Начинаем жить

Глава 17

В последнее время Саня, просыпаясь, вскакивал не сразу. Лежал, думал. За ночь приходили важные мысли. Не хотелось их упустить. Начиналась работа, которая потом завершится за письменным столом. Он дорожил утренней тишиной, покоем, неспешным потоком картин, впечатлений. За окном сияло солнце, переливалась разноцветными огнями роса на яблоне. Яблоня искрилась, сияла. Саня вспомнил Верин искрящийся взгляд. Искра побежала, и он побежал на помощь. Вот она, энергия любви. Передается мгновенно. Заряжает. Придает сил. Интересно все-таки, как у нее с Вадиком сладится?

В том, что Вадим откликнется на искрящийся заряд, у Сани сомнений не было. Как не откликнуться на магнетизм живой могучей жизни? Человек откликается на него бессознательно. Повышением творческой энергии, жизненного тонуса. Он это по себе знал. А вот потом… Как потом он себя поведет? Может отгородиться, защититься, лелея ожог от прошлой влюбленности. Будет оберегать собственный покой, цепляться за независимость. А может, очертя голову, ринется навстречу. Примет радость и боль. Да, самое главное — не испугаться новой боли и страдания. Не заморозиться. А он сам, Игрунок, к чему готов? Женские влюбленные и страдающие сердца его взбудоражили. Поманили обещанием нестерпимого счастья. Безутешного горя. Вчера он толковал Милочке о свободе. Советовал думать о себе. У него самого свободы хоть отбавляй. И о себе он может думать с утра до ночи. И что? Счастлив? По-своему, безусловно. Но не тем сумасшедшим щедрым счастьем любви, когда вдруг становишься всемогущим. Когда открывается второе зрение. Работает интуиция. Когда внезапно приходит столько важных пониманий, открытий. Ты открыт, и тебе открывается. Открывается сама жизнь. И ты живешь. Каждой клеточкой, всем существом. И получаешь не только дары, но и удары. Они тоже так болезненны, так чувствительны. И тогда ты закрываешься снова, отгораживаешься. Мир опять тускнеет, потухает. Но ты не замечаешь этого. Тебя это не печалит. Занимаешь себя суетой, надобностями, необходимостями. Часто доволен, изредка даже кажешься себе счастливым. Правда, оглянешься назад и ничего не можешь вспомнить. Память фиксирует только озарения чувств. Чувство, как фотовспышка, запечатлевает картину, и она остается в памяти. А ты, жалея себя, отдаешь предпочтение бесчувствию. Так проще. Безопаснее. Любить значит рисковать. Жить и ставить жизнь на карту. И похоже, что он, Саня, готов рискнуть. Саня счастливо засмеялся. Хорошая штука жизнь! Вон оно, счастливое ликование. Вера. Яблоня. Милочка, присоединяйся! Эх, девчонки! Летите во весь опор! Горите, не сгорая! Как яблоня поутру в преображающем свете солнца!

Внизу хлопнула дверь, и он вспомнил о Викторе. Та-а-к! У этого что-то там стряслось с Матиссом. Неужели придется влезать в чужие дрязги? Нет. Не будет он в них влезать. Чужой племянник сам разберется, не маленький. У него есть о ком подумать — Вера, Милочка. На Саню снова повеяло радостным Парижем, завораживающим магнетизмом любви. Сиянием, свечением. Он вышел на солнечную сторону жизни и в тень погружаться не собирался. Саня с детства терпеть не мог детективов. Что за радость узнать, что ближайший друг — предатель, жена — изменница и отравительница, сын или дочь — подколодные змеи. В детективах чем ближе человек, тем опаснее. Жизнь, слава Богу, добрее, щедрее. И сам ты — щедрый, отзывчивый — куда счастливее. И свобода дается человеку для того, чтобы ощутить свою силу и возможность далеких людей делать близкими. Милочка поймет это, почувствует. Она не замкнется в своей обиде. Подставит бархатистую щечку ласковому солнышку, насладится его добротой, а там, глядишь, и обиженная щека забудет об оскорблении. Может, и у Виктора не произошло ничего серьезного. Мало ли что с пьяных глаз почудилось? Может, он просто внимание к себе привлекает. Стосковался в одиночестве на свободе и общества захотел, тепла, сочувствия.

Чудесный аромат кофе защекотал Сане ноздри, и он вскочил: не иначе Милочка взялась за хозяйство.

Спеша вниз по лестнице, услышал певучий Милочкин голос:

— Саня! Ау!

