировал угрозу своему благополучию любой ценой. А теперь в том, что ее мир разрушен, виновата только она сама. В конце концов, можно было хотя бы официально встретиться с Алекосом, как она и предлагала однажды Халену. По крайней мере, такая встреча убедила бы ее, что они столкнулись с серьезным препятствием.

Алекос правильно назвал ее ребенком. Она недостойна быть царицей, когда есть он.

Но… Алекос ни разу не упрекнул ее за эти ошибки. Более того, он дал понять, что рассчитывает на ее поддержку. И Евгения понимала, что это значит: когда-нибудь она сможет встать рядом с ним. Вот чем отозвалось ее глупое благородство. Поэтому больше она не совершит промаха!

Конгресс — это значит, что в столицу приедут ведущие ученые стран. Алекоса в первую очередь интересуют физики и химики. Однако почему бы не пригласить представителей других естественнонаучных дисциплин — астрономов, биологов? Это событие станет отправной точкой новой науки, так пусть оно будет по-настоящему масштабным!

Несколько молодых чиновников столичной администрации, похожих на Тирнена своей инициативностью, вызвались взяться за дело, привлеченные скорее красотой и славой олуди, нежели профессиональным интересом. Оставив канцеляристу заботы об оформлении документов и финансовых хлопотах, Евгения с помощниками в три дня составила план первейших мероприятий. Затем встретилась с учеными коллегами Алекоса, побывала в нескольких научных институтах Рос-Теоры. Были составлены и посланы приглашения ведущим ученым Матакруса, Мата-Хоруса, Ианты и Шедиза. Определен список секций…

Она была счастлива не столько занятию, которое будто вернуло ее в прежние времена царствования в Ианте, сколько тому, что вырвалась наконец из золотой клетки Шурнапала. Теперь почти каждое утро она отправлялась в поездки, порой за сотни тсанов: в новый камалондский технический институт, в старейшие крусские университеты, в больницы, даже на заводы. То и дело Евгения заставляла Тирнена готовить новые приказы. «Государь это не подпишет, — возражал тот. — Он еще десять раз все перепроверит и изменит, я же знаю!» После этих споров Евгении приходилось по нескольку дней гоняться по дворцу и городу за Алекосом, который то выслушивал отчеты строителей моста в провинции Дароа, то инспектировал свои новые заведения, а по ночам пропадал в лаборатории. Порой ей казалось, что он и сам не рад, что дал ей поручение. Презрев его советы, она отнеслась к организации конгресса более чем серьезно, и то, что Алекос вначале представлял себе как однодневную встречу нескольких специалистов, воплощалось в жизнь как масштабное мероприятие, требовавшее все больше средств и внимания.

Дел хватало. Она все реже виделась с Айнис, с которой прежде они были неразлучны. Та притворно сердилась и ревновала, но иногда выезжала в город вместе с Евгенией. Она была со всеми знакома, со всеми в хороших отношениях и этим помогала подруге разрешать многие проблемы. Две красивые дамы легко получали свое там, где даже самые высокопоставленные мужчины столкнулись бы с трудностями. Будь среди людей, с которыми Евгения была вынуждена сейчас общаться, бывшие военные, она не добилась бы быстрого успеха. Она знала, что те еще не забыли и не простили ей смерти своих соратников в иантийских горах. Но Алекос, сам хороший администратор, постарался ограничить своим солдатам путь к гражданским должностям. Для них остались армия и полиция — пожалуй, самые мощные структуры на сегодняшний день, которым хватало работы и в Матакрусе, и в остальных странах, в первую очередь в Ианте.

Евгения с головой ушла в новую работу. Правда, дело тормозила занятость Алекоса, с которым ей приходилось советоваться и получать разрешение на очередные свои предложения. Попасть к нему на прием было непросто. Конечно, она один-два раза в неделю видела его ночью, но считала недопустимым решать рабочие вопросы в спальне. Поэтому, рисуя вместе с ним по ночам яркие картины будущей жизни, днем она ощущала себя всего лишь крохотным винтиком в сложнейшей государственной машине. В Ианте такого не случалось, там все было намного проще. И все же иногда Евгения ловила себя на мысли, что ей нравится — да, очень нравится ее сегодняшнее существование, и старалась убедить себя, что ей даже чем-то нравится неопределенность ее положения.

— Я собираюсь к Зеркальному озеру на пару дней, — сказала однажды Айнис. — Моя служанка-старушка обещает, что хорошая погода простоит еще около недели. Надо этим пользоваться. Поехали со мной!

— Мне нужно показать царю очередной отчет. Боюсь, только завтра смогу это сделать.

— Ой, опять ты о работе. Оставь это на своего красавчика-канцеляриста, пусть он дышит пылью в приемных. И все равно господин Алекос раньше завтрашнего вечера не вернется из своей инспекции. Поехали, Эви.

Евгения замялась. Тогда Айнис беззастенчиво прибегла к запрещенному приему:

— Ты посмотри на себя, у тебя же жир на боках висит. И у твоего любимого Ланслота тоже!

— Я сейчас обижусь! — предупредила Евгения.

— Ну и глупо. Поедем верхом? Ах да, ты же у нас теперь важная дама и передвигаешься исключительно в карете с царским гербом!..

— Ладно! — рассмеялась та. — Уговорила. Ланселот и впрямь застоялся, надо дать ему волю.

Озера Зеркальное, Темное и Серебряное располагались неподалеку от города и принадлежали царю; отдыхать здесь имели право лишь несколько привилегированных семей. Дамы выехали верхом, но в сопровождении огромной свиты друзей и слуг — по-иному в Рос-Теоре было невозможно. Евгения боялась, что Ланселот на радостях будет хулиганить, но он вел себя хорошо. С тех пор, как он воссоединился со своей хозяйкой, с ним больше не было проблем, и он позволял чужим людям ухаживать за собой.

Айнис, выглядевшая неженкой в своих пышных светлых одеждах, держалась в седле уверенно. Она взяла с собой восемнадцатилетнюю дочь, такую же русоволосую, голубоглазую и обаятельную, как она сама. Средний сын Мерианов служил в военном министерстве, старший работал у отца. Глядя на лицо Айнис с его неизменной кокетливой улыбкой, никто не подумал бы, что у нее уже подрастает внук. В эти дни она была озабочена подготовкой к свадьбе дочери, но даже хлопоты не могли помешать ей развлекаться.

Бледно-голубое осеннее небо и лес отражались в воде. Изящные домики — еще одно творение Сактара — почти все время пустовали: все гуляли по берегам озера, наслаждаясь последними теплыми днями, которые осень отвоевала у наступающей зимы. Подруги проводили в седле долгие часы, объезжая озера и беседуя со своими кавалерами. Айнис пригласила с собой нескольких жен важных сановников «из новых», как она выражалась, — хотела показать им, что такое утонченное общество, и научить хорошим манерам.

Евгения сама не очень хорошо себе представляла, что есть изысканное общество. В Ианте основной задачей рассов была работа — военная и гражданская служба, управление предприятиями, выполнение поставленных Домом провинций планов. Отдыхали и развлекались они в домашнем кругу, а общие встречи случались лишь по большим праздникам. Да и отношения правителя с подданными были просты. В то время как правителей Матакруса отделяла от обычных людей бездонная пропасть, Хален знал по имени многих горожан и жителей придорожных населенных пунктов, по собственному желанию вступал с ними в разговоры, расспрашивал о делах и проблемах. Какой непринужденной была жизнь Евгении в Ианте! Когда ей требовалось повидать кого-то, она шла или ехала к этому человеку сама. Когда хотелось прогуляться, достаточно было сказать об этом, и через полчаса она могла отправиться куда угодно в компании всего лишь двух гвардейцев и одной-двух подруг. В Рос-Теоре о подобном невозможно было и подумать! Когда требовалось с кем-то встретиться, нельзя было пойти к этому человеку самой — дворцовый этикет требовал, чтобы сначала визит согласовали помощники. С тех пор, как она начала выезжать из Шурнапала, ее свита увеличилась еще втрое, а каждая прогулка с Айнис превращалась в настоящее шествие, занимающее целую улицу. Драгоценное время тратилось на сборы компаньонов и на разнообразные церемонии, без которых, по мнению Евгении, можно было обойтись. Однако Айнис считала, что все эти условности — непременный атрибут той изысканности, которой она требовала от окружения своей подруги.

