На пороге Будущего

Эпилог

Железнодорожную ветку, соединившую Рос-Теору и Камалонд, достроили летом 2791 года. Посмотреть на отправление первого поезда собралось несколько тысяч человек. Списки путешественников согласовывались за полтора года. Вагона было два: с богато обставленными салонами, коврами, шторами, электрическими люстрами и красавцами-официантами. Это был царский поезд, а другой пассажирский состав, который с завтрашнего дня должен был начать курсировать между городами, дожидался своей очереди на запасном пути.

Пропустив вперед великого царя и царицу, правитель иантийский и шедизский Астис устроился во втором вагоне. Его сразу же окружили шумные друзья. Раздался требовательный голосок его дочки, желающей к Эви, и няня повела девочку в первый вагон. Евгения посадила внучку на колени, прислушалась к шипению, а затем и тревожному крику гудка. Вагон вздрогнул, тронулся, остановился и тронулся снова.

— Как на корабле! — закричала девочка, глядя на проплывающие за окном лица.

Алекос сам вытащил пробку из бутылки, разлил пузырящееся вино.

— За нашу очередную победу!

— За тебя, мой царь!

Его смеющиеся глаза оглянули жену. Он давно уже к ней не приглядывался. Она мало изменилась за двадцать с лишним лет, даже, пожалуй, стала еще красивее, если только это возможно. Он с интересом спросил себя: каково женщине чувствовать себя молодой и сильной в шестьдесят без малого лет? На нем продление обычного срока человеческой жизни никак не отразилось. Он всегда был слишком занят, чтобы беспокоиться об этом. Но у женщин иная психология, и, пожалуй, Евгении непросто сочетать естественную в этом возрасте заботу о детях и внуках с требованиями нестареющего тела. Она выглядит ровесницей своей невестки, и никто не смеет подсказать внучке, что великую царицу следует называть бабушкой. Для той она просто любимая Эви. Алекос перегнулся через стол, поцеловал свою Эви в щеку, несказанно удивив ее.

— Да, ты очень рад, — сказала она.

Распахнулась дверь. Появился Астис, решительным жестом отмел попытки товарищей проникнуть в салон следом. Он был высок и светловолос, но глаза на лице с узнаваемым гордым профилем были светло-карие, материнские.

— Железнодорожный мост через Гетту будет достроен к зиме, государь. И я очень рассчитываю, что на последний в году Совет я приеду на таком же поезде.

— В автомобиле это будет быстрее.

— В этом году. А лет через пять? Сможет поезд обогнать авто?

— Сможет, — сказали одновременно Алекос и Евгения.

Переглянулись, засмеялись.

— Как дела на западе? — спросил царь.

Сын махнул рукой.

— Как я и предсказывал, ценность месторождений железных руд оказалась преувеличена. Дикари до нас их почти исчерпали. Я послал людей глубже в леса на поиски. Племена там живут миролюбивые, думаю, трудностей не возникнет. Лишь бы экспедиция оказалась не напрасной.

Посидев еще немного и заметив легкое недовольство на лице матери, Астис вернулся в свой вагон. Он помнил еще по своему детству страшные ссоры между родителями. Предметом их были те, кто, по его мнению, вовсе этого не стоил, — коренные жители западных лесов. Алекос тогда решил убить одним выстрелом двух зайцев: избавиться от надоедливых соседей и получить доступ к природным богатствам заповедной земли. Евгения сама рассказала ему о старом крае — стране предков, с которой общаются дикарские колдуны. Во главе большой армии великий царь пересек Фараду и вторгся в лес. И ему удалось то, что всякий раз оборачивалось неудачей для его предшественников. Он спустился в старую страну и разорвал нить, связывавшую шаманов с их отцами. Лишенные поддержки предков, заблудившиеся без старых троп, колдуны растерялись и сделали то, на что и рассчитывал Алекос: повели свои племена дальше от реки, туда, где духи отцов были еще живы. С тех пор очищенная от дикарей территория увеличивалась с каждым годом, в то время как целые племена гибли под натиском иантийцев и крусов.