Утренняя Милочка была еще милее вечерней, о чем Саня тут же ей сообщил, поцеловав бархатистую щечку ласковым братским поцелуем. «Нет! Нет! Только любовь, и никаких детективов!» — воскликнул он про себя.

— А я так хорошо выспалась, — сказала она и по-детски потянулась. — Вот решила кофейку попить. Присоединишься?

— С радостью. Только душик приму холодненький.

Даже ради милой Милочки он не станет менять привычного распорядка.

— Подождешь? — спросил он.

— Подожду, — согласилась она.

И он побежал под ледяной водопад. И уже весь горящий, радостный уселся за горячий кофеек с бутербродами.

На запах кофе появился и Виктор. Лицо осунувшееся, помятое. Чужеродный элемент в сияющем солнечном утре. Поздоровался и сразу принялся рассказывать, как побывал в гостях у очень клевого парня, закорешился с ним, обо всем столковался. Договорился даже, что тот заберет у него все дядькины работы. Ну и с Матиссом тоже посодействует. По-хорошему договорился, по свойски, по-человечески. Потому что другой спец больно важным оказался и развел большую мороку. Но не суть. В общем, с Егором они закорешились, и все у них пошло как по маслу. Выпили, конечно, не без этого. Но не так, чтобы чересчур. До Посада Витек благополучно добрался. А утром хватился, папки нет. Где она, папка? Где рисунок? Ясное дело, у Егора забыл. Где еще? Позвонил Егору, а тот говорит, нет у меня никакой папки. Ты ее с собой забрал. Еще ругать начал — такой-сякой, шляпа дырявая! Вспоминай, где оставил? Я тут людей на уши ставлю, а ты дурака валяешь! Кем я буду в их глазах выглядеть! Ты меня подводишь! Реноме мое роняешь!

— Так на меня орал! Не знаю, что теперь и думать! Я уверен, папку забыл у него. А он — нет папки, и точка! И на меня! На меня! Неужели так бесстыдно врать можно? Смотреть в глаза и врать! — возмущался и одновременно убивался Виктор. — Мы ведь с ним в Тамбов собрались ехать. А теперь что? Кто он, этот Егор? Друг или гад ползучий? Ехать мне с ним в Тамбов или идти брать за горло?

Саня с усмешкой покрутил головой — вот, пожалуйста, наглядный пример, детектив в действии: друг, который через пять минут оказался злейшим врагом.

— Хорошо еще, что не в старом друге сомневаетесь, а, можно сказать, в случайном знакомом, — сказал он. — А как к нему относиться, ехать не ехать, вам решать. Какие тут могут быть советы?

Милочка помешивала ложечкой сахар и внимательно слушала. Она уже вошла в курс дела, выслушала историю племянника, папки, рисунка и, сочувственно вздохнув, сказала:

— Делать теперь нечего, Виктор. Никому вы ничего не докажете. Если бы этот рисунок хоть где-то числился, прошел экспертизу, вы получили бы на свое имя заключение. Или застраховали бы этот рисунок. Тогда могли бы искать. А так… Даже если найдете, ничего не докажете. Считайте, подарили его кому-то, — может, Егору вашему, а может, пьянице на остановке, — попрощайтесь и живите дальше.

— Вам легко говорить, попрощайтесь! Живите дальше! А у меня, может, вся дальнейшая жизнь с этим рисунком связана? У меня, может, все будущее рушится! И чтобы так нагло врать! Нет, такое у меня в голове не укладывается! Как так можно? Ни стыда, ни совести! Я Петра найду, мы с ним вместе пойдем и рисунок из Егора вытрясем. — Виктор чуть ли не орал, и на глазах у него закипали злые слезы.

Сане было удивительно, что Виктор так переживает потерю. Еще недавно он и имени Матисса не знал, цены тем более, а теперь его так и колотит. Он же не о рисунке горюет, не о судьбе Матисса, а о деньгах. Жаль, что у Бережкова такой племянник.

— При чем тут Петр? — спокойно продолжала разбирать чужое горе Милочка. — Он-то чем вам поможет? Он при вашем разговоре не присутствовал. Откуда ему знать, где и когда вы забыли папку с рисунками? Даже скажу вам по секрету, что ваш Петр скорее поверит своему знакомцу, чем вам. Он его хоть как-то знает, а вас видел в первый раз. Нет, кончено дело. Попрощайтесь и забудьте, — еще раз повторила она свой совет и занялась кофе. И занялась с наслаждением.

— А с Егором-то как? Мы же с ним так душевно сидели. И вот… Понимаете?

