Надвигается шторм

1. Неспящая

«Отцы-основатели не просто так разделили нас на фракции. Каждая фракция играет ключевую роль в поддержании порядка, и гармония, которую мы так усердно добивались, находится под угрозой из-за неорганизованной толпы, называющей себя Объединённым восстанием афракционеров. Не способные соответствовать системе, они стремятся её разрушить, создать хаос, развязать войну, тем самым стерев остатки человечества, каждого из вас, с лица земли! Мы — последняя надежда. Сохранение мира теперь не просто идеал, это наша святая обязанность, и мы все должны выступить против нашего врага. Единогласным решением совета во всех пяти фракциях введено военное положение. Каждый член фракции, достигший шестнадцати лет…»

Мне кажется, что жёсткий, колючий голос Джанин звучит у меня в голове. Я выучила эту речь наизусть, и подними меня среди ночи, я воспроизведу её без запинки. Открываю глаза и обнаруживаю себя в палате, с отличием лишь в том, что пациент здесь теперь я; во рту горчит, в голове муть, слева на стойке капельницы висит полупустой прозрачный пакет с сывороткой быстрого восстановления. Скоро буду скакать, как новенькая, однако лет через десять моя печень не скажет мне за это спасибо. Передо мной Юджин, заведующий лабораторией этажом ниже, стоит, скрестив на груди руки, и хмуро изучает меня. Я не знаю, как его для себя обозначить — бывший, нынешний или вялотекущий, мы считаемся парой лет с семнадцати, но я не чувствую к нему ничего, кроме привычки. Старый чемодан без ручки. Бесполезный, но выбросить рука не поднимается, и жаль расстраивать отца. Он свято убеждён, что с ним меня ждёт хорошее будущее.

Юджин был моим первым и единственным. Но ничего из того, о чём девчонки восторженно шепчутся по углам, у меня с ним не случалось; я не была влюблена, не пылала страстью, не испытывала сумасшедших восторгов, позже научилась импровизировать, а со временем вся эта симуляция порядком меня достала. Мне не нужен ни мужчина, ни муж, наверное, со мной что-то не так, но я смирилась с текущим состоянием вещей, тем более в условиях осадного положения, где любое будущее, перспективное оно или нет, находится под угрозой. Я благодарна, что он не лезет ко мне с вопросами и выяснением статуса наших отношений.

— Ты вчера упала в обморок на дежурстве, — он пытается меня отчитывать.

— Выключи, умоляю, — киваю на волноприёмник, где светится и вещает голограмма Джанин, в тайне надеясь, что Юджин «выключится» сам и не будет создавать мне лишних звуковых помех. И без него тошно.

— Я просил тебя относиться к себе снисходительнее. Ты не машина, — он касается сенсорной кнопки, и голубое, дрожащее изображение сворачивается в крохотную точку. — У каждого есть предел возможностей…

— Пожалуйста, — я выставляю вперёд ладонь, жестом прошу его замолчать. Он в чём-то прав, я иногда не знаю меры, но разве преданность делу не одно из главных достоинств Эрудита? Да и куда мне ещё тратить себя? — Сколько времени?

— Почти десять.

— Чёрт! — я провалялась всю смену, а обещание-угроза Лидера лихачей не рассеется, как мой больной, лекарственный сон. Ходят слухи, что своих проштрафившихся членов они скидывают в пропасть, и те, кто не разбился насмерть, стонут там сутками, пока не замолкают навечно. Я уверена, это фантазии напуганных неофитов, не более, но по спине ползёт мерзкий холодок, заставляя меня обжигать босые ноги о голый каменный пол.