Евгения тогда решительно воспротивилась замыслу Алекоса и открыто заявила, что он ошибается, используя для достижения своей цели самые неблагородные средства. Она рассказывала, к чему это привело на Земле. Но ее обрывочные, бессвязные воспоминания о завоевании Америки и фашистских концлагерях лишь убедили его в правильности выбранного пути. Он желал расширить границы империи и уничтожить мешающих этому жалких людишек, и туманные рассуждения жены о гуманизме, о праве всех людей на жизнь и свободу ничуть его не впечатлили. Сначала он не обращал на ее протесты внимания. Потом отмахивался. Юный Астис был вместе с отцом в глубине лесов и хорошо помнил, как туда приехала мать и каким было ее лицо, когда царь спустя всего час велел ей возвращаться в Рос-Теору. «Будь твоя воля, иантийцы и сегодня сражались бы каменными топорами и жили в шалашах, как дикари, которых ты так защищаешь, — сказал ей Алекос на прощанье. — И те, и другие начали одинаково, но одни повзрослели, а другие так и остались детьми. Я сохраню им местечко для игр где-нибудь в непролазных дебрях. А на этих землях будут жить достойные люди. Кроме тебя, об исчезновении дикарей некому жалеть». Потом он сказал еще кое-что. Эти слова остались не понятыми Астисом, но заставили мать покорно склонить голову. «Как знать, — сказал царь, — если бы я не пришел в этот мир, не сделала бы ты однажды то, что делаю сейчас я?»

Эти разговоры и позже повторялись неоднократно, выливаясь в ссоры и обиды. Обижалась Евгения. Алекосу выяснять отношения было неинтересно и некогда. Но именно эта история с западными землями заставила ее вспомнить о том, что в жизни есть что-то кроме семьи. Ведь после рождения Астиса она с головой ушла в материнство. Детские болезни и травмы, няньки и учителя, маленькие друзья и игрушки, восхищающиеся принцем подруги царицы — все это надолго стало для нее единственным смыслом жизни. Она больше не вспоминала прошлое. Что толку в прошлом, когда настоящее смеется рядом — белокурый мальчик, одновременно трогательно беззащитный в свои годы и так похожий на человека, которого Евгения почитала превыше всех. Она любила его и за то, что он ее сын, и еще больше за то, что он сын Алекоса, и в этой беззаветной любви забывала о самом Алекосе. Почти с такой же теплотой Евгения относилась и к детям Сериады и Алии, про которых она не помнила, что они ей не родные по крови. Для нее все они были одна семья. В те первые годы совместной жизни ее как никогда крепко удерживала на месте любовь к родным, в то время как Алекос уходил все дальше, прощая ее со своей обычной снисходительностью.

Сидя сейчас рядом с Евгенией у окна, за которым проносились поля, рощи, фонарные столбы, Алекос вспомнил, как давным-давно по привычке думал при ней вслух: «Нет, ты неправа, предрекая судьбу твоего мира этому. Неправы и шедизцы, которые верят, что будущее предопределено заранее и все мы делаем лишь то, что велит нам рок. Я не желаю мириться с ролью марионетки. Это не может быть так. Да, я могу предвидеть заранее некоторые события — шторм или засуху, к примеру, или какое-то важное происшествие, или чью-то смерть. Но это не означает, что все без исключения события уже записаны где-то и потому обязаны произойти. Нет, то, что я вижу, — это как нити в основе полотна, но рисунок его неизвестен заранее, он проявляется лишь в момент создания, в момент настоящего. Будь это не так, информация обо всех, даже самых мелких событиях была бы известна мне на тысячу лет вперед, а не появлялась незадолго до того, как им случиться. Будущее создают люди. Его создаю я. Я поверну этот мир туда, куда захочу. Для чего иначе существует мой разум?»

Он замолчал, увидев, что Евгения его не слушает. Она склонилась над кроваткой, с тревогой вглядываясь в раскрасневшееся личико малыша. Ей в эту минуту не было дела до настоящего и будущего. Как можно всерьез рассуждать об этом, когда у ребенка режутся зубки?! Алекос понял и оставил ее в покое. И лишь десять лет спустя, обнаружив, как разошлись их пути, Евгения бросилась за ним вдогонку. Понадобились терпение и настойчивость, чтобы вернуть доверие Алекоса. Непросто было уступить, смириться с тем, что он на ее глазах сознательно уничтожает целый народ. Эту волну было уже не остановить: появившееся огнестрельное оружие должно было одержать победу над луками дикарей. Такое не происходит быстро. Внуки Астиса все еще будут сражаться с остатками детей леса, стреляя по ним из ружей и отравляя источники воды. Пусть не спеша, но жизнь примитивных племен подходила к концу и должна была исчезнуть под натиском образованных и жестоких соседей.