Дело кончилось тем, что Евгения вновь вынуждена была отдавать людям мысленные приказания для того, чтобы хотя бы ненадолго оставаться одной. Она не могла допустить, чтобы слуги стали ее хозяевами, как то нередко случалось со знатными крусскими дамами. Она желала держать все и всех под контролем, но на это уходило очень много сил, и ей просто необходимо было время от времени оставаться в одиночестве.

…Неожиданно начался сильный дождь. Люди с визгом и смехом бросились кто куда. Стоя на деревянной веранде, Евгения без слов отправила всех своих в ближайшую комнату, где они могли видеть ее, но не мешали. Шум ливня заглушил все звуки. Озеро потемнело. Ветер гнал по воде полосы ряби. Лес раскачивал верхушками деревьев, оставаясь у земли каменно неподвижным. Попрятались даже птицы, и всего через несколько минут все вокруг будто вымерло.

Краем глаза она заметила движение на деревянной лестнице. Из-под пола один за другим выбирались тирьи, прижимаясь к ступеням и недовольно ероша шерсть в лужах, поднимались на веранду. Бурые грызуны, похожие на крыс, только крупнее и симпатичней, жили под домами, питаясь кухонными отходами, насекомыми и корнеплодами. Они с трудом поддавались приручению, однако людям особо не мешали, так что легко уживались с селянами. Дождь залил их обиталище под домом, спрятаться от воды было больше негде, и зверьки решились прийти к людям. Они расселись вдоль задней стены веранды, вылизываясь и недовольно поглядывая во двор, превратившийся в одну большую лужу. На Евгению тирьи обратили ровно столько внимания, сколько вообще удостаивались от них люди: «Мы здесь ненадолго, тебе не мешаем, так и ты не мешай».

Во дворе показалась неясная в пелене дождя фигура. Подняв над головой сюртук, по которому отвесно били и отскакивали водяные струи, к дому бежал Капоэли — адъютант Алекоса. Он был сейчас в отпуске, и Айнис уговорила его поехать на озера вместе с женой. С топотом взлетев по ступеням, он приосанился, горделивым шагом прогарцевал к Евгении. Зверьки неодобрительно провожали его черными бусинками глаз. Заметив их, он цыкнул и топнул ногой. «Нет!» — беззвучно приказала олуди. Капоэли так и окаменел, вытаращив глаза.

— Ох, — сказал он, поняв, что ему не послышалось. — Прошу прощения, — и прошел в дом.

«Вот и учи этих шедизцев хорошим манерам», — подумала Евгения. Впрочем, Каоса, супруга Капоэли, была к ней и к Айнис очень внимательна и впитывала тонкости придворного искусства как губка. Айнис ей симпатизировала. Евгения могла бы рассказать своей подруге, что в душе Каоса презирает их обеих и использует лишь до тех пор, пока они ей нужны. Но не говорила: это расстроило бы Айнис. Самой Евгении было все равно. Она теперь очень редко давала себе труд заглядывать в души окружающих ее людей. В этом было что-то недостойное, вроде нарушения прав человека, о которых здесь мало кто догадывался. И потом, вокруг нее было такое количество людей — каждый со своими мыслями, эмоциями, желаниями! — что она сошла бы с ума, пытаясь разобраться в этом шуме.

— Мне кажется, есть прогресс, — говорила Айнис во время сборов домой. — У милых дам даже манера изъясняться поменялась, не знаю только надолго ли… Опять ты со своими вениками, Эви. Ты неисправима!

Жадность к лекарственным травам у Евгении так и не прошла. Даже осенью она могла найти в лесах что-то полезное, и пока чужие слуги укладывали вещи и седлали коней, она следила за тем, чтобы ее люди поплотнее набили сумки ветками, которые она своими руками собрала на берегах озер. Наконец все было готово, сумки и корзины уложены, слуги забрались в повозки, Глар помог ей подняться в седло, и кавалькада двинулась к городу.

— А способны ли вы, госпожа Евгения, решиться со мной наперегонки? — спросила Айнис.

— Дорогая, тебе скоро сорок лет. Тебя дома внук ждет. Какие гонки?

— Жестокая! Как ты смеешь мне такое говорить, да еще когда рядом наши подопечные? — вскричала Айнис, с хохотом бросила лошадь вперед.

Евгения с веселым криком устремилась следом. Они далеко обогнали спутников. Гнедая кобылка оказалась неожиданно резва, и Евгения не спешила ее догонять. Внезапно Ланселот перешел с галопа на шаг и остановился. Седло поехало вбок. Едва успев спохватиться, Евгения оказалась на земле. Айнис спешила обратно.

— Что случилось? — крикнула она, глядя на Евгению сверху вниз.

Та присела рядом с седлом, взялась за одну подпругу, потом осмотрела вторую, показала Айнис.

— Смотри.

Оба ремня оказались аккуратно перерезаны почти на всю ширину, и только кончики растянулись — порвались во время скачки. Подъехали Глар и слуга Айнис, которому та велела никого не подпускать.

— Небольшая авария! Сейчас мы вас догоним! — весело крикнула она спутникам. — А я еще заставила тебя скакать! Если бы мы ехали как обычно, ничего бы не случилось!

— И так ничего не случилось. Погоди, не мешай мне.

Прислонившись к боку Ланселота и закрыв глаза, Евгения мысленно обшаривала удаляющуюся толпу. Нет, человека, сделавшего это, здесь не было. Она подозвала Глара.

— Кого из слуг недостает?

— Не знаю. Их слишком много, я со всеми не знаком.

— Немедля скачи за ними и постарайся выяснить, кого не хватает! Только не болтай лишнего, — распорядилась Айнис. — Эви, ты понимаешь, что это значит? Кто-то хотел тебя покалечить. Мало того, подозрение падает на меня. Если б я не заставила тебя пустить коня в галоп, тебе бы ничего не грозило!

— Не паникуй. Я прекрасно знаю, что ты не имеешь к этому отношения.

— Алекос же меня убьет!

— Ему об этом знать необязательно.

Айнис растерянно смотрела на подругу. Она была в отчаянии.

— Ты не скажешь ему?

— У него есть дела поважнее. Я сама разберусь. Не говори никому, ладно?

— Я-то не скажу… Но мне это очень не нравится. Я ведь предупреждала тебя, что от «новых» можно ждать чего угодно, даже такого старого трюка! Какой ужас, какой ужас! — все сокрушалась Айнис. — А если это кто-то из тех дам, что я пригласила? О небо! Как я буду смотреть в глаза царю?

Слуга наконец принес другое седло.

— Поехали, — сказала Евгения. — Успокойся пожалуйста, моя дорогая. Те, кто это сделал, не знал меня и Ланселота. Со мной ничего бы не случилось. Ты забыла, что меня не так-то легко выбить из седла?