Хватаю планшет; отчёт о состоянии вчерашних раненых не обновлялся пять с половиной часов, и я понятия не имею, что с этим чёртовым изгоем. Устраивать разносы бесполезно, ребята уже забыли, что такое нормальный график. Вооруженные столкновения идут без остановок уже две недели. Пропавшие, раненые, убитые — бесконечный конвейер; мне некогда остановиться и подумать о том, что происходит. Мы боялись, что война, превратившая планету в ядерную пустыню, вернётся. Мы — люди, которые отчаянно хотят прожить свою жизнь в тепле и покое, это нормальное человеческое желание, стыдиться здесь нечего, и я не понимаю это Восстание. Система имеет свои недостатки, но многим из нас гораздо страшнее сталкиваться с неизвестностью.

— И куда ты? — Я скидываю на пол больничную рубашку, ничуть не стесняясь своей наготы, хлопаю дверцами полок, ищу свою одежду.

— В интенсивную терапию, — отвечаю, будто не понимая истинной подоплёки его вопроса. Отлынивать от работы положенные трое суток я не собираюсь. У нас технологии, стратегия, профессиональные бойцы, когда-нибудь мы переломим ситуацию, и всё это, наконец, закончится, но пока нужно работать, и работать много.

Не слышу, что бормочет мне вслед Юджин. Что бы ни происходило, его голос всегда единой интонации, ровный, чуть высокий, чёткий, как из динамика. Идеальный Эрудит, идеальный продукт с высшими тестовыми баллами, робот с задавленными эмоциями, я не понимаю, почему он всё ещё не теряет надежды на нас. Наверное, тоже привык.

Я несусь по коридору, застегивая на ходу медицинский халат, в ногах безуспешно путается пояс, и я не сразу поднимаю глаза. Прямо по курсу — свора лихачей, шесть человек, среди которых я вижу того, вчерашнего Лидера с широким, злым лицом. Он рычит что-то в закрепленное на запястье средство связи, а я выуживаю из кармана маску и быстро цепляю на лицо. Иду мимо, жмусь к стене, прячу глаза в пол, надеясь, он меня не узнает. Справлюсь о состоянии пленного и вышлю к нему с отчётом кого-нибудь из сестёр.

Он меня пугает. Я взрослый человек, но мне хочется втянуть голову в плечи и съёжится в комочек, как нашкодившая пятилетка. Прикладываю карту доступа к электронному замку, бросаю на него быстрый взгляд. Он не выше и не крупнее своих людей, но его необъяснимая внутренняя мощь заставляет окружающих склонять перед ним головы на уровне инстинкта. Альфа стаи, а так же самоуверенный грубиян и солдафон, я не привыкла общаться с такими. Я избегаю лихачей из отрядов, охраняющих периметр фракции; каждый из них считает своим долгом навязать своё бесценное общество, разумеется, в неформальной обстановке. Никто не контролирует их поведение, Джанин занята более глобальными вопросами, а больше повлиять здесь на них некому. Боюсь, что такими темпами порядки Бесстрашия всецело установятся и у нас.

— Мне нужно, чтобы эта тварь заговорила, — слышу у себя за спиной и снова вздрагиваю. Лидер Бесстрашных вошёл следом за мной, видимо, замок не успел сработать, либо Метьюс открыла ему полный доступ ко всем отделениям фракции.

Я смотрю на безжизненно-бледное, с синюшными следами побоев лицо афракционера, оцениваю показатели приборов и сомневаюсь, что при прочих равных он вообще очнётся, тем более, сегодня.

— Не думаю, что это возможно, — о самых негуманных способах я стараюсь не думать. Юджин сделал бы это, не глядя, а я чувствую, как мерзко колет совесть, ведь передо мной лежит живой человек. Матери давно нет, но её Отречение во мне еще живо.

— Жаль бедняжку-изгоя? — этот вкрадчивый, полный яда голос обжигает мне затылок, я чувствую оголённой шеей, на которой ослабленной удавкой болтаются веревочки от маски, жар чужого присутствия в моём личном пространстве. — Не мне объяснять вам, милочка, что лояльность к предателям карается законам Объединённых фракций.