Когда Евгения возвращалась из лагеря к Фараде, проезжая по впервые проложенным в лесах дорогам, ей вдруг вспомнилась роща на пляже, у домика Сериады, где она отдыхала в молодости. Она ясно вспомнила, как стояла среди охранителей, смотрела на лазурный океан с белой полосой песка и испытывала нестерпимое желание навечно сохранить в себе эту красоту. Экипаж подскочил на очередной рытвине. Вот что нужно было спасать, подумалось ей. Не вечный океан с солнцем и ветром, а эти мрачные леса и их несчастных жителей. Когда они исчезнут, вместе с ними навсегда уйдет что-то очень важное, что-то, что все эти века и тысячелетия было необходимо миру.

Потом они много раз спорили об этом с Алекосом и в конце концов сошлись на том, что проблема не в дикарях, а в их собственном отношении к жизни. Оба они чувствовали ответственность за происходящее, от них обоих зависела судьба Матагальпы. Но если Алекос торопил будущее, ничем не брезгуя ради прогресса, то Евгения желала сохранить в неприкосновенности прошлое и потому постоянно терзалась чувством вины. В конце концов ей пришлось отступить. Новое прочно захватило власть на континенте, принеся с собой грохот бензиновых машин, ружей, заводской смог и разросшиеся города. Она и сегодня не любила вспоминать о своем поражении, пусть оно и заставило ее оторваться от мелких женских хлопот.

Алекос сказал:

— Значит, железа там нет. Это плохо. Скоро заводы начнут простаивать.

— Не преувеличивай! — возразила Евгения. — Металла хватит еще лет на пятьдесят, даже если потребление возрастет в несколько раз.

— Я бы не был столь уверен. К тому же мне не дает покоя мысль, что многих элементов у нас просто нет. Если не решить эту проблему, нас ждет кризис.

Евгения давно ждала этих слов. Она спокойно, не поворачивая головы, спросила:

— Ты решил уйти?

— Пора, — кивнул он.

Он уже уходил не раз. Объявляя, что едет на галафрийские заводы, запирался в Галафрии на своей вилле, и даже никто из тамошних слуг не знал, что царя нет не только в доме, но и вообще в Матагальпе. Алекос облетел всю планету, побывал на всех материках. И Евгения путешествовала вместе с ним. Они составили карту всех земель, нанесли на нее морские и воздушные течения, выбрали наиболее быстрый и безопасный путь к ближайшему континенту.

«Как все идеально продумано!» — восхищался Алекос. Они сидели на скальном уступе, на высоте двух с лишним тсанов над уровнем океана. Был полдень. Тени исчезли — северная оконечность материка находилась прямо на экваторе. Ближайший к Матагальпе, он отстоял от нее почти на три тысячи тсанов. Пролетая над горами, над саваннами и лесами — материк был в два раза больше Матагальпы, — Алекос и Евгения видели незнакомых животных и птиц. Видели и города с непривычной архитектурой. Они ненадолго задержались в горах, записывая все замеченное.

«Как продумано! — повторил он. — Эта сказка о подводном загробном царстве — единственный след, оставленный ими в Матагальпе. Просто и гениально. Всего лишь один запрет, но какие последствия! Если бы не он, наши люди давно бы достигли этой земли. Вероятно, что-то подобное до сих пор действует и здесь, иначе почему мы о ней ничего не знаем? Готов поспорить на свой царский титул, — добавил он, пристально вглядываясь вдаль, — что на эту землю никогда не ступала нога олуди. Она чиста, как младенец в первый день рождения. Это заповедный край, хранимый богами. Но однажды я приду сюда!..»

Их любовь тогда ненадолго вспыхнула с новой силой. Оба они чувствовали в себе непобедимую мощь. Взявшись за руки, они взлетали выше самых высоких облаков и падали вниз, так что останавливалось сердце и уши закладывало от свиста ледяного ветра. Они купались в чистейших лагунах тропических островов, догоняли альбатросов посреди океана, согревали друг друга над заснеженным северным полюсом. Это было лучшее время их общей жизни, но все же пришлось вернуться домой.