Она хотела заняться этим делом после возвращения в Шурнапал, но ее уже ждал в нетерпении Тирнен, сразу повез осматривать корпус медицинского института, который ему удалось получить под проведение конгресса. Потом Евгении пришлось отправиться в редакцию правительственной газеты, где отпечатали сигнальный экземпляр специального номера, целиком посвященного предстоящему событию. Вечером Алекос позвал ее на ужин и упрекнул за долгое отсутствие, а на следующий день она в течение нескольких часов знакомила его с ходом работ.

Настал день, когда в Рос-Теору приехали первые гости.

— Знаете, я, наверное, никогда не был так счастлив, — сказал Тирнен. — Но очень страшно. Осталась всего неделя, а столько еще не готово! Вы могли бы помочь? Мне нужно будет по нескольку раз в день разъезжать между Шурнапалом, лабораторией, гостиницей и институтом. Да еще проконтролировать своевременную доставку питания и для людей, и для лошадей. Да еще переводчики. И литература, которую никак не закончат печатать. И… И… И я уже не помню что еще, у меня вот здесь все записано, — он показал блокнот, распухший от вложенных в него бумажек. — Умоляю, госпожа моя, займитесь институтом!

— А в твоем блокноте написано, что именно там еще нужно сделать?

— Да, да!

Он принялся торопливо перебирать листки. Евгения отобрала блокнот:

— Хорошо, я все сделаю.

О происшествии с Ланселотом она к тому времени забыла. Глар напомнил было, рассказав, что не смог узнать, кого из людей не оказалось на пути от озер в город, но она успокоила его и услала куда-то. Она и так знала женщин, которые ее ненавидели. Будь время и желание, постаралась бы выяснить, не они ли велели перерезать подпругу. Но ни того, ни другого сейчас не имелось. Нельзя заниматься глупостями, когда на носу важнейшее событие!

Среди приехавших гостей были старые знакомые — иантийские врачи и биологи. Устроившись в гостинице и узнав, что их обожаемая олуди заведует подготовкой мероприятия, они сразу же пришли в институт, где она бегала между залом и кабинетами, следя, чтобы везде хватало мебели и письменных принадлежностей. Тирнен постарался: все было подготовлено на самом высоком уровне — и жилье, и питание, и темы секций, методические материалы, доклады…

Следующие дни Евгения не видела Алекоса: он заперся в лаборатории и сутками работал там вместе с несколькими прибывшими учеными. Его трактат об электричестве был напечатан. Участники конгресса, даже те, кто никак не был связан с физикой, с интересом его читали. Правительственная типография напечатала еще десяток научных работ, авторы которых должны были выступить на конгрессе. Евгения очень хотела с ними ознакомиться, но свободное время появилось у нее только в последние дни конгресса, да и то она проводила его со своими старыми друзьями. Хорошо еще, что удалось поприсутствовать на нескольких диспутах и экспериментах, которые каждый день проходили в здании института.

Она пришла и на заключительное заседание, после начала его, когда никого не осталось в коридорах, быстро прошла на верхний балкон, с которого было видно весь зал. Обычно в нем выступали с лекциями матакрусские профессора медицины. Но никогда еще ни один лектор не собирал здесь столько слушателей. Все пятьсот кресел были заняты, в проходах стояли стулья. С высоты Евгения видела множество голов: черных и русых, завитых и лысых, надушенных и растрепанных. Здесь были математики, физики, химики, астрономы, биологи из Матакруса, Мата-Хоруса, Ианты и Шедиза. Они общались на крусском языке, ко многим были приставлены переводчики. Все помещения института оказались завалены бумагами, стендами, макетами; Тирнен сбился с ног, в течение этих двух недель несколько раз доставая новые партии перьев, карандашей, готовален и прочих настольных принадлежностей. Целые поезда карет и колясок возили гостей в царскую лабораторию, на заводы и в учебные заведения Рос-Теоры. Гостиница простояла наполовину пустая, потому что многие участники конгресса сутками оставались в здании института, проводя опыты и дискутируя. Среди них постоянно находились преподаватели и студенты — хозяева здания, которые решительно отказались подчиниться приказу Тирнена покинуть его на эти две недели и даже послали прошение царю, умоляя разрешить им присутствовать на заседаниях. Это был успех — глядя со своего балкона на гудящий зал, Евгения вполне это осознала. Когда на трибуну взошел Алекос, его встретил гром аплодисментов.

— Друзья мои, — сказал он. — Наша встреча здесь лучше всех слов доказала: время войн закончилось. Объединение стран дало нам возможность трудиться вместе и вместе вести науку к новым вершинам. Я шел к этой цели много лет, и многие из вас могли своими глазами убедиться, что моей главной задачей было и остается постижение тайн природы, овладение ее силами, о которых мы пока так мало знаем. Мы стоим лишь в начале этого пути, и от нас зависит, насколько труден и долог он будет. Я готов всемерно содействовать вашим научным изысканиям, чего бы они ни касались. Пообщавшись с вами, я убедился, что многие ведут важные исследования. Кто-то из вас получил предложение остаться в Рос-Теоре и присоединиться к моей работе. Кто-то получит от меня финансовую поддержку своих трудов. И думаю, что сами вы выиграли от этого общения даже больше, чем я. Вы увидели, что не одиноки и что вас есть кому поддержать. Вы нашли новых коллег. Я благодарен каждому из вас за этот важный для меня визит. Ну что ж, а теперь, — он обвел взглядом притихший зал, — давайте перейдем к итогам нашей двухнедельной работы. Приглашаю первого оратора, господина Лепсита Себариада, директора медицинского института — Дома Абима из Киары.

Евгения с любовью смотрела на маленького, старенького Лепсита, самозабвенно размахивающего руками с трибуны, из-за которой едва виднелась его лысая голова. Он был счастлив. Только позавчера он в ее гостиной точно так же махал высохшими руками, рассказывая о непотребствах нового управителя Ианты, по сравнению с которым Кафур Рам казался образцом чести и достоинства. В это время к Евгении зашел царь. Лепсит никогда не был силен в дипломатии и в ответ на расспросы Алекоса рассказал всю правду, как он ее понимал: о ныне закрытых больницах, которые ему и его коллегам удавалось содержать даже во время войны, о тысячах людей, лишившихся крова и изгнанных со своих земель, умирающих в лесах и на городских улицах, о погибающих от голода ученых, медиках, архитекторах, художниках, которые оказались не нужны новой власти. Алекос его выслушал и распрощался, ничего не сказав; а сегодня утром прислал ему чек на большую сумму для хозяйственных нужд института и медицинских учреждений Киары.

В эту минуту Лепсит не помнил ни о несчастьях иантийских врачей, ни о щедрости царя. Он говорил о результатах общения с матакрускими и шедизскими коллегами, сделанных ими открытиях и перспективах будущей совместной работы. Следом за ним на трибуну поднялся Али-Хазар, в последние два года полностью ушедший в тайны химии. Уроженец Островов, он присоединился к Алекосу, когда тот еще был правителем в Шедизе, и жил сейчас в Этаке.

Евгения вышла с балкона, вернулась в Шурнапал, чтобы подготовиться к приему, на который царь пригласил всех участников конгресса. Она сшила для этого вечера новое платье, на которое ученые гости вряд ли обратят внимание, не такие они люди, — но которое Алекос непременно заметит. Он любит яркие, красивые вещи. Он редко делал ей комплименты, но взгляд, каким он окидывал ее новый наряд или прическу, значил больше любых слов. И уж конечно, больше самых громких слов говорили дорогие подарки, которые он преподносил ей с серьезным и торжественным видом. Вот и сегодняшний наряд — роскошное платье из золотистой парчи — она сшила специально под недавно подаренный им изумрудный гарнитур. Не в силах сдержать улыбку, она смотрела, как Лела застегивает пряжки туфель на высоком и тонком каблуке. Таких каблуков здешние модницы тоже отродясь не видали. Когда она впервые появилась в этих туфлях на публике, многие дамы позеленели от злости и едва не шипели ей вслед. А уже через несколько недель вся женская половина Шурнапала вдруг заметно подросла и обувщик Евгении купил загородное поместье.