Им ничего не стоит устроить охоту на ведьм. Во всех фракциях регулярно проводится тотальная зачистка и тестирование на дивергентность, а то, что этот Бесстрашный — бывший эрудит, я почти не сомневаюсь. Он достаточно осведомлён, иначе стал бы он настаивать на своём, если бы не знал о наших несанкционированных разработках?

— Я могу ввести ему дозу адреналиновой сыворотки, он включится максимум минут на двадцать, а в совокупности с сывороткой правды он протянет минут десять-двенадцать не больше. Вы его до Искренности не довезёте… — в дальнейшем его ждёт мучительная смерть от асфиксии, и на эти корчи мне смотреть не хочется. Мне кажется, с начала Объединенного восстания я повидала достаточно, вид крови и вывороченных внутренностей меня не пугает, но я до сих пор не могу спокойно смотреть на последнюю агонию, зная, что больше ничего не могу сделать.

— Мне не нужна Искренность. Я допрошу его прямо здесь.

— Но ваши полномочия не позволяют…

— У меня достаточно высокие полномочия.

Я рискую обернуться. Жаль, что крохотная палата не позволяет мне отбежать на безопасное расстояние или выставить перед собой щитом тяжеленную приборную панель, выдранную с кишками из бетонной стены. Безотчётная тревожность, порыв немедленно уйти и тупое желание подчиняться без лишних разговоров — этот бредовый коктейль туманит мне разум, когда я смотрю ему в глаза. Едкая, холодная ртуть и расплавленная оружейная сталь, и я не знаю, чего в них больше. Мой внутренний барометр сломался, атмосферное давление готово расплющить мне череп, я переключаю внимание на следы крови у его виска.

— Я должна вас осмотреть. Изгой уже никуда не убежит, — боевые действия идут без перерыва уже шестые сутки, и Лидер фракции принимает в них непосредственное участие, это видно невооруженным глазом.

— Я в порядке, — рявкают мне в ответ, но въевшееся в подкорку чувство долга не даёт мне отступить.

— Десять минут. Вы на территории медицинского корпуса Эрудиции, и я не имею права выпустить отсюда раненого бойца.

Несколько секунд, что он размышлял над моей настойчивой просьбой, стоили мне пары седых волос. Казалось, он раздумывает под каким соусом меня лучше сожрать, а я успеваю за это время тысячу раз проклясть ту чёртову смену, когда я так неудачно попалась ему на глаза. Но Лидер лишь хмыкает, снисходительный взгляд скользит по мне от макушки до коленок, он нарочито послушно усаживается на кушетку, и ножки её жалобно скрипят по кафелю под его весом. Теперь я могу смотреть на него, не задирая головы.

Вижу рассечение кожи и гематому, а чувствую, что под ребрами начинает жечь. Он смотрит на меня неотрывно; кажется, ему доставляет удовольствие моё волнение, которое выдаёт лёгкий тремор в кончиках пальцев. Самоуверенный и тщеславный, готова спорить, что он наслаждается своим положением во фракции, своей властью и отлично отдаёт себе отчёт в том, какое впечатление производит на людей. За свою практику я перевидала сотни голых мужских задниц и не только их, но вынужденная близость к конкретно этому пробитому пирсингом лицу выводит меня из колеи.

— Мы раньше нигде не встречались? — закатываю глаза. Очередная до тошноты банальная попытка заигрывания?

Оттягиваю край маски до подбородка, намеренно резко свечу фонариком в глаз, потом в другой; он щурится — яркий свет вызывает раздражение слизистой.

— Голова не кружится? — спрашиваю я, и едва не нарываюсь спиной на металлический уголок шкафа. Дурею от его наглости, впадаю в тупое оцепенение — он тянет руку к глубокому вырезу на моём распахнувшемся халате. Отмираю, когда вижу уголок своего бейджа, подцепленный его длинными мозолистыми пальцами; бедный кусок пластика затерялся в складках медицинской униформы.