Теперь, спустя несколько лет после последней тайной экспедиции, будни царя и царицы проходили вдали друг от друга. Они оказывали друг другу знаки почтения на официальных мероприятиях, всегда были безупречно вежливы, но говорить им было уже не о чем. Триста лет не сбросишь со счетов. Алекоса больше не интересовали ни женская красота, ни секс. Если считать чувственные удовольствия истинно человеческим качеством, то он не был больше человеком. Иногда он неделями не вспоминал, что нужно есть и пить, получая энергию будто бы прямо из воздуха и всю ее направляя на поддержание мысли. Государственные дела он передал жене и сыну и с головой ушел в науку. Наследниками скромной лаборатории стали два десятка мощных институтов. С электричества Алекос переключился на оружие, потом на нефть и автотранспорт. А после путешествий он осознал, что ограниченные ресурсы Матагальпы в скором времени заведут его в тупик. Уже сейчас вставал вопрос нехватки угля и металла, которые требовались везде в огромных количествах.

У Матагальпы был могучий флот. Огромные корабли, оснащенные и паровыми двигателями, и дизелями, вооруженные мощными пушками, были способны преодолевать огромные пространства. Но он еще не говорил никому о том, что задумал. Астис догадывался, а Евгения понимала все без слов. И в этом она тоже не согласна была с великим царем. Ей казалось, еще слишком рано встречаться с другими цивилизациями. Матагальпа еще не полностью восстановилась после войны. Было слишком много молодежи и слишком мало зрелых, умудренных опытом мужчин. Если Алекос отправится в плавание, он заберет с собой лучших. Сколько из них вернутся? В ближайшие десятилетия им не грозит катастрофическое истощение ресурсов, зато за эти годы население может увеличиться вдвое. Это, по ее мнению, веские основания остаться. Алекос задумал свой уход исключительно как уступку сыну, считала она. Да, Астис взял от обоих родителей самое лучшее. Он достойный человек и талантливый правитель, способный царствовать над целым континентом. Признавая это, Алекос готов был уйти до того, как честолюбие сына вобьет клин в их отношения.

Евгении было трудно смириться с решением мужа еще и потому, что этим он отказывался и от нее. Алекос любил ее когда-то и до сих пор был к ней привязан, но она знала, что он без малейшего огорчения оставит ее, чтобы никогда — а для них это слово означает долгий срок! — никогда ее больше не видеть. В отличие от Алекоса Евгения была человеком в полном смысле этого слова. Жизнь пока предъявляла ей совсем иные требования. Она любила власть и поклонение толпы, с наслаждением царила на больших приемах и занималась любовью, не смущаясь тем, что сегодняшние любовники были младше ее сына. При этом Алекос оставался самым важным, что у нее было. Вся ее жизнь уже почти тридцать лет вращалась вокруг него, и ей казалось невыносимым еще раз пережить боль потери.

Но вот эти слова произнесены, и она принимает их, не опуская глаз. Алекос обошел стол, положил руки ей на плечи.

— Ты можешь пойти со мной, если хочешь. Плыви со мной!

Евгения покачала головой.

— Это лишь отсрочит неизбежное. Ожидание разлуки хуже, чем сама разлука.

— Вместе мы в два раза сильнее. Я не знаю, что ждет нас на другом берегу океана. Мне будет спокойнее, если ты будешь рядом.

— Я останусь здесь и прослежу, чтобы все твои дела продолжали жить. Знаю, что когда-то мне тоже придется уйти. Планета не так уж велика, мы, возможно, еще встретимся… если только ты не уйдешь уже туда, — она указала вверх.

— Мы можем встретиться и там когда-то, — сказал он, наклоняясь к ней и целуя гладкие волосы надо лбом.

— Как ты думаешь, — спросила она позже, когда поезд остановился на промежуточной станции и со всех сторон к нему бежали люди, размахивая руками и крича в восторге, — как думаешь, эти триста лет всегда будут преградой между нами? Или когда-нибудь мы сравняемся с тобой?

Опустив оконную раму, Алекос привычно принимал приветствия толпы. Ей показалось, он не услышал вопроса, но когда состав снова тронулся, он ответил:

— Я тоже хотел бы знать ответ на этот вопрос. Ты другая. Ты женщина. В чем-то ты развиваешься намного быстрее меня, но твои интересы не совпадают и вряд ли совпадут когда-нибудь с моими. Я знал свой путь лет с шестидесяти. А ты знаешь свой?

— В твоей тени мне было сложно его найти!

— Да, это верно. Наверное, к лучшему, что ты остаешься. Я буду надеяться, что нам больше не придется встретиться с тобой так, как в первый раз.