Вернувшись в институт — прием решили устроить тут же, — Евгения столкнулась в дверях с блондинкой, устремившей на нее вызывающий взгляд. Никресая Рам по-прежнему оставалась самой ярой ее недоброжелательницей. От природы она была русоволоса, как большинство шедизок. Но знакомство цивилизованных земель с кочевниками отразилось и на женской внешности: в моду вошли светлые волосы. Выразив свое мнение о наряде Евгении поднятием бровей и громким фырканьем, дама важно проплыла в двери. Не ее ли люди перерезали подпругу, подумалось Евгении. Никресая или кто-то из ее подруг — к примеру, супруга главного казначея, или начальника караульной службы, или та же Каоса, жена любимого адъютанта Алекоса. Вся эта дружная компания Евгению терпеть не могла, давала ей это понять и из кожи вон лезла, чтобы затащить царя к себе в постель. Он не особо и сопротивлялся. Ему нравились смелые, инициативные женщины, для которых любовь была не только супружеской, но и светской обязанностью. Евгения не позволяла себе обращать на это внимание. Она понимала этих женщин, использовавших единственное доступное им оружие. Они чувствовали, что со стороны Алекоса ввести ее в их круг было так же нечестно, как выпустить на утиный пруд лебедя. Пусть дуются, и сплетничают, и говорят за ее спиной гадости, пытаются переманить ее портных и парикмахеров, обращаются к колдуньям и колдуют сами в тщетной надежде лишить ее симпатии царя. Все равно один-единственный его взгляд, такой как в эту минуту, дает им понять, как мало у них шансов.

Алекос смотрел на нее издалека, понимая, что подходить бессмысленно. Иантийцы окружили свою олуди плотным кольцом и говорили все разом. Евгения поклонилась ему, отвернулась, отвечая на чей-то вопрос. Возможность поговорить со своей царицей была для ее земляков дороже научных успехов.

Прием закончился далеко заполночь. Алекос поцеловал ей запястье на прощанье.

— Мы с коллегами только что придумали один крайне занимательный эксперимент. Боюсь, что вернусь из лаборатории не раньше, чем через три дня, — сказал он, направился к выходу, на ходу подзывая шедизских и матакрусских ученых.

Присутствовавшие на приеме чиновники были огорчены. Многие дела застопорились из-за того, что государь вот уже три недели занимался одними только вопросами науки. Они надеялись завтра наконец получить его в свое распоряжение. Но отъезд Алекоса в лабораторию, да еще в компании десятка коллег, означал, что он не скоро вернется к государственным делам.

— На три дня? — повторил Легори, стоявший неподалеку от Евгении вместе с четой Рамов. — Ну, значит, не меньше чем на пять, и то если взять лабораторию приступом! Господин даже мне никогда дверь не открывал. Шурнапал может сгореть, а он и не узнает!

Попрощавшись с друзьями, Евгения вернулась домой. Несмотря на поздний час, спать не хотелось. Она велела расправить постель и, не раздеваясь, прошла в комнаты Алекоса. Возбуждение все еще не отпустило ее. Сладко ныла рука, на которой горел след его поцелуя. Успех конгресса, одухотворенные, светящиеся умом и радостью лица, разговоры, которые она слышала в эти две недели, — все говорило ей о том, что начинается новая, ни на что не похожая, интересная и потому несомненно счастливая жизнь. Она раздвинула стеклянные двери, вышла на террасу. Сеял мелкий холодный зимний дождь. Опустив обнаженные локти на мокрый мрамор балюстрады, она задумчиво глядела перед собой. Внизу во дворе сияли оранжевым светом фонари, не рассеивая, а лишь сгущая вокруг себя мрак. Дальше вставали призрачные громады зданий с желтыми и красными пятнами окон, которые казались такими уютными этой промозглой ночью, и неясно вырисовывались на фоне туч тонкие шпили. Вздохнул и опять замолчал ветер. По освещенной из кабинета балюстраде метнулась черная тень. Евгения обернулась. Алекос прислонился к двери и смотрел на нее.

— Алекос? Что случилось? Почему ты вернулся?

— Ты не рада? Ждала любовника?

— В твоем кабинете? — засмеялась она. — Но что все-таки произошло?

— В первую же минуту оборудование вышло из строя. До утра его точно не починят. Решил вернуться.

Они долго целовались на террасе. Дождь все не переставал. Наконец он выпустил ее.

— Иди к себе, только не раздевайся. Я сейчас приду.

— Почему бы тебе не устроить выходной?

— Как это — выходной? — не понял он.

— Чтобы никто не будил тебя рано утром, никто не ждал днем. Чтобы мы куда-нибудь съездили вдвоем. А не хочешь со мной — отдыхай один.

— А что, можно устроить, — сказал Алекос.

— Завтра?

— Нет, завтра мне все-таки надо в лабораторию. Через неделю, может быть.

Она вернулась к себе, оставив открытыми обе двери. Устало повела плечами, подняла руки, вынимая заколки из волос. Прошла мимо зеркала, откуда глянула загадочная фея с мерцающим в полутьме лицом, с припухшими губами. Девушки уже разложили постель и, позевывая, обсуждали что-то в соседней гостиной. Евгения положила заколки на прикроватный столик и откинула одеяло. И взвизгнула от неожиданности: темно-блестящая извивистая тень скользнула по белой простыне в складки одеяла.

Алекос и девушки вбежали в комнату одновременно, как раз в тот момент, когда Евгения скинула одеяло на пол и обнаруженная змея скрылась под кроватью. Девушки завизжали было, но царь глянул так, что все тут же примолкли. Он вернулся к себе, крикнул Олеса, начальника своей гвардии. Тот подошел с двумя офицерами. Они полезли под кровать и через несколько минут убили змею и поднесли царю. Это была болотная гадюка из западных лесов. Евгения знала последствия ее укуса. Ей стало нехорошо. Задрожав, она опустилась в кресло, испуганно следя за Алекосом.

— Олес, найди их. Ты понял? — сказал он.

— Найду, государь.

Алекос бросил на нее сердитый взгляд и ушел, хлопнув обеими дверями. Олес повернулся к Евгении.

— Мне нужно побеседовать со всеми вашими слугами, госпожа. По одному.

— Устраивайтесь на втором этаже. Глар вам поможет.

Гвардеец послал людей к воротам с приказом никого не выпускать, и после всю ночь допрашивал девушек, младших служанок, лакеев, носильщиков и швейцаров. Евгения в комнате допроса не присутствовала. Она всю ночь пила чай в гостиной, успокаивая перепуганную Лелу, которая вышла от Олеса сама не своя. Уже на рассвете тот принялся вызывать всех по второму разу. Она уже знала, что преступницу задержали у южных ворот, — сделав свое дело, та поспешила сбежать. Эту девушку Лела наняла месяц назад. Велев помощнице замолчать, Евгения долго сидела молча. Лела поняла, что она слышит все, о чем Олес и его офицеры говорят этажом ниже. Ничего не сказав, госпожа всех отпустила. Измученные слуги на дрожащих ногах разошлись кто куда. Наступало утро, ложиться спать было уже поздно.