— Камилла Нортон. Так я и думал. А ты изменилась, — видя моё замешательство, он поясняет, — Эрик Колтер, средняя школа.

— И тебя не узнать, — рассеянно отвечаю я.

Десять лет назад на голове у него было явно больше волос, и руки его ещё не были размером с голову двенадцатилетнего ребенка. Я не обязана знать всех Лидеров Бесстрашия в лицо, их там пятеро, и меняются они часто. Жизнь в этой фракции — лотерея, и Колтер вытянул счастливый билет.

Ох, и доставалось же мне от него! Я была костлявой отличницей с ужасным зрением, и совсем не умела за себя постоять. После инициации меня прооперировали, и я избавилась от ненавистных очков, а волосы цвета шерсти амбарной мыши я перекрасила в платину — узнать во мне ту молчаливую терпилу сейчас почти невозможно.

Мне кажется, вся фракция выдохнула, когда он перешёл в Бесстрашие. Неуравновешенный, неуправляемый, любые самые ничтожные вопросы он решал кулаками, а бедные родители краснели до кончиков ногтей на собраниях дисциплинарного комитета. Пророчили, что он скоро свернёт себе шею в ближайшей изгойской подворотне, не дожив до инициации, но он и тут всех подвёл. Ранняя гибель из-за собственной горячей головы миновала его, а свою неуёмную энергию он направил в самое подходящее русло, и добился высокого положения. Кто бы мог подумать…

— Эрик! Опять рельсы заминировали, — в палату вваливается один из лихачей, я слышу, как Лидер сквозь зубы кроет матом Прайор, Итона и его мамашу, резко поднимается на ноги, едва не столкнув меня плечом прямо в объятия полумёртвого изгоя.

— Заводи эту мразь! — звучит так, что если вдруг я не справлюсь, меня публично казнят на площади перед Искренностью. Иногда мне кажется, что Джанин возглавляет Совет лишь номинально, а от чистейшего беспредела нас отделяют считанные дни, и вряд ли моё ни к чему не обязывающее знакомство с Лидером Бесстрашных спасёт меня от чужого произвола.

Я очень хочу жить. Этот дурацкий, простейший вывод настигает меня не к месту и не вовремя. Стараюсь делать всё чисто и чётко, а когда изгой приходит в себя, меня почти вежливо выставляют за дверь. Из палаты доносится вой. Изгоя пытают. Сложившись почти вдвое, миную галдящую стаю лихачей, давлю в себе желание немедленно отмыться в душе от их липких взглядов и от всего того дерьма, что обрушилось на меня за прошедшие сутки. Толкаю ближайшую дверь и сажусь на пластиковую коробку с химикатами, теряюсь в частоколе стерильных до блеска швабр и спящих моющих машин.

Горло прихватывают спазмы, скользкие щупальца давят мне шею, я тяну подбородок вверх, чтобы не расклеиться окончательно. Мне страшно. Я хочу мира, я хочу, чтобы всё было, как раньше. Мы знали, что будет завтра, а сейчас Чикаго словно полыхает. Мне просто не повезло родиться и жить в такое время, а когда в коридоре меня за руку ловит регистратор, я понимаю, что моё невезение фатально.

— Кэм, подпиши приказ о переводе, — она суёт мне планшет с открытым окном для ввода отпечатка пальца, и я не вижу его содержания.

— Куда?

— В Бесстрашие. У Джонатана задето лёгкое. Не выкарабкается.

Работа в зоне боевых действий. Мой сменный не протянул месяца. Как бы далеко не продвинулась наука, тело человека так и остаётся несовершенным, а смертельные ранения всё так же смертельны. Моё согласие здесь не требуется, нужна лишь отметка о том, что меня оповестили; я дотрагиваюсь до экрана большим пальцем, и планшет удовлетворённо пищит.

— Удачи, — регистраторша трогает меня за плечо и неуклюже семенит прочь; синяя юбка слишком узка ей в коленях.