…Подготовка флотилии и набор команды заняли еще некоторое время. В первый день 2793 года Алекос официально передал титул великого царя Матагальпы Астису Алексиану. Еще через месяц, когда все бесчисленные суда, строившиеся и оснащавшиеся на верфях Матагальпы, собрались в гаванях Киары и Готанора, Алекос простился с сыном и женой и последний раз вышел к народу. Никто не считал, сколько человек прибыло в Киару, чтобы проводить тех, кто уплывал на запад. Сотня тысяч приезжих со всех концов Матагальпы наводнила иантийскую столицу, запрудила все спускающиеся к порту улицы. У высокого берега стояли корабли. Над верхними палубами, так высоко, что и не разгядеть, развевались синие с белой звездой флаги. Поблескивали дула орудий. Пять тысяч человек уходили с царем — лучшие сыны стран: отважные иантийцы, хитрые островитяне, благородные крусы, непреклонные шедизцы. Очередная его армия могла бы быть и в десять раз больше, столько было желающих отправиться на поиски новых земель. За тридцать лет ему удалось уничтожить внутренний барьер, запрещающий жителям континента плыть в открытый океан. Подводное царство никуда не делось, но словно бы опустилось еще ниже в глубины, и живые могли пройти над ним, не испытывая священного ужаса перед гневом предков. Вера в олуди и стремление к неизвестному защищали их от него.

Тысячи людей подняли в приветствии руки, когда царь показался в конце улицы. Он прошел пешком до самого трапа, перекинутого к шлюпке, которая должна была отвезти его на флагманский корабль. Царь ступил на трап. Обернулся. Он был один. Астис и Евгения остались наверху. Четверо гвардейцев-телохранителей стояли в шлюпке с ружьями наперевес.

— Никто не может сказать, когда мы вернемся и вернемся ли. Даже я не знаю этого. Быть может, лишь наши сыновья приплывут к этим берегам, приведут людей, и не подозревавших прежде об их существовании. Прошу вас, встретьте их так, как подобает жителям великой страны. А пока верьте: уже скоро мы достигнем земли, что лежит в трех тысячах тсанов к западу отсюда. Там живут люди, строят города и возделывают земли. Я был там и видел это. День, когда мы ступим на эту землю, станет самым важным днем в истории планеты. В этот день мир изменится навсегда. Это — миссия, достойная олуди. А теперь, перед тем, как оставить вас, я прошу вас еще раз приветствовать великого царя Астиса и поклясться сохранять верность ему и его потомкам!

Когда корабли уходили за горизонт, высоко в небе раздались крики — с севера возвращался запоздавший клин диких гусей. Люди щурились, указывали друг другу на птиц, считая их появление в эту минуту хорошим знаком.

— Надеюсь, вы не покинете нас, мама, — сказал Астис, теперь великий царь Матагальпы.

Он был очень похож на отца, только памятная всем высокомерная усмешка олуди Алекоса никогда не появлялась на его молодом лице. Евгения представила себе, как время изменяет, старит любимые черты. Это было еще хуже, чем видеть постаревшее от горя лицо Халена, или застывшее в миг гибели лицо Пеликена, или некогда восхитительное, а потом сморщенное и жалкое лицо Айнис. Нет, она не желала переживать это снова и снова! Ее сердце еще не оделось и нескоро оденется броней безразличия. Лучше опять остаться одной, чем без конца провожать в царство теней своих любимых!

Она прожила в Матагальпе еще десять лет. Спустя три года часть флотилии Алекоса вернулась в сопровождении чужих кораблей. Но олуди с ними не было. Говорили, что он отправился вглубь другого континента. Может быть, это было правдой. Как бы то ни было, начиналась новая эпоха. Евгения знала, что ее детей ждет непростая судьба. Войны, меняющиеся законы, удивительные открытия и сокрушительные потери… Им предстояло пережить это самостоятельно, без успокаивающей поддержки олуди за спиной. У Астиса было трое детей, а у них — свои дети, и можно было надеяться, что род Алекоса и Евгении с планеты Земля никогда не прервется.

Она не стала прощаться, говорить какие-то слова, что-то обещать и требовать обещаний. Накануне годовщины ухода Алекоса она, как обычно, поцеловала сына и невестку, пожелала им доброй ночи и ушла в свои комнаты, где ее не нашли утром. Ее прекрасный черно-белый фотопортрет еще долгие-долгие годы висел в Большом зале Дома приемов Шурнапала, и его копия — в храме Киары. А имя олуди Евгении навечно осталось вписано в священные храмовые книги, и наследники Ханияра упоминали ее в своих молитвах.