30

Алекос вернулся из лаборатории через пять дней, но дверь в его спальню оставалась закрыта. Евгения в тревоге ожидала, когда он ее позовет. Ее испугал не столько сам факт второго покушения, сколько реакция Алекоса. Причем злился он именно на нее. Об этом ей было известно от Олеса. Нет, телохранитель ни слова не сказал. Его поведение отражало настроение господина лучше зеркала. Олес стал небрежен в обращении с ней, при встречах поджимал губы, словно нехотя дарил редкие взгляды свысока.

На третий день один из адъютантов сухим официальным тоном попросил ее зайти в кабинет Алекоса. Она пошла туда через двор и приемную.

— Я выяснил все, что смог, — сказал Олес. — Девушке хорошо заплатили, чтобы она подложила змею в кровать и сразу же покинула столицу навсегда. Олуди не обнаружили бы ее далеко. Мы задержали ее у южных ворот. Заплатил ей один из младших чиновников канцелярии, а того подкупил дворецкий этого дома.

Олес положил перед царем отчет. Алекос пробежал его глазами, увидел знакомые имена.

— Я думаю, государь, он ни при чем, да и остальные мужчины тоже. Это женские склоки, и способ женский. Они на приеме узнали, что вас не будет несколько дней, и решили воспользоваться этим.

— Да, — сказал Алекос. — Позови Евгению.

Указал ей на кресло. Она села, хмуро глядя на него. Перед нею был незнакомый человек, с сухим неприятным лицом, с колючими глазами. Резко протянул бумаги, которые держал в руках. Евгения быстро просмотрела их. Невольно поежилась, зацепившись глазами за имена: ей не хотелось, чтобы Кафур, Капоэли и остальные понесли наказание за глупую ревность своих жен. Но попросить не успела. Неожиданно спокойным, пусть и холодным тоном Алекос сказал:

— В первую очередь я должен пояснить: ты здесь не наложница, а моя гостья. Потому этих женщин будут судить по всей строгости закона, без скидок на традиционное право, и штрафом они не отделаются… — Евгения открыла было рот, но он нахмурил брови, и она промолчала. — Во-вторых, ты на суде присутствовать не будешь. Я освободил от должности управителя Ианты Масура Галиана, который не справился со своими обязанностями. У Ианты есть царица, пускай она управляет своими землями. Приказы об этом уже подписаны. Можешь и ты ознакомиться и подписать.

Она так растерялась, что даже не прикоснулась к очередному протянутому листу.

— Я не понимаю.

— В нашу первую встречу я сказал, что у тебя больше нет власти в Ианте. А ты тогда так устала, что не разгадала мой блеф. Подумай, мне было бы невыгодно менять древние законы стран ради одной тебя. После смерти Халена и его сына ты одна оставалась их наследницей, и изменить это могла бы только твоя смерть или письменное отречение от трона. Так что ты все еще царица, Евгения. И тебе пора взяться за дело.

Растерянность обернулась возмущением. Вот так? Теперь он прогоняет ее?!

— Я не прогоняю тебя, — он угадал ее мысли, — но эти дикие выходки мне надоели.

«Это выходки диких шедизок. В чем же я могу быть виновата?» — чуть было не воскликнула Евгения. Гордость не позволила — она промолчала, с вызовом глядя Алекосу в глаза.

— Ты олуди, Евгения. Ты уже очень сильна, а в будущем можешь стать непобедима. Когда-нибудь наступит время, и все до единого склонятся перед тобою, и никто не решится даже подумать о том, чтобы причинить тебе вред. Но до этого еще очень далеко, а у меня нет ни возможности, ни желания оберегать тебя от дураков. Эта ситуация, — он кивнул на бумаги Олеса, — поставила меня в неудобное положение. Не хочу, чтобы она повторилась, а если ты останешься здесь, повторения вряд ли удастся избежать. Даже если б я приказал казнить их вместе с мужьями…

Она так разволновалась, что вскочила с места, но не смогла ни уйти, ни подписать приказ.

— Поэтому возвращайся в Ианту, где все до единого обожают тебя. Прежде ты была там олуди. Но быть царицей — совсем другое дело. Эти обязанности пойдут тебе на пользу. Полагаю, уже лет через пять мы сможем быть вместе.

— Ты осознаешь, насколько оскорбительно звучат твои слова?

— Не хочу тебя оскорбить. Хочу, чтобы все было предельно ясно. Ты нужна мне. Вместе мы добьемся всего, чего пожелаем. К тому же ты единственный человек, способный навести порядок в Ианте. У нас есть обязательства перед Островами, не забывай, да и твои ученые земляки теперь очень рассчитывают на нашу поддержку. Мне нужна богатая Ианта, госпожа Евгения, вы поняли?

И она подписала бумаги.

Еще до отъезда она вызвала к себе губернаторов провинций Киара и Ферут и ознакомилась с положением дел в Ианте. Радоваться было нечему. Рашил лежал на кладбище по соседству с Бронком, Маталан и Гамалиран выращивали овощи на своих виллах, остальные знакомые Евгении управители также отошли от трудов, и их места заняли шедизцы и крусы. Она пока не очень ясно представляла, с чего начинать и что делать с огромной страной, разоренной, потерявшей из-за войны и голода едва ли не четверть населения.

И все же настал день, когда она попрощалась с Алекосом, расцеловалась с Айнис и села в карету.

Когда копыта коней застучали по мосту, она раздвинула шторки на окне и не отрываясь смотрела, как мимо проплывает величавая река, как все ближе становится иантийский берег. Тучи над ним были свои, родные, и даже воздух показался Евгении не таким, как в Матакрусе. Это был воздух ее родины! Она вспомнила слова Алекоса, сказанные накануне: «Не жди, что все будет просто. Твоя война еще не окончена, и вы с иантийцами теперь в разных лагерях». Он был прав, как всегда, но она не боялась. Ей казалось, после всего, что было, она уже никогда не сможет испугаться… Алекос посмеялся бы над этим.

Дорога была недавно отремонтирована, сады и виноградники готовились распустить листья. Проехали мимо пруда, покрытого тонкой расколотой пленкой льда, мимо знакомых таверен. Стройные кипарисы сопровождали дорогу, обозначали ее на много тсанов вперед. В селении, где Евгения иногда останавливалась прежде, на обочине ждали женщины с детьми. Она велела остановиться, вышла из экипажа и поговорила с ними, чувствуя щемящую сердце радость оттого, что беседует с простыми иантийскими крестьянками. Благословив их, поехала дальше…

В Киаре, не обращая внимания на начавшийся снегопад, люди стояли вдоль улиц, как пятнадцать лет назад, когда она впервые вступила в столицу. Но теперь среди приветственных кликов слышались и другие. Мнения народа разделились: кто-то радовался возвращению олуди, кто-то кричал, чтобы приспешница врага убиралась прочь. Кое-где уже завязались потасовки, и в толпе замелькали синие мундиры полицейских. Евгения все равно с улыбкой махала рукой из окна кареты.

Киара не побывала в осаде. Замок Фарадов сохранил славу твердыни, не взятой ни одним врагом. Правда, жители попытались сжечь город, чтобы он не достался шедизцам, но у них ничего не вышло. Евгения была рада этому. Ей было бы тяжело видеть разрушения на любимых улицах. Замок пустовал; прежние управители предпочли занять один из царских домов в городе. Но по приказу Евгении здесь готовились к ее приезду. Бесшумно раздвинулись окованные бронзой ворота. Не дожидаясь, пока они распахнутся во всю ширь, Евгения выскочила из экипажа, быстрым шагом пошла вперед, стягивая перчатки. Потянула тяжелую створку. Уверенно пересекла двор, оставляя цепочку темных следов на тонком слое снега. Со всех сторон ее окружили знакомые лица, и слух не сразу настроился на прежний лад — голоса казались непривычно высокими, щебечущими. Повара, слуги, конюхи, швеи, караульные — здесь были почти все, кого она знала: касались ее руками, что-то восклицали, спрашивали и перебивали друг друга. «Я ждал тебя, госпожа, я верил, что ты вернешься!» — без остановки твердил дрожащий от рыданий голос Махмели.