— Понимаю. Вполне возможно, он честный человек, а папку вы забыли в электричке. Но может, и нет. Может, он взял ее и спрятал. Но вам он этого никогда не скажет. Мошенники, должна вам сказать, всегда удивительно душевные и обаятельные люди. Веселые, анекдоты всегда рассказывают. А им иначе как мошенничать? Я по своей работе часто имею дело с мошенниками, так что именно эти их качества мне прекрасно известны.

Саня только диву давался, как спокойно, уверенно и доброжелательно беседует с Виктором Милочка.

— Вы в милиции работаете? — недоверчиво и в то же время с какой-то тайной надеждой осведомился Виктор.

— Нет, занимаюсь туристическим бизнесом. И уж сколько встречается мошенничества со всевозможными сувенирами, не передать словами. Чего только не всучивают бедным туристам — и подлинные обломки Колизея, и лазуритовых кошек из пирамид, и автографы Леонардо да Винчи. Слава Богу, никто не требует экспертиз, подлинность удостоверяет место покупки — Рим, Египет, Милан.

Безжалостные, хоть и доброжелательные слова Милочки не утешили Виктора. Он сидел мрачнее тучи и все пытался сообразить, что же ему делать, но, видно, это v него не слишком хорошо получалось.

Саня понимал Милочку: лучшее отвлечение от своих проблем — чужие проблемы, но день был такой солнечный, что он предложил Милочке прогулку по Посаду.

— Сначала дом покажи, он такой старый, уютный, — попросила Милочка.

Саня любил свой дом и показывал его с удовольствием. Они обошли все закоулки, и Милочка все всплескивала руками и восхищалась хозяйственностью Саниных предков — все-то они предусмотрели, обо всем подумали. Только расхаживая вместе с сестрой по удобным лесенкам, заглянув и в светлую кладовку, и в темную, а потом даже в погреб, Саня понял, что предки у него понимали в домостроительстве куда больше, чем он. Но Милочка, видно, тоже отличалась таким даром и понимала, какой жизнью хотели зажить хозяева, строя этот дом, и эта жизнь была ей по душе.

— Понимаешь, тут для всех есть место, и для старичков, и для детишек. Никто никому не помешает, а жить будут вместе, — объясняла Милочка. — Расти, стариться, переходить из светелок наверху в нижние, поближе к земле и деревьям. Это дом для дружной, большой семьи. То-то у тебя гости не переводятся. Одиноко тебе, должно быть, тут одному.

— Не знаю, не задумывался. Может, в самом деле так, — согласился Саня с сестрой, — дом удобный, уютный, места на всех хватило бы. Одного не предусмотрели предки, что семьи может вообще не быть.

— Да, может не быть, — грустным эхом повторила его спутница. — И тогда становится вокруг пустынно и паутинно…

На это Сане нечего было возразить — в нежилых комнатах и пустынно, и паутинно. Но грустить не захотелось.

— Пойдем, я тебе лучше сад покажу, — тут же предложил он, не желая завязать в паутине печальных мыслей.

Осмотрели они и сад, на скамеечке посидели. Сад, как всегда, был живым и веселым, он опять успел зарасти, трава стояла по колено, в траве цвели какие-то незапланированные цветочки, летали и гудели пчелы.

— Хорошо! — одобрила Милочка. — И знаешь, так жить хочется! — сказала она и крепко поцеловала Саню.

Виктор, который и не хотел, а все поглядывал на парочку на скамеечке, опять позавидовал Сане: и чего в нем красотки находят? Непонятно. Опять какое-то мошенничество и обман.

— Теперь пошли в Лавру, — сказала Милочка.

— Свечку ставить? — спросил Саня серьезно, но в глазах у него прыгали лукавые искорки.

— Ага, — радостно откликнулась Милочка. — Непременно надо поставить. — И поглядев на Виктора, стоявшего у окна, прибавила: — И вы сходите поставьте. Положение у вас безвыходное, поставите и увидите — какой-нибудь выход да найдется.

Саня вспомнил про колечко и вздохнул: что поделаешь, если русский человек привык полагаться на чудеса, если они ему как воздух необходимы. А с другой стороны, на что еще ему полагаться? В социуме пути не проторены. Да и социума нет. Не общество, а куча мала какая-то. Каждая куча в царя горы играет. Спихивают друг друга, добро нахватанное делят. Одни схватились насмерть, другие отошли в сторонку и потихоньку ковыряются, лишь бы не трогали. Тут Саня получил толчок в бок, поднял голову и увидел, что они уже подошли к воротам лавры. Давно Саня тут не был и, когда вошел, удивился переменам — куда ни посмотришь, стоят ларьки. В одном монастырской снедью торгуют, в другом — монастырским квасом, в третьем — образками, в четвертом — предметами искусства, в пятом… опять, кажется, снедью. Молодые дородные батюшки с попадьями в платочках, но с накрашенными губами, и двумя-тремя малышами за руку степенно шествовали по дорожкам, направляясь в храм, — по всему видно, приехали из окрестных городков и селений, чтобы приложиться к святыне. На скамейках сидели полнотелые дамочки в сарафанах по случаю жаркой погоды, но, надумав войти в церковь, доставали из сумок ажурные кружевные шарфы и покрывали разом и головы, и голые плечи. Словом, жизнь кипела на все вкусы и всем на радость.