Вместе с ними она оказалась в Большом зале, на несколько минут замерла, разглядывая каменные стены со старыми красно-синими царскими вымпелами, узкие окна, столы и стулья — все то, что, ей думалось, она забыла за два с половиной года. Неужели всего два с половиной года? Ей казалось, прошла целая жизнь!

Веселые и плачущие голоса смолкли. Бегающие по залу люди превратились в неясные тени, и другие тени, яркие, будто живые, выступили из-за них. Вот в кресле Сериада, в любимом, фисташкового цвета платье, с неизменной улыбкой в уголках губ. Напротив замер Венгесе, не сводя с царевны преданных серых глаз. Застучали по лестнице каблуки — со второго этажа сбежал молодой, стройный, белозубый Пеликен с лютней в руках… От камина обернулся сребробородый Бронк в безупречно сидящем мундире. Весело улыбнулся Нисий, и Эвра с Алией бросились ей навстречу, раскинув руки… И только ее мужа не было среди призраков, слишком глубокой была до сих пор эта рана.

Горло перехватило. Евгения оперлась обеими руками о стол. Для слез было уже слишком поздно. Оставив на столе перчатки, она стала подниматься по лестнице в спальню. Никто не пошел за ней следом.

В комнате было убрано и пусто. Запах Халена давно исчез отсюда. С тяжелым сердцем она остановилась у кровати. Ей хотелось открыть шкафы и достать его одежду, обнять свою любимую подушку, устроиться у туалетного столика, за которым она когда-то сидела, в то время как Хален брился у окна. Но она боялась шевельнуться. Каждое движение усиливало тоску, что обрушилась на нее, стоило переступить порог замка. Так она стояла, оглядываясь и мысленно разговаривая с родными людьми.

На лестнице послышались нетвердые шаги, остановились у приоткрытой двери.

— Зайди, Ханияр! — позвала она.

Тяжело ступая, он вошел, сел на стул. Евгения опустилась на колени рядом, прижала ко лбу его холодные слабые руки. Ханияр стал ниже ростом, еще больше похудел, а его борода еще больше побелела. Ему было под восемьдесят, он все еще оставался первосвященником, сохранил горделивую осанку и тяжелый взгляд. Но она видела, что он устал, очень устал и живет лишь в ожидании дня, когда духи смилостивятся и заберут его к себе.

— Ты пришла все-таки, Евгения.

Она заплакала.

— Разве могла я не прийти?

— И что же теперь? — спросил он, глядя на нее со своей всегдашней суровостью. — Ты уходила отсюда как жена царя, а вернулась наместницей завоевателя. Чьим именем ты будешь править здесь?

— Его именем, — ответила она твердо. — Я его посланница.

Ханияр осторожно вынул из ее ладоней свои, встал и подошел к окну, за которым еще кружились редкие снежинки.

— Народу будет нелегко это принять, да и мне тоже. Как же так, Евгения? Разве ты не прокляла его? Разве он не разрушил все, что ты создавала? Разве…

Посмотрев на нее, он замолчал. Она все еще плакала, но на лице не было ни извинений, ни сомнений.

— Помнишь, ты говорил мне когда-то, что все проходит и нужно быть готовым к потерям? А еще ты говорил, что, как ни жаль нам старое, новое все равно с боем возьмет свое. Так и случилось. Я думала, ты поймешь это. Вспомни, ведь это именно ты первый из нас признал, что он олуди!

— Я уже не в том возрасте, чтобы приветствовать новое, — промолвил он. — Я хочу умереть в старом, привычном мире.

— Алекос создает империю. С общими законами, одним народом, одинаковыми целями. Он прав. Мы не смогли бы остановить его, даже если б он не был прав, но он поступает верно. Все наши с тобой потери и беды — как разорванная оболочка нового, которому стало в ней тесно. Будущее вырвалось из нее, и его уже не остановить. Я думаю, рано или поздно оно пришло бы таким или почти таким, даже если бы Алекос не появился в нашем мире. Мне было нелегко это принять, Ханияр, но я отныне верю ему и буду поддерживать его во всем.

Он долго смотрел на нее.

— Да! — сказал он наконец. — Если ты — ты! — так говоришь, значит, он действительно прав. Я не понимаю вас и, наверное, до конца своих дней не пойму, но мне придется поверить тебе на слово.

Евгения снова взяла его за руку.

— Мне будет сложно доказать это остальным. И я бы хотела, чтобы ты в этом был на моей стороне.

— Сделаю, что смогу. Меня не зовут уже в Совет, сегодняшним правителям нет дела до духовного здоровья народа. Наши храмы не так полны, как прежде, но я постараюсь тебе помочь.

Через две недели Евгения собрала Совет.

Во дворе Дома провинций было не протолкнуться между экипажами. Она позвала не только губернаторов, министров, старых и новых крупнейших землевладельцев, но и управителей всех городов с населением более десяти тысяч человек, владельцев больших предприятий, влиятельных священнослужителей и военных начальников. Такое количество важных персон прежде можно было увидеть в Киаре разве что на царских свадьбах или похоронах. В приемном зале составили кругом столы, собрали со всего здания стулья и кресла.

Она своим привычным решительным шагом прошла к председательскому месту, оглядела кольцо знакомых и новых лиц. И повторила то, что сказала Ханияру:

— Я правлю здесь не только по праву наследницы Фарадов, но и как посланница великого царя Алекоса. Он велел мне вернуть Ианте былую славу и богатство, и вместе с вами я это сделаю. Не ждите, что можно будет работать и жить так, как вы работали и жили при Масуре и Кафуре. Я знаю эту землю и этих людей, знаю, на что они способны. Я помню, какой была Ианта шесть лет назад. Она станет такой же и еще лучше. Тем из вас, кто этого не хочет, придется покинуть страну, обещаю это.

Многие потом говорили, что ощутили во время речи царицы Евгении тот же трепет, какой охватывал людей в присутствии великого царя. Она действительно приложила немало сил, чтобы ее слова навечно отпечатались в мозгу слушателей. Она многое переняла у Алекоса и дала понять всем, что не намерена отступать.

Восстановить разрушенное было сложнее, чем строить; вернуть утраченное доверие народа — труднее, чем впервые его завоевать. Она часто повторяла себе любимые слова Алекоса: «Время на нашей стороне». Время уже не спешило, как раньше. Оно тянулось медленно, каждая минута была дорогой, как тяжелый золотой слиток. Однако они все же проходили, эти минуты, складываясь позади в недели и месяцы и оставляя след в виде вновь отстроенных городских жилых кварталов и селений, больниц и школ, магазинов и фабрик. Многое нельзя было вернуть просто потому, что не хватало мужских рук, но Евгения старалась изо всех сил.

Ее вновь коснулось благословение неба. Это стало понятно уже весной, когда люди впервые с довоенных времен запели гимны, приветствуя несущих тепло птиц. На пережитые испытания природа отреагировала так, как она всегда реагирует. Согнувшись под ударами стихий, она очень скоро взяла свое. Возрождение природы счастливо совпало с возвращением олуди. Весна в этот год пришла ранняя и дружная. Все быстро пошло в рост. Проснулись сады, прижились и устремились кверху саженцы, и вскоре вся Ианта утопала в кипени цветущих деревьев. Траву не успевали косить, и крестьяне по многу раз в день возносили благодарственные молитвы — теперь скот не останется голодным! Уже в начале лета повсюду зеленели завязи на яблонях, вызревал под горячим солнцем виноград, садовую ягоду не успевали собирать, воздух гудел от насекомых, и везде — над полями, озерами, дорогами, городами — с оглушительным писком носились тысячи ласточек. Одно это удачное лето почти полностью вернуло Евгении утраченный авторитет.

Скоро она нашла Эвру, а Лива и Ашутия вернулись сами и привели детей. В замке снова зазвучали веселые юные голоса. Приехала Сериада, привезла Алию и ее мужа — дальнего родича Джед-Ара. Все вместе они съездили в Дафар и перевезли в Киару прах Халена, Нисия и Венгесе. Евгения не пожалела времени, побывала и в горах, чтобы почтить память Пеликена и остальных своих друзей. И она по-прежнему принимала участие в молениях вместе с Ханияром, ездила по всей стране и даже посетила гарнизон на Фараде, где теперь уже шедизские солдаты продолжали отражать набеги дикарей.

Оказалось, после смерти Халена и все то время, что Евгения считала себя подневольной гостьей Шурнапала, царские земли и предприятия продолжали принадлежать ей. Этого обмана она долго не могла простить Алекосу, но пришлось смириться, как она смирялась со многим до того. Теперь ей нужно было мало. Она брала из доходов лишь столько, сколько требовалось для ее богатых нарядов и содержания замка, а все остальное уходило на поддержку обедневших иантийцев. Война и ее последствия все спутали, все перемешали. Бедные разбогатели, а достойнейшие люди оказались беззащитны перед бедами. Половина поликлиник, когда-то с таким трудом организованных, стояли пустые, потому что врачи подались в торговлю или в сельское хозяйство. Прежние управители передали детские дома под казармы. Число сирот многократно выросло. Стоимость денег упала, да у тысяч людей их просто не было. Евгения писала длинные письма в Рос-Теору и внимательно прочитывала советы Алекоса. Пользуясь его доверием, она убрала всех, кто ей не нравился, и вернула к власти своих людей. Маталан, постаревший и растерявший надоедливую самоуверенность, стал ее ближайшим помощником.

Она возродила состязания Большого круга и ранней весной присутствовала на первых скачках вместе с Сериадой и Алией, тоже одетыми в черное с серебром — цвета клуба «Черный всадник», как и положено членам семьи Фарадов. Его старейшина Нетагор не только ничего не потерял в смутные годы, но и стал еще богаче и снова прочил победу в круге своему скакуну. Сами собой стягивались в Киару певцы и музыканты, а Галькари, поразив Евгению до глубины души, прислал ей в дар величественное полотно, которое он с присущей ему торжественностью поименовал «Весна 2765 года. Возрождение земли».

Дважды в год Евгения проводила несколько недель в Рос-Теоре. Царь каждый раз предлагал ей остаться еще, откладывал дела и развлекал ее. Она была привязана к Алекосу, но все же без сожаления возвращалась домой.

Чем глубже вникала Евгения в проблемы, чем чаще обращалась к документам прошлых благополучных лет, тем яснее ей становилось, что Алекос лишь ускорил наступление следующего этапа развития Матагальпы. Задуманное им объединение стран началось как минимум за сто лет до того. Все они, даже далекая бедная Галафрия, были накрепко связаны друг с другом цепями взаимных интересов и обязательств. При сохраненной политической независимости их экономика уже срослась в одно целое. Это не могло не отразиться рано или поздно на власти. Даже без олуди Алекоса несомненно последовали бы потрясения и конфликты, как внутренние, так и между государствами. Быть может, процесс объединения занял бы не одну сотню лет и в конечном итоге привел бы к большим потерям, чем те, что случились благодаря великому царю.

Даже сейчас Евгения не была уверена, что попытка Алекоса окажется первой и единственной. Он и сам не был настроен оптимистично. Столь масштабные перемены невозможно удержать раз и навсегда. Еще будут откаты в прошлое, возвращение к феодальной раздробленности и междоусобным войнам. И все же его заслуга была огромна: он открыл миру глаза, заставил его взглянуть на себя по-новому. Мир уже никогда не будет прежним! Евгении и жаль было прошлого, и хотелось верить в прекрасное будущее. Но как верить, когда знаешь, каким стало это будущее для другой цивилизации? Вспоминая земной двадцать первый век, она испытывала страх. Она не хотела повторения старого сценария. Алекос успокаивал ее, говоря, что этот сценарий может и не повториться, что жители Матагальпы не имеют ничего общего с европейской цивилизацией и потому здесь осуществится некий иной путь развития. К тому же, говорил он, и в ее мире все еще могло измениться к лучшему. Она и соглашалась, и не соглашалась с ним — ведь он-то, первый в этом мире, был европейцем до мозга костей! — и при всей своей преданности старалась предостеречь его от ошибок.

31

Зимой 2766 года управители стран съехались в Шурнапал на итоговое заседание Совета.

Последние две зимы были теплыми и более сырыми, чем раньше. Дворец мок под дождем. Бассейны и каналы разлились, носильщики паланкинов шлепали по глубоким лужам. Бахтир прятался от царя, каждую минуту боясь упреков, и подгонял рабочих, ремонтирующих ливневую канализацию.

Гарли уговорил старого друга Нурмали поселиться в своем доме, и в Дом приемов оба ввалились подвыпившие и благодушные. До начала заседания оставалось полчаса. Ждали Евгению, которая еще была в пути.

Стемнело. Бесчисленные факелы и лампы отражались в полированной поверхности овального стола. Министры, чиновники и военные расхаживали по залу, собирались в кружки, переговаривались и смеялись. У всех было хорошее настроение. Алекос тоже улыбался, но время от времени барабанил пальцами по бумагам, недовольно посматривая на часы.

К стоящему у дверей Мальриму подбежал Глар, сказал что-то и сразу же ушел обратно в дом царицы. Мальрим направился к столу.

— Госпожа Евгения приехала, государь. Сейчас придет.

Царь кивнул. Мальрим поднял руку.

— Господа! Господа! Прошу садиться! Через десять минут начнем Совет.

Мужчины рассаживались, со стуком передвигая стулья и откашливаясь. У стены, поближе к своим начальникам, устроились секретари, адъютанты и пажи. Был здесь и Капоэли, прощенный царем. Несмотря на два прошения об отставке, остался на посту губернатор Кафур и сейчас со своим обычным серьезным видом перекладывал бумаги, возмущенно косясь на шумного Гарли.

Алекос еще раз поднял глаза к висящим между окон часам. Было три минуты пятого. Швейцар распахнул двери. Как была в дорожном платье и тюрбане, Евгения быстро прошла к столу, заняла последнее свободное место. Хмуро посмотрев на нее, царь открыл Совет.

Проговорили три часа. Слуги неслышно приносили и уносили чай и закуски, меняли лампы. Адъютанты и секретари начали зевать и потихоньку, один за другим, выходили из зала. Гарли и Евгения долго спорили: она настаивала на сокращении числа полицейских в Ианте, он не уступал. Напротив Нурмали убеждал Камакима Мериана в необходимости налоговых послаблений для Галафрии. Алекос, одним ухом прислушиваясь к ним, обсуждал со своими генералами возможные меры к прекращению войны с дикарями. Евгения умолкла, исчерпав все аргументы. Только тогда он внимательней присмотрелся к ней. Она была бледна и осушила уже четвертую чашку чая.