В церкви было полутемно, прохладно, горели золотым снопом свечи возле раки с мощами, монах в черной рясе просил высоким тонким голосом святого помолиться о нас. Саня любил этого святого, по всем свидетельствам, он был человек высокой души и высокой жизни, неустанные и некорыстные труды его принесли России большую пользу, чего не скажешь о многих других деятелях на ниве общего блага. Хорошо, что люди помнили его добро, до сих пор полагались на это добро и добра от него ждали.

Милочка с Виктором поставили по свечке, и опять они вышли на солнечный свет, после полутьмы показавшийся особенно ярким.

— Теперь пойдем пройдемся по городу, и я покажу тебе еще одну церковь, — предложил Саня Милочке. Поглядев на несчастного Виктора, он кивнул и ему, пошли, мол, с нами, хотя предпочел бы гулять вдвоем с Милочкой. Как ни странно, Виктор понял тайное желание Сани и отказался.

Саня показал Милочке церковь, которую расписал Сева, и ей тоже понравились цветы, что расцвели в простенках и обвили окна.

— Земной рай, — сказала она.

— Именно. Хочешь к творцу поедем? — невольно съерничал он.

— Хочу, — опять сказала Милочка.

— И про этого дурака заодно посоветуемся, — вздохнув, сказал Саня. — Хоть и хамоват, и простоват, а жаль его. Но тащить с собой не хочу. Навестим Всеволода Андреевича запросто и поговорим про Виктора между строк. Не хочу на друга лишнюю обузу вешать.

Позвонил Севе, договорился на вечер, пообещал белого вина купить, потому что жарко. И опять отправились гулять по пыльным уличкам, любоваться резными наличниками и цветами в палисадниках. От окраинных уличек Посада веяло уютом и домовитостью. Прижились люди, пригрелись. Милочка шла, задумавшись. По лицу ее бродила потаенная улыбка. И опять вдоль стен лавры вышли на центральную площадь со стадом туристических автобусов. Поодаль деревянный новодел приглашал отведать настоящую русскую кухню. Саня с Милочкой переглянулись. А что? Почему бы и не отведать? Самое время посидеть, отдохнуть и поесть как следует. Утром-то только кофейку попили.

Вошли, уселись на резную скамью, оперлись руками на солидный деревянный стол, порадовались прохладе.

— Ну, скатерть-самобранка, корми нас! — потребовал Саня.

Скатерть не отозвалась, подошла девушка в красном сарафане и приняла заказ.

Отведав настоящей русской кухни, оба поскучнели. До настоящей было далеко.

— Мою бабку бы им в повара, вышло бы дело, — вздохнул Саня, пытаясь выловить из горшочка хоть один кусочек обещанного мяса. — Вот бы тебе чем заняться, — обратился он к Милочке. — Почему не развиваешь наш турбизнес? Почему не воплощаешь туристические грезы на русской почве?

— Как видишь, уже воплощают, — отозвалась Милочка, думая о чем-то своем.

— Вижу, но вкус не тот.

Милочка улыбнулась.

— Туристу главное не вкус, а комфорт. Вот разбогатеем, и у нас тоже все будет удобно и просто. А когда просто, то и вкус ни к чему.

— Даже в пище? — спросил Саня.

— Даже в пище, — подтвердила Милочка. — Хорошо кормят за хорошие деньги, а задешево подают стандарт, но вполне добротный, который всех устраивает.

— Разумно. — Саня вспомнил свой парижский опыт и согласился, что так оно и есть.

Но вкус хоть к чему-то должен быть, тогда и вещи со вкусом, и дома со вкусом появляются…

Когда они вернулись домой, Виктора не было.

— Поехал Матисса добывать, — усмехнулся Саня.

— Кто знает, может, и добудет, — серьезно ответила Милочка.

За весь день она ни разу не заговорила о Диме, о страданиях, переживаниях, словно ничего подобного и в помине не было. Бродила, улыбалась чему-то, ела с аппетитом. Саня порадовался за сестричку — крепкий орешек, скоро не расколешь.