— Госпожа моя, ступайте-ка домой, передохните, — сказал он. — Мы здесь проговорим еще долго. Ужин назначен на девять, надеюсь вас увидеть и продолжить беседу.

Она тотчас же с явным облегчением покинула зал. Последний раз они виделись всего три месяца назад, он знал все иантийские новости и потому позволил ей — единственной женщине в Совете — ненадолго отлучиться.

Не прошло и десяти минут, как Глар опять вызвал Мальрима к дверям. Выслушав молодого человека, тот подошел к Алекосу и что-то быстро зашептал. Прервав очередной доклад, царь поднялся.

— Продолжайте без меня, господа. Я вас покину ненадолго. Господин Рам, замените меня.

Оставшись одни, члены Совета недоуменно переглянулись между собой.

— Что ж, продолжим, — важно сказал Кафур.

Евгения понимала, что не успевает, видела, что ее люди волнуются больше нее самой, — великий царь не любит опозданий! — и все же запретила спешить. Экипаж медленно катился по дороге, разбрызгивая мутную воду луж. Вода стучала по крыше, вода плескалась под колесами, блестела озерцами в полях, капала с деревьев. Ее уже тошнило от воды, и она с тоской вспоминала снег позапрошлой зимы. В Рос-Теоре тоже все отсырело насквозь, поблекли золотые статуи, посерели белые стены. На карнизах уныло ерошили перья голуби. Было без семи минут четыре часа, когда она пересела из кареты в паланкин в воротах Шурнапала, и две минуты пятого, когда спрыгнула в лужу в царском дворике, понимая, что придется идти не налево, в сухое тепло своего дома, а направо, сразу на Совет. Алекос встретил ее недовольным взглядом, отвернулся, наказывая этим за опоздание. Ей казалось, она больше никогда не сможет смотреть на воду, но почти сразу же захотелось пить.

Чем дольше Евгения оставалась за столом, тем сильнее ей хотелось в свою спальню, но она продолжала слушать и говорить. Алекос все-таки заметил, что ей нехорошо, и позволил уйти. Мечтая о теплой мягкой постели, она дошла до дома и ступила уже на лестницу, когда ее вдруг совсем замутило. Вышедший поздороваться кондитер подхватил ее на руки. Лела кинулась за царским врачом Хойресом, а Глар поспешил предупредить царя.

Алекос поднялся на третий этаж, без спешки вошел в гостиную, где собрались все девушки Евгении, кроме Лелы, которая была в спальне с госпожой. «Нельзя, нельзя, у нее врач!» — наперебой заговорили они. Он нехотя отошел от двери, встал у окна, заложив руки за спину. Одна из служанок заглянула в спальню сказать о нем Хойресу. Молодой врач вышел через несколько минут, велел всем удалиться. Служанки посмотрели на него с большим неодобрением. Алекосу пришлось повторить приказ, только тогда они по одной неохотно ушли.

Доктор выглядел смущенным, а в его голосе зазвучали даже какие-то, как показалось Алекосу, наставнические нотки.

— Госпожа ненадолго потеряла сознание от слабости. В последнее время она не очень хорошо себя чувствует.

— Она не писала мне об этом…

— И это понятно. В ее положении опасно волноваться и волновать других.

Алекос не сразу понял, а поняв, изумился и вопросительно посмотрел на Хойреса. Тот кивнул.

— Срок чуть больше трех месяцев, — сказал он. — Состояние ее неважное, как мне кажется, в первую очередь потому, что она очень переживает… из-за вас.

Алекос долго смотрел в окно на стекающие по стеклу капли дождя.

— Но как же так, Хойрес? Это ведь невозможно ни для меня, ни для нее.

— Но оказалось возможно для вас двоих.

Ему вспомнилось все, что он говорил когда-то Евгении по этому поводу. К его удивлению, досада была не так велика, как он ожидал. Снял драгоценный перстень с руки, вложил в руку Хойреса.

— Не говори пока никому. Хотя ее женщины наверняка все поняли. Но все равно не говори.

Его встретили лихорадочно блестящие глаза. Бледность Евгении прошла, сменившись ярким румянцем. Поправив одеяло, Лела вышла. Он присел на край кровати, погладил маленькую горячую руку. Она не сводила с него тревожного взгляда.

— Ты мне веришь?

— О чем ты говоришь? — сказал он, наклоняясь к ней с поцелуем. — Почему ты не сказала мне сразу?

— Я никому не сказала. Даже Лела узнала только сейчас. Я так долго не верила, не могла поверить… И так боялась потом… Всего боялась, даже того, что мне это только показалось… Ты мне веришь? — спросила она еще раз.

— Ну что ты? О чем ты спрашиваешь? О чем ты думаешь? Ведь это — еще одно доказательство твоей верности, разве не так?

Она с облегчением откинулась на подушки. Тут же приподнялась снова:

— И что теперь?

Алекос засмеялся.

— А как ты думаешь?

— Не смейся! Я помню, как ты говорил, что наследник тебе не нужен.

— Да, похоже, боги опять подставили мне подножку.

Они смотрели друг на друга, и глаза их говорили больше, чем любые слова. Но Евгения все же продолжила:

— Все в твоих руках, как всегда.

— Ты с ума сошла, — сказал он, коснулся поцелуем сухих горячих губ. Поднялся. — Подожди минуту.

Ушел к себе, вернулся с хрустальной чашей, в которой лежали серебряные кольца.

— Не так я планировал это сделать. Но, может быть, так как сейчас даже лучше.

Снова сел у кровати, протянул ей чашу.

— Ты выйдешь за меня замуж, Евгения?

Она засмеялась и заплакала, кивнула.

— Я выйду за тебя замуж, Алекос!

Через несколько минут она сказала:

— Все-таки бестолково получается. Спешить со свадьбой нам нехорошо. Но даже если поспешить, все равно будет невеста с животом. Не по-царски.

— Олуди не ходят старыми путями, — ответил он. — Как мы сделаем, так и будет правильно. Не беспокойся ни о чем. Сшей себе самое красивое платье без пояса и закажи самые роскошные драгоценности.

— Вот эти — самые роскошные, — улыбаясь сказала Евгения, примеривая кольцо с именем Алекоса.

— Значит, так, — сказал он вместо прощания. — В Ианту больше не поедешь. Хочешь командуй отсюда, хочешь поставь вместо себя кого угодно, хоть своего любимца Маталана.

Евгения засмеялась.

— Как прикажешь, повелитель!

Члены Совета успели соскучиться и вместо того, чтобы работать, доедали остатки пирожных.

— Так, — снова сказал Алекос как можно строже, оглядывая стол, по которому словно прошлась неприятельская армия. — До ужина осталось недолго, давайте тогда уж и продолжим заседание. А пока предлагаю выпить за здоровье госпожи Евгении, которая неважно себя чувствует и не сможет к нам присоединиться. Мальрим, здесь найдется коньяк?

— У меня все найдется, государь, — отозвался второй распорядитель, щелкая пальцами.

Не прошло и пяти минут, как на столе появилось несколько запыленных бутылок.

Пока разливали коньяк, Нурмали все приглядывался к царю, угадывая что-то значительное за его взволнованным лицом. Наверное, сила олуди каким-то образом в эту минуту передалась ему, иначе почему он, когда все взяли бокалы, поднял свой как можно выше и воскликнул:

— Выпьем за здоровье госпожи Евгении и за род великих царей Матагальпы!

Остальные придержали бокалы, в который уже раз за день удивленно переглянулись. Алекос улыбнулся, протянул руку, чокаясь с Нурмали. Никогда еще стены Большого зала не слышали такого дружного и оглушительно громкого крика «Ура»!